Впереди, в утренней дымке

Впереди, в утренней дымке

Ниночка проснулась и захныкала.

— Куколка моя, куколка! Борька, ты зачем ее сломал?

Соседняя кровать ожила, из-под одеяла высунулся десятилетний мальчишка — нос пуговицей, светлые кудряшки, хитрые глаза. Весь полуденный сон он строил корабль под одеялом, снимался с якоря и уходил в открытое море. Дальше Борька скорее всего уснул, потому что началась буря и на него напали пираты.

— Какую куклу? Нинка, ты че?

— Мусю мою! Мусю! Ты ее сломал! Ууууу... Руки оторвал и голову открутил, она теперь глазки не закрывает!

В комнату вошла Марина, привычным жестом распахнула шторы. В окна хлынуло июльское солнце. Марина потрогала все детские лобики, вспотевшие от жары и сна, и ласково пропела:

— Здоровы, здоровы! Просыпаемся. Встаем...

— Борька, дурак! — снова запищала Ниночка, — Сломал мою куколкууууу...

Боря сел и поджал под себя ноги:

— Ничего я не ломал, глупая! Вон она, под кроватью валяется.

— Тебе, наверное, приснилось, Ниночка. — Предположила Катя. Она расчесывала черную косу красным гребнем, слегка склонив голову и скрестив ноги. "Как русалка" — подумал Пашка. Он тоже встал и принялся одеваться.

— Конечно, приснилось! — подтвердила Марина, — А слова такие говорить некрасиво! Вот, держи свою Мусю. А теперь — все в туалет и одеваться. Нас ждет море! — и Марина вышла, не притворив дверь.

— Не очень-то я хочу на море... — призналась Катя. — Вот если бы купаться можно было по-настоящему.

— Раньше купались...— ответил Пашка, натягивая футболку на толстенький животик.

— А ты откуда знаешь? — Катя даже расческу положила.

— Знаю, и все.

В поселке было семь домов и одна дорога. Домики, маленькие и разноцветные, лукаво выглядывали из-за своих садов: яблонь, груш, сирени, бузины и прорвы разных других деревьев и кустов, названия которых ребята не знали. Вдоль дороги росли тополя, высокие и стройные, точно воткнутые в землю индейские стрелы. Справа сады останавливались у берега залива, всегда тихого, до самого горизонта светло-зеленого. Вправо, через сосновый лес бежала вторая дорожка — к морю. Но и залив, и море надежно закованы железной сеткой. Разве что в лягушатнике поплескаться — но это для малышни. Впрочем, летом и в лесу чудесно. А зимой и того лучше. Хоть весь день на лыжах, горка-Ореховка для санок, а озеро-Лапоток для коньков. И пикники на дюнах хороши в любое время года. Летом костры, зимой костры. Чайки ходят вокруг людей по-хозяйски и горланят — попрошайничают. С моря прилетают ветра, холодные и жаркие, свежие и пахучие, щекочущие ребячьи носы неизвестным, волнующим. Надежно горит костер, ветер ему нипочем, а песня убегает в леса, прячется за деревьями и там звенит.

Море есть море, но лес — все-таки лес!

Вдоль тропинки рос подорожник и лопух, величиной с Ниночку. Бабочек налетело с моря видимо-невидимо, капустницы и голубянки звездочками мигали меж сосен. Пахло сухим мхом и землей. Где-то высоко в кронах резвился ветерок, и стучал дятел: "Дум-дум-дум".

Пашка и Боря шли позади, пинали ногами сосновые шишки и спорили.

— С чего ты взял, что там глубоко? Просто сетку поставили, что б мы не разбежались.

— Или чтоб не потонули. — Резонно добавил Пашка.

— Еще скажи, там акулы?

— Вряд ли. Медузы одни. Ерундовые медузы — не жгутся. Я вот читал — есть такое море -Океан. Больше нашего.

— Больше? Больше не бывает.

— Там медузы считай с таз, — не слушал Паша. — Эти как обожгут — мало не покажется.

— Насмерть?

— Вроде того...

