Звезда пленительного 32

Яков Фюрстенберг, откинувшись в кресле, довольно потер руки: еще бы, последняя поставка принесла почти четыреста тысяч рублей чистой прибыли! Конечно, нервотрепки она тоже доставила изрядно, но результат того стоил. Да и нервотрепка... вряд ли кто-то в цэка теперь посмеет вякнуть, что Яков Станиславович слишком много тратит на себя.

К тому же — не только на себя: с доходов компании оплачивалась не только вилла самого Якова Станиславовича и вилла его старшего брата в Стокгольме, но и вилла самого Александра Львовича! Да и жилье прочих соратников обходилось весьма недешево. А чтобы эти деньги заработать... Ну кто, кроме самого Якова, смог бы так быстро договориться с германской интендантской службой? Впрочем, поставки от немецкой интендатуры только начинались, но они-то обещали в ближайшее время доходность всей торговли увеличить чуть ли не втрое! А пока и торговля французскими винами приносила почти по рублю с бутылки. Ведь если Германия готова их продавать по полмарки, грех было бы не воспользоваться столь удачным стечением обстоятельств. Жалко, конечно, что немцы принимают в оплату только золото, и из-за этого обороты коммерции раза в четыре меньше выходят, чем могли бы быть... впрочем, теперь, после того, как вышло перевезти деньги в Швецию, торговля пойдет куда как успешнее.

Настолько успешнее, что Ниа Банк вполне сможет пополнять не только счета в Сибирском банке Петербурга, но и скромный счет, открытый две недели назад братом Генрихом на имя любимой кузины в нью-йоркском банке. Так, на всякий случай...

Давно, еще в прошлой жизни, я как-то рассказал Камилле про "вкусную гадость". Химикам — а в особенности химикам хорошим — про такие вещи рассказывать очень полезно: если в названии не очень ошиблись, то довольно скоро названное появится в синтезированном виде. Так случилось и с глутаматом натрия: Камилла быстренько глутаминовую кислоту синтезировала из акрилонитрила. Но химия есть химия, и она быстро выяснила, что полученный продукт у нее состоит из двух изомеров (про которые я тоже что-то вроде рассказывал). Великий химик отличается от просто хорошего тем, что всегда решает поставленную (а хоть бы и ей самой) задачу до конца — и Камилла изомеры разделила. Что оказалось очень сложно и дорого — с точки зрения использования продукта для еды.

Я, пользуясь знаниями из "популярных источников" будущего, сказал, что микробы (и вообще все живые существа) жрут только один из возможных изомеров — и Камилла столкнула задачу разделения на лабораторию микробиологов (которые антибиотики добывали). Те быстро выяснили, что микробы жрут как раз "нужный" изомер — и дело бы заглохло, но в процессе экспериментов они так же выяснили, что какие-то микробы эту самую глутаминовую кислоту не жрут, а производят...

Все, что я помнил — микроб этот является то ли родственником "кишечной палочки", то ли сам палочкой этой работает. Но для биохимиков нынешних этого уже оказалось достаточно. Настолько достаточно, что "самый секретный завод" в Кологриве делал не аммиак, а глутамат натрия. Один пятикубовый "реактор" за трое суток выдавал "вкусного продукта" целых двести килограмм, реакторов же на заводе стояло две дюжины. А в фунтовую банку тушенки требовалось полграмма...

Консерва с этой "химией" гораздо вкуснее консервы без "химии", вдобавок этот замечательный порошок позволил и исходное сырье использовать более эффективно. После того, как мясо коровки отправлялось в банки с тушенкой, оставались всякие коровкины кости, жилы, субпродукты — из которых, между прочим, получался замечательный бульон! Я бы, конечно, жрать такой бульон и не стал — невкусный он. Но если его выпарить, на четверть разбавить глутаматом и слепить из полученной фигни брусочек, завернутый в красивую провощенную бумажку, то уже в виде бульонного кубика он приобретет и вкус, и определенную коммерческую ценность. А оставшиеся от бульона шматки мяса и ливера, мелко порубленные и высушенные, при добавлении того же глутамата, высушенной вареной вермишели и всяких малосъедобных овощей превращаются во вкусный быстрорастворимый суп. Недорогой, но очень выгодный.

