Книга 1. Ближник Ивана Грозного

1.

Меня зовут Денис Антонов, тридцати двух лет отроду, и сколько себя помню, все время был помешан на картине 'Штиль' Айвазовского. Боже, какое безумное число репродукций с этой картины покрывали стены и потолок в моей комнате... Крошечные с календариком, чуть больше из книг, большие из разворотов журналов, и просто огромные с музейных плакатов, которые родители каким-то чудом доставали на почте.

Я часами мог молча и совершенно неподвижно сидеть возле такой репродукции и внимательно ее рассматривать. Вглядываясь в каждую закорючку, мазок и даже точку, всякий раз находил в ней что-то новое, особое и будоражащее меня. От этого занятия родители не могли меня оторвать ни мультфильмами, ни сладостями, ни новыми игрушками и книгами, ценность которых в моих глазах была несоизмеримо ниже мятой картинки из журнала. Даже вездесущий ремень, выступавший у отца главным инструментом воздействия на молодую поросль в моем лице, не мог поколебать моей страсти.

Теплое желтое солнце на картине, оставляющее золотистую дорожку на синем море, встречало меня маленького утром, глядя с противоположной стены комнаты. Оно же сопровождало меня в школу, где на уроках я, школьник, украдкой любовался переливающими солнечными бликами на крошечной репродукции в своем кармане. Даже на экзамене, когда все нормальные выпускники прятали за пазухами шпаргалки, у меня во внутреннем кармане лежала аккуратно сложенная вдвое картинка 'Штиля'.

Тогда, в детстве я особо не задумывался о причинах такого помешательства, считая это совершенно нормальным. Ведь одни собирали фантики от 'забугорских' жевательных резинок, другие — пивные жестянки с красивыми надписями на иностранных языках, третьи — модельные машинки или солдатиков. Мои сверстники также, как и я, заставляли свои комнаты, полки, шкафчики десятками обожаемых ими предметов, долгое время рассматривали их, любовались ими. Они захлебываясь рассказывали о своих коллекциях и снисходительно поглядывали на тех, у кого не было ничего такого. Моя страсть меня также вводила в этот своеобразный круг 'избранных'. Мы вместе делились новыми находками и поступлениями, хвастались какой-то удачной покупкой.

Необъяснимая страсть к картине позднее заставила меня выбрать профессию искусствоведа, на которую в 'благословенные' либералами 90-е гг. даже с трудом набирали студентов. Бывшая супруга, с которой я познакомился там же, шутила, что я женился на ней только из-за ее специализации по живописцам маринистам, в частности, Айвазовском. Мол ее третий размер груди меня привлекал гораздо меньше, чем знания о черноморском периоде жизни и творчества Айвазовского. Конечно, в ответ на это я всегда смеялся и отшучивался. Правда, где-то глубине души мне было совсем не смешно, а даже напротив грустно! Мне было грустно от того, что я ее обманываю. Ведь ее высокая грудь с весело вздернутыми коричневыми сосками, действительно, не шли ни в какое сравнение с предметом моего обожания.

Собственно, через год, когда мне стало совершенно ясно, что моя супруга не разделяла моей страсти, а бывало и высказывала презрение по этому поводу, мы расстались. Напоследок она обозвала меня сумасшедшим, я в ответ промолчал и вернулся к своей прежней жизни и к своему увлечению... поиску и коллекционированию всего, что имело хоть какое-то отношение к этой картине.

После развода и тяжелого разговора с родителями, я услышал нечто, что вдохнуло еще большую силу в мою страсть... В момент объяснения с родителями, мама, тяжело вздыхая, вдруг обронила, что зная во что превратиться моя жизнь, она много лет назад ни за что на свете не взяла бы маленького меня в тот черноморский музей, где выставлялась эта проклятая картина.

От этих слов меня словно электрическим током пронзило с макушки и до самых пяток. Как же это так, я что-то не знаю о предмете моего обожания? Выходит, в моем детстве случилось что-то такое, что могло бы объяснить причины моей страсти, моего помешательства. Почему это скрыли от меня? Почему об этом я узнаю только сейчас?

— Ой, Дениска, чего это я ляпнула не подумав. Вот же дура, что в голове то и на языке, — она махнула рукой, словно дело и яйца выеденного не стоило. — Ну что ты волком-то смотришь? Ничего особого-то там не было...

Я же продолжал, прищурив один глаза смотреть на нее. ''Вот же, б...ь..., ничего такого!? Да, я же этой, мать ее картиной, днем и ночью брежу, а она говорит, что ничего особенного...'.

— Ну, хорошо, хорошо, — все же она сдалась. — Брала я тебе в тот музей на побережье еще сопливым крохой. Путевки тогда заводской профсоюз выдал на семью на юг. Мы с отцом твоим, как только отпуска дождались, сразу же к морю махнули. Тебе тогда почти два годика было и поди и не помнишь ничего. В поезде все тяю и тяю просил, как заведенный. Надувшись же чаю, сразу засыпал, как маленький барсучок, — вспоминала мама, задумчиво теребя длинный локон у виска. — Около музея того мы, кажется, на третий или четвертый день отпуска оказались. Это отец твой все зудел и зудел, что надо хоть в музей какой зайти. Видите ли ему надоело целый день на пляже валяться! На пляже, у моря, представляешь? — возмущение послышалось в ее голосе. — Ну, и потащил меня в этот чертов музей. На старой площади он был, в сотне метров от автобусного вокзала. Здание все обшарпанное, с осыпающейся штукатуркой на стенах и потолке. Я все боялась, что оно прямо сейчас развалиться. А этот дурень туда нас тянет...

Мне уже начало казаться, что в этой мешанине слов и образов из маминых воспоминаний я утону, но ни на йоту не приближусь к разгадки истоков своей страсти. 'У-у, черт! Площадь, вокзал, штукатурка, музей... Когда же будет то, что надо?'. К счастью, мое нетерпение не осталось не замеченным и прозвучала то самое название картины 'Штиль'.

— Я же тебя на секундочку оставила, посидеть на скамейке. А там эта проклятущая картина... Штиль, чтоб ее разорвало! — она плюнула на пол и тут же выхваченной откуда-то тряпкой начала затирать слюну. — Я же и не думала, что так будет. Посадила тебя на скамеечку, значит. Леденец тебе в кулачок зажала, чтобы не хныкал. Вот... Сами же с Ленкой, сестрой, отрез на платье разглядывать начали.

Меня от нетерпения начало уже немного потряхивать. Понимание того, что еще немного и я все узнаю, бросало меня то в пот то в дрожь. 'Значит, мальцом я тогда совсем был. Поэтому, похоже, ни черта и не запомнил! Б..ь...! Получается, я был в одном шаге от нее... Я был в каком-то шаге и ничего не помню!'. Дикое сожаление об этой утраченной возможности прикоснуться к картине словно раскаленные угли жгли мое нутро.

— ... Через какую-то минуточку поворачиваюсь к скамеечке, а тебя и след простыл, — мамин голос, казалось, пробивался ко мне через слой ваты, то затихая то становясь громче. — Боже, как я тогда заорала. Я, Дениска, орала, как пожарная сирена. Обложила матюгами и отца твоего, и дуру Ленку, и смотрителей музея. Они все носятся вокруг меня, а я ору не переставая дурным голосом. Кричу, что если мне моего малыша сейчас не приведут, я буду жаловаться... и в милицию, и в ОБХСС. До самого Брежнева обещала дойти. Вот какая я была, — продолжая рассказывать, мама чуть улыбнулась. — Милиция приехала, а где-то через час и тебя нашли.

Я замер. 'Вот-вот, то самое'.

— Лежал ты в каком-то пыльном углу, где у них тряпки, ведра и швабры хранились. Калачиком свернулся и глазенками своими поблескиваешь. Махонький такой, беззащитный, — судя по повлажневшим глазам мама, готовилась всхлипнуть. — Лежишь и леденец свой посасываешь. А сам весь мокрехонький...

Ерзая на стуле, я едва не навис над мамой. 'Ну, ну, что еще? Лежу в каком-то закутке с леденцом? Мокрый. Обоссался, поди, от страха. Еще то что?'.

— Описался, подумала сначала. Напрудил в штанишки и все, дел то. Э-э, нет, Дениска, не писался ты, — мамины слова меня насторожили. — Я же тебя на ручки когда схватил, то не мочу почувствовала. Другим чем-то пахло. Словно водорослями или тиной какой дохнуло от твоих штанишек и рубашки. Дома уже, когда стала тебя переодевать, увидела, что ты в кулачке своем что-то зажал. Хотела я посмотреть, а ты тут же в крик. Орать принялся еще почище меня. Ночью лишь, когда ты уснул, мне удалось разжать твой кулачок.

Мое внимание уже едва не звенело от напряжения. 'Да, меня сейчас удар хватит. Давай, давай уже, говори!'.

— Словом, вот, смотри, — мама протянула мне на ладони крохотную ракушку с завитушками. — Вот это у тебя было зажато в кулачке.

С трепетом, почти мистическим ощущением, я взял витую раковину в руки. Не знаю чего я ожидал? Просветления, ответа на все свои вопросы... Но ничего этого не было! Это был всего лишь красноватый перламутровый комочек, многослойные завитушки которого не будили во мне совсем ни каких воспоминаний.

Большего от мамы добиться я не смог. Все те вопросы, что терзали меня много — много лет, вновь оставались для меня без ответа. 'Ха-ха-ха. Снова вылезли эти два извечных русских вопроса — 'кто виноват? и 'что делать? Б...ь... Хотя, кто виноват, вроде бы ясно. Источник всего эта чертова картина! Эта картина, что преследует меня с того памятного дня! Все дело в этом кусочке холста с масляными красками... Подожди-ка, а я ведь знаю и что делать...'. Годами зревшая во мне мысль, вдруг оформилась в совершенно ясное и конкретное желание. 'Нужно поехать в этот проклятый музей и во всем окончательно разобраться! Разобраться раз и навсегда! Точно! Нужно оказаться именно в том месте, где меня нашли почти тридцать лет назад'.

В соответствие с принятым решением за пару дней мне удалось уладить дела на работе и выбить неделю отпуска. Родителей успокоил желанием немного развеяться на юге Крыма, на что и получил горячее одобрения. Еще полдня потратил на оформление билета и гостиницы.

В дороге я так и не смог уснуть. Где бы я не находился — в аэропорту, в самолете, в крымском автобусе — стоило мне только прикрыть глаза, как картина вновь представала перед моим внутренним взором, заставляя сердце сжиматься от дикой тоски, а тело трепетать от желания прикоснуться к полотну. Эта тяга была настолько сильной, что пожирала меня изнутри, словно смертельная лихорадка.

К концу пути собой я уже напоминал голивудского зомби, которого жажда плоти с бешенной силой гнала вперед. У меня осунулось лицо, под глазами появились черные круги, а сами они горели каким-то нездоровым блеском, который привлекал ко мне внимание каждого второго полицейского. В бодрствовании меня еще как-то поддерживали крепкий кофе и энергетики, который приходилось пить просто слоновьими дозами.

— Мужчина, вам плохо? — из забытья, в котором я лихорадочно пытался приблизиться к картине, меня вырвал хриплый женский голос кондуктора. — Да, упоролся он, Танюха! Как пить дать, набухался! Как бы мне он все кресла не облевал. Хорошо хоть за проезд сразу заплатил, а то потом ничего не вытрясешь у него, — встрял и недовольный голос водителя, показавший вихрастую бошку из-за своей каморки. — Не-а, не алкаш вроде, — прохладные пальцы коснулись моих щек. — Выхлопа нет, а и шмотки вроде приличные. Ого-го, да у него лопатник полный денег.

Наконец, мне удалось открыть глаза и сфокусировать зрачки над склоненным надо мной лицом немолодой женщины с резким запахом какого-то дешевого парфюма. Кондуктор тут же отпрянула от меня, забрав впрочем и свою руку из моего внутреннего кармана.

— Прибыли, мужчина, прибыли, — быстро затараторила она, немного растягивая слова и непривычно окая. — Конечная. Все уже давно вышли, а вы все сидите и сидите.

Пробормотав в ответ что-то неразборчиво (на более обстоятельную беседу у меня просто не было сил), я медленно поднялся с места и шатаясь побрел в сторону двери, через с хрустом открывающиеся створки которых уже через мгновение оказался на улице.

— Хр..., — июльская жара побережья, сразу же навалившись, мгновенно выбила из моего тела последние остатки прохлады. — ...

Судорожно открывая рот, я прошел до конца площади и свернул налево, в узкий проулок, в конце которого, как я помнил, и находился тот самый музей.

— Штиль, штиль, — хрипло шептал я как мантру, тяжело передвигая ноги. — Штиль... Еще немного, немного. Музей, где музей?

Прямо передо мной располагалось небольшое аккуратное здание, совсем не напоминавшее обшарпанную кирпичную коробку из маминого рассказа. Расплывающимся взором я фиксировал на его фасаде новую таблицу, на которой между непонятных длинных аббревиатур с облегчением наткнулся на слова 'Крым' и 'музей'.

— Еще немного, — с невнятным бормотанием, я поднялся по ступенькам и потянул на себя массивную дверь. — Еще немного...

В небольшое окошко кассы у входа я молча положил какую-то крупную купюру и не дожидаясь сдачи и собственно самого билета пошел в прохладный полумрак холла, в котором было пустынно и тихо.

— Теперь прямо... Налево, — не умолкал я. — ...

Перед очередным поворотом или залом во мне срабатывал неведомый навигатор, отправлявший меня в нужном направлении.

— Она..., — у порога в новое помещение я на какое-то мгновение замер, почувствовав внутри себя какую-то пульсацию. — ...

С каждым новым шагом, приближавшим меня к картине, пульсация становилась все сильнее и сильнее. В десятке метров она уже отзывалась у меня ударами в висках, в пяти — заставляла дрожать конечности и спотыкаться. На последнем шаге, уже не в силах больше сделать ни шага, я потянулся к полотну правой рукой.

Бу-ум! Бу-ум! Бу-ум! Бу-ум! Стук становился нестерпимо сильным! Бу-ум! Бу-ум! Бу-ум! Пальцы руки, тянувшись вперед, словно натыкались на плотный горячий пар, который выталкивал их обратно. Бу-ум! Бу-ум! Бу-ум!

Глаза же мои были прикованы к изображению. Я вглядывался в каждый мазок этой досконально изученной мною картины, заново открывая ее для себя. С каждой новой секундой краски становились все ярче и ярче, силуэты и фигуры приобретали полноту и объем... В какой-то момент мне стало казаться, что я слышу шум настоящего прибоя. Через мгновение я уловим и этот потрясающий запах моря.

— Что же это так...

Вдруг меня потянуло со страшной силой вперед. Потеряв равновесие, я начал падать... Яркие, ослепляющий свет, заполним окружающее меня пространство. Вокруг раздались сотни самых разных голосов, сливающихся в разноголосую какофонию звуков.

— Свет, какой яркий свет... Боже мой, какой яркий свет! И голоса, кругом голоса...

2.

Мне снилось огромное золотистое поле пшеницы, колышущее накатывающимися волнами подобно бескрайнему морю. Я шел навстречу жаркому полуденному солнцу, подставив ему лицо с зажмуренными глазами, и осторожно касался пальцами тяжелых налившихся колосьев пшеницы. Хотелось так идти все дальше и дальше, вдыхая под жаркими лучами солнца ароматный напитанный медом воздух... Но вдруг в этой идеалистической картине возник какой-то посторонний звук, сначала напоминавший жужжание шмелей, а после превратившийся в какое-то настойчивое и невнятное бормотание.

— Урус каган ищек янына! Тэр! (Русский князь уже у ворот! Вставай!) — меня вдруг кто-то начал теребить за рукав, но глаза я так и не спешил открывать, надеясь, что все станет, как и было. — Тэр, абзи! (Вставай, брат!)

Под эту звучащую у моего уха тарабарщину я начал уже было засыпать, как вдруг резко раздавшиеся громовые звуки снова вернули меня к действительности.

— Алар аталар! Багэгэс, алар аталар! Ни шляргя? (Они стреляют! Смотрите, они стреляют! Что нам делать?) — одновременно где-то совсем рядом стали раздаваться чьи-то панические крики. — Аллах!