Впереди шагали подружки Ляля и Маша. Они, точно близняшки, всегда вместе, играми своими не делятся, и тайны у них одни на двоих, девчачьи семилетние тайны. И ссорятся сами и мирятся, спросишь что — молчат, или фыркнут: отстань, мол, не до тебя. У них в руках ведра, лопатки и грабельки. Но девочки несут игрушки неохотно — надоело — каждый день одно и то же. Вот бы заполучить воздушного змея, — другое дело. Тянешь за упругую веревочку, а шея ноет, потому что змей высоко танцует, желто-красная птица в синеве, ему сверху все видно, но нипочем не расскажет. Девочки и мечтали вместе.

— Ах, Мариночка! Ты не представляешь, — щебетала Катя, — как хорошо было бы научиться плавать. И почему нельзя? Русалки же плавают!

— Это в сказке, — улыбнулась Марина, — Ты ведь не русалка!

— Вот и стала бы! Я если волосы распущу — то очень даже похожа буду. Правда?

— Правда — правда! — Марина погладила Катюшину косу. — Волосы у тебя прекрасные!

Паша фыркнул, но улыбнулся. Катя ему нравилась.

Ниночка держала Марину за руку и пела. Марина принялась подпевать красивым нежным голосом. И песня была красивая. Марина знала их тысячу. В этой говорилось о девушке, ждущей на берегу корабль с возлюбленным. Но корабля все не было, и девушка горевала. Когда песня кончилась, Марина сказала Кате:

— Знаешь, я бы тоже хотела научиться плавать. Но раз нельзя, значит — нельзя.

— Ты бы тогда не стала корабль ждать. Поплыла бы, да?

— Нет, — улыбнулась Марина, — Я бы не поплыла.

— Но почему же?

— Опасно!

— Опасно... — проворчал Боря, — И что с того?

Ребята поднялись на песчаный холм, и перед ними распахнулось море, синее, как глаза Марины.

На берегу сверкали загорелыми плечиками ребята семи домов. Плескались, смеялись, строили из песка замки, окружали их рвами, и пускали по воде щепочки — вражеский флот. Паша и Боря бросили одежду на песок, а затем отыскали глазами Ваню. Это оказалось легко. Ванька был весь рыжий, с головы до ног, в том смысле, что на коленях у него тоже водились конопушки. Но его не дразнили, потому что Ванька слыл самым веселым, отчаянным и неутомимым в играх из всех детишек семи домов. Он жил в красном доме, почти на самом берегу залива. И ходили слухи, что Ванька сделал веревочную лестницу, чтобы бегать по ночам, где вздумается.

Сейчас он возился у самой кромки берега, вдалеке от своих. Паша и Боря подошли. Поковыряли ногами воду — море как всегда теплое. Ваня молча кивнул, он рисовал палкой на песке очень большую картину и не собирался отвлекаться.

— Это чего у тебя? — спросил Боря.

— Красиво... — присел на корточки Пашка.

Ваня поднял зеленые глаза. Никто никогда не видел, чтобы он плакал.

— Я все равно убегу...

— Не убежишь. — Резонно ответил Паша, — Так бы все и бегали.

— Убегу! Видишь, это дорога, а это человек на дороге. Только он не ребенок — другой. И волосы у него длинные, по самый пояс. Вот. Мне часто снится... — Ваня вдруг поднялся и уставился на Пашку, точно думал и сразу советовался. — А помнишь, был у нас в доме Сашка-Нос? С дерева упал, сломал ногу. В тот же вечер исчез и больше не появлялся. Девчонки болтали — на звезды улетел. Только я не верю. Может, ногу сломать?

— Мысль! — рассмеялся Борька.

— А куда, к примеру, мусор, девают? — сказал Паша, — И откуда все появляется? То-то. А тебя вернут. Ты маленький еще...

— Сам ты маленький! — процедил сквозь зубы Ванька. — И вообще — дуйте-ка отсюда.

— Ты рисуй, рисуй! У тебя хорошо получается! — подразнил Борис, и ребята отошли. Сели у воды.

— Что это с ним?

— Не знаю. Вопросы, наверное. Если правду говорят, и Ванька по ночам всюду болтается, значит — видел чего лишнего.

— В смысле?

— В смысле — тайны. Пойдем, клады проверим.

