Звезда пленительного 16

Иосиф Лазаревич Гершензон предавался мечтам. Правда мечты были несколько "производственного" характера, но и некоторый личный гешефт можно было из этого извлечь. Ведь нельзя же приобретать для редакции этот аппарат в единственном экземпляре — а вдруг в самый ответственный момент он сломается? А если купить их два... Нет, совет директоров все же покупку второго аппарата не одобрит, но если второй даже купить самому, то при обработке материалов можно будет пользоваться редакционной скидкой.

Иосиф Лазаревич работал главным редактором газеты "Восток", и работа ему очень нравилась. Прежде всего — отсутствием конкурентов: еще одну еврейскую газету издавать в Петербурге власти в любом случае не позволят. Вторая же приятная сторона работы заключалась в том, что за определенные материалы, появляющиеся в газете, платились изрядные премии. Весьма приличные — если заметки перепечатывались в других российских газетах. И даже не совсем приличные, если их перепечатывали уже газеты зарубежные.

Ну а то, что часто в "таких" заметках очень сильно сгущались краски — и это, если говорить начистоту, было очень мягким определением — редактора почти не волновало. Если субъекты заметок начинали протестовать, то "возмущенная общественность" всегда подобные протесты сводила к "попытке притеснения евреев" и никаких последствий эти попытки не имели. Так что и думать даже о "последствиях" смысла не было. Правда, последние пару дней какие-то мастеровые по утрам крутились у парадного редакции, но не зря же напротив входа установлена будка городового...

Поэтому Иосиф Лазаревич думал о новом аппарате. Всего дней десять назад его принес коммивояжер и предложил для демонстрации достоинств сделать несколько "семейных фото", как он выразился. Причем и платить за фотокарточки было нужно почти вдвое меньше, чем в ателье, и лишь в случае, если они понравятся. Почему он пришел именно к господину Гершензону — было понятно: сами аппараты он предлагал купить для нужд редакции газеты, причем для редакции предлагались и скидки на двадцать процентов при покупке фотографических пленок и даже при изготовлении с пленок карточек. А сегодня утром коммивояжер зашел в редакцию и оставил Иосифу Лазаревичу большой конверт с готовыми карточками, пообещав за решением зайти на неделе. Забавно, но денег за карточки он не взял — сказал, что "сначала нужно посмотреть, понравятся ли", и лишь потом нужно отдать будет или сами карточки, или деньги.

Не взял он и расписки, поэтому в голове редактора возникла мысль, что можно будет не отдавать ни того, ни другого — вот только сначала стоило посчитать, а не будет ли выгоднее и в самом деле приобрести фотокамеру и потом самому снимать карточки со скидкой. Но посчитать ему не удалось: в редакцию бесцеремонно ввалился какой-то молодой человек и тут же начал скандалить о том, что какая-то заметка навредила его делам. Редактор даже вспомнил эту заметку...

Подобный скандал — дело привычное, и Иосиф Лазаревич привычно и совершенно спокойно пояснил визитеру, что никаких опровержений газета не печатает потому что не печатает их никогда, а каждый человек имеет полное право изложить свое мнение так, как ему представляется верным. Ну а поскольку газета еврейская, то и мнения она публикует только от евреев. Единственное, что поначалу несколько удивило господина, было то, что визитер не кричал, не размахивал руками, а говорил тоже спокойно. Вот только то, что он говорил, было тоже несколько необычным:

— Вы знаете, если вы откажетесь исполнить мою просьбу, мне придется уволить почти двадцать тысяч человек.

— Газету это никоим образом не касается, и сочувствия вы от меня не дождетесь.

— А мне оно и не нужно. Думаю, оно потребуется вам. Видите ли, об этом мои рабочие уже знают, и сейчас на заводе даже начали распространять в связи с этим какой то список. Не желаете взглянуть? Хотя вы, вероятно, уже его видели...

— Я не знаю вашего завода, и тем более мне неинтересны какие-то списки...

-... работников вашей газеты и членов их семей. Я думал, что вам рабочие уже их занесли, вокруг редакции я заметил с дюжину своих рабочих. Но раз не видели, советую взглянуть — это касается вашей редакции.

