|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
По пробуждении я принялся изучать своё новое ПМЖ. За ночь помещения дворца сильно выстудились, и было довольно зябко. В слабом, мерцающем свете зажжённой лучины, облачился в верхнюю одежду при неизменно назойливой помощи своих теней в облике дворян. Посмотрел в окошко и ... ничего не увидел. И без того мутная слюда была покрыта белым, непроглядным слоем изморози. Сопровождаемый дворянами, вышел на гульбище — местный аналог балкона. Здесь, прохаживаясь, дежурила пара порядком задубевших на холоде дружинников. При моём появлении они поздоровались, склонив головы.
Подойдя к краю гульбища и облокотившись на парапет, я стал рассматривать окружающий детинец пейзаж. В свете яркой луны и озарившегося восходящем солнцем морозного неба я долго вглядывался в заснеженные крыши княжеского подворья и других виднеющихся за ним построек. Дальше, восточнее, был виден Пятницкий острог, Торг, являющейся по совместительству ещё и главной вечевой площадью города. Рядом с ними вырастали дубовые крепостные стены и башни, за которыми медленно просыпался окольный город. Отсюда были видны только верхние этажи домов, крыши и купола церквей. А с противоположенной стороны Торг подпирали речные причалы, обрамляющие берег блестящего, скованного льдом Днепра. Сам теремной храм, дворец, многие другие жилые и хозяйственные постройки были окружены мощной дубовой оградой с могучими воротами.
Неожиданно появился слегка помятый, но зато охмелённый Перемога. По моей просьбе провёл экскурсию по терему. Первый этаж начинался с сеней — большой горницы. Здесь, на своих постах, стояли дежурившие круглосуточно княжьи гридни. От сеней налево тянулся узкий переход в княжью трапезную. Направо — еще один переход, по обе стороны которого шли двери множества светлиц, в которых сейчас похрапывали утомлённые застольем гридни, в основном из числа командного состава. Рядовые дружинники размещались в стоявшей на особицу Дружинной избе.
На второй ярус терема вела широкая лестница, в конце которой находилась Людная палата. В палате было несколько дверей — справа и слева. Дверь слева вела в светлицы княгини, ныне занятые женской частью терема. Здесь же располагалась и моё место обиталища. Правое крыло помещения, со всеми комнатами, занимал князь и его самые доверенные слуги.
Кроме жилых помещений (многие жилые срубные клети были встроены прямо в крепостную стену, окружающую детинец) имелись различные хозяйственные постройки: кладовые, зерновые ямы, амбары, ледники, погреба, медуши. В них хранились зерно, мясо, мёд, вино, овощи, а в княжьих кузнях хранились и изготовлялись изделия из металла. Плюс к этому, помимо многих десятков людей — от холопов до дружинников, княжий двор отягощала и иная живность — скотницы с коровами, козами, курами и т.п. и конюшни, способные вмещать три сотни коней. По-сути, княжий двор был целым городом в городе.
— Княжич, — за спиной я услышал знакомый голос 'конюшего' Борислава, — в церковь, на службу надоть идти! Князь тебя кличет!
Изяслава Мстиславича я встретил в тёплой, точнее говоря еле тёплой компании, его вчерашних вельможных собутыльников. Прихватив меня за руку, кряхтя и пошатываясь, князь вместе со своими ближниками проследовали по крытым деревянным переходам, направился в дворцовую церковь Михаила Архангела, или, ещё по-иному её именовали Свирской церковью.
Внутри церкви, на уровне окон второго этажа находился балкон для знати. Вернее этот балкон правильнее называть 'хоры' или по-древнерусски 'полати' (синонимы балкон, галерея, настил) — в архитектуре это верхняя открытая галерея или балкон внутри церкви (обычно на уровне второго этажа). В западноевропейских храмах на хорах обычно размещались музыканты, певчие, орган. В православных церквях хоры имели гораздо более широкий набор функций, на них могли располагаться как клирос, так и приделы, подсобные помещения. В дворовых или, иначе говоря 'вотчинных' храмах, подобно этой церкви Михаила Архангела, хоры предназначались для представителей княжеского рода и высших слоев общества.
Весь молебен, стараясь дышать через раз, по причине соседства с 'благоухающей' компанией я рассматривал на стенах иконы, обильно украшенные (подумать только!!!), золотом, серебром, жемчугом и другими драгоценными камнями! Также стены были украшены темперной росписью и фресками.
По окончании службы, чуть не задохнувшись от ядрёного перегара, я всё-таки нашёл в себе силы продолжить прерванное исследование своего нового ПМЖ. При помощи добровольных помощников, в лице местных бородатых и долгогривых церковнослужащих, я довольно-таки основательно ознакомился с этим дворцовым храмом. Он был построен по указанию Давыда Ростиславича, князя Смоленского во время его правления в 1180-1197 годы. Как оказалось, здание имело нетипичную для православных храмов этого времени "романскую" архитектуру — храм был четырёхстолпный. Конструкция — четырехгранная башня с тремя высокими пристройками. Фундамент — в основе валуны, уложенные без раствора в вырытую в песке траншею на глиняное основание, поверх валунов выложена кладка из плинф на растворе. Материал стен — плинфа, скреплённый известковым раствором. Нижняя часть стен была присыпана песком. Снаружи на стенах присутствовали рельефные кресты и декоративные арки над окнами и дверьми, а также расписные орнаменты.
Отдельно от княжеского двора, у Чуриловского причала, наличествовали княжеские мастерские. Из Зароя выехали и сменили место жительства обслуживающий персонал (домашние или дворовые холопы) и ремесленники, пополнив число обитателей княжеской резиденции. На подворье обнаружились живыми и невредимыми, к моей радости, княжеские ремесленники-холопы — кузнецы, специализирующиеся на производстве вооружений и доспехов.
Из стен княжьего дворца, при помощи здесь же обретавшего чиновного люда, проистекало управление целым княжеством с его городами и сёлами/погостами.
Рядом с дворцовым комплексом то там, то здесь были разбросаны защищённые мощным дубовым тыном дворы-усадьбы других смоленских князей Ростиславичей и некоторых худородных бояр и купцов (знатные вельможи предпочитали селиться за стенами окольного города). Впрочем, сейчас, рядом с княжеским дворцом, никого из князей Ростиславичей не наблюдалось (из-за мора и переворотов князья разъехались, как говорится, от греха подальше, по своим наследственным уделам)
На следующий день мы вместе с князем в неизменном сопровождении толпы свитских бояр, слуг и не менее многочисленных дружинных командиров направились на правый берег Днепра, в так называемое Заднепровье, обследовать Ильинский/Городенский конец (Заднепровский острог), где располагалась вторая княжеская резиденция.
Второй действующий княжий двор находился на берегу речки Городянки у церкви Петра и Павла (Петропавловская церковь). Церковь соединялась 'гульбищами' со вторым этажом огромного деревянного дворца.
Как и следовало ожидать, первым делом, сразу по приезду в Заднепровский дворец, мы, вместе с князем и его ближниками, героически отстояли на хорах Петропавловской церкви многочасовой торжественный молебен. Главный городской Успенский собор князем и его семьёй традиционно посещался лишь по большим религиозным праздникам (вроде Рождества, Пасхи). Церковную службу вёл сам глава Петропавловской церкви отец Арсений.
Петропавловская церковь была возведена во времена правления (1125-60 гг.) смоленского князя Ростислава Мстиславича, внука Владимира Мономаха. Церковь лично освятил первый смоленский епископ Мануил. С архитектурной точки зрения церковь Петра и Павла представляла собой классический одноглавый крестово-купольный четырехстолпный храм с примыкающими тремя высокими апсидами и главой на массивном 12-гранном барабане, опирающемся на квадратный постамент. Внутри церковь была украшена красивыми разноцветными фресками и процарапанными надписями-граффити, некоторые из которых принадлежали князю Ростиславу Мстиславичу — строителю храма.
Построена Петропавловская церковь, как и большинство церквей этого времени, из узких глиняных кирпичей — плинфы, скрепленной известковым раствором. В фундаменте были заложены булыжники на глине. Наружная декоративная отделка строения была достаточно скромна и аскетична. Она выражалась лишь в поясе небольших арок, вертикальных выступах в виде лопаток и пилястр, а так же полуколонн.
