Исправить всё. Глава 17

Глава 17

Протопи ты мне баньку по-белому — я от белого света отвык.

Угорю я, и мне, угорелому, пар горячий развяжет язык.

В. Высоцкий.

В молодости люди легче сходятся, чем в зрелые годы, а уж на войне или в минуты смертельной опасности, если видят друг в друге надежного и смелого товарища, тем более. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Кольцов с Костровым уже стали настоящими друзьями. Так как квартира Кольцова находилась на окраине Москвы, в Теплом Стане, то ехать им пришлось на метро. Несколько раз, за время поездки, Костров ловил удивленные взгляды пассажиров, обращенные на него и Василия. В самом деле, их обожженные, местами, поцарапанные лица вызывали удивление у Москвичей. Да и одежда их не вызывала у посторонних уважения.

Скорее бы уже до тебя добраться, да привести себя в порядок, — заметил он Василию, — А то скоро нас начнут милиционеры на улице останавливать, проверять документы.

Не боись, — успокоил его товарищ, — Скоро все будет в порядке.

А вот и мой дом, — спустя несколько минут, Василий указал на стоящую в конце квартала двенадцатиэтажку,

Поднажми, скоро отдохнем.

Кстати, — уже в лифте спросил Сергей, я даже не знаю, женат ли ты, а то, сейчас ввалимся, а там жена, дети, неудобно получится.

Вместо ответа, Василий подтолкнул его к выходу из лифта,

Проходи, проходи, сейчас все узнаешь и, подойдя к своей квартире, нажал кнопку звонка. Не прошло и трех секунд, как дверь отворилась, и молодая шатенка стремглав бросилась ему на шею.

Расцеловав мужа, она, наконец, его отпустила и только тут увидела Сергея и еще разглядела, на кого похож ее муж, и что одежда на нем чужая, точно такая же, как на Сергее. Она остановилась, недоуменно переводя взгляд с одного на другого.

Вот, знакомьтесь, моя жена Галя, а это мой друг Сергей, — представил Василий их друг другу. — А теперь, Галя, позволь нам войти в дом и привести себя с дороги в порядок.

Ой, конечно, конечно, проходите скорее, — засуетилась та,

Раздевайтесь, мойтесь, а я вам сейчас поесть приготовлю.

В общем, Галина сразу понравилась Сергею: приветливая, хозяйственная, и сразу было видно, что мужа своего любит.

— Где же вас так угораздило обгореть? — допытывалась она, когда они уже сидели за столом, и перед ними стояли глубокие тарелки с настоящим домашним украинским борщом — И почему на вас чужая одежда?

— Да вот пришлось работать в горящем здании, — ответил Кольцов, — А одежда наша сгорела, там искры в разные стороны летели, вот и прожгли дыры.

Господи! — всплеснула руками Галя, — Да что же вы, пожарные, что ли, что бы в огонь лезть? Что же это за работа у вас такая дурацкая? — И она посмотрела на Сергея.

Вместо ответа тот только развел руками, мол, да, что поделаешь, в самом деле — дурацкая, а Василий приобнял жену за плечи, поцеловал в щеку и сказал,

Не причитай, мы люди военные, куда пошлют, туда и должны идти.

Они пошлют, — не могла успокоиться жена, — Их бы послать куда подальше. Может быть и костюм новый они тебе тоже купят? Вот ваша жена, тоже наверное недовольна? — обратилась она к Сергею.

Я еще не женат, — засмеялся Сергей, — Но, когда женюсь, точно ругать меня будет.

Ох уж эти мужики! — укоризненно покачала головой Галина, — Только с виду взрослые, а так, самые настоящие мальчишки.

А потом еще были котлеты домашние, пышные, сочные, буквально тающие во рту, да с жареной картошкой, да с маринованными грибами. Запивая все это компотом из сухофруктов, Сергей радовался за своего друга. Сразу было видно, что у того в доме все в порядке, и еще подумалось Сергею, что сейчас хорошо бы оставить супругов одних. Поэтому, после еды он спросил у Василия, а нельзя ли связаться с Виктором?

