Глава 37

Вера Николаевна с недоверием посмотрела на мужа:

— Это ты мне врешь или он тебя обманывает?

— А зачем ему обманывать?

— Могут быть всякие причины...

— Ты про наследство? — Николай Александрович всего лишь несколько дней назад написал завещание и тема эта в семье еще не забылась. — Подумай, зачем эти гроши человеку, который просто так подарил нам миллион только для того, чтобы портрет дела меньше пылился? Глупости!

— Ну, может он просто тебя успокоить хочет?

— Не думаю. Из всех, кто про это узнал, он один просто рассмеялся. Я же чувствую: не видит он в этом беды, для него это всего лишь мелкая и смешная, из-за неприличности, неприятность.

— А почему же я ничего про такое не слышала? Я же у всех спрашивала... — уже с гораздо меньшей уверенностью в голосе попыталась возразить Вера Николаевна.

— Говорит, что пока производство не налажено, получается очень дорого. И очень мало в лаборатории пока выделывается. Но для кузена, говорит, достаточно — так что лучше мне все же его послушать будет.

— Дай-то Бог! — с чувством сильного облегчения подвела итог разговору Вера Николаевна. Для нее недавняя новость оказалась очень сильным потрясением. Не из-за самого факта, а потому, что в результате семейное благополучие (и материальное, и положение в обществе) могло рухнуть. Руководство флота — где подобные инциденты случались с естественной регулярностью — давало возможность ситуацию исправить, предоставляя офицерам частично оплачиваемый отпуск. Но к службе возвращалось хорошо если треть "отпускников". А если кузен на самом деле не обманывает — так можно будет и вообще все списать на ошибку. Что же до мужа... Как там кузен сказал: "А боль в заднице заставит тебя Родину любить"? И Вера Николаевна, уже несколько злорадно, подумала, что у нее найдется, что добавить к боли в заднице.

Хочется надеяться, что самой большой неудачей нового, тысяча девятьсот пятого года останется эпический провал затеи с новым тракторным заводом. То есть не совсем провал: завод был построен и полностью оборудован. Вот только выпуск тракторов на нем, скажем так, не совсем начался.

Еще фактически два года назад по согласованию с добрыми дядями из Главного Артиллерийского управления я прикупил небольшой — сорок пять тысяч десятин — участок на границе Челябинского и Курганского уездов. А в прошлом году — расширил его раза в два, благо казенных земель в этих краях было достаточно. Поскольку полигон предназначался для испытаний разнообразной транспортно-тягловой техники, на территории было "проложено" несколько сот километров того, что в России испокон веков принято было называть дорогами. Разными дорогами, даже шоссе было проложено — двадцать верст длиной. Ну а остальная территория осталась как бы не очень используемой — и, чтобы земля не простаивала, на ней было выстроено (и заселено) несколько деревень. Несколько — это тридцать семь. Если считать деревню Новый Тугайкуль, куда переселился народ из старого, простого Тугайкуля, купленного мною целиком — я вдруг вспомнил, что во второй своей экспедиции, проведенной в основном в Тюменской области, я уже был в этих местах — но не в деревне, а вовсе в городе с говорящим названием "Шахтерск".

Деревни все были выстроены Мешковым по "стандартному" проекту "промышленного села" — то есть с машинно-тракторными станциями и прочими прелестями механизированного сельского хозяйства. МТС было выстроено шесть, а тракторов в них было — опять-таки "в соответствии с проектом", ровно триста штук. Не очень изобильно, по одному трактору на триста десятин — но по нынешним временам неплохо. Вот только трактора на этих МТС ломались ровно так же, как и на всех прочих — постоянно. И их нужно было чинить.

