Уроки ирокезского 17

Людвиг Бах, несмотря на свое известное всем соседям родство с великим музыкантом (иначе откуда бы этот простой трудяга из Лейпцига так хорошо умел играть на рояле), заведение держал простое, совсем не музыкальное. Впрочем, назвать его переплетную мастерскую "простой" тоже было бы неверно: в ней переплетали не столько книги, сколько письма, деловые бумаги — и делали это настолько хорошо, что даже обладатели оных зачастую не могли поверить, что их бумаги удалось столь хорошо и удобно сброшюровать.

Понятно, что работа у Людвига Баха была востребована — что гарантировало ему приличный достаток. Но она была скучной и монотонной — как, впрочем, и вся его жизнь в Берлине. В молодости-то он, согласно официальной биографии, и механиком на пароходе успел послужить, и чуть не помер от холеры в Санкт-Петербурге — где капитан его фактически бросил в русском холерном бараке...

Ну а сейчас время приключений для господина Баха закончилось, и размеренное, но обеспеченное — хотя и в самом деле скучноватое — существование его вызывало легкую зависть соседей. В самом деле, что может быть лучше традиционных сосисок с капустой и кружкой пива на ужин (причем каждый день!), получасовой игры на рояле перед сном, и редких — не чаще трех-четырех раз в год — поездок в Варшаву, где он закупал какие-то особенные сорта кожи для своей мастерской. Ну а то, что будучи холостяком, он в договора со служанками, которых менял каждые два-три года, включал "особый" пункт, осуждения у соседей тоже не вызывало: если у человека имеется достаточно денег, то почему бы и нет?

И соседи были убеждены, что запах капусты с сосисками и тихая музыка по вечерам будет сопровождать их еще долгие годы — но совершенно неожиданно господин Бах ожидания их обманул. Он вдруг продал (в рассрочку, конечно) мастерскую своему же старшему приказчику и уехал. По словам того самого приказчика — за границу, в Америку...

Принять больше сотни тысяч голодных детишек — это вовсе не накормить кучу голодных ртов. То есть накормить — это тоже входило в список забот, однако эта позиция стояла где-то ближе к концу списка. Даже "профильтровать" больных и по возможности их вылечить было далеко не первым пунктом в перечне работ. Просто потому, что крестьяне отправляли ко мне детей "сирыми и убогими", в проще говоря — в чем мои "агитаторы" их застали.

Поэтому в самом начале списка стояла позиция "обуть и одеть" — а обуть и одеть сотню тысяч разнокалиберных мальчишек и девчонок довольно непросто. Да для этого только одних пуговиц нужно пару миллионов! Причем пара миллионов — это только на штаны, рубашки — а на улице-то зима. А это — в условиях все же весьма ограниченного бюджета — как минимум ватные штаны и куртки.

Ладно, сукно для верхней зимней одежды получилось довольно недорого купить во Франции и в США, из Америки же привезли и ткани для пошива "летней" одежки. Зимнюю одежду шили с ватином, машину для изготовления которого придумал Павел Николаевич Лазарев. И он же выдумал, как лавсановое волокно делать с несколькими воздушными канальцами внутри — то есть придумал, как делать для изготовления такого волокна очень непростые фильеры (причем даже не круглые, а почти квадратные: крест с несмыкающимися "перекладинами" на концах лучей). Очень вовремя придумал: Суворова как раз запустила новую установку по выработке ПЭТ мощностью в четыре тонны ежесуточно и новое (и теплое) волокно сразу пошло на изготовление "искусственного меха". Правда, я поначалу хотел его делать на манер махрового полотенца, но оказалось, что специально обученные люди "все давно уже придумали", о чем мне сообщил (в весьма образных выражениях) мой "главный по ткачеству" Семен Васяткин. Инженером он формально не был (выгнали его за пьянство из института со второго курса), но хитрая "терапия" его от недуга излечила — и ткацкое производство под его руководством у меня процветало. Правда было-то его... два "миткалевых" станка, на которых ткали ткань для зонтов, потом появилось шесть станков по выделке "ткани фроте" (так пока именовалась махровое полотно), ну а теперь были закуплены четыре "плюшевых" машины. И выделка "меха" теперь пошла на этих (причем существенно доработанных Васяткиным) станках. Конечно, потратился я на немножко лишние и довольно недешевые станки, зато у народа появились махровые полотенца в изобилии.

Появились наконец в достатке и "свои" простыни с наволочками: все же я дождался изготовления шести десятков ткацких станков на заводе Толчевского в Шуе. Станки, по словам Васяткина, были отвратительными, на них можно было делать только миткаль шириной в аршин, да и ломались они довольно часто. Но с другой стороны, хоть и делались они по лицензии британца Пратта, строили их русские люди (то есть выкинув "все лишнее", а "нелишнее" отливая из чугуна), так что и починить их нетрудно было с помощью кувалды, и работать на них легко могли неграмотные крестьяне, так что — хотя каждый станок ткал всего сантиметр-полтора миткаля в минуту — на постельное белье в принципе хватало. Правда, все остальные (чесальные, прядильные и еще какие-то) машины пришлось везти из-за океана — ну не делались они в России вообще — однако "базовые потребности" "фонда" получалось обеспечивать своими силами. Ну а хлопок мне закупал Игнат Синицын на своей "фактории" в Уругвае, очень недорого — так что эти "потребности" обходились мне в треть "рыночной цены", что весьма меня радовало.