Оказалось, очень даже можно, и через минуту он уже слышал голос Зиновьева по телефону. Узнав, что они находятся у Кольцова дома, Виктор сказал, чтобы они никуда не уходили, и что он сейчас подъедет. В самом деле, не прошло и двадцати минут, как он уже звонил им в дверь. Встретились друзья так, словно не виделись полгода. После шумных, радостных приветствий, было решено, что Сергей переедет к Виктору, потому, что, хотя Василий и спорил, доказывая, что никто ему не мешает, всем было ясно, что ему хотелось бы остаться наедине со своей супругой, особенно, после того, что пришлось пережить. Договорившись, созвониться завтра утром, они простились и вышли на улицу. Рассказав другу о том, что происходило на АЭС, Сергей спросил, как складываются дела в Москве?

Ничего хорошего, — сказал Зиновьев, — Все в панике и растерянности. Самое скверное, что те, кто ничего не хотел делать, или просто мешал нам, теперь стараются доказать, что авария была подстроена, а тех, кто был, вроде бы за нас, теперь пытаются обвинить в том, что, будучи предупрежденными, они не смогли, или не захотели предотвратить катастрофу. А больше всех мутит воду наш академик. В общем, — подвел итог Виктор, — Положение наше не завидное. Обсуждая свои дела, приятели сели в машину и поехали к Зиновьеву домой. Жил Зиновьев, недалеко от Кольцова на улице Академика Волгина, в Точечном многоэтажном доме, в двухкомнатной квартире.

Заходи, будь, как дома, — открывая дверь, произнес Виктор.

Переступив порог, Сергей принялся с интересом оглядываться, ему было интересно посмотреть, как живет Виктор. Не секрет, что дом может очень много сказать о своем хозяине. Один знакомый Кострова, так вообще говорил по этому поводу,

Каков порядок в доме, таков и в голове у человека.