Машины для производства консервных банок для Венесуэлы (а заодно и для Уругвая) были закуплены в США. Они там уже относительно давно делались и, хотя производительность каждой была гораздо меньше роторного агрегата имени Чаева, задавили последний они не умением, а числом: тридцать штук даже при выпуске ста тысяч банок в сутки на каждую не уступят трем машинам с производительностью в миллион. В России Чаевских машин было как раз три, но только в Венесуэле американских стояло уже тридцать две — и еще восемь работали в Уругвае.

Немцы первое время — то есть с середины ноября и почти до Нового года — брали исключительно тушенку, по миллиону банок в сутки. Но к Рождеству взяли и пару миллионов банок с "лакомствами" — за которые сошли сладкая сгущенка, а так же сгущенное какао и кофе (та же сгущенка с добавками, но подороже). А затем втянулись и в германском рационе появились разнообразные рыбные консервы, овощные, фруктовые...

Во Франции и Англии картина отличалась лишь тем, что все разнообразие консервов там стали забирать с самого начала. Да и, пожалуй, "антанта" больше выплачивала все же золотом, а немцы — в основном различной продукцией. Думаю, они были бы и рады золотом платить, но о том, что большая часть золотых монет куда-то из страны исчезла, они заподозревали лишь после "банковского-магазинного кризиса".

Откровенно говоря, для меня — и для моего "бывшего большевика"-экономиста — было совершенно непонятно, каким образом получилось извлечь из немецкого денежного оборота почти все золото так, что никто этого не заметил. Мы бы и дальше оставались в недоумении, но перед Рождеством из Швеции прибыл один шведский подданный, который нам раскрыл глаза.

Швед был шведом в общем-то недолго, всего вторую неделю — а до превращения в шведа он был вполне себе немцем и носил имя Клаус Букмейстер. А вместе с именем он нес и всю тяжесть должности помощника управляющего Фрайбергского Торгового банка. Ответственность же, да еще финансовая — она требует отчетности. Война — это дело проходящее, да и неизвестно, чем она закончится, а в бумагах должен быть порядок. И любому болвану понятно, что банковские бумаги передаются контролирующим органам в сопровождении должных пояснений:

— Таким образом, герр Волков, на первое августа выданные кредиты составили триста семьдесят миллионов марок, а ежедневный оборот по счетам достиг семидесяти двух миллионов.

— Если я верно помню, было поставлено жесткое ограничение на сумму выдаваемых торговле кредитов. Вы можете пояснить каким образом возникла такая сумма?

— Да, господин Волков, это была ваша гениальная идея лимитировать объем кредитов текущей суммой вкладов. Должен признать, даже я не сразу понял, какие перспективы открывает столь незначительное уточнение: одно всего лишь слово, а какие открылись возможности! Ведь только после вашего с фрау Марией уточнения мы получили возможность выдавать торговые кредиты на произвольные суммы! А так как лишь в нашем банке никто не испытывал проблем с кредитами, то вполне естественно, что в числе наших вкладчиков оказалось большая часть населения, да и, не случись этой дурацкой войны, мы бы уже и половину промышленности обслуживали бы! Но не сложилось... тем не менее, мы все надеемся, что война вскоре завершится и мы вновь испытаем удовольствие работать под вашим руководством...

Выслушивать немца одному было бы скучно, да и бессмысленно, так что я позвал пообщаться с немецким шведом и Мышку, и Струмилло-Петрашкевича: им послушать "о несбывшемся" тоже особого смысла нет, но хотя бы для них слова будут знакомые, и при желании мне будет у кого спросить, что, собственно, немец сказать-то хотел. Мышка слушала, к моему удивлению, с интересом, а Слава пришел какой-то сердитый и больше на меня смотрел, чем на визитера. Впрочем, вскоре и он все же к гостю повернулся — как раз когда немец начал высказываться по поводу "моих гениальных идей". Хорошо высказался герр Клаус, эмоционально. Вот только мне ясности это не прибавило, зато мне показалось, что Слава что-то понял. По крайней мере у него улыбка появилась, какая-то довольно-плотоядная. Шведский же немец ее не заметил и продолжит финансовый отчет — совершенно для меня бесполезный. Но раз уж орднунг требует, потерплю, выслушаю...