Поскольку большая часть земли лежала в Челябинском уезде, но все же ближе к Кургану, трактороремонтный заводик был выстроен в крупном селе со смешным названием "Куртамыш" — сам Курган мне не понравился излишне бандитскими традициями и ценами на землю. Да и тащить сломавшийся трактор лишних восемьдесят верст было далековато, а Куртамыш был буквально в самой середине "полигона". Вдобавок местный батюшка, как оказалось, активно участвовал в программе распределения помощи голодающим два года назад и провел "воспитательную работу" среди прихожан, так что и местное население строительству завода активно помогало.

Но было понятно, что Царицынский завод выпустить тракторов столько, сколько нужно для работы в России, не в состоянии, а расширить куртамышский трактороремонтный до тракторостроительного было нереально. Все же ремзавод — это просто большая мастерская, в селе вполне уместная. А тракторный завод требует не только гораздо больше места, но и гораздо более грамотных людей, так что его все же нужно строить в городе. Строительство началось уже в Челябинске. Началось — и поздней осенью прошлого года успешно закончилось.

Торжественный пуск завода намечался на четырнадцатое января — раньше я не успевал вернуться из Греции. А четырнадцатого утром я, Мышка конечно, Ключников (автор проекта нового трактора), и Евгений Лукьянович Бояринов — главный инженер нового завода — стояли на выстроенной для этого случая трибуне и ждали, когда из цеха выйдет первый трактор Челябинского тракторного завода. Если учесть, что на трактор оставалось только привинтить эмблему, получасовое ожидание народ стало немного нервировать — тем более и погода была вовсе не летняя.

Первой сдалась Мышка — она сообщила, что ветер для нее слишком уж "кусачий" и отправилась в цех греться. Следом за ней побежал и Женя Бояринов — разбираться, почему так долго привинчиваются три винта. Разбирался он недолго, а затем, выйдя из ворот цеха, пригласил всех с трибуны сойти и присоединиться к Мышке: первый трактор сломался.

Сломался и второй трактор, подготовленный примерно через полтора часа. А после обеда, проверив состояние третьей машины, Евгений Лукьянович с грустью сообщил, что сегодня пуска завода не будет. И завтра не будет: то, что делали рабочие за последний месяц, само поехать не могло в принципе.

Конечно, новый трактор был действительно новым. Даже не новым словом, а, скорее, новым криком в машиностроении: гусеничный пропашной трактор вообще не имел сколь-нибудь близких аналогов в мире. Но два таких трактора были собраны в Царицыне и вполне себе передвигались без посторонней помощи. Тут же проблема была не в самой машине, а людях, которые ее собирали.

Причем их даже криворукими дебилами назвать было нельзя. Чтобы, например, поставить на трактор совершенно негнущуюся заклепанную гусеницу, нужна не только сила, но и изрядная техническая сметка: несметливому человеку и в голову бы не пришла идея приваривать палец к траку, чтобы он не выпал при движении... А таких "творческих идей" в тракторе рабочие воплотили десятки, если не сотни! И это при том, что на завод было направлено пара сотен настоящих специалистов — без них тот же литой стальной трак так бы и оставался недостижимой мечтой...

В общем-то, ничего особо неожиданного не произошло: Челябинск — город сугубо торгово-купеческий, рабочие раньше разве что кирпичное производство освоить могли — но несостоявшийся пуска завода превратился в фарс, высмеянный в местной прессе. Обидно, конечно.

Мышка уехала обратно в Царицын, у нее всегда дел было очень много. Ну а я с Ключниковым задержался на неделю. Была разработана программа обучения рабочих, подготовлена смета "самообучения" по примеру Гавриловского турбинного завода — но первый самостоятельно передвигающийся трактор "ЧТЗ-44" был выпущен лишь в середине апреля. И это при том, что двигатель был привезен из Ярославля, а трансмиссию сделали для него в Царицыне. Тем не менее завод пять тракторов в день стал выдавать — хотя до выхода на проектную мощность в пятьдесят тракторов в день оставалось, судя по всему, еще очень много времени. По предварительным скорректированным планам моторных цех и цех трансмиссий должны были заработать еще через год, не раньше. Если повезёт.

