Звезда пленительного 1

Сергей Михайлович Федулкин работу свою любил. Хотя и не всегда — как, например, сейчас. Но работа есть работа — и пришлось ему подниматься до света и ехать в тьмутаракань, чтобы очередной "одинец" смог разобраться, где ему предстоит потом и кровью растить свой хлеб насущный. Много таких Сергею Михайловичу повидать пришлось, и нынешний, как и ожидалось, был таким же дураком, как и все прежние. Внимательно выслушав разъяснение землемера о том, что овраг, попавший в отруб, можно в надел не записывать как землю ни к чему не пригодную — и тем сократить поземельный налог на полтора почти рубля, он покрутил головой, затем, важно посопев, сунул землемеру пятерку в руку и приговорил: "пиши в надел".

Ну что же, хозяин — барин… хотя какой тут барин — голь перекатная. Но от лишней денежки Сергей Михайлович не отказывался никогда: семью-то кормить надо, а на сорок два рубля оклада жалования это делать непросто. Собственно, и поехал он в феврале так далеко по той простой причине, что нужда возникла в кой-каких покупках для подросшей дочери, а со своим транспортом "выездные" приварок давали заметный. К тому же, раз выезд был далее двадцати пяти верст, еще и рубль двадцать "ночлежных" полагалось — и сейчас Сергей Михайлович прикидывал, сколько еще выездов потребуется, чтобы построить новое платье так быстро выросшей за зиму дочке. Ну а на ботинки денег получалось даже с избытком…

За этими раздумьями землемер даже не заметил, откуда прилетел этот огненный шар. Но когда он с в шумом перегретого самовара зашипел почти над ухом, не заметить его Федулкин уже не мог — и, обернувшись, с ужасом увидел, как шар накрыл какого-то мужика с лопатой… Хотя откуда тут мужик? Пару секунд промаргиваясь, чтобы стереть с глаз солнечно-желтый "отпечаток" этого шара с застывшем в нем силуэтом, Сергей Михайлович пытался вспомнить — был тут мужик или нет? Не заметить человека идущего по голой степи сложно… но, наверное, можно.

Перепуганная лошадь успела отбежать саженей на полста от того страшного места, но все же не понесла, и землемер ее остановил. А затем вернулся обратно: что-то в увиденном — точнее, в отпечатке увиденного, задержавшегося в глазах — показалось ему "неправильным". Про шаровые молнии-то в Царицыне не знал только разве какой босяк с "Кавказа": после того, как года три тому огненный шар разворотил печку в доме Карла Яковлевича Олтэ, Анна Ивановна Абалакова изыскала большую статью про молнии в немецком журнале и перевела ее для публики — а в статье той и картинки были. И на картинках люди, молнией пораженные, все как один скрючившись показаны, а этот…

Человек лежал на земле плашмя, раскинув руки-ноги. На земле — снег на сажень вокруг него исчез. А чуть дальше имелась еще пара отпечатков этой молнии, чуть меньше сажени в диаметре и в аршин, даже меньше немного. Когда спешившийся землемер подошел к лежащему, из-за пригорка выскочил возок с тем парнем, которому землю сегодня мерили:

— А я тут поспешить решил, не случилось ли что… а то вы, господин землемер, так орали звонко…

— Я орал?

— Ну, не знаю… а может это вот он орал? — парень, видать, только что заметил лежащего на земле человека.

— А кто же еще? — Федулкин вдруг понял, что горло-то у него внезапно саднить стало, но ведь несолидно.

— А я подумал, что молния — так пыхнуло все ярко. Только вот грома не было.

— Молния это, я видал ее. Только другая молния, шаровая называется, она без грома бьет.

— А этого бедолагу видать ей и убило… а это его лопата тут лежит? Так ему, небось, она и не нужна более…

Человек внезапно пошевелился и довольно внятно произнес:

— Димка, семена береги, на посадку. И картошку сбереги… и помидоры.

— Ты его знаешь? — удивился землемер, вспомнив, как зовут его клиента.

Парень внимательно поглядел на лежащего:

— Обгорел он больно, такую личность небось и мать родная не узнает.