После того, как банкир отбыл обратно в Швецию для обратной смены подданства, я не удержался:

— Слава, судя по твоей довольной роже ты узрел свет истины. Так не томи, поделись узретой истиной с ближним. А то я так и не разобрался, как получились эти совершенно нереальные суммы.

— Совершенно реальные. Просто наши немецкие сотрудники слишком буквально поняли написанное в инструкции. Тобой, между прочим, написанное, но твой немецкий очевидно не включает в себя ту часть языка, которая относится к банковскому жаргону. А в переводе с твоего немецкого на немецко-банковский ты, оказывается, распорядился по сути выдаваемые торговле кредиты одновременно учитывать и в активах, и в пассивах.

— Не понял...

— Я тоже раньше не понимал, немец только что прояснил. Дело в том, что деньги наличными выдаются в банке только при снятии их с вклада...

— Ну кто бы мог подумать!

— Не перебивай. А кредит выдается без участия наличных, путем записи на лицевой счет. То есть выдавая любой кредит — любой, я повторяю — банк одновременно увеличивает на эту же сумму объем текущих вкладов.

— Но ведь...

— Дослушай. Все расчеты между вкладчиками осуществляются в той же форме, записью транзакций по счетам...

— Ну да, в безналичном виде.

— Верное слово, в безналичном виде — и для этих безналичных расчетов наличные деньги-то не требуются вовсе! Если же взять в качестве достоверного факта то, что через такие безналичные расчеты внутри лишь нашего банка проходило больше половины всех германских платежей в розничной торговле, то изъятие из наличного обращения половины всех наличных денег произошло бы совершенно незаметно. Мы же изымали гораздо меньше, и в результате уже в банке накопились огромные суммы наличными, лежащими без движения, и у населения запасы в чулке, как ты любишь говорить, выросли в разы. Поскольку в финансовом мире считается аксиомой то, что население предпочитает такие "чулковые деньги" хранить в золоте, германские власти и решили, что золотишко осело — временно осело — у куркулей-бауэров. В то время как у них по домам вообще денег не хранилось, так как в нашем банке их хранить было выгоднее!

— И?

— Не прикидывайся, до меня только сейчас дошло, каким образом ты столь сильно врезал по германской экономике. По сути дела ты ведь выстроил свой собственный эмиссионный центр и накачал их экономику деньгами в объемах в разы больших, чем там было раньше. Но деньги были совершенно.... как ты называл, виртуальными? да, и теперь экономика их задыхается без денег — потому что реальные деньги в золоте ты вывез, а оставшихся бумажных для прежних объемов оптовой торговли просто недостаточно. Но именно бумажные деньги и обеспечивали стабильную розничную торговлю, их было ровно столько, сколько для такой стабильности и требовалось. И поэтому, если правительство проведет эмиссию бумажных денег, то оно получит страшную инфляцию. Гениально!

— Да уж... это я, конечно, ловко придумал. И как верно все заранее просчитал! Глянь, у меня вокруг головы нимб не сияет?

— Волков, меня только один вопрос сейчас интересует: ты все это придумал только чтобы заставить меня поверить в твою теорию денег или все же предвидел эту войну и готовил как средство проведения непрямых военных действий?

— Уважаемый господин Струмилло-Петрашкевич, меня тоже один вопрос интересует: если я создал свой, как вы говорите, эмиссионный центр и эмитировал, как вы утверждаете, денег больше чем было во всей немецкой экономике так, что этого никто не заметил, то что же такое деньги? Их кто угодно эмитировать может или только блондины с голубыми глазами?

— У тебя глаза карие... но вопросы ты задаешь очень правильные. Жалко даже, я-то думал, что ты с довольной рожей встанешь и скажешь: "вот же что такое деньги, а из-за того что ты, дурак, мне на слово не верил, пришлось в доказательство Германию развалить". Но не встанешь и не скажешь — а это означает что придется снова думать. Однако фактов интересных у нас прибавилось и думать будет легче!

