Грани Обсидиана. Грань четвертая. Берта

Она заблудилась.

Приняла одну тропу за другую в глупой уверенности, что та обязательно приведет ее к человеческому жилью. В тепло. Но утоптанная поначалу тропка становилась все уже, глубже, пока не заплутала и не утонула окончательно среди торчавших из снега черных прутьев кустарника — видать, сюда забредали лишь редкие собиратели хвороста.

Оставалось возвращаться обратно и надеяться, что неширокая, хоть и наезженная дорога не закончится так же внезапно. Берта прищурилась на клонящееся к туманному горизонту стылое солнце; чем ниже, тем краснее — на ветер и мороз.

Поглубже надвинула капюшон с лисьей оторочкой, в который раз поддернула лямки мешка с тушкой зайца, вытащенного из силков: с каждой милей добыча становилась все тяжелее, этак скоро покажется, что она тащит домой целого кабанчика! Побрела по дороге, надеясь, что идет в правильную сторону, что за очередным холмом наконец обнаружится приютившая их семью Краинка. Чем ниже садилось солнце, тем становилось холоднее, воздух колол горло снежными иглами, а деревня все никак не желала появляться. Еще полчаса и, пока не стемнело окончательно, придется сооружать укрытие для ночлега. С отцом-охотником они попадали и в худшие передряги, так что ни сгинуть в ночном лесу, ни замерзнуть Берта не боялась. Одно плохо: в здешних лесах водятся волки и... другие. От волков у нее есть огонь, а от... от них никакой защиты. Мать жалко, конечно, все глаза выплачет, пока старшая дочь домой не объявится...

Ох, да ладно, всё обойдется, ведь еще даже не полнолуние! Так мысленно на себя прикрикнув-успокоив, Берта остановилась, задумчиво окидывая взглядом ближайшие разлапистые ели: вот и почти готовый шатер. Забросать снегом, разжечь крохотную дорожную жаровню с угольком из домашней печи, перекусить, укутаться. Так до утра и доживет...

Берта ненароком оглянулась и, вздрогнув, даже отпрянула.

Всего мгновение назад на дороге никого не было: но вот перед ней всадник на светло-сером, почти белом коне, сливающемся в стылых сумерках со снегами вокруг. Нет, не серый, поправила себя Берта, приглядевшись, — горностаевый, с темной гривой и хвостом.

— Ох, как же ты меня напугал! — выдохнула Берта.

Голос у нее осип от испуга и долгого молчания. Всадник помедлил, прежде чем перекинуть ногу через седло и мягко спрыгнуть с лошади. Но подходить не стал. Быстро огляделся и спросил:

— Ты откуда здесь взялся?

Ну да, в просторном зипуне и меховых штанах, с упрятанной под капюшон косой, ее легко было принять за парня.

— Блукаю маленько, — сипло сказала Берта. Не стала говорить, что это 'маленько' длится уже несколько часов. Еще посмеется над ней. Отец бы точно посмеялся.

— Где твоя... родня? — голова парня в лохматой низко надвинутой шапке вновь завертелась. Голос тоже хриплый.

— Я в одиночку хожу. Не знаешь, далеко еще до Краинки?

— Краинка? — парень помолчал. — А. Двадцать дворов. Речка Щучья. Ты забрал левее. Там, — он махнул рукой с поводьями ей за спину, — уже Обсидиан.

Значит, она столько времени шагала прочь от дома! Мешок и короткие лыжи за плечами внезапно стали непосильно тяжелыми. Враз устав, Берта наклонилась, упершись руками в колени.

— Уфф... вот что ты мне раньше не попался, а? — Подумав, спросила без особой надежды: — А поблизости есть еще жилье?

— Нет.

Ну да, люди стараются селиться подальше от реки-границы и от хозяев здешних мест. Да и вообще деревень и хуторов тут наперечет. Берта вздохнула и выпрямилась, поводя уставшими плечами. Стой-не стой, надо что-то делать — или возвращаться назад или ночевать под елью, как и собиралась. Наблюдавший за ней незнакомец будто ее мысли подслушал:

— Засветло не успеешь.

А то она не знает! Но прежде чем Берта успела огрызнуться, парень неожиданно продолжил:

— Давай отвезу.

Берта даже рот открыла.

— Ты... вернешься со мной назад, что ли?

— Все равно сегодня меня домой не ждут. Довезу, — и, видя, что она мнется, добавил, подняв голову к темнеющему небу: — Уже и Волчья звезда встала. Решай.

Упоминание о волках ее подстегнуло.

— Спасибо, добрый человек. Можешь потом и у нас заночевать, если что!

И, не обратив внимания на странный звук, который он издал: то ли удивленное, то ли насмешливое хмыканье, решительно направилась к лошади. Не дай боги, передумает еще! При ее приближении конь фыркнул, дернул головой и ударил в снег передними копытами. Хозяин предостерег:

— Не так быстро! Дай ему привыкнуть. Протяни руку, пусть он тебя обнюхает. Тихо, Седой, тихо...

— Обнюхает! Он что у тебя, собака?

Берта все же сняла варежку и протянула раскрытую ладонь. Конь и впрямь обнюхал ее руку, согревая горячим дыханием, вырывающимся из запорошенных инеем ноздрей. Осмелев, она погладила его по бархатному носу. Нет, конь не белый — в очень мелкий цветной крап, как говорится 'в гречку'.

— Красавец, — пробормотала Берта. — Какой же ты красавец... Жалко, хлебушка уже не осталось.

Парень привязал ее лыжи рядом со своими сумками и скатками. Эти широкие короткие лыжи еще отец делал, медвежьей шкурой подбивал, чтобы назад не скатывались, когда в гору идешь. Рюкзак с зайцем Берта не отдала; не могла расстаться с тем, ради чего целый день потеряла.

— Садись.

Уцепившись за протянутую руку, Берта взгромоздилась позади всадника — куда его неуклюжей, привычней ей на своих ногах и лыжах. Почувствовав, как качнулся круп лошади, неловко обхватила парня за бока.

— Что в мешке? — спросил тот неожиданно, не поворачивая головы. — Рябчик?

— Заяц.

Он молча кивнул. А Берта неожиданно — и для самой себя тоже — начала рассказывать, хотя ее никто ни о чем не спрашивал. Дома мать и трое девок мал-мала меньше. Отца медведь-шатун заломал пару лет назад. Налоги подняли, за неуплату скотину забрали. Сюда переехали, как голодно стало. Слышали, здешние... лорды обещают переселенцам кусок земли за подъемный оброк — и то не с первого года. Краинка их приютила, староста строгий, но справедливый, выделил старый хуторок. Дедушка знатный бортник, мать по хозяйству, сестры им в помощь...

— А ты охотишься? — спросил парень, не оборачиваясь.

Ну да. Хозяева же только крупную дичь бить запрещают. Понемногу ловим, силками, девчонки не смотри, что маленькие, едят, аж за ушами трещит. Тут Берта поняла, что зачем-то оправдывается, меж тем сам парень и слова лишнего не промолвил: едет себе да едет, ее болтовню слушает.

— А ты-то сам откуда и куда? — наконец спросить догадалась. Плечи, обтянутые меховым полушубком, шевельнулись, всадник отозвался неопределенно:

— Да то туда, то сюда... Значит, ты единственный добытчик в семье.

— Ну да.

Мерная рысь лошади укачивала, спина нечаянного спутника грела что тебе хорошая печка, и умаявшаяся Берта незаметно начала придремывать. Очнулась, когда лошадь перешла на легкий галоп; встрепенулась, чуть не сверзившись на снег — хорошо, парень, заведя руку за спину, придержать успел. Посоветовал через плечо:

— Хочешь подремать, держись крепче.

— Я не сплю, — сонным голосом возразила Берта. Просунула руки в большеватых варежках за его ремень, привалилась щекой к меху куртки и заснула, да так крепко, что и не заметила, как белый конь проскакал несколько ли по белой дороге.

Проснулась вновь — уже от тишины и неподвижности. Выглянула из-за плеча неожиданного попутчика. Хотя давно стемнело, месяц и яркие звезды позволяли разглядеть расчищенную тропу (из-за высоченных сугробов скорее провал), ведшую от дороги. А пуще всего близость жилья указывал далекий теплый свет в окошках дома. Ее дома.

— О! Уже приехали?

Конь переступил всеми четырьмя ногами, но вытерпел бесславное сползание Берты со своего крупа.

— Придется спешиться, чтобы лошадь по тропе провести, — сказала Берта, прилаживая поданные лыжи. — Поешь, обогреешься, а завтра с утреца уже и...

Она оглянулась и удивилась, увидев, что парень даже с места не сдвинулся. Смотрел поверх ее головы на утопавший в снегу хуторок. Тень от лохматой шапки падала на лицо: лишь подбородок и неулыбчивые губы и разглядишь.

— Ты чего?

— Не думаю, что это хорошая мысль, — сказал всадник. Как-то задумчиво: хочет, чтоб поуговаривали его?

— Ну да, куда как лучше в мороз и ночь в одиночку невесть куда ехать! Ты заговоренный никак? Ни зимы, ни зверей не боишься?

— Не боюсь, — просто сказал парень и двинул с места в галоп, кинув напоследок: — Иди домой, мать беспокоится!

Оторопевшая девушка не успела крикнуть вслед ни слова благодарности ни прощания. Проводила удалявшегося всадника взглядом и помотала головой: ну бедовый малый!

Мать, конечно, беспокоилась, да так, что чуть за косу не оттаскала. Досталось потерявшейся старшенькой тумаков по шапке, да по подставленной спине: хорошо, одежда толстая, и у матери руки не очень сильные. А отведя душу, запричитала над замерзшей дочерью, помогла раздеться, загнала греться на печку к сонным девчонкам; туда же и горячий сбитень подала. Натянув толстые носки, оттаявшая Берта к похлебке уже слезла сама. Ела, попутно рассказывая о своем заплутании и нежданном помощнике. Мать ахала; дедушка, тачавший у печи сапоги, по обыкновению молчал, но Берта не обманывалась: старик обычно ложится с курами, значит, ждал задержавшуюся внучку, беспокоился.

Мать осердилась, что дочь ничего о спутнике не узнала: ни где живет, ни как зовут. Кого благодарить, кого в молитвах поминать? Пристыженная Берта огрызнулась: мол, он тоже ее имени не спросил, да и вообще сама бы завтра до дому добралась! Получила очередную, хоть и не сильную затрещину и побрела опять на печку. Укутывая опухшие от мороза ноги-руки, вспомнила, как тепло и надежно было ей за широкой спиной незнакомца: задремала, как младенец, ни о чем беспокоясь-не думая. Уже проваливаясь в сон, прошептала короткую молитву за него, скачущего в ночи — здоровья и благополучия в дороге, куда бы та не вела.

* * *

Все ж таки подморозилась Берта знатно: наутро проснулась с отекшим горлом, ломотой во всем теле, кашлем и жаром. До обеда мало-мальски шевелилась по хозяйству, а потом ее опять загнали под одеяло. Так и провела несколько дней, просыпаясь лишь по нужде, да когда встревоженная семья накормить пыталась. Проглатывала пару ложек, бормотала, что сейчас еще полежит, вот совсем немножечко и встанет, непременно. Не было у нее привычки хворать, вся извертелась, то зарываясь в одеяла, то скидывая, то пыталась подняться — пора же силки проверять, да и скотина не обихожена... Мать ругалась, дед молча вновь укладывал и укрывал; сестренки то и дело порскали рядом, посверкивая любопытными птичьими глазенками и пытаясь 'полечить' ее нехитрым угощением или игрушками.

Жар наконец схлынул, забрав с собой немалую толику сил: с лежанки Берта сползла с трясущимися руками-ногами, словно новорожденный теленок. Добралась до стола, за которым в глубокой задумчивости сидели мать с дедом. Опустилась на лавку, спросила с передышкой:

— Это... что?

Рябчики лежали связанные за окоченевшие лапки — будто гроздь собранной по осени репы. Берта пересчитала: два, три... четыре.

— Дедушка ходил проверял мои силки?

Тот аж закряхтел от досады:

— Думай... далеко ли я уйду?

И впрямь, чего это она? У деда зимой так болели кости, что он и по дому-то передвигался с трудом. Лишь летом креп с помощью любимых пчел: лечился их укусами.

— Тогда откуда... кто это принес?

— Вот и мы гадаем.

...Ночью начал беспокоиться черный Тур, охотничий пес отца, запущенный в дом из-за лютого мороза. Никогда не лаявший подобно деревенским собакам, стал у дверей и рычал так, что у хозяев волосы дыбом. В окнах ни зги не видно, и не слыхать, чтобы дикий зверь — или тать — по двору шастал. Уж и огонь зажгли, чтобы знали, что в дому не спят, сами у дверей замерли, прислушиваясь вместе с псом. Утихомирился Тур далеко за полночь. А утром нашли на пороге вот...

Теперь уже и Берта оглядывала 'гостинец' с подозрением. Повертела, чуть ли не в поисках записки какой.

— Может, староста подбросил? — неуверенно спросила мать. И сама же ответила: — Да уж вряд ли!

Всем известно, староста Акке помереть с голоду не даст, но и откармливать бесполезную бабью ораву ни с того ни с сего не станет.

— А может, кузнец расстарался? — предположила Берта. Не потому что по правде так думала, а чтобы мать поддразнить: ни для кого не секрет, что бобыл Рёрик неровно дышит к приезжей маленькой вдовице. Мать вспыхнула разом, что твоя молоденькая девчонка, отвернулась, ненужно заправляя волосы под платок. И чего стесняется, теряется? Берта нисколько не против, жили бы вместе, без мужика-то в доме вовсе неподъемно.

— Не охотник он, — подал голос дед, — а тут гляди чего...

Поворошил уже начавший подтаивать 'гостинчик', указывая на след от стрел. Да, здоровенный кузнец, запросто управлявшийся с железом, не имел такого острого глаза и твердой руки, а пуще — навыка.

Все решила младшая Даринка, давно уже ошивавшаяся у стола:

— Мам, а есть-то мы когда будем?

И Берта решительно отделила от связки одного рябчика, принявшись сходу ощипывать:

— Ну кто бы он ни был, скажем ему спасибо! Или за глаза или сам объявится.

* * *

Не объявился.

Но дней через пять на крыльце обнаружили тушку зайца-беляка. Тут уж мать не выдержала, подхватилась до деревни: мол, знакомцев повидать, а заодно разузнать попробовать. Вернулась к вечеру без новостей, зато с кузнецом, который расчистил тропу куда шире, чем могли они с матерью. И дров наколол, хотя с этим бы Берта запросто справилась.

Когда вскоре подкинули здоровенного тетерева, не выдержала уже сама Берта. Несколько ночей спала вполглаза, прислушиваясь к Туру, вновь перебравшемуся в сени. А когда услышала наконец то самое рычание, сунула ноги в сапоги и рванула наружу, второпях прихватив лишь теплый платок. Распахнула дверь, вылетела на крыльцо, запнувшись за мешок с очередным 'подношением', азартно бросила в спину нежданного кормильца:

— А-а-а, вот я тебя и застигла!

Ровно вора какого, сообразила запоздало, но менять слова было уже поздно. Да и вовсе не застала она уходящего врасплох: тот даже не вздрогнул. Поворачивался медленно; высоко стоящий месяц осветил его полуприкрытое мехом шапки лицо, но Берта все равно узнала. Ахнула:

— Опять ты?!

Не жаловавший чужаков Тур на людей все равно никогда не кидался: чай не медведи! Но сейчас пес внезапно принял ее возглас за команду 'ату!' Берта едва успела схватить его за жесткий загривок и ошейник. Удержать рвущиеся вперед живые хрипящие, рычащие, захлебывающиеся бешеной слюной два пуда мышц, клыков и когтей было той еще задачкой. Чуть не сорвавшая спину Берта все ж таки втянула его в сени, захлопнула дверь и прокричала наперекор выносящему дверь псу встревоженным голосам, торопливым шагам внутри дома:

— Всё хорошо, не выходите! Тура придержите!

Незнакомец — то ли храбрый до сумасшествия, то ли просто глупый — даже с места не сдвинулся; казалось, и не понял, что его сейчас могли загрызть насмерть. Хотя побеги он, Тур бы в три прыжка догнал, повалил и трепать начал! Под его молчаливым взглядом девушка вспомнила, в каком сейчас виде. Запахнула шаль, огляделась, мимоходом заправляя расплетшиеся волосы за уши.

