Вотъ Вамъ молотъ 49

Вильям посмотрел на собеседника с нескрываемым удивлением:

— Ты на самом деле считаешь, что Америка должна поддержать русские требования?

— Не русские, Билл, не русские. И не требования, кстати, а всего лишь просьбу. Просьбу, между прочим, управляющего крупнейшей компании...

— Русской...

— То, что у Волкова русское подданство вовсе не делает его компанию русской. А вот то, что он умеет договариваться с русским правительством — причем договариваться к выгоде уже американской компании — служит серьезным поводом прислушаться к его просьбе и сделать так, как он хочет.

— Ну а нам-то какая польза будет от поддержки этих требований?

— Увидим. Потом увидим. Когда Адская Гончая выкупал у британцев Нигерию, никто и подозревать не мог, что эта покупка принесет стране многие миллиарды, но теперь я могу посчитать выгоду с точностью до цента. Могу, но мне достаточно точности и в миллион долларов — и исходя из ранее полученного результата предполагаю, что и тут результат будет аналогичным. Для нас аналогичным...

— Джек, это ты говоришь только потому, что надеешься от Волкова получить возврат твоих французских кредитов?

— Французы сами мне их вернут, там не так уж и много... по полтора доллара с человека. Просто если Волков заберет эту территорию — я смотрел по карте, это размером с Техас примерно — то нашей промышленности работы хватит лет на десять минимум. Все его заказы уйдут к нам: с Германией Волков не ладит, Франция из игры уже выбыла. Кто там в Европе-то остался? Так что все эти миллиарды окажутся у нас.

— И будут оплачиваться через J.P. Morgan...

— Ротшильды сами виноваты, что предпочитают финансировать спекуляции, а не промышленность. Так что...

— А Германия...

— Им важнее Вьетнам.

— Пожалуй, тут ты прав. Но все равно, отдавать русским то, что мы могли бы взять сами...

— Не могли бы. Причин много, но... Что же до твоей боязни русских: какая разница, какой паспорт в кармане у американского промышленника?

Вильям Тафт проводил взглядом посетителя (и старого приятеля). А когда дверь за Джеком Морганом закрылась, подумал: действительно, какая разница?

С наступлением весны война разгорелась с новой силой — и на этот раз драчка началась всерьез. Совместная итало-германская экспедиция нашла в Ливии нефть, причем похоже очень много — и понятно, что Британия сразу же захотела отъесть у османов этот сладкий кусочек. За пару лет до войны из-за Ливии чуть не начали войну итальянцы с османами — но тогда после небольших боев стороны решили считать это случайным инцидентом — а теперь эти же итальянцы уже вместе с турками защищали кусок пустыни от британцев. И защищали весьма успешно: авиация итальянцев практически блокировала британский флот — в особенности после того, как совместная десантная операция Италии, Австро-Венгрии и Османской империи привела к захвату Мальты.

России повезло в том смысле, что основные силы противника были оттянуты на юг и запад, но все рано бои на фронтах тоже шли нешуточные. Немцы, прикинув, что с новыми самолетами они смогут не пропустить "Осы" к столицам, начали довольно успешно — хотя и не стремительно — наступать. А нам — прошлось снова заняться изготовлением бомб, но сейчас они (пять штук в день — больше никак не получалось) тратились лишь на ближние тылы германцев. Неплохо тратились, в основном по железнодорожным узлам — но автомобилей у врага было много, и бензин для них тоже особой проблемы не составлял. К маю, когда ситуация стала угрожающей, пришлось использовать последний загашник…

В самом начале войны с Николаем Иудовичем мы долго обсуждали перспективы, и пришли в странному на первый взгляд выводу: России на фронте не стоит демонстрировать подавляющее преимущество в вооружении. Просто потому, что солдаты это вооружение в основной своей массе правильно и применить-то не смогут, а если война затянется (в чем лично я не сомневался), то противник, пользуясь своим технологическим преимуществом, "передовую технику" быстро скопирует и нас же ей и задавит. Что, собственно, и произошло с самолетами, с самоходками и танками…

