Уроки ирокезского 74

Лев Станиславович если и волновался, то по внешнему виду никто бы этого не сказал. Да и чего особо-то и волноваться: обычный выпуск бывших уже студентов из института. Да и выпуск-то небольшой, только пара дюжин сумела закончить полный курс — ну а теперь они разъедутся по назначенным им местам работы и...

И, собственно, ничего после этого сильно не изменится, разве что примелькавшиеся уже физиономии этих оболтусов будут на глаза попадаться чуть реже. Но все равно обязательно будут, так как без института им еще долго будет не обойтись. Как, впрочем, и институту без них тоже: все же самый первый выпуск, и на том, что придумают эти выпускники, будут обучаться следующие поколения студентов. А они — обязательно придумают, ведь все направления грядущих исследований им давно уже расписаны...

Так что не обойтись им без этого очень удивительного института, ректором которого совсем молодой еще ученый согласился стать шесть лет назад. Тогда он, помнится, очень удивился предложению, ведь тридцатилетних ректоров вроде еще нигде в мире не было. Но после того, как канцлер (да, тогда еще канцлер) дал почитать ему небольшую брошюрку...

Сам институт был выстроен, наряду с четырьмя другими, внутри "лесного кольца" — то есть по специальному указу Канцлера, так как вообще-то строительство здесь было уже запрещено. Ну, не совсем запрещено, просто никому разрешений на таковое не давалось, да и существующие деревни и села потихоньку убирались и на из месте сажался лес. Или строился институт, с жилым городком, конечно: сам институт строился вроде как на свободном месте, а вот жилой городок поднимался там, где недавно еще была деревенька Беляева. Ну да, все эти "лесные" институты на месте деревенек строились: к ним, по крайней мере, новых дорог прокладывать не нужно было. И этот институт от прочих четырех отличался разве что тем, что на выделенных двадцати гектарах, окруженных традиционным забором, корпуса были выстроены по личному проекту самого Волкова. Проекту странному: стены из голого розового кирпича с огромными окнами, пять корпусов, соединенных переходами начиная со второго этажа... Тогда, шесть лет назад, бакалавра Коловрат-Червинского больше всего удивили размеры этих зданий, но теперь-то он понял, что очень скоро и их будет мало.

Как и мест в жилом городке, но там-то уже и новый дом для преподавателей ставили, и сразу два общежития для студентов... Тоже очень непривычных: каждому студенту полагалась отдельная и весьма немаленькая комната, со своим туалетом и ванной, на всех четырех этажах имелись по небольшой столовой и небольшому залу для отдыха, а в подвале — и спортивные залы. Было предусмотрено буквально все, что потребно для учебы и отдыха, в городке (окруженном вместе с учебными корпусами еще одним — уже пятикилометровым — забором) даже имелся отдельный кинотеатр — но и это имело смысл, ведь во время учебы студентам, да и преподавателям многим, фактически запрещалось территорию института покидать, за чем особо следила назначенная Волковым года три назад "проректор по режиму" Елизавета Афанасьевна. Недавняя выпускница Московского технического училища и, говорят, в недавнем прошлом личная охранница канцлера.

Да, этот самый "режим" в институте был весьма строг, но ни у кого, в институте работавшего или обучающегося, он неприятия не вызывал — просто потому, что все прекрасно знали, чем в институте занимаются и чему студентов обучают. В учебном институте номер четыре Канцелярии правительства России, именуемого (исключительно во внутренних документах Канцелярии) Институтом вооружений...

Двадцать первый год начался очень интересно. Причем главный "интерес" случился в Южной Америке. Вообще-то там всегда что-то происходило, но начало двадцать первого года "порадовало" самыми яркими впечатлениями. А началось все...

В общем-то, началось все еще в восемьдесят четвертом году, когда Чили откусила большие куски от Боливии и Перу. Тогда война закончилась, а небольшая спорная территория, согласно мирному договору, должна была провести плебисцит через десять лет для определения, кому она будет принадлежать. Но плебисцита не случилось.

