На букву ха

Ночь. Дискотека уже закрылась. У двери еще стоят отдельные компании, которые еще не хотят расходиться. Друг пытается увести меня домой. Я сопротивляюсь. Мне не хочется спать. Завтра выходной, время детское. Хочется чего-то, но желание в голове не формулируется. Пить надо меньше. Пытаюсь вспомнить, чего же я хотел. Мысли расползаются, я не могу ухватиться ни за одну. Как вообще можно развлечься ночью в капиталистической стране?

Подхожу к студентам, стоящим поодаль. С трудом поворачивая языком, спрашиваю:

— Как пройти в бордель?

Студенты замолкают, несколько секунд меня рассматривают, потом один из них говорит:

— Как ты сказал? Мне послышалось: "бордель".

— Ну да, — отвечаю я. — Именно это слово я и сказал.

— Подожди, — говорят мне. — Надо спросить специалиста.

Подзывают специалиста. Паренек небольшого роста, с самокруткой в зубах. Смотрит искоса.

— Бордель, говоришь? Ну, здесь, конечно, их отродясь не было. В Дармштадте был неплохой. Но его почему-то закрыли совсем недавно. Пожалуй, ближе, чем во Франкфурте, ничего и нет. Ты на Кайзерштрассе был? Прямо от вокзала. Там все есть. Но дорого. Да, дорого— На боковых улицах тоже все есть. Там дешево. Да— Пятьдесят марок. Но выбирать осторожно надо: мандавошек можно подхватить. Но дешево.

Перевариваю. Пятьдесят марок это как сто, только меньше. Дорого это или нет? Интересно, а в России сколько? Да я в России никогда бы за это платить не стал.

— А что будет за пятьдесят марок? — спрашиваю я.

Парень смотрит на меня ошарашено, а потом говорит:

— Как что? Оно и будет. А ты чего хотел?

Опять пытаюсь вспомнить, чего же я хотел. Нет, наверное, я все-таки хотел не того, что за пятьдесят марок, а чего-то совсем другого. Но вот чего, сколько это стоит и где его достать в час ночи?

От мыслей меня отвлекает какой-то студент. На каком-то хитром диалекте он просит закурить. Посылаю его без всяких диалектов. Я занят, блин. Думаю.

— Ты что, венгр? — спрашивает он.

— От венгра слышу.

— Вот как? — говорит он заинтриговано. — Ну, тогда пошли выпьем.

Я понял, чего хотел. Какого замечательного собеседника послала мне сегодня судьба! Я иду за ним. Мой друг все еще пытается меня остановить и увести домой, но это уже совершенно безнадежно. Я нашел то, что мне нужно. Друг не может бросить меня в такой момент и следует за нами.

Знакомимся. Студента зовут Михаель или Миша. Он учится на старшем курсе и живет в том же общежитии, что и я, но на два этажа выше.

— Тут раньше уже бывали русские, — говорит он. — Но это были какие-то неправильные русские. Они не ходили на дискотеку, не пили пиво, ни с кем не общались. Ты, я вижу, не такой. Ты, небось, и водку пьешь.

— Пью. Была бы твердая — грыз бы.

— Вот это правильно! Водки у меня, правда, нет, зато пива много. А насчет борделя — ты глупость придумал. Это пошло, недостойно культурного человека. Поверь мне, я там был. Это как наша общага, только в каждой комнате баба. Это так гадко и дорого! Тут ты за те же деньги, нет, если постараешься, даже бесплатно— Надо только захотеть.

— Если только с самим собой, — отвечаю я. — Где я тут баб найду? В этой общаге их нет по определению, тут даже женские туалеты не предусмотрены.

— Зачем тебе женский туалет? Туалет тут вообще не при чем. Баб здесь предостаточно. Глаза разуй.

Он хлопает по спине идущее впереди волосатое существо и спрашивает:

— Ты баба?

— Да, — удивленно отвечает существо.

— Вот видишь, — говорит он мне.

— Нет, — отвечаю я, когда мы отходим подальше от страхолюдной студентки. — Это не баба. Баба бы тебе по роже съездила за такой вопрос.

Миша смеется.

— Она с инженерного потока. Они там нормальные, без комплексов. Это к тем, которые на менеджеров учатся, лучше не подходить: гордые.

