Звезда пленительного 2

Петр Григорьевич еще раз посмотрел на собеседника. Но нет, похоже от истерики и следа не осталось, только взгляд какой-то… стеклянный, что ли, сделался. И голос… таким его, помнится, расследователь из полиции спрашивал, только этот вопросы совсем иные задает:

— Петр, еще раз прошу, все, что в этот день было. Что сам видел, что знаешь — все в подробностях.

Петр удивился, однако подобрался и изо всех сил стараясь держать себя в руках, ответил:

— Ладно, дело прошлое… всяко уж этим делом мне не заниматься, скажу. Мы-то мыло на спирте стали варить, чтоб прозрачное оно получалось. Куб, конечно, поставили, чтобы спирт обратно собирать — но все равно что-то уходило. А рабочие сообразили, и потихоньку отпивали: поди проверь, сколько спирту испарилось-то! Как мыло варить — так все пьяные… Ну а пьяные-то разве заметят, если кто придет?

— Постой-постой… что, все пьяные? Ведь, если я помню, там и бабы работали, и дети…

— Так своровать-то все горазды. Да какие дети — лбы здоровенные… Все пьяные ходили — значит все и воровали. Иначе с чего бы?

— Ну, много с чего опьянеть можно. Сам же говорил, что испарялось…

— Я что, самогон никогда не гнал? А тут с пуда аж до четверти "испарялось". Нет, точно воровали да пили. Хотя никто и не признавал того. Вот отец и решил их за руку поймать…

— Сыновей караулить в ночь поставил, как в "Коньке-горбунке"?

— Не знаю такую контору, а отец иначе придумал. Как мыло это выпариваться начало, всех из цеха выгнал и запер его. Дело-то понятное: если никого нет, то никто и не скрадет, не выпьет. А утром сразу и узнаем, сколько своровывали… Только вот, видать, опоздали с дознанием… Я-то не дома был, на станции поезд ночной встречал — из Москвы запах для мыла прислали…

— А сколько мыла варили?

— Всего?

— Нет, в тот день.

— Тогда только прозрачное и варили. А под него у нас один котел, с крышкой плотной. Пудов, думаю, шесть мыла-то в него входило…

— Понятно… теперь все понятно…

Собеседник замер, и лицо его снова изменилось. Петр хотел его спросить, что же стало понятно после его рассказа, но не рискнул. А тот — снова взял в руки стакан, понюхал, и неожиданно для себя самого поставил его обратно на стол — и негромкий стук, похоже, выдернул собеседника из глубин каких-то размышлений:

— Вот что, Петр, собирайся. Со мной поедешь — дел будет много…

Книжные ярмарки не только в Америке случаются. В России крупнейшая проходила в рамках ярмарки уже Нижегородской — и Лера ее не пропустила. Книготорговцев в Росси не переизбыток, но все же немало, а вот книг для детей — явный дефицит, поэтому первый пятитысячный тираж "Волшебника" разошелся еще до моего возвращения. Что меня не очень удивило — в особенности после того, как Лера получила разрешение на печать книжку в Саратовском цензурном комитете вообще за два дня. Ну а получив там же разрешение на "дополнительный тираж", она сразу выпустила еще десять тысяч (при разрешении на двадцать пять). Она бы и двадцать пять напечатала, но денег не хватило…

Хорошие люди эти русские книгоиздатели! Вместо того, чтобы подобно Альтемусу рыдать о "все еще непроданных тиражах", она встретила меня буквально на вокзале и, потупясь, сообщила, что гонорара я не получу потому что все деньги ушли на печать второго издания… Правда, мне Альтемус еще в жилетку не рыдал, это я в его конторе местного писателя встретил. А старик Генри мне книжечку данного индивидуума презентовал — чтобы я, значит, понимал, за что у него гонорары задерживают. Хорошо, когда издатель держит руку на пульсе и знает, что на самом деле творится в его конторе — но мне, к счастью, идея написания романа в жанре "розовые сопли в кружевах" даже в голову не пришла. А пришла, и не в голову, а на царицынский почтамт, телеграмма с извещением о переводе на мой счет в банке двух тысяч семисот пятидесяти долларов: на Чикагской ярмарке первый тираж разошелся полностью. Так что коварная мысль о геноциде отечественного книгоиздателя потеряла актуальность. Тем более если речь шла об издателе, умеющем "думать позитивно".