— Обгорел… Слушай, Дима, его в больницу везти надо, в город. Давай к тебе на сани положим — сам Федулкин на работу ездил в санках одноместных, и обоим было понятно, что второго человека — тем более положить — в них не получится.

— Так это… я же домой нынче не успею, крюк-то какой! А где ж в городе-то ночевать?

— Найдешь где — Сергей Михайлович вынул, подумав, из портмоне давешнюю пятерку. — И ты уж лошадь свою особо не жалей, нам бы побыстрее в больницу-то попасть.

Когда тело было, наконец, уложено в сани и Димка накрыл его попоной, у человека снова прорезался голос:

— Дим, ты лопату-то забери пока, да Евдокии тоже давай ее огород копать. А сумку береги пуще глаза…

— Из знакомых кто-то, но не опознаю его. Евдокия-то — соседка моя… Только непонятно, чё он телешом-то в степи?

— Он небось тоже про молнию шаровую читал. Там написано было, что ежели настигает она человека, нужно в нее чем-то большим бросится и мягким, одеялом там или еще чем. Он небось шубу-то и бросил — а она небось сгорела. Видал, рядом еще проплешина обгоревшая? Ладно, лопату забирай, раз сам от тебе ее отказал. А сумку его я пока тут сберегу — и землемер засунул ее в короб позади своих санок. Поехали быстрее…

Я попытался повернуться, чувствуя, что что-то в постели сбилось в комок — очень противный, буквально впивающийся в тело чуть выше копчика — и, неожиданно для самого себя, заорал от боли. Болело все — причем ощущения были такие, что с меня содрали кожу и посыпали голое мясо солью пополам с перцем. Но как только я расслабился, боль заметно утихла. И только после этого я услышал странные, какие-то шаркающие, шаги.

— Ну что тут у нас, голубчик? Проснулись наконец? — голос был незнакомый. Впрочем, незнакомыми были и запахи… Боясь пошевелиться, я осторожно приоткрыл глаза — и увиденное меня не порадовало: то, что попало в поле зрения, тоже мне ничего не напоминало. Хотя увидел я очень немного: беленый дощатый потолок и кусок стены, покрытый зеленоватыми обоями. Наверное зеленоватыми: в колышущемся свете керосиновой (судя по запаху) лампы с зеленым абажуром все вокруг отдавало зеленым.

— Больно… больно шевелиться — скорее прошипел, чем проговорил я.

— Сейчас, голубчик, сейчас мы это поправим — проговорил голос все еще невидимого мужчины, и через несколько секунд я почувствовал укол в районе ягодицы. Место для укола мужчина выбрал странноватое, но ведь лежал-то я на спине — а доктор (ну кто же еще-то уколы делает) ворочать меня явно не хотел.

— Сейчас боль пройдет, только вы и уснете снова. А пока не уснули, скажите: Александр Волков — это вы?

— Да, я и есть Александр Волков. Тот самый…

— Вот и отличненько. Однако тот вы или не тот, а вам пока полежать придется, под морфинчиком пока… Вы спите, а я тут всяко рядом буду. Проснетесь — Наталья меня позовет…

Я проснулся, чувствуя очень острую необходимость встать и немножечко пройтись. Все тело затекло, и сидячее положение принять удалось с трудом — и было очень неприятно ощущать покалывания в каждой мышце. Но еще более неприятным оказалось то, что положение сидячее я принял, как оказалось, в совершенно незнакомой комнате. Комнатушке: метров восемь, не более, с кроватью, на которой я сидел, небольшой тумбочкой в дальнем углу, на которой стояла лампа с зеленым стеклянным абажуром и — рядом с лампой — белый эмалированный стерилизатор. Странно, я такие очень давно уже не видел, ведь лет десять как у меня выпускались стерилизаторы из нержавейки… В комнате дверь была только одна, и иного пути в нужное мне место не существовало. Но когда я попытался встать, ноги меня не удержали.

