|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Часть вторая
— 1. Аудрор
Я не сомневался в этом Лотмерсланке. Такая жизнь, как у меня, учит разбираться в людях. Я видел, что Лотмер не из тех, у кого слова что вода, а честь что мякина. Пусть он и из небесных людей, о которых отец говорил: "У них нет чести, есть только законы и документы". Но и среди варанов-иглобоков бывают такие, что брезгуют падалью; достойные мужи найдутся даже в самом дрянном народе. Я был уверен, что Лотмер не предаст, не забудет о своей клятве. И всё же я понимал, что рискую. Особенно когда подъехали кразменцы.
Все они знали меня как беглого раба и разбойника. Я знал: едва меня увидит эпарх, как велит арестовать, а то и казнить на месте. Поэтому я не отходил от Лотмера, даже когда налетели эти грохочущие чудовища, и мной на миг овладел демон страха. Да, я рисковал. Но награда стоила риска. Если Лотмер вытребует мне прощение и освобождение — мне больше не придётся жить по-звериному. Наконец-то я стану вольно ходить среди людей и по праву носить своё полное имя, имя сына аристоса — Аудрориол Первый Кразмени ан-Квариол! Сколько себя помню, каждый вечер и каждое утро я шептал это имя, как молитву.
Так вот, когда гром-машины улетели, битва закончилась, а Лотмер очнулся от оцепенения и побрёл прочь из хижины, потащился за ним и я, как зеленоротый птенец за маткой. Глаза у меня разбегались — повсюду валялись трупы литименцев в отличных кольчугах, панцирях и сапогах, при полной амуниции, и кразменские оруженосцы уже вовсю их обирали. Руки так и чесались помародёрствовать, пока всё не растащили без меня — но как я сказал, отойти от Лотмера сейчас означало для меня сдаться на убой. Время было часа два с половиной до полуночи, Голубая Оса стояла в зените.
— Лотмерсланк! Вы живы! — донёсся радостный крик.
Это подъехал эпарх Венантрис, лицо под забрызганной кровью личиной шлема. Я хорошо его знал. Как и мой отец, Венантрис воевал в Фарахидской кампании, но в другой тагме и в младшем чине. В прежние времена он бывал у нас в гостях и всегда обходился со мной достойно, как с сыном аристоса. Но это не значило, что сейчас он не прикажет вздёрнуть меня на ближайшем колодезном журавле. Эпарх и не имел права поступить иначе.
Слава милости Экуменарха — Лотмер первым же делом заговорил с Венантрисом именно обо мне. Сказал, что я не раз спасал ему жизнь, и попросил о свободе и помиловании. Демон дурных предчувствий отпустил моё сердце, и оно наполнилось облегчением и благодарностью. Да, я в Лотмере не ошибся!
— Я не могу дать вольную вашему разбойнику, — сказал эпарх. — Это во власти его хозяина Виндриола. Когда будете в Кразмене, попросите у него. Я же могу только поддержать вашу просьбу, а своей властью — помиловать Аудрора за преступления, хотя они весьма тяжки. Но коль скоро он совершил такие подвиги, быть по сему. Я подпишу помилование, как только выкрою время; а сейчас простите — надо восстановить порядок в войске.
Венантрис пришпорил конерога и поскакал к хижине, откуда доносился нескончаемый женский визг — не иначе, какая-то крестьянская девка не успела спрятаться от разгорячённых победой кразменских воителей. Лотмер обратился ко мне:
— Теперь ты доволен?
Я постарался выдержать достойную аристоса невозмутимость.
— Ещё ничего не закончено.
— Конечно. — Лотмер устало вздохнул. — До Кразмена тебе ещё придётся меня потерпеть.
Тем временем послышались новые голоса. По дороге со стороны усадьбы Арксавириса приближалась небольшая факельная процессия: во главе сам дрожащий от ужаса Аркс Богомолец верхом, по бокам — четверо пехотинцев его стратии, а позади — две женщины, конная и пешая. Этих я узнал по покрывалам: Кариньель и её молодая служанка Доркси, с которой я успел поболтать сегодня днём, пока мы тащились за паланкином Десфарола.
Венантрис, как видно, пресёк безобразия, потому что вопль той девицы замолк. Он выехал навстречу Арксавирису, Лотмер заспешил следом, а за ним и я. Начался разговор, который я слышал от первого до последнего слова. Несчастный Богомолец рассыпался в уверениях, что не участвовал в "мятеже этого безумца Фрасилета". Это было правдой. Лотмер подтвердил, что люди Аркса отделились от фрасилетовских ещё до сражения. Арксавирис умолял пощадить его крестьян и имущество, и даже приглашал "вседостопочтеннейшего эпарха" (хотя по рангу тот был лишь "вседостопочтенным") и "высокочтимейшего небесного посланника" отужинать и переночевать под его кровом.
— Я был бы счастлив принять весь ваш отряд, — добавил он, — но увы, не смогу предоставить достойный ночлег такому количеству гостей. Если вы опасаетесь, что я коварно нарушу закон гостеприимства — увы, история знает достаточно примеров тому, — я отдаю вам в заложницы эту благородную аристу, девицу из ксеномашеского рода Ньелей.