Там в осоке, где песчаный берег поднимался холмиком по всему необъятному побережью, у ребят прятались клады. Прятались друг от друга, и от невидимой силы, глядящей на них издалека. В песчаных кочках, держащихся травой, клады охраняли большие черные жуки. Они умели в секунду закапываться глубоко в песок и так же быстро возвращаться на свет. Лишь жуки знали много, но читать они не умели.

Паша спрятался в осоке и запустил руку в горячий песок, нащупал, раскопал край коробочки и ласково потянул на себя. В коробке лежала книга. Край переплета слегка подмок. "В следующий раз пакет принесу", — подумал Паша и зашуршал страницами.

Вдруг берег встрепенулся, точно испуганная птица. Паша поднялся на макушку песчаного холма. Море казалось спокойным. Марина вязала не глядя, спицы в ее руках блестели на солнце. Неподалеку с ведерком устроилась Ниночка, — розовый колобок в синих трусиках. Дети разбрелись по берегу. Старшие девочки сидели далеко в тени, по одиночке. Казалось, сеть еще придвинулась к берегу. Вот-вот и вовсе свободной воды не останется. Закуют ее, голубушку, отгородят море. Мы здесь, оно — там, в другом мире. Недалеко за сетью то появлялся над водой, то пропадал из виду огненный шар.

— Ванька... — ахнул Паша и заорал.

Мгновением раньше на берегу кто-то тоже закричал. И подхватили. Поднялся галдеж. Мальчишки бросились к сети. Девчонки, напротив, к старшим. Пашка бежал и глядел, не пропала ли рыжая макушка. Ванька тонул, конечно! Никто из детей не умел плавать. Мимо пролетела Марина. Так стремительно, что Паша даже упал. Затем среди криков послышался плеск, еще и еще. Наступила тишина. Все смотрели, как Марина ловко перемахнула через сетку, и быстро поплыла. Руки мелькали, летели брызги. Секунда и добралась до Ваньки, обхватила мальчика поперек живота и потащила на берег. Недалеко он уплыл, но дна за сеткой явно не было. Обратно Марина добиралась долго. Пашка подумал: "Ванька, хоть и худой, а ей наверняка тяжело. Девочка все-таки, хоть и старшая. Надо бы помочь, вместо того, чтобы сидеть тут в песке и пялиться". Тем временем Марина миновала сеть и вытащила Ваньку на берег. Тот откашлялся и впервые в жизни заплакал.

Марина набросила полотенце прямо на мокрое платье и медленно, словно очень устала, пошла в сторону дома. Ее ребята направились следом. Катя взяла за руку Ниночку. Ляля и Маша собрали игрушки. Они были очень аккуратными.

В дороге никто не разговаривал, но и так ясно, что каждый думал о Ванином поступке. Зачем он это сделал? Вопрос! Плавать ведь не умеет.

Домой добирались к вечеру. Марина с трудом поднялась по лестнице, зашла в свою комнату и прикрыла дверь. Все постояли в нерешительности. Перед ужином Марина так не поступала. Впрочем, в комнату к ней вход был заказан всегда. Пашка лишь однажды переступал туда порог. Когда сильно простудился, и Марина ставила ему горчичники. Он помнил строгий порядок, аккуратно застеленный полосатым пледом диван, блестящий экран компьютера и... телефон. Телефон, по волшебству которого в доме появлялось все, что необходимо. Стоило Марине закрыться в комнате, снять трубку и вежливо надиктовать вкусные обеды, памперсы для малышек, новые голубые рубашки и теплые шерстяные штаны, полосатые мячи и красные совочки, упакованные в синих ведрышках с медвежатами. На следующий день все в точности появлялось в прихожей, в коробках с надписью — "КЗ 127".

Но сейчас за дверью было тихо, как на чердаке в ночь под рождество. Пашка прислонил ухо к замочной скважине. Где-то в глубине, точно в чреве посудомоечной машины что-то тихо гудело "шик-шир-шик". "Хоть бы таблетку какую выпила", — подумал он и, вдруг, сам того не ожидая, постучал. Ему не ответили.

— Пойдем, — потянула его за рукав Катя, — вдруг, спит...

— Что это с ней? — удивился Пашка.

— Может быть, ее медуза укусила? — невесело предположил Боря.