Мы поднимаемся к нему. Садимся в гостиной его этажа. Он достает пиво. Мы пьем, неспешно беседуем о бабах, об искусстве, да и о чем еще положено беседовать за пивом троим культурным мужчинам.

Во время разговора в гостиную заходит девочка лет пятнадцати. На ней халат и домашние тапочки.

— Мальчики, — говорит она, — у вас не найдется бинтика? Я пальчик поранила.

— Туалетная бумага в сортире, — галантно отвечает Миша.

Девочка исчезает.

— Вот видишь, — говорит он мне.

— Вижу, — отвечаю я. — Только за такую и срок получить можно.

— Будешь так рассуждать — всю жизнь будешь платить по пятьдесят марок за сеанс, — парирует он. — Все можно, если с умом подходить.

Разговор продолжается. Стрелки на часах медленно движутся. Пиво все не кончается. Я постепенно ухожу в себя.

Меня будит телефонный звонок. Я лежу у себя на кровати, в одежде, за окном уже светит солнце. Тянусь к телефону. Голову не оторвать от подушки. Все тело как из ваты. Что вчера было, и как я оказался в своей постели? Ничего не помню.

— Ну что, едем? — спрашивает голос из трубки.

— Ага, едем, — отвечаю я.

— Подожди, я сейчас к тебе спущусь.

Звоню своему другу.

— Что вчера было?

— Ничего. Нажрался ты как свинья. Вот что.

— Извини. А куда я еду?

— На букву ха, точнее не помню.

Ну что же— Туда мне, видать, и дорога.

Стук в дверь. Пришел мой вчерашний знакомый. В руке у него пакет для мусора.

"Спер у уборщицы, — говорит он. — Ничего, у нее еще есть. Складывай одеяло и подушку. Свободный диван у меня есть, а подушки с одеялом лишних нет".

Складываю вещи в мешок и иду за Мишей.

Машина у него старая, вся разрисованная и самая живописная на стоянке.

"Мне надо знакомого по дороге подбросить, — говорит он. — Ты не против, поехать в багажнике?"

Мне все равно. Я и есть багаж.

В машине нет задних сидений, потому места для меня много. Я подкладываю под голову мешок и, любуясь через окно окрестностями, начинаю приходить в себя.

По дороге выясняю, что едем мы в город Гейдельберг (Хайдельберг по-ихнему, действительно на букву ха). Миша живет недалеко от этого города в маленькой деревеньке вместе с отцом пенсионером.

Дорога долгая. Я потихоньку вспоминаю подробности вчерашнего вечера. Мы говорили с Мишей про литературу, историю, про Гейдельберг. Я много слышал об этом городе, но никогда там не бывал. Потом меня стошнило. Память пробуждается. Вот только не помню, как у себя в комнате оказался. Но вспомнил бы, если б мы ехали дольше.

Когда мы приехали в Мишину деревню, я уже совершенно оправился, чувствую себя полноценным членом общества и даже готов сразу ехать в Гейдельберг.

Автобус совсем пустой. Кроме нас в нем едет только мужичок бомжеватого вида. "Платить не будем, — говорит Миша, — по выходным контролеров все равно не бывает, а если кто и появится, прикинемся, что не местные. Скажем, что мы бизнесмены из России, едем из Петербурга в Москву, а, поскольку прямого автобуса нет, приходится ехать через Гейдельберг с пересадками. Как думаешь, поверят? Как вообще из Петербурга в Москву обычно добираются?"

"По железной дороге, — отвечаю я. — Эта первые два больших города России, соединенные железной дорогой. Когда ее строили, спросили царя, как прокладывать пути. Он провел прямую линию по линейке, а посередине, где был палец, карандаш соскочил. Так и построили, прямо, с дугой посередине".

Мы в Гейдельберге. Чудный небольшой городок на берегу реки Некар. Город прижат к реке горой Кенигсштуль. Несколько улиц тянется между горой и рекой. Наверх улицы не поднимаются, слишком уж крутая гора. Только несколько домиков возвышаются над городом. Несколько домиков и прекрасный полуразрушенный замок.

"Гора называется Королевский стул, — поясняет Миша. — Не в том смысле, что король здесь кучу наложил, а в том, что король здесь на стуле сидел, или на троне, как там у них, королей, это называется".

Интересно, как иногда совпадают значения слов в разных языках. Я и не знал, что и в немецком языке у слова "стул" есть еще одно значение.