Но один "технологический загашник" мы пока не трогали. И поэтому появление в армии миллиона с лишним автоматов, к которым было запасено почти три миллиарда патронов, оказалось ну очень большой неожиданностью. Атаки на противника, и раньше вполне успешно подавляемые пулеметами, стали бессмысленными. Но если раньше пулемет можно было подавить артиллерией, то сейчас такое подавление полностью теряло смысл…

На некоторое время точно теряло: наступать германские войска (а автоматы были в основном направлены именно на германский фронт) уже не могли совсем: ведь обычный пехотный взвод на своем "фронте" в сотню метров мог выпустить в минуту до четырех тысяч пуль. Мог, но выпускал примерно вдвое меньше — примерно половина солдат так и не научилась вставлять новый магазин, а уж перезаряжать его... Но и две тысячи — это уже очень много.

И проблемой было лишь то, что вот меньше двух тысяч пуль солдаты, оказывается, выпустить могли очень редко и очень-очень не все. Тут же враг идет, его убивать надо — и солдатики отпускали спусковой крючок только когда патроны в магазине заканчивались. Хорошо еще, что основные склады с патронами были по возможности подтянуты поближе к фронту, автомобили доставляли боеприпасы к окопам быстрее, чем подводы с лошадками — так что в мае несколько довольно мощных атак германцев были успешно отбиты.

А еще было отбито много совершенно "немощных" атак: все же по ту сторону фронта идиотов было не очень много, и часто после короткой артподготовки из вражеских окопов поднимались стройные ряды одетых в серую униформу соломенных чучел. Которые, конечно же, прям на месте и "гибли смертью храбрых" — но после небольшой штопки вновь пополняли ряды германской армии. И уже в начале июня Иванов был вынужден вернуть солдатикам столь привычные (и медленно тратящие патроны) винтовки: три миллиарда патронов для автоматов просто закончились...

Забавно: янки в войну не вмешивались "по принципиальным соображениям". То есть продавали все, что у них просили и британцам с французами (на Западе), и японцам (на Востоке). Правда, японцам только "за наличный расчет", но те кое-что успели накопить. А затем, потратив накопления на закупку всякого разного, высадили десанты на почти все острова Курильского архипелага и — самое неприятное — на Сахалин. То есть неприятным была не столько высадка, сколько то, что ее всячески поддержали "ссыльнопереселенцы" и каторжане...

Да, все внимание властей России было сосредоточено на Западе — и оставленный без пригляда Восток обеспечил довольно неприятный сюрприз. И если бы не почти мгновенная реакция союзников...

То есть по мне уж лучше бы ее — реакции этой — вообще не было бы. Но нефтепромыслы мои на Охе остались у меня исключительно благодаря десанту уже американскому. Защитили янки собственность "Палм Ривер", да... а заодно "прикрыли от японцев" Владивосток (до Хабаровска включительно), Комсомольск взяли под защиту — но на эту фактически оккупацию трети дальневосточной территории американцами вообще мало кто внимание обратил. Просто не до "оккупации" было.

После того, как стало нечем стрелять из автоматов, германские войска начали потихоньку наступать. Именно потихоньку, так как немцы обнаружили, что отечественные офицеры (уже большей частью бывшие "вольноопределяющиеся" из числа "русской интеллигенции" крайне нервно реагируют на фланговые обходы. И немцы, "прорвав оборону" какого-нибудь взвода и "неодолимыми силами" в пару рот встав на фланг русского полка и постреливая из пулеметов просто ждали, пока этот самый полк не "выровняет фронт" отойдя на пару километров от прежних позиций. Или не отойдет на "новый рубеж естественных укреплений" за очередную речку. Периодически они и посильнее наступали, как раз во время "выравнивания", однако проделывали это без особого фанатизма. Просто потому что основная война шла как раз "на Западе" — но и без фанатизма к осени германские войска оказались менее чем в двадцати километрах от Риги и в полусотне от Минска.

Оказались бы и подальше, однако как раз в конце августа "школы военных механиков" смогли выпустить экипажей на пару с лишним тысяч броневиков и линия фронта стабилизировалась. То есть она стабилизировалась южнее Финского залива...

