Недостреленный. гл.19

— Ах, и у вас тоже о нём?.. А что случилось?...

— В товарища Ленина?! Контры, буржуи недобитые!... Расстреливать их всех надо!... — стукнул Розенталь кулаком по столу.

— Да, товарищ Дзержинский, только строго по революционному суду...

— Что? Кузнецов?! Да?!...

— Да... Очень способный товарищ, один из лучших...

— Раскрываемость у товарища Кузнецова с напарником была хорошая... Да, с товарищем Никитиным... Оба были в Ярославле...

— Сейчас оба мобилизованы в рабоче-крестьянскую Красную Армию...

— Да, товарищ Дзержинский. Обязательно передам товарищу Кузнецову...

— Всего доброго!...

Розенталь положил трубку, посмотрел на меня исподлобья, помялся и выдавил из себя:

— Извини, товарищ Кузнецов. Подозрения оказались необоснованны...

— Бывает... — пожал я плечом.

— Пойми правильно. Рогов неплохо справлялся. Хороший сотрудник был. И раскрываемость у него была выше среднего. Крупных банд не брал, но мелкие преступления раскрывались, — словно попытался оправдываться комиссар. "Понятно, мелочь хитровцы сливали, а сами большие куши хапали," — подумал я и сказал, чтобы что-то ответить:

— Ну, раз непоняток у нас с вами больше нету, — я стал поворачиваться, чтобы уходить.

— Товарищ Дзержинский просил тебе передать, что хочет с тобой встретиться. Зайди к нему в ближайшее время, — сказал Розенталь.

— Понял. Зайду, чего ж не зайти, — кивнул я. — Ну, бывайте тут.

Розенталь тоже что-то пробурчал напоследок, и я вышел, плотно закрыв за собой дверь. Встал, прислонился к стене, еле слышно выдохнул, вытер лоб. Постоял немного, потом медленно пошел в сторону канцелярии, пока никто не прошёл по коридору и не увидел меня, без сил стоящего у стенки. С Розенталем не очень хорошо расстались, жаль, хотя отношения у нас и так-то не особо складывались. Скоро Розенталя переведут на другую работу, как я помнил, в республике создадут отделы уголовного розыска, а первым начальником МУРа станет моряк-балтиец Александр Трепалов, под руководством и при личном участии которого и были разгромлены все крупные многочисленные московские банды Гражданской войны.

Подойдя к рабочей комнате Лизы я уже перевёл дух, поэтому когда я открыл дверь, просунувшись в проём здоровым плечом, вид у меня был бодрый. Поздоровался с присутствующими, улыбнулся Лизе и помахал ей рукой.

— Я от товарища Розенталя. Всё в порядке, ему товарищ Дзержинский звонил, просил меня прийти по одному важному делу. Так что сейчас я в ВЧК, вечером приду, — сказал я при всех, чтобы не было больше инсинуаций и слухов насчет нас с Лизой и Рогова. Сидевшая с нахмуренными бровями на насупленном личике Лиза обрадованно засияла и закивала своей красивой головкой. Потом помахала мне ладошкой, и я прикрыл дверь канцелярии. Ну что ж, теперь в ВЧК.

Визита в ВЧК и самого Дзержинского я не очень опасался, по крайней мере, пока. Ну, во-первых, избавив вождя мирового пролетариата от предназначенной ему пули, я стал сиюминутным, правда, но своего рода героем, и, значит, не должен я навлечь никаких подозрений, а ровно наоборот. Во-вторых, думал я, не должна моя личность представлять никакого дополнительного интереса для чрезвычайной комиссии и для верхушки большевиков. Да кто я такой в их глазах? Бывший солдат, бывший крестьянин, беспартийный, не занимавшийся политикой, полуграмотный красноармеец. Да таких сейчас миллионы, вовлеченных в революцию бывших крестьян. А в-третьих, ни Дзержинский, ни кто либо в "кровавой" ВЧК не стали бы ничего враждебного со мной предпринимать без явных доказательств контрреволюционной деятельности. Я ж не из имущих классов и не бывший офицер, чтобы меня априори в чём-то подозревать.