Город прекрасен. Именно такой представляется нам Германия: готические церкви и дома под черепичными крышами, узкие переулки средневекового города, древние городские стены. В Германии редко такое увидишь. "Город не бомбили во время войны, — поясняет Миша. — Американцы планировали здесь свою штаб-квартиру". Это очень удачно для Гейдельберга. От большинства немецких городов после войны не осталось даже руин, потому в крупных древних городах Германии обычно нет ничего довоенного. Миша показывает мне ту американскую штаб-квартиру. Это бывшие казармы Вермахта. Характерная строгая и помпезная архитектура времен национал-социализма. Даже орлы на воротах сохранились, только на месте свастики висят таблички, где на двух языках написано, что это американская военная база. "Я там был, — говорит Миша. — Прокладывал кабели. Хорошо они там живут. У них в столовой кресла вместо стульев. Дорожат, значит, своими задницами".

Мы идем по главной улице в сторону замка. "Эта улица называется дорогой идиотов, — поясняет Миша. — Здесь ходят одни туристы и глазеют на дома как идиоты". На такой улице не обидно выглядеть идиотом. Дома того стоят. Я глазею на эти старинные, многое повидавшие здания. Вот магазин. На балконе плюшевый медведь выдувает мыльные пузыри, как живой. Вот деканат богословского факультета. В Гейдельберге один из старейших университетов Европы.

Поднимаемся на гору. Вот и замок. Некогда город был идеально защищен от любых нападений. С одной стороны его защищал Кенигсштуль, с другой — Некар. А по бокам были городские стены. Через Некар был только один мост с большими надежными воротами. Город был неприступен. Неприступен был и замок, стоящий на горе над городом. Он был окружен несколькими стенами и рвами, одинаково хорошо защищавшими его и от внешних врагов, и от собственных крестьян, если бы они вздумали бунтовать. Была в замке и собственная тюрьма. Там некогда даже папа какой-то посидел.

Но вот однажды владельцы замка решили, что врагов никаких нет, они разбили на бастионах прекрасный сад, который современники называли чудом света, а в башне устроили театр. Такой замок враги захватили без особых усилий. Замок сожгли, стены разрушили, сад вытоптали. Особенно романтично после этого выглядит пороховая башня. Она взорвалась и распалась на две половинки. Одна из них осталась стоять, как на чертеже с разрезом, а вторая, не расколовшись, лежит рядом. Что не сделали враги, доделала природа. После этого в замок пару раз била молния.

В девятнадцатом веке романтики снова открыли для себя эту красивую благородную руину и в Гейдельберг стали наведываться поэты и художники. Замок начали восстанавливать, но вовремя остановились. Подлинная руина выглядела гораздо красивее поздней подделки. Так он и остался наполовину разрушенным.

В подвале стоит самая большая на сегодняшний день винная бочка. В нее помещается около двухсот двадцати тысяч литров. Такие бочки в старину были делом престижа и знаком благосостояния. В эту бочку крестьяне сливали десятую часть своего вина. А винопровод снабжал благородным напитком владельцев замка. Была бочка и побольше, в Гессене, но она до наших дней не достояла.

Мы гуляем по бывшему саду, рассматриваем остатки укреплений. На одних из ворот читаем стихи некоей поэтессы, посвященные Гете. Гете часто бывал здесь. И с женщинами встречался. Они ему стихи посвящали. "Такой кобель!" — с уважением говорит Миша.

Выходим на террасу замка. Отсюда весь город как на ладони. Посреди террасы на камне вмятина, похожая на след ноги. "Однажды король застал у своей жены любовника, — говорит Миша. — Тот с перепугу сиганул в окно и оставил этот след. Чтобы найти, кто это был, король всем велел примерить этот след, но он всем подошел. Примерь — он действительно всем подходит. А кто его примерил, тот еще непременно сюда вернется". Я примеряю. Действительно подходит.

Мы спускаемся вниз, к Некару. Подходим к мосту. В конце войны фашисты взорвали этот мост, хотя никакого стратегического интереса он не представлял. Но после его восстановили. На мосту весит табличка, напоминающая об этих событиях. "В назидание всем вандалам," — написано на ней.

Гейдельберг страдал не только от врагов и молний. У Некара высокие берега, но и из них он выходил. На мосту отмечены самые выдающиеся наводнения. Самое большое было когда вода поднялась на тридцать с лишним баденских футов, а баденский фут равен тридцати сантиметрам.