Впрочем, дождаться даже выпуска первого трактора дома мне не удалось. Сергей Игнатьевич провел детальный анализ международных рынков и сообщил, что "без принятия специальных мер" финансовое положение моей компании заметно ухудшится уже к середине следующего года. И "специальные меры" пришлось срочно предпринимать.

В конце февраля мы с Мышкой выехали в США — именно там предстояло эти меры принимать. "Торусы" (да и "предшествующие "Бычки") завоевали очень неплохую репутацию. Но конкуренты отнюдь не дремали и, судя по выисканной Карлом Леманном рекламе, на начало пятого года в США к выпуску разнообразных тракторов приступили уже два десятка компаний. По счастью, мелких — но тенденция была ясна: конкуренты старались пробиться на рынок демпинговыми ценами или захватить на этом рынке незанятые ниши. С ценами у них пока не очень получалось: крупносерийное изготовление моторов всегда будет сильно дешевле, нежели кустарное. Но вот насчет незанятых ниш — тут им было с чем работать.

Сам Карл, хотя уже и организовал три завода по выпуску запчастей, в производстве разбирался слабо и углубить свои знания не стремился: у него хватало забот с продажами и сервисным обслуживанием. Поэтому он с радостью построенные заводики продал мне, ну а я на их базе начал развивать местное производство сельхозтехники по полному циклу. Почти по полному.

Для начала небольшой, но довольно прилично оборудованный завод, выпускающий в основном "на запчасти" коробки передач для "Бычков", был существенно расширен (что обошлось почти в полтора миллиона долларов). Но в результате в Сент-Луисе вместо одного возникли фактически два завода: один продолжал выпуск именно тракторных коробок передач — правда уже в количестве тысяч пятидесяти в год, а другой приступил к выпуску недорогого трактора "Bouvillon KT" — улучшенной реинкарнации старого "Бычка". От "оригинала" он отличался лишь пятискоростной коробкой передач и обрезиненными колесами, но при цене в полторы тысячи долларов он нашел и полностью оккупировал свою нишу на американском рынке. Завод мог выпустить в год около двадцати тысяч обновленных "бычков", и с середины июня работал уже на полную мощность — благо, квалифицированных рабочих найти в США было не очень трудно. Всю оснастку моторного производства банально привезли из России, где такой мотор больше не делался. Из России в Сент-Луис везли свечи (и вообще всю "электрику"), шины (и все прочие резиновые детали) и стекло для кабин: трактор теперь выпускался именно с кабиной. Пустячок (кабина обходилась в производстве чуть дороже двадцати долларов), а приятно: фермеры быстро оценили удобство работы в дождь и холод. В результате каждая новая машина приносила мне долларов по пятьсот прибыли — при том, что весьма ограниченные производственные возможности в России для этого почти не задействовались. А пяток фирм-конкурентов, выпускавших сравнимые по характеристикам машины, "не вписались в рынок", так и не успев наладить по-настоящему массовое производство: отсутствие этого "мелкого удобства" оказалось решающим в рыночной борьбе.

Завод по выпуску "Торусов" пришлось строить "с нуля" в городке Гринсберг, в двадцати милях от Питтсбурга: затраты на землю гораздо ниже, чем в самом Питтсбурге, рабочих найти не проблема, да и металл возить не очень далеко. Поскольку кроме металла возить нужно было уже из России стекло, резину и моторы — эти моторы в Америке я решил все же не делать — то и железная дорога оказалась весьма кстати. Американцы, как я убедился, строят все очень быстро, практически так же, как и я в России — так что весь завод был выстроен в чистом поле и запущен чуть менее чем за полгода. И чуть более, чем за два с половиной миллиона долларов. Зато этот завод быстренько приступил к выпуску сотни тракторов в день — и каждый из них приносил мне уже почти тысячу долларов прибыли. Тут все было понятно: пока серьезных конкурентов в сегменте сорока-пятидесятисильных тракторов в Америке не было. И, похоже, не будет: те фирмы, которые начали здесь работать, не имели "лишних" миллионов пять-шесть, чтобы успешно стартовать, а без таких денег наладить собственное производство конкурентоспособных моторов было практически невозможно.