И Сергей, вынужден был признать, что в чем-то он прав, особенно, после того, как побывал в доме у одного наркомана. Тогда, глядя на кружки, с недопитым чифиром на полу, на везде валявшиеся окурки, на не застеленную кровать с прожженным матрасом, на изгаженный пол и стены, с ободранными обоями, он очень ярко представил, что и мозги, и мысли, и душа у этого наркомана выглядят так же мерзко. Так вот, в квартире Зиновьева, его, прежде всего, поразили чистота и порядок. На вешалке в коридоре аккуратно были развешаны плащи и куртки, причем зимних вещей там не было, значит, они были убраны на хранение. Ботинки стояли начищенные до блеска, и тапочки, в том числе и гостевые, аккуратно стояли на месте. Вообще создавалось впечатление, что в квартире только что провели ремонт, новые обои покрывали стены, на потолке ни единой трещинки. Для себя, Сергей давно вывел формулу, которую кто-нибудь, впрочем, может и оспорить, она гласит, ванная — лицо квартиры. Зайдя в эту ванную комнату, он был поражен. Нет, конечно, он видел все это и многое, получше и раньше, но то было в двадцать первом веке. О том, чтобы достать такую ванную, раковину, тумбу под раковину, такие зеркала и шкафчики, не говоря уже о плитке настенной и напольной в восьмидесятые годы, он и мечтать не мог. А тут, все это стоит и сверкает своим великолепием. Когда, ослепленный всем этим сантехническим блеском, Сергей, наконец, вошел в комнату, он снова был удивлен и, надо признаться, приятно. Вся обстановка в комнате была выдержана в определенном стиле. Мебельный ореховый гарнитур был сделан под старину и вселял спокойствие и уверенность. Чувствовалось, что на эти стулья можно сесть, не беспокоясь, что у них сломается ножка, кресла не вызывали гнетущее воспоминание об офисе, а стол не был похож на журнальный столик. Но наибольшее впечатление на Сергея произвел книжный шкаф. Наверное люди среднего и старшего поколения помнят еще, как в конце шестидесятых, вдруг пропали из магазинов все, сколько-нибудь, интересные книги. На витринах и прилавках остались одни Ленины, Энгельсы и Карлы Марксы. Пропала детская литература. Нельзя было пойти в магазин и купить Агнию Барто, Корнея Чуковского, Самуила Маршака. Ладно, может быть эти авторы казались дебилам из ЦК политически неблагонадежными, но ведь нельзя было найти и книг Председателя Союза Писателей Михалкова, да, что там Михалкова, нельзя было купить Аркадия Гайдара, все творчество которого воспевало революционные идеалы. Нельзя было купить Пушкина, который всегда был "наше всё". В чем же было дело? Видимо, в том, что все эти писатели учили людей быть людьми, а не скотом безмозглым и послушным. Они учили детей любить Родину, но и любить людей, быть верными друзьями, не предавать, не врать, любить правду, а значит, были неугодны шайке, стоящей у власти. Правда, тут Сергей себя не обманывал, и прежде, и в будущем, люди Власти не были и не будут заинтересованы в том, чтобы их народ был умным, благородным и образованным. Рабы должны быть хорошими специалистами — да, но и только, поэтому, в дальнейшем будут стараться развивать техническое образование, но сделают все, чтобы снизить нравственные качества населения. Начнет насаждаться потребительство, дружбу заменит расчет, любовь — секс, мерилом значимости человека станет его личный счет в банке. Такими должны стать люди, по мнению власть имущих, потому, что легко управлять толпой, которую легко запугать, легко купить и легко повести за собой. А для того, чтобы сделать из людей стадо, надо начинать с детей. Вот почему на Сергея произвел такое впечатление книжный шкаф Виктора, а точнее, книги в этом шкафу. Прежде всего, бросалась в глаза подборка русской литературы, но какой? Кроме гениальных: Пушкина, Лермонтова, Л. Н. Толстого, и Гоголя, здесь были и книги Булгакова и Бунина. Костров, глазам своим не поверил, когда увидал на полке "Окаянные дни", а ведь рядом стояли еще и Пастернак, и Мандельштам, и уж совсем удивился он, увидав на полке книгу Деникина "Очерки русской смуты". Все это заставило Сергея по-новому посмотреть на своего нового знакомого. Не мог человек, читающий такие книги, быть тупоголовым коммунистом. Хотя немного не так. Костров, про себя, извинился перед коммунистами. Настоящие коммунисты, в его понимании, это те, кто хочет построить коммунистическое общество и сделать людей счастливыми. Можно ли это сделать? — другой вопрос. Но в целом, люди, ставящие перед собой такие цели, были достойны уважения. Беда была в том, что таких людей в жизни он не встречал. Никто, из известных ему коммунистов, не хотел сделать людей счастливыми. Каждый из них вступил в Партию, с целью — побольше отрезать себе от общего пирога. Приходили для того, чтобы сделать карьеру, для того, чтобы иметь возможность выезда за границу. А самые беспринципные, для того, чтобы самим править, и эти уже, готовы были сделать все, без исключения, чтобы пробиться туда, наверх. При этом, ни один из них не читал ни Маркса, ни Энгельса, ни Ленина. Все изучение первоисточников сводилось к паре статей, да нескольким фразам, вырванным из контекста, которые цитировали к месту и не к месту. Сергей вспомнил, насколько он был поражен, когда решил сам прочитать "Капитал" Маркса и полное собрание сочинений Ленина, тем, что все книги, взятые им в библиотеке, имели склеенные листы. Начав с первого тома Ленина, он был приятно удивлен прочитанным. Было видно, что писал человек умный и писал доказательно, но после шестого тома, этот умный человек начал нести полную ахинею, словно его подменили, и Сергей перешел на изучение Карла Маркса. Вот здесь было видно, что писал ученый. "Капитал", на самом деле, оказался великолепным научным трудом. Беда была все в том же. Его не читал никто, из тех, кто восхвалял этот труд, как, кстати, и из тех, кто потом стал его ругать. Долгое время Сергей не мог понять, в чем дело, пока, наконец, до него не дошло: Карл Маркс писал свой научный труд, а использовали его в своих целях другие люди, которым, в общем, было наплевать, на то, о чем он писал. Первый из них — Энгельс. Не секрет, что он дописывал работу, после смерти Маркса. Так вот, там, где Маркс открывал законы капиталистического производства и вскрывал его противоречия, Энгельс делал вывод, никак из них не следовавший. Он писал с бухты-барахты, потому, что ему так хотелось, "Значит, нужна мировая пролетарская революция". А дальше, пришел еще один "гений", Ленин и добавил, что революция может произойти в отдельно взятой стране, из которой мы потом будем экспортировать коммунизм по всему миру, что было уже полным бредом. К чему это привело, все хорошо знают.