Альтемус тоже умел "думать позитивно", и практически семнадцать процентов (даже двадцать, если считать дилерскую скидку) он мне дал вовсе не от щедроты души. С любой другой продукции издательства моя "доля" составляла всего лишь полтора, выдранных с боем и кровью, процента — а этот старик все же половину доходов имел с выпуска альбомов для фотографий и "для записей". И он сообразил, что "девочковый" альбомчик по четвертаку, дающий пятьдесят процентов прибыли, будет продаваться куда как обильнее, чем книжка. А "детский ресторан", продающий зеленую газировку, если его расположить на бойком месте, окупит вложения максимум за месяц (правда с ресторанов моими было уже пять процентов). К тому же идея в этих же ресторанчиках поставить прилавок, продающий тетрадки, блокнотики, само собой книжки и всяческую копеечную бижутерию с "изумрудами" из бутылочного стекла вообще оказалась золотым дном: самым покупаемым товаром оказалась картонная "шляпа мигунов" с бубенчиками, приносящая, при цене в четвертак, двадцать три цента прибыли, и десятицентовый плакат с картинкой с обложки, приносящий девять центов…

Но Лера очень хорошо чувствовала нынешний "российский менталитет", и идею "детского ресторана" отвергла на корню. Но очень положительно отнеслась к идее внедрения полноцветной печати — правда, в отдаленном будущем: узнав про стоимость оборудования, она лишь тяжело вздохнула. Ну да ладно, деньги — дело наживное, а я ей тем временем отдал рукопись третьей книжки, той, которая про подземных королей. Третья от запомненного мною оригинала несколько все же отличалась: победа рабочего класса могла создать непреодолимые препятствия для цензуры, да и наизусть я ее не помнил: у племяшки дома были только две книжки, третью же она у кого-то иногда брала почитать. В результате на мой взгляд книжка получилась довольно паршивая, но если ее рассматривать лишь как средство для поддержания штанов — сойдет.

"Подземных королей" я написал (точнее, записал) во время обратного плаванья из Америки — и больше (пока, по крайней мере) заниматься "писательским ремеслом" не собирался. Август на дворе, тут не до писанины! Надо деньги зарабатывать…

Конечно, в менталитете читателей Лера разбиралась куда как лучше моего. А вот в менталитете всякого там русского дворянства лучше уже разбирался я. Дворянское собрание единодушно проголосовало за принятие "знаменитого писателя" в свои ряды — и Мельников (в очередной раз) провел через Земельную комиссию продажу участка, на котором будут ставиться мои заводы. В рассрочку, и по цене всего лишь восемь рублей за десятину. Четыре тысячи — деньги пока для меня немаленькие, но пять сотен "первоначального взноса" осилить удалось.

А еще удалось — всего за двести рублей — обзавестись патентом купца первой гильдии, и уж вовсе бесплатно "познакомиться" с Ильей Архангельским с супругой. Стоило лишь "намекнуть" старушке Абалаковой, что мне хотелось бы больше узнать в "жизни света", желательно от наиболее титулованных дам города, как через пару дней от Архангельских пришло приглашение на обед. Правда, сначала все же пришлось пообедать у князя Чавчавадзе, затем у доктора Остен-Сакена, но и до Архангельских очередь дошла. И, в общем-то, хорошо, что удалось сначала "потренироваться" на малознакомых людях — все же "держать рожу кирпичом" и делать вид, что людей впервые видишь, трудновато — даже если практически с ними не общался последние двадцать лет…

Понятно, что на "обед" я был приглашен в качестве "специального блюда" и за столом сидело, кроме хозяев и меня, еще человек десять, но с Ильей удалось найти "общий интерес". После того,

как меня в очередной раз "просветили" по поводу того, чем занимается "элита" в свободное время, я, зацепившись за чье-то высказывание, обратился к явно скучающему хозяину дома:

— Илья Ильич, я тут слышал, что вы катер мастерите. А какой мотор для него используете?