Но больше всего меня порадовало появление застежек-молний. То есть они у меня и раньше были: на штанах, на рюкзачке моем многострадальном. Но были они как-то "абстрактно" — и вдруг появились уже "конкретно".

То есть не совсем "вдруг": сначала в городок приехала забавная семейка. Семейка закоренелых медиков: муж отучился в Милане на фармацевта, в его супруга закончила медицинский факультет Льежского университета. Правда врачами оба не пробыли ни дня: встретившись в Неаполе, куда поехали отдохнуть после окончания учебы, они уже через три недели обвенчались, а после затянувшегося на три года медового месяца, проведенного в Италии, нашли более интересное времяпрепровождение: супругам на глаза попался "новейший" шприц француза Фурнье и они решили хрупкое изделие улучшить. Так Василий Иванович занялся "точной механикой", а Алиса Петровна — "экспериментальной химией": нужно было придумать материалы, чтобы изобретенный ими стеклянный шприц с металлическими оконечностями не лопался и не разваливался при кипячении, а каучуковый уплотнитель металлического же поршня не реагировал с лекарствами.

Собственно, с этим своим изобретением (еще не доведенным до рабочего состояния) они ко мне и приехали по совету кого-то из врачей "карантинной" бригады — и не напрасно: денег на разработку хорошего мединструмента я жалеть не стал. Да и немного им и надо-то было...

Шприц доработать у них вышло. И даже наладить их довольно массовое производство — тоже. Ну а я, собираясь заехать в туберкулезный санаторий в Крыму по текущим делам, захватил несколько шприцов и положил их в отремонтированный рюкзачок. На глазах Василия Ивановича положил...

Затем пришлось, конечно, рассказать ему что такое "молния" и как она работает. И какие они бывают: ведь интересно же человеку! А спустя полгода я узнал, что Алиса Петровна наладила выпуск капрона в приличных объемах (я сказал, что "тракторная" молния вроде из него делается), а Василий Иванович выдумал машину, которая зубцы отливает прямо на тесьму. Причем формы для машины делала Оля Миронова ("по моей просьбе" якобы), саму машинку доводил до рабочего состояния Иконников (опять же "по моей просьбе"), а еще два инженера придумали технологию изготовления замков (и, понятное дело, я им это и "поручил"). Да и выпуск самого капрона Ольга Александровна обеспечила исключительно "по моей настойчивой просьбе"...

Ладно, я лишь повосхищался способностью Алисы Петровны врать людям в глаза с самым честным видом: ведь "не корысти ради" она так развлекалась, а метр молнии в минуту существенно помог побыстрее приодеть толпу детишек. Да и капрон (который теперь делался по паре тонн в сутки) лишним не будет. А эту семейку нужно будет еще на что-нибудь полезное натравить...

Да, странная семейка: невысокий, толстый и уже лысоватый Василий Иванович, постоянно ходивший в "модных" темных очках из-за каких-то проблем с глазами и стройная, на полголовы выше мужа ярко-рыжая Алиса Петровна Буратины (ударение, как я точно знал, было на вторую гласную, но мне было очень трудно произнести их фамилию правильно) уже сделали достаточно, чтобы я их содержал в достатке до конца жизни — но ведь они сами не успокоятся. Найду чем их занять — но и у самого меня забот хватало. И постоянно появлялись новые...

Геолог из меня получился даже куда как лучше чем, скажем, персидская княжна: в отличие от такой княжны я знал довольно много "геологических слов". В числе прочих знал и термин "соляной купол", и даже, думаю, представлял, что этим термином называют. Поэтому еще год назад я решил попробовать пробурить скважину газовую как раз через такой купол — поближе в Эльтону. Ну, пробурил... правда неглубоко, но мне хватило. Потому что на глубине всего-то в две с половиной сотни метров бурильщики наткнулись на довольно мощный пласт не простой соли, а совершенно калийной. Пласт сильвинита был не очень толстый, всего-то с метр — но пяток новых дырок в земле показал, что при приближении к соленому озеру калийной соли становится все больше и больше — поэтому перед поездкой на Дальний Восток пришлось у Газенкампфа выпрашивать "еще землички" — и Михаил Александрович не отказал. Он уже знал, сколько "детишек" у меня на прокорме сидит, и решил, что землю я "под новые поля" прошу. Для полей она тоже, конечно, сойдет — если ничего получше не получится урвать, но насчет урожаев... солончак — он урожаем побаловать не грозит совсем.

