Sindroma unicuma. Finalizi*. Гл.1-19

Посвящается Эве

И снова разум скажет мне: "Не тот",

Но перестанет ль сердце жарко биться,

Коль взгляд случайно упадет

На моего красавца-принца.

Я не могу отринуть взгляда нить,

Не слушая уверенных советов,

Смотрю в глаза того, кого хочу забыть:

"Лишь прикоснись, молю об этом!"

Что это? Лихорадка? Дрожь?

И чувства, и слова уносит ветром.

Одно я знаю, если ты уйдешь —

Мир без тебя останется бесцветным.

Где свет, где тьма — понять бы мне самой,

Чтоб в сумерках зари взлететь звездой.

Автор: Ольга (ПростоМария) .

*таю, таю)) Читаю, перечитываю — и таю))*

1. О нелегких буднях настоящих леди и о тех, других.

Есть обстоятельства, над которыми человек волен. Не устраивает размер груди — записывайся на прием к косметическому хирургу или корректируй габариты с помощью подручных висорических средств. Достала подружка — скажи, что она похожа на жирную бегемотиху. Надоело одиночество — растяни губы в улыбке и польсти пару раз окружающим. Хочешь признания и оваций — найми личного тренера, и через месяц выбьешь пул, не напрягаясь.

Но есть вещи, которые невозможно изменить.

Августу Аксёнкину удручали два неисправимых обстоятельства: её имя и день рождения.

За убогое имечко стоило сказать спасибо мамаше, которая, особо не напрягаясь, дала трем дочерям имена по месяцам рождения: Декабрина, Августа и Майя. Смехота и примитивизм.

Ограниченность ума и отсутствие фантазии у родительницы объяснялись просто: когда родилась младшая из сестер Аксёнкиных, их отцу, чиновнику Департамента юстиции, еще не предложили место председателя совета директоров государственной монополии сотовой мегасвязи.

С годами мамочка стала умнее. Вздумай она увеличить численность семьи Аксёнкиных, то обязательно наняла бы лучших прорицателей и заказала долгосрочный гороскоп для младенца с приоритетами желательных имен. Увы, судьба рассудила иначе, посчитав, что супруги сделали свой выбор между наследником и сливками светского общества.

Вторым поводом для расстройства средней из сестер Аксёнкиных неизменно служил день рождения в последнем летнем месяце, вернее, тот факт, что она родилась на девять месяцев раньше Егора Мелёшина. Осознание того, что она оглашала мир младенческим плачем и марала подгузники задолго до появления на свет Мелёшина-младшего, заставляло чувствовать себя ущербной старухой. К тому же ехидна Майка не упускала случая поддеть сестру.

— Глянь, — Клюква протянула фотку, на которой было изображено нечто похожее на боксерскую перчатку с мочалкой наверху. — Спортивная серия.

Конечно же, собеседницу звали не Клюквой, а Евгенией Ляпис или Евгешей — любительницей эксцентричности и шокирующих выходок. Кислое прозвище внучке председателя Высшего законодательного совета подарили острый язык и язвительные замечания, набившие оскомину как у администрации лицея, так и у лицеисток. Евгеша не выделяла из своего окружения ни друзей, ни врагов, потому что была сама по себе. Она могла во время занятия сказать на весь кабинет, обращаясь к преподавательнице:

— А у вас лифчик из-под блузки выглядывает.

Девчонкам же говорила: "Твои зубы желтые как моча" или "У тебя воняет изо рта тиной" — и ни капельки не кривила душой. Но уколоть Евгешу ответной шпилькой не получилось бы при всем желании, потому что она являлась совершенством со всех сторон.

Аксёнкина и Евгеша не водили дружбу, но вели совместные дела. Их объединил взаимный интерес к общему увлечению.

Большинство людей чем-то увлекается. Кто-то собирает фантики или наклейки от бутылок, кто-то играет на гитаре, кто-то транжирит родительские деньги в увеселительных заведениях и модных салонах. А кто-то коллекционирует последствия deformi*, запечатленные на фотографиях, и с волнительным удовольствием просматривает набитый картинками альбом — увлечение скандальное, порочное и возбуждающее. Поэтому для заинтересованной зрительницы боксерская перчатка с мочалкой оказалась лицом человека, обезображенного заклинанием до неузнаваемости. На следующем снимке камера бесстрастно зафиксировала лицо женщины, с глубокой продольной вмятиной ото лба к подбородку, похожей на отпечаток от биты — деформированный нос, провалившийся в череп, расплющенный в лепешку рот, глаза, скошенные навстречу друг другу.

Каждый раз Клюква раздобывала новые жуткие неправдоподобные фотографии, наглядевшись на которые Аксёнкина подолгу смотрела в зеркало и любовалась собственной благородной внешностью с изящными чертами лица.

Знакомство с Евгешей несло пользу еще и тем, что время от времени она передавала новости от своей сокурсницы Басты, сестры Егора Мелёшина.

Баста была девчонкой вредной и глупой, считающей, что рассказы о похождениях братца уедают будущую родственницу, и поэтому намеренно живописала в красках его амурные приключения, зная, что Клюква доставит "посылку" по адресу. Но адресата мало задевали подробности из личной жизни Мелёшина-младшего. Августа давно отделила себя от стада тех, других, как бриллиант — от навоза.

Те, другие, могли сколь угодно цепляться за напрасные надежды и рассчитывать на невозможное, в то время как на ее стороне было одобрение Мелёшина-старшего.

Мало ли приятных молодых людей в высшем обществе, кроме Егора Мелёшина — старше, опытнее и при чинах? Разве сошелся на нём белый свет клином?

Перспективных молодых людей немало, но несвязанных обязательствами — крупицы, потому что для успешного карьерного роста приветствуется биография добропорядочного гражданина, который может взвалить на себя ответственность не только за благополучие молодой семьи, но и за общество в целом.

Так что если задуматься, возможная партия с Егором Мелёшиным выходила неплохой. Вернее, не кривя душой и не морща брезгливо нос, следовало признать, что партия с Мелёшиным-младшим получалась блестящей. Войти во влиятельную семью с давними традициями — невероятная удача, которая может выпасть девушке из семьи новоиспеченных нуворишей.

Лет до семнадцати Августу не беспокоило существование Егора Мелёшина на земле, несмотря на то, что они периодически пересекались на различных светских мероприятиях. В значительной степени ее интересовали состоявшиеся молодые люди, нежели ровесники, игравшие в мальчишеские игры и имевшие детские представления о жизни. Однако интерес к противоположному полу существенно ограничивался раздельным обучением в мужской и женской закрытых школах со строгими правилами.

Со скуки средняя из сестер Аксёнкиных переключила бы внимание на прислугу, но среди имеющихся кандидатур не нашлось достойных: водитель — подобострастный слизняк, секретарь отца — очкастый хлыщ в годах, управляющий имением — толстый потеющий боров, чернь — не в счет. Сразу видно, что матушка не задумывалась об адюльтере под носом у муженька. Умная женщина на ее месте давно пристроила бы любовника в зоне досягаемости и брала от жизни все доступные удовольствия.

Несмотря на узкий круг высокопоставленных знакомств, Августа столкнулась близко с Мелёшиным-младшим, уже учась в лицее, на банкете в честь бракосочетания племянницы премьер-министра и заместителя министра природных ресурсов. Егор изменился: возмужал, раздался в плечах и поглядывал на девчонок с наглецой прожженного Казановы. И все равно он казался Августе прежним мальчишкой, играющим в машинки и пистолетики, но никак не возможным претендентом на руку, сердце и новую фамилию. До тех пор, пока не прилетела первая ласточка.

Старшая из сестер Аксёнкиных с треском провалила дебют на "Лицах года". Начитавшись высокоумных книжек, она вообразила себя натурой возвышенной и утонченной, коей оказался недостоин ее кавалер — сорокалетний финансист из министерства.

Вечером в отцовском кабинете разгорелся ужасный скандал, который подслушали чуткие уши Августы.

— Он же старый! — возразила, шмыгая носом, сестра. — И скучный! И не разбирается в литературе и философии.

— Молчать! — разъярился отец, переходя на визг. — Тебе, дуре, нужно радоваться приглашению и почитать за великое счастье! А кто будет тебя содержать, не задумывалась?! Прикажешь мне корячиться до старости, чтобы вас, дармоедок, кормить и счета оплачивать?! Где дочерняя благодарность, я спрашиваю? Где?! У тебя же ни родословной, ни кожи, ни рожи! Зарылась в бестолковые книжки как червь и забиваешь голову пустой дребеденью! Немедленно звони ему и извиняйся!

— Не буду, — уперлась сестра. — Хочу по любви и по взаимному уважению!

— По любви захотелось?! — заорал родитель. — Я сейчас покажу любовь по жопе ремнем!

Мамаша едва утихомирила его и уговорила оставить бедняжку на время в покое, чтобы та обдумала и осознала свой проступок.

Покой затянулся, отец сдулся и примирился. Со временем сестрица вдарилась в религиозность и начала посещать духовный кружок из таких же, как она, высокоумных дурочек, постепенно смещаясь в категорию старых дев. В итоге наилучшие побуждения папеньки, мечтавшего пристроить старшее чадо, с треском провалились.

Зато Августа призадумалась. Сестру она не жалела. Та сама оказалась виновата в топорной прямолинейности с кавалером. В большей мере среднюю из сестер Аксёнкиных обеспокоило, что ее родословная, оказывается, не так хороша и не так длинна, как у других девчонок, и что нельзя капризничать, перебирая женихов, а довольствоваться тем, что перепадет. А перепасть мог как сорокалетний вдовец с двумя детьми, так и седобородый дедушка — смотря с кем сговорится родитель.

Как выяснилось, отец не дремал и использовал любой удобный случай, прощупывая почву и выискивая подходящих претендентов. А кому легко, когда бабье царство висит хомутом на шее? Однажды, во время "мертвого" сезона в Моццо, Аксёнкины совершенно случайно оказались в близком соседстве с супругами Мелёшиными, и главы семейств сблизились на почве любви к гольфу, переросшей в совместные обеденные и вечерние трапезы.

— Люблю уединение и тишину, когда хорошо думается, и принимаются нужные решения, — объяснил как-то за столом Мелёшин-старший причину пребывания в Моццо в межсезонье, и отец с подобострастием согласился.

Родитель ужасно боялся и сикатил перед начальником Департамента правопорядка, когда после неспешного разговора под сигару и бородатого анекдота закинул удочку:

— Посмотрите, Артём Константинович, какой у нас товар, — кивнул, показав на Августу, — а у вас солидный купец.

Она смущенно потупила взор, а Мелёшин-старший, окинув девушку внимательным взглядом, отвесил комплимент:

— Товар хорош, не спорю.

А "солидный купец" развлекался в это время где-то на заграничном курорте.

С тех пор семейству Аксёнкиных потекли приглашения на разнообразнейшие великосветские мероприятия и "посиделки" — столичные и загородные — и в том числе пригласительные билеты на "Лица года" с Мелёшиным-младшим в качестве спутника Августы, на которые ответила бы отказом полнейшая идиотка с мозгом со спичечную головку.

За это время средняя из сестер Аксёнкиных и Егор Мелёшин едва ли сказали друг другу больше десятка коротких фраз.

В первый раз Мэл — что за собачья кличка? — оглядел ее с интересом, и взгляд оказался таким же, как у его отца — откровенным, раздевающим. "Мужская особь должна смотреть так, словно хочет съесть вас" — вспомнила Августа фразу из женского журнала для тупоголовых дур.

Больше Егор Мелёшин на неё так не смотрел. Он высиживал требуемое по протоколу время, выполнял необходимый минимум обязанностей по отношению к своей даме, после чего срывался с места и удирал в спетую и спитую компанию на поиски приключений. У каждого из них был свой круг общения, и Мэл не считал нужным идти на сближение, а гордость Августы родилась раньше неё, чтобы открыть рот и попросить о чем-то.

Круг знакомств Аксёнкиной был малочислен. Откровения возвратятся бумерангом в спину, — усвоилось ею четко. Лишь полезные связи, не более.

Егор Мелёшин успевал жить на полную катушку. Время от времени до Аксёнкиных долетали отголоски сплетен и скандалов, умело затираемых Мелёшиным-старшим. Мэл не распылялся на мелочи, влипая в различные пикантные истории.

В восемнадцать лет он умудрился связаться с женой иностранного дипломата, бывшей старше Мэла чуть ли не на десять лет. Поговаривали, будто красавица с экзотической восточной внешностью совратила его. Парочка встречалась втайне около двух недель, пока Мелёшин-старший, терпение которого истощилось, не вывел сына за ухо из спальни посла, пригрозив женщине публичным обвинением в растлении несовершеннолетнего и открытым судебным процессом. Муж-рогоносец, позабыв о мести, подхватил изменницу и срочно покинул страну. Вздумай посол возмущаться, ни его, ни неверную супругу не спасла бы никакая дипломатическая сверхнеприкосновенность.

Оторвавшись от фотографий с deformi*, Аксёнкина посмотрела в окно. Внизу, под окнами, прохаживался возле машины водитель Ляли Пляскиной, с которой встречался Мэл, отходя после скандала с иностранкой, пока не сообразил, что любвеобильность подружки не знает границ, в чем немало помог отчет службы оперативного слежения из ведомства Мелёшина-старшего.

"Наверняка Лялька спит с ним" — подумала Августа, разглядывая симпатичного молодого мужчину, беспокойно посматривающего то на запястье, то на двери лицея. — "Ничего не боится — ни огласки, ни родительского гнева, ни общественного порицания".

Отец, до которого долетали сплетни о похождениях младшего Мелёшина, подмигивал маменьке и посмеивался молча в усы. Что смешного? Разве не оскорбительно, что Мэл отрывался так, словно вскорости ожидался апокалипсис? Вдобавок Августу раздражало заискивание родителя перед старшим Мелёшиным. Неужто возможное объединение семей стоило унижений? К взаимным соглашениям приходят солидно, не теряя достоинства.

И чем она, Августа, плоха? Почему другие развлекаются, а ей нельзя? Ей тоже хочется испробовать остренького, иначе жизнь промелькнет, наполненная серыми монотонными буднями.

Пару раз Аксёнкина даже соврала родителям, что идет к знакомой заниматься новолатинским, а сама ездила с сокурсницей Глашкой Игнатенко, дочерью главы Первого правительственного банка, в закрытый клуб "Вулкано". Там они сидели за столиком, потягивали слабоалкогольный пятислойный "бумбокс" и пропитывались атмосферой безудержного веселья. В переполненном клубе было шумно и вульгарно, от откровенных мужских взглядов и прямых намеков горели щеки, и кружилась голова.

Неизвестно, чем закончились бы поездки, будоражащие гормоны, не вмешайся случай, благодаря которому средняя из сестер Аксёнкиных осознала, что есть вещи, ради которых стоит закрывать глаза на мужское непостоянство, ибо в любой момент можно потерять всё.

Майка, глупая бездарная овца, стремительно догнала старших сестер в физическом развитии, но застопорилась в умственном, и под удовлетворение сексуального интереса попался такой же озабоченный сынок министра легкой промышленности. Папарацци застукали парочку в самом разгаре отношений на заднем сиденье машины в центре столицы.

Репутации семейства Аксёнкиных светил грандиозный скандал, тем более незадачливый ухажер отказался нести ответственность, поскольку уже связал себя аналогичными обязательствами.

Из двух участников горячей страсти высшее общество выбрало виноватого, осудив половозрелую нимфетку. Отец в отчаянии рвал остатки волос на голове, мать истерично рыдала и пила капли, опозоренная дочь сидела взаперти и, подпевая незамысловатым песенкам в наушниках, изучала каталоги свадебных платьев, а светские сливки, посмеиваясь, перемалывали косточки незадачливому папаше, припомнив вызывающе снобистское поведение старшей из сестер. Шутки шутками, а отсутствие воспитания у дочерей и их безалаберность пошатнули кресло под председателем совета директоров. Авторитет Аксёнкина, как человека, неспособного держать семью в кулаке, оказался под угрозой. К тому же в прессе начали гулять шуточки и скабрезные анекдоты о безнравственности избранной молодежи, призванной быть примером для подражания прочим слоям населения. Новости перекочевали из газет на телевидение, распространяясь со скоростью огня по сушняку. Поскольку правительство наложило жесточайший запрет на провоцирование негативных настроений среди общественности, карьера Аксёнкина грозила закатиться в ближайшие дни.

— Им только повод дай — с потрохами сожру-ут, — стонал несчастный отец, заболев от переживаний.

Не видя иного выхода, он обратился за помощью к Мелёшину-старшему. Когда Майка надела на палец обручальное кольцо, счастливый папочка едва ли не целовал ноги спасителю чести и достоинства, на что тот великодушно похлопал Аксёнкина по плечу:

— Какие могут быть счеты между родственниками?

Таким образом, Августа плавно перешла из претенденток в категорию фавориток, несмотря на подмоченную репутацию семейства Аксёнкиных. Напоследок Мелёшин-старший поинтересовался у неё невзначай:

— Наверное, боязно бывать без сопровождения в местах со скоплением подвыпившей публики?

В участливом вопросе прозвучало предупреждение: если рассчитываешь стать членом влиятельной семьи, будь любезна, не дискредитируй себя посещением сомнительных заведений. Достоинство легко уронить, но трудно очистить от грязи.

Диапазон возможностей и полномочий Мелёшина-старшего потряс среднюю из сестер Аксёнкиных. Тому каким-то немыслимым образом удалось заставить новоявленного женишка Майки расторгнуть предыдущие обязательства и признать новые. Кроме того, Августа поняла, что каждый ее шаг находился под пристальным вниманием будущего родственника.

Свадьбу закатили будь здоров — на четыреста персон, и Майка язвила, крутясь перед сестрами в платье за пятьдесят тысяч:

— Обскакала я вас, целомудренных бабусек!

На торжественном мероприятии присутствовало семейство Мелёшиных в качестве особо почетных гостей. Мэл сопровождал Августу на официальной части и исчез из Банкетного дворца при первом же удобном случае.

Свадебные лимузины разъезжали всю ночь по столице, сигналя, и молодежь, напившись, орала, вываливаясь из люков, а через неделю Майка перевезла чемоданы в родительский дом, заявив, что не собирается жить с тупорылым козлом, у которого молоко на губах не обсохло, и таким образом перешла в категорию разбитных разведенок, добавив отцу седых волос и новых проблем с разделом имущества, нажитого в коротком браке.

Родителю пришлось излупить нерадивую дочь ремнем, но ума у дурочки не прибавилось. Да и припоздало вправление извилин на место. В лицей Майку теперь не взяли бы как побывавшую замужем. Поступать в институт считалось зазорным для девушек из окружения Аксёнкиных, поэтому восемнадцатилетняя балда опять села на шею родителей, готовя папаше новые потрясения.

Вторая ласточка прилетела с месяц назад.

Из подслушанного разговора родителей Августа узнала, что правительство надумало разделить монополию сотовой связи на несколько самостоятельных частей. Одеяло рвали на куски влиятельные и денежные тузы, и Аксёнкин, будучи свадебным генералом, оказался пешкой в их играх.

Дробление означало существенное сокращение доходов семьи, привыкшей жить на широкую ногу.

— Боже, — заламывала руки мать, — на что нам теперь существовать? Пойдем по миру?

— Продадим имение, сократим штат прислуги. И вообще, скромнее надо быть, — буркнул отец, гремя графином. — Дочерей правильно воспитывать, а не валяться полдня в постели, почитывая дешевые романчики.

— Значит, я плохая мать?!

— А кто? Я, что ли? — заорал отец, с силой шмякнув по столу и разбив вдребезги что-то стеклянное. Августа, прислонившая ухо к стене, вздрогнула. — Воспитала на мою голову! Одна дура умная, вторая дура полная, а третья!... Может, не всё пропало? Может, в ней победит моя кровь? Если у нее не хватит ума окрутить Мелёшина, то на следующий год пригласительный билет достанется другой!

Это был удар ниже пояса. Безоблачное стабильное будущее распадалось как карточный домик, и не сегодня-завтра высшая лига намеревалась столкнуть ее, Августу, с небес на землю.

Видимо, бессонницей мучилась не только она.

На следующий день средняя из сестер имела разговор с матерью. Та никогда не усердствовала с нежными любящими объятиями, да и Августа не переносила на дух сентиментальные сюсюканья.

— Наступает момент, когда любому из нас приходится делать важный шаг, — сказала родительница, нервничая. — Я воспитывала тебя в строгости и благочестии, отец тоже сделал всё от него зависящее. Теперь ты должна постараться убедить Егора и объясниться с ним. Знаю, ты умная девочка и что-нибудь придумаешь.

Хороша советчица! Живенько переложила проблему на чужие плечи и сбежала, перекрестив пальцы. И что придумать? Увлечь Мелёшина-младшего в уголок и, порвав на себе платье, закричать о поруганной чести? Он посмеется и покрутит пальцем у виска. Нужно вынудить его дать клятву в серьезности намерений. Но как?

Словом, для счастья следовало постараться, потому что внезапно выяснилось, что никто не подаст его на блюдечке с голубой каемочкой.

А счастья хотелось. Хотелось удержаться наверху.

Втайне она примеривала фамилию, пробуя шепотом на слух. Мелёшина Августа Аркадьевна... Гораздо лучше, чем имеющиеся три "А".

Остался шаг до того, чтобы стать частью могущественной семьи. Только полная дура упустит шанс, за который стоило сказать спасибо родителю, вытянувшему для дочери наиудачливейший лотерейный билетик. Но ронять свое достоинство не хотелось, и прежде всего перед Егором Мелёшиным.

Так у Августы появилось еще одно увлечение: изучение его родословной помимо сухих схем в генеалогических справочниках. Она исследовала запутанные семейные связи, запоминала имена родственников — теток и дядей, кузин и кузенов, дедушек и бабушек.

Мать Мэла была приятной женщиной со спокойным характером и исполненными достоинства жестами. Типичная высокородная леди. Ее будущая свекровь. И, кстати, в свое время она вышла замуж за вдовца с двумя детьми, не став воротить нос, как некоторые капризные сестрицы.

Егор и его сестра Баста или попросту Мария родились во втором браке Мелёшина-старшего. От первой супруги у него остались тоже сын и дочь. Августа вспомнила: несколько лет назад высшее общество всколыхнула нелепая смерть наследника фамилии Мелёшиных. Старшая дочь удачно вышла замуж за первого советника премьер-министра, упрочив позиции семьи. Брат Севолод Константинович Мелёшин имел частную клинику, обслуживающую избранное общество, в том числе правительственную верхушку.

Определенно, войти в эту семью — лучшее, о чем может мечтать любая девушка. Однако мало стать частью семьи Мелёшиных. Нужно закрепиться, с помощью ребенка, а лучше двух. И тогда глава клана не надышится на внуков, а в особенности — на наследника фамилии.

Будут ли у неё с Мэлом отдельные комнаты так же, как у её родителей, и он станет приходить раз или два в неделю, чтобы отдать супружеский долг, пыхтя и сопя, а она — старательно постанывать, имитируя удовольствие? Вдруг Мелёшин-младший заведет интрижку на стороне?

А пусть бы и завел, так делают многие. Августе же проще. Ее воспитание не позволит терзаться ревностью, думая о любовницах Мэла и о способах их устранения. Для нее важнее страсть к заочно полюбившейся фамилии, к деньгам, к власти.

Неделю назад Клюква передала "привет" от малолетки — сестрицы Мэла:

— Говорит, окучивает какую-то, не из наших. Из простых. Интенсивно окучивает.

— Ну и что? — пожала плечами Августа. — Они и раньше были. И где теперь?

— Сейчас не так. Гораздо круче.

— Без денег он не нужен.

Второй сорт — и есть второй сорт. Не брезгуют выпрашивать цацки, меха, наличность.

— Всё может быть, — согласилась Клюква. — А если это серьезно?

Два дня назад Евгеша сказала:

— Эта деваха тоже будет на приёме. И у них всё было.

— Еще одна подстилка, — фыркнула Августа.

Интересно посмотреть, каких девиц предпочитает Мелёшин. Хотя далеко ходить не надо — Лялька каждый день сидит впереди на занятиях. Мэлу крупно повезло выбраться сухим из отношений с ней. С тех пор он не связывался с девушками своего круга, иначе на его шею давно бы села вторая Майка. Или нет, не села бы, потому что Мелёшин-старший быстро бы урегулировал проблему.

Что ж, Августе не составит труда убить снисходительным взглядом ту, другую, раздвинувшую перед Мэлом ноги ради материальных благ.

* * *

Подготовка велась долго и тщательно, и Майка опять вылезла со своим языком. Ну, ей-то вряд ли повезет попасть когда-нибудь на "Лица года", поэтому пусть захлебывается собственным ядом. Неделю Августа выбирала платье и аксессуары, полдня перед приемом провела в лучшем столичном салоне, чтобы сразить кавалера наповал.

Мэл приехал — немногословный, элегантный, выглядевший сногсшибательно в темно-синем костюме. Поцеловал ладонь маменьке, пожал руку отцу, распахнул вышколенно дверь перед спутницей, подставив локоть, чтобы довести до машины.

Они отлично смотрелись вместе, об этом Августе говорили многие. Натуральная платиновая блондинка и темноволосый смугловатый молодой человек. Свадебные фотографии обещали стать сенсацией. Осталось поднатужиться и сделать последний рывок, чтобы приблизить важный день.

Только сегодня Аксёнкина неожиданно заметила, что угловатость и порывистость Мэла исчезли, уступив место неспешности движений человека, уверенного в себе и в завтрашнем дне. Рядом с ней по мощеной дорожке шел не вспыльчивый мальчишка и не горячный юноша. Ее вел к автомобилю молодой мужчина — интересный, волнующий. Они пройдут рука об руку под репортерскими вспышками и станут лучшей парой приема.

А Егор Мелёшин не заметил атласного платья шоколадного цвета, удачно оттеняющего белизну кожи. Не обратил внимания на искусную прическу, которую наводили одновременно четыре мастера. Не сообразил, что один из пальцев сиротливо дожидается долгожданного кольца.

"Не очень-то хотелось!" — отвернулась Августа к окну, усевшись в машину.

Она окончит лицей в начале лета, а Мэлу предстоит учиться еще один год, прежде чем можно будет говорить о брачном союзе двух фамилий. Ей останется присоединиться к сестрам и сидеть на шее у родителей в ожидании, пока Мелёшин-младший получит аттестат. Двусмысленная ситуация и еще один повод для зубоскальства насмешников, поэтому закрепление обязательств клятвой и колечком явилось бы гарантией серьезности намерений.

Господи, ну, почему мамашу угораздило родить ее на девять месяцев раньше Егора Мелёшина?

Мэл, не замечая присутствия спутницы, раз за разом набирал на телефоне чей-то номер и хмурился, недовольный тем, что абонент оказывался отвечать.

— Деревья в инее, — сказала Августа. Бросаться на него сейчас или при свидетелях? Нет, лучше при свидетелях.

— Что? — отозвался спустя минуту Мелёшин-младший, раздосадованно засунув телефон во внутренний карман пиджака.

— Деревья в инее, — показала она пальчиком.

— А-а, да, — кивнул Мэл и снова достал телефон, отвернувшись к окну.

Хотя дорожка покорилась средней из сестер Аксёнкиных два года назад, шаги под прицелом камер и любопытных зевак неизменно были волнительным событием. Сотни лиц, софиты, ажиотаж... Не каждая леди выдержит с достоинством первый этап сегодняшних испытаний.

Ладонь Мэла протянулась, чтобы помочь выйти из машины — крепкая, горячая. Этими руками он обнимал каждую из тех, других, и, прижимая к себе, нашептывал на ухо грязные словечки. Любил — до громких стонов, быть может, до крика. До царапин на смуглой спине, блестящей от пота...

"Как же невпопад вообразилось", — подумала Августа, смешавшись, в то время как ноги двинулись выверенно по зеленому покрытию. Она заученно развернулась и, улыбнувшись в объективы камер со стандартным сантиметром между губами, прошествовала с Мэлом под высокие арочные своды Дома правительства в Большой парадный холл.

Шикарные дивы в кричаще дорогих манто, блеск драгоценностей, представительные мужчины... Много знакомых лиц — из жизни и с экрана — кивают, здороваются. Пожимают руки, искусственно улыбаются, отвешивают стандартные комплименты. А Егор Мелёшин не сказал ни слова. Отошел в сторону и оглядывается, выискивая кого-то среди праздничной толпы. Друзей или ту, о которой упоминала Клюква?

Вряд ли. Мэл понимает, что постельные обжимания остались за кадром, а здесь — роскошь и великолепие высшего света, и Августа является его частью. Второй сорт попадает сюда случайно и выветривается с ближайшим сквозняком. А если второй сорт начинает мнить о себе сверх меры, достаточно задвинуть его в сторону брезгливым взглядом и меткой уничижительной фразой.

Егор Мелёшин сдал шубку и муфту в гардероб, но не спешил занимать места в Большом торжественном зале. Он всматривался в толпу и хмурил брови.

— Мы идем или как? — спросила недовольно Аксёнкина. — Меня сейчас затопчут.

— Да, идем, — ответил неохотно спутник, предложив локоть, и они двинулись в распахнутые двери, влившись в поток гостей. Мэл без конца оглядывался по сторонам, и это раздражало.

Лотерея выдала места в партере в середине ряда. Было бы замечательно, если тому (или той), кого тщетно выглядывал Мелёшин, досталось место с краю на последнем ряду или где-нибудь в глубине на третьем ярусе. Или вообще не хватило мест. Или выяснилось, что произошла непредвиденная ошибка, и кое-кого выгнали с позором под свист и улюлюканье.

Соседом Августы оказался незнакомый бородач, а со стороны Мэла села молодящаяся бабушка, отягощенная изумрудами на шее, в ушах и на пальцах. Она умудрилась пофлиртовать с кавалером Аксёнкиной, вызвав у той снисходительный смешок.

Августе показалось, что неподалеку мелькнула пестроволосая голова друга Мелёшина, и поначалу она хотела сказать ему об этом, но передумала. "Пусть помнет шею, чтобы стала гибкой и тонкой как у жирафа", — подумала мстительно, потому что Мэл беспрестанно оборачивался, обегая взглядом задние ряды, ложи и верхние ярусы, не прибегая к лорнету.

Ее спутнику пришлось успокоиться, когда погас свет, и в зале затихли покашливания и гул голосов. На сцену вышел премьер-министр.

Во время выступления Мелёшин сидел напрягшись. Казалось, он совсем не вникал в затяжную речь, однако в нужных местах хлопал вместе с залом и растягивал губы в улыбке, поддерживая шутки оратора. Августе же стоило большого труда не уснуть. Периодически она щипала свою ладонь и упрекала себя, что так и не научилась спать с открытыми глазами, хотя еще в прошлом году занесла этот пункт в список приоритетных дел.

Ближе к окончанию речи, перед проигрышем национального гимна, в бельэтаже произошла какая-то заминка, с шумом и повышенными голосами. В проходах забегали охранники с рациями. Гости начали оглядываться, однако премьер-министр бодро зачитал концовку, и после громких оваций расфуфыренная публика выслушала национальный гимн, стоя в почтительном молчании.

Едва первые приглашенные потянулись из зала, как Мелёшин вскочил с места, намереваясь увлечь свою спутницу к выходу. "Нет уж", — улыбнулась Августа. — "Я — дама медлительная, в толчее задыхаюсь и поэтому дождусь, пока в помещении станет легче дышать".

В итоге они попали в Большой амфитеатр последними из гостей, заняв оставшиеся места в верхнем ряду, и снова Мэл выворачивал шею, ища одно ему ведомое. Или одну, — в этом Августа убедилась окончательно. Из-за друзей или родственников он не стал бы волноваться, изучая публику с озабоченностью.

Представление совершенно не понравилось Аксёнкиной. Примитивные иллюзии, слабые спецэффекты под заунывное нытье навевали сон, и она с трудом удержала зевок. Прошлогодняя постановка оказалась более эффектной и грандиозной, а в этом году зря выкинули деньги на ветер.

Зато Августу заинтересовали выкрутасы зрителей. Прежде отхождений от сценария приема не бывало. Некоторые из присутствующих порывались помочь участникам представления, и охранникам приходилось выдворять добровольных помощников. Вывели из амфитеатра и зачинщиков нескольких громких ссор, вспыхнувших в разных углах, причем среди них была парочка сцепившихся актрисок.

А еще Мелёшин под боком без стеснения вертел головой налево и направо, безуспешно разыскивая ту, другую.

"Кто она?" — отвлеклась Августа от скучного зрелища на арене. Логично предположить, что ровесница или помладше и наверняка учится в одном институте вместе с Мэлом. Матерая волчица, вырывающая зараз приличные куски наличности из кошелька Мелёшина-младшего.

Аксёнкина сконцентрировалась, и линзы плавно увеличили изображение, приблизив зрителей с противоположной стороны амфитеатра. Если отсеять дам по возрасту, а также исключить знакомые лица, то интересующих девиц останется не так уж много.

Это могла быть брюнетка с бровями, удивленно задранными к вискам. Нет, это не она.

Это могла быть восторженно хлопающая худосочная килька чуть пониже слева. Тоже не она.

Или квадратная бочка в безразмерном балахоне, занявшая толстой задницей два места на первом ряду. Нет, это не типаж Мелёшина-младшего.

Августа уверилась, что почувствует соперницу с первого же взгляда. Пусть Аксёнкина никогда не призналась бы себе в неожиданном открытии, но сидя в амфитеатре среди толпы, заходящейся в бурных аплодисментах, она вдруг поняла: у нее есть все права на Мэла, на его фамилию, и она не расстанется с ними так просто. Она укажет распутной девке её место, и объяснит Мелёшину, что в высшей степени оскорбительно, когда спутник манкирует своими обязанностями по отношению к почти невесте.

Когда кончилось представление, утомившее бессмысленностью и тупостью постановки, Августа заставила ждать своего кавалера, прихорашиваясь в дамской комнате, хотя идеальность невозможно сделать лучше.

Оглядев себя в зеркале, Аксёнкина усмехнулась. Мало ли чего хочет Мэл? Его отцу нужна утонченная невестка, настоящая леди из высшего общества, со вкусом в одежде и в стиле. Такая как она. Не зря же Мелёшин-старший выбрал именно Августу из веера подходящих девушек. К чему тогда уроки этикета, политес, риторика, философия, культура искусств, занятия на фортепиано, обязательное знание четырех иностранных языков, уроки артистического искусства и пластика, не считая курса висорики? Она, Августа, хладнокровна, имеет твердый характер, способна принять правильное решение в критической ситуации, почтительна к старшим, уважает традиции, не опускается до мелочных дрязг и базарного выяснения отношений. Рядом с ней вульгарная второсортница проиграет всухую благодаря безвкусной одежде и дешевой внешности.

Выйдя из дамской комнаты, Аксёнкина позволила кавалеру увлечь себя к Большому банкетному залу, по пути разглядывая каждую девицу, мало-мальски похожую на ту, другую, рожденную её воображением. "Пусть помучается", — взглянула победоносно на Мэла, чья шея обрела невероятную подвижность.

Августа кивнула с царственной улыбкой супругам Мелёшиным, которых их сын не заметил, отвернувшись в сторону. Увидела, что в зал зашли ее родители, которые отправились на прием сразу же, как проводили дочь с почти женихом.

Она решила. Сначала Августа унизит ту, другую на глазах у Мелёшина-младшего и четырех тысяч гостей, а потом добьет ее и Мэла, поставив того в безвыходное положение, и вытянет клятву или обещание. Аксёнкина пока не придумала, как ей удастся выжать обязательство, но свято уверовала в удачу. Все получится.

В переполненном зале яблоку было негде упасть, но вскоре приглашенные образовали течение, проходившее краем большого помещения и огибавшее сцену. Служба распорядителей четко следила за регламентом приема.

В центре зала и по углам собирались завихрения — это группки гостей вели беседы. А Мэла тянула вперед неведомая сила, заставляя тянуть за собой и Августу. Не зная Мелёшина, она решила бы, что на его лице написано крайнее отчаяние. Он пытался ускорить шаг и оглядывался в толчее, тем самым, нанося пощечину за пощечиной самолюбию Аксёнкиной.

Неожиданно поблизости выплыл один из товарищей Мэла под ручку с розовощекой низенькой пышечкой. Денис Сахарок — наследник главы автомобильного концерна и дочка начальника Департамента по науке. Повезло же тупой корове заполучить обязательство о намерениях еще два года назад, — закусила губу Августа.

Сахарок кивнул в сторону центра зала и исчез в толпе. Мелёшин резко развернулся и замер, а вместе с ним замерла и Аксёнкина, чувствуя, как леденеет лицо.

Похоже, она недооценила ту, другую.

________________________________________________________

deformi *, деформи (перевод с новолат.) — деформация

2. Иногда один взгляд говорит больше тысячи слов

Мы с Петей прошли по зеленой дорожке так, словно каждый день прогуливались туда и обратно раз сто, не меньше. Позже Аффа сказала, что букетик в моих руках вызвал настоящее помешательство среди репортеров, иначе с чего бы камера неоднократно выхватывала наши со спортсменом лица во время выступления премьер-министра?

Хотя Вива предрекала полтора часа борьбы со сном, взбудораженность не дала мне успокоиться ни на секунду, поэтому я хваталась за Петю как за спасательный круг, а он хватался за меня, и в результате наша парочка смотрелась на экранах телевизоров этакими милыми голубками, непосредственными и трогательными.

Если бы не светопритупляющие линзы, глаза без сомнений ослепли бы — от ярких софитов и прожекторов, от нестерпимого блеска драгоценностей, украшавших дам, от десятков тысяч лампочек из люстр, отражавшихся в зеркальном потолке.

Элегантность мужских костюмов настраивала на торжественный лад, и здесь мой кавалер не подкачал. Серый костюм сидел на Пете отлично, подчеркивая атлетическую фигуру, а небольшая бутоньерка на лацкане указывала на женскую руку, позаботившуюся об облике чемпиона. Рука была не моя, а Петиной мамы, но посторонние об этом не догадывались и поэтому воспринимали нас как романтическую влюбленную парочку.

Вечерние туалеты женщин впечатляли. Гостьи красовались в изумительных платьях разнообразных фасонов, тканей и длины. Глядя на подолы, шуршавшие по полу, на раскрытые веера, обилие украшений на каждой отдельно взятой даме и умопомрачительные прически, фантазия живо нарисовала аристократический бал при королевском дворе в честь... чего бы? А-а, неважно. Главное, что меня заразило пьянящей атмосферой праздника.

И, конечно же, стилистка оказалась права: практически каждый второй приглашенный появился на приеме в линзах с иллюзиями — статичными или подвижными. В любое другое время я полюбовалась бы ядерными грибочками или распускающимися розовыми бутонами в глазах, но сегодня иллюзорные спецэффекты лишь отвлекали от сути мероприятия.

Мне казалось, моя красота станет неповторимым исключением среди четырех тысяч человек, собравшихся в Доме правительства. Ан нет, в столице нашлось немало роскошных женщин — утонченных, ярких, эффектных. Оно и к лучшему. Если бы реакция гостей на мою изменившуюся внешность оказалась такой же, как у обитателей общежития, никакие успокоительные капли не помогли бы выдержать повторное потрясение.

И тем не менее, Петя ухаживал за мной как за бесценным сокровищем, а мужчины бросали заинтересованные взгляды, под которыми я робела и еще крепче цеплялась за чемпиона. Дамы разглядывали оценивающе мой наряд, задерживая взгляд на лице и платье.

В холле один старичок с седой бородкой неожиданно поцеловал мне руку. Выяснилось, что это какой-то именитый академик, и я, ни с того ни с сего, вдруг сказала, что учусь в институте у Стопятнадцатого и профессора Вулфу. Дедушка раскудахтался и с энтузиазмом затряс мою конечность, словно учеба под крылышком у столь замечательных людей явилась веским основанием для посещения "Лиц года", хотя на самом деле следовало уделить внимание Пете, а не мне.

На пригласительных билетах чудесным образом проявились посадочные места в бельэтаже слева от входа в Большой торжественный зал, и сцена оказалась перед нами как на ладони. Нашими соседями стали какой-то импозантный мужчина с бакенбардами, наверное, киноартист, и при нём дама в мехах, плюс непримечательная во внешности пара. На радостях я восхвалила судьбу, избавившую от соседства с многочисленными министрами, советниками, начальниками департаментов, а также от папеньки с его дылдой-женой.

Волнение не позволило мне зевать на выступлении премьер-министра, и каждое слово впиталось словно в губку — о достижениях в различных областях за прошедший год, о людях, благодаря которым эти достижения стали возможными, о показателях и коэффициентах роста, о слабых сторонах экономики, на которые следовало сделать упор в будущем. Может, кто-то и считал минуты, поглядывая нетерпеливо на часы, но я хлопала от души и смеялась над шутками, и Петя тоже внимательно слушал речь оратора. Совсем позабыла, что сижу в окружении нескольких тысяч висоратов.

Кстати, незадолго до начала речи спортсмен предупредил:

— Во время приема разрешается использовать волны только в амфитеатре на арене. Так что если зачешутся руки, придется выходить на улицу, — и хихикнул.

— Почему? — удивилась я, обрадовавшись, что никто не попросит показать мастерство создания заклинаний.

— В целях безопасности. Под одной крышей собралась куча народу, и у каждого свои тараканы в голове, — пояснил Петя. — Кто знает, что они учудят? Поэтому здесь повсюду датчики вис-возмущений.

Что ж, неожиданный запрет оказался немалым облегчением для слепошарой девицы, забравшейся в эпицентр висоратского веселья. Хотя если гости начнут обсуждать низкие гребни и высокие впадины на волнах из-за магнитных бурь на Солнце, мое невидение этих чертовых волн будет самым грандиозным разоблачением в прямом эфире.

Во время речи я совершенно случайно заметила людей в черных костюмах, стоящих в проходах и у стен. Невидимки слились бы полностью с полумраком зала, если бы оператор, разворачивая камеру, не осветил одного из них. Чемпион, которого толкнули в бок, пояснил шепотом:

— Это служба охраны из Департамента правопорядка. Разве не замечала? Они и вдоль дорожки стояли, и в холле кружили.

Умеют же товарищи быть незаметными, — напрягла я зрение, разглядывая безликие, похожие друг на друга фигуры. Наверняка среди асов маскировки находился тот, кто гонялся за мной по городу и нащелкивал материал для своего руководителя департамента.

Мне стало неуютно. Где-то в этом зале сидел отец Мэла и тоже внимал словам премьер-министра. Донесли ли Мелёшину-старшему о моем появлении на приеме?

Представление оказалось таким, как прогнозировала Вива. Блистательным, феерическим, заставляющим влюбиться в красочное зрелище раз и навсегда.

Конечно же, мы с Петей не смогли покинуть неспешно Большой торжественный зал, и где-то бочком, а где-то протискиваясь через толпу, просочились в амфитеатр и уселись во втором ряду задолго до начала развлекательной части приема.

Ряды поднимались вверх широким кругом, в центре которого располагалась арена. Ее огромный блин, покрытый красным сукном, распластался перед нами. Наверное, стоило забраться повыше, чтобы охватить взглядом сценическое пространство, — забеспокоилась я, но потом махнула рукой. Уж если публика рассаживалась на первых рядах охотнее, чем наверху, то мы сделали правильный выбор.

— Петя! Кажется, я оставила цветы в бельэтаже! — вспомнила вдруг.

— Не переживай, — утешил парень. — Невелика ценность.

Велика — невелика, а жалко. Хороший был букетик, красивый. Мне еще никто не дарил цветы.

Пока амфитеатр заполнялся, я успела потянуть шею, разглядывая в вышине потолок сложной конфигурации с множеством не то балок, не то огромных труб.

— Для лучшего звучания, — пояснил чемпион, тоже подняв голову вверх, и я ухватилась за него, с трудом сдерживая волнение. Предвкушение чуда неуклонно нарастало.

Несколькими рядами выше и левее помог устроиться своей даме, невысокой полненькой девушке в розовом платье, Дэн, товарищ Мэла. Сердце тревожно екнуло. Может, Мэл тоже где-нибудь поблизости? Сидит позади и смотрит сверху на меня с чемпионом.

Оставшееся до представления время было потрачено на беспокойное изучение зрителей. Хорошо, что прочие знакомые лица не попались на глаза, иначе мне вряд ли удалось вкусить в полной мере впечатлений от представления.

Когда погасла фундаментальная люстра, в амфитеатре наступила тишина, а затем зазвучал голос — сначала тихо, потом сильнее и увереннее, пока не запел на полную мощь — звонко и до того красиво, что у меня аж мурашки пробежали по коже.

На арене в полнейшей темноте появилось множество фосфоресцирующих линий — зеленых, красных, желтых, синих, оранжевых — устроивших танец, завороживший динамичностью и стремительностью движений. Линии переплетались, разбегались, образовывали абстрактные узоры, мигали, гасли и снова вспыхивали.

— Это давнишний фокус, — сказал Петя мне на ухо. — На них черные костюмы с краской, которая светится в темноте. Только не могу понять, как они синхронизируют мигание.

Я отмахнулась. Какая разница, кто и как делает? Главное, что невозможно оторваться от зрелища.

К сольному контральто присоединился хор — сперва женские голоса, а затем мужские, и музыка, набрав мощь, полетела под потолком амфитеатра, раздвигая стены и стремясь ввысь.

Танец мигающих полосок оказался прелюдией, на смену которой пришло царствие миражей.

На моих глазах в пустоте зародились вихорьки, которые постепенно разрослись, и вскоре над ареной поплыли величественные призрачные замки со шпилями, башнями и крепостными стенами, охраняемые свирепыми драконами. Летающие эфемерные создания выглядели как настоящие, начиная с усатых морд и заканчивая шипастыми хвостами. Крылатые кружили вдоль рядов, взмывая вверх и падая камнями вниз, сопровождаемые восторженными возгласами публики, и лишь немногим зрителям хватило смелости не отклоняться назад, когда фантомы проносились в непосредственной близости.

Воздушные миражи смела огненная конница, пронесшаяся смерчем по арене, обдав мне лицо и руки жаром. Пламя ластилось и плясало, покорившись музыке, и, глядя на замысловатые завихрения, я позабыла о том, что сила неукрощенной оранжевой стихии ужасна и разрушительна.

Огонь пал под натиском водяных валов, рухнувших с потолка и разбившихся на мириады капель. На меня дохнуло водяной пылью. Крохотные частички воды зажили по собственным законам физики, устроив на арене круговерть, из которой рождались объемные фигуры различных существ — животных, птиц, людей. Подобный прием использовался в фонтане кафе "Инновация", но здесь, в амфитеатре, иллюзии, увеличенные в несколько раз, поражали размахом. Я, например, замерла от испуга, когда водяная фигура человека высотой метров шесть или восемь, привстав на одно колено, наклонилась к зрителям и сдула с раскрытой ладони моросящий дождь, вызвав дружный визг в рядах.

Короткие нечастые вспышки высветили тени, двигавшиеся по арене. Как правильно предположил Петя, создатели иллюзий оделись в черное, чтобы не отвлекать публику от представления. У меня же не укладывались в голове количество задействованных людей и объем технических средств, благодаря которым состоялось грандиозное представление.

А музыка диссонировала и вела за собой, заставляя сердце трепетать от восторга. Хор то позволял одинокому контральто вести сольную партию, то перекликался с ним, возносясь высокими нотами и опадая басами. На арене вода смиренно отступила перед холодом, в мгновение ока превратившись в сверкающие замороженные крупинки. Они зазвенели в унисон с певческим многоголосием, и от хрупкого хрустального перезвона защекотало резонансом в груди. Ледяная сияющая карусель ускоряла вращение под мелодию, которая разрослась и зазвучала торжественно, заполнив зал.

Меня охватила эйфория. Казалось, я могла коснуться любой из нот, пронизывающих пространство музыкой.

Неожиданно пение оборвалось, и одновременно ледяное хрустальное облако взорвалось изнутри, расцветши как одуванчик тысячами голубоватых вспышек.

На несколько долгих секунд в амфитеатре воцарилась гробовая тишина, а потом грянул шквал невообразимых аплодисментов и криков: "Браво!", "Брависсимо!". Я тоже хлопала, отбивая ладоши, и лишь позже, придя в себя после потрясения, почувствовала, что мои щеки влажны от слез.

Ох, и наговорились мы с Петей! Нас обоих прорвало — мы жестикулировали, прерывали друг друга, вспоминая наиболее впечатляющие моменты, и не заметили, как добрались до последнего и самого важного этапа сегодняшних испытаний — Большого банкетного зала и гостей, его переполняющих.

Все-таки есть преимущество в том, что никто из разодетой публики не знает тебя, за исключением единичных товарищей, от встречи с которыми уберегает судьба. Вокруг десятки незнакомых людей, и можно слиться с толпой, растворившись в сутолоке приглашенных.

Большой банкетный зал назывался большим по праву. Он был действительно огромен — широкие окна, высокий потолок с лепниной, повсюду позолота, потускневшая перед блеском драгоценностей. Поскольку в закрытом помещении набилось четыре тысячи гостей — говорящих, смеющихся, покашливающих, шуршащих платьями, — то поднялся довольно-таки громкий гул.

Влившись с Петей в толпу, мы некоторое время прохаживались по течению, обсуждая представление в амфитеатре, но вскоре уморились и примолкли. Часы с гномиком остались в швабровке, поэтому, по моим предположениям, на один круг уходило в среднем около пятнадцати минут неспешного шага. Прогуливаясь с чемпионом под ручку, я разглядывала гостей и зал, начав нервничать. И долго мы будем натаптывать мозоли?

С другой стороны, хорошо, что про нас забыли. Может, меня минует близкое знакомство с премьер-министром? Я не гордая, а вот Петя, наверное, не сдастся легко, если нас не пригласят на помост для фотографирования, потому что в характере любого спортсмена заложено стремление к победе. Он разыщет распорядителей приема и потребует восстановить справедливость, то есть право пожать руку руководителю страны. Зря, что ли, Петя, тренировал крепкое рукопожатие?

Не миновало.

Каким-то немыслимым образом чемпиона идентифицировали в прогуливающейся толпе. Мужчина в официальном черном костюме сказал что-то Пете на ухо, и кавалер потянул меня за собой, стараясь не отстать от проводника. У меня противно задрожали губы.

Рубля Леонисим Рикардович оказался именно таким, каким я его навоображала, когда изучала атлас политических деятелей. Премьер-министр походил габаритами на Стопятнадцатого, но если высокорослая фигура декана дышала статью полководца, то руководитель страны был грузен и мешковат. Нет, Рубля не был низок и толст животом, он выглядел большим вширь, а не в высоту. И еще от него ощутимо пахло потом.

Фотографирование на импровизированных подмостках поставили на поток. Пока мы ждали своей очереди, фотографы отщелкали снимки премьер-министра в компании сморщенного старичка с дрожащими ногами и симпатичной девушки в серебристом платье, которая увела дедусю с костыльком со сцены.

Затем по ступенькам поднялись мы.

— Петр Рябушкин с дамой, — огласил мужчина, препроводивший нас до помоста.

Петя замешкался, потому что не знал, подать ли ему руку первым, или дождаться, когда премьер-министр сам решит, здороваться или нет. В результате произошла небольшая заминка с чередованием рук, и Рубля рассмеялся, похлопав спортсмена по плечу. Петя покраснел.

— Что за прелестное дитя? — спросил премьер-министр, развернувшись ко мне.

— Эва, — сделала книксен. — Очень приятно.

— А уж мне-то как приятно, — забухал смехом премьер-министр, и его окружение развеселилось, оживившись, за исключением деловитых охранников. — И кто у нас заслужил награду?

— Петя, — сориентировалась я. — Чемпион по легкой атлетике.

— О! — восхитился Рубля. — В каком виде?

— Технические дисциплины, — поведал скромно Петя. — Метание, толкание.

Оказывается, мой кавалер поднимал не штангу и не гири, а я не знала. Он толкал ядро, метал копье, диск, молот и... что там еще закидывают подальше, чтобы стать чемпионом?

— Прекрасно, молодой человек, — премьер-министр снова похлопал Петю по плечу. — Сила должна быть во благо, а не во вред обществу, правильно говорю?

Спортсмен кивнул согласно, и я тоже поддакнула.

— Ну-с, встанем, — сказал Рубля, разведя руки в стороны, и фотограф показал, как правильно подойти к первому лицу государства, после чего наклонил наши головы и развернул тела под нужным фотогеничным углом.

— Деточка, не стесняйтесь взять меня под руку, — наклонился ко мне премьер-министр. — Надеюсь, я не страшен и еще могу потягаться со спортсменистыми мальчуганами?

— Конечно, — пискнула я, нерешительно ухватившись за его локоть.

— То-то же, — заявил громогласно Рубля. — Слышал, Иванов, что меня похвалили?

Худощавый мужчина со сжатыми в полоску губами кивнул, не отводя взгляда от блокнота, в котором что-то записывал. Очевидно, это был тот самый Иван Иваныч Иванов, который при желании мог утопить любого гостя с помощью провокационных вопросов, если бы захотел.

Некоторое время нас щелкали, заставляя растягивать губы в улыбке, и поправляли сбившийся наклон головы и угол поворота.

— Ну-с, деточка Евочка, — сказал Рубля, — позвольте вашу ручку.

Смущаясь, я протянула ладонь, которую он поцеловал.

— Спасибо, — потупилась, застеснявшись.

— За что? — изумился мужчина. — Это вам спасибо. Давненько я не лобызал ручки прехорошеньким девушкам, потому что прехорошенькие девушки в наше время — сущая редкость. Ведь так, Иванов?

Иванов раздраженно взмахнул пером, мол, не отвлекай, и продолжил чирикать в блокноте.

— Студенты? — спросил у нас премьер.

Петя кивнул:

— Учимся в институте.

— Это хорошо, — признал Рубля. — И как? Нравится? Наверное, надоела учеба? Хочется поскорее заполучить аттестат и смотаться на волю?

— Наоборот, очень нравится, — выдал чемпион. — Я люблю сессии.

Вот ненормальный! Кто же поверит в сказку о мальчике, рвущемся на экзамены по второму кругу, несмотря на то, что первый круг сдан на круглые пятерки? Сейчас провокатор Иванов истолкует по-своему Петино простодушие, и понесется издевательское интервью на всю страну.

— Да? — оглядел Петю премьер. — Впервые встречаю студента, которого хлебом не корми, а позволь сдать пару лишних экзаменов. Вникаешь, Иванов?

Иванов проигнорировал обращение Рубли, предпочтя вникать в блокнотные записи. Он производил впечатление смельчака-самоубийцы, не боящегося гнева первого лица государства.

В целом премьер-министр выглядел простым дядечкой, каким мог оказаться сосед из дома напротив, если бы не одно "но". Рубля руководил целой страной — кричал на нерадивых министров на заседаниях правительства; разъезжал по регионам, выясняя, почему допустили засуху, сгубившую урожай; участвовал в закладке первого костыля железной сверхскоростной дороги, должной соединить запад и восток отчизны; проверял готовность современного социального медицинского центра к приему первых пациентов; с риском для жизни испытывал достижения отечественного вертолетостроения; вникал в проблемы овцеводов и успевал пожимать руки четырем тысячам гостей на бессмысленном светском приеме. У него наверняка нет ни минуты свободного времени, да и проблем под завязку, а надо же — сумел уплотнить ежедневное расписание неотложных дел и выделил строчку для пустых бесед и фотографирования со студентами, — подумала о Рубле с невольным уважением.

— А вы, деточка Евочка, тоже с усердием осваиваете учебный процесс? — спросил премьер-министр.

— Осваиваю, — не стала отрицать.

— Прекрасно! — захлопал в ладоши Рубля, словно я сказала невесть что сенсационное. — Отрадно слышать, что подрастающее поколение не прожигает жизнь впустую. Согласен, Иванов?

Иванов оторвался от блокнота, оглядел нашу компанию на подмостках и, кивнув, снова углубился в писанину. Ох, по мне лучше, чтобы он не отрывался от своих записулек, потому что взгляд у Иванова был таким, словно распорядитель видел насквозь, где зарыт скандал.

Когда мы спустились со сцены, следующим поднялся кудрявый колобок необъятных размеров с аналогичной необъятной дамой. Бедняга премьер-министр! Хочешь — не хочешь, а должен облагодетельствовать всех гостей, каждому улыбнуться и пожать или поцеловать ручки.

Протолкавшись через течение прогуливающейся публики, мы с Петей остановились в центре зала.

— Ну как тебе? — спросила я у спортсмена.

— Ноги дрожат и руки, — признался он.

— И у меня тоже.

— Как думаешь, хорошо вышло? Не оплошали? — обеспокоился Петя.

— Не знаю. Вроде бы нормально. Ты молодец, хорошо держался.

— И ты тоже, Эва. Спасибо тебе.

Однако радость по поводу завершения официальных процедур оказалась преждевременной. Я почувствовала, как меня приобняли за талию, и с изумлением увидела, что между мной и Петей просунулась клоунская физиономия в малиновом кудрявом парике, костюме с золочеными звездами и желтом галстуке на ядовито-зеленой рубашке.

— Рад знакомству. Астероид Кометович Звездкин, — протянул пришелец руку Пете. — Слыхали?

— Н-нет, — осторожно ответил спортсмен и покосился на меня.

— Немного, — также настороженно ответила я. Вот и нарисовалось второе действующее лицо марлезонского балета. Если первое чихало на нас, предпочтя блокнот к великой моей радости, то второе, наоборот, заинтересовалось. Ёлки-палки, с какой же люстры свалился этот чудик на наши головы?

— И что толкуют? — озаботился Звездкин. Один зрачок у него горел оранжевым, а во втором глазу крутилась белка в колесе. — Хорошее или плохое?

— Разное.

— Популярность не затоптать, — констатировал самодовольно клоун. Да, товарищ не умрет от скромности. — Значит, студентики?

— Да, — ответил Петя.

— У кого стырили билеты? — обратился по-свойски Звездкин к спортсмену.

Тот покраснел. Надеюсь, что от гнева.

— Никто не тырил. Их вручили за победу в чемпионате!

— Похвально, ребятишки. Пойдем, кое с кем познакомлю, — сказал чудаковатый тип и, не поинтересовавшись согласием, начал интенсивно подталкивать вперед.

В результате он притолкал нас к кружку, в котором заправлял — я узнала по фото из атласа политиков — Франкенштейн или начальник Департамента спорта.

— Это твои неприкаянные овечки, — сказал ему Звездкин и исчез в толпе.

Круг беседующих был исключительно мужским и суровым. Меня поприветствовали, кивнув, и вернулись к обсуждению насущных проблем спорта. Петя весьма удачно оказался просвещенным в нуждах и чаяниях чемпионов, поэтому с достоинством влился в разговор, отвечая на вопросы. Видно было, что ему льстило внимание мужчин гораздо старше его.

Куда же любители спорта отбуксировали своих дам? Может, и мне стоит отдохнуть где-нибудь в уголочке, посидеть на стульчике? — переминалась с ноги на ногу и цеплялась за Петин локоть, на всякий случай держа наготове дежурную улыбку и поглядывая на рафинированное сборище.

Обычно так бывает в кино: герой скользит сонным взглядом по шумной толпе, пока в судьбоносный момент его не шибает по затылку, отчего герой поворачивает голову в том направлении, которое отметило дрыхнущее подсознание. И тогда зрение проясняется, зрачки расширяются, а пульс резко подскакивает.

Получилось как в фильме. Нет, вышло гораздо круче, потому что роль киношного героя примерила я, которая, скользя взглядом по зале, еще не осознала, но уже почувствовала — по машинальному судорожному сглатыванию, по сбившемуся дыханию, по скачку сердца, ударившегося о ребра, — что спокойствию пришел конец. Ибо на обочине людского течения метрах в десяти, стоял Мэл и безотрывно глядел в мою сторону. Кажется, он был с дамой, но я не заметила её.

В голове зашумело, в глазах помутилось. Ой, худо мне! Не смотреть, не смотреть!

Взгляд лихорадочно заметался и остановился на начальнике Департамента спорта, но не удержался и снова кинулся к Мэлу. А тот решительно вклинился между группками беседующих, имея определенную цель — добраться до центра зала. До меня.

Секундой позже в голове вообще всё перемешалось, и Мэл отошел на второй план.

— А вот и физкультурные гордости нашего отечества! — послышался знакомый голос за спиной, и к кружку мужчин, увлеченно обсуждавших проблемы спорта, присоединился никто иной как Леонисим Рикардович Рубля, встав между мной и рослым блондином с волосами, собранными в длинный хвост. Разговаривавшие потеснились и почтительно молчали, пока премьер-министр перездоровался с присутствующими, причем Пете пожал руку повторно и опять похлопал по плечу. Чемпион не ожидал великой чести и оробел.

Вместе с Рублей подошли несколько высокопоставленных чиновников из числа советников и министров, а позади встали стеной шкафообразные типы с одинаково бесстрастными лицами.

Я растерялась и запаниковала. Вива не предупредила о том, что первое лицо государства вздумает разгуливать как обычный человек по залу и вклиниваться в разговоры смертных, очутившись в каком-то шаге от меня. Сам премьер-министр бок обок со скромной студенткой!

— Отрадно знать, что земля наша не оскудела богатырями, — поделился Рубля радостью за страну.

— Наш департамент пропагандирует физическую культуру, начиная с младшего дошкольного возраста, — заметил Франкенштейн надсадно, словно его связки когда-то были изрезаны, как и лицо, а потом неудачно сшиты. — У нас действует многоуровневая система поощрений для участников и призеров, начиная от отдельных учреждений на местах и заканчивая чемпионатами страны.

— К сожалению, разногласия на международном уровне привели к развалу системы спортивного соревнования между государствами, — заметил мужчина с противоположной стороны кружка.

— А в чем причина? — оборвал его сосед. — В том, что не сумели прийти к единому соглашению, какие висорические средства считать стимулирующими препаратами, а какие — безвредными добавками.

— Молодой человек, позвольте поухаживать за единственной дамой в нашем обществе, — обратился вдруг премьер-министр к Пете, и все замолчали.

Чемпион залился краской и кивнул, проглотив язык. На моих щеках тоже запылали маки, потому что единственной дамой оказалась я.

По мановению волшебной палочки в руках у Рубли появились два бокала с желтоватым пузырящимся напитком, один из которых премьер протянул мне. Разросшийся круг мужчин тут же обзавелся аналогичными бокалами, которые разнесли невесть откуда взявшиеся официанты.

— Спасибо, — промямлила я, и, оторвавшись от Пети, приняла шампанское дрожащими руками.

Нельзя хлебать как лошадь, нужно осторожно пригубить, — вспомнились поучения Вивы. Небольшой глоток оставил на языке ощущение холодного, сладкого и газированного.

И опять глаза против воли скосились в сторону Мэла. Парень решил добраться до центра зала, прихватив свою спутницу, но не успели они сделать несколько шагов, как продвижение пары застопорила группка старушек. Дама Мэла остановилась, чтобы побеседовать с болтливыми бабушками, а сам он нетерпеливо переминался, бросая в мою сторону взгляды. Красивый, уверенный и определенно в своей тарелке, — отметила я машинально, сделав еще один глоток. Подобные светские утренники привычны для столичного принца, поэтому он знает здесь всех и вся, впрочем, как и его спутница. Девушка стояла боком, закрываемая Мэлом, поэтому я разглядела лишь, что она блондинка.

Еще одна. С некоторых пор у меня предубеждение против светловолосых. Не нравятся они мне.

Сгоряча глотнула шампанского и едва удержалась, чтобы не закашляться, когда пузырьки газа ободрали горло.

— Представьте, Леонисим Рикардович, висоратов обвинили в умышленной стимуляции силы, выносливости, меткости, гибкости! — возмутился один из мужчин. — Опять же, что понимать под стимуляцией? Поливитамины и минералы или общеукрепляющие противовирусные средства?

— Можно спорить до бесконечности о преднамеренном использовании препаратов, искусственно усиливающих активность организма, но когда биатлонист надевает амулет, увеличивающий остроту зрения, или пловец смазывает тело мазью, уменьшающей силу трения воды, а конькобежец использует лезвия из стали с улучшенной кристаллической решеткой — это бессовестный обман! — воскликнул другой собеседник.

— Поддерживаю, — сказал широкоплечий мужчина, наверняка спортсмен. — Необходима постоянная коррекция перечня висорических средств, запрещенных к применению, чтобы исключить обвинения в мухлеже.

Петя с благоговением внимал умным словам, а мое внимание снова сместилось на Мэла, который оторвал свою даму от словоохотливых бабулек, но, не пройдя метра, влип в общение с другими гостями. Он бросил на меня раздраженный взгляд, словно обвинял в том, что не фиг было забираться в несусветную даль. Я-то в чем виновата? И вообще, как Мэл себе представляет: видные мужчины — и в том числе сам премьер-министр! — стоят кружком, чинно беседуют о насущных проблемах спорта, а тут некий наглый юнец протиснется, нахально оттолкнув Рублю и встрянет в разговор.

Хотя вряд ли. Мэл намеревался прорваться в центр зала явно не для спора о подмоченной репутации отечественной физкультуры. Стремление парня добраться до середины помещения грозило подмочить мою репутацию, а заодно и его собственную, — сглотнула я нервно. А о своей даме Мэл подумал? Если она догадается о мотивах странного поведения кавалера, то возмутится и не станет молчать. Какой девушке понравится, когда с ней обращаются небрежно, тем более, если девушка из высшего общества? Нет уж, будет спокойнее, если Мэл и его спутница застрянут среди болтающих гостей до конца приема.

— На сегодняшний день не представляется технически возможным отследить все средства, искусственно стимулирующие возможности организма. Каждый день появляются новые рецепты снадобий, конструируются новые обереги, разрабатываются модели спортивной одежды, которые защищают, повышают, улучшают, — констатировал Франкенштейн. — Но наш департамент интенсивно ищет пути выхода из создавшегося кризиса.

— Проще выпускать на спортивную арену, в чем мать родила, а перед соревнованиями держать участников в изоляции на хлебе и воде неделю или две, — сказал остряк справа.

Мужчины засмеялись, а я снова переключила внимание в сторону, чтобы проверить дислокацию интересующего объекта.

Мэл и его дама продвинулись еще немного, но их затормозила следующая компания гостей. Парень обернулся в мою сторону, и издали показалось, что его глаза сверкнули зеленым. Мое волнение сменилось сердитостью. Разве нельзя подождать до окончания приема? Не терпится испортить праздник? А в том, что Мэл всё испортит, я не сомневалась. Зато его спутница вела себя на удивление спокойно, точно егозенье кавалера было для нее обычным делом. Неужели женская интуиция не подсказала ей причину странного поведения Мэла? На месте девушки я бы залепила пощечину за оскорбление и удалилась из зала с гордо поднятой головой.

— Вы еще не заскучали, слушая нудные и серьезные разговоры? — голос премьер-министра оторвал меня от слежки за Мэлом. — Хорошенькие девушки должны обсуждать фасоны платьев и шубок, а не проблемы отечественного спорта.

Все опять замолчали и посмотрели на меня.

— Мне не скучно, — опротестовала я смущенно и сделала пару больших глотков. Шампанское ударило в голову. — Мир настоящих мужчин гораздо интереснее шубок.

Рубля захохотал, остальные вежливо заулыбались, в том числе и Петя.

— Настоящим мужчинам польстило внимание прекрасной дамы, — сказал комплимент премьер-министр и переключился на Франкенштейна: — Пока спортивные общества грызутся из-за собственных амбиций, мы должны довести наши стандарты допуска к соревнованиям до совершенства. До зеркального блеска, понятно?

Сколько же умных вещей говорили собравшиеся — и об анализах, и о просвечивании организмов, и о дисквалификации в случае поимки с поличным, и еще много о чем говорили, но у меня в голове творился невообразимый вертеп, потому что Мэл неуклонно приближался и тянул за собой свою даму. Они остановились метрах в трех, будучи задержанными какой-то представительной парой. Разговаривая, Мэл мельком посмотрел на меня, и этого оказалось достаточно, чтобы я махом осушила бокал шампанского и принялась за следующий, любезно поданный Рублей.