— А лошадь твоя где?

— Так это ты... — сказал медленно парень.

— Что — я?

— Я тогда думал — мальчишка.

— И чего? — спросила Берта и сама подивилась своей косноязычности. Никак, вот никак она того самого доброго проезжего снова увидеть не ожидала! Да и что хотела от неизвестного кормильца тоже вдруг подзабыла: прижать к стене и, встряхивая за грудки, допросить, чего ради он это делает? Растерялась.

Незнакомец, однако, тоже. От того ли, что его застигли за причинением добрых дел, то ли оттого, что мальчишка-охотник девкой оказался? Сдвинул, потом и вовсе стащил лохматую собачью шапку. Русые волосы узлом, серый взгляд исподлобья, без улыбки или приветливости. Но — молод оказался кликать ее парнишкой (или девчонкой)! Берта даже фыркнула:

— Если я мальчишка, то тебе-то сколько годков... дядюшка?

Помедлил, прежде чем ответить.

— Девятнадцать зим.

На три года всего и старше! Осмелевшая Берта продолжила расспрос дальше:

— И чего ты нам дичь-то таскаешь, добрый человек? Вроде никакой данью мы тебя не облагали...

Лай за спиной стал глуше: похоже, родным удалось загнать взбесившегося Тура в клеть. Теперь таились за дверью, прислушивались.

— Люди не должны голодать, а у меня добычи лишку.

Берта руки скрестила: ишь, своей сноровкой расхвастался! Ну не лучший она охотник, но и не из самых худших! И не голодают они вовсе! Но прежде чем рот раскрыла, чтобы этакое заявить, услышала за дверью предостерегающее шипение матери: знала та характер и языкастость своей старшенькой не понаслышке. Берта разобрала что-то вроде 'благодари-кланяйся!' Незнакомец бросил взгляд за ее спину, тоже, похоже, услышал. Берта помолчала, себя преодолевая: уж слишком много за прошедшие пару лет их семье кланяться пришлось! Но мать права, ничего худого от этого незнакомца они не видели, одно благо. Просто такая беспричинная доброта настораживает — а ну как, за нее, непрошенную, потом платить придется сторицею?

— Ну... коли так, спасибо тебе от семьи нашей. Мать и так за твое здоровье молится, только имени твоего не знает... Как, говоришь, тебя кличут?

Ответил, опять помолчав:

— Эрин.

— Меня Берта. Может, все-таки в дом зайдешь, с дороги отдохнешь? Пес наш, правда, что-то никак не успокоится, вон, охрип уже.

Первый раз за весь разговор губы парня растянулись в короткой улыбке.

— Умный пес. Не пускает в дом... кого попало. Поеду я.

Вот ведь полуночник! Всё неймется ему по лесу в одиночку в такую темень шляться! Эрин откашлялся — у Берты самой за день охоты в одиночку и в молчанку, голос тоже хрипнет.

— Ближайшую неделю не жди меня.

Берта снова ворохнулась — срезать его словом: да кто тут вообще кого ждал?! Только парень коротко кивнул-поклонился со странным пожеланием: 'безлунной вам ночи', повернулся и легким стремительным шагом пошел со двора. Никак не получается последнее слово за собой оставить! Берта сердито толкнула дверь: мать едва успела отскочить. За ней маячил дедушка с топором в руке; из клети уже не лаял — надрываясь, хрипел Тур.

— Чего всполошились-то? — сердито вопросила Берта. — Поговорили. Знакомец оказался. Боялся, что с голоду мы тут мрем, заботливый какой...

Значит, тронула незнакомца ее жалостная история! А так вроде и не слушал особо... Выпущенный на свободу Тур вылетел наружу, чуть не сбив хозяйку с ног, устремился по тропке, тотчас вернулся и заметался по двору, воткнув нос в снег: ну чисто на охоте! Лаять уже не лаял, но рычание продолжало переливаться в мощной глотке, загривок дыбом, и Берта рукой махнула, остереглась, разозленного, успокаивать. Не шавка деревенская, пес серьезный, значит, есть на то причина.

А от матери снова досталось: мол, не приветила славного знакомца, плохо в дом зазывала, никакой благодарности, норов вечно кажет! Ага, огрызалась Берта, а он, может, тать какой! Или вовсе умертвие к ним забрело, человеческий облик укравшее. Мать ткнула ей в лицо здоровенным тетеревом: будет тать или умертвие тебя откармливать перед тем, как сожрать?! Берта, ворча, вернулась на свою лежанку. Гляньте на нее, то даже со знакомым парнем посмеяться не дает, то первого встречного полуночника сразу в дом зазывает!

* * *

Наступало полнолуние. Значит, как тут заведено, придется сидеть безвылазно по домам, не то что со двора, и за порог особо носу не показывая! Загодя натаскали воду-дрова, расчистили насколько возможно дорожки до дороги и нужника: все равно за эти дни нападает, уж больно в здешних краях зимы многоснежные, пупок надорвешь, лопатой махая!

А в Краинке в полнолуние посиделки, подружка Гутрун уже на лыжах прибегала, зазывала с ночевьем на трое суток. И хочется: зимний день короток, только дела переделаешь, а уже темень падает, вот и сидишь взаперти долгими вечерами лицом к лицу с семьей при чадящей лампе, а то и вовсе при лучине! А на вечеринках и поболтать и посмеяться и поплясать можно, и людей куда больше. Мать отпускала и даже выпихивала, но Берта скрепя сердце отказалась: колется опять же, уйдешь — и думай потом, как там они без тебя, немощный старик, одинокая женщина, да девчонки мал мала меньше.

— На ярмарку вон лучше съезжу на Зимний поворот.

Мать опять заругалась: вот что у нее за дочь такая уродилась! Только бы по лесу шастать, бирючка, как есть бирючка! Берта когда отмалчивалась, когда огрызалась. Хотя хорошие знакомцы у них и появились, Краинка еще не стала родной. И через десять лет будут показывать через забор на подросших сестренок: а, это те пришлые, которых сюда вдова на корове привезла!

Да и вообще придумала, как отблагодарить того Эрина, если все-таки еще объявится. Задумала связать рукавицы, да не с собачьего пуха, а с белой овечьей шерсти, которую привезли аж с родины: второй год лежит, того гляди моль сожрет. Тут уж мать не упрекнет, потому что рукавицы всегда получались у Берты знатные. Вот как раз в полнолуние и будет время заняться.

Даже в краткие подслеповатые зимние дни успелось навязать немало: аж руки горели от спиц и шерсти. Часть самим, часть в подарки кому, на ярмарку скорую опять же... Берта долго выбирала, какой узор пустить: снежинки-цветочки? Парню вроде не пристало. Просто привычный узор? Скучно. Махнула рукой и вывязала гроздь рябиновую. Полюбовалась: издали и впрямь рябина, ягодка к ягодке. Ну а если не по нраву придется, заранее — на всякий случай — рассердилась Берта, пусть своей зазнобе подарит! Если найдет, конечно, зазнобу с такими же ручищами...

На третью ночь луна на убыль пошла еще незаметно для глаза, а Берта уже неслышно вставала в спящем доме у узкого окошка, выглядывая нежданного-незваного кормильца. Даже Тура на всякий случай на цепь посадила: а ну как кинется, порвет? Не привыкший к привязи пес глядел укоризненно, мол, зачем, хозяйка, позоришь, никуда не убегу я от вас, вздыхал и лез в утепленную конуру. Луна светила высоко и ярко, раскидывала ледяные ковры меж подступавших ко двору сосен, но ничей след не нарушал свежую снежную белизну. Видно, в тягость стала Эрину об них забота... или все ж таки на что-то обиделся? Ну так тому и быть, дернула плечом Берта и спать пошла. Завтра спозаранку подняться да обежать силки — если не почистили их за эти дни лисы с росомахами...

* * *

— Я ждал тебя.

Чудом не вздрогнув — еще чего не хватает, показывать какому-то парню свой испуг! — Берта медленно выпрямилась от настороженного капкана: пробегавшему вчера зайцу удалось миновать его, не попавшись. Оглянулась, сдвигая на затылок капюшон.

Сегодня без своей лошади. Сидит на заснеженном пне поваленного дерева, словно всегда тут сидел. Даже захотелось наверх поглядеть: не с дерева ли он спрыгнул, потому что ни ранних следов, ни скрипа снега под ногами, ни шелеста лыж при его приближении Берта не засекла.

— А если б не пришла? — спросила язвительно. — Так и торчал бы здесь, ровно филин на пеньке?

И невольно улыбнулась: Эрин округлил глаза и пару раз замедленно моргнул, двинув головой влево-вправо, впрямь как филин. Согласился тоже по-птичьи:

— У-ху.

— И еще замерз бы насмерть! — посулила добрая Берта.

— Сытый волк никогда не замерзнет.

— Так то волк...

Девушка попятилась от капкана, привычно заметая за собой следы еловой веткой: нечего зверье отпугивать от ловушки; неизвестно же, пойдет-не пойдет снег. Эрин живо поднялся с пенька, пошел рядом. Лыжи у него были длиннее, ему под рост, более загнуты и подбиты оленьим камысом .

— А ты? — спросил неожиданно. — Ты тоже меня ждала?

Берта озлилась — от того, что он в самую цель попал.

— Еще чего, — бросила, ускоряя шаг. — С чего бы мне тебя ждать? Кто ты мне — ждать его еще!

Парень так откровенно огорчился, что ее злость как рукой сняло: посмурнел лицом, в сторону глядит. Молчит, но идет, не отставая. Через несколько минут Берта не выдержала:

— А ты сам-то вообще откуда? Где твоя деревня?

Эрин уверенно махнул рукой, Берта помедлила, соображая.

— Так ты живешь на самом берегу Обсидиана?

Кивок.

— А где именно?

Парень покосился:

— Ну там... Где замок.

Она даже приостановилась.

— Это в Высоком, что ли?

Помедливший Эрин кивнул снова.

Берту всегда удивляло, что находились смельчаки, селившиеся под самой крепостью. Краинка, расположенная в середине владений Пограничников, — и то, кажется, стоит к замку слишком близко. А эти отчаянные люди видели Хозяев каждый день, еще и сам замок обслуживали. Кузнец, кожевенник, портные, кухари, скотники, птичники... А вот за своими лошадьми Пограничники ходили сами, не доверяя никому. И то сказать, породу, что носит на себе подобных всадников — в любом их обличии — нигде больше не найти. Говорят, привели их как раз из-за Реки, и красоты, силы, выносливости и скорости те кони необыкновенной.

— Но оттуда ж целый день пути, если не больше! Скажи еще, что ты за-ради нас шастаешь туда-сюда!

Втайне Берта надеялась: так и скажет. Но парень ответил честно:

— Я просто часто езжу с поручениями, а по пути к вам на хутор заглядываю. Когда успеваю.

Вот так-то, а матушка уже поговаривает, что проезжий парень так об их пропитании заботится, потому что на старшенькую глаз положил! Да и она сама иногда... Берта поспешно затолкала недодуманную мысль подальше и спросила с искренним интересом:

— Ну и как вам там живется?

— Хорошо.

Да как же хорошо, когда целая рать колдовских тварей только и ожидает возможности через реку перебраться, а прямо у тебя под боком живут другие чудовища, лишь на время притворяющиеся людьми! Все вокруг твердят, что Хозяева в своем истинном обличии охотятся лишь в полнолуние и только на лесных зверей, но правда ли это или лишь самоуспокоение? Не случалось ли, что в округе бесследно исчезали люди, а соседи объясняли пропажу тем, что сгинувшие заблудились в лесу, утопли в болоте, наткнулись на людоеда-медведя? Вдруг такие 'пропажи' — своего рода плата за проживание на берегу Обсидиана, как в иных землях в черные года отдают девушку дракону-покровителю страны? Первое время Берта пыталась добиться ответа, но местные лишь отсмеивались, отмалчивались или даже шикали на ее тревожные вопросы. Те, что постарше. Среди молодежи ходит множество леденящих душу историй: но опять же непонятно верить или это лишь байки из тех, что рассказывают на ночь, сладко пугая себя и окружающих...

Но вот идет рядом один из тех, кто видит Хозяев изо дня в день, кто даже родился в Приграничье, и не видит ничего страшного ни в своих необычных лордах, ни в самом мироустройстве побережья Обсидиана. Хоть и скупо, но отвечает на ее вопросы, кажущиеся ему наверняка глупыми, раздражающими и смешными: как же у них всё устроено.

Во главе всех Пограничников стоит лорд Ирвин, самый важный чело... важная персона из клана Фэрлинов. Правит он на пару со своей женой, леди Рейной. Да, у Хозяев женщины в большом почете, иной раз ее слово значит больше, чем приказ мужа...

Берте тут же представилась суровая властная тетка вроде жены старосты Окке: вечно сведенные кустистые брови, взгляд исподлобья, мощные руки, сложенные на необъятной груди. Воображение живо пририсовало Леди Волков длинные клыки, торчащие из-под недовольно поджатых тонких губ — бледных или черных, как у собаки. А еще у этой самой Хельмы наверняка жесткие серые космы вместо заплетенных человеческих волос. И пальцы заканчиваются черными жесткими когтями. А приказы раздает она хриплым рычащим голосом... Брр-р!

— Если замерзла, идем быстрее, — тут же предложил Эрин. Приметливый, но не догадливый: не понял, что Берту передергивает не от холода вовсе, а от боязни и отвращения. Вот еще — быстрее! Сейчас он ее живенько проводит, и когда в следующий раз увидеться приведется? Что-то все таится, да прячется Эрин, никак не догадывается прийти и постучать в дом по-человечески: мол, принимайте, хозяева, гостя дорогого. С одной стороны хорошо, вроде как они ему и не должны ничего! С другой обидно: что ж, они невежи какие, не приветят доброго помощника, не угостят ничем... даже пусть из его собственной добычи? Или он так и воспитан: помогай, но благодарности не жди? Следуя своим мыслям, Берта спросила про его семью.

— Родители погибли десять зим назад, — ответил парень, даже в лице не переменившись. Пока ошарашенная Берта подбирала слова сочувствия или ободрения, пожал плечами, как на всем очевидное: — В тот год случилось Нашествие.

Нашествие, вспомнила Берта: это когда чудовища с того берега умудряются-таки перебраться на этот и уничтожают все живое, что попадется им на пути.

— Ох. И как же ты... один-то рос?

— Почему — один? — вроде бы даже обиделся Эрин. — У нас много родни. Никто не пропадет, не погибнет от недосмотра или голода.

Так вот откуда его неожиданная помощь: 'люди здесь не должны голодать'.

— Родители бы тобой гордились, — искренне сказала Берта. А что? Славный сын вырос, хоть и сиротой: сильный, уверенный, заботливый даже о чужих людях, хороший охотник и всадник, вон с сообщениями-поручениями его сами здешние лорды посылают...

Понравилось, что Эрин не стал притворяться и скромничать. Отозвался спокойно:

— Надеюсь.

— А... — продолжила расспросы девушка дальше. Но что хотела спросить в следующее мгновение забыла намертво — потому что 'славный' внезапно кинулся на нее и опрокинул в снег, навалившись сверху тяжелым, твердым, ровно камень, телом...

* * *

Несколько секунд ошеломленная Берта лежала неподвижно, потом спохватилась, забилась, пытаясь освободиться. Где там! Только и могла, что отпихивать одной рукой (вторая неловко подвернулась под нее), да дрыгать ногами с перепутавшимися лыжами. Ничего не видно, дышать нечем из-за вжавшегося в лицо меха куртки напавшего: не укусить, не закричать...

Эрин оставил ее также внезапно, как накинулся. Вдавленная в снег Берта, запрокинув голову, увидела, как даже не поднявшийся с колен парень вскинул арбалет, целясь, кажется, куда-то в самое небо. Свист стрелки, целое облако осыпавшегося с веток снега, что-то большое, темное, метнувшееся прочь по верхушкам деревьев...

И рванувшего за этим 'что-то' Эрина.

Берта поднялась куда медленнее — снег подавался и проваливался под руками-локтями — надо быть осторожнее, он бывает на глубину роста человека, так и сгинешь, как в снежном болоте. Пока выползла-выбралась на лыжню, разобралась с лыжами, выпрямилась, увидела уже возвращавшегося Эрина. Крикнула ему издалека:

— Кто это был? Рысь?

