Уроки ирокезского 21

Уже начало рассветать, когда Иосиф дошел до поворота дороги, так что повернувшись, он еще разглядел стоящие у околицы дома. Вот только окна этих домов смотрели на улицу, так что из села вряд ли кто увидел спешащего парня. А спешить приходилось: мужик, обещавший подвезти, почему-то вчера не приехал, и теперь вместо трех часов неспешной поездки в санях нужно было потратить часов шесть, а то и больше, на дорогу — а опаздывать было нельзя. Да и морозец изрядно пощипывал сквозь не самую подходящую для сибирской зимы одежку...

— А куда это мы так спешим, господин хороший? — звонкий девичий голос прервал размышления Иосифа и он с некоторым удивлением увидел стоящую на дороге девушку. Девочку, Иосиф ее узнал — хотя и видел всего несколько раз. Инородка, из киргизов что ли? Одета она была в меховые штаны и меховую куртку, на ногах сапоги тоже из меха были, а за плечами — туго набитая котомка. Странная одежка, совсем не девичья, да и встреть ее тут...

Как раз осенью в село приехала необычная семья: пожилой казак с женой и с ними три девочки-инородки. Казак был явно из зажиточных: дом поставил за пару недель, конюшню — на которой стояло несколько смешных маленьких лошадок. Причем дом ему ставила большая — человек в тридцать — артель, а потом еще неделю запасы привозили мужики... Но если самого казака и его жену можно было встретить на улице, то девочки почти и не выходили со двора. Так что встретить ее тут, в паре верст за селом, да еще в такую рань было неожиданностью. Причем не очень-то и приятной.

— Я думаю, что никуда тебе идти не надо — продолжила девочка, — а надо быстро-быстро идти домой.

Девочка стояла ровно посреди узкой дороги, и обходить ее по глубокому снегу очень не хотелось:

— Я сам знаю, что мне надо. Дай пройти.

— Нет, это я знаю что тебе надо.

— А ты кто?

Девочка вдруг звонко рассмеялась:

— А я собака. Овец пасу.

— Какая собака? Каких овец? — удивился Иосиф.

— Пастушья собака. А ты — моя овца. Или баран?

— Дай пройти! — Иосиф попытался оттолкнуть девочку с дороги, но каким-то образом оказался лежащим на этой самой дороге носом к земле, а девочка, сидя на его спине и выкручивая ему руку, насмешливым голосом продолжила:

— Верно говорили: смелый, но глупый. Но ты не горюй, ты глупый потому что молодой еще. Вырастешь — поумнеешь.

— А ты старая и умная?

— Нет, я тоже молодая, но да, умная. Потому что я училась. Вставай — Иосиф почувствовал, что она руку отпустила, — а то замерзнешь и заболеешь, а нам этого не надо.

— Ты еще и красивая — Иосиф не понимал, почему девочка его не пропускает, но попытался как-то договориться.

— Я знаю, — к его удивлению ответила она, — а еще я умная, смелая и стреляю лучше всех. Пошли домой.

— Из чего стреляешь, из пальца? — не удержался Иосиф. И — замер, увидев нацеленный ему между глаз пистолет, появившийся в руке девочки неизвестно откуда.

— Из вот этого. И я действительно стреляю лучше всех в уезде, если не в губернии, так что не будь дураком и не спорь. Я знаю: у тебя сердце орла... но мозги куриные.

— Действительно собака! — в сердцах проговорил Иосиф.

— Ты на самом деле еще глупый. Сунь Цзы говорил, что прежде чем вступать в битву, следует узнать врага, найти его сильные и слабые стороны, подумать, чем ты сможешь его превзойти. Но прежде всего нужно точно узнать, кто тебе враг. Ты сейчас думаешь, что я враг, но ты ошибаешься. Я не враг тебе, но ангел-хранитель. В такую погоду даже местные далеко не ходят: замерзнуть насмерть недолго. Одевай! — каким-то образом, не отводя дула пистолета от Иосифа, девочка скинула котомку и достала из нее большую лисью шапку, меховые рукавицы и какую-то, похожую на балахон, овчинную накидку. Без рукавов. — Мы теперь никуда не спешим, идем домой, волков я отгоню, так что руки тебе не нужны будут. Зато не замерзнешь.