И меня затрясли с такой силой, что я уже был вынужден открыть глаза. Сразу же яркий дневной свет больно резанул по глазам, заставляя моргать. Негромко выругавшись, я попытался приподняться. Видя мои попытки, кто-то бережно поддержал меня за локти, помогая сесть.

Наконец, мои глаза привыкли к свету, и я смог осмотреться... Святые Ананасы, лучше бы я этого не делал, а продолжал во сне бродить по пшеничному полю.

— Что, что? — я с трудом сдержался, чтобы не заорать, но глухое рычание-бормотание мне затолкать обратно так и не удалось. — Что это такое? Где музей? Картина?

Я находился на каком-то высоком месте — то ли башне, то ли крепостной стене, откуда открывался прекрасный вид на прилегающие окрестности. Невысокие пологие холмы, пересекающие обработанные поля и луга; изгибающийся рукав большой реки, образовывающий целое озеро; многочисленные нитки тянущихся к горизонту дорог.

Еще я видел какую-то темную шевелящуюся массу, покрывающую часть холмов. Она неровными рукавами тянулась в мою сторону, с каждым мгновением захватывая все больше и больше места. В какой-то момент до меня дошло, что эта шевелящаяся масса, сверху так напоминающая муравьев, состояла из тысяч и тысяч всадников, пеших воинов, многочисленных повозок и фургонов, бесчисленных сотен овец и коров. Это было войско, настоящая орда!

— Что это за херня? — ошалело я обернулся к какому-то шуму за спиной. — Б...ь...

Буквально на расстоянии вытянутой руки от меня стоял смуглый мальчишка лет десяти, с узкими глазенками и с явно нерусскими чертами лица, одетый в натуральный кольчужный доспех с ярко начищенными зерцалами, в странной остроконечной шапке-шлеме с металлическим шишаком. И смотрел он на меня... с такой отчаянной надеждой, что у меня сильно екнуло в груди.

— Абзи, слава Аллаху, ты очнулся! — мальчишка вдруг радостно заговорил и, к моему дичайшему удивлению, я начал прекрасно понимать его тарабарщину. — Великий Диван ждет твоих приказов, чтобы выбросить неверных от благословенной Казани!

Невнятно замычав, я заворочался и махнул рукой в сторону. Правильно меня поняв, ко мне тут же подскочил какой-то заросший бородищей воин и помог мне встать на ноги.

— Воды..., — с трудом стоя на ногах, я вытянул руку в сторону. — Пить.

Мальчишка тут же подскочил словно ужаленный и пнул какого-то распластавшегося на каменных плитах человека в тюбетейке.

— Воды! Быстрее! — глаза пацаны сверкнули гневом. — Бегом!

И вот я уже оторопело рассматривая кованный золотом кубок в своей ладони, из которого я тут же отхлебнул. Вода в нем оказалась настолько холодной, что до ломоты сводила зубы. 'Это явно не глюки и не сон. У меня сроду такого не было... Все, б...ь... настоящее '. Тяжелый металлический кубок, сверкавший разноцветными камнями, тоже недвусмысленно доказывал свою реальность.

'Тогда что это такое? Кто эти люди? Ряженные?'. Мой взгляд прошелся по окружающим, отмечая специфические коренастые фигуры воинов, явно боевое оружие, массивные драгоценности и многое-многое другое, что ладе не удивляло, а пугало. 'Не-е, в задницу ряженных! Эти настоящие до мозга костей! Вон тот бугай с бородищей до самых бровей любого зарежет и не моргнет глазом. А пацан тоже хорош. Видно, сынок какого-то начальника. Привык командовать, да по мордам лупить... Нет, здесь ряженными и не пахнет!'.

Тут вдали раздалось несколько громовых звуков, до боли напомнившие мне пушечные залпы из старых фильмов про Петра Великого. Все вновь всполошились и забегали как угорелые вдоль крепостной стены, то и дело начиная кричать и размахивать саблями. 'Еще бы что-ли пальнули пару раз. Глядишь, у меня еще время появиться подумать, в какую такую задницу меня забросило...'. То, что именно забросило и картина Айвазовского оказалась порталом, у меня уже не было никаких сомнений.

Я вновь оглянулся по сторонам, на этот раз стараясь отметить все самое необычное. 'Итак... Пушки есть, но у остальных огнестрела не видно. У всех лишь холодное оружие. Сабли напоминают казацкие шашки, только изогнуты больше и рукоять другая. Хм, шестопер и булаву вижу... Луки занятные. Сильно изогнутые с костяными накладками, монгольского типа'. Спасибо искусствоведческому образованию и подработке в антикварных салонах, все эти железки я читал как раскрытую книгу. Без знания этих профессиональных тонкостей с хорошим предложением к серьезному клиенту лучше и не подходить.

— Брат, они снова бьют в северную стену, — оказавшийся рядом со мной мальчишка и упорно называвший меня братом, с надеждой заглядывал мне в глаза. — Что нам делать? Отец погиб, теперь ты правитель Казанского ханства.

Кубок при этих словах только чудом не выпал из моей руки. В самый последний момент скользнувшие по рукояти пальцы сжали металл. 'Казанское ханство! Казань! Русский князь! Пушки! Б...ь... Картина маслом!'. Вот теперь картинка окончательно сложилась! Я оказался в Казани, которую пытался взять штурмом царь Иван Васильевич, будущий Грозный. Неясным, правда, оставался вопрос, а какой, собственно, это по счету штурм? Ведь от ответа на этот вопрос зависел и ответ на вопрос — сколько нам еще осталось жить под этим синим-синим небом?

Бросив занимавший руки кубок мальчишке, я резко развернулся и подошел к краю крепостной стены. Нужно было срочно выяснить, может ли крепость еще сражаться. Если да, то слава Богу, у меня будет небольшая передышка во всем разобраться и все хорошенько обдумать. В противном же случае, судьба моя и всех, кто мне доверился, будет незавидна!

— Давно они начали стрелять? — выкрикнул я куда-то в сторону, нисколько не сомневаясь, что вопрос будет услышан и мне ответят. — С сегодняшнего утра. Хорошо. Сколько раз стрельнули?

Выходит, еще не все орудия и царя прибыли на место. Насколько я помнил, для штурма казанской крепости русскими войсками было выставлено более сотни пушек самого разного калибра. Самыми опасными были крепостные орудия, ядрами которых и была разрушена часть стены. Спасибо, они еще и стреляли в сутки раз или два.

— Как у нас с припасами, водой? — я заметил, что отвечал мне всего лишь один — тот самый здоровенный воин с густой черной бородищей. — Раненых много?

С водой и припасами все оказалось довольно неплохо, несмотря на то, что вчера царским инженерам удалось подорвать башню над одним из подземных колодцев. Хуже было с защитниками крепости, потери среди которых от огнестрельного огня были просто катастрофическими.

— Паршиво, — протянул я, перегибаясь через парапет и внимательно разглядывая местность перед воротными башнями крепости. — А вот это уже не паршиво, а хреново.

Борода, которого, как оказалось, звали Иса, мгновенно среагировал на мой тон и тоже перегнулся через стену. Я показал ему на бревенчатые конструкции, что царские воины спешно возводили напротив башен. Квадратные, из мощных массивных бревен, они совсем не были похожи на домики для отдыха.

— Это туры, господин, — буркнул Иса, хищно скаля зубы; было видно, что он уже давно точит зубы на эти укрепления. — Ваш отец, да будет к нему милостив Великий Аллах, уже пытался сжечь их на южной стороне крепости. Но предатели, да сожрет Иблис их внутренности, все передали урусам и нас встретили почти у самых ворот. В крепость вернулась едва ли четверть из тех, кто вышел за ворота.

Тур, гуляй-поле, передвижные башни, кто же не слышал про это? Их использовали и греки, и римляне, и византийцы. Правда, нам от этого было не легче. Ведь Иван свет-Васильевич на них собирался и пушки затащить, что означало каюк! 'Б..ь... Казань — это деревянная крепость, которую пушки рано или поздно разнесут по бревнышку. Если мы хотим еще немного пожить, то с ними нужно как-то решать вопрос. Кровь из носу. Б...ь... Судя по всему, завтра или крайний срок послезавтра они все достроят. Потом поставят пушки и все, амбец! После пару дней знатного артобстрела здесь останется только трупы выносить. Хотя им ведь головешки не нужны. Васильевичу нужна крепость со всем ее содержимым. Короче, ждать штурм надо'.

От все ярче и ярче открывающихся перспектив или сгореть заживо или быть насаженным на пику или саблю русского (представляете, русского) воина, меня так знатно качнуло, что я едва не свалился со стены. 'Черт, черт... Что делать? Б...ь... И ждать опасно, и что делать не понятно! Стоп!'. Не знаю, что мне прочистило мозги — ощущение неотвратимо надвигающейся гибели или гнетущее меня отчаяние? Однако, меня вдруг осенило. 'Вот же я олух царя небесного! Есть же выход! Картина! Я же, как пить дать, попал сюда из-за картины! Этот чертов телепорт выкинул меня сюда, а значит сможет закинуть и обратно'. В те мгновения эти лихорадочные соображения казались мне довольно логичными. Раз картина отправила меня в прошлое, значит картина отправит меня обратно, в мое время. 'Картину нужно найти...'.

Я резко обернулся назад и начал обшаривать взглядом стоящих рядом, словно кто-то из них притащил с собой на стену какую-нибудь картину. Вздрогнувшую толпу придворных и воинов явно впечатлил мой полубезумный взгляд. Кто-то из слуг даже сразу свалился ниц и, поскуливая от страха, закрыл голову руками.

— Где? — вырвалось у меня. — Где она...

И тут до меня дошло, что никакой картины тут и быть не может. Конкретно, здесь в крепости, вообще нет ни каких картин. 'Б...ь... Им же нельзя изображать живых существ. Поэтому мусульманская живопись практически вся развивалась через каллиграфию. Вот же дерьмо!'.

Махнув рукой на стоявших в ожидании придворных, я отвернулся к стене, и тут мой взгляд остановился на копошившихся внизу русских ратниках. Некоторое время я бессмысленно разглядывал это море людей, лошадей и повозок, пока, наконец, не замер.

— Это шатер уруского князя, — негромко проговорил Иса, заметив, что я уставился на высокий темный шатер в окружении десятка или двух всадников. — А вон и он сам, — воин вытянул палец в кольчужной перчатке в сторону высокого нескладного всадника на светлом жеребце. — ...

Я же молчал, боясь вспугнуть внезапно пришедшую мне в голову мысль. 'Картины, живопись... Дебил с дипломом! Тормоз! Вот же где все это надо искать!'. Прикрыв глаза, я стал лихорадочно вспоминать все, что имело хоть какое-то отношение к живописи этого периода. 'Так, так... Московское княжество, XVI век, царь Иван Грозный. Так... Светской живописи в стране, как таковой еще не было. Парсуна или светский портрет появляется лишь в начале XVII века или может даже в конце XVI века. До этого времени русская живопись развивалась только в русле иконописи. Грек, Рублев, Дионисий... Что там еще?'. Память, получившая очередную дозу стимулятора в виде здоровенной дозы адреналина, начала быстро выдавать одну порцию сведений за другой, одну за другой. 'Значит, сейчас картины существуют лишь в виде икон. Ну, собственно, и что? Какая разница? Все равно это картина! Надо попробовать. Кто знает, вдруг я смогу найти портал и в здешних картинах? Надо попробовать... Если же ничего не выйдет, у нас есть литовские, польские, германские живописцы. Эти прощелыги уж точно рисуют светские картины. Словом, здравствуй 'добрый' Иван Васильевич...'. В любом случае это был шанс. Пусть шанс был небольшой, призрачный и связан он был с человеком, которого в мое время и в России и за рубежом объявили одним из самых жестоких бесчеловечных тиранов Земли...

Пережевывая все это, я потерял счет времени. Однако, в какой-то момент, раздавшееся негромкое покашливание вернуло меня обратно, в реальность, где сразу же наткнулся на обеспокоенное лицо Исы, моего телохранителя и, как оказалось позже, воспитателя.

— Господин, — черные глаза воина внимательно изучали мое лицо; видимо, эти мои уходы в себя его не слабо пугали. — Тебя беспокоит рана? Позвать лекаря? Или может тебе дать еще целебного афиума?

'Афиум, афиум, что это еще за снадобье? Мухоморчики сушенные? Подожди-ка... Б...ь.. Афиум — это же опиум. Они меня опиумом лечат, походу'. И, действительно, в руке у Исы появилась серебряная коробочка, украшенная затейливой арабской вязью, из которой он вынул небольшой ложечкой крошечный темный шарик. 'Черт, сейчас кайфанешь, а к вечеру, глядишь, добрый Иван Васильевич тебе уже голову рубит. Не-е-т, уж!'.

— Выкинь эту дрянь! — телохранитель от такого едва не впал в ступор. — Выкинь, я сказал! Быстро! — не знаю, что он прочитал в моих глаза, но Иса, размахнувшись, с силой запустил драгоценную коробочку со стены, вниз. — Вот так! И чтобы я больше не видел здесь эту дрянь! Ты чего это? Эй, Иса?

К моему удивлению у этого здоровяка, с лицом, словно вырубленным из куска дерева, из глаз текли слезы.

— Прямо как у вашего отца, да будет к нему милостив Великий Аллах..., — бормотал Иса, с детства служивший моему отцу. — И голос, и грозный взгляд, и стать...

Я едва не растерялся от такого, но сразу же взял себя в руки.

— Друг мой, сейчас не время предаваться воспоминаниям об отце. Позже мы восславим его. Сейчас же нужно действовать, — после этих слов Иса тут же подобрался и, глазами пса, преданно уставился на меня. — Видишь туры? Так вот, сегодня ночью их нужно уничтожить. Если там будут пушки, то нужно заклепать их фитильные отверстия. Тогда мы получим передышку.

В принципе, разрушение осадных башен и крепостных орудий, было лишь часть моего плана, а точнее его самая малая часть. Мне нужно было выиграть время, чтобы придумать, как встретиться с царем Иваном и чем завоевать его расположение. А на этом пути стояло слишком много препятствий — стены Казани, множество воинов и с той и с другой стороны, интересы царских бояр к казанским землям и накопленным богатствам, религиозная рознь в конце концов!

— Мы уже пытались, господин, — угрюмо заговорил Иса, показывая рукой в сторону ближайшего рва и десятков валявшихся в нем тел. — Даже если мы подберемся вплотную, то это дерево не поджечь. Они каждый день поливают его водой. Там все пропиталось водой.

Однако, на этот случай у меня был припасен один сюрприз и звался он в это время греческий огонь. В своей время, готовясь к экспертизе одной занятной статуи византийского происхождения, я перелопатил немало книг по истории Византии, одним глазом пробежав и по книгам о военном искусстве азиатских греков. Словом, это состав этого супер оружия мне был более или менее знаком и оставалось дело за малым.

— Иса, слушай меня внимательно. Сейчас иди к воинам и отбери среди них тридцать человек тех, кто сможет метнуть на пятьдесят шагов ... вот этот кувшин, — я схватил небольшой примерно литровый кувшин с маленького столика. — Ничего не спрашивай! Иди и сделай это!

Ничего не говоря, тот схватил кувшин, и пошел куда-то в сторону. Я же взглядом выхватил из остальных брата.

— У меня есть и для тебя поручение, брат, — внушительно произнес я, давай мальчишке понять, что разговор будет идти об очень ответственном задании. — Ты готов? — судя по очень решительному виду пацана, он по моему слову не только любого прирежет, но, не моргнув глазом, и себе брюхо вскроет. — Возьми с собой людей столько сколько нужно и собери мне в зале всех купцов, что еще остались в крепости. Обязательно, успокой их, что никто не собирается их грабить. Особенно, меня интересны те, кто водят караваны на юг. Понял? — от нетерпения брат и головой кивнул и кинжалом тряхнул. — Давай, беги.

На по пути в палаты, которые я наметил для встречи с казанскими купцами, я продолжал снова и снова мусолить свой план. 'Для греческого огня мне нужна сера, нефть, деготь. Нефть, конечно, сейчас не особо популярна, но что-то обязательно должно быть. Раньше ее вроде бы в лечении использовали. Серу уж точно найдут. Чай алхимиков и всяких сказочников в любом времени хватает'.

Купцов пригнали довольно быстро. Из-за этого они и выглядели соответственно — испуганно. Не знаю, что они подумали, но успокоить их надо было обязательно.