— Или труднее. Посмотри последние отчеты Бариссона: по ним выходит, что ускорение оборота денег внутри компании снижает размеры этого самого оборота с контрагентами. По мне так вовсе фигня получается: чем больше товара продается, тем меньше его продается...

— Интересно, ты у Бариссона главного бухгалтера завербовал? ладно, не говори, мне на самом деле это не интересно ни капли — мне интересно, насколько эти отчеты соответствуют действительности.

— Полностью соответствуют. Так что попробуй разобраться, в чем разница у него и у нас — и почему так происходит. Тебе кто-нибудь нужен для анализа?

— Сам справлюсь... — Станистав внезапно помрачнел. — Саш, ты извини, но ходят слухи, что твоя компания венесуэльская в Германию поставляет продукты. Много, чуть ли не половину... Мне кажется, что есть вещи и поважнее денег.

— Понятно теперь, почему ты который день такой хмурый ходишь. Со слухами нужно бороться.

— Так это вранье?

— Слав, ответь мне на один вопрос. Что лучше — если в наших солдат стреляет злой и голодный немец или напротив них в окопе сидит немец сытый и довольный?

— Ты думаешь, что сытый немец будет хуже стрелять?

— Я думаю, что он вообще стрелять не будет. Потому что ему стрелять не из чего и нечем.

— Поясни...

— Немец сейчас покупает у Гомеса консервы всякие на миллион марок в день. Гомес консервы продает только за золото, которое мы у немцев выгребли, или за промышленную продукцию. Причем за строго определенную продукцию, а конкретно — за станки, сырье определенное. Причем станки эти он берет не в ящиках, их немцы сами должны поставить, запустить и рабочих венесуэльских работать на станках научить. Сейчас в Венесуэле и Уругвае только немецких инженеров больше четырех сотен этим занимается, а рабочие, как ты сам знаешь, у Гомеса неважные, тупые у него рабочие. Долго учатся...

— И что?

— Ты ведь военными моими заводами раньше не занимался...

— Сейчас занимаюсь.

— Тогда знаешь, что Рейнсдорф хоть наизнанку вывернется, а больше семи пушек в день сделать не сможет. Станков нет стволы пушечные выделывать!

— Станки можно и в Америке купить...

— Можно. Но если эти станки будут закуплены в Германии, то мы сможем пушек делать больше, а немцы — меньше.

— Но ведь станки-то идут в Венесуэлу...

— Идут. И позавчера банановоз привез из этой Венесуэлы полтораста готовых стволов для дюймовых пушек-автоматов. А где-то с февраля оттуда будет доставляться по пятьсот стволов в месяц. Что само по себе важно, но важнее то, что стволы эти будут идти к нам, а не в германскую армию.

— Ну ладно, немцам меньше достанется. А вот достанется ли больше нам? Ты же сам говоришь, что рабочие там тупые.

— Учатся тупые. А работают лучшие мастера с завода Рейнсдорфа. Но даже если бы они вообще только металл в стружку переводили бы, то все равно на прокорме немецкой армии мы забираем у немцев двадцать процентов их военного производства. И мне кажется, что солдат — вражеский солдат — накормленный гнилой картошкой, но с оружием, для нас хуже солдата, накормленного мясом, но без оружия. Ты фронтовые сводки-то читаешь?

Больше на эту тему со Славой у нас разговоров не было. Не сказать, что сводки с фронтов радовали, но при внимательном — и в нужном направлении подтолкнутом — анализе было заметно, что основная война шла с Австро-Венгрией. С Германией тоже воевали — но как-то потихоньку, без особого фанатизма. По крайней мере для меня — знакомого с реалиями "прошлой войны" — было очень хорошо заметно, что немцы "в этот раз" проявляют меньше энтузиазма. Но и простые люди могли обратить внимание, что сейчас ведущая роль на "восточном фронте" принадлежит двуединой империи...

Могли, но не обращали. Потому что война все же с немцами тоже шла, и на этой войне убивали людей. Но пока все же в широких народных массах, включая рабочих моих заводов, информация о моей "торговле с врагом" не звучала. Забавно: я, откровенно говоря, думал что мои враги-то уж не упустят возможности мне поднагадить — но данный вопрос вообще не поднимался. И к концу зимы удалось разобраться почему.

