|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 10. Рыбный день
На старости лет, люди в такую погоду сидят по домам. Вышел на улицу из тени виноградника, жар волнами от земли. Была бы на мне парусиновая рубаха, так подхватило бы этим потоком и унесло.
Сходить, что ли, искупнуться?
Глядь, атаман Валерка высунул нос из калитки, машет рукой. Ну, думаю, опять за футбол спросит. И точно:
— Готов? Или снова что-то придумаешь?
— Готов, — говорю. Схожу только в речке ополоснусь, и готов.
А он:
— Ополаскиваться будем перед игрой, чтобы дольше терпеть без воды. Музыки тебе это не Псяня, на одной левой не обведёшь. Зайди, мячик помоги накачать, а то Сасик ещё спить. Да и толку с него...
— Что за мячик?
— Увидишь... — Валерка солидно высморкался, подался назад и в бок, пропуская меня во двор, — сейчас принесу...
Между крыльцом дома и порогом времянки протянута бельевая верёвка. В центре и наискось деревянная жердина с рогатиной. Ей подпираются постирухи когда они влажные и тяжёлые. Сейчас там болтается деревянная клеть с воробьём, которого я подарил дядьке Ваньке. Под ней с нескончаемым мявом кружится Валеркин кошак по кличке Хычок. Нервничает облезлым хвостом.
— Брысь, падла! — стращает его хозяин. — Других воробьёв ты можешь десятками жграть, а этого трогать нельзя. Папка сказал, из больницы придёт, отпустит. — Это он неизвестно кому, а вот, "на, посмотри" — мне.
— На, посмотри, я пока за насосом схожу...
Под коричневой магазинной бумагой покрышка из белой кожи с мягкой прокладкой, двадцать сантиметров шнуровки и камера с длинным соском. В слабо накачанных футбольных мячах это самая проблемная вещь. Играем обычно недалеко от двора, где колючкой акации, кончиком гвоздика, вбитого в штакетину с другой стороны, или осколком стекла, застрявшего меж камней, можно запросто его проколоть. Раз в неделю, а бывало и чаще, шнуровку приходилось снимать, камеру доставать из покрышки, и... нет, не заклеивать как велосипедное колесо, а латать. В принципе, процесс тот же самый, только термин футбольный.
Кого из пацанов в городе ни спроси, у всех такая проблема: как получить давление в ноль шесть атмосфер, если камеру приходится не накачивать, а надувать ртом? Один напрягается лёгкими, другой держит пальцами его барабанные перепонки, чтоб воздух налево не уходил.
— Как оно? — Валерка вернулся с автомобильным насосом и катушкой суровых ниток.
— Здорово! — искренне выдохнул я. — Твой?
— А то чей? Мамка купила. Давно у неё просил, чтоб мне или Сасику подарила на день рождения. Всё говорила "уймитесь", а тут просто так, взяла и купила...
К чему ни приложит руки наш атаман, всё он делает аккуратно и основательно. Если поджиг, то не "скорее пальнуть", а так, чтоб сверлёная трубка сидела в цевье как влитая, а ручку не срезало при отдаче. И меня учил. Сделаю что-нибудь сам:
— А ну, покажи!
Если не так, в сортир выбросит: "Не хочу, чтобы ты остался без глаз".
Сейчас он проверил покрышку (не завалялось ли что внутри?), вставил камеру, сунул сосок в специальное отверстие на прокладке и двинул ногой деревянный чурбак на котором сидел сам, ближе ко мне:
— На, тебе удобнее будет. Теперь слушай сюда. Я качаю, а ты держишь сосок. Вот так, в согнутом положении. Насос пошёл вниз, ты его немного приоткрываешь, вверх — снова сгибаешь, не даёшь выходить воздуху. Понял?
— Чё ж не понять?
— Поехали!
Валерка примкнул резиновый шланг насоса вплотную к соску, сжал в кулаке место соединения, два раза качнул и отдёрнул руку:
— Га-х-х!!! Горячо, падла! — плюнул на пальцы, потряс ими в воздухе, глянул через плечо. — Не отпустил? — молодец! Так пока и держи, нехай у меня рука отдохнёть...
Под атаманское "гах!" на порожек времянки ступила бабушка Марфа. Это мать дяди Вани — строгая, набожная и очень суеверная женщина. Лицо будто бы сплошь состоит из морщин. Укоризненно покачала белым платком, погрозила указательным пальцем — тише мол! — и отступила за дверь. Ей сейчас некогда. Судя по запахам, в тазу закипает варенье из вишни. А то бы нам было!
— Ну, чё? Около дела! — Валерка сначала проверил упругость мяча, потом температуру шланга и пошутил. — К вечеру накачаем.
Я план на игру придумал: нехай падлы побегают. Сасик проснётся, тогда расскажу.
— Может, сначала надуем ртом, а потом насосом догоним? — предложил я.
Что такое "догоним" Валерка не будет знать лет ещё наверное двадцать. Но смысл уловил.
— Пойдёт! — без раздумий одобрил он. — Ну, раз ты сидишь, гаси! А я тогда буду ухи тебе закрывать...
Гасил я изо всех сил, но на проверку вшивенько вышло, хоть по сравнению с тем, что было, реальный прогресс. Валерка качнул два раза — как всё равно в прорву. Попробовали меняться позициями: он на соске, я на насосе. Тоже не айс: шланг падла, горячий, больше качка ни у него, ни у меня рука не выдерживает. Сасик проснулся, а у нас швы на покрышке только начали потихоньку потрескивать.