Впрочем, упасть я не успел: дверь распахнулась еще до того, как я успел хоть немножко подняться, и суровая женщина лет так сорока на вид успела меня подхватить — но вот подхватить кое-что еще она не смогла. Впрочем, ее это совсем не смутило, и она, ловко выхватив откуда-то из-под кровати утку, подставила ее в нужное место. И только тут я сообразил, что одежды на мне нет совсем.

— Ничего, больной, ничего страшного. Сейчас доктор придет и снова укольчик поставит. А пока давайте-ка я белье перестелю.

Интересно, они так и будут со мной разговаривать как с дитем малым?

Но уже через полчаса я понял, что здесь и сейчас так со всеми разговаривают. Здесь — это в доме доброго доктора Якова Валериановича Козицына. А сейчас… сейчас — это снова в царицынском марте тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Видать, федоровская шайтан-машина при воздействии на меня многочисленных мегаватт электричества каким-то последействием снова и снова перебрасывает меня обратно. Но не всего — обратно перебрасывается лишь накопленная телом информация, а не само тело — а, следовательно, у двадцатилетнего тела снова есть время, чтобы достичь мирового господства. Тем более, что на этот раз я смогу учесть прошлые ошибки и пройти этот путь побыстрее.

Хотя и путь будет точно не этим же, потому что по сравнению с прошлым разом все уже сильно поменялось…

— Вас, Александр Владимирович, землемер наш, Федулкин, в больницу привез…

— А я думал, что он заорал и убежал — машинально вырвалось у меня.

— Ну орал-то он, видать, знатно — горло сорвал. Да и кто бы не орал, такую молнию в паре шагов увидав? А я-то как раз последние дела передавал новому заведывающему, и следующим днем решил вас к себе забрать. Все же человек вы вроде солидный, не босяк — а в городской больничке-то какой уход? Вы же, извините, под себя все делали, а там на всех один помощник фльдшера и есть. Дома-то у меня всяко лучше для вас: и Наталья к работе такой привычная, и у меня уж иных забот не осталось. Теперь-то вы уж на поправку пошли, так дай Бог, и с ранами вашими справимся.

— Какими ранами?

— Кожа-то у вам, почитай, вся обгорела, пластами слезала. Хвала Господу, что не до мяса — но на спине, внизу, и до мяса… загноилось там. Не проследили — вы же все на спине-то и лежали. Повязку я вам сделал, но что не болит, так она с опием. Но организм у вас сильный, надеюсь, и с таким недугом справитесь.

Такая болячка — штука нехорошая, чего уж там. Зато появилась возможность и доктору Козицыну изложить рецепт мази Вишневского — и организму польза, и доктору. И — карме: если до того Яков Валерианович меня рассматривал лишь как "интересного больного", то потом — когда гнойники прошли — и как интересного человека. Вот только потом.

До того, как вообще в сознание пришел, провалялся я у доктора полторы недели. А затем с болячками этими еще десять дней. Именно провалялся, организм категорически отказывался вставать. И не только вставать: без старой докторовой сиделки я бы… в общем, ничего сделать сам не мог. Даже есть и пить… хотя есть в смысле жевать мне и не нужно было, потому что кормили меня из чайника какой-то киселеобразной жижей. Хотя и вкусной: мне, например, было очень интересно, как эта Наталья превращает замечательный борщ в такой кисель без малейшей потери вкуса и аромата. Только вот борщ был далеко не главной моей заботой…

Доктор Козицын человеком был далеко не самым бедным, но сидеть у него на шее было делом неприличным, так что как только я оказался в состоянии взять в руки пишущий инструмент, то немедленно написал письмо деду. В конце концов надежда на выздоровление крепла у меня с каждым днем, а человеку, способному самостоятельно пережевывать пищу, с ложечки кормиться все же не пристало. Доктор мне с самого начала предлагал это письмо продиктовать, но я все же предполагал в письме этом, для "большей достоверности", привести и некоторые "факты", о которых мне Николай Владимирович успел рассказать "в прошлый раз" — и которые "за рамки семьи" все же выносить не следовало…

Зря я доктора не послушался. Писать у меня получилось лишь в начале апреля, и уже через четыре дня на мое имя пришел телеграфный перевод на девяносто шесть рублей. А еще через неделю пришло и письмо…