Те, кто рисовали в моём прошлом мире Дзержинского как "палача", как мне кажется, безбожно врали и творили миф в угоду чьим-то политическим взглядам конъюнктуре. С современной точки зрения, что можно поставить в вину Дзержинскому, так это его отстаивание в спорах с наркомюстом и ревтрибуналом права для ВЧК выносить приговоры, относясь к части собственных граждан как будто к врагам по законам военного времени. После многих мирных лет такое кажется нам жестоким и сильным превышением полномочий, однако тогда в ситуации краха прежней системы судопроизводства и юриспруденции пришедшим к власти революционерам это было совсем не ясно, особенно в условиях войны и вооруженного сопротивления части населения. В прежней реальности 2 сентября 1918 года постановлением ВЦИК Советская республика была объявлена военным лагерем, а сейчас я не знаю, произойдёт ли это здесь, в этом мире. Через несколько дней узнаю, но, как мне кажется, положение сейчас не такое тяжёлое, и покушение на Ленина не удалось, так что посмотрим.

В моём прошлом даже автор книги о "красном терроре" С.П.Мельгунов, которого допрашивал Дзержинский, не смог сказать лично о нём в своих воспоминаниях ничего плохого. К слову сказать, допрашивался тогда Мельгунов в сентябре 1918 года, вскоре после убийства Урицкого, ранения Ленина и объявления "красного террора". Историк Мельгунов был активным членом антисоветского "Союза Возрождения", но у ВЧК против не было никаких явных улик, и вскоре Мельгунов был выпущен. За всё время жизни в Советской России до своей эмиграции участник антисоветских подпольных организаций Мельгунов арестовывался пять раз. Что можно сказать о таком "красном терроре", когда подобного подпольщика ВЧК не только арестовывала, но ведь соответственно и выпускала потом без последствий столько же раз? Так и хочется сказать: "Пять раз, Карл!" Хотя, если верить книге самого Мельгунова о "красном терроре", его должны были бы все пять раз расстреливать с жестокими пытками.

Кстати, именно пыток в ВЧК я совершенно не боялся, по причине запрета таковых в ВЧК в принципе. Дзержинский, насколько я когда-то читал, был ярым противником истязаний и прочих методов физического воздействия. Пытки категорически исключались не только лично Дзержинским, но многими другими лидерами большевиков и левых эсеров. В моём мире в октябре 1918 года ЦК партии большевиков осудил публицистическую статью партийных руководителей города Нолинска, призвавшую начать использовать пытки по отношению к контрреволюционерам, а само партийное печатное издание, выпустившее статью, закрыли. И как я помнил из моей прошлой истории, осенью 1918 года Дзержинским была проведена чистка ЧК от случайных людей, аферистов, и около 60 чекистов, совершивших должностные преступления, было расстреляно. По воспоминаниям того же Мельгунова во время своих арестов он сталкивался среди таких же как он арестованных и с бывшим чекистом, и с бывшим комиссаром, и красноармейцами и с "революционным" матросом, схваченным за зверства. Как нашёл позднее один из историков, при Дзержинском была особая группа верных чекистов, раскрывавшая злоупотребления госчиновников, бюрократов, взяточников и насильников, рядящихся в "коммунистические одежды".