Он полуразвернулся в седле и угодливо показал на Кариньель, будто сводник, предлагающий уличную девку. Я не сдержал смешка. Ну конечно: Аркс был холост и кичился репутацией праведника, а потому никак не мог дать приют столь скандально известной особе, да ещё и без сопровождения мужа или отца. Идея с заложницей была хороша. Безупречный предлог избавиться от неудобной гостьи. Уж не знаю, как на это смотрела сама Кари. По крайней мере, она хорошо владела собой: глаза из прорези платка смотрели прямо и без страха.
Венантрис и Лотмер вполголоса перекинулись фразами на языке небесных людей. Для меня эти речи были что чириканье ящериц-летяг, но о смысле нетрудно было догадаться. Приглашение нельзя не принять: отказом они публично унизят Арксавириса, а тем самым окончательно оттолкнут в лагерь мятежников. Потом прозвучало "Кариньель", оба призадумались, и затем Лотмер обратился ко мне:
— Аудрор, у меня есть ещё одно поручение.
Поручение? Я, конечно, не мог отказать Лотмеру. Я всё ещё не был свободен и прощён, а значит, полностью от него зависел. Но не мог же я стерпеть, чтобы мною прилюдно распоряжались как слугой?
— Ты хотел сказать "просьба", Лотмер? — переспросил я погромче.
— Просьба, просьба, — торопливо согласился он. Будто не понимал, как роняет себя перед всеми этими аристосами и их челядью, позволяя так с собой разговаривать! — Мы с господином эпархом поедем ночевать к господину Арксавирису, а тебя я прошу остаться здесь и охранять Кариньель.
— Охранять её? — Я так удивился, что даже дерзость с меня слетела. — Но разве я не должен охранять тебя?
— Я буду в безопасности под охраной тагматиков господина эпарха. — Он понизил голос: — А вот насчёт безопасности Кариньели господин эпарх не уверен.
И правда. Несколько тагматиков и оруженосцев уже собрались вокруг и беззастенчиво пялились на молодую вдову Десфарола. Положим, тагматики ещё сдерживали языки, а оруженосцы обсуждали её, не стесняясь в выражениях. Дурная слава Кари Одержимой (самое пристойное из её прозвищ) дошла уже и до Кразмена. Да, эти парни не стали бы ей надёжной охраной. Я представил: если самые буйные из тагматиков пожелают надругаться над Кариньелью, то вряд ли охранники станут убивать своих братьев-сослуживцев ради защиты её сомнительной чести. Да, теперь я понимал Лотмера. У меня-то никаких братских чувств к законным сынкам кразменских аристосов нет. Если охранять буду я — в моих руках лук не дрогнет.
А ещё, признаться, я почувствовал себя польщённым. Лотмер знает, что я недолюбливаю эту ньелевскую потаскушку — а всё равно поручает её охрану. Вот насколько он верит в мою честь! Ну как я могу ему отказать?
— Согласен, — сказал я нехотя, будто делал одолжение. — Но я не буду мальчиком на побегушках у твоей, хм, благородной и добродетельной аристы. Я отвечаю перед тобой, а не перед ней.
— Поклянись, что будешь защищать госпожу Кариньель и не допустишь ей никакой обиды и урона! — громко потребовал Лотмер.
— Клянусь милостью Экуменарха и честью рода Риолов! — возгласил я.
У кразменских аристосов от такой дерзости рожи вытянулись, как спелые стручки пунцовицы, но Лотмер, кажется, даже не понял, что я вообще сказал дерзость. Ответ его удовлетворил. Эпарх взял пять тагматиков для охраны, вестового, и они двинулись в сторону имения Арксавириса.
Но тут выяснилось новое осложнение: Лотмер не умел ездить верхом. Идти пешком "высокочтимейшему небесному посланнику", конечно, было невместно. Поэтому ему быстро подыскали какую-то смирную кобылу, силами двух оруженосцев взгромоздили в седло и повели под уздцы, придерживая с обеих сторон за икры. Все, кто это видел, ржали в голос, но я помалкивал. Посмотрел бы я, как любой из этих весельчаков поведёт машину небесных людей! От отца я слышал, что эти машины на хорошей дороге за какой-нибудь час покрывают расстояние дневного перехода конерога. Поди-ка удержи поводья при такой скачке!
Пока все пялились и ухахатывались, я сказал Кариньели:
— Идём, устрою тебя на ночлег!
Это было нарочито грубо, но я не собирался притворяться, что испытываю к ней хоть каплю уважения. В гордом молчании вдова Десфарола соскочила с седла и пошла за мной, а Доркси с корзиной вещей — следом. Я вошёл в ближайшую крестьянскую хибару и выгнал двух оруженосцев, которые рылись в бедняцком скарбе с таким рвением, будто надеялись найти золото. Сказал женщинам:
— Устраивайтесь. Я буду караулить снаружи. — И вполголоса добавил на ухо Доркси, сопроводив слова щипком пониже спины: — Как уложишь госпожу спать — выходи, побеседуем...
— Козу себе найди и с ней беседуй, — отозвалась служанка тоном, вовсе не означавшим "нет", и пошла сооружать хозяйке ложе из покрывал и соломы.