В общем, вымотались, но сделали по уму. Зашнуровали мяч не крест-накрест, а как у главной футбольной команды нашего города "Урожай". Ходили на стадион, специально интересовались. А сами играли до этого резиновыми мячами. Я несколько штук с Камчатки привёз. У них, кстати, совершенно другой отскок, ногу сушит, если хорошо приложиться. А тут... стукнул Валерка ладошкой, по белой коже, ударился мяч о бетонную поверхность двора — выше головы подскочил. Аж воробей в клетке запаниковал, и баба Марфа опять из времянки выглянула. Я думал, ругаться начнёт, а она:
— Идить сюды пенку исть!
Как тут откажешься, какой нафиг "Сникерс" и "Баунти" может сравниться с этим божественным лакомством? Консистенция сама нежность, вкус охренительный. Один недостаток: нету химических улучшителей вкуса, вызывающих стойкое привыкание. Вот и будут детишки будущего к домашним варениям равнодушны и перейдут на магазинные сласти.
Сижу на скамейке, орудую ложкой, о будущем вспоминаю. А Сашка с Валеркой свою бабку по очереди подкалывают, типа того что тролят:
— Ба, а бог есть?
— Есть!
— Где он?
— На нёбушке.
Чувствую, под столом кто-то из них коленкой меня толкает: гля, мол, какая дура подслеповатая. Прыскают в локти — это у них одна из невинных забав. А мне не до смеха.
Не, — думаю, — братцы, если б на нёбушке никого не было, с какого тогда хрена мы сидели бы за столом? Все живы, здоровы...
Если всё сложится, как когда-то сложилось, Сашка первым из нас уйдёт. Не дотянет и до сорока. Подастся младший Погребняков матросом на краболовы, за длинным рублём. Наслушается гадюк-искусителей. Вот и расплющит его там между бортом плашкоута и причалом. То ли пьяным был, оступился. То ли кто-то специально столкнул. Поди, теперь разберись: посёлок Ивашка, мишка лесной тебе участковый и прокурор. Валерка в отпуске был, когда брат на Камчатку завербовался. А до этого держал при себе на ледоколе.
До самой моей смерти он будет себя казнить, что не уследил. В этой же самой времянке мы с ним частенько будем вечера коротать. Общее детство, моря за кормой. Что ещё надо для разговора? Да и осталось нас, пацанов с Железнодорожной улицы, всего ничего. На пальцах одной руки можно пересчитать.
В общей сложности, раза четыре я услышу в подробностях, как в богом забытом углу Валерка будет искать цинковый гроб, людей, что способны его запаять. Сколько придётся поставить магарычей, чтобы выправить нужные документы. Всё это без сна, в постоянном цейтноте. Без возможности уединиться, чтобы сесть и заплакать.
Потом они с Сашкой будут лететь на перекладных. Сначала на вертолётах до Петропавловска, потом самолётом, с пересадками во Владике и Москве, до самого Краснодара.
Там, на стоянке у аэропорта, подвернётся уникальный таксист с таким грузовым отсеком, что цинковый гроб впритирочку влезет.
Валерка везде платил, не торгуясь, но этот по-божески взял. Так с ветерком и доехали. Толик Корытько был дома, помогал занести. А
подхоронят Сашку в могилу бабушки Марфы. Это двадцать шагов от моего деда, вверх по горе, за живой оградой.
На поминках подойдёт к растоптанной горем матери Валеркина благоверная. Обратится по имени-отчеству, скажет:
— Мой муж, а значит и наша семья, понесли большие расходы. Поэтому вы должны их нам компенсировать. Конкретную сумму я вам потом назову.
На этих словах закончится и его семейная жизнь. Всё хорошее когда-то заканчивается, как пенка на чайном блюдечке. Кукушка на семейных часах гугукнула три раза, напомнила, что до футбола ещё два часа.
— На рыбалку пойдём, — сказал атаман. — Я мяч в дом занесу, Сашка начнёт хватку развязывать, а ты, — это он младшему брату, — сходи, попросим у бабушки литровую банку.
— А чё опять я? — обиделся он. — И в прошлый раз я просил, и в позапрошлый...
— А то, что я так сказал!
— Да кто ты такой?
— Старший!
— Ага! Валерасик будет мячи под кровать закатывать, а я ему, значит, грязные банки мыть? Давай лучше наоборот! Старший он! Раньше сдохнешь!
Я вздрогнул: уж кто б говорил!
Братья частенько между собой собачились. Только я ни разу не видел, чтобы Валерка Сасику затрещину отпустил, или подсрачник. Жалел он его, будто исход предчувствовал. Старался, чтобы он был вторым даже в мелочах. Перед игрой в "пьяницу" карты в колоде подмешивал, чтобы сначала проигрывал пришлый, потом младший брат, а он как всегда был наверху. Я давно замечал, что в играх со мной он не всегда честен. Сашка же по своему малолетству считал, что по всем направлениям он реально круче меня, и ему не хватает шага, чтобы подняться на пьедестал. Отсюда такие возникновения: я типа не хочу, делай сам!
Только не на того напал.
— Ладно, — сказал Валерка, — на тебе мяч, неси. Только тогда я буду на рыбе стоять, а вы с Сашкою шурудить.
Сдулся пацан, сразу к бабушке побежал. Ну, атаман, чо! Слово закон.
Хватка это отрезок мелкоячеистой сетки. Размер и конструкция бывают у них разными — кто какую придумает и добудет. Наша, то есть, Валеркина полтора метра на полтора. Это квадрат, растянутый по диагоналям тугими деревянными дугами. Жох, к примеру, свою поместил внутри железного обруча. Вместо дуг у него верёвочные поводки. Он ловит сам на сам, для своего кота. Привяжет по центру марлевый мешочек с макухой, положит булыжник вместо грузила, приладит держак к поводкам — и вот тебе Вася десяток пескарей в день, твой суточный рацион.
Валерка над Жохаревым посмеивается, называет его Щукарём.