Откровенно говоря, мои агенты так и не разобрались, под воздействием кого финский сейм провозгласил независимость: деньги эти ребята брали и у германцев, и у британцев. Но вот провозгласили, и у них внезапно оказалась довольно неплохо вооруженная армия. Воевать, впрочем, финны сразу не стали, но вот британцы "на всякий случай" — и на случай вступления новоявленной Финляндии в войну на стороне немцев — высадили уже свой десант на Мурмане и в Архангельске. Немаленький такой десант, только в Петрозаводск зашло на постой около пятнадцати тысяч "лаймов"...

По мне, так уж лучше бы они французам помогали — а так Германия снова оккупировала Бельгию и даже выбила франко-английские войска из Дюнкерка и Кале, да и австрийцы стояли уже на окраинах Белграда...

То есть все это произошло как раз в первой декаде августа, а затем и там фронты "стабилизировались". Похоже, после нескольких неудачных попыток "стратегических наступлений" немцы пришли к выводу, что "им пока хватит" — и они предложили мир. На переговорах в Женеве стороны быстро пришли к выводу, что "во всем виновата Франция, которая первая начала", Германии досталась Шампань (хотя им и пришлось уйти из Кале и освободить Бельгию) — и война закончилась. Первого сентября тысяча девятьсот пятнадцатого.

Было у меня сильное подозрение, что это только перерыв — ни одна страна не получила того, чего хотела. А вот технические средства, предназначенные для уничтожения человечков, за два года войны совершили качественный скачок. Но и выявили в себе кучу недостатков, поэтому-то стороны и взяли тайм-аут — оружие будущих побед следовало довести до ума. Ну, это я так думаю — а пока наступил долгожданный мир.

И первого же сентября мы с Камиллой положили первый камень в основание Днепровской плотины: миру нужно электричество. Ведь за время войны было выстроено множество заводов, фабрик — которые работали кое-как, а теперь-то уж можно было и их "довести до ума".

Однако чтобы "довести до ума" хоть что-то, потребен этот самый ум — а я, видимо, пропустил ту очередь, где за ним стояли. Поскольку за войну цены несколько изменились, по прикидкам ДнепроГЭС должна была обойтись теперь миллионов в триста — триста пятьдесят — и это без учета "окружающей инфраструктуры". С инфраструктурой — под миллиард, но мои надежды на то, что шестьсот с лишним миллионов будут вкладывать другие люди, оказались напрасными.

С окончанием войны правительство отменило практически все военные заказы — и внезапно выяснилось, что большая часть "заводов военного времени" не нужна вообще никому. Просто потому, что их нельзя использовать для производства мирной продукции. А переделывать их — у хозяев денег нет, многие не успели и по кредитам, взятым на строительство, расплатиться…

Заводы продавались буквально за гроши — что помогло мне за эти гроши выкупить два авиационных завода. Из семи, которые действовали еще в августе — но производить на этих заводах мне было просто нечего. Петрашкевич принес мне "План переустройства заводов на выпуск мирной продукции" стоимостью в полтора миллиарда — но на вопрос, где миллиарды взять, он не ответил. Военные заказы пропали не только в России, и продажи автомобилей в той же Америке за две недели упали втрое, а про подушки шутейные заокеанцы и вовсе забыли…

То, что стороны согласились на мир, было понятно: британцам в случае продолжения войны грозила полная морская блокада, а Германия, несмотря на победоносный для нее характер войны, вкладывала в нее буквально последние силы. Для американцев война тоже перестала быть очень выгодной: в случае победы Германии возникали слишком большие риски невозврата уже выданных кредитов, что же до Франции — да кому она нужна, эта Франция!

Конечно, французы умудрились задолжать другим странам весьма немаленькие суммы, и все понимали, что скорого возврата долгов ждать не приходится. Поэтому в счет долгов "мировое сообщество" просто отобрало у Франции колонии — оставив бедным французам лишь северо-западную Африку до Сенегала. Принцип дележки мне был совершенно непонятен: Германии почему-то достался Вьетнам, Убанги-Шари и Камерун, а, скажем Конго и Нигер отошли американцам. США забрали себе и все французские колонии в Америке, англичане забрали остатки французских колоний в Африке — оставив, правда, небольшой кусочек бельгийцам. В дележке мне тоже удалось принять участие, и России обломился Мадагаскар — там Камилла решила тоже чего-то "масляное" повыращивать.

