Уроки ирокезского 68

Хон Сунсин с удовольствием смотрел на разворачивающуюся перед взором стройку. Не простую стройку: на острове Чикусхом (который у японцев раньше назывался Кюсю) сейчас эта стройка была самой большой, настолько большой, что пришлось на работу нанимать даже японцев. Много японцев, только на строительстве дороги к Нобеоке их работало больше десяти тысяч. И Сунсин снова подумал, насколько мудр был дядя, позволивший остаться на острове "двум миллионам японцев, но лишь тем, кто заслужит это право усердной работой на благо Корё". Так что на постройке грандиозной плотины — пятьдесят метров в вышину и двести в длину — три тысячи японцев работали очень усердно...

Конечно, стройкой все же руководил Петер Лантер — однокашник Сунсина по Высшей технологической школе в Цюрихе. И он же спроектировал здание электростанции, но проект самой плотины был разработан все же самим Сунсином! Да, не зря он после окончания Школы два года практиковался на постройке русских электростанций на Вуоксе. Совсем не зря, ведь именно благодаря приобретенному опыту дядя и назначил его ответственным за электрификацию Чикусхома. А вовсе не потому, что Сунсин был племянником Руководителя Кореи...

Петеру все равно этого не понять, ведь любая неудача Сунсина бросит тень на репутацию дяди — но такого допустить просто невозможно. И именно поэтому строительством завода генераторов пришлось руководить самому Сунсину, ведь именно генераторы этого завода и будут работать на новой электростанции! И поэтому же приходилось самому следить за расширением близлежащих медных рудников, и за постройкой новых дорог: ведь три других электростанции можно будет строить только после запуска этой, но дорогу к верхней (и самой большой электростанции) тогда уже затопит. Однако ее — с плотиной высотой в сто десять метров — еще ставить рано. Потому что он, Хон Сунсин, такую плотину еще не совсем хорошо научился проектировать...

Но — обязательно научится, и через четыре-пять лет электростанции Центрального Восточного каскада выдадут мощность в шестьдесят, а может быть уже и сто мегаватт! Ну а первые двенадцать... Петер практически гарантировал, что запустит электростанцию к концу года. Если будут готовы генераторы...

Для меня семнадцатый год был знаковым. Но только для меня, ведь больше никто не догадывался, что же в этом году "уже произошло". Для всех же остальных это был обычный, к тому же мирный год. Не особо урожаем балующий, но и не голодный. Но очень "напряженный" — и мне напрягать извилины пришлось со страшной силой.

Когда-то в детстве я вычитал, что большевики полностью провалили свою первую пятилетку. То есть они, конечно же, ее "досрочно выполнили", но понастроили всего меньше половины от желаемого и успели цены на все товары тоже вдвое поднять. То есть это я где-то читал, но прочитанного не понимал. Раньше не понимал, а как раз в начале семнадцатого года на меня снизошло понимание.

Большевики-то деньги "по Марксу-Ленину" считали, а деньги — это вовсе не то, что бородатые классики изрекали. У них, большевиков, просто не было в достатке того, за что люди, собственно, работать-то и идут: товаров у них не хватало. И у нэпманов всяких тоже товаров не хватало, а если товаров мало, а денежных знаков много... Причем на самом деле неважно, знаки эти бумажные или вовсе золотые, но если товара не хватает, то он дорожает. Или, если опять же "по Марксу" считать, деньги дешевеют — ведь бородатый назвал их тоже "товаром". В любом случае это — инфляция, и государству это очень неполезно. И гражданам этого государства неполезно еще больше — а особенно неполезно гражданину, который работает канцлером.

Большевики (в своем времени) пошли по пути наименьшего сопротивления (как они сами считали) — просто установили фиксированные цены и ввели "распределение": то есть товар мог купить лишь тот, кому разрешили власти. Но по мне — это был совершенно тупиковый путь, ведь рабочие при этом теряют стимул больше зарабатывать (и, соответственно, лучше работать), а спекулянты получают огромное поле для деструктивной деятельности. И, конечно же, народ власти такой уже доверять не спешит.