Он протянул редактору небольшую пачку листов и Иосиф Лазаревич с ужасом увидел на первом листе великолепно сделанные фотографии: свою, супруги и обеих дочерей. Точно такие же, какие лежали в оставленном утром конверте. Почему-то сразу ему вспомнились им же написанные статьи о погромах в Кишиневе и Одессе. Иосиф Лазаревич знал, что и в тех статьях были всего лишь "несколько смещены акценты", но в брюках у него все равно стало тепло, мокро и ароматно...

Пока я занимался проектами "глобального масштаба", Васька решала локальные задачки. Вообще она была девочкой-электровеником с самого начала наших взаимоотношений: в одиночку вылизывала дом на четыре тысячи метров, детишек обиходила. Став "важной барыней", привычек она не изменила, разве что вектор ее "деловой активности" сменился. Электросварка ей, видите ли, понравилась — и в подвале дома внезапно появилась сварочная мастерская. Поначалу — простенькая, затем там возникла аргоновая камера, а затем...

Затем гражданка Прекрасная перенесла свою активность на заводы и в ПТУ. Вероятно из-за природной скромности (иного объяснения подобрать трудно) в ПТУ она организовала классы исключительно для девочек, и второй год оттуда выходило по полсотни юных сварщиц. Должен признать, неплохих: заводы и стройки буквально дрались за этих девиц. Но Васька "отпускала" туда не всех, у нее появилась своя бригада, куда по каким-то ей одной ведомым признакам отбирались лучшие выпускницы.

На за каким конкретным заводом эта бригада закреплена не была, девочки мотались везде, где Васька решала сделать что-то новенькое. А новенького ей в голову приходило много — от разработки технологии сварки камер для холодильников до изготовления трамвайных кузовов из нержавейки. Летом прошлого года именно эта бригада буквально за неделю сварила "угольные баржи" для Оскола, а теперь, в конце марта тысяча девятьсот шестого, Васька убыла в Арзамас: я — очевидно, сдуру — рассказал ей про сварку толстых листов способом электрошлакового переплава... Вообще-то, кроме термина и самых общих принципов этой технологии я ничего и не знал, все же раньше как-то не приходилось этим заниматься — ну а тут буквально к слову пришлось, и жена решила воплотить технологию на практике. А металл толще полудюйма только в Арзамасе и использовался...

По моим прикидкам, ей там развлечений было минимум на месяц — а я занялся делами нужными, но очень неприятными. Что может быть более противного, чем еврейский погром? А именно им я и вынужден был заняться. Тем более, что "погром" случился в Воронеже, а вонь поднялась уже в столице.

Честно говоря, погрома как такового не было. Вообще слова "погром" и "Воронеж" в одном предложении даже звучат неестественно: в городе с населением за сто тысяч человек евреев проживало от силы две дюжины. И большинство из них были людьми очень приличными — две трети представляли собой врачей и дантистов, народом уважаемых. Но, конечно, врачами были не все...

В лавке купца Цивьяна артельщиков с кирпичного завода как-то обсчитали по-крупному. Дело обычное, как и то, что обиженные артельщики вернулись в лавку и начали чистить морду обсчитавшему их приказчику — после того, как приказчик "нагло отказался вернуть деньги". На беду Михаил Ильич — этот самый приказчик — приходился сыном Илье Марковичу — хозяину лавки. И последний, предвидя возможные последствия для морды лица любимого сына не придумал ничего лучшего, как пальнуть в артельщиков из "Бульдога"...

Причем он даже умудрился попасть — после чего уже вся артель в полном составе немного погодя заявилась в лавку и провела среди купца воспитательную работу. Ну и лавку разгромили полностью — хотя, по составленному чуть позже полицейскому рапорту, ничего не украли. А вот Илью Марковича вместо больницы отправили в тюрьму, и к весне расследование закончилось и начался суд: все же стрелять в живых людей даже купцам в России категорически не рекомендовалось.