В Пенсильвании же — но уже в Филадельфии, точнее в небольшом городке Честер в пяти милях от нее, был построен еще один завод — "расширив" существующий заводик по выпуску мелких запчастей для тракторных моторов. Один цех завода был предназначен для сборки "Торусов" главным образом из поставляемых из России деталей (на месте изготавливалась лишь рама трактора), а в пяти других цехах делались мини-трактора "Rам Т-500". Не с пятисотсильным мотором, а "весом в пятьсот фунтов" (на самом деле все же почти пятьсот пятьдесят), мотор же ставился почти мотоциклетный: керосиновый вариант двухцилиндрового двигателя мощностью в двенадцать сил. Эта игрушка с рамой из стального штампованного листа и восемнадцатидюймовыми колесами (которые составляли почти половину веса машины) продавалась по пятьсот долларов (Леманн забирал их с завода по четыреста шестьдесят). Поэтому двести штук в сутки уходили влет. Тем более уходили, что с тележкой, вмещающей тонну груза, по дороге машина легко разгонялась до тридцати пяти километров в час. Завод — благодаря тому, что себестоимость мини-трактора не превышала трехсот долларов — обеспечивал мне около двадцати миллионов рублей прибыли в год буквально с момента пуска, но я надеялся, что именно тут цифра эта вырастет очень быстро. Благодаря деятельности ее молодого директора.

Карл Леманн главную контору своей торговой "империи" держал в Филадельфии, и, заработав на продаже тракторов почти десять миллионов долларов, стал уважаемым членом местного промышленного истеблишмента. Когда же я приехал в Америку налаживать местное производство тракторов, ввел в этот "истеблишмент" и меня — что было и вовсе несложно, учитывая размеры моих капиталов. Посещение местных светских тусовок давало мне возможность познакомиться в том числе с большим количеством не только торгашей и промышленников, но и с довольно толковыми инженерами — и на одной из таких мероприятий, которые мы с Мышкой старались не пропускать, я встретил молодого инженера по фамилии Форд. Правда, звали его все же Вильям — но я его заметил еще у подъезда, где он гордо передавал швейцару (или как там это называется) управление автомобилем "Рамблер". Не "Кадиллак", конечно (хотя возможно Кадиллаки еще и делать не начали, не знаю), но игрушку довольно дорогую: семьсот пятьдесят долларов было сейчас все же солидной суммой.

Немного поговорив с ним, я узнал, что парень всего лишь второй год работает на какой-то верфи (что свидетельствовало о высоком профессионализме: был принят на работу в самый разгар кризиса), а еще он просто фанатик автомобилей. Причем не тупой "любитель покататься", а именно фанатик автомобилестроения: на свой "Рамблер" он умудрился поставить двадцатисильный мотор с моего тяжелого мотоцикла и искренне считал получившийся девайс вершиной автомобилестроения, тем более и колеса он заменил на изделия Ирбитского мотозавода. На мои замечания о "некоторых недостатках" (я, по наивности, сообщил Вильяму, что все американские машины — дерьмо, но лично его "Рамблер" — не самое вонючее) он отреагировал очень резко. И, если бы мероприятие проходило не в доме одного из филадельфийских "столпов общества", то я мог бы и по роже схлопотать. Но когда подоспевший Карл объяснил юноше, что "заводы мистера Волкова кроме тракторов выпускают еще и по тридцать тысяч автомобилей в год", инженер в Форде победил оскорбленного фанатика.

В результате последовавшего — довольно длительного — разговора двадцатишестилетний Вильям Форд стал директором учрежденной на следующий буквально день "Ford Motor Company" (я сказал, что моя фамилия будет американцами неправильно произноситься и это меня очень обидит) и уехал в Царицын — поглядеть, какие бывают "настоящие автомобили". В мае он вернулся, полный новых идей — и мини-трактора стали для него лишь ступенькой на пути "поголовной автомобилизации Америки". Ну что же, лишние деньги мне не помешают... только надо будет Рейнсдорфа напрячь на предмет расширения моторного производства.