Однако и путь повышения цен (который большевики сначала прошли против своей воли) тоже тупиковый: народ теряет доверие к постоянно обесценивающимся деньгам, качественные (а поэтому более дорогие) товары теряют рынок — потому что народ просто не успевает накопить нужные для покупки такого товара деньги, тратя их сразу, пока они не обесценились еще больше. И начинает расти криминал: людям важнее получить "много и сразу", а каким способом — это уже не так важно. И, опять же, доверие власть у народа быстро теряет.

У меня ситуация была вроде бы лучше, чем у большевиков: моим рабочим товаров хватало, цены были фиксированные и стабильные — но на самом деле все было даже хуже, чем в свое время у "верных ленинцев". У большевиков не было двадцати миллионов человек, уже успевших пожить в нормальных условиях и привыкших ко вполне определенному уровню достатка. Не очень-то и большого, но стабильного — и эти люди твердо знали, что дальше ДОЛЖНО быть только лучше. Канцлер же обещал!

Так что если я сделаю что-то "большевикоподобное", то тем самым обману двадцать миллионов человек. Ну а верить мне перестанет гораздо больше народу — что хреново даже не в моральном плане (хотя, может быть, и обидно будет). Хреново будет потому, что за прошедшие десять лет я успел очень сильно обидеть очень много народу: купцов, которые разорились, не имея возможности "конкурировать с госмонополией", дворян-бездельников, которые на ренту с поместий "красиво жили" в ниццах и парижах, про кулаков я и не говорю... а еще очень сильно на меня оказались обижены разного рода националисты. А раз Канцлеру доверия нет, то значит, эти "враги канцлера" правду говорят?

Национальных разборок и без того уже случилось довольно много. Иногда приходилось проводить очень жесткие зачистки (как, например, с дашнаками, которые терроризировали почти весь Кавказ), иногда получалось "договориться" с местными лидерами — как удалось в Калмыкии. А иногда "все само получалось": я все же, собравшись с силами, написал (сугубо для внутреннего рынка) "Насреддина в Бухаре", книгу кто-то перевел на узбекский — и отношение узбеков не только ко мне, но и к русским вообще стало гораздо более лояльным. Хотя, пожалуй, узбекская лояльность больше формировалась огромными закупками изюма, дынь и хлопка — но и книжка слегка все же помогла, показав узбекам уважение и понимание русских их культуры.

С казахами вообще все вышло замечательно. В разговорах с Айбаром я получил очень общее представление о нынешних авторитетах — и попросил специально нанятых (за существенную денежку) людей особо присмотреть за человеком по имени Ибрагим Кунанбайулы. Вовремя доставленная ему упаковка стрептомицина добавила ему, надеюсь, несколько лет счастливой и плодотворной жизни. Товарищ, как я понял, считался у казахов кем-то вроде "казахского Пушкина", пользовался всеобщим уважением (по крайней мере среди образованного народа) и был умеренным националистом. Но — борцун за "европейскую культуру с исламскими корнями", и — как большинство и русских интеллигентов — под словом "культура" понимал исключительно искусство. Поэтому после довольно непродолжительного общения (я специально съездил в Семипалатинск поговорить с ним после того, как он организовал какую-то "казахскую партию") он согласился эту "культуру" среди казахов возглавить. А дабы было ее проще распространять — принял "мое" предложение издавать казахские газеты, журналы и книги с помощью алфавита, придуманного статским советником Ибраем Алтынсариным. Правда, об этом Ибрае (как и о придуманном им алфавите) я в разговоре с Абаем (под этим прозвищем Кунанбайулы был известен местному народу) и узнал — но узнал я и то, что этот алфавит был с кириллической основой и вообще был первым именно казахским: пока что казахи использовали (причем с трудом) турецкую версию арабского алфавита без гласных букв...