Однако если из-под этого солончака накопать удобрений — картина резко меняется. Уже стала меняться: шахты — сразу две — уже вырыли и сильвинит потихоньку копать начали. То есть не то чтобы совсем потихоньку, Илья даже срочно построил несколько "подземных электровозов" чтобы добытое к стволу подтаскивать, но рыли все же без особого фанатизма, чтобы только на "свои" поля хватало. Которых, впрочем, стало довольно много.

Свекла та же кормовая, которой "за детишек" расплачивались — она, оказывается, калий из почвы под ноль выносит, и если поля срочно не удобрить, то там почти ничего уже расти не будет. Так что было что удобрять, и было чем — благодаря "доброте" Газенкампфа. И разочаровывать его мне не хотелось — а он, чтобы "не разочароваться", уже захотел железную дорогу. Электрифицированную...

Откровенно говоря, я все равно собирался устроить "железку" до Капустина Яра — но ведь обычную, к тому же узкоколейку. Хотя разница-то на первый взгляд и невелика: узкоколейка на километр потребляет рельсов аж на тысячу девятьсот, а "нормальная" дорога — на три тысячи двести рублей. Разница — меньше трехсот тысяч — это если до Капъяра считать, а "третья механическая" фабрика в месяц выпускает почти десять тысяч "Спутников" — ей одной работы-то на три месяца. Прочее все — подкладки под рельсы, анкеры, клеммы — стоят-то одинаково, ну — почти одинаково, много не сэкономишь. Вот только "нормальной" дороге требуется и насыпь "нормальная", и мосты всякие, еще много разного кой-чего...

Все равно строить придется — тем более Газенкампф землю для строительства дороги выделил и вовсе бесплатно. С одной стороны, гривенник за десятину пустыни — это вообще не деньги, но с другой-то чтобы эти "не деньги" заплатить, нужно столько бюрократических рогаток преодолеть — никаких денег не хватит. Главное же — граф Воронцов-Дашков умудрился в контракт на строительство трамвая в столице "незаметно вставить" и пункт о снятии пошлин на рельсы, повышавшие их цены аж в полтора раза. Впрочем, они все равно оказывались вдвое дешевле "отечественных"...

Вечерами я подробно обсуждал с родными всякие "технико-экономические проблемы" — собственно, именно поэтому дочь наша так хорошо ориентировалась в вопросах трамваестроительства, что в разговоре с царем цены на рельсы, столбы и даже провода на память называла с точностью до копеек — что, собственно, и склонило Императора договор подписывать с ней. И когда разговор зашел о "пожелании губернатора", она не удержавшись, попросила меня "развеять недоумение":

— Саш, ты мне вот чего скажи, а то я просто понять не могу... Вот эти пошлины на рельсы, на сталь вообще — они же выше, чем цены на готовый продукт в России. Поэтому, выходит, что хозяин завода тут может цену ставить еще выше — и доход у него уже становится больше, чем те пошлины...

— В общем — да. Эту систему Александр I ввел, чтобы свое производство стимулировать...

— Ага — своё. У заводов-то всех металлических хозяева — англичане, французы, бельгийцы. И выходит, что денег они выручают с заводов в России больше, чем если бы они готовый товар из своих стран возили, а это-то мне и непонятно. Зачем?

— Дочь наша, меня очень радует что ты уже сумела разглядеть то, что не могут чиновники российские увидеть. Правда у них глаза закрываются приятными кругляшами из металла желтого цвета...

— А тогда давай мы свой завод по выпуску рельсов выстроим. Мы же у себя самих покупать-то их не будем — и выйдут они даже дешевле американских. Я вот тут посчитала... ты не смейся, я и с Сергеем Игнатьевичем расчет проверяла, и выходит что рельс у нас выйдет по двадцати двум рублям за тонну.

— Выйдет, в этом я не сомневаюсь. Вот только никто нам не продаст рельсопрокатные машины. А сами делать мы их еще не умеем. Но даже если продадут — где мы сталь для них возьмем?

— Купить...

— Самое дешевое — покупать у того же Карнеги. Вот только рельсов он делает много, а слябов мало, и просто сталь стоит у него на четыре доллара дороже — а пошлина-то одинаковая.

— А я считала если самим сталь варить!

— Мы построим свои стальные заводы, но не сразу. У нас сейчас денег нет свободных. В Петербурге трамвай недешево все же обойдется, а тут еще на строительство только насыпи для дороги в копеечку влетит. Может, все же сначала узкоколейку строить?

— А если я тебе насыпь за так выстрою?

— Успеха тебе в этом начинании! Где карта дороги лежит, показать или сама найдешь?

— Я знаю...

Обидно же: я знаю, где лежит руда, знаю, где уголь копать. Знаю, кто может выстроить сталеплавильный завод — но пока ничего сделать не могу. Хотя нет, все же могу...