— Испугалась она.— Неуверенно произнесла Катя. — А плыла-то как! Точно русалка! Еще говорила — не умею...

На поселок опустились сумерки, и выкатила из-за леса луна, белая и круглая, как молоко, налитое в стакан по самый край. Марина из комнаты не выходила. Тишина в доме стала пугающей. Все дети, кроме Пашки с Борисом, сидели по кроватям, взъерошенные и сердитые, как голодные воробьи. Катя подумал, что теперь, на правах старшей, ей надо приготовить для малышей молоко и тосты. Она направилась на кухню и, не удержавшись, тронула ручку Марининой комнаты. Дверь с легкостью подалась.

Пашка и Борис сидели в своем укромном месте под бузиной и глядели на луну.

— Вон, гляди, еще ракета взлетела. — В небе чиркнули серебряным карандашом с живым оранжевым хвостиком. — Зачастили чего-то... Вчера три, сегодня...

— Ракета... — протянул Боря. — А ты почем знаешь, что это ракета? Выдумываешь все, Пашка!

— Неа, не выдумываю, ракеты — это такие машины, которые летают в небе. Вот на луну может полететь и даже дальше. Только машины не игрушечные, — настоящие. Их взрослые делают, понимаешь.

— Ну вот, опять врешь! Кто это — взрослые? Эти большие дети, которых в книжках рисуют? Так то сказки! Ты вот их видел что ли, чтоб болтать?

— Видел! — сказал вдруг Пашка. — Хочешь, и тебе покажу? Если не сдрейфишь, конечно...

Борис поглядел на ракету, ползущую за верхушками тополей. Ракета превращалась в звезду. Ему стало до тоски обидно, что другу знакомы мучившие его, Бориса, тайны. Ничего умнее не получилось, как потереть кулаком нос и злобно сказать:

— Если б ты не друг мне был — засветил бы тебе промеж глаз. Чтоб не врал! Ясно?

— Ясно! Сдрейфил.

— Слушай, а может эти ракеты твои и не ракеты вовсе, а звезды?

— Балда ты, звезды! Звезды, они, как солнце — огромные. Только ужасно далеко.

— Покажи мне взрослых, — вдруг тихо сказал Борис. — А то от этих вопросов скоро башка треснет. Покажешь — поверю!

— Вот то-то! — засмеялся Паша. — А ответы на кое-какие вопросы у меня есть. И не проболтайся. Тайна это. Если Марина узнает, что я ключ от подвала нашел — отберет. И все.

— А что там в подвале?

— Книги! Много!

— С картинками?

— Есть и с картинками. Только эти книги нам читать нельзя.

— Это еще почему?

— Не знаю! — признался Паша. — Хотя постоянно об этом думаю...

В тишине.... Раздался девчачий визг, такой, что даже вороны с тополей разлетелись. Мальчишки переглянулись и бросились в дом.

Дети стояли перед распахнутой дверью в Маринину комнату и ревели. Катька, испуганная и красная, держала на руках Нинку. За дверью все было белым-бело от лунного света. Ровнехонько в квадрате окна, брошенного луной на пол, лежала Марина.

Пашка включил свет и вошел. Все потянулись за ним, окружили лежащую девочку, и наперебой зашептали свое детское, испуганное. Пашка не слышал, он склонился над Мариной и увидел в ее широко раскрытых глазах себя — толстенького, курносого одиннадцатилетнего мальчишку, что тайком по ночам лазил в закрытую библиотеку.

Пашка жевал бутерброды и тыкал фонариком то в детектив, то в энциклопедию. Книги отвечали на одни вопросы и задавали другие, конца этому не было.

— Катюх, — очнулся он. — Принеси зеркало из ванны, маленькое.

Катя не стала спорить, все знали — Пашка самый умный, хоть и придумывает лишнее. Она притащила зеркало. Паша протер его и поднес Марине ко рту. Зеркало сохранило ясное отражение плотно зажатых губ.

— Не дышит. — Произнес Пашка. — Умерла.

Катя села прямо на пол и заревела.

— Ты уверен? — спросил Борис.

— Если б дышала — зеркало бы запотело. Я читал.