— Приветствую вас, торговые люди Казана. Хочу сказать вам, что все мы рабы Аллаха на этой земле. Не видит он между нами разницы и с каждого, не зависимо от его богатства и силы, будет он спрашивать после его смерти. Я, хан Ядкар, обещаю вам, что ни жизнь ваша и ваших близких, ни ваше имущество, не пострадает. Скорое все разрешиться к великой милости Аллаха, — действительно, все должно было решиться в ближайшие несколько дней. — Казани же от вас нужна еще одна услуга...

Как оказалось, торговая Казань, купцы которой ежегодно направляли сотни караванов в Индию, Китай, Персию, Европу и т. д., смогла найти и нефть, и серу, и деготь. Купцы, обрадованные, что их не будут грабить свои же, натаскали со своих складов столько добра, что я и ахнул и охнул. Из принесенного ими можно было не только гранаты с зажигательной смесью делать, но и целый брандер смастрячить.

Варить смесь я посадил в укромное местечко с десяток сидельцев из ханской темницы, которым грозила смертная казнь. Такой отсрочки наказания они были только рады, что они и продемонстрировали усердной работой. В результате уже к вечеру в подвале под ханским дворцом меня встречало около пятисот небольших пузатеньких кувшинов с огнесмесью, к горлышку которого был привязан пучок пеньки, и тридцать добровольцев.

— Это нужно для того, чтобы сжечь укрепления. Показываю, — объяснять приходилось каждый шаг, иначе 'наивные дети' этого времени могли меня запросто объявить Иблисом (дьяволом). — Трутом или фитилем поджигаете паклю и сразу же как можно дальше бросаете. Не ждать! Поджег и бросил на бревна! На землю не кидать!

Вглядываясь в глаза тех, кто собрался пожертвовать собой ради города и своего хана, я не тешил себя иллюзиями победы. Мне нужна была лишь отсрочка. Все остальное было вторичным.

— Ничего не бойтесь, я сам поведу вас! Те же, кто погибнут, сразу же попадут в рай, где прекрасные гурии вечно будут ублажать вас...

Сложнее было убедить Ису, которой вцепился в меня бульдогом и твердил, как заведенный о моей жуткой смерти. Пришлось, намекнуть на волю Аллаха, который открыл мне ее во время последнего ранения. Гораздо действенным оказался аргумент про переговоры с царем Московским. Пришлось соврать, что царь сам предложил мне тайно встретиться.

Словом, в ночном нападении я практически не участвовал, сразу же в темноте оторвавшись от остальных. И пока тридцать добровольцев закидывали деревянные туры кувшинами с греческим огнем, я терпеливо пробирался по лагерю русских. Заранее одетый в потрепанный русский кафтан с неказистой кольчугой, в добавок перевязанный какой-то бурого цвета тряпкой, я не сильно выделялся из сотен таких же ратников. Когда же раздались первые вопли о нападении и лагерь превратился в разворошенный муравейник, им вообще стало не до меня.

В поднявшемся столпотворении мне более или менее спокойно удалось добраться почти до самого шатра, где я и затаился в густой траве. Лежа здесь, я выжидал еще около четырех — пяти часов, пока все не успокоятся. Зарево пожарища вокруг Казани и, собственно, звуки сражения, утихли лишь к утру, когда я и начал действовать. Закоченевший, я с трудом прополз этот оставшийся десяток метров до шатра и вновь замер. Внутри было шумно.

Изнутри доносились голоса — один молодой, гневный, другой принадлежал человеку явно постарше. Ткань шатра была плотной, поэтому я разбирал не все слова. Однако, общий смысл был понятен. Иван Васильевич был адски недоволен нашей ночной вылазкой и потерей почти всех туров с пушками.

— ... Ты что-же, пес смердящий, такое глаголишь? Опять сторожа там все упились бражкой? В темнице сгною, если не лжа это! Остальных на кол! Всех на кол! — чувствовалось, что царь был в ударе. — Как они могли загореться? Тебе розмыслы что говорили? Воды не жалеть, лить и лить, чтобы огнем не занялось!

— ... тайно... убивцы, — гундосил в ответ провинившийся воевода. — Яко пламень греческий...

— Опять лжа! — я приложил ухо к ткани шатра и ясно услышал смачные удары пощечин. — Одна лжа! Греческий огонь?

Царь Иван явно не верил в слова воеводы про греческий огонь. Конечно, он не мог не знать, что с падением Константинополя тщательно охраняемый секрет греческого огня был утерян. По крайней мере, в Казани его никак не могло быть, априори.

— Уйди, с глаз моих! Уйди, — судя царь выдыхался и разговор заканчивался. — Утречком приду к тебе и все сам вызнаю... Пошел прочь!

Бах! С другой части шатра послышался шмякающий падающий звук, с которым, похоже, воевода вывалился из царского шатра. Это означало, что пришло время действовать и мне.

'Он скорее всего сейчас остывать будет и вряд ли кого-нибудь позовет. Бабенку тоже вряд ли позовет, уж больно он зол. А вот винца вполне может пригубить. Короче, через полчасика должен настать самый подходящий момент для разговора'. С этими мыслями я вытащил нож и осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, начал резать ткань шатра. 'Собака, плотная какая. С трудом идет. Они его походу маслом пропитывали или чем другим'. К счастью, сила и мое упорство все-таки принесли свои плоды. Мне все же удалось сделать прореху в ткани, достаточную, чтобы пролезть в нее.

Вылезти мне посчастливилось за каким-то то ли сундуком то ли ларем поистине гигантских размеров, из-за которых я начал осторожно выглядывать. ' А вот и наш красавец. Вино тоже присутствует. Я все же был прав. Наш Иван Васильевич запивает свой стресс. Черт, да он дрыхнет! Хм, силен чертяка! Надеюсь, до кабанятины он не успел напиться'.

И уже не больно скрываясь, я выполз из-за своего убежища и, крадучись, добрался до лавки напротив царя. Пульс у меня конечно зашкаливал, но безумного страха я не испытывал.

Хлоп! Хлоп! Смотря на царя, я несколько раз не сильно хлопнул в ладони. Негромкого звука оказалось достаточно, чтобы Иван Васильевич открыл глаза. Надо было видеть, как менялось выражение его глаз — от замешательства и растерянности до страха.

Бросив затравленный взгляд на лежавшую в нескольких шагах саблю в богато украшенных ножнах, он все же смог взять себя в руки. Такая выдержка стоила очень много, особенно в это жестокое время.

— Чьих будешь, тать? — с презрением оттопырив губу, прохрипел он. — Старицк...

— Я не убийца или разбойник. Я казанский хан Ядкар и пришел помочь тебе, царь, — улыбнулся я, встретив его настороженный взгляд. — Хочешь узнать, кто отравил твою мать? Расскажу тебе и про тех, кто сейчас выпрашивает твоих милостей, а сам же точит нож за пазухой.

Ивана словно подбросило с подушек его постели. Глаза сверкнули такой жаждой убийства, что мне стало не по себе. 'Ого-го, как тебя, дорогой друг, торкнуло. Видно, не врали наши историки, что не слабо тебе досталось в детстве от бояр. Ох, не завидую я твоим врагам... да и друзьям тоже. Б...ь..., как бы мне самому голову в петлю не засунуть'. О том, что в этом времени можно было с легкостью и присесть на кол, мне вообще даже думать не хотелось.

— Что? Что ты сказал? — прошипел царь, не отрывая от меня глаза. — Мою мать убили? Говорили, что в ее питье был яд, но я не верил..., — парень с тяжелым вздохом, рванул на себе богато украшенный золотым шитьем ворот рубахи. — Говоришь, змею подколодную я пригрел на своей груди? В очи мои заглядывают, а сами ножи вострые точат... Псы окаянные! Неймется все им!

Словом, к этому мгновению уже все было забыто — и мое неожиданное появление, и сильный испуг Ивана. Сейчас все его мысли занимало лишь одно желание — найти и покарать убийц своей матери, а это, как ни крути, мне было лишь на руку.

— Откуда ты знаешь? Говори, хан! — Иван подскочил ко мне; всколоченные волосы, горящие гневом глаза, скрюченные пальцы, вот таким он мне больше напоминал того самого книжного Грозного. — Или клянусь Богом, я...

Я шумно вздохнул и вкрадчиво (говорят с буйными именно и надо общаться) начал говорить:

— Я ведь еще много чего знаю, царь... Знаю, как тебе в младенчестве бояре есть не давали, как объедки тебе со стола кидали, — как искусствовед я довольно неплохо знал и кое-какие занимательные факты из нашей истории. — Всех этих собак я знаю и все про них расскажу... А прошу я за это все совсем немного... Договоримся?

3.

Отступление 1

Новгородская летопись [отрывок].

'... В лето 7060 год от сотворения мира Великий Государь Царь и Великий князь Иван Васильевич всея Руси захотеша ратиться с ханом Казанским Ядыгаром. Собрал он рать великую из тысячи языков русскаго люда, черемиша, мордвы, фрязинов и многая другага с великим обозом, огненным припасом и тюфяками. Узреша хан Казанский Ядыгар силу великую воинства православного и пощады запросил для себя и всего казанского люда. Собрал он дары великие. И яхонты заморские, и серебра двадцать возов, и златых монет пять десятков ведер, и жемчуга пятнадцать четвертей.

... Встретились Великий Государь Царь и Великий Князь Иван Васильевич и хан Казанский Ядыгар на холме пред русским воинством и градом Казан. Також рёк Великий Государь Царь и Великий Князь Иван Васильевич. Будь мне молодшим браткой, приведи под мою руку все земли Казанские и дай вольную всем пленникам, что томятся в темницах. Поклянись на иконном лике православном, что нет больше в твоем сердце зла и подлой хитрости.

И случилось чудо великое. С превеликой радостью облобызал длань царскую казанский хан и подошел к иконе со светлым ликом Божьей матери. Едва узреша Ядыгар святость великую от лика исходящую, слезы горючие полились из его очей и восхотеша он приложиться к иконе.

Отступление 2

Карамзин Н. М. История государства Российского. В 11 т. Т. 8. Москва, 1803. [отрывок].

'... В истории с падением мощного Казанского ханства, опиравшегося на значительные людские ресурсы, разветвленную сеть укрепленных крепостей и серьезную военную помощь крымских ханов и по настоящий день остается немало вопросов, на которые так и не были даны ответы. Мне представляется важным обратить внимание читателя на следующие два момента. Во-первых, почему такая сильная по мерках своего времени крепость, как Казань, сдалась практически без боя? Казань обладала большим гарнизоном, удобным для обороны положением, опытными военноначальниками и по сообщениям современников таким мощным оружием, как греческий огонь. ... Во-вторых, вызывает большое сомнение, описанная русским летописцем, восторженная радость хана Ядыгара перед иконой Богородицы. Возможно, со стороны хана это была игра на публику, когда он демонстрировал полнейшее миролюбие и в том числе готовность принять христианство'.

_____________________________________________________________

Прошедшую ночь я явно надолго запомню. И даже сейчас, когда я уже пересек русский лагерь и, взобравшись по сброшенной веревочной лестнице, оказался в крепости, меня все еще колотило от адреналина. Ходуном ходили руки, хотелось куда-то бежать, что-то рубить. Лишь поднесенная чаща с вином меня немного успокоила.

— Слава Аллаху, ты вернулся, — с радостью в голосе произнес верный Иса, первым встретивший меня у стены. — И Казань вновь обрела своего господина, — он еще некоторое время с тревогой рассматривал меня, словно искал раны или следы пыток. — Ты встретился с ним?

Пара стражников, что все еще сматывали веревочную лестницу, притихли, прислушиваясь к нашему разговору.

— Казань будет жить, — криво усмехнувшись проговорил я. — Все будут жить.

После этих слов у одного из стражников из рук вывалилась деревянный хвост лестницы и с грохотом полетел со стены. Чувствовалось, уже в ближайшие часы новость разнесется по крепости.

— Будет, будет, мой друг Казань будет жить, — еще раз устало повторил я и медленно сполз по стене вниз, . — Наших женщин и детей не продадут на невольничьих рынках. Конечно, придется собрать хороший выкуп и отпустить всех невольников.

И я сказал чистую правду... Действительно, ночью мы договорились о том, что Казанское ханство вольется в состав своего западного соседа. За это мне было обещано много такого, что точно заткнет здесь рты всем сомневающимся. Царь жаловал титулы, земли и содержание от казны тем моим людям на кого я укажу; дозволял казанским купцам торговать во всем Российском государстве за малую пошлину (за двадцатую часть от товара). Со скрипом Иван Васильевич соглашался и с мусульманским вероисповеданием казанцев. С нашей же стороны, Казань порывала все отношения с врагами Российского государства; выплачивала довольно приличную сумму отступных; обязалась по первому царскому требованию выставлять двадцать тысяч конных доспешных воинов и тридцать тысяч пешцев с копьями и щитами. И, конечно же, дозволяла проповедовать на казанских землях православное вероучение и строить православные храмы. Словом, как мне показалось, прошел довольно равный обмен. Правда, моему телохранителю, который гораздо лучше меня разбирался во всех тайнах казанского двора, все виделось в совершенно ином свете.

— Многим бекам это не понравиться, — угрюмо проговорил он, тяжело опускаясь рядом со мной. — Здесь почти все кормятся с торговли пленниками, господин. Казань веками богатела из-за этого, — Иса понизил голос до шепота, настороженно всматриваясь в прохаживающихся вдоль стены стражников. — Тебе этого не простят, господин.

'Б...ь... Вот тебе и Денис Освободитель, Спаситель Казани и Открыватель порталов! Да, меня, походу, прирежут, едва новость разойдется. Какая уж там картина? Я 'Ой' сказать не успею! Тут и охрана не поможет...'. Тут, прерывая мои мысли, Иса с корточек опускается на колени и глубоко кланяется, лбом касаясь камней.

— Господин, своей храбростью и человеколюбием ты далеко превзошел своего отца. Ты, как и призывал пророк Мухаммад, да будет к нему милостив Великий Аллах, призываешь освобождать пленников, — хриплым голосом говорил он. — Я был рожден рабом и хорошо помню хлесткий звук бича... Я помню, как меня забирали у матери, как она кричала, корчась на камнях... Господин, мой меч уже давно ваш, но сейчас я отдаю вам мою душу.

Незавидное детство было у Исы, рожденного от рабыни. Уже в четыре года Ису и его пятилетнюю сестру купил владелец одного из веселых домов Казани, рассчитывая выручить за особый товар в десять раз больше. Долгими днями и неделями его с сестрой обучали угождать своему новому хозяину. В одну из ночей, Иса, не выдержав издевательств, зарезал хозяина и сбежал, укрывшись в трущобах. После очередной облавы его купили на ханскую кухню, откуда после долгих мытарств попал и в слуги самому хану.

— Господин, скоро беки узнают, что ты договорился с русским царем и придут за твоей головой, — Иса нервно повел головой, словно ощущая чей-то клинок и шеи. — Нужно бежать. До рассвета еще есть время. Я знаю этих собак. Сначала они перегрызутся за ханское место, а потом захотят крови.

Что говорить, идея сбежать, пока это возможно, мне пришлась очень даже по душе. Без всякого балласта в виде ханского места и связанных с ним дерьма я смог бы гораздо быстрее приступить к поиску картины. 'В ханской сокровищнице много золотишка. Если взять немного и рвануть за стену прямо сейчас, то там буду в шоколаде. Осяду в каком-нибудь городке или поселке, прикуплю домик или усадебку и буду потихоньку искать то, что мне надо'. Правда, эта идиллическая картина испарилась, едва я только чуть успокоился и смог более или менее спокойно все обдумать. 'Ха-ха-ха! Какой же бред в голову лезет! Черный как джигит с Кавказа с мешком золота в Москве или Твери?! Меня же прирежут в первой же подворотне или стража повяжет, а потом тоже прирежет. Б...ь... Тут тебе не XXI век, где с мешком баксов можно устроиться практически на любом месте планеты. Хотя и у нас тоже хватает охотников до чужого добра, особенно такого ликвидного, как золото!... Короче, Грозному я без Казани и верного войска ни на хрен не сдался. Буду у него там из милости жить при дворце за место ручной собачонке. А мои тайны палачи вытянут за пару дней. И все, кончиться тогда моя история!'.