Хотя Степан Андреевич и сам не плошал. Ярославский завод выпускал рядные "шестерки" на уже трех конвейерах (два делали керосиновые моторы для тракторов и один собирал бензиновые для автомобилей). А все производство поршней для моторов теперь было сосредоточено на отдельном — и совершенно новом — Рыбинском заводе, который, кстати, делал поршни и для мотоциклетных заводов в Коврове и Серпухове (в Ирбите использовались те же, что и для "шестерок"). Кроме того Ирбитский завод теперь выпускал все одно— и двухцилиндровые моторы для тяжелых мотоциклов (и американских мини-тракторов), а под Москвой, в Мытищах завершалось строительство еще одного моторного завода, так что в части моторного производства проблем не было.

Поэтому по дороге из Америки обратно в Россию (уже в конце октября) я заехал в Германию и слегка так нагадил немецким автомобилестроителям — да так, что выпуск автомобилей в Германии утроился уже к концу года. "Гадство" заключалось в том, что в Мюнхене была основана компания (немецкая, понятное дело) с естественным для немецкого слуха названием Bayerische Motoren Werke, которая всем желающим продавала бензиновые и керосиновые моторы. Воздушного и водяного охлаждения. Оптом и в розницу. Недорого и с гарантией.

Сама компания моторы не делала — торговля велась изделиями моих российских заводов. Но в результате любой германец мог получить надежный мотор практически любой разумной мощности быстро и без особых хлопот, причем сами моторы ремонтировались при необходимости уже силами специалистов BMW в любой точке Германии и установленными на любой механизм. Конечно, остались еще отдельные энтузиасты-конструкторы, выдумывающие что-то "получше", но фортуна от них отвернулась: рынок их творения отвергал.

Да, герр Вильгелим Майбах был в состоянии создать восьмицилиндровое чудо мощностью сил на семьдесят, работающее на высокооктановом бензине и на базе него изготовить дорогущий лимузин стоимостью в семнадцать тысяч марок. Зато герр Карл Опель, купив за полторы тысячи рублей серийные рядные "шестерки", приступил к выпуску еще более роскошных автомобилей, работающих на самом хреновом бензине и продаваемых по двенадцать тысяч. А другой герр, Генрих Бюссинг, тут же наладил серийный выпуск мощных грузовиков на четыре тонны с четырехцилиндровыми сорокапятисильными моторами.

Директором-распорядителем BMW стал Отто Шеллинг, до того продававший в Германии мои трактора. Торговать монопольным товаром "повышенного спроса" было нетрудно, ну а то, что десяток мастерских были им куплены нее по самым дешевым ценам — плевать, перерасход отбивался лишним десятком проданных моторов. Зато Россия получила в Германии довольно мощное промышленное лобби. И — военное: Бюссинг новые грузовики подрядился поставлять в армию.

В России я снова оказался уже в конце ноября, после почти полугодового отсутствия: в мае я все же на несколько дней приезжал из Америки — правда только в Петербург. Приезжал по бюрократическим делам: массовый ввоз иностранных специалистов (а было нанято почти пять сотен американских мастеров для практического обучения русских рабочих) требовал определенного документального оформления. Обычно такие бумаги делались на каждого иностранца отдельно, и оформление документов на одного человека занимало от силы два-три дня. Но готовить "в розницу" пятьсот видов на жительство было слишком долго и хлопотно, так что пришлось пожертвовать почти месяц (включая дорогу) и обговорить фактически "ввоз иностранцев по квоте".

В результате было получено семьсот экземпляров вида на жительство, куда имена вписывались уже моими людьми — и это сильно упростило заключение контрактов с американцами. Ну а попутно мне удалось, наконец, все же лично встретиться со своим "родственником".