Рысь обычно охотится в сумерках или ранним утром и вовсе не на людей, но вот подишь ты...

— Нет, — также издалека крикнул Эрин. — Хрусты!

— Кто?

Подошедший размашистым шагом парень повторил уже обычным негромким голосом:

— Хрусты, — на щеках румянец от внезапной пробежки, зеленоватые глаза непрерывно осматривают деревья за Бертиной спиной, настороженный арбалет зажат в руке.

— Это что еще за тварь? — Может, непонятным словом здесь называют известного ей зверя? Но какого?

— Химера, — парень, видя что она опять не поняла, пояснил: — Помесь ирбиса и ящерицы. Летом уничтожили их гнездо, но видно, кому-то из выводка удалось уцелеть.

— Так это что... с того берега? — ослабевшим голосом уточнила Берта.

— Да. Обычно хрусты охотятся парами, поэтому пришлось за тобой вернуться.

Берта попыталась представить свою встречу с эдакой... химерой и съежилась.

— А если бы не я, ты так бы и преследовал его? Сам? В одиночку?

— Конечно, — спокойно ответил парень. — Пошли, провожу тебя, мне надо скорее домой, предупредить чтобы готовили облаву.

В другое время Берта решительно бы отказалась от провожатого — не маленькая, много лет как сама охотник — но сейчас, ошеломленная тем, что проглядела опасность, пусть ей и неведомую, покорно шагала следом. Шли быстро, но Эрин не жалел сил и дыхания, на ходу рассказывая ей о хрустах. Водятся они вот в таких как раз высокоствольных лесах: забираются на самую верхушку деревьев, поджидая зазевавшуюся добычу: звери ли люди, все равно. Прозвали их так, во-первых потому, что своими челюстями они могут запросто переломить человечью руку или ногу, и потому, что прежде чем напасть, всегда ломают в лапах ветку, словно предупреждая будущую добычу. Берта поняла, что теперь будет всегда вздрагивать от любого шороха. И что участок леса, который, она считала, за год изучила неплохо, оказался вдруг куда опаснее.

— И часто... у вас... можно встретить эдакую тварь? — уже запыхавшись от бега, кинула в маячившую перед ней меховую спину.

— Стараемся истреблять сразу. Не всегда удается. — Эрин остановился. — Вон твой дом. Пару дней не ходи к силкам. Хрусты часто возвращаются к упущенной добыче. Скажу, когда можно.

И не попрощавшись, повернул обратно по свежей лыжне.

Между прочим, привел он ее неизвестным очень коротким путем: эх, учиться ей еще всему и учиться!

Матери, конечно, о хрустах Берта рассказывать не стала: этак и вовсе за порог не выпустит. А вот до Краинки на следующий день метнулась. Бежала по занесенной дороге: санный путь обновлялся редко, — пугливо озирая дремлющий по обочинам лес. Вот только оказывается, не так уж он крепко и спит...

Спустя час под ленивый брех собак подкатила прямиком к дому Гутрун. Обрадованная внезапным посещением подружка чуть не скатилась с крыльца, обхватила холодные бока куртки, прижалась щекой к разгоряченной щеке Берты.

— Ох, как хорошо, что ты пришла! Как у вас, все в порядке? Идем в дом, мама как раз пирогов напекла!

С легким чувством вины (ведь вовсе не из-за подруги она явилась) Берта поздоровалась с чуть удивленным семейством Гутрун. Ее тут же загнали за стол, из-за которого вышла Берта нескоро, с приятной тяжестью в желудке, с заплетающимся языком от болтовни с подружкой и ее многочисленными братьями-сестрами: наверное, от зимней скуки, но все были ей рады. Распрощалась с трудом через несколько часов — и то как родители напомнили Гутрун, что подруге еще возвращаться по ранним сумеркам. Расстались лишь когда Берта клятвенно пообещала, что поедет с ними на Зимнюю ярмарку.

И впрямь почти в сумерках, но Берта добралась-таки до своей истинной цели: дядюшки Магни. Охотник жил на том краю деревни со своей почти оглохшей женой. Хоть и был он пожилым, но все еще имел твердую руку и зоркий глаз, и изрядную добычу. И знал здешние леса как никто другой. Ему-то Берта и вывалила свою вчерашнюю историю. Слава богам, неразговорчивый Магни не стал приставать к ней с расспросами, кто же такой сторожкий оказался с ней рядом — и так вовремя? Выслушал. Помолчал.

И вывалил на притихшую девушку истории о тварях, каких ему довелось повидать за целый десяток жизни в Приграничье.

Потому возвращавшаяся в уже плотной темноте Берта еще больше вздрагивала и головой крутила так, что под конец шею чуть не заклинило. Как бы не увидеть сегодня кого из ярко описанных старым охотником чудищ в ночном кошмаре! Этак она и сама скоро побоится за хуторскую ограду нос высунуть. Хорошо, Магни подробно обсказал заодно повадки-приметы левобережных чудищ, и что по-настоящему колдовских тварей почти не существует, лишь страшные, но неразумные зверюги, а потому умный и приметливый охотник может избежать опасности.

Эх, вот она вроде не глупа и внимательна, а толку-то, если опыта в обращении с заречными тварями пока никакого? Да и не шибко хочется приобретать такой опыт-то — лучше уж никогда с ними не сталкиваться. И даже следов их не встречать! Вон и дядюшка Магни предупредит краинских о близкой опасности.

Уже когда Берта засыпала, подумалось вдруг: а ведь нелегко здешним Хозяевам приходится; поди попробуй излови в лесах каждую страховидлу, сумевшую перебраться через реку...

* * *

Берта думала, что Эрин все-таки явится к ним домой: должен же он как-то дать знать, что уже безопасно в лес ходить? Но этот упрямец весточку послал традиционную: заяц на утреннем крыльце. Ну ровно бродячий кот, таскающий мышей хозяевам в доказательство своей полезности!

Не дожидаясь от обрадованной родительницы готовой похлебки Берта мигом собралась и махнула до тех самых силков, возле которых в прошлый раз они повстречались.

Угадала.

Сидит на том же пеньке, ее выглядывает. Уже издали рукой замахал.

— Не примерз к пеньку-то? — нежно поприветствовала его подъехавшая Берта.

— Нет.

А у самого улыбка от уха до уха: такая яркая и радостная, что у нее в груди сладко ёкнуло. Вон и навстречу потянулся — то ли дотронуться, то ли даже... обнять? Но одернул себя, улыбку приглушил, снова на пенек опустился. Берта смахнула снег с поваленного ствола рядом, присела.

— Спасибо за гостинчик!

— Не за что. Я его просто из твоих силков вынул и снова насторожил.

— Поймали тех хрустов?

— Да. Пока здесь безопасно. Буду проверять. Но лучше всегда бери свою собаку. У людей слух и нюх хуже.

Вот вроде умный, но не понимает, бестолковый, что она потому Тура с собой не берет, что тогда они не смогут встретиться: ведь порвет его пес, как есть порвет! Если бы Эрин к ним в дом захаживал, тогда бы Тур пообвык, к запаху принюхался, запомнил...

— Мать похлебку готовит, — сказала Берта, — тебя отведать приглашает.

Хорошо ведь придумано: вроде как не она сама его зазывает, а просто приглашение передает? Но еще не договорив, Берта глянула на Эрина и поняла: ничего хорошего. У того остатки улыбки на лице растаяли, глаза сузились в щели, так что и цвета уже не разобрать.

— Прости, — сказал, помолчав, парень. — Нельзя мне.

Берта отвернулась, чтобы он досаду на ее лице не углядел. Бросила через плечо — хотелось шуткой, получилось ядовито:

— Никак ты снеговик, у нашей печки растаять боишься?

— Вроде того, — отозвался Эрин негромко.

Двое посидели рядом молча, глядя в разные стороны. Не дождешься от меня приглашения больше, ярилась про себя Берта: ишь какой упертый да капризный, нельзя ему! Словно девица красная боится, обидят его! Когда молчать стало совсем невмочь, Берта поднялась и, старательно обходя взглядом парня, промолвила:

— Ну что ж, пора мне. Прощай... снеговик!

Эрин вскочил следом.

— Подожди! — Даже чуть за рукав ее не схватил — отдернул пальцы, когда на него Берта с удивлением глянула. — Я отдать тебе хотел...

Поспешно зашарил по карманам, за пазухой, шипел, бормоча что-то вроде 'где же... потерял?.. забыл?..', то и дело вскидывая взгляд, словно боясь, что девушка не вытерпит и уйдет. Зря боялся — заинтригованная Берта и с места не стронулась.

— Вот!

— Что это? — спросила она растерянно, хотя видела — что. Носки. Неказистые, серо-черные, даже на вид жесткие...

— Хотел отдать тебе, — повторил Эрин потише. — Тут у вас речки незамерзшие, ты пару раз провалилась. До дому бежала в мокром. Намокнут, подержи пару минут на морозе, потом помни́, стукни друг о друга, вода и осыплется льдинками. Они из конского волоса.

Эрин говорил непривычно быстро и много, точно боясь не успеть или забыть, что сказать хотел. Берта с раскрытым ртом смотрела то на него, то на протянутые носки.

— Сам вязал, — совсем тихо закончил парень. — Не побрезгуй.

Берта головой мотнула, с трудом удержав рвущийся наружу нервный смешок: вот же, и он с подарочком! Сказала сдавленно:

— Не побрезгую. Спасибо.

У Эрина радостно блеснули глаза. Но закончил он разговор также традиционно:

— Меня на пару недель отсылают. Вернусь в... в Высокое только к Зимнему празднику. Не жди.

И сорвался с места так, что полы куртки взлетели, ровно боялся, что Берта схватит его за эти самые полы и от себя не отпустит: только снег поземкой.

— И не собиралась я тебя ждать! — также традиционно закричала девушка вслед. И уже открыто и радостно засмеялась, разглаживая неожиданный подарок. Вот же: думал о ней, беспокоился... Сам связал! Будет, о чем пошептаться при следующей встрече с Гутрун: так и не нашлось момента рассказать подружке о новом удивительном знакомце.

И только уже повернув к дому, Берта сообразила: а когда же это Эрин видел, что она в ручей проваливалась? Получается, следил тайком, а она и ни сном ни духом?!

Или приглядывал, чтобы с ней, новенькой в здешних местах, ничего не случилось?

* * *

В прошлом году только перебравшаяся семья Берты боялась даже за ворота лишний раз нос высунуть из своего жилища на отшибе, поэтому не побывали ни на одной из больших ярмарок, что устраивают под стенами замка в четыре дня равноденствия. Зато в этом году и просить отпустить не пришлось: мать чуть ли не в спину вытолкала, благословив в путь-дорогу. Нисколько за кровиночку не обеспокоилась, посылая прямиком к логову страшных Хозяев. Берта подозревала, всё из-за того, что с торговым обозом едут с отцами парни с Краинки. Да и на самой ярмарке со всего Приграничья будет народу. Главное, гонор свой прятать куда подальше, к парням приглядываться, да на вечеринках не сидеть в темном углу бирючкой, больше себя показывать, улыбаться и разговоры разговаривать. Всё это мать втолковывала, собирая Берту в путь-дорогу. Вот в этом мешке пироги, сало, лепешки. Тут теплые носки, платок потоньше, но красивый, платье... не вздумай мне помять! Даже медью ссудила — скупо, наказав без крайней нужды не тратить. Ага, согласилась Берта, нетерпеливо поглядывая в окошко, а еще лучше обратно привезти! Наскоро прижала к себе вздумавших реветь сестренок, пообещав с ярмарки леденцов-гостинцев, кивнула топтавшемуся тут же деду и потащила мешок с жалким своим товаром к уже ожидавшим на дороге саням. Правда, пришлось вернуться — чтобы отправить назад направившегося было за хозяйкой Тура:

— Охраняй дом, понял? Домой!

Враз поникший пес громко заскулил вслед.

Гутрун откинула навстречу подружке меховую полость:

— Залезай, поехали!

Соловая лошадка тронула с места так резво, словно ползимы ожидала поездки в Высокое. Берта только и успела оглянуться на дом, быстро исчезнувший за придорожными сугробами. Пристроила ноги среди мешков с товарами на ярмарку, поплотнее укуталась и принялась рассматривать проносящиеся мимо заснеженные деревья, словно никогда их до этого не видела, то и дело отвечая на улыбку оживленной Гутрун. Путешествовать вдаль от дома аж на целую неделю, увидеть ярмарку, замок Пограничников! Да и — Берта поспешно запихала потайную мысль подальше — с Эрином повстречаться, говорил же, как раз к Зимовороту вернется. За оставленную семью можно не волноваться: подружкина мать обещала навещать через день. Да и кузнец вниманием не оставлял; может, как раз что и сладится в отсутствие старшей дочери: Берте казалось, что немногословный Рёрик ее побаивается. И то, привыкла она после смерти отца быть не только кормильцем, но и зачастую главой семьи, даже мать стала браниться на нее куда меньше...

Да и зимняя дорога в компании уже не страшила: к полудню они догнали обоз из трех саней, который выехал с Краинки еще затемно.

...Шагнув в двери постоялого двора Берта даже приостановилась: нижний зал был переполнен, все ели, пили, говорили, обменивались приветствиями и ругательствами одновременно.

— Чего стала? — проворчал Моди, младший старостин сын, отталкивая ее с прохода. — Вот же корова, не обойдешь ее, не объедешь!

— Сам ты... телок безрогий, — беззлобно отругнулась Берта. Прошлым летом Моди сильно ей докучал, но сейчас, после зимнего безлюдного кукования на хуторе, надоесть пока не успел. Да еще от длинного стола махала Гутрун, которой каким-то чудом удалось заполучить не только местечко на лавке, но и даже большую миску горячего супа. Берта приткнулась с краю, с удовольствием уминая горячую похлебку и послушно глядя, куда указывала подруга: то на пригожего парня, то на девицу разряженную...

Как было понятно по говору вокруг в Приграничье селился народ с самых разных мест: иные и беседовали меж собой на своем наречье, переходя на общий язык лишь ради понимания с обслугой или соседями по столу. И одежки, даром что все теплые меховые, были украшены и сшиты по-разному, платки или шапки у женщин с незнакомыми узорами; серьги и височные кольца посверкивали и позванивали, заставляя приглядываться к причудливым украшениям, а некоторые проезжие еще и одежду расстегивали чуть не до исподнего — не от жары, а как бы невзначай показывая свои цветастые мониста да гайтаны.

Молодежи было немало. Видать, многие отцы-матери рассуждают также, как Бертина родительница: деревень в Приграничье наперечет, стоят они вдалеке друг от друга, а потому где же знакомиться и приглядывать молодым себе пару, как не на праздниках всеобщих, ярмарках?

Краем уха сытая и согревшаяся Берта прислушивалась и к торговым разговорам: тут же били по рукам скупщики и промысловики; договаривались о цене, ниже которой 'ни-ни' продавцы; похвалялись рукоделием умельцы... У нее самой тоже было, что продать — утаила несколько шкурок от глаз вездесущего старосты: шибко дешевой была цена, которую тот за меха назначал, да и брал как бы нехотя, губу выворачивая и пофыркивая с пренебрежением — как ей казалось (или не казалось?), притворно. Вот и решила Берта продавать сама тайком от краинских, но опасалась продешевить или слишком большую цену назначить — а то придется возвращаться не солоно хлебавши. Надо сначала самой по рядам пройтись, прицениться, а потом уж свое предлагать...

Ночевали тут же, в общем зале, потому что верхние комнаты был уже заняты более расторопными, выехавшими раньше. Сон был так себе: то душно, то холодно, кто-то храпит оглушительно, кто в дреме покрикивает или разговаривает; еще и хозяин начал огонь разжигать и котлами греметь задолго до рассвета. Так что следующие полдня пути Берта, считай и не заметила: проспала в санях, укутавшись до самого носа.

— Смотри-смотри! — говорила Гутрун, нетерпеливо расталкивая ее. — Да проснись же, соня, мы подъезжаем!

Берта выпросталась из своих одежек, села прямо, оглядываясь. Расчищенная от снега и деревьев широкая площадь на берегу реки была полна народу. Сани, всадники, а то и просто лыжники всё прибывали и прибывали. Уже охрипшие распорядители метались, командуя, куда выпрягать лошадей, куда ставиться, где какие будут торговые ряды. Уже спешно строились столы и навесы, раскидывались цветастые шатры: никак, акробаты да менестрели на ярмарку приграничную пожаловали? Берта зачарованно глазела на пеструю гомонящую толчею: давненько она не видела столько народу сразу. А потом по кивку Гутрун поглядела вправо, и рот раскрылся сам собой: вот он, Замок!

