Уроки ирокезского 40

Проводив гостей, Зинаида Николаевна села на кресло в малой гостиной, напротив любимого мужа. Детей дома не было, прислуга тоже куда-то попряталась...

— Что не так, дорогая? Я же вижу, тебе понравилось его предложение...

— Феликс, во-первых, он ведь нисколько не шутил. Да, льстил безбожно, но все равно говорил совершенно серьезно. И... Феликс, если ты еще не понял, то спешу тебе сообщить: у нас новый самодержец. Николая он привез только чтобы публика узнала о том, что император приезжал, но ему и это не особенно важно. Наверное, все же важно, но совсем для другого: вероятнее всего ему пока зачем-то нужно, чтобы эта публика думала что у нас все по-прежнему...

— И зачем ему это? Думаешь, что он...

— Если публика будет уверена, что все, что он делает, делается если не с указания, то с одобрения Императора... который сам не хочет этим заниматься. Он ведь действительно сильно успел и англичанам насолить, и...

— А ты думаешь, что Николай...

— Вот уж мнение Николая его ни капли не интересует. Или ты думаешь, что Николай пошел бы против Британии?

— Возможно, что ты и права. Но ты же приняла его предложение?

— Во-первых, тебе же ясно намекнули, что нужно перебираться в Москву: к лету тут будет просто негде жить. А во-вторых, мне просто интересно будет этим заниматься. Так что сейчас надо понять, что мы за это получим...

— Шесть тысяч жалования?

Зинаида Николаевна опять открыла подаренную коробочку:

— Если жалование за пару лет преподносят в подарок лишь за то, чтобы я предложение выслушала... интересно, что ему на самом деле от меня нужно?

— От тебя, счастье мое, ему ничего не нужно — усмехнулся супруг. — Ему просто нужно, чтобы знать его поддержала, а если с ним у тебя дела будут...

— Пожалуй, ты прав... нет. Ему нужно, чтобы знать просто не мешала. Не бунтовала — хотя с любыми бунтами, мне кажется, эти его девочки легко справятся. Но главное — чтобы именно не мешала. И еще — он просто будет уничтожать тех, кто ему мешает, и Николай это уже понял.

— Ты думаешь?

— Николай даже не собирается возвращаться в Петербург. Ладно Зимний... перед Рождеством и из Гатчины увезли множество картин... все портреты Императоров в их числе. И почти всю библиотеку... В этом поместье, где он нынче "гостит", что, вообще книг нет? Хотя у этого... похоже, что у него с культурой если и есть что общее, так это буква "К" в фамилии. Один его французский чего стоит: рязанский акцент просто ухо режет.

— Колониальный британский.

— Что?

— Акцент колониальный британский, мне французы говорили. Он разговаривает так, как французский аристократ, выросший в Квебеке. А еще он говорит на двух германских, на хохдойче и эльзасском, свободно говорит на корейском и, по слухам, на мандаринском диалекте китайского. Про английский я и не говорю, а еще он свободно говорит на трех испанских языках...

— Знает три слова, хочешь сказать?

— Нет. Ты же помнишь ту вечеринку в испанском посольстве...

— На которую ты ходил без меня?

— Офицерское же собрание было, без дам. Посол восхищался тем, что кастельяно у него как будто он родился в Эскориале, и он свободно цитирует Лопе да Вегу на староиспанском. При том, что он прекрасно говорит и на латиньос, и на портуньол — это два диалекта, на которых говорят в Латинской Америке. Которые от испанского испанского отличаются больше чем великорусский от белорусского наречия. А про это... По словам Николая, с тем, что было вначале, и сравнить невозможно. К тому же сказки его...

— Сказки весьма плебейские, но, пожалуй, что-то в них все же есть. Кстати, я давно в Москве не была... а ты знаешь, где этот Чеховский комбинат, который он мне пообещал?