По окончании молебна, следуя недавно приобретённому обычаю, я изучил и облазил всё подворье. На территории Городенской княжеской резиденции во множестве присутствовали хозяйственные постройки: хлев, амбары, погреба, а также хранилось несколько сотен стогов сена, для обеспечения припасом многочисленной дружинной конницы. В этот же 'Заднепровский', правобережный двор свозились и все натуральные дани — сани битком набитые рыбой и 'головами' воска.
Затем, ближе к вечеру, под моим присмотром, слугами была убрана и приведена в приемлемое состояние моя здешняя опочивальня. Она мне, кстати говоря, очень понравилась. Мои здешние хоромы состояли из двух небольших комнат: Передняя (Сени), Комната (впоследствии служила кабинетом). И потом, когда я несколько позже переехал сюда на ПМЖ, я мог спокойно выбираться из своей комнаты, следуя до домовой церкви не выходя при этом на улицу, двигаясь переходами через ныне пустующие женские хоромы, предназначенные княгине и детям.
Сегодня я ещё успел перед сном, естественно вместе со своими дворянами (куда уж без них!), посетить топившуюся по-чёрному баню! Но к своему не малому разочарованию, там я не столько вымылся, сколько перепачкался золой (мыла-то не было, поэтому натирались смесью золы с песком). Тем не менее, впечатлений и в этот день я поднабрался под завязку, поэтому завалился спать без задних ног.
Через несколько дней шумной толпой мы вернулись из Заднепровья обратно в Свирский дворец, считающейся в здешней дворцовой иерархии главным.
Духовник Изяслава Мстиславича, что теперь вновь стал служить при домовой (дворской) церкви Архангела Михаила отец Варламий, как уже говорилось, по совместительству был ещё и моим духовным отцом. При общении с ним я не столько исповедовался в грехах своих тяжкий (таких как чревоугодие, зависть и в том же роде, при этом ни поминая ни словом о реальных психика-душевных проблемах), сколько изучал латинский с греческим. Особенно тяжело, по понятным причинам, мне давался греческий. Хорошо хоть, что значения очень многих греческих слов мне раньше были известны — аристократия, архив и т.п. И даже, о ужас, я 'по старой памяти' занялся новым словообразованием, придумав, например, непонятное на непросвещённый взгляд, словосочетание 'баллистика'.
В общем, с Варламием мы занимались своим привычным чередом, заведённым ещё в Зарое. При этом я, по мнению Варламия, во всех науках прогрессировал на удивление быстрыми темпами. Он даже признался князю, что уже скоро не будет знать, чему ещё княжича учить! Ну, да у меня по этому поводу имелись собственные мысли, которые я намеривался в ближайшее время реализовать на практике. А у Варламия, кроме языков, мне уже, действительно, не чему было учиться!
А вообще, Смоленск сейчас являл собой, довольно печальное зрелище. Народное столпотворение, по поводу появления нового-старого князя Изяслава Мстиславича, в первый день нашего приезда, создавшее у меня ложную иллюзию многолюдности столицы, рассеялась, как дым, в первые же мои выезды в город. Так неприглядно на столице сказывались последствия многолетнего голода от неурожаев и морового поветрия — обезобразившие и опустошившие некогда величественный и один из самых крупнейших городов Руси.
Главная городская рыночная площадь — или просто Торг, совмещённый с бревенчатой речной пристанью, выполнял ещё и функции места сбора общегородских вечевых собраний. Сейчас же, когда я её медленно пересекал площадь верхом на коне, в компании Перемоги и нескольких гридней, моему взгляду открывалась совсем не радостная картина запустения. Торговые ряды, окружавшие полукругом площадь, почти не функционировали. Прогнившие, растрёпанные лавки, с сорванными дверями, понуро стояли нараспашку, являя всем прохожим свои пустые, чёрные зева. Вялая торговля велась лишь с двух десятков лавок из более чем сотни наличествующих. По рынку бесцельно, еле волоча ноги, бродили какие-то невзрачные личности, кучкуясь и переговариваясь о чём-то друг с другом.
Общая обстановка была совсем унылая. Не было слышно ни смеха, ни детских криков, ни громких, зазывающих призывов купцов, ни азартного, до ожесточения торга, неизменно возникающего между покупателем и продавцом. Лишь где-то на периферии сознания слышалось жалобное мычание коров и недовольное, нервное похрюкивание свиней. Перемога тоже услышал эти звуки.
— Должно быть, животинку сюда на продажу, али на убой пригнали. Слышишь, княжич, из хлевов ветер доносит?
Я молча кивнул наставнику, переведя взгляд на здоровавшихся со мной монастырских чернецов Смядынского монастыря, уверенно рассекающих по улице в своих чёрных балахонах.
— Видать с монастыря скотину пригнали! — тихо проворчал Перемога, когда мы разминулись со стайкой монахов. — Точно! Мычат от монастырских амбаров, — ещё раз прислушавшись, сделал он однозначный вывод.
"Кому война, а кому мать родна" только и подумалось мне, но вслух ничего не ответил. Я смотрел на полоску серого неба, незаметно сливавшуюся с грязным, лежалым снегом. И всё это на фоне покосившихся, чёрных от времени зданий, оккупированных, вольготно усевшимися на заборы и коньки крыш стаями каркающего воронья. Мрак, одним словом!
Поблуждав так по городу, в сгущающихся сумерках, мы повернули своих коней на выезд из этой обители скорби и печали. У Изяслава Мстиславича на подворье было куда как живей и веселее — сделал я однозначный вывод.
На седьмой день моего пребывания в Смоленске, распорядок дня в основном вернулся на круги своя, в привычную, ещё по жизни в изгнании, в Зарое, колею. Этому не очень приятному для меня обстоятельству, весьма поспособствовал приставленный к моей особе пестун Перемога. Дело он своё знал, поблажек почти не давал, вот и сейчас Перемога инструктировал своего главного подопечного.
— Не так княжич, смотри на меня, как надо, — говорил пестун, чьё тело уже принимало боевое положение, — движения делай мягше, и локоть правой руки сильно вверх не задирай. Следуя этим не сложным инструкциям, я отпустил натянутую тетиву, стрела глубоко вошла в тело полуметровой круглой мишени.
— Хватит дядька, сам видишь, в мишень я попадаю, давай лучше меня на мечах по-обучай. — Учиться стрелять из лука было, откровенно лень, особенно в свете вынашиваемых мной планов по изготовлению арбалетов и ружей.
— Верно, попадаешь, — согласился Перемога, — но до настоящего лучника тебе ещё лет пять ежедневно заниматься стрельбой надоть. Тогда с такого расстояния будешь не в чурбак попадать, а в самый глаз белки. А мечами после обеда займёмся!
— Некогда будет. После обеда уеду по делам! Так, что давай, напоследок на мечах разомнёмся.
— Дела, дела, — передразнил Перемога княжича, — дела твои должны быть в ратном учении токмо!
— Перемога, не забывай, что я не только воин, но и князь, — парировал я возражения дядьки-пестуна, — а князьям надо уметь не столько в беличий глаз попадать, сколько разумно управлять своими людьми. Так, что не бурчи!
— Куда ты хоть собрался? Князь, кстати, тебя отпущал? — недовольно сверкнул глазами наставник.
— Отец знает. Кузнецу хочу самострел особый заказать.
— Тьфу, — от досады сплюнул Перемога, — на кой ляд он тебе нужён? Ежели ты был бы косоруким неумёхой, то да, а так лук во всех делах ратных для тебя и лучше и сподручней будет, особливо верхом на коне.
— Скажи ка мне, дядька, — спросил я, хитро прищурив глаза, — а ты закованного в добрую броню воина стрелой сможешь пробить?
— Насовсем краткое время оглушить, сбить с ног, нутро чутка отбить, — то да, — рассуждал Перемога, — если броня на самом деле добрая, то пробить её стрелой можно, если только совсем в упор стрелять, и то, как повезёт.
'— Правильно, — подумал я, — особенно если учесть, что в наконечниках стрел редко используют закалённую сталь, а в основном мягкое железо'
— А мой самострельный болт пробьёт, — продолжил я пикировку, — потому как его сила натяжения много выше, чем у лука.
