Звезда пленительного 9

Вячеслав Константинович провожал посетителя взглядом. В душе его нарастало раздражение — но вызванное вовсе не этим молодым человеком, а из-за зря потраченного времени. Проверить смутные подозрения все же следовало, но ведь сразу же было понятно, что будет более чем достаточно просто попросить письменно прояснить некоторые не совсем ясные вопросы. Да и подозрения-то были изначально глупые: если бы визитер был хоть малость в деле замешан, не стал бы он предупреждать о нем загодя.

Да и какой ему вообще резон заниматься противоправными делами? Один из богатейших промышленников, даром что молодой, но образование заграничное — причем заграничное настолько, что со студентами-"социалистами" он и познакомиться-то не мог. Ему наоборот порядок нужен, а то, что в организации этого порядка на своих заводах он пользуется советами профессора Янжула — дело, как говорится, неподсудное. Советами профессора и Император не пренебрегает…

А молодой человек хоть и несколько забавен, впечатление оставлял приятное. В отличие от абсолютного большинства прочих людей, с кем Вячеславу Константиновичу приходилось встречаться в последнее время, в нем не было ни капли угодничества. Даже его слова "Рад был помочь, если что еще понадобится — обращайтесь без стеснения" прозвучали так, что было очевидно — он действительно рад тому, что помог и на самом деле готов и в будущем оказать любую посильную помощь. И не потому, что в чем-то полицию опасается, а потому что считает это правильным…

Увидев закрывающуюся за посетителем дверь Вячеслав Константинович открыл папку, в которой лежали требующие прочтения документы и кивком отпустил было стенографиста, но посетитель неожиданно вернулся:

— Извините, господин министр , чуть не забыл. Ко мне попали сведения чрезвычайной важности. Не срочные, то есть не совсем срочные, но все же вам они более чем пригодятся. Я постараюсь изложить как можно более кратко, и сейчас попрошу лишь записывать, а если возникнут вопросы, то задавайте их после того, как я закончу. У вас есть второй стенографист?

Никогда еще Вячеслав Константинович не слышал подобного: если закрыть глаза, то могло показаться будто этот молодой человек просто зачитывает отчет о проведенном расследовании. Даже не так: могло показаться, что театральный декламатор зачитывает пьесу, написанную в стиле полицейского протокола. Умом министр понимал, что известный писатель способен излагать мысли правильно и понятно, но вот так, не тратя времени на обдумывание каждой фразы, вдобавок интонационно расцвечивая сухой канцелярский язык… Причем, судя по всему, странный визитер и со стенографией был вполне знаком: в нужных местах, при произнесении имен и фамилий, он приостанавливался, а особо заковыристые диктовал стенографисту чуть ли не по буквам.

Поначалу Вячеслав Константинович решил, что сведения действительно могут представлять интерес для полиции и вслушивался в детали, но через некоторое время прекратил: в конце концов ему на стол положат расшифровку стенограммы, а подобный "концерт" еще раз увидеть вряд ли придется. С некоторым удивлением министр понял, что возникшее было раздражение исчезло, а речь молодого человека не просто успокаивает, но и доставляет удовольствие — что-то подобное он испытывал, когда бывал на представлениях чтецов-декламаторов. Но здесь речь звучала настолько естественно и ровно, что удовольствия она доставляла даже больше, чем давешние представления.

И уже не министр, а просто господин фон Плеве подумал, что нет ничего странного в том, что этот юноша стал знаменитым — причем не только в России — писателем. И когда юноша закончил, этот господин поинтересовался:

— Вы ваши книги так же пишите?

Дед покинул этот мир сразу после Рождества. Поэтому в начале января пришлось ехать в Петербург — договариваться с Беклемишевым насчет памятника. Фотографии, такой как в прошлый раз, у меня не было, но скульптора вполне удовлетворил мой рисунок и весьма смелый гонорар за работу. Кузен же успел вернуться в Петербург из своего плаванья, и мы договорились о том, что он проследит за установкой заказанной бронзовой скульптуры — традиционного размера, конечно. Затем произошла встреча с Менделеевым, на которой мы обсудили некоторые вопросы, и больше мне в столице делать было особо нечего.

А вот в "первой столице" дела появились, ими-то я и занялся. Заехав в Москву, я договорился об этих делах с Бенсоном — и он отправился уже к Менделееву осваивать производство бездымного пороха. Что же касается Юрьева, то с ним переговоры прошли еще проще, и в Царицын мы уже поехали вместе. Ох зря я это сделал!