Тут же, в шкафу стояли и томики стихов Анны Ахматовой, Марии Цветаевой, Николая Гумилева. Костров отыскал на полке томик Пастернака и сел почитать на диван, что стоял у стены. Он не мог сказать, что все у Пастернака ему нравилось, но некоторые стихотворения просто приводили его в восторг. Вот, одно из них. Сергей раскрыл книгу, отыскал его и начал читать:

Во всем мне хочется дойти

До самой сути,

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте,

До сущности протекших дней,

До их причины,

До оснований, до корней,

До сердцевины.

Все время, схватывая нить

Судеб, событий,

Жить, думать, чувствовать, любить,

Свершать открытья,

О, если бы я только мог,

Хотя отчасти,

Я написал бы восемь строк,

О свойствах страсти...

В этом стихотворении, Сергей про себя, всегда заменял последнее слово, на "счастья", и никогда не читал его до конца. Ему нравилось, вот так, обрывать его на самом гребне эмоционального подъема, и тогда, оно звучало, как гимн жизни и созиданию.

Заглянув в комнату и увидев, что Костров занят книгами, Виктор ушел на кухню и принялся там греметь тарелками. Почитав стихи, Сергей закрыл книгу и поднял взгляд на картину, которая висела на противоположной стене. Это был портрет очаровательной Марии Лопухиной, кисти Владимира Боровиковского. Некоторое время, он сидел, любуясь прелестной молодой дамой, потом невольно его мысли переключились на воспоминания о Любе. Нехорошо получилось с ней. По сути, он втравил ее в эту историю, а потом оставил одну в опасности.

"Интересно, где она сейчас, что делает"? — Подумал Сергей, и в это время часы на стене пробили два часа дня.

Ого, уже два часа, — заглянул в комнату Виктор, — Ну, пойдем, перекусим, чем бог послал. Бог послал неплохо: на первое — щи зеленые, на второе, правда, яичница с ветчиной, зато в холодильнике нашлась палка Таллинской колбасы (дефицит, по тем временам) и бутылочка Цинандали.

Помнится, ты угощал меня Кинзмараули, — Виктор поставил бутылочку на стол, — Так вот это, от нашего стола, вашему столу.

Вай! Дорогой, спасибо, — прищелкнул языком от удовольствия Сергей, — Посидим, поговорим, можем даже спеть, что-нибудь, но только, после того как выпьем.

Виктор достал штопор, вынул из бутылки пробку и налил вино в бокалы.

За что пить будем? — он поднял свой бокал и посмотрел на приятеля. Тот тоже поднял свой бокал,

Давай, просто так, без тоста, устал я что-то от всего этого, — Сергей сделал рукой неопределенный жест, долженствующий обозначать, от чего он устал, — Просто посидим, поедим и выпьем, как будто, ничего такого не происходит.

А получится? — усомнился Виктор.

А черт его знает? Давай, хоть сделаем вид, что это так.