— А кто это — Сунь Дзы?

— Китаец. Полководец.

— Интересно он говорил...

— Может быть. А может и не говорил: он уже тыщщу лет как помер, спросить не у кого. Но ты запомни: я тебе не враг, и другие девочки не враги. Однако из деревни ты не уйдешь, можешь даже не пытаться. Когда будет надо, за тобой придут... давай сначала к нам: пусть думают, что ты к нам в гости заходил.

Когда Иосиф зашел в избу, он понял что и в самом деле даже пытаться не стоит...

Все же русский люд, несмотря на кучу тараканов в головах, отличается от многих прочих своим очень странным патриотизмом. Странным потому, что каждый в отдельности готов ругать — и постоянно ругает — в стране всё: правителей, погоду, дороги конечно же, соседей-дураков. Но если что-то происходит именно со страной — например, война начинается — то все вдруг душевно объединяются и готовы врага сожрать. Сжирают — и снова начинают ругать, только теперь идиотов-генералов, воров-интендантов, снова правительство... дороги и соседей, которые вообще уже дебилами стали.

Утром двадцать седьмого, когда мы собрались в столовой на завтрак, Камилла — вопреки "заведенному порядку" — своих химических проблем поднимать не стала:

— Саша, я вот думаю, а как нам переправить в Порт-Артур медикаменты? Морем уже не получится, а железные дороги небось под войска займут все?

— Вот за что я тебя особенно люблю, так это за заботу о ближних. И о дальних тоже, но мы никакие медикаменты туда отправлять не будем.

— Но ведь...

— Солнце мое, за прошлый год на склады Дальнего было отправлено пять тонн сульфаниламида, тридцать тонн аспирина, двести тысяч ампул с анестезином. Пенициллин, стрептомицин — это почти все, что в карантин не ушло, тоже там уже. Твой старший братец сложил там же миллион перевязочных пакетов стерильных, а твой младший с Сахалина прислал пятьдесят тысяч пузырьков йода по десять кубиков. Сколько Суворова отправила туда новокаина, я тебе сразу так не скажу, но думаю на пару лет войны хватит: сама понимаешь, что лучше выкинуть сто тысяч ампул просроченного, чем плакать от нехватки сотни ампул годного.

— Так ты знал!

— Все знали, просто делали вид, что это их не касается.

— Так ты для этого все оружие делал...

— Ну и для этого тоже.

— А его как отправлять? Или ты все уже тоже перевез? И мальчишек...

— И мужикам ружья на всякий случай раздал, да. А мальчики и девочки все — они на заводах работают, на войне детям не место.

— И то верно... а что ты собираешься делать?

— Я собираюсь завтракать, а ты?

— Я про вообще...

— Прежде чем что-то делать, нужно подумать. Хорошо подумать, а затем обсудить подуманное с умной женщиной. Ты обедаешь дома?

— Мы договорились с Бенсоном...

— Так, сегодня ты обедаешь дома, Павел Афанасьевич будет очень занят. Со мной, так что он будет в курсе, что ты не придешь. Кстати, сколько мы сейчас делаем полиэтилентерефталата?

— Столько же, сколько и вчера: восемь тонн в сутки.

— И нам нужно будет придумать как тонну ежедневно доставлять в Хинганск... там всего тонн десять запас имеется, а нужно побольше... но это, понятно, вопрос не к тебе. А ты подумай лучше как на Кивде из тамошнего угля быстро-быстро начать качать фенол и аммиак. В подвалах у Суворовой должно быть заныкано два десятка бочек с тамошним угольком, и, надеюсь, они его еще не спалили в печках... Спасибо, Дарья, было, как и всегда, очень вкусно! А я пока пойду поговорю с народом: уж если даже жена ночами думает, как стране помочь, то что с ребятками творится я даже и представить боюсь...