Игристый напиток дал о себе знать, притупив робость по случаю близкого соседства премьер-министра и прочих важных чиновников. Мысли растянулись, взгляд неустойчиво плавал, успев изучить участников кружка, заинтересованно обсуждавших проблемы спорта, и, не в силах остановиться в одной точке, неуклонно съезжал на Мэла и его даму. Девушка была почти одинакового роста с ним, стройна, в облегающем платье до пола и с искусной прической.

Мэл на мгновение повернул голову в мою сторону, послав мимолетную улыбку, отчего сердце пустилось вскачь как заяц. Неужто возможно восхищаться, ласкать, лелеять и злиться одним лишь взглядом, без слов? У Мэла получилось, потому что меня обдало горячей волной, и задрожали руки.

Терпение парня было на исходе, я поняла это по едва сдерживаемому пританцовыванию на месте. Еще мгновение — и Мэл наплюет на приличия и, бросив свою даму, подойдет ко мне и уведет за руку на виду у изумленного зала: на виду у Пети, у премьер-министра, у министров с советниками и прочих любителей тренированных мышц. Это конец! Долгожданный скандал для Иванова, который допрашивал неподалеку какого-то кучерявого мужчину и записывал показания в блокнотик.

Нужно срочно выбираться из кружка беседующих и покинуть зал. Может, притвориться, что я отравилась шампанским, и упасть в обморок на руки Рубле? Или шепнуть Пете, что мне захотелось внезапно в туалет?

Пока я судорожно придумывала, как поделикатнее сказать Пете о "пи-пи", глаза заметались по залу и неожиданно выхватили поодаль, за спиной Франкенштейна, темноволосого мужчину, потягивавшего из бокала и со спокойствием на лице наблюдавшего за мной, а затем переместившего взгляд левее.

Меня захолонуло от страха. Я знала, куда смотрел этот человек. Он следил за сыном, который настойчиво стремился к середине зала, таща за собой свою даму.

По-моему, у меня задергался глаз. Или оба. Или тревожно задергалось, застучало сердце. Или меня затрясло.

Отец Мэла оказался таким же, как на фотографии из атласа политиков — с взглядом-рентгеном, мгновенно распознающим преступников по внешнему виду. Он видел меня насквозь и читал затаенные страхи как открытую книгу. Определенно, Мелёшин-старший заметил скандальное поведение сына и теперь мучился раздумьями, на какую глубину утопить причину в грязных сенсациях и не допустить, чтобы Мэл стал публичным посмешищем, а фамилию Мелёшиных полоскали на каждом углу.

В тот момент мое инкогнито повисло на волоске, будучи в шаге от грандиозного разоблачения. Нагрянуло то, о чем предупреждал профессор. В воображении стрелой пронеслись заголовки будущих газет, один хлеще другого: "Дочь заместителя министра — любовница профессора!" "Как зарабатывают оценки в свободное от экзаменов время!", "Дочь каторжанки с западного побережья на приеме в центре столицы!", "Слепая посмеялась над четырьмя тысячами висоратов!".

Ноги неожиданно ослабели, и чтобы не рухнуть на пол, я ухватилась за Петю, погладившего мою ладошку. В отличие от меня чемпион находился в нирване, стоя в обществе сильных мира сего.

Мелёшин-старший отвернулся, но я точно знала, что он смотрел на распорядителя Иванова и продумывал, в какие слова облечь сенсационную новость. А Мэл перестал притворяться и открыто пялился на меня с несходящей улыбкой.

Нужно бежать и как можно дальше! Срочно исчезнуть из зала!

В смятении я открыла рот, чтобы деликатно нашептать чемпиону о том, что хочу попудрить носик, но вместо этого выдала совершенно другое.

— Нет! — сказала одними губами Мэлу, оглядевшись по сторонам, не заметил ли кто-нибудь немого вопля. Хвала великой силе спорта, высокие чиновники увлеклись разговором.

— Пожалуйста, не надо! — снова послала Мэлу беззвучный призыв.

Улыбка парня истаяла, он нахмурился. Пойми же, непутевый, что из-за своего каприза ты губишь меня!

Как можно незаметнее, я микроскопически покачала отрицательно головой и опять послала неслышную мольбу:

— Не надо, прошу! — и коротко кивнула в сторону Мелёшина-старшего.

Невероятная удача, что в тот момент начальник Департамента правопорядка отвлекся, общаясь с каким-то мужчиной. Наверное, мое отчаяние дополнило картину достаточно красноречиво, а может, на лице проступил неподдельный страх, потому что Мэл смотрел на меня, сдвинув брови, в то время как его дама увлеченно рассказывала о чем-то слушателям.

Затем Мэл задрал подбородок, чтобы разглядеть поверх голов источник моей паники, и на его лице проступило понимание. "Да! Да! Да!" — мелко закивала ему, помогая для выразительности мимикой. — "Не топи меня ради непонятных желаний!"

Мэл помрачнел. Я видела, что парень покусывал нижнюю губу, задумавшись. Он прочитал вопль моей затюканной душонки! Он не станет провоцировать родителя необдуманными поступками, ведь так? — посмотрела с надеждой на Мэла и бросила осторожный взгляд на Мелёшина-старшего.

К немалому облегчению начальник Департамента правопорядка переключил интерес в другом направлении, но радость испарилась, когда я увидела, куда обращено его внимание. Мужчина, который ранее беседовал с отцом Мэла, подошел к распорядителю и что-то говорил тому. Иванов почесал пером за ухом, обернулся в сторону довольно-таки обширной группы почитателей физкультурного движения и... направился туда. То есть сюда. То есть к центру зала, где я слушала разговор настоящих мужчин о спорте и обо всём прочем, с ним связанным.

До последней секунды во мне тлела надежда, что Иванов напомнит премьер-министру о гостях у помоста, неохваченных фотографиями и рукопожатиями, или намекнет, что пора сворачивать пустую болтовню и заняться неотложными государственными делами. Даже когда распорядитель сообщил что-то Рубле конфиденциально, я надеялась, что он освежил память руководителя страны в части неподписанных указов и законов, сиротливо лежащих в папке в рабочем кабинете, а вовсе не обо мне. Кто я такая, чтобы рассказывать обо мне самому премьер-министру? У него и без того бездна нерешенных дел, чтобы забивать голову сенсациями об одной мелкой студентке.

— Неужели?! — воскликнул громогласно Рубля, прервав начальника Департамента спорта, рассказывавшего о планах на предстоящий год, и развернулся ко мне. — А вы, деточка Евочка, оказались запертой шкатулочкой!

Я?! — заметался мой взгляд по кружку замолчавших мужчин. Почему шкатулочкой? Почему запертой? Это плохо или хорошо? Как понимать слова премьер-министра? Что делать: падать в обморок или на колени и начинать каяться? Говорят, добровольное признание смягчает вину.

— Непременно зови, — велел Рубля распорядителю, и тот исчез в толпе. — Я немало удивлен. Что же вы молчали, деточка, о родстве с Влашеками? Будем с удовольствием разоблачать вашу таинственность.

Почему-то слово "разоблачать" высветилось в сознании в виде дыбы и поднятого ножа гильотины.

Бокал шампанского махом влился в горло как вода, и я крепче вцепилась в ошарашенного Петю. Товарищи из группы поддержки физкультурного движения стали раскланиваться, кружок почитателей спорта стремительно редел, а через толпу к нам шли Карол Сигизмундович Влашек с супругой, следуя за распорядителем. Моего папеньку вели на расстрел.

3. С ног на голову и обратно

Мы не виделись с отцом больше месяца, и конечно же, за столь короткий период разлуки родитель не изменился — не поседел, не растолстел и смотрелся элегантно в темном костюме с бабочкой вместо галстука. Хотя называть разлукой очередное швыряние в очередной ВУЗ не поворачивался язык. Расставание обычно бывает со слезами, засопливленными платочками и прощальными объятьями. Впрочем, я сама подписалась на рискованную авантюру и сама виновата в том, что меня мотало по институтам и колледжам, поэтому сентиментальные нюни были не к месту.

Фотография из библиотечного "боевого листка" не соврала. Мачеха воочию оказалась высокой и дородной, с прической, утяжеляющей и без того квадратный подбородок, а пышные складки на лифе зрительно увеличивали бюст женщины. Не знаю, специально ли задумывался подобный фасон платья или непреднамеренно, но облик жены родителя показался мне безвкусным.

Отец ни жестом, ни взглядом не выдал удивления по поводу моего присутствия рядом с Рублей, как и мачеха. Ну, она-то ни разу не видела меня, так что удивляться нечему, а вот папаша вполне мог не узнать родную доченьку в новом образе "прехорошенькой девушки".

Премьер-министр поздоровался рукопожатием с родителем, а его супруге кивнул. Очевидно, по протоколу Рубля имел право целовать ручки дамам на свое усмотрение, за исключением обязательного лобызания после фотографирования.

— Карол Сигизмундович! — провозгласил руководитель страны. — Ты меня разочаровал.

Отец заметно побледнел, но ответил невозмутимо:

— Мое почтение, Леонисим Рикардович. Позвольте узнать, чем?

— Скрывал от меня свое сокровище, — объяснил премьер-министр и показал на меня. — Мы знакомы больше десяти лет, а я только сейчас узнаю, что у тебя есть красавица-дочь. Как прикажешь понимать?

Красавица-дочь нервно сглотнула. Непонятно, шутил Рубля или был искренне недоволен. Но чем?

Отец бесстрастно посмотрел на меня и перевел взгляд на вопрошавшего, однако не успел оправдаться. Поскольку на кону стояло многое — моя цель, моя жизнь, а также карьера родителя и счастливое будущее его семьи, — я решила, что петь в два голоса гораздо эффективнее, чем отбрехиваться в одиночку.

— Папенька всегда приучал меня к скромности. Он считает, что излишнее внимание расхолаживает и портит характер, и я с ним согласна.

— Вот как? — обернулся ко мне Рубля. — Смотрю, смелость — ваша семейная черта.

Иными словами мне указали: кыш, невоспитанная малолетка, когда беседуют взрослые государственные люди.

Я сконфуженно потупилась.

— Отчего же, Леонисим Рикардович? — ответил спокойно отец. — Я неоднократно заявлял о том, что воспитываю дочь от первого брака, и никогда не скрывал этого.

— Припоминаю нечто подобное, — наморщил лоб премьер-министр и погрозил отцу: — Ох, хитрец ты, Влашек! Вырастил дочь на выданье и помалкиваешь. Поди, гнобишь неземную красоту изо дня в день?

Родитель гнобил, но не красоту. Он и не догадывался, что с помощью косметики и хорошего визажиста можно из жабы сделать Василису Прекрасную.

— Папенька беспокоится обо мне. Мы с ним часто общаемся, а Айва Эдуардовна заменила мне матушку, и я советуюсь с ней по многим затруднительным вопросам, — снова встряла любящая доченька со своей нездоровой смелостью.

"Матушка" посмотрела на меня обескураженно и тут же заулыбалась во все тридцать два, согласно кивнув.

Ну, и пусть мне снова заткнут рот, назвав некультурной. Важнее выкарабкаться из немилости Рубли, ибо интуиция подсказывала, что лучше не вызывать недовольство премьер-министра. Вдобавок я мысленно поблагодарила себя, любименькую, за то, что в свое время ознакомилась с генеалогическим справочником, запомнив отчество мачехи и имена сестры и брата.

Однако Рубля не стал сердиться на мою разговорчивость.

— Приятно удивлен крепостью родственных уз в твоей семье, Влашек. На примере старшей дочери вижу, что прививаешь правильное мышление подрастающему поколению.

Беседа прервалась из-за внезапного появления в кружке высоких чиновников старичка-академика, моего знакомого из холла. Дедуся оторвался от соседней компании и влился в нашу, перетрясши руки министрам, советникам, охранникам, Рубле и облобызав ручку мачехе. Премьер-министр взирал на нахалюжного дедушку с долей изрядного изумления, но промолчал. Старичок сообщил собравшимся, что красавица — а именно я — вдобавок умница, каких свет не видывал, и стремится к знаниям как цветочек к солнцу. Шкафообразные охранники аккуратно выдворили разговорчивого академика за пределы особой зоны.

— Одобряю, Влашек, — сказал Рубля, проводив взглядом речистого дедулю. — Твоя метода воспитания дала плоды. Наша молодежь в большинстве своем избалована, щеголяет необоснованными амбициями и требует незаслуженного внимания. Гонору много, толку мало. В твоей дочери я увидел горячность и смелость, но в то же время скромность, почтительность, непосредственность, неиспорченность, ум. Мне нравится этот коктейль. И молодой человек есть. Связаны обязательствами? — обратился премьер к Пете.

— А-а... нет, — выдавил чемпион, придавленный общением с высоким руководителем. Петя рассчитывал максимум на официальные фотки и стандартное рукопожатие, а тут мало того, что полчаса беседовал о проблемах спорта в тесном кругу с первым лицом государства, теперь еще и о личном заговорили.

— Отличненько, — потер руки Рубля. — Хоть ты, Влашек, и рассердил меня своей скрытностью, так и быть, прощаю тебя за нежданный брильянтик. Послезавтра у нас состоится званый обед. Посидим скромно, по-дружески. Будут все свои, человек пятьдесят, не больше. Записывай, Иванов: три приглашения семейству Влашеков. И про банкет не забудь, что запланирован в конце следующей недели.

Ой, мамочки! — взглянула с отчаянием на отца, лицо которого окаменело. Не нужны мне ваши обеды и банкеты, и "Лица года" даром не нужны. Будь проклят этот прием! Во всем Петя виноват и еще Мэл. Если бы не дурацкое поведение последнего, Мелёшин-старший не пошел бы ва-банк с обнародованием моего родства с Влашеками. Хотя о чем я говорю? Это не ва-банк вовсе, а показуха. Демонстрация возможностей. Уверена, у начальника Департамента правопорядка полно козырных тузов в каждом рукаве.

— Запомнил, Влашек? — спросил премьер-министр и поддел отца: — На всякий случай запиши в ежедневнике, чтобы не забыть: "Во вторник с супругой и дочерью не опоздать на обед к Рубле Л.Р."

Приняв насмешливую подколку с самым серьезным видом, папенька почтительно кивнул, а мачеха присела в реверансе.

Неожиданный разворот событий ударил меня обухом по макушке. Я уже приготовилась к разоблачению и, как следствие, к предстоящему позору и унижению; уже смирилась с тем, что отец не допустит краха своей карьеры и свернет мне шею, едва премьер-министр отвернется; уже попрощалась с мечтой, которая так и останется недостижимой, послав в пространство: "Прости, мама!". Но комплименты из уст руководителя страны, по большей части ошибочные, перевернули ожидания с ног на голову.

— Значит, деточка Евочка, это ваш первый выход в свет? — обратился ко мне Рубля, прервав раздрай в мыслях.

— Первый, — пискнула я, разволновавшись. Как бы мне хотелось, чтобы первый прием оказался последним! Но по всему выходило, что мечте не суждено сбыться.

О Пете забыли, словно его не существовало. Вот, оказывается, что на самом деле главное — не лицемерная похвальба за спортивные достижения, а родство с кем-то нужным.

— Понравилось?

— Да, особенно представление.

Не скажешь же первому лицу государства, что прием — фуфло, нудное и неинтересное.

— Значит, не зря выкинули деньги на ветер, — хмыкнул удовлетворенно премьер-министр. — А меня праздники выматывают. Уже пять рубашек сменил и чувствую, нужно опять переодевать.

— Это тяжелый труд — быть радушным хозяином для нескольких тысяч гостей, — ответила я честно.

— Ох, хитрая лисичка, — пожурил лукаво Рубля. — Умеешь подмазать душеньку.

— Вовсе нет. Мой папенька трудится, не покладая рук, и часто задерживается на работе допоздна, стараясь на благо отечества, — выдала заученно.

Премьер-министр внимательно посмотрел на меня, и в голове всплыли слова Вивы о простоте. Достаточно ли я бесхитростна или переигрываю? Эх, Петю бы на мое место. Безграничным простодушием чемпиона можно мостить дороги.

— Ну-с, деточка Евочка, жду вас через два дня на обеде. Не забудете?

Разве забудешь, когда Петино приглашение на "Лица года" истрепало нервы будь здоров, задвинув сессию в дальний чулан?

— Очень польщена, Леонисим Рикардович, — осмелела я. Знать бы еще, где кончается порог храбрости, после которого смельчаку отрубают голову. — Но...

— Что "но"? — поднял бровь Рубля.

— Готовясь к столь замечательному приему, я лишилась сна и аппетита, и пришлось немало потрудиться, чтобы сдать экзамены. Боюсь, от переживаний перед званым обедом и банкетом завалю подготовку к сессии. Папеньке и матушке выпала большая честь быть приглашенными, и все мои помыслы будут о том, чтобы не разочаровать их и вас.

Ну, как, вышло туповато или следовало добавить надрыв в голосе?

— Запамятовал я о студенчестве, — признал премьер-министр, скушав высокопарный бред. — Когда заканчиваются экзамены в ВУЗах? — обратился он к министру образования, стоявшему в двух шагах.

— Через полторы недели, — пояснил тот. — Потом начинаются каникулы.

— М-м-м... Даю вам, Евочка, две недели на утрясание сессионных дел, а потом пожалуйте на чаёк... Так... Что намечается поблизости, Иванов?

— Сорокалетний юбилей по случаю образования министерства иностранных дел.

— Отлично. Не забудь разослать приглашения, понял?

Иванов скупо кивнул, строча в блокноте. Выходит, он успевает подрабатывать личным секретарем Рубли.

— Какие у вас отношения с братом и сестрой? — спросил вдруг распорядитель, когда я утвердилась в его безобидности и пушистости. — Как часто и плотно общаетесь?

Я растерялась было, но тут же сориентировалась, приготовившись вдохновенно поведать, что с кровными родственниками у меня теплые отношения, и что мы часто гуляем вместе и проводим семейные праздники. Ох, остановите меня кто-нибудь, ибо во вранье не знаю меры!

Полет приторной лжи прервал премьер-министр.

— Топай, Иванов. Сделал дело и гуляй отсюда, — приказал он. — Здесь тебе сметаны не наесться.

Распорядитель поправил воротник водолазки и не подумал послушаться.

— Иди, говорю, отсюда, — рявкнул Рубля, — и пером попусту не маши! Знаю я твои опусы, честному человеку от них за всю жизнь не отмыться. Самолично проверю, что настрочил в блокноте. Чтобы о Влашеках — ни строчки в прессе, понял? Деточка и так едва сессию не запортила, а тут еще твоя братия станет кружить под дверьми денно и нощно, лишая сна и покоя. Ступай, лучше поищи мою супругу. У нее где-то здесь стихийное заседание общества филантропов.

Иванов высокомерно кивнул и растаял среди гостей.

— Что ж, деточка Евочка, удачи вам в сессионной борьбе, — потрепал меня по щеке премьер-министр. — И вам, молодой человек, успехов на спортивном поприще. Спорт — это жизнь! Берегите вашу девушку, понятно? — Петя сдавленно кивнул, потрясенный возложенной на него ответственностью, а премьер-министр обратился к моему отцу: — Карол Сигизмундович, помнится, ты обещал доклад по снижению затрат на освоение северных территорий. Где он?

— Простите, Леонисим Рикардович, доклад на чтении у Эрнеста Муланоровича.

— Второй месяц?! Отыщите немедленно Рафикова, — приказал премьер-министр "шкафу" за спиной. Тот кивнул и исчез. — Опять напился в зюзю, аспид! Вам, Евочка, вникать не надобно. Ступайте, развлекайтесь, а то вечер близится к завершению. Мы же пройдемся с вашим батюшкой, заодно порассуждаем об основных вехах потерянного доклада. Ни в какие ворота не лезет — читать ценную работу второй месяц!

И Рубля в сопровождении родителя с мачехой и прочей свиты удалились по проходу, образованному подобострастно кланявшимися гостями.

Коньяка хочется, — отупело глядя вслед им, подумала я. Грамм пятьдесят, не меньше, и на закуску дольку лимона в сахаре.

Очнулась оттого, что Петя тряс меня за руку.

— Эва, как ты?

— Не очень, — призналась, потерев лоб.

— Я и не знал, что у тебя отец — министр, — сказал чемпион уважительно.

— Заместитель министра, — поправила машинально. Бой выдержан или предстоит еще один? Определенно, не стоит расслабляться, если Мэл будет по-прежнему тупить. Господи, все проблемы из-за избалованного столичного принца!

Хорошо, что Рубля не позволил распорядителю рыться в семейных хитросплетениях родословной Влашеков, не то настырный Иванов раскопал бы и вытащил на поверхность первый брак отца. И опять я убедилась: смотря под каким соусом подается новость, такое блюдо и получается в итоге.

— Видела, что премьер-министр трижды пожал мне руку? — вспомнил Петя волнующие моменты.

— Петечка, у меня в горле пересохло, — сказала я капризно. В конце концов, пережив стресс, хочется хоть раз в жизни почувствовать себя стервой, пусть малюпасенькой и неопытной.

— Здесь только шампанское и красное вино, — сказал расстроенно спортсмен. — Больше ничего нет.

— Давай шампанское. Не хочу мешать.

Парень метнулся в сторону и вернулся с бокалом игристого напитка.

— Мне нельзя, — замахал рукой, когда предложила ему отпить.

— Боишься, что обвинят в искусственной стимуляции организма? — хихикнула я.

Петя тоже заулыбался:

— И дисквалифицируют, ага, — и мы оба рассмеялись. Нервное перенапряжение начало понемногу спадать.

— Заметила, какой Рубля жесткий? Потребовал: "Подать мне!" — и все кинулись выполнять.

— Да, крут на расправу, — согласилась с ним.

— Значит, теперь загуляешь по банкетам? — спросил чемпион.

— Вряд ли. До юбилея еще нужно дожить, а через две недели обо мне позабудут.

— Разве тебе не хочется? — удивился Петя. — Посмотри, как здесь здорово! Много полезных и нужных людей.

— К приемам нужно привыкать с детства, а меня уже не переделать.

— Скажешь тоже. На твоем месте я бы не отказался от приглашения, если премьер-министр забронировал место.

Вот ужас-то! — отпила нервно из бокала. Сам глава государства приготовил стул рядом с собой на юбилее! Нужно срочно изыскивать пути и причины, чтобы отвертеться от светского мероприятия. И где гарантия, что за грозящим празднеством не последуют другие?

Глотнув еще шампанского и немного успокоившись, я взглянула на проблему под другим углом, потому что приглашение Рубли на юбилей министерства по-другому и не называлось. Громадная такая проблемища. Необъятная.

Как говорится, из огня да в полымя. Если премьер-министр посчитал, что оказал великую честь семейству Влашеков, пригласив на междусобойную вечеринку правительственной верхушки, то глубоко ошибся. Благодаря внезапной мысли, осенившей Рублю, наша семейка влипла по самое не хочу. Одна ложь тянула за собой другую, и витки обмана накручивались на веретено интриг, прежде всего усложняя мою жизнь.

Во-первых, я не сомневалась, что папуля как специалист-экономист определил наметанным глазом стоимость моего нового облика и задумался о том, кто снабдил доченьку деньгами. Если учесть, что родитель не знал о существовании в природе переулка Первых Аистов и при расчетах взял цены, действующие на бульваре Амбули, то итоговая сумма по прейскуранту составила тысяч пятьдесят, не меньше. Наверняка в голове у папеньки пронеслась туча предположений о том, каким образом мне удалось заработать немыслимое количество денег, и он упал в тихий обморок, представив, сколько найдется желающих рассказать репортерам, что дочь заместителя министра экономики показывает мастер-класс в постели. В данном аспекте похвала Рубли о моей неиспорченности стояла под большим знаком вопроса.

Во-вторых, если на "Лицах года" гости находились в равных условиях, налагаемых запретом на использование вис-волн, то страшно предположить, что ожидало меня, невидящую, в узком кругу избранных висоратов, на юбилее какого-то министерства. В конце концов, я ведь не обученный шпион в тылу врага и обязательно спалюсь на неверном слове или неправильном движении.

Что обычно делают с создавшимися проблемами? Их решают. А если проблемы неустранимы? Тогда проще избавиться от их источника, то есть от меня, причем в срочном порядке.

Таким образом, мне светил закономерный конец, и никакие приглашения премьер-министра не помогли бы отсрочить завершение никчемной жизни. Любящий папуля не станет рисковать карьерой и благополучием семьи, повисшим на тонкой ниточке. Он устроит несчастный случай, отведя от себя подозрения в причастности, и будет скорбеть, убитый горем, на могиле любимой дочери, потому что из двух зол нужно выбирать наименьшее.

Может, сразу лишить себя жизни, к чему оттягивать неизбежное? Нет, умирать ради чужого сытого спокойствия как-то не хотелось.

Или отправиться в вольную жизнь, как сделал Алик, сбежав из интерната! — озарило меня, и новая порция шампанского закрутила мозги в данном направлении. Скитаться, странствовать, осесть где-нибудь в глубинке и тихо жить, радуясь каждому дню. У меня есть деньги, и немалая сумма! Завтра же сниму всю имеющуюся наличность, соберусь — мне недолго, куплю билет, уеду в глушь и спрячусь. Возможно, со временем проберусь на западное побережье и самостоятельно отыщу маму без идиотского условия отца о висорическом аттестате.

Спонтанная идея понравилась мне невероятно. К черту кабальные условия! — решила и выдула махом половину бокала. С сегодняшнего дня играю по своим правилам и в одностороннем порядке расторгаю сделку с родителем.

Как ни странно, меня совершенно не удивили быстрота и хладнокровие, с коими я раскрыла воображаемый грязный замысел папули, тут же поверив в детоубийственную фантазию.

— Пошли, посидим где-нибудь, — предложила чемпиону, отпив игристого. — Что-то ноги гудят.

К тому же, стоило обмозговать почетче план бегства, смутные контуры которого вырисовались в голове.

Мы с Петей начали пробираться мимо кружков с разговаривающими гостями, причем я старательно не смотрела туда, где находились Мэл и Мелёшин-старший. Однако выяснилось, что не так-то легко прорваться к долгожданным стульчикам. Нас втягивали то в одну компанию, то в другую и расспрашивали: о том, кто заполучил приглашение на прием, и страшно удивлялись, что счастливчиком оказался Петя, а не я; о том, в каких отношениях мы состоим с премьер-министром, с Влашеком и с Франкенштейном или, вернее, Капитцем. Чемпион отвечал на вопросы, к его мнению прислушивались и внимали, отчего Петя постепенно проникался собственной важностью и значимостью. Я потихоньку цедила шампанское, предпочтя помалкивать, поскольку из-за галдежа мне не удавалось сосредоточиться на обдумывании плана побега. Один мужчина, решив поухаживать, преподнес на бумажной гофрированной тарелочке шоколадную фигурку, и я с удовольствием съела, вдруг ощутив, что голодна.

Можно разузнать у горнистов поподробнее о западном побережье, — размышляла, скользя взглядом по залу и не отрываясь от содержимого в бокале. Информация стопудово пригодится, когда решусь пересечь линию фронта, то бишь границу каторжанского края. Также можно проконсультироваться у Алесса о тонкостях успешной нелегальной жизни на воле и при необходимости оплатить ликбез консультанта.

Мэл и его спутница по-прежнему циркулировали неподалеку среди гостей, но теперь парень не порывался творить глупости, хотя время от времени посматривал на меня, правда, без тени улыбки. Спасибо за понимание, — послала ему мысленную благодарность, и Мэл, точно почувствовав, ответил слабым кивком.

Это мир столичного принца, — вздохнула меланхолично, оглядывая зал. Мэл придет на "Лица года" в следующем году и в последующем, и так далее до бесконечности, с очередной спутницей из своего круга, а может, с той, кому он предложит носить свою фамилию, и они будут разговаривать с многочисленными гостями, обсуждать общих знакомых, вспоминать смешные моменты с банкетов и званых обедов. А я заживу в лесной глуши, скромно и тихо, в избушке под мохнатой елью у скалы и буду набирать в самовар водичку из родника, а по вечерам сидеть на завалинке и смотреть, как зажигаются первые звезды на небе.

Воображаемая картинка выбила слезу и поспособствовала допитию шампанского, после чего я потребовала у Пети новый бокал.

Как и предрекала Вива, дамы пытались ущипнуть и задеть.

Одна гостья снисходительно заявила, что не видела на бульваре Амбули платья, похожего на мое.

— Ах, — парировала я, взмахнув беззаботно рукой, — сегодня весь зал появился в моделях с Амбули. Это скучно и приелось глазу, а мне хочется выглядеть особенной в чем-то по-настоящему эксклюзивном.

Действительно, поскольку в салоне "Элегия" мы с девчонками перелистали множество экземпляров из каталога, то мне казалось, что какие-то из платьев попались на глаза на приеме. Вдобавок невероятно повезло, что ни одна из расфуфыренных дам не знала о существовании переулка Первых Аистов, в котором ненаглядное платьице с бабочками дожидалось на витрине своего звездного часа.

Другая женщина с огромным рубиновым ожерельем на шее попробовала уесть меня мелкотой камешков в колье, но я отбила атаку, заявив, что поскольку девушка молодая и воспитывалась папенькой в строгости, то пошла на поводу у разумности, а не жадности. Уж не знаю, дурную ли славу создавала своему родителю, или наоборот, одарила ореолом святости — меня перестало волновать. За пазухой грелся припасенный камешек — бегство из столицы.

Когда я рассказывала очередной тетеньке, что Петя — чемпион из чемпионов и может закинуть к горизонту что угодно, мою ладонь обожгло мимолетным скользящим прикосновением, заставив замолчать на полуслове и замереть. Это Мэл прошел мимо, следуя за своей дамой, и присоединился к соседнему кружку. Он стоял теперь совсем близко, лицом ко мне, в каких-то пяти шагах, как и его спутница, и старательно отводил глаза.

Только сейчас я в полной мере разглядела даму Мэла. Она была необычайно привлекательна, но обладала какой-то холодной, замороженной красотой. Наверное, мгновенное впечатление сложилось из-за её светлых, практически белых волос как у снежной принцессы. Да, девушка оказалась настоящей Снегурочкой.

В это время спутница Мэла встретилась со мной взглядом, и столько презрительной снисходительности в нем плескалось, столько гадливости, что я отвернулась, не выдержав.

И почему я предположила, будто девушка наивна и не замечает очевидных вещей? Снегурочка заметила. Она знала причину, по которой кавалер усердно толкал ее в центр зала, и видела, к кому беспрестанно оборачивался Мэл, ставя ее в неловкое положение перед собеседниками. Она догадалась, что между мной и Мэлом было нечто большее, чем дружеское общение, но почему-то промолчала и не стала устраивать истерику и закатывать сцены ревности.

Бокал осушился махом.

Петя объяснял тучному мужчине, чиновнику министерства иностранных дел, о способах захвата ядра и молота и показывал на собственном примере, но суть разговора ускользала от меня, как и авантюрная задумка с бегством. Мой слух переместился влево, туда, где стоял Мэл. Поворачиваться я не решалась, чтобы не встретиться невзначай взглядами со Снегурочкой. Мне хватило отвращения в ее глазах, основательно испортившего настроение.

— ... Чудесная пара! — долетел обрывок фразы, сказанной визгливым женским голосом. — Смотрю на вас и не устаю умиляться. Пора, друзья мои, решаться. Сколько можно тянуть?

— Видите ли, Егору предстоят полтора года обучения в институте, — пояснила приятным голосом Снегурочка.

— Разве ж это причина? Лучше потратьте оставшееся время на подготовку к празднику. Советую заказывать аксессуары к свадьбе уже сейчас! — воскликнула тетка. К свадьбе?! К какой свадьбе? — Обещайте, Егор, прислать мне и моему супругу приглашение на ваше первое семейное торжество по случаю образования новой ячейки общества.

Наступило молчание, и пол под моими ногами покачнулся.

— Пока рано говорить об этом, — отозвался чужой, незнакомый голос, и до меня с торможением дошло, что говорил Мэл.

— Рано, молодой человек?! Мы, девочки, переспеваем, дожидаясь, пока вы, мужчины, решаетесь, — сказала кокетливо дама и засмеялась. — Поэтому зачастую нам приходится брать инициативу в свои руки. До чего же я обожаю обручения и сопутствующие им приемы и банкеты! Ваша матушка, Егор, уже составила меню?

— Нет, — ответил глухо голос. Чей? Почему уши заложило ватой?

Пол угрожающе завертелся перед глазами, и я ухватилась за Петю.

— Обещайте, молодые люди, прислать нам приглашения! Отказа не потерплю, — требовал настойчивый женский голос.

Я не услышала, что ответили молодые люди, потому что потянула Петю через толпу.

— Эва, куда ты? Мы же не договорили, — недоумевал чемпион, стараясь не отстать.

Передо мной мелькали незнакомые лица, какие-то перья, перстни на толстых пальцах, чей-то алый когтистый маникюр, а потом в глазах потемнело. Очнулась я сидящей на стуле, а рядом сидел на корточках озабоченный Петя.

— Эва, всё хорошо? Может, сбегать за врачом?

— Нет! — схватила парня за руку и отдернула, потому что его ладонь оказалась ледяной. Или мои пальцы были слишком горячими?

— Ты не заболела? — озаботился спортсмен. — По-моему, у тебя жар.

— Это от голода, — сказала слабым голосом. — Я ела в последний раз задолго до обеда.

— Немудрено, — проникся Петя. — Посиди здесь, сейчас что-нибудь принесу.

Я ответила кивком и признательным взглядом. Не могу отвечать. Не могу.

4. Взрослые дети играют во взрослые игры

Красивая пара. Хоть сейчас на обложку свадебного журнала.

А я-то, глупая, представляла, что когда-нибудь, в необозримом далеком будущем, Мелёшин наденет обручальное кольцо некоей абстрактной счастливице, и случится это в приближении к его седой старости. К тому времени наши пути давно разойдутся, и мне будет ровным счетом фиолетово, кто накинет семейный хомут ему на шею.

Наивная. И будущее оказалось близким — руку протяни и достанешь; и оказалось, что мне не наплевать, зная о предстоящей семейной идиллии Мелёшина.

До чего же паршиво, и голова туго соображает.

А ведь он знал. С самого начала — когда целовался в библиотеке и в пустой аудитории; когда предложил переночевать в его квартире; когда требовал приехать к нему после экзамена по символистике; когда настойчиво названивал по телефону; когда говорил о своей симпатии и желании встречаться, — Мелёшин знал, что на другом конце города живет красивая девушка Снегурочка, и что они предназначены друг другу.

Поэтому Мэл не давал никаких обещаний однокурснице Эльзушке. Он дал их другой, под одобрительные хлопки родственников породнившихся семейств и благословение Мелёшина-старшего.

Странное ощущение. Выворачивающее наизнанку.

Через год Мэл наденет Снегурочке кольцо на палец и назовет... как это? Суженой! Она станет варить ему кофе на кухне в черных тонах и нервировать капризами при выборе гардин в цвет обоям. Хотя нет, эта фантазия подойдет для людей проще раз в десять, нежели семейство Мелёшиных. Варить кофе для Мэла будет личный повар, а убранство особняка придумает модное агентство по подбору интерьеров.

Семья. Общая спальня. Совместные завтраки и ужины. Семейные праздники. Дети — двое или трое. Любящий дедушка — Мелёшин-старший.

Меня замутило. Разве на пустой желудок может тошнить?

Не помню, сколько времени просидела, глядя в одну точку, пока не появился Петя, принеся на бумажной тарелочке три песочных корзинки с салатной начинкой. Вяло жуя, я съела всё, потому что парень отказался.

— Спасибо тебе, Петя, — сказала тускло.

— Не благодари, — отмахнулся он. — Как самочувствие? Лучше? Я бы принес больше, но тебе не стоит набрасываться на еду и много есть. Потом еще принесу, хорошо?

— Спасибо, Петя, — погладила его ладонь. — Ты настоящий... — хотела сказать "друг", — ... ты мне очень нравишься, — выдала и удивилась.

Ха, я удивляюсь, значит, живу! Все-таки верна догадка, что слабость накатила из-за голода, а не из-за чьих-то подслушанных слов.

— И ты, Эва, нравишься мне, — улыбнулся чемпион. — И руки у тебя уже не такие горячие.

Да, и почему мне не может кто-то нравиться? — огляделась вызывающе. Из всей толпы, лениво фланирующей поодаль, лишь нам с Петей приспичило занять стулья у стены, и мы сидели в уголке, не привлекая особого внимания.

— Может, поедем домой? — предложил парень. — Хотя остался еще час до завершения приема, — добавил с заметным сожалением.

— Знаешь, Петя, пошли-ка, прогуляемся по залу, — подмигнула ему. — В конце концов, сегодня твой праздник. Когда еще представится такая возможность?

И мы пошли. Меня охватила неестественная жажда кипучей деятельности. Я громко смеялась, шутила, очаровывала мужчин, видя, как скрипели зубами от злости их дамы, и тут же вешалась на Петю, показывая, какие у нас с ним особенные отношения. Остаток вечера прошел как в тумане.

Мне казалось, я видела издалека отца с его женой, среди гостей промелькнул Мелёшин-старший под ручку с супругой. Еще Макес прошел мимо с незнакомой девушкой, а Дэн и его полненькая дама приобщились к соседней компании. И да, кажется, Мэла я тоже видела, или мне почудилось. Как только взгляд напарывался на него, в глазах тут же возникало темное пятно. Может, это дефект линз? Или дефект в моей голове?

В общем, смотрела, как слепая, сквозь белоснежно-угольную парочку и улыбалась мимо.

Меня несло дальше, и остановиться я не могла. По-моему, во мне уместилось ведро шампанского, а может быть, два. Ближе к завершению вечера около нас с Петей собралась шумная толпа, все сыпали шутками и смеялись. И, правда, было очень весело. Я смеялась по поводу и без, а потом почувствовала, что заряд кончился.

— Петечка... — промурлыкала, повиснув на чемпионе.

— Что, Эвочка? — нежно спросил он. Петя тоже был в ударе.

— Мне нужно попудрить носик. Проводишь?

— Пойдем, — парень предложил локоть, и мы отправились в поход на поиски мест, где пудрят носы. По дороге смеялись до упаду, и опять на глаза наползло пятно, когда мне показалось, что Мелёшин стоял неподалеку.

Чемпион пошел пудрить носик за дверь с табличкой "М", а я — за дверь с табличкой "Ж". Хорошо, что не наоборот, — посмеялась, закрываясь в кабинке на защелку, а через пару минут подошла к раковине и долго смотрелась в зеркало. За спиной отражалась стена с абстрактной мозаикой из бело-черных квадратиков.

Кто я?

Одна из многих. Как Изабелла или Эльза, или как та девчонка с цертамы*. В отличие от меня, они знали, что бесполезно надеяться на долговременные серьезные отношения, поэтому старались выжать из отношений с Мэлом как можно больше. Да ведь и я выглядела в глазах Снегурочки одной из многих! Расчетливой стервой без претензий, которой достаточно кинуть денежек и цацек в прожорливую пасть.

Я сползла на корточки.

Вот почему Снегурочка смотрела на меня как на развратную девку — доступную, распущенную, встречающуюся с Мелёшиным из-за его денег, греющуюся в лучах его фамилии и привилегий! Зная обо всех его увлечениях, что ей оставалось делать? Смотреть на соперниц свысока и с гордо поднятой головой, поскольку в итоге приз всё равно достанется Снегурке, а не прорве временных дешевок.

Опять стало муторно, и снова закружилась голова.

А с какой стати мне плакать из-за нежданной новости о кольцевании Мелёшина? Можно подумать, я успела распланировать отношения с ним вплоть до алтаря, чтобы сидеть сейчас в каком-то туалете какого-то Дома правительства, кусать локти и грызть ногти из-за того, что меня опередила выскочка из высшего света.

Сплошные противоречия. Недавно я уверяла себя и Мэла, что совместное будущее с ним — нонсенс, и нам следует держаться как можно дальше друг от друга. Поэтому глупо сидеть у позолоченной раковины и разорять душу терзаниями. Сейчас поднимусь, подхвачу Петю под локоть, поеду домой в общежитие, и, может быть, поцелую чемпиона на крылечке не как друга, а как... своего молодого человека. В губы! Обниму спортсмена и предложу зайти в гости, попить чаю. О как! А если Петя пригласит в гости для знакомства с мамой — назло соглашусь! Только кому назло?

И все же осознание факта, что есть та, с которой Мелёшин неразрывно связан, мучило, не желая отпускать. Вот, оказывается, с кем он проводил выходные, с кем ужинал на семейных вечерах, кому названивал в перерывах между лекциями. Снегурочка в его жизни была и будет.

Мэл не сгорал от пламенных чувств к своей спутнице, а может, специально проявлял недюжинное самообладание, чтобы не портить репутацию будущей невесты. Парочка демонстрировала на публике сдержанные, спокойные отношения людей, уверенных в стабильном совместном будущем. Правильно, к чему спешить как на пожар, если жизнь распланирована наперед до мелочей и записана в ежедневнике?

Жених, — обкатала на языке короткое и корявое слово. Почему-то в новом, семейном качестве Мэл смотрелся блестяще около Снегурочки как невесты, и тускнел рядом со мной в той же воображаемой ипостаси. Деньги тянутся к деньгам, власть — к власти, километровая родословная — к такому же раскидистому семейному древу. Естественный отбор, чтоб его. Генетика. Сильные висораты объединяют капиталы и передают способности детям и внукам.

Зачем он терзал меня звонками, намеками, прикосновениями? — стукнула зло кулаком по плитке и зашипела от боли. Ненавижу лицемера и обманщика! Хорошо устроился: создал для себя иллюзию свободы, перебирая подружек и не заморачиваясь особо, но все равно за спиной Мелёшина стояла тенью его Снегурочка.

Если бы Мэл рассказал о том, что после окончания института обяжет себя обязательствами и прочими сопутствующими атрибутами семейного человека, я бы ни за что не связалась с ним. Ведь не связалась бы? — переспросила себя и ответила утвердительно. И не думала бы о нем, гадая на заварке, и во время визажа у Вивы. Не вспоминала о нем чаще, чем о том, что нужно дышать время от времени.

Я не зарюсь на чужое. У меня есть достоинство, и нет неистощимого запаса сил, чтобы терпеливо сносить брезгливые взгляды чужих невест. Мелёшин же не посчитал нужным сообщать о наличии в его жизни Снегурочки, и тем самым, подставил меня в угоду сиюминутным желаниям.

Стукнула дверь, и в дамскую комнату зашла женщина. Она прихорашивалась у зеркала — стройная и гибкая как кошка. И зрачки у нее были кошачьими, и ноготки — такими же. Я поднялась на ноги и смотрела на свое отражение.

Снаружи ждал Петя, наверняка он начал беспокоиться из-за моего отсутствия. Стоило выйти к нему, но мне не хотелось покидать временное убежище.

Заиграла веселенькая мелодия, и женщина вытащила из сумочки телефон. Смелая! — посмотрела я искоса на неё. Наплевала на правила светского тона, не боясь быть обвиненной в дурном тоне.

— Да, котик, — промурлыкала незнакомка, взбив короткую мальчиковатую стрижку. — Непременно... Жду... Скучаю... Твоя в хорошем настроении?... Даю тебе час. Не успеешь — пеняй на себя. Уйду по гулять по клубам. Ну-ну, котик, не расстраивайся... Побыстрее укладывай благоверную в постельку и догоняй меня. Целую, — отключилась она, не став выслушивать блеяния позвонившего.

Напоследок взъерошив челку, женщина встретилась со мной глазами в отражении и усмехнулась. Подойдя ко мне, она поправила муаровый воротничок на платье:

— Когда-нибудь приходится выбирать, какие роли играть — первые или вторые. Судьба — занятная штука, и вторая скрипка может в любой момент стать первой.

Женщина ушла, покачивая бедрами, а я, вздохнув, мазнула кончик носа у своего отражения. Нет уж, вторые роли определенно не по мне. Я ангажирую первую роль — с тем, кто когда-нибудь даст мне обещание. С тем, кто останется со мной в тесной слабоосвещенной каморке. С тем, кто разделит со мной высокий балкон и будет угощать меня душистыми яблоками. С тем, кто однажды скажет на ушко: "Знаешь, любимая, давай-ка заделаем сегодня маленького".

* * *

Мэл застыл у края людского течения и, засунув руки в карманы брюк, скользил взглядом по шумному сборищу.

Двое при входе, один — у помоста рядом с фотографами, трое прогуливаются в толпе. Люди отца из особого подразделения, преданные как псы — на десять порядков опаснее отъевшихся мордоворотов из службы охраны. Без жалости и без принципов, они пойдут по приказу в огонь и воду.

И как Мэл раньше не заметил? Почему не догадался?

Определенно, отец запугал ее. Возможно, шантажировал — чужими руками и языками. Намекнул на последствия в случае ослушания.

А Мэл по наивности думал, что родитель не воспримет всерьез его интерес к непримечательной мышке. К его, Мэла, мышке с серым хвостиком, превратившейся сегодня в жар-птицу и вытворяющей черт знает что в группке гостей неподалеку.

Мэл не сомневался, что отец узнает, но что почует угрозу и решит подстраховаться — этого он не ожидал. Какая может быть опасность в девочке, легкой как облачко и с солнечной улыбкой?

И ведь не подойти к ней, не объяснить, не растормошить. Доверенные псы стерегут четко, и не стоит их провоцировать, иначе премьер-министр узнает поболе того, что ее родителем оказался Влашек, а вместе с Рублей узнает вся страна. Отец Мэла даже при неудачном раскладе карт умудряется выкладывать "флэш-рояль".

Мэл усмехнулся. Подумать только! Оказывается, вот кто перебрасывал ее из одного ВУЗа в другой, настойчиво требуя получения аттестата. Для чего? Почему первый заместитель министра пошёл на огромный риск, чтобы слепая дочь завершила учебу?

А дочь подписалась на его условия, согласившись. Если бы она не согласилась, то он, Мэл, не столкнулся бы с ней, и между ними ничего не произошло. Была бы Ледышка в его жизни.

Он оглянулся на свою спутницу, сидящую неподалеку с бокалом в руке и смотрящую на шумное сборище. Аристократический профиль, надменный взгляд свысока, презрительное фырканье, молчаливое превосходство. Замороженная сосулька.

Проклятье! Ну, почему мышка не ответила на его звонки? Почему не нажала на одну-единственную кнопку?

И теперь не видит его. Смотрит и не видит. Как слепая.

Смеется для крепыша-коротыша, очаровывает жирных боровов и старых козлов, улыбается похотливым липким взглядам, раздевающим её.

Руки сжались в кулаки, когда обрюзгшая рожа сально улыбнулась его девочке.

Разве не видишь, что это мишура, пустое? Обернись же, взгляни! Больно и мне, и тебе. Нам обоим.

Не видит. Смотрит и не видит.

Завибрировал телефон, поставленный на беззвучку.

— Это я, — сообщил Макес. — Выдвигаемся в "Вулкано" за полчаса до полуночи, чтобы без давки. Едешь?

— Нет.

Ему нужно придумать, как поговорить с мышкой сегодня, ибо завтра будет поздно. Она не только не видит — она не услышит его. Не захочет слушать.

— Как знаешь, — протянул разочарованно Макес. — Сегодня желающих выше крыши.

— Ладно, бывай, — сказал Мэл и, отключившись, сунул телефон в карман пиджака.

Развернулся к своей спутнице и сел рядом, лицом к толпе, чтобы смотреть, как слюнявые рты целуют руку его девочке. Руки с побелевшими костяшками свело судорогой — придется разжимать кулаки клещами.

Ледышка отпила из бокала.

— Надолго мы здесь уселись? — спросила с величием королевы. Ничего не скажешь, стальная выдержка.

— Навсегда, — отрезал Мэл. — Хочешь — иди.

Ледышка промолчала. Он понял бы и принял, если б она вспылила, устроила истерику, обвинила, ударила, в конце концов. Ведь их общение могло быть более терпимым, насколько это возможно. Но Ледышка на то и была Ледышкой. Мэл никогда не понимал её и не чувствовал того, что скрывалось за застывшей, замороженной маской его спутницы.

— Хочу выпить, — вскочил, когда его девочка рассмеялась над шуткой усатого субтильного хлыща, и двинулся на поиски ближайшего официанта.

Неплохо бы промочить горло и решить, как вытащить ее из толпы.

Нужно обдумать. Самому не подойти, потому что пасут "особисты". Попросить Мака или Дэна? Она поймет, с какой стороны дует ветер, и тем более не станет слушать. Дождаться, когда отправится в дамскую комнату? Должна же пойти, ведь пьет, не переставая. Ослеп, что ли, ее кавалер? Ну, попадись она Мэлу! Он обязательно надерет своей мышке хвостик за выхлестанное без меры шампанское.

В углу, за колонной, обнаружился хороший обзор. Никто не мешал ненужным любопытством, и не пришлось тянуть шею, чтобы без помех любоваться своей девочкой, — её стройными ногами под ужасно коротким платьем, пленительной улыбкой, — и слушать звонкий смех колокольчиком. А стайка вездесущих бабочек? За их порханием можно было следить часами, позабыв о насущном. И саму ее, похожую на экзотическую яркую бабочку, хотелось спрятать, укрыть руками от завистливых и жадных взглядов.

Мэл запоминал каждого, кто, по его мнению, нездорово дышал к его мышке, и первым в списке значился накаченный крепыш — чемпион.

— Ты что вытворяешь? — налетел Севолод из ниоткуда и стер рукой отражение на стене, разрушая specellum*. — С минуты на минуту здесь появится охрана! Хочешь, чтобы и тебя загребли?

— Пошел ты. Без тебя разберусь, — ответил грубо Мэл.

— Что ты себе вообразил, сопляк? Сколько выпил? Вставай! — Севолод рванул племянника за лацканы пиджака, принуждая подняться. — Сегодня черт-те что творится! Более двухсот случаев вис-возмущений! Рубля в ярости! Наделил Кузьму особыми полномочиями и повелел хватать виноватых без разбору, вменяя попытку покушения на высшее государственное лицо. Хочешь стать политическим?

— Чихал я на твоего Рублю, — оторвал его руки Мэл. — Трижды чихал и высморкался.

— Сейчас ты развернешься, щенок, и пойдешь отсюда, — сказал тихо и зло Севолод, оглянувшись, не привлекла ли перебранка внимание гостей. — Нет, ты полетишь быстрее стрелы.

— За отца переживаешь? — сорвался Мэл. — Да на*рать мне на него! И на вашу вонючую политику на*рать! Пусть сажают, мне по фигу.

— А о матери ты подумал? — спросил Севолод, приблизившись вплотную, лицом к лицу. — Что у тебя с рукой? — заметил ладонь, перевязанную платком, пропитавшимся кровью.

Что с рукой? Ничего интересного. Всего лишь треснул бокал, сдавленный, когда крепыш поцеловал его девочку в щеку.

— Не твое дело, — буркнул Мэл. — Отцепись. Уже ухожу. Доволен?

— Молокосос, — процедил родственник. — Сваливай отсюда. Дома поговорим.

— Плевал я на то, чтобы с тобой трепаться! — взорвался утихомирившийся было Мэл.

— Иди уже! — простонал Севолод, подталкивая племянника. — И отвези девушку домой. Не разочаровывай мать.

Мел не ответил и пошел краем зала, навстречу людскому течению.

— Господа! Тише, господа! — донесся за спиной голос Севолода. — Произошло недоразумение...

Снова завибрировал телефон в кармане пиджака. Чтобы ответить, пришлось орудовать левой неповрежденной рукой.

— Ты где? — поинтересовался Макес.

— В зале. Говорю же, никуда не еду.

— Кого пасешь? — спросил насмешливо товарищ. — Она уже шубку надела и перчатки натягивает.

— То есть? — похолодел Мэл, оглядываясь по сторонам и выискивая свою мышку. Упустил. Прошляпил.

— Оглох, что ли? Наши понемногу подтягиваются, а тут твоя с этим... чубчиком... спустились по лестнице и стоят у гардероба.

Нужно вниз, и как можно скорее. Черт, где осталась Ледышка?

— Мак, задержи их!

— Пять минут. Больше не получится.

— Десять! На десять минут!

За это время потребуется совершить невозможное.

— Пойдем, — приказал своей спутнице, сам не поняв, как добрался до другого конца зала в считанные мгновения. — Мы уезжаем.

Та и не подумала подняться со стула.

— Прием не кончился, — ответила ровно, не отрываясь от наблюдения за гостями.

— Как хочешь, — развернулся Мэл. — Я ухожу.

Ледышка поднялась с ленивой грацией светской львицы, набросила на плечо сумочку и молча двинулась следом.

— Ты смешон, — сказала вслед Мэлу, когда он в нетерпении сбежал вниз по лестнице.

— Зато ты чересчур серьезная, — обронил он, не притормаживая.

Мэл практически вылетел в пустынный холл, где около гардероба собралась приличная группа молодежи, намеревавшейся ехать в "Вулкано" на продолжение вечеринки, а неподалеку долбанный спортсмен помогал одеться его мышке и разговаривал с Маком, облокотившимся вольготно о стойку.

— Я — в дамскую комнату, — заявила беспрекословным тоном Ледышка и свернула в боковой коридор.

Стерва.

Мэл остановился в нескольких метрах, не приближаясь. От шумного сборища отделился Дэн.

— Ты как? Тоже едешь? — спросил, подойдя. — Я свою уже отправил домой. Слышишь меня?

— Дэн, будь другом, уговори ее поехать в "Вулкано"!

— Не поедет, — прищурился Дэн, оглянувшись назад. — Мак и так уговаривает, и этак — ни в какую.

— Сделай, чтобы поехала! — схватил Мэл товарища так же, как недавно цеплялся к нему Севолод. — Отдам, что хочешь, только уговори!

— Ладно, — хмыкнул Дэн. — Коли не шутишь... Годовой абонемент на двоих в "Инновацию"!

— Заметано. Иди уже, — подтолкнул его Мэл.Дэн ухмыльнулся, покрутил у виска пальцем и двинулся с распростертыми руками к парочке:

— Куда спешите, Петр? Ваше чемпионство грех не отпраздновать в дружеской обстановке!

Молодежь, прознавшая о двойном поводе для веселья, поддержала идею повышенным галдежом, нестройными овациями и требованиями обмыть причину. Его мышка даже не обернулась, будто Мэла не существовало — терпимое равнодушие, поскольку у окна замер незримой тенью "особист".

Дэн уговаривал, Мак вторил ему, и чем сильнее они давили в два голоса, поняв, что спортсмен первым даст слабину, тем сильнее его девочка упрямилась. Мэл видел, как она упиралась — лицо недовольное, губы поджаты. Теперь ее уговаривал и коротыш-чемпион, которого удалось с легкостью соблазнить компанией светских деток.

Давай же! Соглашайся!

— Не поедет, — подошел пестроволосый, оставив Дэна воевать в одиночку и отрабатывать абонемент в столичном кафе. — Что у тебя с рукой?

— Царапина, — отмахнулся Мэл.

— Если зашивать, то на улице. Где ледышка?

— Пошла в туалет. Отвезу домой и вернусь в "Вулкано". Задержи ее там!

— С катушек съехал? — изумился товарищ. — И как ты это представляешь? Она же пока с места не сдвинулась.

— Сдвинется. Дэн уговорит. Задержи на полчаса, не дольше.

Макес покачал скептически головой:

— Не обернешься.

— Раньше буду, — заверил Мэл.

— Не понимаю, зачем паришься. Завтра поговоришь с ней, объяснишь, что к чему.

— Завтра будет поздно. Батя за ней держит пригляд. Пасет.

— Твоему бате сейчас не до нее. Сегодня он с Кузьмой сцепился.

— Старая песня, вернее, больной вопрос, — махнул рукой Мэл. — На повестке дня объединение дэпов* и Первого Д*, угадал?

— Оно самое.

— У бати это идея фикс. И что Кузьма?

— Заверещал. Обычно сразу в кусты прячется, а сегодня у меня глаз задергался от его воплей. До того разорался, что Рубле осточертела их грызня, и он повелел устроить проверку обоих департаментов — расходование дотаций, обоснованность потраченных средств, оперативность работы, продуктивность труда, обоснование численности. В общем, ревизия. Полный аудит с завтрашнего дня. Твой батя рванул начищать перья и закручивать хвост каралькой.

— Оппа. Влетел нехило. А-а, выкарабкается, — махнул рукой Мэл.

— Твоя сегодня в ударе. Я, конечно, предполагал, что она... ну, нарядится, накрасится... Но чтобы не отвести глаз — такого со мной еще не было.

— Советую научиться отводить, — оборвал Мэл.

— Понял, не дурак, — заверил, посмеиваясь, товарищ и сообщил новость, успевшую устареть: — Кстати, она оказалась из Влашеков, слышал?

— Про это разве что глухой не слышал, — хмыкнул Мэл. — Хотя и глухие уже знают.

— Ее папаше тоже подфартило.

— В смысле? — испугался Мэл, проведя аналогию со "счастливым" родителем, напросившемся на незапланированную ревизию.

— Ты, вообще, где сегодня был: по залу гулял или витал в облаках? Нынче на "Лицах" только и делали, что выясняли отношения: здесь подрались, там поорали. Журналюги потирают ручки от радости и целуют перья с объективами: материала хватило на год и с большой горкой.

Мэл вспомнил, как у него нестерпимо чесались кулаки разогнать толпу, собравшуюся около его мышки, а еще всплыли слова Севолода о повальном нарушении запрета на пользование волнами. Мэл и сам проштрафился, создав на стене заклинание, чтобы без помех следить за своей девочкой.

— И что с её отцом?

— Рубля снял алкаша Рафикова и поставил министром Влашека.

— Министром?! — переспросил Мэл ошарашенно. — Министром экономики?

— Ну, не обороны же, — усмехнулся Макес. — Теперь твоя — завидная невеста. Поговаривают, будто Рубля имеет на нее виды для кого-то из родни.

— Облезет, — процедил Мэл, и в его глазах загорелись зеленые ободки. — Уведу ее. Сегодня же.

— Уведешь, уведешь. Не духарись. А как же спортсмен?

— Побоку.

К ним подошел Дэн:

— Лимон предупредил, что будут три машины, расходы поровну. Касса у него, для начала сбрасываемся по штукарю, если с дамой, то две бумажки.

— Кого ждем? — поинтересовался Макес, отдав банкноту с тремя нулями.

— Девочек. Если понравится какая-нибудь, заплатишь и за нее.

— Не вопрос. И за двух выложу без проблем, — сказал Макес, посмеиваясь.

— А она согласилась? — спросил нетерпеливо Мэл, отдавая купюру.

— Поедет, не ссы. Как приличная папенькина дочка, под присмотром кавалера. Кстати, Кирюха подбивает к ней клинья.

— Пусть Кирюха вспоминает все известные молитвы и заказывает панихиду, — потер кулак Мэл. — Спортсмен рассчитался?

— Выложил, не вякнул. Видимо, есть бабло. Ледышка идет, — предупредил Дэн, посмотрев за спину товарища, и пошел обратно к шумной компании.

Мэл помог надеть шубу вернувшейся из дамской комнаты Ледышке, для чего ему пришлось сходить к гардеробу за верхней одеждой, а его девочка смотрела сквозь него, будто на пустое место. Ну, ничего, еще не все звезды погасли на небе. Мэл заставит её посмотреть ему в глаза. Притянет свою мышку за усишки и заставит.

— Я заказал такси, — предупредил он Ледышку. — Подъедет через пять минут.

Та скривилась на миг, но тут же нацепила безразличную маску. Где же видано, чтобы девушка из высшего общества разъезжала в общественном транспорте, в котором, возможно, кто-то сморкался, вытирая пальцы об обивку, или блевал? Таких девушек, как Ледышка, положено катать на дорогой машине с личным шофером, без тряски и волнений.

— Пожалуй, я тоже поеду в "Вулкано", — сказала она.

— Ты?! — от удивления Мэл растерялся.

— Почему бы и нет? — пожала плечами его дама. — С тобой я буду в безопасности.

— Скорей, наоборот, — сказал негромко Макес и, не сдержавшись, коротко фыркнул.

— Тоже неплохо. Люблю рисковых мальчиков, — улыбнулась ослепительно Ледышка им обоим.

Хочется экстремальных ощущений? Что ж, сама напросилась, — усмехнулся Мэл.

— Хорошо, — кивнул он, заметив удивленный взгляд товарища. — Пошли, сейчас подъедут машины.

* * *

У ненависти обнаружился неожиданный побочный эффект. Она прояснила голову и насытила её мстительной яростью.

Поначалу я твердо отказывалась от навяливаемого счастья в виде поездки в знаменитый клуб "Вулкано", где лучшие танцинги в столице, на которых отрывается элитная висоратская молодежь. Уж как заливался соловьем пестроволосый, как настойчиво расписывал прелести клуба Дэн, как поддакивал Петя: "Ну, Эвочка, ну, давай съездим!", а мне хоть кол на голове теши — не поеду, и всё. К тому же как нельзя кстати заныли ноги, накатила зевота, и начали слипаться глаза. Словом, навалилась апатия, намекавшая прямым текстом, что по биологическим часам давно пора лежать в кроватке и видеть десятые сны.

Меланхолия длилась до той поры, пока Дэн не заикнулся, что Мелёшин тоже поедет в "Вулкано", и в моей голове точно кран с кипятком сорвало. Значит, столичный принц продолжит развлечение на полную катушку под ручку со своей мамзелью, а я должна сгорать от стыда под ее гневными взглядами и переживать о собственной бессовестности?!

Нетушки! Я покажу разбалованному товарищу, живущему легко и беззаботно, где раки зимуют! И докажу им обоим — Мелёшину и его невестушке, — что умею веселиться не хуже избранной висоратской молодежи. И заткну высокомерную снежную принцессу!

Ух, как я разозлись! Злость бурлила во мне и клокотала, разрывая на части, круша запреты и устои.

Снегурочка приблизилась к кучкующейся молодежи, но сохраняла дистанцию, прозябая в одиночестве. Она словно возвела невидимую стену между собой и безалаберными детками. Еще бы, хохотать над тупыми шутками и вешаться на своего кавалера недостойно невесты Мелёшина, нужно соответствовать уровню.

Соответствуй, тянись к своей вершине, но не смей меня задевать, — покосилась я вызывающе.

Снегурочка фыркнула, дернув плечом, и задрала высокомерно подбородок.

Всё-таки странные у них отношения. Она сама виновата. Нечего потакать слабостям женишка к противоположному полу и переваливать проблему с больной головы на здоровую. Давно бы поставила Мелёшина на место и приструнила как следует, а если бы не помогло, то бросила и нашла другого — верного и надежного. Такого, как Петя, например.

Так мы и переминались у гардероба в ожидании сигнала, когда подъедут машины, а мое бурление не прекращалось. Наружная стена холла была полностью стеклянной — одно сплошное окно. Снаружи прохаживались молодцы из службы охраны, оглядывая площадь перед Домом правительства, залитую электрическим светом. В панорамном окне отражалось шумное молодежное сборище, в том числе я с Петей и Снегурочка в отдалении. Возможно, она тоже смотрела на меня в стекло и испепеляла взглядом, полным отвращения, но мне стало всё равно. Мне теперь как об стенку горох.

Да, я такая! Особенная. Сегодня на приеме вокруг вилось множество мужчин — противных и не очень, и даже попадались более-менее приятные экземпляры — и все они говорили комплименты, целовали лапку, и в их глазах читалось восхищение, к которому примешивалось еще что-то, названия чему я не знала, но эта непонятность позволила почувствовать власть над склонявшимися для поцелуя мужчинами. Захочу — и осчастливлю улыбкой. Захочу — и явлю немилость недоуменно изогнутой бровью. Захочу — и оскорблю насмешкой. Захочу — и взмахом ресниц заставлю ползти женишка Снегурки ко мне на коленях. А если кто не верит, докажу прямо сейчас.

Теперь я четко видела Мелёшина. Замутненное зрение, напавшее на меня в Большом банкетном зале, растворилось, и Мэл появился в фокусе зрения. Он топтался неподалеку у окна-стены вместе с товарищем и смотрел на меня также как в Большом банкетном зале — безотрывно, точно оголодавший.

Гляди, Мелёшин, мне не жалко. Это теперь не твоё. Любоваться можешь, а руками не тронь. Тискай свою замороженную невестушку или какую-нибудь другую счастливицу.

Я посмотрела на него и облизнулась с видом прожженной распутницы — медленно, пробежавшись языком сначала по верхней губе, а потом по нижней. Мелёшин сглотнул и взъерошил волосы. Чуть не бросился ко мне, но удержался. Интересно, как поживает его зверь?

Надеюсь, Снегурка поняла, кто играет первую скрипку в сердце её избранника? — усмехнулась я и, подмигнув развязно Мэлу, сложила губы бантиком, подставляя для поцелуя.

Мелёшина аж подбросило на месте. Разволновался, бедненький, заозирался — не ошибся ли, не почудилось ему? Не волнуйся, Мелёшин, не три глаза. Не почудилось.

Смотри, Снегурка, и запоминай. Он хочет меня. Меня, а не тебя. Попрошу — с крыши спрыгнет. Попрошу — под машину бросится. Попрошу — и унизит тебя при всех. Потому что он мой. Потому что я ненавижу — его, тебя, всех их, ржущих и хохочущих, зажравшихся висоратских деток.

— Машины подошли, — крикнул кучерявый парень, и шумная орава повалила к выходу, а следом поплелась и я, подгоняемая взбудораженным Петей.

Как предупредил Макес, у тротуара остановились три черных лимузина, похожих формами на тот, в котором мы с Петей отправились на прием. Автомобили были широкими, длинными и приземистыми.

Мелёшин усаживал свою альбиноску во вторую машину. Скатертью им дорога, и чтобы по пути свернули не туда, заплутав навечно, — послала я злобное пожелание, направившись через теплый пояс к автомобилям. Нам с Петей выпало залезть в первый лимузин, на заднее сиденье вместе с двумя парочками. Напротив, спиной к движению, уселись еще две пары. Не успела я расположиться, как парни достали зеленые пузатые бутылки и фужеры из спрятанного в нише бара.

— О! — оживились девчонки. — Первый тост — за классный вечер!

Какой же это вечер? Скорее, глубокая ночь.

Соседи по лимузину шутили, хохмили и смеялись, и Петя не отставал от них, зарядившись радостным возбуждением.

— Эва, — повернулся ко мне, протягивая фужер с шампанским. — Будешь?

— Нет, спасибо.

Злое настроение улетучилось. Я успела пожалеть, что согласилась на уговоры Пети и друзей Мелёшина. В клубе будет он сам, с ним будет его невестушка, поэтому придется усиленно изображать нежные чувства к Пете и найти силы, чтобы достойно выдержать презрительные взгляды Снегурочки. До сего момента девушка предпочитала отмалчиваться, но если откроет рот, то кто знает, вдруг из нее полезет не меньше гадостей, чем из Эльзушки? Может, выйти, пока машины не тронулись? — наморщила лоб, оглядывая респектабельный салон. Деньги есть, поймаю такси и поеду в общежитие. Мне нужно не веселиться, а обдумывать план бегства из столицы и предусмотреть множество мелочей.

Спонтанная мысль чуть было не воплотилась в действие, как вдруг дверца лимузина неожиданно открылась, и напротив нас с чемпионом уселся Мелёшин.

— О, какие люди! — воскликнул Петя и протянул ему руку. Спортсмен отбросил прочь требования здорового образа жизни и, распробовав вкус игристого, активно прихлебывал из фужера.

Мэл пожал протянутую ладонь.

— А где ваша дама? — спросил Петя. — Не поехала?

Мелёшин неопределенно махнул рукой, мол, не в курсе местонахождения своей спутницы. Ага, в последний момент вытащил ее из машины и отправил догонять эскорт пешком.

— А мы с Эвой решили расслабиться под завершение вечера. Правда, Эвочка? — чемпион притянул меня и поцеловал в щеку. Чмок получился влажный, звучный, и я не удержалась, чтобы вытереть след от поцелуя.

В глазах Мэла зародились зеленые огоньки. Пугай кого-нибудь другого своими фонариками, — посмотрела на него с вызовом и потребовала капризно:

— Петечка, мне захотелось шампанского.

Тот протянул фужер и отвернулся к галдящим и смеющимся соседям по машине. Определенно, моего парня затянуло веселье шумной компании.

Лишь мы с Мэлом не веселились. Я сделала глоток, глядя на него, а Мелёшин прищурил глаза, чтобы спрятать разгорающуюся зелень в зрачках.

