|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 6. Знать и уметь
За мной приехала мамка. Привезла школьный костюм, белую выглаженную рубашку, сандалии и носки. Пока я переодевался, всё торопила: скорей, да скорей! Наверно, куда-то опаздывала. Пижаму я стопкой сложил на кровати, поверх одеяла, а сверху оставил свою форменную фуражку. Пусть остаётся преемнику.
Пацаны откровенно завидовали, особенно мелкие Вовчики. А Чапы уже не было. Его после завтрака опять увезли на процедуры.
Прощаясь, Сашка сказал:
— Наверно уже не свидимся. А если свидимся, буду рад.
Больше всех удивил Ваня Деев. Вынул из тумбочки связанную им сетку авоську и протянул мне:
— На! — сказал. — Когда ты себе ещё свяжешь? А так будет тебе память.
Подарок пришёлся как нельзя кстати. Я в него положил три пол литровые банки из своей тумбочки. Стеклянная тара у бабушки всегда на учёте.
В костюмчике было жарко. Мамка взяла меня за руку и вела за собой до самой автобусной остановки, на ходу успевая задать кучу ненужных вопросов: как себя чувствую, не болит ли живот, что ел и т.д. и т.п. Я отвечал односложно, чтобы не сбить дыхалку.
Сели на единичку, идущую в сторону центра. Пахло бензином и потом. Со свободным пространством в автобусах марки "ЛиАЗ" всегда было туго. Особенно перед "конечной". Слишком много сидячих мест и узкий проход между креслами.
— Граждане, передняя площадочка, передавайте на билетики! — Мне иногда казалось, что кондукторы это кричат даже во сне.
Я думал, мы едем домой, но оказалось, что нет. У остановки "Родина" мамка взяла меня на руку и потащила к выходу.
Бедный Витёк, думал я, истекая потом, вот уже кто все глаза проглядел, меня дожидаючи!
Около КБО, рядом с пунктом заправки шариковых авторучек, продавали мороженое. Здесь, к своему удивлению, я увидел Ивана Кирилловича. Ещё сильней удивился, когда он меня окликнул:
— Саша! Денисов! С выздоровлением!
На оживлённой улице только мы двое были сейчас в пиджаках. И надо ж, столкнулись!
— Здравствуйте! — отозвался я. — Знакомьтесь, это моя мама, Надежда Степановна.
— Очень приятно! Главный редактор "Ленинского знамени" Клочко. Мне нужно серьёзно с вами поговорить.
Взрослые обменялись приветствиями, отошли в сторону, чтоб не мешать пешеходам. Кириллыч, естественно, принялся втюхивать про мой стихотворческий дар, который нужно лелеять и всячески развивать. Для мамки его слова стали настоящим открытием. Нет, она знала, что её младшенький не обделён способностями. Может спеть, сочинение написать. А если поручат стенгазету нарисовать, будет сидеть до утра, пока не сделает так, чтобы нравилось самому. Но вот насчёт стихов? Выучить наизусть это да, а чтоб сочинить, в этом таланте замечен не был.
Стою я короче, забыв про жару. Интересно же, чем разговор закончится. А мамка глянула на часы:
— Вы, — говорит, — извините, но мне сейчас очень некогда. Через пятнадцать минут нужно быть в РАЙОНО.
Думала, отвязалась, да только не на того нарвалась:
— А давайте я вас провожу? По дороге поговорим.
Мамка вообще-то с незнакомыми мужиками рядом не ходит. И Кириллович по сравнению с ней сопляк сопляком. Это я о возрасте, если что. Но порода, куда от неё? Всем вышел главный редактор: и умом, и лицом, и одеждой. "Знак Союз журналистов СССР" на лацкане пиджака, да и сам он такой по рабочему озабоченный, что как тут не согласиться?
Я дэцл отстал, пуговицы расстегнул, лафа! А они идут впереди, солидные люди шляпы приподнимают и с мамкой раскланиваются.