Англичане были моей инициативой не очень удовлетворены, но мои доводы оказались более весомы: большая часть нефти на их остров поставлялось "Палм Ривер". Что же до угля и железной руды — от "Палм Ривер" Британия зависела не очень, однако Австралия под шумок объявила о полной независимости (уж больно не хотелось делиться прибылями с рудников), причем если раньше их устраивал статус "доминиона", то теперь австралийцы творили что хотели — и стоило им намекнуть, что в Германию руду с железом продавать может оказаться выгоднее… В конце-то концов, в Австралии "Палм Ривер" платила не только весьма приличные налоги, но и экспортные пошлины, которые составляли очень заметную часть бюджета — а если вспомнить, сколько австралийцев получали от меня зарплату, то случившемуся демаршу вполне можно найти объяснение.

Впрочем, Британию вполне устроило и то, что теперь суда Восточной Республики с большим удовольствием возили в метрополию различные грузы из колоний. А что делать? фрахт заметно подорожал, а из-за падения продаж автотехники мне каждая копеечка стала очень дорога. Вдобавок угля с другого полушария мне теперь требовалось сильно меньше — выкупленные у разоряющихся владельцев шахты на Донбассе уже к весне шестнадцатого года давали мне больше восьми миллионов тонн. А новые металлургические заводы и угольные электростанции стало строить не на что…

То есть новые электростанции и заводы строить пришлось — на Мадагаскаре. Потому что с правительством был подписан простой договор: я добиваюсь передачи колонии России, а за это всю колонию Россия отдает в аренду мне. Не навсегда, на двадцать пять лет — но мне, я думаю, хватит. В конце-то концов, я же не собираюсь жить вечно — однако то, что мне отмеряно, желательно прожить с комфортом. Я думаю, что если бы вообще потребовал мне после подписания всех договоров Мадагаскар мне насовсем подарить под поместье, правительство и это бы подписало: надо же ширнармассам продемонстрировать хоть какие-то "победы", а этот остров янки продавливали все же в пользу именно "Палм Ривер" — и им было плевать, под чьей он будет формальной юрисдикцией. Так что будет пока — реально — под моей.

Французы на Мадагаскаре сделали не очень много, но все же успели найти кое-что полезное — и первым делом в портовом городке Таматаве началось строительство металлургического завода. На самом деле все же правильнее сказать "заводика" — выпускать он должен был всего двадцать тысяч тонн в год, но не просто чугуна там или стали, а белой жести для консервных банок: оказывается, французы нашли хоть и не очень богатые, но достойные внимания месторождения олова. В банки я собирался пихать рыбу — для чего тут же строился и небольшой судостроительный завод: рыбакам в море лучше ходить все же не на пирогах. На пирогах тоже можно, но уловы маловаты…

А остров оказался богатый — тут тебе и уголь (не очень много, но достаточно), и руда железная (тоже немного, но даже лучше австралийской), и никель, и золото, и кобальт. А еще — изумруды и очень много всякого другого. Но Камиллу больше всего заинтересовало то, что Мадагаскар был чуть ли не главным мировым центром по добыче ванили — и уже весной шестнадцатого года "Палм Ривер" стал чуть ли не монопольным поставщиком ванильного сахара. Цену моя жена установила настолько демпинговую, что конкурентов с рынка вымело полностью: пакетик весом в унцию продавался всего по полтиннику (или по двадцать пять центов). Семнадцать рублей за килограмм — это сто семьдесят миллионов за десять тысяч тонн. А объяснять каждому, что в сахар насыпан синтезированный Камиллой ванилин у нас просто ни времени, ни сил не было — да и желания особого тоже.

Собственно, на эти деньги все строительство на Мадагаскаре и велось, а вот мои прибыли с самого Мадагаскара были направлены на модернизацию промышленности в России — все же полтора миллиарда Петрашкевича ни какими "высокими технологиями" уменьшить не удавалось. Да и закончились у меня эти "технологии из будущего". Теперь большую часть времени мне приходилось проводить за чтением различных научных журналов со всего света, в надежде на то, что какое-то новейшее открытие напомнить мне о чем-то до слез знакомом, без чего через много лет люди буквально жить не могут. Но что-то ничего такого не вспоминалось. Наверное, я уже привык обходиться тем, что имеется: сыт, одет, обут. Крыша над головой есть, медицина… Медицина и так "самая современная", лекарства — все, что в моем рюкзачке были с описаниями — химики синтезировали, а больше ничем медицине помочь я не мог.