— Господин, решайся, — все не унимался Иса, тормоша висевший на поясе кинжал. — ...

— Хорошо, — я тоже вскочил с каменного пола на ноги. — Значит, переворот будет. Ну, заговор?! — здоровяк кивнул бритой головой. — Тогда я им устрою небольшой майдан. Сколько у меня верных людей?

Иса тут же выпал на несколько секунд из реальности, беззвучно шевеля губами. Уловив его выражение лица, я понял, что рассчитывать могу на небольшую горстку людей в случае реального столкновения с настоящими хозяевами Казани. Оказалось, я был несколько пессимистичен.

— Две полные тысячи ханской стражи пойдут за тобой, — наконец, заговорил телохранитель. — Ты им платишь столько, что ни какие беки не смогут перекупить. Еще десяток молодцов, что готовил я. На городское ополчение надежды нет. Они лучше пересядет в стороне, а потом присоединяться к победителю. Беки же смогут собрать почти десять тысячи воинов. Они сомнут нас, господин.

'Не ссы! Как там у Высоцкого? Нас двое — расклад перед боем не наш, но мы будем играть! Да, именно так, мы будем играть! Б...ь... Только не играть, а сражаться. Ну, майдан, не подведи!'.

— Собирай всех к дворцу. Перекройте все ходы и выходы, окна щели, норы. Чтобы не одна мышь не проскочила, — бритая башка телохранителя кивала не переставая, видно он сильно впечатлился моим решительным видом и поверил в меня. — И оставь мне свой десяток, я в темницу наведаюсь, а потом до пленников и рабов прогуляюсь. Думаю, мне им есть что предложить...

Через несколько минут, я с тревогой взглянул на остатки черноты на небе и готовящееся вставать солнце и нырнул в темноту ханского подземелья, в котором я надеялся найти своих самых горячих сторонников.

— О, Великий, — уже на ступеньках из какой-то щели вынырнул низенький лысый человек в меховой безрукавке и, бухнув на колени, начал сипеть пропадающим голосом. — Уже пришло время избавляться от пленников? Я все подготовил, все подготовил. Мои люди разломают кирками перемычку и вода затопит все камеры.

Похоже, в темнице готовился свой план на случай взятия крепости. 'Ах ты, лысая морда, решил все концы в воду спрятать и моих будущих бойцов утопить?! Сморчок!'.

— Мы ждем лишь вашего указания, Великий. Денно и нощно мои люди дежурят у перемычки наготове, — продолжала лепетать местная шишка, показывая нам дорогу и то и дело переходя с шага на бег. — Мы почти пришли. Вот. Тут мы держим самых яростных.

Мы еще не подошли к нужному повороту, а нас уже накрыла вонь от сотен и сотен немытых, гниющих опустившихся тел, некоторые из которых уже давно потеряли свой рассудок. Большинство же, судя по блеску в глазах, было в сознании, но также, как и их безумные собратья, было явно не прочь выпустить нам кишки. Здесь было под две или три сотни сидельцев в одеждах, разной степени потрепанности. Одни были в еще довольно крепких кафтанах, другие в расползавшихся холщовых рубахах и портах, третьи в каком-то рубищах, больше достойных нищего на паперти.

— Идут... Идут.... Прощайте, братья, — по голосам прощавшихся друг с другом пленников было понятно, что они если не знали о своей казни, то точно догадывались. — Не поминайте, лихом, братья. И ты нас прости, брат! Не хочу, не хочу... Помолимся, браться, за души наши грешные... Отец наш небесный... На колени, на колени...

Один, второй, третий, а потом рядами люди в камерах начали вставать на колени и тихонько повторять слова молитвы. Я же медленно подходил к массивной кованной железной решетке, бурой, сильно изреженной ржавчиной. Наконец, шедший передо мной лысый толстяк остановился, боясь подходить дальше.

— Русские люди! — громким голосом заговорил я, с силой толкая ногой надсмотрщика к решетке и всаживая ему в спину нож. — Я казанский хан Ядыгар! Сегодня я и царь Иван Васильевич решили забыть все обиды и притеснения и жить в мире.

В установившейся тишине камер, где стояли несколько сотен людей, раздавалось лишь хрипение корчащегося надсмотрщика. Первые ряды пленников стояли у самых решеток, вторые и третьи наседали сзади, боясь пропустить хоть слово из моей речи.

— Говорю вам, закончилась ваша неволя и скоро отправитесь вы домой, — десятки горящих глаз с дикой надеждой смотрели на меня. — И каждый получит из ханской казны одну золотую монету в знак искупления нашей вины.

Тишина стала еще более звенящей. Казалось, слышно было даже шевеление вшей в грязных колтунах волос пленников. Наконец, кто-то не выдержал и раздался его захлебывающийся крик:

— Свобода, братцы?! Свобода! — кто-то метался от пленника к пленнику и неверяще выкрикивал. — Неужели, домой, братцы?! Домой, домой..., — его голос подхватили и вот уже десятки голосов восторженно орали. — Домой! Домой!

Чувствуя, что градус напряжения взлетел до небес, я стал бить кинжалом по железной решетке. С лязгом клинок бился об изъеденные ржавчиной прутья решетки, заставляя пленников замолкнуть. После этого эйфорического выброса эмоций им нужно было показать врага, который стоит на пути к их свободе. Это простейшая формула манипуляции людьми (прекрасная цель + враг, стоявший на пути к цели = взрыв), которая с таким эффектом работала и в моем времени.

— Но не все хотят вашей свободы. Слышите? Мои беки, жадные до золота и серебра, желают вас продать на невольничьих рынках. И развезут вас, бедовые головы, по далеким жарким странам, — и я давал им осязаемого врага, которого можно было рвать зубами и топать ногами; я манипулировал ими, но желание выжить было сильнее моей совести. — Откуда вам никогда не попасть домой. Хотите этого? Хотите оставаться рабами дальше? — слова за слово бросал я в толпу людей, едва не клацавших зубами от злобы. — Хотите?

Но к моему удивлению шум за решеткой вдруг начал стихать.

— Ша! — пленники, что еще мгновение назад напирали друг на друга, начали почтительно расступаться в стороны, пропуская к решетке высокого худого человека с глубокими шрамами на лице. — Что...,— негромко, едва ли не шепотом, произнес седой, глядя мне прямо в глаза. — Ты хочешь хан?

'Ого, вот и лидер появился. Настоящий волчара. Такие шрамы в бою не заработаешь. Явно следы пыток... А остальные-то как на него глядят. Явно готовы за ним и в огонь, и в воду'.

— Уже сегодня ночью мои же беки перережут мне горло, от сих до сих, — я выразительно провел пальцем по горлу. — А завтра утром у Казани появиться новый хан, который попросит помощи у крымчаков и передаст им в дар всех вас... Понимаешь, что тогда ждет все вас?

Судя по жесткой гримасе, исказившей и без того искореженное лицо, седой прекрасно понимал, что ждет их всех у крымчаков.

— Значит, кровушкой придется заплатить за свободу, — понимающе кивнул Седой, оскаливаясь, как пес. — Заплатим, нам не в первой. Только сброю бы нам, хан. С голыми руками ведь не сдюжим.

— Через сотню шагов оружейная. Ханская! Железа там столько, что с головы до ног можно всю вашу братию одеть, обуть и вооружить, — я подошел к решетке и бронзовым ключом отворил монстрообразный замок. — ...

Едва я отпрянул в сторону, как волна оборванцев обдала меня смрадом вонючих тел, гноя и крови. Часть из них тут же с стуча голыми пятками понеслась в сторону оружейной. Другие, как на подбор крепкие коренастые мужики, окружив Седого, остались у темницы.

— Не боишься, хан, что обману? — по-прежнему тихо, не повышая голоса, проговорил он, заглядывая мне в глаза. — Одно мое слово и они разорвут тебя и твой десяток.

Что говорить, бывшие пленники, с хрустом сжимая в кулаках булыжники, какие-то железки, цепи, были явно не прочь кому-нибудь разбить головы. Уж больно выразительно поглядывали они на наше оружие, бронь и... сапоги.

— Боюсь, — выдохнул я, одновременно кивая. — Но..., — я выдержал его взгляд. — Не похож ты на душегуба и разбойника, который плюют на свое слово. Да и нужны мы друг другу.

Похоже ударил я в самую точку. Седой вновь смерил меня тяжелым оценивающим взглядом, видимо, решая, что ему делать.

— Ты прав, хан. Не тать я и не душегубец, — тяжело вздохнул он. — Еще две зимы назад я был московским воеводой и жил в собственном доме с женой и тремя детишками. Службу служил, с женой миловался, деток баловал. Пока тварь одна..., — шрамы его буквально налились кровью, отчего и без того обезображенное лицо окончательно превратилось в чудовищную маску. — На Любушку мою глаз не положил. Как хвост за ней вился. Она в церкву и он там же околачивается, она на рынок и он там вьется. Дары богатые предлагал, в полюбовницы звал, гнида.

Я же, застыв от удивление, внимательно вслушивался в историю, угадывая в ней кое-что очень знакомое. 'Бог мой, да это 'Песня про купца Калашникова' Лермонтова! История почти один в один. Только муж здесь не купец, а воевода. Да и соблазнитель еще не опричник, а, походу, ближник какой царский. Как интересно зовут-то этого урода? ... Вот тебе и Михаил Юрьевич! А писали, что история полностью вымышленная'. За этими мыслями, я кое-что из истории Седого упустил.

— ... Бросили меня тогда по подметной грамоте в поруб, а потом ворог это вывез и продал казанцам в невольники, — скрипя зубами, заканчивал он свой рассказ. — Вот Боженька и дал мне шанс поквитаться с ворогом моим... Так что, хан, получается связаны мы с тобой одной цепью. Говори, что делать.

План мой был незамысловат. Помня, что накрученные премудрости в любом деле помеха, я придумал следующее. Нужно было закрыться в ханском дворце со своими людьми, где и поджидать заговорщиков. Беки, решившиеся на переворот, скорее всего решаться удавить меня без шума и пыли. Когда же это не получится, то ринуться штурмовать дворец. С их перевесов в живой силе, вряд ли они будут придумывать что-то особенное. Поэтому переть будут на пролом. Главное задача для меня, выдержать этот первый удар. Перегорожу все коридору и входы баррикадами, окна нижних этажей завалю барахлом, а с балконов встречу атакующих старым добрым коктейлем Молотова. Когда же основная масса заговорщиков втянется, то в тыл им ударят пленники.

К сожалению, в плане оказалось немало изъянов, которые начали вылазить почти сразу же. Мы не успели как следует укрепить дворец. Если главные входы в огромное здание удалось завалить мебелью и всяким барахлом, то двери для прислуги, дворни и поварят пришлось просто запирать и оставлять там стражу. Мало был стрел. У моих воинов было лишь по колчану, где каждая из тридцати — сорока с бронебойными наконечниками была хорошо если четверть. Провалились мои надежды и на коктейль Молотова, запасы которого почти полностью были истрачены вчерашней атаке на царские укрепления — туры. Сейчас на балконе Малой ханской башни, которая позднее войдет в историю как одна из падающих башен царевны Сиюмбике, у моих ног лежало лишь полтора десятка кувшинчиков с огнесмесью. И вряд ли этого хватит, чтобы нанести нападающим серьезный ущерб.

Словом, как и уже не раз случалось в истории, заговорщики застали власть со спущенными штанами или точнее с приспущенными штанами... Эта проклятая фраза ни как не хотела уходить из моей головы, заставляя кривить губы.

— Великий, — на балкончик вбежал запыхавшийся стражник и увидев меня, тут же опустился на одно колено. — Западные ворота только что были атакованы. Две или три сотни пеших и десятка два конных пытались ворваться во дворец. Сейчас готовят таран.

Едва он ушел, как покрывало вновь раскрылось и показался другой стражник. Судя по его висевшей на перевези руке и багровым потекам на лице, атаковали не только западные ворота.

— ... Они внутри, господин, — тяжело дыша, рассказывал гонец. — Это предательство. Кто-то провел их через конюшни. Нужны еще люди, иначе их не сдержать.

Скрепя сердцем, я послал с ним весь свой резерв — неполную сотню во главе с одним из своих телохранителей с наказом стоять до последнего. Со мной же осталось около пять сотен воинов, жидкой цепью расположившихся вдоль внутренней дворцовой стены и башенных проемов.

— Идут, идут, — от громкого крика, внезапно раздавшегося в темноте, я вздрогнул. — ...

И, действительно, из прилегающих переулков и улиц на небольшую дворцовую площадь вдруг хлынули отряды пеших и конных воинов, сабли и доспехи которых ярко блестели в свете многочисленных факелов. Первые мгновения я еще пытался что-то подсчитывать. Однако потом бросил это бесполезное занятие. Прибывающих было слишком много.

— Ядыгар, пес урусутов! Вели своим людям открыть ворота Казани! — вперед на пол корпуса вышло двое всадников, один из которых начал махать темным стягом с тяжелым конским бунчуком, привлекая внимание. — Потом спускайся вниз и ответить по нашим законам за предательство! Люди! — первый продолжал из стороны в стороны махать знаменем. — Хан Ядыгар предал нашу веру! Урусутскому царю он обещал разрушить все святые мечети и сжечь наш священный коран! Слышите, люди?! Он больше не мусульманин! Он гяур! Он хуже иноверца!

Голосящий грузный мужчина на несколько секунд замолчал, пытаясь перевести, но почти сразу же продолжил орать вновь:

— Я бек Бури. И говорю вам, кто приведет мне эту урусутскую подстилку, тот получит две тысячи золотых. Не важно кто ты, сотник, десятник или простой воин, тебя ждут полновесные золотые.

Слушая все это, я понимал, что еще несколько минут этого разоблачительно-соблазнительного ора и меня сдадут или прирежут свои же. 'Б...ь... Гнида хитрая! Я даже отсюда слышу, как у многих в головах крутятся шестеренки, подсчитывающие эти обещанные две тысячи. Ничего, ничего, падла, сейчас я тебя кое-чем угощу...'.

— Подожди, Иса, — я остановил натягивающего тетиву телохранителя. — Сейчас я заткну ему его поганую пасть, — наклониться и схватить один из пузатых кувшинчиков было секундным делом. — Посмотрим, как ты теперь поорешь.

Огнивом и кресалом я уже довольно неплохо наловчился пользоваться, поэтому поджечь фитиль кувшина удалось с первого раза. Продолжавший орать бек совсем потерял всякие остатки осторожности, подведя жеребца на какую-то пару десятков шагов.

— Гари в аду, урод! — с этими словами, я со всей дури и запулил занимающийся кувшин. — ...

Пылающий огонек несколько раз кувыркнулся и в полете взорвался яркой вспышкой, осыпав заоравшего уже от боли бека. Тот вместе со своим жеребцом моментально вспыхнул как свечка, осветив большую часть площади не хуже костра.

— Я здесь хан! По крови и по божьему праву! — заорав, срывая голос, я едва не свалился с балкона башни. — Слышите, предатели и клятвопреступники?! Аллах уже покарал одного, покарает и остальных!

Наверняка многие из те, кого привели заговорщики, ничего толком не понимали. Я нутром чувствовал, что еще немного такого бездействия и часть воинов с площади просто разбежится. К сожалению, нам не дали этого времени...

— Вперед! Вперед! — живое море вдруг колыхнулось и разделившись на десятки ручейков обрушилось на стену дворца. — Убейте его! — сквозь многотысячный топот слышался чей-то истерический визг. — Убейте!

Тут же рядом со мной просвистела стрела и, ударившись о камень, с треском переломилась. Потом просвистела другая, которой повезло больше. Ее наконечник чуть поцарапал мне плечо.

— Прячьтесь, господин! — с громким воплем Иса вытянул щит перед моим лицом и буквально вышвырнул меня с балкона. — ...

Яростная атака на дворец едва не увенчалась успехом. Многочисленные стрелки снизу засыпали стену сотнями стрел, а по наспех сколоченным лестницам в этот момент уже взбирались воины. Не помогли и остатки коктейлей Молотова, которые я бросал в узкие створки окон.

Когда враг оседлал часть внутренней стены, и для меня и для остальных стало ясно, что это конец. Держаться за дворец больше не имело никакого смысла. Эти каменные стены со множеством дверей, ворот и окон, становились одной большой ловушкой.