Конечно, с раздачей орденов в январе я несколько поспешил. Иосса ведь месторождения-то "открыл" пока лишь в архивах своего департамента — но ведь и сделал он уже достаточно, чтобы быть отмеченным. И чтобы самому об этом узнать, ведь лет-то ему уже немало. Да и "американские железнодорожники" только лишь "творчески переосмыслили" свой опыт пропуска многих "поездов" по американской "игрушечной" дороге — впрочем, благодаря их "переосмыслению" уже сама дорога на Воркуту строилась с нужной для массовых перевозок структурой. Узкоколейка — это, конечно, все же железная дорога, только ездить по ней быстрее километров тридцати в час невозможно, а мне требовалось гонять в обе сторону по однопутной узкоколейке десятки поездов ежедневно. Так что тоже — заслужили. И Илья Архангельский заслужил: хотя его новый "электровоз" кормился сразу от четырех генераторов с "газовскими" бензиновыми моторами, стало чем таскать эшелоны по двадцать тяжелых думпкаров. Так что плевать, что овеществление того, за что ордена были розданы, произойдет лишь летом — оно произойдет! А пока происходило кое-что иное, причем весьма для меня радостное.

Первого апреля тысяча девятьсот пятого года радости были полные... много было радости. Специально никто вроде не подгадывал, но именно первого запустили сразу две домны в Череповце, а в Старом Осколе Саша Антоневич пустил уже первый мартен. У меня было подозрение, что там Саша всех на уши ставил исключительно с целью успеть раньше Роджерса — и в этом он некоторым образом преуспел. Правда домна там пока работала одна, и ни один из четырех прокатных станов был не готов, но сталь завод выдаст раньше чем Череповецкий. В слитках, для обработки не самых удобных, но раньше.

Все же интересно: несмотря на откровенную гонку, да и на то, что почти все машины для завода в Осколе были закуплены у "Бетлехем стил" (конкуренция — штука все же очень полезная!), завод получался заметно дешевле Череповецкого. То есть когда строительство полностью закончится, то ценой они вроде бы и сравняются, но Оскольский будет на четверть мощнее...

Минимум на четверть: пока что Череповецкий завод было "кормить" нечем. В Костомукше, конечно же, сразу обогатительный завод рядом с карьером ставили, но пока он делал в сутки тонн сто окатышей — так что пришлось срочно тянуть железную дорогу от Рыбинска к Череповцу чтобы возить руду с юга. Тянули узкоколейку, хотя и двухпутную, мосты ставили тоже деревянные, "временные"... к концу мая должны уже закончить.

Однако самым большим поводом для радости стал пуск первого генератора Волховской ГЭС. И, одновременно — поскольку электричество нужно было сразу же тратить — Запорожского алюминиевого завода. Небольшого, все же пока со станции можно взять лишь двадцать четыре мегаватта... двадцать пять, с учетом "служебного" генератора (Африканыч предложил Графтио поставить два мегаваттных, которые он наметил выпускать большой серией, и первый их них тоже был принят в работу) — но если пересчитать в алюминий... Вообще-то американцы на тонну алюминия тратили больше тридцати мегаватт-часов. Но если знать маленькие хитрости — которые я узнал еще в "первом попадании" — то можно тратить всего шестнадцать, а если все сделать совсем правильно — то и четырнадцать. Правда, когда я инженерам об этих хитростях говорил, меня чуть ли не в лицо называли сумасшедшим неучем, но я настоял, по принципу "хозяин-барин" настоял, и народ с интересом ждал, что же из всего этого получится. А ведь получится: если через одну ванну пропускать ток не в тридцать-сорок, как сейчас, а в двести пятьдесят килоампер... я еще неплохо помнил, как это получилось сделать давно тому назад: ведь алюминий был тогда главной моей "кормушкой".

Так что чему радоваться — было. Но было и чему печалиться: первого апреля мы в последний раз собрались в столовой, из окна которой открывался прекрасный вид на городок и канал. Я вдруг вспомнил, как разглядывал этот пейзаж со слегка забетонированной длинной ямой без воды, с торчащими вместо мостов арматуринами, с котлованами на месте будущих домов. А сейчас водная гладь обрамлялась красивыми и уже довольно высокими деревьями, растущими на широких газонах, по заасфальтированным улицам гуляли люди и бегали трамваи... неизвестно, когда получится увидеть все это в следующий раз. Мы уезжали — в Москву, в старую новую столицу.

И уезжали не все: Степан оставался, ведь ему и доучиваться нужно было, и заводом руководить — да, теперь у него был свой собственный завод — Векшинский завод радиоприборов. Второй городок получил, наконец, свое имя — Векшин. А первый — первый так и остался безымянным, поскольку я, как сатрап и тиран, официально запретил называть его "Волковым".