Иллариона Ивановича обманывать не хочется, а именно ему царь поручил проверять, что я беспошлинно ввожу рельсы только для строительства трамвайных путей. В столицах — и в Петербурге, и в Москве. Конечно, ввести "с запасом" рельсы и арматурную проволоку (так же входящую в "беспошлинный список для обустройства трамваев") можно — но экономия получится копеечная, а моральный ущерб... граф дураком не был и считать умел. Но если послушаться мудрую дочь нашу...

Сейчас "ЮС Стил" возглавлял уже Генри Роджерс, а у него были весьма своеобразные взгляды на "международную конкуренцию". Рельсы у него купить — никаких проблем, а вот рельсопрокатный стан... Однако сейчас он как раз занят уничтожением "внутренних конкурентов", и этим было бы неплохо воспользоваться. Если мне не изменяет склероз, "Бетлехем Стил" собирается переделывать (если уже не переделала) рельсопрокатный стан, запущенный всего три года назад. На заводе они вместо рельсов будут первыми в мире катать широкопрофильный сортовой прокат, а вся рельсовая оснастка уйдет в металлолом: желающих купить ее не нашлось. В "прежних попаданиях" не нашлось — но если учесть, что эта "оснастка" составляет почти сорок процентов стана по весу и почти восемьдесят по цене, то имеет смысл с этими ребятами серьезно поговорить. Станы-то они себе сами строили...

Конечно, чтобы катать сталь, нужно ее сначала иметь, а для этого нужна руда, уголь, всякие домны и мартены — или хотя бы конвертеры. Конвертеры я, допустим, куплю в Германии — и даже знаю как. А домны и мартены все рано скоро строиться начнут. Да, далеко, очень далеко — но ведь в России — а взимать пошлины за российский продукт таможня не сможет даже если это продукт придет морем. Так что год, судя по всему, предстоит очень нескучный...

Да и начался он тоже нескучно. Урожай прошлого года оказался неплохой, а точнее, великолепный — на зависть всем окрестным крестьянам. В целом по "поместью" собрали даже чуть больше, чем по семнадцать центнеров с гектара — восемьдесят пять тысяч тонн пшеницы упали в два выстроенных элеватора, да еще три с небольшим тысячи собрали подсолнечника. Опять же морковка уродилась, лук — так что народу в городках голодать не придется. И тем более не придется, что в прошлом ноябре заработала рыбоперерабатывающая фабрика в Новороссийске.

Больше всего меня порадовало в прошлом году то, что Рудаков вместе со Стасовым "довели" мой проект морского судна по идеала, причем не с точки зрения "мореходных свойств" каких-нибудь, а с точки зрения производства. В Царицыне они практически изготавливали "сборочные комплекты", из которых готовое судно собиралось бригадой рабочих за пару недель. Это если считать и грунтовку, покраску — то есть через две недели судно просто спускалось на воду. Сорокатонный примерно морской кораблик, приспособленный для ловли рыбы.

Очень хорошо приспособленный: кроме "ходовой" турбины — самой массовой турбины Гаврилова на шестьсот восемьдесят киловатт с приделанным редуктором — на нем была еще и электростанция на "маленькой", двухсоткиловаттной турбинке. Электричество с которой крутило подъемники неводов, тралов, прочего нужного кой-чего. Например, морозильной машины на сорок пять киловатт — и рыба в трюме не портилась. Машины эти просто закупались в Германии, причем беспошлинно: все же пошлин именно на оборудование для судов не было, а холодильники поступали именно как "судовые машины", и сразу же — в Новороссийске — на кораблики и монтировались. Ну а поскольку суденышки собирались на пяти стапелях сразу, то их в море уже ходило "достаточно" и мороженой рыбы рыбоперерабатывающей фабрике хватало с избытком.

Поэтому хамсу большей частью так в виде "ледяных брусков" в обычных вагонах и везли, вагона по четыре ежесуточно. Но были и другие рыбы — и вот ими-то фабрика и занималась. То есть делала консервы: бычков в томате, например. Или — катранов в собственном соку.

Специфика фабрики заключалась в используемой там таре: вместо консервных банок (стеклянных или жестяных) рыбу пихали в конические "ведра" из нержавеющей стали, которую варили у меня же на заводе. С крышками "из того же материала", с каучуковыми гермопрокладками и пружинными замками — примерно той же конструкции, как стеклянные "наборы для консервирования", которые активно использовала моя бабушка на даче. Стальные ведра имели то преимущество перед жестяными банками, что были "многоразовыми", а перед стеклянными — что они не бились. А конические — так их пустые было легче перевозить...

Так что ежесуточно в "поместье" на почти двести тысяч человек населения поступало тонн сорок-пятьдесят рыбки, да и другие "городки" обделенными не оставались. Честно говоря, я от жареной хамсы — чуть ли не ежедневного "второго" в столовых заводов и школ — давно в ужасе убежал бы. Но это я зажрался, а все остальные ели с удовольствием и добавки просили. Не отвыкли еще от голода-то...