С начала нового, тысяча девятьсот тринадцатого, года мне очень плотно пришлось заняться тем, что впоследствии назовут "авиационной промышленностью". Вообще-то под словом "промышленность" я понимал что-то такое.... большое, во всяком случае — а пока самолеты (в России) делались чуть ли не на коленке в сарае. Они и во всем мире похожим образом делались, но ситуация менялась очень быстро. И первыми менять привычную для этого времени картину начали итальянцы.

В прошлом моего самого прошлого будущего (с ума можно сойти с этими "попаданиями"!) Италия воевала на стороне Антанты, если я не путаю. Как, впрочем, и Япония — а сейчас Италия (и Япония тоже) присоединились к союзу Германии, Австро-Венгрии и Османской империи. Для меня непонятным по поводу Италии были причины ее вхождения как раз в Антанту — наверное, тогда итальянцы очень долго думали и ждали, кто первым побеждать начнет. Или, может быть, к четырнадцатому году "международная обстановка" поменялась? Теперь же к двенадцатому году отношения между Италией и Францией достигли такой стадии, что первая объявила войну второй через день после начала войны французов с Германией. Объявила — и уже через неделю захватила Корсику. Потом начала воевать уже на континенте, довольно успешно дойдя почти до Марселя, но вот Корсика...

Французы, не имея возможности тут же высадить десант и отбить остров, все же смогли обеспечить некое подобие морской блокады Корсики, что сделало положение итальянских войск там довольно хреновым. Однако в мире был опыт успешного преодоления такой блокады — с помощью самолетов. То, что у Кореи этих самолетов было всего три, а у Японии с углем для кораблей были проблемы и поэтому корабли там появлялись не часто, осталось за кадром — тем более что итальянские авиаторы играли в рекламе корейских достижений далеко не последнюю роль. И итальянцы сначала припахали имеющихся "спортсменов", а затем...

У итальянцев в армии служил полковник по имени Джулио Дуэ. Я когда-то слышал о "доктрине Дуэ", которую он вроде как и разработал — не знаю, насколько она была именно доктриной, а суть ее для меня — да и для любого разумного человека (из моего будущего) — была очевидна: если противник не будет сбивать ваши самолеты, то его, противника, будет очень легко бомбить. Потому что зенитками всю стану не прикроешь. Ну а чтобы твои самолеты не сбивали уже самолеты вражеские, их — то есть вражеские самолеты — хорошо бы было помножить на ноль.

Простая концепция — но вот чтобы до этой простоты додуматься, когда самолеты с трудом могли пролететь пару километров, нужно иметь очень непростой ум. Ум у Джулио был, и он до этого додумался. Но так как самолеты пока что напоминали воздушных змеев с моторчиками и было не очень понятно, как в воздухе потенциального противника побеждать, следующая ступень на пути к вершине военно-воздушной мысли у него была простой: если вражеские самолеты сбивать, скажем, попросту их тараня, то для победы в воздухе нужно, чтобы у тебя самолетов было просто больше...

Ну гениальное же озарение! Однако такое "озарение" в голове штабиста, ответственного за "моторизацию" армии (Дуэ заведовал автомобильным обеспечением вооруженных сил) привело к тому, что на окраине Турина на автомобильном заводе, делавшим грузовики для армии, появился новый цех, где тем же способом, что и автомобили, начали строить самолеты. Под мудрым руководством молодого итальянского авиаконструктора Джованни Капрони.

Джованни тоже воспользовался "корейским опытом" — его самолет так же имел трубчатый каркас. Правда с бамбуком в Италии было неважно, и трубы итальянец взял стальные. Точно так же по "корейскому образцу" моторов он поставил два, но германских, разработки компании "Рейнметалл": Эрхардт по заказу уже немецкого флота сделал довольно неплохой восьмицилиндровик мощностью в сто десять сил с алюминиевым картером. Мотор действительно был очень легкий — его разрабатывали для маленьких торпедных катеров, так что итальянцы закупили на него лицензию и там же, в Турине начали выпускать. Таким образом все нужное для создания именно авиапромышленности в Италии оказалось собранным вообще в одном месте. И на прикрытие транспортов на Корсику полковник Дуэ смог отправить тридцать шесть готовых самолетов...