— Мотор? То есть я не мастерю, думал только, что хорошо бы построить. Но вы правы, прежде чем сам катер делать, нужно машину выбрать. Но, похоже, придется самому машину делать — подходящей никак не найду. То есть в России есть одна, довольно приличная, на Сормовском заводе делают — но у нее котел используется горизонтальный. Она для привода станков выделывается, и из-за этого на катере ее разместить вместе с котлом нет никакой возможности. Я даже с Павлом Никитичем советовался, владельцем котельного завода, возможно ли котел переделать — ее ведь только с котлом и продают… но все равно слишком много места займет, да и пускать ее неудобно. А вы в машинах разбираетесь?

— Немного. То есть я их сам делаю, и недавно придумал интересную машинку. Если вам интересно, был бы раз обсудить с вами конструкцию — думаю, как раз для катера она тоже может подойти. У вас найдется листок бумаги?

"Прямоточная машина Архангельского" Илью покорила. Конечно, у него возникли некоторые сомнения по поводу мощности, но его удалось легко "уговорить" построить прототип для испытаний… Мне же любая копеечка лишней не будет, а пончиковый автомат — дело денежное. Сам-то я моторный завод разве что к зиме построю.

Потому что первым делом началось строительство жилого "особняка". Ничего выдающегося — одноэтажный кирпичный дом. Кирпич, при цене в четырнадцать рублей за тысячу, на дом всего в семь сотен встанет, цемент — в четыреста рублей. Еще рублей в шестьсот обойдутся все прочие материалы, да рабочим рубликов триста заплатить придется — вполне подъемно. Но главное — быстро: если деньги есть, то их нужно тратить. Не транжирить, а тратить с пользой — а от этого дома пользы я ожидал много. Впрочем, пользы я вообще много от чего ожидал — и мой визит в Ерзовку состоялся именно в рамках выполнения "программы по получению пользы".

Уборка урожая уже закончилась, и народ в слободе подбивал итоги очередного сельскохозяйственного года. Многих они радовали, но все же далеко не всех. Например, Димка сумел собрать с двух распаханных им десятин восемьдесят пудов пшеницы и радовался. А Евдокия получила за свою работу на Зюзина двадцать пудов зерна, и радость из нее не лилась. Кузька… Кузька тоже как мог готовился к зиме. Правда, урожай он пока не собрал — всего урожая у него было несколько тыкв с тщательно поливаемого огорода, а они еще росли. По моим прикидкам — штук шестьдесят-семьдесят, а пока основным продуктом у них были кабачки, которые тоже росли изобильно — но ни он сам, ни мальчишки его особо сытыми не выглядели.

Поэтому и Евдокия, и Кузька от предложенной работы не отказались — как и аванса в четвертной билет. Димке — как "спасителю" — я отдал пятьдесят рублей. Хотел и лошадь нормальную подарить, но Царицу уже казаки продали, а Диана, которую мне повезло снова купить, и самому пригодится — все равно пахать она не приучена. Но вот дом ему я все же купил, а второй из срубов, все еще стоящих на Ерзовской лесопилке, мне поставили во вновьприобретенном "поместье".

Мой же новый дом был выстроен всего за три недели, правда в смету уложиться не получилось. Отопление дороговато встало, так что пришлось больше трех тысяч на него потратить. Зато в нем сразу же появилось электричество — генератор с паровой машиной был приобретен в Сормово, причем — вместе с "механиком". Мастер цеха сосватал мне парнишку, лет четырнадцати, который как раз в генераторном цехе и работал — да и жил там. Круглый сирота, сын одного из бывших рабочих цеха — но в машине он более или менее разбирался.