— Ну, мало ли что ты читал. Давай ее хоть на диван положим.

Все вместе перенесли Марину на диван. Она оказалась ужасно тяжелой. Руки и ноги не двигались, точно приросли к телу. На диване, укрытая пледом, она выглядела большой доброй куклой.

— Теперь что?

Пашка осмотрелся и увидел телефон. А если позвонить? Туда! Он и раньше подумывал прокрасться в комнату, поднять белую, точно медвежья кость трубку и сказать туда: ЭЙ, ГДЕ ВЫ? ПОЧЕМУ ПРЯЧЕТЕСЬ? Но было страшно, очень страшно. То ли самого поступка, то ли того, что он мог услышать в ответ. Сейчас Пашка чувствовал себя очень отважным, ведь от его решения зависело все. Это было сродни тому, когда летишь вниз с ледяной горки, все внутри переворачивается, так, что немножко тошнит, но почему-то ужасно приятно.

Пашка подошел к столу, снял трубку и приложил к уху. Он услышал гудки, трески и далекий, неразличимый разговор.

— Эй! — тихо проговорил он, подождал и повторил громко, — Эй! Кто там есть? У нас тут девочка умерла!

И вдруг раздался скрипучий неприятно грубый голос:

— Кто это? Кто там? Кто говорит? Ребенок! Ребенок говорит? Повторите сообщение.

Пашка испугался. Он хотел бросить трубку сразу, но ехидные искорки в глазах Бориса заставили его выдохнуть и четко сказать:

"Я — Паша. У нас умерла старшая девочка. Нужна помощь".

"Сообщение принято". — Ответил голос. Его прервали отчаянные гудки. Пашка немного подождал и положил трубку.

Катя накормила малышей тем, что нашла в холодильнике, напоила их горячим молоком и уложила спать. Нинка попросилась в Катину кровать, долго крутилась там, всхлипывая в полусне.

Надо было плакать, но как-то не плакалось. Напротив, молча и спокойно старшие дети пили на кухне чай и ели бутерброды с вареньем.

— Сколько ей лет, интересно? — нарушил молчание Паша.

— Марине? Много. Может все четырнадцать. — Подумав, ответила Катя.

— Не так и много... — улыбнулся Паша, — Тебе вон тоже скоро...

— Через два года. Это когда еще будет.

— А потом?

Катя не ответила. Она не знала, что потом, но для начала хотелось стать старшей девочкой и ухаживать за малышами. Катя запечалилась, наматывая на палец косу, и неожиданно сообразила:

— Ой, Пашка! Надо же другим старшим девочкам сказать! Как же я не додумалась!

Но Паша колебался:

— Подождем до утра. А то они мне всю охоту испортят!

— Ты чего задумал, Паш? — насторожилась Катя, — Смотри, не натвори чего! С тебя станется... — сказала Катя Марининым голосом, и вдруг уронила голову в руки и запричитала, — Как мы теперь без Мариночки, а? Ужас какой!

— Не ной. — Проворчал Боря, — Может, еще обойдется...

— Кать, иди спать, — сказал Паша, — А то малышам одним нехорошо...

— Без тебя знаю! Умник! — рассердилась Катя и ушла.

— Вот так люди и умирают... — глядя Кате вслед, проговорил Борис. Он сидел мрачнее тучи и рисовал кораблик в лужице варенья. — Раз — и того! А я все думал — как?

— Да погоди ты, — отмахнулся Пашка. Он думал о своем. Давно и сосредоточенно, а когда стало ясно, что ночь глубокая и Катя давно уснула, оторвал от щек кулачки и сказал:

— Сегодня.

— Сегодня? — Борис уже придремывал прямо на стуле.

— Покажу тебе взрослых, и...

— Что и?

— Ничего. Поглядим.

За три часа комаров накормили до отвала. В самых густых кустах шиповника можно получить тысячу удовольствий, начиная от рези в желудке и продолжая иглоукалыванием. Постепенно Борькино лицо сделалось грустным, мысль на нем брезжила одна — забраться под одеяло. Конечно, он бы в этом ни за что не признался, но спать хотелось и глаза болели от долгого рассматривания дороги. Однако Паша был спокоен и недвижен, как виноградная улитка. Это убеждало и слегка, совсем немного, утешало Борю.