При полном отсутствии всякого присутствия корабельной ПВО бомбить французские корабли было очень просто. Настолько просто, что дней через десять после начала этих бомбардировок какой-то итальянский пилот сумел опустить десятикилограммовую бомбу прямо в трубу мощнейшему броненосцу "Дантон". Десять килограмм — очень немного, там и мелинита было от силы пару кило. Но когда эта пара килограммов взрывается в топке под котлом, наполняя кочегарку раскаленным паром и разбрасывая по угольным ямам пылающий уголек, это впечатление производит. И не только впечатление: "Дантон" через час затонул, потому что огонь добрался до пороховых погребов.

Капрони немедленно получил заказ на сто новых самолетов, Дуэ — звание генерала, а в других странах военные задумались — ненадолго. И началось массовое строительство авиазаводов.

Заводы были разные: от размещающихся в сенных сараях до занимающих по несколько вполне современных цехов. Главным для авиастроителей было получение заказа от армии — но так как никто на самом деле не понимал, чего этой армии на самом деле нужно, появлялись совершенно монструозные конструкции. Не избежала этого развлечения и Россия — правда здесь оно было недолгим. Представленный, наконец, армии "У-2" — причем предлагаемый всего по семь с половиной тысяч рублей — полностью закрыл вопрос с разведчиками и (к сожалению, временно) вообще с легкими самолетами: пока это творение Поликарпова в моей интерпретации по всем параметрам превосходило любые из ныне существующих машин, "проигрывая" разве что в цене: ближайший "конкурент" стоил вдвое дороже.

А вот насчет "монстров" картинка выглядела чуть более печально (для русской армии и вообще для страны): Игорь Иванович уже успел выстроить на Русско-Балтийском заводе свой "летающий трамвай" и даже успел показать его царю. А царь успел издать указ о создании "эскадры тяжелых аэропланов". Спасло ситуацию лишь то, что авиация в русской армии (как и в большинстве иностранных) была в ведении именно артиллерийского управления, и артиллеристы — по моему совету — выставили неприемлемое для Сикорского требование: сделать самолет не дороже семидесяти пяти тысяч рублей. То, что в техзадание вставили требование обеспечить бомбовую нагрузку не менее тонны, уже никого не интересовало: Сикорский строить самолеты отказался. И я его, в принципе, понимал: с каждого поставленного армии самолета ему нужно было выплатить "представителю заказчика" тысяч по двадцать пять, да и себя обижать не стоило...

Но внаглую игнорировать указ императора артиллеристы все же не хотели. Полковник Ульянин поставил передо мною вполне конкретную задачу, и мне пришлось "вспомнить молодость" и пообещать предоставить до лета бомбардировщик, перекрывающий нынешние требования к "тяжелому аэроплану". Перекрою — все же, можно сказать, почти сам два раза "изобретал" "Пчелку". А если ее сделать в варианте "Осы"... хотя, пожалуй, это все же будет "Шмель". Потому что по латыни-то шмель именуется "Бомбус Бомбини".

Авиазавод — нормальный завод — срочно начал строиться в Самаре. И вовсе не потому, что так когда-то был (будет) "Прогресс", а потому что по каким-то одному богу ведомым причинам Промышленная комиссия правительства там для завода место отвела. Заводов из-за войны начало строиться довольно много, поскольку началась эвакуация производств из Царства Польского и из Прибалтики, и у чиновников имелись какие-то свои резоны для такого решения. Но мне все их резоны представлялись так: заводы существующие переместить в цеха и другие подходящие здания тоже существующие, а вот все новое пусть строится в чистом поле. Какая-то логика в этом была...

Пока завод был еще лишь в проекте, самолеты делались на существующих предприятиях, но частями. Моторы собирались на автозаводе в Арзамасе, крылья делались в Векшинске — вообще в помещении склада стеклозавода. В чем тоже был резон — именно на стеклозаводе работал единственный на всю страну цех по выпуску стеклоткани, ну а смолу фенолформальдегидную возить недорого хоть на край света. Фюзеляжи "одевались" в стеклопластик там же, а вот алюминиевые их каркасы девушки из Васькиной бригады варили в аргоновой камере Сталинградского тракторного завода. Таким незатейливым образом получалось отправить армии по три самолета в неделю — немного, но хоть столько. Пока.