Я запер ставни на засовы, вышел, натянул лук и сел перед дверью. Незваные гости не заставили себя ждать. Едва певчие саламандры из соседнего болота завели свой полночный хор, как перед хижиной появились три изрядно пьяных тагматика. Первым шагал Каредриол — Каред Драный Ус, — второй сын моего официального хозяина Виндриола. Некогда в пьяной драке Кареду вырвали с мясом левый ус, и с тех пор у него рос только правый, чем он страшно гордился — отрастил до непомерной длины и всячески холил. По-моему, смотрелось отвратительно. За Каредом, шатаясь как дьеменский стеатитовый болванчик, плёлся Варахстьер — Варах Голозадый, — тёзка литименского Вараха Полудурка, но, в отличие от него, полный дурак. Этот прославился тем, что на спор объехал Дарлоненский дворец в чём мать родила в сопровождении оркестра флейтисток. Третьего, длинноволосого, я где-то видел, но по имени не знал. Судя по медной фибуле в форме парящего крылохвата, он был из рода Линдов, а в этой семейке мужчин под сотню, всех не упомнишь. Должно быть, из обедневшей ветви рода — один из тех захудалых аристосов, что присасываются к богатым приятелям, как жуки-прилипалы. Где только нашли выпивку эти трое? — удивился я про себя. В деревне и трактира-то нет. Неужели притащили с собой из Кразмена?
— Раб, с дороги! — рявкнул Драный Ус, обдав меня кислым перегаром, хоть и остановился за десяток шагов.
— Мы допросим эту ньелевскую девку, — объяснил длинноволосый Линд, видать, настроенный не так воинственно. — Она может что-то знать о замыслах ксеномахов.
— Точно! О замыслах ксеномахов! — воскликнул Варах в восторге от этой свежей идеи. — Устроим допросец с пристрастием! — и премерзко захихикал.
Я с видом сожаления покачал головой.
— Никого не могу впустить без приказа господина эпарха или господина Лотмерсланка.
— Да как ты смеешь перечить хозяину, раб! — взревел Каредриол и потянулся за мечом.
Быстрее, чем он успел ухватить рукоятку, я вскинул лук, наложил стрелу и нацелился ему в грудь. Драный Ус замер. Как ни был он пьян, а хорошо знал: стоит ему хоть на вершок обнажить сталь, и по всем законам божеским и человеческим я буду вправе всадить стрелу ему в сердце. Причём это произойдёт быстрее, чем сталь успеет обнажиться хотя бы на два вершка. Линд и Голозадый тоже схватились за мечи и тоже замерли. Перевес, конечно, был на их стороне. У меня-то не было меча. Да, я пристрелил бы первого нападающего, но пока я перезаряжал бы лук, меня зарубили бы двое остальных. Вот только никто из этой троицы не хотел быть первым.
— Ты не мой хозяин, Каредриол, — сказал я, не отводя стрелы. — А завтра и твой отец перестанет быть мне хозяином, когда мы вернёмся в Кразмен, и он подпишет мне вольную. И вот тогда, если хочешь, дорогой кузен, мы с тобой сможем переведаться в честном поединке как аристос с аристосом. А сейчас — извини. Я тут поставлен на караул и пристрелю всякого, кто...
Я не договорил: Драный Ус от души плюнул, развернулся и потопал прочь, а за ним и оба дружка. "В Кразмене тебя отдерут кошками, хамло", — только и донеслось до меня его злобное бурчание. Что ж, эта троица оказалась недостаточно пьяной для хорошей драки. Вот и славно.
Когда гуляки убрались, я обошёл весь двор и огород, снял с чучел погремушки, развесил на плетне и вернулся на пост под дверью. Я был почти уверен, что новых гостей не будет. Некоторое время ждал, что выйдет Доркси, но не дождался. И, не выпуская из руки лука, прикорнул. Я давно привык засыпать в любом месте и в любой позе.
Меня разбудил звон погремушек, хруст плетня и чья-то хриплая ругань. Я проснулся мгновенно. Было холодно, близился рассвет. Калитка висела сорванная с петель, за оградой ржал привязанный конерог, а посреди двора стоял вестовой из свиты Венантриса в шлеме с высоким султаном из перьев белого каладрия.
— Где Лотмер? — рявкнул он на меня. — В постели у этой бабы? Раздери тебя Темнитель, скажи мне, что Лотмер здесь!
Спросонья я соображал туго. Этот вестовой вчера уехал с Лотмером и эпархом в усадьбу Арксавириса... а теперь ищет Лотмера и не может найти... и это значит, что...
— Он исчез? — тупо спросил я.
— А-а, сонный придурок... с дороги! — гаркнул вестовой и ринулся к двери хижины.
Я отскочил, пропуская его. Как только вестовой сорвал шлем, чтобы войти в низкую дверь, я с силой ткнул его концом лука в темя. Все спали — никто не видел нас и не слышал. Вестовой рухнул внутрь. Крови не было. Кажется, не убил. Я затащил оглушённого в хибару и ногой захлопнул дверь за собой.
— Цыц! — прикрикнул я на женщин, которые проснулись и собрались было завизжать. — Лотмер исчез, а нам надо убираться быстрее кулика-бегунка.