— А вот тут ты княжич, — хитро улыбнулся Перемога, — не совсем прав, поэтому я и говорю, что учиться тебе надо, стрелой в глаз белки попадать. А нужда будет, так тому же рыцарю в глаз иль другую бездоспешную щель, как той белки, всадишь. И никакой самострел тебе не надоть будет! — сказал пестун и с торжеством посмотрел на меня.
— Так, самострел я буду делать много мощней нынешних, — я говорил тоном человека, абсолютно уверенного в своих словах, — а во-вторых, ими можно будет вооружить ополченцев, ведь мало кто из них хорошо луком владеет, а самострел в самый раз им придётся. Бьёт мощнее лука, а обучиться стрельбе за день можно.
— Ну, — Перемога почесал затылок, — коли так, то да ..., хотя с другой стороны, не особо хорошо выйти может.
— Ты это о чём? — спросил я у засомневавшегося пестуна.
— Опаска меня берёт. Самострелы смердам выдавать ... о таком я ещё и не слыхивал. Хотя, — Перемога махнул рукой, — сколько энтих самострелов будет, несколько десятков погоды на бранном поле не сделают! По разу пульнуть успеют, десяток воев завалят, а потом за топоры, как привыкли, схватятся. — Тут он опять задумался. — Но, урон лишний самострелы врагу нанесут. А в битвах пустяков не бывает, потерять в начале боя десяток добрых воев для супротивника, может уже через час стать той не хватающей для победы последней каплей. Так, что, дело ты задумал верное, одобряю.
'Да ты, дядька прям философ, знал бы ты ещё, что арбалеты будут, по моим планам исчисляться не десятками, а сотнями. И в ополченцы я планирую брать не взбалмошных вечевых горожан, а самых распоследних крестьян и холопов. Только бы производства запустить, да деньжатами разжиться' — подумал я, но не стал озвучивать столь крамольные мысли, согласился пестун со мной, вот и ладно.
Не успел я расстрелять из своей тули все стрелы, как самые пронырливые, тренирующиеся вместе со мной 'дворяне', тут же побежали к мишени и быстро принялись выдёргивать стрелы, видать соревновались, кто больше стрел княжичу принесёт.
Далеко идти, чтобы заказать изготовление арбалета не требовалось. Князь имел собственную кузню с домницей и лучших мастеров. Я по вышеозначенному вопросу обладал, главным образом, лишь теоретическими знаниями, но сдаваться не собирался. Пошли вместе с Перемогой, никого из дворян с собой брать не стал, чтобы не создавать излишней сутолоки и шума.
Если с устройством ложа мы разобрались довольно быстро (винтовочной формы, с эргономичным прикладом), то с замком и воротом случился полный завал.
— Впервые слышу, чтобы на самострелах дуги из уклада (стали) делались?! — воскликнул удивлённый Перемога. — Составная дуга из дерева и рога, как у луков, то да, есть такое, а из уклада ... — растерянно взревел Перемога, а находящиеся рядом мастера согласно поддакивали.
— Кроме того, из железа будем делать несущую часть ложа, а также натяжной реечно-редукторный ворот — бодро заявил я, чем окончательно добил всех присутствующих при разговоре.
— А чьи, княжич, мне прикажешь укладные мечи на дуги к самострелу переводить? Ты, Изяславич, верно не знаешь, чтобы хороший меч из уклада выковать нужно дорогое немецкое железо не один день перековывать?! — возмущённо вопрошал старший кузнец.
Я на краткий миг задумался, вспоминая самую простую из известных мне технологий получения стали, а потом выдал.
— Точных пропорций не знаю, но попробуй смешать чугун ... э ... вы вроде его 'свиное железо' называете, и за ненадобностью, если оно в горне образуется, вместе со шлаком выбрасываете. — Когда все разобрались, о чём идёт речь я продолжил.
— Так вот, чугун надо с мягким кричным железом переплавить, в запечатанных горшках, без доступа воздуха. Хотя в следующий раз можно будет попробовать вовсе обойтись без чугуна, должно хватить и простой железной крицы. Надо будет и так и этак испытать. Так вот, очень важно добавить в горшок известь — для удаления из металла вредных серных и других примесей. Глину горшечную надо использовать огнестойкую, керамическую. Правда, чтобы чугун расплавился и закипел, вам придётся попотеть, ему жара надо больше, чем железу для расплавки.
— Уголь в горшок кинуть?
— Не надо, нам хватит и частиц угля, содержащихся в дыму! Достаточно будет, если вы просто горшок будете обжигать в угле. В начале разогрева крышку тигля можно держать открытой, но как только его содержимое (железо или железо/чугун) начнёт плавиться, горшок нужно будет плотно закупорить, а то от переизбытка угольного дыма мы вместо уклада получим чугун!
Как я впоследствии убедился, на Руси не знали и не применяли тигельного способа получения стали. Не встретился мне и способ цементации (т.е. науглероживание поверхности или всей массы железного изделия), если не считать закалки клинка в крови животных.
Железо получали в сыродутной печи (или в домнице), смешав и переплавив древесный уголь и руду. Полученную железную крицу помещали в кузнечный горн и засыпали углём. При нагреве происходило науглероживание железа, в определённый момент кузнец вынимая крицу и охлаждал её в воде или снегу. Сталистая поверхность крицы получала закалку и становилась хрупкой, кузнец оббивал её молотом, при этом сталистые чешуйки отлетали от корки крицы. Их собирали и повторяли операцию, пока вся крица не закончится, превратясь в стальные пластинки. Затем эти пластинки обычным способом сваривают между собой. Так, долго и трудно, с огромным расходом материалов, получалась сварочная сталь (уклад).
— Хм ... попробуем спытать, — неуверенно пробубнил старший кузнец. — Придётся особую горшечную печь (тигельную) для этого сложить.
Тут же все присутствующие разом принялись обсуждать идею княжича, позабыв, для чего они вообще здесь собрались. Появились гончары и приутихшее было обсуждение, разгорелось с новой силой. Как мог я описывал знакомый мне лишь теоретически процесс тигельной плавки стали. Начали раздаваться вопросы, откуда это княжичу известно, но я ничего определённого ответить не мог, дескать, предполагаю, что так надо и всё! При этом, всё время, вставляя волшебное слово 'логика'. Говорильня продолжалась бы ещё долго, но при помощи Перемоги порядок вскоре был восстановлен, и вновь я был атакован вопросами, теперь уже касающиеся устройства арбалета.
— А запирающий тетиву замок, зачем железный делать, из ясеня ведь проще выйдет?
— А выдержит ли он давление тетивы в два — три десятка пудов, а? — подначил мастера.
— А на шо, такая тугая нужна? Ведь самострел мы делаем не крепостной?
— А тех же рыцарей немецких на поле боя ты каким х...ем останавливать будешь? — закричал я, войдя в раж, окончательно озверев от мастеров. — Сказано вам уклад и железо, значит из того и делайте! Самострел сначала можно и нужно целиком из дерева выточить, поупражняться со всеми его новыми, диковинными устройствами, а уж потом всё в металл перевести. Ясно?!
Перемога неожиданно поддержал своего воспитанника:
— Что олухи молчите? Как княжич объясняет, так и делайте!
Мастера сразу потеряли все свои доводы для возражений, и наконец приступили к более предметному разговору.
— Тетива должна будет накладываться на роликовый замок. — Пришлось пояснить мастерам свой рисунок на бересте.
Тут же, ожидаемо раздалось: — Что такое ролик?
— Он походит на колесико, вот оно показано на рисунке. Его вам надо будет в действующем самостреле изготовить из уклада. Как вы видите, — я водил пальцем по своему рисунку, — ролик имеет спереди выступ для тетивы, а с обратной стороны упор для шептала, удерживающего ролик от проворачивания под действием натянутой тетивы. Ролик надо посадить на металлическую ось и с двух сторон ось хорошо закрепить, чтобы ролик под напряжением не выскочил из гнезда, и в то же время, мог бы в гнезде свободно проворачиваться на оси.
По ходу разговора выяснилось, что княжеская кузница самостоятельно может и не справиться, необходимо привлекать сторонних мастеров-замочников (для выделки тех же пружин), а также мастеров-серебряников (ювелиров) — для производства мелких деталей.