А еще один завод начал строиться в Москве, причем завод вовсе даже не самолетный. Не забыл я про Юрьева, который был Борис Николаевич и учащийся Технилища. Того самого, что изобрел автомат перекоса и год назад показал на авиавыставке действующую модель вертолета. Разговор со студентом был довольно напряженный, и в ходе него мне пришлось вспоминать все, что я раньше знал о вертолетах. А знал я чуть больше чем дофига: ну, во-первых я эти вертолеты видел по телевизору, а во-вторых, знал что одни делало КБ Камова, а другие — наоборот КБ Миля. И даже читал в интернете разные споры о том, чья конструкция лучше...

Борис Николаевич довольно быстро вдохновился идеей все же построить "настоящий" вертолет — правда, в его представлении "настоящий" все равно должен быть похож на летающую этажерку, только без крыльев. И с мотором сил так в сто, а то и сто двадцать! Пришлось его долго "перевдохновлять", и от меня уже главный инженер Московского вертолетного завода ушел в глубокой задумчивости и с наброском странного гибрида Ми-2 и Ка-26: две "звезды" по триста сил я "подвесил" в гондолах по бокам фюзеляжа, а хвостовая балка с пропеллером была мной взята от вертолета Миля. Надеюсь, хоть что-то из этого получится, парень-то этот Юрьев сообразительный.

А вот я, как выяснилось, не очень. Поэтому, когда в моем кабинете в Царицыне появился "лучший друг Фиделя Кастро", всего лишь поприветствовал его:

— Буэнос диас, Эрнесто, что, надоело тебе мотаться между Кубой и Швейцарией?

Светлан молча поставил передо мной бутылку шампанского. Бутылка как бутылка...

— По какому случаю праздник? Большевики решили брать власть в России?

— Я эту бутылку купил в Петербурге.

— То есть ты не через Францию сюда добирался...

— Вас ничего в этой бутылке не настораживает?

— Бутылка как бутылка, а что-то должно?

— Это Миллезим, тысяча девятьсот восьмого года.

— Удачный год?

— Александр Владимирович, господин Гомес послал меня чтобы сообщить: немцы за поставки на весь текущий месяц заплатили золотом.

— То есть со станками для пулеметного завода мы пролетаем?

— Русским золотом, двадцать миллионов рублей.

— А это уже интересно... но при чем тут бутылка?

— Миллезим выдерживается минимум три года. А Шампань сейчас почти вся под немцами...

— Понятно... Думаешь, немцы продали нашим купцам шампанского на двадцать миллионов?

— Не только шампанского. В Петербурге, да и в Москве — другие города посетить времени не было — сейчас французских вин очень много, и цена недорогая. На другое я внимания не обратил, и даже это я увидел в ресторанах на вокзалах...

— Ну что же, спасибо Хуану, и тебе спасибо: по крайней мере ты не только новость принес, но и ниточку для расследования зацепил. А какие планы на дальнейшее? Обратно на Кубу или снова в Швейцарию?

— Это второй вопрос, с которым я приехал. Почти вся швейцарская община большевиков с началом войны переместилась в Стокгольм. Может, мне теперь туда внимание переместить?

— Ленин тоже в Стокгольме?

— Кто?

— Ульянов.

— Нет, он остался. Но теперь Эрнесто Гевара ему стал неинтересен: я-то денег давал довольно немного, а теперь у него откуда-то их стало более чем достаточно. И мне кажется, я даже знаю откуда... — Светлан с намеком посмотрел на бутылку.

— Хорошо, и возьми помощников: если там ворочают миллионами, один ты просто не справишься. Постарайся что-то разузнать хотя бы до марта... Понятно: скупка краденого всегда была делом очень выгодным. А если у Германии образовалось двадцать миллионов золотых рублей, то шустрила тут явно не голь перекатная. Да и пропустить через таможню в Финляндии несколько эшелонов без мощного прикрытия сверху малореально. Интересно, а Линоров в курсе?