Письмо было написано дедовым денщиком, в котором тот сообщал, что "На той неделе Николай Владимирович упали и хребет ударили сильно, что нынче уж и не ходит, да и говорит с трудом. Велели денег вам выслать сто десять рублёв, да из тех же денег пришлось заплатить для документа вашего, коий тут же и присылается, а более денег у меня нету. И дома денег тоже нету, поскольку все на лечение Николая Владимировича и уходит…"

Да, в прошлый раз, выходит, я деду упасть не дал… Пенсия у него хоть и полковничья, но в столице жизнь не дешевая, а денщику ухаживать за полупарализованным, как я понял, стариком, очень непросто. Нужна прислуга, причем не простая, а квалифицированная сиделка вроде докторовой Натальи, а на пенсию полковника такую даже в Царицыне не потянуть — по поводу расценок я с Яковом Валериановичем проконсультировался. Так что вариантов особых не было: надо зарабатывать много денег и, если получится проделать это быстро, деду максимально помочь. Может даже сюда, в Царицын его вытащить — Наталья сказала, что "она согласна помогать", а доктор даже предложил деда разместить в той же комнате, которую я пока занимал — оказывается, она для больных раньше и предназначалась. Однако за такие услуги принято платить, а как денежки-то зарабатывать, если после похода в сортир приходится час отдыхать?

Зато теперь у меня есть самый настоящий паспорт, выданный аж в Петербурге, и заверенная выписка из Родовой книги… прорвемся. Как-нибудь.

Мне повезло, что Якову Валериановичу сейчас было просто делать нечего, а еще повезло с тем, что стариком он был не любопытным. Точнее, он не удивлялся всяким "странным мелочам", которые лежали у меня в сумке. Ну мало ли что в далеких Австралиях придумают? Ну а то, что я, оказывается, всю дорогу в город просил Димку "семена сберечь", привело к тому, что семена все сохранил уже сам доктор — причем даже сообразил насчет семян помидорных:

— Все понять не мог, но когда сумку вашу разбирал, догадался: не иначе вы в бутерброде своем семена сии и спрятали. Слыхал я, что за иные семена в Европах и убить могут… голландцы, читал я в книжке, вон за тюльпаны на смертоубийства идут. А ежели помидор зимой растет, то тут уж всякое случиться может. Дикие люди!

Люди — дикие, а на дворе уже середина апреля. Однако до Димки мне сейчас никак не доехать — и пришлось у доктора поинтересоваться, когда же мне можно будет "копать и сеять".

— Вам, Александр Владимирович, копать нынче всяко нельзя. Мускулы ваши, электричеством поврежденные, слабы, и в это лето вам бы разве что гулять по улице без помощи научиться. А с семенами вашими — это дело несложное. Их же у вас, как я видел, немного? Так в садике у меня и посадите их. И ухаживать за ростками сподручнее будет, и средства сбережете. Я вон дворнику соседскому скажу — так он за рупь весь сад вскопает!

Дом доктора стоял на окраине города, на перекрестке Новгородской и Тульской улиц, на участке размером тридцать на сорок саженей. Чуть меньше сорока, но все равно всяко больше двадцати соток, и даже за вычетом традиционного для города "двора" место для сада оставалось. Вот только в саду этом росло три яблони, четыре вишни и два куста кизила, а большая часть земли заросла травкой. Но на газон это было мало похоже, больше на заросший пустырь смахивало. Раньше смахивало, а спустя неделю (и два с полтиной) смахивало на красивый огород. Хотя мое участие в разбивке грядок свелось в сидении на кресле-качалке, пота пришлось пролить изрядно — оказывается руками водить — тоже труд тяжелый.