Ой, подумаешь, а мы и не боимся вовсе! — закинула ногу на ногу, и Мэл опустил взгляд куда-то в район моих сапожек. И вообще, поедем мы когда-нибудь или нет? Скоро повалит толпа из Дома правительства, и ваши лимузины до утра не выберутся из пробки.

Расстегнув шубку, чтобы не употеть, откинулась на спинку сиденья и с независимым видом смаковала крохотными глотками содержимое фужера. Дверца машины приоткрылась, и в щели появилась голова пестроволосого:

— Отыщется местечко для двух сироток?

Куда тесниться-то? Разве что падать на коврик в ногах.

— Уплотнимся, — не стал отказывать товарищу Мэл и переместился на противоположную сторону. — Привстань, — велел мне, уселся возле спортсмена, а меня посадил на колени. — Залезай, Мак.

Того не нужно было упрашивать. Он подтолкнул свою подружку, сам нырнул следом, и парочка расположилась напротив, там, где секунду назад семафорил зелеными очами Мелёшин.

Я замерла с фужером в руке, напрягши спину, словно мне вместо позвоночника воткнули железный стержень. Сижу, значит, бочком на коленях у какого-то столичного принца, медленно соображаю о стремительной рокировке на сиденьях, а рядом мой парень хохочет с соседями по лимузину и рассказывает байки из спортивной жизни, приканчивая остатки шампанского напрямик из бутылки.

Плеснуть, что ли, ему в лицо из фужера? Или обоим: Пете и Мэлу. Каково?

Машина мягко тронулась, "Вулкано" стоял себе и не знал, что серая крыска собралась покорить его сегодня ночью, а чьи-то наглые руки крепко обхватили меня и прижали к горячему телу. И кто бы это мог быть?

______________________________________________________

сertamа*, цертама (пер. с новолат.) — состязание, соревнование, как правило, нелегальное

Первый Д (разг., жарг.) — Первый департамент

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

specellum*, спецеллум (перевод с новолат.) — зеркало

5. Противоречия

Ничего не поняла. Мелёшин сказал: "Привстань", я как заколдованная послушно выполнила указание, и вот тебе на! — отсиживаю ему ноги, а Петя — мой парень и кавалер по приему — не сподобился обернуться. А вдруг меня вытолкнули из лимузина и оставили у Дома правительства, потому что не хватило мест для желающих?

Еще бы чемпиону интересоваться мной, когда одна из девчонок, на сиденье напротив, в открытую строила ему глазки, и мое присутствие и присутствие ее спутника абсолютно не смущали девицу. Она строила не только глазки. Откинутая пола шубы и сдвинутая целомудренная пелеринка явили грудь немаленького размера, распирающую тесный лиф платья.

Немудрено, что Петя, приличный благовоспитанный мальчик, ошалел от откровенных видов, предлагаемых к бесплатному осмотру. Ладно, я допускаю, что чемпион как всякий парень в кои-то веки дорвался до халявного зрелища, но как понять девчонку, запрыгивающую на чужого кавалера, несмотря на наличие собственного спутника под боком? Может, у них в высшей лиге развязное вызывающее поведение считается нормой?

Меня накрыло раздражение. Пусть нас с Петей связывают пока что дружеские отношения, я не позволю какой-то девке выставлять себя на посмешище и отрезвлю её надменным взглядом и едкими словами, а опускаться до банального выдирания волос не собираюсь даже ради Пети. Он не заслужил, а девица — не соперница мне.

Так, сама не заметив, я уподобилась Снегурочке, для которой являлась аналогичной больной мозолью. Однако презрение не успело облечься в нужную форму.

— Петр, вы не против, что я устроил вашу даму к себе? — обратился Мелёшин светским тоном к спортсмену.

Тот обернулся с радостным лицом, прервав анекдот.

— Простите, Егор. Эвочка, пересядешь ко мне? — протянул руку, однако в голосе чемпиона я уловила легкое сожаление по поводу моего предстоящего согласия. Еще бы, тогда любование прелестями соседки по лимузину потеряет остроту. Но назло им всем — и Пете, и избалованной девице, и Мэлу — переберусь на колени к спортсмену, чтобы обломать веселье.

Мелёшин, предугадав мой порыв, сжал объятия так, что у меня перехватило дыхание.

— Что вы, Петр, мне не трудно, — сообщил он с прежней любезностью, улыбнувшись приторно. — Тем более во время движения по оживленной трассе лучше не совершать перемещений по салону. Это чревато травмами для пассажиров во время крутого поворота, при маневрировании или на неровной дороге. Любой водитель знает об этом.

Что-то я не почувствовала ни одной кочки, чтобы подпрыгнуть и удариться макушкой о потолок салона, — покосилась сердито на Мэла. Машина ехала ровно и плавно, отчего временами создавалось впечатление, будто она вовсе не двигалась, а стояла где-нибудь у обочины.

Если Мелёшин не расцепит объятия, в моих легких скоро кончится воздух.

— Конечно-конечно, — закивал ответственный Петя и, видимо, вспомнил пожелание премьер-министра о моей целости и сохранности. — Травмы для нас недопустимы. Спасибо, Егор, за предупреждение, и за помощь тоже.

Невероятно! Мелёшин опять вывернул ситуацию наизнанку получил благодарность неизвестно за что.

— В наше время стоит подстраховываться, чтобы обезопасить себя, — добавил Петя умную фразу и спросил у меня участливо: — Эвочка, ты не против?

Мелёшин сжал меня так, что в глазах выступили слезы, и я закивала согласно. По-моему, содержимое фужера выплеснулось на платье. Козлина!

Чемпион схватил мою ладошку и мокро поцеловал ее.

— Петруша, ну, где же вы? — протянула томно одна из девчонок. — Без вас веселье заглохло. И чем закончился анекдот про гимнасток?

Непохоже, чтобы шумные соседи скучали. Шампанское вливалось в висоратские глотки ударными дозами, и на коврике под ногами каталось штук пять или шесть бутылок, которые компания, дурачась, время от времени распихивала ногами.

Петю не нужно было уговаривать. Как настоящий джентльмен он повернулся к просящей даме и присоединился к обществу.

Кольцо рук ослабло, и я с жадностью вдохнула воздух. Мелёшин, словно извиняясь за вынужденную меру, потянулся, чтобы потереться носом о мою щеку, но я в запальчивости отклонилась. Значит, Мэл решил, что на приеме не случилось ничего из ряда вон выходящего, и можно продолжить заигрывание, начатое по телефону?! Или по-прежнему думает, что, стоит ему коснуться меня, и я растаю восковой фигуркой? А может быть, считает, что удушение объятиями — невинная шалость, на которую не стоит обращать внимание?

Пусть не надеется! — фыркнула оскорбленно и со всей силы опустила каблук на правый ботинок Мелёшина, с мстительным удовольствием поелозив подошвой. Где-то рядом Мэл с шумом втянул воздух и вдруг уткнулся носом за мое ухо. Он едва не охнул вслух от боли, но успел сжать зубы и стенал молча, обдавая частыми горячими выдохами мою кожу.

Так тебе и надо! — заулыбалась я злорадно. Боль физическая — мелочь по сравнению с болью сердечной.

Хорошо, что Петя увлекся новым витком веселья и новым фужером с игристым, не то, обернувшись, он застал бы недвусмысленную картину. Интересно, на этот раз чемпион опять придумал бы правдоподобное и успокаивающее объяснение поведению Мэла или, наконец, протер глаза и врезал наглецу по физиономии?

Понемногу Мелёшин оклемался от великой чести, выпавшей его ботинку, и откинулся на спинку сиденья, однако руки не расцеплял. Он глядел на мой профиль, а я демонстративно смотрела на шумных соседей по лимузину, позабыв о недопитом шампанском.

Кавалер грудастой девицы, очевидно обидевшись на равнодушие со стороны своей дамы, отсалютовал мне початой бутылкой и поманил приглашающе рукой, но затем его взгляд сместился левее, и несостоявшийся ухажер спешно отвернулся, больше ни разу не взглянув в мою сторону.

Петя время от времени отвлекался от новых знакомых и поворачивался ко мне, чтобы погладить ладошку, но интервалы между поворачиваниями и поглаживаниями постепенно увеличивались. В такие моменты Мэл сжимал меня, но несильно, памятуя о недавнем покушении на ногу.

Баш на баш, — воротила я нос от Мелёшина. В какой-то миг чуть было не ринулась с его колен, чтобы махом пересесть к Пете, но подумала: а чего ради унижаться? Чемпион и так неплохо развлекается, а мне нетрудно вытерпеть соседство Мэла, к тому же на случай посягательств имеется второй нетронутый ботинок. Интересно, от моего каблука осталась такая же вмятина, как от перчатки Тёмы в крыше Мелёшинской "Турбы"?

Чтобы развлечь девчонок, парни создали несколько шариков, похожих на мыльные пузыри. Три или четыре из них лопнули практически сразу из-за нетвердости рук опьяневших авторов. В итоге под потолком машины витали два цельных сферических пузыря и один деформированный, с неустойчивой оболочкой, напоминавший желе.

Пузыри лениво парили по салону, компания гоняла их со смехом как назойливых мух, продолжая шумно веселиться, то есть попросту пить и тупо острить, заливаясь смехом. Думаю, покажи я палец, девчонки с парнями хохотали бы до упаду.

Как назло, уродливый пузырь плавал поблизости, но никак не хотел приближаться ко мне, уворачиваясь от попыток дотянуться до него. С досады я закусила губу. Неожиданно Мэл расцепил объятия и, вытянув руку, сделал пальцами несколько пассов. Летающее желе, притянутое traheri*, опустилось в его ладонь, и Мэл поднес дрожащего уродца ко мне. Переливчатая поверхность пленки дрожала от малейшего колебания воздуха, отчего форма пузыря постоянно изменялась, рождая причудливую радужную игру света.

Я осторожно потрогала пойманного летуна. Пленка на ощупь оказалась плотной и не лопнула от прикосновения. Наверное, подвыпившие парни использовали при создании пузырей сочетание нескольких заклинаний — разрежение воздуха и ограничивание прозрачной упругой оболочкой. С одной стороны, результат выглядел простенько, с другой стороны — за внешней простотой крылось умение совмещать многоуровневые заклинания, задействуя не две и даже не три волны, а больше.

Я поиграла с пузырем: надавливая на стенки, любовалась изменением волнующихся желейных форм и игрой света. В какой-то момент обернулась случайно к Мэлу, а он смотрел не на ладонь с притянутым летуном, а на меня, и улыбался. Значит, посмеиваемся над моей детскостью?! — поджала губы и смахнула пузырь с его руки. Желе поплыло в воздухе, колыхаясь, а Мэл снова обнял меня.

Я поелозила, пытаясь сбросить плен захвативших рук, впрочем, заранее зная о бесполезности попытки. Каким образом народные массы могут показать возмущение происходящим произволом, то есть назойливыми объятиями чужого женишка? Открыто протестовать, с флагами и митингом — мне же дороже. Свидетелями недовольства станут несколько пар нетрезвых глаз, и у каждого из собравшихся в ограниченном пространстве автомобиля найдется свое мнение, не обязательно совпадающее с моим. Лучше не привлекать к себе ненужное внимание и незаметно доехать до клуба, где быстренько выбраться из капкана рук Мелёшина, а если он не отцепится добровольно, то воздействовать каблуком на его ботинок. Пока же предприму "глухую" забастовку и гордо отвернусь, как раз в сторону пестроволосого друга Мелёшина.

Повернув голову, я тут же пожалела, потому что Макес и его подружка целовались — увлеченно, слившись в страстных объятиях. На ногах спутницы пестроволосого красовались длинные блестящие сапоги, доходившие до середины бедра, а узкая полоска, обтягивавшая попу, символизировала юбочку.

Мои щеки запылали, и я перевела ошеломленный взгляд на веселящуюся компанию по соседству. Тут же полно посторонних! Разве можно, не стесняясь, тискать друг друга на виду нескольких человек?

Оказывается, можно. Еще одна парочка с краю отвлеклась от шумного действа и уделила внимание более интересному занятию, а Петя, накачиваясь спиртным, по-моему, вообще мало что видел, кроме прелестей девицы напротив.

Ужасно! Надо бы зажмурить глаза и для верности закрыть руками, потому что вид целующихся пар подействовал на меня нездорово, заставив сглотнуть. Чем бы промочить пересохшее горло?

У меня же есть шампанское, — вспомнила и затянулась остатками теплой жидкости, скривившись от противного вкуса. Куда бы выплюнуть? Холодное игристое пилось лучше, чем бодяга, из которой вышел газ. Мэл ловко выудил из моей руки фужер и стукнул ботинком по основанию сиденья. Снизу выехала небольшая пластиковая подставка с двумя колечками, в одно из которых он вставил стеклянную посудину.

Что Мелёшин себе позволяет?! Теперь я уже и выпить не могу, когда хочется? Да кто он такой, чтобы решать, что для меня лучше? И на что он намекает? На то, что пора переходить от пития к другим волнующим делам, последовав примеру друга? — вскипела я и сложила руки на груди, отвернувшись в сторону, то тут же подскочила как ошпаренная, отведя взгляд от целующейся парочки. Вправо не смотри — там Мэл поедает меня глазами, прямо не смотри — там Петя не отрывает взора от глубокого декольте, налево не смотри — там Макес приклеился к девице в сапогах до попы.

А ведь это не та девушка, с которой друг Мэла прогуливался по Большому банкетному залу, — вспомнилось некстати. На моей слегка нетрезвой памяти официальная дама пестроволосого выглядела скованно, демонстрируя светской публике длинное вечернее платье и пресную внешность, несмотря на тщательно подобранный макияж. Сейчас же в лимузине со Звенигородцевым целовалась яркая, незакомплексованная девица, не стесняющаяся показывать свои ноги, подчеркивая их длину. Не похоже, чтобы она была на приеме, её не пустили бы на официальное мероприятие в легкомысленной одежде.

Макес такой же бабник, как и Мелёшин! — осенило меня. Сплавил свою даму домой в девичью постельку и, не стесняясь любопытных глаз, поспешил развлекаться с другой — сговорчивой и доступной. Наверняка пестроволосый тоже связан обещаниями со своей избранницей, что не мешает ему отрываться на стороне.

Ненавижу! Все они одинаковы — детки из высшей лиги. Лицемерны и циничны, без стыда и совести, и в этом плане Мэл недалеко ушел. Несмотря на то, что его невестушка едет в следующем лимузине, он оставил ее в одиночестве и забрался в нашу машину с определенной целью. И какая может быть причина? — фыркнула я гневно. Только одна, ушедшая недалеко от цели его пестроволосого друга.

И верно: рука Мэла осторожно прокралась под мое платье, заставив вспорхнуть чутких бабочек, и, дождавшись, когда они замрут, поползла по ноге.

Конечно же, следовало затрепетать и отдаться на волю прикосновений, обжегших жаром, как было ранее, едва Мэлу стоило дотронуться до меня. Очевидно, и сейчас он рассчитывал на нечто подобное. Козел! Неужели Мелёшин думает, что для меня не имеет значения, связан он кем-то обязательствами или нет? То есть он считает, что мне нужно радоваться оказанному вниманию и почитать за счастье его домогательства? Не на ту напал. Я не растеряю остатки самоуважения! — захлестнуло меня волной гнева.

Прихлопнув как таракана крадущуюся по чулку руку, я ущипнула ее, вложив в щипок все имеющиеся силы. Вот тебе, бесстыжий столичный принц, играющий на наивности добропорядочных девушек! — выкрутила прихваченную кожу на тыльной стороне ладони Мэла, закусив губу от усердия.

Страдалец не ожидал воинственной выходки и, сдавленно ойкнув, попытался выдрать конечность, захваченную инквизиторским щипком. Впустую старался. Я победоносно взглянула на Мелёшина. Что, съел? Бесполезно тягаться с разъяренной женщиной, когда затронута ее честь, ее совесть, когда обмануты ее чувства.

Видимо, болевой шок ввел Мэла в неконтролируемое состояние, потому что он сделал ответный ход, свободной рукой судорожно заправив локон за мое ухо, и, потянувшись, прикусил мочку.

Я вздрогнула.

Нет, не так. Меня прострелило — от пяток и до макушки. Острый импульс прошелся по нервам со скоростью взрывной волны, а Мэл прикусывал и посасывал, перейдя с уха на шею, и снова вернулся к мочке. Почему-то касания его языка не казались мне влажными и неприятными, как прикосновения Петиных губ, когда тот целовал меня в щеку.

Я не сразу заметила, что моя рука расслабилась и, позабыв о мщении, начала поглаживать ладонь Мэла, судорожно вцепляясь в ткань платья. А паразит решил, что красный свет сменился зеленым, и его конечность двинулась дальше, невзирая на недавнее поражение в виде будущего синяка на полруки.

Какая самонадеянность с его стороны! Нет, битва еще не проигра... не проиг... не про...

Мэл снова обхватил меня, и вовремя, потому что еще мгновение — и я бы упала с его колен. Ладонь взбиралась выше, поглаживая, его рот творил нечто невероятное, обласкивая вниманием небольшой участок кожи, но и этого мне хватило с лихвой.

По-моему, я помогала продвигаться руке Мэла, изучающей чулок на гладкость. Когда его пальцы добрались до резинки, он на миг замер, прервав нахальное наступление, но тут же, не дав мне протрезветь от ощущений, двинулся вверх по бедру, только еще крепче прижал к себе, и еще настойчивее стали его губы.

Только бы не застонать в голос, — мелькнуло где-то на периферии сознания, когда я откинулась назад, запрокинув голову, — пьяная, хмельная, но не от шампанского, а от близости Мэла, его напористости, от настойчивых ласк.

Я сильная. Немножко потерплю отвратительное поведение Мелёшина и покажу, как и где зимуют... О чем это я? Кто недавно заявлял, что поднятой бровью заставит Мэла плясать под свою дудку? Это я утверждала, гордая и независимая. Так и есть. Еще чуть-чуть помучаюсь, а потом с негодованием нахлещу по мартовской котячьей физиономии.

Край зрения выхватил Макеса, с ухмылкой наблюдавшего за мной и Мэлом, в то время как его длинноногая подружка, зеркально скопировав Мелёшина, трудилась языком в районе уха пестроволосого.

О, ужас! Ушибленное сознание мгновенно вывалилось из блаженствующей неги. Я лихорадочно оттолкнула от себя Мэла, выдернула его руку, успевшую добраться до нижней составляющей кружевного комплекта, и натянула на колени платье, вызвав всполох стайки бабочек.

Мелёшин откинулся на спинку сиденья, зашипев через зубы от разочарования.

— Эвочка, тебя не укачало? — как нельзя вовремя повернулся Петя. Глаза у него блестели, речь была нечеткой. — Долго еще ехать? — спросил он у парня напротив, тоже принявшего на грудь приличную порцию алкоголя.

— Около десяти минут, — ответил вместо него Макес.

— Спокойно, Эвочка, — авторитетно заверил чемпион, покачиваясь. — Скора будим!

Я кивнула. Голова еще кружилась, но картинка проявила четкость. Хотела ответить спортсмену, но почувствовала, что внезапно охрипла, не сказав ни слова.

— Петруша! — крикнула одна из девчонок. — Без вас как без рук! У нас вышел спор. Помогайте!

— Сей момент, — кивнул Петя и бросился выступать арбитром между девицами, выясняющими, кто привлекательнее для мужчин — блондинки или брюнетки, в то время как парни хохмили и ржали над примитивными шутками, приканчивая, по-моему, десятую или пятнадцатую бутылку шампанского.

Боковым зрением я заметила, что Мэл подавал какие-то знаки другу, и тот, обернувшись назад, сказал что-то водителю. Маленькие лампочки в потолке машины погасли, осталась лишь одна в центре, бросающая тусклый свет на коврик и катающиеся бутылки. Салон погрузился в интимный полумрак.

— Оооо! — завопила веселая и пьяная компания. — Здорово! Класс!

Ничего хорошего в слабом рассеянном освещении я не увидела. Наш угол совсем потонул в темноте, как и противоположный, поэтому соседи по машине виделись нечетко, а Мэл снова пошел в наступление, пытаясь проложить рукой путь под платье с бабочками.

Меня не сбить с пути истинного! Я зла невероятно. Зла тем, что Мэл специально подстроил всё от начала до конца — совместное пребывание в лимузине, поездку у него на коленях, накачивание Пети спиртным, специально посадил напротив него девицу с вываливающейся из декольте грудью, специально выключил свет в салоне, чтобы оттянуться без помех. Значит, он развлечется, отряхнется, возьмет свою замороженную снегурку под руку и двинется на поиски новых девиц, а с чем останусь я? Так и буду на подхвате? Захотел — приласкал, почесав за ушком; взял, что хотел, и снова вернулся в мир высшего света, чтобы выполнять обязательства? Нет уж, не выйдет.

Сколь настойчиво Мэл стремился повторить предыдущую попытку, столь уверенно я отбивала его потуги — отбрасывала руку, вертела головой, когда он пытался коснуться губами мочки уха и шеи. Может, мое сопротивление выглядело ребяческим, зато оказалось действенным.

Наконец, Мэлу надоело, и он прекратил посягать на мой суверенитет, зато переключил внимание на себя — похоже, тер нос, задумавшись, или чесал макушку. Косясь, было трудно разглядеть в полумраке, что он делал. Может, ковырял в ухе?

— Эва...

Показалось, или кто-то меня звал?

— Эва...

Так и есть. Тихо, на пределе слышимости, ко мне обращался Мелёшин. Ну, что еще задумал? Решил покаяться и признаться в подлых намерениях?

Повернувшись к нему, я замерла. В глазах Мэла горела зелень, обволакивая шелковистым теплом. В изумрудных ободках плескалось и ластилось море — покорное, смиренное, преклоненное.

Наверное, Мэл загипнотизировал меня, иначе как объяснить, что он потерся своим носом о мой, а я не залепила ему пощечину. Мэл еще раз потерся и отправился "в прогулку" по моему лицу — кожа к коже — касаясь губами, щекой, носом, подбородком.

Он был моим. Я чувствовала его частое сбивчивое дыхание, его улыбку, его дрожь, когда он дотронулся ртом моих губ и "поехал" дальше, к переносице, к вискам и опять вернулся к губам.

Растерялись, застряли в горле возмущенные вопли. Ослабли, повисли плетьми руки. Распалась, рассыпалась на кусочки воля.

Меня трясло. Нет, меня колотило от предвкушения. Сейчас. Еще мгновение — и он поцелует. Сначала коснется легко и невесомо, потом еще раз и еще, а затем отбросит манеры и сожмет, сдавит, взяв своё по праву. А я отдам — без сопротивления, добровольно; прося, умоляя о большем в машине, где полно любопытных глаз, в шаге от моего парня Пети.

Ну, поцелуй же! — начала искать его губы своим ртом. Хочу!

Оказывается, вот почему кололо сердце. Все эти дни оно невыразимо скучало по нему. По моему Мэлу.

Лимузин тихо дернулся.

— Приехали! — заорали парни. — Выгружаемся по одному!

Противоположная дверца открылась, запуская внутрь салона свежий воздух, охладивший пламенные щеки. Веселая компания соседей начала выползать наружу.

Приехали? Разве мы куда-то собирались?

— Черт! — ударил по дверце Мэл, спихнул меня с колен и вылетел из автомобиля. Следом за ним выбрались Макес и его длинноногая подружка.

Что это было? Где я? Куда направлялась и с кем?

— Эвочка, — промямлил над ухом чей-то заплетающийся голос. Петя?! Он-то откуда взялся? — Эвочка, ты в порядке? Не сотряслась?

Не сотряслась. В порядке. А для тех, кто запамятовал, напомню: я согласилась поглядеть на лучшие танцинги столицы, и только что Мелёшин самым натуральным образом бросил меня, сбежав. Трусливый кобель!

— Выходим, Эвочка, — засюсюкал противно чемпион. — Потихоньку. Не сломай ножку. Погоди, я первый! — воскликнул он пьяно и вывалился из салона. — Держись за меня.

Это не мне нужно держаться за него, это ему нужно хвататься за меня, чтобы не упасть лицом на обесснеженный асфальт. Фу, до чего противно и стыдно знать, что твой парень оказался слабее тебя.

На удивление, Петина рука оказалась тверда, когда я оперлась на нее, чтобы выйти из машины. Застегнув шубку и закинув сумочку на плечо, оглядела салон и прихватила перчатки, свалившиеся под сиденье во время поездки.

Неподалеку, возле второго лимузина стоял Мэл, а рядом с ним — Снегурочка, сияющая снежной непотрепанной красотой невесты, готовящейся подарить себя суженому. Свинья! — послала полный ненависти взгляд в сторону парочки, вернее, в сторону Мелёшина, и он отвел взгляд. Не-на-ви-жу.

Есть только один способ избавиться от предательской зависимости, разрушающей меня как личность. Как можно быстрее убедить себя, что на свете полно симпатичных парней, с которыми можно провести вечер, а, может быть, и ночь.

___________________________________________________________

traheri, трахери (пер. с новолат.) — притяжение

6. Извержение в "Вулкано"

Клуб не зря носил соответствующее название. Из макушки конусообразного здания бил вверх оранжевый столб света, символизировавший раскаленное жерло, а красно-желтые бока стилизованного вулкана горели ярче огня, создавая на фоне ночного неба впечатляющую фантасмагорию красок.

Под сияющей вывеской оскалился пастью из сталактитов и сталагмитов вход в пещеру, возле которого собралась длиннющая очередь. Когда несколько счастливчиков входили внутрь, пещерные челюсти смыкались, перемалывая и прожевывая попавшихся жертв, а затем черный зев снова приглашающе распахивался.

На запруженной автомобилями улице царило оживление, несмотря на то, что время перевалило за полночь, о чем сообщил Петя перед тем, как выключить телефон. Полезность спонтанного пьянства в компании золотой молодежи состояла для чемпиона в том, что он узнал много нового о закрытом элитарном клубе. Оказывается, в "Вулкано" не допускали репортеров, а также строго-настрого запрещали пользоваться техническими средствами, в том числе телефонами. Захотел позвонить — выходи на улицу, а в здании — ни-ни. Уж не знаю, каким образом работникам увеселительного заведения удавалось отслеживать нарушителей правил, но, судя по тщательному и долгому осмотру при входе, журналюг, пытавшихся пробраться внутрь, хватали горяченькими прямо у дверей и отпинывали как можно дальше.

В клубе также действовал запрет на пользование волнами, сообщил просвещенный Петя, во избежание конфликтов между посетителями и, как следствие, увечий. Я немало порадовалась этому известию. Получается, мне можно без опаски посещать места с большим скоплением народа. Но, как говорится, правила существуют для того, чтобы их нарушали, так что оставалось надеться на бдительность обслуживающего персонала.

Молодежь, приехавшая из Дома правительства, высыпала из лимузинов и толклась отдельной шумной группой. Мелёшин стоял в некотором отдалении, как и его невестушка, и кого-то высматривал, вертя головой по сторонам.

Пусть хоть совсем свернет шею — только порадуюсь. А в общежитие принципиально не вернусь. Какими могут быть принципы у распутной студентки, совращающей чужых женихов? Правильно, гибкими, мобильными и легко перенастраиваемыми. Пять минут назад хотела вызвать такси — а сейчас не хочу. Мгновение назад хотела зарядить хук в челюсть Мелёшина на глазах у его спутницы и прочих свидетелей — а сейчас не хочу. Во-первых, у меня силенок не хватит и жалко руку, а во-вторых, я выбираю другое, более интересное занятие — развлечение в супермодном столичном клубе.

Хотя около "Вулкано" имелся теплый пояс, достаточный для растаивания снега, всё же на улице было прохладно. Как ни странно, на свежем воздухе Петя стремительно протрезвел и теперь переминался рядом со мной на твердых ногах. Он подставил локоть и сам зафиксировал мою ладошку на сгибе, погладив её.

— Эвочка, все хорошо? — спросил с несчастным видом. — Похоже, я перебрал.

С моих губ слетел вздох облегчения. Хорошо, что у чемпиона хороший обмен веществ, и алкоголь, гуляющий в его организме, быстро выветрился, не то у Снегурки появился бы новый повод для высокомерных взглядов на пьяное посмешище, с коим меня угораздило появиться в клубе.

— Не страшно, — заверила тоном заботливой мамочки. — Все мы — люди, и ничто человеческое нам не чуждо.

— Я некрасиво себя вел, да? — выпытывал Петя и, разнервничавшись, взъерошил волосы.

— Нормально ты себя вел, — успокоила его. — Другие выглядели хуже.

Чемпион занялся самобичеванием:

— Эва, прости за невнимание к тебе! Сам не понял, что на меня нашло. Я же спиртное вообще не пью, а тут будто стукнуло по голове: хочу попробовать чуть-чуть один разочек.

Давай уж, Петя, договаривай, чем тебя приложило по пути в клуб и притянуло за уши, словно магнитом.

Мой кавалер старательно отводил глаза от роковой соблазнительницы из лимузина, а я старательно игнорировала будущую чету Мелёшиных. Надо же — так легко поддаться слабости! — закусила досадливо губу, промотав в памяти горячее тисканье в машине. Никакие установки и медитации не помогают, как ни программируй себя. И ничто не спасет от Мелёшина, вздумай он повторить попытку. Ну, расцарапаю ему лицо в кровь, ну, буду кидать в него всем, что под руку попадется, пока эта самая рука не устанет швыряться. Ну, обзову всякими ругательными словами, — от перемены мест слагаемых сумма не изменится. Зависимость неизлечима.

— Ты раньше бывал в "Вулкано"? — спросила у Пети, чтобы отвлечься.

— Не приходилось, — признался чемпион. — Говорят, здесь двадцать танцингов и музыка на любой вкус.

— А если я люблю колыбельные? — сострила, хихикнув.

— И колыбельные, и похоронные, и бальные, и рок, и классика, — уточнил Петя, повеселев.

— А нам куда? На прослушивание симфоний? — полез из меня юморок.

— Улыбаемся и топаем вперед резвым аллюром, — крикнул Макес, и группа великосветских деток, в том числе и мы с Петей, свернули в проулок между клубом и соседним зданием.

Нас запустили через неприметную дверь в обход официального пещерного входа. Лысый накаченный бугай в кожаной жилетке считал каждого входящего, а рядом с ним стоял кучерявый парень, который организовал нашу доставку от Дома правительства до клуба.

Мы с Петей прошли внутрь в числе первых, а Мелёшин и его дама потерялись где-то позади.

Единственным источником освещения в темном коридоре были круглые отверстия в стенах, похожие на дырки в сыре, через которые проникал свет: с одной стороны — красный, с другой — зеленый. В левое ухо залетала монотонная песня, а в правое — зажигательная композиция, волнующая кровь, и обе мелодии гасли на нейтральной территории коридора, не смешиваясь. За каждой из стен кипела развлекательная жизнь.

Коридор вывел к странной пирамиде, оказавшейся лестницей из наслоенных перламутровых лепешек-ступенек под сводом, покрытым блестками. Дизайнер, придумывая причудливый интерьер, ушел от четких границ потолка и стен, заменив углы изгибами, наплывами и закругленными переходами. Вкрапления толстых багровых полос и брызги радужного перламутра создавали впечатление ирреальности пространства. Блестел и зал, похожий на огромный распустившийся цветок с бледно-розовой перламутровой сердцевиной, окруженной лепестками насыщенных красных оттенков. Глядя на столики, оформленные в виде раскрытых раковин, и коралловые лодочки сидений, я затаила дыхание от восторга, словно ребенок, впервые попавший в зоопарк. Музыка стучала басами, будоража, и сердце торопливо подстроилось под ритм.

Публика, кружившая среди перламутровых завитков, смотрелась крикливо и попугаисто. У парня, выделывавшего акробатические па в центре зала, была выбрита голова за исключением петушиного гребня в цвет яичного желтка. Мимо нас прошли две девицы, раскрашенные как настоящие ведьмы — с черными губами, жирно обведенными черными глазами, черными волосами и в черных одеждах. У столика-раковины сидели два парня в майках без рукавов, позволяя зевакам рассматривать спины и плечи с объемными татуировками. Желающих размять кости на танцполе нашлось немного, в основном, народ осел за столиками.

Однако золотая молодежь не стала задерживаться в "морском" зале, а Петя благоразумно решил не отделяться от коллектива. Мало ли что может случиться в незнакомом месте, уж лучше держаться за новых знакомых.

Поднявшись по похожим перламутровым ступеням, мы очутились в следующем зале, являвшимся визитной карточкой клуба.

Большое помещение зонировалось с помощью освещения, высветившего сидячие места "жирафными" малиновыми пятнами на сиреневом фоне. В танцевальной же зоне мигали вспышки, шарили лазерные лучи и крутились разноцветные прожектора. Музыка заводила, поднимая настроение: ноги машинально притопывали, голова закивала в такт, а рот тихонько подпевал.

Нас провели в пустовавшую нишу недалеко от танцпола, где парни принялись сдвигать столики с причудливо вырезанными столешницами. И опять я заметила, что в интерьере напрочь отсутствовали углы, уступившие пальму первенства многократно повторяющимся плавным переходам, скруглениям, мягким линиям.

До сидячей зоны музыка долетала, будучи гораздо тише, но все равно приходилось говорить громко, чтобы Петя услышал меня. Видимо, при зонировании зала использовалось подавление звуковых волн, чтобы посетители, отдыхающие после бешеной пляски, не оглохли, но при этом устроители не стали полностью обеззвучивать пространство, чтобы держать публику в тонусе.

Нам с Петей выпало сидеть спиной к танцполу, поэтому мне приходилось оборачиваться, чтобы поглядеть на результат оригинальной фантазии в центре помещения — красный круг с огненными прожилками, посередине которого располагалась уменьшенная копия огнедышащей горы. Когда заканчивалась очередная песня или музыкальная композиция, из кратера вулкана вылетали либо искры, либо конфетти, либо мыльные пузыри, либо выстреливал залп ароматизированного дыма, или миниатюрное жерло палило вводящими в недоумение предметами — к примеру, белыми мужскими шляпами или зелеными раскрытыми зонтиками, которые быстро таяли, сообщая о своей иллюзорности.

Определенно, зал пользовался сумасшедшей популярностью, потому что на танцполе наблюдались теснота и давка, однако плотность любителей подрыгать конечностями зависела от музыки. Под заводные композиции посетители слетались к кругу дружными мотыльками, а во время медлительных мелодий со смешанным ритмом танцинг редел.

Компания из Дома правительства расселась за объединенным столом, и некоторые сразу отправились в центр зала, чтобы размять мышцы. Сидящим у стены достался удобный длинный диван, а тем, кому выпало сидеть напротив, в частности, мне и Пете, предложили кресла в виде полусфер, оказавшиеся неожиданно удобными. Шубку я повесила на спинку кресла, как и сумочку.

Макес обнимался со своей временной подружкой с правого края стола, Дэн и его спутница попались мельком на глаза, когда отправились танцевать. Определенно, Мелёшинского бритоголового друга тянула за руку не та полненькая невысокая девушка, с которой он прохаживался на приеме. Нынешняя дама была роскошной блондинкой в облипенистых брючках. И этот такой же и туда же! — за неимением Дэна, канувшего в беснующейся толпе, я послала полную ненависти мысль в Мэла, как оказалось, усевшегося со своей Снегуркой практически напротив нас с чемпионом.

Послала ядовитую стрелу и отвернулась. У меня теперь эмбарго на всё, что связано с Мэлом. Государство по имени Папена объявило холодную непримиримую войну государству по имени Мелёшин.

— Кто хочет, тот заказывает! — крикнул кучерявый, обнимая свою спутницу. — Заказы не входят в кассу!

К нашему растянутому столу подбежали официанты.

— Пожалуй, ничего не буду, — сказал чемпион. — Мне хватило в машине. А тебе, Эва, необходимо что-нибудь калорийное, иначе опять будет упадок сил.

Я неопределенно пожала плечами. Если цены в клубе такие же, как в "Инновации", у меня наверняка упадут силы, потому что Пете не хватит денег, чтобы расплатиться.

Цены действительно зашкаливали, поэтому мне расхотелось читать об экзотических компонентах и сравнивать, в каких порциях больше миллилитров. Пролистав меню, я отложила его в сторону, однако мой кавалер открыл наугад и ткнул в какой-то коктейль стоимостью сто пятьдесят висоров.

— Петя! — схватила его за руку. — Это же дорого!

— Это нормально, — успокоил он солидно. — Не волнуйся, деньги есть.

Заказ выполнили моментально, поставив передо мной бокал с кремовым содержимым. Коктейль выглядел уважительно: не много и не мало, со сливками, растертыми фруктами и шоколадными шариками. К стакану прилагалась соломинка и фирменная клубная ложечка с оранжевым язычком пламени на конце длинной ручки. Вкусно, и можно жить.

Чтобы пресечь мало-мальское проявление слабости в виде подглядывания за Мелёшиным и его дамой, я упорно отводила глаза в сторону, рассматривая интерьер помещения и посетителей. Закинула ногу на ногу и, покачивая носком сапожка, тянула через соломинку высококалорийный напиток.

По кругу зала через равные промежутки стояли высокие пятнистые светильники с прозрачными пупырышками, похожие на щупальца осьминога. Они матово светились с чередованием разных цветов, и иногда внутри них происходило какое-то движение.

Объем коктейля понемногу уменьшался, и я, крутя головой по сторонам, ловила на себе мужские взгляды. На меня откровенно пялились и подмигивали с многозначительными улыбочками. Неподалеку за столиком незнакомый парень толкнул соседа в бок, и тот, развернувшись, пристально глядел на меня.

Интерес противоположного пола смущал. В первый момент я решила, что у меня вдруг размазалась тушь, или прическа превратилась в воронье пугало с первым боем полуночных курантов, но когда один из парней отсалютовал бокалом и развалился в кресле, явно вознамерившись наблюдать за мной, у меня загорелись щеки.

На приеме солидные дяденьки — чиновники, ученые, директора концернов и председатели компаний — целуя ручку, тоже смотрели на меня странно, блестя маслеными глазами и одаривая учтивыми комплиментами. Мне льстило внимание зрелых состоявшихся мужчин, но в целом я чувствовала себя неловко. Многие из гостей годились в отцы, если не в дедушки, поэтому мысль о том, что у дяденек, кроме делового или вежливого интереса, наличествовали иные корысти, казалась крамольной. Да и как можно сравнивать, к примеру, мужчину с сединой в бороде, приличным брюшком и хвостом в виде ревнивой супруги и парня в черной рубашке, не сводящего с меня глаз? У незнакомца, занимавшего столик у стены, имелось немало неоспоримых преимуществ перед представительным чинушей в годах: он был молод, симпатичен и... симпатичен и молод. И еще свободен, по крайней мере, сегодня ночью. Еще нахален, коли посмел нагло глазеть на меня и посылать призывные улыбки, несмотря на присутствие Пети. В конце, концов, разве выявленных достоинств недостаточно, чтобы мое сердце забилось учащенно?

Повышенное внимание будоражило и приятно волновало. Разве найдется на белом свете хоть одна девушка, которую разгневает бесцеремонное мужское любопытство? Наоборот, в девушке неожиданно просыпаются доселе дремавшие врожденные инстинкты — кокетство, флирт, заигрывание.

Как бы поступила на моем месте благовоспитанная девица? Наверное, уткнулась носом в коктейль и не поднимала глаз от стола. В отличие от целомудренных девиц, у меня наличествовали гибкие принципы и задача минимум — получить удовольствие от незапланированной поездки в клуб. Зря, что ли, Петя заплатил за дорогущий коктейль? Поэтому, обернувшись в очередной раз вправо и заметив направленный на меня взор черноволосого парня, сидевшего в компании друзей, я мило улыбнулась. Надеюсь, вышло ослепительно, потому что парень отставил свой бокал в сторону и уставился на меня с надеждой, словно не рассчитывал, что на него обратят внимание.

Мне не жалко осчастливить улыбками весь зал, но всё-таки рядом сидел Петя, по отношению к которому мое чрезмерное добросердечие выглядело предательством, поэтому я решила поддержать чемпиона — трезвого, скучающего и оттого грустного. Еще бы ему не скучать среди элитных деток, постепенно подбирающихся к невменяемой алкогольной кондиции. И девица с пышными формами куда-то исчезла, наверное, отправилась на поиски более сговорчивого рыцаря.

Очень неудобно, что Мелёшин сидел напротив и не собирался уходить ни на танцпол, ни попудрить носик. Как ни отводи от парня взор, равнодушно посвистывая, а всё равно Мэл периодически попадал в объектив зрения. Сейчас он смотрел в ту же сторону, что и я минуту назад, а именно на темноволосого незнакомца, которому адресовалась моя сногсшибательная улыбка, а потом перевел взгляд на меня, одарив зеленой вспышкой в глазах. Знаем о ваших лампочках; не раз проходили, поэтому не боимся. Наоборот, делаемся еще злее, а для сжимающихся кулаков подарим по эспандеру — пусть Мелёшин наращивает с пользой мышцы на радость поклонницам.

Поэтому, сделав вид, что стол опустел не только рядом со мной, но и напротив, я предложила чемпиону:

— Петь, может, пойдем, потанцуем? Смотри, наши уже давно там.

Под "нашими" подразумевалась компания молодежи, с которой мы приехали из Дома правительства.

— Не умею танцевать, — повинился мой кавалер. — Как медведь в посудной лавке. Но если поставят медляк, то попробуем. Береги ноги, потому что могу оттоптать.

Рассмеявшись, я поймала хмурый взгляд Мелёшина. Мэл и его невестушка сидели на расстоянии друг от друга. Она — с прямой осанкой, словно к её спине привязали гладильную доску — увлеченно вертела соломинкой, перемешивая содержимое бокала, а перед Мэлом стояли две пустые стопки. Ну, и что мне в твоей печали? — хмыкнула я и махом допила коктейль, да еще выскребла ложкой остатки.

Петя заерзал. Собственно говоря, он давно чувствовал себя неуютно в кресле, но я списала возню парня на затекшие мышцы. Ведь чемпионам нужно постоянно держать себя в тонусе, а не сибаритствовать расслабленно.

— Эвочка, — наклонился ко мне Петя с озабоченным видом. — Можно мне отлучиться ненадолго? Понимаешь... Как бы это сказать...

— Понимаю, — погладила его по рукаву. — Иди, я никуда не денусь. Дождусь, и мы пойдем танцевать.

— Правда? — обрадовался спортсмен и шустро вскочил. — Я быстро, ты и не заметишь.

Не дождавшись ответа, он исчез в толпе. Оно и понятно. Когда приспичит, не до любезностей и расшаркиваний. Вообще удивительно, почему улучшенный обмен веществ в организме Пети затронул мочевой пузырь с большим опозданием.

Отвернувшись от неприятного соседства в лице Мелёшина и его дамы, я разглядывала танцующих в красном круге, постукивая в такт носком сапога. Неожиданно кресло чемпиона отодвинулось. Неужели он, как и обещал, обернулся стремительно, не дав мне и глазом моргнуть?

На Петино место уселся незнакомый парень, а по другую сторону от меня в пустое кресло приземлился второй незнакомец. Что им нужно? — лихорадочно завертелось в голове. Улыбалась ли я кому-нибудь из них или нет? Не помню, хоть убей. В неверном искусственном свете все парни кажутся одинаково симпатичными.

— Почему прелестная девушка скучает в одиночестве? — спросил тот парень, что сел по левую сторону от меня.

— Я не в одиночестве! Это временно, — ответила и замолчала, сконфузившись от глупости сказанного

Незваные гости вели себя миролюбиво и, похоже,... они решили познакомиться! Ой, мамочки, кажется, меня клеят! — разволновалась я и громко сглотнула.

— Временное когда-нибудь становится постоянным и нагоняет тоску. Не прощу себе ваше плохое настроение, — развил тему парень, улыбаясь. — Рэм. А ваше имя, прелестная незнакомка?

Я бросила растерянный взгляд на Мелёшина и поразилась крайней неприязни, с которой тот смотрел на пришлого гостя. Так тебе и надо, столичный принц! — показала мысленно язык и лучезарно улыбнулась Рэму:

— Очень приятно. Эва.

— Эва, — распробовал парень мое имя и добавил многозначительно: — Вкусное и соблазнительное.

— Спасибо, — потупилась я, засмущавшись.

— Моего друга зовут Йорком, — кивнул новый знакомый за мою спину.

— Очень приятно, — осчастливила второго парня приветливой улыбкой. Тот учтиво кивнул и придвинулся ближе, забросив руку на спинку моего кресла.

— Чутье кричит мне, что вы впервые в клубе, — сказал Рэм. — Такую красоту нельзя не заметить.

Бац! — стукнул Мэл по столу опустевшей стопкой. Третьей по счету.

— Я угадал? — допытывался Рэм.

— Угадали, — стрельнула в него глазками.

— Не всё потеряно! — воскликнул парень. — С удовольствием устрою для вас экскурсию по клубу. Здесь немало интересных мест, в том числе и уединенных, — добавил он многозначительно.

Бац! — сжатый кулак Мэла ударил по раскрытой ладони. Начинается!

Рэм или не обратил внимания на агрессивный настрой, исходящий с противоположной стороны стола, или сделал вид, что не заметил. Я же ни на миг не усомнилась в том, что парень сумеет постоять за себя, если Мелёшин вздумает заняться рукоприкладством. От Рэма на километр фонило уверенностью и бесшабашностью.

— Значит, вы — завсегдатай клуба? — поинтересовалась у него.

— Бываю иногда, — ответил он туманно.

И Рэм, и Йорк — кстати, необычные имена, не то что какой-то Егор, достойный презрительного фырка — оказались очень и очень симпатичными ребятами: темноволосыми и темноглазыми, в приталенных рубашках навыпуск, застегнутых на средние пуговицы, отчего парни выглядели этакими обаятельными мальчишами-плохишами. Подобный типаж обычно привлекает рои девчонок, слетающихся, словно мухи на мед. Парадокс!

Рэм общался, Йорк помалкивал, но я чувствовала его оценивающий взгляд, от которого наэлектризовывались волоски на коже. Родинка над верхней губой добавляла парню смазливой привлекательности, хотя какой бы киношно-романтичной не была внешность Йорка, мне вдруг пришло в голову, что он запросто пересчитает зубы любому, посмевшему назвать его бабой.

Неужели найдется девчонка, которая не запищит от восторга, оказавшись в компании двух симпатичных парней? Неужели можно осуждать эту девчонку, тем более, если раньше противоположный пол не обращал на неё внимания?

— Позвольте угостить вас, Эвочка, — Рэм щелкнул пальцами, подзывая официанта. Рядом со мной появился высокий стакан с пятислойным содержимым, а перед парнями поставили бокалы с чем-то коричневым и бурлящим, словно в них шла непрекращающаяся химическая реакция.

— Это "бумбокс" — пояснил Рэм, улыбаясь, и придвинул полосатый бокал. — Слабоалкогольный коктейль для хорошеньких девушек. Нужно пить его правильно, слой за слоем. Сначала осторожно вытянуть соломинкой нижний слой с малиной, — сказал парень, посмотрев на мои губы. — Затем расправиться последовательно с мятным, ванильным, банановым слоями, и обязательно прикончить верхний, гранатовый слой, после чего сразу же поделиться послевкусием с соседом. Обычно способом передачи является поцелуй.

Его слова вогнали меня в краску. Сразу отказаться от угощения или пойти дальше, пофлиртовав немножко? Наверняка парень решил устроить розыгрыш. Не думает же он, что я буду целоваться с ним из-за какого-то коктейля? — посмотрела с сомнением на Рэма.

Взглянув на пасмурного Мелёшина, потирающего кулак, и заметив брезгливое отвращение на лице Снегурки, я решилась:

— Хорошо, попробую "бумбокс", но давайте пить вместе: вы, я и Йорк.

— Необычно, — вздернул бровь Рэм. — Тогда и делиться впечатлениями будем втроем.

Я рассмеялась, стараясь не отвлекаться на угрюмого Мэла по другую сторону стола. Встречусь с ним глазами — и пиши пропало развлечение.

Питие коктейля вышло таким: Рэм "затягивался" соломинкой, потом я делала глоток своей трубочкой, а затем — Йорк.

С каждым новым слоем мне делалось все веселее и смешнее, и вскоре я заливалась над анекдотами, которые Рэм рассказывал весьма умело, обыгрывая в лицах. Или мне казалось, что шутки остроумны, а на самом деле мое поведение не отличалась от манер подвыпивших девчонок в лимузине?

Чем раскрепощеннее становилась я, тем больше мрачнел Мэл, наливаясь враждебностью как поспевающее яблочко на ветке. Его невестушка попыталась поддеть меня парочкой фирменных высокомерных взглядов, но ни один из них не попал в цель. Наоборот, я послала ей ответный взор, вложив в него всю нашедшуюся на тот момент жалость.

Бедняжка. Немудрено, что женишок использует любую возможность, чтобы сбежать от Снегурки. Ее обледенелое лицо заморозит кого угодно на расстоянии. А кто виноват? Так что снежной принцессе остается зевать в одиночестве, в то время как меня согревают пылкие взгляды двух симпатичных парней.

— Рэмул, Йорик, — раздался голос Макеса, прервавший веселье. Пестроволосый подсел к нашей дружной компании, но не стал протягивать парням руку для пожатия.

— А-а, Мак, — протянул Рэм. — А я хотел отдохнуть от тебя сегодня. Разочарован.

— Значит, кадрим наших девочек? — не стал развивать тему Макес. — Своих не хватает? Бери любую, в зале полно симпатичных тёл... девушек, — исправился, взглянув на меня.

Что значит, "бери"? — возмутилась я. Можно подумать, девушки — как ведро с краской: взял и пошел, попользовался и выкинул. Что за неприкрытый цинизм у элитных мальчиков?

— Симпатичных много, а красивых — единицы, — сказал Рэм и поцеловал мою лапку.

Я смешалась, и негодование тут же улетучилось. К черту серьезность, и плевать на ребяческое поведение Мэла! Он мне никто, и звать его никак. Что хочу, то и творю, и Мелёшин мне не указ. Уже измучил своей флористической зеленью. А мне хочется повеселиться, и я осуществлю задуманное.

— Эвочка, разве этот молодой человек имеет право называть вас своей девушкой? — спросил Рэм, поглядывая насмешливо на Макеса, и я покачала отрицательно головой.

Пестроволосый нахмурился. Ему почему-то не нравилось мое общение с новыми знакомыми. Нашелся блюститель нравственности. Пусть лучше изучает под лупой себя и своего дружка, — зыркнула на Мелёшина и напугалась. От него исходили волны ненависти.

— Может, кто-нибудь другой за этим столом имеет право называть вас своей девушкой? — расспрашивал Рэм, намекая Мелёшину прямым текстом, и, по-моему, посмеивался.

— А ты, смотрю, не вылезаешь из клуба, — оборвал его Макес. — Не жалко бабла?

— Так ведь не твоё же трачу, — ответил беззаботно Рэм. — Почему бы не развлечься, если заработал? Кручусь, как могу. Мой папаня не так богат, чтобы позволять швырять кредитками налево и направо.

Пестроволосый хмыкнул:

— Мне бы твои заработки, чтобы за ночь спускать по десять штукарей.

— Во-первых, поменьше, а во-вторых, не завидуй. Эвочка, кого вы предпочтёте: человека, который учится в военной академии и одновременно зарабатывает на жизнь, не спит ночами, вагоны разгружает, — при этих словах Макес скептически ухмыльнулся, — или мальчика, сидящего на родительской шее и тыкающего высоким происхождением и кучей родительского бабла? — закончил Рэм свой выпад, который опять был направлен в Мэла.

Костяшки на кулаках Мелёшина стали белее бумаги, а в глазах расширились и застыли зеленые ободки.

— Вы удивитесь, Эвочка, когда узнаете, что меня, Мака и... некоторых других за этим столом связывает крепкая школьная дружба, — поведал Рэм с иронией. — В детстве мы любили покуражиться. Хотите посмотреть мой фокус?

Я кивнула, и радужки Рэма вдруг поплыли, превратившись в слабо пульсирующие голубые звездочки.

— О! — выдавила восторженно. — Это линзы?

— Разве похоже? — спросил небрежно Рэм с обидой в голосе.

— Простите! Я и не думала, что у вас... что вы можете такое!

— Прощу, если согласитесь на танец.

— Соглашусь, — пожала кокетливо плечами.

— Тогда допиваем "бумбокс" — и на танцинг, — бодро потер руки разговорчивый Рэм. Его друг, наоборот, не проронил ни слова, поэтому я толком не поняла, что он из себя представлял.

— А-а... обмениваться послевкусием обязательно?

— Не обязательно, — улыбнулся Рэм. — Но приветствуется.

Из пикировки парней неожиданно выяснилось, что Мэл, Макес и Рэм учились в одной школе, но последнего не взяли в "золотую" команду как не отвечавшего критериям элитности. Рэм тут же поднялся в моих глазах, окутавшись ореолом романтичности. Воображение нарисовало затюканного мальчишку, убегающего от своры улюлюкающих богатеньких деток. Прошло время, и неуклюжий мальчуган вырос, превратившись из гадкого утенка в красивого и трудолюбивого лебедя всем бедам назло. Ой, какая красивая фантазия, и её объект тоже хорош.

В три соломинки мы допили оставшиеся два слоя "бумбокса", и я поняла, почему Рэм рекомендовал срочно приложиться к кому-нибудь губами. Последний слой оказался кислым и с наибольшим содержанием алкоголя.

— А теперь — танцевать! — встал Рэм и помог мне подняться, предложив локоть, а Йорк пошел рядом.

По пути мы задержались около оранжевого осьминожного светильника, заполненного изнутри светящейся вязкой массой. Внезапно под прозрачными пупырышками промелькнула темная тень, и я, отшатнувшись, попала прямиком в руки Рэма.

Парень на мгновение задержал объятия, а потом расцепил.

— Кто там? — спросила у него, показав на светильник. К моему стыду голос неожиданно охрип.

— Русалки. Живые, — сказал Рэм и, увидев мои расширившиеся глаза, рассмеялся. — Шучу. Это иллюзии. Эва, вы не перестаете меня удивлять. Смотрю на вас и не могу напиться вашей непосредственностью, гляжу — и не могу надышаться вашей красотой.

Я засмущалась от комплимента, а Рэм воспользовался заминкой и снова поцеловал руку.

Музыка — сильнейшее натуральное гипнотическое средство, игнорирующее защиту дефенсоров. Звуковые волны исподволь проникают в мозг и, войдя в резонанс с биением сердца и дыханием, заставляют тело вытворять необъяснимые вещи. Оно начинает жить своей жизнью, подчиняясь приказу: слиться с музыкой, стать единым целым и потечь со звуками в пространстве.

Выплеску адреналина немало поспособствовало эффектное цветовое сопровождение, общество симпатичных парней и танцующая толпа, бурно поддерживавшая композиции свистом и воплями. В общем, кто не был ни разу в "Вулкано", тот меня не поймет.

Видимо, мне на роду была уготована участь рабы танцпола. Мелодия вошла в кровь и, растворившись, потекла по венам. Я и не подозревала, что могу танцевать так, что вскоре около меня образовался широкий круг парней, и каждый пытался заигрывать. Даже Йорк приближался на провокационно близкое расстояние, однако Рэм следил за тем, чтобы дело не заходило дальше легкого флирта.

Я танцевала в окружении парней, — нет, в окружении мужчин, — ловила их восхищенные горящие взгляды, и мне нравилось ощущать себя желанной. Не знаю, может, это грязно и пошло, но я завелась еще сильнее и отдавалась танцу, позабыв о Пете, о скором бегстве из столицы, о Мелёшине с его невестой, об отце, мачехе и премьер-министре. Обо всем забыла.

Велика сила толпы, дрыгающей конечностями в такт музыке, ибо толпа и я в том числе находилась в трансе, сродни наркотическому. Композиции сменяли друг друга, и в перерывах между ними меня осыпало разноцветными звездочками и дождем из золотинок, обволакивало розовым дымом с клубничным запахом и забрасывало лимонной иллюзорной пеной. Наконец, быстрый блок сменился медленной песней, и Рэм, кивнув другу, обнял меня.

— Потанцуем? — спросил, улыбаясь.

— А то! — согласилась я. Адреналин пёр из меня как дым из трубы океанского лайнера. До чего же здорово живут люди, которые могут позволить себе приходить в клуб каждый вечер и сбрасывать груз забот в ритмичных телодвижениях!

В грустной песне певица рассказывала историю о том, что возлюбленный бросил её ради другой, и я, слушая, сравнивала судьбу песенной героини с собой. Ну и что? Меня совсем не задевает новость о скорой женитьбе Мэла. Пусть хоть сто раз женится и разводится — мне всё равно.

Значит, помогла увеселительная терапия! — воодушевилась я и взглянула на партнера, который уверенно вел меня в танце. Он улыбался, и в глазах у него мерцали голубые ершистые звездочки.

— Бабочки на платье непередаваемо прекрасны, как и их владелица, — сказал Рэм, наклонившись к моему уху.

Комплимент вызвал прилив смущения. Пора бы привыкать к лести и не падать в обморок от шаблонного: "Ах, вы красивы!", но как привыкнуть, если любезности впитывались мной как влага в потрескавшуюся без дождей землю?

— Как вам удается создавать их? — спросила Рэма, подразумевая под вопросом мозаику — такую же, как в глазах у Мэла.

— Никак. Произвольно, — ответил он. — Они активизируются, когда я смотрю на женщину, которую хочу.

От неожиданности я опешила и застопорилась, наступив Рэму на ногу.

— Простите... ой...

Вместо ответа он поднял мой подбородок и поцеловал — глубоко, захватив полностью губы и прижав к себе.

Рэм целовался классно, с этим не поспоришь. Улётно, — как говорили интернатские девчонки, расписывая в подробностях свидания с парнями. Я же улетала непонятно отчего: то ли от красивой песни, царапающей душу, то ли от недавних скачков на танцполе, то ли от близости симпатичного парня. Даже обняла его за шею, чтобы было удобнее.

* * *

Мак сканировал помещение. Тщетно, аура Дэна пропала, вернее, его самого не было в "вулканическом" зале. Уединился где-нибудь с тел... девушкой и наверстывает упущенное, когда нужен как никогда, — подумал с досадой Мак.

Зато аура Мэла пугала — черная как угольный смог, разраставшаяся, уродливая, страшная. Скоро рванет, Мак это видел и без волн.

— Ну, и зажгли вы в тачке, — поделился он с другом, когда они, войдя в клуб, отстали от остальных. — Ты же собирался объяснить ей. И возможность была.

— Сорвался, — взъерошил волосы Мэл. — Хотел — и забыл.

— Я бы тоже забыл, — схохмил Мак и осекся. Таких шуток Мэл не понимал.

— Еще успею, — заверил тот, скорее, себя.

— Не завидую. Тебе придется попотеть, — посочувствовал Мак. Аура девушки была нестабильной, оттого что хозяйка бросалась из крайности в крайность. А всем известно, что любая крайность тянет за собой далеко идущие последствия.

Мэл рассказал, что люди его отца "довели" лимузины до клуба и однозначно будут пастись неподалеку — как минимум двое.

— Короче, ты впух, — констатировал Мак. — По полной программе. Не представляю, как выкрутишься. Поехал бы домой, отоспался и завтра со свежими...

— Нет, — отрезал Мэл. — Только сегодня.

Своим упрямством зарабатывает на хребет проблемы, одну за другой, — посмотрел Мак на друга и отвернулся. Лучше не смотреть. Черная сажа грызла и сжирала саму себя, мутируя и увеличиваясь на глазах.

Долбанный провокатор! — переключил Мак внимание на бывшего одноклассника, танцующего в красном круге. Между Рэмулом и Мэлом с первого дня школьного знакомства возникла конфронтация, переросшая с годами в соперничество. Они выдирали друг у друга первые места на цертамах*, шлифовали покрышки в гонках за призовую кассу, отбивали красивых девчонок, на спор выясняли, кто больше пьет и не пьянеет.

После окончания школы жизнь развела непримиримых противников в разные стороны, чтобы изредка сталкивать лбами. Как, например, сегодня.

* * *

Внезапно Рэма отбросило сильным рывком. Некоторое время я не могла сообразить, где нахожусь и как оказалась в зале, набитом людьми, под лучами прожекторов. Прояснившееся зрение явило лежащего парня, которого подмял Мелёшин, усевшийся сверху с аquticus candi* в руке — ужасающе огромным шаром, вобравшим в себя литров десять или больше воды.

Поскольку из-за популярности песни в круг вышло много народу, в толкотне о ЧП сообразили лишь те, кто оказался поблизости от эпицентра. Основная масса посетителей танцевала в прежнем режиме, не догадываясь о драме, разворачивавшейся неподалеку.

Зеваки потеснились, давая простор для дальнейшего развития событий. Конечно же, никто из зрителей не подумал о том, чтобы оттащить Мелёшина, обезвредив каким-нибудь хваленым висоратским методом. Оно и понятно: влезать — себе дороже.

О боже! Сейчас Мэл засунет в горло лежащего аquticus candi, и тот попросту захлебнется, набрав полные легкие воды. Совсем съехал с катушек!

В памяти встали картинки смертоубийственной драки Мелёшина с Тёмой в квартале невидящих, и мне поплохело.

Я бросилась к Мэлу. Его глаза поглотил зеленовато-молочный фосфор. Одной рукой Мелёшин сжимал горло Рэма, а другой — наращивал заклинание, добавив, наверное, литра два или три.

Аquticus candi сложен и нестабилен, в отличие от эфирных заклинаний этой группы. Нужен запас сил, чтобы с помощью волн создать и удерживать в замкнутом объеме атомы и межмолекулярные связи, но Мэл справился с задачей на ура, рассчитывая прикончить школьного товарища. Он же убьет ни в чем не повинного человека! Разве считается преступлением обычный поцелуй?

Судя по невменяемому виду Мелёшина, один-единственный судья вынес вердикт и решил привести приговор в исполнение. Мамочки, до чего же он был страшен в своей непредсказуемости! Вернее, ужасающе предсказуем. И всё из-за меня! Мэл сорвался из-за моего дурацкого флирта с незнакомым парнем. Что я наделала!

— Мэл, — присев перед ним, затрясла за лацкан пиджака. — Мэл, пожалуйста...

— Давай уже, — прохрипел Рэм. — С*ка! Из-за спины... Струсил вызвать на димикату*?

В ответ Мелешин еще сильнее сдавил горло. Видимо, он приковал руки Рэма каким-то заклинанием, потому что парень пытался оторвать пальцы от пола, но безуспешно.

Через толпу протиснулись Макес и Йорк, но не рискнули приближаться, наверное, ожидали от Мелёшина любого подвоха и, прежде всего, по отношению к поверженному.

Где же охрана? — закрутила я головой по сторонам. Где хваленая система датчиков вис-возмущений, молчащая, когда один висорат убивает другого на глазах у стада баранов?

Нет, не надо охрану! — заметалась мыслями. Мэла схватят, арестуют, заведут дело. Поднимется шумиха, начнется расследование, и тогда всплывёт на поверхность причина нападения — одна серая крыска, явившаяся катализатором чудовищного поведения мальчика из приличной висоратской семьи. И понесётся...

Что делать, что делать? — закусила я губу, лихорадочно соображая.

— Мэл, — затеребила парня с удвоенным рвением. — Мэльчик... миленький мой... хороший мой... любименький мой... Егорчик... отпусти, пожалуйста! Отпусти... — погладила его за рукав. — Прошу тебя... Мэл... Я виновата!... — опустилась на колени рядом с ним и хлюпнула носом из-за накативших невесть откуда слез. Неужели такова концовка сегодняшнего веселого вечера? Неуравновешенный и опасный Мэл накормит ведром воды парня, всего-навсего поцеловавшего меня.

Зелень в глазах Мелёшина тускнела, пока не погасла совсем. Он отнял руку от шеи Рэма, и тот закашлял — с хрипами, словно туберкулезник, жадно глотая воздух.

Аquticus candi сорвался с руки и, чуть помедлив, разлетелся брызгами, тут же впитавшимися в пол. Очевидно, подобная мера предусматривалась на случай, когда разгулявшиеся посетители обливались шампанским или чем-нибудь покрепче в градусах.

— С*ка, — Рэм сделал неожиданный выпад кулаком, но Мелёшин успел увернуться, скорее, рефлекторно.

Он выглядел как тяжелобольной. Его трясло и покачивало: из-за начавшейся отдачи или от осознания содеянного? Я же не решалась подойти к Мэлу, потому что боялась. Банально испугалась психа, едва не убившего человека из-за пустяка.

Макес подошел и тронул его за плечо:

— Нужно уходить, и быстро.

Мелёшин кивнул.

— Живи пока, — обронил свысока Рэму и посмотрел на меня.

Сердце сжалось в нехорошем предчувствии. Неужели следующей мишенью мстящего Отелло стану я, и никто не защитит меня, бедняжку? Йорк, Макес, Петя-я-я! Лю-юди-и!

Йорк помогал подняться своему другу, Макес замер выжидающе, готовый в любую секунду дать стрекача от охраны, Петя сгинул в неизвестность, а люди, потеряв интерес к прерванному зрелищу, вернулись к делам насущным, то есть к танцам.

Мелёшин подошел и взял меня за руку.

— Пошли, — сказал кратко, и от многообещающих ноток в одном-единственном слове я приготовилась осесть на пол. Однако Мэл не разрешил рухнуть кулем, потянув за собой, и мои ноги послушно потопали следом.

Протолкавшись через танцующих и протиснувшись по узкому проходу между барными стойками, мы выбрались в темный коридор с сырными дырками на стенах, на этот раз желтыми и синими. Мэл торопился, и мне пришлось ускоренно перебирать ногами, иначе он оторвал бы руку.

Из "сырного" коридора Мэл вывел меня в обычный, освещенный редкими лампочками. Он спешил, выискивая нужную дверь, и, наконец, найдя, то, что ему было нужно, сорвал засов взмахом руки и сердитым рявком на новолатинице.

Я не боюсь, не боюсь, — твердила про себя, когда Мэл ворвался внутрь, затащив меня, и закрыл плотно дверь.

В темноте появился огонек luxi candi* и повис под потолком, высветив служебную комнатушку с каким-то хозяйственным хламом.

Мой рот на замке, на замке, — повторяла, точно новопридуманное заклинание. Нечаянное слово в любой момент могло разбудить в Мэле зверя — неуправляемого, непредсказуемого, чьи поступки не поддавались логическому объяснению.

Мы стояли друг напротив друга, и нас обоих потряхивало. Ну, Мэл-то, ясно-понятно, сообразил, что чудом не натворил бед из-за одной мелкой крыски, которую теперь решил придушить как источник проблем. Меня же трусило от страха.

— Ты сделала назло мне? — прервал он молчание, глядя исподлобья.

— Что?

— Целовалась с ним! — выплеснул Мэл. Судья вынес обвинение.

— Назло, — призналась не сразу, потому что вдруг поняла: Мэл ревновал — до бешенства и потери самоконтроля.

Из-за меня он поступился принципами висоратской чести, не сдержавшись. Я — его уязвимое место. Ахиллесова пята. Вот так — просто и сложно.

— С ним круче, чем со мной, да? — не успокаивался он.

И почему я смалодушничала, испугавшись, и поддалась порыву? Ведь он же никуда не делся, мой Мэл. Стоял передо мной — злой, взъерошенный, растрепанный, неуравновешенный.

— Отвечай! — рявкнул он, заставив вздрогнуть. Его опять затрясло, и в глазах появились зеленые всполохи.

Ну и пусть кричит, мне уже не страшно. Лишь защекотало под ложечкой, когда Мэл начал распаляться. И вовсе он не псих, а если ненормальный, то по моей вине.

Перед глазами промчались каледоскопом эпизоды прошлого: смеющийся Мэл, растерянный Мэл... Он же — нахмурившийся... Мэл с недоуменно поднятой бровью... Задумчивый Мэл...

Бездонный колодец под ногами раскинул темный зев. Нужно набраться сил и прыгнуть, поверив, что внизу меня обязательно поймают, не дав разбиться.

Я приблизилась к Мэлу и обняла. Провела рукой по щеке, и он не оттолкнул и не увернулся.

— Нет. Круто только с тобой, — ответила, боднув его носом.

— И это всё надела для спортсмена? — Его руки вдруг потянули подол платья вверх, забирая в складки, тревожа бабочек, и принялись поглаживать оголившиеся ноги.