Никита Обухов только на торговле рыбой уже неплохо поднял экономику Перу: ведь кроме хамсы в сети попадало и немало уже "приличных" рыб, этой хамсой питающейся, причем рыб на рынке более дорогих, так что денежки у него завелись ну очень заметные. А чтобы поток денежек сделать еще более сильным, рыбу требовалось как-то переработать. Дело-то не очень и трудное, вот только для работы нужны рабочие руки, которых ему сильно не хватало. Поэтому на севере Чили у него тоже было понастроено довольно много фабрик, но он проблемы с рабочими руками решал и более радикальными способами.

Патриотизм — он очень хорошо работает, когда есть чего пожрать, а если жрать особо нечего, то человек с радостью перемещается в места, где жратвы достаточно. И чилийские рыбаки, бедные крестьяне и прочий малоимущий люд с радостью (усугубляемой тем, что переезд Никита оплачивал и жилье на новом месте предоставлял весьма неплохое) менял гражданство. Эквадорский люд от чилийцев тоже в этом деле не очень отставал, что было совсем несложно, постольку в "новой отчизне" говорили на том же испанском языке.

К началу двадцатого года северные провинции Чили (как и южные Эквадора) обезлюдели, после чего Никита и рыбные фабрики "репатриировал" из Икике и Антофагасты (только из Чили, поскольку в Эквадоре у него фабрик не было). Но сейнеры его продолжали ловить рыбку вблизи чилийских берегов: ведь "не очень-то и вблизи", вообще в нейтральных водах. И в Чили такому положению дел очень обиделись. А, обидевшись, решили конфисковать оставшуюся фабрику, размещенную вообще в Арике — то есть как раз на "территории несостоявшегося плебисцита". Решили — и конфисковали, захватив заодно и с десяток базировавшихся там сейнеров.

Вот только ненадолго захватили: через неделю перуанская армия вошла в Арику и забрала все обратно. Чилийцы возмутились и объявили Перу войну. Тогда перуанский конгресс решил, что Договор от восемьдесят четвертого года чилийцы сами нарушили, поэтому отныне он считается ничтожным — и еще через две недели перуанская армия объявила о том, что "Антофагаста освобождена от оккупантов". Вообще-то она изначально была боливийской... но президент Обухов публично заявил, что "чужого нам не надо", и через несколько дней в Антофагасту вошли войска уже боливийские. Правда перуанская армия сугубо "на всякий случай" выходить оттуда тоже не спешила. Частично не спешила, а большая ее часть встала у двадцать пятой параллели (там, где проходила боливийско-чилийская граница сорок пять лет назад) и принялась ожидать там армию уже чилийскую.

Перуанская армия встала, конечно, не вдоль всей параллели, а только на берегу: там дальше были непроходимые горы. И слегка, метров на двести, все же мимо параллели промахнулись: расположились в лежащем чуть дальше "цели" поселке Папосо, где у Никиты раньше был рыбозаводик небольшой. Не нарочно промахнулись: оставшиеся в поселке жители (из которого почти половина народу уже в Перу переехали) решили, что "в Перу" к ним вернется работа и достаток, ну и настойчиво перуанцев пригласили — а отказываться-то вроде и неудобно... А так как до ближайшего чилийского города Тальталь было всего километров сорок пять, армию противника они дождались...

Попытка чилийского правительства "возбудить патриотический гнев" большого успеха не принесла: у многих чилийцев родственники уже перебрались в Перу и активно приглашали оставшихся "поменять жизнь к лучшему". Вдобавок информация о первой встрече армий у Папосо успела распространиться...

В Тальтале чилийских военных было около сотни человек, которые, собственно, и пошли отражать агрессию. Но у Папосо они первым делом увидели огромные плакаты с надписью "Чилийцы! Переходите на сторону зла! У нас вкусные печеньки! Не понравится — вернетесь обратно, никого держать не будем!". Насчет печенек — это, похоже, Алеша Белов что-то из моих книжек извлек. Может идея и не самая умная, но она внезапно сработала: лейтенант, чилийскими войсками командующий, решил сначала провести переговоры — умирать-то ему не очень хотелось. Сначала провел их сам, потом привел на переговоры всю роту: у перуанцев вкусно кормили и — что было гораздо важнее — у них было сколько угодно свежей питьевой воды. Ну а когда лейтенанту объяснили, что правительство и армия Перу ничего против простых чилийцев не имеют, а, напротив, желают им всяческих благ... Лейтенант лично съездил в Антофагасту (на автомобиле), поглядел, как там проводят время пленные солдаты тамошнего гарнизона — и сдался "явно превосходящим силам".