— Всем доброе утро, сегодня полдень со мной начинается в восемь — сообщил я слушателям, включив микрофон в домашней студии. — Но вовсе не потому, что японцы подло напали на Россию, а потому что вы, похоже, из-за этого собираетесь не работать, а языками трепать. Но я вам открою великую тайну: от ваших разговоров русским солдатам на Дальнем Востоке лучше не станет. А вот хуже — может стать, потому что вы не изготовите лишнюю винтовку, лишний патрон, лишнее колесо, которое, возможно, будет очень нужно для вагона, везущего нашим солдатам припасы. Или лишнюю бритву, продав которую мы сможем этим солдатам купить несколько банок консервов. На войне вообще ничего лишнего нет, так что лучшее, что мы можем сделать — делать свою работу. И делать ее лучше, чем в мирное время.

Я замолчал на несколько секунд, собираясь с мыслями. Нет, я знал, что сказать — но мне вдруг в голову пришла мысль новая, неожиданная...

— Всем вам просто нужно работать не хуже чем раньше, и этим вы поможете одержать победу еще быстрее. Но все же война — это война, и у нас тоже кое-что изменится. Мне придется на некоторое время уехать, а старшей по городкам останется Мария Петровна. Причем на этот раз — в должности военного коменданта. Надеюсь, ей не придется воспользоваться особыми привилегиями этой должности. На этом я временно прощаюсь с вами, подробности вам сообщит уже Анна Петровна в выпуске новостей в полдень, а с завтрашнего дня вместо меня с вами будет делиться мыслями уже госпожа военный комендант. Всем приятной работы и хорошего отдыха после нее!

— И куда это ты собрался? — поинтересовалась Камилла довольно сварливым голосом, когда я вернулся в гостиную. — Я отменяю работу чтобы посидеть немного с мужем, а он куда-то уезжает видите ли!

— Мы уезжаем, если Зоя сможет примерно месяц посидеть с детьми. Я подумал, что тебе захочется познакомиться с Марком Твеном...

Сэм Клеменс, столь удачно получивший возможность окончательно рассчитаться с долгами, летом вернулся в США. И ответ на посланную ему телеграмму пришел уже вечером — то есть когда в Нью-Йорке наступило утро. Сэм сообщил, что будет безусловно рад принять нас и пообещал, что организует очень интересное времяпрепровождение — что было приятно, хотя вообще-то планы у меня были несколько иными. Вот только другим об этих планах знать не следовало, а визит одного известного писателя к другому — дело вполне обычное.

В Нью-Йорк мы отправились опять на "Вильгельме Великом": и расписание рейсов удачно совпало, и уж больно мне понравились тамошние четырехкомнатные каюты первого класса. Одна комната — наша спальня, затем — гостиная, ну а в "комнате для детей" очень неплохо устроились Даница и Лиза. Правда капитан (а в обед мы сидели с ним за одним столом) никак не мог понять, откуда у нас такие взрослые дети: часто горничных в таких каютах тоже селили, но с билетами третьего класса и кормили их в кафе на нижней палубе — а я и девочкам приобрел билеты первого. То есть он поначалу все неверно понял, но мнение свое изменил очень быстро.

Я уже знал, что в разных странах войну восприняли очень по-разному. Французы — те вроде как "за Россию" болели, но ограничивались "моральной поддержкой", ну и кредиты были готовы дать за немаленький процент. Немцы — солидные были тоже за нас, а леваки всякие — строго против. Что же до англов — те вообще как взбесились и любая их газета была просто напитана ненавистью не просто к России, но и ко всему русскому. Американцы — тоже, но "в этот раз" без особого пыла травля шла, и как раз этот момент мне и предстояло исправить. Не то чтобы мне была нужна "ненависть американского народа", но вот конкретных ненавистников следовало выставить на всеобщее обозрение. Американских, конечно, ненавистников, на обозрение американцев же. Так как англичане вообще считали себя "властелинами мира" и с ними и так все понятно было.

"Вильгельм" покинул Гамбург около одиннадцати утра, в час состоялся обед, где капитан представил "гостей" друг другу. Мы были "гостями" самыми почетными, поскольку занимали самую дорогую каюту... И это не понравилось нескольким английским бездельникам, которых усадили лишь за соседним столом.