Пружина затягивалась до предела — наша общая, одна на двоих. Отпусти — и она раскрутится, захватывая, всё, что окажется поблизости.

— Это всё — для него? — допытывался хрипло Мэл. Уткнулся носом в шею и мял мои ягодицы, не скрывая возбуждения. Наоборот, еще сильнее прижался и потерся пахом.

— Для тебя... С самого начала... — выдохнула, вцепившись в его плечи. — Больше... никого нет...

Мэл отстранился и провел по моим губам большим пальцем — грубо, истирая остатки танцевального поцелуя. Раза на три или четыре убирал одному ему видимые следы, — хорошо, что помада Вивы въелась намертво.

— Для меня, — заключил срывающимся голосом. — Для меня.

К черту всё. Оказывается, я давно этого хотела, но боялась признаться себе.

Его руки давили и сжимали, губы жгли, клеймя. Неважно, что после торопливых жадных объятий на следующий день проявятся синяки. Я предлагала, и Мэл брал — как своё по праву. И все же он отказывался поцеловать меня, несмотря на все мои попытки.

Разжав объятия, Мэл торопливо вытащил ремень из брюк, и, оглядев стену, повесил пряжку на крюк, сбросив с него какие-то балахоны. Рывком подтянул стул и посмотрел выжидающе, пытаясь выровнять дыхание.

Сейчас или никогда. Он и я — в захудалой кондейке. Мой незнакомец из видения, предсказанного пророческим оком. И почему меня не удивило?

Я встала коленями на стул, ухватившись за конец ремня, а Мэл подошел сзади.

По телу прошла неконтролируемая дрожь, когда он медленно расстегнул замок на платье, приспустив его с плеч, а затем поднял подол, открывая взгляду кружевное белье с пажами. Предчувствия не обманули Виву.

Мэл прижался ко мне, и я чувствовала его нетерпение, его дрожь. И меня колотило от предвкушения.

Мэл поднял чашечки кружевного комплекта.

— Прогни спину, — велел хрипло. Послышался звук расстегиваемой молнии. — Еще прогни... Сильнее, — потребовал, и когда получил желаемое, простонал глухо, а вместе с ним и я, вцепившись в ремень, словно в спасительную соломинку.

— Эва... — выдохнул он. — Убью каждого... кто посмеет...

Это было непонятно что. Стихия. Жажда. Потребность друг в друге. Животный инстинкт и его утоление.

Спираль раскручивалась, ускоряясь.

Мэл притянул к себе за шею, и теперь его дыхание оказалось совсем рядом.

Он мучил, лаская, на пределе моего терпения. Я хныкала и выгибалась в его руках, а он наказывал и тут же прощал.

Кажется, просила его, требовала, чтобы быстрее. Куда уж быстрее? Мэл словно с цепи сорвался.

Как же мне хотелось отпустить чертов ремень, чтобы почувствовать мягкость губ, солоноватость кожи, жесткость темных волос! Страстно хотелось притянуть Мэла и обнять — до ломоты в сердце. Ради нескольких секунд я сделала бы что угодно. На колени встала бы!

Я уже на коленях. Проклятая bilitere subsensibila*!

— Мэл... — умоляла, задыхаясь от пронзительных ощущений, — пожалуйста...

Он так и не дал прикоснуться к нему. Шаткий стул раскачивался в такт резким движениям. Если опущу руки, то свалюсь.

Наверное, когда люди испытывают удовольствие, в космосе вспыхивает сверхновая. Обязательно должна вспыхивать.

Тяжелое шумное дыхание опаляло разгоряченную кожу.

Мэл позволил откинуться на него обессиленно и лениво поглаживал меня.

— Отлично... — протянул довольно. Отклонил мою голову влево, и я дернулась от боли, пронзившей шею. — Это за каблучок, — послал на ушко интимный шепот. — А это за синячок, — добавил, склонив мою голову к правому плечу, и оставил аналогичный болезненный укус с другой стороны. Лизнул прикушенную кожу и подул, вызвав сдавленный стон.

— Приводи себя в порядок, — сказал Мэл. — Нам нужно поговорить. Буду ждать тебя в зале. И больше не шали.

Застегнул молнию на брюках, поправил галстук, пиджак, вернул замок на платье в первоначальное положение и вышел, закрыв за собой дверь.

* * *

Мэл не догадывался, но ему невероятно повезло, что "особисты" получили указание наблюдать и не вмешиваться. Отдавая приказ, Мелёшин-старший, выстроивший, как он думал, успешную стратегию, перестраховался и наступил на собственные грабли.

______________________________________________________

аquticus candi*, акутикус канди (перевод с новолат.) — водный сгусток

luxi candi*, люкси канди (пер. с новолат.) — световой сгусток

dimicata*, димиката (перевод. с новолат.) — схватка между двумя, дуэль

сertamа*, цертама (пер. с новолат.) — состязание, соревнование, как правило, нелегальное

bilitere subsensibila* , билитере субсенсибила (перевод с новолат.) — двухсторонняя сверхчувствительность

7. Параллельно

Выйдя в пустынный коридор, Мэл огляделся и быстрым шагом направился обратно, в "вулканический" зал. Комнатка подвернулась как нельзя кстати, словно специально дожидалась своего часа. Неизвестно, каково было её первоначальное назначение, потому что в крохотном помещении сохранилась полная изоляция от вис-проникновений.

О комнатушке знал ограниченный круг лиц. Как-то, в одно из шумных гульбищ в клубе, Макес скорефанился с Эмилем, сыном владельца "Вулкано", и тот по пьяни рассказал о непримечательной служебке. Предполагалось, что в кондейке можно уединяться с девчонками для "горячего" времяпровождения. Мэл воспользовался предложением единожды, и то неудачно. Девица, которую он подцепил на танцинге, сморщилась, увидев обстановку конурки.

— Милый, неужели не найдется местечка получше? — промурлыкала, повиснув на нем. Получше нашлось в машине на заднем сиденье.

Несмотря на то, что правилами клуба запрещалось использование волн, запреты частенько нарушались. Мэл сам стал тому примером, создав сегодня несколько заклинаний, а у "особистов" тем более могли быть особые полномочия на создание вис-возмущений и наличие оперативной связи.

Он на ходу достал телефон и проверил работоспособность — экран оставался стабильно темным. Глушат, как обычно.

На очередном повороте Мэл еще раз обернулся. Никого. Можно погордиться собой: "особисты" потеряли след.

В зале продолжалась танцевальная вакханалия, словно и не случилось недавно из ряда вон выходящее событие — попытка убийства на глазах у многочисленных свидетелей. Десятки ног успели затоптать место инцидента, и уже не представлялось возможным восстановить картину случившегося, за исключением пересудов и слухов. Мэл сунул бармену банкноту в пятьсот висов и получил телефон со встроенной автономной станцией. Он успел сделать короткий звонок, когда к нему протолкался Мак.

— Лицо прикрывай, здесь рыщут охранники, — посоветовал Мэлу, и тот, облокотившись о барную стойку, сделал ладонь козырьком. — Налетели сворой, но опоздали. Ходят и опрашивают, правда, теперь их поменьше. Часть ушла в другие залы, — рассказывал весело.

— А батины ищейки?

— Один точно здесь, а второго не чувствую.

Значит, заплутал в коридорах, отправившись вслед за Мэлом и его мышкой.

— Что Велюр? Слил охране?

— Успел свалить. Жди вызов на димикату*.

— Уже трепещу, — усмехнулся Мэл. — В следующий раз подумает, прежде чем лапать чужое.

— Велюр видел, как ты и она... как ты на нее смотрел... И сразу понял, что между вами искры летят. Поэтому знал, куда бить.

— Проехали. Теперь это мои и его счеты.

— А где твоя? Круто было? — не утерпел Мак.

— Круто, — ответил машинально Мэл, вытягивая шею и пытаясь разглядеть Ледышку там, где бросил её в одиночестве.

— А дальше? — не отставал друг. — Познакомишь их и предложишь стать лучшими подругами?

Мэл удивленно посмотрел на него и рассмеялся, а затем, расталкивая толпу, двинулся к столу.

* * *

Отвратительное чувство, когда тебя унижают на глазах четырех тысяч гостей, и делает это не кто-нибудь посторонний, а человек, у которого, между прочим, есть обязанности как у кавалера. Аксёнкиной казалось, что над ней смеются и показывают пальцами, а Мелёшину было всё нипочем.

Та, другая, оказалась совсем непохожей на второсортницу, нарисованную воображением Августы. Не сразу и с большой неохотой Аксенкина признала, что девица, побывавшая в постели Мелёшина — а в том, что та побывала, не осталось сомнений — хороша собой, и этот факт заметил не только Мэл, глазевший на девчонку и пускавший сопли как клинический идиот. "Слюнявчик забыл надеть" — раздраженно посмотрела Августа на своего кавалера, чья голова неуклонно поворачивалась как стрелка компаса в одном направлении. Аксёнкиной пришлось вытягивать безнадежные беседы с гостями, и хоть в чем-то она получила удовлетворение — за умение вести великосветские разговоры ей стоило поставить наивысший балл. Родители гордились бы ею, а Мелёшин-старший кивнул бы одобрительно, узнав об аристократической сдержанности, обходительности со старшими, культуре языка, изысканности речевых оборотов, лишенных слов-паразитов и невразумительных "э-э-э" и "м-м-м".

Зато Мелёшин-младший бил все рекорды тупоумия, а точнее, тяжелого кретинизма.

Для любой девушки, почувствовавшей себя неуверенно, есть хороший способ вернуть самообладание. Нужно найти у соперницы недостаток — пусть даже крохотный и незначительный, но достаточный, чтобы укрепить пьедестал, пошатнувшийся под ногами. Однако чем дольше Августа изучала ту, другую, тем сильнее разочаровывалась. Поначалу она снисходительно улыбнулась, увидев вспархивающих бабочек на голубом платье. "Детство какое-то" — едва удержалась, чтобы не фыркнуть, разговаривая со строительным магнатом и его супругой. — "Точно моль, боящаяся нафталина".

Сравнение повеселило Аксенкину, но ненадолго. Платье, вкупе с обликом владелицы, смотрелось очень органично и никак не походило на недостаток. И к прическе не удалось придраться, и к макияжу, и к обуви, и от бесплодных попыток во рту делалось кисло, а причина оскомины улыбалась многочисленным гостям, и от её улыбки у Августы сводило скулы. Ну, почему у девчонки не лошадиный ржач или патологическая гундосость, а звонкий чистый голос? И над внешностью наверняка поработала целая команда специалистов, чтобы создать шедевр из убожества. Не толста и, к сожалению, не горбата, и фигура есть. Нос ровный, хотя ей подошел бы крючковатый с носопырками как дымоходные трубы. И ноги стройные, не кривые, хотя небольшое колесо посмешило бы Аксёнкину и примирило с унижением. Августа посмеялась бы и над слепцом Мелёшиным, не видящим дальше собственного носа, но, увы, недостатки, достойные внимания, так и не обнаружились.

Тогда Аксёнкина вообразила следующее: за идеальной внешностью той, другой скрывался убогий внутренний мир, вульгарность и отсутствие манер. Наверняка девица чавкала за столом, не отличала вилку от ложки, с шумом втягивала чай из чашки и мучила окружающих зловонной отрыжкой. Придуманная фантазия успокоила Августу, и настроение перепрыгнуло на ступеньку выше.

Разговор соперницы с премьер-министром и новость, прокатившаяся по залу, о том, что та, другая, приходится дочерью заместителю министра экономики, сотрясла с трудом восстановленное спокойствие Аксёнкиной. Отнесение девицы в категорию второсортниц оказалось поспешным. Премьер-министр лично захотел видеть дочь Влашека на обеде для избранных, куда даже родители Августы не получили приглашение. Сам Рубля благоволил девчонке и в спешке тасовал брачную колоду.

Но Аксёнкина не была бы Аксёнкиной, поддавшись панике и ажиотажу в зале. К какой бы именитой семье не принадлежала та, другая, Мелёшин-старший не мог не знать об этом родстве, и, тем не менее, он не рассматривал возможный союз с Влашеками, а значит, его молчаливое одобрение стояло за спиной Августы и более ни за чьей другой.

И все же минус нашелся, и Аксёнкина порадовалась. Доченька заместителя министра экономики не отличалась строгостью нравов, коли запрыгнула на Мелёшина как течная сучка. Такая же как Майка — легкомысленная и не задумывающаяся о последствиях. Что ответил бы премьер-министр, узнай он, что девица, неожиданно смешавшая рынок невест — порченый товар? "Еще неизвестно, был ли Мэл у нее первым", — заработала голова Августы. Наверняка Мелёшин-младший не задумывался над тем, кому принадлежала пальма первенства. И если та, другая, рассчитывала получить обязательство о намерениях, то она жестоко заблуждалась. Мелёшин-старший не допустит наличие у претендентки подмоченной репутации, даже если в подмоченности виноват его сын, и вряд ли позволит развиваться тупиковым отношениям.

Сделанные выводы позволили позлорадствовать. Глупышка вздумала тягаться с ней, Августой, решив, что сможет захомутать Мэла плотской страстью. Наивная курочка. Для блага фамилии Мелёшин-младший сделает то, что велит его отец. Дети почитают родителей и поступают, как требуют того интересы семьи.

Аксёнкиной все же удалось плюнуть в ту, другую, причем дважды. Сначала Августа облила девчонку фирменным убийственным взглядом и с удовлетворением отметила растерянное и даже испуганное выражение, появившееся на лице той. "Не зарывайся!" — послала Аксёнкина мысленное предупреждение, взяв Мэла под локоть, но сия мера оказалась излишней — девица как ошпаренная отвернулась и больше не поворачивала головы, хотя до этого играла в призывные гляделки с Мелёшиным.

Второй случай подвернулся, когда супруга начальника Департамента юстиции, любительница преферанса и страшная сплетница, начала расспрашивать Мэла о намерении подарить колечко своей спутнице. За внешней любезностью старой кошелки пряталось тонкое ехидство, коим она стреляла в Августу, мол, смотри, деточка, твой кавалер водит тебя за нос, и тебе, неуклюжей корове, нужно брать его за жабры, иначе парень получит аттестат и выпорхнет на волю, а ты останешься ни с чем.

И все же, какой бы грымзой ни была любопытная собеседница, её речистость сыграла на руку Аксёнкиной. Однако ее спутник уворачивался от провокационных фраз, избегая прямых ответов.

"Обещаете прислать приглашение?"...

"Пока рано говорить об этом"...

"Обещаете рассказать о меню банкета по случаю помолвки?"...

"Еще многое не определено"...

Вот олух! Что стоило сказать: "Непременно" или "Обязательно, при случае" или, на худой конец, "Моя маменька ориентируется лучше, спросите у нее"?

И в неудачах нужно видеть хорошее. Очевидно, та, другая, пребывала в счастливом неведении относительно будущего Мелёшина: строила планы, примеряла новую фамилию, выбирала фасоны свадебных платьев, и вот тебе на! — оглушительная новость сразила наивную дурочку наповал. Девчонка узнала, что оказалась увлечением Мэла — очередным, незначащим, временным.

Самолюбие Августы торжествующе захохотало. Хитромудрая девица залезла в постель к Мэлу, рассчитывая заарканить блестящего жениха, а он не посчитал нужным предупредить, что ей ничего не светит. То-то глупая овечка побледнела и с вытянувшимся лицом ринулась из толпы.

"Иди, поплачь в сторонке над своей горестью", — ликовала Аксёнкина, а расстроенный донельзя Мелёшин оглядывался вслед, наплевав на правила хорошего тона и совершенно не стесняясь присутствием своей дамы, отчего опускался в глазах Августы ниже и ниже. Разве не стыдно мужчине вести себя, словно озабоченному потаскуну, позабывшему о достоинстве?

Нетерпение, с которым Мэл стремился избавиться от Аксёнкиной и привлек друзей к уговорам той, другой, злило. В конце концов, что он себе позволяет? Августа — не какая-нибудь дешевка, чтобы Мелёшин откровенно пренебрегал обязанностями кавалера.

"Что ж, он сам напросился", — решила она. Мелёшин-старший узнает об отсутствии воспитания у своего сына, как и его супруга. А еще можно с помощью Евгеши пустить слушок, что кое-кто из девчонок одаривает "легкомысленной" болезнью всех проходящих через постель, и, конечно же, упомянуть в сплетне новообретенную дочку Влашека.

Мелёшин усадил Аксёнкину во второй лимузин, а сам остался снаружи. Через тонированное стекло она видела, как он торопливо зашивал порез на руке (и когда успел пораниться?), а затем решительно направился к первой машине и сел в нее.

"Слабак и слепец!" — вскипела Августа. Распутная девка вертит им, как хочет, и устроила в холле представление, словно настоящая шлюха. Неужели Мелёшин не видит, что смешон? Наверняка девчонка вскружила головы и многим другим. В банкетном зале около нее вились толпы мужчин, и она расточала благосклонные отшлифованные улыбки, завлекая осоловевших глупцов в свои сети. Профессионалка.

По пути в клуб Аксёнкина откровенно скучала, но скуку скрашивали разнообразные предположения.

Та, другая, ехала сейчас в первой машине со своим кавалером, а рядом с ними сидел Мелёшин. Неужели спутник девицы ослеп и не замечает очевидных вещей? Мэл не знал полумер и шел напрямик к цели, топча мешающих ногами. Может быть, в лимузине началось выяснение отношений, и, как следствие, драка? О, было бы неплохо, если бы в начавшейся потасовке случайный удар пришелся в челюсть или в глаз легкодоступной девке, — воодушевилась Августа.

Вместе с ней во второй машине ехал Сахарок с незнакомой блондинкой, и они переговаривались на ушко словно голубки-молодожены. Аксёнкина хмыкнула. Было бы весело сказать дочке начальника Департамента науки, где и с кем проводит свободное время ее избранник, и посмотреть на реакцию. Хотя, скорее всего, толстушка знает об этом.

Соседи по салону развлекались, однако Августа осталась в стороне от веселья. Ей казалось, компания, собравшаяся в машине, перешептывалась, злословя в ее адрес. Нацепив надменную маску, Аксёнкина отвернулась к окну. Её не унизить насмешливым взглядом или колкой фразой. Пусть себя унижают неудачники: Мэл, стелящийся перед той, другой, её кавалер, которому открыто наставляли рога, и та, другая, предлагающая себя мужчинам, не стесняясь.

К сожалению, мечты о мордобитии не сбылись. Правда, Мелёшин был мрачен лицом и выглядел дерганым, девчонка светилась злобой, а ее спутник усиленно протрезвлялся свежим воздухом, чтобы позорно не оставить содержимое желудка на асфальте.

Зато в клубе настроение Августы менялось как флюгер на ветру, и спокойствие пропало напрочь.

Разглядывая пляшущую толпу, она брезгливо морщилась. По убеждению Аксёнкиной под музыку дрыгали телесами только дебилы. Танцующие напоминали марионеток, которыми управлял невидимый режиссер, дергавший за ниточки. Августа ни за что не согласилась бы присоединиться к стаду тупиц, даже если Мелёшин уговаривал бы её, встав на колени. Впрочем, он и не вставал. Мэл вел себя как тюфяк с мозгами, перетекшими в область паха.

Неожиданная компания парней, пытавшихся завести знакомство с распутной девицей, повеселила Аксёнкину. "Посмотри, Мелёшин, на доступную шалавку, которая без боязни отправилась танцевать с двумя незнакомцами", — взглянула она победоносно на своего спутника, а тот вперился в танцпол, и вид у него был как у безумца.

Внезапно Мелёшин резко поднялся и, перемахнув через стол, ринулся в толпу. Эффектно, что ни говори. Августа на миг позавидовала той, другой, пробудившей в Мэле темное, нехорошее, неконтролируемое. "Может, он убьет её?" — подумала с надеждой Аксенкина. — "Хватит унижаться перед легкомысленной дрянью!"

Что происходило на танцинге, она не видела, толпа закрыла Мелёшина и ту, другую. Однако когда в зале появились охранники, Августа сообразила, что в красном круге случилось что-то из ряда вон выходящее, и заелозила соломинкой в бокале.

Охранники ходили по залу, расспрашивали посетителей. Песня закончилась и началась новая, а Мелёшин не возвращался. Минуты в одиночестве показались Аксёнкиной вечностью. За опустевшим сдвинутым столом остались только она и нетрезвая парочка, тискавшаяся на диване. Что может быть унизительнее для девушки из высшего света, чем одиночество в дурацком клубе среди несоображающей пьяни?

Мэл появился неожиданно, вынырнув из толпы. Пройдя к своему месту, он обрушился на диван устало, но удовлетворенно, и, подозвав официанта, заказал коктейль.

И Августа поняла. Только что, в туалетной кабинке или, не дотерпев до неё, за ближайшим поворотом в коридоре Мелёшин поимел ту, другую, и сейчас сидел, сыто потягиваясь и улыбаясь своим мыслям.

Аксёнкиной стало жарко. От Мэла пахло утоленной страстью, выплеснутой на другую. От него разило чужими ласками, чужими духами.

Не сдержавшись, она потерла переносицу, но тут же убрала руку — что за проявление слабости? Сейчас эта дрянь вернется и, как ни в чем не бывало, усядется напротив, послав ей, Августе, наглую улыбочку превосходства.

Холодная ярость затопила Аксёнкину. Она не позволит издеваться над собой и ответит достойно на любой жалкий выпад.

— Я вызвал машину, она скоро будет, — сказал Мэл, продолжая улыбаться. — Шофер отца отвезет тебя домой. Собирайся, я провожу.

— Знаешь ли, мне не хочется, — ответила ровно Августа, закинув ногу на ногу. Красиво, но Мелёшин не заметил.

— То есть? — воззрился он на свою даму.

— Не поеду, — заявила Аксёнкина, похихикивая над его удивлением. Невероятный осёл!

— Очень жаль, но мне плевать на твои желания, — ответил жестко Мэл, изменившись в лице.

Августа машинально сглотнула, заморгав. Мелёшин превратился в копию своего отца — властный, бескомпромиссный, привыкший, чтобы его указания беспрекословно исполнялись. Он не мальчик на побегушках, а Аксёнкина забылась, приняв его за слабака, прогибающегося под женским каблуком.

Сейчас бы повиснуть на нем, подгадав, когда появится та, другая,, и поглядеть на представление в лицах. Но Августа так и не решилась переступить через свою гордость, как не сделала этого на приеме. Роль посмешища — не для неё.

— Я провожу тебя до машины, — заявил безапелляционно Мелёшин и вдруг замялся: — И, в общем,... я несвободен. Дал обещание другой, и... она приняла его.

Наверное, Аксёнкину ударила flammi*, прошив сверху донизу, а может, ее поразил столбняк. В каком-то паршивом клубе, куда она поехала, чтобы своим присутствием показать распутной девице насколько та беспринципна, вульгарна и похотлива, кавалер Августы, сопровождавший ее на все официальные мероприятия, и к чьему присутствию она привыкла как к данности, вдруг заявил, что готов положить свою фамилию к ногам какой-то шлюшки, и вывалил новость буднично, как само собой разумеющееся. А где же гром с небес и разверзшаяся земля?

Аксёнкина ни на миг не усомнилась в том, что Мелёшин дал обещание той, другой. Должно быть, она хорошо его ублажила, и у Мэла зашёл ум за разум, и в голове помешалось, коли он наплевал на выбор своего отца.

— Интересно, когда ты принял знаменательное решение? — спросила Августа бесстрастно, а в груди заполыхал пожар.

— Недавно. Теперь я связан обязательствами, — сказал Мелёшин медленно, словно пробовал на слух свой новый статус, и он определенно ему нравился, судя по олигофренической улыбке.

Ублюдок! Неужто Мэл полагал, будто неизменная компания Аксёнкиной на чужих свадьбах, банкетах, вечерах, приемах, раутах, помолвках — незначащий для общественности факт? Мелёшин ведь не дурак и должен был сообразить, почему отец выбрал для него Августу в постоянные спутницы. Приличные воспитанные люди понимают это сразу, разве нет? И, тем не менее, Мэл посмел вывалять ее гордость в грязи.

Аксёнкина ударила бы его. Красиво, по-королевски, с достоинством оскорбленной леди, но опять её что-то удержало.

Неподалеку за столом уселся пестроволосый товарищ Мелёшина в обнимку со своей длинноногой подружкой.

Как же Августа ненавидела Мэла, ненавидела его друга, сообразившего, что и к чему, ненавидела стадо, вихляющее задницами на танцполе и задирающее руки к потолку! Но больше всего она ненавидела ту, другую.

Странное чувство. Оно горело где-то внутри (неужели там, где сердце?) и выжигало, оставляя опустошение. Раньше Аксёнкина не испытывала столь ярких ощущений. Возникшие проблемы решались хладнокровно, без ущерба для нервных клеток. Она всегда считала себя прирожденным стратегом и действовала с холодной головой. В тандеме с Мелёшиным они дополняли бы друг друга: он — взрывной и импульсивный, и она — расчетливая и бесстрастная.

"Симпатичная мордашка девки неплохо смотрелась бы на фотографии с deformi*", — подумалось вдруг. Расплющенный нос пятачком, перекошенный рот, глазные яблоки, закатившиеся внутрь — отличный снимок из серии "Домашняя ферма". Мэл, увидев, кому подарил обещание под влиянием момента, тут же бросится забирать свои слова обратно.

— Пошли, я провожу тебя, — сказал Мелёшин, поднимаясь, и тут его взгляд упал на кресло напротив. — Черт!

* * *

Где ее шубка и сумочка?

Мэл закрутил головой по сторонам, словно ответ на вопрос крылся поблизости. Он торопливо пробрался вдоль стола к Маку, прервав обжимания парочки.

— Кто взял ее одежду?

— Не видел, — растерялся тот.

На их плечи опустились чьи-то ладони.

— Так, я не понял! — закричал оживленно Дэн. — Почему сидим? Наши уже спустились вниз, а вы торчите здесь! Лимон обещал бои. Через пять минут закроют лифт. Забыли, что ли? Ожидается самая классная часть развлекалова!

— Не до боев мне, — отмахнулся Мэл.

— Странно, что не собираешься, — ухмыльнулся Дэн. — Твоя уже там, и чемпион при ней.

— Как при ней? — повторил севшим голосом Мэл. — Когда? Я же... Мы же...

— Да вот так. Я думал, ты в курсе. Чубчик пришел, забрал вещички, а потом я видел их у лифта.

— Гадство! — выругался Мэл.

Похоже, Эва всё-таки решила выпить досуха чашу его терпения. Он совершенно забыл о развлечениях, которые расписал Мак в холле Дома правительства.

— Идем или как? Лимон сказал, у нас... — Дэн посмотрел на часы, — осталось четыре минуты.

А ведь это хорошая возможность — поговорить с ней внизу. "Особистам" туда хода нет, а если попытаются давить, предъявят корочки и заговорят о полномочиях, то прокатятся на лифте впустую. Тот попросту не остановится на нужном этаже.

Но как быть с Ледышкой?

— Пошли, — сказал он своей даме. — Остался гвоздь программы.

— Какой же? — поинтересовалась Ледышка, улыбаясь, словно ее ужасно обрадовала новость о внезапной несвободе Мэла.

— Клубные бои. Если не хочешь, я пойду один. У выхода тебя будет ждать синий "Эклипс", номер 1111.

— Мелёшин, ты свинья, — сказала Ледышка, поднимаясь с замороженной улыбкой.

Впервые она высказалась грубо, но Мэлу было некогда удивляться. Он торопился выловить упрямую мышку, опять поступившую наперекор, чтобы объясниться с ней раз и навсегда.

— Знаю. Пока, — развернулся Мэл спиной.

— Я тоже хочу посмотреть на бои, — сказала Ледышка. — Никогда там не была.

Мэл раздраженно ответил:

— Ну, так поспеши.

Компания успела в последний момент. Дэн шепнул лифтеру условный пароль от Лимона, и кабина бесшумно поехала вниз.

* * *

Ураганная близость отозвалась запоздалой дрожью конечностей.

Штабели коробок, наваленный хлам в углу, тряпье на крючках и luxi candi* сверху, освещавший помещение в том же ракурсе, что и видении будущего. Но будущее несколько минут назад стало прошлым, очередная веха оказалась пройденной, а я не успела подготовиться к тому, что видение воплотится в реальность буквально на следующий день после предсказания.

Если дело так и дальше пойдет, то в любой момент может нагрянуть следующее пророчество ока. О чем оно? Вылетело из головы. После Мэла в черепушке вообще не осталось цельных мыслей, мельтешили лишь непонятные обрывки, и воцарилась расслабленность.

"Больше не шали"... В устах Мэла фраза могла прозвучать с иронией. Моя шалость с флиртом обернулась для него тяжелыми последствиями. Мэл нарушил запрет на использование волн в стенах клуба, что ему будет? Он нечестно напал на висората, что тот сделает: подаст жалобу в отделение или потребует отмщения по-мужски, в димикате? Мэл оказался в одном шаге от убийства человека — и всё из-за меня.

"Пошалю", и Мэл влипнет в очередные неприятности, еще туже затянув петлю на шее. Поэтому его просьба была же и констатацией факта — спокойным признанием в собственной неуравновешенности.

Сумасшедший, — улыбнулась я, вспомнив его недавнюю напористость, и потрогала следы на шее — не у ключиц, но и не у подбородка. Как объяснить Пете их появление? Придется сказать правду. Некрасиво получится, но что поделать?

"Нам нужно поговорить". О чем? О том, как Мэлу избавиться от зависимости или как под неё подстроиться? Например, сосуществовать мирно с его невестушкой. Сядем втроем и обсудим вопрос доброжелательного соседства.

Нет уж! — поднялась со стула, покачнувшись. Рта не открою и не взгляну на Снегурочку. Заберу шубку и поеду домой. Если Петя вернулся, попрошу его вызвать такси. Хватит мне веселья в этот длинный-предлинный день.

Притворяя дверь, я в последний раз оглядела комнатушку: ремень на крюке, тускнеющий шарик luxi candi* и стул с потертой обивкой.

Никогда не жаловалась на зрительную память и вроде бы повернула, куда следует, но дверь в зал словно провалилась. Не шарить же руками по стенам "сырного" коридора, нащупывая дверную ручку в темноте. Может, есть другой путь?

Повернув обратно, я столкнулась на перекрестке коридоров с каким-то парнем и от неожиданности отшатнулась назад. До меня не сразу дошло, что это был Петя, зато он узнал свою даму мгновенно.

— Эва, вот ты где! А я тебя повсюду ищу, сто кругов намотал, — обрадовался он.

Сложив руки на груди, я прикрыла ладонью шею и наклонила голову вправо в надежде, что на границе света и полумрака чемпион не заметит моего растрепанного и помятого вида. Не представляю, каким показался парню мой облик, наверное, красноречивым, ведь любой взглянувший на меня сразу бы догадался, чем я занималась недавно. Однако спортсмена заботило другое.

— Эвочка, прости, пожалуйста! Ты, наверное, заждалась и отправилась на поиски? Представляешь, совершенно случайно я столкнулся в туа... в общем, познакомился с одним человеком, он работает в большой компании, занимается геологоразведкой. Пообещал свести с начальством, чтобы оценить мои проекты! — выпалил на одном дыхании мой кавалер. — Эвочка, не сердись! Я болван!

— Ладно тебе, Петя, извиняться. Лучше вызови такси, — попросила, закрываясь от него и отступая в тень.

Мне пришло в голову, что сейчас не резон объясняться с парнем. Кто знает, вдруг на него тоже нападет сумасшествие, и, не выслушав и не вникнув, чемпион побежит разбираться с Мэлом, и завертится новая клоунада. Или будет еще хуже. Петя посмотрит на меня с брезгливым разочарованием и скажет: "Не знал, что ты умудряешься изменять за моей спиной".

Объяснюсь с ним, но не сегодня. У меня сейчас и подходящих правильных слов нет.

— Разве ты домой? — растерялся Петя. — Кстати, при мне твоя шуба и сумочка.

Только сейчас я заметила, что он держал в руке что-то меховое. Вспомнив о джентльменских обязанностях, парень невольно избавил меня от возвращения в зал под рентгеновские очи Снегурочки.

— Спасибо, Петя, — выхватила шубку и прижала к груди, надеясь таким образом прикрыть шею.

Спортсмен повесил сумочку мне на плечо.

— Я тебя и у дамской комнаты искал, но меня оттуда погнали, — сообщил простодушно. — Ребята, с которыми мы приехали, сказали, что в стоимость посещения клуба входят еще и состязания. Начнутся через десять минут.

— Какие состязания? — поинтересовалась, торопливо ощупывая сумочку.

— Они не уточняли. Объяснили, нужно спускаться на лифте.

— Петь, покажи, где туал... дамская комната, а то я совсем заблудилась.

— Пошли, здесь недалеко. Так мы посмотрим на состязания или как? — переспросил чемпион, пока мы шагали по коридору, и я практически зарылась лицом в мех. Надеюсь, это не выглядело странно.

— Петь, поздно уже. Хочешь — иди, — остановилась перед дверью со значком женского силуэта в широкополой шляпе.

— Нет, Эва, я уже один раз поступил по-свински, бросив тебя. Впредь такого не повторится. Домой — так домой, — заключил твердо мой кавалер.

В конце концов, он наверняка заплатил немаленькие деньги, чтобы нас ублажали в клубе, поэтому неудобно прерывать развлекательную программу на последнем этапе. А Мэл немножко подождет, пока мы с Петей посмотрим на состязания и вернемся обратно. Не хочу разговаривать с Мелёшиным, когда его невестушка сидит под боком. Должен же он понять, что у меня тоже есть гордость.

— Подожди меня, я быстро, — попросила чемпиона и юркнула в дверь.

В дамской комнате витали слабые запахи никотина. Видимо, недавно здесь плавал сизый сигаретный дым, но мощная вытяжка старательно очистила воздух в помещении.

Как ни странно, после уединения в кондейке моя внешность не изменилась — волосы не растрепались, синие капельки не растерялись, тушь не размазалась, разве что помада чуть стерлась, и то у меня не было уверенности, так ли это на самом деле. А вот следы на шее маячили красными пятнами. Надев шубку, я максимально притянула капюшон, пытаясь закрыть отметины. Поросёнок Мэл! Усложнил мне жизнь собственническими замашками. Хотя мое поведение тоже послужило источником проблем для него, так что можно считать возникшие неудобства взаимными.

Разве можно сожалеть о произошедшем в комнатке? Это было прекрасно и походило на налетевший шквал. Я и не подозревала, что способна отбросить скромность и без стеснения отвечать напору Мэла. Указывало ли это на мое легкомыслие и склонность к распутству? Отражение не ответило на этот вопрос, смотря нахмуренными бровями.

Мне так и не удалось привыкнуть к тому образу, который создала Вива. Из зеркала на меня смотрела красотка хоть куда, и подтверждением таланта стилистки стали восхищенные взгляды на приеме и в клубе. Но завтра, вернее, уже сегодня, мой облик станет прежним, и Мэл разочаруется превращением Василисы Прекрасной обратно в жабу, а те же Рэм или Йорк вообще не заметят серую крыску, предложи им отыскать меня в толпе.

Как бы то ни было, к разговору с Мэлом я пока морально не готова. Вымоталась — ревностью, обидами, ненавистью, прочими потрясениями и знакомствами, случившимися за сегодняшний нескончаемый день, плавно перетекший в ночь.

Будет день — будет пища. Поговорю с Мэлом завтра, например, в институте. Уж не знаю, о чем он собирается вести беседу, но для меня любой его довод заранее неубедителен.

Чемпион терпеливо дожидался меня напротив двери. Я куталась в шубку, делая вид, что мне зябко, и закрывала мехом капюшона отметины на шее.

— Пошли, Петь, поглядим на состязания, только недолго, и сразу домой. Ладно?

— Хорошо, — обрадовался парень. — Конечно, недолго.

Мы подошли к лифту, и Петя сказал что-то высокому тучному мужчине в кожаной жилетке, прислонившемуся к стене. Тот кивнул, и створки разъехались перед моим носом. Внутри было красиво, под старину: красный бархат, желтый металл.

— А где нам выходить? — спросила у чемпиона, отметив, что в кабине не было кнопок и цифр с указанием этажности.

— Ребята сказали, что лифт доставит напрямик. Это где-то в подвале, — пояснил Петя, а я, наивная, и не подумала заподозрить неладное.

Кабина шла мягко вниз и бесшумно остановилась.

— А что это за состязания? Тараканьи бега или петушиные бои? — спросила у чемпиона, выходя из лифта, и оглохла от рева глоток.

В помещении с высоким потолком стояла на возвышении квадратная площадка, освещенная мощными прожекторами и обтянутая толстыми канатами, а вокруг нее бесновалась толпа.

По площадке перемещались два человека в одеждах, похожих на облачение римских центурионов. Неожиданно в руке одного из них появился фиолетовый шар, который тот выпустил в противника. Нападение произошло стремительно, и второй мужчина попытался создать защитный экран, но не успел, и заклинание, попав в грудь, повалило его на пол. Толпа разразилась новым витком рева и свиста. К лежащему бросились несколько человек и склонились над ним, а затем переложили на носилки и унесли с площадки. К победителю подбежал человек в полосатой рубашке со свистком во рту и поднял его руку вверх.

Толпа взревела истерически, и тут до меня дошло, почему не сработали датчики вис-возмущений, когда Мэл создавал заклинания. Регистраторы были отключены, потому что в подвале клуба шли нелегальные бои с использованием волн.

8. Апокалипсис

Оказывается, в основе противоборства лежал коммерческий интерес. Когда рефери после свистка объявил усиленными голосовыми связками: "Иииии... пять тысяч уходят сегодня к Громиле Бэку!", зрители зашлись в аплодисментах и криках, надорвавших мои уши.

Я и не подозревала, что можно извлекать выгоду, нанося увечья заклинаниями. В интернате мальчишки определяли лидерство банд с помощью физической силы, хотя самые отчаянные все-таки пытались возмущать вис-волны в драках. Вообще-то в общеобразовательную программу не входило освоение воспитанниками азов висорики, поэтому пацанва занималась самообразованием, прячась по укромным местам, и днем или после отбоя экспериментировала с волнами: наобум или обменяв колонки, украденные из актового зала, на сомнительную расшифровку очередного заклинания. Зачастую результаты доморощенных опытов оказывались плачевными, вызывая ожоги, обморожения, переломы и прочие телесные повреждения у исследователей, но, тем не менее, любительский пыл не угасал. Алик неизменно прогонял меня, если на очередной сходке намечались эксперименты с волнами.

Но неважно, где — на димикате* или в драке на интернатских задворках — причинение вреда заклинаниями приравнивалось к уголовно наказуемым деяниям. Расследованием висорических преступлений занимался Первый департамент, бравшийся за дело рьяно и дотошно. В интернате провинившихся выявляли и наказывали, а если кого-то находили опасным для общества, то переводили в заведения с особым режимом, то есть в колонии для несовершеннолетних — Ледовитую и Стылую, расположенные на севере и востоке страны. Умом я понимала, что Алик сбежал из интерната вовремя, потому что шайка, в которой он состоял, нахулиганила достаточно, но сердце так и не смогло простить друга, бросившего меня, не попрощавшись.

На площадку вышли четверо мужчин с щитами и палицами, одетых под старину — в коротких тогах, плащах и сандалиях. Я отвернулась. Не люблю насилие, пусть добровольное и имеющее целью заработать наличность.

Противники не напрягались физически. Они выпускали палицами aireа candi* друг в друга и прикрывались щитами от встречных заклинаний под громкий рев толпы. Определенно, публика рассчитывала получить сегодня максимум ощущений. Зрители облепили площадку, сконцентрировавшись у канатного ограждения, поэтому два ряда кресел, расставленных по периметру помещения, пустовали.

Ноздри щекотал сладковатый запах. По толпе шныряли подозрительные личности и предлагали из-под полы энергетические алкогольные коктейли. Тут же принимали ставки на следующие бои.

— Танкер Громобой — шесть из семи! Кто поставит на конкурента? — надрывался какой-то тип. — Лучший бой сезона!

— Красотка, специально для тебя — с лимонным вкусом и ароматом, — парень с тонкими усиками потряс перед моим носом прозрачным пакетиком с длинной полосатой палочкой внутри. — Улётные ощущения! Тает во рту и без никотина.

— Не-не, — поспешила я вырваться из вертепа сомнительных соблазнов и потянула Петю к креслам. В отличие от меня, чемпион завороженно уставился на действо, происходящее за канатами, однако послушно потопал следом.

— Петь, если хочешь, сходи поближе, — разрешила я парню, усевшись и вытянув гудящие ноги.

— Нет, — отказался он. — Уже находился. Хватит.

Некоторое время мы сидели молча, наблюдая за боем. То ли на фоне прочих заклинаний aireа candi* выглядело не таким зрелищным, то ли участники вели бой с ленцой, но у меня сложилось впечатление, будто они отбывали тяжкую повинность. Поначалу я вздрагивала каждый раз, когда воздушные вихри дергали щиты, коими прикрывались противники, но вскоре успокоилась. Похоже, мужчины били заклинаниями избирательно, стараясь причинить минимальный вред друг другу. Зрителям же быстро наскучил бой без острых ощущений. В толпе рос недовольный гул. Петя тоже разошелся, запрыгав в кресле:

— Мазила! — закричал, не сдержавшись, но его выкрик потонул в шуме помещения. — Слева нужно, а не снизу! Он же раскрылся! Куда бьешь? Надо родиться безруким и безголовым, чтобы промахнуться с двух шагов! Эвочка, я на секунду сбегаю и вернусь, ладно?

— Иди, не волнуйся. Здесь никто не мешает, — разрешила я благосклонно, и чемпион, сорвавшись с места, бросился к площадке, на которой бойцы неспешно перекидывались заклинаниями.

В толпе заулюлюкали и возмущенно засвистели. Публика заподозрила, что ее попросту водят за нос.

Я же устроилась поудобнее в кресле и начала украдкой позевывать. День выдался долгим, богатым на невероятные события и встречи; действие успокоительных капель давно кончилось, время перевалило далеко за полночь. Пора бы и честь знать, то есть потихоньку собираться домой. Сейчас закончится очередной бой, и мы с Петей вернемся обратно в зал. Туда, где меня ждал Мэл.

Интересно, он бывал здесь? Тоже свистел и кричал до хрипоты, требуя участников на мыло? Может, торопливо делал ставки на фаворита, как на цертаме*, и его лицо уродовала маска жестокого азарта, когда один из противников падал, подкошенный заклинанием?

Не буду думать об этом. Не хочу разочаровываться в Мэле.

Под недовольные выкрики зрителей противники на ринге быстро завершили бой, причем они явно берегли друг друга, стараясь причинить наименьшие повреждения. Аireа candi* приличных размеров поднял бы побежденного над полом и перебросил через канаты, сломав позвоночник или шею, однако дело обошлось щитами, вырванными из рук воздушной стихией, и участниками, разметенными по углам площадки. Победителем стал мужчина, удержавший палицу и щит, и под разочарованный гул команда бойцов покинула место сражения. Правда, и выигрыш оказался значительно меньше — всего восемьсот висоров.

Петя рухнул рядом со мной.

— Слепошарые! — воскликнул в сердцах, и я вздрогнула. — Ни в глазах, ни в руках, ни в голове! Такое состязание испортили!

— Разве похоже на состязание? Тут из-за денег можно запросто остаться инвалидом.

— Эва, ты всерьез веришь в это? — удивился чемпион. — Они подыгрывали друг другу и симулировали. Сразу видно, что тянули волынку. А где же дух соревнования?

— Почему слепошарые? — спросила я, сглотнув. — Может, новички? Неопытные, и всё такое...

— Ребята сказали, что в боях участвуют попеременно слепые и висораты, — пояснил спортсмен. — Иногда отдельно, а иногда вместе.

О, ужас! Тогда получится не бой, это будет бойня! Теперь понятно, почему участники вышли на ринг с палицами и щитами. При всем желании они не сумели бы создать поражающие или защитные заклинания.

Ладно, поглядели на зрелище — пора выбираться наверх, в зал, где остался неуравновешенный и непредсказуемый Мэл. Я пыталась представить, что он мог учудить, сообразив о моем упрямстве, — и не могла. Фантазия категорически отказывалась работать.

— Петь, пойдем...

Мои слова перекрыл дружный рев публики, встретившей воплями и свистом невысокого коренастого мужчину с неестественно широкими плечами и тонкой талией.

— Танкер Громобой! — возвестил рефери, и зрители зашлись в криках и аплодисментах. — Абсолютный победитель ушедшего года по кулачным боям!

Победитель сделал круг почета по рингу. Он был бос и облачен в черные шаровары.

— Кто оспорит титул Танкера Громобоя? — вещал рефери, перекрывая шум в помещении. — Победивший заберет сегодня пятнадцать тысяч!

Толпа ответила усилением восторженных воплей, однако желающих перелезть через канаты не нашлось, а мастер кулачного боя, скрестив руки на груди, снисходительно поглядывал по сторонам, играя накаченными мышцами.

— Эвочка, я быстренько посмотрю и тут же вернусь, хорошо? — попросил умоляюще мой кавалер.

— Хорошо, — вздохнула, соглашаясь, и Петя снова ринулся к площадке, затерявшись между зрителями.

Среди публики, рвущей глотки, нашелся товарищ, надумавший вырвать приз в размере заявленной суммы. Доброволец перелез через канаты, стягивая на ходу футболку и демонстрируя худосочное безмускульное тело и копну длинных косичек. Интересно, каким образом он рассчитывает победить Танкера Громобоя? Может, претендент знает секретный прием и, не поморщившись, уложит титулованного дяденьку на обе лопатки?

Рисковый парень, очевидно, знал, но для начала решил набрать у зрителей бонусные очки. Он выделывал немыслимые пируэты — и стойку на руках, и устрашающие повороты с подскоками, и "волчки", вызвав настоящее помешательство публики. Толпа, предвкушая невиданное развлечение, вела себя соответственно, впав в истерическое состояние. Да и я заразилась волнением против воли.

Акробат-доброволец прыгал и скакал вокруг Громобоя, и каждый показушный наскок сопровождался новым витком рева. Внезапно мастер кулачного боя сделал незаметный выпад рукой, и его противник с размаху расстелился, упав лицом в пол.

В зале наступила секундная ошарашенная тишина, а затем разразилась буря из криков, гвалта и свиста.

— Один! Два! Три!... — отсчитывал рефери, и зрители повторяли следом. — Восемь!... Танкер Громобой побеждает всухую!

Еще бы он не победил, — откинулась я в кресле, наблюдая, как неудачника-добровольца уносили с ринга. На задохлика с косичками достаточно дунуть, чтобы он отправился в нокдаун на неделю.

— Танкер Громобой покажет еще один мастер-класс, прежде чем заберет приз! — провозгласил рефери, и его слова потонули в нарастающем реве.

— Тан-кер! Тан-кер! — скандировала толпа, а ас кулачного боя, подняв руки, сделал новый круг почета. Ясно-понятно, непобедимый победитель покрасовался с неприкрытым торсом и получит за смотрины пятнадцать штукарей. Я бы тоже хотела ни за что, ни про что уехать из клуба с халявными денежками, причем немалыми.

Внезапно дружный лозунг смешался, перестав быть стройным, и уши распознали нечто похожее на "Пе-тя!", выкрикнутое в противовес, а затем мои глаза округлились, когда на ринг между канатами пролез не кто иной как мой спутник, с которым я сегодня посетила великосветское мероприятие года. Петя Рябушкин снимал на ходу галстук, пиджак и рубашку, бросая в толпу, и одежду подхватили чьи-то наманикюренные руки, а вишневый рот грудастой девицы из лимузина послал воздушный поцелуй следующему добровольцу.

Петя отважился померяться силами с непотопляемым Танкером Громобоем. Ма-ама!

Лозунг поменялся в противоположную сторону.

— Пет-ро! Пет-ро! — усиливался ор голосов, а букмекеры суматошно собирали ставки. Мне показалось, кто-то крикнул: "Петруша, я с вами!". Или: "Я ваша"? Вот наглая девица! Пусть завтра вешается чемпиону на шею, а пока он — мой кавалер.

Что делать? — заметалась, вскочив и снова сев. Из головы совершенно вылетело, что наверху дожидался Мэл, свирепея с каждым мгновением, улетающим в никуда. Нужно спасать Петю, пока его не унесли на носилках. Кстати, куда: в больницу или в морг?

По телосложению чемпион не уступал Танкеру Громобою и был чуть выше, но ведь Петя занимался мирным видом спорта — забрасыванием всяких предметов с глаз долой, а не специализировался на мордобитии в нелегальных условиях.

Спортсмен размял плечи, шею и, держа кулаки у груди, начал обходить противника, прицениваясь. Танкер Громобой изволил выйти из состояния величественной статуи и небрежно ответил тем же.

Ринуться, что ли, к канатам и потребовать от моего парня, чтобы он вернулся за ограждение? Я и ногой топну для острастки.

— Петя! — крикну ему. — В конце концов, хватит ставить меня в неудобное положение! Пора домой!

И тут спортсмен сделал стремительный выпад, отчего голова Громобоя мотнулась назад. Это Петя попал по лицу противника. Он заехал по скуле непобедимого победителя!

Публика зашлась в диких воплях.

Похоже, Танкер Громобой не ожидал, что до его физиономии дотянется чей-то кулак, и некоторое время соображал, как таковое могло произойти. Петя воспользовался моментом и пошел в атаку.

А затем началось сумасшествие. Помешалась толпа, помешалась я, помешался мирный добрый Петя, помогший когда-то мне с плафончиком для швабровки. О Громобое и говорить нечего. Словом, помешался весь мир, собравшийся в подвальных стенах "Вулкано".

Удары сыпались один за другим, противники кружили по рингу, зрители бесновались. В какой-то момент Петя увернулся от кулака Громобоя, и я заметила струйку крови, стекающую из уголка рта чемпиона. Наверное, накаченный крепыш выбил ему половину зубов! Почему участников боя не обеспечили перчатками и шлемами? — нервно кусая губы, кружила я на задворках толпы. Где организаторы зрелища?

Пробраться к рингу не получилось — публика окружила площадку плотным кольцом. Ничего не видно!

Пришлось вернуться к креслам, стоявшим на небольшом возвышении.

Петя и Танкер Громобой превратились в клубок тел, наносящих друг другу ужасные удары. Мне казалось, противники давно перешли на драку без правил, однако рефери не останавливал бой. Когда Петя пропустил серию сильнейших апперкотов и зашатался, потеряв равновесие, у меня помутилось в глазах. Его же убьют — беспощадно и безжалостно!

Чтобы не упасть, я ухватилась за спинку кресла. Неожиданно в удалении от площадки, по левую сторону от меня, взгляд выхватил знакомую фигуру, сосредоточенно высматривающую кого-то в толпе. Это был Мэл и он искал меня!

Рядом с ним стояла Снегурочка, взирающая со спокойным лицом на действо, происходившее на ринге. Разве можно быть невозмутимой, в то время как из Пети выбивают дух на виду у двух сотен людей?! Как Мэл посмел притащить свою замороженную принцессу?! Чтобы почирикать по душам?! Нам не о чем говорить! Никогда и ни за что! Ненавижу его, ненавижу! Пусть перекрутит шею, разыскивая — не покажусь ему! — напитавшись царящей агрессией, я отодвинулась, чтобы скрыться за возбужденной толпой от Мэла.

Но не все присутствующие в зале заразились атмосферой сумасшествия. По правую сторону от меня собралась довольно-таки многочисленная группа людей, молчаливо взиравших на бой, в том числе и те участники, что недавно сражались на палицах. Их равнодушный интерес к происходящему на площадке охолодил меня.

Слепые держались обособленно. Среди них было немало сильных крепких мужчин, почему они не вышли против Танкера Громобоя? Ведь для кулачного боя не нужны волны — лишь бы бить посильнее.

Зрители захлебывались в криках, скандируя: "Пет-ро! Раз-мажь!", а невидящие наблюдали молча за царящим у ринга хаосом. Спокойствие последних разительно контрастировало с истерией, охватившей публику. Наверное, в их глазах я тоже выглядела рафинированной особой, достойной презрения.

В этот момент на площадке один из измочаленных противников пропустил сокрушительный удар в челюсть и, закачавшись, рухнул на пол. Как у него талия до сих пор не переломилась? — пронеслось отвлеченно в голове, в то время как рефери выскочил в свет прожекторов и начал отсчет, а затем возвестил, задрав руку Пети, пошатывающегося от усталости:

— Ииии... вот он, удалец, поставивший под сомнение непобедимость Танкера Громобоя! Сегодня у нас появился новый лидер, который забирает призовые пятнадцать тысяч висоров!

Толпа обезумела. Зрители полезли через канаты и бросились к победителю, начав его качать. У Пети же ребра отбиты, и ушибов немерено, а они мочалят его, — снова заметалась я вдоль ряда кресел, испытывая облегчение, что бой закончился благополучно для чемпиона, как вдруг почувствовала тяжесть чьего-то взгляда.

Конечно же, это Мэл смотрел на меня оттуда, где я заметила его в первый раз, а затем поманил, не смущаясь присутствием своей невестушки. Снегурочка тоже увидела меня, но сразу же отвернулась. Ненормальный он, что ли? Неужели Мэлу не терпится унизить меня перед ней?

Вздернув нос, я и не подумала сдвинуться с места, и тогда Мэл решительно двинулся навстречу, вклинившись в бурлящую толпу. Если он взял с собой Снегурку, выцарапаю ему глаза! Ненавижу! Пусть попробует догнать, если получится.

Решив убежать от Мэла, я отправилась в обход по периметру помещения, для чего обогнула невидящих. Хотя их группа и поредела, обособленность и настороженное поведение слепых держали меня в напряжении.

Внезапно неподалеку парень толкнул соседа, сказав громко:

— Куда прешь, слепошарый? Твое место с краю, пока не позовут!

В ответ обидчик получил по лицу не хуже поверженного Танкера Громобоя и ухнул в толпу, подмяв собой несколько человек. Близстоящие зрители, взбудораженные эйфорией боя, немедля поддержали упавшего, кинувшись на драчуна, на защиту которого встали его невидящие собратья. И конфликт понёсся, захватывая с каждым мгновением новых участников с обеих сторон.

Из искры моментально разгорелось пламя. Я сообразила, что драка переросла в неконтролируемую потасовку, когда меня грубо толкнули в спину, а над головой пролетел фиолетовый шар, разбившийся о стену, и, бросилась в междурядье кресел, чтобы укрыться.

Публика, не оклемавшись толком от зрелищного боя, поначалу не поняла, что происходит, а когда поняла, то помещение заполнилось женским визгом, и началась суматоха.

Нет ничего хуже паники, нельзя ей поддаваться, — твердила я себе, спрятавшись за спинкой кресла. Нужно подождать. Народ выпустит пар и остынет.

Но народ не остывал. Более того, с каждой минутой он распаялся всё сильней.

Неожиданно погасли прожектора, и в наступившей темноте меня обуял животный страх, заставив сжаться, затаившись. Кто-то пробежал совсем рядом, нецензурно ругаясь, и, запнувшись, упал с разлету на пол. Ряд кресел без конца сотрясался, и мне чудилось, будто некто огромный шагал вдоль сидений, выдергивая за шкирку трусишек, укрывшихся в междурядье.

К потолку взлетели несколько luxi candi*, прогоняя непроглядную темень.

Я заглянула в щель между креслами. Слабые огоньки заклинаний высветили картину всеобщего побоища. Кто и с кем выяснял отношения? Невидящие с висоратами? Совершенно невозможно было отличить, кто из них кто.

У лифта шло сражение, похожее на недавний бой Пети и Танкера Громобоя, сопровождаемое вспышками заклинаний. Парочка veninati candi* врезалась в безликую копошащуюся толпу, вызвав в массах кашель и удушье. В ушах стояли крики, ругань, стоны, женские визги. Мимо пролетел человек, отброшенный aireа candi*.

Включилось аварийное освещение — две тусклых лампочки в противоположных углах зала, и мне послышалось, кто-то звал:

— Эва! Эва!!

Я высунулась из-за спинки кресла. В нескольких шагах, на полу боролись двое мужчин с переменным успехом. Неужели один из них — Мэл или Петя?

Вглядываясь в лица дерущихся, я с опозданием заметила летящий в мою сторону мутный переливающийся шар — огромный, сантиметров двадцать в диаметре, не меньше. Слишком поздно — уже не уклониться. Deformi* шел точно в цель.

Меня парализовало от ужаса и неизбежности предстоящего. Почему хваленое пророческое око не показало этот миг в видениях будущего? Почему не предупредило? На каком основании заржавевший атефакт посчитал апокалипсис в подвале клуба недостаточно значимым событием, предпочтя фуфловые предсказания в виде яблочек и бабочек стянутой на затылок физиономии?

Однако пророческое око знало, что показывать. Оно четко фиксировало вехи судьбы, сплетенной свыше давным-давно.

Один из дерущихся, приподнявшись, замахнулся, чтобы ударить противника, и оказался на траектории полета deformi, предназначенного моему лицу. Заклинание врезалось в бок, разлетевшись брызгами, и мужчина на мгновение замер, а затем истошно завопил, заваливаясь на пол. Слава богу, это оказался не Мэл и не Петя.

Меня же будто что-то толкнуло. Беги, Эва, беги! — пронзила вспышка. Или кто-то кричал?

Выбравшись к стене, я поползла на четвереньках, стараясь не вслушиваться в страшный вой человека, которого deformi скручивало в бараний рог. Несчастный принял участь, уготованную мне.

От испуга меня заклинило, голова отказывалась соображать. Я и помыслить не могла, чтобы вернуться и оказать помощь мужчине, уродуемому заклинанием. Здесь каждый сам за себя.

Нужно где-нибудь спрятаться, найти норку, в которой пересидеть творящийся ужас.

По пути попалась какая-то дверь, оказавшаяся незапертой. Всё ж лучше укрыться за ней, чем быть мишенью под обстрелом заклинаний.

Я вползла на четвереньках в небольшое помещение, освещенное слабой лампочкой, бросавшей красноватые отсветы на потолок и одинаковые шкафчики вдоль стен.

Спрячусь в раздевалке и выжду, пока перегорит безумие, поглотившее рассудок людей. Забьюсь в уголок и сожмусь в комочек.

Агрессия. Сумасшествие. Аффект. Я уже сталкивалась с подобным, и не раз.

Однажды на севере после дружеского матча по футболу между двумя ВУЗами, болельщики проигравшей стороны устроили погром, требуя реванша. Они били витрины, переворачивали машины и поджигали. Троих студентов из лагеря победителей забили насмерть, не считая несколько десятков раненых. В ту ночь мы с девчонками прятались в общежитии под кроватями, боясь, что до нас тоже доберутся и сожгут вместе с казенными хоромами. Дэпы* уладили беспорядки к утру, однако случившееся потрясло весь город. С тех пор я зареклась ходить на спортивные мероприятия с массовым выбросом адреналина.

Во время учебы на юге мне довелось побывать на институтском конкурсе "Южная красавица", который не состоялся по причине начавшегося выяснения отношений между участницами. Сцепившихся претенденток на звание первой красотки разнимали водой из брандспойта, для чего администрация ВУЗа вызывала пожарные машины. Позже многим из несостоявшихся конкурсанток пришлось перенести неоднократные косметические операции, а две девушки ослепли, натуральным образом лишившись глаз в жестокой женской склоке.

В столовой столичного института недавно приключился пожар, во время которого обгорел Сима Чеманцев, а люди потеряли человеческий облик и превратились в обезумевшую от страха массу, калечившую себя и друг друга.

Поэтому я не люблю большие скопления народа. Толпа неконтролируема и неуправляема. Она затопчет и размажет без сожаления.

Понемногу нервная дрожь перестала пробивать с макушки до пяток, и я подуспокоилась. Все-таки судьба удачно толкнула меня в первую попавшуюся дверь, поскольку ни о каком здравом уме в тот момент не шло речи. Телом управлял животный инстинкт самосохранения.

Зачесался палец на руке — это "подарок" Некты проявился тонкой цепочкой волосинок-звеньев. Я потрогала паутинный рисунок.

Все мы хороши задним умом. Почему моя интуиция уснула, когда у дамской комнаты Петя заговорил о состязаниях? Какие ж это состязания? Это убивание себе подобных.

А коли отправились посмотреть на состязания, следовало сообразить, чем может кончиться дело, и раскапризничаться, потребовав вернуться наверх — пусть не в общество Мэла и под ледяные очи Снегурки, но вызвать такси и поехать в общежитие. Я же, бесхребетная размазня, наступила на старые грабли, разрешив великодушно: "Конечно, Петя, иди, поглазей на бой", и получила закономерный итог.

А могла бы лежать сейчас в мягкой постельке и вяло отбрыкиваться от Аффы, приставшей с расспросами о приеме. Вместо этого сижу в каком-то пыльном углу, подметая подолом шубки пол, а за дверью творится черт знает что, и неизвестно, выберусь ли невредимой из подвала и попаду ли домой.

И вообще, следовало отказаться от поездки в клуб еще на этапе уговоров. Если бы да кабы.

Никаких сил уже нет. В общагу хочу, спать хочу.

А Петя-то каков! Взял — и вышел на ринг. И ведь победил хвастливого Танкера Громобоя! А нечего было тому расхаживать как павлин, выпятив сто пятьдесят накаченных грудных мышц.

И все-таки Петя удивил. Не ожидала от него подобной прыти и стремления к победе, и наличие азарта не предполагала. Хотя, наверное, чемпион таков и есть. Мы с ним встречались редко и общались мало, поэтому я успела разглядеть в Пете лишь простодушие и искренность, иногда чересчур прямолинейную.

Выбрался ли он наверх? Цел и невредим или лежит, скрюченный deformi*? И где Мэл? Прикрывает Снегурочку от заклинаний как настоящий джентльмен или успел найти выход и везет невестушку домой, успевая обмахивать? Туда им и дорога. Не сомневаюсь, Мэл выберется из любой безвыходной ситуации.

Я прислушалась к звукам: вроде бы крики снаружи стали тише. Подожду немного и попробую выглянуть в зал.

Неожиданно дверь распахнулась, и в раздевалку вбежали несколько человек. Послышался противный скрежет металла, волочимого по полу. Трое мужчин ворочали шкафчики, в то время как четвертый, закрыв глаза, сидел, привалившись к стене.

— На-ва-лись! — скомандовал один из мужчин, и его товарищи накренили стойку из шкафчиков, забаррикадировав выход из помещения. С противоположной стороны по двери интенсивно долбили, отчего та ходила ходуном.

— Гниды! — пробурчал кудрявый и, сплюнув, выругался цветисто, а затем направился к уцелевшим шкафчикам и начал переодеваться, снимая театрализованный костюм воина прошлой эпохи.

Нужно забиться подальше, чтобы меня не заметили. Проснувшаяся интуиция кричала, что лучше не высовываться, потому что в глазах невидящих я была олицетворением зажравшегося висоратства. К тому же мужчины через каждое слово сыпали ругательствами, что указывало на крайнюю степень обозленности.

— С*ка, все-таки задел заточкой... Я тоже воткнул нехило гаду, чтоб на всю жизнь запомнил, на кого полез...

— Видел, как того козла подбросило к потолку? А ты говорил, не умею обращаться с палицей...

— Ломово, что у них небольшой запас. Быстро истощаются.

— Туже бинтуй... Осторожно! Не задень дефенсор*...

— Без дефенсоров сразу бы каюкнулись. Сплясали бы канкан по заявкам.

— Плохо, что ничего не заработали. Я сегодня пустой.

— А мы поделили. Вышло по двести на нос.

— Зато кулаками почесали. Слышь, я все-таки проредил тому кренделю прикус. Достал он меня со своим золотым зубом!

— Видел. Гонору много, а умений — с воробьиную какашку. Сдулся после третьего заклинания.

— Как будем выбираться?

— Выйти не дадут, верняк.

— Может, обождать?

— Ждут у моря погоды. Нужно тикать, пока не нагрянул закон. У меня уже два привода.

— И как? Выйди да поклонись и подними лапки. И не забудь попросить, чтобы накормили парочкой заклинаний.

— Пошел ты!

— Хватит! — рявкнул чей-то голос, заставив спорящих замолчать. — Что-нибудь придумаем.

Я осторожно выглянула из своего угла. Кудрявый обматывал бинтом предплечье товарища, третий, лысый, с головой как бильярдный шар, переодевался, снимая доспехи гладиатора.

— Оппа, — сказал тот, кому бинтовали рану, — мы не одиноки в этой вселенной. Вылезай, дамочка, по-хорошему, и не вздумай ерепениться. Если пальцем шевельнешь — руки повыдергаю. Поняла?

Его друзья обернулись в ту сторону, куда смотрел говоривший, и я поняла, что мое пребывание в раздевалке перестало быть тайной. Еще бы — трусливое сопение разносилось, наверное, по всему помещению.

Выбравшись из угла, прижалась к стене.

Тип с перебинтованным плечом подскочил и толкнул меня в круг мужчин.

— Вынюхиваешь, змея? Как пролезла? Держи руки впереди!

Нельзя показывать свой страх. Я никого не трогала, и значит, за мной нет вины.

— Ничего не вынюхиваю! Сам такой!

Раненый замахнулся, но его кудрявый товарищ перехватил руку:

— Джем, мы не бьем женщин. Остынь.

— А если женщина кидает в тебя заклинание, тоже промолчишь? — выкрикнул Джем. По сравнению с прочими он выглядел гораздо моложе, почти мой ровесник. — Я бы им всем вырвал языки и не пожалел.

— Уймись, — сказал мужчина, сидевший у стены. На вид он оказался самым старшим, с заметной сединой и глубокими складками у рта.

— Видела, что паскуды творят? — Толкнул меня Джем к нему. — Убирай то, чем твои дружки накормили, и побыстрее, или оторву голову!

От силы толчка я упала на колени рядом с мужчиной.

— Джем! — осадил тот. — Не трогай её и не запугивай. Мы не изверги.

— Можешь снять симптомы? — присел на корточки лысый.

— Я... что у вас болит?

— Что у нас болит? — передразнил Джем. — Всего лишь нога отказала, и током ударило.

— П-помните, какого цвета были заклинания? — обратилась к мужчине.

— За идиотов нас держишь? — вскричал Джем, и я сжалась испуганно. — Об этом каждый ребенок знает! Фиолетовый обездвижил ногу, а от белого начались судороги. Я, что ли, учить тебя должен? А есть с ложки тебя не нужно учить? Излечивай немедленно!

— Успокойся, Джем, — сказал кудрявый. — Запугал девчонку хлеще дьявола.

— Фиолетовый — это nerve candi*, — пояснила дрожащим голосом. — Онемение пройдет через несколько дней, в зависимости от размеров заклинания. Если обратиться в больницу, то симптомы устранят раньше. А белый... куда он попал?

Сидевший приложил ладонь чуть ниже правой ключицы, и в качестве иллюстрации его затрясло. Мышечный спазм длился несколько секунд, прежде чем мужчину отпустило.

— Это piloi candi*...

— Говори по-человечески и лечи! — потребовал Джем, и товарищи вытолкали его из круга.

— Концентрированный электрический заряд. Попадая в ткани, вызывает болезненные судорожные сокращения мышц, иногда с потерей сознания.

— Можешь убрать? — спросил лысый.

— Я не врач. Ему нужно в больницу, — пояснила, заикаясь.

— Что же ты можешь? — снова вклинился Джем. — Вилять задницей и бросать заклинаниями в спину?

— Я ни в кого не бросала!

— Лживая змеюка! — разъярился парень.

— Иди отсюда, — мужчины опять вытолкали его, а сидевшего скрутил повторный спазм. Плохо, что piloi candi* попал практически в грудную клетку. Электрические заряды постепенно растекутся по тканям и достанут до сердца.

— Джем... у меня дочь её возраста... — зашевелил одеревеневшим языком мужчина, когда приступ кончился. — Так нельзя...

— А у меня сестра, — возразил Джем. — И что с того? Не собираюсь сюсюкаться с висоратской дрянью!

— Что это? — посмотрел в ноги лысый. — Дым?

В воздухе отчетливо запахло горелым.

— Выкуривают, гады, — пробормотал Джем и посмотрел злобно на меня. — Твои гады подпалили!

— Она не причем, — сказал лысый. — И задохнется вместе с нами.