Вениамин Григорьевич по приезде остановился у меня: даром что ли под гостевые комнаты целое крыло особняка было отведено? Квартира для него была, конечно же, выделена — но жить-то в голых стенах невозможно, и пока имущество подполковника неторопливо перемещалось к месту назначения, он у меня и жил. Что было удобно: после того, как у меня заканчивались дела на заводах, мы решали уже вопросы связанные с его будущей работой. Вопросов было много, а так вполне получалось не тратить на них "рабочее время". Но в первых числах февраля, когда Юрьев перебрался на новую квартиру, я неожиданно узнал, что жить он там будет не один…

Ладно бы он влюбился в Ольгу Александровну, так нет! В Суворову я бы и сам влюбился, если давно и прочно не воспринимал ее бы иначе как родную (и пожилую!) тетушку. Что, вообще-то, удивляло даже меня самого: в конце-то концов это только снаружи мне двадцать, а внутри… Но подполковник, потомственный дворянин предложил руку и сердце Дарье. На самом деле ей ведь сейчас было чуть за сорок — это я опять "по привычке" считал ее старой. А она ведь была вполне еще огого — и мы остались без пирожков. Совсем.

Есть вещи, которые очень трудно воспринять, прожив с людьми лет так… сорок пять? Да, Дарья Федоровна в "той жизни" за Векшиными присматривала и сопли им вытирала много-много лет, и поэтому для меня было естественно, что Дарья всех их (да и меня с Камиллой) воспринимала как членов семьи — собственно, как и все мы воспринимали ее. Но для самой Дарьи, которая сейчас сопли эти вытирала всего три года, а со мной чаще виделась лишь за завтраком или ужином, все мы были только "работодателями". Хорошими, добрыми — но все ещё чужими. Точнее, не совсем еще своими — но этого хватило.

А у меня хватило ума (правда, в самую последнюю секунду) не просить ее "заходить в гости, чтобы пироги испечь". Ладно, сопли мелким есть кому вытирать, а Машка и Степан сами уже достаточно большие. Ну а кухарку — найдем…

Собственно Дарья и нашла — какую-то свою подругу. Пироги, правда, Анна Петровна печь не умела (как Дарья не умела), но зато супы теперь стали дома отменными. Ну а мелкие полностью перешли в подчинение Васьки — у меня просто времени не хватало, хотя с детьми в "этой реальности" времени я проводил гораздо больше. С тремя мелкими: Евдокия весной тоже умерла и я забрал к себе Оленьку. Колька учился в открытой недавно "школе речников" на судового механика и был уже вполне самостоятельным парнем, а за девочкой смотреть было некому. Ну а я чувствовал себя обязанным перед ней: Дуня, как "заведывающая" общепитом, простудилась в поезде, возвращаясь из Перми, где как раз запускалась новая "Пончиковая", и с полдороги, где ее сняли с поезда и отправили в больницу, послала мне телеграмму с просьбой позаботиться о дочке.

Ну что, Дарья обрела свое семейное счастье (хотя и непростое: Вениамину Григорьевичу в ближайшее время предстояли командировки недели по три в месяц), да и свадьбу я все же устроил им запоминающуюся. А после свадьбы мне приснилась Камилла. Давно я ее уже не видел, а тут вот приснилась.

Немного странный был сон: мы с Камиллой сидели на кухне моей московской квартиры из "прошлого будущего", я суетился, пытаясь предложить ей чего-нибудь вкусненькое, но в холодильнике было шаром покати, и из-за этого я дергался еще больше — а Камилла молча смотрела на мою суету. Когда же я закрыл последний шкафчик, так ничего и не найдя, она улыбнулась и тихонько произнесла:

— Да не дергайся ты, я не жрать сюда пришла. Просто решила узнать, а не забыл ли ты то, что мне обещал? Времени-то уже сколько прошло, лет пять?