Дело было совершенно рядовое: только за прошлый тысяча девятьсот пятый год в Воронеже купцов разных под суд отдали семь человек, причем пятерых — за "преступления против жизни, здоровья, свободы и чести частных лиц". Но вот с этим конкретным случаем все было "неправильно".

"Радостную новость" мне притащил Саша Антоневич. То есть не новость как таковую, а столичную газету "Восток" — и, суя ее мне под нос, с каким-то нездоровым блеском в глазах чуть ли не кричал:

— Нет, ты только посмотри на это!

"Это" было заметкой аж на полстраницы, сообщавшей, что в Воронеже произошел жуткий еврейский погром, а руководство металлического завода снабжало погромщиков спиртным и оказывало им всяческую помощь. Помощь действительно оказывали, но не "всяческую", а медицинскую, и не "погромщикам", а раненому пулей артельщику. И не "руководство завода", а дежурный врач заводской больницы, находящейся в квартале от злополучной лавки. Он же налил по двадцать пять грамм двум товарищам раненого, которые пребывали в шоке. Кстати, он же оказывал первую помощь и Михаилу Ильичу — но в заметке об этом не было ни слова.

И плевать бы было на пасквиль в еврейской газетенке (а "Восток" был именно национальной еврейской газетой), но у меня большая часть бизнеса завязана на Америку, а там еврейское лобби очень активно работало против России — и это могло создать определенные трудности...

Причины такого наезда были понятны: пока что именно мои предприятия создавали трудности еврейскому бизнесу. Не только еврейскому: в заводских магазинах, доступных любому горожанину, цены были крайне невелики, а три заводских больницы, оснащенных по самым последним европейским стандартам, привлекали не только пролетариат. Вдобавок и доступность их была выше: буквально в каждом квартале города стояли уличные телефоны с тремя кнопками — для вызова пожарных, полиции и "скорой помощи"...

Так что я поехал в Воронеж. А в столицу выехал опытный отставник из ревизионной службы Водянинова: Сергей Игнатьевич набрал настоящих профессионалов. Так что по приезде я уже знал, кто инспирировал эту заметку — и пошел с автором поговорить. Вежливо пообщаться, конечно, и и/о воронежского раввина тоже был предельно вежлив:

— Добрый день. Позвольте узнать, что привело вас в наш дом?

— Добрый день, Сигизмунд Арнольдович, пришел я к вам исключительно по делу. Вот тут в газетке столичной появилась статейка об этом славном городе. Однако статейка совсем не славная, а, я бы сказал, наоборот. Оскорбляет статейка воронежцев, таково мое мнение...

— Каждый видит мир по-своему, и любой вправе высказать свое мнение.

— Безусловно. Однако мне, как владельцу металлургического завода, статья эта наносит известный финансовый ущерб, и я был бы крайне признателен, если не позднее чем через неделю в той же газете было дано опровержение и мне принесены глубочайшие и искренние извинения.

— Боюсь, вы обратились не по адресу... — на лице присланного откуда-то из Польши довольно молодого раввина явно читалась злобненькая ухмылка.

— А я иного мнения. И на вашем месте я бы приложил все усилия, чтобы опровержение не задержалось.

— Не вижу смысла...

— Я подскажу. Если оно не появится, то я могу предположить, что работа моих заводов в городах, где проживают ваши единоверцы, будет далее бессмысленной тратой моих скудных средств.

Ухмылка сменилась злобной гримассой:

— С удовольствием посмотрю на то, как вы будете вывозить свой завод. Потому что уже завтра в город приезжает группа зарубежных репортеров и о новом погроме узнает весь мир!

Да, с такими разговаривать бесполезно — насчет "заграница нам поможет" я наслушался давно. Но во всяком случае я постарался, и не моя вина, что некоторые люди совершенно не в состоянии думать головой...

"Бригада" под управлением лично Сергея Игнатьевича прибыла в Воронеж уже через день. В еще через три дня Водянинов принес мне "предварительную смету":

— Я не очень понимаю, Александр Владимирович, почему вы решили лезть в этот гадюшник, но в начинании своем вы можете полностью быть уверены в моем безусловном содействии, равно как в содействии любого из моих офицеров — и лицо его при этом буквально светилось радостью.