— Убираться? Да кто ты такой, чтобы мне приказывать! — зашипела Кариньель.
— Лотмер исчез, дура, — терпеливо повторил я. — То есть убит или похищен. Ты помнишь, что ты — заложница? И что заложников берут именно для таких случаев? — Тут Кари, судя по изменившемуся выражению глаз, начала что-то понимать. Но я закончил для полной ясности: — Как только здесь узнают про Лотмера, тебя убьют. Причём не сразу. Меняйтесь одеждой! — велел я и сам принялся раздевать неподвижного вестового. — Доркси, ты остаёшься. Когда тебя спросят — расскажешь, что я увёз госпожу в Литимен.
Они закричали:
— Я госпожу не брошу!
— А я без Доркси никуда не пойду!
Я мог бы, конечно, применить силу к этим тупым наседкам, но не хотелось усугублять шум.
— Доркси, ты ведь не умеешь ездить верхом? — терпеливо спросил я. — Ну вот и всё. Ты останешься.
Этот довод их вразумил. Со мною больше не спорили. Кари и Доркси быстро обменялись одеждой. Нет, я не увидел зрелища, на которое немного рассчитывал: они обменялись только покрывалами, не снимая нижних платьев. Сам я переоделся при них в лиловую тунику вестового безо всякого стеснения. Я не какой-нибудь заморыш, чтобы стыдиться своего тела без одежды. Правда, девушки не так уж сильно на меня пялились — были слишком напуганы. Ну а я обобрал вестового полностью. Меч у него был неплохой, а вот из доспехов, увы, только шлем и поножи. Я надел всё это, застегнул пояс с мечом, кинжалом, кошельком и сумкой для документов, и вышел во двор. Кариньель, закутанная теперь в простое покрывало из некрашеной шерсти бурого овцеяка, поспешила следом. Деревня всё ещё спала. На бледнеющем восточном небосклоне горела Звезда-Кольцо — две разомкнутые дужки вокруг пустой середины. Мне вспомнилось: дурной знак, когда кольцо не замкнуто, — но я отогнал демона дурных предчувствий.
— Садись. — Я вывел из сарая вороного конерога под женским седлом, на котором Кариньель приехала вчера из усадьбы Арксавириса.
— Куда мы направляемся? — спросила она спокойно, уже почти безо всякой спеси и вида оскорблённой невинности.
— В Литимен, конечно, к твоим родителям. — Я вскочил на серого в белую полоску мерина вестового. — Но не прямо, кружным путём.
Кариньель глянула как будто подозрительно, но молча кивнула, приняв это как должное. Хотя, между прочим, могла бы и поблагодарить. В моих интересах было как можно быстрее найти Лотмера, так что я делал ей одолжение, провожая в Литимен. Но какой дурак будет ждать благодарности от ньелевской потаскухи? Довольно ловко она взобралась в седло ногами набок и щёлкнула поводьями. Мы выехали на главную улицу, повернули в литименскую сторону. Небо светлело, деревня просыпалась.
— 3. Звива
Я просыпаюсь от колокольного звона.
Во всех храмах Золотой Столицы звонят к заутрене. У каждого свой голос, я узнаю их все — нежные переливы Матери-Заступницы Речной, размеренный бас Изразцового храма, искусно гармонизированные аккорды Пятиколоколенного, воинственный набат "Сухорукого Дарла", и совсем рядом за окном — колокола Дворцовой ротонды, вызванивающие изысканно сложную мелодию "Гряди во славе, гряди во свете".
Сквозь жалюзи пробиваются розовые лучи восходящего Светила. Холодно. Очень не хочется вставать.
Я разлепляю веки, нацепляю очки и подтягиваю к себе планшет.
Страшно даже узнать, какого ещё дерьма наворотили, пока я спала, этот циклитский бедолага Сланк и наши не по уму доблестные вояки.
Читаю и успокаиваюсь. Кажется, пока катастрофы нет.
Наши дроны не атаковали аборигенов и даже не выбросили патрульных коптеров, а только напугали звуковым ударом. Ладно, это на грани casus belli, но не за гранью. А вот сражение между аборигенами всё-таки было. Филоксены разбили ксеномахов наголову. Ну, это тоже лучше, чем наоборот. А главное, что сообщения по имперской радиосети пока не было. В Кразмене на радиостанции сидит наш офицер, а до Литимена, судя по всему, ещё не добрались остатки разбитого отряда ксеномахов с вестью о сражении.
Может, филоксены их всех перебили? Это было бы идеально. Отсрочка примерно на сутки. Как раз наша комиссия успеет собраться и вылететь, прежде чем Столица взорвётся.
Пишу в конференцию: "Постарайтесь обеспечить, чтобы инфа о сражении не попала в имперскую радиосеть". Ну а как обеспечить — пусть там Гегланцер, Сланк и прочие сами догадаются.
Не буду же я прямым текстом писать: "Убейте всех свидетелей?" Да и не надо их убивать, достаточно задержать.
Ладно, хватит валяться в постели.
Вылезаю из-под одеяла (всеблагая Чета, как же холодно!) и первым делом встаю на весы. 70,3 кг. Это ничего, это в пределах моей нормы. Мне пока хватает силы воли удерживаться от заедания стресса. Хотя стресс такой, что удерживаться всё трудней.