В результате все "казахские националисты" были плотно задействованы в обучении народа, составлении разных учебников, периодически ругались между собой (иногда до драк) по поводу необходимости введения в алфавит какой-нибудь еще одной буквы — и с русскими у них разногласий вообще не стало потому что некогда разногласить вышло. А те из казахских дворян и просто образованных людей, кто особо национализмом не страдал, с видимым удовольствием (потому что за приличные зарплаты) приняли участие в моей "образовательной программе", и сами работая в местных школах, и привлекая друзей, знакомых, учеников... Правда, исключительно в силу территориальной близости к Центру этим в основном занимались казахи из Младшего жуза и кое-кто из Среднего, но потихоньку и представители родов Старшего стали подтягиваться.

Но вот южнее... Если в городе Верном со школами еще все шло довольно неплохо, то уже в остальной Семиреченской области школ было меньше чем в областной столице. Еще хуже с народным образованием дело было в Ферганской и Сырдарьинской областях: тут местное духовенство активно сопротивлялось учреждению школ, явно опасаясь, что дети из разных медресе и мактабов (начальных мусульманских школ) предпочтут "светское" образование. А этих мактабов — если учесть Закайспийскую область, Бухару и Хиву — было более семи тысяч. Понятно: их выпускники — будущая кормушка духовенства, и терять кормушку муллы не желают.

Михаил Ефремович Ионов — Семиреченский губернатор — рапортовал, что корнем проблемы является отсутствие "русских кадров": чиновники местными языками не владели, обычаев не знали, а потому все управление просто перекладывали на помощников из местного населения. Но так как в управах и сами чиновники были в чинах крайне невысоких, "местные помощники" чаще всего были вообще из "голытьбы" — и в результате "государственная администрация" ни авторитетом не пользовалась, ни на дела никак не влияла. То есть оклады жалования получала, от беев да мулл приварок к нему тоже брать не отказывалась...

Последняя "война с русскими" случилась как раз в год моего "прибытия" — и мне ну очень хотелось, чтобы она стала действительно последней. Но как этого добиться, я пока не представлял. Причем сильно подозревал, что и потом не представлю — а потому озаботил проблемой секретариат. Если мне склероз не изменяет, начальник секретариата в другое время (и в другой должности) эту проблему если и не решил, то существенно урезал...

Ладно, пусть он эту проблему и попробует решить, а то с "народным энтузиазмом" у него как-то кривовато вышло. На стройки-то народ (главным образом демобилизованная молодежь) радостно рванул, а что с рабочими местами в промышленности делать? Поток денег из-за рубежа существенно подсократился, там оборудование уже не купишь. Черт Бариссон тихонько скончался на руках любящего племянника (поскольку Борис Титыч предпочел провести остаток жизни на Родине, в фамильном поместье). А его "племянник" (на самом деле родной сын и нынешний владелец компании) сосредоточился на обмене зеленых бумажек (получаемых главным образом от телефонных компаний Голдберга) на желтые металлические диски и обоснованно обещал перетащить лет через семь-восемь в Россию процентов девяносто от имеющихся за океаном — в смысле, от того, что там еще случайно осталось... Конечно золото — тоже деньги, но его-то тратить особенно жалко...

Алеша Белов деньгами, сколь ни странно, тоже оказался небогат. Да, вложил он очень много и весьма выгодно: я получал от него ежегодно три с половиной миллиона тонн чугуна, еще почти сорок тысяч тонн шерсти от австралийских мериносов... а еще почти сто тысяч тонн мороженой баранины оттуда же (ну и кенгурятины, однако мясо — оно мясо и есть, когда другого мало, то и оно сойдет). Он же поставлял в Россию больше трех миллионов тонн бокситов из Австралии, полностью обеспечивал страну кофе и какао — из Южной Америки, опять же бананы в России стали довольно популярны — и, если считать по "мировым ценам", его поставки стоили чуть больше двухсот миллионов долларов ежегодно. Но деньгами он "помочь" не мог совсем, а продажи уже русских товаров в США составляли уже чуть меньше ста миллионов: очень многое теперь янки стали делать сами. А вот я этого "очень многого" делал все же мало, а еще больше вообще не производил — так что товарообмен с США даже не покрывал самых скромных потребностей.