В прошлом детстве я тоже ему подхихикивал, хоть не было на это причин. Теперь молча завидую. Свободный человек. Захотелось на рыбалку, пошёл. Не ждёт, когда атаман вынесет свой вердикт. Хоть плохонькая хватка, да есть. У меня же, вообще никакой. На базаре сетки не продают, а связать самому, нет ни желания, ни материала, ни инструментов.
— Готовы? — Валерка внимательно осмотрел личный состав и сделал мне замечание. — Вертайся домой, босолапки надень. Ещё не хватало, чтоб ногу себе проколол! — И не сдержался, скатился к тому, что волновало его больше всего. — Если как в прошлый раз не просрём, камеру тебе подарю, а завтра сыграем в морской бой. Есть у меня в сарае ещё одна запасная. С латками, но пойдёть...
Сасик у атамана вечно второй, но когда припекло, основная его надежда на третьего.
Я догнал их у хаты, где когда-то жила Родионова Танька. Три года назад там поселился Валёк-лилипут с родителями, тогда ещё
одноклассник старшего из братьев Погребняков. Он после восьмого класса учится при КБО на часовщика, так как в армию его не берут из-за роста. Голова, ладони и туловище, как у взрослого мужика, а руки и ножки какие-то кукольные, без смеха не глянешь. Взрослые пацаны Валька уважают. Мы тоже. Тем же летом попробовал я с Сасиком врезать ему по сраке алюминиевой шпулькой из автомата, так еле потом убежали. А Витька косой поймал всех троих на речке и такой "Сталинград" устроил, что как тут не уважать? А сам он на нас не почти обиделся. Только в ворота меня до сих пор не ставит. Ну, в этом не он виноват, а дурная слава, что бежит впереди. Когда обсуждают кандидатуры, про меня говорят так: "вратарь Дырка из команды "Решето".
Валерка несёт дуги и две толстых жердины. У Сашки на шее сеть, в руках стеклянная банка. Никого четвёртого нет. Раньше мы брали с собой Псяню, чтоб таскал за нами по берегу одежду и рыбу, но сегодня...
— Пош-шёл он, — сказад атаман, — копытами падла, грабы, грабы, а мяч как в ворота катился, так и продолжает катиться... — Тоненько так намекнул: то же самое может сегодня произойти и со мной.
— Давай что-нибудь понесу, — предложил я.
— Тут идти-то, — сплюнул Валерка, чтоб я тоже не просился "на рыбу", а спокойно себе шурудил.
Ну и хрен с тобой, думаю, сам тащи. До мостика через Куксу метров, как минимум, пятьдесят, да там ещё...
За речкой дома строились, не пойми как. Одни выходили к ней парадным фасадом, другие концом огорода. Тем не менее, это была улица Транспортная, представляющая собой ломаную кривую точь в точь повторяющую изгибы и петли капризного русла. Лишь возле хаты Тарыкиных, её прорезал узкий проезд, безлюдный и мрачный, как вход в лабиринт Минотавра. От кладки и до него забор походил на грани огромной гайки. Вот там то и начиналась наша глубинка с густым травяным пляжем, знаковое место для тех, кто помнит. Ну как глубинка? Валерке по грудь, Сасику с головой, а мне что-то среднее между ними.
Честно сказать, я ещё издали заподозрил неладное. Походка у нашего атамана стала какою-то неуверенной.
— Чёта народу сегодня откуда-то привалило, в воду не влезть!
Мимо проходим, искупнёмся в другом месте...
Ему далеко видно, это мне из-за кустов нифига. Слышу только, что там многолюдно. Смех, шлепки по воде, пацанские "чур ни" да бабские взвизгивания.
Выходим на оперативный простор — мама моя! Только в речке с десяток харь, плюс те, кто загорает на берегу. Из девчонок я сразу узнал Сазонову Алку, свою будущую любовь. Только в этот раз она мне не очень-то приглянулась. Рядом с ней на траве лежала... чёрт бы её подрал... дом, где живёт, помню, а имя с фамилией подзабыл. Оно и немудрено. В этой жизни ещё не сталкивались, а с последней встречи в реале... сразу и не сосчитать, сколько годочков прошло! По моему, Женька, или я ошибаюсь? В общем, лежала её подружка.
Я их так... взглядом из толпы выделил, и ноль внимания. Не такое видали. Купальники на них типа рабочих комбинезонов с открытой спиной. Там спрятано всё, что девушки будущего будут выставлять напоказ.
В общем, чешут Погребняки по дуге, по-над забором. Лежбище сторонкой обходят. Атаман чуть впереди, Сасик собачкой семенит под ногами, заглядывает в глаза. А я шевелю по прямой, между тел. Остановился возле подружек. Сделал вид, что кого-то знакомого в
речке увидел. Для правдоподобности даже рукой взмахнул. А сам думаю: неужели это она, повелительница моих бессонных ночей со слезами в подушку, грязной пяткой чешет комариный укус? Может, что-нибудь в душе шевельнётся? А оно ни фига...
Тут Женька, или как её там:
— Ты что тут, придурок, стоишь, солнышко застилаешь? Ноги иди помой. Вонища, дышать невозможно! — и вместе Сазонихой ловят хи-хи, аж животы затряслись.
Вот сучки! Хотел я им под ноги плюнуть, да пересохло во рту.
Так отошёл. Ну, думаю, будет тебе любовь! За тот и за этот раз. Злой, падла, словами не передать! И тут, как нельзя кстати, кто-то из речки как заорёт!
— Э, Загребной! Ты чё тут, дрова собираешь? Иди-ка сюда, дай закурить!