— Весьма тронут... хотя и не ожидал, что столь единодушно...

— Вы тут немного неправы, Александр Владимирович, в оценке поводов для нашей радости. Просто в этом деле нет ни эллина, ни иудея — а есть паразиты и творцы. И, смею сказать, вы для всех нас именно творцом и становитесь...

— Тронут... ну а во сколько мое творчество встанет?

— В Воронеже немного... для вас немного: полутора миллионов более чем хватит. Если же доводить весь проект до конца, то затраты вырастут примерно втрое, но тут уже большей частью затраты сии из будущих прибылей и пойдут. Неясен только вопрос про Китай...

— С Китаем я отдельно договорюсь. А вас я попрошу в ближайшее время — по возможности недели за две, не более — подыскать мне толкового офицера, отставника конечно, кто служил на Дальнем Востоке... по интендантству. Ну ведь должны же быть в России честные интенданты?

— Вам осталось меня попросить найти непорочную мать троих детей — мнение Водянинова было однозначно. — Но вот порекомендовать человека, которого можно вынудить быть честным, я, пожалуй, могу. Ну относительно честным: пить он будет все же за ваш счет, но и пить он будет на пользу дела...

Первого апреля в Воронеже смеялись не все: "Воронежские ведомости" опубликовали объявление о том, что с сегодняшнего дня медицинское обслуживание в заводских больницах будет бесплатным для всего населения города. Бесплатным становился и вызов "Скорой помощи" с фельдшером, а вызов врача на дом был платным "для состоятельных господ". Ну а чтобы народ поменьше толпился в заводской поликлинике (до которой большей части горожан просто добираться было неудобно), по согласованию с губернатором Андреевским Сергеем Сергеевичем в городе началось строительство двух новых поликлиник. Однако за это губернатору пришлось разрешить еще кое-какое строительство...

В городе было быстренько снесено полтора десятка старых домов (купленных за очень неплохие деньги) и на их месте началось строительство совсем других зданий. В качестве образца был взят "хрущевский" проект двухэтажного магазина-"аквариума" — и таких "аквариумов" ставилось сразу шесть штук. Не совсем, правда, "хрущевских" — нынче без "архитектурных излишеств" обойтись в приличном городе было практически невозможно, но в целом строилось что-то очень похожее. А ещё в двух местах поднимались здания куда как более крупные: трехэтажные "галереи" на манер "усеченного" в длину и ширину ГУМа...

Если очень постараться, то, как оказалось, стандартный "аквариум" можно за месяц выстроить. Первый магазин открылся сразу за городским театром, почти на пересечении Большой Дворянской и Мясницкой улиц. Все же на Мясницкой, но от центральной городской магистрали было до него буквально пару шагов пройти — и народ массово начал их проходить: магазин торговал продуктами процентов на двадцать дешевле, чем они стоили у любого из "конкурентов". Почти все продукты — кроме чая и кофе. Потому что чай — срочно закупленный в Китае — продавался более чем вдвое дешевле: фунтовая жестяная банка стоила семьдесят пять копеек, а в бумажной пачке четверть фунта продавалась за пятнадцать. Такой же чай у Высоцкого стоил — в Москве — рубль сорок за фунт в бумажном пакете...

Из Китая чай возить не то чтобы дорого, но долго — да и лично мне больше индийский нравился. В Гамбурге индийский продавался по пятьдесят пфеннигов — то есть по двадцать две копейки, а если покупать вагонами — то удалось договориться по семнадцать копеек. Но это — плата "за срочность": в Китае китайский недорогой (что-то вроде "первого сорта") сейчас закупался по пятачку за фунт. Кофе я тоже в Гамбурге закупил, по гривеннику за фунт, поэтому розничная цена в полтинник меня на грань разорения точно не ставила, несмотря на почти сорокапроцентные пошлины. Ставила прочих торговцев, предлагающих тот же кофе уже дороже рубля — а ведь это еще не пришел пароход из Колумбии с тремя тысячами тонн ароматных зерен...