Однако все же определенный "патриотический порыв" возник в Сантьяго и в Вальпараисо. В особенности в Вальпараисо, ведь у Чили имелся практически непобедимый флот! Два броненосных крейсера британской постройки, два — американской...

"Британцы" первыми успели прибыть в Тальталь, с рейда которого они и собирались "уничтожать оккупантов в Папосо". Ну или в походы оттуда ходить, но спросить уже стало некого: оба крейсера прямо на рейде и затонули. Сами, безо всякой стрельбы — то есть сами сначала взорвались а затем сами и потонули. "Американцы" решили вернуться в родную гавань — но им это не помогло. Два крейсера точно так же мирно потонули уже на рейде Вальпараисо...

Вообще-то я отправил в Перу две новейших подводных лодки совсем не для нагибания чилийцев, но, как говорилось в старом анекдоте, "и так неплохо вышло". Янки, а особенно избранный президент, как стало известно, были изрядно опечалены тем фактом, что перуанцы как-то особенно дерзко стали игнорировать "доктрину Монро", и даже перетащили через Панамский канал в Тихий океан четыре линкора — но поведение чилийских крейсеров заставило Рузвельта объявить, что он, пока еще является президентом, не будет ввергать США в войну. А потом Штатам пришлось задуматься поглубже...

У Перу с Колумбией много лет уже были серьезные территориальные претензии друг к другу. Была между ними именно спорная территория, которую каждая страна считала своей. Небольшая, примерно в сотню тысяч квадратных километров — но споры долгое время шли в основном на картах, выпускаемых каждой из стран. Страны — спорили, а жители этих стран территории как-то пользовали, причем перуанцы пользовали гораздо больше. То есть колумбийцев на этих территориях просто не было — им тут делать было нечего. И все бы так и дальше продолжалось, но...

Перуанцы, включая лично Никиту Обухова, в джунглях Амазонии выращивали гевею. Много, а тут США начало поголовную автомобилизацию, каучука для шин потребовалось очень много — и колумбийцы решили, что пора бы споры урегулировать. Тем более, что армия перуанская сильно занята на юге...

К колумбийцам — со своими претензиями на Амазонию — присоединился Эквадор. И обе страны дружно напали (всеми силами, конечно) на Перу. Успели по паре небольших городов захватить, и даже помарадерничли там немного. Однако — к некоторому разочарованию нападавших — еще два года назад по дороге из далекой России домой президент Обухов и простой венесуэльский гражданин Хосе Гомес подписали довольно секретный, но юридически значимый Договор о дружбе и военном сотрудничестве. Причем оба подписанта к Договору отнеслись трепетно и ко грядущему сотрудничеству тщательно готовились — в результате чего через десять дней после начала войны войска Обухова вошли в Кито, а войска Гомеса захватили Боготу. И четвертого марта двадцать первого года в городе Пасто Гомес и Обухов подписали Договор о границе между двумя этими странами. А вот стран с названиями "Эквадор" и "Колумбия" на карте больше не осталось...