Приятно, чёрт побери! Жаль, что Сонька Гусейнова не увидела, как шли мы по центру города. Ну как по центру? По сравнению с тем, что будет, обычная улица. Напротив кинотеатра "Родина" частный жилой дом. Окна открыты, всё что внутри, скрыто за занавесками. И на самой Красной много старинных казачьих хат, где со своего крылечка можно приветствовать первомайскую демонстрацию. Собственников не щемили. Чай тоталитаризм, не какая-то сраная демократия.
В общем, только обилие лозунгов намекало на то, что это и есть сердце города. "Планы партии — планы народа" — огромные буквы, казалось, навечно закреплены над крышей райкома ВЛКСМ. "50 лет власти Советов" — напоминало с фасада кинотеатра.
О чём говорили взрослые я, честно сказать, не подслушивал. Не то чтоб неинтересно. Просто уже знал, что Кириллович от меня уже не отвянет, пока не заставит прочесть ещё что-нибудь авторское. А что? Поди, подбери! Этот человек, как никто, мог отличить слово от фальши. Меня, помнится, приняли на работу корреспондентом с испытательным сроком. Зашёл я к нему за редакционным заданием, а он:
— Походи по городу, сам поищи.
Вышел в двор, а у здания БТИ мусор, битые кирпичи, ржавая бетономешалка. Иду дальше, глядь: у обочины новый фундамент, тоже превращённый в помойку. Ещё пару таких же точек нашёл. Выяснил в районной администрации, кто, где хозяин, переписал адреса. Дома сидел до утра, ваял материал, чтобы живенько было и с диалогами. Типа хожу по начальственным кабинетам, а они мне наколки дают, где непорядок.
Главный редактор глянул, убрал пару запятых.
— Всё, — сказал. — Испытательный срок закончился. Иди, оформляйся.
За памятником дедушке Ленину, простёршему правую руку в сторону ресторана "Лаба", мы повернули налево, вдоль тенистой аллеи, тянущейся до самого клуба консервного завода. Впрочем, так далеко идти не пришлось. Напротив одноэтажного кирпичного здания с табличкой "Районный отдел народного образования", мы с Иваном Кирилловичем присели на лавочку. Мамка ушла на приём.
— Ну что Саша, — запросто спросил он, — есть у тебя ещё какие-нибудь стихи?
— Есть, — говорю:
По утрам уже не жарко.
Ниже, ниже, над долиной
Опускаются Стожары
Стройным клином журавлиным.
Звезды катятся по травам
И в росе, шипя, сгорают.
Воробьиные оравы
Расшумелись за сараем.
Сквозь открытое окошко
Просыпаясь, я услышал,
Как луна, домашней кошкой,
Соскользнула с мокрой крыши.
— Строгим. — поправил Иван Кириллович. — Клин скорей строгий, чем стройный. Исправь, лучше будет.
Этот стих он уже редактировал и указал на ошибку как тогда, слово в слово.
— Действительно лучше, — в том же духе поддакнул я.
И мысленно затаился. Сейчас, думаю, скажет, что написано пополам с Есениным. Тот же стиль, одушевление неживого. Но Кириллович поломал правила игры:
— Слушай, Саша, как ты смотришь на то, чтобы съездить со мной в Краснодар? — неожиданно предложил он. — Вернее, не только со мной. Будут ещё наши поэты, кого с работы отпустят.
— Не знаю. Как мамка, — осторожно ответил я.
Если честно, ехать никуда не хотелось. Верней, не входило в мои ближайшие планы. Матч реванш на носу, Витька Григорьев стоит над душой, его бы беду разгрести...
— А мамка сказала, как ты, — усмехнулся Иван Кириллович. — Учись, Саша, принимать ответственные решения. Бывают такие дни, от которых зависит твоё будущее. Их очень легко не заметить и пропустить. Тебе сколько?
— Двенадцать.
— Читал "Кондуит и Швамбранию"?
— Конечно читал!
— Тогда я тебе скажу: не каждому доводилось в таком юном возрасте стать участником литературного семинара, который будет вести сам Лев Абрамович Кассиль.
— Кассиль?! Тогда я согласен!
— И не только он. Приедут ещё прозаики и поэты из Москвы, Ленинграда, Воронежа: Евгений Агранович, Лев Куклин, Евгений Титаренко, Марк Кабаков. О них что-нибудь слышал?
— Нет! — поспешно соврал я.