Самые сообразительные из воронежских купцов как-то очень быстро освободили лавки: кто продал их (мне), кто передал (опять мне) право аренды — и уже в июне процентов восемьдесят торговых точек в городе перешло в мои загребущие ручки. Не перешли лавки Цивьяна и Полякова — кроме меня покупателей не было, а я их не покупал принципиально. Что же до врачей...

К началу "разборок" почти все городские эскулапы (кроме евреев) уже работали в моих больницах: гарантированный оклад от пятисот рублей в месяц при бесплатном жилье и "казенном" инструменте на порядки превышали ожидания провинциальных врачей. Евреи же отказывались по той простой причине, что контрактом предполагалось обязательное дежурство в субботу раз в месяц, и ещё раз в месяц им предписывалось "быть в готовности" — на случай, если кто-то из дежурных сам заболеет. Когда же их клюнул в задницу жареный петух, они задергались и попытались выторговать себе "особые условия". А поскольку нынешний "главврач Воронежа" — немец, кстати, Карл Германович Столл — даже разговаривать на эту тему отказался, то ко мне в Сталинград был послан "посол по особым поручения":

— Александр Владимирович, вы же должны понять, что ваши условия противоречат нашим религиозным принципам — объяснял мне возникшие проблемы пожилой доктор Грейденберг. Вероятно, его выбрали за "представительность", да и "житейского опыта" у шестидесятилетнего врача хватало. — Но вы никак не желаете пойти нам навстречу, ставите нас в неравноправные условия...

— Абрам Шапсович, не морочьте мне голову. Когда вы — я имею в виду все вы — учились в университетах, никакие "религиозные принципы" не мешали вам заниматься учебой в том числе и по субботам. Вы говорите, что требуете равноправия, а фактически вы вымогаете особых привилегий. Будь вы молотобойцем в кузнице, я бы пожалуй вас взял на работу: работали бы по воскресеньям, когда православный люд отдыхает. Но вы ведь врач, и должны понимать, что люди заболевают, получают травмы, рожают наконец не по религиозным календарям, а в любой день недели. Если для вас раз в неделю клятва Гиппократа превращается в пустой звук — то какой вы врач? Мне, во всяком случае, такой врач не нужен. А что же до обвинений меня в том, что я евреев ставлю в какое-то положение, что это чушь. Вы сами себя в него ставите. Эйхенбаумы поняли, что отказывать людям в помощи по субботам негуманно — и ни в каком положении они не стоят. Кстати, если кто-либо из ваших единоверцев начнет их за это травить, то я смогу защитить своих сотрудников.

— Вот видите, вы уже переходите к угрозам...

— Ну какие же это угрозы? Извините за прямоту, но если бы вы услышали от меня угрозы, то обделались бы на месте. Я всего лишь призываю вас не нарушать закон. А еще призываю следовать здравому смыслу... тем более что врач — профессия наиболее циничная. Ни разу в жизни не видел религиозного врача, и даже представить себе такого не могу.

— Что вы знаете о врачах?

— Гораздо больше, чем вы можете себе представить. И даже гораздо больше, чем знаете вы. Подумайте вот о чем: сейчас в аптеках процентов семьдесят лекарств имеются производства моих фабрик. И я вам больше скажу: все эти "новые лекарства" мною лично и запущены в практику. Так что не морочьте голову... себе. И передайте своим коллегам: через две недели прием на работу в больницы Воронежа закончится: на все вакантные места будут набраны молодые врачи из университетов. А теперь — до свидания, и надеюсь вас встретить во время следующего моего визита в ваш славный город.

Через неделю Воронеж покинули четверо врачей. Четверо из двадцати трех...

Что же до "Востока" — они и опровержение опубликовали, и извинения. Оставив Водянинова готовить полную смету захвата воронежской розничной торговли, я заехал на пару дней в Петербург и зашел поговорить с главным редактором газетенки:

— Господин редактор, я зашел просто чтобы сообщить, что вот эта заметка в вашей газете существенно исказила факты и нанесла моей компании существенный репутационный ущерб, в связи с чем я попросил бы быстренько напечатать опровержение и официально, на первой странице, вместе с опровержением напечатать ваши искренние извинения.