И не только медицине. Даже в моторостроении мои "сокровенные знания" отставали от разработок отечественных инженеров. Конечно, репутацию нужно было поддерживать, и мне приходилось изо всех сил изучать "новые веяния в моторостроении" — чтобы, по крайней мере, не выглядеть идиотом на технических совещаниях. И на совещаниях этих я им и не выглядел — но скорее всего потому, что научился все же "молчать с многозначительным видом". Жаль только, что не всегда...

А ведь никто меня не просил лезть туда, где я ничего толком не понимаю — так получилось. Просто когда мне срочно понадобился текущий финансовый отчет (нужно было проверить, хватит ли денег на очередную мою "гениальную идею"), в кабинете Мышки я встретил и Станислава Густавовича. В процессе, как я понимаю, делового обсуждения какой-то текущей проблемы:

— Вы, Мария Иннокентьевна, совершенно помешались на ваших балансах! Я еще раз напоминаю: нам нужно не красивый баланс получить, а фабрику запустить!

— Станислав Густавович, рабочим нужно жалованье платить, а денег на жалованье мы всяко до июня не найдем. Так что пишите заявку на июнь, и запускайте вашу фабрику — лучше вообще в июле. Раньше денег не будет!

— Да не нужны рабочим деньги, сколько раз повторять…

— Вы, Станислав Густавович, меня каждый день удивляете, но сегодня превзошли сами себя — вмешался я в разговор. — Боюсь, что ни рабочие, ни я ваш тезис не примут… извините, что вмешался в вашу дружескую беседу, но мне просто срочно от Марии Иннокентьевны получить один отчет. Вы позволите?

Петрашкевич поглядел на меня очень странным взглядом, но, быстро собрав какие-то бумаги в папку, встал и ушел. Но, как оказалось, недалеко — через пятнадцать минут я встретил его в коридоре.

— Александр Владимирович, раз уж вы мне помешали объясниться с Марией Иннокентьевной, то теперь вы ей все разъясните.

— Что разъяснить? Доказать ей каким-то образом, что рабочим зарплата не нужна?

— Если бы я не знал о вашем отношении к Марии Иннокентьевне, я бы даже обиделся — с улыбкой ответил Петрашкевич, — но тут никого нет, так что… а давайте ко мне в кабинет и зайдем, там никто нам не помешает.

— О каком таком отношении? — честно говоря, я просто удивился, и в голосе моем угрозой даже и не пахло — но Станислав Густавович несколько напрягся и смутился.

— НУ, вы опекаете ее как дочек своих… все знают. И одобряют! — добавил он несколько вызывающе, но затем продолжил уже нормальным голосом: — А зарплата рабочим нужна, только деньги не нужны. Им же на самом деле нужно то, что за деньги покупается, а это они вполне могут получить и за внутренние "волковские копейки". Разница же расчетных денег и настоящих в том, что эмиссия первых полностью в наших же руках, посему недостатка в них мы и испытывать не должны… до некоторых пределов, конечно.

— То есть как?

— Сейчас заработная плата на две трети выплачивается расчетными копейками, и оборот их составляет чуть больше месяца — потому что рабочие тут же на них приобретают в заводских магазинах еду, одежду, обувь, прочее иное. Чуть больше потому, что иногда рабочие часть расчетных копеек откладывают на покупку чего-то дорогого: мебели, велосипедов тех же. Но тут максимум что мы имеем — это задержка оборота этих сумм месяца на три.

— И это все, думаю, знают — включая и Марию Иннокентьевну…

— Конечно. Но есть товары, которые стоят еще дороже, и на них рабочие деньги копят уже настоящие. Собственно, поэтому треть окладов они и хотят получать обычными деньгами…

— Я все же не совсем понимаю вашу мысль…

— Если эти дорогие товары мы тоже станем продавать рабочим за расчетные деньги, по пониженной цене, конечно, да еще обеспечим им возможность безопасного накопления — например, в специальном "расчетном" внутреннем банке, то общий объем собственной эмиссии можно будет увеличить почти вдвое. У вас… у нас не хватает денег на заработную плату — так сами мы эти деньги фактически и напечатаем, причем с большим запасом…

— Мысль интересная… но как к этому сами рабочие отнесутся?