'Производственное совещание', но уже с привлечением посадских мастеров было перенесено на следующий день. Я, как мог, объяснял устройство относительно простого и в тоже время очень надёжного замка. Ещё больше вопросов возникло по устройству ворота: он работал по принципу домкрата, представляя собой реечную гребёнку, по которой при вращении двигался редуктор. Но кое-как, с Божьей помощью и какой-то матери, со всем более-менее разобрались, мастерам были розданы задания.
На следующей день я опять направился в кузню. Местный пролетариат меня встретил настороженными взглядами, не зная, что нового выкинет юный княжич. Их потаённые ожидания в полной мере подтвердились. Недолго я смог спокойно наблюдать за ручной проковкой. Некоторое время я размышлял, как механизировать работу молотобойцев. Прикинув, что мастерить ворот на конной тяге дело слишком долгое, я решил остановиться на простом блоке. Дождавшись окончания расковки слитка я позвал кузнецов в сени, те было принялись в очередной раз обсуждать устройство арбалета, но я их разглагольствования пресёк на корню новым откровением.
— Придумал я, как можно молотить большим весом, прилагая при этом меньшую силу. — В этот момент стоило увидеть вытянувшиеся от удивления лица окружающих. Вглядевшись в них и не заметив во взглядах явного скепсиса я, вооружившись щепками, принялся объяснять свою немудрённую задумку. — В качестве молота послужит тяжёлая чугунная болванка, подвешенная при помощи ремней на деревянных блоках. Удар таким молотом будет получаться сильней не только из-за тяжёлого веса болванки, но и за счёт большей высоты подъёма.
— Только бить такой подвесной молот реже будет, — первым очнулся посадский кузнец, быстро уловивший суть предложенной мною простейшей механизации.
— Зато удары будут много мощнее, а потому лучше будут из железа шлак выгонять, — тут же нашёлся я что ответить. — Делов-то, тьфу! Найти брёвна, ошкурить их, установить под потолком в ячейках, чтобы могли вращаться, пропустить между ними ремень, отлить болванку потяжелее — и готово! За пару дней управитесь!
— Мысля княжич у тебя интересная! — согласился кузнец, — приспособы для ентого дела не больно хитрые, должно всё получиться! Пару дней, не пару, но за седмицу точно всё сладим!
Забегая вперёд, скажу, что только через пол года (!!!), несмотря на моё страстное желание подогнать этот процесс, арбалет, или по-здешнему самострел, наконец-то был изготовлен и готов к применению. Как говорится, если долго мучиться, то, что ни будь получится. Вот его некоторые ТТД:
Выполненный в металле ворот вышел довольно тяжёлым — порядка 3 кг. Хотя при вращении рукояти и требовалось малое усилие, но сам процесс натяжения тетивы до запорного механизма занимал около 20 — 30 сек., что, следовательно, обеспечивало скорострельность до 3-х выстрелов в минуту. Стальные дуги были длиной около 50 см. и вывернуты наизнанку (в противоположную от стрелка сторону), что увеличивало ход тетивы и уменьшало габариты. Вес болта — 70 г., длинна — 30 см., наконечник — четырёхгранный, древко болта оперено двумя деревянными пластинами. Сила натяжения арбалета не менее 400 кг. (для сравнения: сила натяжения восточного составного лука порядка 40-50 кг.; английского простого лука — до 30 кг.; а мощность современных арбалетов, использующих рычажный взвод типа 'козья нога' или вовсе взводной поясной крюк была в пределах 100-150 кг.). Но опять же, всем этим вооружением нужно уметь ещё правильно пользоваться.
С дистанции до 100 м. болт уверенно пробивал 1,5 мм. стальную пластину (к слову, современный средневековый немецкий арбалет даже миллиметровую стальную пластину не пробивали). Чтобы понять всю убойную мощь получившегося арбалета достаточно сказать, что ныне самый распространённый доспех воина — это кожаное покрытие с железными пластинами толщиной не более 1 мм., либо кольчуга.
Прицельная дальность стрельбы около — 85 м., максимальная — до 250 — 300 м. (в зависимости от погодных условий и рельефа местности). Соответственно и убойная дальность поражения не меньшая.
Численность дружины Изяслава Мстиславича начала расти как на дрожжах, заполняя остававшиеся вакантные места. Терпящие из-за неурядиц убытки смоленские купцы сильно сокращали или же и вовсе распускали свои отряды. На 'Рынок труда' оказались выброшены десятки профессионалов, коих князь по результатам 'собеседований' старался устроить под своей крышей. Благо деньги у него ещё водились. Когда Изяслав Мстиславич в прошлом году в спешке покидал столицу, то успел захватить с собой всю свою великокняжескую казну.
Поэтому я периодически наведывался в Дружинную избу, знакомясь с контингентом новоприбывших. В помещениях было темно. Хорошую иллюминацию здесь устраивали лишь по праздникам, зажигая стенные подсвечники и паникадила, висящие под потолком. Восковые свечи стоили денег и понапрасну их жгли, стараясь обходиться вместо них более дешёвыми эквивалентами — дурно пахнущими сальными свечами, лучинами или смоляными витнями (факелами). В избе, как впрочем, и всегда, царила удушливая атмосфера, что, в общем-то, и неудивительно. Полторы сотни тел в ограниченном, замкнутом пространстве всегда создают удушливую атмосферу. Плюс, не очень приятным ароматам способствовали специфические осветители органического происхождения.
Народ кучковался по кружкам-интересам: два десятка дрыхли на лавках, уставленных вдоль стен, кто-то за огромным дружинным столом играл в зернь, или в кости. Но большинство бодрствующих азартно резалось в домино. Кто автор сего 'изобретения', думаю, пояснять не надо. Делов-то — заказать у плотников деревянных пластинок с выковырянными точками! Князя, вместе с ошивающимися в его обществе более высокопоставленными гриднями и боярами я тоже часто заставал за игрой, набравшей, с моей лёгкой руки, бешеную популярность. Заразительная, вирусная игрушка получилась. Сначала мы с младшими дворянами 'в втихаря' ею забавлялись, потом эта 'зараза' распространилась на взрослых дворян и младшую дружину, а перед отъездом в Смоленск в домино увлечённо играл, наверное, весь городок Зарой.
Находящиеся в должностях от десятника и выше имели в тереме собственные комнатки и закутки. Остальные дружинники обитали в Дружинной избе, весьма похожей на казарму. Первый этаж избы перегородкой был разделена на две части: в одной половине обитали дворяне ('детские' — вольнонаёмные, и 'отроки' — холопы), в другой, более просторной — 'гридни'. Многие старшие дружинники (бояре и командиры), имеющие жильё в городе, постоянно ни в Избе, ни в тереме не жили, появляясь там лишь по делам службы, ну или во внеслужебное время, например, оставаясь переночевать после бурного пира с обильными возлияниями.
После переезда в Смоленск Изяслав Мстиславич слегка реорганизовал свою дружину. Часть дружинников перевёл из младшей дружины ('гридей') в старшую ('бояр'), выдав им жильё в городе, пустующих дворов из-за болезней и голода хватало. А многих дворян, из числа 'детских' (вольнонаёмных), Изяслав Мстиславич перевёл в более престижную категорию — в 'гридней' (в младшую дружину).
Освободившиеся было вакантные места в 'гриднице' долго не пустовали. Ежедневно на княжий двор приходили группки людей, по одному — два человека, желающие записаться ('детские') или запродаться ('отроки') в дворяне. Княжеские гридни проверяли воинские умения соискателей, заворачивая большинство претендентов. Тем не менее, медленно, но верно, Дружинная изба и 'гридница' в тереме заполнялись новобранцами.
Все игроки привстали со своих мест и лёгким поклоном головы поприветствовали моё появление в их обществе. Всё чаще, в последние дни, мне на глаза попадались ранее не известные, новые лица. Я не брезговал подходить к новичкам и знакомиться с ними. Вот и сейчас, за столом сидело два парня, принятых, по всей видимости, вчера на службу. Оба, во все глаза, наблюдали за новой для них игрой, изучая её не сложные правила. Заприметив их ещё издали, я сразу подошёл к ним и поинтересовался.