— Боюсь, ничем не могу вам помочь. Мы не печатаем опровержений.

— Жаль... но раз не печатаете, то что поделать. Правда из-за сокращения заказов я буду вынужден уволить двадцать с лишним тысяч рабочих...

— Вы ждете соболезнований? Не дождетесь.

— Нет, не жду. Я просто сообщаю. А еще — вот, посмотрите — это список какой-то. Кто-то зачем-то раздает его рабочим на моих заводах... Впрочем, вы, вероятно, его уже видели.

— Как я мог видеть какой-то список, раздаваемый на ваших заводах? И зачем мне его смотреть?

— Я думал, что рабочие мои к вам уже заходили — несколько человек, из тех, кто сейчас в отпуске, почему-то постоянно крутятся вокруг вашей редакции. А зачем — так это список всех ваших сотрудников, с указанием места жительства и членов их семей... Вам нехорошо?

Когда я говорил доктору Грейденбергу, что от моих угроз люди опорожняются в штаны, я не врал. Я это видел — в редакции "Востока"...

"Погромная эпопея" закончилась в июне — и она, сколь ни странно, принесла ощутимую пользу. Главным образом тем, что с Сергеем Сергеевичем Андреевским установились хорошие, а точнее сказать, просто замечательные отношения. А такие отношения с губернатором — это очень много. Ведь по губернии Дон течет на протяжении почти пятисот верст (и падает на шестьдесят пять метров) — а это, если считать в низконапорных плотинах, минимум двадцать пять электростанций. Графтио уже "добрался" в своем строительстве до Лебедяни (впрочем, с нее он и начал: старая "мельничная" плотина без шлюза просто обрубала водный путь к верховьям — но там пока была поставлена лишь плотина со шлюзом), и теперь ему предстояло идти дальше — а это без помощи губернатора сделать непросто...

Сергей Сергеевич правда "дорабатывал" на посту воронежского губернатора буквально последние дни: он получил назначение на такой же пост в соседнюю, Орловскую губернию — но мы уже наметили "совместные проекты" и там — так что все необходимые для постройки ГЭС разрешения Генрих Осипович получил.

Что же до нового губернатора — то у него родовое имение было чуть ниже Нового Оскола, и из Воронежа по моей железной дороге туда можно было доехать часа за три. А любым другим транспортом — хорошо если за сутки... Договоримся.

Однако главным достижением, вынесенным из "борьбы с мировым сионизмом", оказался проект — причем успешно реализуемый проект — захвата розничных рынков. И — создание рынков новых. И эти "новые рынки" формировались чуть ли не случайно.

После того, как заработали мои продовольственные магазины в Воронеже, возникли мелкие проблемы определения их "ассортиментного минимума". Ну, с крупой было все понятно: опыт подготовки и продажи фасованного товара был накоплен немалый, и на прилавках встали килограммовые пакеты с мукой, сахаром, пшеном, гречкой, манкой и прочими зернобобовыми. Для овса (в виде, понятно, каши "Геркулес") отлично пошли картонные коробки, для соли (которую у меня продавали "неслипающуюся") делались тоже картонные, но уже банки. С бакалеей все было понятно.

"Хлебобулочные" тоже пошли по отработанной в Сталинграде стезе: все пеклось на одном хлебозаводе и несколько раз в день развозилось по магазинам. Овощи-фрукты были пока отложены в долгий ящик: выдавливать крестьян с рынка в мои планы не входило. А вот мясо-рыба-молоко... Для прокорма рабочих в заводских городках технология дистрибуции была отработана: молоко продавалось в литровых бутылках с завинчивающимися жестяными крышками. Продавалось по шесть копеек, бутылку принимали обратно по полторы, а с крышкой — по две копейки. И все были счастливы — вот только молоко с ферм шло пастеризованное, и после того, как крышку открывали, летом скисало за день. Ну, это конечно, если не в погребе держать — но в городе-то погребов у народа не было! В смысле, в многоэтажных домах...