Я туда. Кто ж, интересно, такой деловой, что на чужом краю до местных пацанов заедается? Это же не просто так попросил человек сигаретку, а с дальним прицелом. Если ему ответят, что курева нет или, хуже того, "я не курю", значит в блатном понимании это лох. На это последует: "Дай двадцать копеек!". Снова нет — предложит попрыгать, а он типа послушает, в карманах звенит или нет. И весь этот глум для того, чтобы возвыситься в девичьих глазках через то, чтоб другого унизить и растоптать.
Смотрю, возле берега, где я стою пузыри, пузыри... и хмырило какой-то вынырнул из воды. Шумно так, с шиком, чтоб все видели, и заценили. Бабы ж на травке лежат! Головой влево мотнул, чтобы стряхнуть с лица капли влаги, волосы уложить, и меня обрызгать. И снова орёт:
— Загребной! Я тебе что сказал?!
Валерка ещё не успел оглянуться, чтоб глянуть, кто там кого окликает, а я сверху вниз:
— Эй, нищий!
Тот:
— Чё?! — не расслышал.
Я ему громче и чуть ли ни по слогам:
— В церкву иди! На нашем краю по пятницам не подают!
Даже Валерка услышал. Забрал он у Сасика банку и сетку, что-то ему шепнул, тот только пятками засверкал! Уж что-что, а бегал младший Погребняков быстрее меня. Этого не отнять. Сам же он, вместе со всеми рыбацкими причиндалами, отступил за изгиб реки. Из-за густых кушерей место событий обозревает, подмогу ждёт. Не за спичками же, он младшего брата послал?
И мне легче, хоть надежда впереди есть. Не хочется огрести по мусалам: ни старому, что где-то во мне, ни пацану. Высказаться то я высказался — злость сорвал, душу отвёл, а сейчас под ложечкой засосало и нахлынуло осознание. Как говорил богатырский конь из детского мультика, "ну, дурак!"
Не было б рядом Сазонихи, я может, и убежал бы. В сторону от Валерки погоню увёл. А при ней нельзя. Вдруг, снова влюблюсь? Они, кстати, с подружкой смеются в покат. Понравился перл про церковное подаяние. А этот хмырило будто с ума сошёл. На берег бросается и грозит страшными карами: я мол, сейчас вылезу, глаз тебе кое-куда натяну, и заставлю моргать! Цепляется пальцами за траву, которую сам же обрызгал, по третьему разу соскальзывает и всё! Но с каждой неудачной попыткой ругается всё сильней.
А я себе думаю, что это человек зря на говно исходит? Вниз по течению три раза шагнул — и отмель. Вышел спокойно на берег — натягивай себе на здоровье. Не сразу смекнул, что он тоже боится. Не меня, ясное дело, а того, что может произойти как в анекдоте:
"Заяц стаду:
— Блатные есть?
Волк-охранник:
— Ну, я блатной!
Медведь из кустов:
— Со всех по червонцу, с блатного стольничек!"
А что? Вполне может подумать, что левый какой-то сопляк. Я ведь не рядом с Валеркой шёл, а далеко в стороне. Чтоб проверить догадку, я ему сверху:
— Здоровый, что ли?
— Да уж как-нибудь здоровее тебя!
— Как же, — смеюсь, — ты можешь быть здоровей, если я не курю, штангу в спортзале тягаю, и каждое утро бегаю стометровку, а ты искупаться не можешь без сигареты? Я, — говорю, — вон ту дровиняку три раза могу от земли оторвать и поднять на вытянутых руках, а куда тебе с одним лёгким?
Он:
— Спорим, что подниму?
— Давай!
— На что?
— Да хоть на бутылку вина!
И сразу же к человеку разум вернулся — халява ж! — выход из речки нашёл. Теперь уже он, сверху вниз, затрещину мне — хлесь! Не сильно, любя:
— Это за нищего! Где тут твоя дровиняка?
Смотрю на него и думаю: с кем же я, падла, связался? Такому Лосяшу и в прыжке по рогам не достать. Ростом не меньше Лыча. Не случайно атаман притворялся, что не слышит его. А попробуй, в речке определи, что он здоровый такой.
Девчонки опять:
— Хи-хи! — в раскат, колокольчиком.
А ему в кайф: смеются-то надо мной!
Дровиняка была одна — склизкий полутораметровый топляк. Плыл, наверное, здесь зимой, за сучок его заякорило, занесло илом с песком. Так и лежал бы на дне, если б кто-то случайно об него не ударился. Налетели пацаны шамаром, навели на глубинке порядок. С неделю уже на пляже лежит, а вода до сих пор сочится.
Лосяш подошёл к "снаряду". Примерился:
— Не подниму, говоришь?
Ну, думаю, щас!
Нет, отошёл, вытер руки о плавки, спросил с подозрением:
— Деньги у тебя есть?
— А у тебя?
— Найду, если надо.
— Тоже найду. Живу по-за тем углом, — я указал подбородком в ту сторону, откуда пришёл и уточнил. — Вон, видишь черепичная крыша? Если паханы дома, деньги из копилки возьму. Нет, нацежу домашнего из бутыли.
— Две! — отрезал Лосяш. — Если домашнего, то две!
По воде и по суше потихоньку подтягивались зеваки. Сазониха с Женькой перекатились на животы и подпёрли щёчки ладонями.
— Годится, — капитулировал я.
— Зэбан, разбей!
— Сейчас, — отозвался кадыкастый пацан, и вразвалку побрёл к нам, закатывая на ходу разноштанье сатиновых семейных трусов. — Чё тут у вас?
— Поспорили.
— А-а-а! — он выбил мою ладонь из широкой лопаты Лосяша и спросил. — Долго ещё? А то мне домой надо.
— Айн момент, — успокоил тот. — Скоро отчалим, — и мне, — за спину отойди, мешаешь...