К утру стало прохладно, но приятно свежо. Перед самым рассветом распелись птицы и быстро вошли во вкус. Такой гам устроили, ну точно детишки на празднике. Иволги, синицы, соловьи, да и кто там знает — полный сад пернатых, каждая свою песню ведет, свое слово держит. Боря опасался, как бы всех не перебудили. Но под утро ребятишки спят крепко.

Мальчиков тоже одолевал сон. Небо над заливом посветлело, Пашка зевнул и сказал:

— Да где они? Елки-моталки, скоро все проснутся!

И тут ребята увидели огни. Два ярких прожектора неслышно ползли по дороге, приблизились и замерли у самой калитки. Превратились в большущую машину, целый домик на воздушной подушке. Открылись двери и оттуда вышли... взрослые. Двое громадных мальчиков с фонариками. Они говорили тихо, низкими грубыми голосами, открыли машину сзади, вынесли коробки и направились к дому. Борька решил, что это сон, и на всякий случай больно ущипнул себя.

— Вот и завтрак, — прошептал Пашка, — а заодно — обед и ужин.

— Они за Марной приехали? — заикаясь, проговорил Борька.

— Пойдем, посмотрим! Только тихо, иначе нас поймают и... не знаю даже, что будет. Пошли!

Но едва они выбрались из кустов, расправили затекшие ноги, как вдруг по другой стороне улицы мелькнула тень. Ребята замерли. Тень юркнула за тополь, но, убедившись, что никого нет — бросилась прямо к машине, к раскрытому настежь кузову и там растворилась.

— Вот неймется ему! — рассердился Пашка.

— Кто это? — спросил Борька.

— Кто-кто... Ванька, вот кто!

Павел и Борис перемахнули через забор и оказались лицом к лицу с черным нутром машины.

— Ванька, вылазь оттуда! — зашипел в темноту Борька.

Тишина.

— Вылазь, слышь? Мы тебя видели!

— Валите отсюда! — зло ответили из машины. — Сказал, убегу, значит — убегу. А вы сидите тут, если дураки. Нравится вам с малышней возиться, пожалуйста! А я и на ракету заберусь. И на луну полечу...

— Вот дурак! Полетит он! Поймают тебя, как миленького. Тогда пеняй...

— Идут! — ахнул Борис.

— Лезьте сюда. Тихо только! — шикнул Ванька. Борис, не раздумывая, нырнул в машину и потащил за собой друга.

Места внутри хватало, при желании можно целый поселок разместить, если потесниться, конечно. Под ноги лезли ящики, те самые, в которых привозили все необходимое. И еще другие — огромные, они стояли вертикально под самую крышу. Ребята забились между ящиками и замерли. Борис слышал, как предательски громко стучит сердце, только не мог разобрать чье.

Зажегся свет. Люди принялись легонько чем-то постукивать, возиться и разговаривать своими ужасными голосами — словно тесать топориком по пню или скрипеть железной дверцей сарая. Борька не выдержал и высунул нос между коробками со сливочным печеньем.

Взрослый был страшный. Мальчику показалось, что ходить человеку трудно. С такими ручищами да ножищами вовсе не побегаешь. К тому же лицо взрослого заросло черными волосами по самые уши. Если правду Пашка говорит, и все дети такими вырастут, значит и он, Борька, тоже. Борис чуть не заревел от такой перспективы.

Второй взрослый был пониже, потолще, и голос его подскакивал, как на кочках. У того лицо не обросло, и, пожалуй, даже было веселое. Борька пригляделся и решил: "Может, обойдется".

— Что случилось-то? — проскрипел бородач. — Техосмотр недавно был. Месяц всего по бумагам.

— Вот доверят детей. Экспериментаторы, черт бы их побрал! Посади-ка ее повыше, сюда, к свету, ага.

На пол машины положили... мертвую Марину. Ее принесли вместе с пледом и подвинули под въедливый свет фонаря. Она лежала ничком на полу. Бородач почему-то взял отвертку, и вдруг спина Марины распахнулась, как дверцы буфета. Оттуда вместо крови хлынула вода. Мальчикам сделалось плохо. Голова закружилась, и подступили к горлу бутерброды. Борька изо всех сил зажмурился, перед глазами поплыли круги. "Хорошо бы не вырвало", — подумал он.