Когда я заехал в новый дом Волковых в Петербурге, меня встретили вроде как и радостно, но я все время чувствовал какую-то напряженность в общении. Сильную напряженность, и мне поначалу показалось, что то ли я "родственников" очень оскорбил своим подарком (все же дом стоил чуть ли не пятьсот годовых окладов капитан-лейтенанта), то ли они "из-за меня" где-то сильно подставились, разом перейдя из разряда "служивого дворянства" в число "петербургской элиты". Но уже на следующий день до меня дошло, что "родственники" от меня пытаются скрыть какую-то "кошку", пробежавшую между Николаем Александровичем и Верой Николаевной. Большую такую кошку, размером с амурского тигра...

Поскольку остановился я именно у "родственников" (старый дом как раз по весне ремонтироваться начал, а в гостинице было бы "неправильно" — выглядело бы как подчеркнутое дистанцирование от "фамилии"), то ситуация меня сильно напрягала, и я, со всей простотой "провинциала" попросил разъяснить положение главу семьи. Николай Александрович помялся — видно было, что и он положению дел очень не рад, а потом вдруг "раскололся":

— Александр, вы правы, но дело совсем не в вас. Меня угораздило заразу подхватить... сейчас я в отпуске, для лечения. В Европу поеду, в Германию — тамошние доктора, говорят, куда как лучше наших лечат... А с Верой, надеюсь, мы помиримся: случалось и ранее, просто сейчас зараза эта усугубляет все.

— И какая зараза? Я не просто так спрашиваю, вы же знаете — у меня несколько очень хороших лекарств производится, в том числе и собственного изобретения, а в больницах моих доктора с ними и вовсе чудеса творят.

— Да я слышал, но ваши-то все больше от простуды, головной боли. И от ранений, армейские врачи хвалят, знаю. Но тут ваши врачи вряд ли помогут... сифилис у меня.

В свое время — спасибо Кириллу Константиновичу — я статистику по "заразам" всяким просмотрел, и сообщению "родственника" не особо удивился: когда в стране болеют больше одного процента населения, в городах с современной "гигиеной" процент вырастает раз эдак в пять и посетители борделей рискуют не меньше, чем любители "русской рулетки". Но насчет "не помогут" — тут Коля ошибался.

Пять лет назад — наверное пять, я не считал — я попросил Камиллу придумать "определитель наличия пенициллина" в плесени. С "определителем" у нее не получилось, но, поскольку выделенных на исследования четырех таблеток не хватало, ее "девочки" сам пенициллин получили. Немного, очень немного, и очень дорого: грамм порошка обходился рублей в четыреста. Сейчас Лера Синеокова, которая смогла получить первые миллиграммы лекарства, занималась разработкой промышленного процесса и обещала "через год" снизить цену раз в сто, а объем производства во столько же раз увеличить. Правда обещала она это не первый год подряд, но тем не менее я располагал не только флаконом с просроченным на семь лет таблетками, но и примерно четвертью фунта вполне свежего лекарства — исследованием применимости которого занимался Александр Александрович Ястребцев.

С Ястребцевым у меня отношения сложились очень странные: не сказать, что он меня боготворил, но был к этому очень близок. Наверное, потому, что я (насколько знал, хотя знал и очень немного) подробно рассказывал ему о использовании и особенно о побочных эффектах "новых", еще никем не испытанных лекарств. Легко рассказывать то, что написано на листовках, вложенных во флаконы с лекарствами заботливой маминой подругой — но Александр Александрович с помощью пенициллина окончательно "зачистил" от сифилиса Собачью Балку, вылечив и тех, кому не помогла ртутная терапия. А в борьбе с весьма распространенной пневмонией изучил и случаи аллергии на препарат.