А яйца, кур, молоко — тоже входившее в рационы, хотя — кроме молока — не ежедневные, вообще воспринимали как "дары небес". Сытно было в городках. А в других местах "нашей необъятной Родины"...

Идею "кормить всех" я уже пережевал, причем неоднократно. И выяснил, что глупая она, идея-то. Не потому что "пусть мрут", а потому что подход неверный. Да, я уже три раза имел возможность посчитать: в голодные годы народу помирало миллионов пять. Или пять с половиной, или даже шесть — но ведь и в годы "сытые" помирало от четырех с половиной до шести, и половину умерших составляли дети, а треть — вообще младенцы. И те, кого я "просто спасал" в голод — они благополучно помирали в следующие пару лет, ведь дома-то у "спасенных" лучше не становилось, а невеликие запасы жратвы приходилось делить на большее число едоков... Опять же, антисанитария жуткая — и если людей становилось больше, то и масштабы эпидемий всяких росли. Деньги выкинуть — недолго. И даже потом гордиться собственным "благородством" — но смысла в этом не было ни малейшего. Как любил говорить Александр Александрович Ястребцев, симптомы лечить смысла нет если болезнь неизвестна. Мне "болезнь" была уже известна — просто пока "лекарство" не готово. Дорогое, кстати, лекарство...

Так что моей заботой было прокормить "своих" — причем постоянно растущее число этих "своих": и количество "городков" у меня потихоньку росло, и "старички" старались своих меньших братьев-сестер "к себе" перевезти. Так что мне бы этих "своих" прокормить, "чужие" пока пусть сами о себе позаботятся... Впрочем, и "своим" о себе заботиться приходилось изрядно: землебитные трехэтажки детишки потихоньку заменяли на нормальные уже четырехэтажные кирпичные дома (главным образом таская кирпичи каменщикам — но ведь эта работа при отсутствии подъемных кранов составляла все же большую часть трудозатрат), трехэтажные же нары потихоньку "превращались" в двухэтажные (для малышни) и даже в обычные деревянные кровати, которые мальчишки делали в учебных мастерских, прочие "элементы роскошной жизни" заполняли городки. И эти детишки твердо знали, что все, что они делают — они делают исключительно для себя, обеспечивая общий — а, стало быть, и собственный "достаток".

И тут очень помогало, что все мои "городки" были изначально окружены заборами, вдоль которых неспешно гуляла охрана — с винтовками. А в прочих "поместьях" — где небольшие "колхозы" выращивали для заводчан хлеб насущный — население состояло из молодежи, успевшей пройти курсы "гражданской обороны" и, вдобавок, познавших (с помощью Марии Петровны) неудобства, проистекающие при невыполнении распоряжений начальства. Приказано "кусошников не пущать" — не пускают, благо винтовок (да и патронов к ним) у меня было уже в достатке...

В достатке стало уже много чего. Даже автомобилей — хотя большую часть из них "автомобилями" можно было назвать лишь сравнивая их с "зарубежными аналогами". Деревянная рама, деревянная кабина, деревянный кузов на полтонны груза... зато их было много. Просто потому, что делали их в основном школьники, и делали их с радостью — для себя же!

Я для "школьных мастерских" такую машинку придумал. Взял в качестве "прототипа" популярные в моем детстве уличные "пылесосы" и "изобрел" машинку шириной в метр и длиной в два с половиной. С мотором, работающем на лигроине, мощностью аж в пять лошадок. Почти литровый мотор — но и компрессия небольшая, и обороты — зато трехступенчатая коробка передач делалась теперь из капроновых (вместо изначальных текстолитовых) литых шестеренок на стальной центральной шайбе и даже детям изготовить ее было несложно. Литье для моторов делалось, конечно, на металлическом заводе — но все остальное (кроме шин, конечно) дети делали сами. Даже свечи! И делали они иногда по пять машин за день, а потом сами же на них и учились ездить. На такой и детям не страшно, она быстрее километров тридцати могла разогнаться разве что на шоссе и под горку — но по городкам на них разводились продукты, разные другие товары — да и на заводах нашлось им применение. Машинку назвали "Муравей" — а обновленную версию, шириной уже в метр-двадцать и с двумя сиденьями в кабине — "Муравей-2". У этой уже и окна отрывались — но по мне это все равно была "тележка с моторчиком".

Но вовсе не автомобилями в основном прирастала моя "промышленная мощь". Гаврилов — передав производство "базовых турбин" в Симбирск — уже приступил к выпуску турбин на шесть мегаватт, да и Африканыч с генераторами не подкачал, так что на электростанции рядом с первым городком уже заработали две новых машины. Что было очень хорошо — но ведь они жрали угля по сорок пять тонн в сутки. А эти "энергетики" обещали выпускать — правда, к следующему году — по два турбогенератора в месяц — и это при том, что собственного угля мне на все уже немного не хватало. Закупить недостающее пока было просто, да и не очень дорого — но это пока. А деньги и так утекали как вода сквозь песок: заводам нужен металл, покупаемый главным образом в Америке, Камилле нужен импортный жир, а мне...