— Уходим господин, — Иса сдернул с ближайшей стены какой-то балдахин, обнажая крупную каменную кладку; он надавил на какие-то булыжники и внутрь провалилась часть стены, открывая убегающий в темноту узкий ход. — Этот древний подземный ход выведен нас сначала к Красной мечети, а потом в ров у крепостной стены, — здоровяк сплюнул на пол кровавый густой сгусток и с презрением произнес. — Эти урусуты обманули нас, господин. У них нет ни чести ни совести...

Иса схватил меня за рукав и начал было тащить в темный проем подземного хода, как в звуках боя зазвучало что-то новое. В какой-то момент, начали стихать лязг мечей, вопли раненных и умирающих, хруст разрубаемых тел, хрипы.

— Иса..., — я оттолкнул руку телохранителя и бросился к балкону. — Б...ь... Вот тебе и нет ни чести ни совести.

Мы все-таки дождались помощь... Многотысячная толпа, буквально затопившая узкие улочки на сотни шагов разные стороны, врезалась в тыл атакующим дворец воинам. С оружием и без него, с палками и дубинами, мясницкими ножами и обрывками цепей, сотни оборванцев с хрипом и урчанием бросались на спины воинов. Многие, словно потерявшие в подземельях весь человеческий облик, дикими зверями вгрызались в горло и руки своих врагов. В самом центре с одной из прилегающих улочек рабы гнали стадо быков в два или три десятка голов. Обезумевшие от покалывания копьями, ревевшие от боли быки, неслись вперед не разбирая дороги. С другой стороны в отряды заговорщиков пустили разогнанные телеги, с хрустом ломавшие и пеших и конных.

Это яростное побоище затихло лишь к рассвету, когда на заполненной лежащими телами дворцовой площади осталось стоять на коленях не более двух или трех тысяч заговорщиков. Ни одного из семи беков, что вместе с ханом правили Казанью живыми взять не удалось. Их разрубленные или разорванные тела лежали окровавленной кучей, полностью лишенные и своей роскошной брони, и драгоценного оружия.

Выйдя из дворца в сопровождении оставшихся в живых моих моих людей, я, медленно ступая по телам убитых, направился прямо в центр площади, где на одной из телег сгорбившись сидел мой старый знакомый — Седой. От того угрюмого обезображенного пленника, что я освободил несколько часов назад, остались лишь одни только шрамы и тяжелый исподлобья взгляд. Все остальное было другим. На нем был покрытый вмятинами черненный нагрудник, закрывавший длинную кольчужную рубаху. Его красные шаровары из драгоценного шелка были заправлены в кожаные сапоги с острыми носами. В руке он держал меч с богато украшенной рукояткой.

— Теперь тебя не узнать, воевода, — услышав это обращение Седой вздрогнул. — Ты помог мне и я хочу помочь тебе, — в ответ бывший невольник горько усмехнулся. — Не спеши, мне есть чем тебя отблагодарить... Поднимайся.

Я посмотрел на небо, восточная часть которого начала осторожно светлеть. Близился восход солнца, а, значит, пора было выполнять договоренность с царем Иваном Васильевичем.

— Сейчас Казань откроет свои ворота, а мы преподнесем ключи от крепости царю Российскому, — Седой неуловимо покачнулся, словно впечатлился так впечатлился этой новостью. — Я расскажу, кому царь обязан своей победой и у тебя будет шанс стребовать свою виру.

И снова удар в самую точку! Воевода с лязгом загнал меч в ножны и спрыгнул с телеги на землю. 'Не завидую я его врагу. Ох, не завидую... Кто же он все-таки? Не дай бог сам царский Ваня'.

Здоровенный ворот с хрустом закрутился под нажимом восьми дюжих мужиков и тяжелые деревянные ворота, оббитые бронзовыми полосами, начали открываться.

— Пошли, — я махнул рукой и первым вступил на деревянный мост через ров. — ...

Только сейчас, после этой страшной полной крови ночи, я смог спокойно подумать над произошедшими событиями. 'Странно, все это... Столько народу на глазах порубили, а у меня ни в одном глазу. Я же точно зарубил пару — тройку человек. Коктейлем сжег не меньше десятка, а то и двух. Я спятил что-ли? Или может стал таким же как и все?'. Не выдержав, я бросил взгляд назад, на своих спутников. 'Б...ь..., а каким таким? Вон здоровяк и идет с каменным выражением лица. Ему, походу, вообще все пофигу. Седой тоже вчера рубился как сумасшедший... И для меня это тоже все становиться нормальным'. Впервые, наверное, за много часов, все окружающее мне начало казаться каким-то сюрреализмом, в котором оказалось намешано множество всего и понятного и непонятного. Что-то внутри меня из моего времени, наконец-то, проснулось и начало буянить. Это, внутреннее, вопило о крови, о грязи, о ненормальности и преступности всего окружающего. Очнувшись, оно заставляло меня сомневаться в себе, в своих действиях, в конце концов в своей адекватности. 'Стоп! Стоп! Хватит! Долбанное самокопание! Да, я убил! Да, убил не одного человека и не двух, и даже не трех! И еще, похоже, убью немеряно людей... Мне, что теперь глотку себе перерезать или может в полицию пойти сдаться?! Хватит! Все! Здесь все другое — государство, общество, люди, законы. Здесь кровью отвечаешь за свои слова и поступки. Здесь кровью платишь за свои мечты и желания... Вопрос лишь в том, а готов ли я заплатить кровью?'.

И вот я уже прошел отведенные в стороны воротины с кольями, обозначавшие укрепления русского лагеря. Отсюда до холма, у подножия которого виднелась богато одетая группа людей, было шагов двести — триста. Я шел мимо ратников, пеших и конных, бородатых, настороженно, а кто и с любопытством разглядывающих меня. 'Теперь это мое время! Мое! И чем раньше я это пойму, тем быстрее смогу отыскать свою картину...'. Погруженные в свои мысли, я не обращал никакого внимания на бросаемые взгляды. Цель моя была отнюдь не здесь.

— Я хан Ядыгар, — громко произнес я, остановившись в десятке шагов от знакомой нескладной фигуры Ивана Васильевича. — Казань открыла перед тобой ворота царь...

Несмотря на сияющее лица молодого царя, было заметно, что он до самой последней секунды сомневался, откроются ли ворота крепости. Теперь же он наслаждался своим триумфом, чем надо было обязательно воспользоваться.

— Я передаю тебе ключи от сердца Казани, — с поклоном (с меня не убудет, а с царем легче будет договариваться) я протянул ему огромный с локоть бронзовый ключ с разными завитушками. — Пусть между нами и нашими народами будет только мир и никакой войны. Пусть твои недруги сгорят в аду, а верные друзья обретут счастья в этом мире.

'Б...ь... да Ваню сейчас просто разорвет от счастья! А говорят, советы этого америкоса Карнеги не работают... Да, стопроцентно работают! Как говориться, ласковое слово и кошке приятно'.

Оттолкнув от себя высоких широкоплечих рынд со здоровенными алебардами, царь едва не вприпрыжку подошел ко мне и взял ключ.

— Принимаю к себе в молодшие браты хана Ядыгара и беру под руку свою земли Казанские. Жалую тебе брат титул князя Казанского с землицей доброй и угодьями богатой по реке Каме, — громким, далеко разносящимся, голосом вещал Иван Васильевич. — Обещаю своевольно не чинить обиды князю и его ближним людишкам. На том целую крест, — с этими словами, он поцеловал вытащенный из-за пазухи золотой крест. — И икону родовую, — царь призывно махнул рукой и из-за спин его воевод кто-то начал выходить. — ....

И тут я что-то почувствовал. Это было едва уловимое и, главное, очень знакомое ощущение. 'Неужели?! Да, да, кажется это то самое чувство. Б...ь... я нашел картину!'. Действительно, в это мгновение я испытывал ту самую необъяснимую тягу, с которой жил почти всю свою сознательную жизнь.

Замерев на месте, я уставился прямо перед собой остекленевшими глазами. В десятке метров, прямо перед сурово глядевшими на меня царскими воеводами стояло трое священнослужителей в черных рясах, один из которых держал икону в богато украшенном окладе. 'Нашел. Нашел... Черт, корежит-то меня как! Даже ноги подкашиваются'.

Не знаю, что это так на меня подействовало — дикий стресс ли последних суток, полученная ли рана, ощущение ли открывающейся тайны, или что-то еще, но первые шаги вперед дались мне с большим трудом. Ноги были словно ватными и едва держали меня.

— Куды?! — кто-то высокий в богатом доспехе с ярко начищенными зерцалами сделал шаг мне навстречу. — ...

Дрогнули и окружавшие священников простые ратники, угрожающе потянувшиеся за мечами и топорами. Мне же сейчас было все равно. Почти ничего не соображая от гремевшего у меня в голове зова, я шел вперед. Шатался, переваливался с ноги на ногу.

— Оставьте его! — вдруг раздавшийся громкий голос Ивана всех остановил. — Ослепли что ли! Бог нам чудо являет, а они не верят глазам своим, — с горящими глазами, царь догнал меня и схватил за руку. — Фомы неверующие... Святость от лика Богородицы исходит и вразумляет даже иноверцев магометян, ибо вера православная истинная на всем белом свете, — Иван Васильевич размашисто перекрестился. — Вот что истинная вера делает! Вот! — он высоко поднял над собой нательный крест. — ...

Я же ничего этого не слышал, а то наверное рассмеялся или нет. Сейчас, это было совсем не важным. Главное, находилось прямо передо мною, почти на расстоянии руки.

'Точно как тогда... Как в том музее. Неужели это самый настоящий портал'. Я потянул руку вперед к сияющему ослепительным светом лику Богородицы, готовясь вновь провалиться куда-то в сверкающую бездну. Свет затопил все вокруг меня, обволакивая тело теплом и спокойствием.

'Куда меня бросит теперь?'. Однако, что-то не пускало меня дальше. Я словно упирался в какую-то стенку. И в какой-то момент яркий свет вдруг потух и меня выбросило обратно, в мир грязи, крови и настоящего. Разлепив глаза от слез, я обнаружил себя в грязи на коленях перед священников с иконой. Рядом со мной стоял и царь, который с умилением что-то мне шептал.

— ... Видишь, князь, какая благодать? А ведь это только список с московской иконы. Вот когда ту увидишь, то всей душой возликуешь от красоты Богородицы и младенца! Столько в ней святости и теплоты, что всякую злобы излечивается, всякого татя рыдать заставляет.

В моей голове же, которую еще потряхивало от испытанных эмоций, звучала лишь одна мысль: 'Это всего лишь список! Всего лишь копия другой иконы, более сильной. Если меня от этой так торкнуло, то значит та, другая, точно отправит домой'.

4.

Отступление 3.

Новгородская летопись [отрывок].

'... И встал тогда колени и слезно молвил тогда хан Ядыгар. Великий государь, все то время жил я во тьме, аки дикий зверь. Не знал я ни веры православной, ни божьей благодати, ни святого причастия. И узреша светлый лик Богородицы, прозрел я... Позволь мне, слуге твоему недостойному, отправиться в град Москов и поклониться лику Богородицы в храме и тама принять святое крещение.

... Тогда прослезился великий государь и облобызал в очи хана Ядыгара. Молвил он... Отправимся, мой молодший брат, в стольный город и вместе поклонимся лику Богородицы. После же примешь святое крещение.

Взял тогда хан Ядыгар тысячу лучших людей Казани...'.

Отступление 4.

Карамзин Н. М. История государства Российского. В 11 т. Т. 8. Москва, 1803. [отрывок].

'... Можем ли мы полностью доверять сообщениям летописного источника, зная в какой зависимости от власти формировалась русская средневековая летописная традиция... Введенные в оборот Бенкендорфом И. О. арабские источники рисуют хана Ядыгара, как очень волевого упрямого и, главное, истово религиозного человека, который не привык идти на компромиссы. В связи с этим вызывают сомнение сообщения летописца о таком религиозном 'предательстве' казанского ханства.

Представляется более верной версия событий, изложенная немецким историком Барра Э Т. По его мнению, хан Ядыгар поехал в Москву не поклониться знаменитой на всю Русь иконе Богородице Московской, а отправился в качестве заложника. На это намекает и фраза летописца про 'лучших людей казанских', под которыми скорее всего подразумевались знатные заложники...'.

_______________________________________________________________

Еще долго меня колотило от этой неожиданной встречи с иконой, едва не ставшей спасительным билетом обратно, домой. Пока верный Иса отпаивал меня каким-то пряным отваром, я снова и снова переживал то тягостное чувство падения, которое испытал, когда шагнул в портал.

— Господин, господин, очнись! — громкий шепот вдруг вырвал меня из этого забытья. — Кто-то сюда идет, — через полуоткрытые веки я увидел склоненную фигуру, которая кого-то высматривала из-за опущенного полога шатра. — Это воины урусутского царя.

Подскочив на лежанке, я уже через мгновение прильнул к щели. 'Вот же, б...ь..., рынды! Какого лешего Ване не спиться после победы?! Чего ему от меня надо так быстро? Мысли еще в раскорячку, а тут базарить зовут...'. Мысль о такой скорой встрече с царем, от которого теперь зависело слишком много, мне очень не понравилась. Разговор с таким крайне непредсказуемым типом, как Иван Васильевич, нужно было очень хорошо продумать, чтобы не попасть впросак на какой-нибудь мелочи. У меня же пока была всего лишь один подарок — сюрприз для царя, который правда нужно было еще приготовить. 'Кстати, пока есть еще время...'.

— Иса, — мой телохранитель отоврался от щели в ткани шатра и вопросительно уставился на меня. — Я сейчас скорее всего к царю, а ты вот что сделаешь... Достань самой тонкой бумаги. Чтобы просвечивала на солнце, понял? Толстенную мне не нужно. Еще нужно пороху хорошего и десять ружей. Черт, мушкетов или как его там... аркебуз. Хороших, не ушатаных ищи! Найди мне шесть... хотя нет, давай десять верных проверенных людей, хорошо знакомых с огненным боем, — тот молча кивнул. — Будем из них прусских стрелков делать.

Если Иса про знаменитую прусскую пехоту и 'слыхом не слыхивал' (по крайней мере, его недоуменное лицо об этом ясно свидетельствовало), то я о ней имел кое-какое представление. В свое время мне посчастливилось поработать над экспертизой одного занимательного экспоната — тяжеленного потрепанного французского мушкета образца 1777 года, которое стало наиболее удачным по скорострельности и убойной силе из всех своих огнестрельных предшественников и современников. Какой-то толстосум тогда 'отвалил' мне просто бешенные деньги за то, чтобы я привел его новое приобретение в порядок. Собственно, тогда-то я и начал 'копаться' в истории этого знаменитого оружия, узнав за пару недель бдения за интернетом и слесарным верстаком и о непобедимых прусских стрелках, и о ударно-кремневым замке, и о примкнутом штыке, и о всяческих мерных приспособлениях. Помню, особо меня впечатлило заметка о самых быстрых стрелках из мушкетов, где сравнивалась стрелки разных армий и эпох. Оказалось, что именно прусская пехота XVII века была чемпионом по скорострельности. Прусский солдат из мушкета мог делать до заоблачных шести выстрелов в минуту. При Иване Грозном же предок прусского ружья мог выстрелить едва ли каждые две — три минуты. При этом дальность эффективной стрельбы у такого огнестрельного монстра едва превышала 50 шагов (35 — 40 метров). Любовался я, кстати вчера на такого стрелка. Выглядел он, слов нет, молодцом! Высокий, плечистый, с залихватисто надетой высокой шапкой, широким красным матерчатым поясом подпоясанный. Жених, одним словом! Через всю грудь тянулся ремень-берендейка, словно портупея, увешанный десятком коробочек с заранее отмеренными пороховыми зарядами. Завершала всю эту красоту массивная фитильная пищаль с увесистым стволом. Вот только стрелял этот стрелок не очень.

... Словом, была у меня идея, как с помощью небольшой, правда муторной, переделки сделать из русских пищалей местное чудо-оружие!

— Давай, давай, иди, — начал я выталкивать, все еще стоявшего столбом Ису. — Чай не съедят они меня. А если и съедят, то ты тоже особо не поможешь. И не забудь... спрятать тех, кто делал греческий огонь. Эта штука и нам еще пригодиться. Давай, иди.