Разок удалось поруководить и на кухне, после чего мой авторитет в глазах Якова Валериановича и Натальи поднялся уже очень высоко. Наталья оказалась какой-то родственницей доктора, точнее — сестрой жены старшего его сына. Вот только другой родни у старика просто не осталось. Хозяйство же вела тут же живущая прислуга — здоровенная деревенская бабища, откликавшаяся на имя "Нюша". Она и стирала, и штопала, ну и еду готовила. Борщ у нее получался просто замечательный! Но вот кроме борща все остальное, что она готовила, можно было охарактеризовать одним словом: съедобно. А мне хотелось, чтобы еще и вкусно было — поэтому я заставил Нюшу приготовить сладкую свинину. Тонкий слух помог мне значительно глубже нырнуть в сокровенные запасники Великого и Могучего — но результат порадовал всех. И Наталья (которую за этим обедом я впервые увидел улыбающейся) неожиданно дала мне очень хороший совет — после того, как на простой вопрос "как я догадался такое сготовить", ответил просто:

— Это не я догадался, это — известное китайское кушанье. Только в Китае его делают самым знатным людям… там знатные вообще любят очень вкусно поесть. Потому и готовить они мастера, только в Китае часто вообще непонятно, что ты ешь: мясо, рыбу или просто овощи. А у японцев — наоборот: все, что не рис, это рыба. Но в разных странах все по-разному: в Аргентине, например, мясо для крестьян — самая затрапезная еда, а вот хлеб обычный пшеничный — лакомство…

— А я читала, что французы вообще лягушек кушают…

— И улиток тоже. Но то французы… хотя и у них есть очень вкусных кушаний изрядно. Да что там — в любой стране, разве что Англию не считая, вкусной еды много придумано. Можно несколько лет разные вкусности готовить, ни разу не повторившись.

— И вы все такие кушанья знаете как готовить?

— Нет, конечно. Но с сотню, пожалуй, сготовить смогу. Не сейчас, когда поправлюсь окончательно.

— А вы книжку напишите, как все эти кушанья готовить! Госпожа Федорова, думаю, такую книжку и издать захочет.

— Лера? То есть Валерия Ромуальдовна? Наталья, будь я не таким слабосильным, я бы вас тут же расцеловал — такую хорошую мысль вы мне подали. Вот только, как Яков Валерианович говорит, гулять по улице смогу — и к ней тут же зайду, обсудить издание.

— Так зачем же ждать-то? Тут до типографии ее и полверсты не будет! Нюша, там свинины хватит, чтобы завтра такую же сготовить? Мы ее пригласим отобедать, заодно и обговорите все…

— В этом случае, думаю, одной свининой не обойтись…

Ромуальновна женщиной была отнюдь не глупой, а ее деловой хватке позавидовал бы и Скрудж Макдак: во время состоявшегося через три дня обеда будущему миллиардеру удалось у нее выторговать пятнадцать копеек с экземпляра, да и то начиная с двухсотого. С другой стороны, это все же было в пределах нынешних расценок: пятнадцать процентов начинающему автору получать все же неплохо — учитывая, что всяким Толстоевским платили примерно десять, хотя и с гораздо больших тиражей. Причем — уже после того, как мы обо всем договорились — Лера сообщила, что она собирается напечатать две тысячи двести экземпляров, а гонорар отдаст сразу как тираж отпечатают, то есть примерно через месяц после того, как она получит от меня двести рецептов. С одной стороны — уж больно дофига она хочет, а с другой — это ведь работа на месяц-два (по ее прикидкам) или на неделю максимум (по моим), так что жизнь-то, похоже, налаживается!

Слава богу, быстро писать я уже научился — давно мне клавиатура под руки не попадалась. А еще писать я научился все же разборчиво — иначе ни рабочие, ни инженеры не смогли бы ничего по моим "эскизам" сотворить. Напрячься, конечно, пришлось: в час у меня получалось записать разве что четыре рецепта. А через день у меня их было записано уже штук сорок… если отдельным рецептом считать паровой рис.

За две предыдущих жизни поел я всякого немало. И при нужде мог, вероятно, и сготовить вполне прилично не одну сотню блюд международной кухни. Жареные бананы, например, или, скажем, сладкое печенье из орехов бразильской араукарии. Не говоря уже о шоколадной пасте на пальмовом масле или обычном американском масле ореховом — которое и не ореховое, и не масло. Но если такие рецепты поместить в русскую книжку, то благодарные читатели ведь автора отловят и побьют, сочтя ее изощренным издевательством. Так что знатного кулинара из меня сейчас не получится — по крайней мере до тех пор, пока на русских прилавках не окажутся в изобилии бананы "плантино" и араукариевые шишки.