Это он зря, не подумал. В прошлом своём детстве я проделывал такую подлянку с Сашкой Погребняком. Только в руках у него был кирпич.
Лосяш поиграл мышцами, наклонился. Размаха ручищ хватило, чтоб ухватить дровиняку с торцов. Раз, и она у него на груди. Два, — взлетела над головой. Три! — я сдёрнул с него плавки до самых щиколоток.
Так он снаряд и не выжал. Чуточку не донёс, выронил на траву.
Я слышал глухой стук и громкие, от души, матюки когда пробегал мимо Сазонихи. Девчата вблизи походили на пьяниц. Свекольные тона на щеках перешибали загар. Ещё бы, такой ржач! До нехватки воздуха в лёгких, до колик, взахлёб.
За спиной топотело так, будто за мной гонится стадо баранов. Я ещё поддал копоти, хоть знал, что надолго темпа не хватит. Ржу на ходу, остатки дыхалки трачу.
Честно сказать, спринтер из меня никудышний. Нечета Сасику. Про утреннюю пробежку, штангу и всё остальное я Лосяшу втирал. В хате под черепичною крышей и алой звездочкой на калитке жила бабушка Нюся. Вино у неё если и было, то я им не интересовался. А вот если хорошо постучать, можно купить за пятак красного петушка на палочке или стакан жареных семечек. Только на этот раз мне было не до покупок. Топот позади нарастал.
Да что ж это, думаю, пришлые пацаны так возбудились, будто я всем им трусы поснимал? Худо будет, если споткнусь. Надо к деду на работу бежать, там каждая собака меня признаёт.
Вылетел я на кладку, а навстречу какой-то мужик. Гружёный велосипед ведёт на руках. Картошки чувал в раме. За ним ещё двое парней перебирают ногами. Это всегда так: если мне срочно надо, по курсу Бродвей. Ни слева, ни справа не обойти — ширина в две доски. А по-над тем берегом все три Музыченки — Быш с Овцами — воспитанно сторонятся, уступают очерёдность прохода бабушке Нюсе. У старшего красно-синий резиновый мяч в шёлковой сетке. Наверно, тренировались перед игрой с нами.
Как всё равно назло! Куда ж вы, — думаю, — дураки, прётесь? Подумают пришлые пацаны, что вы со мной по кентам, и будет вам буздево. Да как сигану солдатиком вниз!
Глубина под мостом Валерке по пояс. Течением, правда, хватку из рук вырывает, но место уловистое. Приземлился удачно, не упал, но погрузился по шею. Рубашка взялась пузырём, как спасательный круг, тянет меня на открытое взглядам пространство. А я упираюсь: вцепился клешнёй в опору, к ней мало-помалу подтягиваюсь, чтобы было потом, обо что опереться спиной.
Кто-то на берегу как гаркнет:
— Атас!!! — и мимо меня ещё интенсивней протопотело, но не на кладку, а дальше, на тропу между речкой и глухими заборами.
Тут кто-то ногами по настилу: "ты-дынь, ты-дынь"! Аж доски ходуном заходили, а пыльной порошей застило окоём.
— Серёга! — орёт (голос свирепый-свирепый), — Ты ему, гаду, под ноги что-нибудь кинь! Он и споткнется!
Я, блин, чуть руку не отпустил. Куда, думаю, бечь, если кругом одни непонятки? Рванулся что было сил, нащупал у дна скользкую поперечину, да по ней, по ней, выгреб на якорную стоянку. Нос по ветру держу, чтоб не пускать пузыри, а уши, как назло, заложило.
Странно, думаю, что меня никто до сих пор не заметил. Может, беду стороной пронесло? Огляделся со всеми предосторожностями: нет, двое стоят над моей головой. Щелка в настиле с ладонь, снизу не видно кто, но точно не мелкие пацаны. Оба габаритней Лосяша. Спокойно стоят, курят и вроде бы с кем-то переговариваются.
И вдруг в моем ухе ласково заскребло, как мокрая промокашка на перепонке в стороны расползлась. На скулу скатилась струйка горячей воды, прорезались звуки. Как плёнку киношную запустили после обрыва:
— Пацан с нашего края по кладке не пробегал? Толстый такой, неповоротливый?
Насколько я понял, это Сашка Погребняков про меня у кого-то спрашивает.
А в ответ ему:
— Пята, что ли?
— Деда Драня внук?
Услышав ехидные голоса и сопоставив прочие обстоятельства, я понял, что это братья Митрохины, племянники дяди Коли. Ихний пахан приходится крёстным нашему атаману. Когда мы сюда шли, оба они на скамейке сидели возле калитки. Я, было дело, порывался сторонкой их обойти, да Валерка за руку придержал: не ссы, типа, со мной не заденут.
А при Сасике, стало быть, можно:
— То не он, в Куксе сидит, вошкается?
— Глянь там, не обосрался? — изгалялись Митрохи.
Волки, думаю, тряпошные! Вы ж сюда прибежали не покурить, а по общей тревоге. Увидели, что пацан крутится под настилом. Не с дурной же он головы? Могли бы окликнуть. И Сасик тоже хорош! В глаза бы сказал, что есть у меня лишний вес. Так нет: "то-олстый, неповоро-отливый!"
Обиделся я. Как Витька Григорьев в те времена, ринулся прочь. Верней, отпустил руки, на спину лёг — и куда течение вынесет. А слова дурного против Митрох сказать не рискнул. И не сказал бы в любом возрасте. Это такие волки, что будут идти по следу, покуда не отомстят. На нашем краю братья особняком. Все уличные — они приблатнённые, татуировки на теле, где только можно. Я в детстве хотел стать лётчиком, атаман моряком, Сасик шофёром. Эти ж, как будто бы с первого класса знали: их дом — тюрьма, и пропуск туда только по серьёзной статье. Даже старушки с нашей округи что-то предчувствовали, называя Митрох исключительно "бандюками", а пришлые пацаны, завидев их издали, заголосили "Атас!".