Черный, точно отполированный камень стен и башен, к которому и снег-то не прилипает, не припорашивает, сдувается легким порывом ветерка. Подстать самому черному Обсидиану, на крутом берегу которого он стоит. Сейчас-то река замерзшая, но люди сказывают, что вода в реке именно такая: ни глубины, ни рыбины не различишь, а сам отражаешься в ней, будто в старом зеркале. Казалось, выстроен замок не людьми (как раз не́людью?), а просто вырос в незапамятные времена вместе с темными речными откосами. Так изрезанные ветрами и временем горные скалы кажутся гигантскими жилищами древних великанов...

Но кто бы ни построил этот замок, сразу видно, просто так его не возьмешь. На месте тех — Берта глянула на далекий противоположный берег — она бы поостереглась в нем живущих и уж тем более штурмовать его. Не потому ли здешнее село Высокое так безбоязненно прилепилось к замковому холму? В случае чего жители всегда сумеют укрыться там от любого нашествия: людского или... заречного чудовищного. Но вот опять же, родителей Эрина они не защитили.

...Говорят, в незапамятные времена народу здесь было немеряно: полноводная река, богатые леса, нетронутая земля... До сих пор встречаешь в лесу остатки срубов, кумирни, провалы вырытых колодцев. Так было до тех пор, пока не повалили с левого берега неведомые колдовские твари, пожиравшие скот, посевы, людей. Некоторое время с ними пытались бороться, приграничные лорды высылали войска, но всё тщетно. Пришлось бежать, оставляя обжитые места, родные могилы, а то и вовсе не похороненных погибших: под действием злого колдовства мертвецы вставали и по старой памяти пытались вернуться в свои дома, скреблись и стучались ночами в двери... Начали пустеть и владения пограничных лордов: колдовская зараза пробиралась все дальше.

А потом тем же путем на правобережье Обсидиана пришли оборотни. Пришли и почему-то остались, решив, что этот обезлюдевший берег — отныне их земля. Вгрызлись в новую родину зубами и когтями, отстроили на месте разрушенной деревянной сторожевой крепости каменный замок и встали живой преградой перед силами, идущими с Хребта: вон он, синеет туманной махиной в далекой далека... Но не настолько далекой, чтобы твари из-за него не смогли добраться до Обсидиана. В первые годы поселенцам пришлось настолько туго, что число их изрядно поредело. А люди в опустевшие земли даже нос опасались казать, из уст в уста передавая россказни о поселившихся там чудищах. Но мало по малу убедившись, что ни одна многолапая, крылатая или ползучая тварь больше не проникает дальше невидимой приречной границы, осмелели. Владетельный лорд Агвид, любопытный и бесстрашный, первым собрал обоз с продуктами в качестве дани-подарка и отправился знакомиться с новыми соседями. Встретили его безо всякой приветливости, скорее угрюмо и удивленно, но дары приняли и проводили обратно целым и невредимым. Убедившись, что оборотни-волки не пожирают всех подряд, по крайней мере немедленно, имеют человечью видимость и членораздельную речь, неугомонный лорд вынудил владетельных соседей отправить своим невольным защитникам такие же обозы с пропитанием и скотом, еще несколько раз навестил Пограничников, в конце концов вынудив тех заключить словесный договор. Люди не заходят на оговоренную территорию новых поселенцев, отсылают им по очереди обозы, а те обязуются, что никто из жителей окрестных владений не пострадает — ни от чудовищ, ни от самих Пограничников.

Время шло, соседи пообвыклись и присмотрелись друг к другу. К тому времени новые жители берега Обсидиана сообразили, что не в состоянии выделить из своего числа тех, кто будет заботиться об их пропитании, скотине и сборе лесных даров, обслуживании замка и многочисленных застав — каждый боец на счету — и кинули клич-зов к вольным поселенцам, обещая взамен земли и свою защиту. В Побережье потянулись первые храбрецы — или просто отчаявшиеся.

Такие, как семья самой Берты...

Староста Акке ухитрился втиснуться на видно ранее облюбованное место: в самой середине торгового ряда, хоть и соседи что-то ворчали насчет проныр краинских. Занял пару прилавков, да еще сани груженые перед поставил. Выяснилось, что сам ярмарочный день будет завтра, сегодня рыночную площадь посетят Хозяева, базар откроют, а вечером справляют Зимоворот, Зимний праздник, как его здесь попросту называют.

После обустройства Акке отпустил молодежь погулять-себя показать. Поначалу подружки жались к парням, вертели головами, охали и ахали, спрашивали-дивились. Уже бывавшие на ярмарке краинцы вышагивали гоголем, посмеиваясь и цыкая на них за невежество. Народ сновал туда-сюда, приглядываясь, прицениваясь, переговариваясь и перешучиваясь. Берта со временем начала отставать и теряться — поначалу не нарочно, а потом специально. Надоело тащиться хвостом за важничающим Моди. Лучше самой все разглядеть, пощупать, где непонятно — у людей спросить.

Так и ходила, пока в глазах не зарябило и в голове не загудело: непривычна к такой толчее и народищу. Отошла в сторонку, привалилась к коновязи. Если и бродит здесь так же Эрин, разве его среди эдакой толпы разыщешь? Только глаза сломаешь. Не будешь же стучать в каждый дом в Высоком — вон какое село большое да просторное — выспрашивая про сероглазого охотника...

Лошади за спиной переступали, встряхивали головой, позвякивали уздечками. Вот одна любопытная дотянулась, фыркнула, обдавая теплым выдохом. Берта не глядя, отмахнулась, но настырная животина не унималась — даже за шапку зубами прихватила, чуть с головы не сдернув.

— Эй, угомонись! — Берта обернулась шлепнуть по наглой морде и изумилась: — Седой?!

Конь, оттеснивший пару других, чтобы добраться до нее, затанцевал на месте, как бы приветствуя. Расчувствовавшаяся девушка полезла под коновязь: узнал-узнал, красавец-разумник! Седой, правда, обнять-поцеловать себя не позволил, но благосклонно принял сухарь, который она в кармане себе для перекуса берегла. Поглаживая и охлопывая его, девушка бормотала:

— Хозяин-то твой где, а, Седой? Здесь же, правда? Вы же вместе вернулись? Ну хоть головой мотни в его сторону!

— Эй, ты чего это тут делаешь?!

Перед коновязью, уперши руки в боки, стоял простоволосый парень ее возраста. Смотрел недобро.

— Не видишь — лошадей ворую! — легкомысленно отозвалась Берта, жадно оглядываясь: ну где же там Эрин?

— А ну отойди по-хорошему!

Перестав крутить головой, Берта насмешливо глянула на него:

— А то что? Ты, что ли, этому коню хозяин?

Парень взъерошился, став похожим на гусенка на исходе лета: шея длинная, шипит, наступает, крыльями машет... Шуму много, страху чуть.

— Не хозяин, но я за ними присматриваю!

— Вижу, как присматриваешь! — Берта кивнула на соседнюю низкую лошадку, нервно поводившую ушами на их громкие голоса. — Вон она у тебя не...

— Нечего тут командовать! Говорю, отойди, не трогай, ты, деревенщина это не твоя пахотная кляча! Копытом ударит, зубом зацепит — и нет тебя!

— Вот дурачина, — пробормотала Берта Седому. — Дурачина как есть! Чего это ты меня бить и кусать будешь? — и в доказательство-таки чмокнула коня в нос.

Парень чуть не разрыдался с досады или испуга. Если так лошадей боится, кто же ему их доверил? Еще и чуть не в драку полез — то есть схватил ее за ворот, пытаясь оттащить от Седого. Берта отпихивалась и отпинывалась. Лошади начали волноваться, шарахаться в стороны, храпеть, копытами бить. Берта уже было наладилась двинуть парня в челюсть — отучить лезть к незнакомым девицам, как услышала за спиной властное:

— Наррон! Что тут у тебя?

Парень тут же отпустил Бертин воротник, отступил, вытирая юшку из носа — даже не заметила, как прилетело от ее локтя! Ткнул в противницу пальцем:

— Вот! Не могу отогнать от лошадей! Прилипла, как пиявка!

Подошедший мужчина живо прошелся вдоль коновязи, кого охлопывая, кого оглаживая, кому повод подтягивая. Лошади успокоились быстро, потянулись к нему — им знаком, конюх, если не хозяин. Не то что этот... недоумок! Не стал в свою очередь Берту ни за рукав, ни за шиворот вытаскивать, поманил просто:

— Подойди ко мне, девушка.

Берта последний раз погладила Седого и выбралась на открытое пространство.

— Что ты здесь делаешь? — голос строгий, взгляд строгий. Кажется, и впрямь хозяин.

— Да вон, знакомца, Седого, встретила, поздороваться хотела, сухариком угостить, можно же? А этот сразу драться начал!

Наррон шумно возмутился, незнакомец махнул на него, приказывая умолкнуть. Серые глаза сузились.

— Тебе знаком этот конь?

Берта хмыкнула:

— Встречались.

— И чей он — знаешь?

— Немножко, — уже осторожнее сказала Берта — мало ли. — Эрином назвался.

Пауза. Вроде ничего такого в этом лошаднике нет, мужчина как мужчина, среднего роста, внешности обычной, но смотрит так, что понимаешь — не прост. Здешний староста? Родня Эрина?

— Значит, вы встречались... — повторил словно про себя.

— Раз или пару, — быстро сказала Берта. Может, не стоило и вовсе Эрина упоминать: мол, коня помню, всадника нет. Кто знает, какие тут у них строгости, может, не разрешено кому попало помогать... Да и вообще с девушкой в лесу разговаривать.

— Ну так, — сказала мужчина, что-то про себя решив. — В другой раз к лошадям не лезь. Пограничные кони чужих к себе не подпускают. Покалечить могут.

— А я ей говорил! — воспрял духом 'недоумок'. — Да и вообще, нужно еще разобраться, кто она и откуда такая нахальная!

Берта хмыкнула:

— Ну так иди ноги коню пересчитай: а вдруг я одну умыкнула! — и пошла прочь, не слушая, что там 'конюх' кричит ей вслед срывающимся от обиды голосом.

* * *

— Идут... идут...

Эти слова перелетали от ряда к ряду, а вслед за ними распространялась тишина: как будто раз — и не стало на площади только что гомонившего народа. Все поспешно расступались, убирались за прилавки. Лишь невнятное бормотанье, иногда оплошный, тут же заглушенный кашель, да скрип снега под переминавшимися ногами. Когда прилавок затрещал под тяжестью навалившихся на него любопытствующих краинцев, староста Акке даже оглянулся, цыкнув гневно.

— Ой, боюсь-боюсь! — шептала Гутрун, цепляясь за зипун Моди и выглядывая в проход одним глазком. Моди приосанился, поглядывая на девушек снисходительно. Берте тоже было боязно, но прятаться она не стала: вот еще! Наоборот сдвинулась ближе, вытягивая шею. Заметила, что торговцы вокруг поспешно перекладывают свой товар, выступивший вперед староста тоже поправлял то да се. Дядюшка Вагни, подружкин отец, пояснил тихонько:

— К кому Волчьи лорды первыми подойдут, у того продажа сладится. Примета!

Ох ты! Берта вспомнила о своем сберегаемом от лишних глаз товаре. Знала бы, наперед выложила, пусть даже староста потом отчехвостил. А ну как придется вернуться домой ни с чем? Берта дернулась было назад, к вещам, да Моди прошипел:

— Чего мечешься? Замри! Вон они уже!

Берта бы и без того застыла — безо всякой команды. И впрямь — вон. То есть вот.

Впереди Пограничников шли двое — мужчина и женщина. Лорд с леди, надо полагать. Берта уставилась на них во все глаза: хоть бы чуть совпало с тем, как представлялось! Волчьи лорды выглядели... людьми. Просто людьми. Безо всяких намеков на вторую их хищную сущность. Коренастый сивоволосый мужчина в наброшенном поверх одежды волчьем плаще — вот же, не жалеют своих родственников! По левую руку от него, ближе к ряду краинских, шагала женщина, высокая, с распущенными длинными светлыми волосами. Под коротким распахнутым полушубком шерстяная белая туника; кожаные штаны бесстыже обтягивают длинные ноги; короткие сапоги мехом наружу. Яркие голубые оглядывают ряды безо всякой приветливости, внимательно, словно Волчья леди решает, стоит ли подпускать всех этих людей так близко к ее логову, а сам товар ее совсем не интересует.

Комкая в руках снятую шапку староста Акке неожиданно вышел ей навстречу — тотчас вперед шагнул парень, до того двигавшийся за спиной Хозяйки. Женщина остановила его движением руки: охранник? Берта заприметила под полой ее полушубка длинный нож на ремне: кажись, Волчья леди и безо всякой охраны себя защитит. Да и без волчьих клыков — тоже.

Вновь обратила на старосту взгляд холодных глаз. Ровный низкий голос:

— Староста деревни Краинки Акке.

Староста низко поклонился:

— У леди прекрасная память! Благополучия вам и вашему дому! Не побрезгуйте, примите от нашей деревни подарочек!

— Благодарю, — отозвалась она, протянутый замшевый мешок небрежно передала телохранителю. Не распрямляя спины, староста поспешно попятился, отчего налетел задом на прилавок; Берта приметила, как по его виску стекает дорожка пота. Хозяйка скользнула по склоненным головам-лицам краинских все тем же цепким взглядом, никого не выделяя, но всех запоминая. Пограничники двинулись дальше.

— Что он ей подарил? — шепнула Берта в воздух.

Гутрун тоже отозвалась тихонько:

— Вроде как соболей на шапку...

Соболей? Уж не тех ли самых, что купил у нее, Берты, в начале зимы? Как всегда при этом приговаривая, что берет их лишь потому, что жалко их, нищету приезжую... Берта свирепо раздула ноздри, но смолчала: за лордами неторопливо двигались остальные Пограничники. Тем, что помоложе, видать, ни к чему было соблюдать важность: посверкивали любопытными взглядами на людей и товары, обменивались негромкими словами, тыкали друг друга в бока, указывая на то да на это. Женщин-девиц среди них было немного, все тоже сплошь безъюбочные. По всему видать, не шибко разбогатели Волки на пограничной службе: одежда хоть удобная и теплая, но всё простая да неказистая. Берта примечала незнакомый узор оберегов на полах, рукавицах и сапогах, полоски серебряных колец на пальцах и запястьях, серьги одинаково на женщинах и мужчинах, да и ножны — вот что богато изукрашено! — ни у тех ни у других не пустеют.

— А они, оказывается, и не страшные вовсе, — уже в полный голос вымолвила осмелевшая Гутрун. Моди ее слова не понравились.

— И что? Может, с кем из них полюбишься? — даже подтолкнул девушку вперед, та слабо запищала, вновь забиваясь за отцовскую спину. Их возня привлекла внимание Пограничников: один даже приостановился напротив. — О, вон и женишок объявился!

Испуганная Гутрун поспешно сотворила защитный жест, еще и поплевала на четыре стороны, отсылая злое слово со всеми ветрами прочь. Засмеявшись — недолго же подружка храбрилась! — Берта перевела глаза с нее на Пограничника. Тот стоял неподвижно, высоко подняв голову, словно принюхиваясь. Смотрел на них из-под надвинутого капюшона.

Берта замерла. Не чище Гутрун захотелось зло отвадить, еле сдержалась. Что она должна сделать? Поздороваться? Пригласить товары поближе рассмотреть? Или притвориться, что его вовсе не замечает? Казалось, Пограничник тоже колеблется: вроде подался вперед, но тут же резко развернулся, и заметно прихрамывая, отправился прочь.

Моди звонко хлопнул Гутрун по согнутой спине:

— Беги за женишком-то! Уйдет, не воротишь!

Берта проводила Пограничника глазами. Что-то показалось в нем знакомым: наверное, его уже встречала в рядах, не зная, что парень — Волк.