Продолжение праздника перекройки карт случилось уже на следующее утро в Лиме (тут-то и пригодились Никите две подаренных ему "Пчелки"): президенты Перу и Боливии подписали "Договор об ассоциации". Как раз прошлым летом в результате переворота в Боливии президентом стал некто Сааведра Мальеа — сооснователь местной республиканской партии и умеренный социалист. Поскольку у него сразу же возникли резкие разногласия с сопартийцами (Мальеа почти сразу же ввел в стране восьмичасовой рабочий день, узаконил право на забастовку и фактически создал — сверху — профсоюзы), он, по недолгому размышлению, принял предложения Никиты о своеобразном объединении двух стран. Собственно, объединялась-то лишь армия... то есть сразу объединялась. Затем предполагалось постепенно (за пять лет) объединить и финансовую систему, но зато сразу снимались любые ограничения на хозяйственную деятельность граждан обеих стран на всей территории Ассоциации. Боливии с ее перманентным финансовым кризисом мощная подпитка из Перу была как нельзя кстати — тем более что нужно было и осваивать "возвращенные территории", а ее президенту она резко добавило популярности среди горожан, ведь Никита первым делом начал открывать "в дружеской стране" многочисленные "Ассоциативные народные магазины" с дешевыми продуктами и крайне недорогими промтоварами. Одновременно открывая и многочисленные "факториас" и "тальерас", то есть мелкие фабрики и мастерские.

Фабрики были в основном по переработке всяких продуктов в нечто пригодное для долгого хранения и дальних перевозок, так что на них Никита тратил в основном мои денежки... но меня склероз еще не победил и про "голод в Поволжье" я все еще не забывал ни на минуту.

А вот кое о чем я забыл. Совсем забыл, но мне все же напомнили. Лиза Антипова напомнила (она, выйдя замуж, фамилию менять не стала, сославшись на Юсупову: "почему княгине можно, а мне нельзя?"), назначенная, после окончания Технилища, на ответственную должность в новенький институт. Я ведь свою "альма-матер" так и не забыл, как случай представился — решил ее "восстановить"... Правда Федя Чернов, взглянув на мой "проект", заявил, что "эту раскоряку строить не будет", пришлось Мешкова просить. Тот еще раз уточнил насчет "внешнего вида", затем о бюджете справился...

И ведь знал же о пристрастиях Мешкова! Здания института он выстроил "точно по проекту", то есть снаружи они выглядели именно так, как я нарисовал. Зато внутри он оттянулся на славу: мрамор, травертин, габбро, гранит, еще фигова туча всякого разного, о чем я даже и не слышал. Ну и позолота где только можно и нельзя. Даже в столовой он умудрился раздаточную стойку золотом украсить... то есть, конечно же, нитридом титана, но кто там химический анализ-то проводить будет? Главное, что он в жилых корпусах все же позаботился прежде всего об уюте — но в целом народ "заботу" оценил положительно (то есть быстро к архитектурному выпендрежу привык и перестал на него обращать внимание). Да и немного поначалу этого народа и было: первый выпуск института, на который меня Лиза и позвала, составил всего два десятка человек. Чуть побольше, но трое остались в институте преподавателями, и это было в общем-то неплохо, поскольку именно преподавателей институту категорически не хватало. Хотя и студентов — тоже: напрямую в институт их не брали, приглашали тех, кто в другие успешно (в смысле ну очень успешно) экзамены вступительные сдал, причем приглашали опять-таки не всех, а лишь тех, кто прошел предварительный отбор у Линорова.

Ну и дальше "отбор" продолжался, причем совершенно "естественный": первая порция выпускников произошла из набора численностью в семьдесят пять человек. Жесткий отбор, столь же жесткий, как и режим — но здесь мне даже "троечники" просто не нужны: выпускникам института предстояло создать, причем буквально с нуля, новую науку. Не сразу, конечно, но как можно более быстро. О чем я им на процедуре вручения дипломов и сказал. А затем — снова вернулся к делам более насущным, то есть к голоду.

Голод — это хорошо... то есть хорошо, если о нем сильно заранее знаешь и есть время подготовиться. Вот только готовиться я начал наверное несколько странно — и тут опять "главную роль" сыграла Машка. Вообще-то сыграла она ее, скорее, случайно: просто ей для своих заводов постоянно не хватало электричества, а завод по выпуску "алюминиевых генераторов" по мощности сильно обгонял Яхромский завод паровых турбин. Вдобавок топлива ее электростанции на каждый киловатт потребляли почти втрое больше, чем "большие" электростанции. Ну а я — причем "совершенно случайно" — подсказал дочери нашей, как можно легко решить проблему пиковых нагрузок и недостатка топлива.