И в результате всех моих (и не только моих) усилий год предыдущий обеспечил городским жильем почти четыре миллиона экс-крестьян, а вот рабочих мест в городах им так и не оставил... то есть мужики строили еще жилье, впрок — но пользы от этого было крайне мало, а строителям платить требовалось довольно много — и на этот счет приходилось очень напряженно думать.

Хорошо еще, что для обдумывания всякого не обязательно сидеть в кабинете канцелярии и напряженно морщить лоб, так что поздравить Машку с обретением дочки Лены мне ничто не помешало. Дочь наша пребывала в настроении весьма приподнятом — в том числе и потому, что родить успела в апреле ("не придется ребенку маяться"), и все разговоры у нас, естественно, сводились к обсуждению Леночки:

— Саш, ты вот только подумай: еще бы час, и день рождения пришлось бы праздновать в мае! Но я так старалась, так старалась... кстати, а если подумать, что предложение Иосифа не такой уж и дурацкое, каким выглядит на первый взгляд.

— Я все равно не понимаю, как можно стараться родить побыстрее... а какое предложение ты имеешь в виду?

— Да предложить народу самому фабрики строить. Мужики, конечно, сами ничего не построят — не потому, что не захотят, а потому что не из чего. Я не про дома, хотя и для жилья всё этим артелям мы же и даем, я про заводы. Не про цеха, они-то как раз уже есть, я про машины. Просто ты, как всегда, стараешься сразу сделать все самым лучшим — и считаешь, исходя из цен на это лучшее. И потому у тебя выходит, что денег не хватает — но это же неправильно! Зоя, вон, на доходы от продажи цветов устроила при школе барабанную фабрику...

— Какую такую барабанную?

— Ну, пионерам же нужны барабаны, а в магазинах их нет потому что никто столько не делает, вот пионеры и решили сами барабаны для себя делать. Не только для себя, а чтобы все школы могли их купить недорого. Два школьных токарных станка по восемьдесят рублей, сверлильный за пятьдесят. Еще рублей на сто тисков всяких, молотков, напильников... правда, стекло для окон нового цеха я им бесплатно выделила. Но теперь фабрика делает больше сотни барабанов в день и работает там двадцать человек. Ну и сами пионеры тоже немного помогают: больше, конечно, учатся, но по оценке мастера фабрики они чуть не половину работы выполняют.

— Ты это к чему?

— К тому, что затратив на оборудование около пятисот рублей Зоя создала два, а на самом деле четыре десятка рабочих мест для взрослых. Ну а так как цены на барабаны Мария Иннокентьевна им лично посчитала без учета пионеров, а как будто там взрослые рабочие трудились, то выручки хватило на покупку, причем "по мере возможности", то есть постепенно, за год, новых инструментов и станков на три тысячи. И стекло для новых цехов они уже на выручку за деньги покупали. То есть одно рабочее место обошлось не в пять тысяч, а всего в двадцать пять рублей — поначалу, конечно, но тем не менее, ну а при таких затратах и пару миллионов рабочих мест можно за месяц устроить.

— Чтобы выделывать сто миллионов барабанов? — не удержался я.