Получилось, что всего-ничего и было ярмарки: только Хозяев обсудили, товары позаманчивей разложили, по рядам прошли, приценились, только кое-где начали бить по рукам и рядиться с ценами, глянь, уже и сумерки опустились. Не совсем кромешные: факелов, прикрепленных к шестам, в каждом ряду хватало, но на сегодня торговле конец. Акке всё снова упаковал, в сани загрузил, веревками примотал, а соседи только от возможного снега товары накрыли и пошли, обмениваясь оживленными возгласами при встрече со знакомцем или в предвкушении — наверняка в корчму, чтобы хорошенько подготовиться-разогреться перед праздником. Берте показалось это удивительным, но бывалые краинские заверили, что краж здесь, на Поворотных ярмарках не бывает: Хозяева не допустят. А если такое и случится (крайне редко) то воришку живо отыщут. Парни выразительно постучали по своим носам и изобразили, что принюхиваются. Староста, которому удалось выгодно обменять что-то, благодушно отвесил младшим подзатыльники и добавил, что мало тому найденному не покажется — выгонят прочь с Приграничья, и добро, если следом погоню не пустят.

Представилось, как бежит загнанный вор — сквозь лес, холмы и овраги, а следом в ночи несется волчья стая. Брр...

Подумав, Берта рассудила, что тащат тут вещи или не тащат, все-таки своя рубашка ближе к телу, и взвалила за плечо так и не распакованный мешок.

* * *

Ей казалось, что смеется и разговаривает она больше и громче всех.

Хотя вокруг так же все галдели, кричали, кое-где и пели: пусть и разбавленное, горячее вино очень этому способствовало. Оно же и грело. Как и костры — один огромный в центре, четыре других по углам широкой площади перед подъемом на замковый холм. Сейчас замок полностью сливался с темным небом, лишь у главных врат горела пара факелов. Словно огненные глаза ночного зверя, подумалось мельком. Подумалось и забылось: не до прошлых или будущих страхов сейчас, когда в животе полно (Хозяева расстарались, зажарив на огне лосиные туши), в голове легко и хмельно, губы и пальцы липкие от сластей и вкусного печева, которые продают снующие в толпе лоточники (не забыть прикупить сестренкам!). Подруг то и дело подхватывали и выводили в танцевальный круг незнакомые парни, а то и взрослые мужчины. Девушки и отнекивались, и отбивались и хохотали и били по рукам особо приставучих — и всё танцевали, танцевали. Хотя большинство танцев Берта знать не знала, и плясала не всегда в такт мелодии или хлопанью в ладоши, сегодня это ни ее, ни окружающих нисколько не волновало. Как и то, что завтра кто-то проснется с хмельною головою, кто-то в обнимку с незнакомцем-незнакомкой; а кто и вовсе в теплом хлеву, не найдя в себе сил дойти до постоя...

Запыхавшаяся, разогревшаяся от плясок, вина и жара близких костров, Берта полностью расстегнула свой шугай . Эта одёжка — нарядная куртка с беличьей оторочкой, подбитая заячьим мехом; материн нарядный платок, сейчас уже и вовсе повязанный вокруг пояса; да нарядное платье, шитое и вышитое самой Бертой — всё с тех добрых времен на родине, вроде бы совсем недавних, но теперь таких далеких...

Когда еще был жив отец.

Внезапная печаль будто водой ледяной окатила, отрезвила. Шум и музыка стали слишком громкими и надоедливыми, народу было слишком много, на хмельных и вовсе бы глаза не смотрели: весело им, как бы завтра стыдно не стало! Ой нет, просто она притомилась уже. Надо найти место потише и потеплее, передохнуть чуток.

Проводив взглядом хохочущую Гутрун, которую затянул в себя вьющийся вокруг большого костра танцевальный круг, девушка рассеянно перекинула косу на грудь, потянулась поправить сбившуюся повязку.

— Ох! — повязки как не бывало. Видно, обронила, сползшую, во время очередной пляски и даже не заметила. Берта наклонилась, осматривая утоптанный снег под ногами — где там! Ее тут же толкнули, чуть не уронили, извинились, заругались... Вконец расстроенная девушка выбралась из толпы, присела у дальнего костра на длинном бревне. Сегодня, конечно, не найти, да и завтра вряд ли, когда тут пара сотен людей побывало... Не то, чтобы повязка была шибко дорогой, простенькая, но украшена затейливо, да и височные кольца еще отец привез с Сунгана: посеребренные, с диковинным иноземным узором. Со вздохом Берта подтянула и обхватила руками колени. Уткнулась в них подбородком, глядя на пляшущие языки костра и пляшущих перед ними темные тени людей. Пойти, что ли, спать? Все одно веселиться уже совсем не хочется.

Сильные руки легли ей на плечи. Горячий вкрадчивый выдох прямо ей в ухо:

— Заскучала?

Сердце забилось: неужели?! Берта оглянулась — и затрепетавшая было улыбка тут же сползла с губ. Моди.

— Не по тебе! — отрезала, отворачиваясь к костру. Моди перешагнул через бревно, шлепнулся рядом, сильно толкнув ее. Ноги его уже не шибко держали: видно, прикладывался к хмельной бражке не раз и не два. Двинул локтем в бок.

— А по кому тогда? Неужто кого себе на ярмарке высмотрела, ждешь-поджидаешь, когда появится?

— На кого гляжу и кого ожидаю — забота не твоя! — отозвалась Берта.

— Ишь ты! — Откинувшись, парень осмотрел ее с головы до ног. Только что считавшая себя если не раскрасавицей, то очень хорошенькой, Берта вдруг поняла, как убого ее платье, и шугай заметно потерся на сгибах, а платок и вовсе годится расцветкой только для древних старух. — Думаешь, кому-то здесь приглянешься? Нищенка на коровенке! Пригрели вас в Краинке из жалости, так можешь теперь нос воротить? Вставай давай, плясать пошла!

Поднялся, за обе руки ее потянул. Силищи, несмотря на хмель, было в нем немеряно: этому точно нищенствовать-голодать не приходилось. Берта изо всех силах упиралась, но подняться пришлось, а то как бы невзначай потерявший равновесие Моди не придавил ее своей тушей.

— Не хочу я плясать. Наплясалась.

— А чего тогда хочешь? — пухлые губы Моди расползлись в пьяной усмешке. — А-а-а... понял! Так и я ж не против! Вон там сарайчик неплохой теплый приглядел, да и со мной не замерзнешь. Пошли.

Берта вздохнула: старая песня! Моди все лето ее доставал, и с каждым новым отказом злился все больше. Зимой поутих поневоле: далековато до хутора бежать, да и под взглядом родни девку запросто не потискаешь. Но, оказывается, не позабыл-не передумал.

Не стоит Зимний поворот портить, нести ссоры в новый год, порешаем все мирно...

— Моди, ты красавчик, каких поискать, вон вокруг сколько девок хорошеньких да зажиточных, только пальцем помани! Чего я-то тебе сдалась... хм, нищенка страшная-приблудная?

Парень засмеялся:

— Так тебя раздень, разницы с ними никакой! Ты радуйся давай: и тебе приятно, и нам, краинским, — благодарность за приют и ласку!

Еще и зад ее облапил.

— Пустил быстро! — выдохнула Берта, глядя в близкие ярко-голубые, мутные сейчас глаза.

— А то что? — ухмылявшийся Моди тут же в распахнутый шугай полез. Берта вновь вздохнула: некоторые слов просто не понимают! Она вон всё лето крепилась, отделываясь шуточками да строгостями — толку чуть.

— А то — то! — и отклонившись в его руках, с размаху залепила кулаком в лицо. Моди аж зашатался, отступил на шаг, другой и — много ли пьяному надо — повалился на снег. Забранился, барахтаясь. Ей бы уйти сразу — задержалась убедиться, что старостин любимый сынок в порядке — рука-то у нее тяжелая. Моди на удивление быстро поднялся, разъяренный кинулся, что тебе бык на красную тряпку.

— Ах ты Хелево отродье!

Она бы увернулась. Наверное.

Но в тот же миг занесенный кулак Моди перехватил...

— Эрин!

Широкая спина закрыла ее от пьяного парня. Ровный голос:

— Хватит.

— Чего хватит?! Ты еще кто такой? Отпусти меня, слышишь?!

— Нельзя драться в Зимний праздник.

Берта хмыкнула: кому ты это говоришь? Моди трезвый-то вытворяет, что хочет, а пьяному и вовсе плевать на все обычаи-законы. Старостин сынок замахнулся ударить Эрина свободной рукой: тот и ее перехватил с по-прежнему негромким: 'успокойся'. Берта заметила двоих, стоявших в отдалении: те внимательно наблюдали за происходящим. Показалось, она узнала... Ох, да не Хозяева ли это за порядком смотрят?! Пьяный-пьяный, но Моди, кажется, их тоже приметил, или, поняв, что с нежданным защитником просто не справится, заговорил тоном ниже:

— Ты давай не лезь в чужие дела! Мы с моей девкой как повздорили, так и помиримся, а ты себе шагай, куда шел!

Берта заволновалась: еще наговорит чего не попадя!

— Не слушай его, я вовсе не...

Эрин даже не обернулся. Ответил по-прежнему ровно:

— Только девушка против. Отрезвей, потом мирись.

Отпустил парня так неожиданно, что тот даже равновесие потерял — тут же поддержал, резко развернул в сторону веселящейся площади — и в спину подтолкнул. Моди пробежал, чтобы не упасть, несколько неровных шагов, а когда с бранью развернулся, то увидел за спиной лишь темноту да падающий снег.

* * *

— Ты вернулся!

— Да, — глухо бросил Эрин, не оглядываясь. Он шагал так быстро, что Берта за ним с трудом поспевала — а ноги-то у нее не короткие. И еще — заметно хромал.

— Эй! — Девушка все же догнала его, схватила за рукав. — Погоди, что с тобой случилось? Ногу подвернул? Поранился?

Эрин остановился. Берте пришлось обойти его, чтобы заглянуть в лицо: обернуться и не подумал. Стоит, снег под ногами разглядывает. Наконец бросил нехотя:

— Поранился. На заставе, — и глянул, наконец, на нее, хоть и исподлобья.

— А... — Берта сморщилась. Так вот куда он уезжал! — Опять эти твари вроде Хрустов пролезли, да? Не знала, что Хозяева еще и людей на свои заставы набирают, что, уже сами не справляются?

Помолчав, обронил:

— Враг общий.

Не успела Берта сказать 'это-то да', Эрин добавил почему-то — невпопад:

— На женщин у нас не нападают.

Берта отмахнулась.

— Да ну, какое 'нападает'! Просто Моди сегодня перепил, так-то он хоть и с гонором, но договориться можно... — И оборвала саму себя: с чего это она вдруг решила за краинского дурачка вступиться? Перевела разговор: — А я сегодня твоего Седого видела! И тебя целый день высматривала.

— Да, мне говорили.

И опять умолк. Берта сначала даже не поняла: говорили про Седого, или про то, что она его взглядом среди базарной толпы ищет? И тут ей словно пригоршню снега в лицо бросили — даже щеки загорелись. Значит, Эрин знает, что она здесь, но подойти за целый день даже не попытался — если бы пьяный Моди не набедокурил, они бы так и не встретились?! Ох, глупая, видно, только ты одна здесь и рада! Перевела дыхание, чтобы голосом обиду и разочарование не выдать. Сказала как можно веселее:

— Ну что, рада была тебя повидать! Пора, Гутрун поди уже меня потеряла. Гутрун — это подружка моя, ты ее не знаешь... да ты вообще никого не знаешь.

— Берта.

— Нас, краинских, немало приехало, торговать, закупать много чего надо, так что завтра с утра до вечера буду занята, вряд ли еще встретимся...

— Берта...

— А, да! — вспомнив, девушка полезла под полу шугая в привязанную к поясу сумочку: другие девицы в таких зеркальце-расческу таскают, а она вот... — Варежки. Тебе отдарочек. Я на ярмарку много лишнего навязала, так что и тебе хватит, бери-носи-владей!

Мысленно себя похвалила, что все-таки свой подарок раньше его самого не вручила — то-то бы он потешался над нею! Неподвижный Эрин молча смотрел на требовательно сунутые в самое его лицо рукавицы с рябиновым узором, Берта решительно схватила его за руку и всунула в пальцы 'отдарочек'. Оглянулась на оставленную за спиной светлую гомонящую площадь:

— У-у-у, как далеко-то мы ушли, оказывается! Я там с одним пареньком договорилась через костер прыгать, так что...

— Берта!

Краем глазом увидела, как Эрин шагнул вперед, поспешно попятилась, оступилась — и упала бы, если бы он не подхватил ее под спину. Берта глянула в близкие глаза.

— Не упаду уже. Ну, бывай здоров! Да отпускай ты меня!

— Подожди, не уходи...

Берта что было силы хлопнула его по плечам: вроде бы в шутку, на самом деле от всей ёжившейся от неудобства души.

— Пусти! Ты что как Моди!

Отпустил — но не раньше, чем убедился, что Берта прочно стоит на своих двоих. Однако тут же схватив за руку, потянул за собой.

— Поговорим.

— Так говори!

Вроде и не слишком крупный парень протащил ее, прежде чем вообще заметил сопротивление: Берта упиралась ногами в снег, пыталась вырвать руку. В глазах обернувшегося Эрина заплясали отблески костров, только почему-то зеленые.

— Прошу: не здесь. Там, где нет лишних глаз и ушей!

На языке Берты завертелось про один неплохой теплый сарайчик... Ну ладно, выслушает, что он ей такого секретного расскажет, прежде чем насовсем распрощаться.

Сарайчик-не сарайчик, но место для разговоров Эрин выбрал неплохое: у глухой стены какого-то здания: площадь как на ладони, а их — как не вглядывайся от костров, не увидишь. Начала все-таки Берта:

— Ну так рассказывай, от кого это мы с тобой должны прятаться? И почему?

Эрин молчал так долго, что она уже была готова решительно уйти.

— От моих сородичей.

Берта захлопала глазами:

— Это что ж у вас за порядки: с девушкой и словом не перемолвись?! Подумайте, какие строгости! Или... — она чуть не подскочила. — Так ты, может, сговорён?!

Или вообще женат?

С мгновение Эрин выглядел озадаченным, потом широко заулыбался:

— Нет-нет!

Уф. Берта с облегчением опустилась обратно на скамью, но, вспомнив недавние попреки Моди, снова напряглась:

— Или что, тебе с кем попало и дел никаких иметь нельзя?

— Ты — не кто попало, — серьезно ответил Эрин, Берта машинально кивнула:

— Это да, мы еще ни у кого милостыни не просили и не просим! Не богачи, конечно, и трудновато бывает (слукавила, какое 'бывает', постоянно!), но всё одно справляемся... — Спохватилась, что сейчас неблагодарной себя перед ним выставила: — Хотя помощи твоей рады, да! Так почему все-таки мы от твоих родичей прятаться должны?

Опустивший голову Эрин задумчиво гладил разложенные на коленях подаренные варежки: тщательно, медленно, обводя кончиками пальцев вывязанные веточки рябины. Словно зарисовывал, запоминал, или ему просто нравилось к ним прикасаться. Ладони большие, широкие, пальцы длинные. Вдруг представилось, что он так же касается ее — гладит, чертит линии-рисунки-буквы, оставляющие под кожей невидимые миру огненные следы-искры. Берта принялась обмахиваться концом платка, на всякий случай объяснив свои запылавшие щеки ничего не спрашивающему Эрину:

— Ух, винцо крепкое было, аж до сих пор в жар бросает! Ну, чего молчишь, мил-человек? Сказать совсем нечего?

Эрин спросил, не поднимая головы:

— Берта. Что ты знаешь о... Пограничниках?

Опять разговор в сторону уводит, что ж ты с ним делать будешь! Берта машинально оглянулась на замок. Башни и зубцы стен сейчас посеребрил свет высокой, бледной из-за снежных облаков луны.

— Что и все, наверное. Удивляюсь, что и они Зимний поворот празднуют.

Местный староста села Высокого, мужчина богатырского сложения сказал слово перед началом празднества: мол, так и так, всех поздравляем, желаем благоденствия вашим семьям, мир вашему дому, негаснущего очага, полных закромов, скоту и женщинам плодородия. Всё честь по чести, как оно и положено — Берта поняла, что не слишком-то здешний праздник отличается от родного Поворота. Но чтобы и у полузверей были похожие на людей обычаи — в голове не укладывается.

— У Пограничников, — Берта невольно отметила, что Эрин упорно не зовет их ни Хозяевами, ни Волками, не тем более оборотнями, — тоже есть Зимний праздник.