— Здорово дружинники! Кто такие и откуда будете?
Ответил старший:
— И тебе поздорову Владимир Изяславич. Бывшие купеческие 'дети' (т.е. вольнонаёмные купеческого отряда), два лета служили смоленскому купцу Мытанову, пока он от болезни не преставился. А сами-то мы двуродные братья. Я зовусь Сбыславом.
— А я Елферий — тут же представился второй.
За соседним столом кто-то хрюкнул, раздались смешки.
— Да какой с тебя Елферий?! Еля — и буде тебе!
— Не! Ещё рано ему Елферием зваться! — авторитетно заявил мой старый, Заройский знакомец гридень Клоч, повышенный недавно 'в звании' до десятника.
Я ещё раз окинул взглядом новиков — доходяги да и только! Голодали видать парни!
— Хватит зубоскалить, Клоч! Или ты хоробрствовать вздумал? — откуда-то нарисовался Малк, хоть и оставшейся по-прежнему десятником, но получивший от князя собственное жильё в Окольном городе — Давно ли ты сам гриднем стал?
Клоч замешкался, не зная, что ответить. Уж больно порубленная и неправильно сросшаяся физиономия Малка, да репутация отменного бойца отбивала напрочь, у всякого здравомыслящего человека, желание вступать с ним в дискуссию.
— Княжич, садись с нами сыграешь! — послышалось вполне ожидаемое предложение от Станилы, двадцати четырёх лет от роду, уже в Смоленске перешедшего из категории 'детских' в гридни.
— Забавную игру ты измыслил. Играешь, играешь, и наиграться не можешь!
— Ага! — подтвердил Клоч, — не успеешь оглянуться — и день прошёл!
В это время Избу ввалилась пара десятников, в лице Аржанина и Бронислава. Дружинники их появление практически и не заметили. Дисциплина та ещё!
— Хватит бездельничать! — рыкнул Бронислав.
— Все новики во двор, натаскивать вас будем! — не менее воинственно заявил Аржанин, сведя руки за спиной.
Народ в гриднице потихоньку зашевелился.
— Десяток Твердилы тоже с нами пойдёте, поднимайте свои кости и поживее! — злобно оскалился Малк. — Покажите молодым свои умения, а то совсем скоро жиром зарастёте!
— А сам Твердила где? — поинтересовался молодой гридень Нежка из десятка Твердилы.
— Где-где? На Луне! — заржал во весь голос Бронислав. — У князя в тереме воет, аки волк!
Все присутствующие понимающе заухмылялись. Твердила — это был кадр! Лично я его полностью трезвым ещё ни разу не видел.
Из-за спин гридней откуда-то 'вынырнули' мои 'младшие дворяне'.
— Княжич! — с порога закричал Вториж. — Там, во дворе, тебя барчуки кличут, играть зовут!
— Во что? — с мукой в голосе спросил я.
— Снежная горка подтаяла, снег в лёд обратился. Здорово с ней спускать на салазках стало!
— Не хочу! Без меня обойдётесь! — заявил я тоном, не допускающим возражений.
Вот ещё! Не хватало мне по-дурости промокнуть по такой погоде.
— А ты что будешь делать? — никак не унимался 'меченоша'.
— Пойду в кузню...
— Мы тогда с тобой! — с решительностью в голосе заявил Усташ.
— Как хотите, можете идти с барчуками поиграть, всё равно вас в кузню не пустят, будете у дверей без дела толкаться.
— Ну да! Ну, мы тогда с барчуками за двором поиграем, если что — кликнешь. С тобой будет Усташ.
— Что ты тут раскомандовался!? — со злостью ощерился на Вторижа Усташ. — Или возомнил себя начальным человеком!?
Пикировку приятелей я пропустил мимо ушей, мысли мои переключились на злосчастный арбалет, что пока никак не получалась полностью собрать даже, хотя бы, в деревянном виде.
— Идите уже! Не мешайте играть! — недовольно крикнул на младших дворян кто-то из заядлых игроков — Токмо с толку сбивают! — Пробурчал он, пересчитывая своим толстым пальцем дырочки в выданных ему костяшках домино.
Возвращаясь в терем с кузни, злым как чёрт, натолкнулся на бояр, которых я просто органически не переваривал. Очередное совещание с князем у них, видать, закончилось и теперь они, разодетые, словно попугаи в парчовые шубы, пошитые золотою нитью, в усыпанных жемчугами шапках, с подвешенными на поясах мечами в богатых ножнах, держа в руках посохи, вальяжно выплывали на крыльцо. Пришлось, соблюдая политес, с ними некоторое время расшаркиваться.
В течение первой недели пребывания в Смоленске я сумел изучить рабочий график великого смоленского князя. Он с первых дней устоялся и далее не подвергался существенной ревизии. Если не случалось каких-то экстраординарных событий, вроде грандиозных попоек и выездов на охоту, то распорядок рабочего дня Изяслава Мстиславича выглядел примерно следующим образом.
Большую часть времени 'на рабочем посту' князь проводил в общении с многочисленными смоленскими родовитыми боярами. Они вставали с восходом солнца и дули во дворец. Изяслав Мстиславич в это время, одетый при помощи 'спальников' по заведённой ранее предшественниками традиции, отбывал заутреннюю службу, слушая молитвы своего духовника.
А бояре в это время уже начинали съезжаться во дворец, и по цепочке 'просачивались' в переднюю княжеских хором. Здесь они усаживались по только им ведомому старшинству на лавки, и начинали обсуждать свои дела. Причём отсутствие князя их нисколько не смущало. Такие посиделки проходили по понедельникам, средам и пятницам. Исключение составляли разве, что большие праздники, на которых все отдыхали. Ну что поделать, если ещё нет ни ТВ, ни Интернета, ни газет, а новости, особенно деловым людям, получать откуда-то надо, вот им и приходится посещать 'информационный центр' при княжеском тереме.
Но в первую очередь эти визиты бояр к князю были вызваны тем, что имелся ряд вопросов, решение которых целиком и полностью находилось в компетенции только княжеской власти. Бояре в этих случаях никак не могли действовать ни самостоятельно, ни через Вече, или ещё как-то в обход князя, без его одобрения. Этими животрепещущими проблемами, очень волнующими бояр, были вопросы расширения вотчинных земель, формирование новых погостов, где 'тиунами' и 'волостелями' выступали бы сами бояре-просители, либо их родичи, а также получение иных 'хлебных' должностей.
А должностей таких было прорва! Князь назначает бояр воеводами по городам. Из бояр князь выбирал посадников, ведавших судом в городах княжества. Все тиуны — городские и сельские назначались князем. Тиуны являлись не только управителями княжеского вотчинного хозяйства, но и отправляли судебные обязанности, а также осуществляли чисто полицейские функции, например, тиун на волоке обязанный наблюдать за порядком при погрузочно-разгрузочных работах.
Только таможенники избирались на вече из числа купцов или бояр. Они занимались сбором торговых пошлин, фиксацией ввоза и вывоза товаров с территории княжества. Рядовые сотрудники таможни назывались 'куноёмцы'.
Даже из этого усечённого перечня боярских должностей отправляющих княжескую службу становится понятно, что множество бояр являлась в княжеский дворец ещё и по долгу службы.
Ещё одной, не менее веской причиной частых встреч бояр с князем, составляла группа вопросов, если так можно выразиться — совместной компетенции. Это те вопросы, что не могли быть решены князем самостоятельно, без поддержки общегородского Веча. На нём, хоть и собиралось всё свободное население города, а всё же бояре на этих собраниях, беззастенчиво пользуясь своим влиянием на 'мизинных людей' играли здесь 'первую скрипку'. Как-то всерьёз менять внутренние порядки, издревле заведённые в княжестве, без одобрения вече князь не мог. Он имел право издавать новые постановления, НО (!!!) прежде чем из княжеской канцелярии выйдет какой-нибудь акт, вопрос предварительно обсуждается, разрабатывается и решается на совещании князя с вечем. А ещё 'предварительнее', как показывает здешняя практика, чтобы князю по поднятому им вопросу не осрамиться и не нарваться на отрицательное решение городского вече, лучше заранее подстраховаться и обсудить возникший вопрос в узком кругу, с наиболее влиятельным боярством и епископом.