Нет, решено — как только кончится этот кризис, брошу нахрен полевую работу. Пусть сулят хоть золотые горы — уйду из Администрариума. Только университет, только кабинетная работа, только преподавание. Давно пора писать фундаментальную монографию, а главное, пора создавать свою школу. Пусть молодые бегают в поле. И пусть кадровые дипломаты разгребают дерьмо.
Деликатный стук в дверь. Накидываю халат.
— Да!
Сураман вносит поднос с моим завтраком: диетические тосты, омлет, стакан мультифруктового сока, крошечная чашечка кофе для бодрости. Она одета как рабыня — в серую тунику из некрашеной шерсти и кухонный передник.
— Доброе утро, госпожа. — С поклоном ставит поднос на столик перед кроватью.
Я хмурюсь:
— Сура, оденься по-человечески!
— Если госпоже так угодно, — сухо отвечает она. Чему эта девчонка научилась в Консорциате, так это пассивно-агрессивному поведению. — Хотя мы в Планетархии. Разве я всё ещё должна притворяться вашей супругой?
— Должна. И ты прекрасно всё понимаешь.
Потому что мы в посольстве, а это территория Консорциата. И дело не в юридическом статусе территории. Моя репутация погибнет, если наши узнают, что я владею рабыней.
Увы, мой здешний статус требует держать прислугу. Если бы я не владела рабыней, погибла бы моя репутация в Планетархии. Немыслимо, чтобы человек, принятый при дворе, своими руками мыл посуду. Та же дилемма стоит перед всеми нашими дипломатами и экспатами, и, по правде говоря, все они держат рабов, потому что вольнонаёмной прислуги не существует: даже последний оборванец сочтёт позором наниматься на рабскую службу. Но это принято скрывать. Тем, кто, подобно мне, постоянно колесит между Дларной и Золотой Столицей, приходится выдавать своих рабов за супругов или приёмных детей.
Разумеется, я не держу Суру насильно. Она гражданка Консорциата, прошла все иммиграционные процедуры, отлично знает, что может уйти от меня в любой момент, и что вполне способна найти себе место в нашем обществе. Вот только она не хочет. "Я не какая-нибудь неблагодарная крыса, чтобы бросить такую добрую госпожу!" Ну и не гнать же девчонку на улицу? Её ребёнком взяли в плен в Каганате. Служба у меня — действительно лучшее, что Сура видела за всю жизнь.
— Я оденусь, как желает госпожа. — Девушка с поклоном удаляется.
Завтракаю, потом иду в ванную. Сегодня приём у планетарха, и я должна позаботится о своей внешности. Правильный макияж — тонкий вопрос в Золотой Империи. Неуместно ни его отсутствие (только простолюдинки не красятся), ни чрезмерная заметность (ярко красятся либо жёны для мужей, либо не закрывающие лиц проститутки). Мне-то как иностранке можно ходить с открытым лицом, и даже нужно — ведь я веду переговоры с мужчинами, а им было бы зазорно говорить с покрытолицей... в общем, всё сложно. Немного тонального крема, тени, неяркая помада без блеска — этого достаточно. Иду одеваться.
Сура уже подготовила мне наряд со вчерашнего вечера. Здесь тоже полно нюансов. Одежда должна выглядеть дорого, но не кричаще, и не слишком женственно, но и не мужеподобно. Надеваю белое шёлковое платье (разумеется, до пят и полностью закрытое), сверху шёлковый же кремовый пиджак. Ох и непросто было скроить это всё по моей фигуре, да так, чтобы было и не мешковато, и не слишком облегающе!
Да и вообще непросто быть социально активной женщиной в Планетархии, — в тысячный раз приходит в голову неизбежная мысль. Когда же правительство даст добро на пропаганду гинецизма? Я знаю, что правительство не против (не потому, что переживает за аборигенок, а потому что мечтает снизить их плодовитость), но боится, что за гинецизмом потянутся и другие идеи просвещения, а с ними, чего доброго, и общая модернизация — а у нас абсолютно все согласны, что это худший сценарий. Давно подумываю, как бы протолкнуть здесь гинецистские идеи в обёртке традиционной культуры. Не опереться ли на подпольный культ Девы Чащ из северо-западных провинций, на тайные общества болотных ведьм и амазонок-душительниц? Жаль, что мы о них почти ничего не знаем. Этой темой занимается Бетла Гальц, моя лучшая магистрантка, надо будет внедрить её к этим ведьмам, первоклассное получится полевое исследование...
Ладно, подумаю об этом после. Сейчас — не отвлекаться от текущих дел. От "кризиса Сланка", как его, наверное, назовут в учебниках. Лишь бы не "кризисом Окенден". Вот уж какая слава мне нахрен не нужна.
Довершаю наряд янтарным кулоном на золотой цепочке и неброскими бриллиантовыми серёжками. Хорошо хоть причёсываться не надо — прячу волосы под узорчатый платок с жемчужной бахромой, подарок планетарха, мальчик оценит. Придирчиво оглядываюсь. Что ж, выгляжу строго, элегантно, вполне достойно. Обуваюсь в белые туфли-лодочки, сую в сумочку планшет, выхожу.