Вдоль противоположного берега тоже тянется гора, не такая высокая, как Кенигсштуль, но тоже вполне солидная. "Там, по горе проходит тропинка, которая называется дорогой философов, — говорит Миша. — Философы ходили по ней, любовались городом и замком и философствовали. Там виды очень располагают к умным мыслям".

Идем вдоль трамвайных путей. Замечаю, что встречные пути в одном месте пересекаются. "Зачем это?" — спрашиваю я. "Когда мэра спросили, как прокладывать пути, он сказал: вообще не прокладывать. И зачеркнул их на карте. Так их и построили — крест накрест. А что, думаешь, только русские цари любят рисовать на карте?"

Возвращаемся в Мишину деревню.

"Сегодня у моего знакомого вечеринка, — говорит Миша, — надо купить подарки".

Мы идем в магазин, покупаем сосиски и два ящика пива. Некоторые думают, что немцы пьют меньше, чем русские, поскольку пиво не водка. Пиво действительно не водка, но водку покупают бутылками, а пиво ящиками, так что в результате получается одно и тоже.

Нагруженные, направляемся к Мишиному знакомому. Он живет в соседней деревне. Это совсем рядом, даже граница между деревнями никак не отмечена.

— Как вы их различаете? — спрашиваю я.

— Это совсем разные деревни, — отвечает Миша, — здесь люди говорят совсем по-другому.

Мимо нас проходит какая-то пара.

— Ты слышал, как они говорят? Правда, смешно?

— Смешно, — отвечаю я.

Знакомый живет на самом краю деревни. Домик у него совсем маленький, обшарпанный и покосившийся. Во дворе какой-то мужик грузит в свой автомобиль небольшую стиральную машину. К нам выходит хозяин дома. Он худой, волосатый, в рваных джинсах и мятой рубашке.

— Я сегодня богат, — говорит он. — Я продал стиральную машину и могу позволить себе все, что угодно.

Он вытаскивает из кармана несколько мятых купюр.

— А мы как раз пиво принесли, — говорит ему Миша. — Удачную сделку надо как следует обмыть.

Мы несем пиво во двор. Хозяин не идет за нами. И разговаривать он не расположен. Он смотрит на деньги, потом на нас, сует купюры в карман и уходит.

Гости еще не собрались. Вместе с подругой хозяина мы раскладываем костер, на котором будут печься сосиски, и выносим во двор столы из дома.

Темнеет. Появляются гости. Приходит и хозяин. Он что-то говорит гостям и все, таинственно перемигиваясь, идут в дом. В доме хозяин достает пакетик с какой-то травкой. Вновьпроизведенный косяк пускается по кругу. Сладковатый дымок заполняет комнату.

"Ты в первый раз? — спрашивает меня хозяин. — Больше одного раза не затягивайся — не хватало, чтобы ты тут чертей ловил".

Звучит многообещающе.

Выходим на свежий воздух. Уже совсем темно. Трава не действует. Мне говорили, что в первый раз она всегда не действует. Это ничего: пива много.

Разводим огонь, печем сосиски.

Рядом со мной сидит высокий худой парень. На нем кожаная куртка и кепка с октябрятской звездочкой.

— Ленина уважаешь? — спрашиваю я.

— А ты? — он вызывающе смотрит на меня. В стеклышках его очков играют отблески костра.

— Я... уважаю. За гениальность, прозорливость. И детей он любил.

— Врешь ведь... Зачем Советский Союз развалили, уроды?

— Это не я, честное слово!

— Первое в мире пролетарское государство, — мой собеседник совсем не слышит меня. — Все капиталисты его боялись. Вот и доверяй русским строить социализм!

— Не надо было доверять, — в сердцах говорю я. — Лучше бы кто другой его строил — больше бы толку было.

— Теперь капиталисты совсем распоясались, — продолжает он. — Рабочему человеку на шею садятся. На весь мир плюют. Фашисты по улицам безо всякого стеснения ходят.

— Неужели так прямо и ходят? Я ни одного не видел.

— По одному они ходить, конечно, пока боятся.

— В полицию заберут? — наивно спрашиваю я.

— В реанимацию. А как в толпу соберутся, так сразу силу чувствуют. Вот, помню, когда Гесса хоронили, такая демонстрация была! Я туда с друзьями ходил.

— Зачем же ты туда ходил?