Ну а после обеда публика вышла на палубу. Погодка, конечно, была сугубо зимняя, но народу захотелось поглядеть на "уплывающие берега Европы". Мы тоже вышли — Камилла, как и все, захотела на это посмотреть. А что — красиво, чайки какие-то висят за кормой, вдали проплывают берега... пьяные англичане вышли на палубу — один с ружьем и воплем "а давай постреляем птичек". А второй, оглядевшись, с кривой ухмылкой предложил:

— Может, лучше русских? Нечего им портить приличную компанию...

Я увидел, как напряглись стоящие рядом матросы и немецкий офицер — но они явно не знали, что делать. Зато знали другие люди.

Ружье выстрелило, но вверх — девочек неплохо научили "обезопашивать" оружие. А два гордых британца уже стояли на коленях с разбитыми в кровь мордами — девочки взяли их в полицейский захват и выпрямиться не позволяли. Злополучное ружье улетело за борт, и британец взвыл:

— Вы с ума сошли! Это ружье стоит семьдесят пять фунтов!

— Господин первый помощник, — обратилась Лиза к подошедшему офицеру, — какие есть у моряков приметы по поводу стрельбы по летящим за кормой чайкам?

— Я не знаю таких, но ведь обычно никто...

— Зато я знаю. Господа — она обратилась к коленопреклоненным островитянам, — у моряков есть старинная и очень верная примета: если вы выстрелите в летящую за кормой чайку, то появится русская девочка и отстрелит вам яйца.

— И заставит их сожрать — добавила Даница.

— Да, заставит. Так что я спасла вам больше чем жизнь, и, думаю ваши яйца стоят дороже паршивого куска железа.

— Девочки! — вмешалась подошедшая к компании моя ехидная жена, — Как вам не стыдно говорить такие слова! Просто отстрелите им... что положено, и выкиньте эту падаль за борт. Я не желаю их больше видеть.

— Но Александр Владимирович говорит, что добрым словом и пистолетом можно сделать больше, чем одним пистолетом. Эти господа уже все поняли и до конца рейса носа не покажут из каюты. Ведь верно? — Лиза повернулась к удерживаемому ей британцу и сунула ему в физиономию возникший в руке пистолет. — Да и господам морякам не придется палубу отмывать от крови...

Стрельба на корабле всегда нервирует судовое начальство, и рядом уже стоял капитан. Было видно, что у него есть что сказать — но пока он сдерживался.

Даница тоже достала свой рабочий инструмент, и, ткнув стволом в морду "своего" британца, подвела черту под разговорами:

— Теперь вы медленно встанете, пройдете в свою каюту и будете сидеть там до прибытия в Нью-Йорк. Я понятно говорю по-английски?

Разговор шел именно на этом языке, и большая часть публики мало что поняли — но те, кто понял, активно просвещали соседей по палубе. Сначала послышались смешки, а когда англичане встали и пошли к дверям, ведущим с прогулочной палубы, их провожал уже громкий хохот.

Капитан подошел ко мне:

— Господин Волков, мне кажется, что ваши... девушки несколько... нарушили правила поведения в обществе. Я понимаю, что...

— Господин капитан, эти девушки — профессиональные телохранители и просто исполняли свою работу. Возникла опасность, серьезная опасность для жизни... окружающих, ведь пьяные скоты с заряженным ружьем непредсказуемы. Девочки опасность убрали, а то, что ударили нарушителей мордами о палубу — так это случайно получилось. Наверное, они ожидали большего сопротивления и немного перестарались.

— Телохранители?! Девушки?! Зачем...

— Видите ли, у нас, писателей, часто появляются враги. Из числа идиотов, которые героев книг отождествляют с автором. К сожалению, убивать за идиотизм нельзя, и единственный способ таких обезопасить — показать им самим их собственную ничтожность. А что для этого можно придумать лучше, чем проигрыш в драке с маленькой девочкой?

— Интересная точка зрения. И, пожалуй, верная... Значит, это было лишь представление? Тогда я беру свои слова о нарушении правил обратно. Вдобавок мне не нужно теперь этих британцев арестовывать и сдавать в полицию в Нью-Йорке. Постойте, вы сказали писателей? Так это вы написали все эти книги про пиратов? Извините, не будет ли нескромным попросить вас подписать несколько ваших книг для судовой библиотеки?