А Машка уезжала, но не с нами, потому что уезжала в Можайск. Замужней дамой: тесная совместная работа с Андреем не оставила ему никаких шансов избежать брачных уз. Ну да до Москвы там недалеко, можно в гости ездить. Да и Машке до Лыткарина добираться... нет, далековато. Похоже, строящийся Оптический институт обойдется без нее.

А вот Векшину придется теперь обходиться без нас. Впрочем, тут все уже так налажено, что проблем быть не должно — управление и городом, и окрестными колхозами вылизано, народ и сам знает, чем нужно заниматься. Понятно, что руководители нужны — но они тоже давно уже есть: всем городским хозяйством, например, давно уже руководил Кузька, и у него это получалось очень неплохо. В Векшине получалось, а вот что творится в стране...

Нам с Камиллой, ну и Машке было очень интересно, что будет после пятого. Третьего мне предстояло побывать в столице старой, а пятого — пятого уже в Москве, в кинотеатре "Зарядье", состоится премьера нового фильма. Художественного и цветного.

С фильмом история получилась интересная. Еще в октябре я случайно, по какому-то неважному делу, зашел в местный "мариинский театр", где располагалась музыкальная школа, и услышал звуки репетиции школьного оркестра. Музыка была очень знакомая, и у меня в голове сами собой всплыли слова этой песни... немножко удивило то, что ребята ее играли слишком быстро и немного иначе заканчивали куплет. То есть совсем иначе, и я даже было сунулся сказать им об ошибке, но тут до меня дошло, что это я скорее всего ошибся. Но поскольку в дверь я уже вошел, то всего лишь поинтересовался, а что это они такое играли. Оказалось — Моцарт, "Маленькая ночная серенада"...

Вообще-то, если не считать почти полутора сотен тысяч крестьянских детишек, население городков состояло из людей грамотных, большей частью с образованием минимум гимназическим, да и инженеров, врачей и прочих лиц, окончивших уже университеты и институты, сильно за тысячу набиралось. С семьями — и все эти люди периодически скучали. Да, в консерватории еженедельно концерты всякие случались, опять же театральные труппы со всей страны приглашались. Но смотреть все это и слушать конечно же хорошо, но хочется и самим чего-то сделать. И народ — делал, благо все же не круглосуточно люди работали, свободное время имелось. Так что любительских театральных коллективов самозародилось только в Векшине три, и в один иногда ходила "блистать" Машка. И как раз в этот же день она поделилась проблемой:

— Саш, может ты поможешь: мы сейчас решили новую пьесу ставить, только выбрать никак не можем. Все они какие-то... напиши нам пьесу, а?

— И про что вам пьесу нужно написать?

— Да про что хочешь, главное, чтобы была веселая.

— А чем вам не нравится, например, Бомарше? Возьмите "Женитьбу Фигаро" и ставьте. Не знаю как зрителям, а вам точно смешно будет.

— Ты чему ребенка учишь? — неожиданно возмутилась Камилла. — Ты бы еще посоветовал этого, нижегородского трагика... Горького ставить: такое же занудство и скукота.

— Почему занудство? Или я что-то забыл? У нас есть в библиотеке "Женитьба"?

"Женитьбу" мне принесли — Машка с Камиллой постарались — еще до ужина, в результате чего ужин состоялся без меня. Не то чтобы я сюжетом увлекся, увлекли меня поиски хоть одной знакомой фразы в этой пьесе. По крайней мере я смог понять одно: тот, с детства знакомый мне перевод еще никто не сделал, в нынешнем "переводе" переврали все, что только можно, включая даже имена персонажей. Хорошо еще, что дамы притащили мне вместе с переводом и оригинал.

Ну, предки! Ну, лентяи! Полиэтилен или капрон в девятнадцатом веке изобрести у них усердия хватило, а вот классику нормально перевести на русский — так их нет! И это при том, что каждый второй гимназист минимум три языка знает, а каждый первый — вообще четыре! Ладно, в конце-то концов, писатель я или нет? Да, тот, "классический" — по крайней мере для меня классический — перевод я не помню. Но если учесть, сколько я "переводил самого себя"... Да и дочь наша на меня надеется, нехорошо будет, если ее ожидания я не оправдаю.