— Саш, а головой подумать? Вот ты не знал, что народу нужны барабаны, а пионеры сообразили. В новом цеху они теперь собираются горны пионерские выделывать — и я о такой нужде тоже не догадывалась. Просто у Зоиной школы деньги нашлись, небольшие, но все же — а вот у народа даже такой лишней копеечки нет. Хотя народ наверняка знает, чего ему не хватает. Причем в разных местах не хватать может совершенно разных вещей — и я думаю, что если уже местные власти как-то узнают, чего не хватает народу именно там, то запустить мелкое производство этого нехватающего будет очень недорого. Запустят небольшие, но фабрики, а потом народ сам решит, что еще нужного можно будет там выделывать. Тогда уже нашей заботой будет лишь обеспечить поставки необходимого сырья: я вот, специально для "барабанщиков", клей поставляю, краску и никель для гальванической ванны — которую, кстати, они сами сделали, как и плавилку для латуни. Ну и следить, чтобы барабанные фабрики не строили в каждом уезде.

— Интересно ты говоришь. А посмотреть эту барабанную фабрику можно?

— Даже нужно: вон Зоя от нетерпения аж подпрыгивает, так ей похвастаться хочется. Сходи с ней, тут идти-то пять минут — а я как раз Лену покормлю.

Забавная оказалась фабрика. Сразу за школой, буквально "в чистом поле", стояли четыре цеха, каждый размером примерно с пристройку спортзала уже моей школы из "прошлого будущего", причем один — вовсе без окон. Зоя сказала, что "это сушилка, там смотреть вовсе нечего" — впрочем, "смотреть" оказалось что только в двух цехах (еще один, оказывается, только строился как раз для выпуска горнов). Барабаны-то, к моему удивлению, были изделием не самым простым: корпус сначала клеили из десятка чурбачков, потом обтачивали изнутри и снаружи, обклеивали снаружи шпоном, шлифовали, красили. Затем приделывали кучу никелированных железяк и, наконец, привинчивали и долго регулировали натяжение мембран. Их тоже отдельно делали (из всепроникающего уже в любую отрасль производства полиэтилентерефталата), и, должен заметить, все это было настолько трудоемко, что объемы производства меня очень удивили. Хотя — поговорив с несколькими рабочими — я узнал, что большую часть оснастки сами же рабочие и придумали, а затем и сделали — а поначалу и десять барабанов в день делалось на пределе возможностей. Ну да, народ наш сообразительный, горы готов свернуть лишь бы ничего не делать...

Когда уже мы возвращались, Зойка, немного смущаясь, попросила:

— Саш, а ты мне можешь привезти из Африки немножко гренадила?

— Наверное могу, если ты мне скажешь что это такое и если это в Африке водится.

— Гренадил — такое дерево, черное. Для музыкальных инструментов очень хорошее, как раз в Африке и растет. Я у нашей ботанички спросила, она сказала что даже в Катанге его найти не очень сложно, а в Германской Восточной Африке его просто завались...

— Ладно, будет тебе гренадил.

— Спасибо! Саш, ты только заранее скажи, сколько привезешь и когда: у школы деньги, конечно, есть, но мы же постоянно их тратим, и мне нужно знать когда и сколько заплатить нужно будет чтобы подкопить.

— Зой, а тебя давно не пороли ремнем по попе? Я, вообще-то, со школ деньги не беру, я их школам даю. Маловато даю, конечно, я и сам понимаю, но вот брать со школ деньги канцлерам не просто неприлично, но вообще недопустимо.

— Спасибо! Но все равно скажи когда: нам в сушилке нужно будет место подготовить.

В целом, в гости я съездил удачно. Перед отъездом в Москву я, больше в шутку чем всерьез, предложил Машке занять пост министра местной промышленности:

— Ты первая придумала, тебе этим и заниматься.

— Я бы и не возразила, но ближайший год из Можайска я никуда ехать не собираюсь. Пока Лена не пойдет...

— А зачем тебе куда-то ехать? Прямо отсюда и министерь! Телефон-то нынче не чудо природы, а вполне себе доступный аппарат. Позвонила куда надо, приказала...