В коридоре сталкиваюсь с послом. Бламм Экелен, молодой улыбчивый карьерист с артистически небрежной причёской. У нас с ним нормальные деловые отношения. Мы не конкуренты: мои амбиции чисто академические и немного медийные, а Экелен метит в первые секретари Администрариума по делам аборигенов. (Не в администры — то политическая должность для партийных выдвиженцев, а реально Админделабором управляет первый секретарь).
— Звива! Отлично выглядите. — Экелен жмёт мою руку в меру крепким карьеристским рукопожатием.
И не удерживается от беглого раздевания глазами. Не сомневаюсь, посол не прочь со мной переспать, но ни разу не позволил себе никаких намёков. Беднягу можно понять — жена много старше, из семьи крупных акционеров "Сварта", и держит его в стальном кулаке. Ну и мне самой такие потенциально скандальные истории, конечно, тоже неинтересны.
— Благодарю, Бламм, по вашему бодрому виду тоже не скажешь, что у нас кризис.
— Просто стараюсь видеть во всём светлые стороны. — (Идём с ним по коридору посольства). — Если будет война, меня отсюда выставят. Хоть отдохну немного от здешних церемоний.
Обычное лицемерие. Естественно, если будет война, правительство это расценит как провал Экелена, и тогда прощайте, сладкие мечты о должности первого секретаря. Мило улыбаюсь его шутке.
— Господин посол! Доктор Окенден! — У лестницы нас с поклоном встречает Рем Хильцель, секретарь посольства, маленький лысый чиновничек с неприметным шпионским лицом. Под мышкой — неизменная стопочка красных папок. Вот он меня почему-то недолюбливает. И он единственный, кто знает двор планетарха лучше меня. — Из Кразмена пока никаких новостей. Сланк и кразменские филоксены после сражения заночевали в усадьбе Арксавириса. И по имперской радиосети информация о сражении до сих не прошла. Стало быть, в Литимене ещё ничего не знают.
— И на том спасибо, — говорю я.
Секретарь посольства понижает голос:
— Мой информатор докладывает о завтраке планетарха. Присутствовали, как обычно, обе планетархини и великий евнух. Конардемит был в хорошем настроении, разговаривал о скачках, политических вопросов не касался. Никто не пытался повернуть беседу на наши дела.
— Неудивительно, — говорит посол, и я думаю то же самое.
Планетархиня-мать Ириллис и великий евнух Дардемит покровительствуют филоксенам, планетархиня-супруга Севалкерис — ксеномахам, но по нашему вопросу партии уже пришли к согласию, и никому не нужно вновь разжигать страсти. Это хороший знак. Стало быть, приём пройдёт без неожиданностей. Конардемит подпишет заготовленный указ, и наша комиссия отправится в Литимен.
Если, конечно, в ближайший час не придёт весть о сражении. Не взорвёт ситуацию и не смешает все карты.
Надеюсь, этого не произойдёт.
Мы спускаемся в вестибюль. Двери автоматически распахиваются. Снаружи ожидает почётный караул — шестеро гвардейцев из тагмы Неумолимых Псантер и чиновник Логофесии церемоний. Свежий утренний ветер развевает их красные и голубые плащи, Светило играет бликами на шлемах и остриях копий.
Два наблюдательных дрона-"шмеля" с лёгким жужжанием срываются со стены и направляются следом.
Наша процессия выходит из ворот посольства, оставляет за спиной его бетонную стену с колючей проволокой и башенками автоматических турелей, и движется по главной аллее Золотого Дворца.
Шумят под ветром кирпично-красной листвой авианские кипарисы. Впереди высятся белоснежные пропилеи Ворот Испытания. Мы равняемся с воротами посольства Свободных Колоний, останавливаемся, пропускаем вперёд их делегацию. У осознанцев приоритет: они — независимая держава, а мы считаемся данниками Планетархии. Поэтому и в эскорте у них восемь гвардейцев, а не шесть, и сопровождающий чиновник из Логофесии выше рангом.
Самих осознанческих представителей, правда, только двое. Оба в оливковой униформе полувоенного покроя с синими шевронами дипломатической службы, оба с протокольно напыщенными физиономиями. Престарелый тучный посол Ваннек и мой коллега, доктор Цандр Иккель, солдафонского вида рослый мужчина с невыразительным круглым лицом. Иккель считается у осознанцев главным экспертом по Планетархии, но по сути он журналист-пропагандист, скорее всего, из армейских разведчиков. Научный вес у него нулевой, и я даже не уверена, знает ли "доктор" Иккель летьянмер, потому что ошибки в его статьях смехотворные. Но в комиссии от осознанцев будет именно он. Это хорошо. Он не очень опасен.
Сухо киваем коллегам-осознанцам. Наши посольские презирают Ваннека не меньше, чем я презираю Иккеля, считают его старым упрямым ослом. Ваннек действительно всегда тупо гнёт одну и ту же линию — не позволить Консорциату усилить своё влияние в Планетархии, не идёт ни на какие сделки и размены. Но по-моему, это сила, а не слабость. Во всяком случае, такая политика работает: нам действительно не удаётся усилить своё влияние. Но наш красавчик-посол Экелен, конечно, никогда не признает, что старый увалень Ваннек его переигрывает. Пропускаем осознанцев вперёд, сами идём следом.