— Гляди-ка, был контакт с водой. — Удивился человек. — Корпус хорошо подмочило.

— Ого. Не слабо подмочило! Да, что тут было, интересно?!

— Пленка целая. Посмотрим на станции.

— Лады. Давай, упаковываем эту. Тяжелая красавица. А еще сверхлегкие сплавы.

— Тихо ты. Дети спят. Испугаем их насмерть. Они и так потом адаптацию два года проходят.

— Ох уж! Ладно, давай другую...

Взрослые зашли в машину, и, громко звеня ключами, вскрыли высокий ящик, что стоял напротив затаившихся мальчиков. Внутри ящика оказалась вторая Марина — ну, точь-в-точь такая же, даже красивее. Словно она надолго задумалась о чем-то, а сейчас шагнет прямо к ребятам. Ласково скажет: "Что же вы тут прячетесь? Нехорошо! Пойдемте-ка лучше ужинать...". А какой у нее голос! Ручеек!

"Марина..." — ошеломленно прошептал Борька. Ни звука, ни движения! Зато Пашка выдохнул в самое ухо: "Тихо ты! Балда..."

Марину достали из ящика, распаковали, как новенькую с иголочки куклу из коробки, вынесли под утренний туман и поставили у калитки. Через минуту-другую Борька услышал, как человек сказал:

— Информация о детях — пятый блок.

И Маринин голос певуче ответил:

— Хорошо, спасибо, активизировала.

— Если что нужно — звони! Ну, ты знаешь. Иди — скоро утро. Береги детишек там.

— Это моя обязанность.

Калитка щелкнула, как лесной орешек. Марина зашла в дом.

— И зачем все это? — спросил подпрыгивающий голос.

— Романтика. — Ответил скрипун, — Да пусть порезвятся. Я сам, ты знаешь, как сюда приезжаю — молодею лет на двадцать. Красота, а не курорт, и море... как настоящее. Ты в детстве море видел?

— Неа. Мы на Марсе жили.

— То-то. А я видел. Красивое! Как небо в зеркале.

— Небо... Ты, поди, с родителями жил. В детстве-то... А они?

— А что они? Родителям все равно работать надо. И потом они пленки смотрят.

Старую Марину спрятали в пустой ящик и закрыли на все замки. Затем дверь машины неслышно опустилась, щелкнуло, и свет погас сам.

Никто и не думал спасаться — мальчишки сидели, открыв рот, словно туда ловили каждое произнесенное взрослыми слово.

— Эх, ты. Пленки.... — послышалась издалека, — Чего же они тогда бегут отсюда, а? Полный срок и половина не проживает... Даже девочки...

— Любопытство. Явно психологи недодумали.

— Вот я и говорю. Черти полосатые, психологи твои! Поехали. Проснутся все скоро...

Взрослые сели в переднюю кабину и голоса пропали.

Машина тронулась легко, почти незаметно.

Пашке вдруг стало спокойно. Так бывает, когда устанешь и многое переживешь. Он прильнул носом к маленькому окошку. Черный лес бежал мимо. В слабых просветах то и дело мигали огни. Раз-другой мальчику почудилось, что он видел треугольные крыши, но это не наверняка. Пашка думал, что очень хочется есть. И даже манная каша пошла бы на ура. Он знал, что будет скучать недолго, и пожалел, что оставил в тайнике свою любимую книгу. Вряд ли кто ее найдет, так и размоет соленой водой или жуки съедят, все равно читать не умеют.

И Катя... Увидеться бы еще как-нибудь.

За невозможностью разговаривать Ваня и Боря быстро уснули. Прислонились к ящикам, посапывали сладко и потешно.

"Ох, и шуму будет, когда нас найдут". — Сонно подумал Паша.

Между деревьев мелькнул алый, точно в печи раскаленный край солнца. Мелькнул и исчез. Дорога пошла под уклон, лес поредел и растаял совсем, впереди в теплой утренней дымке лежала голая равнина, а на горизонте быстро вырастал гигантский город из стекла, бетона и прочих сплавов.