Как минимум, с троими их перечисленных я в прошлой жизни пил водку или выступал на одной сцене. А вот о Евгении Титаренко так и не смог ничего вспомнить, хоть фамилия точно когда-то была на слуху. Мне показалось, что она просто ассоциируется с главным героем фильма "В бой идут одни старики", которого когда-то будет играть Леонид Быков...
Мамка вышла совершенно в другом настроении. Как тогда, на перроне, в синих глазах зажглись золотые звёздочки.
— Вас можно поздравить? — догадался Иван Кириллович.
— Да, всё хорошо.
— Так что мы будем решать по поводу вашего мальчика? Он говорит, что согласен.
Мамка всплеснула руками и с вызовом глянула прямо в лицо моего будущего работодателя:
— Послушайте, — с сарказмом сказала она, — неужели вы думаете, что у него это серьёзно?!
— Это очень серьёзно, — грустно ответил главный редактор Клочко. — В его возрасте такие стихи не пишут.
Мне кажется, это была самая долгая пауза в моей жизни. Где-то за углом на Садовой, где компактно селилось высшее городское начальство, громыхала телега. Над крышею главпочтамта нарезал мёртвые петли мохноногий турман. Я насчитал десять, пока дело не сдвинулось с мёртвой точки:
— Ну, хорошо, — наконец-то сдалась мамка. — Я согласна, но под вашу ответственность. Значит, завтра в восемь утра?
— Да! — просиял Кириллович.
По пути к автобусной остановке, взрослые решали технические вопросы. Что с собой брать? Как одеться? В этом плане детство — золотая пора, когда обо всём думают за тебя.
На том распрощались. Довольный собой, редактор закосолапил назад, туда, где мы его подобрали. Толпа разомкнулась, сомкнулась и только синяя шляпа, как поплавок, который ведёт крупная рыба, какое-то время обозначала его нахождение.
Близился обеденный час. Очередь на остановке была такой, что не протолкнуться. Старушки, расторговавшиеся на рынке, старики с сабельными шрамами на лице. Здесь же толкалась дурочка Рая в сатиновых шароварах и красной цветастой рубашке с закатанными рукавами. Наверное, ходила в кино на "Кавказскую пленницу".
Мамка глянула на всё это буйство красок:
— Пойдём-ка, сынок, пешком, — как я успел заметить, она уже не хромала.
Проезжая часть была отгорожена от автобусной остановки высокими поручнями из железных дюймовых труб, окрашенных в жёлтый цвет. Пришлось возвращаться назад к перекрёстку, откуда до нашего дома всё прямо и прямо.
Шли по проезжей части. С правой стороны от дороги рабочие клали тротуарную плитку. По цвету она мало чем отличалась от тех образцов, что показывал дядька Петро, но была более крупной и явно фабричной, с рисунком в тетрадную клеточку. Да столько ему и за месяц не наскирдовать! Пыхтел бензиновый генератор. Гулко стучала электротрамбовка, очень похожая на мою, но не моя.
Мамка больше не держала меня за руку, не ускоряла шаг. И я за ней поспевал без перехода на короткие перебежки. Всё порывался спросить, не попадались ли ей книги писателя или поэта Евгения Титаренко, но так и не смог вставить никакой отсебятины в долгом потоке встречных вопросов. Началось, как обычно, с наезда:
— Почему я должна узнавать последней, что мой сын пишет стихи?
— Так все сейчас пишут, — не моргнув глазом, ответил я. — Вон Олька Печорина поэму про Ленина сочинила. 22 апреля всей школой стояли, слушали. Откуда мне было знать, что получается хорошо?
— А матери своей ты мог бы что-нибудь прочитать?
— Когда?!
— Да хоть сейчас! А мог бы и раньше в письме выслать.
Тут я конечно неправ. Мамка бережно относилась к детским удачам своих сыновей. Хранила рисунки, школьные дневники и тетрадки, поделки, что мы с Серёгой дарили ей на 8 марта. Если б не за плечами взрослая жизнь, у меня бы и в мыслях не было утаить от неё хоть что-нибудь из написанного. Сам бы прибежал и принёс.