— Может, сказать им, что у нас висоратская девчонка? — предложил кудрявый.

— А они, добренькие и наивненькие, поверят и выпустят, — съязвил Джем. — Нам бесповоротная крышка. Трындец.

— Нужно попробовать, — настаивал кудрявый, и они протиснулись между шкафчиками, заклинившими дверь. — Эй! С нами висоратка!

То есть как задохнемся? Неужели нас заживо сожгут? Пятерых взрослых людей, у которых есть семьи, и каждый из которых строит планы и мечтает о чем-то.

Абсурд какой-то. Бесчеловечная чушь и неправда.

А вдруг это иллюзия? Если так, то она получилась правдоподобной, как и асфиксия, которая наступит, когда иллюзорный дым заполнит легкие. Как быстро закончится действие задымляющего заклинания: раньше, чем мы умрем, или позже?

Серые патлы расползались по раздевалке — настоящие или нет? Если усердно раздумывать, недолго и задохнуться, а проверять реалистичность дыма как-то не хотелось.

Пробравшись между поваленными шкафчиками, я потеснила Джема и кудрявого, заколотив по двери:

— Эй! Здесь люди! Мы же сгорим! — крикнула и закашлялась. Через щели текла дымная река. — Кто-нибудь слышит?

— Иди отсюда, дамочка, — оттолкнул меня Джем, тоже кашляя и потирая слезящиеся глаза. — Можешь распаковывать чемоданы. Будем жарить крылышки вместе. Никакого толку от тебя нет.

Он прав. От меня никакой пользы. Ничего не могу — ни дождевую завесу создать, ни паршивенькую октаграмму нарисовать и посмотреть, что творится в зале, ни послать Мэлу маячок о своем нежданном заточении.

Помещение заполнялось дымом, и сидящему дяденьке помогли подняться, чтобы он не задохнулся.

— Уйдем по вентиляции, — показал лысый на серебристый круг с мелкой сеткой под потолком.

— Там узко. Застрянем, — заявил авторитетно кудрявый.

— Жить захочешь — пролезешь. Помогайте!

Втроем мужчины двигали стойки со шкафчиками и наваливали друг на друга, громоздя пирамиду, и я прониклась невольным уважением к невидящим. Чтобы ворочать сварными металлическими махинами, требовалась большая силища.

— Клади устойчивей! — кричал лысый.

Я без конца кашляла, уткнувшись в мех. Глаза слезились. Дяденька рядом со мной оперся о стену, стоя на здоровой ноге. Периодически его били судороги: хорошо, что кратковременные, поскольку длительные спазматические сокращения мышц чреваты тяжелыми последствиями. В учебнике по нематериальной висорике также упоминалось, что в некоторых случаях электрические заряды самозатухали в тканях. Вот было бы прекрасно!

Кудрявый ловко забрался по импровизированной баррикаде и начал возиться с решеткой.

— Давай быстрее! — крикнул Джем, кашляя. — Сдохнем скоро!

— Погоди, тут не за что зацепиться.

Происходящее показалось мне вдруг полной нелепостью, спланированным и хорошо инсценированным спектаклем, целью которого стояло мое разоблачение. Сейчас дым исчезнет, кудрявый подойдет к двери и откроет ее, впустив в раздевалку толпу зрителей. "Достаточно!" — скажет Джем, спрыгивая с пирамиды из шкафчиков. — "Ты не прошла испытание. Ты — не висоратка!". "Лгунья!" — добавит лысый. — "Я поставил на тебя тысячу висоров и проиграл".

Я с подозрением взглянула на актеров, выискивая проколы в их поведении, но внимание мужчин сосредоточилось на вентиляционной решетке, а не на мне, неземной красавице с дрессированными бабочками на платье, и никто не собирался ловить обманщицу с поличным. Уф, наверное, углекислый газ подействовал на голову, выудив из закоулков памяти застарелые страхи.

Кудрявый рывком дернул на себя сетчатый круг и отшвырнул в сторону.

— Достаточно широко, — сказал, подтянувшись на руках и заглянув в открывшийся проем. — Разве что задница Пепла застрянет, поэтому он полезет последним.

Невидящие рассмеялись, перемежая смех с кашлем.

— Чем тебе моя задница не угодила? — проворчал лысый, залезая наверх. — Дай глянуть.

— Михалыч пойдет первым, — Джем показал на мужчину с парализованной ногой. — За ним остальные.

— И девочку возьмем, — сказал Михалыч.

— Нет уж, — отрезал парень. — Пусть сама выбирается. Станет невидимой и пройдет через стену.

— Таких заклинаний не существует, — пробормотала я, кашляя.

В конце концов, мне рано помирать, я еще до мамы не добралась и на балконе не постояла, а значит, выкарабкаюсь. И ни в какую вентиляцию не полезу. Пусть в фильмах супергерои ползают по злачным местам и совершают подвиги, шевельнув мизинчиком, а здесь реальность, пусть и слегка задымленная.

Да и не достану до вентиляции. Не допрыгну и не дотянусь, поскольку руки слабые.

— Я пойду последним, — заключил Михалыч.

— Идите сейчас, пожалуйста, — попросила его. — Не волнуйтесь, я выберусь. Всё будет хорошо.

— Куда ж ты выберешься, деточка? Прямиком в рай? — погладил он меня по голове и пожурил шутливо: — Слушайся батьку, не то ремня всыплю.

Я поняла, что без меня Михалыч не сдвинется с места.

Джем подтянулся на руках и исчез в вентиляционном проеме. Лысый обернулся:

— Не передумал, Михалыч?

— Я ж застопорю, — ответил тот, и в подтверждение слов мужчину снова скрутил спазм. По-моему, у Михалыча заскрипели зубы, сжатые судорогой.

— Пойдемте, — потянула его, когда приступ закончился.

Беспрерывно кашляя, мы полезли наверх по баррикаде из шкафчиков, и кудрявый помогал Михалычу взобраться. К этому времени дым заполнил помещение. Он весьма реалистично драл горло, вытесняя кислород из легких.

— Быстрее, — поторопил Пепел и исчез в вентиляционной шахте. Следом кудрявый подтянулся на руках и пропал в черном проеме.

— Забирайся ко мне на плечи, — велел Михалыч, наклоняясь и подставляя спину.

— Я же... Может, разуться? — спросила, кашляя.

— Залезай как есть, и почаще задерживай дыхание.

Я набросила ремешок сумочки на шею, неуклюже уселась к мужчине на плечи, и он медленно разогнулся, пошатываясь.

— Теперь вставай ногами и опирайся о стену. Не бойся, я удержу.

Михалыч действительно удержал, хотя меня болтало из стороны в сторону с риском навернуться вниз с пирамиды шкафчиков. Отвратительная координация движений у неспортивной поганки! Акробатические трюки — определенно не моя стихия. На мужчину накатила очередная судорога, и он вцепился в мои щиколотки. Хорошо, что я не сняла сапоги, не то было бы гораздо больнее.

Кое-как восстановив равновесие, я оказалась по пояс перед вентиляционным проемом. Черный провал выглядел пугающе.

— Залезай и сразу головой налево, — прохрипел Михалыч и закашлял.

Решившись, я завалилась в проем и заползла в шахту — крайне неловко и неуклюже. Наверное, мои ноги в чулках то и дело оголялись перед мужчиной, но и мне, и ему было не до стыдливого смущения. Вентиляционный туннель оказался темным, квадратным и узким, поэтому не представлялось никакой возможности развернуться и помочь Михалычу забраться.

В шахте дым быстро протягивался, и дышалось гораздо легче. Пахло металлом и потревоженной пылью. Наверное, проползшие ранее мужчины собрали со стенок всю грязь и паутину. Уж если я пригибала голову, представляю, каково пришлось им протискиваться вперед при немалой мускулатуре.

Заныли ладони. Я подула на ссадины, заработанные в попытках удержать равновесие, стоя на плечах Михалыча.

Пришлось подождать, прежде чем мужчина забрался следом. Меня начало раздирать волнение из-за его долгого отсутствия, но неожиданно туннель вздрогнул, сзади закряхтели и закашляли, и я обрадовалась Михалычу как самому дорогому человеку на свете.

И мы поползли вперед. Наверное, чулки ободрались на стыках тысячу раз, не меньше, и дырки тут же затягивались чудесным образом. Приходилось часто останавливаться, когда Михалыча било в очередной судороге, и стенки туннеля мелко вибрировали.

Нам повезло, что шахта была расположена горизонтально и имела небольшой уклон вверх, практически незаметный. Местами вентиляционные туннели пересекались, и тогда я на ощупь проверяла, в какую сторону ползти. Если на пальцах не ощущались частички пыли, значит, недавно здесь прошли товарищи Михалыча.

В тесном ограниченном пространстве меня поначалу одолела фобия. Казалось, будто шахта висит в пустоте на немыслимой высоте и в любой момент может рухнуть, не выдержав нашего веса. Михалыч успокоил, заверив, что вентиляция проложена в кабель-канале, а стенки туннеля "гуляют" из-за незначительной упругости металла, из которого они изготовлены.

Шахты опоясывали различные помещения клуба, вытягивая спертый и потный воздух из залов. Свет, проникающий через сетчатые решетки вентиляции, разбавлял кромешную темноту туннеля. Я даже придумала такую эстафету: сначала доползти до красного пятна, затем добраться до зеленого, следом — до желтого.

Как ни странно, от раздевалки вентиляционная шахта повернула направо, и мне не довелось посмотреть, что стало с клубным подвалом, как не удалось увидеть Мэла и Петю. Зато туннель пролегал мимо прокуренных туалетов, и я едва удержалась, чтобы не раскашляться. Мы проползли, наверное, больше десятка залов, в которых публика предавалась танцевально-развлекательному экстазу, и никто из гостей не подозревал, что внизу случился апокалипсис местного масштаба.

Мне начало казаться, что шахта никогда не кончится, и что мы застряли в вентиляции, став вечными пленниками клуба. Новые посетители будут приходить в "Вулкано" и слушать завывания в стенах, а им будут объяснять, что это красивая легенда о пятерке авантюристов, не сумевших совершить побег из подвальных катакомб и умерших где-то посередине пути.

Постепенно в туннеле стало свободнее, наверное, он расширился, а затем мы с Михалычем догнали его товарищей, успевших уползти вперед. Они тихо переругивались.

Как утверждал Пепел, вскоре несколько шахт должны были объединиться в одну, которая привела бы к вентиляторам, поэтому следовало выбираться из туннеля раньше, то есть спрыгнуть с подножки поезда на полустанке, пока нас не намотало на лопасти громадных механизмов. А то, что до них недалеко, не подлежало сомнению, поскольку ощутимо тянуло, и появился гул.

Я передавала Михалычу слова спорящих, а он молча слушал. Его измотали бесконечные приступы, длительность которых увеличилась, а интервалы между ними сокращались. Вот бы помочь ему! Но как? Нужно везти Михалыча в больницу.

Наконец, процессия отправилась дальше, и вскоре я доползла до перекрестия нескольких туннелей. Теперь дуло прилично, помогая продвигаться вперед, а гул усилился.

— Дальше нельзя! — закричал кто-то, наверное, Джем. — Нас затянет!

— Здесь воздушный карман, в нем должен быть дубль-люк! — крикнул Пепел.

Послышался глухой стук.

— Ещё! — крикнули впереди. — Надави!

До меня долетел свежий порыв, принеся запах выхлопных газов и шум города.

Обалдеть. Кому расскажешь — не поверят. Сижу в вентиляции в компании четырех мужчин, а на улице глубокая ночь или раннее утро. Ничего необычного, всё в порядке вещей, словно мне не впервой выбираться из развлекательных мест экстравагантными способами.

— Метра два-три! — послышалось впереди. — Лестницы нет!

Шахта еле слышно содрогалась. Я насчитала три толчка и осторожно поползла вперед. Глазам открылось расширение в туннеле, наверное, воздушный карман, о котором упоминал лысый, и квадратная дыра сбоку, через которую задувал морозный воздух, и виднелись белесые облака на темном небе. После тесной шахты у меня закружилась голова от открытого пространства.

— Прыгай! — крикнули внизу.

Одинокий фонарь на углу, длинные тени, какие-то строения, баки у стены и мужчина, тянущий руки вверх. Мамочки, да ведь я разобьюсь!

Вдалеке завопили сирены.

— Прыгай, говорю! — потребовал кудрявый. — Не бойся, удержу. И не хватайся за края, а то руки оторвешь!

Свесив ноги, я зажмурилась и соскользнула вниз с тонким писком, упав на импровизированный мат, то есть на кудрявого.

— Чуть башку из-за тебя не проломил, — пробурчал он, поднимаясь и помогая мне встать. — Маленькая, а тяжеленная. Зато ножки — ничего, и чулочки тоже.

А я не смутилась и не покраснела из-за задравшегося при падении платья, потому что слишком устала.

— Спасибо вам, — поблагодарила кудрявого.

— Не за что. Сейчас Михалыча спустим и тикаем к проспекту.

Мужчина, замыкающий вояж по клубной вентиляции, рухнул как подкошенный. Его опять била судорога.

— Михалыч, ты как? Ноги-руки целы? — ощупал его кудрявый.

— Вроде бы, — выдавил тот.

— Не нравится он мне, — сказал кудрявый тихо. — С него пот льет ручьями, и лихорадит. В любой момент язык откусит. Пошли, поймаем машину.

— А остальные? — поглядела я по сторонам. Кроме нас троих, в проулке никого не было.

— Двинули кто куда, и нам нужно поторапливаться. Слышишь, соловьи заливаются?

Действительно, шум города разбавился визгливым многоголосием сирен.

Кудрявый подхватил Михалыча и потащил по темному проулку, а я шагала рядом и беспрестанно оглядывалась, не в силах поверить, что выбралась на поверхность, что иду по твердой земле и дышу почти свежим столичным воздухом. Мне казалось, мы затерялись в нереальном, неправильном мире без правил и законов, и за поворотом нас ждало возвращение в задымленную раздевалку в подвале. Путанице в голове способствовало то, что путь пролегал вдоль глухой стены здания, абсолютно непохожего на "Вулкано". С фасада клуб потрясал воображение фееричностью красок и необычностью форм, а сейчас по левую руку от нас тянулось темное высотное строение.

Однако морозец был самый, что ни на есть, реальный. Чтобы не озябнуть, я натянула перчатки и капюшон. Наверное, шубка из кролика после путешествия по вентиляционным туннелям стала шубкой из крота, жившего в угле.

— Где мы? — спросила у кудрявого.

— На задворках, — сплюнул он и выругался. — Чертов ср*ный клуб! С*ки, чуть заживо не сожгли!

Только сейчас, когда извилины продулись на ночном морозце, я осознала масштабы нечеловеческой злобы, из-за которой едва не погибли пять человек, и я в том числе. Вот так запросто — создать задымление, пусть иллюзорное, и, похохатывая, выкуривать слепых, словно они не люди, а какие-нибудь крысы или тараканы.

— Михалыч, в больницу? — спросил кудрявый.

— Н-нет, — засипел тот. — Д-домой.

— Какое "домой"? Не ровен час, отдашь концы.

— Д-домой! — задергался мужчина.

— Ладно, как скажешь. С одной стороны, хорошо бы в больницу, с другой стороны, там уже ждут, голубчики.

— Михалыча нужно показать врачу, — потребовала я. — Сами видите, что он плохой.

— Мало висоратских носов он сегодня оприходовал, да? — ответил кудрявый. — У нас свои врачи есть, не хуже. А если надумает помереть, то уж лучше дома, нежели семью заставят выплачивать компенсации на лечение висоратских морд, поняла?

— Поняла.

Может, Михалыч и Петин нос сломал или вывихнул челюсть Мэлу?

Мы вывернули из проулка и попали в освещенную теплую зону. Кудрявый прислонил Михалыча к стене здания и бросился ловить машину.

А у меня как назло нет телефона. Узнать бы, что сталось с Петей, и не пострадал ли Мэл.

Отвратительно широкий проспект.

Как же я устала!

У обочины остановилось знакомое клоунское такси с малиновыми ромбиками по бокам. "Десять и два сверху".

— Деньги есть? — бросился ко мне кудрявый. — У меня ни капли бабла, не успел заработать.

— У меня двести висоров, — я поспешно достала бумажки.

— Сотенку пока придержи, а вторую давай, — сказал кудрявый. Подхватив Михалыча, он поволок его к машине и завалил на заднее сиденье. — Садись с ним, только за руку не бери. Сожмет и пальцы переломает, — объяснил и занял место рядом с водителем. — Нам на Спичечную и... куда? — повернулся назад.

— На Институтскую, — добавила я торопливо, охваченная радостью. Дом, милый дом, я еду к тебе!

— За двести в один адрес, — объявил водитель ночной тариф.

— Как за двести? — подкинулся кудрявый.

— Почему за двести?! — воскликнула я одновременно с ним.

За двести висоров пешком дойду до общаги, если не заблужусь по пути. А нужно еще Михалыча доставить домой.

— Ты сказал, что за сто развезешь, — напомнил кудрявый.

— За сто — одного пассажира и в один конец. А чтобы кататься по городу, гони пятисотку.

— Ну, ты жук! — огрызнулся кудрявый. — Какая тебе разница, одного везти или троих?

— Не нравится, проваливай, — парировал агрессивно водитель. — И девку с дедом забирай, у меня полно клиентов.

— Ладно, ладно, — сказал примирительно кудрявый и обернулся ко мне: — Давай еще сотню.

Я протянула вторую бумажку.

— Поедем на Спичечную, а там уж разберемся, что делать, ладно?

На Спичечную, так на Спичечную, всё равно некуда деваться.

— Тебя как зовут? — обернулся кудрявый, когда машина тронулась.

— Эва, — ответила, зевнув.

— А я Кирилл. Будем знакомы.

Пора бы уж познакомиться, когда прошли вместе через дым и вентиляционные трубы.

Навстречу такси проносились вереницы машин скорой помощи и черные тонированные машины с мигалками, наверное, из Департамента правопорядка или первачей*. Михалыча лихорадило беспрерывно, и он сдавленно стонал. Видимо, боль была невыносимой, коли сильный крепкий мужчина не смог сдержать голос.

У любой усталости есть предел.

Мой предел — это крутой обрыв перед бездонной пропастью. Нет, это стена без конца и края, в которую упираешься носом, а ноги бессильно разъезжаются в разные стороны.

В такси меня разморило, и я задремала.

Мне снился нескончаемый длинный-предлинный день, который начался утренними сборами и проводами на прием, продолжился великолепным представлением в амфитеатре Дома правительства, знакомством с премьер-министром, встречей с отцом и мачехой и сбившей с ног новостью о том, что Мэл несвободен. Автомобиль ехал, и сон наматывался на колеса, завершившись несостоявшимся убийством в клубе, уединением с Мэлом в убогой комнатушке и побоищем во время нелегальных боев.

Как много событий для маленькой крыски! Столько потрясений и стрессов, от которых любая голова опухнет, сойдя с легкостью с ума!

Смутно запомнила, что машина остановилась в заснеженном квартале, и кудрявый тащил Михалыча по тротуару, а того, с обескровленными губами, трясло в судорогах. Я шла следом и спала на ходу, отмечая мимоходом ущербные ступени лестницы, разрисованные стены, мусор по углам.

Кирилл стучал в зеленую дверь с аккуратными цифрами "1" и "5", выведенными краской.

Какие-то женщины охали, суетились, всхлипывали. Плакал младенец, сохли пеленки, отчего на кухне была влажность.

— Его нужно в ванну, — сказала я вдруг. — Есть ванна?

— Ванна? — переспросил Кирилл. — А ты-то откуда знаешь?

— Мы в интернате так делали.

Я вспомнила: после неудачных попыток создания piloi candi* мальчишки целыми днями отмокали в местном пруду. Вода облегчала мышечные судороги, снимая боль. Хоть убей, а не пойму, почему помогало.

В теплой воде Михалычу действительно полегчало, и он задремал.

— Кушать будете? — спросила его жена, утирая глаза платком.

— Не до того. Поспать бы, — махнул рукой Кирилл, и я согласилась с ним.

Нам выделили скрипучий диван в комнате, и Кирилл, стянув разве что толстовку, рухнул одетым и тут же захрапел.

Я тоже сняла шубку и сапожки, и, прислонившись спиной к спине кудрявого, провалилась в беспробудный сон.

Сновидения навалились отголосками пережитых моментов. Меня болтало и ворочало. Я разговаривала с непонятными размытыми тенями, ругалась, просила, требовала. Продиралась через фейерверки вспышек, кружилась, прыгала, куда-то ползла.

Пробуждение тянулось и тянулось, пока глаза не раскрылись, уставившись бессмысленно на солнечный зайчик на потолке.

Оказалось, во сне я перекатилась к батарее, которая жарила изо всех своих чугунных сил. Кирилла уже не было, зато около дивана стоял малыш в трусиках и маечке и сосал пальчик, сосредоточенно уставившись на меня.

— Привет! — улыбнулась ему, но ребенок не отреагировал и ушлепал босиком на кухню, где гремела посуда, и тянулись аппетитные запахи.

Ну вот, напугала дитятку. Наверное, выгляжу как баба Яга из сказки — растрепанная, с потеками туши после слезолития в дыму, а во рту поганое ощущение. Хотя Кирилл не сказал ночью ни слова о моем непрезентабельном внешнем виде, но ведь в суматохе он мог и не заметить.

Комнатка напоминала мою швабровку размерами и куцостью обстановки. Вскочив с дивана, я охнула, с трудом разогнув ноги в коленях. Определенно, долгие километры ползком к свободе не обошлись без отекших суставов и синяков. Руки тоже не могли похвастать чистотой, как и идеальные некогда ногти, под которыми успела набраться грязь. На ладонях остались ссадины от цепляния за шершавую стену раздевалки.

Кое-как надев сапожки, я повертелась, оглядывая себя и оценивая потери в облике. Внешне платье выглядело так, будто минуту назад было куплено в магазинчике Лили. Бабочки послушно вспархивали и прикреплялись к подолу, а чулки сияли нетронутостью чудо-капрона. Зато шубка, брошенная в изголовье дивана, превратилась в продольного черного полосатика. Жалко её, но убиваться не буду. Лучше быть живой и в испорченной шубке, чем задохнуться в дыму, и тогда никакие радости жизни уже не понадобятся. У меня будет десяток шубок, дайте только добраться до общежития!

В трех шагах от кухни попался трельяж в коридоре. Придирчивый осмотр выявил коричневые следы на шее, то есть попросту засосы, уцелевшие клипсы в обоих ушах (вот чудеса!), а также уникальную стойкость косметики, наложенной Вивой. Даже на губах сохранилась помада, правда, поблекшая. Отличный результат, если не считать того, что я заволновалась: как удалять сверхстойкий макияж стилистки? А может, не стоит избавляться от него? Это же воплощенная мечта любой женщины — красивое лицо на год или на два. Или навечно! И прическа в целом сохранилась. Слегка растрепалась, но легкая небрежность в укладке волос неплохо смотрится. Да я конфетка хоть куда! Могу прямо сейчас отправиться во второй забег по приемам и клубам.

Нет уж, — присела на краешек тумбочки. Хорошего помаленьку, иначе быстро наступает передозировка, опасная для здоровья.

На тесной кухне, заставленной баночками, кастрюльками, посудой и прочей кухонной утварью, полная черноволосая женщина крутилась у плиты, жаря сразу на трех сковородках оладьи, а за столом сидели Кирилл и светловолосый мужчина и хватали горячие лепешки с пылу с жару.

Незнакомец оказался зятем Михалыча, вернувшимся с ночной смены, с красивым именем Иван. Босоногий малышок был старшим внуком Михалыча, а младшей внучке Тасеньке едва минуло три месяца.

Очевидно, Кирилл успел рассказать историю нашего знакомства, потому что вопросов мне не задавали, разве что зеленоглазая дочка Михалыча, такая же статная как её мать, посматривала на меня сердито, пока сыночек играл с иллюзорными бабочками.

— Что с Михалычем? — спросила я Кирилла.

— Лучше. Сейчас спит. Если хочешь, сходи, умойся.

— Ему же нельзя из ванны! — воскликнула я. — Как минимум сутки или дольше.

— Не волнуйтесь, — сказала жена Михалыча. — Приходил врач, снял обострение.

— Правда? — переспросила я подозрительно у Кирилла.

— Правда. Пока ты дрыхла, приходил, посмотрел, послушал и прописал, что нужно.

Что же за врач такой, который прибыл по срочному вызову и устранил симптомы заклинания за короткое время? — поглядела недоверчиво на Кирилла. Если, конечно, не Севолод Мелёшин, услуги которого стоят баснословные деньги, — хмыкнула скептически.

В ванной, такой же затрапезной, как и прочие помещения обиталища Михалыча, я привела себя в относительный порядок. Руки жутко щипало от мыла. Что поделать, не висораты мы, чтобы заживлять раны на глазах. Зато "колечко" Некты, успокоившееся вместе со мной, опять ушло под кожу.

В целом хозяева отнеслись ко мне приветливо, но настороженно, хотя и со сдержанным любопытством. Наверняка не каждый день у них в гостях бывали роскошные светские красавицы с журнальных обложек и ели запросто оладьи со сметаной, не морща брезгливо нос при виде неприбранной кухни. А возможно, хозяева ожидали, что я продемонстрирую чудеса висоратских умений, ведь для слепых мало-мальское заклинание сродни волшебству. Что ж, придется их разочаровать, пусть даже покажусь высокомерной.

Жена Михалыча предложила позвонить, если таковое требовалось, но в моей памяти не отложилось ни одного телефонного номера. Достижения прогресса плохи тем, что мы надеемся на них, а в ответственный момент приходится надеяться на себя. Как приеду в общежитие, первым делом выучу номера телефонов Аффы, Стопятнадцатого, Альрика и... всё, пожалуй, — поклялась себе.

Зять Михалыча вызвался развезти нас с Кириллом по домам. Актуально, если учесть, что денег у меня не осталось. Катерина — женушка Ивана и дочка Михалыча — настояла, чтобы мужчины сначала подбросили меня к институту, а затем уже разбирались с доставкой Кирилла. Только выйдя на улицу, я поняла причину ее антипатии. Молодая женщина видела во мне разлучницу, искушающую благочестивых мужей, и решила хотя бы таким образом поскорее избавить супруга от соблазна. Ну и ну! А ведь мужчины не дали повода думать, что моя неземная красота покорила их сердца. Ну, Иван-то, понятно, — семьянин при двух детях и жене, а в глазах того же Кирилла я была висораткой, недосягаемой как звезда на небе, знакомство с которой грозило проблемами и неприятностями.

Иван, узнав о маршруте, предложил ехать окраинами. Я заметила, что он, собираясь, пошептался с женой и снял с шеи амулет.

— Иван! — сказала, возможно, громко, потому что его жена, качая на руках младенца, вздрогнула испуганно, а он втянул голову в плечи. — Иван, не снимайте дефенсор*. Я никому не расскажу, обещаю. И о Михалыче не скажу, и о Джеме, и о Кирилле, — посмотрела на кудрявого, и он понимающе ухмыльнулся. — И не подам жалобу ни первачам*, ни дэпам*, — при этих словах Кирилл сделал удивленное лицо, мол, надо же, какой жаргон знает висоратка из высшего общества. — Да и на что жаловаться? Михалыч и Кирилл спасли мне жизнь, а это самое главное. Так что считайте, мы с вами не встречались, но за оладушки большое спасибо, очень вкусные.

Мужчины сели впереди, а в мое владение отдали заднее сиденье машины: лежи — не хочу.

Хорошо, что Иван придумал ехать окраинами. Заснеженные малолюдные улицы и сугробы на обочинах настроили меня на умиротворяющий размышленческий лад. Время близилось к обеду, и я успела пропустить две консультации — по теории снадобий и по матмоделированию процессов. Наверное, Аффа испереживалась из-за моего отсутствия. Интересно, где сейчас Петя? Как исполнительный отличник явился ранним утром в институт или продолжил ночное знакомство с девицей из лимузина и транжирит выигрыш, застряв до утра в клубе? Почему бы и нет? Висораты выплеснули зашкаливающий адреналин, подкоптили слепых и вернулись к прерванным развлечениям.

Я скривилась. Мог ли Петя принять участие в поджоге раздевалки? Ведь в клубном подвале он неприязненно отнесся к невидящим, а если когда-нибудь узнает обо мне правду, то выскажется гораздо резче и прямолинейнее.

Где провел ночь Мэл? Отвез слабонервную невестушку домой и успокаивал, оберегая от обморока, или помчался к родителю, чтобы поведать из первых уст о произошедшем в подвале "Вулкано"?

Похоже, машина Ивана увидела свет задолго до гражданской войны. Она фыркала, дергалась и глохла на перекрестках, но, тем не менее, героически доползла до ограды института.

Родные края, отчизна моя! — пело сердце в нетерпении, готовое обнять куряг, дымящих у калитки. А еще пробегусь по парку и вспугну ворон, облепивших черные вязы, и оседлаю первого приглянувшегося ангела на аллее!

Иван припарковался поодаль от стоянки. Кряхтя, я выбралась наружу на несгибающихся ногах, Кирилл тоже вылез.

— Громко не хлопай! — крикнул Иван.

— Поздно, — ответил Кирилл, успев бахнуть дверцей. — Значит, здесь учишься? — кивнул он на здание института.

— Вроде того. Хотя толку немного.

— Много-немного, а ты спасла жизнь Михалычу.

— Вот еще! Это ты и Михалыч спасли меня и не бросили! — воскликнула с жаром. — Если бы не вы, я бы...я бы...

— Ладно, не распускай нюни, — испугался Кирилл, решив, что сейчас разревусь.

Будто чувствовал, что собираюсь пустить слезу. Наконец-то я дома! В трех шагах от общаги! Приду, завалюсь на кровать и буду отсыпаться до следующего экзамена, а там хоть трава не расти — после пережитых стрессов пересдачи не страшны, и плевать на пожелание премьер-министра о скором завершении сессии.

Вот это да! Неужели мне целовал руку сам премьер-министр?! — чуть не села в сугроб, позабыв о попутчиках. Неужели сам Рубля пригласил меня на праздничный обед? Кстати, я ведь собиралась бежать из столицы.

— Эй, с тобой всё в порядке? — спросил Кирилл, встревоженный моим ошалевшим взглядом, уставившимся в одну точку.

— Нормально, — успокоила его, вернувшись в действительность. — Ударилась головой в вентиляции и шишку набила.

Кирилл рассмеялся. На прощание он пожал руку — крепко, по-мужски, и я улыбнулась ему как хорошему другу.

— Вернешься в "Вулкано"? — спросила у него.

Кирилл покачал головой:

— Наверное, нет. Ну, ладно, бывай.

Возможно, мы с ним больше не увидимся, как с Михалычем, Джемом, Пеплом и с Иваном и его семьей. Хотя я ничем не отличаюсь от них, всё же пути, сведшие нас этой ночью в "Вулкано", разойдутся сегодня в разные стороны.

Из-за поворота вынырнула черная спортивная машина и проехала мимо со страшным визгом тормозов. Ее развернуло на дороге и занесло на обочину. Дверца автомобиля открылась, и из него вылез... Мэл! В надетой наспех куртке, бледный, взъерошенный.

Боже мой!

Я попятилась. Мэл был страшен. Он приближался, и в его глазах полыхали зеленые огни, а кулаки сжимались и разжимались.

— Кто это? — спросил Кирилл. — Это твой, что ли? Может, ему объяснить?

— Ой, не надо, — залепетала я, пятясь мелкими шажками к калитке. — Уезжайте, пожалуйста, пока он никого не убил.

Кирилл хмыкнул:

— Справишься?

Подойдя, Мэл одарил его сверкнувшей зеленью в глазах. Он явно разрывался между тем, чтобы наброситься на Кирилла и ринуться за мной, но мгновенно определился с приоритетами.

— А ну, иди сюда, — зашипел, потянувшись через капот соседней машины, и ухватил меня за рукав.

Сердце зашлось от страха. Вырвавшись, я засеменила вдоль ряда автомобилей к калитке, позабыв о ноющих коленках. Мэл не отставал.

Ой, мамочки! Сейчас воплотится моя самая страшная фантазия: Мэл, в каждой руке которого пылает разрушительное заклинание, а позади тянутся институтские руины.

Пробежав половину аллеи, я обернулась — Мэл следовал за мной. Метнувшись на крыльцо и позабыв о возможных звонках и воздушных волнах, ворвалась в холл. В любое другое время я порадовалась бы возвращению в обитель знаний и расцеловала мордашку Монтеморта, послав воздушный поцелуй святому Списуилу, но сейчас мне было не до сантиментов.

Где спрятаться от Мэла? В архиве? На чердаке? У Стопятнадцатого в деканате? У профессора?

Пока я в панике кружила под люстрой, Мэл вошел в холл и направился ко мне, точно лайнер, рассекающий океанские просторы. Перед ним расступались и с опаской смотрели вслед, девчонки тянули шеи и взволнованно переговаривались. Сегодня Мэл напугал добрую треть института, а уж я-то как перетрусила!

Не придумав ничего лучше, бросилась в северный коридор и взбежала на третий этаж, кинувшись в женский туалет. Мэл меня не найдет, а если отыщет, то не посмеет сюда зайти — здесь нейтральная территория.

Посмел. Зашел.

Хлопнул дверью так, что осыпалась побелка с потолка, и закачались плафоны. Первокурсницы, прихорашивавшиеся у зеркала, выскользнули из туалета дрожащими бледными тенями.

Я отступала к окну, а Мэл подходил и по ходу открывал кабинки — одну за другой. Двинет кулаком по очередной дверце, та долбанет с силой о стенку, а Мэл идет дальше, заставляя меня вздрагивать всем телом и едва ли не подпрыгивать.

Вот и захлопнулась ловушка — за спиной подоконник. Все-таки стоило бежать к Стопятнадцатому.

Мэл подошел совсем близко, и я отклонилась к окну, сжавшись. Боюсь, боюсь!

Кипящая зелень в радужках обжигала на расстоянии. Сумасшедший, неуправляемый...

Он сжал мой подбородок рукой, лишая возможности кричать и звать на помощь, и всматривался в глаза несколько долгих секунд, а затем вдруг обнял крепко, прижав к себе. Сдавил так, что хрустнули ребра, и уткнулся носом в мои волосы, бормоча:

— Эва... Жива... Жива...

_________________________________________________________

aireа candi *, аиреа канди (перевод с новолат.) — воздушный сгусток

veninati candi*, венинати канди (пер. с новолат.) — ядовитый сгусток

luxi candi*, люкси канди (пер. с новолат.) — световой сгусток

deformi *, деформи (перевод с новолат.) — деформация

dimicata*, димиката (перевод с новолат.) — схватка между двумя, дуэль

сertamа*, цертама (пер. с новолат.) — состязание, соревнование, как правило, нелегальное

первачи* (разг., жарг.) — служащие Первого департамента: дознаватели, следователи

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

nerve candi *, нерве канди (перевод с новолат.) — нервосгусток

piloi candi*, пилой канди (перевод с новолат.) — электрический сгусток

defensor * , дефенсор (перевод с новолат.) — защитник

9. Точки над i

Жива...

Стою, уткнувшись лицом в куртку Мэла, и пытаюсь не задохнуться.

Этому способствовало невообразимое стечение счастливых обстоятельств и как итог — короткое слово из четырех букв.

В драке меня могли изувечить физически и заклинаниями, попадись я под руку. Там не разбирались, кто свой, а кто — чужой.

Невидящие могли оставить меня задыхаться в дыму. Они могли бросить меня в любой момент или прибили сразу же, как заметили в раздевалке.

Вентиляционная шахта могла оказаться размерами с носовой платочек, но вместила четверых упитанных мужиков и меня в придачу, позволив нам выбраться наружу.

Я могла сломать ногу, упав с пирамиды из шкафчиков, или расшиблась бы, прыгая из люка на асфальт.

Могло случиться многое, что лишило бы меня удовольствия попасть в удушающие объятия Мэла, и теперь я стою, сжатая как гармошка, и слушаю, как стучит его сердце — как оно молотит, не в силах успокоиться.

Попробую обождать и пока не вякать недовольно из-за устроенного произвола. Одно неверное слово может стать красной тряпкой для быка, и от меня не останется мокрого места.

Мэл сбивал с толку очередной непредсказуемостью. Он долго не размыкал рук, и я чувствовала его напряжение, похожее на сжатую пружину. Очнувшись через какое-то время, Мэл ослабил объятия и начал ощупывать меня.

— Ты ранена? Пострадала? — спросил озабоченно.

— Цела, — ответила я неуверенно, торопясь надышаться.

Конечно же, он не поверил.

— Что это? — развернул мои ладони вверх. Как знал, где искать.

— Небольшие ссадины, — попробовала вырвать руки.

— Ничего себе, небольшие! — воскликнул он обеспокоенно. — Кожа содрана. Сейчас заштопаю.

— Спасибо, Мэл, не стоит. Они и так заживут.

— Не дергайся! — приказал парень, проигнорировав вежливый отказ, и мне осталось подчиниться.

— Не усердствуй, а то будет отдача.

— Знаю, — ответил Мэл резко.

Пока он с сосредоточенным видом накладывал невидимые стежки, я смотрела на него и опять любовалась каждой черточкой волевого лица. Мазохистка фигова! Мэл выглядел уставшим, с несходящей складкой меж нахмуренных бровей, отчего казался старше своего возраста.

Некоторое время мы молчали, пока он залечивал ссадины на левой руке и взялся за правую. Там, где приложилось и подействовало заклинание ускорения, начиналась регенерация тканей и появлялась розовая кожица.

— Тонковато. Не сдери повторно, иначе будет насмарку, — сказал Мэл, я кивнула, и снова наступила тишина, прерываемая стуком капель из крана о раковину.

Занявшись лечением, Мэл постепенно успокаивался. Дерганность движений помаленьку сгладилась, складка на лбу исчезла. В какой-то момент он слабо улыбнулся, отвлекшись на меня, но тут же вернул себе серьезный деловой вид.

— Расскажешь, как провела ночь? — спросил, закончив со штопаньем ссадин на второй руке.

— А ты?

— Могу. Погоди. — Мэл выудил из кармана телефон и споро выбрал нужный номер. Ответа абонента не пришлось долго ждать. — Это я. Всё в порядке. Она со мной, в институте... Да... Передай остальным... С меня причитается.

Убрав телефон, Мэл опять обнял меня, слава богу, не став сжимать в стальном захвате, и отклонился, рассматривая.

— Из-за тебя, Папена, я погряз в долгах, — сказал спокойно.

— Я тебя не просила, — ответила вызывающе, пытаясь скрыть нервозность. Сейчас начнет требовать встречный долг на покрытие своих новоприобретенных задолженностей.

— Не просила. Я боялся самого худшего.

— Чего же? Как видишь, жива, здорова, и насморк не мучает.

— Это хорошо, — вздохнул он и вдруг воскликнул: — Черт возьми, это прекрасно! Ты понимаешь, что тебе невероятно повезло?

— Понимаю, — буркнула недовольно. — Я сама кузнец своего счастья. Спасибо за помощь.

— Эва... — начал Мэл и уставился в окно, взъерошив рукой волосы. Продолжая обнимать меня, он достал из кармана какую-то баночку, и, откупорив, начал пить. Что это? Напиток, прихваченный впопыхах из клубного подвала? Вроде бы от Мэла не пахло алкоголем, да и за руль он не сел бы, будучи нетрезвым.

Я протянула руку, и Мэл подал баночку. На ней был нарисован юноша в крылатых сандалиях, взмывающий к небесам, а ниже надпись гласила: "Энергетик ультралёгкость". Содержимое пахло кофе и еще чем-то, похожим на миндаль и карамель.

— Зачем? — вернула баночку, и Мэл допил из нее в несколько глотков. Сжав пустую жестянку рукой, он метко забросил лепешку в урну у зеркала.

— Чтобы не спать. Я ведь не спал, Эва, — пояснил, снова обняв меня.

Нечего обвинять других в бессоннице. Так Мэлу и надо! Он заслужил хотя бы толику моих страданий. Пусть на своей шкуре поймет, каково мне было видеть его вместе с замороженной принцесской. С без пяти минут его невестой.

— Я тебя искал.

Вот так новость! А я-то думала, он утешал свою Снегурочку и отпаивал каплями будущего тестя с тещей. Не поздновато ли для поисков? День на дворе, солнце в зените. Мэл искал, а я сама нашлась. Видно, не там искал или врет.

— Интересно, где? По подвалу рыскал?

— Сначала в подвале, — подтвердил он ровно. — Потом Мак искал по первачам* и дэпам*, Дэн — по больницам, а я... по моргам.

Я решила, что ослышалась. Дурацкая шутка и несмешная.

— То есть как по моргам? Неужели и туда...?

Мне не хватило сил договорить. Перед глазами возникла картина драки в клубном подвале. Люди, сошедшие с ума, крики, стоны, ругательства...Ужасно.

— И много?

— Раненых? — усмехнулся Мэл. — Достаточно.

— Нет... тех, которых... — в моих легких вдруг скончался кислород.

— Лучше не спрашивай, — Мэл выпустил меня из объятий и опять отвернулся к окну.

Значит, в массовом побоище не просто наносили увечья друг другу. Там погибли люди, и, судя по посуровевшему лицу Мэла, таковых оказалось немало. Возможно, deformi*, предназначенное мне и попавшее в другого человека, вывернуло его шею, сломав с хрустом позвонки, или скрутило, согнув натрое, и превратило в тряпичную куклу. В пожизненное растение.

Меня затошнило.

Неисповедимы наши пути. Решил человек воскресным вечером поднять настроение в клубе, а в результате отправился прямиком на каталке в морг. Или пришел в "Вулкано" не развлекаться, а заработать денег, как, к примеру, Кирилл или Джем, или Михалыч.

— А Петя? Что с ним? Он... жив? — вдруг осипла я, не заметив, что приложила руку к груди и затаила дыхание в ожидании ответа. Мэл знает, что стало с чемпионом. Он не может не знать.

— Жив твой Петя. Цел и невредим. Посидит денек-другой в отделении, очухается и поймет, что натворил, — процедил Мэл и вдруг закричал: — Какого черта ты поперлась с ним вниз? Разве трудно было пойти в зал? Я же просил!

Просил он, видите ли! Он приказал, а не просил, и не соизволил поклониться и сказать "пожалуйста".

— Да, трудно! — распалилась я моментально. — Ножки заболели! Расхотелось вдруг!

— Он же бросил тебя! — кипятился Мэл. — Полез на долбанный ринг, сволочь!

— Петя — не сволочь! — закричала из чувства противоречия, хотя Мэл сказал правду.

— Нет, он хуже! — рассвирепел Мэл. — Он должен был защитить тебя!

— Тебе-то какая разница, кто меня защищает? Ты же свою Снегурку прикрывал! Вот и иди к ней, обнимайся! Радуйтесь, что живые и здоровые! Торопись заказать свадебное меню и примерить колечко! — выкрикнула, и почему-то что последние слова получились с надрывом и едва сдерживаемыми рыданиями.

Что со мной? Я ведь сильная и справлюсь со всеми проблемами, — разозлилась на прорвавшуюся слабость.

— Эва, что ты несешь? — встряхнул меня Мэл.

— Я несу?! Это я несу? Отпусти меня!

— Никаких колец! Никакой свадьбы, слышишь? — тряс он меня, а я закрывалась руками. Укроюсь в створках раковины, спрячусь от правды. — Я дал обещание тебе! Тебе, Эва! И отец знает, я сказал ему об этом!

— К-какое обещание? К-какой отец? — от неожиданности я растерялась.

— В клубе. В той комнате. Неужели не помнишь?

Воинственный пыл мгновенно угас, и я ошарашенно смотрела на Мэла.

— Не помню. То есть помню... отрывочно... общий смысл, — смешалась, вспомнив горячие объятия в замызганной кондейке.

— И ты сказала "да", — продолжил Мэл. — Ты согласилась. Приняла обещание.

— Я так сказала?

Наверное, мое "да" прозвучало как "да-а-а" с придыханием, когда Мэл истязал жадной лаской.

— Совершенно верно. Я сказал... — он обхватил мое лицо ладонями и наклонился — дыхание к дыханию: — Что только с тобой... И только о тебе...

— Разве?... Не помню... — выдавила я потрясенно, хватаясь за Мэла.

— Это мне в плюс, — улыбнулся он, покрывая легкими поцелуями мое лицо — нос, щеки, веки, лоб.

— А как же она? А как же ваша... — пролепетала бессвязно, теряя ориентацию в пространстве.

— Тс-с, — Мэл приложил палец к моим губам и обхватил второй рукой, а то бы я точно навернулась. — Никого нет и не будет. Кроме нас с тобой.

— Никого не будет... — повторила как загипнотизированный попугайчик. Я и Мэл — только мы вдвоем. — Погоди! — оттолкнула его. — Ты сказал отцу?

— Да. Поставил перед фактом сегодня утром.

Пол под ногами покачнулся. Вот и сбылись предсказания профессора. Вернее, они скоро сбудутся, потому что война объявлена, и не мной. Мэл, Мэл, что же ты натворил...

— Эва, в чем проблема? — нахмурился он. — Мой отец угрожал тебе? Шантажировал? Скажи!

— Разве ты не видел, на что он способен? Он докопается! Он узнает! — начала я вырываться из его объятий.

— Стой и не вздумай сбежать, — приказал Мэл, и, водя руками вокруг себя, наспех разбросал невидимые узелки в разные углы туалета.

— Что ты делаешь?

— Сrucis*, чтобы перемешать звуковые волны.

Знакомое заклинание, когда-то лишившее меня половины реденьких волос. Теперь "вертушки", кружа по туалету, будут путать звуки, и наш разговор станет похожим на запись, издаваемую зажеванной магнитофонной лентой. Предусмотрительный ход на случай, если кто-нибудь вздумает подслушать.

— Если мой отец решит воспрепятствовать, ему же будет хуже — я предупредил его.

— Думаешь, он воспринял всерьез твои слова? Ты видел, с какой легкостью все узнали, что я — дочь заместителя министра!

— Во-первых, об этом узнали бы и без его участия. Ты не смогла бы исчезнуть с приема незамеченной, — успокоил Мэл, обняв меня, но моя тревога не убавилась. — А во-вторых, бери выше. Теперь ты дочь министра экономики.

Я уставилась на него в изумлении:

— В каком смысле?

— Рубля понял, что лишь твой отец способен спасти национальную экономику, и назначил его вчера министром, — потерся носом Мэл о мою щеку, но я отклонилась.

— Вот видишь, это не шутки! Посмотри, какие игры идут в верхах! Сегодня кто-то министр, а завтра он сидит на скамье подсудимых за растраты! Семьи объединяются в политические союзы, а ты смешал карты своему отцу. На приеме он показал, с какой легкостью может потопить меня, понимаешь? И утопит без жалости, потому что нашел достаточно информации!

— Эва, не паникуй. — Мэл попытался поцеловать меня, но я уворачивалась. — Если отец сделает что-нибудь, что навредит тебе, я устрою так, что он пожалеет об этом.

— Он передаст те фотографии в газеты и придумает мерзкие заголовки!

— Какого же ты мнения о моем отце, — усмехнулся Мэл.

— Уйди! — отпихнула его. — Тебя всё равно не переубедить. Ничего не было!

— Отчего же? Охотно верю, — сказал Мэл, и я воззрилась на него потрясенно. — А что такого? Ничего особенного, — пожал он плечами. — Ведь могут быть у моей девушки собственные деловые интересы, так?

— Так... — согласилась нерешительно, поскольку в голове всё перепуталось после фразы "у моей девушки".

— Скажи только одно, Эва, — прошептал он, склонившись к моему уху, — это незаконные деловые интересы?

Мы долго смотрели друг другу в глаза, прежде чем я отвела взгляд и кивнула, а Мэл почему-то обрадовался. Неужели он примирился со снимками, на которых я общалась с профессором? Невероятно!

— Зато для всей страны содержимое фотографий преподнесут в совершенно ином ракурсе, — пробурчала, отклоняясь, пока Мэл, впав в игривое настроение, пытался поцеловать меня. До чего же у него просто! Позвонил отцу и сказал: "Папа, не трогай девушку, к которой у меня возник интерес" или сообщил еще прямолинейнее: "Папа, мне хочется с ней, поэтому пришлось дать обещание".

Боже мой! — вдруг осознала сказанное Мэлом. Он же разбудил спящую собаку! Мелёшин-старший давно спланировал объединение двух сильных висоратских семейств и построил дальновидные стратегии, из которых можно извлечь пользу, а тут сынок взял и распоясался, вздумав своевольничать и высказывать свое мнение, что он хочет и что не хочет. И кто же окажется в результате виноватым? Определенно не капризный столичный принц, которому вдруг взбрендило. Вину взвалят на причину, заставившую сына пойти поперек отца! А что в таком случае делают с причиной? Её стирают с лица земли, чтобы и памяти о ней не осталось. И неважно, что у причины отец — министр экономики.

Мой отец — министр! — осознала и эту новость. Теперь он уязвимее вдвойне, втройне! Родитель стал уязвимее многажды, чем раньше. Малейшая инсинуация, и он окажется на дне.

Отец поднялся на ступеньку выше, а новое положение, как говорится, обязывает. Теперь его биографию будут заново трепать на каждом углу, перетряхивая подробности из личной жизни, и простую фразу: "Был разведен" преподнесут обывателям в совершенно ином свете. "Министр экономики был женат на каторжанке с западного побережья, и от первого брака у него есть дочь — уголовное отродье, которое постигает тонкости висорической науки".

Журналисты начнут перетирать эту новость и станут строить гипотезы, а передалась ли по материнской линии дурная наследственность ребенку, то есть мне. Действительно ли дочь министра экономики видит волны? — поставят под сомнение мою принадлежность к висоратам. И тогда меня попросят продемонстрировать умения, чтобы опровергнуть слухи. Сам Рубля поставит на личный контроль выяснение подробностей обо мне.

Выход один — бежать! Так далеко, как получится. Спрячусь, зароюсь, укроюсь. Пока не поздно, заставлю Мэла отказаться от своих слов и запишусь на прием к его отцу, чтобы убедить — я не встану на пути семейного счастья Мелёшина-младшего.

— Эва, куда ты рвешься?

— Неужели ты не понимаешь? — простонала в отчаянии. — Забери свое обещание, я возвращаю его!

Мэл нахмурился, игривость слетела с лица, ставшего надменным.

— Вот как? Значит, ты привыкла с легкостью швыряться обещаниями, данными тебе?

— Мэл... он развернет компанию против отца... будет пилить, подтачивать... Если мой отец рухнет, с ним рухну и я!

— Почему ты так переживаешь? Я же сказал, что он не сделает этого.

— Он сделает, как нужно твоей семье. Мэл, он раскопает... Наверное, он уже нашёл и ждет удобного случая...

— Эва, ты делаешь из моего отца монстра.

— Ты не понимаешь! — выкрикнула я. — Моя мать — с западного побережья!

— Ну и что? — все еще не вникнув, улыбнулся Мэл.

— Она — преступница! Уголовница! Я родилась там! И поэтому слепая!

Улыбка сползла с его лица. Мэл отстранился, и вид у него был обалдевший, как если бы его ударили по голове тяжеленной кувалдой. Нужно убедить Мэла, пока следы горячи и ещё дымятся.

— Ты дал обещание легкомысленно, не узнав толком обо мне. Даже если твой отец промолчит, чтобы скандал не аукнулся вашей семье, каково будет тебе? Рано или поздно журналисты закономерно раскопают этот факт из моей биографии, и пусть о новости узнают без шума и пыли, на твоей репутации появится грязное пятно. Мало того, что я слепая, к тому же во мне течет наполовину плохая кровь. Тебе укажут, что ты попрал чистоту висоратской расы! Перед тобой закроются двери в политику, в большую коммерцию. Тебе перестанут подавать руку, а за спиной будут перешептываться. Подумай о матери! — воззвала я к святому и продолжила горячо уговаривать: — Мэл, не губи прежде всего себя! А я... Я получу аттестат и уеду к маме. Отец обещал дать ее имя и адрес.

Мэл выслушал тираду, уставившись в окно.

— Значит, вот почему ты учишься здесь. Из-за адреса, — сказал задумчиво.

— Да. И ничего не изменится. Я отправлюсь на побережье.

— Твой отец заставляет тебя?

— Нет, я сама этого хочу. Я всю жизнь мечтала об этом, с тех пор, как он увез меня оттуда.

Мэл хмурился и кусал губы, избегая встречаться со мной взглядом.

Оказалось, очень просто развести мосты между нами, а я, глупая, старалась впустую, потратив уйму времени. Следовало всего-навсего сказать о моих корнях. Стыд и позор висорату, чье родословное древо длинно как борода дряхлого старца, спутаться со слепой, к тому же наполовину гнилой. Волшебству и магии, или, по-научному, умению обращаться с вис-волнами, накопленному предками и сосредоточившемуся в родовитом отпрыске, не следует растрачиваться по пустякам. Опыт должен послужить на благо семьи, чтобы усилить ее позиции в обществе, и его нужно передать следующим поколениям — для приумножения и удержания на вершине. К избранности приучают каждого висората с детства, а что говорить о столичном принце, впитавшем свою исключительность с рождения.

Вот и всё, Мэл. Мне не нужно повторять, ты понял сразу. Однажды ты примирился с тем, что я слепая, хотя эта новость поначалу потрясла тебя. Но теперь ты понял, в какую сторону дует ветер. А подул он в лицо и собьет с ног, если не развернешься ко мне спиной. Реальность перевесила эмоции. Рассудив здраво, ты признал, что страсть приходит и уходит, а жизнь длинна, и от сделанного выбора зависит твое будущее, которое запланировано ровным, безветренным и солнечным. Дорога давно проторена твоим отцом, и тебе шагать по ней под руку с замороженной принцесской.

— Поэтому поспеши и срочно извинись перед своей... И объясни отцу, что был пьян и ляпнул чушь, если всё еще желаешь мне добра, — протараторила скороговоркой, завершив речь, надеюсь, убедительную.

— Не учи меня жить, — оборвал Мэл, засунув руки в карманы куртки.

Его резкость покоробила, но она была заслуженной.

— Хорошо. Мне нужно в общагу, — протиснулась мимо него.

— Я провожу.

— Не стоит любезности.

— Я провожу! — повысил он голос, окинув меня взглядом — сумрачным, непонятным. Таким же, как в то утро, когда Мэл появился после двухдневного отсутствия в институте. Словно он изучал меня, открывая новые грани, и выискивал прочие неприятные сюрпризы, которые таились во мне.

Мы вышли из туалета и спустились в холл. Просто шли рядом: я, вцепившись в ремешок сумочки, переброшенной через плечо, и Мэл, не вынимая рук из карманов. Попадавшиеся навстречу студенты расступались и шушукались за спиной.

Стойку у раздевалки оккупировали несколько парней, и среди них мелькнула пестроволосая голова Макеса. Увидев меня с Мэлом, кто-то многозначительно присвистнул, однако отражение Мэла в одном из зеркал ответило мрачным видом и раздраженным взмахом руки, мол, всё пошло совсем не так, как планировалось. Лицо Макеса вытянулось.

И до общежития дошли — рядом и молча.

Знакомые стены встретили привычной обшарпанностью и блеклой лампочкой в закутке. Мне бы почувствовать радость от возвращения в родные пенаты, но не получалось, пока рядом был Мэл. Накатило опустошение, смешанное с отчаянием.

Я постучала в дверь соседок, а Мэл, прислонившись к стене, наблюдал за мной.

Открыла мне Лизбэт. Вот уж с кем я не ожидала встретиться.

— Привет, — поздоровалась, растерявшись, и вместо ответного "здрасте" получила пакет со своими вещами. — А где Аффа?

— В институте, — ответила соседка коротко. — Просила передать, как вернешься.

— Спасибо.

Благодарность ударилась в закрывшуюся дверь.

Порывшись в пакете, я достала ключ. То ли руки тряслись, то ли запамятовала, как нужно открывать, но у меня не получалось провернуть замок.

— Дай, открою.

— Я сама.

— Дай ключ, — потребовал Мэл, и я подчинилась.

Последние мгновения, когда он рядом. Мэл понял свою ошибку и признал свою поспешность. Он поедет к Снегурочке, извинится и в качестве примирения преподнесет сто алых роз. Почему сто и именно алых? Не знаю, просто так пришло в голову.

Я кусала губы, потому что глаза подозрительно часто моргали, а картинка вдруг начала расползаться.

— Не в ту сторону поворачивала, — сказал Мэл, возвращая ключ и открывая дверь.

Подхватив пакет и выдернув ключ, как если бы Мэл был прокаженным, я заскочила в швабровку и прислонилась лбом к захлопнувшейся двери.

Пакет выпал из ослабевших рук, как и ключ, покатившийся по полу и затормозивший у тумбочки.

Мэл стоял с противоположной стороны — удаляющихся шагов я не слышала. Когда он уйдет, чтобы восстанавливать порушенное будущее?

Как же болит сердце — то колет пронзительно, то ноет тупой болью...

В этот момент в голове оформился окончательный диагноз. Сколько бы я не воспитывала в себе силу воли и хладнокровную уверенность, а видеть Мэла — счастливого, успешного, уладившего проблемы, случившиеся из-за меня, — не смогу. Не смогу принять, что он поедет к Снегурочке и, встав на одно колено, попросит ее руки.

Уеду, убегу, спрячусь — от себя. Нужно вылечиться. Ведь я неизлечимо больна, и источник недуга — Мэл. До чего скоротечная болезнь — длится меньше месяца, а уже последняя стадия.

Мэл не уходил, я чувствовала. Наверное, он тоже понял, что пошел отсчет последних минут, когда между нами всего лишь шаг, разделенный тонкой преградой.

В дверь постучали, и я вздрогнула.

Приложила ухо — с той стороны тишина.

Раздался повторный стук — громче и требовательней.

Открою, чтобы увидеть в последний раз. Чтобы запечатлеть его лицо в памяти.

Кому я вру? Оно навечно там.

Мэл, похоже, не ожидал, что дверь отворится, и приготовился стучать повторно.

— Я тут подумал... — взъерошил волосы знакомым до боли жестом и шагнул в швабровку, оттесняя меня. — Ты не сможешь расстегнуть замок... на платье... — сглотнул и замер.

Полосатая шубка полетела на тумбочку, за ней отправились перчатки и сумочка, и я развернулась к Мэлу спиной.

Бегунок медленно, миллиметр за миллиметром, разводил звенья молнии в стороны. Платье упало к ногам, бабочки вспорхнули, а я осталась в сапожках, белье и чулках.

Мэл обошел справа.

— Какая ты... — оглядел меня с восхищением и, недоговорив, замолчал.

Он скинул куртку, содрал галстук, сорвал с себя пиджак, в котором красовался на приеме, и отшвырнул рубашку куда-то в сторону.

Взял меня на руки, донес до кровати и бережно опустил.

— Эва... ты же видишь... я не могу...

... не могу без тебя...

_______________________________________________________

сrucis *, круцис (перевод с новолат.) — крестовина

deformi *, деформи (перевод с новолат.) — деформация

первачи* (разг., жарг.) — служащие Первого департамента: дознаватели, следователи

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

10. Точки над i /2

Я поцеловала Мэла в ключицу, и он потянулся.

— Можно... лизнуть? — спросила и сконфузилась. Еще решит, что ненормальная.

Мэл улыбнулся и обнял меня.

— Соленый, — заключила, распробовав его кожу на вкус.

— Не всем же из присутствующих здесь быть сладенькими.

Погладив его плечо, я пробежалась по руке от родинки к родинке. Сейчас растаю — от ощущения жестких волосков и влажной вспотевшей кожи подушечками пальцев. Мэл потрудился на отлично.

— Неужели нравится? — удивился лениво.

— Очень, — прижавшись, я уткнулась носом в его шею. — Очень нравится.

Моя bilitere subsensibila* блаженствовала.

— Эвка, ты меня разбалуешь. — Мэл не сдержался и фыркнул: — Щекотно. Если честно, именно так и хотел. Чтобы не наскоком и не второпях. Чтобы видеть тебя всю.

Засмущавшись, я попыталась прикрыться простынкой.

— Не надо, — отвел он мою руку.

— У тебя с ней что-нибудь было? — поспешила я перевести разговор в другую сторону, уж больно обжигал взгляд Мэла.

— С кем?

— Со Снегурочкой. Которая была с тобой на приеме.

— Абсолютно ничего. Она не в моем вкусе. Мне нравятся мышатки, которые имеют тенденцию превращаться в бабочек. Эвка, когда я увидел тебя на приеме... — не договорил он, замолчав.

Что за раздражающая манера останавливаться на полпути? Сказал "А" — говори "Б".

— Значит, до приема серые будни заполонили мир беспросветностью, — надулась я понарошечно.

Мэл поцеловал меня.

— Лучше серые будни, чем то, что я пережил сегодня ночью. Я уж думал, что... словом, предположил самое худшее.

— А ты тоже...? Там ведь были невидящие и висораты... Ты тоже их...?

— Не спрашивай, — откинулся он на спину, заложив руки за голову, а я устроилась у него под боком, вырисовывая на груди узоры. — Как узнал, что ты поехала вниз, так захотел всыпать ремня, но он остался, сама знаешь где, — хмыкнул Мэл. — А тут условие: через пять минут закроют лифт. В общем, спустились, а там твой... уже не твой... а там спортсмен наяривает на ринге. Убил бы его за то, что он оставил тебя одну. А потом началось. Эва, я же видел тебя! Видел твой deformi*, который достался другому... — Он снова обнял меня крепко, поглаживая спину. — Так и не смог пробиться к тебе, ведь ты была с противоположной стороны, а каша заварилась — будь здоров... В общем, не для твоих глаз и ушей. Помимо заклинаний вдобавок немало порезали. Я впервые столкнулся с таким... — Мэл поглядел на свою ладонь, словно вспоминал, как в ней рождались заклинания, которые он бросал в противников. В невидящих.

— А Снегурочка? Что с ней стало?

— Пихнул ее между креслами. Кстати, ты молодец, тоже догадалась, — похвалил он. — Позже мне сказали, что хозяева клуба до последнего момента надеялись уладить конфликт самостоятельно, поэтому затянули с вызовом скорой, первачей* и дэпов*. — Мэл взглянул на меня виновато, будто имел прямое отношение к департаменту, которым заведовал его отец. — И с большим опозданием пустили грузовой лифт и пассажирский. Оказывается, там нашли уйму нарушений: отсутствие санитарии, пожарной сигнализации...

— Хорошо, что вентиляция оказалась на уровне, — усмехнулась я.

— Вентиляция?

Пришлось вкратце рассказать о перипетиях моих пряток и мытарствах в коммуникационных трубопроводах, а также о ночевке у невидящих.

Мэл заставил меня повторить рассказ дважды и каждый раз задавал новые вопросы: сколько было мужчин? не обижали ли они? не приставали? не оскорбляли? где переночевала и как? что кушала?

Я повествовала максимально сжато, не называя имен, паролей и явок, о чем напрямик предупредила Мэла.

— Если бы я знал! — снова сжал он меня в объятиях.

— А дальше что произошло?

— Дальше? ... Понаехала туча важных лиц и немерено дэпов* с первачами*. Поскольку остановить драку мирным путем не получилось, им пришлось запускать в подвал слезоточивый газ.

— Неужели? — ахнула я, приложив руку ко рту.

— Я успел создать ovumo* — для себя и ... ну, для Снегурочки, поэтому, когда всё закончилось, мы выбрались оттуда на своих двоих. Воспользовались суматохой. Посадил ее в машину отца и отправил домой, а сам вернулся назад. В департаменте отца работает мой знакомый, поэтому на меня закрыли глаза.

— А остальные? Макес, Дэн, их подружки?

— Про подружек не знаю, а Мак и Дэн выдюжили, сообразили, что к чему, — сказал Мэл, и его лицо вдруг посуровело, будто он вспомнил нечто неприятное. — Спустился, а внизу полнейший ералаш, и тебя нигде нет. В общем, мы искали среди раненых, арестованных и... погибших, — выговорил он неохотно, — а другие дежурили в общаге, перед институтом и на всякий случай в холле у Списуила, чтобы наверняка не пропустить.

— Мэл, бедненький, — всхлипнула я, расчувствовавшись. — Тебя, наверное, отдача скрутила?

— Уже прошло. Да и несильно прихватило, потому что вовремя остановился. А этот свинарь бросил тебя и не защитил! Пусть выползет из отделения, начищу ему рыло до блеска! — разошелся неожиданно Мэл.

— Не надо, пожалуйста! Хватило того, что произошло в клубе.

— Поглядим, как он будет умолять, чтобы ты простила, — предупредил Мэл, не отказавшись от физической расправы. — Слушай, получается, я должен сказать спасибо тем... ну, тем, которые спасли тебя из раздевалки...

— Представь, вдруг вентиляция оказалась бы во-от такой? — Я состроила руками крошечный квадратик. — А если бы они бросили меня одну?

— Эва! — он снова прижал меня, потрясенный возможным исходом. — Но ведь в общем зале ничего не горело, иначе мы задохнулись бы. Выходит, вас выкуривали иллюзорно. Ну, попадись мне этот гадёныш! — ударил Мэл кулаком по стене. — Эва, заткни уши.

Рассмеявшись, я опять устроилась под боком, вырисовывая крендельки на его груди.

Некоторое время мы молчали.

— Мэл, что теперь с нами будет? Твой отец и мой отец...

— С моим я разберусь. А что твой?

— Он не позволит погубить в одночасье то, что выстраивал годами. Ему проще избавиться от меня, чем рисковать карьерой и семьей.

— Не понимаю его логики. Он же всегда был на виду: сегодня чуть чаще, вчера чуть реже. О его первом браке знали, и о тебе тоже.

— Разве ты знал? В генеалогических справочниках обо мне нет ни слова, в популярных энциклопедиях вообще пишут краткую биографию без упоминания о разводе и о дочери. Если бы не прием, я бы доучилась до последнего курса, и никто не догадался бы, что мой отец — министерская шишка. В свое время он создал в узких политических кругах имидж родителя, который не бросил ребенка, несмотря на ошибки молодости. Это такая хитрая тактика, изображающая бесхитростность. Все мы ошибаемся, ведь так? Люди готовы принять и простить, когда человек отбрасывает гордость и идет с покаянием. У отца получилось. Возможно, он рассчитывал выжать еще что-нибудь из наших семейных отношений, но основную роль я сыграла, поэтому он в любой момент может расторгнуть наше соглашение и переиграть по-своему.

— Что-нибудь придумаем, — притянул меня Мэл. — В любом случае, твой отец просто так не избавится от тебя.

— Получается... мы объявляем войну, — заключила я неуверенно.

— Ты боишься? Думаешь, заварю кисель и свалю в самый ответственный момент?

— Мне страшно. Мэл, мы знакомы месяц, и за это время моя жизнь успела встать с ног на голову.

— Было бы проще, если бы оба папаши смирились с нашим выбором и дали нам возможность самим разобраться. Но если они не хотят по-хорошему, придется заставить их понять.

— Может... не стоит так решительно? Вдруг у нас не получится?

Мэл поднял мой подбородок и заглянул в глаза:

— Не собираюсь быть пешкой в чужих планах и готов рискнуть по этому случаю. А ты?

— А то, что я сказала в туалете... Разве оно не имеет...

— Не имеет, — прервал он, накрыв мои губы поцелуем.

— А я струсила, — сообщила, когда мы, оторвавшись друг от друга, восстанавили дыхание. — Хотела убежать из города.

— Куда убежать? — не понял Мэл.

— Собрала бы вещи и уехала отсюда. На восток, на север... может быть, на юг... А потом двинула бы к маме. Прием создал кучу проблем. Рубля пригласил меня на какой-то банкет. Он не отвяжется просто так. И потом... я считала, что ты и Снегурочка... Я не смогла бы жить, думая о вас каждую минуту.

— Эва, впредь не принимай серьезные решения в одиночку, — нахмурился Мэл. — Теперь мы вместе и будем решать вдвоем, поняла? А про Снегурочку забудь. Я тоже не смог бы жить спокойно, зная, что ты где-то рядом, и с тобою другой.

И, конечно же, не менее пятнадцати минут ушло на подтверждение наших взаимных признаний.