Мясо-рыба тоже продавались охлажденными (а морская рыба — впервые на воронежских рынках! — вообще замороженная), и продавались все же свежими. Однако "в запас" продукт горожане купить не могли: портится. Но те же горожане своими глазами видели, что в магазине этот же продукт остается свежим — промышленное холодильное оборудование для американского общепита производилось серийно и дефицитом для меня не являлось. Что же до бытовых холодильников, то делались они все же для далекой Заокеании и прочих богатеньких заграниц — в теории.

Практика же показала, что изделие, для буржуя являющееся больше символом статуса, для русского человека становится предметом первой необходимости: "вековое голодание" народа обусловило совсем иное отношение к обеспечению сохранности еды. Правда, при условии, что цена такого изделия будет разумной.

Ну а Васька (и еще несколько тысяч человек) такую разумную цены обеспечили.

Дюжина турбоходов Березина (с дедвейтом в пять тысяч тонн — самые большие суда, которые получалось строить в Ростове) неспешно, раз в два месяца каждый, таскали из Австралии бокситы. Тридцать тысяч тонн в месяц. Теоретически — тысяч пятнадцать-семнадцать тонн алюминия. На практике металла получалось сильно меньше, электростанция в Керчи с тремя генераторами по двенадцать мегаватт позволяла добывать металла по две тонны в час. Но и полутора тысяч тонн в месяц хватало на многое — например, на холодильные агрегаты. Васька придумала как алюминий варить больше со скуки, чем по надобности — но "Морозко-2" и весить стал всего полтора пуда, и себестоимость у него упала ниже сорока рублей. Нет, по сорок их продавать я не собирался, а вот по семьдесят пять — почему бы и нет?

Этот холодильник стал выпускаться на новом заводе, выстроенным за лето в Ельце. А продаваться он стал раньше, еще в конце июня: Васька, в процессе обучения сварщиков по алюминию, изготовила холодильных агрегатов чуть больше тысячи штук.

Машка — теперь уже твердо и (надеюсь) бесповоротно — Новикова за лето поставила еще чуть ли не дюжину стекольных заводов. То есть по изготовлению именно стеклотары: молочных бутылок, банок разных... Теперь и чай стал продаваться в полуфунтовых стеклянных банках — то есть на полфунта чая, а по размеру почти литровых. Прямоугольных, с завинчивающейся крышкой — такой же, как в мое старое доброе будущее время. Очень удобные банки оказались: в фунтовых (теперь уже по объему) начался выпуск разнообразных рыбных и мясных консервов. А в двухфунтовых — консервов фруктовых и овощных.

В сентябре закончилась прокладка рельсов на железной дороге от Новороссийска до Царицына, и по ней даже пошли первые поезда. Немного и не спеша: рельсы — это все же еще не дорога. Степан в этом году "отъел" у сестры с полсотни студентов и два десятка преподавателей Технилища, и они занимались разработкой электрической сигнализации — но пока лишь успели подготовить проект и "электризовать" сортировочную станцию Алексеевскую — конечную для новой трассы. На всю дорогу не хватило вовсе не времени — кабеля. Его нужно было ни много ни мало, а тысячу верст — тысячу верст бронированного многожильного сигнального кабеля в свинцовой оболочке. На него же одного свинца нужно полпуда на метр, и меди столько же...

Будущий супруг Катеньки Урусовой отправился обратно в Москву с "домашним заданием на зиму": выстроить мощный кабельный завод. Место он уже приглядел — небольшой, но вполне промышленный город Богородск в часе езды от института. На машине если ехать, конечно — но машин я ему предоставлю сколько потребуется. Свинец все равно придется из-за рубежа возить, медь, похоже, тоже — так что важнее было наличие рабочих с руками. А поскольку кабель требовался "кордельно-бумажный", то наличие в городе опытных ткачей условию удовлетворяло. Год заканчивался хорошо. Правда, у меня были еще специальные планы на осень-зиму, но их пришлось отложить: в октябре Васька сообщила, что больше она сваркой заниматься не будет. Потому что беременным нельзя...