В Воротах Испытания обычный спектакль. Сопровождающие чиновники обмениваются серией ритуальных фраз со стражниками, сакарарии-катодисты в передниках из свинцового листа с торжественным видом поворачивают рычаги, изображая, будто просвечивают нас катодными лучами. Хотела бы я знать, сколько гектокилодней назад эта проверка превратилась в бессмысленную имитацию, при каком планетархе отказал настоящий лучевой аппарат? "Подтверждаю — они чисты! Свидетельствую — они безоружны!" — возглашают сакрарии, подымая над головой чёрные пластины с нарисованными скелетами. И нас пропускают во Внутренний дворец.
Теперь нас сопровождает чиновник более высокого ранга и шестёрка воинов Ближней стражи с автоматами, в касках и бронежилетах. Идём вдоль песчаниковой стены с барельефными ростовыми фигурами всех планетархов от ныне царствующего Конардемита до полумифического Велтескара. У некоторых государей, посмертно объявленных узурпаторами, отбиты лица и выскоблены картуши с именами.
Свободное место на стене почти закончилось: после Конардемита осталось место лишь для одной фигуры. Из-за этого давно идут толки, что нынешний планетарх — предпоследний. Видимо, чтобы покончить с этими разговорами, по левую сторону аллеи начали строить вторую стену для будущих рельефов. Но постройка идёт вяло, успели уложить только несколько глыб песчаника, и они не закрывают вида на лужайки, клумбы, фонтаны, отдалённые флигели дворцовых служб. Здесь довольно людно: по дорожкам сада снуют слуги, курьеры, низкоранговые чиновники. В этой части дворца — уже никаких деревьев. Здесь всё продумано: открытые галереи, насквозь просматриваемые анфилады — никакой возможности спрятаться, проскользнуть незамеченным, сговориться с кем-нибудь с глазу на глаз.
Минуем поворот в аркаду, ведущую к Ротонде, и поднимаемся к великолепному входному порталу Золотых Палат. Порфиритовые колонны. Сверкающие бронзовой облицовкой обелиски. Колоссальные конные статуи Дарлонена Великого и Фрасдемита Родоначальника из белого нефрита и серпентина. За порталом — несколько переходных залов, каждый выше, просторнее и великолепнее следующего: Родонитовый вестибюль, Зеркальный октагон, Перистиль нимф. Все наполнены придворными, чиновниками, гвардейцами, невнятный гул отдаётся эхом от стен и сводов. Сдержанная суета и нервно-благоговейная атмосфера ожидания планетаршего приёма. Перед нами расступаются. Трубят рожки, и вот перед нами открываются последние двери. Тринеф Золотого Трона. Святая святых.
Два ряда малахитовых колонн с золочёными капителями. В промежутках между колоннами свешиваются знамёна сорока восьми имперских провинций. Впереди, до самого пола, закрывая занавесом тронный постамент, висит гигантское полотнище с имперским знаменем: синее поле, жёлтый ромб, в ромбе чёрный вставший на дыбы грифопард. Занавес опущен. Сквозняк гонит по нему волны. Святейший планетарх ещё не явил свой лик.
Двумя шеренгами лицом друг к другу выстроились придворные. Расстановка чётко продумана: ксеномахи и филоксены стоят вперемешку. Чиновник из логофесии церемоний отводит нас к назначенному месту, довольно близко к трону. Осознанцев ставят напротив нас.
Я в нашей тройке низшая по рангу, поэтому стою дальше всех от трона. Рядом колонна, от массива малахита веет холодом, вверх-вниз по каннелюрам со стрёкотом бегают хамелеогекконы. Справа от меня секретарь Хильцель, слева — софист Ньюрдис, один из учёных Академии Небесных Птиц, благообразный пожилой мужчина с ухоженными сединами, в чёрном плаще философа с парчовыми аппликациями шестого ранга. Известный автор "Краткого введения в пролегомены теофизики в сорока восьми книгах". Сдержанно кланяемся друг другу. Ньюрдис будет в нашей комиссии представителем ксеномахов.
Да, как и все местные учёные, он ксеномах. И да, местных учёных можно понять. Представьте, что вы — представитель почтенной школы, которая уже много гекоткилодней неустанно корпит над остатками научной литературы Первой Цивилизации. Вы посвятили всю жизнь её расшифровке, интерпретации, яростным спорам об истинном смысле давно забытых формул... И тут прилетают какие-то странные парни якобы с Авы, и оказывается, что все ваши изощрённые теории не стоят мусора! Как их после этого не возненавидеть? Как не проклясть? Как не объявить всю их науку гигантским обманом? Очень хорошо понимаю таких, как софист Ньюрдис, и даже немного сочувствую. Но вряд ли мы сработаемся в комиссии.
Напротив нас — осознанческие дипломаты Ваннек и Иккель, а рядом с ними — друнгарий Ренартин. Будущий представитель филоксенов в комиссии. Бывший протостратиг Южной Границы. Мой бывший любовник.