— Что это? — спросил Мэл, изучая мою руку. Водил по линиям ладони, рассматривал на свету, поглаживал пальцы. Я устроилась у него на плече. Меня развезло — от жара его тела, от того, что он мой, и от того, что мы лежали в узкой кровати, бесстыдно нагие и утомленные.

— Что это? — повторил Мэл. — Кто подарил?

Да уж, замечательный подарочек. "Колечко" Некты обвило палец, сигнализируя о недавнем всплеске страха в туалете, когда речь зашла о возможных разоблачениях. А я не заметила появления цепочек-волосинок, увлекшись переживаниями.

— Это... татуировка. Временная, — напряглась, когда Мэл попытался снять "колечко".

— Не помню, — свел он брови. — Когда сделала?

— На той неделе. Пока тебя не было в институте.

— Зачем? — допытывался Мэл.

— Назло. Просто так. Захотелось.

Если уж врать, то вдохновенно. Поделюсь подробностями о путешествии в подземелье, о Некте и о профессоре, а Мэл не успокоится и потащит меня в администрацию института. Он устроит разбирательство и будет требовать наказания для разгильдяя, подвергшего мою жизнь опасности. "Подумать только! — выступит Мэл с обвинительной речью. — Мою Эву могло сожрать мохнатое чудовище, и мы никогда не встретились бы с ней". Поэтому правда о "колечке" пока что останется за семью печатями. Не хочу осложнений для Стопятнадцатого и Альрика, потому что мужчины сделали много хорошего для меня.

И все же воображаемое присвоение "моя Эва" в воображаемом обвинении умилило.

— Прощаю, — выдал Мэл с величием короля, и я воззрилась на него в удивлении. — Но лишь потому, что на прошлой неделе мы оба куролесили.

— А... — хотела сказать, что и спрашивать не буду, если надумаю украсить все пальцы на руках и на ногах татуировками, но промолчала. — А ты как куролесил? Полол грядки в оранжереях у Ромашки?

— Полол, полол, — обнял он меня. — Полол и скучал. Вырву травинку и о тебе думаю. И вместо сорняков повыдергал полгектара шоколадной свеклы.

— Ну да, — протянула с сомнением, возобновив написание кренделей на груди Мэла. — Так я тебе и поверила!

— У кого угодно спроси! ... Да вот у Мака! Хочешь, позвоню ему, и убедишься, что не вру?

Я рассмеялась:

— Значит, теперь в меню столовой появятся шоколадно-овощные пудинги.

— Фу-у, — скривился Мэл. — Что получилось?

— Где?

— Вот здесь, — похлопал он по груди.

Я смутилась. Все-таки Мэл уследил за невидимыми письменами.

— М плюс Э равно что? — он схватил мой палец и, потянув, поцеловал руку. — Классная у тебя кровать! — отвлекся, покачиваясь. — Я банок восемь выдул, не меньше, а действие "Энергетика" скоро кончится. Могу отрубиться в любой момент. Нужно бы еще купить.

— Мэл, нельзя увлекаться. Сейчас ты в тонусе, а потом будет хуже.

— Не волнуйся. Слушай, ты не проголодалась? Я со вчерашнего дня не ел. Только сейчас понял, что сожр... съел бы слона.

— А у меня нет ничего, что можно пожевать, — растерялась я, вспомнив, что отдала остатки припасов Радику, рассчитывая сменить рацион и накупить вкусностей.

Мэл перевернул меня на спину и навис сверху.

— Запомни, Эвочка, жуют коровы травку, а мужчинам нужно мясо. Горы мяса, чтобы вгрызаться и насыщать организм калориями, — защекотал меня, вызвав писк и визг.

— А где же... я его... возьму? — выдавила сквозь смех.

— Поехали, где-нибудь поедим.

— Ну... не знаю....

Соглашаться или нет? Не успела я вернуться домой, как мне снова предлагают куда-то отправиться. Этак забуду, как выглядит швабровка, и о сессии не вспомню совсем. К тому же после случившегося в "Вулкано" как-то боязно заглядывать в места, где много народа.

— Поехали, — упрашивал Мэл. — А то свалюсь без сил.

Его довод убедил. Хватит хлестать пустые тонизирующие коктейли. Они поддерживают организм некоторое время, но наступает предел, после которого обрушивается усталость. Возможно, сытый желудок прибавит Мэлу сил и сгладит обострение.

— Хорошо. Но мне нужно их снять. — Я прикоснулась к прическе, в которой намертво укрепились синие сверкающие слёзки.

— Зачем? Поехали так.

Вот ведь мужчины! Не понимают, что на приеме вечерняя укладка смотрится кстати, а в повседневности выглядит странно и смешно.

— Мне неудобно. Позвоню своей стилистке. Если она дома, быстренько сбегаю, и она снимет.

— У тебя и стилистка есть? — спросил Мэл, посмеиваясь.

— Есть, — ответила я с вызовом. — Отвернись или закрой глаза, мне нужен телефон.

Конечно же, он не подумал послушаться, пока я шмыгала за пакетом. Точнее, для виду зажмурился, но ровно на две секунды.

— Мэл! — возмутилась я, прикрывшись простынкой.

Рассмеявшись, он обнял меня сзади и поцеловал в висок:

— Не заставляй не смотреть на тебя. Все равно не удержусь.

Выудив из пакета зелененькую "Приму", я включила её. На экране высветились шестнадцать пропущенных вызовов от Мэла, датированных сегодняшним числом.

— Где живет твоя стилистка?

— Двумя этажами выше... Тс-с, — прижала я палец к губам, вслушиваясь в гудки.

Вива весьма удачно оказалась на месте, совершенно не удивившись звонку.

— Приходи, сниму за пять минут, — успокоила она. — И захвати набор косметических средств, которые купила в салоне.

— Я ненадолго, — сказала Мэлу извиняющимся тоном. — Подождешь?

— Не вопрос, — улыбнулся он.

Надевая юбку и свитер, я сняла чулки, безумно понравившиеся Мэлу. Увидев покрасневшие колени, он нахмурился, вознамерившись снять отек очередным заклинанием.

— Почему не сказала сразу? — ощупал коленку, и я ойкнула от боли.

— Мэл, у тебя и так силы на пределе, того и гляди начнется отдача.

С трудом мне удалось отговорить его от скоростного лечения, предложив заехать в аптеку и купить противоотечную мазь. Он опять прижал меня к себе, словно таким образом пытался забрать воспоминания о ночном апокалипсисе в "Вулкано".

Хотя я предупредила Мэла о пяти минутах, но, захватив влажные салфетки, заглянула по пути в туалет. Это мужчинам легко, а женщинам приходится отдуваться за удовольствия.

Перед уходом, с большим смущением из тумбочки была извлечена и вскрыта коробочка, купленная Мэлом в аптеке после ночевки у него в квартире. Пока я наводила морс из витаминного сиропа, успокаивающих капель и порошка из саше, Мэл вскочил с кровати, на ходу застегивая брюки. Подошел сзади и обхватил меня, просматривая второй рукой упаковки: отставил в сторону знакомый флакончик с витаминным концентратом, повертел в руках пузырек с профессорской бодягой, подбросил вскрытую коробочку с саше.

— Нужно еще купить, — сказал вполголоса, поцеловав меня в шею. — Стандарта три или четыре...

Я чуть не пролила на себя содержимое стакана, и не от потрясения наполеоновскими планами Мэла, а от его настойчивых рук, от его напористости, от него самого. И еще от предвкушения.

— Быстренько схожу и вернусь, — выскользнула из объятий. — Ладно?

— Ладно, — ухмыльнулся он.

* * *

*

О том, что думает человек, нетрудно определить по его мимике.

Он выходит в коридор, не позаботившись накинуть рубашку, и, возвращаясь из туалета, сталкивается с однокурсником — соседом своей девушки по общаге. Человек здоровается с ним рукопожатием, и сосед добродушно замечает:

— Хоть бы veluma cilenche* поставили. Невозможно билеты учить.

— Неохота. Лучше купи затычки для ушей. И вообще, привыкай, — хлопает тот однокурсника по плечу и идет в комнатушку.

Убогий закуток, как, впрочем, и всё общежитие. Но человек рассчитывает переубедить свою девушку переехать к нему, и, кажется, знает, как это сделать. Только бы не потерять голову, прежде чем он вытянет согласие.

У человека есть в запасе время. Он подходит к тумбочке и выдвигает ящик. Самодовольная улыбка появляется на его лице. Человек берет склеенный серебристый блинчик и, подбрасывая в руке, вынимает обрезанную криво цветную фотографию, являющую вырезкой из журнала. Рассматривает изображение и, улыбаясь, кладет обратно. Достает брошку из витых прутиков на шнурке — ту самую, которая была у его девушки той ночью в квартире. Он подносит украшенье к глазам и изучает замысловатый узор, поглаживая пальцем гибкие перевития.

Возвращает на место. Следующим настает черед небольшого ключика с пластиковой биркой, на которой выбито скромно и элегантно: "1ПБ". Человек знаком с этой аббревиатурой, повторяющейся на обеих сторонах пяти его кредиток. Первый правительственный банк. Человек хмурится и задумывается.

Перебирает хозяйственную мелочевку, замечает кучку монет. Ничего интересного. Ящик задвигается.

Человек подходит к столу, на котором хозяйка бросила впопыхах телефон.

Слух человека обострен. Он услышит, когда его девушка повернет ручку двери на третьем этаже, куда отправилась по своим женским делам.

Человек пролистывает список номеров, внесенных в память телефона. Усмехается, увидев над своим номером букву: "М" и знак вопроса рядом. Ему приходит в голову мысль переименовать, подшутив, но тогда его девушка поймет, что телефоном воспользовались без ведома.

Человек мрачнеет, когда видит на экране слова: "А.Г. Вулфу дом." и "А.Г. Вулфу рабоч."

Он пролистывает журналы принятых и непринятых вызовов, отправленных и прочтенных сообщений. Его не успокаивает отсутствие означенного А.Г. Вулфу в списках произведенных контактов.

Человек кладет телефон на то же место, где его оставила владелица. Настроение испорчено.

Он подходит к подоконнику и замечает скрученный рулончик. На альбомном листе карандашный набросок. "Внутренники подарили на Новый год" — вспоминает человек объяснение своей девушки. Вынимает свой телефон из кармана куртки и ищет нужного абонента, прислушиваясь к звукам в коридоре.

— Здорово... Рад слышать... Есть дело. Нужно прочитать рисунок... Портрет. Женский... Карандаш... Недели три или больше... Кто, где, когда, почему. Причины, отношения... Уж постарайся. За мной не заржавеет... Вечером завезу. Жди.

Он рассоединяет вызов и вкладывает телефон и скрученный лист с рисунком во внутренний карман куртки. Если за неделю она не обратила внимания, то и сегодня не заметит пропажу.

Человек укладывается на кровать, подложив подушку под спину, и скрестив руки на груди, задумывается.

Своё нужно контролировать и держать в кулаке крепко, чтобы в один прекрасный момент не упустить из рук, и нет ничего зазорного в том, чтобы периодически проверять телефон. Или время от времени забираться на чердак и прочитывать переписку с неким А. Или следовать на хвосте по вечернему городу, чтобы опровергнуть подозрения, лишающие спокойствия.

Своё нужно беречь.

Человек найдет того гада, который поиздевался над его девочкой. Подумать только, он мог не увидеть ее живой, если бы не чернь, спасшая ей жизнь. Человеку в общем-то наплевать на невидящих, пока не затрагиваются его интересы. Неизвестный с*кин сын получит по заслугам за то, что посмел создать задымляющую иллюзию и выкуривал людей, похохатывая над мольбами о помощи. Человек отыщет урода — по протоколам допросов, по показаниям очевидцев — и заставит испытать то же, что пережила его девочка, задыхаясь в дыму.

Человек вспоминает, как тащил по коридорам клуба Ледышку, а она словно в заторможенном кино перебирала ногами, запинаясь и спотыкаясь. В ее глазах застыл ужас, ставший отражением случившегося в клубном подвале. Швырнув Ледышку на заднее сиденье машины, человек заявил:

— Скажешь своему отцу, что тебя не интересует партия со мной, и то же самое дашь понять моему отцу. — И когда Ледышка надменно задрала подбородок, добавил: — Иначе я под присягой дам показания, что ты умышленно бросила deformi* в висората без предупреждения. Поняла?

Ледышка повернулась в профиль. Она прекрасно поняла, о ком шла речь, как и то, что попади заклинание в адресата, сама схлопотала бы сдвоенное deformi*. В этом уверили глаза человека.

— Я предупредил. Не пытайся переиграть меня.

Под угрозой человек подразумевал и другое. Ледышка может выдвинуть встречное обвинение, потому что, пытаясь пробиться к своей девочке, он не делал различий между чернью и висоратами, одинаково калеча и тех, и других — физически и заклинаниями. У человека найдется оправдание — самооборона, и ему поверят, ведь его отец — начальник Департамента правопорядка. А Ледышка окажется полной дурой, если развернет войну.

Своё нужно охранять.

Цепко, как клещ. Не выпуская. Как все Мелёшины.

Отмечать территорию.

Она надумала бежать? Смешная. И зря боится.

Она — невидящая, и ее мать с западного побережья? Мелочи. Она — дочь министра экономики, и этот плюс перевесит имеющиеся минусы. А тайны легко сохранить и спрятать, ведь до сих пор Влашек умудрялся обеспечивать инкогнито дочери.

Человек вытягивает ноги и ухмыляется. Все-таки интуиция не подвела его. Едва девочка впервые появилась на лекции у Лютика, принеся с собой тонкий весенний аромат, человек мгновенно понял — это его. Хотя сопротивлялся поначалу, только время потерял.

Человек признает еще кое-что. Его девочка имеет над ним исключительную власть, и ему это нравится.

________________________________________________________

bilitere subsensibila* , билитере субсенсибила (перевод с новолат.) — двухсторонняя сверхчувствительность

deformi *, деформи (перевод с новолат.) — деформация

первачи* (разг., жарг.) — служащие Первого департамента: дознаватели, следователи

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

ovumo *, овумо (перевод с новолат.) — яйцо

veluma cilenche* , велюмa силенче (перевод с новолат.) — покров тишины

11. Индивидуальности

Вива вернулась к прежнему амплуа: ядовитым цветам, гротескной внешности и несочетаемой одежде.

— Ну, как? — поинтересовалась, усадив меня на табурет перед трюмо, и начала собирать синие слезки с волос устройством, похожим на расческу. Капельки, наэлектризовавшись, послушно цеплялись к мелким круговым зубчикам.

— Ты — мастер! — воздала я хвалу таланту стилистки, и она благосклонно приняла её. — Все упали! Все валялись в ногах.

— Заметила, — кивнула Вива и пояснила: — Смотрела по телеку. Прием оказался на высоте, вечер удался.

Еще бы не удался. Мне поцеловал руку сам премьер-министр, затем приключилась грандиозная драка, половина ночи прошла в ползаниях по грязным трубам, а сейчас в швабровке дожидался Мэл, который снова мой парень, и, кажется, на этот раз у нас всё серьёзно.

— Это Петя? — спросила девица, сощурив глаз, и сперва я не сообразила, что подразумевалось под вопросом, а когда поняла, то моя физиономия зарумянилась.

— Очень заметно?

— Не то слово, — фыркнула она и ткнула в темный след на шее, оставленный мне на память Мэлом. — Сама-то довольна?

Румянец на моих щеках усилился.

Не знаю, что ответить, и не могу толком объяснить. Волнует. Будоражит. Еще вчера я старательно возводила преграды между собой и Мэлом, а сегодня, разрушив одним ударом нагороженные препятствия, с радостью ринулась в его объятия. И получившийся результат нравился мне до дрожи.

— Ага. Только это не Петя.

Стилистка на мгновение замерла, встретившись глазами с моим отражением.

— Так и знала, — хмыкнула она. — Во время визажа ты думала не о нем. Скажешь сама, или узнаю в институте?

— Это... Мэл, — призналась я, помедлив. Глупо скрывать то, что рано или поздно станет явным. — Мелёшин Егор. С моего факульте...

— Знаю, — прервала Вива и опять хмыкнула. — Однако.

— Что "однако"?

— Ничего. Принесла?

Я потрясла пакетом с бутыльками, купленными в магазинчике при салоне. Девица выставила тюбики и баночки на трюмо, снабдила меня ватными дисками и провела краткий ликбез по правильному удалению макияжа.

— А мне хотелось остаться красавицей на полгода, — посетовала я с шутливым огорчением, прыская из аэрозольного флакончика на ватку.

— Ходи хоть десять лет, но кожа не дышит. Она устает и быстро старится, и никакие омолаживающие процедуры не спасут. Толстая штукатурка предназначена для исключительных случаев. В повседневной жизни нужно пользоваться мягкой и легкой косметикой, но в любом случае, её тоже стоит удалять на ночь.

— Сколько времени продержится укладка? — покрутила я головой. Перипетии последних суток подрастрепали прическу, но в целом беспорядок смотрелся непринужденно и очаровательно.

— До первого мытья волос. Используй этот шампунь. — Вива показала на флакон с веселой дождевой тучкой на этикетке. — Видишь значок концентрированной пользы "шесть в одном"?

Прочие средства из пакета были призваны увлажнять, питать, тонизировать и восстанавливать кожу, перенесшую испытание неземной красотой.

Лицо в зеркале, лишенное сверхстойкого макияжа, показалось мне серым и невзрачным. Вернусь в швабровку, а Мэл не заметит, что я пришла, и будет поглядывать на дверь в ожидании красотки, сведшей его с ума на приеме.

— Мелёшин непрост, — сказала вдруг девица. — Его нужно уметь удержать. Если хочешь, помогу за двести висов в месяц. Косметика, стиль, одежда, прически... За разовый визаж — в ресторан или театр — отдельный тариф. Согласна?

Театры, рестораны... До сего момента я не отождествляла Мэла и серьезные интеллигентные заведения, потому что мой парень (ведь мой же? ураааа!!) тешил свое эго, побеждая в нелегальных цертамах*, участвовал в димикатах*, отрывался в клубах и столовался в молодежной "Инновации". Но слова Вивы заставили призадуматься.

Помимо развлечений Мэл наверняка исполнял светские обязанности, посещая приемы, ужины, банкеты и прочие мероприятия, организуемые в высшем обществе. Воображение тут же представило Мэла на премьере сезона в Опере, в строгом костюме с галстуком-бабочкой, поднимающегося по беломраморным ступенькам шедевра мировой архитектуры под руку со Снегурочкой. Эх, до чего же хорошо они смотрелись в неожиданной фантазии. Можно сказать, идеальная пара. Поэтому, несмотря на заверения Мэла, мне не верилось, что он ни разу не повелся на внешность снежной принцесски.

Вива права. Если по какой-то причине моя личность втемяшилась в голову столичного принца, не стоит обольщаться, что, глядя изо дня в день на меня, бледную и невзрачную, он будет проникаться глубокими чувствами. Я хочу видеть восхищение в глазах Мэла, хочу сводить его с ума, хочу, чтобы он думал обо мне каждую свободную минуту. Да-да, откроем маски. Оказывается, под личиной невзрачной крыски прячется вселенская эгоистка. Эгоистище.

— По рукам, — согласилась я. К чему торговаться? Ради Мэла, выложу, не задумываясь, и двести, и триста, и тысячу висоров. — А может, сразу облагородишь? Авансом.

— Могу, — кивнула девица. — Сегодня сделаю прозрачный макияж, чтобы кожа отдохнула

Ее руки порхали вокруг моего лица, и легкие касания заставляли жмуриться от удовольствия.

— Ретушь? — кисточка коснулась болезненного следа на шее.

— Да, если нетрудно.

Не собираюсь выставлять напоказ свою пятнистость. Я и так шифровалась как разведчик, прикрывая укусы Мэла, отомстившего за знакомство моего каблука с его ботинком и за невинный щипок. Мэлу легко: выскочил из машины, поколдовал — и хромота с синяком исчезли за пару минут. А мне что делать? Маскирующая ретушь снимется вечером, и следы на шее снова проявятся. Может, купить осветляющий лосьон?

— А как узнать, давали мне обещание или нет? — неожиданно сорвалось языка, пока Вива водила щекотно кисточкой. В голову вдруг пришло, что она может дать дельный совет, коли учится на элементарном факультете.

Стилистка фыркнула:

— Я же предупреждала, чтобы ты не напивалась.

— Употребляла в меру, — деланно обиделась на обвинение. — У меня это... память отшибло.

— Видно, хорошо тебя приложило, — захихикала беззвучно девица и оторвалась от работы, чтобы не испортить начатое.

Я уж пожалела, что спросила.

— Могу помочь. — Вива снова фыркнула, не сдержавшись. — Выбирай — гипноз, ясновидение, чтение памяти. За триста висов — легко.

Молодец! Вот кто, не стесняясь, извлекает выгоду из своих способностей. А кому охота трудиться вхолостую, когда руки растут из нужного места, и голова правильно сидит на шее? Жаль, что ни один из предложенных способов не подходил, так как предусматривал снятие дефенсора*.

Девица продолжила:

— Или рассчитывай на свою интуицию. Есть действенный способ: возьми руку пообещавшего и приложи чуть правее своего сердца. Считается, что там обиталище души, хотя это спорный вопрос. Закрой глаза, отключись и прислушайся.

Взять Мэла за руку, сконцентрироваться, вслушаться... И как долго ждать, прежде чем интуиция подтвердит слова, пролетевшие мимо сознания в горячий момент? Час или два? Моя интуиция похожа на упрямого козла: то ее сутками с места не сдвинешь, а то скачет впереди — только копыта сверкают.

— И что должно произойти?

— Знамение, — сказала Вива и опять фыркнула. — Наверное. Ёкнет сердце или в голове раздастся голос. Не знаю. Вообще-то я не пользуюсь этим способом, потому что помню и свои обещания, и чужие. Глядись.

Не зря я возвела девицу в ранг моей постоянной стилистки, несмотря на её эксцентричный внешний вид. Сотворенный макияж освежал лицо, делая черты выразительными; правда, он не повторял ту сногсшибательную красоту, что на приеме валила мужчин штабелями. Заметна линия скул, ресницы, брови, губы... В целом, приятненько и миленько. Самое главное, нравиться себе, тогда я и другим понравлюсь. В частности, Мэлу.

— Спасибо. Высший пилотаж, — отвесила я заслуженный комплимент.

Вива протянула тюбик с помадой:

— Держи. Сдаю в краткосрочную аренду.

— Спасибо. А зачем?

— Теперь придется часто подкрашивать, — пояснила многозначительно стилистка для особ, неискушенных в косметическом искусстве, и я смущенно потупилась.

— Еще раз спасибо. За мной оплата.

— Иди уж, — выпроводила она меня и у двери фыркнула, старась сдержать смех. — И купи диктофон, если память отшибает.

В обновленном облике, сотворенным Вивой, ко мне вернулась уверенность, потерявшаяся было после ликвидации красивой внешности. Наверное, особа вдумчивая и возвышенная воспользовалась бы моментом свалившегося одиночества и, остановившись в лестничном пролете, взялась обдумывать и обсасывать случившееся за последние сутки, но мне было недосуг. Я спешила к Мэлу. А с обещанием как-нибудь разберемся, где наша не пропадала.

— Привет, не скучал?

Мэл лежал на кровати, скрестив руки на груди, и от него за километр веяло раздражением и недовольством. Что произошло за каких-то... n-цать минут? Неужели рассердился, что я вернулась позже, чем обещала?

— Иди сюда, — протянул руку Мэл, и когда я подошла, практически уложил на себя.

— Что случи...?

— Поцелуй, — потребовал он, прервав.

Ну, ладно, сделаю, как просишь. Что же лишило тебя умиротворенного настроения? Соседи сказали что-нибудь неприятное, или позвонил твой отец, и у вас состоялся разговор по душам?

— Не так, — потребовал Мэл. — Поцелуй так, чтобы я видел.

Я растерялась. Что он хочет увидеть? Ищет подтверждение серьезности наших отношений? Или не уверен во мне? До сих пор из нас двоих верховодил Мэл, проявляя настойчивость в разговорах, в делах, в принятии решений; я же являлась стороной, принимающей его напор.

В глазах Мэла читалось... разочарование?

Напрасно он недооценивает меня.

Забравшись на кровать, я уселась на него и выполнила просьбу, вернее, ультимативное требование. Поцеловала, и когда наши губы разомкнулись, Мэл откинулся на подушку, шумно выдохнув. Ага, впечатлило? Оказывается, я тоже не лыком шита и способна отшибить кое-кому память.

Дорожка из поцелуев сместилась вниз по шее, проскользнула между ключиц и двинулась по атласной коже груди... миновала твердые мышцы пресса... ниже, к тонкой полоске волосков, уходящих под пояс брюк.

И мне нравилось то, что я видела. Мэл смотрел, не отрываясь, и в его радужках разгорались зеленые ободки. В какой-то момент он сглотнул и закрыл глаза, отдавшись ощущениям. О, да, я способна на большее! Мэл в моих руках, он — мой!

Спустилась еще ниже, расстегивая молнию на брюках, и замерла в нерешительности. Я не сумею, не смогу.

Мэл опять глядел на меня и кивнул, подавшись вверх.

У меня не получится.

Он разочарован во мне. Он выдыхает и отводит взгляд. Губы поджаты, брови нахмурены.

Не хочу терять власть над ним, поэтому опускаю голову.

— Ооо, — слышу слабый стон, и Мэл подается вперед. Поначалу теряюсь и не могу подобрать ритм, но, как ни странно, вскоре у меня получается.

Руки Мэла вцепились в простыню, а голова запрокинута, но уже в следующую секунду он смотрит, оплавляя волю изумрудной зеленью глаз. Не удержавшись, Мэл запускает руку в мои волосы, надавливая, ускоряя движения, и сам подается навстречу.

Сумасшедше. Не узнаю себя. Это не я. Меня заводит то, что я делаю. Это развратность?

Мэл мычит нечленораздельно через сжатые зубы. Его лицо искажается, он закусывает губу и не сводит глаз, продолжая направлять меня. Неожиданно вторая его рука вырисовывает вензеля в воздухе и бросает какое-то заклинание в сторону.

Он не позволяет мне отстраниться. И не сдерживается, выплескивая стон — громко, в голос, и бессильно отваливается на подушку.

— Сорвалось, — смеется, взъерошивая волосы.

— Что сорвалось? — спрашиваю, вытирая губы. Не сказать, чтобы было неприятно или противно. Скорее, непривычно.

— Сilenchi*. Твой сосед так и не выучит сегодня билеты. Иди сюда, — тянется ко мне Мэл.

Он вспотевший. Уставший. И довольный.

Кто говорил, что от потных мужчин воняет точно от коней? Это девчонки в интернате, морща носы, делились циничными подробностями взрослой жизни. От Мэла пахнет разомлевшим удовольствием, тягучей сиропной истомой.

Он целует и прижимает к себе.

— Наверное, у меня плохо получилось, — нерешительно мямлю, зарываясь пальцами в его волосы.

— Разве? — Мэл поглаживает меня.

— Ни разу не делала. Тебе понравилось? — выведываю, испытывая прежнюю неуверенность. Мне жизненно важно знать, что Мэл без ума, что он в восторге.

— Спрашиваешь! — хмыкает он и перехватывает мою руку, целуя пальчики.

— Ты соленый, — вспоминаю его вкус.

— Всё правильно. Я соленый, ты сладкая, — трется щекой. — Поехали лопать? Есть хочу — сил нет.

Мэл высказался категорически против того, чтобы его девушка отправилась в люди в короткой юбке. Свое несогласие он объяснил примерно так:

— Нет — и всё.

Пришлось уступить ему, переодевшись в штаны, и заодно отложить в сторону шубку, испорченную многострадальными ползаниями. Выгребая мелочь из тумбочки, я заметила бывшее перо Мэла, превратившееся в блинчик, рядом с его фотографией, и воровато оглянулась. Заглядывал ли Мэл в ящик в мое отсутствие?

Он выглядел беззаботным, мурлыча под нос, и застегивал манжеты рубашки.

Вот ведь возвела напраслину на человека. Хорошо, что хватило ума не озвучить. Мэл не уронил бы свое достоинство, рыская по моим вещам, потому что знает: следует уважать чужое личное пространство, а еще доверять друг другу, иначе подозрения убьют даже самые крепкие отношения.

Успокоившись, я незаметно надела брошку и задвинула серебристый блинчик с фотографией в дальний угол ящика, присыпав хозяйственной мелочевкой. Итак, отправляемся в люди с Мэлом. С моим парнем.

Ох, что-то меня затрясло.

Путь от общаги до ограды института мы проделали, обнявшись. Я смущалась, хотя аллея со стоянкой удачно пустовали, и от волнения забыла посчитать пятки ангелов, отправившихся на небо с докладом к Создателю.

Черная машина, знакомая по утреннему фееричному появлению у института, стояла в среднем ряду. Интересно, кто ее переставил, выдернув из сугроба? Макес или дорожная служба?

Мэл открыл передо мной дверцу пассажирского сиденья, и я впорхнула в салон движением, отточенным на уроках политеса.

— Новая? — спросила, оглядывая внутреннее убранство автомобиля — не менее респектабельного, чем его несчастливые предшественники.

— Временно пользуюсь, пока "Турба" в ремонте, — пояснил Мэл, щелкая рычажками и кнопками на передней панели. Я хихикнула, не сдержавшись.

— Что смешного? — улыбнулся Мэл.

— Ты похож на командира самолета. Не хватает шевронов и фуражки.

— Пристегнись, Эвочка. Сейчас взлетим, — предупредил он, выруливая задним ходом со стоянки.

У водителя было отличное настроение, у меня — тоже. Частота ударов сердца, наверное, превысила все мыслимые пределы. Близкое присутствие Мэла будоражило, мешая сосредоточиться. Мысли хаотично скакали, поэтому я плюнула на попытки поймать хотя бы одну здравую мыслишку, и смотрела то в окно, то на Мэла. Мы переглядывались и улыбались.

Случайный взгляд в сторону выхватил сферу Большой спортивной арены, на которой Петя ставил рекорды и получил чемпионский титул. Знакомое направление.

— Не хочу в "Инновацию".

— Почему? — притормозил Мэл, сбавив скорость.

Значит, я угадала — он направлялся туда, где привык вкушать изысканную пищу, не обращая внимания на длину счета. Зато на моих зубах скрипели висоры при каждом глотке коктейля, выпитого в "Инновации".

— Там дорого.

Мэл ловко перестроился в крайнюю полосу и остановил машину у обочины.

— Значит, так. Мы собираемся есть... — он посмотрел на запястье, — то есть обедать. Расходы — моя проблема, не твоя.

— Мэл, в "Инновации" очень дорого! Давай заедем в другое место. Разве в столице негде поесть?

— Спасибо, после общепита у меня полдня болит желудок.

— Потому что обед за десять висоров, а не за двести?

— Потому что котлеты жарят на трехнедельном жире, и крем-суп сварен из суррогатов.

— Зачем тогда ходишь в нашу столовую? — удивилась я.

— Затем.

Я поджала губы. Вот капризуля! "Мой изнеженный организм усваивает лишь молодую оленину, вымоченную в белом вине и обжаренную без масла до тонкой хрустящей корочки". Ладно, так и быть, поедем в твою уникальную и неповторимую "Инновацию".

— Ладно, выберем что-нибудь другое, — согласился хмуро Мэл и пригрозил: — Первое, которое попадется по дороге. И не вздумай экономить. Знаю я тебя: закажешь минеральную воду, выпьешь стаканчик и скажешь: "Уф, наелась до отвала". Я видел, как ты питалась в столовой, и если... В общем, закажу сам, поняла? И чтобы всё съела! А не съешь, свяжу и насильно накормлю.

Возьму и надуюсь на его слова. И ведь Мэл разгадал хитрый замысел. Сейчас столичный принц начнет тратить деньги, ублажая меня, в то время как в банке впустую пылятся больше ста тысяч висоров.

— Эва, не обижайся, — погладил он мою щеку. — Ты как птичка. В чем только душа держится?

Ага, птичка-невеличка с типом фигуры А и зашкаливающим индексом талии и бедер.

— Давай разделим расходы поровну?

— Никаких "поровну", — отрезал Мэл, и мы отвернулись друг от друга, каждый в раздраженных чувствах.

Не понимаю его. Может, Мэл решил, что у меня возникли сомнения в его щедрости? Вовсе нет. Я не хочу уподобляться бывшим подружкам Мэла, чтобы не выглядеть пиявкой, присосавшейся к его кошельку.

Первое попавшееся кафе оказалось на том же проспекте, метрах в трехстах. Мэл не разрешил мне самостоятельно выходить из машины, и я выбралась наружу, когда он открыл дверцу и предложил руку. Ну, как Мэл умудряется совмещать воспитание и вредность? — поджала губы, глядя на его насупленное лицо.

Он с недовольным видом занял столик в неглубокой нише, недовольно просматривал меню, недовольно тер бровь, ожидая, когда принесут заказ.

Мое нескромничанье обошлось в сто висоров за три блюда и стакан сока — не так уж дорого для заведения на центральном проспекте столицы. Мэл не стал мелочиться, объев кафе на двести десять висоров. Оно и понятно, ведь оголодал человек, а после затяжного стресса нужно усиленно питаться.

А ведь Мэл испереживался, покуда искал меня, мотаясь по... моргам, — вспомнилось неожиданно. Ездил по городу, а сердце замирало от страха: вдруг пропажа отыщется в следующем? Каково это — стоять у каталки, не решаясь приподнять простынь, потому что боишься увидеть любимое лицо? А вокруг десятки похожих каталок, и на каждой — чьи-то сестры или братья, мужья или жены, чьи-то взрослые дети. Ужас! На месте Мэла я поседела бы от переживаний в первую же минуту. И вообще, не представляю, как повела бы себя, поменяйся мы с ним ролями. Билась в истерике или, собрав волю в кулак, искала его — живого или мертвого?

И вовсе я не дуюсь на Мэла. Только не знаю, как теперь подобраться к нему.

Мы ели молча, уткнувшись в тарелки, и я постоянно одергивала себя: не торопиться, локтями на стол не заваливаться, в ухе не ковыряться. Смешно, конечно, но Мэл сноровисто резал ростбиф, насаживал кусочки на вилку и ел с непринужденной элегантностью, если это слово применимо к приему пищи. И до того аппетитно у него получалось, что у меня невольно потекли слюнки, однако я сдерживалась и вяло ковырялась в лазанье, чтобы не оказаться посмешищем рядом с великолепным Мэлом.

Ко всему прочему он, вообще, оказался воспитанным товарищем, то есть джентльменом. И в машину усаживал, и двери открывал, пропуская вперед, и институтскую калитку придержал, и повесил обе куртки на вешалку в кафе, и стул отодвинул, предлагая сесть. Очевидно, столичный принц вобрал манеры с младенчества вместе с детским питанием для грудничков. Я могла бы часами любоваться его движениями, отшлифованными до безупречности, и к любованию примешивалась легкая грусть: мое воспитание определенно не дотягивало до уровня Мэла, иначе почему я порывалась выскочить из машины, не дожидаясь, когда он откроет дверцу, и не принимала как данность расходы за обед, оплачиваемые им?

— Иди сюда, — вдруг поманил Мэл.

— Я?! Зачем? — растерявшись, посмотрела по сторонам.

— Ты ничего не ешь.

— Ем, просто незаметно.

И культурно. Щиплю травку, можно сказать.

— Не верю. Иди сюда, — потребовал Мэл. — Будем есть вместе.

Я огляделась. Кафе не изобиловало посетителями, и на нас не обращали внимания. Ну, сидит парочка, ну, ест — что такого?

В общем, мне пришлось усесться к Мэлу на колени. Так мы и поели — сначала опустошили его тарелки, затем переключились на мой заказ. Мэл поочередно кормил меня и себя, отправляя кусочки в рот. Он справился с задачей блестяще, лихо орудуя ножом, вилкой и ложкой. Под завершение трапезы мы уже целовались, перемежая еду с удовольствием — коротенько и мимолетно, чтобы не привлекать внимание посетителей и обслуживающего персонала.

В итоге разногласия исчерпали себя, и я возликовала: Мэл опять рядом, а большего и не требовалось. Да и были ли разногласия? Так, мимолетное недопонимание.

— Тебе определенно нужна юбка, — сказал он на ухо после очередного поцелуйчика, чем вызвал у меня прилив смущения. — Но длину я подберу сам.

Сам — значит, сам, — согласилась я, не вникнув особо в его заявление. Сегодня получился лучший обед в моей жизни — тихий, уютный и спокойный. С человеком, который стал необходим мне как воздух.

Конечно же, счет, принесенный официанткой, не подлежал обсуждению или робкому вяканью, и, когда Мэл расплатился кредиткой, мы отправились в аптеку.

___________________________________________________

cilenchi* , силенчи (перевод с новолат.) — тишина. Упрощенный аналог veluma cilenche (покрова тишины), уменьшает громкость звуков

dimicata*, димиката (перевод с новолат.) — схватка между двумя, дуэль

сertamа*, цертама (пер. с новолат.) — состязание, соревнование, как правило, нелегальное

defensor* , дефенсор (перевод с новолат.) — защитник

12. Неожиданные открытия

Настроившись на катание по городу, я удивилась, когда через пару минут машина вывернула к знакомому "Аптечному раю", и Мэл ювелирно припарковался на стоянке между двумя автомобилями.

— Похоже, ты знаешь каждую улочку в столице.

— Знаю, — не стал он отрицать. — Иногда участвую в рогейнах*.

— В чём?!

— В ориентировании по городу на машинах. Долго объяснять, потом расскажу, — отмахнулся Мэл. — Пошли за покупками.

— И выигрываешь? — допытывалась я.

— Эва, тебе важно знать об этом? — мазнул он по моему носу и заодно проверил качество обматывания шеи шарфом.

Важно ли мне знать? Получается, всё, за что он ни возьмется, заканчивается успехом. А за моими плечами сколько достижений? Пока ни одного. Разве что посчитать победой адрес мамы, который даст отец после получения мной аттестата, но до цели еще нужно доползти.

Ну, вот и выплыла еще одна подробность из жизни моего парня, — подумала я, шагая к "Аптечному раю" в обнимку с Мэлом. Оказывается, он участвует в каких-то рогейнах и наверняка выигрывает, хотя и не хвастает.

Неожиданно. А впрочем, чему удивляться? Теперь каждый день будут открываться новые детали в наших биографиях и характерах, потому что получилось шиворот-навыворот: не зная толком друг о друге, я и Мэл пошли на поводу у своих желаний, решив — всё, теперь мы вместе. Правильно ли это?

Наверное, прежде чем делать выбор и затевать конфликт с родственниками, стоило сесть друг напротив друга и рассказать о себе — что любим, чем увлекаемся, есть ли друзья-приятели, какие отношения с родственниками, каким видим свое будущее и прочую анкетную чепуху. Глядишь, узнали бы много неожиданных или неприятных подробностей и тут же открестились от своих обязательств.

Мэлу будет, чем поделиться, а вот мне... О чем я могла поведать, исключая данные клятвы, обеты и обещания о молчании? О невнятном детстве на побережье, о тетке-садистке, об интернате, об Алике, о пренебрежении и холодности отца, о мытарствах по ВУЗам, об отсутствии друзей и постоянном страхе разоблачения?

Нет, видно, идея с откровениями преждевременна.

В "Аптечном рае" Мэл оттолкал меня в раздел косметических средств, заявив, что купит всё необходимое, и велел не отходить от стеллажа, не выбрав что-нибудь заинтересовавшее, а сам отправился вглубь зала-ангара.

Я долго перебирала коробочки и флакончики, рассеянно читая этикетки на упаковках. Что выбрать, если самый дешевенький ценник сигнализировал чудовищными цифрами "350"? Наконец, среди товарного разнообразия, призванного доводить внешность до умопомрачительного идеала, попался мизерный тюбик универсального геля-антиоксиданта, обладающего кучей полезных свойств, в том числе антицеллюлитным и омолаживающим эффектом. Знаю, Мэл посмеется над моим выбором, но последним пунктом в инструкции по применению значилось удаление подкожных гематом различной длительности существования, а в быту — синяков.

Помажу на ночь, и к утру следы на шее пропадут. А если не исчезнут, вернусь в "Аптечный рай" и устрою скандал, требуя возврата полтысячи висоров за халтуру и обман клиентов. Если, конечно, Мэл согласится на покупку.

Мэл согласился. Глянул мельком и положил в корзинку, которую отдал в окошко кассы. Я же отошла подальше, чтобы не слышать, какую сумму назовет кассирша, иначе не удержусь и начну всплескивать руками, причитая о безумных тратах.

Рассчитавшись, Мэл подхватил большой пакет с оттягивающимися ручками, и мы отправились к машине. Оказывается, он купил несколько банок "Энергетика", и, открыв одну, выпил в присест.

— Не боишься переусердствовать со стимуляторами?

— Могу не пить, но кто станет меня бодрить? — Мэл поставил пустую банку в выемку дверцы. — Я не уснул в кафе лишь потому, что ты была рядом.

Да уж, оживила поцелуйчиками и обжиманиями, зарядив порцией бодрости.

— Вдруг уснешь в машине? — допытывалась я озабоченно. Мало того, что пострадаем мы с Мэлом, неуправляемый автомобиль зацепит соседей или вылетит на встречную полосу, устроив аварию.

— Я знаю предел своих сил и не сажусь за руль, если не уверен, — ответил Мэл резковато. — Колени болят?

— Есть немного. Уже привыкла.

— Потерпи. Я купил мазь, спрей, аппликаторы с пропиткой, эластичные бинты. Отек должен быстро спасть.

— Спасибо! — потянулась я к Мэлу, и он охотно поддержал поцелуй. — Наверное, ужасно дорого?

— Нет. Там еще пять упаковок... сама знаешь чего, — показал Мэл на пакет, и я стыдливо опустила взор. В конце концов, к чему смущаться, как девочка? Мэлу нравится, мне — тоже, значит, в этом нет ничего грязного и пошлого.

— Куда теперь? — посмотрел он на панель. На элетронном табло светилось: "14:32".

— Я хотела попросить тебя... — начала нерешительно, впрочем, догадываясь об ответе. — На моей сумке сломался замок, а конспекты и прочую ерунду некуда складывать...

— Не проблема. Заедем и купим.

И почему меня не удивили его слова?

— Мэл! — обратилась я к своему парню и глубоко вздохнула. — Дай мне высказаться и не спорь, пожалуйста, ладно? Уважай мою точку зрения. Так вот, сегодня ты купишь сумку, а завтра я верну тебе потраченное. — Брови Мэла поползли вверх от изумления. Он хотел возразить, но моя ладонь накрыла его рот. — Я согласилась с обедом в кафе, с лекарствами и косметикой, но не могу принять большего, понимаешь? Не хочу смотреться присоской к твоим висорам. Между прочим, у меня есть свои.

Мэл внимательно выслушал взволнованную и путаную речь.

— Странно. Наличность имеется, а работаешь в архиве за мелочевку.

— Потому что деньги появились недавно... Перед приемом.

— Вот видишь, — обрадовался Мэл, — зря ты наговаривала на своего отца. Ничто человеческое ему не чуждо.

— Отец ни при чем... Он не дал ни висора... — выдавила я через силу. Трудно начинать, но нужно.

Лицо Мэла окаменело.

— Вот как? Тогда откуда денежки? От бескорыстного спонсора? — поинтересовался он спокойно, но в голосе засквозила знакомая ирония.

— Заработала! — огрызнулась я в ответ, и Мэл скептически хмыкнул. — Продала кое-что. Одну вещь.

— И, конечно же, не скажешь, что продала?

— Нет. Извини, не могу.

Мэл задумался, покусывая губу изнутри.

— И эти деньги... — начал он, принуждая меня закончить фразу.

— ... истрачены на прием. Правда, не все. Кое-что хранится в банке, — опустила глаза, стыдясь. Когда-то я обманула Мэла, уверив, что проблем с подготовкой к "Лицам года" не возникнет, и отец оплатит расходы.

Мэл тоже вспомнил тот разговор:

— Но ведь ты... — Он потер лоб, осознав истинное положение дел. — Получается, ты не сказала отцу о приглашении?

— Предупредила за пять минут до отъезда из общежития. Я не могла сказать ему, пойми! Он бы не допустил моего появления на "Лицах года"!

— Откуда ты знаешь? — хмыкнул с сомнением Мэл. — И моего отца считаешь монстром, и своего. Вдруг всё совсем не так, и у тебя мания преследования?

— Это не мания! — голос задрожал от необоснованного поклепа. — Когда у меня кончились деньги, он велел самостоятельно зарабатывать на жизнь, чтобы ценить каждый висор, и приказал до марта не соваться с просьбами! А что я умею?

Мэл не выдержал: подвинулся и притянул к себе.

— Тише, тише, успокойся. Ты храбрая девочка. Не представляю, как смогла выжить на архивную мелочевку.

— В-вообрази... Позвонила бы ему... П-порадовала... "Папуля, меня пригласили на "Лица года"... — полилось из меня сбивчиво. — И он, не задумываясь, упек меня в психушку... Если бы не прием, я не стала бы ни во что ввязываться! К тому же Стопятнадцатый включил меня в льготную программу для сотрудников института.

— Ладно, — протянул задумчиво Мэл. — Стало быть, ты отправила отца лесом. Или полем. А почему не сказала мне, что нужны деньги?

— Потому что. Занять десять тысяч — не шутка. Я бы не вернула их до конца жизни.

— Сколько?! Всего десять?! — переспросил он удивленно. — Ну-у... это большая сумма... в сравнении со ставкой в архиве.... Итак, что имеем? Твой отец денег не давал, но на приеме ты появилась. Закономерно, что сейчас он в раздумьях, где его дочь достала шиши, так?

— Так, — согласилась с неохотой. Мэл быстро выстроил верную логическую цепочку и вскоре должен был задать закономерный вопрос, которого я боялась.

— И как объяснишь, когда отец спросит: "Откуда деньги"?

— Не знаю. Он сказал, что если я бездарная... то... могу торговать собой! — выпалила и отвернулась.

В салоне повисла тишина.

— Ну... ведь твой отец неспроста сказал это, — ответил сипло Мэл через некоторое время и прочистил горло. — Не понимаю, зачем? Если бы ты... последовала его совету, то просочились бы слухи, и его карьере однозначно пришел конец.

— Отец прочитал протоколы допросов после пожара в столовой. Хотел выяснить, не спалилась ли я перед первоотдельщиками, а заодно узнал, что его дочь провела ночь в одной кровати с братом пострадавшего. Ну, и разъярился.

Мэл не ответил. Он долго молчал, а я боялась обернуться и возила пальцем по двери. Чуть не протерла обшивку до дыры, когда за спиной раздался короткий смешок.

— Вот так воспитатель! — заключил Мэл, почему-то не став возвращаться к вопросу о совместной ночевке с Капой и о том, выполняла ли я рекомендации отца по способам выживания. — Ну, какая из тебя продажная стерва? Ты же бодаешься со мной из-за каждого висора и пытаешься всучить деньги после каждой покупки. И твой отец тоже знал, что не сможешь... и слава богу! Он разозлился, как пить дать. Так бы и сказал, мол, выкручивайся, как сумеешь, но зачем унижать?

— Потому что так было всегда, — отозвалась я хмуро.

— Ох, Эва! — снова притянул меня Мэл. — Ты кладезь сюрпризов.

— Плохих или хороших? — пробурчала я, устраиваясь поудобнее, и наши пальцы переплелись.

— Сногсшибательных, — ответил он со смешком. — Осталось дело за малым — придумать правдоподобное объяснение для твоего отца. И много денег в твоей банковской ячейке?

— Много. Не скажу. Я обеспеченная девушка и могу приглашать тебя в "Инновацию" каждый день.

— Богатенькая моя, — поддел Мэл, развеселившись. — Независимая. Неприступная.

— Да, я такая, — ответила с той же интонацией. — Завтра съезжу в банк, а пока займешь немного?

— Папена! — начал он угрожающе, но прокхыкался и продолжил более спокойным тоном: — Эва... Пойми и ты меня. Как предлагаешь выполнить твою просьбу? Это же дикость — одалживать своей девушке деньги на покупку сумки. Поэтому поступим следующим образом: сегодня ты закроешь глаза на траты, а завтра я отвезу тебя, куда хочешь, и тогда поговорим о расходах и доходах. И лучше не нервируй меня, Эва.

Некоторое время мы молчали, взбудораженные разговором. Раздражение Мэла моими феминистическими выходками было понятно, но его доводы тяжело усваивались. А какие у него доводы? "Потому что!" — и всё тут.

— Ты заметила, что мы бываем недовольны словами или поступками друг друга? — спросил Мэл, и я кивнула, соглашаясь. — Давай определимся: чтобы не доводить до крайности, сразу же выкладывать о причинах недовольства. Идет?

— Ну... это как?

— К примеру, чем тебе не понравилось, что я оплатил обед и покупки в аптеке?

Я замялась, переключившись на откручивание пуговицы с куртки Мэла.

— Потому что становлюсь похожей на попрошайку, тянущую из тебя деньги. Дай на то, дай на сё.

— Эва! — хмыкнул он и, не сдержавшись, тихо рассмеялся. — Это крохи того, что я могу дать. Я хочу подарить тебе весь мир.

— Мне не нужен мир, мне нужен ты, — проворчала я, прикорнув на груди Мэла, и почувствовала легкое прикосновение к волосам — поцелуй.

— Ладно, как-нибудь разберемся с твоим альтруизмом.

Пришла моя очередь выслушивать объяснения.

— А почему ты хмурился в кафе?

— Потому что ты не захотела в "Инновацию", потому что вздумала делить расходы... Дама не должна тратить деньги, это делает ее спутник. Так принято.

Принято — не принято. Может, когда-нибудь я стану мыслить по-другому, но пока не могу перестроиться.

— А в общаге почему хмурился? — задала следующий вопрос и пояснила: — Когда я пришла от стилистки.

Мэл замер, напрягшись. Застыл как скала.

— Я решил, что... Ладно, не бери в голову...

— Нет уж, договаривай. Уходила — всё было хорошо, вернулась — у тебя тучи на лице. Капа ляпнул что-то глупое, да?

— Тучи... — повторил Мэл и нехотя ответил: — Я ждал и вспоминал... разные моменты — в институте, на приеме, в клубе... В общем, в голову опять полезла всякая чушь. Мне захотелось, чтобы ты показала... чтобы доказала... Прости, если заставил.

— Мэл, — потянулась и поцеловала его, — я не пожалела, и не думай.

— Ну, и хорошо, — выдохнул он и расслабился. — Значит, едем за сумкой?

— В переулок Первых Аистов. Знаешь, где это?

Мэл хмыкнул:

— Бывал когда-то.

Мы ехали молча. Короткий день заканчивался, солнце давно спряталось за зданиями, спеша уйти за горизонт. Небо, еще светлое на западе, с востока наливалось подступающей темнотой. Здания окрасились иллюминацией, засияли призывные плакаты и вывески, стала заметней немая реклама, крутившаяся на больших экранах. Небоскребы расцветились пока еще редкой "шахматкой" светящихся окон. По проспекту в одном направлении двигались не менее восьми автомобилей — каждый по своей полосе, и пару раз нам пришлось постоять в пробках, правда, недолгих.

Мэл вел машину уверенно, отточенными до автоматизма движениями — не глядя, ворочал рукояткой коробки передач, не глядя, нажимал кнопки на панели. Он любит технику, любит трассу и скорость, — пришло вдруг на ум. Внезапно Мэл, не отрываясь от наблюдения за дорогой, схватил мою ладонь и положил к себе на колено.

— Не убирай, ладно?

— А как же...? — растерялась я. — Ведь неудобно...

— Удобно, — заверил он и опроверг сомнения, успевая поворачивать руль и вертеть нужные тумблеры.

Любуясь водителем, признала: я — ужасная собственница. Представила, что раньше рядом с Мэлом сидели другие девчонки, вот также положив руку на его колено, и в голове будто замкнуло клеммы.

Сколько их было — мимолетных и тех, что "на подольше"? Выбирай — не хочу.

Но Мэл выбрал меня.

Мы знакомы с ним от силы месяц, половину которого он либо игнорировал меня, либо допекал, показывая свое висоратское превосходство. Его отец заведует Департаментом правопорядка, который на слуху у каждого гражданина — законопослушного и не очень. Родословная Мэла тянется в генеалогическом справочнике на нескольких страницах. Он привык ни в чем себе не отказывать. Почему же Мэл зациклился на мне, непримечательной девчонке?

Особыми талантами не блещу, как и красотой. Я — одна из тысяч, и у любой другой конкурентки гораздо больше шансов оказаться рядом с Мэлом.

Но это со мной он мчится сейчас на машине по городу, озаботившись покупкой новой сумки.

Это со мной Мэл шутит, рассказывает что-то, спорит, упрямится, смеется.

Это из-за меня Мэл объявил ультиматум отцу и распрощался с почти невестой, и даже моя биография с гнильцой и отсутствие висоратских умений не поколебали его решимости.

Это его волнует, чтобы меня не просквозило после теплого салона.

Это он нашептывал сегодня слова, от которых горели мое лицо и тело. Это Мэл заставил позабыть о стыдливости и сдаться на милость его рук и губ — то агрессивно настойчивых, то мучительно нежных. Это его глаза заверили: "Нет ничего шокирующего в том, что мы сделали. Наоборот, получилось прекрасно, и твое удовольствие стало лучшей наградой для меня ".

Это Мэл хочет подарить мир, хотя мне достаточно Мэла.

Неужели это и есть счастье?

— Эва, мы на дороге... — голос Мэла дрогнул. — Лучше верни руку на колено, пока не приключилась авария.

Разве я виновата, что конечности совсем обнаглели и функционируют отдельно от сознания? Стыдобень, да и только.

Сострою невозмутимый вид и недрогнувшим голосом заведу светскую беседу.

— Ты бывал в Опере?

— Неожиданный вопрос, — ответил Мэл, смотря в зеркало заднего вида. — Бывал.

— И как? Понравилось?

— Скучно. Неинтересно. По сцене ходят, руками машут, поют, а о чем — не разберешь.

— Избалованный, — пожурила его, хихикнув. — Это же о-пе-ра!

— Ну и что? Таким как я вручали программки с кратким содержанием. Знаешь, что мне больше всего в них нравилось? Слово "Антракт".

Я рассмеялась.

— Тогда почему ездил? Потому что нужно?

— Да, — кивнул Мэл.

— Со Снегурочкой?

Он помедлил с ответом:

— С ней.

— А я видела Оперу в атласах мировой архитектуры. Необычное здание. А внутри красиво?

— Наверное. Не замечал. Хочешь сходить?

Я неуверенно пожала плечами. Побоище в клубе надолго отбило тягу к посещению мест с большим скоплением народа.

— Значит, сходим когда-нибудь, — решил Мэл за нас двоих.

Машина проехала мимо бульвара Амбули, но в последний момент Мэл повернул руль вправо, и путь пролег вдоль залитых светом павильончиков и украшенных гирляндами деревьев. Я приклеилась к окну, и когда сияющее великолепие огней осталось позади, вздохнула восхищенно:

— Красиво, правда? Спасибо!

— Не за что, — улыбнулся Мэл. — В столице много интересных мест, обязательно покажу их тебе. И клади руку обратно.

Я охотно подчинилась требованию.

— Откуда знаешь о переулке Первых Аистов? Из-за своего рогейна? Ни в жизнь не поверю, что ты покупал что-нибудь в тамошних магазинах.

— Проезжал мимо, — пояснил Мэл, взглянув на меня мельком.

Почему-то в переулке Первых Аистов дышалось легче, и не потому что воздух был менее загазован. Выхлопными газами воняло, как и везде, и было также шумно и оживленно, но сам переулок пропитался... романтикой, что ли?

Хотелось подхватить Мэла за руку и пройтись — сначала по одной стороне, затем по другой, засматриваясь на витрины разношерстных магазинчиков, потом посидеть в кафе, согреваясь чашкой чая, и съесть одно пирожное на двоих. Хотелось прижаться к Мэлу и обнять крепко-крепко, чтобы никогда не отпускать.

Что-то я размякла. Определенно, в переулке даже думалось по-другому, и в голову лезли сплошные сантименты.

Мы зашли в знакомый галантерейный магазинчик, и Мэл опять удивил меня. Перебирая представленный ассортимент, он со знанием дела расспрашивал продавца, выясняя: а какая вместимость сумки? а какой процент сжатия веса? а есть ли улучшение по объему? а сколько строчек в швах — две или три? какова длительность гарантии на улучшенные свойства? Мэл проверял легкость движения собачек на замках, наличие страховки в виде кнопок, если разойдется молния, считал внутренние отделения и карманы.

Он не напирал, говоря: "Смотри, мне нравится вот эта сумка, потому что в ней то-то и то-то, в отличие от других", а позволял выбирать мне, слушая его разговор с продавцом. Обо мне еще никто не заботился, поэтому я совершенно расклеилась, расчувствовавшись.

— Может, вот эту? — показала на синюю сумку с желтыми вставками.

— Берем, — подтвердил выбор Мэл.

Моя новая сумка могла трансформироваться в рюкзачок, забрасывалась на плечо или просто неслась в руках. Улучшения в материале сжимали каждый килограмм уложенных вещей на 85%, но ограничение по максимальному весу составляло пятьдесят килограмм. Я вспомнила, на занятиях профессор говорил, что не стоит гнаться за аховыми процентами сжатия, потому что улучшения быстрее изнашиваются, однако продавец дал гарантию на пять лет и понижение сжимаемости на каждый последующий год пользования в размере пяти процентов.

В сумке имелось несколько потайных отделений и удобных карманов, так что вздумай я положить туда полцентнера нужных вещей, они с легкостью нашлись бы без долгих поисков и перетряхивания содержимого.

Единственным минусом сумки была нулевая сжимаемость по объему, то есть попросту отсутствие бездонности. Иными словами, саквояжик не сохранял худобу при укладывании в него крупногабаритных вещей, но данный недостаток меня мало волновал.

Когда мы вышли из магазинчика, я потянула Мэла в сторону кафе, в котором устраивала субботний перекус с девчонками.

— Пойдем. Хочу тебя угостить.

— Чем это?

— Не спорь. Теперь плачу я.

Как ни странно, Мэл согласился. В кафе было шумно — гораздо многолюднее, чем в полупустом заведении на центральном проспекте. Мы уселись за угловым столиком, сдвинув стулья. Мой парень пил крепкий кофе, передо мной поставили чашку чая, а посередине водрузили воздушное пирожное, усыпанное вишнями.

Глядя на заказ, я потеряла дар речи.

— Смотри, на картинке нормальные вишневые вишни, а здесь и оранжевая, и зеленая, и желтая, и синяя. Девушка! — крикнула я удаляющейся официантке, чтобы та вернулась и устранила безобразие в виде уродливых фруктов.

— Стой, Эва,— потянул меня Мэл, призывая успокоиться. — Наверняка вишни вымачивают в сиропах с красителями. А вообще, в Национальном музее есть экспозиция, называется "Параллельный мир", там в кадках растут квадратные апельсины и синие яблоки.

— Зачем? — Я не совсем успокоилась после потрясения с вишнями. — Какой толк в синих яблоках?

— Никакого толку. Необычно. Мир не такой, каким мы привыкли его видеть. Сходим туда как-нибудь. Посмотришь на песчаную реку, полистаешь круглые книжки.

— То есть как круглые? — наморщила я лоб, пытаясь представить шар, который можно читать.

— Там увидишь. А сейчас открой ротик, будем кушать... ам-ам... вишенки, — Мэл поболтал желтой ягодкой, взяв ее за черешок.

Вишни оказались съедобными, пирожное таяло на моем языке и во рту у Мэла.

— А ты, оказывается, сладкоежка, — поддела его, когда он зажал губами ложку с кусочком пирожного, не желая отпускать.

— Угадала, — улыбнулся Мэл. — Помнишь, тогда в "Инновации", ты предложила спортсмену мороженое, а он отказался? Был бы я на его месте! Поедем туда как-нибудь, а? Хотя бы из-за мороженого.

— Поедем, — согласилась я, сделав глоток, и добавила лукаво: — Или из-за мягких диванов?

— Из-за них тоже.

Десерт вышел отличным, как и компания, в которой он поедался.

__________________________________

рогейн* — командная или индивидуальная игра, предполагающая ориентирование на местности .

13. Уступки

Когда мы вышли из кафе, на город наползли ранние сумерки, и в переулке стало еще уютнее. Поскрипывание снега под ногами пришлось бы как нельзя кстати, но увы, все ровные поверхности закатали под асфальт, за исключением черных прямоугольников зимующих газонов.

В голове царила приятная пустота, заботы улетучились, будучи задвинуты в дальний угол, но меня по-прежнему не отпускала взбудораженность из-за близкого присутствия Мэла. Мы не просто встретились, поговорили и разошлись в разные стороны. Мы остались вместе и теперь решали вдвоем, что делать и куда пойти. Еще вчера я жила сама по себе и самостоятельно принимала решения, пусть не всегда верные, а сейчас рядом шел человек, вдруг ставший частью моей жизни, и с его мнением следовало считаться.

— Теперь куда? — спросил Мэл, заводя машину. — Пятый час вечера.

Куда? Этим вопросом я не задавалась. Совсем позабыла, что будни никто не отменял, и нужно думать о завтрашнем дне. В компании моего парня мозги отказывались трудиться, и жилось настоящим — волнительным и кружащим голову. Ох, похоже, от непривычки у меня возникла передозировка обществом Мэла.

Так куда? В общежитие, наверное. Прилечь на кровать, обдумать перемены, свалившиеся за последние сутки, посплетничать с Аффой, не забыть о Радике и угостить его чем-нибудь вкусненьким.

Радик! В общаге не осталось ни кусочка съедобностей, а в институте дядя парнишки ждет, когда подчиненная изволит появиться на работе, потому что понедельники никто не отменял! — чуть не стукнула себя по лбу, вспомнив, что до сих пор числюсь младшим помощником архивариуса.

Понедельник! День, на который я назначила встречу с неизвестным А., представителем славного племени горнистов, а также умудрилась пропустить консультации, посвященные сессии.

Сессия! Послезавтра экзамен по матмоделированию вис-процессов, а в голове гуляют скудные и бессвязные обрывки знаний, почерпнутые из одиночных лекций по данному предмету.

И еще Мэл, спрашивающий, когда жать на газ и в какую сторону поворачивать руль.

А ведь он не спал больше суток и вымотан, хотя умудряется держаться на стимуляторах.

Высыпав оставшуюся мелочь из сумочки, я пересчитала монетки. После откушанного в кафе десерта на руках осталось около шестидесяти висоров. Достаточная сумма, чтобы купить продуктов на пару дней в недорогом магазине на окраине.

— Мне нужно в институт, а тебе стоит отоспаться, — сказала, ссыпав деньги обратно.

— Зачем в институт? — поинтересовался Мэл, крутя тумблер на панели.

— В архив на подработку.

— У тебя теперь есть наличность, к чему гробиться из-за мелочевки? Увольняйся — и дело с концом.

— Мне надо, — заявила я упрямо. — Уволюсь, когда кончится сессия, а пока буду помогать Штуссу, и суть не в деньгах.

— Может, дело в солидарности? — усмехнулся Мэл.

Что он хочет сказать этим? Что меня и архивариуса роднит слепота и отсутствие способностей в висорике? Вовсе нет. Я хочу помочь начальнику, потому что... хочу. Любой труд достоин уважения. Тем более, у меня получается, и маленькие достижения позволяют не чувствовать себя безнадежной и бесперспективной.

— В ней, — ответила я неожиданно для себя, хотя собиралась поспорить.

— Хорошо, — согласился Мэл. — Подожду тебя и заодно отработаю штрафные часы в спортзале.

Ах да, мой парень восстанавливает честное имя, потрепанное плохим поведением. Это хорошо. Но то, что отрабатывает в спортзале, меня совсем не устраивает.

— А нельзя попроситься в сортировочную утиля?

— Ты и у Асмодея успела побывать? — ухмыльнулся он. — Вряд ли получится. Мне не доверят мусорное гов... богатство.

Зато перебрасывать маты, на которых кувыркались гимнастки, очень даже доверяют. А Мэл заодно поглазеет на осанистых спортсменок и охотно пофлиртует с ними.

Я закусила губу.

— Эва, выкладывай, о чем думаешь, — велел он. — Тебе что-то не нравится.

— Да, не нравится! — выпалила я и отвернулась к окну. — Там полно девчонок.

За спиной раздался смешок. Мэл придвинулся, обхватил меня и поцеловал в щеку.

— Девчонок полно, а ты — одна.

Слабенькое утешение, которое совершенно не притупляет всколыхнувшуюся ревность. Нужно доверять Мэлу, потому что сомнения разрушают даже самые крепкие отношения. Ведь он доверяет мне. Сказать ему или нет о конспиративной встрече на чердаке?

— После архива хочу встретиться с одним человеком, — сказала я, решившись.

Мэл нахмурился и отстранился.

— С кем?

Слово — не воробей. Поздно идти на попятную, да и неохота, потому что в предстоящей встрече с Агнаилом нет ничего предосудительного.

— Этот человек работает в институте.

Рука Мэла сжалась в кулак.

— Хромой? — спросил он, помолчав.

Я сразу поняла, кого подразумевал Мэл, и меня неприятно кольнуло напоминание об увечности профессора. В первую очередь физические недостатки замечают недалёкие люди. Прежде всего, Альрик — преподаватель, ученый с мировым именем, интересный собеседник и, конечно же, симпатичный мужчина с исключительным обаянием. Но лучше не распалять Мэла нравоучением и расписыванием достоинств профессора.

— Нет, это горнист. Один из тех, кто обслуживает горн.

— Папена, ты удивляешь меня с завидной регулярностью, — потер лоб Мэл. — Всего месяц в институте, а умудрилась познакомиться с желторотиком.

И опять меня покоробило снисходительное прозвище, слетевшее с его языка.

— Он не желторотик, а горнист, — оскорбилась я за всю братию ребят в солнечной униформе. — Будешь насмехаться, ничего не скажу.

— Ладно, прости, — сказал Мэл примирительно. — Ожидал чего угодно, но о жел... горнистах даже не подумал.

— Ты с ними тоже знаком?

— Вот еще! Зачем мне? — фыркнул Мэл и посерьезнел, заметив мое сердитое лицо. — Видел однажды издали. Скажешь, как познакомилась с ним?

— Мы случайно встретились, один раз, и выяснилось, что он с западного побережья, — ответила я и солгала самую малость, объединив образы Марата и Агнаила. — Потом оказала кое-какую услугу, и он предложил отблагодарить. Общаемся записками. Хочу расспросить у него о маме. Может быть, он знает её. Если так, то отец со своим чертовым требованием в получении аттестата мне не нужен. Обойдусь без него.

Некоторое время Мэл обдумывал сказанное и озвучил то, что посчитал самым важным в моих словах:

— Интересно получается. Незнакомый горнист, с которым ты случайно столкнулась, взял и выложил тебе, висоратке, что живет на побережье. Или ты привираешь, и на самом деле вы встречались чаще, а, Папена?

— Думай что угодно, — ощетинилась я в ответ. — Предупреждаю честно: после архива собираюсь поговорить с ним. Тебя не понять. Скрываю — плохо, говорю правду — то же самое. Что тебе не нравится?

— То же, что не понравилось тебе в отработке штрафа в спортзале, — ответил хмуро Мэл.

Я смешалась, не зная, что сказать.

— Пошли вместе, — предложил он. — Где назначена встреча?

— На чердаке. Получается, я не предупредила, что могу прийти не одна. Так нельзя. Он решит, что его подставили, и ничего не скажет. Горнистам запрещено бывать на верхних этажах. Надеюсь, ты не сдашь его администрации?

— Никогда не стучал, — сказал Мэл с ноткой высокомерия. — Не знал, что в столице много выходцев с побережья.

Его слова прозвучали примерно так: "Не догадывался, что вас понаехало видимо-невидимо, и на каждом шагу парень из высшего общества наталкивается на уголовное отродье".

— Закрой глаза, если противно, — вспыхнула я как спичка. — Не волнуйся, твоя любимая столица не погрязнет в преступности. Каждый горнист, отработав долг, возвращается обратно.

— Эва, ты как всегда поняла иначе, — ответил раздраженно Мэл. — Я думал, с побережья непросто выбраться, поэтому удивился. По крайней мере, попасть туда нереально.