Я попытался вспомнить, сколько прошло лет — и проснулся. И тут же вспомнил самый первый сон, где я долго рассказывал Камилле о своих планах. Сон — вспомнил, а что рассказывал — нет. Но ведь наверняка какие-то планы были…

Спать я больше не хотел, поэтому встал, взял бумагу и карандаш, сел за стол. Вспомнил нынешние планы — не те, что во сне были. Простые такие: продукты, топливо, транспорт… А потом вспомнил огромные ватманы, висевшие в нашей спальне…

Меня разбудила Машка — оказывается, я так за столом и уснул. Очень паршиво спать, сидя за столом: все тело болело, а голова была совершенно чугунной. К счастью, "дочь наша" девушкой была самостоятельной и сообразительной, и через пять минут у меня появилась чашка кофе с коньяком и какими-то бутербродами. Петровна варку кофе еще не освоила, а Васька с керосинкой час бы воду кипятила…

— Ну ты что? За Дарью переживаешь? Подполковник хороший, с ним ей тоже хорошо будет, не переживай — да, в пятнадцать лет некоторые девочки уже совсем взрослые.

— Нет, я за нее не переживаю, хотя скучать по ней буду. Привык я к ней…

— Мы все тоже привыкли, а соскучишься — в гости сходишь, тут идти-то пять минут.

— Да не в том дело. Мне девушка приснилась…

— Камилла?

— Да. Но она умерла три года назад. А сегодня приснилась, и во сне спросила, помню ли я то, что ей обещал.

— А ты?

— А я не помню… нет, я не помню, что обещал во сне. А наяву я ей обещал…

— Опять забыл?

— Нет. Принеси сюда ватман… хотя нет, я сам все сделаю. Спасибо, Машка!

— Пожалуйста… а мне покажешь потом?

Три года, целых три года я жевал сопли! Ну ничего, еще время есть, я еще не опоздал…

Через четыре дня, в среду, в здании Правления состоялось первой совещание, первое из целой серии подобных совещаний. На первом присутствовали Чаев, Илья, Вася Никаноров и Оля Миронова. В этот раз у последних пока "большой любви" не сложилось — маловато было именно "совместной работы", но теперь, надеюсь, ситуация изменится:

— Итак, дамы и господа, у нас появилось несколько новых задач. Вот задача первая — и я открыл чертеж моего "прошлоразового" шестисильного дизеля. — Это — новый мотор, калильного типа. И чтобы запустить его в производство, каждому из вас придется очень усердно поработать. Госпоже Митрофановой предстоит найти сотню рукастых девушек и обучить их производству вот этих деталей… Илья, это топливная аппаратура мотора, не кривись, я точно знаю что у девушек при производстве столь прецизионных деталей производительность будет втрое выше. Не потому, что они быстрее работают, а потому что мы, мужчины, своей грубой силой четыре из пяти в брак загоним.

Господину Никанорову придется заняться грабежом на большой дороге, то есть объездить все крупные заводы России и сманить к нам лучших рабочих, специальности я отдельно укажу.

Господин Архангельский же займется подготовкой производства вот такой коробки переключения передач, и чуть позже я объясню, почему нужна именно такая. Ну а Евгений Иванович, посмотрев на мучения трех уже перечисленных тружеников, предложит и купит — или, скорее, изготовит — необходимые станки и оборудование. А теперь перейдем к деталям…

Второе совещание было созвано уже в пятницу — и на нем, кроме Луховицкого, Лихачева, Мешкова и Рейнсдорфа-младшего снова появился Чаев.

— Вы уж извините, Евгений Иванович, — начал я — но вам придется, видимо, привыкать уже к этим совещаниям. Кроме вас никто нужного не сделает…

— Александр Владимирович, а вы всерьез думаете, что я один сделаю в срок хотя бы то, что вы на прошлом наметили?

— Один вы точно не сделаете. Поэтому мы вам немножко, совсем чуть-чуть задание подкорректируем…

— Что сделаем?

— Немного поправим. Вас я попрошу не станки разрабатывать, а заняться руководством разработки станков и оборудования нужного. Я понимаю, что здесь, в Царицыне, развернуться физически негде, а потому в Харькове нынче выкуплен пустующий завод, а рядом вот господин Мешков этим же летом выстроит новый городок, с домами для инженеров и рабочих. Вы, Евгений Иванович, сейчас займитесь именно поиском хороших инженеров, а вы, Дмитрий Петрович, имейте в виду предоставление должного жилья в Харькове минимум для сорока таких инженеров-станкостроителей.

— Сколько? — Чаев был искренне удивлен.

— Ну это пока сорок, Дмитрий Петрович в этом году больше одного нужного инженерам дома не выстроит. Мы, Дмитрий Петрович, проект сегодня же обсудим, посмотрите пока — я протянул архитектору папку с эскизами. — А у всех оставшихся задача будет простой: строительство нового автомобиля. Ну и мотора к нему…

Когда в понедельник Чаев встретил на очередном совещании Рейндорфа-старшего, он лишь вздохнул. Но это был еще не конец…

Последнее "совещание" было назначено на вторник. Евгений Иванович зашел в кабинет, занял привычное уже кресло, оглянулся:

— Кого ждем на этот раз? — в голосе его прозвучало ехидство.