Жалко… ведь ничего более тяжелого, чем ручка (про ложку я не говорю, речь об орудиях труда идет) мне пока не поднять. Остается лишь сидеть и наблюдать за стремительным ростом высаженных на грядки семян… И неожиданно я вспомнил о замечательных и очень быстро растущих растениях. О которых просто необходимо поведать человечеству — естественно, за некоторую сумму. Нет слов, как важно это поведать. Точнее, слова есть и даже много.

Очень много слов. Но давно уже день был длиннее ночи, а для ночного времени люди лампы придумали — и за три дня рукопись была подготовлена. Красивая рукопись: почти двести страниц, заполненных красивым "архитектурным" шрифтом, разбавленным вполне пристойными рисунками. Не в смысле порнографии, а в смысле… спасибо огромное Сильвестру Медякову, научившему меня прилично рисовать.

И это рукопись я писал уже своей гелевой ручкой: быстрее и рисовать удобнее. Вот только ручка моя на этом приказала долго жить. Я, конечно, знаю, чем ее можно было бы заправить — Камилла же не просто так завод этой хлоруксусной кислоты строила. У меня пока завода такого нет, но недалеко стоит такой прекрасный город, как Казань с его Казанским университетом… однако это потом.

Рукопись Федоровой я отнес лично. "Прогуливаться" у меня, правда, пока не получалось, но пройти три сотни метров под руку с Натальей — почему бы и нет? Если эта женщина в одиночку меня перекладывала с кровати на топчан, пока я валялся подобно "спящему красавцу", что для нее человека за руку поддержать? Тем более, что она до сих пор, невзирая на все мои "заслуги", все еще считала меня "пациентом"…

Сказать, что Лера была удивлена, было бы погрешить против истины. Во-первых, поначалу она решила, что "книгу о вкусной, но нездоровой пище" я написал еще до совместного обеда — а тут поразительного мало. А во-вторых, когда уже Наталья сообщила, что было написано, а еще и

добавила, что все это было за три дня, Лера просто впала в ступор. Несколько раз молча перевела взгляд с меня на рукопись, затем на Наталью, и снова на меня. Затем, взяв карандаш, быстренько посчитала число букв на паре страниц, пролистала оставшиеся…

— Хотите чаю? У меня тут самовар есть, я распоряжусь поставить…

Наталья, которая успела прочитать написанное, с очень довольной физиономией согласилась. Я тоже не возражал: чай так чай. Лера, если я верно помнил, читала очень быстро…

— Вы все это сами написали за три дня? — Федорова оторвалась от рукописи где-то через час с небольшим. В голосе ее звучало не недоверие, а совершенно искреннее изумление.

— И нарисовал тоже. Это первая книга, а через неделю будет готова еще одна…

В далекой-далекой жизни, в моем прошлом будущем любимая племяшка как-то очень рано сообразила, как зовут ее дядю. То есть она и раньше это знала, но лет в шесть додумалась соотнести это с буквами, написанными на корешке детской книжки. И почти каждый раз, когда мы приходили к ним в гости, она книжку свою доставала, залезала на табуретку и торжественно декламировала:

— Александр Волков. Читает Александр Волков — после чего в моих руках оказывался или "Волшебник Изумрудного города", или "Урфин Джюс".

Поскольку в гости мы ходили практически каждые выходные (если не считать лета), то менее чем через год любую из этих книг я мог прочитать наизусть, причем с любой страницы… Извини, тезка Мелентьевич, но эту дубинку я украду еще до того, как ее вырастили в далекой Заокеании. Ничего личного, просто очень деньги нужны…

Наверное, разряд электричества больше на нервы подействовал, нежели на мышцы: я просто чувствовал, как в процессе "написания" — когда из всех мышц "тренировалась" лишь сгибательная на указательном пальце — все остальные просто наливаются силой. Мозги-то работали вообще с перегрузкой, потому ой как непросто вспомнить что-то давно, больше сорока лет назад, забытое. Но мозг — штука удивительная и непонятная. Столь же удивительная и столь же непонятная, как женщины…