То есть проблему решали Жуковский, Ветчинкин, Сабинин, Уфимцев, еще фигова туча разных специалистов — даже Федя Чернов отметился и Николай Петрович Женжурист (правда, последний больше в роли консультанта, все же возраст...) А затем на высоком берегу Москвы-реки у Звенигорода — на высоте в полсотни метров над собственно рекой — появился пруд. С насыпными берегами в десять метров высотой, бетонированный... внизу от реки к холму был прорыт полукилометровый канал, от пруда к каналу протянулись четыре толстых бетонных трубы. А обратно — штук уже двадцать труб, керамических, но потоньше.

Вокруг пруда и по окрестным холмам выросли бетонные башни, по очертаниям похожие на Останкинскую телебашню (я кому-то из детей ее рисовал), в смысле только бетонную ее часть, а на каждой башне в красивой кабинке "аэродинамической формы" был такой стокиловаттный генератор и вставлен. Крутить его должны были пропеллеры с двадцатипятиметровыми лопастями, поэтому башни поднялись метров на семьдесят...

Поскольку ветер пропеллеры крутит только пока он (то есть ветер) дует, а электричество нужно "по другому расписанию", ветрогенераторы работали на расположенную внизу вышеупомянутых труб насосную станцию. В зависимости от силы ветра там включались (или выключались) многочисленные насосы, и все вместе они в принципе за сутки могли заполнить верхний пруд водой настолько, что четыре мегаваттных "нормальных" гидрогенератора могли отработать пять-шесть часов без перерыва. А если ветер был сильный (в меру, иначе ветряки просто отключались), то воды хватало даже на полсуток — правда, по заверениям синоптиков, такое счастье можно было ожидать дней пять в году.

Ну, Звенигороду четыре мегаватта "в часы пик" — это очень неплохо. А в целом... мне все же показалось, что Машку убедить удалось: за такие деньги (шестьдесят ветряков, больше квадратного километра, покрытого двадцатисантиметровой железобетонной плитой, километры труб и десятки — проводов) можно было получить что-то более существенное. Ломать, понятное дело, Звенигородскую гидроаккумулирующую станцию не стали, больше того, подключили всю конструкцию к Московской системе и ночами насосы работали "от сети", чтобы в нужный момент выдать уже сорок мегаватт (когда-нибудь в будущем, для чего на гидростанции предстояло поменять... все поменять, и насосы, и водоводы, и генераторы: плата за опыт, а опыт — он же бесценен... в смысле, бесплатным не бывает).

А завод по выпуску ветряков и завод по выпуску всей необходимой для их управления "автоматики" забрал себе Пузыревский, сказав что "гонять воду просто сверху вниз — дело бестолковое, а вот если с Севера на Юг, то весьма полезное". Ну да, ветер где-нибудь на Полярном Урале дует куда как шибче, чем в Подмосковье, а от Печоры до какого-то притока Колвы — двадцать километров в длину и пятьдесят метров в вышину. А то, что до упомянутого Урала еще полтораста километров — так провод-то, когда алюминия много, и не дорогой... С современными насосами один генератор — это (с учетом безветрия, плохих труб и водяной арматуры, всех прочих бед) — это в среднем кубометр воды в секунду в Каме летом и зимой, сколь ни странно, почти два. А если из Сухоны воду качать в Ветлугу, то — из-за двухсоткилометрового трубопровода — полкуба в секунду в среднем за весь год. Но если ставить по одному хотя бы ветряку в сутки, то через год вся эта система будет перекачивать пять кубических километров воды в год. Можно бы и больше — если, скажем, качать воду от Великого Устюга, но Пузыревский возжелал качать аж с Котласа. В принципе понятно, там уже Двина, а без нее зимой в Сухоне воды для перекачки сильно нехватать будет...

Еще у него сразу начались воспоминания о том, что в киргизских степях тоже ветры неслабые, а вот реки — строго наоборот... пусть сначала сделает в европейской части то, о чем договаривались, тем более "завод ветряков" у Машки делал одну лопасть в день. Ветряк в сутки — это были планы Нестора Платоновича на двадцать первый год... посмотрим, что из этого выйдет.