Так что я со спокойной душой отправил "родственника" вместо Берлина в Царицын с напутствием "дюжина уколов в задницу вас излечат, а боль от них — укрепит семейные узы". Очевидно, что Вера Николаевна уже сталкивалась с "флотскими традициями" насчет общения с работницами древнейшей профессии и все же больше переживала именно по поводу здоровья мужа (да и всей семьи). Так же очевидно, что Николай жене все рассказал по поводу предстоящего "гарантированного излечения": атмосфера в доме стала гораздо более спокойной. Ну а я, закончив все бюрократические дела, отбыл обратно в Америку, где и проторчал до октября.

А вернувшись обратно в Царицын, занялся подведением итогов года. Которые выглядели очень неплохо, даже при отсутствии новых "технологических прорывов".

Надежды на удвоение капитала, которые были у Мышки (и мечты о том же, бывшие у меня), не оправдались: за год, конечно, удалось изрядно заработать — но возросли и текущие расходы, так что на конец года Водянинов мои активы оценил всего в семьсот двадцать миллионов рублей. Это — включая иностранные активы. И с учетом зерна, стоимость которого в моих элеваторах составила, по оценке Сергея Игнатьевича, без малого семьдесят пять миллионов рублей. Правда я рассчитывал на большее, миллионов так на сто двадцать — но закупки у "колхозников" оказались гораздо меньше ожидаемых. Во-первых, пришлось изрядно потратиться на зарубежные заводы, а во-вторых, хлеботорговцы повысили закупочные цены до семидесяти и более копеек за пуд: рост цен на рубежом в связи с окончанием кризиса с лихвой компенсировал им "потери". Ну и ладно, зато крестьяне хоть немного, но обогатились — даже в условиях более низкого, чем в предыдущем году, урожая.

Главным же достижением прошедшего года я счел начало серийного выпуска Гавриловым и Ивановым (соответственно в Калуге и Камышине) нового, двадцатимегаваттного, турбогенератора. Серия была, конечно же, не очень большой, за год планировалось теперь выпускать их по четыре штуки — но это было именно величайшим технологическим достижением: в мире сейчас самым большим генератором (если не считать гавриловских "шестерок") американский на пять с чем-то мегаватт — да и то его планировалось запустить весной следующего года. А первенец Африканыча уже работал в новом корпусе моей Сарпинской электростанции. Правда на самом деле этот агрегат объединял три параллельно работающих генератора на одном валу — но все равно результат радовал, тем более что именно турбина, сделанная Герасимовым, была на самом деле технологическим прорывом.

Так что в промышленном плане год прошел хорошо. И неплохо на сельскохозяйственных фронтах. А на семейном фронте... мне показалось, что Мышка стала ко мне относиться менее... пылко, что ли. Может быть, та самая "привычка", о которой я в прежние времена довольно много слышал? С другой стороны, работы у нее стало столько, что и времени на "пылкость" оставалось немного, да и усталость сказывается. Камилла, вон, тоже больше про работу, нежели про семью на нечастых посиделках на кухне рассказывает. Хотя ее-то понять точно можно: у нее появилась новая игрушка, заботы о которой отнимают очень много сил. Хорошая такая игрушка, под названием "Институт органической химии". Учебно-исследовательский, и этой осенью к грызению гранита разнообразных химических наук в нем приступило сто двадцать человек.

Мышка же действительно всерьез занялась банковским делом и за лето и осень Российский Городской банк открыл свои отделения еще в одиннадцати городах — включая Владивосток и Порт-Артур. Но самым "вкусным" в этом списке стало Батумское отделение. Конечно, всякие там Ротшильды и Манташьянцы — фактические владельцы Батуми — были не рады появлению конкурента, да и зависимые от нефтяных и банковских "королей" местные купцы и промышленники не бросились открывать в новом банке счета. Но собственный банк помог проделать замечательную операцию на земельном фронте: через него удалось скупить чуть больше двадцати тысяч десятин Колхидских болот. Я давно уже рассказывал Мышке о подобных моих планах — и она летом их реализовала. Осталось только посадить там эвкалипты — но это не горит.

"Горело" у меня совсем в других местах. Причем — сразу в трех.