— А на этот раз, дорогой Евгений Иванович, мы больше никого не ждем. Потому что все предыдущие наши встречи касались станков, назовем так, обычных. Таких, какие много где уже есть, разве что точность нам требуется повыше, или размеры побольше, или просто подешевле потому что много их надо. А теперь мы с вами обсудим разработку и изготовление станков принципиально новых, каких еще ни у кого и никогда не было. И вот как раз этими станками займетесь уже лично вы. Просто потому, что я точно знаю: кроме вас их никто сделать не сможет. Смотрите, что я тут придумал…

Деньги на "придумки" были — еще прошлой осенью в Филадельфии было закончено строительство "Подземного города", который оказался единственным местом "активного отдыха в зимнее время" в радиусе миль пятисот. К тому же "проникать в Волшебную страну" посетителям теперь предлагалось с помощью "подземного" ролокостера, время от времени выскакивающего наружу как в мультфильме про альтернативную Красную шапочку. Да и желающих побродить по зимней "Волшебной стране" тоже оказалось немало. А после прогулки на морозе (диком — до минус пяти по Цельсию!) так хорошо в теплом трактире глотнуть чего-нибудь горячего или горячительного…

В отличие от Петербурга времен моего детства Филадельфия на самом была культурной столицей Штатов. В местных театрах в год давалось до полутора сотен премьер — что не удивительно, так как театров в городе было с полсотни и ни один не пустовал. Но теперь самый большой театр находился в "Изумрудном городе", и в нем аншлаг был вообще всегда. Альтемус выкупил права на первый мюзикл, и он "частями" — на разных площадках и с разными актерами шел бесплатно: каждые сорок минут на каждой такой сцене снова и снова игрался один пятнадцатиминутный отрывок. Всего "отрывков" было восемь, и экономные граждане могли весь мюзикл посмотреть за шесть часов — стоя, конечно, потому что "бесплатные" залы сидениями не обеспечивались. А ленивые могли посмотреть его же с "лучшими составами" дважды в день в театре Изумрудного города, но уже за денежку. А еще за такую же (от двух долларов на галерке до пятидесяти в ложе) могли ознакомиться и с выраженным в музыке житием Урфина Джюса.

В новом "Подземном городе" тоже был театральный зал, и там уже делились тайнами подземных жителей. Эх, не будет теперь в Америке диснеевской Белоснежки с многочисленными гномами: я напрягся и "родил" для подземных рудокопов песенку "Хай-хо". То есть музыку от нее, так как слов и не знал никогда. А старая фетровая фабрика в Ярославле тоже поднапряглась — и каждый день "рожала" пару тысяч "гномьих" колпаков, которые я у них забирал по двадцать пять копеек, чему они были страшно рады. Кайла и молотки из папье-маше, прочие "недорогие сувениры", изготовление которых было распихано еще по дюжине мелких отечественных контор, тоже приносили пару тысяч долларов прибыли. У меня еще одна мысль по этому поводу возникла — и химики с "ядохомикатного" завода занялись активным изобретением экзотических пищевых красителей, правда пока безуспешно…

В начале марта, напряженно размышляя о том, чем бы еще "облагодетельствовать" буржуинов — и, вспомнив о "Пиратах Карибского моря", я, по странной ассоциации, вспомнил и о грядущем убийстве Сипягина. Дядька-то он хороший, ну нельзя же позволить, чтобы какой-то укурок сократил ему жизнь. Тем более, что наркоша этот, насколько я помнил из "первого попадания", из эсэров будет, а их я уже решил загеноцидить, так что тут же, не откладывая ни на минуту, я написал министру внутренних дел письмо (мол, из источников, близких к осведомленным…) и нарочным отправил его в Саратовскую жандармерию. Генерал Иванов (который жандарм, а не артиллерист) — мужчина основательный и исполнительный, за ним не пропадет.