— А я попаду! — разве что ногой не получилось топнуть для иллюстрации намерений.

— Для этого потребуется виза и предварительное согласие нескольких департаментов и министерств, точно не знаю, каких. Возможно, сам Рубля подписывает разрешение на въезд туда. Ты обговорила с отцом условие: аттестат в обмен на адрес. А он пообещал оформить пропуск на побережье?

— М-мы об этом не... Не знала, что это сложно, — промямлила я ошарашенно.

Когда заключалось соглашение с родителем, мне было невдомек, что папаша не без оснований называл меня каторжанской бестолочью. Озарение наступило недавно, когда на запястье Марата мелькнул браслет со звеньями, в точности похожими на рисунок брошки.

В моем представлении приезд к маме выглядел гораздо романтичнее, без разрешений и пропусков, поскольку на подкорке отложились авантюрные бредни интернатских мальчишек, мечтавших дать дёру на запад, на восток, на юг — неважно куда, лишь бы подальше. Поэтому план проникновения на побережье не требовал особой проработки. Приеду к пропускному пункту, постучусь, и меня пропустят. А если откажут, то можно пойти другим путем. Когда зубастые псы-монстры отвлекутся на брошенное им мясо, смело пролезу под проволокой, перекусив кусачками, или перепрыгну через ограду. А что? Я смогу. Отойду подальше, разбегусь, перескачу и скроюсь в кустах, запутывая следы.

В общем, шутки шутками, но эти мелочи казались незначительными. Главное — адрес мамы как венец миссии, а с остальными проблемами можно разобраться по ходу.

Наивная простота.

Видимо, Мэл испугался моего убитого вида, потому что принялся утешать.

— Эва, мы что-нибудь придумаем. Всё будет путём.

Еще бы ему не струхнуть. Наверное, я почернела лицом, вот так, между делом узнав, что моя мечта растоптана и разбита вдребезги в шаге от цели. Папаша хитер. Наверное, он потирал ручки, поймав простодушную дурочку-дочку в капкан соглашения. В самом деле, к чему адрес, если мне никогда не удастся попасть на побережье?

— Не убивайся раньше времени, — успокаивал Мэл. — Поговоришь с отцом, и он поможет с визой. А если не согласится, найдем другой способ. Только не падай духом.

— Ты прав. Постараюсь.

Радости жизни померкли, уступив место смятению после слов парня о сложностях с въездом на побережье. Получается, цивилизованным путем попасть туда практически невозможно, разве что совершить преступление, и тогда суд постановит выслать меня на пожизненное поселение в западные территории. Закон я обманула не единожды, однако решать проблему методом явки с повинной как-то не хотелось.

В конце концов, куда папаша денется? Ну, получу аттестат и помашу бумажкой, что толку? Все равно не смогу прижиться в висоратском обществе, тем более в статусе министерской дочки. Предложу-ка родителю устроить мне аспирантство и сбор материала для будущей диссертации непосредственно на месте, а именно на побережье. Уеду и пропаду для всех, чем не выход?

Но до аттестата еще нужно дожить. Мной заинтересовался премьер-министр, который пришлет к окончанию сессии приглашение на банкет, а там недалече до пронырливых журналистов, роющихся в белье семейства Влашеков. Удивительно, что отец до сих пор не дал о себе знать и не назначил встречу. Ведь номер моего телефона определился сразу же, когда я позвонила перед приемом от Вивы.

И все же, как ни крути, а идея хороша — под видом научно-исследовательской работы уехать на побережье. Осталось убедить отца, но сначала нужно окончить институт, а еще раньше удостовериться, что отец не планирует избавляться от меня из-за появления на "Лицах года", в чем я сильно сомневалась. Может, все-таки сбежать, пока не поздно?

— А ты знаешь что-нибудь о побережье?

— Особо не интересовался, — ответил Мэл, пристегиваясь ремнем. — Слышал краем уха на приеме, и то давно. Один чиновник жаловался, что при оформлении визы возникла ужасная волокита. Насчет встречи с горнистом... Если считаешь нужным — иди. Позвони мне, как выйдешь из архива и когда поговоришь с ним. Встречу тебя, и мы поедем домой.

Согласие, высказанное спокойным тоном, оказалось сродни чуду и удивило меня безмерно. Памятуя о конфликтах, случившихся у Мэла с Тёмой и Рэмом, я приготовилась к ультимативному недовольству, но поскольку не чувствовала себя виноватой из-за предстоящей встречи с горнистом, то по всей вероятности мы поссорились бы.

— Скажи хоть, как его зовут? — спросил Мэл, сдавая задним ходом из "кармана".

— Агнаил. Только никому не говори, а то его накажут за то, что отлучился от горна.

— Своеобразное имечко, — хмыкнул Мэл, выруливая на дорогу, и машина двинулась по переулку.

— Кому как. Постой! Куда мы поедем после института? — дошло до меня с опозданием.

— Ко мне домой.

— Зачем? — изумилась я.

— Зачем люди едут домой? Чтобы принять ванну, посмотреть телевизор, поужинать и лечь спать, — объяснил Мэл.

— То есть ты приглашаешь к себе? — Мои извилины били все рекорды по тупомыслию. Очевидно, запас углеводов, почерпнутый из десерта, досрочно переработался, и наступило соображательное голодание.

— Переезжай ко мне, — предложил он без обиняков. — Знаю, тебе не нравятся высокие потолки, но мы что-нибудь придумаем.

Я в замешательстве переваривала услышанное.

Переехать к Мэлу... Старая песня за небольшой разницей: теперь у меня есть деньги, чтобы не зависеть от него. Но переезд в первый же день... Две зубные щетки в стакане, мое белье в горошек, сохнущее на сушилке, опухшая после сна физиономия — непричесанная и без косметики, женские мелочи и бардак, который я принесу с собой, друзья Мэла, которые заявятся к нему в гости... А что говорить о его родителях, сестре и прочих родственниках?

Радикальное предложение. Пугающее.

— Хотя бы переночуй, — настаивал мой парень.

— Мэл, у меня же сессия! Между прочим, как и у тебя. Послезавтра следующий экзамен, а я готовлюсь с бухты-барахты. Ни разу не открыла конспекты. Как учить, когда ты рядом? У меня же мозги набекрень! Только о тебе и думаю.

Властитель моих дум ответил не сразу, поглядывая в зеркала заднего вида.

— Ладно. Провожу тебя до общаги, и баиньки.

Я посмотрела на него с подозрением, однако не заметила подвоха в быстром согласии.

— Конечно, Мэл, ты вторые сутки без сна, — подхватила идею с жаром. — Тебе нужно выспаться. Давай, отвезешь меня и сразу поедешь домой.

— Нет, — отказался он. Вот упрямец! — Значит, в институт?

— У меня остались деньги. Можешь подбросить к какому-нибудь магазину, а то в общаге кончилась еда?

— Отвезу, куда скажешь, но свои висоры положи в карман, — сказал устало Мэл. — Мы, кажется, договорились.

— Хорошо, — согласилась я с неохотой. — Но это должен быть недорогой магазин, где батон хлеба стоит не двадцать висоров, а два.

— Понятия не имею, сколько стоит хлеб, — пожал плечами Мэл, не отрываясь от дороги.

— То есть как? У тебя же полный холодильник.

— Домработница покупает продукты по списку матери раз в неделю. Даю ей два штукаря, обычно хватает.

Вот оно что. Мама Мэла заботится о сыне и беспокоится, чтобы ее принц не оголодал, ведя разгульный холостяцкий образ жизни.

— Неужели все съедаешь? — вспомнила я забитый до отвала агрегат в квартире Мэла. Содержимое разве что не вываливалось оттуда — настолько плотно были заставлены полочки.

— Не съедаю. Что я, верблюд, что ли? — хмыкнул Мэл. — Домработница полностью заменяет продукты свежими, а остальное меня не колышет.

Немыслимая роскошь по моим меркам, а Мэл ни разу не задумался о круговороте пищи в своем холодильнике. Вспомнив, как мы с Радиком дрожали от предвкушения, поглядывая на прозрачные колбасные ломтики, я испытала нечто похожее на... гнев?

Все-таки мы с Мэлом из разных миров. Это судьба, кому и кем угораздило родиться. Кто-то считает каждый висор, растягивая наличность от получки до получки, а кто-то не задумывается, куда исчезает содержимое холодильника каждую неделю. Наверное, рачительная домработница, утаскивает на себе, надрываясь, — подумалось сердито.

Почему я злюсь? Быть может, у женщины большая семья, или она раздает продукты знакомым — таким же невидящим, — тут же оправдала я труженицу отдельно взятой квартиры Мелёшина-младшего. Возможно, сам того не подозревая, Мэл кормит полквартала слепых изысканными полуфабрикатами из молодой оленины, вымоченной в вине. Тогда он прощен, — вынесла вердикт.

Мэл взглянул на меня мельком.

— Расстраиваешься из-за того, что я сказал о побережье?

— Да, — ответила я коротко, решив не опровергать гипотезу. Не рассказывать же ему о каждом чихе и о каждой мысли.

Мэл отыскал на ощупь мою руку и сжал.

— Все будет отлично. Куда заедем? Не разбираюсь в продуктовых магазинах.

— Давай остановимся ближе к окраине. Там должно быть дешевле.

Мой водитель поджал губы, но ничего не ответил.

Город закутался в зимний вечер. Асфальт убегал под колесами, мелькали столбы с фонарями, навстречу по проспекту тянулись вереницы автомобильных фар — желтых, белых, голубоватых. После рабочего дня люди возвращались домой — к семьям и близким. А где мой дом?

Мэл пригласил переехать к нему.

Скоропалительное предложение, к которому я не готова. В моем понимании, прежде чем говорить о совместном проживании, следует сперва изучить привычки друг друга, пристрастия, характеры. К вопросу о житие под общей крышей нельзя подходить на авось, потому как существование бок о бок подразумевает ограничение свободы для нас обоих. Нам придется подстраиваться под интересы друг друга, ломать устоявшийся ритм жизни, перекраивать привычный распорядок дня, отчитываться, где был и что делал.

В швабровке я сама себе хозяйка — что хочу, то и ворочу. А в квартире Мэла все равно, что в гостях. Хотя предложение переночевать у него взбудоражило, — признала со смущением и вспомнила вечерний молчаливый "разговор" по телефону, когда меня страстно потянуло домой к Мэлу. Вот закончится сессия, и подумаем о приглашении в гости... на ночь.

Окраины начались одновременно с заснеженностью улиц, уменьшением этажности зданий, увеличением количества жилых домов и ухудшением дорожного освещения из-за нерабочих фонарей. Мэл припарковался на скромной стоянке перед магазином, расположенным в пристройке к пятиэтажному дому. Он помог выбраться из машины, придержал дверь магазина, пропустив меня и какую-то бабулю вперед, но дальше входа не пошел.

— Ничего не понимаю в этом. Выбери, что нужно, а я подожду здесь.

Столичный принц, не привыкший отступать, спасовал перед макаронами и крупой! Мэл заметил веселье на моем лице и развел руками, констатируя: мол, есть вещи на белом свете, в которые недоступны пониманию их высочества.

— Иди уже, — кивнул, посмеиваясь, на стеллажи, и уселся на подоконник.

Чтобы не разорить Мэла обжорством, я решила выбрать продукты на сегодняшний ужин и завтрак. С дальнейшим питанием определюсь, когда возьму деньги из банка. И вообще, мое богатство позволяет купить холодильник размерами не меньше, чем у Мэла, и напихать еды снизу доверху.

Магазин был небольшим, ассортимент товаров — небогатым, но их оказалось достаточно, чтобы глаза разбежались в разные стороны, а во рту скопилась слюна, несмотря на недавний плотный обед и десерт. Меня так и подмывало пройтись вдоль тесного ряда, и, не глядя, сгрести в тележку всё, что попадется под руку. Усилием воли я все же заставила себя отвернуться от скоропортящихся продуктов и от больших бадей, рассчитанных на много едоков.

Покуда меня носило волнами покупательского азарта по магазину, Мэл успел вынуть телефон и с кем-то разговаривал. Интересно, с кем? — встрепенулось ревнивое чувство при взгляде на его оживленное лицо.

Не буду выпытывать, потому что доверяю.

"Не волнуйся, мама, я жив-здоров. Заехал со своей девушкой в магазин и скоро двину в институт. Представляешь — я и продукты! Когда такое было?"...

"Маруська, ты собираешься возвращать записи, которые утащила на позапрошлой неделе? Хочу устроить ужин при свечах для своей девушки. Как назло — ни одной приличной композиции"...

"Отец! Решено — я женюсь!"...

Ой, нет, лучше так: "Отец, я не посрамил фамилию Мелёшиных во время драки в клубе"...

"Дядя, у твоей машины движок слабоват. Я столкнул эту рухлядь с обрыва, чтобы не позориться, и катаю свою девушку на самом быстром автомобиле в мире"...

"Бе-бе-бе, Снегурочка, со мной на переднем сиденье сидишь не ты, а красивая интеллектуалка с ногами от ушей"...

Последний вариант разговора понравился мне больше всего.

* * *

— Наконец-то, — выдохнул с облегчением Мак. — Я уж думал, ты до утра отключил трубу. Или у вас ничего не вышло?

— Вышло, — сказал Мэл довольно. — В общаге. Три раза.

— Значит, всё путем. Теперь успокоишься?

— Остались кое-какие мелочи, но в целом — ништяк. Спасибо за помощь.

— С тебя "Турба" на месяц, — напомнил Мак.

— Какой месяц? — возмутился Мэл. — Договаривались же на неделю.

— Давай на три! Какая разница? Теперь тебе будет не до тачек.

— На две, и ни днем дольше.

— Ладно. Отцу сказал?

— По телефону.

— А он?

— Ничего. Выслушал — и всё.

— А матери?

— Скажу при встрече.

— А нам ведь повезло, — сказал вдруг Мак. — До сих пор не понял, как удалось выбраться. "Вулкано" закрыли, имущество описывают, идут повальные аресты и допросы. Трясут по верхам. Найдены нарушения, на которые отвели глаза при выдаче разрешений. Батя не говорит напрямик, но я слышал — больше двадцати погибших, около ста раненых и покалеченных, среди них есть тяжело увечные заклинаниями. Рубля орет, приказал устроить секир-башку всем без разбору... В департаментах начались проверки, министерства перетряхивают...

Слушая, Мэл поймал взгляд Эвы, стоявшей у крайнего стеллажа с банкой в руках, и улыбнулся. Она ответила тем же.

Мак какое-то время рассказывал о последствиях гулянки в клубе, пока не сообразил, что треплется в пустоту.

— Алё. Оглох, что ли?.. Алё!... Ничего не слышу... У тебя батарея села. Перезвони, — сказал и рассоединился.

14. Стратегии

Идея с аспирантурой приободрила. Смотря из окна машины на однотипный городской пейзаж, я придумывала слова, которые скажу отцу; он выслушает, согласится с доводами и передумает избавляться от меня. И быть может, у папеньки родится план по ловкому ускользанию от навязчивого интереса Рубли. Осталось всего-то полтора года попрятаться по углам, а за это время, глядишь, внимание премьер-министра переключится на новых дебютанток или на великие дела и свершения. Родитель своевременно подсуетится, походатайствует об оформлении визы, и я уеду к маме. Туда, где меня ждут! — заегозила нетерпеливо, как если бы отъезд был запланирован, самое позднее, на завтра.

Уеду, а Мэл останется здесь?

За сегодняшний день он узнал обо мне достаточно нелицеприятных вещей и принял их, а ещё понял, что я рвусь на побережье любым способом, потому что это моя идея фикс. И возможно, успел пожалеть о том, что дал обещание.

Даже если мы отстоим свое право быть вместе, имеет ли смысл опутывать себя грузом обязательств, или стоит подходить к проблеме проще, как говорит Мэл? Ведь мы можем вскоре надоесть друг другу пуще горькой редьки и с радостью разбежимся в разные стороны.

Жаль, по лицу водителя не видно, каково его мнение по поводу суеты из-за побережья. Зато Мэл выглядел уставшим, несмотря на поддержку тонизирующим напитком, и я, не сдержавшись, провела рукой по темным жестким волосам. Парень коротко улыбнулся в ответ и вернулся к наблюдению за дорогой.

Когда машина остановилась у решетки института на заметно поредевшей стоянке, мне удалось выжать из себя:

— Мэл... Если когда-нибудь я уеду на побережье... Это будет билет в один конец...

Его руки сжали оплетку руля.

— Догадываюсь.

— Если хочешь, верну твое обещание.

— Не хочу, — отрезал он раздраженно. — Мы сейчас здесь и сейчас, а что случится завтра, никто не знает.

Ошибаешься, Мэл. Мне известно мое будущее. Правда, предсказания из области "ткнул пальцем в небо", но общий смысл видений понятен. Я попаду на побережье, в этом нет сомнений, а потом... В одной из картинок мелькал особняк. Попадаются ли в запретной зоне газоны, ажурные кованые решетки и шпили на башенках? Крайне сомнительно, если это не владения самого большого начальника на каторжанской территории. Может, пророчество, сделанное оком, намекает, что когда-нибудь я вернусь обратно? Возможно. Вдруг со временем запреты исчезнут, визы порвут, разрешения отменят, и граница между западом и востоком сотрется? О, это было бы чудесно.

Какое предсказание на очереди? Вылетело из головы.

Мэл не дал собраться с мыслями. Сунув в каждый карман куртки по банке "Энергетика", открыл дверцу и помог мне выбраться.

— Пакеты заберу позже, — сказал сухо, и больше мы не обмолвились ни словом.

Мой спутник подставил локоть, а в другую руку взял новую сине-желтую сумку. Мы возвращалась в институт как пара: миновали калитку, прошли по аллее и поднялись по ступенькам мимо кучки студентов, тайком куривших на крыльце, потому что им было лень бежать к калитке. Мэл распахнул передо мной парадную дверь, и я вошла в холл, ощущая спиной любопытные взгляды.

Мой парень по-джентльменски помог снять куртку, сдав одежду в раздевалку, и от его хмурой молчаливости и лощеной предупредительности мне стало не по себе. К тому же, не успев переодеться после приема, Мэл выглядел непривычно торжественно в будничной обстановке будничного дня.

В холле было малолюдно, но студенты, сидевшие на постаменте со Списуилом, уставились на нас с Мэлом во все глаза. Мне показалось, что и скульптурный святой развернулся в другую сторону, чтобы поглазеть, как мы пойдем к подъемнику.

Неожиданно из северного коридора вынырнули парни с четвертого курса элементарного факультета и, обогнав нас, зашли в кабину.

— Заходи, Мэл. Потеснимся, — ухмыльнулся один из них, рослый тип с выбритыми висками, и с улыбочкой кивнул мне, оглядев с головы до пят.

— Спасибо, — сказал Мэл, притянув меня к себе, и мы вступили в подъемник. Бритый нажал на единственную кнопку, и кабина тронулась вниз.

Попутчики кхыкали в кулак, обменивались многозначительными взглядами, делали вид, что увлечены изрисованными стенами и потолком, но разглядывали нас — кто исподтишка, а кто — откровенно и с ухмылкой.

Мэл прижал меня еще крепче, и когда парни вышли из подъемника, сказал на ухо:

— Как отработаешь, сразу позвони. Из архива не выходи. Подожди, когда приду.

— Зачем?

— Можешь хоть раз в жизни сделать то, о чем тебя просят? — вспылил он.

Я обиделась:

— Могу, и не раз, но когда говорят вежливо и объясняют причину.

— Пошли, — потянул меня Мэл по коридору, залитому электрическим светом. — Просто позвони и дождись, ладно?

— Хорошо, но зачем такие сложности?

— Да затем! — вскипел он. — Не видишь разве, что к тебе клеились?

— Ко мне?! — не успела я толком удивиться, потому что Мэл распахнул дверь архива.

В отличие от пустовавшего холла подвальное помещение напоминало гудящий улей, какой обычно бывал перед экзаменами, и с непривычки я оглохла. На мгновение меня обуял страх, что в архиве может случиться нечто похожее на побоище в "Вулкано", но противное щекочущее чувство тут же отпустило. Не хватало обострения фобий, на ночь глядя.

Мэл довел меня до стола выдачи заказов, демонстративно поцеловал в щеку, сунул свежеприобретенную сумку в руку, посмотрел многозначительно, мол, рассчитываю на послушание, и удалился из архива.

Что это было? — посмотрела я на закрывшуюся за ним дверь и заметила обращенные на меня взоры. В помещении стоял рабочий гул, но теперь казалось, что ко мне привлечено внимание всех присутствующих. Заробев, я поспешила укрыться от навязчивого ощущения за перегородкой, где столкнулась нос к носу с архивариусом.

Сегодня начальник выглядел вполне здоровым, успев окрепнуть за выходные. Нос приобрел нормальные размеры, глаза не слезились и голос не гундосил, когда мужчина знакомо просипел:

— Эва Карловна, вы как нельзя кстати. У нас опять завал с рассортировкой.

— Конечно, — метнулась я к столу, заваленному кучами папок с подшивками.

Мне не понадобились разъяснения, что и как делать. Мы с архивариусом понимали друг друга с полуслова, потому что успели стать маленькой сплоченной командой, работавшей споро и слаженно.

Хорошо, что Штусс не перебазировал меня на выдачу материалов страждущим, а крутился в одиночку как белка в колесе. Народу привалило видимо-невидимо, и я сновала от стеллажа к стеллажу, расставляя по полкам документы, которые начальник через секунду выдавал студентам.

В былые дни я работала, одновременно умудряясь погружаться в свои проблемы, а сегодня даже кадки и горшки с растениями прошли мимо сознания, потому что к беготне приплюсовалась растущая нервозность. Чудилось, что студенты, толпившиеся в очереди, тянули шеи как страусы, чтобы разглядеть меня, снующую за перегородкой.

Два часа потонули в рабочем тумане, и я очнулась, когда затренькал телефон, да и то услышала звонок лишь потому, что пробегала мимо. Не сразу вспомнив, что аппарат лежит в сумочке, купленной для приема, долго ковырялась с замками-молниями.

— Почему не звонишь? — спросил Мэл, едва телефон очутился возле уха.

— Разве надо?

— Папена! — распалился он. — Кажется, мы договаривались. Два часа проходит — ты звонишь. Уже натикали две минуты сверх положенного.

— Ой, Мэл, я забегалась и забылась. Всё, сворачиваюсь.

— Жди, сейчас буду.

Пока я мыла руки, в архиве началось настоящее паломничество студентов, сдававших материалы, и непорядок на служебном столе приобрел поистине ужасающие размеры — значительно больше и выше, чем до моего прихода. Архивариус облился потом, списывая со студентов документы. Бедняга, ему придется всю ночь расставлять папки по полкам или посвятить уборке раннее утро.

В возникшем столпотворении мне не удалось толком попрощаться с начальником. Появился Мэл в куртке, протиснувшись через толпу. Забросив на плечо сумку, он опять обнял меня и повел из архива.

Чтобы уехать на подъемнике, пришлось выстоять в очереди, щуря глаза от невыносимо яркого света, и пока мы ждали, Мэл обнял меня, отгородив от остальных студентов. Мне же было не по себе от направленных на нас взглядов, и я прижималась к нему, чтобы спрятаться от чужого любопытства.

В результате мы поднялись в холл на битком набитом подъемнике, вместе с теми парнями, с которыми спускались вниз, и тип с бритыми висками улыбался мне в открытую, а потом подмигнул.

Едва я вышла из кабины, как Мэл потащил меня в северо-восточный коридор, вверх по лестнице и затолкал в темный закуток.

— Видишь? — сказал тихим шепотом, оглядевшись.

— Что? — спросила я также тихо.

— Все уже знают.

— О чем?

— Что твой отец — министр.

— А я думала, все знают, что мы с тобой вместе.

— Причем здесь это? — взорвался Мэл. — Как раз это мало кого волнует. Давка в архиве — верхушка айсберга, а что будет завтра на консультации?

— То есть они сбежались, чтобы посмотреть на меня? — сделала я открытие и удивилась. — Но почему?

— Теперь ты — дочь министра. Готовься к новым знакомствам, к новым друзьям, которые раньше не замечали тебя в упор. Привыкай к лести и лицемерию.

Я представила липнущие ко мне взгляды, перешептывания, нескромное заигрывание на грани хамства — и ужаснулась. Не нужно мне такое внимание. Мне вообще не нужно, чтобы меня кто-то замечал, кроме Мэла.

Однако мой парень видел дальше и знал больше, чем чужое любопытство и попытки флирта с девчонкой, ставшей вдруг популярной в студенческой среде.

— Когда узнают, что ты живешь в общежитии, то повалят толпами, — продолжил он просвещать. — Тебя будут перехватывать по пути в институт и обратно, станут докучать с просьбами о помощи. Потом узнают номер твоего телефона, и тогда хоть вешайся. Сколько ни сделаешь людям добра, а все равно тобой будут недовольны.

Перспективы, коротко разрисованные Мэлом, ужасали. За один день моя жизнь успела перевернуться с ног на голову, и положение "вверх тормашками" вызвало полнейшую дезориентацию в пространстве.

— Неужели всё так плохо? — промямлила я ошарашенно.

— Думаешь, это шуточки? — не унимался парень. — Хорошо, если будут доставать тихо-мирно, а вдруг вздумают угрожать? Запросто нашлют порчу или бросят заклинание в спину, или похитят, чтобы требовать выкуп с твоего отца, да еще снимут дефенсор* и прочитают память, или под гипнозом заставят делать отвратительные вещи.

Я внимала Мэлу, вцепившись в рукава его куртки, и с каждым словом мне становилось всё страшнее.

Спокойствию пришел конец. Моя норка не защитит от полчищ "доброжелателей". Мою жизнь выставят на публичное обозрение, и, как пить дать, вскоре я спалюсь на великой лжи с висоратством.

— Теперь понимаешь, почему верхушка не учится вместе с простыми? — спросил Мэл, успокаивая меня поглаживаниями. — Потому что у нас разные статусы.

— Но ты же учишься!

— Сравнила! Я парень, а ты девушка.

— Какая разница?

— Большая. Что позволено мужчине, то нельзя женщине, — сказал он и, упреждая мое возмущение, добавил: — Так принято в наших кругах.

В его кругах... Или его круг стал моим, потому что после назначения отца министром меня автоматически отфильтровало к сливкам общества? К Макесу, Дэну, Басте, Снегурочке и прочей компании высокородных деток.

— Не хочу в ваши круги. Высоко и падать больно, — проворчала недовольно. — Хочу пониже.

— Теперь уже никак, Эва. Случившееся не изменить.

Просто замечательно. Меня забросило рикошетом в высшую лигу, но счастья по этому поводу почему-то не испытываю. Сплошные осложнения и покрытое мраком неизвестности будущее. Кто говорил, что оно предсказано? Дурацкое око. Нужно показывать не малопонятные картинки, а выдать на каждый день подробную инструкцию по выживанию врунов, притворяющихся висоратами.

Я высунула руку в свет коридора. Гномик на часах показывал десять минут до восьми.

— Мне пора на чердак.

— Я провожу, но через холл не пойдем.

— Почему? Все уже ушли.

— Все, да не все. Те, кому нужно, видели, что ты не забирала одежду из раздевалки. Слышишь?

Я прислушалась. На верхних этажах институт вымер, зато снизу доносились голоса, указывавшие на то, что народ не спешил покидать первый этаж.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Получается, теперь мне придется ходить по институту с оглядкой и шарахаться от каждого студента. Безрадостный вывод. Что делать? Перевестись в лицей для девиц из высшего общества — туда, где учатся Баста, Снегурочка и некая Ляля, о которой упоминала девчонка с цертамы*?

Ни за что. Лучше обрубить, обрезать — и концы в воду.

И снова побег из столицы показался мне наиболее удачным решением накопившихся проблем, похожих на гнойник, готовый лопнуть в любое мгновение.

— Скажи спасибо спортсмену за приглашение на прием, — сказал Мэл, видимо, почувствовав мое смятение. — Может, переедешь ко мне? Получится гораздо спокойнее для нас обоих. Ты будешь рядом, и я перестану бояться за тебя.

Переехать к нему. В свете новых обстоятельств его предложение казалось уже не таким диким, как днем. Мой дом — моя крепость, точнее, это крепость Мэла. У него надежно, внизу Архип за стойкой, в доме живут приличные люди. Мэл защитит — в институте и по пути домой. За ним как за каменной стеной, — прижалась к нему сильнее.

— Ну, как? Поедем? — спросил он с паузой, словно прощупывал мое настроение. — Давай хотя бы попробуем.

— Я подумаю. Немножко подумаю и скажу, ладно?

— Немножко — это сколько? — поинтересовался Мэл со смешком.

— Ну... это меньше, чем немного, но больше, чем немножечко, — пояснила, вызвав смех парня. — Но мне все равно надо в раздевалку. Без куртки околею.

— Наденешь мою, — сказал он. — Пошли.

Мэл провел меня по запутанным коридорам и переходам, ни разу не заблудившись, и вскоре мы вышли к чердаку. Я надела куртку, оказавшуюся чуть выше колена, и руки утонули в рукавах.

Мэл закинул мне на плечо сумку и помог взобраться по ступенькам, поддержав снизу.

— Не забудь позвонить, — напомнил, легонько шлепнув по пятой точке, и удалился.

Кто бы сомневался? Неизвестным А. оказался тот самый Агнаил, возлюбленный завхозши из подвальных катакомб, с которым я столкнулась во второй день пребывания в институте.

Горнист стоял рядом с раскрытым чердачным окном, не боясь застудиться и заболеть. Свет уличного фонаря проникал через распахнутые створки и падал неровным прямоугольником на угол и часть стены, к которой прислонился парень.

Отодвинув парочку поломанных стульев, я разместилась напротив Агнаила, скопировав его позу.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — улыбнулся юноша. — Отсюда неплохой вид, — кивнул он на окно.

— Как мазь? Помогает?

— Спасибо. Очень выручает. И за фрукты большое спасибо.

— Не за что. Мне было не трудно. Спасибо за рисунок.

— Не за что. Рад, что понравилось.

Протокол был соблюден, мы замолчали. Агнаил смотрел на меня, а я — на него. Язык прирос к нёбу, нужные фразы, заготовленные заранее, выветрились из головы.

Время идет, а у меня не получается и слова выдавить, — отругала себя за нерешительность и прокашлялась, пытаясь сгладить неловкость.

— Я ищу одного человека... Очень хорошую знакомую... Это женщина... Лет сорока или больше, но не старше пятидесяти... — начала объяснять, спотыкаясь на каждом предложении, но постепенно дело пошло на лад. Агнаил слушал с вежливым интересом. — Она живет на побережье. — Белесые брови горниста поднялись домиком и тут же вернулись обратно. — Может, вы знакомы с ней?

— Как ее зовут?

— Имени не знаю. А фамилия... Папена. Ударение на "е".

Агнаил задумался, переведя взгляд к окну.

— Простите. Фамилия мне незнакома. Есть какие-нибудь отличительные приметы? Родинки, шрамы, родимые пятна?

Какие могут быть приметы, когда я не могу вспомнить лица?

— Она носила брошку на шнурке! А на брошке был узор из веточек ольхи.

Агнаил посмотрел на меня, но ничего не сказал. И не скажет, потому что я висоратка, пусть добренькая и подкармливающая несчастных горнистов подачками. Потенциальный враг.

Наконец, юноша покачал отрицательно головой:

— Простите, если не смог помочь.

От расстройства на глаза навернулись слезы. В моих мечтах разговор заканчивался радужно: Агнаил говорил адрес мамы и более того, сообщал доверительно, что их дома находятся по соседству, и что они ходят друг к другу в гости по выходным.

— Как же так? Я думала...

— На побережье проживают более пятнадцати тысяч человек, — пояснил горнист. — Это ссыльные, их дети и внуки, а также те, кто попадает туда за совершенные преступления. Спросите меня о южной оконечности побережья, и я отвечу на любой вопрос, но о женщине с фамилией Папена не могу ничего сказать. — Юноша снова покачал головой. — Спрошу у остальных, и если кто-нибудь знает о ней, сообщу.

— Спасибо!

— За что? — улыбнулся он. — Это всё?

— Нет! — воскликнула, не сдержавшись. — Если вы вернетесь обратно... Пожалуйста, найдите её! Передайте, что тот, кого она ждет, обязательно приедет. Пусть она дождется!

— Хорошо, — кивнул Агнаил, и я поверила ему.

— А можно передать ей что-нибудь?

Горнист снова покачал головой.

— Нам запрещено провозить посторонние предметы. Мы уезжаем с тем же, с чем приехали сюда.

— А Марат уехал?

— Да.

— Потом ваша очередь?

— Нет, — снова улыбнулся Агнаил. — Через три месяца уезжает Стась. Я передам ему вашу просьбу.

— Спасибо! Мне казалось, на побережье все знают друг друга. Один большой город.

— Типичное заблуждение, — негромко рассмеялся парень, и смех у него был дробным, но приятным. — На территории побережья имеется пять больших поселений по числу округов, не считая множества мелких. Моя семья живет на хуторе в три двора, а в шести километрах от нас — небольшая деревня.

Я завороженно слушала, уставившись на рассказчика.

— Расскажите еще, пожалуйста!

— У нас пять округов. Официально поселениям не присваивают названий, только номера. Чем мельче населенный пункт, тем длиннее число. Мой шифроадрес состоит из пяти цифр. Первая цифра — тройка. Это номер округа. Но между собой мы называем его Русалочьим, потому что в нашем краю много озер.

— Русалочий... — повторила я зачарованно, и воображение тут же взлетело, преподнеся с высоты птичьего полета голубые чаши с неровными краями, окаймленные лесами, и облака, купающиеся в прозрачной воде. — Расскажите еще, пожалуйста!

И Агнаил рассказал о своей родине, о местах, где родился и вырос, и его непримечательное лицо стало необычайно красивым, озарившись внутренним светом. Он поведал о волнующемся на ветру ковыльном просторе; о горных речках, превращающихся в смертоносные потоки во время летнего таяния ледников и пересыхающих до жалких ручейков ближе к осени; о сосновых борах и березовых рощах; о болотистых топях; об островах на реке Беленькой, оборачивающихся по весне кораблями с белокипенными парусами цветущей черемухи; о сухом камыше, растрепленном птичками ремезами для новых гнезд; о пологих холмах, усеянных клубникой, тающей на языке.

Кроме Русалочьего, на западном побережье были еще четыре округа: Березянка, Родниковое, Магнитная и Няша-Марь*. Не безликие номерные административные единицы, а открытые пространства, пропахшие запахом скошенных трав, соленым морским ветром и болотной трясиной. И где-то там, в одном из округов, жила моя мама. Наверняка она не сидит, сложа руки. Моя мама трудолюбива. Чем она занимается? Кем работает?

— Еще, пожалуйста, — в который раз попросила Агнаила, жадно впитав его рассказ.

— С удовольствием, но мне нужно идти, — сказал горнист. — Время не ждет.

Только сейчас я заметила его серьезное лицо, давно растерявшее улыбку, и только сейчас поняла, что он стал говорить медленнее, растягивая слова, будто настороженно прислушивался к чему-то.

Агнаила звал горн.

— Мне пора. Простите, — сказал юноша извиняющимся тоном.

— Это вы простите, что заболтала! А можно еще встретиться? Вы красиво рассказываете.

— Хорошо. Оставьте записку, и мы договоримся о встрече.

— Спасибо вам! — поблагодарила от души, взглянув мимоходом в чердачное окно. Институтский парк показался мне дешевым и безвкусным заменителем безбрежных просторов западного побережья.

Выбрав на телефоне номер Мэла, я не успела открыть рта, как парень сказал кратко: "Иду" и рассоединился. На середине спуска по лестнице меня подхватили и помогли слезть со ступенек. Возлюбленный завхозши ловко и бесшумно спустился следом.

— Егор, — протянул ладонь Мэл, в то время как второй рукой крепко прижал меня к себе.

Горнист помедлил и ответил на рукопожатие, улыбнувшись. Как на чердаке, так и спустившись вниз, он избегал поворачиваться к нам спиной.

— Агнаил. Очень приятно.

— Взаимно, — кивнул вежливо и корректно Мэл.

— До свидания, — попрощался юноша и исчез в боковом коридоре.

— Его тянет к горну, — пояснила Мэлу. — Скоро должен быть звонок.

— Не замерзла?

— Употела. Куртка греет как печка. И пахнет тобой.

Куртка действительно пропиталась запахом той знаменательной туалетной воды, которой Мэл напрыскался в день нашей первой встречи.

— Отметим окончание дел, — хмыкнул он и поцеловал меня — затяжно, по-хозяйски; придержав за затылок, чтобы не вздумала отстраниться. А я и не собиралась.

Его губы пахли кофе и карамелью. Сколько же банок "Энергетика" Мэл выдул за вечер?

Целовался парень отлично, этого умения ему было не занимать. Из головы вылетели разом все мысли, осталась лишь одна: чтобы он не останавливался. Хорошо, что я успела ухватиться за Мэла, а то не устояла бы на ногах.

— Пойдем? — спросил кто-то над ухом, и с большим торможением я сообразила, что ко мне обращался Мэл.

Нет, нет, слишком рано!

Потянулась к нему, но он отстранился.

— Продолжим у меня? — спросил, и от чувственного тона по коже пробежали мурашки.

Да, да, продолжим! — завопило сердце. Эй, а как же сессия? — напомнил здравый смысл.

— Я должна готовиться к экзамену! — простонала с досадой, и меня затопила волна вселенского огорчения.

— Ладно. Но ты ведь подумаешь, как обещала? — продолжал мучить проникновенным голосом Мэл. — Подумаешь и согласишься, да?

— Да... — выдохнула и облизала губы. — Чуть-чуть подумаю... и завтра скажу.

— Ладно, — кивнул он и, приобняв меня, повел вниз.

Лишь в холле к ногам вернулась прежняя твердость, а походка обрела равновесие, и я вспомнила о разговоре с горнистом, содержание которого улетучилось из головы стараниями Мэла. К этому времени зал с зеркалами опустел, лишь Монтеморт, распластав тушу на полу, положил голову на мощные лапы и дремал.

Мэл помог мне надеть куртку, взятую из раздевалки, и, не забыв о сумке, препроводил к выходу. Я начала привыкать к комфорту, коим он окружил меня. Мэл открыл дверь, пропуская вперед, галантно подал руку, помогая сойти по ступенькам с крыльца, и поддержал за локоть, упреждая случайное падение на аллее.

Мы сходили за пакетами, оставшимися в машине, и моя голова окончательно проветрилась от приступа хочи по терминологии Вивы.

— Спасибо, очень приятно, — поблагодарила Мэла, когда он открыл калитку. — За мной еще никто не ухаживал.

Интересно, наличие манер у столичного принца в крови, или он старается произвести впечатление? Наверное, это врожденное, — решила я, вспомнив, как он пропустил бабулю в магазин, а в "Аптечном рае" помог женщине собрать коробочки, вывалившиеся из пакета, у которого разошелся бок.

До общежития мы дошли молча. Одной рукой Мэл обнимал меня, а в другой нес покупки и сине-желтую сумку. Страсти-мордасти, которые он расписал в полутьме институтского коридора, успели стереться, придавленные красочным повествованием Агнаила о западном побережье. Я снова перенеслась в воображаемый мир, созданный благодаря рассказу горниста, а Мэл не прерывал тишину, потому что... наверное, понял, что мне нужно время для переваривания информации, полученной на чердаке.

Он проводил до швабровки, помог открыть дверь и поставил пакеты у входа.

— Ну, пока? — спросила я неуверенно.

— Пока, — согласился мой парень, продолжая опираться плечом о косяк.

Целый день с Мэлом. Сейчас он уйдет, и я останусь одна. Наверное, без него сразу же разучусь ходить. И двигать руками — тоже. И забуду, как нужно говорить.

Не представляю, как раньше существовала без него.

Потянувшись, я обняла Мэла и словно подпиталась энергией. В его руках было уютно и надежно, и ужасно не хотелось расставаться.

— Поезжай. Тебе нужно выспаться, — затараторила, чтобы случайно не пригласить парня к себе.

— Спокойной ночи, — сказал он, поцеловав меня в щеку, и ушел, а я еще добрых пять минут стояла у двери, прислушиваясь к давно стихшим шагам.

Мэл запугал нерадостными прогнозами. Поначалу мне чудилось, что сейчас всё общежитие повалит заводить с дочкой министра, то есть со мной, полезные знакомства и налаживать нужные связи. Но время шло, никто не стучал в дверь, и волнение понемногу улеглось. Однако не стоило расслабляться, следовало быть настороже и держать уши начеку.

Сперва я отправилась к Радику, чтобы пригласить на ужин, и на каждом шагу прислушивалась к звукам, ожидая в любой момент подвоха, обещанного Мэлом. Случайно или нет, но обошлось без приключений и обострений нервозности.

В отличие от парнишки его сосед не церемонился.

— Привет, красотка, я заценил вчера твой прикид, — влепил мне прямо в лоб, стянув наушники. — Потусим где-нибудь вечерком?

— Нос не дорос, чтобы тусить. Радик, я за тобой.

Юноша покраснел, но, тем не менее, послушно обулся.

— Наверное, нехорошо, что мы идем к тебе в гости, — сказал по пути к швабровке.

— Почему?

— А почему ты скрывала правду? — вместо ответа набросился парнишка.

— Какую правду? — от удивления я остановилась.

— Что ты из этих, — он показал пальцем в потолок.

— Так... Пошли-ка, — я схватила его за рукав и потащила по коридору. Придя в швабровку, всучила ему пакет с продуктами и оттолкала в пищеблок. — Мой и чисть, потом поговорим, — велела, вывалив картофелины в раковину.

— Ого! — заблестели глаза Радика, но он тут же опомнился. — Это из жалости?

— Это потому что, хочу поужинать с тобой. И я рада, что в своё время познакомилась именно с тобой, а не с твоим озабоченным соседом, понял? Сегодня на меня свалились деньжата, и мне хочется шикануть. И не вздумай отказываться и стесняться, а то запихаю кожуру тебе в рот.

Глупая и детская угроза, но на парнишку подействовала, и он рассмеялся, став прежним собой.

Картофель чистился и варился, бутерброды сооружались, и при виде вкусностей лицо Радика вытянулось от радостного удивления.

Наш ужин удался на славу.

— Ты вчера была очень красивая, — сказал парнишка, наевшись. — У меня даже язык онемел, а внутри что-то запело.

— Твой зверь?

— Не знаю. Может быть, это он. Зато твоя зверюга мне теперь оч-чень нравится.

— Радик! — напомнила ему о запрете на животных во внутренностях.

Парнишка пропустил восклик мимо ушей.

— И я знаю, почему. Это из-за вчерашнего парня, с которым ты уехала на прием?

Я посмотрела на Радика с укоризной. До чего же неисправимый товарищ.

— Нет, не из-за него.

— Значит, из-за того, который был с тобой в общаге?

Не имело смысла скрывать правду, которая завтра обрастет сталактитами слухов.

— Уау! — выдохнул Радик. — Хотелось бы взглянуть на его зверя. Должно быть, это нечто.

Я бы тоже посмотрела, расплющив нос об стекло, но поскольку дама принципиальная, то от своих слов не отказываюсь.

— Хватит о зоопарке. Откуда ты узнал об этом? — показала пальцем в потолок. — По телеку видел?

— Не, я к дяде не ходил. Готовился к экзамену. Сегодня вечером случайно услышал в библиотеке. Сзади сидели ребята с вашего факультета, и у одного заиграл телефон. Ну, и понеслось.

— Да? — я неприятно поразилась скорости, с коей распространились слухи по институту. Определенно, в наши дни телефон как средство общения убыстрил обмен сплетнями, распространяя их в геометрической прогрессии.

— Если бы я сразу знал, кто твой отец, то не подошел бы тогда в архиве, — сказал Радик, напомнив тем самым о нашей первой встрече.

— Ничего себе! — возмутилась я. — Значит, для тебя главное — не зверь, а статус?

— Для меня — нет, а для дяди это важно. Он считает, что от таких как ты, нужно держаться подальше, чтобы не нажить проблемы.

"От таких, как я". Как прокаженная или ущербная. Скоро и до архивариуса докатятся новости, начавшие гулять по институту, и он запретит племяннику общаться со мной.

— Обещай, что не перестанем дружить, даже если дядя приставит тебе нож к горлу! — схватила парнишку за руку, и он ошалело воззрился на меня.

— С ножом ты загнула, конечно...

— Обещай!

— Вообще-то и не собирался переставать. То есть дядя — мне не указ в этом вопросе. А твой парень?

— Он не против, — заявила я самоуверенно, помня о разрешении Мэла незадолго до размолвки с компрометирующими фотографиями. Ведь он же согласился на встречу с горнистом, значит, даст "добро" и на трапезы с Радиком.

Перед расставанием я снова снабдила парнишку продуктовой заначкой. На сытый и довольный желудок и учится легче. После отварной картошки в масле и многослойных бутербродов с ветчиной и сыром у Радика даже настроение заблестело. А уж орешки в сгущенном молоке покорили нас обоих, и половина банки ушла влет под свежезаваренный чаёк и ароматный батон.

Странно, что Аффа не заглянула в швабровку, пока мы с Радиком готовили, бренчали посудой и топотали туда-сюда из пищеблока и обратно. Когда юноша ушел, я постучала к соседкам. Девушка будто стояла с противоположной стороны двери и сразу же вышла в коридор.

— Аффа, спасибо за сохранность шмоток, — поблагодарила я соседку и заметила её хмурое лицо.

— Не за что. Понравилось на приеме?

— Более-менее, — пожала я плечами. Еще подумает, что перед ней избалованная зрелищами жеманная девица, но, говоря по правде, единственной сахарной косточкой на приеме оказалось представление в Большом амфитеатре. — Ты по телеку смотрела?

— Да. Ты очень фотогенична. Тебя раз десять показали — с цветами и чемпионом. Как влюбленных голубков.

Голубок сидит сейчас под арестом, и о нем позабыли, — пришло на ум некстати. А красота — наносное.

— Это Вива постаралась. И тебе спасибо, что посоветовала обратиться к ней, хотя поначалу я не верила.

— На здоровье, — ответила хмуро соседка.

Может, ее обидел тот тип, что в цирк пригласил?

— Пошли ко мне чай пить! Заодно поболтаем, — предложила я Аффе.

— Некогда. Учу билеты, — ответила она неприветливо. — Значит, ты теперь с Мелёшиным?

Я растерялась. В принципе, к чему таиться? Наверняка Мэл прошел днем по общежитию не бледной тенью.

— Вроде бы...

— "Вроде бы"... — передразнила она. — Твоё "вроде бы" не давало мне два часа сосредоточиться на учебе. Вся общага слушала твоё "вроде бы".

Я опешила. Стояла и открывала и закрывала рот, а голос пропал.

Ужас. И еще стыд. Наверняка Капа тоже слышал. И те, кто живет на втором этаже, приложили ухо к полу. В общем-то, и прислушиваться особо не надо — стены тоньше промокашки.

Отвратительно. И Радик слышал. Нет, он не мог, его комната в другом крыле.

Хуже не бывает.

— Спасибо, — ляпнула я невпопад и пошла в швабровку, а Аффа не сказала: "Извини, Эва, я погорячилась. Забудь о том, что услышала".

За спиной хлопнула дверь соседок.

Уши горели, лицо пылало. Я посмотрела на кровать, и в голове пронеслись эпизоды уединения с Мэлом. Меня затрясло.

Кое-как навела смесь из витаминного сиропа с успокоительными каплями, и, по-моему, напутала с дозировками, ливанув в стакан без меры.

Что обо мне подумают? Мало того, что теперь я для всех — дочка министра, завтра к этой новости добавится сплетня о жарких постельных утехах и моей ненасытности и о прочих гадостях, которые смогут изобрести извращенная студенческая фантазия и искаженное сарафанное радио.

Как теперь глядеть людям в глаза, зная, что они знают? Как пойти завтра в институт и смотреть гордо и высокомерно на шушукающихся девчонок и похабно подмигивающих парней? Что лучше — огрызаться на пошлые намеки или игнорировать?

Я не смогу. Лучше останусь в общаге. Или сбегу из города.

Наверное, поэтому бритый парень в подъемнике вложил в свой взгляд особый смысл.

Невыносимо стыдно.

Пытаясь отвлечься, я сходила в душ, где смыла с волос сверхстойкую укладку Вивы, а затем намазала чудодейственным гелем темные следы на шее. Бутылочки и флаконы с косметикой встали ровным заборчиком на крышке тумбочки, и выяснилось, что мне необходима дополнительная полочка, а лучше две — из-за тесноты, образовавшейся на заставленной бардаком поверхности.

Далее наступил черед коленей, героически проползших от начала и до конца по коммуникациям развлекательного клуба. Хотя болезненные ощущения в суставах притупились за день, смазав и попшикав на припухлости, я почувствовала облегчение, да такое, что тут же захотелось вспорхнуть и запрыгать без устали. Жаль, не нашлось повода и соответстующего настроения.

Конспекты не усваивались, потому что в голову лез невообразимый ералаш, вытеснивший слабые попытки вклинить в память хотя бы пару билетов. В общем, тетрадь с лекциями бестолково перелистывалась, и процесс сопровождался катанием по столу серебристого блинчика, бывшего когда-то пером.

"Проклятие и благословение считаются величинами противоположно равнозначными и в векторной форме выражаются..."

Наверное, Мэл уже спит. Завтра он позвонит или сразу приедет в общежитие и, конечно же, продолжит испытывать мою кровать на прочность. А я не смогу, зная, что невольными свидетелями наших постельных опытов станет половина общежития.

"В правой части уравнения проклятия суммируется причиняемый вред, в левой части — противодействие или откат. Обе части равны при следующих условиях..."

Неприязнь Аффы к Мэлу перевесила наши дружеские отношения. Девушка сделала много хорошего для меня, за что я ей благодарна, но она так и не смогла перебороть антипатию к моему парню и вылила недовольство в грубой словесной форме. Обидно за скабрезные слова Аффы и стыдно признавать, что она права.

"Причиняемый вред выражается суммой слагаемых — несчастий, болезней и ущерба. Противодействие (откат) выражается произведением количества негативных последствий на число лиц, охваченных откатом..."

Может, принять предложение Мэла и переехать к нему?

Во всяком случае, силком меня никто не тащит. Заодно узнаем друг друга ближе и если не уживёмся под одной крышей, в любой момент сниму комнату в квартале невидящих, как мечтала вначале.

"В центре волновой схемы располагается лицо, инициировавшее проклятие, далее откат охватывает последовательно родственников, близких, друзей. С удалением от центра волны отката затухают..."

Малыш, которого подбрасывали чьи-то руки в пророчестве, — похож ли он на Мэла? — разволновалась я неожиданно, и в горле защекотало.

Мэл не подозревал, но в оставшееся до сна время к нему примерялось внезапное отцовство в разных ракурсах, и воображение рисовало пасторальные картинки, заставляя меня умиляться и мечтательно вздыхать.

Конспекты были заброшены куда подальше, как и гниющая яма прочих проблем.

— — — -

В дверь стучали — негромко, но требовательно.

Нащупав на столе фонарик, я посветила на часы с гномиком. Половина второго. У кого в ночную глухомань кран сорвало или унитаз засорился?

Прошлепав на носочках по ледяному полу и чертыхаясь на каждом шагу, открыла дверь. В коридоре стоял мой парень.

— Мэл?! Что случилось?

Он обошел меня, на ходу снимая куртку, и бросил её в угол под ветви страшнючего голубого дерева.

— Тоже не спится? — спросил, стягивая пуловер и швыряя туда же, а затем разулся.

— Кому? Мне? — изумилась я и потерла левый глаз. Очень даже хорошо спалось, пока Мэл не заявился.

— А мне никак. Видимо, получился передоз с "Энергетиком".

Мэл подошел к кровати, на ходу снимая брюки и футболку. Панцирная сетка провисла под его весом.

— Классно, — сказал он, потягиваясь. — Иди спать.

Закрыв дверь и подсвечивая фонариком, я подошла к постели и замерла в нерешительности.

— Выключай. Глазам больно, — потребовал Мэл и, стянув носки, бросил к прочей скинутой одежде. Я осторожно прилегла на краешек кровати, потому что мой парень занял собой практически две трети постельного пространства.

— Не тесно? — спросила шепотом.

— Неа. Тепло, — обнял он меня. — Дома кровать большая, а греть некому.

И через две секунды Мэл уже спал.

Ну и ну.

Я повозилась, устраиваясь. Повернусь-ка на спину, потому что неудобно лежать на боку.

И на спине неудобно. Конечности переплелись: не поймешь, где мои, где — Мэла.

Вздохнув, я осторожно отодвинула его руку. Попила водички, сходила в туалет, посмотрела на себя в зеркало — ну, сонная тетеря, — и вернулась в швабровку.

Посидела на краю кровати, поджав ноги. В конце концов, не на полу же спать. Буду приноравливаться к тому, что есть, вернее, к тому, кто дрыхнет на моей кровати.

Мэл пробормотал что-то над ухом и забросил на меня руку.

Сносно — тепло, но тесно. Полвторого ночи, на потолке свет от уличного фонаря пролез узкой щелкой за шторку, мой парень посапывает рядышком, а у меня сна — ни в одном глазу.

_____________________________________________

сertamа*, цертама (пер. с новолат.) — состязание, соревнование, как правило, нелегальное

defensor * , дефенсор (перевод с новолат.) — защитник

Няша* — зыбкое болотистое илистое или глинистое место.

Марь* — заболоченный редкостойный лиственничный лес среди болот

15 . У каждого своя боль

Более отвратительной ночи еще не бывало. Даже теткин сундук — и тот казался сейчас просторнее, чем кровать в швабровке в компании Мэла.

Мне так и не удалось толком уснуть, и половина ночи прошла в состоянии дремоты. Едва организм отключался, проваливаясь в сон, как начинал ворочаться Мэл. Или я просыпалась оттого, что затекла рука или нога. Или из-за неудобного положения ныла спина.

Как ни парадоксально, к дискомфорту примешивалась толика волнения из-за непривычности ситуации. Совместный сон в одной постели виделся мне гораздо более интимным, чем самая жаркая страсть. Мэл то обнимал меня, то забрасывал ногу, то, наоборот, притягивал мою ногу и клал на себя. То мы оказывались лицом друг к другу, а то он прижимался к моей спине, и его сонное дыхание шевелило волоски у шеи.

Зато неудобства, связанные с теснотой, были нипочем для Мэла. Парень наверстывал упущенное вчерашней бессонной ночью и усугубленное энергетическими напитками.

Промучившись до половины четвертого утра, о чем сообщили стрелки на часах, изредка подсвечиваемых фонариком, я опять сходила по гигиеническим делам, и после лунатической прогулки мне удалось забыться поверхностным сном, вздрагивая от каждого шороха, от скрипа и колыхания кровати, когда ворочался Мэл.

У любой усталости есть предел, и организм все-таки сдался. Несмотря на то, что в коридоре захлопали двери и послышались голоса соседей, мое сознание самым наплевательским образом вырубилось, погрузившись в глубокий сон без сновидений.

Глаза открылись, когда за окном окончательно рассвело, и я потянулась, разминая затекшие мышцы. Мэл спал, отвернувшись лицом к стене. Он лежал на животе, укрывшись до пояса одеялом, и засунул руку под подушку.

Не знаю почему, но меня бесконечно умилила картинка спящего Мэла. А утренняя тишина, задернутая шторка на окне, медленно поворачивающийся плафончик, атмосфера обжитости и легкой захламленности крошечного жилища лишь добавили уютности и безмятежия.

Порой незначащие моменты врезаются в память, оставляя неизгладимый след, как, например, сегодняшнее утро.

Я смотрела на Мэла и любовалась им. Спящий мужчина — невероятно красивое зрелище, похожее на ожившее полотно художника: неровная линия позвоночника, выступающие лопатки, рельефные мышцы, смугловатая кожа с россыпью веснушек на плечах и у шеи. Маленькое чудо. Столичный принц — высокомерный и неприступный в институте, и теплый и домашний в общежитской комнатушке, в постели со мной.

Словно почувствовав, что за ним наблюдают, Мэл перевернулся ко мне, и обнял, и его руки подарили чувство защищенности.

Небритость, проявившаяся к утру на лице парня, тоже умилила. Представив Мэла с бородой и усами, я не сдержала фырка. В моем понимании бородатость ассоциировалась с преклонным возрастом и внуками на коленях.

Вспомнив о рекомендации Вивы, взяла ладонь парня и погладила; провела пальцем по линиям и мелким морщинкам и приложила к груди, как посоветовала стилистка. В ответ — ничего: ни интуитивного толчка, ни внутреннего голоса. Видимо, шестое чувство проснется гораздо позже и как всегда не вовремя, либо вообще не откликнется.

Печально. Я, конечно же, верила Мэлу. Он не солжет в серьезных вещах, но мне хотелось удостовериться в его словах, чтобы погреть душу.

Неисповедимы дороги судьбы. Месяц назад мне и в голову не пришло бы, что нас с Мэлом притянет друг к другу как два разнополярных заряда. Я вообще не знала, что на белом свете существует парень Егор Мелёшин.

А если бы мы никогда не встретились — столичный принц и слепая? Мэл продолжал бы жить в своем мире: катал на машине подружек, меняя каждый месяц как девчонок, так и автомобили; развлекался бы как мог; запланированно женился, пополз в карьерную гору. Жил бы ровно и стабильно. Быть может, однажды я шла бы по улице, а мимо проехал бы свадебный лимузин, везущий Мэла со Снегурочкой, и ни у меня, ни у парня не ёкнуло бы тревожно сердце.

А если б мы столкнулись гораздо позже, и у Мэла была бы семья: снежная принцесска и дети, да и я вышла бы замуж, например, за Тёму? Потянуло бы нас друг к другу?

Какие силы решили свести нас и переплели судьбы?

Сама бы я никогда не рискнула сделать первый шаг, — признала, вздохнув. А Мэл решил — Мэл сделал. Он сильный, умный, великодушный. А какая у него улыбка!

Он... таких, как Мэл, не бывает.

Ясно как день, и не имеет смысла отпираться — я влюбилась как кошка. Нет, как замутысканный котенок, но обязательно стану хищницей и не упущу Мэла из своих когтей. Заточу их до кинжальной остроты и зеркального блеска, чтобы никто не смел покушаться на чужое, ибо Мэл — мой.

Егор, — произнесла беззвучно. Е-гор. Егорчик. Гошик.

Непривычно.

Не раздался гром с небес, и память не озарилась воспоминаниями о подробностях уединения в подсобке "Вулкано", но я вдруг почувствовала: Мэл действительно дал обещание, получив ответное "да" о принятии обязательства. Вот так просто и с уверенностью поняла, что он не покривил душой, и в моем сердце установился штиль.

Мэл заворочался, собираясь вот-вот проснуться, и я смежила веки, притворившись спящей.

Колебания постели и прочие звуки рассказали, что он потянулся, позевал, протирая глаза, полежал немного и встал, аккуратно перелезши через меня. Вороватое подглядывание за парнем сквозь сощуренные ресницы выявило, что он натянул брюки и вышел из швабровки. С его уходом в кровати стало гораздо просторнее, и я оценила прелесть одиночного спанья на узких панцирных койках.

В голову пришло, что с появлением Мэла перестал сниться сон о лесе и о таинственном хозяине. Наверное, потому что перемены в жизни закончились, если следовать объяснениям Аффы, или потому что сегодня не удалось толком выспаться, а вчерашней ночью я, наоборот, вымоталась до невозможности.

При мысли о соседке вспомнились ее грубые слова, и опять нахлынул вчерашний стыд.

Мэл вернулся — с влажными волосами и, стянув брюки, перелез через меня, снова заняв кровать, отчего я скатилась к нему под бок. Судя по руке, закравшейся под мою майку и поползшей вверх, парень выспался.

— Эвочка, — раздался тихий голос, — ты же не спишь.

— Сплю. — Голос дрогнул, когда пальцы добрались до груди. — Крепко.

— Спи-спи, не помешаю, — сказал Мэл, и, развернув меня на спину, навис сверху и задрал майку.

— Мэ-эл, — протянула я сдавленно, пытаясь вернуть ее обратно.

— Приподнимись. — Парень шлепнул по моему бедру, и когда я машинально выполнила требование, ловко стянул пижамные штанишки вместе трусиками.

— Не на-адо, Мэл...

Какое там. Его "хочу" говорило само за себя.

Некоторое время прошло в моих попытках уклониться от нетерпеливой настойчивости Мэла. Наконец, ему надоело.

— Эва, что происходит?

— Ничего. Не хочу здесь.

— Почему? — нахмурился он.

— Здесь хорошая слышимость, — пояснила, смущаясь. — Мне неудобно. Вся общага узнает, как мы... как я...

— Та-ак... Ясно. Кто сказал? Чеманцев? — спросил Мэл, вглядываясь пытливо в мое лицо.

Кошмар! Если бы еще и Капа поделился впечатлениями от невольного подслушивания, я бы сразу сбежала из общежития, куда глаза глядят.

— Нет, не он.

— Тогда кто? — допытывался Мэл.

— Разные люди... Все говорят... — ответила уклончиво.

Парень помолчал, соображая.

— Соседушка, значит? — догадался он.

— Вовсе нет... Просто на самом деле громко. И все знают. И в институте не промолчат, — сказала я, отведя взгляд к стене.

— Больше не скажут ни слова, — пообещал Мэл, и его рука сжалась в кулак. — А кто попробует, тот останется без языка. Скрепки есть? Или кнопки?

— З-зачем? — удивилась и испугалась, что Мэл надумал отомстить моей соседке за излишнюю разговорчивость. — Нету.

— Значит, veluma cilenche* не растянуть, — заключил он и, привстав, начал выделывать пассы в воздухе.

— Что это? — Я приподнялась на локтях, наблюдая за отрывистыми движениями. Не видя волн, трудно навскидку угадать создаваемое заклинание.

— Cilenchi*.

Теперь понятно. Как написано в учебнике, необходимо взять несколько волн — чем больше, тем эффективнее — и, растягивая их, добиться пружинного сокращения, гасящего звуковые колебания. Радиус действия заклинания невелик и не поглощает полностью звуки, но громкость уменьшает.

Я сглотнула. Мэл не отказался от намеченного, потому что никогда не сворачивает в сторону.

— Ну? — спросил, устраиваясь надо мной. — Продолжим?

— Не поможет, — пискнула, сопротивляясь, когда руки и губы Мэла снова активизировались.

А потом мне стало все равно, слышал нас кто-нибудь или нет.

* * *

Veluma cilenche*, чтоб его.

Ни одна вошь не смеет указывать, как ему следует заниматься любовью со своей девочкой, и он будет делать это так, как посчитает нужным: тихо, заглушая стоны, которые издает ее охрипшее горло, или выбивать мольбы о том, чтобы он любил сильнее и быстрее. Он будет упиваться ее голосом, ее чувственностью и лихорадочной пылкостью.

Сilenchi* — сносное заклинание и хорошо работает в небольшом диапазоне расстояний, но в некоторых случаях оно бесполезно.

Спинка кровати ритмично ударяет по межэтажному стояку отопления. Вот так, прекрасно. Чтобы все общежитие знало, кому принадлежит та, чья страсть охватывает тебя жидким пламенем удовольствия.

Хорошая кровать, и четыре этажа прислушиваются к монотонному металлическому стуку.

Еще, еще...

Он уверен, что получит согласие.

Цель оправдывает средства, а именно:

— сделанный в магазине звонок однокурснику с расспросами о житье-бытье и вываленная между делом новость о том, что незаметная девчонка с потока, подрабатывающая в институтском архиве — дочь нового министра экономики. Нужно знать, кому звонить, и тогда сплетня разлетится быстрее одуванчикового пуха на ветру;

— искусственное нагнетание возможных последствий популярности и театральный надрыв в голосе заставляет девочку прижиматься к нему, дрожа, и смотреть с надеждой — он защитит;

— "жучок" во внутреннем кармане куртки позволяет слышать разговор с желторотиком от и до. Спасибо техническим средствам из арсенала службы отца, которые всегда под рукой.

Соседка — редкостная язва, но тоже помогла, того не подозревая. Но её "помощь" не означает, что он благодарен. К тому же подруженька настроена против него и постоянно подзуживает. А коли проблема возникла, надо ее решать.

* * *

Отличное начало дня.

— Это было великолепно, — прижалась я к Мэлу, утопая в расслабленной неге. — Егор...

— О! — взглянул он удивленно. — Оказывается, у меня есть имя.

— Егорчик...

Парень фыркнул.

— Жорик?

Он шутливо шлепнул меня, выражая недовольство.

— Гошик?

Мэл скривился.

— Твое имя никак не уменьшается, — надулась я.

— И не нужно меня уменьшать, — рассмеялся он.

— А мне хочется. Чем плох Гошик, к примеру?

— Вроде бы ничем, — задумался Мэл. — Но как-то... По-детски, что ли...

— Сам ты дитё, — обиделась я. — А "Егор" звучит официально и по-взрослому.

Мимика Мэла выдала нечто невообразимое.

— Ладно. Как тебе хочется меня называть?

Я задумалась.

— Гошик... — мяукнула томно, поцеловав его. — Или Егор! — перешла на повышенный тон и возмущенную интонацию.

— Лучше быть Гошиком, — согласился он. — Эва, я давно хотел спросить...

— О чем? — обняла его, разве что не размурлыкавшись.

— Понимаешь... — замялся Мэл. — Ты же девушка...

— Логично, — хмыкнула я на верное замечание.

— Ну, и когда мы с тобой... в квартире... словом...

Мне стало смешно от его невнятности и явного смущения.

— Словом?

— Ну... у тебя же был кто-то до меня...

Благодушие слетело, и я, отбросив руку парня, села на кровати, прикрывшись простынкой.

— Значит, вот как, — сказала глухо.

Выходит, всё это время Мэлу не давала покоя мысль, о том, кто оказался первым, опередив его. А также был ли второй, третий и так далее по нарастающей.

— Это плохо? — В моем голосе прозвучал вызов. — Ты тоже не похож на невинного ангелочка.

Мэл сел рядом.

— У парней другое отношение к этому. Проще, что ли... А когда девушка решается впервые, значит, она... Черт! — взъерошил он волосы. — Для каждой девушки этот шаг важен... как и человек, с которым она... И, наверное, этот человек до сих пор важен для тебя... Наверное, он много значил в твоей жизни. Ты... — застопорился Мэл, — часто думаешь о нем?

Что ответить? Сказать, что не важен — значит, признать свою распущенность, мол, потеряла девичью честь с тем, кто попался под руку. Сказать, что важен — значит, предать себя. Я шагаю по жизни с грузом однажды принятого решения, которое не забуду никогда.

— Наверное, постоянно сравниваешь его со мной, — продолжал Мэл, и в его голосе сквозила неуверенность. — С ним было круто?

— Круто с тобой, — ответила, внезапно устав от разговора. Радости утра померкли. — Тебя никто не переплюнет... Егор. А с тем... с ним было всего лишь раз. И я ненавижу и тот единственный раз, и его, — сказала, отвернувшись к окну.

— Эва! — Мэл опустился передо мной на корточки, всматриваясь в мое лицо, а я изучала цветочки на шторке, избегая встречаться взглядами. — Эва! — сжал он мои ладони. — Я убью его, — заключил он, придя к каким-то своим выводам. — Даже если не скажешь, кто, я сам найду его.

— Не надо никого искать, — сказала глухо. — Он умер.

— То есть? — растерялся Мэл. — А как же...? Значит, это ты его?... Тьфу, что несу! — стукнул себя по лбу. — В смысле, взял и умер? Сам по себе?

— Сам по себе. Проехали.

Мэл пересел на кровать, по-прежнему не отпуская мою ладонь, и гладил её.

— Я рад, — признался, но не стал развивать тему и объяснять причину внезапного оптимизма.

Мы сидели и молчали. Расспросы парня разворошили неприятные воспоминания, пробудив угрызения совести, и мое настроение упало вниз.

— А каким был твой первый раз?

— Обычным. Так себе. Плохо помню, — пожал плечами Мэл.

Еще бы. У него этих разов — первых и вторых и последующих — бесконечная лента Мебиуса.

— Будешь завтракать?

— Буду, но кашу можешь сразу выбросить в помойку.