Лера была женщиной умной и хваткой. Но все же еще она была женщиной — и "Волшебник" растрогал ее до слез. Поэтому книжка — с черно-белыми иллюстрациями — вышла уже в конце мая, причем тиражом сразу в пять тысяч экземпляров. По цене рубль за экземпляр, из которых мне досталось аж по четвертному. А тысяча с четвертью рублей — сумма солидная… правда пока мне хватило пятисотрублевого аванса. Билеты — они хоть и дороги, но не дороже денег, так что в день выхода книги (о чем я узнал несколько позднее) я поднялся на четвертый этаж большого промышленного здания в Чикаго, штат Иллинойс. И зашел в кабинет к человеку, которого совершенно случайно знал по "прошлой жизни". Точнее, слышал о нем мельком и вроде бы знал, чем он занимается.

— Мистер Хилл, я тут мимо проходил, и подумал, что возможно вам захочется быстро — до осени — заработать лишних тысяч десять — начал я свой неспешный разговор. — Да и мне небольшая сумма не помешает, так что, думаю, мы найдем общий язык. Меня зовут Александр Волков.

— Боюсь, что вы, мистер Волков, немного ошиблись адресом. Вы сами найдете выход или позвать рабочих чтобы вас спустили с лестницы?

— Откровенно говоря, ваш адрес мне назвал секретарь Альтемуса из Филадельфии. Бывший секретарь — беднягу уволили за то, что он промурыжил меня в приемной три часа. Ну я решил угостить его в утешение пивом, а после разговора с ним решил навестить и вас. У меня есть книжка, очень хорошая книжка, и мне бы хотелось предложить издать ее именно вам. Альтемус уже готов ее издать, но вы можете напечатать ее в цвете, что будет гораздо выгоднее и мне, и вам.

— И о чем же ваша книжка?

— Думаю, вам проще самому ее посмотреть…

— Восемь центов с экземпляра, и пятьсот долларов сразу — это предложение Джордж Хилл озвучил уже на следующее утро.

— Двадцать пять центов, аванса не требуется. Я предлагаю вам дать первый тираж в десять тысяч, и готов получить половину гонорара после полной распродажи тиража.

— Вы с ума сошли! У меня авторы получают пять-шесть процентов, максимум семь, а вы хотите семнадцать?

— Но вы же еще и художникам платите…

— Художникам все равно придется платить. Ваши иллюстрации хороши, не могу отрицать очевидного, но ведь их невозможно напечатать. Возможно, но они обойдутся столько…

— Джордж, ты не понял. Ответь мне честно: твоей дочери книжка понравилась бы?

— Ну, если бы у меня было дочь лет десяти от роду, то наверное да.

— И ей бы захотелось узнать, что будет дальше?

— Дальше? Но ведь уже все закончилось…

— Это история закончилась. Но будут и другие. Вот тут у меня лежит вторая история про Элли и Тото. А через месяц будет готова и третья. Те, кто прочитает первую сказку, захотят прочитать и вторую. А те, кто случайно купит сразу вторую, захотят прочитать и первую, и все вместе они захотят и третью. И любой ребенок, книжку прочитавший, просто заставит купить ему тетрадку, на обложке которой напечатана картинка с героями этой книжки. Когда же на Бродвее захотят поставить мюзикл по сказке, мы — отдельно повторяю: мы — запросим десять процентов от сборов в качестве роялти, и они заплатят. Я не прошу тебя напечатать эту книжку, это я и сам смогу сделать. Но мне просто лень этим заниматься, и я предлагаю — опять повторяю: не прошу, а предлагаю — присоединиться к моему бизнесу, а я, как инженер, расскажу, как печатать именно такие цветные иллюстрации, причем даже дешевле чем нынешние шестицветные картинки.