— А я и пришел к Марии Иннокентьевне с предложением устроить такой свой "расчетный банк" — потому что он, кроме возможности накопления должен обеспечивать и свободную конвертацию расчетных денег в настоящие. Но — только в одну сторону, и в пределах, скажем, накопительных вкладов или, при наличном обмене, в пределах трехмесячного оклада жалования…

— Тогда настоящие, как вы говорите, деньги потребуются не в кассе заводов, а в кассах банков. Какая разница?

— Если всё, что мы производим, можно будет купить за расчетные деньги, то обмен будет весьма малым. А с учетом более низких цен в магазинах компании его вообще практически не будет…

— Почему вы так думаете?

— Потому как менять деньги люди будут разве что на марки почтовые или гербовые какие. Заметные же суммы будет им выгоднее продавать сторонним людям, с приплатой — нам же потребуется только запасы товаров в магазинах поддерживать — Станислав посмотрел на меня с нарастающим удивлением. — Вы что, не знаете, что в Калуге на рынке расчетный гривенник принимают за двенадцать копеек?

— Не знаю… а почему?

— Так в заводских магазинах товар дешевле. А те же бананы и мандарины и вовсе больше нигде не продают…

Разговор закончился тем, что Станислав Густавович выдал мне изрядной толщины рукопись, в которой он подготовил обоснование "новой внутрикорпоративной экономики", в обмен получив заверения, что главбуху я все расскажу сам — и разрешение на пуск новой фабрики "в качестве экономического эксперимента". Было у меня подозрение, что одной фабрикой "эксперимент" не ограничится — ну да ему виднее, а если что-то пойдет не так, то в "секретном подвале" химического института было заныкано уже чуть больше ста миллионов рублей в металле.

Вечером я поделился удивившей меня "новостью" с Камиллой:

— Ты представляешь, он сказал, что "все знают про мое особое отношение к Марии Иннокентьевне". Все — только я один не знаю. И теперь весь из себя пребываю в сомнении: может, я действительно к ней как-то особенно отношусь?

— Они просто тебя не знают — хмыкнула моя дражайшая, — вот и удивляются. Просто ты слишком у меня добрый… Но вот Векшины все еще маленькие были, поэтому ты их просто удочерил-усыновил. А Мария Иннокентьевна даже меня на год старше, удочерить ее никак не получается, вот ты о ней и заботишься… незаметно.

— Сильно незаметно?

Камилла засмеялась в голос:

— Линоров меня тоже спрашивал, почему ей самая сильная охрана назначена. Но я Евгению Алексеевичу объяснила…

— Что?

— Что нас ты и сам охранять можешь, а ее при себе все время держать вообще неприлично… Да не бери в голову, на самом деле все знают, что ты девиц из доброты своей защищаешь, многие думают, что в память о ком-то близком. У тебя была сестра?

— Племяшка…

— А ты мне никогда о семье ничего не рассказывал…

— Ну а ты и не спрашивала. Нет, я обязательно расскажу тебе — когда-нибудь, не сейчас…

— Потому и не спрашивала. Я тебя люблю такого, как ты есть, и мне неважно, кто у тебя были родители… и даже неважно, сколько ты заработал денег — Камилла хмыкнула, видимо повторив последнюю фразу про себя. — Деньги — это хорошо, конечно, чтобы заниматься интересным делом. А чтобы любить — они лишь помогают продемонстрировать любовь, подарками или еще чем. Но не больше. А чем ты собираешься демонстрировать любовь у супруге? — закончила она с привычным демонстративным ехидством.

— Я даже и не знаю… завод выстрою, по производству гуталина из изысканнейших мхов сибирской тундры.

— А мне остается лишь придумать, как этот гуталин из мха сделать… Спасибо, дорогой! Кстати, а какую фабрику-то Слава пускать затеял?

— Ммм… ты знаешь, а я забыл спросить.

— Старческий склероз. Придется мне тебя бросить — зачем мне склеротик? Не сразу, но лет через пятьдесят… Так что готовься!