На нём алый плащ с богатыми аппликациями третьего ранга, на поясе меч (друнгарий не обязан сдавать оружие), причёска в воинском стиле: длинные чёрные волосы, длинные усы под орлиным носом, узко выстриженная бородка. Прищуренные чёрные глаза встречают мой взгляд и прищуриваются ещё Щже. Отвожу глаза.
Я всё ещё не могу спокойно смотреть на Рена. Мне стыдно. Я чувствую вину.
Рен порвал со мной, когда узнал, что я выпустила книгу о Южной Границе. Решил, что я была приставленной к нему шпионкой. И мне не удалось его разубедить, потому что в этом была доля истины. Разумеется, я сошлась с Реном вовсе не по приказу Консорциата. Я действительно любила его! Но может ли поверить человек патриархальной культуры, что женщина способна сама, по собственной воле, принимать такие решения?
И вот что хуже всего: Рен считает, что это из-за моей книги его перевели в столицу. Разумеется, с повышением, на почётную должность — но у него отобрали протостратигию, где он был полновластным хозяином, покончили с его программой модернизации южных войск, разогнали его кадетский корпус для сирот и офицерское училище... короче, уничтожили всё, чему он посвятил жизнь. И Рен уверен, что всё это из-за моей книги! Что это из-за моих выводов Консорциат и двор увидели в нём опасность!
И в этом мне тоже не удалось его разубедить. Потому что я сама не уверена, что это неправда.
Ренартин теперь ненавидит меня. Мне тяжело встречаться с ним взглядом. Жаль, очень жаль, что мы будем вместе в этой комиссии.
В сумочке сигналит планшет. Вызывает Гегланцер. Отклоняю вызов, выключаю планшет: сейчас посторонние разговоры неприличны.
Торжественнее обычного звучат трубы. Нет, это ещё не планетарх. С пышной свитой сакрариев и аскетов в зал вступает великий сакрифик Филорион. За ним несут кресло. Глава аваитской церкви — единственный, кто имеет право сидеть в присутствии планетарха.
Этот ещё нестарый аскет с вытянутым землистым лицом и глубоко запавшими глазами, как ни странно, не принадлежит ни к какой партии и ни к какому семейному клану. Филорион завоевал авторитет исключительно своей праведной жизнью. Именно как внепартийного человека, чуждого интригам, его и возвели на престол святого Сордема. Филорион — искренне религиозный человек, но при этом далеко не простофиля. Мне доводилось с ним беседовать. Он проницательный психолог, отлично разбирается в мирских делах и, главное, понимает свои границы. Филорион — будущий глава комиссии. Интересно будет с ним поработать. Его кресло ставят не в правом и не в левом ряду, а посреди прохода, лицом к трону планетарха, всё ещё скрытому занавесом. Благословив всех стоящих справа и слева, Филорион садится.
Вот наконец пронзительный хоровой сигнал труб. По рядам проходит шум, шелест одежд: все опускаются на колени. Мы, консорциатские дипломаты, становимся на одно колено. Осознанцы как представители независимой державы гордо остаются на ногах.
Занавес поднимается. Преломленное призмами и зеркалами сияние Светила бьёт по глазам. В его ореоле восседает на Золотом Троне, с ног до головы в златотканой парче, в высокой золочёной митре, святейший планетарх Конардемит.
Это молодой человек семи с половиной килодней от роду, с приятным мягким лицом, льняными локонами и едва пробивающейся бородкой. По правую руку стоят две дамы, планетархиня-мать Ириллис и планетархиня-супруга Севалкерис, тоже все в золоте, лица под узорчатыми вуалями. По левую руку — великий евнух Дардемит, дядя планетарха, самый влиятельный человек в империи. Его оскопили в детстве по приказу его собственного отца, чтобы не оспаривал престол у старшего брата Фледемита. Придворный историк оценил это решение как суровое, но, в сущности, милосердное.
Ещё недавно тронов было два. На втором троне восседала Ириллис, хотя официально уже не была регентшей. Но люди из окружения Конардемита стали слишком уж активно ему нашёптывать, что матушке пора бы почтительно указать на место. Испугавшись, что сына настроят против неё, Ириллис сама отказалась от второго трона. При этом шептуны не остались безнаказанными: один (цирюльник планетарха) был найден в своих покоях посиневшим и распухшим, другого (кажется, постельничего) выловили с камнем на шее под Двухбашенным мостом. Вся столица дней двадцать только и судачила об этих перипетиях. Говорили, что главную роль сыграл великий евнух: он всегда действует в полном согласии с Ириллис, всегда отстаивает её интересы. Слухи об их отношениях ходят тоже увлекательные.
Конардемит с суровой миной, не идущей к его добродушному лицу, поднимает руку в сверкающих перстнях и делает жест разрешения. По рядам снова проходит шум: все встают. От нашего ряда отделяется чиновник первого ранга, что стоял ближе всех к трону. Это логофет почты Колкерис, кузен планетархини-супруги. Он ксеномах, как и вся могущественная семья Керисов. И это он контролирует имперскую радиосеть.
Я напрягаюсь. Если кто-то в столице уже знает о сражении — это Колкерис. Если он решит взорвать хрупкое равновесие — он сможет сделать это сейчас.
—
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