— Я не думаю…

— А лучше подумать. Я кое-что в издательском деле понимаю. Я знаю, какие у тебя машины, где и почем ты покупаешь бумагу, краски, сколько рабочим платишь. Ты, мне кажется, половину вчерашнего для высчитывал, какие затраты потребуются на издание. А я тебе отвечу сразу: одна копия обойдется тебе центов в шестьдесят пять, может на пару центов дороже. Еще будут затраты на рекламу, на доставку в магазины — и после того, как ты мне отдашь четвертак, у тебя останется еще два. А я всегда, когда самому лень чем-то заниматься, предлагаю партнеру две трети прибыли, забирая себе треть.

— Мистер Волков…

— Зови меня Алекс. Если поспешить, а не жевать сопли, то книгу можно напечатать как раз в ежегодной книжной ярмарке. А на выручку с ярмарки купить, например, вот ту грязную пивную, помыть ее, поставить у двери парня с длинной бородой, и всем входящим — за пять центов — давать напрокат очки с зелеными стеклами. А внутри стакан имбирного эля продавать под названием "напиток храбрости" за десять центов…

Мистер Хилл слушал внимательно, и на губах его появилась чуть заметная улыбка.

— Ну а потом с каждого такого "Эмеральд Сити" мы будем забирать десять процентов только за то, что позволим их вышибале приклеить бороду. Которую, вместе с очками, мы же им и продадим за тройную цену…

— Ну что же, Алекс, сказки ты сочинять умеешь. Я с удовольствием одну прочитал, а вторую выслушал. Ну а теперь я тоже повторю: восемь центов.

Когда я познакомился с Генри Альтемусом, чье издательство находилось через два дома от моего тогдашнего офиса в Филадельфии, ему уже восемьдесят стукнуло. А пока… пока ему тоже за семьдесят уже было. Но, в отличие от Джорджа Хилла, он сказки не только печатал, но и верил, что сказку можно все-таки сделать былью. Так что через две недели я покинул Америку с парой тысяч долларов аванса в кармане, по тысяче за книгу. А в конце июля в Чикаго, на месте той самой пивнушки напротив издательства Хилла, открылся — за день до закрытия книжной ярмарки — ресторан "Изумрудный город". Думаю, мистер Хилл ногти сгрыз до локтей, глядя на протянувшуюся через всю улицу очередь желающих хлебнуть стаканчик имбирного эля за тройную цену…

В Петербурге я наведался в давно знакомый мне дом. Николай Владимирович выглядел неважно, и в доме стоял какой-то тяжелый дух. Ну а в комнате деда и аромат: все же Никифор — денщик — сам был далеко не первой молодости. Но все же денщиком — и порядок в доме старался хранить. На присланные мною перед поездкой в Америку деньги он нанял приходящую прислугу, так что все, что можно, было выстирано, выглажено, вычищено. Мне лишь пришлось сходить в Морской госпиталь и самому договориться о ежедневных визитах санитаров, которым за это еще и отдельно приплачивалось, а в каретной мастерской у ипподрома заказать кресло на колесиках, чтобы дед мог — хоть и с помощью денщика — все же передвигаться. Так что когда я покинул Петербург, дед и сам был вполне ухожен и выглядел он гораздо лучше. Денег на уход за дедом теперь точно хватит, да и проследить, чтобы они не напрасно тратились, есть кому — на Никифора была взвалена обязанность следить, чтобы санитары не расслаблялись. Но все же из города я уезжал со слезами на глазах: иногда плата за то, что ты что-то просто не сделал, становится почти неподъемной в моральном смысле…

В Петербурге я провел почти неделю, почти все свободное время разговаривая с дедом — точнее, рассказывая ему разные "сказки" о моем прошлом и будущем. Ну а перед самым отъездом — когда кресло уже доставили и дед мог передвигаться по дому — пригласил на обед "дедов". И Николай Владимирович был по-настоящему счастлив — ну что же, я сделал все, что мог. Теперь мог…

Мог сделать для деда — а нужно было кое-что сделать и для страны. Середина июля — не самое лучшее время для начала этой работы, но теперь у меня были деньги, и был четкий план предстоящей работы. Проверенный на практике — ну, в какой-то части проверенный. И теперь осталось лишь его осуществить…