Где-то далеко имелся источник денежек, но сами по себе деньги особой пользы не приносят — их требуется "грамотно вложить". И "внезапно" оказывается, что для такого "вложения" нужно буквально кругосветное путешествие себе устроить...

Камилла, уточнив время, необходимое для выполнения всех намеченных дел, смело умножила его на два и сообщила, что не поедет: "не успеет вернуться домой до родов". Вдобавок зима, в Атлантике периодически штормит... и сколь не жалко было мне с ней расставаться (хоть и на время), пришлось ехать одному.

На самом деле не совсем одному, жена настояла, чтобы я "забрал свой гарем" тоже. А "гаремом" она называла моих "литературных секретарей": Дину, Маршу, еще двух стенографисток и трех девочек-машинисток. Просто потому, что в их обществе я все еще проводил примерно по часу в день, причем ежедневно, невзирая на выходные. А что поделать? Денежки-то нужны, а отдавать за денежки зарубежцам что-то материальное, или просто технологическое ужасно жалко было. А книжки — они же всего лишь слова.

Хотя, если быть уж до конца откровенным, Камилла никогда не говорила "твой гарем", секретариат у нее назывался "гаремом Юлия Цезаря" — просто потому, что только про Цезаря все знают, что он мог заниматься несколькими делами одновременно. Честно говоря, сравнение меня с Юлием было все же некорректным: он-то именно одновременно дела делал, а я строго по очереди, причем даже дело было одно, но как бы выполняемое разными персонами. То есть "писателем-сказочником Александром Волковым", естественно. Еще "автором детективных романов Арчи Гудвином" — под этим псевдонимом издавались мои воспоминания о романах Рекса Стаута. Неважные воспоминания, в смысле весьма приблизительные, и к тому же приходилось их сильно адаптировать под реальности конца девятнадцатого века — но народу нравилось.

Еще народу нравилась другие мои личины. Их было несколько, каждая "творила в своем стиле" — не сказать, что гениально, но я старался как мог. Конечно, одного старанья маловато будет, однако книжки продавались, денежки капали, и все были довольны. Народ был еще неискушенный, хорошей литературой неизбалованный...

А каждая новая книжка давала мне, между прочим, по пятьдесят тысяч чистого и совершенно "легального" дохода, причем в заокеанской валюте. И эти суммы у меня вызывали лишь восхищение — не моими талантами, а личной скромностью, ведь когда сам (как издатель) устанавливаешь себе гонорары (как писателю), то можно было бы и пощедрее быть. Можно было бы — но нельзя, "партнеры" могут неправильно понять. Не то, чтобы мне было небезразлично их материальное благополучие, но оно формировало уже мою репутацию. Которая была мне очень важна — ведь она позволяла "советовать" им, куда действительно стоит вкладывать деньги. То есть деньги-то формально принадлежали им, но их большей частью "вкладывал в дело" опять я — и в результате мне денег на предмет "вложить с выгодой" приносило все больше народу.

Так что для оправдания больших личных доходов приходилось писать книжки, много книжек. Теперь уже минимум пятьдесят штук в год — и "гарем" мой свои весьма немаленькие зарплаты отрабатывал полностью. Впрочем, не только "гарем"...

Когда вот уже в четвертый раз "смотришь одно и то же кино", начинаешь замечать совсем уже малозначащие на первый взгляд детали. Например, вдруг выясняется, что в России инженерная школа — в отдельных областях — давно уже впереди планеты всей, да и промышленность — местами — тоже обгоняет "западные образцы". Жалко только, что мест и областей таких ну очень уж мало — но они есть. Например, в столичном городе Москве при наступлении нового века в жилых домах действовало больше тысячи двухсот пассажирских лифтов. Не очень большое число, откровенно говоря — но и оно превосходило число лифтов, работающих во всей зарубежной Европе. Превосходило оно и число лифтов, работающих в любом городе США. Самым же интересным было то, что практически все эти московские лифты были отечественного производства, и были они гидравлические. С питанием от городского водопровода...

Вот в части гидравлических машин Россия точно была впереди планеты всей — и я постарался этим преимуществом воспользоваться. Поэтому второй визит в моем кругосветном путешествии состоялся в славный город Льеж (если первым считать суточную остановку в Берлине в ожидании нужного поезда), где — жалуясь на криворуких русских рабочих, не обеспечивающих выработку потребного числа железных палок — заказал еще один "палкопрокатный стан". Посмеивающиеся бельгийцы заказ приняли, пообещали все оборудование поставить уже летом... стан этот, по отзывам моих русских инженеров, был "слегка кастрированным" трубопрокатным, и процессу кастрации была подвергнута как раз гидравлическая машина, пробивающая отверстие в трубной заготовке. Машину такую они и сами могли сделать, причем лучше любой бельгийской. Даже уже делают, но палки-то железные тоже нужны!