На дипломатическом поле князь тоже имел ограниченный простор для манёвров. С ним сносятся князья других княжеств, к нему обращаются иноземные правительства и купцы. Он отправляет посольства. Но во всём этом князь участвует не единолично, а вместе с боярами. Бояре подписывали вместе с князем договоры с соседними государями, и подобно князю целовали крест в их выполнении. Также бояре отправляют посольскую службу.
Широки полномочия князя в области судопроизводства, но при условии, что князь, в толковании споров, опирается на соответствующие нормы 'Русской правды'. Князь мог осуществляет судопроизводство лично или через своих чиновников. Присяжные грамоты пишутся от его имени. Но и здесь, опять же, бояре часто привлекались князем для судебных разбирательств, помогая князю выявить истину в судебной тяжбе. А в провинциальных городах княжества судом вообще заведовали местные посадники. Судебные исполнители именовались 'детские'. Они арестовывали виновного, взыскивали долги, выдавали должника 'головой' кредитору. В их пользу шла часть платы с истца.
Помимо светского, существовало ещё и церковное судопроизводство. В Смоленске оно вершилось в епископских палатах, на территории бывшего детинца, в присутствии местной знати, игуменов, приходского духовенства (попов) и черноризцев. На этом судилище мог присутствовать и князь.
Сам суд, что церковный, что княжеский был довольно прост и незатейлив. Церковные или княжеские слуги приводили обвиняемого из мест заключения — городские тюрьмы, 'поруби', 'церковные дома' или монастыри. Затем вели обвиняемого по центральным улицам города, что позволяло горожанам вволю поизмываться — словесными оскорблениями и даже побоями над этим горемыкой. Простой народ набивался в епископальный или княжеский двор, скапливался на окрестных улицах и площадях — количество зрителей напрямую зависело от резонанса данного конкретного дела. Сам судебный процесс не отличался справедливостью и скорее напоминал расправу. Решение по тому или иному делу почти всегда было заранее известно, варьировалась зачастую лишь тяжесть самого наказания. Но в любом случае, последнее слово, в зависимости от юрисдикции суда, оставалось за князем или епископом.
А вообще непосредственно до судов, из-за их коррумпированности и предвзятости, доходило мало дел. Стороны пытались решить все свои разногласия полюбовно или во внесудебной форме разбирательства.
Важной функцией, которую, слава Богу, у князя ещё не успели отнять, была, выражаясь современным языком, регистрация гражданских актов. Князь прикладывал свою печать и скреплял ею коммерческие договора. Это мне в будущем должно пригодиться, существенно облегчив мою деловую активность.
Близкую связь с князем имело и смоленское купечество, оно было, благодаря обширным торговым связям и поездкам за границу, самой информированной частью общества. Смоленское купечество делилось на сотни, из которых каждая имела своего патронального святого, в его честь строилась церковь, бывшая центром торгового товарищества, хранительницей его товаров. Кроме того, за пределами княжества, смоленские гости также могли организовывать общины, как это было сделано в Прибалтике. Во главе этих зарубежных общин стояли сотские, старейшины, к которым прежде всего и следовало обращаться в случае, например, не уплаты гостем долга кредитору.
Церкви при Торговых площадях контролировали все торговые меры (веса, объёма). Образцовые 'весовые капи' для взвешивания товаров хранились в двух местах — в соборе и в католической (латинской) церкви. Наблюдением за взвешиванием товара (мёд, воск, а также золота, серебра и драгоценных изделий) заведовали княжеские 'весцы', за что получали особую пошлину.
Кроме того, князь является предводителем смоленских ополчений, но последние участвуют далеко не во всех княжеских предприятиях, особенно за пределами княжества. В последний раз земские рати Смоленска участвовали в Липецкой битве, в 1216 г. Князь мог двинуть земские ополчения только с согласия веча, кроме того на вече проговаривались и другие организационные моменты, в том числе определялись конечные цели похода. Но и это ещё не всё! Уже в самом походе смоляне могли на месте стоянки организовать вече, и решить, в случае возникновения каких-то непредвиденных обстоятельств, следует ли продолжать начатое военное предприятие, или лучше от него отказаться, или же изменить первоначальные цели похода. Даже казакам такая вольница не снилась! Водить такое, излишне самостоятельное ополчение, куда бы то ни было, мне совсем не улыбалось.
'Тысяцкий', начальствует над смоленскими ополчениями и назначается на свою должность князем, НО (!!!) им не может стать человек из дружины князя, а только член местного смоленского боярства. Ниже его стояли 'сотские', они выбирались самими смолянами. Смоленск делился на концы, представляли их 'конецкие старосты', избираемые на вече.
То есть, так или иначе, а главную военную силу княжества составляло боярство. Смоленские бояре вместе с княжьей дружиной являлись ближайшими советниками князя во всех вопросах военной проблематики.
Но если смоленские бояре, не смотря на всю любовь, питаемую к княжескому терему, всё же проживали у себя дома, то про княжескую дружину — гридней и дворян я промолчу, эти вообще на постоянной основе были у нас 'прописаны'. Ладно, хоть они в основной своей массе были 'военными косточками', не склонными к подковёрным интригам. Получался не дворец — а прямо таки большая коммунальная квартира!
Картина получится не полной, если сюда не будут добавлены многочисленные княжеские слуги. По большей частью фактически они были 'привилегированными холопами', т.е. рабами полностью зависимые от князя, но выполняющие управление от лица князя в его дворцовом хозяйстве, личных уделах и волостях. Такими слугами были, например, 'ключники', 'тиуны' и 'огнищане' — заведовавшие и управлявшие княжеским хозяйством удельными или вотчинными землями. Поэтому реальный "властный вес" таких княжеских "рабов" мог быть поболее многих бояр.
Больше всего беспокойства Изяславу Мстиславичу, да и мне тоже, по нижеизложенным причинам, доставляла боярская 'шобла', через день собирающаяся в княжеском тереме на междусобойчики. Обсудив свои дела, заботы и тревоги, быстро исчерпав все свои 'профессиональные' темы, бояре неизменно переходили к никогда не иссушаемому источнику для интересных разговоров — начинали сплетничать, перемывая косточки себе и другим.
Вот типичный и довольно распространенный меж боярами разговор о личности и повадках княжича, дословно переданный мне Вертаком.
— Что думаешь, о нашем княжиче?
— Странный он какой-то. Не по годам разумный, да только откуда он мог такие разумения взять?
— Я своих сынов грамоте не обучаю, чай не дьяки, а родовые бояре, есть, кому за них на бересте карябать!
— А на нас он глядит так презрительно, будто мы его холопы.
— Ты думаешь презрительно? Мне так кажется, что с еле видимой ухмылкой, да такой, какой он, как я заметил, поглядывает на шутов, да гусляров.
-А ведь твоя, правда! Бог, ведать ему разум затуманил, если над 'наибольшими' людьми насмехается!
— Да ... лучше пускай книги читывает, и про меж себя посмеивается, нам-то что! Не он же наш князь, а будет ли, и когда — Бог ведает!
— Твоя, правда! Поперёд княжича имеются есчо старшие родичи!
После нескольких часов проведённых в тереме, бояре, наконец, разъезжались по домам. Изяслав Мстиславич отдыхал или занимался своими делами, но с первыми ударами колокола к вечерне некоторые из 'отмороженных' бояр могли за какой-либо надобностью заглянуть во дворец и проторчать там до ночи, без передыха работая главным боярским органом — языком. Моими поистине любимыми днями недели стали вторник, четверг, суббота и воскресенье, так как, по давно заведённой традиции, в эти дни бородачи в горлатых шапках принципиально не гостили у князя. Могли объявится в тереме или по персональному приглашению, или, если не дай Бог, случается какое-либо ЧП общегородского масштаба.
Моей скромной персоне бояре уделяли внимание не только на словах, но и на деле. Если со своими дворянами и прочими детьми дружинников (главным образом бастардов, незаконнорожденных), проживающих, как и их отцы, постоянно с князем, я в силу объективных причин общался в круглосуточном режиме, то с детьми смоленских бояр встречаться, ещё не доводилось. Но спустя седмицу с момента моего приезда в Смоленске, бояре исправили это упущение.