— Поди, еще и через костры парами прыгают? — спросила и с насмешкой и с любопытством. Известно ведь: кто из влюбленных, взявшись за руки, сумеет прыгнуть через костер, ни ног, ни одежды не подпалив, в ближайший год свадьбу сыграет.

Эрин откинулся головой на стену. Сказал, глядя на площадь:

— Пограничники не боятся ни огня, ни серебра — что бы там не болтали суеверные. У них тоже есть свои праздники. И законы, которые иных людских строже. Они также любят свою семью, своих детей, свой дом, свою землю. Не думаешь, что у тех и других много общего?

Берта свела брови. К чему весь этот разговор?

Хозяева изволили тоже принять участие в празднике: лорд первым поднял кубок с вином из выкаченной на площадь бочки, молодежь участвовала в перетягивании каната (с переменным успехом), лезла на призовой столб, предварительно облитый водой, хохоча, скатываясь по свежему ледку: не дать не взять парни и девушки с соседнего села. Но дальше сидели своей... стаей — отдельно, наблюдая. Между ними и общим весельем пролегало пустое пространство, которое пересекали лишь старосты деревень, подносившие зимние дары (да, Акке отличился, вручив подарок раньше всех), проворные слуги с подносами, да искры раздуваемого налетавшим ветром костра. Ни одной самой хмельной забубённой душе не хватило бы смелости ступить на снег прямо перед ними.

— Может, общего и хватает, да что с того сейчас? — нетерпеливо вопросила Берта. — Ты не юли, отвечай впрямую — если, конечно, есть что ответить. Или все просто: сам не хочешь ни видеться, ни говорить со мной. Так скажи, я не обижусь (еще как обижусь!), мы же с тобой просто знакомцы. Да еще и недавние.

По лицу парня словно судорога прошла. Вскинул глаза: без обычного прищура они были сейчас беззащитно-печальными, как у... обиженного щенка.

— Берта, я...

И вдруг, вскочив, рванул ее со скамьи, дернул на себя, закружил в стремительном почти-танце. Девушка и охнуть не успела, как через несколько шагов-поворотов оказалась за углом дома, зажатая между стеной и таким же твердым телом Эрина. Не успела возмутиться, спросить, даже вздохнуть, как он плотно прикрыл ее рот мозолистой ладонью. Берта замотала головой в немом протесте и стихла, услышав скрип снега под множеством ног, смех, разноголосый разговор. Приостановившиеся люди окликнули — Берта сумела разобрать только 'Эрин'. Парень ответил тоже что-то на незнакомом языке, люди рассмеялись и пошли дальше. Двое послушали удалявшийся разговор, поглядели друг на друга. Девушка шевельнула губами под прижатой ладонью, и спохватившийся Эрин быстро убрал руку.

— Ты и впрямь боишься своих сородичей! — пробормотала Берта, прислушиваясь к стихающим голосам.

— Нет.

Девушка взглянула в близкое лицо Эрина — тот и не подумал отодвинуться, рассматривая ее так внимательно, словно в первый раз видит. Огонь освещал ровно половину худощавого лица, глаза, казалось, тоже светились в темноте. Ей и самой совершенно не хотелось шевелиться: стояла бы так и стояла... Спросила с осторожной насмешкой:

— Уже не боишься?

— Нет, — снова повторил парень. Но прежде чем Берта продолжила расспросы, с чего ж такое удивительное чудо приключилось, продолжил: — Мы — не просто знакомцы!

— Нет? — по-детски переспросила она: из головы, казалось, разом вылетели все известные слова, кроме этого простого повтора.

— Нет.

Кажется, и у него тоже беда со словами! Но через миг девушка попросту онемела: Эрин взял ее лицо в широкие твердые ладони, принялся целовать. Рот, глаза, брови, щеки, снова рот... Не осталось и малюсенькой частички кожи, где бы не коснулись его губы: обжигали они сильнее самого лютого ветра и самого близкого пламени — глядишь, так и ожоги останутся на много-много дней. Чистое горячее дыхание, невнятный шепот, снова огненные прикосновения... Берта почувствовала, что задыхается, отвернула голову, чтобы хоть немного перевести дух; про обмякшие ноги и говорить нечего — если бы Эрин не прижимал ее к стене, давно бы уже упала. Парень замер, дыша ей в щеку часто и тяжело, словно после долгого бега. Медленно отстранился:

— Прости, не хотел...обидеть...

Берта глубоко вздохнула, глянула вверх, на беззвездное небо. Дурачок, боги, какой же он дурачок! В свою очередь потянулась к лицу парня: твердые линии скул, жесткие волосы свешиваются на лоб, непослушными прямыми прядями выбиваются из-за ушей, щеки горят, горят глаза и — вновь обжигающие губы: кто бы знал, что их прикосновение так сладко... Эрин застонал, стиснул ее так, что аж ребра затрещали, Берта полувскрикнула, полузасмеялась:

— Задушишь же!

— Ох... прости, — отпустил. Скорее сухощавый, чем кряжистый, Эрин не казался таким сильным. Стоял по-прежнему тесно, приглаживая ее растрепавшиеся волосы. Берта пояснила зачем-то:

— Головную повязку потеряла где-то, не найти уже, жалко...

— Найду, — уверенно пообещал Эрин.

— И как? — хмыкнула Берта. — По запаху, что ли?

Эрин кивнул серьезно.

— По нему.

— А заслонял ты меня до... сейчас... от своих?

— Да.

— А...

— Потом. Всё потом. Пошли. — И потянул ее за руку — назад к площади.

— Куда? Ты же не хочешь, чтобы нас увидели!

— Я увижу их раньше!

* * *

Как будто двое малых детишек, без спросу удравших на ночную ярмарку, думалось Берте. Они лакомились сладостями, катались с длинной ледяной горки, глазели на танцы, наблюдали за акробатами и фокусниками. 'Это же колдовство, прямо колдовство!' — восхищалась Берта, Эрин хмыкал: 'Ты просто настоящего волшебства не видела!' Пару раз Берта замечала в толпе Моди — и как до сих пор на ногах стоит? Но вроде бы тот их не увидал. Эрин тоже поглядывал по сторонам, но, похоже, своих сородичей как раз он не обнаруживал. Что ж за страшные у него родные-соседи, раз сумели запугать такого храброго сильного парня?

Сжимая в руке связанный в узел материн платок с подарками — Эрин успел накупить ей ленты, сладостей для сестренок, новые крючки для деда и узорчатый поясок для родительницы (Берта и радовалась и отбивалась: 'Ты же так всю ярмарку скоро скупишь!' — 'И скуплю', — серьезно отвечал Эрин) — она показала на красно-черную палатку гадалки.

— Зайдем? — и поддразнила, когда парень заколебался: — Там уж точно твои сородичи в засаде не сидят!

Слабо улыбнувшись, он откинул плотный полог и скользнул первым в наполненный тяжелыми ароматами полумрак шатра. Было здесь удивительно тихо, войлочные стены заметно приглушили звуки близкого празднества. На родине Берте уже приходилось бывать у бродячих предсказателей (жених — король и полный мешок золота, да!), и потому она смотрела на раскладываемые женщиной карты со снисходительным весельем. Карты оказались незнакомыми: вот пестрая птичка, следующая — алая роза, это голубая пантера, вот гигантский змей — дракон? — с плавниками... А где же, наконец, все дамы-короли или, на худой конец, лукавые джокеры?

— Ну что ж, начнем? — спросила женщина, окидывая их внимательных взглядом молодых ярко-синих глаз — почему она поначалу показалась старухой? Может, из-за распущенных длинных белых волос? Кивнула Берте: — Сначала — ты.

Потянула из стопки первую карту. Вымолвила, почти на изображение не глядя:

— Вижу, нелегка твоя жизнь, девушка.

Берта наморщила нос: а у кого она легка, скажите?

— И трудностей случится еще немало...

Это каких же? Девушка вытянула шею, разглядывая следующую карту: что за черная дорога?

— Скоро придется расстаться с родными, с домом своим...

Только что же приехали в Приграничье, куда опять? Разве что... Берта стрельнула глазами в Эрина: тот внимательно слушал. Девушка ведь чаще всего покидает свой дом, когда замуж выходит, разве что жених решит войти в ее семью... Гадалка скользнула пальцами по следующей карте, но перевернула ее рубашкой вверх так быстро, что Берта успела выхватить взглядом только что-то алое. Отложила в сторону. Вытянула еще три карты с разных мест колоды, покрыла четвертой. На узком лице женщины, расцвеченном то ли красно-черными красками, то ли просто отсветами пламени многочисленных светильников и движущимися тенями разгладились морщинки озабоченности.

— О да, как я и думала! Проживешь ты, девушка, долгую, хорошую жизнь в новом доме, там обретешь и любовь и новую семью.

Ну, за такое неплохое, пусть и обычное предсказание и заплатить не жалко, ведь всем в многотрудной жизни требуются ободрение и надежда... Берта с улыбкой глянула на Эрина. Тот наблюдал за гадалкой так настороженно, что захотелось даже подтолкнуть его в бок: да не будь таким серьезным, это же Зимнеповоротная ночь, мы просто веселимся!

— Теперь о тебе, парень, — гадалка вновь перетасовала колоду, уставилась на вынутую карту так, словно впервые обнаружила ее в своей колоде. Бросила искоса взгляд на Эрина:

— Вот как? Я не знала.

Лицо парня даже не дрогнуло: как смотрел исподлобья, так и смотрит, ничем не показывая, что понял слова гадалки, и не показывая, что не понял. Берта сунулась к расстеленному шелковому платку, на котором раскладывались карты. Да у гадалки в колоде целый зверинец!

— А что волк означает?

— Ничего плохого и ничего хорошего, — вот же, попробуй от этих предсказателей добиться понятного и честного ответа! Легла следующая карта, и гадалка задумчиво покачала головой: — Трудную ты, парень, выбрал себе любовь. Много препятствий, много злобы.

Берта втянула голову в плечи: неужто даже карты показывают несговорчивых Эриновых сородичей? Три следующих карты — а вот этих чудовищ и зверьми уже не назовешь, увидишь в ночном кошмаре, можешь от страха и не проснуться! Хозяйка по очереди постучала пальцем по каждому из отвратительных созданий.

— Охота. Берегись охоты, парень.

Ой. А вдруг Хозяева опять пошлют Эрина на какую-нибудь заставу, и там он столкнется с этакими тварями?! Встретились взгляды над картами: непроницаемый серый и твердый синий.

— Но пуще всего, — веско сказала гадалка, — берегись тварей двуногих.

Берта поежилась: наверное, полог за спиной качнуло порывом зимнего ветра, потому и мурашки, и руки мгновенно озябли. Ветер же притушил часть светильников, отчего лицо гадалки погрузилось в темноту, когда она перевернула последнюю карту.

— Что, что там? — спросила Берта, наклоняясь вперед, потому что гадалка молчала слишком долго. На белом фоне горели знакомые ягоды. Женщина молча перевернула отложенную раньше Бертину карту, положила рядом. Теперь на цветастом платке рядком лежали две одинаковых карты с красными, как кровь, ягодами рябины — словно Эрин выложил из карманов подаренные Бертой рукавицы. Рябина — хорошее, доброе дерево, оберег от нечистой силы, так отчего же лицо гадалки такое печальное, разом постаревшее? Эрин впервые за все нахождение в палатке разжал губы.

— Одна судьба, — сказал он.

— Одна, — негромко согласилась женщина. — Только эта, — постучала по правой, Бертиной карте, — в середине жизни. — А эта, — коснулась эриновской, — в конце.

Берте внезапно стало страшно.

— Что... что всё это значит? Вы о чем сейчас?

Ей никто не ответил. Двое глядели друг другу в глаза, словно продолжали свой, неслышный никому разговор. Гадалка склонила голову набок, предложила вкрадчиво:

— А хочешь, я изменю твой расклад? Твою судьбу?

— Что... и что для этого нужно?

Происходящее Берте совершенно перестало нравиться. Она сказала нетерпеливо:

— Ой, да вы раскиньте карты заново, раз эта... рябинка такая страшная!

Ее вновь проигнорировали. Гадалка пожала плечами, будто на что-то совершенно очевидное.

— Просто — откажись — от нее.

Эрин склонил голову, в раздумье рассматривая две карты: казалось, те становятся все ярче, словно ягодки начинают светиться алым внутренним цветом. Продолжая всматриваться в его лицо, гадалка подалась вперед, потянувшись к отложенной колоде.

— Хочешь?

Эрин мгновенно выбросил вперед руку, разбросав по платку карты. Легко поднялся, потянув за собой Берту — ты выпрямлялась медленно, разминая занемевшие в неподвижности ноги. Сказал сухо:

— Не хочу. Идем.

Почти протащил девушку наружу — оглядываясь, Берта видела смотревшую им вслед предсказательницу — и остановился:

— Ты забыла свой узелок!

Задержался дольше, чем нужно, чтобы подхватить платок с увязанными подарками. Берта всмотрелась в его лицо: как обычно, спокойное.

— Она что-то еще тебе сказала?

— Нет.

— Ох, Эрин, если бы я знала, что гадалка что попало наболтает, я бы никогда...

— Смотри, — прервал он. — Сейчас будут фейерверки.

— Фейер... что?

И Берта, вскрикнув, пригнулась — что-то, загремев-зарокотав, со свистом пролетело над площадью, окрасив окружающее разлитым малиновым светом. Эрин потянул ее за плечо, побуждая выпрямиться. В следующей, цыплячье-желтой вспышке Берта увидела, как он улыбается.

— Смотри, это очень красиво!

Он силком развернул девушку лицом к площади: сам стал сзади, обхватив ее обеими руками, словно боясь, что та убежит. Или замерзнет. Следующий фейр... летающий огонь с шумом и треском взлетел в небо — на этот раз синий, как опускающий на лес зимний вечер. Народ, освободивший площадь для нового развлечения, поддерживал криками каждую новую разноцветную вспышку. Берта, вспомнив, что о таком ей рассказывали, успокоилась, и скоро приветствовала вместе с остальными каждый новый взлет разрывающегося огненного цветка или зигзагообразно двигающейся шутихи восторженным криком, топаньем и хлопаньем в ладоши. Кажется, Эрин утомился держать такое непрерывно двигавшееся существо, потому что отпустил ее и стал рядом. Отрывая глаза от очередного завораживающего зрелища Берта поглядывала на парня в поисках такого же, как у нее, восторженного веселья. Из-за постоянно меняющегося цвета, проливающегося на площадь, выражение его лица казалось каждый раз разным, но он все время смотрел только на нее. А когда последние огни взлетели в небо непрерывными очередями, как пущенное разом множество пылающих стрел, сгреб Берту в охапку.

В этот раз его поцелуи были другими: жесткими, сильными, как будто злыми, даже больными. Как укусы. Было и больно и захватывающе-возбуждающе-страшно сразу. Казалось, она сама превратилась в полудикую кошку — кусающуюся, царапающуюся и ластящуюся одновременно. Раскрывая глаза, видела расцветающий и гаснущий мир, его зажмуренные, будто в боли веки, слышала свист и крики людей, хлопки и треск разрывающихся огней.

Потом наступила темнота. Сначала показалось даже, это у нее в глазах потемнело от их поцелуев, стискивающих ее рук, от собственного бешено колотящегося сердца, шума крови в ушах и подгибающихся коленей. Но нет, это просто перестали взлетать шутихи. Темнота как будто и Эрина отрезвила — парень отодвинул ее на расстояние вытянутых рук. Опять отвел взлохмаченные пряди волос с ее лица: надо найти время переплести косу... Пальцы его подрагивали. Сказал негромко, но Берта услышала его и сквозь возбужденные голоса и улюлюканье возвращавшейся на площадь толпы:

— Пойдем?

— Куда? — шепотом спросила Берта, хотя на самом деле ей было все равно — сейчас он мог увести и завести ее куда угодно далеко. Парень вновь повернул ее, послушную, словно малый ребенок, к площади.

— Прыгать через огонь.

Высокий главный костер догорал. Под крики, свист и улюлюканье его повалили так, что искры разлетелись по всей округе: народ, заслоняясь, отпрыгивал и ругался. Подбросили дров еще, пламя вновь взметнулось — не такое высокое, как до этого, длинно растянувшееся поперек площади.

— А тебе разве можно? — спросила Берта.

Эрин усмехнулся:

— Теперь — можно. Смотри!