Едва он вышел, как полог шатра был широко отдернут и внутрь уверенно шагнул рында, высокий, широкоплечий детина в светлом овчинном кафтане и замысловатой шапке. Он слегка поклонился и, грозно мазнул по мне взглядом, проговорил:

— Великий Государь тебя желает видеть княже, — я попытался было кивнуть на свой расхристанный вид, но царский телохранитель даже не шелохнулся. — Немедля велел он явиться под свои очи.

Что на это было ответить? Немедля, так немедля. Кто в здравом уме будет спорить с приказом того, кого через пару столетий объявят едва ли не самым кровавым тираном нашей планеты. 'Хорошо, хорошо, Ваня, поговорим. Уж найду чем тебя удивить. Про твое детство я читал и как тебя там 'гномбили' могу рассказать в таких подробностях, что закачаешься. А если, добрый Ваня, спросит, 'откеля дровишки', то отвечать придется намеками и полунамеками'. В любом случае, чем быстрее мы расставим все точки над 'и', тем быстрее я окажусь рядом с иконой и отправлюсь домой'.

— Ну что-ж, пошли, — я хлопнул себя по бокам и двинулся к выходу. — ...

Признаться, дорогой я немного вспотел и, если честно, совсем не от накинутого на плечи роскошного халата, расшитого золотистыми нитями. Подспудный страх холодил мне спину и заставлял по ней бегать мурашки. Было совсем непонятно, чего ожидать от царя. Не стоило обольщаться и его публичными 'обнимашками'. Как показывала история, сегодня Иван Васильевич тебя жаловал шубой со своего плеча, а завтра затравливал своими любыми собачками.

— Великий Государь, ожидает, — из тревожной задумчивости меня вывел один из рынд, когда мы подошли к царскому шатру. — Проходи, княже.

С замиранием сердца я откинул тяжелый полог из какой-то шкуры и вновь наткнулся на царского рынду, а точнее на мощное древко бердыша. Негромко чертыхнувшись, я обошел этого живого великана, сверлившего меня подозрительным взглядом, и подошел ко второму пологу, который преграждал дальнейшее движение. Здесь же я замер, услышав чей-то громкий и довольно уверенный голос, вещавший очень занимательные для попаданца из будущего вещи. 'Интересно, это что за кадр такой? Такие байки рассказывает, что заслушаешься. Ого-го! Это он так Ваню что-ли нахваливает?! Смотри-ка, так лизать тоже надо уметь... Ладно, хватит тут прятаться, а то эта морда коситься уже'.

Выдохнув воздух, я сделал шаг вперед и тут же оказался в полумраке, где толстыми свечами освещались лишь сидевшие фигуры двух людей. Остальное проступало лишь мягкими темными силуэтами.

— А вот и ты, князь, — судя по довольному голосу, у царя было очень хорошее настроение. — Проходи к столу, отведай чем Бог послал.

'Черт...'. На мгновение завис я, не зная, что ответить. 'Что сказать-то? Здорова, братва или может хай, парни. Б... ь... Надо, как-то проще! Нужно что-то из классики'.

— Здрав буди, Великий Государь, — я довольно глубоко поклонился царю, чай спина не отвалиться. — И ты, здрав буди, — а вот тут я вновь замешкался, не зная, как обращаться к третьему. — Э... боярин, — все же вывернулся я, решив, что холеный и мордастый 'товарищ' рядом с царем вполне потянет на 'боярина'. — Не знаю я, как величать тебя, боярин.

— Это лепший друже наш, князь Андрей Михайлович из доброго рода Курбских, вельми известных на Руси своими благими деяниями, — Иван Васильевич сам представил своего ближника, что говорило об очень и очень многом. — Наш верный слуга и ярый воевода, каких поискать еще...

Сам же Курбский во время это очень лестной для него речи, произносимой самим царем, пристально меня разглядывал, а точнее буквально буравил глазами. 'Оба-на, фаворит! Курбский! Князь! А смотрит-то как, смотрит, как коршун. Носяра здоровенный, острый, того и гляди им меня клюнет. Чего я ему, баба что ли с сиськами? Черт, а не боится ли он за свое теплое местечко? Скажет поди, принес молодец царю на подносе целый город и теперь милости царской искать захочет. Боится, падла...'. Бодаться с Курбским взглядами я не стал, ибо не в моем положении было спешить обзаводиться врагами, особенно такого калибра.

— Вина предлагать не буду. Отведай лучше отвара. Вельми он хорошо пробирает, каждую косточку, — благодушию царя можно было только поражаться. — Вот ты, княже, разреши наш спор...

Б...ь..., отвар у меня колом встал при этих словах. Я чуть кубок не выронил. 'Бляха муха, спор у них! Я же, значит, арбитр теперь у них... С одной стороны, Ваня Грозный, а с другой, князь Курбский. И что получается? Скажу, мол, ты Иван Васильевич, великий стратег и полководец, и поэтому всегда прав. Тогда мне царский почет и милость, а от князя Курбского щепотка яда в бокал на каком-нибудь пиру. Или скажу я, что Курбский прав, то будущий Грозный обиду затаит. Это сейчас он душка и весь такой пушистый, а через пару месяцев возьмет и припомнит. Мне же, б...ь..., еще до Москвы и знаменитой иконы добраться нужно... Проклятье, Ваня, подкузьмил ты мне!'.

— Друже мой говорит, что длань нашу царскую теперича нужно на стародавние русские земли протянуть, на Полок, Нарву, Юрьев, — задумчиво начал излагать суть вопроса молодой царь, поглаживая небольшую редкую бородку. — Пусть, мол, государство русское новыми землями и умелыми людишками прирастает. Ливонский же орден сейчас слаб и остался вовсе без друзей..., — тут он замолчал, взглядом устремившись куда-то в темноту шатра. — Я, ближники мои, тоже дюже как желаю исконные земли русские от рыцарей ослободить и веру православную там испоместить, — вместе с этими словами царь истово перекрестился. — Только боязно мне и не стыжусь я этого, друже. Слабы мы еще тягаться с ливонскими псами... А ты что молвишь друже Ядыгар?

Замолчав, Иван Васильевич переглянулся с князем Курбским, а потом они уже вдвоем уставились на меня. По всей видимости, спор этот возник между ними уже довольно давно и обоим уже основательно 'набил оскомину'.

'Иван, мать твою, Васильевич, задал ты, конечно, задачку!'. Мысленно взвыл я, лихорадочно пытаясь придумать правильный ответ. 'Давай, Деня, давай качай ситуацию! Курбский ... явно хочет войны. Однозначно, хочет. Для такого орла, война — это новые царские милости, военная добыча и прибавление земельных владений. Как говориться, лишь на войне быстрее всего растут звезды на погонах. Так... с Ваней тоже вроде все понятно. Молод он, неопытен, но, походу, чуйку хорошую имеет. Нутром чувствует, что война с Ливонским орденом может очень нехорошо аукнуться. Б...ь..., а ведь, действительно, война с Ливонией станет могилой и для Грозного и для всей династии Рюриковичей. Ладно, скажу как есть. Короче, башкой в омут'.

— Я, Великий Государь, мыслю так, — тяжело вздохнув, начал я говорить. — Князь Андрей зрит по своему, по-воински, как воевода. Война с Ливонским орденом сулит большие милости воеводам, — повернув голову, я вдруг встретился с такими злющими глазами князя, что мне едва дурно не стало. — ...

'Ну вот и все! Б...ь..., нажил себе все-таки врага. Как говориться, если есть такие враги, как князь Курбский, значит жизнь удалась! Походу, теперь придется дышать через раз и ходить, оглядываясь. Жрать же, вообще, лучше только самим приготовленное, иначе отравят. Как же так?! До портала считай рукой подать, а я опять вляпался в дерьмо!'.

— А ты, Великий Государь, живешь заботами всех нас. Божьей милостью ты за всех нас в ответе и не о милостях и богатствах только думаешь, — Иван Васильевич заулыбался; видимо, не специально, но 'лизнул' я все же не слабо. — Не по чину тебе только воином быть. Ты хозяин земли Русской! Ты господин земель русских... Я ведь тоже думаю, что война с Ливонией до добра не доведет. Это лишь на первый кажется, что ливонские земли бесхозные. Не так это, совсем не так.

Дальше мне пришлось основательно поломать голову, вспоминая хоть что-то об той судьбоносной для Ивана Грозного войне. Как специально, толком ничего не вспоминалось. Всплывали какие-то обрывки, яркие куски из музейных проспектов и специализированных антикварных интернет форумов. 'Сначала точно все будет хорошо, а вот потом. Б...ь..., что там уж будет-то? Кажется, Ливонский орден с соседями объединиться и даст нашим так по зубам, что Россия кровью умоется и надолго потонет в Смуте'. Словом, война на Западе похоронит все и это надо было обязательно донести до царя.

— Не надо, Государь, пока на Запад идти. Прошу, не надо, — я всем телом навалился на стол со снедью, заглядываю царю прямо в глаза. — Слабы мы еще туда соваться. Вот силушки немного подкопим и тогда спросим и с тевтонцев и с ляхов за все обиды. И я, Великий Государь, подсобить могу в этом. Есть у меня одна задумка, как из пищали огнебойной по шустрее стрелять...

На этой ноте я и замолк, хотя было уже поздно. Понимание, что я уже наговорил лишнего, пришло сразу же, едва я взглянул на торжествующее лицо Курбского. 'Падла носатая, похоже, что-то задумал. Эх... хрен теперь до иконы доберешься'.

— Государь, князь Ядыгар молвит, что я лишь милостей твоих рыскаю на поле брани, а сам нежто бессребреник? Нежто ему ни злато ни серебра не нужно? Видится мне, что лжа все это! — Курбский оказался не только хорошим рубакой, но и умелым полемистом, способным плести такие словесные кружева, что поневоле 'закачаешься'. — Халат на нем баский, богато золотом да яхонтами расшитый. С такой одежонки в Москве или Новогороде можно цену лепой усадьбы с двором, конюшней и псарней взять, — при этих словах я невольно опустил глаза на рукав своего халат и, как на грех, наткнулся на цепочку пришитых здоровенных рубинов; халат, и правда, оказался баснословно дорогим. — А есть ли тогда правда и в других его словах? Не лжа ли они тоже? Обещает он пищаль скорострельную сделать, а не вериться мне в энто. Ведь даже самые знатные воины среди гишпанцев из аркебуз не шибко стреляют. Мнится мне, пустые его слова...

Вот так меня и развели на 'слабо'. Видит Бог, мне вдруг с безумной силой захотелось встать и со всей силы двинуть кулаком в ухмыляющуюся рожу Курбского. 'Матерый, тварь. Теперь мне надо задницу рвать, чтобы оправдаться. А задумывалось ведь все совершенно иначе... Б...ь..., вон и у Вани глаза загорелись. Поди уже спит и видит, как его ратники из этих древних монстров, как из пулемета шмаляют'.

— Твоя правда друже, никто из мастеровых и розмыслов и наших и чужих не мог пищаль лучше сделать. Все они громоздки и неуклюже, яки тюфяки, — царя явно воспринял мои слова не более чем пустой похвальбой. — Нежто есть на белом свете такой мастер, что заставит наши огнебои резвее стрелять? Я бы такому розмыслы ни казны, ни чинов, ни землицы не пожалел. С такой пищалью можно было бы смело и на Запад идти.

Замолчав, Иван Васильевич вопросительно посмотрел на меня. Мол, я сделал все, что мог, а теперь твоя очередь. 'Ничего, ничего, поглядим, кто будет последним смеяться! Курбский, падла, скалится еще. Уверен, рожа бородатая, что подловил меня и перед царем макнул в дермецо... Ничего, ничего'. Я опять угодил в цейтнот и должен был принимать важные решения, не имея ничего — ни времени, ни информации. 'Потяну ли? Большой вопрос, б...ь... Вроде бы все понятно. В свое время я тот мушкет по винтику разбирал и все его начинку от 'А' и до 'Я' знаю. Понятно, что из этого дерьма то французскую конфетку XVIII в. не сделать. Однако, кое-что можно попытаться улучшить... Думаю, ударный механизм переделать мне все-же удастся. Кремень я раздобуду и обработаю, как надо. Расфасовать порох патрон и пыж по маленьким мешочка тоже не проблема. Правда, нужно будет еще стрелков обучить так, чтобы все операции по стрельбе были ими усвоены до автоматизма'.

— Нет лжи в моих словах, Государь, — наконец решился я и заговорил, смотря прямо в глаза царя. — Знаю я, что сделать скорострельную пищаль не просто... Но я сделаю, — не знаю, что в моем голосе услышал или прочел в моих словах Курбский, но он явно занервничал. — Только, Государь нужно мне десять пищалей добрых, ковалей парочку умелых и трех, а лучше четырех златокузнецов со своим инструментом. А главное, сроку мне надо три недели.

Я прикинул, что примерно за неделю мне удастся изготовить первый рабочий экземпляр мушкета с ударно-кремневый механизмом, подобным французскому от 1777 года. За вторую неделю, распределив все детали по кузнецам, нужно было изготовить еще девять таких винтовок. Собственно, за последние семь дней я должен успеть подготовить стрелков, которые и покажут все преимущество такого оружия. 'Главное, это ударно-кремневый замок, устройство которого, в принципе, не сложно. Необходимо лишь обеспечить достаточно тщательную подгонку деталей механизма... Сделаем так. Кузнецы по моим чертежам изготовят черновые болванки деталей, а златокузнецы займутся их подгонкой друг к другу и сборкой всего этого в единый замок. Я же пока буду подбираться пороховой заряд, пыж и пулю, а заодно, и муштровать будущих стрелков...'.

— Хорошо, князь Ядыгар. Сроку тебе три седмицы. Исполнишь, что обещал, проси у меня что душе угодно. Не исполнишь, то не обессудь! — Ваня встал с походного трона, вытянувшись во весь немалый рост. — За пустые речи и похвальбу ответить придется. Иди...

— Великий Государь, — сияющий лицом Курбский уже отвернулся от меня и, по всей видимости, меня уже совсем списал. — Что мы тут с постными лицами сидим? Может веселых жёнок позвать... Я тут таких дев приметил — крутобедрые, чернобровые. Ах, как жарко обнимать будут! Мужей же их уговорим...

Я угрюмо поклонился и, мазнув по довольному лицом Курбскому, вышел из шатра. На улице же остановился. После тяжелой духоты шатрах, пропитанной терпким мужским потом, какими-то приторными благовониями и густым запахом воска, прохлада моросящего ледяного дождя показалась мне настолько освежающей, что я еще долго не мог надышаться.

— Господин, все в порядке? — в голосе незаметно подошедшего Исы отчетливо слышалась тревога. — У тебя такое лицо, словно ты повстречался с дэвом.

Хлопнув по плечу своего телохранителя, я пошел прочь от царского шатра.

— Увидел Иса, увидел, — устало забормотал я, распахивая тяжелый халат и освобождая шею для свежего ветра. — И этого дэва зовут князь Курбский. Слушай меня внимательно Иса... теперь у меня есть могущественный враг, от которого можно ожидать чего угодно — стрелы из темноты, яда в пище или питье. Смотри в оба глаза, — бородатый татарин кивнул, кровожадно щелкая зубами. — Государь дал поручения и сейчас нам совсем не нужны проблемы... Черт, еще что-то забыл.

И всю оставшуюся дорогу к своему шатру меня никак не оставляло чувство, что я упустил что-то важное, очень и очень важное.

— Вот же черт! Женки! Б...ь..., женки! Да, это же Курбский, скотина, тот самый черт! — вдруг осенило меня, когда в голове всплыли последние слова Курбского о 'веселых женках' и их мужьях. — Точно он! Значит, с замужними развлекаться любишь и царя на это подбиваешь, падла... Поглядим, как запоешь, когда я на тебя кровника твоего 'заряжу'. Шепну пару слов Седому.

Вот теперь-то, когда у меня на руках появился неплохой козырь, можно было и сыграть с Курбским партию, на кону которой была и моя жизнь и билет домой.

5

Отступление 5

Новгородская летопись [отрывок].