Он смотрит на меня непонимающими глазами.

— Морды бить. Зачем еще?

— Это жестоко!

— А ты с ними, целоваться прикажешь?!

— Нет, почему? Целоваться не надо. Но бить-то... Люди все-таки.

— Мне показалось, что ты сказал про них "люди". Пока спишем это на незнание языка. А вообще, следи за тем, что говоришь. А то ведь...

— Нелюди, — поспешно поправляюсь я. — Но ведь жить все равно хотят.

— Мало ли, кто чего хочет. Я не фея какая-нибудь, чтобы их желания исполнять. Впрочем, — тут лицо его становится добрее, — мы же не насмерть, мы ведь не звери. Ну, покалечим немножко, чтобы пару лет по демонстрациям не ходил. И все.

К нам подсаживается Миша.

— Вот вы тут умные разговоры ведете, — говорит он. — А вот скажите, что может быть меньше пустоты.

Я смотрю на огонь. Чувствую, что голова все-таки немного кружится. Кажется, трава начала действовать.

— Если в пустую комнату войдут два человека, а выйдут четверо, — голос Миши доносится откуда-то издалека, — то комната не будет пустой. В нее должны войти еще двое, только после этого в комнате действительно станет пусто.

Я оборачиваюсь и снова вижу своего горячего собеседника.

— Кто победит на выборах? — спрашивает он.

— На каких выборах... — говорю было я, но, вовремя сообразив, отвечаю, — Ельцин.

По лицу собеседника вижу, что это был неправильный ответ.

— Призрак бродит по Европе, то есть, пролетарии всех стран соединяйтесь! Я совсем не в том смысле, что это хорошо, просто, капиталисты ведь все равно другого не допустят, — оправдываюсь я.

Мой собеседник остывает, садится на место и ставит бутылку на землю.

— Ты сам-то за кого голосовать будешь?

Вот уж не думал, что и в Германии до меня доберутся такие разговоры.

— Я вообще голосовать не буду. Мне для этого пришлось бы ехать в Мюнхен, потому что там ближайшее консульство.

Собеседник смотрит осуждающе.

— Ничего, не развалишься, — говорит он.

— Мой голос ничего не изменит.

— Из-за таких, как ты, Гитлер к власти пришел, — заключает мой собеседник, теряя интерес ко мне.

Мне становится легче. Я много думал над тем, из-за кого к власти пришел Гитлер. Теперь вопрос, наконец, разрешился.

Я вижу перед собой строгое благородное лицо немолодой, но красивой женщины.

— Это моя школьная учительница немецкого языка, — доносится голос Миши у меня из-за спины.

— Ты тоже курил эту гадость, — говорит мне учительница. — Михаель, это ты его этому научил?

— Я часть той силы, которая, желая добра, творит благое, — отвечает Миша.

— Желая зла, — поправляю я.

— Ты меня с кем-то путаешь. Я добра желаю.

— Значит, Гете читал, — говорит мне учительница.

— Все читали Гете. Это великий немецкий поэт. Его Лермонтов переводил. "Горные вершины спят во тьме ночной"...

— Вольно! Лермонтов? Не знаю такого. Наверное, хороший поэт, раз Гете переводил. Ты где учил немецкий язык?

— В школе. И здесь еще.

— Здесь? Разве здесь можно учить немецкий язык? Представляю себе, какое представление о нем сложится у тех, кто его здесь учит. Здесь же никто не говорит по-немецки.

— А разве есть места, где по-немецки говорят?

— Конечно. Например, в той деревне, откуда я родом. Там немецкий язык еще сохраняется.

Она говорит несколько фраз на своем языке.

— Честно говоря, я немецкий язык себе не так представлял, — говорю я. И в школе нас не так учили.

— Я понимаю, — вздыхает учительница. — Никто не хочет говорить правильно. И в учебниках чушь пишут в уступку жлобам. От настоящего языка ничего не осталось.

Она куда-то уходит. Я смотрю на тлеющие угли и на шипящие над ними сосиски. Ко мне подходит хозяин дома.

— О чем ты думаешь? — спрашивает он.

— Ни о чем.

— Это ложь. Человек не может ни о чем не думать. Я видел, что ты думал. Если не хочешь говорить, о чем ты думаешь — можешь не говорить, но, если ты думаешь о чем-то, а говоришь, что ни о чем, значит ты думаешь о чем-то плохом и хочешь скрыть это.