— Тогда не министром, а председателем Госкомитета. Промышленность-то местная, мне нужно будет в каждой губернии местное маленькое министерство учреждать.

— Вот и договорились!

— Тогда пришли мне Федю Чернова, для Комитета нужно будет отдельный дом выстроить.

— Дочь наша, Чернов у меня не крепостной, и вообще он директор института жилищного домостроения. Так что начинай работать как сказано: бери телефон, звони, договаривайся...

Первые результаты Машкиной деятельности я ощутил уже через пару недель, когда ко мне зашел Слава — чтобы "кое-что уточнить насчет запросов Марии Петровны". Большей частью довольно скромных, разве что семь тысяч тонн меди в месяц внушали некоторое уважение размахом: это было примерно на четверть меньше того, что вообще в стране ее добывалось. Еще за год пятьдесят тысяч тонн ввозилось из Катанги, столько же покупалось за рубежом (у Никиты Обухова — он медь продавал "по бартеру", причем за недефицитные промтовары, что радовало). Однако медь эта вся была уже давно распределена, в Катанге добычу наращивать было просто некому, Никита тоже продавал все, что добывал (хотя не только в Россию, конечно — но ему просто больше "промтоваров" моих не требовалось), а покупать медь у американцев (или у того же Никиты) за деньги — это тратить полтора миллиона долларов ежемесячно. Восемнадцать миллионов в год — а лишних долларов (даже бумажных) у меня уже не было.

Золото же было тратить ну очень жалко, причем не только мне — Славе тоже. Но он, собственно, и пришел обсудить идею, как потребное Машке получить не за золото. Дело в том, что в Запорожье на автозаводе еще до войны сделали литровый мотор мощностью чуть меньше сорока сил под восемьдесят восьмой бензин. С алюмомагниевым картером, таким же блоком цилиндров (с чугунными гильзами), алюминиевыми головками цилиндров и поршнями — и мотор получился весом всего в восемьдесят кило. А затем (видимо, "в военных целях") сделали восьмицилиндровую его версию, причем увеличив диаметр цилиндров и ход поршня на сантиметр — и в результате получился мотор в два с половиной литра весом меньше ста двадцати килограммов и мощностью в сто тридцать сил. По всем параметрам он был практически не лучше тех моторов, что Кёртисс у меня покупал во время войны с Британией, разве что немного дороже, но Гленн их у меня тоже закупил тысячу штук: будучи вдвое меньше "конкурента" по габаритам (и, соответственно, с меньшим аэродинамическим сопротивлением) он хорошо ставился самолету на крыло — и Кёртисс на них строил двухмоторные "транспортники".

Но война закончилась, правительство (американское) массовые закупки "всего, что летает" прекратило, и "военный" мотор запорожцы теперь делали только для "штучных" лимузинов, на которых сейчас разве что министры ездили. Но тут "Хадсон" предложил эти моторы им продавать, причем по десять тысяч в год — правда, при цене не свыше тысячи долларов за штуку...

— Саш, завод может выпустить столько моторов, и себестоимость будет в пределах пятисот рублей. То есть одним этим контрактом мы получим прибыль в семь с половиной миллионов долларов.

— Смогут сделать десять тысяч моторов сверх того, что они сейчас делают?

— Нет, к сожалению нет. Сейчас они делают около тридцати тысяч автомобильных моторов, четырехцилиндровых. Но у них же мотор совершенно нестандартный, и все упирается в производство поршней и шатунов, которое там увеличить сейчас нельзя. Но если мы предложим "Хадсону" вместе с мотором еще и коробку передач, то чистая прибыль составит уже почти девять миллионов. То есть половина потребного для закупки меди для Марии Петровны поступит с одного-единственного завода.