'... Вошедши в царский шатер неизвестный вой в шеломе золоченном с барницей. Надеты на ем бахтерец с зерцалами, да искусно выделанное корзно цвета синего. Узреша Великога Государя бил челом он и испросил службы под царской дланью. Молвил тогда царь Иван Васильевич: 'Службы моей алчешь, а кто ты еси не сказываешь'. Отвечал вой: 'Мишка я сын Алексия из Москов града. В плену у поганых обретался и нужду великую терпел. Услыша про войско Великога Государя, стал ратиться с погаными. Вельми много я побил врагов православной веры с сотоварищами. Из темниц темных выпустил сорок сорок душ православных, что в плену обреталися и горя мыкали'. Возрадовался тогда царь Иван Васильевич и стал Богу молитися за души православные, новыя жизнь обретшие. Молвил царь: 'За заслуги твои великая чего еще желаешь?'. С горестью сказывал вой: 'Узреша я, Великай Государь среди твоих ближников ворога сваго кровнага, что любушку мою и деток малых жизни лишил, а меня поганыя продал. Милости твоя прошу ратиться с ворогом, князем Курбским''.

Отступление 6

Карамзин Н. М. История государства Российского. В 11 т. Т. 8. Москва, 1803. [отрывок].

'... Указанное сообщение, где летописец упоминает некого 'Мишку сына Алексия' на победном пиру царя Ивана Васильевича, представляет собой довольно любопытную историческую загадку, решить которую пытались многие историки. Чрезвычайно многое в летописном сообщении вызывает закономерные вопросы: и личность самого участника тех событий, и его роль в осаде Казани, и довольно странное обвинение в адрес одного из ближайших сподвижников Ивана Васильевича князя Курбского. Пожалую, здесь уместно будет привести мнение известного российского медиевиста Куприянова Р. С., которому, по нашему мнению, удалось наиболее удачно отразить всю противоречивость данной фигуры. '... Представляется несомненным, что в летописи описан некий собирательный образ, который вобрал в себя черты и удачливого воителя — победителя казанского войска, и одного из бояр — соперников Курбского за царскую милость, и некого народного героя — защитника обездоленных и ходатая за них перед сюзереном'. Действительно, согласимся, что, например, как никому неизвестного человека могли пустить на царский пир или откуда у бывшего пленника оказались такие богатые доспехи. Заметим, что стоимость описанных в летописи одежды, оружия и доспехов была существенной и позволить ее могли лишь бояре либо приближенные царя'.

_____________________________________________________________

Легкий морозец, едва сковавший землю, так и не смог устоять перед сотнями и сотнями ног ратников в сапогах, лаптях и поршнях, которые превратили большую часть лагеря в одно большое грязевое болото. Глубокая колея, проходившая близ моего шатра, наполнилась холодной черной жижей, лишь при одном взгляде на которую пробивала дрожь. То там то здесь чернели грязные лужи с полурастаявшим снегом, через которые с чавканьем пробивались ноги очередного ратника.

— И это самое лучшее? — Иса с недоумением держал в руке здоровенный мушке. — ...

Б...ь... Я едва не заплакал от увиденного. Принесенный татарином огнестрельный монстр под 10 — 12 килограмм весом и ростом едва не с меня даже близко не подходил на ту зализанную красотку фузею, что я когда-то реставрировал. 'Охренеть, не встать! Это что за слонобой? Переносная пушка? К черту такие шутки! Да тут в дуло два пальца можно смело засунуть и легко провернуть'. Пара, пальцев, действительно, свободно влезла внутрь, позволив определить калибр этого гиганта в 35 — 40 мм. 'Черт! Черт! От этой бандуры для меня никакого толку! Это пушка одного выстрела... Стоп! Да, это же скорее всего ручница для стрельбы каменным или свинцовой дробью. Иса, б...ь..., не то принес'.

К счастью для меня, Иса, действительно, ошибся, решив, что мне нужен самый внушительный экземпляр русского оружия. После моего разъяснения, он приволок как раз то, что мне и надо было.

— Вот это дело, — с бормотанием я ощупывал довольно ладный мушкет, сразу же мне понравившийся своей ухватливостью. — Вот этот точно хорош. Я бы даже сказал, красавец... Хорошо, теперь тащи сюда всех, кого нашел. Уже, что-ли?

Позади него, примерно в полусотне метров, действительно, стояла весьма разношерстная компания, обращавшая на себя внимание своим составом. Большая часть из них была в знакомых мне одеяниях ханской дружины — плотная кольчужная рубашка, ниспадающая примерно до колен; сверху темный халат с глубоким башлыком; сзади приторочен круглый деревянный щит, окованный небольшими железными пластинами; с боку виднелись ножны изогнутой сабли. Остальные напоминали сборище оборванцев.

— Б...ь..., хорошее начало! Иса! — я ткнул пальцем на дружинников. — Воев в сторону, пусть посидят. Остальных ко мне!

Видит Бог, я даже представить себе не мог, с какими трудностями столкнусь при изготовлении этого небольшого металлического устройства — ударного кремневого механизма для нового мушкета. Из четверки притащенных кузнецов один умел ковать лишь подковы, второй чуть больше. Третий, мордастый детина с рваном армяке вообще оказался лишь подмастерье, которому доверяли лишь махать молотом. Последний же кузнец, дедок божий одуванчик, надувая щеки, долго рассматривал кусок моей бересты с рисунками деталей у мушкетного замка. Он так и эдак его вертел, что-то в нем ковырял грязным ногтем, пока, наконец, не изрек, что это слишком тонкая работа. Словом, пришлось всех четверых отправить ковать длинные штыки и подставки для мушкетов. На большее, по всей видимости, они оказались не способными.

Парочка же притулившихся с самого боку мужичков весьма доходного вида, старавшийся не привлекать ни чьего внимания, оказались для меня самым настоящим подарком. Это были двое довольно похожих друг на друга толстячков с небольшими, но увесистыми мешочками. О том, что эта парочка, именно те, кто мне нужен, я убедился, когда увидел содержимое их котомок.

— Нормально..., — только смог я выдавить, при виде толи средневекового кожаного организатора, толи пенала с кучей кармашков, битком набитых миниатюрными инструментами самых разных форм и размеров. — Хм, как это вас царь с боярами просмотрели? Да, вас похолопить, а потом состояние можно делать...

В ответ на мой вырвавшийся вопрос, оба мужичка поведали мне грустную, но довольно типичную для этого времени, историю. Это были главы двух еврейских семейств, бежавших от религиозного преследования аж с далекой Испании. Надеясь ювелирным делом прокормить свои семьи, оба исколесили едва ли не всю Европу. Однако, почти всюду, где они останавливалась, с ними повторялась одна и та же история: сначала много посулов-обещаний, а потом их всех выбрасывали из города в одном белье. В конце концом пару лет назад они сумели добраться до Казанского ханства, где и решили осесть. Когда же началась война, они переоделись в нищих и попытались затеряться среди остальных погорельцев.

— Да-а, помотало вас, — протянул я, заинтересовано разглядывая ювелиров; не воспользоваться их тяжелой ситуацией, я просто не мог. — Я хан Ядыгар и сейчас могу для вас и ваших семей стать или ярлыком или на сытую и спокойную жизнь или на жизнь, полную унижений и боли. Там сейчас сотни царских ратников рыщут в поисках добычи и пленников. И их вряд ли обманут ваши рубища. Словом, похолопят вас с семьями и продадут какому-нибудь боярину, у которого будете за кусок хлеба и воду горбатиться всю жизнь. Хотя может вам и повезет...

Заголосив во весь голос, оба ювелира распластались на полу и попытались вцепиться в мои сапоги. Пришлось поднимать их и приводить в чувство. Хотя для последнего оказалось достаточным лишь рассыпать перед ними горсть золотых, на которые они тут же завороженно уставились.

— Без всяких вопросов сделаете то, что скажу, получите по сотне золотых монет на каждого. Потом каждого с семьей отправлю туда, куда захотите, — к той кучке монет я добавил еще горсть, эффектно раскинув небольшие золотистые кругляшки. — Решайте.

Их выбор был очевиден... и уже через мгновение к моим услугам была два опытных ювелира с огромным набором инструментов и, главное, сильным желанием работать, что сказалось сразу же. Мне достаточно было показать мои чертежи, как в нарисованных деталях сразу же были опознаны части замка для оружия. Причем один из них даже предложил кое-что поправить в механизме, чтобы повысить его надежность.

Благодаря припрятанным во время осады ценностям из ханской казны я без особых проблем решал все возникающие вопросы. Надо особый горн с хитрым поддувом, Иса с пыхтением его уже тащит; требуется настоящая сталь, в шатер уже несут обломки чьих-то клинков; нужны куски кремня для замка, за пару монет перед шатром выросла целая горка этого камня. Единственным, чего не могли решить деньги, оставалось лишь стремительно убывающее время...

Ближе к вечеру, когда я, падая от усталости, брел по грязной жиже лагеря в свой шатер, на встречу мне, словно специально, попалась кавалькада всадников, разодетых в пух и прах, радостно гогочущих и пьяных. Во главе них на гарцующем жеребце, лапающим расхристанную молодуху, гордым гоголем выступал мой недруг — князь Курбский. Довольный собой, в кольчуге тонкого плетения, с небрежно наброшенным на плечи плащом из переливающихся серебром песцов, он окатил меня таким презрительным взглядом, что, каюсь, едва зубами не заскрипел от жалости к себе и бессилия.

— Аполлон, мать его, Бельведерский! Кусок блестящего говна! — вломился я в шатер, одновременно кидая на покрытый соломой земляной пол промокший шерстяной плащ; потом туда же полетели и мокрые, покрытые толстым сломе грязи, сапоги. — Совсем меня уже списал! Почти закопал, падла!

Мотаясь в шатре, как загнанный в клетке зверь, я снова и снова прокручивал в голове эту картинку с сияющим князем, который буквально источал превосходство и довольство собой.

— Каков..., — от переполнявшей злости я с силой пнул подвернувшийся под ногу колченогую деревянную подставку. — И лыбиться так, словно прекрасно знает, что у меня никак дело не идет.

'Хмырь усатый! Неужели у меня в команде кто-то хорошо 'стучит'? Хм... А почему собственно и нет? Того же пейсатого ювелира замордовать плевое дело. На него только рукой замахнись и он все и всех сдаст'. Разговор с самим собой позволил мне чуть-чуть сбросить пар и не дал окончательно разгромить свой шатер. 'Б...ь..., скорее всего 'стукачок' есть, а может и не один. Если их запугали, то перекупить вряд ли реально. Как говориться, зачем мне золото, если нет головы или вскрыт живот... Черт, так у меня все секреты раньше времени утекут. Этот разодетый князюшка все разузнает и останусь я с голым задом'. И здесь я совсем не преувеличивал. За последний неполный месяц я с головой окунулся в такую клоаку страстей, предательств и жестокости, что заранее допускал практически все — шантаж, отравление, подстроенную драгу, поджог, оговор и т.д и т. п. Местные, особенно в окружении молодого царя, настолько поднаторели в интригах и хитроумных 'подставах', что я ходил словно по минному полю.

— А часики-то тикают, мать их, тикают, — в пору было те просто шипеть, а волосу на голове рвать. — Ваня вон нет — нет, а спросит про чудо ружжо..., — в задумчивости я сделал пару кругов по шатру, пока меня не осенило. — Надо Курбского отвлечь. Реально, хорошо отвлечь, чтобы какое-то время, а лучше навсегда, он отстал от меня. Словом, пришло время нашего седоволосого друга. Надеюсь, он еще не исчез куда, а то больно уж резкий. Все к ушкуйникам грозился уйти... Так, Иса! — тут же заорал я во весь голос, решив ковать железо пока горячо. — Иса, где тебя там носит?!

Надо отдать должное, Иса, ставший за последние дни моей второй тенью, тут же ворвался в шатер с обнаженной саблей в руке. Взъерошенный, с сверкающими навыкате глазами, он словно ищейка сначала обшарил взглядом все закоулки шатра, а уж потом уставился на меня.

— Лихо ты..., — улыбнулся я, прекрасно понимая, что иметь под рукой такого человека стоило для меня дороже всего на свете. — Сейчас же найди мне того пленника, что мы освободили из темницы. Того, что повел в бой остальных. Мне он очень нужен. Седой обещал, что пока остановиться где-то на рынке у старой мечети, где сейчас ютиться много бывших пленников. Обещай ему что хочешь, но он нужен мне сегодня же.

Татарин даже глазом не моргнул. Лишь поклонился, как и всегда, и в молчании исчез, оставив меня размышлять дальше.

— Думаю, Курбский именно тот самый кадр, что пытался соблазнить жену Седого, а потом и оклеветал его самого. Конечно, в этом надо убедиться окончательно, — я пытался прикинуть, как вывести из игры Курбского и спокойно разобраться с царским заданием. — Дальше надо как-то осторожно свести этих двоих вместе. Да... Вот тут-то надо поосторожнее сработать. На князя Курбского наезды в духе 90-х тут не прокатят. Он герой не одной военной компании, любимец царя, один из богатейших человек страны, молодой красавец, на которого девки гроздями сами вешаются, а против него кто? Какой-то хмурной доходяга, бывший раб без гроша в кармане, походу и обвиняемый в толи в разбое, толи в каком-то душегубстве, — я поскреб пятерней затылок и плеснул в свой кубок немного вина; картина не очень-то вырисовывалась. — С таким резюме его и близко к князю не подпустят. А про поединок уж и говорить нечего! С каким-то бродягой князь точно сражаться не будет.

Я прикидывал и так и эдак. Обдумывал даже вариант с ночным нападением. Мол, глубокой ночью, когда зарядит ледяной ветер или снег, осторожно пробраться к шатру князя Курбского и забросать его бутылками с зажигательной смесью. Утром же, когда все прогорит, обвинить во всем своих же беков предателей, мятеж которых давил чуть раньше.

— Не-е... История эта явно шита белыми нитками, — в дело пошел уже второй бокал вина; кислятина, конечно, но мозги прочищает почти как кофе. — Наверняка, греческий огонь свяжут со мной. Кто по умнее вспомнят и наши с князем недомолвки, а потом и Ване шепнут на ушко. Короче, это не вариант...

В задумчивости я прошелся взглядом по внутреннему убранству шатра. Рядом со мной стоял невысокий топчан, накрытый тяжелой медвежьей шкурой и источавший необычный мускусный запах. В стороне от него приткнулся здоровенный сундук, густо оббитый черненым металлом и серебряными гвоздиками. В отдалении ближе к выходу расположилась приземистая стойка с висевшей на нем кольчужной рубахой и мискообразным шлемом с конским хвостом в навершие. Потом мой взгляд упал на другую сторону шатра, где валялся брошенным теплый халат, плотная парчовая ткань которого была богато украшена затейливой растительной вышивкой.

— Хм... А что если на Курбского наедет не никому не известный бродяга, а человек с весомыми заслугами перед царем-батюшкой, — богато расшитый халата натолкнул меня на очень интересную мысль, которая явно заслуживала внимания. — Так — так ... Седого приоденем. Доспех какой побогаче найдем. Кафтан заморский раздобудем. Побрякушек всяких там на шею навешаем. Оружие, конечно, нужно отменного качества. К счастью, из ханской сокровищницы я кое-что успел прокопать, — от начинающейся вырисовываться довольно многообещающей картины у меня даже улыбка стала пробиваться. — Остается главное — создать соответствующий имидж. Неужто не смогем? В мое время вон такие пузыри за пару недель СМИ надували, делая из никому не известного человека офигенную звезду! Здесь же есть все предпосылки. Решено, Седого в герои, а Курбского в расход или архив, как получиться.

За своими размышлениями я не сразу и заметил, как возле шатра кто-то настойчиво толи топтался, толи кашлял. Наконец, стоявшему, видимо, надоело ждать, и он заглянул внутрь.

— Господин, это я, — в полумраке сверкнула бритая голова Исы. — Нашел я человека.

После моего кивка в шатер вошел и старый знакомый, внешне ничуть не изменившийся с последней встречи. Стоявший передо мной бывший воевода был одет в тот же самый засаленный латанный-перелатаный овчинный полушубок, разбитые торбасы на ногах, потрепанная войлочная шапка на голове и, конечно, жесткие пронзительные глаза, горевшие все той же самой не утихавшей болью.