Следующие недели две все свободное время я потихоньку писал русские слова и предложения. Ну а раз уж перевода все равно нет, то почему бы и не выпендриться? Выпендрился: мой "перевод" был написан в стихах. Наверное потому, что все, что я действительно вспомнил, было заключительной песенкой под названием "Водевиль". То есть её так сам Бомарше назвал, правда он написал больше, чем я помнил... впрочем и мне удалось вспомнить только три куплета, да и то с купюрами. Но невспомненное сам дописал, благо оригинал имелся и было понятно о чем там речь идет. Я, собственно, с конца и начал, ну а дальше все само как-то в рифму пошло.

Самодеятельность чем хороша: там все очень быстро делается. Машкина труппа — где дочь наша изображала Сюзанну — пьесу поставила недели за три. Не ахти уж как замечательно, но я посмотрел. И именно во время спектакля до меня дошло, что теперь в этом мире все будет совсем не так, как было бы без моего тут появления. У царя опять ведь дочка родилась, пятая... А еще может оказаться, что теперь вообще не родится и тот, кто переводил знакомый мне вариант, и актеры, которые играли. И страна окажется без этого, хоть и небольшого, но очень заметного кусочка собственной, именно русской, культуры. Очень этой культуре нужного кусочка...

Честно говоря, мне стало страшно: ведь теперь мир не увидит улыбки Гагарина, не замрет в восхищении перед Ириной Родниной. Николай Носов не напишет "Незнайку", и не родятся бессмертные строки гениальной Юнны Мориц "Тело, впернутое в воду, выпирает на свободу силой выпертой воды телом, впернутым туды"...

Конечно, мой перевод правильнее было бы назвать словом "вирши", причем используя его в самом ироничном смысле — но он был всяко не хуже имеющегося. И если сделать его более распространенным, то ведь должен же найтись человек, который скажет "я могу сделать лучше" и сделает! Но на предложение снять фильм труппа ответила почти единодушным отказом: одно дело "изображать" перед родственниками и приятелями, и совсем другое — перед всей страной. Однако я уже "закусил удила"...

В России было много разных театров, вот только актеров приличных было маловато. Да та же Ермолова... может быть, для тех, кто слаще морковки ничего не ел, сойдет, но я-то видел, как играют настоящие артисты! Впрочем, если эту "богему" правильно пнуть в верном направлении... Для себя я сделал простой вывод: более-менее годная драматическая школа была лишь в Малом театре. Так что в первый же визит в Москву я его быстренько посетил — там как раз давали "Горе от ума". Ну что сказать, "актеры" Машкиной любительской труппы не сыграли бы лучше. Впрочем, и сильно хуже не сыграли бы, но своим-то инженерам и учителям я деньги не за кривляние на сцене платил.

Озвученные суммы заставили выбранных мной актеров сильно задуматься, а когда уже их начальство радостно согласилось предоставить им "творческий отпуск"... Ну а то, что театр получил от меня "откупных" больше, чем его месячная выручка, я решил никому особо не рассказывать. Зачем?

Я где-то читал, что для знаменитого спектакля "моего старого будущего" декорации делались на основе мельхиоровых сахарниц. У меня с сахарницами было неважно, так что пришлось взять подстаканники. Мебель Васька сварила из арматурной проволоки, костюмы (по моим эскизам) сшила Дарья. На механическом заводе изготовили выдвижные пандусы, школьный оркестр (все же эту консерваторию у меня язык не поворачивался называть по другому, наверное из-за возраста "консервантов") денно и нощно репетировал пьесы Моцарта. А институт Ольги Александровны во главе с ней самой вообще перешел чуть ли не на круглосуточный режим работы: кинопленка тратилась многими километрами. Да если бы только кинопленка — сама Ольга Александровна была в числе трех человек, согласившихся принять "бремя всероссийской славы" на свои нежные плечи: у нее в пьесе была роль Марселины, и она была единственной, к чьей игре у меня не возникло ни малейших претензий. Да, наверное для того, чтобы столь блестяще сыграть в этой комедии, нужно было потерять четырех детей в младенчестве... И опять же: Пельцер, безусловно, актриса гениальная, но в пьесе Марселине "слегка за сорок", а не "немножко за шестьдесят"...