То есть я собирался посмотреть, но "отвлекся", а когда "привлекся" обратно, то оказалось, что Нестор Платонович ставит уже по два ветряка ежесуточно: Оренбургский завод лопастей делал много больше, чем Машкин. И половина ветряков предназначалась для перекачки воды из рек Тура и Исеть в Урал...

Воду качать в засуху очень полезно, в особенности весной и в первую половину лета. Но все же полезно ее качать в поля, а не из реки в реку. Да из рек ее качать можно когда там вода все же есть. Но Исеть надежд Пузыревского не оправдала: пересохла. Да и Тура... не совсем пересохла, так что кроме вреда никакой пользы от строительства водокачек в Сибири пока не оказалось — то есть с точки зрения "для победы над засухой" не оказалось. Если бы эти же башни понаставить вдоль Волги и Дона... но я как-то не сообразил "в прошлый раз" изучить карту засушливых районов. Да и сейчас ее изучать не стану: что-то мне подсказывало, что больше шансов "все переделать получше" у меня не будет...

А пока... пока в "закромах Родины" чем прокормить народ, найдется. Северная железная дорога — она, конечно, прямой путь к Норильску, который когда-нибудь обязательно появится. Но проходит-то она через вечную (и очень холодную) мерзлоту, так что если вдоль дороги выкопать подземные тоннели, то в них можно совершенно бесплатно много вкусного сохранить. А когда приспичит — сохраненное достать и по железной дороге быстро привезти куда надо.

Народ почувствовал легкий голод уже где-то в сентябре. По счастью, именно легкий: если Волгу и не удалось выкачать в поля целиком, то Дон чуть выше Ростова вполне можно было перейти вброд. Прилично "пострадал" и Иртыш: недостроенный канал на Караганду забирал из реки по сотне кубометров в секунду, а специально созданные "под перманентную засуху" колхозы под Павлодаром — уже раза в полтора больше. Но все же очень, очень много земли остались без воды, так что "распечатать" закрома на Северной дороге пришлось уже в конце сентября.

Что было не очень-то и приятно. Не потому, что "жалко": в мерзлоте одной только чилийской хамсы лежало около миллиона тонн. Просто зимой-то мороженый продукт можно и в простых вагонах возить, а когда на улице устойчивый плюс, приходится всячески извращаться. Но тут как раз пригодились построенные "для перевозки винограда и дынь" вагоны-рефрижераторы. Правда их для такой работы оказалось не сказать что с избытком. Продукт мороженый ведь везли и с Дальнего Востока, так что вагон оборачивался в среднем дней за десять. Да и "дынно-виноградные вагоны" рассчитывались на двадцать четыре тонны груза... Но в "закромах" в них грузили тонн по тридцать, а затем эшелоны, составленные из таких вагонов, "проталкивались" по железной дороге на две с половиной тысячи километров в течение тридцати шести часов...

Проталкивались, потому что и локомотивы мощные были построены, и дороги правильными рельсами переложены, и диспетчерская служба отлажена. Поэтому даже в самых "голодных" районах люди получали не только хлеб или кашу, но и рыбу, мясо, молоко. Молоко было запасено "в особо крупных размерах": два предыдущих года его очень много закупалось в США, в сушеном виде. Вот только современные способы упаковки не позволяли сухое молоко хранить долго, вот и везли его сразу "в закрома". А теперь — отправляли оттуда в "голодающие" губернии.

К декабрю ситуация стала полегче: все же когда на улице мороз, особо можно и не извращаться. Народ вздохнул с облегчением, поскольку даже до самых закоренелых паникеров дошло, что голода, несмотря на засуху и неурожай, не будет. Ну если очень напряженно поработать, то действительно не будет...