Ну а я начал готовиться в массовому зарабатыванию денег. Слишком много времени было потеряно, в России кризис со следующего года закончится — а столько еще не сделано! Точнее, столько еще не куплено, пока цены невелики…

Новый автомобиль был всего лишь "увеличенной копией" Муравья — вдвое увеличенный в ширину и на треть в длину, и колеса вместо десятидюймовых стали тринадцатидюймовыми. Из существенных изменений можно указать наличие металлического пола в кабине и нового тридцатисильного мотора. Воздушного охлаждения, четырехцилиндрового V-образного, рассчитанного на пятьдесят второй бензин. Ну и трехступенчатая коробка передач появилась.

Новая машинка была готова в начале июня по "расчетной" цене в две тысячи долларов плюс таможенные пошлины. С этими пошлинами вообще все было очень странно: во Франции в списке облагаемых товаров автомобилей не было, и французская таможня решила, что автомобиль — это своеобразная карета. Или телега — так что с меня драли пошлины как за "экипаж". Немцы же подошли более творчески и в Германии пошлина бралась как с "механизма, не являющегося инструментом или станком". Вообще-то кроме моих авто под эту позицию попадали только часы и навигационные приборы — и пошлина была очень небольшой.

Проще всех поступили янки: раз автомобиль в списке товаров, с которых пошлина взимается, не указан, то и платить ничего не требуется. А что, логично — что не запрещено, то разрешено. Вообще-то у мена на американский рынок появились очень специфические планы, и, пока есть возможность, нужно тут закрепиться. Правда пока поводов "познакомиться" с Роджерсом не возникло…

Первая партия новых автомобилей (понятно, что под названием "Мустанг") добралась до Филадельфии двенадцатого июня — но я к этому был уже непричастен. Точнее, был по уши занят совсем другой работой…

В конце апреля меня посетил представитель жандармерии, причем не местной — по мою душу приехал ротмистр аж из Петербурга. С "настоятельной просьбой посетить в удобное для меня время" нового министра. Причем лично, а удобное для меня время ограничивалось неделей. То есть можно было сразу выехать, а можно и до завтрашнего утра поездку отложить…

Причина была в общем-то ясна: некий экс-студент все же застрелил Дмитрия Сергеевича. И ротмистр не стал скрывать, что особый интерес ко мне со стороны Вячеслава Константиновича связан с высланным мною письмом с предупреждением о покушении. Которое Иванов сразу, как получил, отправил фельдъегерской связью в столицу — и которое фон Плеве нашел нераспечатанным в канцелярии. Ну того, кто письмо не распечатал, жандармы уже нашли — но у министра возник закономерный вопрос: а я-то откуда знал?

А я и не знал. То есть знал, но давно и прочно забыл. Поэтому в письме указал неправильную фамилию покусителя, и дату поставил неверную. Но обстоятельства покушения были указаны довольно точно — и это вызывало некоторые подозрения…

Ну от подозрения я заранее "освободился": с собой я захватил "полученное из Америки" письмо от "охранника Изумрудного Города", который якобы слышал разговор о покушении в очереди в парк. Отсюда и все "неточности": по легенде этот охранник был "сыном русскоподанного" и языком человеческим владел неважно. Отмазка прокатила — и с Вячеславом Константиновичем мы расстались очень по-дружески, тем более что в разговоре зашла речь и о Янжуле — с которым фон Плеве уже несколько лет не виделся. Потому что, оказывается, смутные подозрения у жандармов вызывало и мое "уж слишком социалистическое" хозяйство — но ссылка на Ивана Ивановича все объяснила. Да и результатами "учительского эксперимента" Вячеслав Константинович заинтересовался. Так что прощались мы тепло, и я даже пообещал сразу сообщать министру обо всем важном, что мне доведется так же случайно узнать…

И уже закрывая за собой дверь в кабинет, я вдруг об этом "важном" вспомнил.

Вячеслав Константинович недоуменно посмотрел на меня — вроде уже поговорили, а я снова вхожу. Но недоумевал он очень недолго:

— Извините, господин министр — я постарался с первых же слов официальным обращением подчеркнуть, что вовсе не новыми воспоминаниями об Янжуле решил вдруг поделиться. — От волнения сказать забыл… Через месяц в Полтавской губернии запланирован бунт, в котором предполагается задействовать до сорока тысяч крестьян. У вас есть стенографист?

Странная штука — память. Следующие минут сорок я как будто с листа читал материалы расследования, которое министерство провело — или проведет — в следующие два года. Имена, пароли, явки… нет, конечно, все же только некоторые имена, места бунтов, привлекаемые силы — но и этого, думаю, полиции хватит. И пока я все это говорил, фон Плеве смотрел на меня с все возрастающим недоумением и одновременно с восторгом. А когда я закончил, поинтересовался:

— Вы ваши книги всегда так пишите? Расшифровку стенограмм вам отдать или сразу издателю выслать?