После полудня бояре нашли меня в обществе моих дворян-оруженосцев и без лишних разговоров всунули в нашу устоявшуюся компанию своих отпрысков.
Барчуки тусовались во дворе. При моём появлении все низко склонили головы, послышалось:
— Здравствовать тебе, княжич!
— И вам всем не хворать!
Затем прошёлся, знакомясь, по всему этому немалому, шумному скопищу подростков. Барчуки все как на подбор были моими ровесниками (плюс-минус пару лет).
Князь с боярами, присутствующий при нашем знакомстве, с умильной улыбкой на устах, указав мне на сбившихся в кучу барчуков сказал.
— Идите на дворе играйтесь!
Только этого мне не хватало! Кто бы знал, как я 'рад и жажду общения' с этими избалованными, сопливыми юнцами! Но слово князя закон, хочешь — не хочешь, а придётся с ними развлекаться. Вместе со своими дворянами, я первым делом перезнакомился с молодой боярской порослью, стараясь запомнить их имена. Как оказалось, с некоторыми я был ранее знаком, вернее бывший хозяин теперь уже моего тела. От барчуков не укрылось то обстоятельство, что я никого из них совсем не помню. То-то будет теперь пересудов у родителей этих великосветских малолеток! Да и пускай языки мозолят! Им не привыкать!
Лучше всего людей сближает какая-либо совместная деятельность, детей и подростков — прежде всего игры. Но у местных с фантазией было туго, из коллективных игр, кроме догонялок и пряток они ни во что более не играли. Не долго думая сыграть я с ними решил в футбол, разделив подростков на две команды, благо численный состав подобрался подходящим для этой игры. Вкратце объяснив правила, и набив шерстью кожаный мяч (правда больше похожий на регбийный) мы весело принялись его гонять. Вечером, барчуки с явным сожалением покидали подворье, до того их захватила новая игра.
В первый день среди подрастающего поколения для себя я выделил следующих оболтусов, в будущем могущих мне быть полезными. По крайней мере, в них читался интеллект, присутствовала определённая харизма, сила воли и соответственно организаторские способности.
Притомившихся и вспотевших футболистов, внимательно наблюдавший за 'матчем' Перемога, сразу же погнал в тепло, чтобы не простыли на улице. Усевшаяся передохнуть на лавки молодёжь взахлёб болтала и пила квас, обменивавшись меж собой яркими впечатлениями от княжичей забавы. Я лишь польщённо принимал в свой адрес возвышенные дифирамбы, сохраняя при этом не свойственное моему возрасту спокойствие и степенность.
На следующий день, я вместе с Перемогой и своими дворянами обедал в опустевшей гриднице. Князь с дружиной отправились на охоту, с ночёвкой в селе Погоновичи. Прибыть в Смоленск они должны будут завтра вечером. В княжьем дворце сразу стало заметно спокойней и тише.
Еженедельно устраиваемые князем охоты были вовсе не блажью, а насущной необходимостью. Прокормить полторы сотни дружинников, регулярно находящихся при князе можно было лишь, периодически устраивая охоту на дикое зверьё, плотно заполонявшее местные лесные дебри. А если всё потребляемое дружиной и дворней мясо покупать только лишь на рынке — то недолго и разориться. Свежая дичина — кабаны и олени весьма недурственно дополняли суровый, по моим слегка избалованным меркам, рацион питания. Закончив обед, я хотел было направиться к плотникам, но был в сенях перехвачен Завидом — сыном кузнеца.
— Эй, княжич, — окликнул меня внезапно вынырнувший из-за угла чумазый паренёк лет тринадцати, — батя мой просил тебя, если сможешь, то вечером зайти, заготовки хочет показать.
— Лады, Завид, — ответил я, но видя, что сын кузнеца отчего-то замялся, спросил:
— Что у тебя ещё, говори!
— Эта, княжич, — Завид из чумазого мигом превратился в красного, как рак, — хотел спросить, ты вот, из Зароя себе в услужение смердов взял. Вот я и подумал, может ты и меня к себе, на службу возьмёшь?
— А может, ты холоп, кнута хочешь отведать, разреши княже, мы его на конюшню сволочём, а то этот раб, похоже ума в своей кузне лишился, — первым, на речь сына княжьего холопа среагировал 'конюший' Лют.
' — Всё-таки в Зарое я взял свободных смердов, а Завид — холоп, по сути, раб', — подумалось мне уже успевшему нахвататься местных предрассудков.
— Умолкни, Лют, — я сразу осадил не в меру ретивого подростка, на несколько секунд задумавшись, ответил Завиду.
— Значит так, в дворяне, пока ты в холопстве, я тебя произвести никак не могу, может быть в будущем, если окажешься полезным для меня человеком, — от этих слов Завид приободрился и расправил ссутулившиеся по-началу плечи, — но для этого ты должен стать прежде всего грамотным, как, есть у тебя желание научиться читать, писать и считать, а?
— Есть, княжич! — с этими словами Завид бросился мне в ноги, горя желанием их облобызать.
— Встань! — сын кузнеца нехотя поднялся, — кроме тебя из княжьих челядинов ещё кто захочет учиться, как думаешь?
— Мыслю я, княжич, что захотят чуть ли не все! — от этих слов мне пришла в голову интересная мысль. Самому обучать челядинов мне уж точно не позволят, а вот дворяне — вполне смогут! 'Всего-то делов — создать нечто вроде пирамиды образовательной, я учу четырнадцать дворян, а каждый из них по десятку челядинников, и будут у тебя через пару лет больше сотни образованных людей, а там их хоть в княжью канцелярию, хоть в тиуны, хоть куда угодно ставь!
— Иди, и к вечеру собери мне всех желающих обучаться грамоте, с обоих княжьих дворов. Выбирай только от семи до шестнадцати лет, младше или старше названного мной возраста гони, они не подойдут.
— Где людей-то собирать повелишь? — спросил озадаченный Завид. Я задумался, а в разговор вступил 'меченоша' Нерад.
— Княжич, отец твой с дружинниками на охоте, конюшни пустые, там челядь можно собрать.
— Так и порешим! — я рубанул рукой, — давай Завид, беги, собирай желающих учиться, а я подойду в конюшни к вечеру.
Завид низко поклонился и тут же сорвался в 'галоп'.
— Княже, на кой тебе это надо? — рядом раздался густой бас Перемоги, заставшего конец разговора, и прибывающий от него в слегка обалденном состоянии. — Что за блажь тебе в голову стукнула. Это же надо додуматься холопов грамоте учить! Век тому не бывать, невместно князьям в обучении вместях с холопами состоять, князь тебе это не позволит. Давай я велю всех челядинов разогнать, а Завида выпороть, а? — с надеждой в голосе спросил Перемога.
— Не надо, дядька. Я сам лично их обучать ничему не буду. Обучать челядинов будут мои дворяне, каждый из них получит своих учеников. А в начале следующей зимы я этих учеников у дворян лично проверю, какие они успели получить знания. — С последними словами я окинул взглядом внимательно прислушивающихся к нашему разговору мою малолетнюю свиту. — Тот из дворян кто лучше всех своих учеников выучит — получит от меня подарок, а если кто из дворян за полгода толком ничему своих учеников выучить не сможет, то такой ближник мне вообще не нужен будет, из дворян изгоню! — сказал как отрубил и уже пристально посмотрел на особо ярых 'смерданенавистников'. Те стояли притихшие, погружённые в глубокий мыслительный процесс.
' — Ничего, привыкайте, я ваше средневековое болото быстро растормошу!' — думал я, улыбаясь с лёгкой издёвкой.
— А как это всё, княжич, происходить будет? — спросил первым пришедший в себя Вертак.
— То, чему обучаю вас я, вы этому же обучаете своих учеников. Где их учить, когда, сколько времени — дело ваше, но исходить, я думаю, надо из их успеваемости.
— Так ты мне княжич так и не ответил, зачем холопам грамота? — опять встрял, будь он не ладен, Перемога.
— Из них потом выйдут хорошие воины, тиуны или писцы, а там видно будет. — Недолго думая ответил своей назойливой няньке.
— Какие войны из них, смех один!? — не желал сдаваться Перемога.