Из Нижнего я привез и Векшиных — вот только без Петра. Он куда-то "пропал" за несколько дней до моего приезда, и искать его никто и не собирался. То есть Машка-то пыталась…

Попытался и я — опять четвертной ушел, но уже через день урядник пришел ко мне в гостиницу и поинтересовался:

— Господин Волков, а вы этого Петра Векшина в личность знаете?

Знал его "в личность", и эту личность засвидетельствовал. Судя по всему, просто сорвался бедолага с Откоса, а зачем его туда понесло — это уже никто никогда не узнает. Машка и Степан лишь порадовались тому, что похоронили их отца все же на нормальном кладбище, и крест водрузили. Все же за почти сорок лет в этой эпохе я так и не привык к тому, насколько легко люди воспринимали смерть…

Второй тираж "Волшебника" тоже расходился неплохо, и Лера кое-какую денежку мне принесла. Ну а с денежкой жить стало гораздо веселее, и — "по совету Димки" (о котором он и не подозревал) — Дарью Федоровну Старостину наняли на почетную должность "домоправительницы и очагохранительницы". После чего, оставив ее осваиваться с керосинками на кухне и вытирать носы мелким Векшиным, я отправился в самое важное для меня путешествие.

И в десять утра во вторник, первого сентября, я тупо смотрел на местами уже поросшую бурьяном груду бревен на месте дома Григория Игнатьевича.

— Эй, парень — я подозвал стоящего на другой стороне улицы мальчишку. Судя по тому, что он шел за мной еще с соседней улицы, дел у него было немного. — Где я хозяев найти могу?

— Так Петр-то Григорьевич в трактире поди, они завсегда там…

— Покажешь? — с протянул мальчишке три копейки.

— Отчего не показать, покажу…

Петр сидел в том самом трактире, в котором я в свое время заказывал "свадебный обед", и, несмотря на ранее время, был уже изрядно выпивши.

— Петр Григорьевич, мне необходимо срочно встретиться с вашей сестрой…

— А ты кто?

— Знакомый…

— Ну пошли тогда, знакомый — он напялил вытащенный из кармана картуз и, не оглядываясь, быстро вышел. И только когда мы прошли мимо церкви, до меня стало что-то доходить…

— Вот — произнес Петр, показывая на ряд могил, — и сестра тут, и родители мои, и братец, все тут… Эй, господин хороший, что ты?!

Когда я вез Мышку из Москвы, мне было невыносимо грустно — но я сидел рядом с ней и думал о том, как я расправлюсь с теми, кто сделал это. Когда ушел дед, печаль моя была очень велика — но я все же думал и о том, как сохранить о нем светлую память. А теперь… все же до последней секунды я надеялся, что это какая-то ошибка, что наверное Камилла просто на этом кладбище сидит у могилы родителей… Но надпись на кресте все надежды перечеркнула — и я просто упал. Потерял сознание наверное.

Наверное нет более неприглядного зрелища, чем валяющийся на земле и плачущий шестидесятилетний мужчина. Впрочем, и двадцатилетний, валяющийся на траве и рыдающий до истерики выглядит не лучше — но я ничего с собой поделать не мог. Когда Петр привел меня в чувство, я просто расплакался как малый ребенок и, понимая, что ничего уже изменить нельзя, остановиться не мог. Что было потом — практически не помню. То есть помню, но как-то странно, фрагментами. Вот мы с Петром снова сидим в трактире, он пытается влить в меня стакан водки. Потом я читаю "Воронежский телеграф" от какого-то марта: "Полиция сообщает, что мыло "Камилла", вопреки распространившимся слухам, взрываться не способно, а случившееся на фабрике купца Синицына имеет наивероятнейшей причиной химические опыты, коими увлекалась дочь упомянутого купца госпожа К."