Из Льежа на поезде мы перебрались в Гамбург, откуда на шикарном лайнере "Кайзер Вильгельм дер Гроссе" отправились через океан в Америку. В Нью-Йорк, хотя вообще-то мне нужно было заехать в Балтимор, а потом я собирался отправиться в Вифлеем, чтобы договориться о покупке рельсопрокатного завода. Но оказалось, что можно и не ехать.

В порту Нью-Йорка нас встретил лично крупнейший книготорговец страны мистер Демиан Бариссон, и Балтимор отпал за ненадобностью:

— Рад вас встретить, мистер Волков — заявил Чёрт при встрече, происходившей в окружении толпы репортеров. — Я надеюсь, ваше присутствие на крупнейшей книжной ярмарке натолкнет вас на сюжеты новых книг, которых с таким нетерпением ждут наши читатели. И я был бы весьма признателен, если бы вы смогли уделить мне немного внимания с тем, чтобы уже в ближайшем выпуске "Книжного обозрения" они узнали бы, чем вы порадуете их в ближайшее время...

— Борис Титыч, и для чего нужно было устраивать это шоу? — поинтересовался я, когда мы уже оказались наедине в номере "Астории", в котором как раз ярмарка и проходила.

— Мистер Волков, хотя я и понимай мало-мало русски язык, мне удобнее будет говорить на родном американском — с грустью во взгляде ответил Чёрт Бариссон и радостно показал мне язык. — Александр Владимирович, о вашем отбытии из Гамбурга местные газеты сообщили уже неделю назад, и у меня просто не было иного выхода. Вы же наверняка по делам через Атлантику переехали, так что если бы я вас не спрятал и не... как вы любите говорить, не залегендировал, то вряд ли бы вас репортеры в покое оставили бы. А так известный писатель прибыл на книжную ярмарку, ответил на вопросы — правильные вопросы правильных репортеров, то есть моих — и поехал отдохнуть от городской суеты. Вы ведь всяко ко мне в Балтимор собирались, так что пару дней вместо сего проведете в Нью-Йорке, и дальше займетесь своими делами без опозданий.

— Это вы, наверное, хорошо придумали. А что за книжная ярмарка? Я что-то не припомню, чтобы тут они были... — это я, конечно, слегка погорячился, но Борис Титыч понял все "правильно".

— Нет, в Нью-Йорке ярмарки и раньше бывали, но летом, а я как раз подумал, что если "Книжное обозрение" устроит до Рождества свою, да с приглашением самых известных писателей, то потом будет легче прятать быстрый рост потока наличности. Мы же уже в феврале открываем сразу тысячу с лишним сетевых магазинов...

— Сколько?!

— Если точно, то первого открываем тысячу сто одиннадцать. Честно говоря, мы хотели тысячу разом открыть, сугубо для красоты цифры, но у "Янки Фармз" вышел небольшой перебор, и мистер Истман, то есть Истомин, у себя срочно поставил еще девяносто сарайчиков. Ему-то с его магазинчиками "Севен-Иллевен" это просто, за неделю три мужика домик строят... А у вас есть чем порадовать читателей?

— Пока нет, что-то идеи у меня закончились. Захватил с собой весь секретариат, думал на корабле делом займусь... Вымучил один том, да и то Марша предложила сразу его перевести на русский, причем пообещала, что сама это сделает. Она бы сделала, потому что еще больше испортить книгу ни у кого не вышло бы — так что скоро новых книжек не ждите. Но я погляжу, вы неплохо расшириться успели. Всего-то сколько, три года прошло?

— Да, время летит... Я тут отчет финансовый для вас приготовил, но, думаю, вам его лучше забрать когда вы домой поедете. В каюте спокойно почитаете, а то, знаете, кому если на глаза случайно попадется...

— Вы правы...только я домой из Сан-Франциско уже поеду, надо в Приамурье заглянуть.

— Хорошо, я Айбара попрошу, он вам его туда и отвезет. Скажите только, когда нужно будет.

— Я пока и сам не знаю. Как дела пойдут — может, за пару недель управлюсь, а может и месяца не хватит.

— Ну вы мне тогда просто телеграмму дайте. А сейчас обговорим ваши планы на завтра.

— Мои планы?

— Ну вы же специально на ярмарку приехали, у вас много чего намечено. Завтра как раз открытие, в десять утра, в большом бальном зале. А затем сама ярмарка, выставка книг в прочих залах. "Американ Бук Хаус" в салоне Марии-Антуанетты будет представлен, вам всего до конца коридора пройти. А "Книжное обозрение" — на самом верху, в зале Звездного Света, но это уже без меня, я по службе буду в правлении ярмарки сидеть, в Пальмовом зале.