— С удовольствием. За ужином например?

Когда мы вошли в ресторан поужинать, то были встречены "бурными и продолжительными аплодисментами": все же немцев на судне было большинство, а в первом классе плыли люди солидные. Камилла, наклонившись ко мне, шепнула:

— Может нам теперь тоже в каюте обедать? А то как-то неуютно...

— Никаких кают. Мы для всех здесь сейчас олицетворяем Россию, причем Россию, не дающую спуску обидчикам. Придется терпеть и улыбаться, у нас теперь работа такая.

— Хорошо, я потерплю — улыбнулась жена. — Надеюсь, это ненадолго.

— Да, всего лишь на всю оставшуюся жизнь — хихикнул я.

Перед ужином капитан произнес традиционную небольшую речь, снова представил меня — теперь уже как "всемирно известного писателя Волкова", поблагодарил "воспитанниц этого замечательного человека" за пресечение безобразий на палубе... И ничего больше не происходило — разве что почти все пассажиры радостно здоровались с нами и навязывались на разговоры. Впрочем, делать-то особо все равно нечего, так что через четыре дня, к моменту прибытия в Нью-Йорк вероятно каждый человек на судне знал, что мы приехали в Америку по приглашению старого друга Марка Твена. А если Сэму это не понравится, всегда можно будет сослаться на слабое владение языком... ну, хотя бы, девочек: Сэм-то явно не молод, а насчет друга — разве можно не считать таковым человека, освободившего тебя от любых денежных проблем?

Впрочем "старый друг" не обиделся, да и ожидания мои оправдал полностью. Хотя по немного иному поводу, чем ожидалось:

— Алекс, твое приключение на "Вильгельме" мало того что насмешило всю Америку и почти всю Европу, так еще меня почти уже сделало богаче на десять тысяч: Нью-Йорк Геральд предложил мне именно столько за рассказ об этом случае. Но я сначала хочу показать его тебе: не хочу случайно обидеть вас, если я сочинил что-то не так...

Оказывается, какой-то ушлый немецкий репортер, бывший на судне, успел отослать радиограмму домой, и его репортаж перепечатало половина газет Германии. А затем — и других стран — кроме Англии, конечно. В Британии поливание России дерьмом лишь усилилось — что я, в общем-то и ожидал.

Сэм действительно не просто мастер слова, но и гений сарказма: в его рассказе британцы предстали законченными хамами, а мы — чуть ли не ангелами. Последнее было не совсем верно, и я заметил:

— Сэм, можешь где-нибудь добавить: моя жена считает, что каждая русская девочка должна уметь отстрелить яйца комару до того, как он ее укусит.

Сэм и присутствующий здесь же Генри Роджерс рассмеялись, а Камилла с надменным выражением лица уточнила:

— Я имела в виду именно комаров.

Мои собеседники недоуменно и настороженно поглядели на ее серьезную физиономию, но когда Камилла все же не выдержала и сорвалась на хохот, снова расслабились. Лив, жена Сэма, тоже рассмеялась и заметила:

— Как приятно видеть столь талантливую семью: ведь вы, дорогая Камилла, так точно изобразили эдакую чопорную британскую дворянку, что даже я поверила. Но давайте оставим этих мужчин заниматься своими мужскими разговорами, а я хочу вам показать что-то для них не предназначенное.

Меня сильно порадовал цветущий облик этой славной женщины. Насколько я помнил, раньше она в это время жила — точнее уже доживала — в Италии, а сейчас выглядела волне здоровой. Сэм мне как-то рассказывал про свою жену, и, судя по всему, у нее несколько лет назад случился инфаркт, в конечном итоге и доведший ее до конца. Ну а в этот раз я просто посоветовал Сэму кормить жену аспирином: еще "в первой жизни" я где-то прочитал, что регулярный его прием предохраняет от повторного инфаркта. Да, каждая таблетка аспирина — это почти неизбежное кровотечение в желудке, что тоже здоровья не прибавляет, но Камилла по моей просьбе разработала растворимую версию, и я просто отослал ящик Сэму. Оказывается, и в самом деле эта штука работает...