Да, терпения нынешнему министру не занимать — как и чувства юмора…

— Можно и издателю, только не сразу. Подводы для вывоза зерна большей частью уже наняты, водка безакцизная в шинки завезена, так что труда большого проверить сказанное мной не составит. И пока не спрашивайте, откуда мне все это известно… вот когда все это будет известно и вам, тогда и поговорим поподробнее. Еще раз извините, что отнял у вас столько времени.

В Петербурге — в ожидании проверки предоставленной полиции информации — я провел еще две недели. И за это время встретился и пообщался еще с тремя давно знакомыми лицами. С "дедами", но хоть какой-то интерес мои предложения вызвали лишь у Курапова и Женжуриста. А Рудакова вообще в городе не было… Ну да время терпит.

Потому что строить, допустим, канал "Волга-Дон" было уже поздновато: голодающие крестьяне заканчивались. А для Семенова фронт работ еще не готов был. Но мы и договорились, что старики "где-нибудь в мае-июне" постараются выбраться ко мне в гости. А пока "фронт" готовили Юрьев и Владимир Андреевич Рейнсдорф. А с ними и еще несколько человек… несколько тысяч человек.

"Артиллерийский завод" исправно выдавал по пять "пушек-гаубиц" в сутки — маленьких, легких и очень недорогих. Которые могли стрелять пятикилограммовым снарядом на целых восемь километров. А чтобы эту возможность реализовать, был выстроен еще один заводик, который к каждой сделанной пушке делал по сто двадцать снарядов. Маленький заводик, на нем и рабочих-то было всего три десятка человек, и вообще он числился как "механический цех ядохимикатного завода". Поэтому шестьсот снарядов в день и делалось — но это лишь пока.

А Владимир Рейнсдорф вместе с несколькими своими инженерами придумал какую-то совсем уже "вундервафлю", и, похоже, Евгения Ивановича тоже "заразил" своим изобретением: Чаев занялся постройкой какого-то монструозного станка. Довольно недешевого, но на мой вопрос, насколько будет оправданный такая трата денег, мне и Рейнсдорф, и Чаев дружно ответили, что станок сам по себе будет гигантским шагом в технологиях металлообработки, и не к лицу мне из меркантильных соображений стараться остановить прогресс. Ну я и не останавливал…

Да и не до "критики снизу" мне было: я готовился к прибытию "новых" специалистов. Через две недели Вячеслав Константинович снова попросил меня зайти в министерство, причем теперь — действительно в любое удобное для меня время. Разве что не глубокой ночью: сам он покидал службу часов в девять-десять вечера, меня же попросил предупредить лишь в том случае, если мне "будет удобно" заявиться еще позже. И не сомневаюсь, что ждал бы меня и в полночь — работал он героически, иначе и не сказать. Но все же мы встретились во вполне дневное время, и на последовавший вопрос министру был дан "честный" ответ:

— Я же на прокорм рабочих зерно большей частью покупаю, в том числе и в тех краях. А у меня работает бывший армейский ревизор из финансового управления, Сергей Игнатьевич Водянинов — и он всякие махинации носом чует. Когда сразу после уборки хлебов сотни мужиков отправляются гужевым ходом из-под Полтавы в Житомир — это странно: чугункой и быстрее грузы возить, и дешевле. Ну а найти и поспрашать тех мужиков за кружкой самогона — для Водяниновских закупщиков дело вообще плевое…

— Ну что же… Не ожидал, право слово не ожидал, что у вас так все серьезно поставлено. И огромное вас спасибо, я теперь у вас в должниках…

— Вячеслав Константинович, чтобы не оставлять вас должником, я попрошу у вас мелкой услуги. Тут есть пара толковых специалистов, которые — по юношеской глупости — увлекались вредными идеями. Увлечение у них давно прошло, а в Россию ехать они боятся — так нельзя ли, в порядке, так сказать, исключения, объявить для них — и только для них — ма-аленькую амнистию. Под мою полную гарантию, что они никогда больше вредным увлекаться не будут. Разве что иногда по маленькой, но и то не допьяна…

— Я так и знал… — Нет, я заранее просить вас об этом и не собирался, это у меня только сейчас вдруг подумалось. А какие они специалисты и сколько пользы от них России будет — это вы сейчас сами и поймете. Я вам лишь имена скажу…