Хотя, пожалуй, не стоит мне благодушествовать и считать первых чекистов эдакими добряками. Если бы имелись какие-либо доказательства контрреволюционной деятельности или уголовного преступления в ВЧК могут запросто и расстрелять, подумал я. Причём в это хаотичное бурлящее время и расстрелы могли быть непредсказуемыми, в зависимости от ситуации или личности. Как я читал когда-то в той жизни, за первое полугодие 1918 года все ЧК страны расстреляли около 200 человек, причём большинство за бандитизм и прочие уголовные преступления, а когда в прошлой реальности после мятежа левых эсеров ВЧК вместо Дзержинского временно возглавил Петерс, чрезвычайные комиссии по России расстреляли тогда за один июль немного более 150 человек и за август уже 400. Правда, это происходило уже в более тяжёлой и тревожной обстановке: после убийства Володарского в июне, после Ярославского восстания и в разгар мятежа чехословацкого корпуса. Даже наказания преступникам без налаженной судебной системы часто определялись в то время случайно, в зависимости от сложившейся обстановки. В предыдущей моей реальности после ранения Ленина на местах по собственному почину произошло ужесточение наказаний за все, в том числе и за уголовные преступления, и случился стихийный всплеск расстрелов как контрреволюционеров, так и уголовников, и, к сожалению, даже просто подозреваемых в контрреволюционной деятельности в связи с происхождением или бывшим офицерским званием. Такие самочинные расстрелы проводились тогда, в том, другом сентябре 1918 года во многих городах и посёлках безо всяких указов из центра и даже не обязательно органами ЧК, как реакция на покушения и на угрозу Советской власти. В этом мире подобного развития событий, к счастью, удалось избежать.

А я тем временем подходил к зданию ВЧК. Всероссийская Чрезвычайная Комиссия в это время находилась не в ставшим позднее известным бывшем доходном доме страхового общества "Россия" на Большой Лубянке дом 2, но была, однако, на той же улице Большая Лубянка. ВЧК сейчас размещалась по адресу дом 11 дальше по улице и занимала трёхэтажный дом так же бывшего страхового общества "Якорь", а в так называемый "Большой Дом" в начале улицы должна будет переехать гораздо позже, к середине 1919 года.

На входе меня остановил вооружённый матрос. На вопрос к кому направляюсь я назвал Дзержинского, сказал свою фамилию, пояснив, что из уголовно-розыскной милиции и встав в стороне, принялся ждать, пока матрос получит насчёт меня указания. Через небольшое время он мне предложил самому подняться наверх и объяснил, где находится кабинет Председателя ВЧК. Поднявшись по двухмаршевой лестнице на один этаж, я подошёл к повороту коридора. Председатель ВЧК занимал угловой кабинет на втором этаже. Постучавшись и услышав в ответ "Да, да, входите," я потянул на себя двустворчатую деревянную дверь. За ней увидел Дзержинского во всё той же солдатской форме, держащим в руке медный чайник литра на два.

— Товарищ Кузнецов, здравствуйте, проходите, — поприветствовал меня хозяин кабинета. — Хотите чаю?

— Благодарствую, не откажусь, — ответил я входя в комнату и с любопытством оглядывая её. В её стенах с двух угловых сторон были узкие и высокие окна, у одной из стен стоял высокий металлический шкаф, оставшийся, видимо, от прежних хозяев здания. У другой стены стояла раздвижная ширма, из-за которой виднелась металлическая кровать, застеленная серым солдатским одеялом. На крючке вешалки висели шинель и фуражка.

Дзержинский показал мне рукой на стул, стоявший рядом со сдвинутыми канцелярскими столами. На деревянных столешницах было разложено множество бумаг, на столе стояли два вычурных по нынешнему времени телефона, а ещё один висел на стене. Кроме бумаг на столе находился письменный прибор с чернильницей и пресс-папье. Сам Дзержинский взял с тумбочки у стены два стоявших на блюдцах гранёных стакана, разлил в них кипяток из медного чайника, затем добавил в них заваренный чай из простенького керамического чайничка. Чай был пустой, без сахара и хлеба, но, как я понимаю, Дзержинский не использовал своё служебное положение и питался обычным пайком, который был вряд ли сильно лучше моего красноармейского, всё же Феликс не барствующий глава Петросовета Зиновьев. Но даже просто горячий чай был как нельзя кстати, так как в этом здании с толстыми стенами было холодновато, да и на улице было прохладно.