Правый берег у речки крут до самой глубинки. Только у этого мостика нет брода для конных подвод. Дома подпирают, лошадям и без брички не развернуться. И слышно оттуда:
— Саня!
— Санёк!
— Погоди!
То Сашка Погребняков с братьями Музыченко не отстают, всё силятся до меня докричаться.
Ага! — думаю, — падлы, засуетились? Чуете жопами, что не будет вам нынче никакого футбола без толстого, неповоротливого?
И злорадство какое-то бальзамом на душу легло. А Быш со своими Овцами, если так разобраться, не при делах...
Прибило меня по законам физики к противоположному берегу, в конце огорода тех самых Митрох. Там всё как у людей: загородка для уток из мелкоячеистой сетки, внутри водяная мельница, чтобы мусор в банки не попадал. Справа калитка, вниз от неё ступени из деревянных плах, почти до воды, а дальше — непролазные кушери.
Захочешь протиснуться, только бочком, спиною к плетню, что я и сделал. Здесь меня точно никто не будет искать. Хозяева тоже не шуганут: взрослые на работе, а детки лихие всё ещё около кладки.
Их видно. А что там за поворотом, это вопрос. Ушла моя будущая любовь, или ещё загорает?
Выждал я, пока "Санёк, выходи" стороной пронесёт, выбрался из укрытия. Ступеньки широкие, солнцем прожаренные, аж пар от штанов. Надо, думаю, выжать одежду, чтобы скорей высыхала, а то дома опять попадёт, и на футбол не отпустят.
Начал рубашку снимать, а она к спине прилипает. В загородке утки перепугались, подняли гвалт и вон из воды. А селезень дыру в сетке нашёл, подкрался, да как щипанёт за место, на котором сижу! Я инстинктивно в сторону, а там железнодорожный костыль с краю для крепости вбит. Как всё равно на костёр сел! На ощупь волдыря нет, но болит. Сплюнул в жменю, растёр — не помогло. Ну, падла!
Кто в детстве не мстил неодушевлённым предметам? Так и я: высморкался на костыль, подошвою приложился. А что ты ещё той железяке сделаешь? В речке бы утопил, да никак не вытаскивается. Облить что ли водой, чтобы больше не жглась? Сказано — сделано. Снял штаны, над нею пожамкал — половина мимо стекла. Рубашку вообще чуть не порвал, что-то под пальцами хрустнуло. Пощупал ногой — всё равно горячо. Взялся тогда за трусы. Ну, те на себе, не снимая. По-быстрому, по-пацански, пока на том берегу нет никого.
Спустил до колен, середину выжал, только за края взялся, а оттуда как раз:
— Хи-хи!
Здравствуй, моя любовь! Как тебя сюда занесло? Живёшь же в другой стороне!
Пришлось опять прятаться за кустами. Сел на корточки, голову опустил — стыдно. Под землю бы провалился. А где-то там:
— Саня!
— Санёк!
В два голоса:
— Выходи-и!
Это Сасик и Быш. Валерка молчит. Не по чину ему беглецов из кустов выколупывать. Атаманское дело руководить. Уж кто-кто, а он давно изучил мои заморочки. Знает, что я далеко не уйду. Вот и послал подчинённых голосить по второму кругу. Вдруг отзовусь?
И тут меня мысль обожгла. Какое счастье, что все они живы! И что по сравнению с ним все мои переживания и обиды! Память бы душу не беспокоила, стало б, совсем хорошо!
Спрыгнул я в Куксу, поднял над головой одежду и устремился туда, где слышались знакомые голоса. Сделал шаг... да как о корягу споткнусь! — ушёл с головой. Нет, правду Сасик сказал, какой-то я стал рохля. Надо будет поменьше жграть...
* * *
На опустевшем пляже подсыхала трава. Меня демонстративно не замечали. Валерка вполголоса рассказывал Музыкам устройство своей хватки, Младший Погребняков привязывал дуги, те слушали. Даже руки мне никто не подал.
— Можно мне тоже попробовать? — как о чём-то несбыточном попросил Быш.
— И мне! — дуплетом гаркнули Овцы.
— Уже не успеем! — склоняясь над крестовиной, мстительно произнёс Сасик. — Бегаешь тут, пацанов на помощь зовёшь, чтоб кое-кого не поймали да не побили, ищешь потом, зовёшь. А он себе прячется в кушерях, оби-и-иделся...
Ну вас, думаю, в жопу! — снова вспылил я. Хотел уже мимо пройти, но Валерка это прочувствовал и осадил "младшенького":
— Ну-ка, заглохни! Всё верно Санёк сделал, только побежал не туда.
Вот, всё что не он, не туда, да не так!
— Надо-то было куда? — ещё больше набычился я.
— Стой так и не шевелись! — внезапно скомандовал атаман. — Надо было ко мне бежать, — тем же тоном продолжил он, снимая с моей ноги раздобревшую от крови пиявку. — Пацаны почти рядом были. Сасик их на соседней глубинке нашёл. Я тебе и рукою махал, и свистнуть хотел, да Плута побоялся спугнуть. Эх, если б ты позже чуток его перед бабами оголил...
Валерка неслышно заклокотал. У него, как у двуликого Януса, два смеха. Нарочитый, неискренний — это громкое раздельное "ха-ха-ха". И как сейчас, от души, — горловый, потаённый. Только он его достаёт лишь в исключительных случаях.
— А кто из них плут? — встрял в разговор Сасик, дождавшись, когда брат отсмеётся.