Графиню Розину играла Елена Андреевна, и у нее поначалу получилась подлинная графиня... а требовалась все же комедийная, хотя и не смешная. Но воспитание княжеское... Сталин, вроде бы, когда-то говорил, что "нужно быть княгиней чтобы хорошо сыграть крестьянку". Это он про Любовь Орлову говорил, но та-то вроде и не княгиней была, а Елена Андреевна — княжна, и ей хватило буквально пары "советов".

Ну а третьей "провинциальной актрисой" была исполнительница роли Фаншетты Васька, в образ попавшая просто идеально. Впрочем, все же удалось уговорить и других "провинциалов" отыграть в массовке, и с ними было совсем просто. А вот с актерами Малого театра...

На роль Фигаро я выбрал парня с простой фамилией Ленин, Лиза Садовская изображала Сюзанну — и вот им объяснить, чего я хочу от них получить, было очень непросто. Они же "лучше знают, как играть"! Однако результата все же удалось добиться, правда самым неожиданным образом. Времени-то сидеть на репетициях у меня не было, поэтому я утром рассказывал, что хочу увидеть, они репетировали, "кинолюбители" все это снимали, а я вечером смотрел что получилось... и начинал выть от бессилия. И продолжал бы выть дальше, но Степан, на этих репетициях постоянно присутствующий в качестве "оператора звукозаписи", как-то сообщил "приглашенным звездам", сколько стоит "бездарно истраченная пленка"...

Так что в конце января получился, на мой взгляд, удобоваримый продукт. Затем две недели шли съемки (снимали уже на "трехцветную" камеру полного формата, а не на "репортерскую" черно-белую — то есть однопленочную, как на репетициях). Март почти целиком ушел на монтаж, озвучание...

Со звуком Степан особенно постарался. Мы все же сделали прошлым летом пленочный магнитофон, а для хорошего звучания фильма он решил и на кинопленку магнитные дорожки нанести. Имея в виду записывать туда только порезанные оптикой высокочастотные диапазоны — но в результате решил при наличии магнитной записи оптическую звуковую систему в проекторе просто не включать. Сам проектор в результате всех его модернизаций весить стал полтора центнера, но...

Третьего апреля во дворце княгини Юсуповой состоялся "закрытый показ" фильма. В очень "узком кругу" — кроме меня с женой и семейства Юсуповых присутствовали лишь Император с супругой. Четвертого газеты сообщили, что царь "кинофильм одобрил", а пятого в "Зарядье" состоялась премьера.

Каюсь, я поступил нехорошо. То есть хорошо, но по нынешним понятиям невежливо. Даже не так: было бы гораздо вежливее с моей стороны заранее обратиться к Юсуповой, нижайше просить об аудиенции, получить ее (может быть). Однако есть некоторые вещи, которые канцлер себе позволить просто не может. Например, получить отказ в этой аудиенции — так что я всего лишь отправил письмо (вежливое) с просьбой (очень вежливой) отменить все, что намечено княгиней на третье апреля и принять меня с императором — то есть Императора и меня, конечно же. И с кучей тяжелого оборудования.

Зинаида Николаевна, в отличие от меня, женщиной была исключительно вежливой, и сообщила, что для нее наш визит будет огромной радостью. А когда мы с Камиллой и Машкой завалились во дворец, очень вежливо поздоровалась и поинтересовалась, чем она может быть полезна господину канцлеру. Именно "господину" — не "превосходительству" какому-нибудь, ведь Юсуповы-то в знатности рода царям не уступят. А насчет канцлера есть сильные сомнения...

— Прежде всего, Зинаида Николаевна, прошу принять нашу самую искреннюю благодарность за то, что смогли выкроить для нас время. Позвольте представить вам мою супругу Камиллу Григорьевну и приемную, но горячо любимую дочь нашу Марию Петровну.

— Очень рада знакомству с самой известной благотворительницей России — улыбнулась, причем, похоже, совершенно искренне, княгиня, поклонившись Машке, — И весьма рада знакомству с вами, Камилла Григорьевна: мне очень много говорили о ваших научных открытиях...