Пытаюсь понять, что он мне сказал. Мысль ускользает. Зовут к столу.

Становится веселее. Мы едим сосиски и пьем пиво. Я сижу рядом с учительницей.

— А что, — говорит она, — в России, когда пьют, все еще говорят тосты?

— Говорят, — отвечаю я.

Она вздыхает.

— А пустые бутылки со стола убирают?

— Убирают. Плохая примета, когда на столе пустая бутылка.

— А студенты в пивной пьют из бутылок или из кружек?

— Во что нальют — из того и пьют. Если есть кружки, то пьют из кружек.

Она снова вздыхает.

— Значит, культура пития еще где-то сохранилась, — некоторое время она молчит, а потом добавляет. — Россия, выживет, а Запад нет.

— Почему? От того, что бутылки со стола убирают?

— Нет. От того, что сохранилась культура и ее носители.

— Носители культуры? Кто это? Здесь их нет?

— В Германии почти не осталось высоких голубоглазых блондинов, — задумчиво говорит она.

— А почему именно высокие и голубоглазые блондины, а не маленькие брюнеты? — я пытаюсь вспомнить, как выгляжу. Кажется, я не похож на высокого блондина.

Она смотрит на меня с удивлением и отвечает:

— Ну, нравятся они мне.

— Мне кажется, в России их не так уж и много.

— Зато там у них сила. Ельцин один чего стоит. От того и традиции сохраняются. И культура.

Темнеет. Сосиски съедены, гости встали из-за стола и начинают собираться по домам.

"А мы останемся, — подмигивает мне Миша. — Переночуем здесь, а завтра утром еще опохмелимся. Знаешь такое слово?"

На крыльцо выходит хозяин дома. В руке у него деньги.

— Сегодня я богат, — говорит он, — эти деньги я получил, не работая ни дня. Стиральная машина была мне не нужна, не нужны и деньги. Смешно смотреть, как люди уродуются ради этих бумажек. Я не уродовался и не буду. Кому тут нужны деньги?

— Тебе, — отвечает Миша. — Твои деньги тебе и нужны, кому же еще?

Хозяин смотрит на него с презрением.

— Возьми, — говорит он и сует Мише деньги. — Ты считаешь, что они нужны, так и найди им применение.

— Как знаешь, — говорит Миша.

"Пусть пока у меня полежат, — говорит он мне. — Этак он их сейчас в костер бросит или начнет всем раздавать. А через пару дней опять припрется ко мне и станет просить денег. Тогда я ему их и отдам".

Ночь сплю крепко. Когда просыпаюсь, за окном совсем светло.

Перед домом, у крыльца хозяин ругается со своей подругой. Она помыла посуду и отчитывает его. Он молча кивает. Миша стоит рядом и наблюдает за происходящим. Подруга хозяина уходит в дом. А сам хозяин берет из стопки помытой посуды тарелку, некоторое время тупо ее рассматривает, а потом хладнокровно и беззлобно разбивает ее о крыльцо и берет следующую. Эту он разбивает, уже не рассматривая. Мы с Мишей молча смотрим, как он переводит посуду на скандал. Подруга с ребенком на руках выходит на крыльцо и тоже смотрит на это. Когда разбивается последняя тарелка, она, воспользовавшись паузой, говорит, что пошла собирать вещи.

— Ты никуда не уедешь, — заявляет хозяин.

— Уеду.

— Не уедешь.

— Почему?

Хозяин на секунду задумывается и отвечает:

— Потому, что на такой машине ездить нельзя.

Сказав это, он подбирает с земли камень и разбивает лобовое стекло ее машины. Похоже, результат его удовлетворяет, и он аккуратно и методично продолжает выбивать стекла. Делает он это так же спокойно, как бил тарелки, не торопясь, тщательно подбирая камни в зависимости от размера стекла.

Миша смотрит на него с интересом. Когда, наконец, с последним разбитым стеклом, работа завершается, он спрашивает:

— Ты знаешь, во сколько это тебе обойдется?

— Деньги грязь, — уверенно отвечает хозяин.

— И то верно, — вздохнув, соглашается Миша и, переглянувшись со мной, говорит. — Ну, мы, пожалуй, пойдем.

— Всего хорошего, — говорит хозяин, — очень было приятно познакомиться. Заходите еще. У меня каждый месяц пьянки бывают.