К моему удивлению, про зайца ей очень понравилось. Она даже засмеялась:
— Не ездил ты на коляске. На руках приходилось носить. Было кому. Ты в два годика уже пел: "Тамино, тамино, кто-то свистнул бутылкой в окно". То ли придумал сам, то ли у кого-то подслушал? Песня тогда была модная "Домино"...
Потом потихонечку, исподволь, мамка переключилась на нашу школу. Её интересовало всё, что я знаю о преподавателях, учебном процессе и конкретно Илье Григорьевиче.
Я перешёл к его личности, когда мы уже подошли к магазину при Тарном заводе. Только хотел сказать что он "тоже когда-то был лётчиком", но бог миловал, не успел, а то бы мамка расстроилась. Смотрю, по ступенькам спускается наш Небуло и на меня смотрит. Лёгок блин на помине. Он тут недалеко в двухэтажном доме живёт. Шёл, наверное, на обед, а по пути заглянул за хлебом. Нас увидел, образовался. На моё "здрасьте" кивнул головой, а перед мамкой
приподнял шляпу:
— А это, как я понимаю, наш новый преподаватель истории? Документы с собой?
* * *
Так и не довелось Илье Григорьевичу во время пообедать. Взял он мамку под ручку и попылили они по своим школьным делам. А я на другую сторону перешёл. Своих дел полно.
Иду, а навстречу тот самый снайпер, что Витьке Григорьеву из рогатки в лоб закатил. Куда-то падла целенаправленно чешет. Это метрах в двадцати от того места, где я последний раз видел Лепёху. Там большие акации вдоль тропинки растут, а на нижних ветвях воробьи прячутся во время жары. Хоть бы переоделся. Глядишь, я бы его не угадал. Тропинка узкая, двоим можно разойтись только впритирку, если кто-то из них повернётся бочком. Кругом мочаки свекольным соком воняют. Нескоро укладчики плитки сюда доберутся.
Скользнул снайпер по мне оценивающим взглядом. Мол, много вас по улицам ходят. Может, в кого стрелял, всех разве запомнишь? Но вижу по роже, что не в жилу ему подрывать свой авторитет, под хмыря в костюмчике прогибаться.
А мы люди не гордые. Посторонился чуток, руки опустил, жду.
Вот честно скажу, не было у меня злости на этого пацана за то, что Витька проучил. Вёл бы себя по-человечески, отделался бы парой подсрачников. Так нет, увидел, что я пасанул, по блатному зачимчиковал, типа больше никуда не торопится. Лыбится, падла, упивается своим превосходством. А чтоб я его ещё больше боялся и уважал, напевает себе под нос: "Канает мент, с досады ливеруя, как щипачи втыкают на ремне, он хочет фреера подкремзать наментуя, да кабы шнифт не выстеклили мне..."
Не стал я ему говорить "защищайтесь, сударь!" Он ведь Витька без предупреждения сделал. Подкремзал ему с разворота под дых, а когда задохнулся, левым хуком отправил на лежбище в мочаки. А чтобы спокойно спал по ночам и сомненья его не мучили, коротко пояснил:
— Это тебе, сука, за то, что кенту моему на железнодорожном вокзале гулю подвесил. Ещё раз такое увижу, выстеклю шнифт. —
И рогатку забрал.
* * *
Пришёл домой, бабушка ох да ах: "Да бедный ты мой внучок! Да как похудел! Да чем тебя там кормили?!" Как будто вчера о том же самом не спрашивала.
Нормально кормили! Во всяком случае, лучше того, что я себе сам на старости лет готовил. Вслух конечно этого не сказал. Сел за стол, вчерашний борщец мечу, сопаткою шмыгаю. Типа да, бедный я и несчастный. Повару возражать, последнее дело.
Второе и третье было диетическим: мой любимый молочный суп с настоящими макаронами и бабушкина "закваска" с корочкой белого хлеба, густо намазанного топлёным сливочным маслом. Мамка с Камчатки трёхлитровый баллон привезла. У нас это дело только на рынке у частников можно купить, и то самодельное.
— Витька Григорьев раза четыре уже приходил, — только Елена Акимовна это произнесла, мой корефан в голос зауркал.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