Забавно: Камилла немного смутилась от столь малой похвалы, ну а Машка вся просто расцвела от удовольствия и вся из себя цветущая и преподнесла княгине Юсуповой "скромный подарок". Примерно такое же колье, что ей на свадьбу в очередной раз было сделано, только с голубыми сапфирами. Похожие "ошейники" — правда раза в два поменьше и с камешками помельче — за океаном продавались тысяч по двадцать долларов, но княгиня — она всего лишь поблагодарила. Хотя и был заметно — если очень внимательно следить на ее лицом — что она поражена до глубины души.

— А теперь я перейду к сути нашего столь внезапного визита. Видите ли, император выразил желание посмотреть новый кинофильм. И мне показалось, что без вашего участия такой просмотр будет... неполноценным. Мне весьма важно мнение о фильме человека, в искусстве разбирающегося, а кроме вас, кто еще сможет дать правильную оценку?

Льстил я, конечно, безбожно — на просмотре дома я уже видел, как на фильм реагировали даже снимавшиеся в нем актеры. Садовская — та просто расплакалась, и вся в слезах стала жаловаться (Машке), что я "специально решил погубить ее карьеру, показав что даже любительница из провинции играет лучше". Машка рассказала мне, и я велел передать актрисе, что она дура набитая, а эта роль уже сделала ее самой известной актрисой Державы, да еще и лучшей актрисой. Ну Машке-то что — передала...

Ленин высказал свое мнение уже непосредственно мне:

— Очень жаль, что производство кинематографа столь дорого. Я только теперь увидел, что я играл неверно, и сейчас смог бы сделать это куда как лучше...

— Сделаете. В следующем фильме, так что не расстраивайтесь.

А Остужев, уже сыгравший того же Альмавиву в собственной постановке Малого театра, высказался просто:

— А знаете, Александр Владимирович, вы ведь просто убили театр. По крайней мере наш спектакль уже умер...

— Вы не правы, Александр Алексеевич, и вы сами это знаете. А ваш спектакль... Я надеюсь, что найдется действительно талантливый переводчик, который сможет перевести Бомарше — и тогда вы поставите новый спектакль. На который публика ломиться будет, поскольку он наверняка превзойдет этот фильм. А кинематограф — вовсе не крышка гроба для театра. Это всего лишь ступенька, которая поможет театру подняться выше.

— Вы так думаете?

— Я знаю. А еще кино — это ступенька для народа, поднявшись на которую простые люди начнут понимать театр.

Последние слова я повторил и Зинаиде Николаевне Юсуповой — после того как она выплеснула на нас порцию восторгов:

— Это так необычно! И просто великолепно! А чей использован перевод?

— Мой.

— Замечательный перевод, необычный... правда, мне казалось, что...

— Что Бомарше писал прозой? Вам не казалось, это на меня что-то накатило.

— Тогда просто обязана сказать, что в стихах пьеса заиграла иными гранями и...

— Каких стихах, Зинаида Николаевна? Это всего лишь весьма бездарные вирши, и я сам это прекрасно понимаю. Честно говоря, когда я все это писал, меня не оставляла мечта, что найдется кто-то, кто потом сделает русский перевод Бомарше так, что будет не стыдно перед автором.

Юсупова вдруг тепло улыбнулась:

— Я вижу, вы искренни в этом. Но тем не менее скажу, что у вас все же получилось великолепное зрелище, и вы можете гордиться тем, что дали театру буквально новую жизнь. А перевод...

— Зинаида Николаевна, вы — в отличие от нас — очень хорошо знакомы и с литераторами, и с театралами... искусство — оно живет в вас. И вы... Я прошу вас занять должность министра культуры.

— Министра чего? — рассмеялась княгиня.

— Министра культуры. Стать человеком, который выберет лучшее, что имеет человечество, и даст это лучшее нашему народу. Причем всему народу, а не только знати.

— И вы думаете, я смогу разобраться в том, что нужно простому люду?

— Один мой хороший знакомый сказал: "Чтобы хорошо сыграть крестьянку, нужно родиться княгиней". Розину в фильме играла урожденная Белозерская...

— Да, пожалуй вы правы. И — Марселина?