Мы уселись у бокового стола, я взял в здоровую руку за верхний краешек стакан, и мы отхлебнули обжигающий напиток. Я не удержался и, кхекнув, с шумом выдохнул, на что-то Дзержинский понимающе усмехнулся. За чаем чекист начал расспрашивать меня о службе в милиции, обезвреживании бандитов, вспомнили разоружении анархистов, затем разговор переключился на поиски Савинкова и наши с Никитиным приключениях в Ярославле. Расспросил меня Дзержинский и о Царицыне, и я рассказал в общих чертах о раскрытии там подпольной офицерской организации, всё равно начальник Царицынской ЧК Червяков мог что-то и сам сообщить Дзержинскому. На третьем стакане чая этого долго разговора Дзержинский сделал мне предложение, от которого, как он понимал, я не имел права отказываться:

— Товарищ Кузнецов, переходите к нам в ЧК. Нам нужны такие люди. Здесь, в ЧК мы имеем сейчас важный фронт борьбы за революцию!

Я опешил, не готов был я к такому неожиданному предложению. И ответственность здесь выше, и на виду будешь. К тому же неизвестно, как потом повернётся, вдруг начнут чистки проводить и о моём прошлом разузнавать. А сейчас что мне делать, как отвечать? Или согласиться? В ВЧК под начальством самого Дзержинского может быть наоборот безопасней, и возможностей для влияния на историю больше может предоставиться.

— Так, товарищ Дзержинский, как же так, я же беспартийный? — спросил я удивлённо. — Никогда политикой не занимался и в партиях не состоял.

— Главное, товарищ Кузнецов, — ответил Дзержинский, — что вы твёрдо стоите за революцию и за нашу Советскую власть. Проявите себя, и я готов дать вам рекомендацию в партию большевиков. Я телеграфирую в Царицын, что вы переводитесь в распоряжение ВЧК.

Я подумал немного, а потом медленно сказал:

— Это, товарищ, Дзержинский, большое, серьёзное предложение. Только загвоздка одна есть.

— Какая загвоздка вам препятствует, товарищ Кузнецов? — спросил мой собеседник.

— Я слово дал, — сказал я.

— Кому? Какое слово? Что вы не поступите на службу в ВЧК? — в свою очередь удивился Дзержинский.

— Товарищу Сталину, — ответил я. — Когда его про отпуск спрашивал. Я обещал, что вернусь потом в Царицын.

Дзержинский замолчал, потом согласно на мгновение прикрыл глаза:

— Да, это уважительная причина, товарищ Кузнецов, слово надо держать. Я, признаюсь, думал вам поручить организацию охраны Владимира Ильича, раз вы очень вовремя предотвратили от него недавнее покушение.

— Если дозволите, товарищ Дзержинский, то есть у меня мысли кой-какие об этом... — несколько смущённо тем, что отказал Дзержинскому, произнёс я.

— Готов вас внимательно выслушать, — откликнулся Дзержинский, посмотрев прямо на меня.

Высказал ему свою идею, что шофёр охранником быть не может, он занят автомобилем, в дороге у него даже руки заняты управлением, да и во время остановки его задача не отстреливаться, а тронуться с места и уехать, увозя охраняемого от нападения. Нужен дополнительный настоящий охранник, находящийся всё время рядом с человеком и способный уберечь и укрыть его от угрозы и открыть ответный огонь при необходимости. С этими, вобщем-то простыми мыслями Дзержинский сразу согласился. Далее я заметил, что любой умеющий палить из нагана не подойдёт. Нужен сотрудник с опытом вооружённых столкновений с бандитами, например из милиции или ЧК, решительный, находчивый и не теряющийся в сложных ситуациях, метко стреляющий, а кроме того наблюдательный, чтобы успеть заранее обнаружить угрозу. Ему придётся смотреть на окружающих, отслеживать их поведение и действия. Перед покушением даже эсер-террорист может вести себя необычно и отличаться от окружающих, что можно заметить.

— Замечательно, — сказал Дзержинский, — значит, решим так. Вы же пробудете в Москве некоторое время до излечения?