— Устали? — поинтересовался я, глядя на действительно усталое лицо Бориса Титыча.

— Есть немного, последние два дня и побегать пришлось, и поругаться...

— Я не про сейчас, а про вообще.

— Вообще... пожалуй, немного устал, да. Но мысль о том, чем моя усталость обернется уже скоро, бодрит так, что вообще мальчишкой себя ощущаю. Да и отдохнуть довелось: я в сентябре как раз в Уругвай сплавал, все, как вы просили, устроил. И подарочек вам тоже привез. Хотя и тут вы меня удивили: когда я в университете этом спросил про дневники, оказалось что про них никто и не знал толком. Но нашли, да... Я сказал, что приятель у меня дальний родственник автора, так они попросили всего пятьсот долларов за них.

— И вы...

— Отдал пятьсот долларов. Но, опять как вы и просили, пятьдесят тысяч университету в дар передал — и, видя, как загорелись мои глаза, добавил: — Вы подождите минуточку, я сейчас же и принесу. Мой номер соседний с вами, минутку буквально подождите.

Через минуту я взял в руки так хорошо знакомые мне дневники Карлоса Антонио Лопеса.

— Вы их сами уже прочитали?

— Зачем? Что мне дела до какого-то латиноса, который к тому же помер до моего рождения? То есть пролистнул немного, конечно — интересно было, говоря по чести, зачем вам они столь нужными показались, что вы и ста тысяч велели не жалеть. Но зачем мне читать, как какой-то идальго другому идальге продал хромую лошадь? В самом деле неинтересно.

Да, дневники оказались немного не такими, какими запомнил их я. Чуть-чуть не такими: еще корешок не заломился на семидесятой странице первой книжки, поэтому пришлось немного полистать. Но нужное место я нашел быстро, и с большим удовольствием вслух перечитал отпечатавшиеся у меня в памяти строки:

— Господь одарил нас благословенными землями, богатыми водами и сильным, смелым, трудолюбивым народом, но тяжкое бремя творения счастья народу он возложил на нас. Иные нас проклянут, иные опорочат наше имя. Но во имя счастья, бремя которого возлагается на наши плечи, мы с гордостью понесем сей крест. И донесем его, ибо кому же еще его Господь может его доверить?

— А интересно... это Лопес ваш написал так? И про что же?

— Это Антонио Карлос написал про нас, Борис Титыч. Это у нас, русских людей, и земли благословенны, и воды богаты, и народ силен и смел. Ну а мы — и я говорю именно мы, то есть вы, я, другие все кто работает вместе с нами — должны сотворить народу нашему счастье.

— И как вы...

— И вот дальше в этих четырех книжках написано как это счастье устроить. Антонио Карлос первым сумел выстроить страну, где все — ну, почти все — были именно счастливы. Но страна у него была маленькая, и завистники ее уничтожили. У нас же Россия большая, и уничтожить ее куда как сложнее. Однако и народу счастье сотворить еще труднее, одному всяко не справиться. Но вот вместе у нас может сие и получиться.

Чёрт Бариссон с некоторым сомнением поглядел на четыре томика, крепко сжимаемые моими руками. Я усмехнулся:

— Вы, Борис Титыч, не вздыхайте так. Сейчас позову Маршу, она посадит своих пишбарышень — и завтра вы копию свою получите. Причем не неразборчивым почерком написанную, а отпечатанную на хорошей бумаге ровными печатными буквами. Ну, первую книжку я вам точно гарантирую... послезавтра, только, боюсь, что вам ее придется прятать от чужих глаз как бы не строже, чем отчет, что вы для меня составили.

— Вы думаете...

— Я знаю. Знаю, Борис Титыч. И на этом давайте с подарком вашим пока покончим, и вы мне расскажете, что же я собираюсь делать завтра...

Когда Борис Титыч ушел, я зашел в номер, где угнездились девушки из "гарема" и, протягивая Марше толстый томик в кожаном переплете, попросил:

— Марша, это отпечатать за сегодня и завтра, начиная с семидесятой страницы. Это на испанском... печатать две копии сразу, но без копирки, а в две руки. Копии, как и оригинал, никому не показывать, как работу сделаете, принесешь их мне. Причем отдашь лично в руки, в номере не оставляешь...

Марша действительно оказалась "редким счастьем" для писательского бизнеса: писать она пока научилась с большим трудом и только по-русски, а читать... даже рукописный текст она читала свободно, причем чем неразборчивее был почерк, тем легче она его разбирала — видимо, воспринимала как "работу такого же стенографиста, только еще неопытного". Так что дневники Лопеса читать ей было не труднее, чем букварь преподавателю словесности в гимназии.

Дело было к вечеру, делать было нечего... машинисткам, очевидно, делать нечего было. И, пока я рассказывал Дине о завтрашнем распорядке, в соседней комнате застрекотали две машинки. Думаю, до послезавтра справятся...