— Я тем более уверен сейчас, что лучше вас в искусстве, в культуре вообще никто не понимает. Нет, не княгиня, но потомственная дворянка, Суворова Ольга Александровна.

— Нам, женщинам из хороших родов, только и остается, как творить искусство, жаль что немногие это понимают. Спасибо, Александр Владимирович, за то, что хоть вы поняли это. Но почему вы обратились ко мне? Княжна Белозерская, мне кажется, искусство понимает великолепно, и даже госпожа Суворова...

— Елена Андреевна творит еще кое-что, она директор и научный руководитель института радиофизики. А Ольга Александровна руководит исследовательским институтом органической химии...

— Уели, Александр Владимирович, как есть уели! Я только хочу теперь задать один вопрос: говорят, что вы свои новые министерства намерены разместить в Москве?

— Это верно. Но поскольку Феликс Феликсович всяко является адъютантом Сергея Александровича...

— Министерство культуры... надо же! А чем оно будет заниматься?

— Вы будете определять, какие фильмы нужно снимать для народа, какие книги печатать... что преподавать в школах по классам русского языка и литературы.

— Книги и без этого печатают. Мне что, предстоит стать главным цензором?

— Зачем? Пусть печатают то что печатают, а вы будете определять, что будет издавать уже само государство. И как издавать. Чтобы, эх-эх, пришло то времечко, когда мужик Белинского и Гоголя с базара понесет.

— И у государства хватит денег заказывать это в нынешних издательствах? Или вы думаете принуждать их издавать то, что я, допустим, выберу?

— Зачем? Я вам для книгоиздания выделю... да хоть Чеховский полиграфический комбинат! И книг государство — то есть Министерство культуры — будет выпускать поболее, чем все нынешние книгоиздатели. Ну а вам предстоит определять, каких...

— Забавное предложение, уж чем-чем, а книгоизданием-то я никогда и не занималась. Но вы знаете, мне сама затея нравится. А кроме книг что мне нужно будет делать?

— Боюсь, что дел будет немало. Вот взять того же Бомарше: полная ведь бездарность — как мошенник, и помер в нищете. А ведь драматург-то он от Бога был, но на достойную жизнь пером заработать не сумел и занялся делом, в котором не смыслил. И задачей министерства в том числе будет и создание условий, чтобы те, кто творит культуру, кошельки по карманам зевак не воровали. Но и чтобы бездари к кормушке такой не приникли тоже — а тут, сами понимаете, человек требуется с безупречным вкусом.

— Даже так? Спасибо за комплимент, но это было бы и в самом деле интересно. Я принимаю ваше предложение, но с условием: если почувствую, что не справляюсь, подаю в отставку и вы от того обижаться не будете.

— Не буду, это я вам точно обещаю — потому что уверен, что вы справитесь. И тем более буду рад пригласить вас в Москву, где послезавтра состоится публичная премьера фильма. Кому же, как не министру культуры, его представить публике?

Вечером, когда "канцлерский поезд" уже нес нас в Москву, Машка поинтересовалась:

— Саш, ну зачем ты ее так хвалил? Камилле-то, небось, обидно было.

— Дочь наша, работа у меня такая — людям в лицо врать. А Камилла у меня умница и красавица. Ты тоже красавица, но еще не совсем умница, и не знаешь, как жена моя любимая, что княгиню Юсупову крестьяне в Архангельском называют за глаза не иначе как "барыня малахольная", а в южных поместьях батраки ее именуют исключительно матерно.

— А почему в Архангельском иначе?

— А там место отдыха, работать крестьян особо не заставляют. Ладно, спать иди, завтра небось с утра в Можайск помчишься...

Камилла задала другой вопрос:

— Зачем тебе Зинаида Николаевна?

— Вся та шушера, что мнит себя "высшим обществом", теперь некоторое время будет неистово одобрять любые действия канцлера. Жаль, что недолго, но потом уже поздно будет...

— А когда она уйдет?

— Она не уйдет. Первый в мире министр культуры... первая в мире женщина-министр — нет, не уйдет. Впрочем, культуру в России она поднимет, у этой дамы хватка железная.

— Ну тебе виднее. В Москву в восемь приедем? Спи уже, доктора говорят, мне нельзя!

— Врут.

— Мне не врут, спи!