Первая пара, взявшись за руки, прыгнула через костер. Окружающие захлопали, встречая их успех: первый прыжок — и удачно, хорошая примета. И пошло! Пары прыгали и так и сяк, кто-то с испугу притормаживал у самой кромки, кто спешно тушил загоревшиеся юбки или затлевшие подошвы обуви. Уже и пожилые стали в шутку преодолевать костер — там, где поуже и пониже. Как закончились парочки, ребята без подружек решили показать свою удаль: подбросив дров, начали кувыркаться через взметнувшийся костер — и просто, и с кувырком-поворотом...

Эрин крепко сжал Бертину руку, длинно вздохнул, точно набираясь мужества или что-то про себя решая.

— Идем!

Перед костром у нее дух захватило: пламя казалось таким высоким, искры устремлялись в самое небо (приметив запоздавшую парочку, шутники услужливо разворошили горящие дрова и угли). Берта поддернула юбку, заткнув ее за пояс, Эрин поудобнее перехватил ее ладонь, слегка подтолкнул локтем:

— Не бойся. Со мной тебе нечего бояться.

Каждый раз при виде его улыбки казалось, что та для него непривычна: словно до этого он никогда или очень давно не улыбался. Несмелая, слабая, подрагивающая, сначала она сияла в его глазах, потом, словно спохватившись, касалась и губ. Стараясь придать себе уверенности, Берта важно заявила:

— И ты не бойся, не уроню тебя в огонь! Давай, на счет раз-два-три!..

Отступив, двое в несколько удлиняющихся шагов преодолели расстояние до костра, прыгнули одновременно. Время словно растянулось, замедлилось, они как бы плыли сквозь него: вверху сине-черное небо, в нем и вокруг летящие искры, как сияющие пузырьки воздуха, поднимающиеся со дна озера, внизу яркое и жаркое дно пламени. Поджимая ноги, Берта успела глянуть на Эрина — оскалив зубы, парень глядел целеустремленно вперед; костер вызолотил его серые волосы, словно те вспыхнули огнем, очертил ярко каждую линию, каждую впадину твердого лица...

Его рука уверенно и сильно потянула ее вперед — и они приземлились по ту сторону ловящего их пламени, на самой границе между ним и подтаявшим потемневшим снегом. Без Эрина она точно бы упала — парень и тут умудрился ее подхватить, не дав растянуться у всех на виду. Кругом свистели, хлопали в ладоши, одобрительно били Эрина по спине и плечам — парень даже пошатывался под этими дружескими хлопками, смеялся, не сводя глаз с Берты: в них до сих пор сиял огонь. Не выдержав, та обняла Эрина, спрятав лицо у него на груди. Вокруг засвистели-заулюлюкали еще больше и громче. Не отпуская твердые бока Эрина — тот дышал так, словно пронесся сейчас несколько ли, а не прыгал через костер, Берта глянула краешком глаза — посмеивающиеся окружающие наконец расходились, площадь была пуста до самой своей боковины, а там...

На самой границе огня и ночи, света и темноты виднелись неподвижные силуэты. Не различить было ни лиц, ни подробностей одежд, но Берта чувствовала, что они смотрят на них.

На нее.

* * *

Ярмарка вяло и неохотно просыпалась вместе с ленивым неярким зимним рассветом. Берта вообще спала, как убитая, Гутрун пришлось ее долго расталкивать. Подружка тут же полезла с вопросами, где же она пропадала весь вечер и ночь — хотя когда Берта вернулась, ни самой Гутрун, ни парней еще не было. Косясь на бурчавшего Моди (тот морщился, потирая виски, как и следовало ожидать после столько выпитого), Берта прошептала: 'потом'. Кстати, Моди старательно на нее не смотрел, потирая еще и здоровенный синяк на скуле: зря она надеялась, что по пьяни ее оплеуху забудут... Подруга понятливо закивала, хотя видно было, что лопается от любопытства и тут же принялась рассказывать о том, сколько парней с ней знакомились, да какие еще развлечения на Зимнем празднике были... Подъедая уже остывшую кашу Берта невнимательно поддакивала, не вникая, переспрашивала. Когда Гутрун прервалась, чтобы смочить пересохшее горло, поинтересовалась, была ли она у гадалки, и что ей карты предсказали. Подружка вытаращила глаза:

— А там было гадалка? А я и не видела!

Уязвленная Гутрун тут же накинулась с расспросами на остальных: оказалось, шатер не видел никто. Берта покачала головой: не заметить такой большой яркий шатер, стоящий на пересечении двух больших костров, да еще и весь в фонариках с разноцветными стеклышками — это ж как надо было увлечься выпивкой! Или парнями!

Торговые ряды собирались медленно, зевая, кряхтя и потягиваясь. Но к обеду из плотной белой скорлупы облаков вылупился цыпленок ясного солнца, небо заголубело, потеплело, и даже как будто весной повеяло — точно, случился поворот! — и ярмарка превратилась в огромный жужжащий муравейник. Надо поспевать! Сегодня — вот и всё, что осталось. Берта пыталась помогать: отвешивала то, показывала это, расхваливала то да сё. И всё вспоминала-вспоминала вчерашний вечер и ночь, а потому время от времени обнаруживала, что стоит, уткнувшись лбом в столбик навеса с глупой улыбкой на лице, а за спиной бранится кто-либо из краинских... В конце концов Акке попросту отослал ее прочь: мол, спит на ходу девка, что с нее взять.

Провожаемая завистливым взглядом парней и Гутрун — тех-то отцы не отпустили, побрела между рядов, рассеянно поглядывая по сторонам. А, точно! Надо заглянуть к давешней гадалке, выспросить, что такого та Эрину напоследок сказала, отчего же он так расхрабрился. А если что плохое — пусть раскинет карты еще раз — в голове застряли вчерашние слова женщины, что другой расклад может изменить предыдущее плохое предсказание. Она может заплатить, у нее теперь есть деньги! Берта поспешно ощупала спрятанный кошелек: порядки порядками, присмотр Хозяев — присмотром, а расслабляться не след!

...Вчера Эрин купил у нее горностаев. Именно их Берта привезла на ярмарку, утаив от старосты, скупающего считай всю добычу краинских охотников. Узнав о шкурках, парень заинтересовался, попросил взглянуть, потом и вовсе заплатил — куда больше, чем она сама загадывала за продажу. Прибавил, что хочет вручить их как подарок своей родне. Берта заахала: мол, негоже тогда ему покупать, она сама подарит (хоть и жаль до смерти, столько сил угробила, чтобы их поймать). Эрин отмахнулся: там разберемся!

Уходя, целовал так крепко и долго, что Берта сама уже готова поискать поблизости 'теплый сарайчик' и провести с парнем ночь — и гори оно всё огнем! Даже пожалела, когда Эрин отстранился от нее — с заметным трудом, неохотой. Дурачок! Других гонишь, не отстают, а он...

— Увидимся завтра, — сказал Эрин. — Нет, уже сегодня.

Ну да, полночь давно миновала, а народ всё еще шатался и колобродил. Ночной воздух остудил пылающее тело и мозги, и Берта пришла в себя: что там мать всегда наказывает? Блюди себя! А ее вон как расплющило от каких-то поцелуев! Эрин прощально провел костяшками пальцев по ее горящему лицу, припухшим губам. Не каких-то поцелуев, а — ух, поцелуев!

Крадучись Берта пробралась в комнату с краинцами, убедилась, что половины соседей здесь еще и не ночевало, и рухнула на расстеленные на полу одеяла — кроватей на всех не хватило. Собиралась еще долго повспоминать, посмаковать. Уснула сразу...

Берта дошла до конца торговых рядов, оглядела площадь. Дрова и угли уже прибрали, остались припорошенные большие серые пятна-следы вчерашних костров. Вот подарочный столб — кому достался красноголовый петух, она не уследила. Висит натянутая между двух мощных деревьев веревка, на которой ночью ходили и кувыркались бесстрашные акробаты. Вот разжигает свою жаровню продавец пирожков и лепешек: Берта даже облизнулась, ух, и вкусные же они! Вон поправляет покосившийся бок крытой тележки с диковинными игрушками-безделушками желтолицый узкоглазый купчик.

Гадательной палатки не было.

Предсказательница еще не проснулась и не поставилась? Но зачем было снимать? Или свернулась и спешно уехала в ночь? Кто же на такое средь зимы в одиночку решится?

Девушка подошла к крайним рядам расспросить: а не видели ли они сегодня?.. Оказалось, не видели ни сегодня, ни вчера. Похоже, гулянка у всех задалась, решила Берта. Пошла к пирожковому лоточнику: ведь ночью он стоял почти впритык к палатке гадалки, они с Эрином еще прикидывали, не случится ли пожара от невзначай раздутой ветром жаровни. Пирожник поглядел на девушку с подозрением: мол, еще хмель после гулянки не разошелся? Категорически отрекся от какой-то неведомой палатки за спиной, что он, безглазый какой, не заметить такое! Еще подумывал ночью, что стал неудачно: в спину ветер с реки так и задувал, надо было лучше к повозке акробатов притулиться.

Девушка потопталась за его спиной, отыскивая место, где могла стоять палатка предсказательницы: ни следа, ни дырок от колышков. Опять же замести могло...

Озадаченная Берта бросилась расспрашивать уже всех встречных-поперечных. Оказалось, гадательную палатку не видел никто; хорошо еще пальцем у виска не крутили и не спрашивали жалостливо: девочка, а где же твои родители, что они тебя, такую болезную, без присмотра отпустили?

Лишь старик, сидевший на облучке повозки акробатов, не ответил отрицательно. Помедлил, вглядываясь слезящимися от слепящего снега и старости глазами в лицо Берты. Изрек:

— А, эта...

— Ты ее видел, дедушка? — обрадовалась Берта.

— Видел... как не видеть.

— Ну вот! — а то она уже готова была разыскивать Эрина — чтобы убедиться, что всё (в том числе и его поцелуи) вчера ей не привиделись. — А все вокруг говорят, что ее не было!

— Ну так они и не видели, — благодушно отвечал старик. Теперь уже Берта в свою очередь присмотрелась с подозрением: а вдруг как раз он и скорбен рассудком? Старик широко и беззубо улыбнулся на ее взгляд. — Что смотришь? Эта Гадалка приходит лишь к тому, кого сама выбирает. У кого в жизни перелом большой. Только те ее и видят.

Берта отошла озадаченная и озабоченная. Верить? Не верить? Опять же каждая Поворотная ночь — колдовская, раскручивает колесо Мира — дальше то само потихоньку катится до следующего поворота. Может, что-то загадочное происходит в каждый подобный праздник, просто она не сталкивалась? Надо поговорить с Эрином: а вдруг тут всякое-подобное у них тут в порядке вещей, просто ей, чужачке, неизвестно.

Кстати, где же он? Обещал объявиться пораньше. Пооглядывавшись, девушка решила вернуться к краинским — где Эрину ее искать, как не у односельчан? Однако ее перехватили еще на подходе к знакомым рядам.

— Тебя, что ли, Бертой кличут?

Берта вытаращилась на знакомое лицо: точно, коне-радетель вчерашний, как бишь его, Наррон!

— Чего молчишь? — не унимался парень. — Вчера еще вроде не немой была, в праздник язык отрезали? Ты, говорю, Берта из Краинки?

Вот кому бы не помешало языкоукорачивание!

— Ну я! — с вызовом подтвердила Берта. — Чего надо? Или все-таки ног у коней не хватает? Так ты заново пересчитай, неуч!

Вспыхнув, открыл рот — разораться, но коротко вздохнул и губы поджал. Сказал сухо:

— Иди за мной.

— Куда это?

— Тебя видеть хотят.

— Кто?

— Кто надо, тот и хочет.

— Ну так пусть сами приходят.

— Не по чину.

Староста, что ли, местный за ней зачем-то послал? Берта руки в боки уперла, уставилась на гонца, и тот понял: с места не сдвинется без дальнейших пояснений, продолжил тоном ниже:

— Ты ж горностаев добывала? Вот, желают охотника увидеть... хотя какой из тебя охотник, наверняка отец или брат расстарался? Да иди ты за мной, чего встала? — развернулся и пошагал — долговязый, ноги, как складывающиеся ножницы. Берта двинулась следом из любопытства: неужто родня Эрина зашевелилась? А где же он сам?

Они прошли через ряды, через площадь, Берта думала, свернут направо, к селу, но проводник пошел вверх, по припорошенной свежим снежком широкой дороге к замку.

— Эй, — девушка догнала Наррона, — зачем мы туда-то?

Парень покосился:

— Туда и звали.

Родственники Эрина как раз в замке и работают? И он сам? Она же его об этом не спрашивала...

— Что, боишься? — подначил парень, Берта ответила честно:

— Ну да. Может, вызовешь их на разговор за ворота?

Наррон фыркнул, даже глаза заблестели от смеха:

— Сказал же — не по чину! Да иди спокойно, не съедят тебя! Не сегодня.

Храбрости отчего-то ей это не прибавило.

Стражи у ворот не было. Поначалу Берту это удивило, потом подумалось: так ведь слава Волков защищает почище любых караулов и дозорных. Какой враг, кроме заречных тварей сюда пожалует? Какой любопытный осмелится сунуть в замок нос?

С испуга Берта едва дышала и потому дорогу в крепостных стенах не запомнила-не заметила. Единственное, что врезалось в память — множество глаз. Повсюду, завидев их с Нарроном, обитатели замка останавливались и открыто ее рассматривали, молча или негромко переговариваясь. Поэтому девушка путалась в собственных ногах и в подоле, пугливо оглядываясь на зрителей и наступая на пятки уже ворчащего Наррона — путь казался бесконечным...

Но все же пришли они слишком быстро.

Потому что в конце ее поджидали Волчьи лорды.

* * *

Наррон быстро поклонился

— Лорд, леди, вот, привел, кого приказано.

Ему пришлось несколько раз подтолкнуть 'кого приказано', потому что вросшая в пол Берта решительно отказывалась переступать порог: да что там, готова была намертво вцепиться в дверной косяк или в самого Наррона, просто под устремленными на нее поблескивающими взглядами Хозяев ее руки онемели, повисли, как плети!

— Подойди сюда, девочка, — наконец нарушил тишину мужской голос. В очередной раз подтолкнутая своим проводником, Берта сделал шаг, другой... третий. Колени подкашивались, не увалиться бы перед лордами на колени... хотя они наверняка сочтут это выражением почтения.

— Ближе.

Берта шагнула еще и встала: ноги никак ближе к столу, за которым сидели лорд и леди Волков, не шли. Сцепила руки за спиной, чтобы не видно было, как они дрожат. Чтобы не глядеть на рассматривающих ее хозяев, уставилась на стол. Моргнула. Снова пригляделась: уж не ее ли это меха? Да нет, откуда? Увидела, как белая рука Рэйны коснулась белой же горностаевой шкуры. Голос у леди был низким и резким.

— Нам сказали, ты их добыла? Это так?

Берта кивнула, не поднимая ни головы, ни глаз. Это из-за шкурок ее сюда привели? Горностаев тут нельзя бить, или что? Никто ей не говорил... Наказать хотят?

В голосе лорда... Ирвина, кажется... прозвучала мягкая насмешка:

— Наррон побудет здесь во время всего разговора для твоего спокойствия, так что расслабься.

Берта невольно покосилась на парня: ее 'защитник' закатил глаза и прислонился к стене в позе скучающего ожидания.

— Подними голову и отвечай на вопросы! Твоя добыча?

— Да, — Берта подняла голову и, чтобы не глядеть на Хозяев, уставилась между ними в огонь камина.

— Редкий зверек. Как ты их поймала?

Кажется, наказывать за горностаев не будут... Неужто хотят заказать ей еще? Мех горностая красив, мягок, приятный к телу, но на шубу не годится — слишком холодный, только для украшения, оторочки одежды, на праздничный плащ... Запинаясь поначалу, забывая слова, с долгими паузами, но Берта начала рассказывать про устройство ледянки . Поглядывая на кивавшего лорда — тот казался заинтересованным — мало-помалу говорила увереннее. Еще и втихомолку осмотрелась, наконец. Комната была небольшой, сплошь устланной шкурами, увешенной красивыми гобеленами, и казалась даже уютной, словно проживали здесь настоящие люди, а не...

Блуждающий взгляд Берты остановился на леди Рэйне. Вот эту-то ее рассказ не заинтересовал нисколько: Хозяйка рассматривала ее снова и снова, словно пыталась что-то в ней отыскать, не могла и оттого все больше раздражалась.