— Это вряд ли, — говорю я. — Через месяц меня уже здесь не будет.

— Ну и что. Ради такого дела можно и приехать.

— Не получится. У меня виза уже закончится.

— Что за вздор?! Какая еще виза?

— Чтобы быть в Германии мне нужна виза.

— Вот еще глупости! Мало ли людей живет в Германии без визы!

— Так нельзя. Я честный. Да и что мне толку жить в Германии нелегально? Что я здесь буду делать?

— А чего ты вообще ждешь от жизни? Чем ты собираешься заниматься?

— Как все, работать. Чем же еще?

Хозяин с отвращением морщится.

— Сказал бы, что хочешь торговать собой, — говорит он. — На таких тупорылых трудоголиках весь этот мир и держится. Если тебе охота ишачить за шмот жратвы, то и нашел бы тут работу.

— У тебя есть предложения?

— Делов то, — пожимает плечами хозяин. — Стоит только позвонить моему дяде. Какая работа тебя устраивает? Руководитель отдела? Главный менеджер? Скажи. Был бы товар, а покупатель найдется. Если кому охота подставлять спину, всегда найдется тот, кто наложит на нее своих мешков.

— Учту, — отвечаю я.

Дома Миша вытаскивает из кармана деньги и кидает их в ящик стола.

— Вот и применение для них уже нашлось, — говорит он. — Хотя, на стекла для машины этого и не хватит.

— Как же он так живет? — спрашиваю я. — Откуда у него деньги?

— Друзья помогают, родители.

— Богатые родители?

— У него отец работает в правительстве земли.

— А дядя?

— Ну да, и дядя еще. Он владелец какой-то германо-канадской фирмы.

— Да? А чего же его племянник живет как нищий?

— Свободы хочет. Не век же зависеть от богатых родственников. А делать он ничего не умеет. Да и родственники всю жизнь не будут с ним нянчиться. Так что ты его треп насчет дяди всерьез не воспринимай.

Я и не воспринимаю.

Опохмелиться в гостях нам не удалось. Мы решаем отправиться в ближайший городок. Выходим из автобуса у церкви и спускаемся в подвал. Небольшая пивная. Табачный дым. Сводчатый потолок обклеен пивными пробками. За столиками в основном молодежь. На дверях туалета очень реалистично нарисованы мужчина и женщина. "Это рисовала двенадцатилетняя девочка, — говорит Миша. — Очень продвинутый ребенок, не правда ли?"

Садимся, берем пиво.

— Очень милое место, — говорит Миша. — Я очень люблю здесь бывать. И люди здесь работают очень милые. Иногда здесь бывает живая музыка: приглашают какую-нибудь местную молодежную группу. Тогда за вход берут деньги, но немного — только чтобы заплатить музыкантам. Здесь вообще цены невысокие. Люди работают исключительно из любви к искусству. Потому церковь и сдает им этот подвал. Богоугодное дело: занимают подростков, чтобы им на улице не болтаться, безалкогольные напитки продают дешевле, чем пиво. Такое больше нигде сейчас не встретишь.

За соседним столиком назревает ссора. Подросток лет четырнадцати пристает к девушке примерно того же возраста. Оба пьяные и, видимо, накурившиеся. Девушка кричит. Бармен выходит из-за стойки и провожает юношу на улицу. Вслед за ними уходит и девушка.

— Такое тоже иногда бывает, — говорит Миша. — Не знают, куда время девать, вот и сходят с ума потихоньку. Да и пить не умеют.

На меня накатываются угрызения совести.

— Ты не сердишься, что я у тебя...

— Да не, — машет рукой Миша, — дело-то житейское. У меня такое тоже много раз бывало.

— Разговор был очень интересный, — продолжаю оправдываться я. — Я бы просто не добежал до туалета.

— До туалета? Ты ходишь блевать в туалет?

— Куда же еще? Там стоит такая удобная блевательница.

Миша морщится.

— Блевательница это так банально. Это только для первокурсников, которые совсем не знают жизни и ничего не понимают в эстетике.

Я растерян.

— Разве эстетичнее стоять раком перед унитазом?

— Ты меня разочаровываешь! Как можно сводить все к простой физиологии? А для чего люди ходят на крышу? А балкон? Там свежий воздух, пение птиц, природа, высота.

Миша прав. Вечером стоять под балконом никак нельзя. Последствия чьей-то радости пролетают с удивительной регулярностью.