Как я только что понял, самое главное он пропустил-пробегал, и даже не подозревает, что может ожидать его в будущем.
— Оно тебе надо? — отпарировал атаман.
В присутствии чужаков ни с кем у него разговоров не будет. А Музыки, насколько я помню, не скоро ещё станут своими.
Сашка обиделся. Я занимался мокрой одеждой. Валерка тоже молчал. Восприняв момент за приглашение к диалогу, хитренький Быш попытался взять его "на слабо":
— Так вы говорите, что здесь ловится рыба, которую можно есть? Или это для кошки?
И этот момент атаман раскусил не хуже меня:
— Откуда мне знать, что ты там ешь, что нет. Сашка вон, сало не любит. Так им теперь из-за этого кабанчика не держать?
В этом он весь. Не оставляет иных вариантов, кроме как слёзно просить и в тот же момент идёт на попятную.
— Ладно, попробуете. Только хватку никому из вас не доверю. Будете шурудить.
А им и за счастье...
* * *
Потом я стоял "на рыбе". Впервые в своей жизни — и этой, и той. Насладился моментом. Ты вроде бы вместе со всеми, и в то же время сам по себе. Над головой густые своды кустарника. Бабочки и стрекозы, как праздничные флаги расцвечивания. А где-то вдали: "плюх!", "плюх!" и голос:
— Кто ж так шурудит?! Надо по дну, пыром, наискосок, камни переворачивать!
В принципе, прав Валерка. Жердь, как прыгун с вышки, должна уходить в воду без всплеска. Только с первого раза это редко у кого получается. Для Музык сошло бы и так. Его не обрызгивают — уже хорошо. Но какой же, тогда он атаман?! Чужаков, как сноровистых
лошадей, нужно сразу брать под уздцы. Чтобы знали крепкую руку. Глядишь, на футбольном поле хозяйское копыто не подкуют...
Хватка с мой рост, запросто вырвет из рук, если её не держать в наклон. Это с берега кажется, что внизу затишок. Отсохший листок акации медленно так, неохотно, кружится в невидимом водовороте. Нет, внизу течение ого-го! Я слышу его икрами ног, вибрацией дуг, пляшущих по каменистому дну.
Валерка уже рядом:
— Ты на нижний край наступил?
Я ему:
— Тише! Всю рыбу пораспугаешь!
А сзади "гульк, гульк!" Всё ближе, всё громче. Мелкие голыши перекатываются по дну, потоки воды на спине, и в три голоса:
— Подыма-ай!
Вот черти! Чуть шурудилкой в ногу не въехали!
— Давай помогу!
Быш жилистый, длинный. Худой, как подъёмный кран. Поднял хватку и вырвал дуги из рук. А в ней — будто бы серебро закипело. Овцы в восторге: кинулись к ней с жердями наперевес. Меня и друг друга отталкивают. В воздухе не смолкает наше кубанское "гля", с акцентом на мягкое "г". Плюнул я на это мероприятие, сторонкой, сторонкой — и к берегу.
А вот там-то, как раз, полный порядок. Сасик без напоминаний побежал зачерпнуть воды в банку для рыбы. Штаны мои и рубашка развешаны по ближайшим кустам — их переносят с места на место.
Нет, не умеет Быш командовать малышнёй. Обуем мы их сегодня в футбол. Я это знаю не хуже Валерки. Посмотрел он вприщур на эту запорожскую вольницу, такнул... и громко скомандовал:
— Э! Гребите сюда!
И мне, на порядок тише, но так, чтобы все слышали:
— Слабовато прошли. Но для первого раза пойдёт. С них какой спрос? А вот тебе хватку надо положе держать. Если длины рук не хватает, ногами заступай на края. Сколько здесь? Три пескаря, да четыре плотвички. А было бы больше...
Это он, что б я сильно не возносился. Музыки стоят, слушают. В глазёнках тревога. Хочется им ещё пройти по реке чёртом, чтобы поймать в два раза больше. А вдруг не дадут?
Смилостивился Валерка. Сказал, возвращая мне хватку:
— На! По берегу заходи до излучины, ставь там, где в прошлом году щучонка поймали...
А то я не помню! Такие места в Куксе наперечёт. Их всего-то четыре: щурёнок, сомёнок, да пара голавчиков. Мальки, размером с взрослого пескаря. Жалко пускать на жарёху. Выпутали из сетки, в руках подержали и отпустили. А крупная рыба в нашей реке бывает от паводка к паводку, и сразу уходит в низовья, к большой воде.
Так что поставил я хватку там где атаман и наказывал. Скучно. Шурудильщики ещё не алё, задержались на инструктаже. Смотрю, а по-над заборами Витька Григорьев выписывает зигзаги.
Я ему:
— Руки в гору!!!
Он аж присел:
— Ой!
Ближе подошёл, поздоровался.
— Как хорошо, — говорит, — что я тебя встретил.
— Куда, — спрашиваю, — копыта настропалил?
— Да Петька послал за сигаретами. В нашем ларьке "Прима" закончилась, в Учхозе, сказали, ещё продают. — Отчеканил он это скороговоркой и за своё, наболевшее. — Я тут вешалку попробовал смастерить. Не лезут шурупы в ту деревяшку, что мне подарили на мебельной фабрике. И гвозди не хотят забиваться. Гнутся и всё!
Зло меня разобрало:
— Я тебе разве не говорил, что это не дерево, а спрессованные опилки? В них, перед тем как шурупы закручивать, нужно тонким сверлом направляющие сверлить!
Заблымал Витёк зенками, замотал головой:
— Нет, Санёк, ничего такого я от тебя не слыхал. Может быть, ты хотел сказать да забыл? — И сплюнул с досады, — Вот, крову мать, затеялся! Где ж теперь взять это сверло? У тебя нема?