— Дружинниками командовать само-собой они вряд ли смогут, а вот, скажем отрядами городских ополчений — вполне! Опять же, из них добрый чиновный люд может выйти, сам ведь знаешь, что князю толковых людей всегда не хватает. Перемога без всякого энтузиазма, но согласился с моими доводами, сказав напоследок.
— Пускай сам князь решает, потыкать твоей прихоти, али нет, — и не довольно пробурчал, — Совсем, Изяславич, от твоих выходок у меня ум за разум заходит!
Толпа разгорячённых, раскрасневшихся от споров, буквально брызжущая эмоциями юнцов вывалила во двор. Мне всё-таки удалось их убедить, что ничего зазорного в преподавании нет, даже наоборот, они, обучая челядь, сослужат княжичу добрую службу, т.к. подготовят грамотных людей, столь необходимых всему княжеству. Эти доводы их не очень трогали, а потому пришлось торжественно пообещать, что учительствовать они будут только два года, а затем будут раз и навсегда избавлены от этой тяжкой повинности. Ну а если кто, всё же, пожелает продолжить преподавать, то я для того особую должность при князе измыслю. На том, к всеобщему удовлетворению, и порешили.
На улице было холодно, земля была покрыта ещё не истоптанным свежевыпавшим снегом, зима, не смотря на март месяц, всё ещё не желала уходить. Из конюшни доносились крик и ругань — кто-то кого-то пытался выпроводить, видимо что-то не могли поделить, но при появлении княжича со свитой сразу установилась мёртвая тишина. Десятки и десятки юных глаз пристально уставились и принялись с затаённым страхом и любопытством рассматривать вошедших. — — Впрочем, нам тоже было на что посмотреть.
Собравшиеся в одном месте две сотни молодчиков отчего-то напомнили мне жертв немецкого лагерного геноцида. Все они были, как на подбор одеты в нечто вроде бараньих тулупов, под которыми просматривались длинные, сношенные холщовые рубахи и портки, на ногах лапти одетые поверх утеплённых портянок. Ну чем не ученики?
— Слухайте, холопы, что вал княжич молвить хочет — прервал установившуюся тишину Перемога, и с сомнением посмотрел на своего подопечного.
— Мои дворяне возьмутся вас обучать в течение двух лет чтению, письму и счёту. Всех нерадивых и дурней они будут отсеивать, каждый второй из вас будет моими дворянами отчислен за неуспеваемость. Те из вас, кто сможет выдержать два года учёбы, из грязных холопов превратятся в княжий служивый люд.
— Благослови тя Бог, княжич!
— Спасибо!
— Век молить за тебя будем!
Немую толпу вдруг разорвало криками, народ начал лезть друг на друга, из задних рядов в передние, желая лично высказать слова благодарности. Первые ряды дружно бухнулись на колени, начав креститься и громко молиться. Гул и сутолока всё нарастали, пока один из дворян громко не щёлкнул кнутом, прокричав:
— А ну замолкли! — поймав мой одобрительный взгляд 'меченоша' Вториж, ещё более зычным голосом продолжил, — живо порядок навели, богомольцы хреновы!
Меньше чем через минуту установилась первозданная тишина, все взоры опять были прикованы ко мне.
— Завид, сколько людей собралось, сосчитал? — я спросил, наверное, у единственного в этой толпе умеющего считать больше ста, сына кузнеца, отиравшегося в первых рядах.
— Две сотни и ещё семь человек, княжич, — уверенно и с поклоном ответил невольный катализатор всего этого действа. — Из них больше сотни городских ...
— 'Примерно по пятнадцать человек на 'брата' — быстро в уме я разделил количество учеников на учителей.
— А теперь, слушайте меня, — сказал я, думая о том, как бы всю эту толпу распределить по своим дворянам, — выходим из ворот по одному человеку, медленно и не спеша. Как скажу стоять — все сразу остановились. Давайте, с Богом, потихоньку на выход, по одному! — Такие меры предосторожности были необходимы, чтобы избежать возможной сутолоки и давки.
Первые ряды с недоумением потянулись к выходу. У каждого на лице застыл вопрос 'А как же обещанная учёба?'. Вслух никто ничего не посмел даже пикнуть, а лишь покорно последовали за вышедшим на улицу княжичем с его свитскими.
Тем временем я принялся отсчитывать выходящих из конюшен. 'Тринадцать, четырнадцать, ага вот какой-то заморыш и будет пятнадцатым' — про себя скрупулёзно пересчитывал выходящих на 'свет Божий'.
— Стоп! — что есть сил проорал я, к моему голосу присоединились выкрики дворян: — Стоять! Кому сказано? Стойте! Все замерли и уже привычно, с немым вопросом на устах, уставились на меня.
— Вертак принимай своих учеников. Самых тупых и нерадивых через месяц можешь выгнать, предварительно мне отчисляемых показав!
'Меченоша' в полном изумлении беззвучно, как рыба открывал и закрывал рот.
— Вспоминай, как и чему я вас учил и ту же науку преподавай вот этим, — я указал на сгрудившихся в кучку пацанят, — теперь уже своим ученикам. По первости их перепиши, заднепровцев здесь размести, а с завтрашнего дня начинай учёбу. Городские пускай сами за себя думают, как и когда они к тебе будут на занятия приходить. Ученикам своим ты теперь в день несколько часов выделяй, так что распланируй свой распорядок дня. Иди, принимай, — я хлопнул всё ещё ошарашенного Вертака по плечу, а сам обратился к оставшимся дворянам, дабы их приободрить.
— Вы вот ещё о чём думайте. Я вам помимо прочего учеников даю, чтобы вы учились с людьми работать, а не только мечом махать! Вы ведь будущие воеводы, а потому для вас наука эта должна быть первостатейная по своей важности. Копьецом дырявить супостата и обыкновенные вои смогут, а вот командовать множеством людей, этому тоже надо долго и упорно учиться. Верно, я говорю, дядька? — я обратился к авторитетному мнению Перемоги, надеясь, что тот меня поддержит, и не ошибся в этом.
— Верно княжич. Бывает такое, что дружинник отменный рубака, а поставь его хоть бы десятником, так он с ними никак сладить да управиться не может, а бывает наоборот, рубится хуже новика, а поставь его хоть над тысячей — и сам не пропадёт и ей не даст. Тут ты, княжич, верно подметил.
— Слышали? — я вновь обратился к слегка отошедшим от шока дворянам, — та учёба не только самим ученикам, но и вам самим впрок пойдёт! Поэтому, следующие пятнадцать учеников, Нерад, твои будут. Шагом, по-одному, пошли на выход! — прокричал я в приоткрытые ворота.
Вернувшемуся с охоты князю я хоть и с трудом, но сумел объяснить мотивировку своих действий, доводы приводил всё те же, что и своим дворянам с Перемогой. Особенно князя слова, что мне надо учиться управлять большими массами людей. А вот чего я не ожидал, так это того, что подобное массовое образование не понравится церкви. Они, во главе с епископом, некоторое время что-то бубнили про бесовские, не освещённые церковью цифирь и письмена, но после длительных разговоров и подаренных князем весей (деревень), всё-таки, с недовольной миной на лице, умолкли.
За первые пять недель обучения было отсеяно семьдесят человек. Среди отчисленных были тугодумы, лентяи и просто лица не заинтересовавшиеся учёбой. Здесь, подобный контингент тянуть за уши к светочу знаний никто не собирался. В последующем, для круглого счёта, планировалось выявить и отчислить ещё три десятка не успевающих учеников. Чтобы дворяне не перегибали палку, я лично беседовал с подлежащими отчислению, и нескольких учеников вернул обратно на учебную стезю, заменив им 'преподавателей'.
Образовательная программа дала мне возможность более уверенно смотреть в будущее, по крайней мере, управляемость княжеством, когда эти ученики закончат свою учёбу, резко возрастёт. И нынешняя, скорее номинальная власть князя, из-за острого дефицита управленческого аппарата, вскоре должна будет превратиться во вполне реальную. Во всяком случае, я в это верил и искренне этого желал. В противном случае, уже начавшаяся складываться в моей голове программа дальнейших действий может рухнуть, так и не начавшись.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