Я с улыбкой проводил глазами удаляющихся женщин: все же счастливая семья у Клеменсов! Столько прожить вместе и все так же нежно любить друг друга — это многого стоит. Ведь Лив не просто так увела Камиллу: Сэм при жене не дымил, хотя на моей памяти сигару изо рта вынимал разве что во сне...

Как только женщины вышли, он тут же закурил, а Генри знакомым сварливым голосом поинтересовался:

— Ну а что, мистер Волков, вы хотите попросить у меня на этот раз? Сказку о том, как вы соскучились по Сэму, можете опустить...

— Хорошо, опущу. Но в этот раз от Генри Роджерса мне ничего не нужно. Просто нужно решить некоторые мелкие проблемы в издательстве. Бариссон, по слухам, собирается требовать больших скидок, в это для меня будет довольно существенным снижением доходов — вот и приходится самому влезать в переговоры. Впрочем... я тут написал новую книгу, и хотел бы, чтобы вы ее прочитали первым. Тут два экземпляра, для вас и для Сэма. Заранее предупреждаю, что вы эту книгу в продаже не увидите никогда...

— И зачем же вы ее писали? Чтобы порадовать двух американских знакомых? — он взял в руки толстый томик в красном кожаном переплете, раскрыл. — "Магнат", название, честно говоря, уже захватывающее — он опять засмеялся. — Может быть я и прочту ее... когда-нибудь. А о чем она?

— Это просто как бы жизнеописание некоего вымышленного американского промышленника. От лица его самого близкого друга. А написал я ее не только для вас двоих, просто ее издадут позже... когда вы ее уже не сможете прочитать. У меня время есть, надеюсь, достаточно времени. Но я подумал, что было бы нечестно лишать вас удовольствия от прочтения книги... И у меня к вам будет лишь одна просьба: спустя некоторое время после того, как вы ее прочитаете, напишите мне что вы о книге думаете. Мне это очень важно... только напишите не сразу, а через полгода-год.

— Странная просьба, ты не находишь, Сэм?

— Я сам пишу книги и иногда у меня возникают идеи еще более странные. Но я, в отличие от тебя, обещаю этому молодому человеку, что книгу его внимательно прочту и безусловно мнение свое ему напишу. Через полгода, раз ему это столь важно. Кстати, Алекс, раз уж вы собираетесь встречаться с Бариссоном... Вас не затруднит попросить у него каталог на нынешний год? Он, конечно, в любом магазине имеется, но каталоги не продаются. А Лив было бы удобнее листать его дома.

Визит одного всемирно известного писателя к другому всемирно-известному — это всего лишь повод для заметки в бульварной прессе. Но я время тратил вовсе не для обогащения бульварных писак — и о моей встрече с несколькими весьма не бедными американцами пресса даже не упомянула. Просто потому, что она о ней и узнать не могла — ну очень незаметная встреча случилась. Василий Истомин по результатам лишь спросил:

— Миллионов двадцать потеряем на этом деле. Стоит ли?

— И пятидесяти не жалко. Так что приступайте...

Я, конечно, крупным специалистом по банковским аферам себя не считал. Да и мелким тоже — но ведь я был "раньше" женат на даме, которая смогла за пару лет "сожрать" почти полсотни банков в России. Небольших в основном, да — но много. И денег тогда у меня был явно не избыток — так что советы мои оказались полезными. Да и потери Василий Филиппович преувеличил: для банкротства банка "Кун, Лееб и Ко" у Бэзела Истмана было потрачено чуть больше четырнадцати миллионов. То есть в операции было задействовало даже больше четверти миллиарда, а четырнадцать — столько именно чистые убытки составили... но первого апреля управляющего банка приговорили к семи годам тюрьмы. А третьего его нашли повесившимся в тюремном сортире — именно так и решило следствие.

Ну а четвертого апреля в новеньком порту Усть-Луга причалил американский пароход, с которого была выгружена тысяча тонн алюминия в слитках.