— Только коловорот. Ты гвоздь "пятидесятку" возьми, отпили у него шляпку, остриё немного расплющь да заточи с двух сторон. И будет тебе вместо сверла.
— Да? Надо попробовать. С кем ловишь-то?
Братьев Погребняков Казия недолюбливал из-за прилипшей намертво клички. Поэтому я не стал упоминать их всуе:
— Там новенькие ещё... учатся шурудить. Недавно у нас на краю. Вчера подходили, ты видел.
— Музыченкины, что ли? — Витька переиначил украинскую фамилию на привычный кубанский лад и добавил с ехидцей, — ну-ну...
Рыбалку он тоже не уважал, как дело дурное и зряшное, и если до сих пор не ушёл, есть у него за душой что-то невысказанное. И точно:
— Новость слыхал?
— Помер кто? — пошутил я, скрывая за встревоженным тоном самый натуральный сарказм.
— Та-а!
Обиделся корефан. Дёрнул плечом и почесал.
Это он вовремя. Судя по выверенным ударам, работа у Музык пошла. Ну, тут и Валеркино слово, и опыт, какой-никакой, а самое главное, глубина. Она по всему прогону чуть ниже колена. Любит пескарь пастись на таких местах. Много его на отмели. Уже в мои голени тычется...
В общем, наловили мы рыбы. Ещё пару раз поставили хватку, и на жарёху хватило. А дальше ловить было нечего во всех смыслах этого слова. Слишком много народа в реке и на берегу.
Вообще-то это наша глубинка, ближайшая к дому. Если нужно по-быстрому искупнуться, приходили сюда. Может, у пришлых и было какое-то название для неё, этого не скажу. Я не из пришлых.
Малышня гомонила здесь от обеда до вечера. Одна компашка сменяла другую. Приходили и взрослые пацаны. В доме напротив Сашка Баянов живёт, сын нашего квартального — так в основном, его одноклассники. Витька Девятка с гитарой, Петька Григорьев с вином и только ему интересными разговорами, Лёха Дон, Кытя... иногда набивалось по шесть-семь рыл. Сейчас же, Погребнячонок народ взбудоражил: полундра, мол, наших бьют! Кого дома застал, кого у железного бака, возле ларька, на железнодорожной поляне... Вот все и сюда! Одних только братьев Данильченко пять человек! Промчались казачьей лавой, поймали одного чужака. А он, падла, своим оказался. Это к деду Корытько приехал внучок на каникулы, из Москвы.
Спросили его:
— Чего ж ты, дурак, убегал?
А он:
— Так все убегали, и я...
Дали ему подсрачник, чтобы не задавался (из Москвы-ы он), и отпустили.
Хоть чуть отвели душу. А по большому счёту, всё вхолостую. Силы то надо куда-то девать? Вот они и вспомнили детство, начали дурковать. Никогда раньше не видел, как взрослые пацаны играют в "чур ни". Валерка, наверное, тоже. Глянул на тот лягушатник:
— Пьяные что ли? Ну, их, — сказал, — нафиг! Давай обойдём.
Пятнадцать минут лишних затратили, пока вышли к мосту. Не к кладке какой-нибудь, а к мосту. Самому настоящему. Его дядька Ванька Погребняков два раза переезжал на гружёном под завязку "ГАЗоне", когда парубком, по этому делу, убегал от ОРУДа. Какой может быть мост на Железнодорожной улице? Конструкция самая простенькая, без излишеств, вроде перил: через речку перекинуты рельсы, к ним присобачены шпалы. Крепко-накрепко присобачены.
Сломают его в девяностых. Не понравится новой квартальной, что ночью, мимо её окон проезжают, легковые машины...
Стою, в горле комок. Музыки топчутся в нерешительности. Не знают, как быть. Им надо вдоль речки. Это нам через мост, и дома. Двинулись было дальше, но Валерка пресёк:
— Куда? Погнали до нас, пацаны. Заодно поглядите, что наши кошки жгруть.
Те:
— А футбол?
— Погнали-погнали! Жарёха это недолго.
— Да неудобно...
— Неудобно хезать в почтовый ящик!
— Тю! — выбухом из-за спин. — Рыбку не можете поделить? Ещё подеритесь!
Это тёть Зоя. В чьём же ещё голосе столько сарказма? На плече тяпка с закутанным в тряпочку лезвием, в руках кирзовая сумка. С работы идёт. Значит сейчас, как минимум, полшестого. Не зря Быш так испереживался за свой футбол.
— Да вот, мам, — впервые на моей памяти атаману нужна чья-то поддержка. — Стесняются пацаны идти на жарёху.
— Ещё чего! — фыркает та. — Ишь ты, каки стесни-итель-наи! Ну-ка вперёд, а то хворостину возьму! Я не Валерка, уговаривать да просить!
— А футбол?! — чуть ли не хнычет Быш, но покорно семенит впереди.
— Завтрева будет день!
— Не, — возразил я. — Завтрева никак не смогу. В школу надо идти.
— Каникулы ж! — ахнули все.
— Мамке пойду помогать. Парты красить, ещё что-нибудь. Там будет видно. Наверно на целый день. А какой после краски футбол?
— Ну, — осеклась тётя Зоя, — если оно вам надо, раз вы друзья — товарищи, пошли б помогли. Глядишь, и управитесь до обеда. А нет, так ищите другое время. Потерпите, не облезете. Пол лета ещё впереди.
— А папка? — набычился Сасик.
— Что папка? Что папка? — Встретим твово папку. Заберём из больницы, домой привезём, накроем на стол. С машиной я сегодня договорилась. Директорский "бобик" дают. Только не верится мне, что вы рядом с ним больше пяти минут усидите...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