Еще из "закромов" везли очень много корма для скотины. С кормами было проще, прессованное сено можно было возить невзирая на температуру. А хранили его "в мерзлоте" исключительно чтобы его мыши и жуки всякие не пожрали. Сена было запасено за три предшествующих года не сказать, чтобы с избытком, но вроде выходило, что массового падежа скотины из-за бескормицы тоже выйдет избежать. Вдобавок Богдо-гэгэн изрядно с кормами помогал, хотя перевозки фуража аж из Монголии были отдельным квестом. Это при том, что в Монголии никто особо кормами не запасался, скотина даже зимой "на подножном корму" выживала как могла — но степь там "большая и ровная", и простая косилка с моторчиком за день могла десяток гектаров выкосить. Ну а теперь араты по призыву "духовного лидера" перевозили запасы к железнодорожным станциям, которых там стало уже довольно много. Правда узкоколейных, и в Урге — куда дотянулась уже и "нормальная" дорога, сено перегружалось в обычные вагоны, а это было хотя и трудоемко, но все же выполнимо, и в целом задачка выглядела не очень сложной. В принципе, по любому одному продукту транспортная задача казалась довольно простой. Если же взять все перевозки вместе...

Я бы ни за что не справился бы с управлением перевозками провианта и фуража. Просто потому, что не смог бы держать в голове постоянно меняющуюся картину "срочных потребностей" в том или ином на территории половины России. И определять приоритеты этих самых перевозок — но, к моему удивлению, вся эта огромная "машина" работала практически без сбоев. То есть я бы удивился, если бы машиной не управлял человек, такую картину в голове умещающий: Первый секретарь Канцелярии. Мне иногда казалось, что он сидит в Секретариате круглосуточно: когда бы я туда не зашел, Иосиф Виссарионович был на месте, закопавшись в ворох бумаг, и почти всегда с кем-то бурно общался по телефону. Одновременно составляя тексты каких-то телеграмм, читая какие-то телеграммы, делая пометки на огромной, висящей на стене его кабинета, карте Державы... Юлий Цезарь удавился бы от зависти. Но я-то не Цезарь, а простой советский... канцлер. Поэтому, успокоившись насчет накормления страждущих, занялся своими, сугубо канцлерскими делами.

В общем-то, дело у меня оставалось одно. Два года назад я пообщался с группой товарищей... с высшими руководителями нескольких стран, почти случайно оказавшихся вместе в Москве. И — изложил им свое видение грядущего. Васил Коларов сразу согласился с моей точкой зрения, Гёнхо тоже согласился, но попросил дать ему "небольшое время", чтобы объяснить все подданным Коджона (да и самому императору заодно), а Хуан, что-то посчитав на пальцах, высказался более чем конкретно:

— Алехандро, ты говоришь очень интересно. Ты умеешь говорить интересно, поэтому-то ты и стал знаменитым писателем. Мне очень нравятся твои книжки, но в книжках у тебя все получается быстро, а в жизни быстро не получается. То есть быстро и правильно не получается: ты мне электростанцию обещал построить четыре года назад, а строить начнешь еще только через год. Я не в претензии, поскольку понимаю: жизнь — она сложнее книжек. И я тут посчитал... Мне нравится то, что ты предлагаешь, но сейчас это мы сделать не можем. Нужно подготовиться, и только когда мы все будем готовы... Как насчет тридцатого декабря через два года?

— Тогда двадцать девятого. Тридцатого заканчивается мой срок работы в этой должности.

— Как там у тебя было в книжке написано... вспомнил: вот умеешь ты уговаривать! Жди, я приеду сюда снова, только ты уж не забудь прислать за мной твой этот быстрый кораблик. Сеньор Никита, вы как, успеете?

Никита что-то неразборчиво буркнул, а затем — ни с того, ни с сего — попросил помочь ему с профессиональными войсками. На том и разъехались. А в конце декабря двадцать первого года съехались снова. Правда, к прежнему составу присоединились еще несколько человек: президент "ассоциированной республики Боливия" Мальеа и группа товарищей в чинах пониже. Один иностранец: специальный посланник Богдо-гэгэна VIII по имени Бодоо. И три гражданина России: генерал-губернатор Маньчжурии Юденич, военный губернатор Республики Конго полковник Линдегрен и капитан-губернатор республики Арафур Рудаков. И ровно в полдень по Московскому времени (чтобы и в Лиме уже наступило двадцать девятое) собравшиеся подписали Договор об образовании Союза Советских Социалистических Республик...