— Ну довольно! — ее ледяной голос перебил следующий вопрос лорда, какого зверя Берта обычно добывает. — Мы не для того тебя сюда позвали!

Как будто Берта сама решила поотвлекать Владетелей от важных дел пустыми разговорами!

Рука леди, по-прежнему машинально оглаживающая чулок горностая, внезапно оттолкнула его, свалив на пол.

— Забирай свои шкуры и убирайся! Чтобы мы тебя здесь больше не видели!

Ну и ну! Прозвучало и впрямь так, словно она самовольно заявилась в замок, а не ее зачем-то призвали! По этой команде ноги Берты (уже почти не дрожавшие) сделали пару шагов вперед, прежде чем хозяйка вернула себе власть над ними. И над голосом.

— Прошу прощения у леди и лорда, — произнесла Берта и поморщилась — голос все-таки чуть дребезжал, словно у старухи. — Но откуда у вас эти шкурки?

Рэйна молчала, словно показывая, что все уже сказала и даже полсловечка больше на нее не потратит. Ответил лорд — кажется, немного удивленно:

— Это же подарок!

Берта стояла, соображая: значит, Эрин передумал и вместо того, чтобы вручить горностаев своей родне, отдал Хозяевам! Может, все тут должны одаривать Владетелей в праздники? Ну, дело его, хотя зачем ей-то врать?

— Так подарки у нас обратно брать не принято, владейте сами или кого другого одарите! — Берта поклонилась торопливо. — Прощайте!

Наррон отлепился ей навстречу от стены, направился к выходу — но его, как и Берту остановил раздавшийся за спиной язвительный женский голос:

— Так просто-напросто и уйдешь?

Берта, закусив губу, подняла глаза к потолку, безмолвно прося у богов терпения: Рэйна сама ведь только что чуть ли не в шею ее выгоняла! Повернулась. Леди сидела совершенно не по-женски — облокотившись о стол, подавшись вперед, хищно смотрела на нее. На лице — белозубая недобрая усмешка.

— Ни вопросов? Ни споров? Неужто наш Эрин ничего не стоит?

— Рэйна, — предостерегающе позвал лорд, жена отмахнулась нетерпеливо:

— Хочу понять, что он нашел в этой человечке!

Берта вся подобралась. Так дело не в ней!

И не в ее горностаях, будь они неладны.

В Эрине.

Ах, почему она не расспросила его как следует! Чем занимается, кроме как на заставе сторожит и на заречных тварей охотится; с кем живет, кто в родне у него такой несговорчивый... Сказала медленно, нащупывая тонкую ниточку понимания:

— Эрин стоит многого. Но я не понимаю, чего леди и лорд от меня сейчас хотят...

Зато у этой Волчьей леди ответ уже наготове и какой — понятно:

— Чтобы ты оставила Эрина в покое и навсегда убралась с глаз долой — его и наших!

Берта почувствовала, как мгновенно вспыхнула вся, от макушки до кончиков пальцев ног. В голове тоненько зазвенело — и она произнесла, сама внутренне ужасаясь своим словам:

— Еще раз прошу прощения у высоких Владетелей, но не думаю, что они вправе решать, кого Эрину любить и кто будет любить его!

Пауза. С обреченным удовлетворением Берта убедилась, что Волчья леди потеряла дар речи: да осмелился ли возражать ей кто-нибудь из людей хоть в жизни раз? Зато лорд воскликнул совершенно простецки:

— Вот так-так-так!

— Не знаю, чего в тебе больше — наглости или безумия, — медленно проговаривая слова — как бы в задумчивости или наоборот, чтобы не закричать, — но ты не... — прервав саму себя, прислушалась, и откинулась на спинку кресла, проронив с досадой: — Идет.

— Не успели! — неожиданно весело подтвердил лорд. Берта поймала взгляд его карих глаз: показалось ли, что Ирвин смотрит не как раньше, изучающе-пристально, а скорее с симпатией? Конечно показалось: кому понравится такой строптивый ответ?

Вскоре и она сама услышала приближавшиеся стремительные шаги — если даже не бег. Оглянулась вместе с Нарроном к раскрывшейся двери и просияла от радости и облегчения:

— Эрин!

Парень задержался на пороге лишь, чтобы окинуть напряженным взглядом Волчьих лордов и Берту, а после всё в одном слитном движении — шагнуть вперед, одной рукой задвинуть ее себе за спину и низко поклониться Хозяевам.

— Явился! — кисло приветствовала его леди.

— Зачем ты здесь? — чуть повернув голову, шепнул парень Берте. Тыкать пальцем в Волчьих лордов в качестве объяснения было бы уже верхом невежества, и она ответила просто:

— Не знаю. Позвали.

— Позвали, чтобы вернуть подарок, — подала голос Рэйна. — Поначалу я думала, ты выдал свою добычу за ее. Но, похоже, человечка сама справилась. В любом случае наш ответ — нет. Пусть забирает свой выкуп.

— Прошу лорда и леди пересмотреть решение...

— Нет! — резче повторила Рэйна.

— ...или перенести его на позднее время.

— Даже если мы соберем совет всех кланов, ответ останется прежним! Ты выступаешь против всех обычаев и законов!

— Времена идут, меняется традиции, — по-прежнему негромко, но упрямо произнес Эрин. — Разве в наших привычках было брать людей под свою защиту? Но взяли же. Вон и лорд подобрал на зимней дороге замерзающего Наррона...

— Одно дело — защищать, другое... Ар-р-р, как я зла! Ирвин, скажи ты ему: не может быть и речи!

Лорд сохранял прежний ровный тон:

— Эрин. Могу понять твою привязанность к девушке. Но вы двое идете наперекор не только нашим, но и людским порядкам. Ты говорил уже с ее родителями? Каков ответ?

— Не говорил, — подала голос из-за спины Эрина наконец хоть что-то понявшая в споре девушка. — Но матери он нравится.

Умолчала, конечно, что та парня еще и в глаза не видела. Волчью леди аж подбросило:

— Вот же семейка! Откуда вы только взялись!

— Из Краинки, — прикинувшись дурочкой, доложилась Берта: уже ничего не страшно, раз Эрин здесь. — А до этого жили во Владении лорда...

Рэйна отмахнулась:

— Мне совершенно все равно, где вы жили! Лучше бы вы к нам и не являлись! Мальчишка! Не понимаешь, что творится? Всё меньше детей появляется на свет с Даром! А если мы еще смешаем кровь с... — она брезгливо ткнула пальцем в выглядывавшую из-за Эрина девушку. — Он и вовсе исчезнет!

Конечно, если бы Волчьи лорды вдруг показали свою вторую суть, Берта бы и рта не смогла раскрыть, но с ними-людьми их истинная природа как-то забылась, и её терпения хватило ненадолго: за что ж они так на бедного парня накинулись?! Решительно вышла вперёд, встав вровень с Эрином.

— Не знаю, про какой такой дар и нарушенные обычаи вы всё толкуете, но только наша кровь ничем не хуже чем у местных людей! У моей родни все детишки здоровые да смышленые — на загляденье!

У леди Рэйны губы просто в ниточку вытянулись, невидными стали. А лорд... закинул голову и неожиданно расхохотался: густо, громко. Берта вопросительно поглядела на Эрина: по-прежнему напряженный взгляд его перебегал с леди на лорда и обратно. И сам — как тетива натянутая.

Отсмеявшись, Ирвин поднялся со скрипнувшего кресла: не очень высокий, но плотный, мускулистый. Матёрый. Заявил:

— Она мне нравится.

Берта от неожиданности заморгала, неуверенно улыбнулась: ну так что тогда?..

— Но нет, Эрин. Нет. Ответ окончательный.

Сказал это лорд спокойно, даже добродушно, но как-то так, что Берта поняла: ответ и впрямь последний. Эрин помолчал, потом глубоко вздохнул и сказал надтреснутым голосом:

— Тогда я ухожу. С ней.

— Что?! — Теперь Рэйна взлетела с кресла, в ярости чуть не кинувшись на парня. Лорд остановил её, преградив дорогу вытянутой рукой. Карие его глаза внимательно вглядываясь в бледное решительное лицо Эрина.

— Но ты не спросил саму девушку. Ты ведь до сих пор не сказал ей?

Берта почувствовала, как рядом шевельнулся и застыл Эрин. Повернула голову, вопросительно посмотрела ему в лицо:

— Не сказал — что?

* * *

Она велела Наррону вывести ее из замка: таращивший в изумлении серые глаза парень беспрекословно повел ее по темным коридорам, иногда негромко приговаривая: 'тут налево... порожек... голову осторожно'. Стремясь как можно скорее убраться из замка, Берта уже не обращала внимания на его обитателей, не боялась: ведь самый главный ее страх неслышно двигался следом.

Наррон вышел за ворота, сказал неловко:

— Ну вот...

Берта отвернулась и побрела по дороге к селу: чем дальше, тем быстрее, хотя ноги подкашивались до такой степени, что проще было лечь на снег и попросту покатиться вниз.

Этот все время шел следом: она не слышала, но чувствовала его спиной.

Наконец подал голос:

— Берта.

Не обернулась. Вновь:

— Берта...

Ускорила шаг — Волк догнал, пошел вровень, заглядывая ей в лицо. Девушка отворачивала лицо, глядя под ноги: разогналась как, не упасть бы...

— Прости. Не знал, как сказать. Пугать не хотел.

...А горностаев — как это они сказали? выкуп? смешно! — забрать все-таки надо было. Продала бы сейчас, да хоть тому же старосте Акке, муки бы прикупила, крупы побольше, зима впереди еще длинная...

— Берта, прошу тебя!

Встал на дороге прямо перед ней; Берта обошла, не глядя. Изо всех сил цеплялась за привычные мысли-заботы, чтобы не провалиться в мысли иные — темные, зыбучие, глубокие, как болото. ...Девчонки, поди, соскучились, мать извели расспросами, когда же старшая сестра приедет. Да и она тоже заскучала. Сейчас бы на теплую печку, укрыться с головою, как ноги замерзли, да и саму дрожь колотит — от холода и ветра, ни от чего иного... И спать-спать-спать! Может, прямо до самой весны.

Вон уже и торговые ряды близко. Гомон, толкотня. Люди.

Этот понял, что уже последние минутки идут.

— Послушай... Постой же!

За руку схватил. Берту как будто плетью хлестнули — вырвала руку, в грудь его толкнула с такой силой, что едва на ногах удержался, попятился. Закричала с отчаяньем, отвращением, злобой:

— Не трогай меня!

Вскинул руки, успокаивая, мол, хорошо, даже касаться не буду!

— Не уходи. Выслушай.

— Убирайся, — приказала Берта, ненавидя и презирая в эту минуту и его и себя одинаково.

— Берта...

— Уходи. Не хочу тебя ни слушать, ни говорить, не видеть. Я... — вздох, — тебя боюсь!

Уронил руки так, словно они разом у него отнялись. Берта последний раз глянула ему в лицо: бескровное, выцветшие глаза как у больной собаки. Губы шевельнулись:

— Ты же знаешь... Я бы тебя... никогда... ни за что...

У нее не было больше сил видеть его, разговаривать, слушать. Обошла как встретившуюся на дороге лужу, поковыляла дальше. Как хорошо, что так много людей вокруг... хотя может и нелюдей хватает... вон, как один замаскировался... Не дают остаться наедине с собой, толкают, говорят что-то, спрашивают... Берта моргнула, уставилась на уже давно тормошившую ее Гутрун: подруга встревоженно заглядывала в лицо:

— Что молчишь? Мы тебя потеряли, уже весь базар обежала... Собираемся! Хозяева сказали, метель надвигается, вот староста и решил ехать засветло, чтобы к ночи на постоялом дворе быть... Что стоишь, как столб, где была-то?

— Где-где, — ядовито бросил Моди, увязывавший тюки то ли с непроданным, то ли наоборот закупленным, — известно где! С дружком своим любилась, никак расстаться не могла!

— Правда? — подружка заговорщицки подтолкнула ее локтем. — Ты же мне ничего так и не рассказала.

— Нечего... — Берта сухо откашлялась, прежде чем продолжить — как будто долго надрывно кричала. И в самом деле кричала, но только в собственном сердце. — Нечего рассказывать. Этот нести?

Гутрун вздыхала и грустила, что всё так быстро закончилось, всё оборачивалась 'посмотреть последний разочек'. Берта тоже оглянулась — но не на Высокое, на замок. Попрощалась. Она-то, в отличие от уже строившей планы на Весеннюю ярмарку подруги, знала, что больше сюда не вернется. Незачем.

Не к кому.

Едва выехали на большак, Берта сообщила уже настроившейся посекретничать Гутрун, что почти всю ночь глаз не сомкнула, и притворилась спящей. Подружка сперва дулась, жаловалась, пихала-будила, потом и сама задремала. Тогда Берта открыла глаза и просто глядела на темнеющую дорогу. Мягкий топот копыт, редкое цыканье дядьки Вагни, посвистывание полозьев и поземки, хлопки́ осыпавшихся с деревьев шапок снега. Серая перина неба опускалась и опускалась, нависала все ниже, пока под тяжестью снега не порвалась напрочь, обрушив на дорогу весь свой пух целиком — сразу даже в ярде ничего не видно.

Вагни заругался, заозирался, соображая, натянуть ли поводья или наоборот погнать лошадь быстрее: поспешишь — можешь пропустить нужный свороток, отстанешь — мало ли что случится, когда в несколько ли от тебя ни людей, ни жилья! Берта села прямее.

— Езжайте, дядя Вагни, едьте, пока колокольчики слыхать!

Колокольцы на дугах едущих впереди краинских саней, теперь звенели глухо, словно их изнутри тоже забило снежным пухом. Но все же были пока слышны: вот вам и указатель пути!

До поры до времени. Потому что и часу не прошло, как стихли и они: отставшие даже покричали хором 'Эге-гей! Подождите на-ас!', но безрезультатно. Соловая лошадка мерно шла вперед, лишь боги знают как находя дорогу. Снегопад превратился в метель, а потом начал грозить и бураном.

Сани заехали с дороги в ближний подлесок, трое, причитая и ругаясь, выпутали их из цеплявшихся веток, вытащили вновь на дорогу... если можно было еще ее так назвать. Но когда это снова повторилась, лошадь просто отказалась идти дальше — как ее ни понукали, ни уговаривали и кнутом ни охаживали. Стояла, понуро свесив голову, дергала боками, норовила сдать назад, еще больше заталкивая сани в кусты... Дядька Вагни плюнул, протер лицо снятой шапкой, вновь напялил.

— Ну всё, девки, приехали!

— Может, обратно повернуть? — спросила Гутрун.

— Куда обратно-то?! Что до Высокого, что до постоялого двора одинаково, да и заплутать сейчас — на раз плюнуть! Надо пережидать метель, а там уж и дорогу искать.

— А если замерзнем?

— С чего замерзнем-то? — прикрикнула уже Берта. — Нас трое, лошадь еще. Будем греть друг друга. Дядь Вагни, нам с подветра надо убраться, давайте сдадим к ельнику, но не далеко, а то увязнем...

Распотрошили сумки, натянули на себя что могли, сверху остатками прикрылись. Лошадь мешками-попонами укрыли, зарядили овса: прости, родимая, не спать тебе сегодня в теплой конюшне, а нам — у очага!

— Будем спать по очереди! — Предупредила Берта. — Замерзаешь — встал, размялся, вокруг саней пробежался...

— Пробежался! — передразнила Гутрун. Она честно старалась не плакать, хотя и чувствовалось, что глаза на мокром месте. — Какой 'пробежался'! Шаг шагнул — и в сугроб провалился с головой, никто тебя до самой весны не найдет!

Вагни на дочь заругался, велел обеим утихнуть, подремать, чуть развиднеется или снег утихнет — растолкает. Берта некоторое время крепилась, щурилась в непроглядную тьму, хотя на ресницы налипал снег, а лицо нещадно секло ветром. Наконец спряталась с головой под полог к уже посапывающей Гутрун. Недолго прикорнет, потом Вагни сменит. Не так уж и холодно, до утра не замерзнут...

Наверное.

Она закрыла глаза, и во тьме тут же возникло освещаемое меняющимися цветными огнями лицо. 'Ты еще настоящей магии не видела', — сказал он. А может ли кто-то... из них... повелевать ветрами и снегами... чтобы не дать ей уехать?