— Здрав буди, хан, — величал он меня по-старому, что наводило на определенные мысли. — Еще раз прими мою благодарность за добрый поминок. Знай, что Михаил сын Ярослава не забывает сделанное ему добро. Даденный тобой меч оказался весьма кстати. Благодарю и за серебришко. Тоже не помешало, — он ненадолго замолчал, словно подбирал нужные слова. — Уходить я собираюсь. Если бы твой человек завтра на рынок пришел, то уже бы не застал меня. В Новагород пойду. Людишки бают, ушкуйникам ратники нужны. В земли сибирские собираются, за пушниной, золотом..., — я с хрустом суставом сжал кулаки. — Идти все равно больше некуда. Один я как перст. А так хоть разгуляюсь немного.

Как это ни горько признавать, но в этот момент меня посетила лишь одна мысль — 'клиент созрел'.

— Подожди собираться Михаил Ярославич, — я специально назвал его с 'вичем', чтобы чуть — чуть 'расшатать'; ведь именования с отчеством еще нужно было заслужить. — Что-то я тебя совсем не пойму. То ты говорил, что хочешь за жизнь свою и своей семьи поквитаться, то смотрю, воевать сибирские земли собираешься. Или уже забыл о своих детках, о любушке?

Я старался по-сильнее разбередить его прошлую рану, чтобы было больнее и тяжелее. Конечно. Это было по-скотски, не по человечески, но на кону стояло слишком многое. И надо было видеть, как после этих слов налились кровью шрамы на лице Седого, с каким бешенством он окинул меня взглядом. Мне даже показалось, что он вот — вот броситься на меня.

— Забыл? Не-е-ет, хан, ничего я не забыл, — опустив голову и едва сдерживаясь от ярости, заговорил бывший пленник. — Все помню. Вот здесь все, — с глухим звуком его кулак несколько раз воткнулся в грудь. — Каждую минутку с ними помню... Помню, как любушка моя без слез плакала, когда поганец тот при всех сорвал с нее платок, как с гулящей девки какой. Помню, как детки из горячего терема кричали. Все помню. Каждую ноченьку они ко мне приходят, а я все тут землицу копчу...

— Знаю, где твой кровник, — начал я осторожно. — Могу показать и свести... Лукавить не буду, не от доброты душевной тебе это говорю, — чувствовал я, что с таким человеком нельзя врать; такие нутром фальшь чувствуют. — Просто он и мой недруг тоже. Чую, готовит он пакость какую-то. Словом, если хочешь врага своего достать, помогу. А если нет, то суда нет.

... Закончили мы с бывшим воеводой уже глубоко за полночь, когда успели обсудить почти все. Михаил ухватился за мое предложение с такой силой и яростью, что я едва не растерялся. Уж слишком привык, что в мое время настоящие сильные эмоции люди привыкли прятать, а с экранов телевизоров, просторов интернета и улиц льются больше фальшивые улыбки и слезы, показные истерики и полубезумное ржание. Здесь же все было просто и на виду.

Мое предложение сделать из него героя, Михаил воспринял с пониманием и даже предложил кое-что свое. Благодаря помощи неутомимого Исы, который каким-то образом раздобыл просто невероятные по роскоши доспех и шлем, бывший воевода стал выглядеть совершенно по иному. При первом взгляде на его новый образ меня даже посетило сомнение, не сниться ли мне такое преображение... Из-за перегородки в дальней части шатра вышел довольно высокий с горделиво приподнятой головой ратник, грудь которого защищал широкий ярко начищенный нагрудник, из под которого ниспадала вплоть до бедер кольчуга.

Что неуловимое появилось и его походке, движениях. Перед нами с Исой стоял настоящий, уверенный в себе воин, который готов был без всякого малодушия броситься на многократно превосходящего его противника. Этот сильный образ красноречиво подчеркивали и полуторный меч в богато украшенных ножнах и узкий кинжал, не уступающий богатством отделки своему собрату.

— Б...ь..., хорошо! — вырвалось у меня, когда мой взгляд опустился и до ярко синих сафьяновых шаровар, заправленных в темной кожи сапоги. — Да, ты у нас одет богаче самого князюшки! Это где же Иса все это барахло раздобыл. Вот же жук, доставало... Ладно, слушай теперь внимательно, ибо от завтрашнего дня зависит не только твоя, но и моя жизнь. Завтра, чтобы я про тебя не рассказывал молчи и слушай. Просто молчи и слушай. Прежде чем бросать вызов Курбскому, тебе нужно заручиться хотя бы вниманием царя. Завтра, как раз я был зван на очередной, бесконечный по счеты званный пир. Держись там, где-нибудь по-ближе.

Наступившее утро я встретил с боевым и, пожалуй, даже немного отчаянным настроением. По-хорошему, сегодня решалось смогу ли я обезопасить себя от Курбского и, соответственно, добраться до Москвы и заветной иконы, или нет.

— Иса, — я запрыгнул на коня, который подвел мне, как и всегда, молчаливый телохранитель. — Возьми с собой верных людей и присматривай за нашим гостем. Он мне очень нужен.

Обменявшись с ним многозначительными взглядами, я тронул поводья своего коняги, заставляя его по чуть подмерзшей грязи взбираться на холм, к царскому шатру. По пути ко мне присоединилось еще пара незнакомых всадников, которые, судя по важным минам на лицах, являлись большими 'шишками'. Мешая грязь, рядом чапала плотная группа священников, кутавшихся в плащи и полушубки. И вот, когда до места осталось всего ничего, я почувствовал очень знакомый мне запах, который словно наживка для рыбки заставил меня остановиться и начать оглядываться.

— Мать вашу, это же..., — я вдыхал этот напомнивший мне запах и никак не мог им надышаться. — Черт, кофе! Это же кофе! Б...ь..., они же его сжигают!

К моему удивлению этот божественный запах, заставлявший сжиматься мое сердце, шел от костра в паре десятков метров, в который несколько ратников с хохотом что-то ссыпали из холщовых мешков.

— Б...ь..., кофе сжигают. Они спятили что-ли? Я тут с утра подняться не могу, а они мое спасение в грязь и уголь втаптывают, — чуя мое нетерпение даже смирная коняга подо мной прибавила ход. — Эй! Православные! Стоять! — для пущего эффекта я даже на стременах привстал. — А ну брось положь! Брось, говорю!

И один и второй, недоуменно глядя на меня, положили мешки обратно в кучу, где лежало еще с десяток таких же аккуратных пузатых мешочков килограмм на пять — шесть.

— Что лаешься боярин? — с вызовом спросил первый ратник, коренастый мужик с лицом, густо покрытым оспинами. — Не видишь дело делаем? Нехристи вона лошадок чем кормили, изуверы, а с нас-то какой спрос? Вона, погляди! — бурой от грязи рукой он хватанул горсть зерен кофе и протянул мне. — Совсем скотину умучали. Горечь с них одна и желчь. А ты вона лаешься.

Я же на это молча офигевал... Эти два товарища видимо приняли кофейные зерна, упакованные в небольшие мешочки, за корм для лошадей. Распробовав же, решили все это сжечь.

— Сразу и не разглядел, воины, — примирительно пробурчал я. — Думал, что плохое удумали. Вот вам, выпейте за мое здоровье, — я подбросил в сторону рябого небольшую золотую монетку, которую тот тут же алчно поймал и снова с жадностью уставился на меня. — А это еще одна, — новая монета взлетела и тут же исчезла в руке ратника, для которого, судя по его растянувшейся в улыбке роже, я стал милее родных отца и матери вместе взятых. — За то, что все мешки в мой шатер отнесете. Отдадите все высокому бородачу, что на имя Иса отзывается. Все поняли?! — те синхронно покивали. — Ну и с Богом!

Я высыпал прихваченные пару горстей зерен в платок, решив позже сварить себе настоящего кофе.

— Замучу такого кофейку, — я едва не причмокнул губами, представляя себе будоражащий аромат и горечь настоящего восточного напитка. — ... Хм, что это я размечтался? Как бы Ваня там раньше времени не набрался, а то потом с ним и говорить не о чем. Спаивают его, собаки... То-то у него в конце концов крыша поехала. Лучше бы кофе пил, все был башка лучше варила.

Это мелькнувшая в голове мысль, к сожалению, сразу же исчезла; я увидел кто меня встречал у царского шатра. 'Мать его, Ваня! Неужто меня ждал тут, с чаркой... Б...ь..., чарка-то с ведро!'. Улыбающийся Иван Васильевич, действительно, встречал меня с большим кубком, из которого то и дело что-то отхлебывал.

— Прости меня, Великий Государь, опоздал, — я мигом слетел с коня и подходил к царю со смиренной миной на лице. — Грязь кругом, утонуть можно.

К счастью, гроза миновала. Царь милостиво всучил мне принесенную кем-то чарку и исчез в шатре. Я же, смахнув пот со лба, поплелся за ним. Мне предстояло тяжелое испытание: много 'жрать' и пить, оставаясь при этом в ясном сознании.

Дождался подходящего момента я с трудом, из последних сил отбиваясь от попыток окружающих меня споить и накормить. Особенно усердствовал князь Курбский, как на грех, заметивший, что я не почти не притрагивался к чарке. Он тут же поднял хай до небес, крича, что я брезгую царским подарком и ими всеми, его ближниками.

— Выпей с нами, князь, — раскрасневшийся Иван Васильевич поднялся, пошатываясь; остальные гости тоже уставились на меня. — Негоже таком молодцу, подарившему нам сей славный град, отказывать от чарки вина.

'Княжеская падла, стукнул! Гад! И пацана не с проста спаивает... Ладно, погоди, погоди. Сейчас я тебе такого заверну...'. Я тоже вскочил и поднял чарку.

— Великий Государь, прости меня, дурака, — едва я начал с такого странного вступления, как гудящий шатер начал понемногу затихать; кто-то переспрашивал у соседа, чего не недослышал. — Виноват я перед тобой, милостивец. Ты простил меня, к себе приблизил, братом молодшим назвал, а я, гад такой, обманул тебя, — вот тут-то уже замолчали все, погружая шатер в настоящее безмолвие; кажется даже рынды сделали пару шагов в мою сторону после такого признания. — Скрыл я от тебя кое-что...

Я пытался заинтриговать собравшихся все сильнее и сильнее, надеясь, на взрывной эффект. Но, кажется немного переборщил с этим. Не выдержав, царь с громким стуком поставил свою чарку на стол и буркнул:

— Молви уже. Не тяни!

— Повинен я перед тобой Великий Государь в том, что скрыл от тебя еще одного доброго воина, который град Казань под твою длань вернул, — лицо мое было полно раскаяния и сожаления. — Воин этот геройский встречен мною был в пленниках, где сам освободился от двух дюжин стражников. Когда прослышал он про войско твое, то выбрался он из темницы и собрал из бывших пленников ватагу. После чего аки сокол бросился на беев татарских и их дружины. Метался он с верными людьми по граду и разил без устали стражников татарских.

Подвыпившие гости и сам царь все сильнее и сильнее проникались этой историей, которая моими словами обретала поистине сказочные подробности. Надо было видеть их горящие глаза! Кто даже порывался встать и искать этого героя самолично, но его хватали за рукава шубы и усаживали обратно. Царь же забыл и про вино, и про уставленный ятствами стол.

— ... И осталось за его спиной лишь два десятка удалых верных молодцов, что пораненные везде были, а поперед них стояли сорок сороков злых татар с вострыми саблями и пиками, — играл я голосом, в нужный момент нагоняя жути. — Но не сломить было его, не испугать. Повернулся он к своим верным товарищам и воскликнул. Не убоимся смерти, братья! Ведь веру православную защищаем, святыни христианские от ворога обороняем!

'Мать его, Ваня заплакал!'. От удивления я даже запнулся.

— Хватит, князь, хватит, — царь подошел ко мне, утирая лицо. — Мочи больше терпеть нет. Всю мою душу ты вымотал. Сказывай, давай, где такой герой обретается? Где тот, кто столько душ православных спас и за веру святую не убоялся смерть принять?

Внутрення топча ногами и хлопая в ладони, я мигом метнулся к выходу и уже на улице махнул рукой Михаилу. Тот же меня не подвел! В царский шатер вошел настоящим орлом — гордый взгляд, широко раздвинутые плечи, небрежно колыхавший за плечами плащ, блестевшие золотом и драгоценными камнями доспехи. С глубоким поклоном царю и гостям он остановился и с чувством выдал то, о чем мы заранее договаривались. Когда же расчувствовавшийся царь вновь встал на ноги, Михаил приступил к главному.

— Ничего, Великий государь, не прошу. Ни золота, ни серебра, ни угодий. Лишь одна у меня просбишька есть, — шушукавшиеся гости уже с диким любопытством смотрели на того, кто ничего не хотел от царя. — Все эти годы в неволе жил я лишь одним, что когда-нибудь, хоть через десять, хоть через двадцать годков, смогу лицом к лицу встретиться со своим врагом. Лишил он меня деток, женку обесчестил, меня оклеветал перед честным обчеством...

В этот момент в полумраке огромного шатра мне каким-то чудом удалось поймать взгляд князя Курбского и увидеть всю гамму чувств: от жадного любопытства (кто этот разодетый в пух и прах незнакомец? Не очередной ли проходимец и искатель царских милостей?) и до страха (Он же умер! Сгнил в степях, как и обещал купец!).

— Дозволь мне Великий Государь выйти с ним на божий суд, ибо вот он здесь, — присутствующие едва не повскакивали с мест, пытаясь понять, на кого Михаил указывает. — Князь Курбский...

6

Отступление 7

Новгородская летопись [отрывок]

'... И явил Великий Государь свому молодшому брату Ядыгару милость, восхотеша быть его божатем [крестным отцом]. Возрадовался сначала Ядыгар, всей душой возжелаша святого крещения. Потом же горько печаловатися, не имати достойного отдарка для божата. Возрыдал Ядыгар у лика Богородицы, оратая Христородицу послати богатый отдарок для Великого Государя. На вторую седмицу услыша он громкий глас Богородицы и возликовати всем сердцем. Молвила тогда пресветлая Христродица...

Осенив себя крестным знаменем Ядыгар умудриша мастерить пищали особые с замком огнебойным мудреным. Словом Богородицы пищали имати великую силу, пулю за пулей швыряша на сто шагов во врагов. Узрев те пищали в радости облобызал Ядыгара Великий Государь...'.

Отступление 8.

Карамзин Н. М. История государства Российского. В 11 т. Т. 8. Москва, 1803. [отрывок].

'... История о ниспослании казанскому хану Ядыгару перед крещением видения с образом особого мушкета кочует из одной летописи в другую, с каждым разом приобретая все больше и больше деталей и подробностей, подчас не столько несуразных, сколько совершенно ошибочных. Самое первое упоминание об этом видении было обнаружено в Новгородском летописном списке от 1557 г. известным собирателем древностей графом Рыльским Е. Х., который уже тогда поставил под сомнение сие занимательное свидетельство. В этой связи Евстафий Христофорович в письме своему другу Татищеву В. Н., разделявшему его интерес к собирательству древнерусских летописей, писал, что появление в армии Ивана IV первых фузей с ударно-кремневым механизмом и примкнутым штыком невозможно объяснить исключительно сей историей...

Сложно не согласиться с Рыльским Е. Х. в том, что появление искомой фузеи не могло стать результатом исключительно Божьего откровения [хотя нельзя не признать, что многие творения русских оружейников несут в себе искру Божьего откровения]. Ведь при всей своей внешней неуклюжести и схожести с более ранними образцами, в русской фузее [наиболее сохранившийся экземпляр храниться в Российском императорском оружейном музее и датируется 1552 — 1553 гг.] воплотились совершенно оригинальные и новаторские конструкторские идеи, которые подразумевают мощную оружейную школу с глубокими корнями. В частности, известный исследователь российского огнестрельного оружия Корнеев Р. Т., отмечая исключительную удачность, простоту и эффективность ударно-кремневого механизма фузеи, ищет ее истоки у испанских и голландских оружейников...

Я же призываю обратить наше внимание на Восток, где огнестрельное оружие, в том числе и с разными вариациями ударно-кремневого механизма, было известно уже давно. Можно предположить, что те самые фузеи, ставшие прототипом знаменитого на всю Европу русского мушкета 'Единорог', появились изначально в Казанском ханстве, будучи привезенные или из Китая или из Османской империи. Неслучайно, летописец связывает их появление с именем последнего казанского хана, которые будто бы и преподнес из в дар царю Ивану IV...'.