— Нет, блевательница это далеко не самое полезное изобретение, что есть в общаге, — продолжает рассуждать Миша. — Вот ванна это здорово. Ты когда-нибудь пробовал готовиться к экзамену, лежа в ванной? Я всегда так делаю.

— В общей ванной? Там же весь этаж моется. Мне кажется, это не очень гигиенично.

— Напротив. Все рассуждают как ты, потому никто, кроме меня там и не моется. Все идут в душ. Так пошло.

Заходит продавец газет. Миша покупает, быстро просматривает заголовки.

— Сколько уж раз зарекался читать желтую прессу, — говорит он. — Ты только гляди, что они пишут! У Ельцина инфаркт, а он продолжает свою предвыборную кампанию. Это надо же так изовраться! Если бы у него был инфаркт, то он лежал бы в больнице. Да и не проголосовал бы никто за такого больного.

— Не за коммунистов же голосовать, — отвечаю я. — Они остались в прошлом.

Молодой человек, сидящий по соседству, оборачивается и мрачно спрашивает:

— Ты чего сказал про коммунистов?

— Я про неправильных коммунистов сказал, — поспешно уточняю я. — Я имел в виду российских коммунистов.

— А-а, — с пониманием говорит сосед и отворачивается.

Следить надо за своими словами, меня же вчера предупреждали, а я опять забыл.

— А Ельцин сам из какой партии, — спрашивает Миша.

— Раньше был коммунистом, а сейчас он стал таким большим человеком, что любая партия была бы ему мала.

— Кто же его поддерживает?

— Если надо, он специально создает партию для этого.

— И туда идут люди?

— Еще как идут! Бегут. Это же очень большая честь, поддерживать любимого президента.

В пивной мы засиживаемся дотемна. За разговором время быстро проходит.

— Сейчас я закажу такси, и мы поедем обратно, — говорит Миша.

— Зачем такси? Тут же всего километра три. Дождя нет — пешком прогуляемся.

— "Дождя нет — пешком прогуляемся", — задумчиво повторяет Миша. — Интересная мысль, надо запомнить. А что, русские все идут пешком, если нет дождя? Надо попробовать.

Мы идем по обочине дороге. Уже темно, машины редко обгоняют нас.

— Конечно, можно было бы приехать на своей машине, — говорит Миша. — Мы не такие уж и пьяные. Просто был у меня уже случай. Ехал я как-то по этой самой дороге из той же самой пивной. Пьяный был невообразимо. На полдороги понял, что не доеду. Съехал на обочину, положил голову на руль и уснул. Через час будят меня, светят в лицо фонариком и спрашивают: "Вы что, пьяный?" А я ему: "А вы что, слепой?" Терпеть не могу, когда будят и задают идиотские вопросы. В результате остался без прав. И штраф заплатил. И долго потом на автобусе ездил. А что поделаешь — пьяный за рулем. Они правы. Эх, надо было на соседнее сидение пересесть, да ведь я не соображал совсем!

— Зря ты им грубить стал.

— Мое право! Здесь свободная страна.

— Ты уверен?

Миша задумывается.

— Уверен. Свободная. Только ментам этого лучше не говорить. Не любят. Я, вот, как-то вечером шел подвыпивши. А они захотели проверить у меня документы. Не знаю, что там они про меня подумали: у меня гаечный ключ был в руке, а перед этим кто-то разбил витрину в магазине и что-то украл. Ну, я тогда тоже сказал им про свободную страну и после ночевал в участке. Мораль такая: страна свободная, но документы все равно лучше при себе иметь.

Проходя мимо церкви, Миша останавливается и отворачивается к стене. Такая непосредственность меня удивляет.

— Ты знаешь, что это за здание? — спрашиваю я.

— Церковь. Протестантская.

— И что же ты делаешь?

— Протестую, — отвечает Миша, застегивая штаны.

— Ты атеист?

— Крещеный. Но я потом открестился обратно. Не то чтобы я не верю в Бога, но платить за это деньги — нашли дурака!

Наутро мы отправляемся обратно. Мы едем через Оденский лес. Дорога вьется между заросшими лесом холмами. На вершине почти каждого холма красуется корона древнего замка. Я смотрю на эту красоту и стараюсь получше запомнить. Она стоит того, как и люди, с которыми я познакомился за эти дни, как и вся эта замечательная поездка в город на букву ха.