— Деньги — это хорошо. Но мы тем самым, как я понял, остановим выпуск двадцати тысяч автомобилей. Которые, сколь ни странно, нам гораздо нужнее. А если учесть, что на запорожских же моторах сейчас выпускают и фургоны "Суоми", две трети из которых отправляются в "Скорую помощь", "Хадсон" со своими запросами отправляется в одно заднее неприличное место.

— А Мария Петровна? Ее-то куда мне отправлять? — склочно поинтересовался Слава. — Ведь сам-то ты ее никуда отправлять не будешь, мне такую честь предоставил...

— Слава, ты — Госплан. И именно ты планируешь, что и куда мы — то есть предприятия с централизованным управлением — хотим и можем направить. Если мы НЕ можем, то и не направляем, как бы нам того ни хотелось. Семь тысяч тонн меди — это очень много, и из какой-нибудь Катанги мы сверх плана столько притащить не сможем. Поэтому ты мне о проблеме рассказал, и я уже сам поговорю с Машей. По крайней мере хоть узнаю, зачем ей столько понадобилось...

— Понял. Ладно, тогда по остальным позициям я тебя даже спрашивать не буду.

— А этих "остальных позиций" много?

— Много. Но по стали и чугуну их закрыть не проблема, с деревом — ей кое-что экзотическое нужно — Ванков поможет, я уже договорился. И Гёнхо пообещал многое поставить, он нам еще прилично должен. Золото и серебро — я ей сразу сказал, чтобы с тобой договаривалась, но ей немного и нужно, найдешь в своих закромах: ей это как сырье потребно, позолотить что-то или посеребрить. Разве что по никелю... но, думаю, тоже справлюсь, там запрос скромный довольно. Ладно, я пошел... но ты с ней поговорить пообещал, я с ней связываться уже не буду!

Вообще-то Хон должен был нам копейки: он предпочитал "сбалансированную торговлю", но тут ему Камилла за миллион рублей предложила забрать "американский" завод по выпуску небольших генераторов. Африканыч счел, что строить электростанцию на триста мегаватт с трехмегаваттными машинами — это издевательство над здравым смыслом и переоснастил ее завод под выпуск уже тридцатимегаваттных агрегатов, для чего пришлось и станочный парк почти полностью обновить. Но американские-то станки, хотя и поизносились, благодаря постоянным ремонтам были еще вполне работоспособны, вот жена и нашла куда их пристроить. Ну а Гёнхо отказываться не стал... впрочем, всякого сырья на миллион рублей дочери, надеюсь, на какое-то время хватит.

Телефон — очень полезное изобретение, так что слегка покритиковать дочь нашу за неумеренные аппетиты получилось уже вечером. И узнать, на что же ей столько всего (точнее, столько именно меди) потребовалось. Оказалось, что "в процессе выяснения первоочередных нужд народа" дочь наша выяснила, что больше всего народу нужны самовары. И если выпускать по миллиону самоваров в месяц, то через пару лет народ станет счастлив — при том, что затраты на рабочее место самоваростроителя составляют меньше тридцатки. Или чуть больше полусотни, если самовары сразу никелированные народу дать. А средний самовар — это пять кило меди, и пять килотонн оной как раз на самоваростроение и нужны. Ну что... попьет пока народ чай из чайников, и стаканы пока будет ставить в подстаканники не мельхиоровые, а из нержавейки. То есть про нержавейку мне Маха и сказала, и я постарался представить, как из нее слепить самовар. Представлялось плохо, но, думаю, дочь наша разберется: раньше у нее всегда получалось найти тех людей, кто ее хотелки материализует...

— Саш, раз уж об этом разговор зашел... Ты скажи в Минвнешторге, чтобы они все операции моего Комитета без согласований пропускали. А то я кое-что вынуждена за границей покупать, у Ванкова, у Хона... у того же Игната Синицына, а я все же из дому-то только с дочкой погулять выхожу, мне в Москву ездить некогда.

— Хорошо, я распоряжусь.

— Договорились. А теперь дай мне с Камиллой поговорить, я соскучилась...