— Привереда, — обиделась я за неприготовленную кашу. Хотя крупа закончилась, но все равно было делом принципа оскорбиться за свой вполне питательный рацион.

Завтрак состоялся в пищеблоке. Мэл крутился поблизости, изучив все уголки общежитского закутка, и лицо парня излучало скепсис. Извините, нам не до стерильности, — насупилась я, водружая сырный ломтик на бутерброд.

— Жаль, нет зубной щетки и станка, — подосадовал Мэл, изучая ветхую оконную раму, и отковырнул кусок отслаивающейся краски.

— Купи и носи с собой.

— Я бы носил, но ты ведь подумаешь: "Ага, если у него при себе щетка, значит, ему не впервой ночевать вне дома".

Точно! Я и не догадалась взглянуть на ситуацию в ракурсе, расписанном Мэлом. Невинная зубная щетка и заодно станок тут же были отнесены в разряд неопровержимых улик. Если замечу, что парень носит их с собой, значит, есть основание для подозрений и ревнивых обвинений.

— Тогда купи и оставь у меня, — предложила ему.

— Зачем, если ты и так ко мне переедешь? — пожал плечами Мэл, чем вызвал мое смущение. Как он догадался, что его предложение заочно принято?

Пока закипал чайник, Мэл успел сходить в душ, воспользовавшись моим полотенцем и содержимым пары флаконов из числа расставленных на тумбочке, и теперь от него пахло смесью шоколада и лимона. Парень вел себя прилично и не вышел из общественного места голым или с полотенцем, намотанным на бедрах. Покуда он плескался в душевой, я успела изучить себя в зеркало и порадовалась уплаченным не зря денежкам за косметический чудо-гель: темные следы на шее исчезли за ночь.

Пить чай со сгущенным молоком пришлось из одного стакана с подстаканником-грифоном. Как ни странно, Мэл покривился не из-за того, что совместное питие некультурно и невоспитанно, а потому что привык употреблять по утрам приличную порцию крепкого молотого кофе со сливками и тремя кусочками сахара, который выдавал специальный автомат на его кухне — лишь засыпай ингредиенты и подставляй кружку.

— Откуда у тебя это? — я коснулась небольшого шрама над бровью.

— Брат оставил на память.

Ничего себе, любящий родственничек. Получается, кроме сестры Басты у моего парня есть брат.

— Ого! Не поделили машинку?

— Нет, он уже вышел из детского возраста, когда я играл в игрушки. Мне тогда было четыре. Теперь уж не помню точно: то ли я разозлил Глеба чем-то, то ли случайно рассказал отцу, не сообразив, что наябедничал, но брат пришел в мою комнату и дал хорошего пенделя, а за то, что сопротивлялся, добавил паровозиком от железной дороги. Кровищи было немерено. Мать перепугалась, да и брат струхнул. Это позже я понял, что мог потерять зрение, а тогда воспринимал больницы и врачей как новую игру.

— А почему не убрали шрам? При наличии денег удалить его проще простого.

— Отец не разрешил. Специально оставил как напоминание Глебу, что тот поднял руку на единокровного родственника.

Да уж. Папаша у моего парня — жесткий воспитатель.

— Но сейчас-то вы с братом живете мирно?

— Нет, — ответил Мэл. — Он умер.

— Как так? — рука с бутербродом замерла у рта. — То есть... прости. Я не знала.

— Не извиняйся. Это случилось давно. Восемь лет назад.

— Ужасно терять близкого человека, — сжала я руку Мэла. — Твой отец, должно быть, чуть с ума не сошел от горя.

— Не сошёл, как видишь. Пережил. Он сильный.

— А ты?

— А что я? Знаешь, что меня больше всего поразило тогда? Мой брат — сильный, способный, у него потенциалы зашкаливали — и абсолютный, и относительный, и без фамильёзов* никогда не выходил из дома... Фамильёзы — семейные реликвии или артефакты, — пояснил Мэл, заметив мое удивление. — Не знала?... В общем, носил амулеты, обереги, мощный дефенсор*, а погиб обычно, и никакие волны не спасли. Возвращался домой и поскользнулся на обледенелой лестнице. С размаху ударился затылком — и мгновенная смерть.

Я молчала.

— Знаешь, почему растаивают снег? — спросил Мэл.

— Слышала, лет семь назад власти напали скопом на город и лишили его зимы, — пошутила плоско.

— Это отец пробил законопроект об обязательном растаивании снега в столице, хотя ему не удалось протолкнуть в полном объеме таблицу штрафов для уклоняющихся. Поэтому на окраинах, где живет народ попроще, на улицах лежат сугробы, как всякой нормальной зимой, зато в центре — затянувшаяся поздняя осень.

Или ранняя весна.

Смерть брата Мэла — скоропостижная и абсурдная — заставила задуматься над тем, клубок какой длины отмотала нам судьба. Все мы ходим под солнцем, и в любой момент нелепая случайность может оборвать жизнь. Кого винить в нечаянной гибели своего ребенка? Оттепель и последующее похолодание, превратившее лестницу в каток, или нерадивого дворника, вовремя не отдолбившего лед со ступенек? Или во всем виновата зима?

Страшно, когда родители хоронят своё дитя.

— А твоя мама? Как она пережила этот удар?

— Поддержала отца. Глеб был неродным ей, — сказал Мэл и снова пояснил: — Отец женился дважды. Когда его первая жена умерла, он выбрал мою мать.

Вот как. У Мелёшинского родословного древа запутанные хитросплетения, и за каждым листочком кроются чьи-то трагедии или счастье.

— Получается, Баста и ты...

— Мы — дети второй волны, — усмехнулся Мэл. — Есть еще старшая сестра от первого брака отца. Она давно замужем, и моей племяннице скоро десять.

— Мэл... Егор, — исправилась я и погладила его руку. — Это тяжелая история. И все равно мне завидно. У тебя сестры, брат...был. Должно быть, здорово иметь большую семью.

— Кому как. С Маськой мы поначалу постоянно цапались, но потом отношения стали помягче... С братом после того, как он запулил мне в бровь, общались так себе — ни горячо, ни холодно. У него были другие интересы, как и у Альбины... у старшей сестры, — добавил Мэл.

Получается, Мэл — единственный сын Мелёшина-старшего, не считая двух дочерей. После гибели старшего брата он наследует фамилию или как там принято у принцев? Мэл — преемник титула.

Приехали.

Его отец съест меня живьем и не подавится, потому что посмела перейти дорогу драгоценному сыночку и увела с пути истинного.

________________________________________

veluma cilenche* , велюмa силенче (перевод с новолат.) — покров тишины

cilenchi* , силенчи (перевод с новолат.) — тишина. Упрощенный аналог veluma cilenche (покров тишины)

фамильёзы* (жарг.) — старинные семейные артефакты, реликвии, передающиеся из поколения в поколение

defensor * , дефенсор (перевод с новолат.) — защитник

16. Взаимоотношения полов

Поскольку консультацию по матмоделированию вис-процессов мы пропустили, решено было поступить так: Мэл отправится на лабораторный практикум по снадобьеварению, отработанный мной ранее, а я потрачу время, бегая между стеллажей в архиве. Потом парень планировал отвезти меня в банк.

Привычную и невзрачную одежду — свитер со штанами — освежили ажурные сапожки на каблуках. Вива оказалась права: в удобной обуви ноги не уставали, и походка была уверенной, как у без пяти минут модели.

Печалившаяся полосатая шубка вызвала у меня приступ жалости к потраченным деньгам и к запорченному меху. Неужели продавец обманул, сказав, что модель с улучшениями? При случае спрошу у стилистки, можно ли восстановить былую красоту. Я бы и у Аффы поинтересовалась, но теперь уж и не знала, стоило ли заводить разговор с девушкой. Она дала ясно понять, что не желает общаться.

Помимо испачканной шубки встал вопрос о макияже. По сравнению со мной вчерашней сегодня в зеркале отражалось бледное невыразительное существо, и даже помада Вивы не спасала положение. Осознав, что при желании из меня можно сделать сногсшибательную красотку, я испытала острое недовольство теперешней внешностью. Следовало срочно устранять проблему, но декоративной косметики у меня не было. Бегать каждый раз к Виве неудобно, к тому же она сейчас наверняка в институте. Чтобы быть красивой в любое время суток и не зависеть от различных обстоятельств, мне пришло в голову попросить девицу об участии в покупке разных женских штучек и о консультации по макияжу.

Собираясь в институт, я заодно подсунула Мэлу старую сумку, чтобы он определил неисправность и сказал, стоит ли отдавать ее в починку или не жалеть и выбросить на помойку. Парень поводил бегунком туда-сюда, заглянул внутрь, повертел со всех сторон, покусал губы в задумчивости и вынес заключение:

— Здесь навязали наузы*. Топорно и небрежно, потому что спешили. Отложи в дальний угол, и может быть, через месяц или два они расползутся. А лучше выброси. Сумка исчерпала себя.

Что верно, то верно. Улучшения давно стерлись, и каждый килограмм складываемых вещей, похоже, теперь утраивался. Таким образом, судьбинушка сумки, послужившей мне верой и правдой с интернатских времен, была предрешена. Хватит держаться за прошлое, нужно смело глядеть в будущее.

— И кто же тебя так любит, а, Папена? — прищурился Мэл. — Можно сказать, уделяет особое внимание.

Я успела приметить, что когда он называл меня по фамилии, это означало очередную обвиняющую вспышку ревности, только не поняла, при чем здесь подлое покушение на старую сумку.

— Тоже хотелось бы знать. И главное — за что "меня любят".

— Иди сюда, — притянул меня Мэл, устраиваясь на кровати, и когда я села к нему на колени, сказал: — Запомни, услышу что-нибудь на тему "меня любят" — сразу оторву башку тому любителю. Понятно выразился?

— Я же сказала с противоположным смыслом! — возмутилась его ультиматумом.

— В любом смысле. Разбираться не буду.

Временами моего парня чересчур заносит. А ведь может быть человеком, когда хочет, — вспомнилось его мирное согласие о разговоре с горнистом. Кстати, Мэл не задал ни одного вопроса о встрече на чердаке, и это удивляло. Или ему была неинтересна суть беседы с Агнаилом, или он не рассчитывал, что я поделюсь информацией — личной и сокровенной, и поэтому не лез, докучая.

— Вот и помоги найти того, кто посылает "подарочки", — разозлилась я. Угрожать мы все горазды. — Ой, то есть помоги разоблачить того, кто строит козни, — исправилась, заметив красноречивый взгляд Мэла.

— Козни строит баб... Здесь чувствуется женская рука. Это месть или предупреждение. Как думаешь, за что?

Вот и говори прямо, к чему юлить? Без сомнений, поклонницы профессора не дают мне житья и покоя, наплевав на то, что их кумир несвободен. И ведь Мэл давно догадался о причине злопыхательств, но хочет получить ответ из моих уст.

— Замок клеем залили — раз, сумку вывели из строя — два... — размышлял Мэл. — Что еще?

— Crucis* запустили в волосы, — поведала с неохотой.

— Значит, поэтому постриглась, а не из-за жевательной резинки?

Я промолчала и в глазах Мэла прочитала упрек: "Ты, Папена, соткана из лжишки, лжи и лжищи, и любое твое слово нужно перепроверять на сто раз". Не признаю обвинение! — вскинула голову. В ту пору мы были никем друг для друга, поэтому я была вольна недоговаривать и врать напропалую.

— Значит, crucis* — это три, — посчитал парень. — Еще?

— Возможно... В субботу у пакета оторвались ручки. Прочный, между прочим, был пакет. Рассчитанный на двадцать килограмм продуктов.

— Это четыре, — продолжил считать Мэл. — Наверняка были и другие попытки, но ты их не заметила. Тебе что-нибудь дарили?

— Нет. Разве что внутренники сделали плафончик... ну, и портрет нарисовали, — показала я на подоконник, на котором лежал свернутый бумажный рулончик. — Еще перед приемом Петя дал цветы, но я их забыла в торжественном зале. — При этих словах Мэл скривился. — Особо и дарить-то некому.

— Теперь понимаешь, что тебя нельзя оставлять одну? "Доброжелатель" устроит очередную гадость, а ты не увидишь.

Я надулась на его слова. Сказал бы напрямик, что слепошарая, и не нужно изображать воспитанность. Хотя парень прав. Из-за того, что не вижу волн, могу спалиться на любой мелочи.

— Ты говорила, что немножко подумаешь о переезде, — напомнил Мэл, надевая пуловер. — И "немножко" закончилось секунду назад.

— Кто сказал?

— Я. Разве ты не слышала, как оно закончилось? — удивился он искренне, чем вызвал у меня хихик.

— И как же? — спросила, подойдя к нему и обняв.

— Лопнуло как воздушный шарик. Говори! — потребовал Мэл, обнимая в ответ.

В голове снова пронеслись расписанные Мэлом ужасы, ожидавшие меня в институте и вне его стен, а также слова Аффы, не постеснявшейся назвать некоторые вещи своими именами. Вдобавок напугало предположение парня о новых "покушениях". Кто знает, какие пакости придумают фанатки профессора?

— Хорошо. Давай попробуем. Я переночую у тебя сегодня, а там поглядим.

— Отлично! — просиял Мэл и закрепил согласие поцелуем. Сладко и туманит голову, но опять придется подкрашивать губы.

К дальновидной стилистке улетело мысленное спасибо за аренду тюбика, отражение в зеркале кивнуло мне в последний раз, и мы отправились в институт — Мэл и я. Шли и обнимались, потому что теперь вместе, а у меня тряслись поджилки, и дрожал голос.

— Слушай, Мэ... Егор, — произнесла непривычное имя, — а Петя так и сидит в отделении?

— Почем мне знать? — ответил он грубовато.

— А... можно вызволить его оттуда?

Тон Мэл сменился, став насмешливым.

— Папена, на этот раз ты меня разочаровала. Я еще вчера ожидал, что рванешь выручать бедолагу, позабыв обо всем на свете. Так вот, до спортсмена мне нет никакого дела. Пусть как хочет, так и выкручивается. Он заслужил.

Я поняла, что Мэла не удастся уговорить и упросить. А ведь он мог бы помочь: позвонил, кому нужно, прощупал почву, разузнал, что с Петей, и не убили ли его на допросах.

— Ой, Мэл... Егор, а арестованных не избивают? — пришла в голову жуткая мысль, навеянная разыгравшимся воображением.

— Не избивают. Успокойся. Возможно, его уже отпустили. Наверняка позвонил предкам, и те вызволили сыночка. Внесли залог или дали поручительство. И больше не напоминай о нем, Эва. Мне хватило того, что он обнимал тебя на приеме, — закончил раздраженно Мэл.

Чем ближе к институту, тем страшнее.

— Расслабься, — сказал вполголоса Мэл, погладив меня по спине, когда мы приблизились к крыльцу. У калитки было оживленно, на аллее тоже, и на ступеньках толпились студенты.

Народ считал минуты до звонка, и нам пришлось присоединиться к ожидающим. Мэл заключил меня в объятия, и мы укрылись за колонной, куда долетали лишь голоса, смех и далекий птичий гомон. Из-под козырька осыпались лепестки иллюзорных цветов.

Мэл заставил меня повторить от начала до конца маршрут предстоящих передвижений, который ничем не отличался от вчерашнего, за исключением визита на чердак. Парень решил проводить меня до архива и вернуться за мной после звонка.

Беспокойство росло, и я дрожала, но не от мороза.

— Вдохни глубже, — посоветовал Мэл. — Вспомни прием. Четыре тысячи гостей, и ты уделала их всех.

Слабое утешение, вернее, вдохновение. Хотя на папашу я точно произвела впечатление.

— Твой отец не звонил? — переключилась на другую тему, старясь унять волнение.

— Нет. А зачем?

— Как зачем? Его сын куролесит второй день, а ему и дела нет?

Мэл нахмурился.

— Я сказал ему о своем выборе. Думаю, он понял. А не звонит, потому что у него проблемы в департаменте. А твой откликнулся?

— Тоже нет, и это странно. Если он решил, что я звонила с чужого телефона, то мог бы назначить встречу через Стопятнадцатого.

— Не паникуй. Мы справимся, — сказал Мэл твердо, и его голос вселил уверенность.

Я практически не запомнила, как мы вошли в холл, влившись в толпу студентов, как мой парень помог раздеться и проводил до архива, точнее, до стола выдачи, где опять поцеловал в щеку и отдал сумку. На нас глазели, кивали вслед и переговаривались. Перед нами расступались, когда Мэл уверенно вел меня к подъемнику. Уж не знаю, то ли у парня был пугающий вид или повлияло что-то другое, но сегодня мы спустились в подвал вдвоем, и очередь пропустила нас. Правда, один второкурсник высказался о нахалах, лезущих напролом, но тут же примолк, когда Мэл посмотрел на него.

Зато неподалеку от постамента со святым Списуилом я заметила Радика, глядевшего на меня и на Мэла... с изумлением? Значит, наши зверюги вытворили нечто из ряда вон выходящее, если у парнишки было ошеломленное лицо. Ох, не сдержусь и потрясу Радика за шкирку, чтобы узнать, как выглядит наш зоопарк.

В архиве опять приключилось вавилонское столпотворение, но на этот раз начальник избрал другую тактику, видимо, намучившись с раскладыванием папок, накопленных за вчерашний день. Сегодня мы с Штуссом выдавали и принимали документы, сразу же расставляя по нужным полкам. Времени уходило больше, но работа упорядочилась. Единственным и основательным минусом осталось внимание студентов — не меньшее, чем вчера, и навязчивое. Я дергалась, нервничала и боялась лишний раз поднять глаза на очередного заказчика.

И тут случилось чудо.

Распихивая локтями толпу, к столу выдачи приблизился... Мэл!

— Дай "Трактат о популярных снадобьях в средневековье", — сказал, обратившись ко мне.

Массы зароптали на повышенных и скандальных тонах, но Мэл осадил четверокурсника, который возмущался громче всех:

— У кого блат в архиве, тот и первый, понял?

Студенчество захихикало, закхыкало, но не стало выражать недовольство, а я сделалась, наверное, ярче алой папки, которую принес начальник, чтобы выдать очереднику.

Мэл получил заказанный трактат и, внаглую потеснив парней за первым столом, уселся нога на ногу, взявшись перелистывать странички. По-моему, он вообще не смотрел, что читал, а поглядывал по сторонам и на меня, отчего моя нервозность усилилась.

Наконец, терпение иссякло, и я бросилась к сумке, чтобы достать "Приму".

— Алё, ты почему не на лабораторке? Уже сдал? — спросила тихо, прикрыв рот и динамик рукой, и мой парень, сидевший в паре шагов за перегородкой, ответил по телефону, не таясь и без стеснения:

— А я с инспекцией.

Пауза была эффектной, как и мой ступор.

— Расслабься, — хмыкнула трубка. — Ромашка перенес сдаточную на вечер.

В присутствии Мэла на меня меньше пялились и не так активно обсуждали, занявшись тем, за чем пришли — изучением и анализом материалов. Сегодня и прощание с архивариусом состоялось по-человечески, не в пример вчерашней суете, и мужчина признал, что заданный ритм работы — наиболее благоприятный для здоровья и нервов.

При выходе из помещения я разглядела и омертвелый ствол обсыпальника, и оперившиеся нежными листочками кустики мыльнянки, и вообще, мне показалось, что жизнь не такая уж страшная штука. Ведь Мэл шел рядом и ограждал от неприятных новшеств.

Хорошести длились ровно до того момента, пока в холле, у одного из зеркал, я не заметила Эльзушку со своей белобрысой свитой. Девица, словно сошедшая со странички из модного журнала, смотрела на меня со снисходительным презрением, которое не истребил даже новый статус дочки министра, а болонки переговаривались и посмеивались, поглядывая в мою сторону.

Ну и пусть обсуждают мою личную жизнь в общежитии! — задрала я нос. Пусть завидуют. Я теперь с парнем, который первоклассный специалист по изучению удовольствий, как подметили однокурсники на одной из консультаций у Теолини. Однако статус повысился, а внешность осталась на прежнем уровне, — вздохнула тяжко. Нужно что-то предпринимать, и поскорее — для собственного спокойствия и уверенности.

В обществе Мэла чужое любопытство напрягало гораздо меньше. Думаю, приди я в институт в одиночестве, меня разорвали бы не слабее, чем Монтеморт. Взгляды липли, парни оценивали, девчонки обсуждали между собой, но в целом, народ сохранял дистанцию. Мэл же выглядел безмятежным.

— Отвезу тебя в банк, а потом заедем в "Инновацию". Обедать хочу, — заявил, когда мы подошли к раздевалке.

— Может, в столовую? — кивнула в сторону коридора, ведущего к общепиту.

— Забей.

— Неужели не наелся? — расстроилась я. Вроде бы завтрак был сытным, и Мэл не стал вредничать, отказываясь от еды. Может, ему не понравились бутерброды?

— Эвочка, — приобнял он меня, — запоминай: из довольного мужчины можно выжать что угодно. А когда он доволен? Когда сыт и когда...

Окончание фразы высказалось шепотом на ухо, вызвав очередную волну смущения.

Надоело! Значит, Мэл ставит меня в неловкое положение при всех, а я чем хуже? Нет уж, пусть и он когда-нибудь научится краснеть.

— Хорошо, Егорчик, где скажешь, — дразня, провела языком по губам и обвила шею парня руками. До чего же будоражила его небритость — словами не передать.

— А-а... то есть? — растерялся было он, но быстро опомнился. — Серьезно? Значит, где скажу?

— Угу, — сделала ртом бантик и послала воздушный поцелуй.

Надеюсь, получилось вызывающе, потому что Мэл сглотнул и уставился на мои губы. А те, кто тянут шеи и глядят — пусть завидуют. Это моя жизнь, и я делаю, что хочу.

— Ладно, — согласился парень и посмотрел на меня с хитрецой. — Скажу, что в машине... Не отступай, Эвочка. Слово — не птичка.

Ну, и кто из нас кого поддел: я — его или он — меня?

— Вот еще! Никогда не отступаю, — фыркнула, хотя пунцовые щеки в многочисленных зеркалах выдали меня с потрохами.

Коли пошла новая песня, буду выдавливать из своего мужчины то, что мне нужно.

— Егорчик, — продолжила в том же кокетливом тоне, и он благосклонно улыбнулся, — после банка хочу заехать в одно местечко и потратить немножко денежек.

Ну как, нравится игра?

— Можешь тратить, сколько влезет, но мои.

— Захватим с собой стилистку, ладно? — предложила я, улыбаясь призывно, впрочем, без уверенности, что Вива согласится.

Мэл не возражал. Попробовал бы он! От моего обаяния ему не укрыться.

Стилистка согласилась.

— Не проблема. Скатаюсь, — сказала, и в трубке что-то зашумело. — Предупреди минут за десять. Доставка туда и обратно за твой счет.

— Согласна. Вивочка, а можно как-нибудь почистить шубку?

— Ты в ней по трубам, что ли, лазила? — хихикнула девица и, сама того не ведая, оказалась стопроцентно права. — Приноси, поглядим.

Шагая под руку с Мэлом к выходу из холла, я ощущала загривком внимание студентов, прикованное к нам, но сильней всего давил взгляд Эльзушки, жегший спину.

Калитку оккупировала группа парней, и среди них мелькнула голова Макеса. Мэл перездоровался с каждым, а его пестроволосый товарищ кивнул мне, приветствуя, и при этом всматривался в лицо. Наверное, он удивился разительному контрасту между красавицей, посетившей прием, и серой крыской, закадрившей столичного принца.

Мэл усадил меня в машину, и покуда выезжал со стоянки и разворачивал автомобиль, Макес глядел в нашу сторону, а потом повернулся к приятелям.

Скоростная автострада осталась в стороне. Мэл гнал по улицам, сигналя и обругивая пешеходов, лезущих под колеса, а я вцепилась в подлокотники сиденья, боясь сказать что-либо под руку. Водитель завернул в какой-то безлюдный переулок, где заглушил машину, остановившись рядом с гаражами и нежилыми постройками, нажал кнопку на панели, и стекла в автомобиле потемнели.

— Здесь, — сказал Мэл, отстегивая ремень и поворачиваясь ко мне.

И, конечно же, я ответила на вызов, подтвердив нерушимость своих слов. С удовольствием.

Проспекты, дома, машины, люди... Непрекращающийся хаос. Столица.

Солнце сделало подарок, выглянув из белесой облачной дымки.

— Давно хотел с тобой в "Эклипсе", — сказал Мэл, поцеловав меня в висок спустя пятнадцать минут после остановки у гаражей. — Похоже, мы с тобой спринтеры.

— Это плохо? — отозвалась я расслабленно.

— Не знаю. Как есть, так есть.

— Значит, это "Эклипс"? — постучала по обшивке дверцы. — Я зареклась спрашивать о марках, потому что твои автомобили калечатся с завидной регулярностью.

Мэл беззвучно рассмеялся.

— Представительский класс. Комфорт в ущерб скорости и лошадям. У отца синий "Эклипс", у меня — черный.

— Наверное, у тебя машин больше, чем пальцев на руках и ногах.

— Меньше, — сказал он, садясь, и поднял спинку своего сиденья. — А теперь приводим себя в порядок и айда в банк.

Может, ненормально, что не обижаюсь на спонтанную страсть "между делом"? — пришло в голову, когда Мэл помог мне застегнуть крючочки. Или нужно требовать ароматную ванну с пенной шапкой, дорожку из розовых лепестков и ананасы в шампанском под романтичную музыку? Правильно или нет, но мне и так нравится, — пришла к выводу, надевая свитер. Нравится горячность и безудержный энтузиазм моего парня, а в ванне или в машине — не суть важно.

Мэл припарковался в двух кварталах от пункта назначения, сделав так, как я попросила. Помогая выйти из машины, парень поинтересовался:

— Почему не держишь деньги на счете? По карте удобно расплачиваться и в любой момент снимать наличность, и не нужно мотаться в банк.

Я наморщила лоб, соображая, когда говорила Мэлу, что мое богатство хранится в банковской ячейке. А-а, разве упомнишь? В эти дни мы о чем только не говорили.

— Счета контролируются Департаментом по ценностям. Отца обвинили бы в незаконно нажитых средствах, потому что все решили бы, что это он открыл счет на мое имя. Доходы отца должны быть прозрачными, и получилось бы, что я подставила его. Так что изредка съездить в центр города меня не затруднит.

Мэл пожал плечами и кивнул, мол, если так, то нет вопросов, и я отправилась в банк.

При свете дня парадные двери с имитацией фасадной живописи отыскались значительно быстрее благодаря табличке, замеченной при первом посещении уважаемого учреждения. Внутри пахло знакомой офисной сдержанностью и учтивым профессионализмом служащих. Охранники расхаживали, помахивая дубинками, и откровенно скучали: желающих преступить закон и порядок не наблюдалось. Редкие клиенты вели себя, как подобало в серьезном правительственном учреждении.

Гном Мокий Лаврович, ставший соучастником преступной сделки со мной, кивнул учтиво и протянул пластиковую табличку, на которой я накарябала голографическим пером подпись. Старший консультант убрал табличку под конторку, и пока просвечивал под разными углами, я переминалась с ноги на ногу, поглядывая по сторонам. Не сказать, что волновалась, но легкое беспокойство одолевало.

Спуск в хранилище прошел без сучка и задоринки, но под массивными бетонными перекрытиями, за толстой стальной дверью и множеством крепких решеток меня одолела клаустрофобия. Наверное, на психике отыгрались отдаленные последствия драки в "Вулкано".

Гном Мокий провел в нужный закуток с однообразными шкафчиками от пола и до потолка, показал, в каком ряду и на какой высоте следует искать мой ящичек, после чего деликатно удалился. Достав ящик из ячейки, я некоторое время любовалась богатством, заработанным пусть нечестно, но упорно. За каждой из аккуратно уложенных стопок с банкнотами мне виделись походы по переулку Первых Аистов и бульвару Амбули, грезились трапезы с Мэлом в кафе и ресторанах, посещения выставок, театров и прочие совместные развлечения.

Взор мечтательно затуманился.

Наконец, оторвавшись от любования купюрами, я сложила в сумку половину початой пачки, поделенной профессором пополам с невероятной точностью, и прихватила стопку, перевязанную бумажными ленточками с ползущими по ним буковками. Итого, к растратам предлагались пятнадцать тысяч в бумажках по сто висоров. Умопомрачительная сумма!

Теми же тропами Мокий Лаврович проводил меня к выходу из хранилища, и вскоре я вернулась в мир столичной суеты и шума, покинув банк.

Мэл ждал в машине, откинувшись на сиденье, и слушал тяжелый рок. О том, что музыка играла на полную мощность, я услышала, подойдя к "Эклипсу", корпус которого слабо резонировал. Представляю, что творилось внутри салона.

Пришлось постучать по стеклу трижды, прежде чем Мэл услышал и убавил громкость. Он выскочил на улицу и открыл передо мной дверцу.

— Любимая группа? — спросила у него насмешливо.

— Так, слушаю иногда. Неужели понравилось? — деланно удивился он.

— Не знаю. Не задумывалась.

Я и сама поразилась тому, что не знала своих музыкальных пристрастий. В любом случае, какой бы ни была музыка — роком или классикой, — она должна окрылять и заставлять душу вибрировать.

— Скажешь, сколько взяла? — спросил Мэл, заводя машину.

— Нет. Ты будешь смеяться. Наверное, за день столько же тратишь.

— Ну, ладно, — согласился он. — Не хочешь — не говори. Теперь в "Инновацию", — заявил безапелляционно, и я вздохнула. Столичное кафе вызывало внутреннее отторжение.

Мэл умело петлял по городу, в последний момент умудряясь проскакивать перед красным сигналом светофоров, успевал проныривать перед автомобильными пробками и через каких-то десять минут подал мне руку в знакомом переулке у раздвижных стеклянных дверей с массивными золочеными ручками и табличкой "Innovatio". А ведь я решила категорически не появляться здесь после злополучного посещения кафе в компании Пети и бывшей подружки Мэла.

Высокие здания, зажавшие улочку с обеих сторон, и украшенные бегающими огоньками окна элитного заведения опять наполнили сердце тревогой, и я схватилась крепче за локоть Мэла.

— Что с тобой? — спросил он, когда мы вошли внутрь и сняли верхнюю одежду.

— Не знаю. Боюсь многолюдных мест и замкнутого пространства. Наверное, последствия из-за "Вулкано". И сегодня не принимала капли.

— Как вернемся обратно, обязательно выпей, — озаботился Мэл, сдавая куртки в гардероб.

Юноша в униформе кафе проводил нас к столику на двоих в углу зала.

В общем-то, если закрыть глаза на невыносимую дороговизну блюд в меню, помещение было отделано с шиком и комфортом, призванным услаждать самых капризных клиентов. Нам предложили мягкие и удобные кресла, хотя я рассчитывала на диван в нише, окруженной иллюзиями.

— Ты говорил, что имеешь бронь в "Инновации", — сказала, пролистывая карту блюд, в которой мне ничего не нравилось.

— Была, — ответил Мэл. — Отдал в качестве уплаты долга.

Я вспомнила, что вчера в туалете он упомянул о долгах, в которые влез, рыская по столице с друзьями и знакомыми.

— Мэл! Ой, Егор! Это из-за меня, да? — схватила его за руку. — Прости, пожалуйста!

— Странная ты. За что? — улыбнулся он. — Я сам ввязался. Не волнуйся, долги почти уплачены.

Под дулом пристального внимания Мэла мне пришлось сделать заказ, причем парень проследил, чтобы вышло не менее трех блюд плюс напиток. Десерт Мэл выбрал сам, заказав мороженое, но не "Светофор", а "Тропический рай".

Три блюда — это не страшно, — успокоила себя. Если учесть, что порции в "Инновавции" размером с воробьиную какашку, то проглочу и не замечу да еще попрошу удвоенную добавку.

Собственно, я оказалась права, в изысканном кафе не удалось бы объесться при всем желании. Два услужливых официанта сервировали стол по высшему разряду, блюда подавали поочередно, на тарелках, украшенных причудливыми конструкциями, но съедобного содержимого было на два укуса. Зато Мэл орудовал ножом и вилкой с довольным видом, и я старалась соответствовать уровню заведения и обществу столичного принца, кушая с неторопливой аккуратностью и отпивая мелкими глотками свежевыжатый сок из высокого бокала. На десерте приличия закончились. Мороженое мы прикончили вместе, выгребая ложечками из глубокой пиалы, причем Мэл кормил меня, а я его.

— Вот видишь, Эва, никто тебя не съел, — сказал он, вынимая из портмоне пластиковую карточку. — Мне здесь нравится.

— И мне нравится, если не смотреть на длину счета.

— Это не твоя печаль.

Может, и не моя, но продолжение разговора о тратах, начатого вчера, назрело.

При выходе из кафе Мэл поздоровался рукопожатием с молодым мужчиной, зашедшим в "Инновацию", и тот с интересом оглядел меня. Мой парень, вообще, часто здоровался, потому что у него знакомых было — пруд пруди, но среди них до сих пор не промелькнуло ни одной особы женского пола. Наверное, Мэл старательно избегал встреч с бывшими и прочими подружками, чтобы не провоцировать мою ревность.

— Кто это был? — спросила, когда он усадил меня в машину, и пояснила на всякий случай, чтобы парень не надумал черти что: — Наверное, ты полгорода знаешь.

— Один приятель. Два года назад окончил институт, работает в компании своего отца. Мы пересекались с ним несколько раз. И он женат, — добавил зачем-то Мэл.

— На связях?

— Да, — кивнул парень, вникнув в суть вопроса. — И на деньгах.

— Как ты со Снегурочкой?

— Говоришь так, будто это свершившийся факт.

— Но ведь между вами было решено? Обговорено, согласовано. По крайней мере, между семьями.

— Не обговорено и не решено, но шло к этому, — признал Мэл, и ответ кольнул мое сердце. — Всё, что ни делается — к лучшему. Зато теперь катаю дочь министра экономики, — ухмыльнулся он.

— Выходит, из-за отца удостоил меня чести посидеть в машине? — обиделась я. — А если бы его не возвысили, осчастливливал другую и разгуливал со Снегуркой по Операм? Спасибо, до дома доеду сама.

Тумблер щелкнул, утонув в пластике, и заблокировал дверцу.

— Иногда ты говоришь невозможные глупости, — сказал Мэл, пытаясь обнять, в то время как я отпихивалась. — Ты выводила меня упрямством, когда и речи не шло о родстве с Влашеками.

— Значит, выводила? — уворачивалась от его рук. — Замучила бедняжку. Запытала.

— Конечно. Например, в спортзале. А еще молчала по телефону. И не отвечала на звонки перед приемом.

— Я думала, так будет лучше для всех.

— Не нужно для всех. Нужно, чтобы для нас. Столько времени потеряли.

В нашей борьбе Мэл оказался сильнее, притянув к себе, и поцеловал. А через секунду я забыла о причине обиды.

С помощью зеркальца и арендованного Вивой тюбика к губам вернулся блеск и цвет нежно-розового пиона. Теперь понятно, почему девчонки постоянно их подкрашивают. Потому что парни при поцелуях съедают помаду. И белокурая Изабелка тоже без конца восстанавливала красоту, мазюкаясь.

В сердцах я взяла и ткнула Мэла локтем в бок. Предатель!

— Уй! За что?

— За всё.

— Мотивируй, — потер он место тыка.

— Зачем тебе ездить в "Инновацию"? Питайся помадой. И так съел килограмм сто или двести.

Мэл помолчал, соображая, и рассмеялся. Смешно ему! А мне очень даже не смешно, и захотелось снова двинуть в бок весельчаку.

— Я давно на диете, потому что переел до тошноты, — сказал он. — Прощаешь?

Куда я денусь? Хотя не раз припомню Мэлу его рацион.

— Ну... не знаю. Подумаю. Егор!

— Если Егор, значит, нужно готовиться к очередному спору, — усмехнулся он.

— Почти. Спора не будет, если договоримся насчет расходов. Вчера мы с тобой определились, что посещение кафе и мелкие покупки оплачиваешь ты. Серьезные покупки я буду делать сама.

— Почему? — спросил спокойно Мэл, но по его лицу было видно — вот-вот разразится гроза.

— Подумай сам. Ты тратишь деньги родителей не только на себя, но и на меня. Отец лишний раз упрекнет тебя в том, что сидишь у него на шее и транжиришь висоры. Погоди, дай сказать! Поскольку ты пошел против мнения отца, он в любой момент перекроет доступ к счетам. Что тогда?

— Посмотрим, — дернул плечом Мэл. Разговор ему определенно не нравился.

— Затем... Я хочу чувствовать себя уверенно и знать, что отвечу любому, кто заявит, будто тяну из тебя деньги, словно босячка, которая с тобой из-за банковских карточек. И прежде всего скажет твой отец... Или Севолод.

— Не скажут, — отрезал парень. — А если посмеют...

— Мэл! Егор! Гошик, — прильнула я к нему. — Чем глубже ссора с семьей, тем тяжелее примирение. Мы и так на краю конфликта. Встань на мое место! Ради меня, пожалуйста!

Мэл долго молчал, глядя в окно.

— Теперь потребуешь оплатить половину обеда в "Инновации"? — спросил хмуро.

— Нетушки. Не дождешься. Сам затащил — сам расплачивайся. И если в Иллюзион пригласишь — тоже тебе отдуваться. Но вот, к примеру, одежду куплю на свои деньги. Ладно?

— Хорошо, — согласился Мэл с натяжкой, покусав губы в задумчивости. — Попробуем сделать по-твоему.

Мы поговорили о расходах, и у меня точно камень с души свалился. Однако Мэл не разделял моего оптимизма и вел машину с недовольным видом. Ну и ладно. Подумает, осмыслит и поймет, что я права. Эк его переклинило на том, чтобы оплачивать мои хотения.

Хорошо, что язык вовремя остановился, не сказав лишнего. В воображаемом разговоре Мэла с отцом Мелёшин-страший стучал кулаком по столу и кричал: "Сосунок! Молоко на губах не обсохло, а хлеще бабы спускаешь деньги на ветер! Ты хоть представляешь, каково это — зарабатывать? Заработал ты хотя бы один висор — потом, руками, горбом своим?" Мэл не промолчал бы, и слово за слово, понеслась бы перебранка. В итоге отец и сын разругались бы на веки вечные. Засим конец сказке о крепкой семье.

Конечно, мои фантазии всегда зашкаливали, не зная преград и расстояний, но почему-то внутрисемейные отношения между отцом и сыном Мелёшиными представлялись именно так.

Пока Мэл парковался у института, я позвонила Виве, и она не стала отказываться от своих слов, данных ранее.

Парень заглушил двигатель и помог мне выйти.

— Побудешь здесь? Мы скоро придем.

— Провожу до общежития и дождусь снаружи, — решил по-своему Мэл, взглянув на группку курильщиков у калитки, которых я не заметила.

— Спасибо, — поблагодарила его с чувством и прижалась, взяв под локоток. — Ты у меня такой!

— Какой? — спросил Мэл, по-прежнему недовольный и насупленный.

— Особенный! — прикоснулась губами к небритой щеке. — Заботливый и внимательный!

Мэл не ответил, но я видела, что он оттаял. Закинул на плечо сине-желтую сумку, обнял меня и повел по дорожке между машинами, по пути опять перездоровавшись с приятелями, которых не видел днём, а я прижималась к нему, стараясь не обращать внимания на интерес противоположного пола.

На крыльце общежития Мэл отдал сумку и распахнул дверь, впуская меня в холл.

— Жду, — сказал коротко, и я помчалась в швабровку.

Отсчитав наспех успокоительных капель, залпом выпила витаминную смесь и, подхватив под мышку полосатую шубку, побежала к Виве на третий этаж.

— Вот я пролетела, — сказала стилистка, открыв дверь. — Запросила двести. С дочки министра надо было брать пятьсот.

Собравшись в люди, она выглядела так же, как в последний наш поход по магазинам — без вызывающих бровей и ядерных расцветок в одежде.

— Ну, так бери, — великодушно предложила я, возвратив арендованную помаду, и протянула пять сотенных бумажек.

— Простота, — заключила девица и взяла две купюры. — Никогда не отказывайся от своих слов, тем более, при наличии договоренности о сделке, иначе сядут тебе на шею и поедут, не слезая. Научись считать деньги и не раздаривай попусту. Запомнила? А я впредь буду умнее. Может, позже пересмотрим наш уговор.

Вива повертела угвозданную шубку со всех сторон.

— Бедный-бедный кролик, — посетовала, хмыкнув. — Где же тебя хозяйка увазюкала?

— В "Вулкано".

Стилистка посмотрела на меня внимательно, но не высказалась по поводу странных развлечений в столичном клубе, после которых приличная вещь превратилась в меховой коврик, и бросила шубу мне в руки.

— Захватим с собой, по дороге сдашь в химчистку.

— Почему не сработало улучшение? — поинтересовалась я, пока Вива обувала армейские ботинки на толстой подошве. — Получается, обман. Может, потребовать возврата денег?

— Улучшение действует, но постепенно. А за мгновенный результат выкладывай раз в пять больше, а то и в десять. И вообще, почему тебя уговариваю? Через неделю или полторы засияет твоя шубка прежней красотой.

— Полторы? — протянула я разочарованно.

— А как ты хотела? Посмотри — здесь и жир, и копоть, и сажа. Валялась в угле, не иначе. В рамках гарантии самоочищение будет происходить постепенно и с минимальными затратами энергии.

Караул! Обманули! На символистике умудрились смухлевать с честным видом! Улучшение есть, но работает как черепаха. Не хочу ждать, когда шуба приползет к финишу обновленной.

— Тогда в химчистку, — согласилась с предложением Вивы.

— А я о чем говорю? В следующий раз будешь аккуратнее. Ну-ка, глянь сюда.

Вива стянула с меня шапку, взбила волосы и уложила на лоб и лицо с таким расчетом, чтобы пряди легли на скулы и виски, после чего снова водрузила шапку на макушку.

— Смотрись. Каково?

В зеркале трюмо отражалась девушка, отдаленно похожая на меня, и вид у нее был шаловливо-озорной. Я бы сказала, кокетливый был вид, и он мне очень и очень нравился.

— Обалденно! А шапка не свалится? По-моему, держится на соплях.

— Тебе ею не футбольные мячи отбивать, — проворчала Вива. — Видишь, как незначительные детали меняют внешность? Подкрасишь ресницы, подрисуешь брови и станешь еще ярче. Покажи руки! — потребовала и поглядела на протянутые ладони. — Отвратно! За маникюром нужно следить. Лак, конечно, стойкий, но заусенцы портят самые красивые ногти. Кстати, запомни: раз в две недели будешь ездить в салон на половину процедур и раз в месяц готовься посещать в полном объеме.

— О! — перекосило меня при воспоминании о боли, испытанной в день перед приемом.

— Не "о", а стисни зубы и делай, если не хочешь рыдать на моем плече, когда тебя бросит Мелёшин. Труд сделал из обезьяны человека. А непрестанный труд над внешностью еще тяжелее, чем превращение в хомо сапиенса.

Ну да, содержать идеальную внешность гораздо тяжелее, чем ворочать мешки.

Мэл ждал на ступеньках перед общежитием и разговаривал по телефону. Увидев нас, он положил аппарат в карман куртки и коротко кивнул Виве, а затем его взгляд переместился на меня, и бровь приподнялась.

А что? Я хочу и могу быть красивой, и мне польстило, что Мэл заметил. А за изменения в облике спасибо Виве. В этот миг стилистка находилась в шаге от благодарного троекратного расцеловывания в обе щеки за умение подчеркнуть индивидуальность несколькими штрихами.

Мы с Мэлом направились к калитке, причем с правой стороны на локте парня повисла я, а с левой — моя сумка и шубка. Вива шла позади. Неожиданно мне пришло в голову, что неучтиво и некультурно игнорировать компанию девицы. Вдруг ей неприятно? Поэтому, когда мы дошли до стоянки, я решила компенсировать невежливость и села со стилисткой на заднее сиденье машины. Мэл удивился, но ничего не сказал.

Дорога до переулка Первых Аистов прошла в молчании, за исключением нескольких незначащих фраз, которыми мы обменялись с Вивой. Зато Мэл опять создал предаварийную обстановку, выставив зеркало заднего вида, и мы перебрасывались взглядами, от которых перехватывало в груди из-за недостатка кислорода. Чтобы не задохнуться раньше времени, я переводила взор в окно, но через пару секунд опять приклеивалась к карим глазам в отражении.

Бетон, асфальт, пластик, стекло... Город, так и не дошедший до зимы.

Мелёшин-старший поставил своеобразный памятник старшему сыну. В столице живут миллионы людей, но мало кому известна истинная подоплека принудительного растаивания помимо комфорта, эстетичности и безопасности на дорогах.

Мэл — часть большой семьи, — сменилась мысль, перескочив в другом направлении. У него есть сестры, племянницы, кузены, кузины, тетки, дядья, не считая прочей, близкой и дальней родни. В сравнении с многочисленными родственниками семейства Мелёшиных я почувствовала себя горошиной, выпавшей из стручка и затерявшейся в суровом и недружелюбном мире.

Переулок Первых Аистов встретил привычной мурашиной суетой. Мэл припарковал "Эклипс" у магазинчика, на который указала стилистка, и остался в машине, в то время как я и Вива отправились за покупками. Едва мы зашли внутрь, девица заявила:

— Беспросветная балда. Кажется, знаю, за что будешь доплачивать.

— За что?

— За советы. И вот тебе первый и бесценный совет на будущее. Никогда не садись на заднее сиденье в машине своего парня, даже с хорошими подругами. Только возле водителя, поняла? Твои манеры и благородство не оценят ни он, ни подружки, а какая-нибудь проворная коза обскачет в два счета и устроится рядом с ним, а ты попадешь в двусмысленную ситуацию. Ясно?

— Ясно. Ничего, что будешь сидеть сзади?

— Да плевать, каково мне! Не переживай за других — думай о себе. Еще не позволяй Мелёшину подвозить одиноких девчонок. Если поедете куда-нибудь с компанией, то только парами. Но если Мелёшин согласится подвезти знакомых из числа парней — это допустимо. Главное — никаких мамзелей в свободном поиске в одном салоне с тобой.

— Никаких мамзелей... — повторила за Вивой. — А ты? Получается, ты попадаешь в эту категорию.

— Я не в поиске и к тому же не во вкусе Мелёшина. Еще две сотни с тебя. Замучилась учить бестолковую.

— А какие девчонки в его вкусе? — не отлипала я от стилистки и вынула из сумки банкноты.

— Если скажу, то обидишься. Наша задача — сделать из тебя Личность с большой буквы.

Выяснилось, что у меня и Вивы разное понимание того, каким должен быть человек разумный. Мне казалось, это доброе, совестливое существо с широкой душой и открытым сердцем, а в представлении стилистки это был матерый хищник, ищущий выгоду в любой мелочи и любящий только себя.

В косметическом магазинчике мы набрали немыслимое количество мелочевки: туши, помады, карандаши, подводки, пудры, крема, тени, румяна, лаки, ватные палочки и диски, какие-то щипчики, ножнички, щеточки, пилочки, расчески разных мастей плюс уйму прочих штучек, название и назначение которых я не запомнила. И покупкам, уместившимся в трех внушительных пакетах, надлежало украшать меня с макушки до пяток.

Кошмар! Если буду ежедневно ухаживать за руками, ногами, телом и головой, то на наведение красоты придется тратить как минимум два часа, — это притом, что я научусь превращаться из серой крыски в яркую и заметную девушку. А если не научусь, то только и буду делать, что ухаживать с утра до вечера за своей внешностью.

За будущую идеальность пришлось выложить более восьмисот висоров, и я вышла на улицу, пошатываясь и с легким головокружением. В глазах стояли цветовые палитры, колеры, оттенки, шкалы стойкости и приспособления, каждое из которых предназначалось для смертельной, опрокидывающей навзничь красоты.

— Давай кое-куда зайдем, — потянула меня Вива, и мы продефилировали мимо удивленного Мэла, уставшего ждать в машине и вылезшего подышать загазованным столичным воздухом. Я отдала парню пакеты с покупками, и стилистка, протащив меня метров десять, завела в магазинчик дамского белья.

Откровенные комплекты на манекенах вызвали смущение.

— Зачем? — спросила шепотом у Вивы, чтобы продавщица не услышала.

— Затем. Чтобы Мелёшин каждый день смотрел на тебя так же, как сегодня в машине.

— А как он смотрел?

Девица возвела глаза к потолку.

— Ведь должна же быть у тебя женская интуиция. Спит она, что ли? Мужикам нужно это. — Вива потрясла плечиками с кружевной грацией. — И вот это, — показала на прозрачный черный пеньюар, — и вот это, — ткнула пальцем в вызывающий корсаж с бантиками. — Ясно?

— Ясно.

— И прекращай краснеть. Ты — женщина. Мелёшин должен, глядя на тебя, слюни пускать и бабло отваливать, не считая, — заключила стилистка. — Смотрю и поражаюсь. Хватки в тебе — ноль, а как заарканила такого жеребца — не пойму.

Ничего нового из нотации я не вынесла, потому что уже успела познакомиться с практичным цинизмом Вивы.

В итоге продавщица выложила на прилавок ворох комплектов разных цветов и фасонов, и я испытала настоящее удовольствие, перебирая модели. А еще в горле защекотало предвкушение, хотя и раздирали сомнения, что Мэл набросится на меня, увидев в бюстье леопардовой расцветки.

— Белье нельзя напяливать абы как. Нужно уметь подать себя, — просвещала Вива, откладывая в одну сторону пуританские комплекты с целомудренными чашечками, а в другую — развратные и до ужаса красивые комбинации, корсеты и чулки в крупную сетку. Улучшения в товаре позволяли не делать примерку, так как размеры самонастраивались под нужные габариты.

Стилистка говорила еще что-то, но мое внимание отвлеклось на Мэла, который, оказывается, подогнал машину к магазинчику и теперь прогуливался перед витриной, разглядывая образцы, представленные на манекенах. Заметив меня через стекло, он ухмыльнулся, и я поспешила отвернуться к прилавку.

— Слушаешь или нет? — спросила раздраженно девица. — Нельзя преподносить себя топорно. В одежде должен быть намек и одновременно вызов. Фейерверк, взрыв эмоций. Игра на грани фола. Поняла?

Я кивнула согласно, хотя совершенно не уловила сути, потому что снова оглянулась на Мэла, смотревшего на нас с Вивой через стекло витрины. И он посмеивался!

Вот позорище! — склонилась к белому с розовыми вставками комплекту.

— Блузка, расстегнутая на две пуговки ниже, чем обычно, глубокий косой разрез на юбке, облегающая кофточка или, наоборот, прозрачная — это мизерная толика искусства обольщения. В некоторых случаях черное белье под просвечивающей светлой одеждой выглядит сексуально, хотя принципе сочетание вульгарно, — вещала стилистка, но вдруг заметила, что я без конца оборачиваюсь к окну. — Вот оно что, — хмыкнула она и потрясла синими кружевными трусиками, продемонстрировав белье Мэлу. Тот засмеялся и показал большой палец. — Видишь, как надо? Сегодня ты не уснешь, обещаю. И заканчивай краснеть. Чтобы твою детскость я видела в последний раз! Весь мир занимается этим, потому что это физиология. Так что постарайся оформить процесс красиво и незабываемо.

Мне оставалось пробурчать нечто невнятное вроде: "Так точно, буду стараться!", и в руки перекочевали четыре пакета приличных размеров.

— Копец покупкам или продолжим?

— Давай подберем что-нибудь из одежды, — попросила я, распалившись приобретением кружевных и прозрачных красивостей. Гулять — так гулять.

И опять пройдя мимо Мэла с независимым видом и нагрузив парня покупками, мы со стилисткой двинулись дальше по переулку.

Вива недолго мучилась, подбирая необходимый минимум повседневных вещей. По ее совету в мою собственность перешли облегающие брючки с парой блузок, несколько кофточек и два платья — все обновки с улучшениями по несминаемости и защите от пятен. На первый взгляд вещи казались обыкновенными, но, тем не менее, в каждой из моделей присутствовала изюминка — или необычная вставка, или воротник, или разрез, или оригинальная форма рукавов, или покрой, или фурнитура, привлекающая внимание.

Заскучав от безделья, Мэл снова подогнал машину к витрине магазинчика одежды, и, выйдя из дверей, я попала прямиком в его объятия, завалив новыми пакетами. Вернее, ими оказался завален багажник "Эклипса", куда парень сложил покупки.

На обратном пути, следуя советам стилистки, я села рядом с водителем, и всю дорогу мы с Мэлом переглядывались и улыбались, запамятовав о пассажире на заднем сиденье, пока Вива не напомнила о шубке. За чистку меха пришлось выложить авансом пятьсот висоров, и работница химчистки пообещала устранить недостатки к завтрашнему утру.

В общем, деньги улетали — не по висору, и не по десять, — а раскидывались сотнями налево и направо. А ведь когда-то еженедельные восемь монеток казались мне пределом мечтаний.

День разлетелся так же, как наличность, растворившись в улицах, в дороге, в лицах, в кожаном сиденье "Эклипса" и руках Мэла, лежащих на руле. Я поймала себя на том, что начинаю привыкать к городской сутолоке и вечной спешке, к частоколу зданий, тянущихся в поднебесье, и к нескончаемым караванам габаритных огней машин.

Мэл подкатил к институту, когда окончательно стемнело, и вдоль дорог зажглись фонари, а окна альма-матер засияли путеводными звездами для студентов, охочих до сессии. Парень с неизменной вежливостью помог мне выбраться из машины. Во время поездки он поначалу открывал дверцу и перед Вивой, но руку не подавал, а позже девица стала выпрыгивать из машины, не дожидаясь жеста учтивости.

— Ждать не буду, мне некогда. Звони, если что, — сказала Вива и направилась к калитке.

Мэл доставал из багажника пакеты с улыбочкой, не сходящей с лица.

— Что смешного? — нахохлилась я.

— Женщины меняются после посещения магазинов, — поделился он наблюдением. — У них и взгляд, и выражение лица становятся другими.

— Интересно, на основании чего такие выводы? И сколько женщин ты возил по магазинам и таскал за ними пакетики? Отдай, сама донесу, — попыталась вырвать, но Мэл не послушался.

— Эвка, ты смешно ревнуешь, — засмеялся, а я огляделась по сторонам, не слышал ли кто.

— И вовсе нет. Ни капельки.

Держи карман шире. Не признаюсь, но заочно ненавижу всех особ, которых парень когда-либо катал на машине и оплачивал их расходы. А при мысли о способах, коими его подружки вытягивали деньги, у меня вообще в глазах потемнело, и захотелось выплеснуть необъяснимую агрессию.

— Пошли, провожу, — потянул Мэл, не заметив моей пасмурности.

На аллее навстречу нам попались студенты, смотревшие с тем же интересом, что и утром, а с институтского крыльца спустился Дэн, отделившись от кучки парней, и поздоровался с Мэлом рукопожатием, а мне вежливо кивнул.

А ведь они оба — и Дэн, и Мэл — провели бессонную ночь, разыскивая меня после апокалипсиса в "Вулкано", — вспомнилось вдруг. И не из-за бывшей подружки Мэл объявил ультиматум отцу и едва не лишил жизни человека, а из-за меня! И беспокоился не о какой-то драной египетской кошке, а о моей безопасности. И волновался за мое здоровье, а не за Изабелкино.

Я постараюсь примириться с бурным прошлым Мэла, но приложу все усилия, чтобы в настоящем и будущем парня осталось место лишь для меня.

Мэл проводил до швабровки и поставил штабель пакетов у двери.

— Не вздумай никуда пропасть и собери всё необходимое, — велел, поцеловав. — Лабораторка закончится в восемь, но постараюсь сдать пораньше. Зайду за тобой, и поедем. И прихвати что-нибудь из того, что купила, — показал на пакет с женским силуэтом из магазинчика дамского белья. — А лучше возьми всё. Буду заценивать твой показ мод.

Я рассмеялась, пытаясь скрыть смущение.

— Завтра экзамен, а у меня ни строчки в голове. Придется ходить на пересдачи, — вздохнула, констатируя факт, потому как за сегодняшний день успела смириться, что матмоделирование процессов станет провальным предметом в этом семестре.

— Не придется, — заверил парень. — Ты сдашь.

Его бы слова да удаче в уши. Остается надеяться, что преподаватель внезапно заболеет или уедет на сверхважную конференцию, и экзамен перенесут.

Мэл отправился на лабораторную работу по снадобьеварению, а я закружилась по комнате. Отличный день, и начихать на задолженности и прочие проблемы! Мэл рядом, и всё остальное неважно. Точнее, важно, но теперь всё по плечу.

Покупки были разложены на кровати, и я примеряла обновки на себя, порхая по комнате, как вдруг зазвонил телефон, перепугав высветившимся на экране именем абонента — буквой "М" со знаком вопроса.

— Егор? Что случилось?

— Ничего. Вышел в коридор и звоню. Собираешься?

— Да, потихоньку, — соврала, разглаживая косые воланы на платье.

— Это хорошо, — сказал парень и рассоединился.

Подумав, я стерла в телефоне старую надпись и набрала: "Егор". Снова подумала и переправила на: "Гошик". Посидела немного и добавила: "мой", после чего вернулась к любованию покупками.

Надо бы ресницы накрасить и подрисовать брови, как сумею. А еще придумать, куда складировать косметику. Не в пакетах же ей томиться.

Увлекшись покупками в переулке Первых Аистов, мне было недосуг вспомнить и о плечиках для обновок, а также о том, куда их вешать. А теперь в связи с увеличением барахла назрел вопрос приобретения шкафа или, на худой конец, комода.

Кружевные и прозрачные комплекты перекладывались из одной стопки в другую и обратно, сердце пело, и я вторила ему, напевая незамысловатую песенку собственного сочинения. На моей станции сегодня остановился состав со счастьем!

В дверь постучали.

Кто это? Аффа? Радик? Капа? Или Мэл примчался с лабораторки? Он может, не сомневаюсь.

На всякий случай сгребла покупки в сторону и накрыла одеялом, чтобы парень не подумал, будто я шмоточница.

За дверью стояла стройная женщина в длинной шубе — выше меня на голову, ухоженная, лощеная. Деловая висоратка.

Наверное, она ошиблась адресом.

— Здравствуйте. Эва Карловна?

По спине пробежал холодок.

— Да.

— Пригласите войти? — осведомилась женщина любезным тоном.

Кто она? Разве мы знакомы? Имеет отношение к отцу? Может, дама, чей муж вился на приеме около дочери свеженазначенного министра экономики, позабыв о супруге? Журналистка? Пресс-атташе премьер-министра? Родственница Снегурочки или Пети?

Молода, чтобы быть матерью взрослого сына, но и не юна, чтобы приходиться мне ровесницей.

— Видите ли, я здесь по поручению Артёма Константиновича. Отца Егора.

Она вошла и остановилась у двери. Конечно же, мне некуда усаживать гостей. Единственный стул едва держится на шатких ножках, а кровать предназначена для того, чтобы на ней спали, и к тому же завалена покупками.

Снова затренькал телефон, и на экране высветилось: "Мой Гошик".

— Думаю, стоит отключить его, чтобы мы поговорили, не отвлекаясь, — сказала женщина, осматриваясь. Заметила убогую обстановку, общую неприбранность, нарисованное голубое дерево в углу, но не подала виду. Просто занесла в протокол и перешла к следующему пункту.

— Перезвоню попозже, — сказала я парню и, не став выслушивать ответ, отключила аппарат.

— Приятно иметь с вами дело, — заметила женщина с вежливой улыбкой. — Уверена, мы сойдемся во мнении и по другому вопросу. Как смотрите на то, чтобы освободить Егора от обязательств и расстаться с ним?

______________________________________

наузы* — узлы, завязываемые определенным образом

сrucis *, круцис (перевод с новолат.) — крестовина

17. Каждая маленькая девочка мечтает о большой любви

(с) И. Николаев

Ни запугиваний, ни шантажа. В других условиях получилась бы приятная беседа двух взрослых воспитанных людей, но этого не произошло. Говорила гостья, а я молчала.

— Не смотрите на меня как на посланца, пришедшего с объявлением войны. Возможно, Артём Константинович вызывает у вас опасение и неприязнь, но поверьте, он действует из лучших побуждений, проявляя беспокойство о семье. Как всякий любящий отец он не может оставаться в стороне и принимает посильное участие в судьбе сына.

Берите выше. Мелёшин-старший вызывает у меня панический страх. При упоминании его имени в голове переклинивает, и ноги подрываются бежать как можно дальше, чтобы зарыться как можно глубже.

— Мне понятны ваши чувства к Егору, и я не подвергаю их сомнению. Вы не имеете меркантильного интереса, и это радует. Думаю, предложение денежной компенсации за разрыв отношений с Егором прозвучало бы неуместно и оскорбительно.

Женщина замолчала, выдерживая паузу, во время которой мне следовало воскликнуть: "Ой, вспомнила! Без Мэла не представляю жизни, но денежки важнее. За пару сотен тысяч с удовольствием верну обязательство".

Не дождавшись ответа, незнакомка продолжила:

— Я работаю с Артёмом Константиновичем долгое время и знаю Егора с десяти лет. Он хороший мальчик — настойчивый, целеустремленный, но его упорство имеет обратную сторону: прямолинейность, бескомпромиссность, резкость, вспыльчивость, неумение вовремя остановиться. Егору еще предстоит повзрослеть. Ни в коем случае не хочу очернить его в ваших глазах. Это выводы, основанные на многолетнем наблюдении, — добавила поспешно женщина, словно бы оправдываясь за случайно вырвавшиеся слова, но мне показалось, нужные фразы были заготовлены заранее, а речь выучена назубок.

Если на то пошло, у меня тоже имеется вагон и маленькая тележка отрицательных черт характера. А тыканье в глаза упертостью Мэла ничего не даст. Еще поглядим, кто из нас упрямее — он или я.

Гостья заметила мой молчаливый скепсис касаемо ужасных недостатков парня.

— Егору повезло. Ваши чувства искренни и глубоки. Знаю, что последующие мои слова воспримутся как провокация или попытка давления, но поверьте, я желаю конфликта меньше всего. Позвольте поговорить с вами как женщина с женщиной.

Ага, задушевно поболтать за чашкой чая с печенюшками. Лучше сразу выпить яда, чем делиться сокровенным с доверенным лицом Мелёшина-старшего.

— Хочу обратиться к вам, Эва, и к вашей мудрости. В жизни каждого из нас возникают ситуации, когда приходится принимать решение и делать выбор ради человека, который... — незнакомка запнулась на долю секунды, специально или умышленно, и продолжила: — дорог нам, поскольку нет ничего важнее, чем его счастье и благополучие. Мы жертвуем — многим или всем — ради тех, кто значим для нас, и черпаем силы из своих чувств, чтобы жить дальше.

Хорошо сказано: патетически и с надрывом. Для пущего эффекта можно утереть набежавшую слезу или всхлипнуть. Не верится в искренность женщины, хотя она права. Кто для меня дорог? Мама и... Мэл.

— Обязательство, данное Егором, предполагает, что со временем ваши отношения перейдут на иной уровень, — сказала гостья многозначительно, и я поняла, что за недосказанностью подразумевался брак с парнем. — И если смотреть в будущее... Одна из функций семьи заключается в продолжении рода, в его процветании и в передаче детям и внукам накопленных знаний и опыта. А теперь перехожу непосредственно к сути визита.... Вы, Эва Карловна, родом из мест, где висорика считается чудом и волшебством.

Пусть ожидаемо, но все же неожиданно слышать из чужих уст завуалированное предупреждение: "Нам известно, что в тебе течет каторжанская кровь".

Она знает. Знает! И знает Мелёшин-старший, который провел инструктаж посланнице.

Было бы удивительно, если бы отец Мэла не знал. От него ничего не скроешь. Подробное досье давно лежит на столе, собранное лучшими детективами-профессионалами.

— Могу сказать, что вам повезло. Вы видите волны, хотя испытываете значительные затруднения при обращении с ними. Об этом говорят переводы по ВУЗам. Но, несмотря на доминирующую наследственность по отцовской линии, позволяющую вам с гордостью причислять себя к висоратству, рецессивные гены со стороны матери тоже оказывают влияние, и существует значительная вероятность того, что они проявятся в полной мере в последующих поколениях.

Маленькая поправочка. Материнские гены пересилили, полностью вытеснив жиденькую наследственность моего отца.

Почему гостья не скажет о главном? Неужели Мелёшин-старший не прочитал заключение вис-экспертизы? То самое, в котором ровный ноль во всех строчках.

Или это особый стратегический ход? Трюк, призванный заманить в ловушку.

Пот течет по спине, отчего бросает, то в жар, то в холод. Надеюсь, мое лицо достаточно невозмутимо, и гостья не заметила, что ее козыри бьют в прямиком центр мишени. Нужно выглядеть нагло и самоуверенно.

— Наследственность трудно перебороть. Генетика — непредсказуемая наука. Может статься, что ребенок, которого вы подарите супругу, унаследует гены вашей матери. Егор, как человек ответственный, окружит его заботой и вниманием и не упрекнет вас ни в чем. Со своей стороны могу лишь просить, чтобы вы задумались о будущем своего ребенка. Нося одну из известнейших фамилий страны, он, тем не менее, не сможет прижиться в современном обществе и окажется изгоем. Социум висоратства станет для него чужеродной средой. Не забывайте и о Егоре. Его воспитывали и готовили к руководящей роли, внушали определенные ценности. С рождением невидящего ребенка на пути Егора возникнет непреодолимый барьер в становлении его как зрелой личности, а также в карьерном росте. Так что прошу вас быть дальновиднее. Не лишайте любимого человека высот, которых он может достичь.

Дефектный. Ущербный. Темноволосый смеющийся малыш из пророческого видения на самом деле будет недочеловеком для висоратов.

И Мэл — обозленный, уставший, измотанный. Обивающий пороги компаний и различных ведомств в безуспешной попытке найти работу. Вынужденный клепать улучшенные карандаши и перья за десять висоров в день, чтобы прокормить семью.

— Когда-нибудь вы познаете счастье материнства. Так подумайте о той, что дала жизнь Егору. По долгу работы я знакома с ней много лет. Это уважаемая в обществе леди, преданная супругу и семье. Какая мать не желает счастья своему ребенку? Знать, что ее сын не сможет самореализоваться, не разовьет потенциалы, данные ему по праву рождения — это постоянная боль любой матери, для которой её дети — гордость и отрада в жизни.

Гостья права. Для мамы Мэла будет ударом несостоявшийся как личность сын. Она возлагает на него надежды и ждет, что Мэл оправдает чаяния отца и всей семьи Мелёшиных.

— Ни в коем случае не настаиваю и не прошу немедленного ответа. Обдумайте, взвесьте и примите решение. Возможно, Егор не поймет ваших сомнений и страхов. Возможно, он постарается убедить в обратном. Помните: от вашего выбора зависит будущее человека, который вам небезразличен.

— Эва! Эва, что с тобой?

Что со мной? Всего-навсего мне открыли глаза. Просветили, напомнили о моем месте в висоратском мире. Чтобы не забывалась. И на том спасибо, что не ткнули грубо носом и не оскорбили, а вежливо указали, чтобы не пробовала равняться. А я и не пытаюсь. Куда нам, слепошарым?

Где эта женщина? Уже ушла?

— Что случилось, Эва? Не молчи!

Мэл — в куртке, только что с улицы — на корточках передо мной. Распахнутая настежь дверь.

А ведь я мечтала. Стыдно признаваться, но успела нафантазировать, представляя, какой будет моя семья: я, Мэл и темноволосый малыш из пророчества.

Женщины умудряются мгновенно выдумывать и домысливать то, к чему совершенно нет повода. Подходит к концу всего лишь второй день, как мы с Мэлом вместе, и ни он, ни я не успели толком привыкнуть друг к другу, а воображение умудрилось настроить воздушные замки с идиллическими семейными картинками, заставив тут же поверить в них.

Упаси бог рассказать Мэлу. Он засмеёт. А если не засмеет, то будет неприятно поражен грандиозностью захватнических замыслов на его фамилию, потому что не заглядывал в наше общее будущее дальше завтрашнего дня.

Невыносимо стыдно — оттого, что я ожидала от разговора любой гадости, а не призыва к жертвенности и пониманию, и оттого, что слова гостьи легли на благодатную почву.

Внезапно захотелось обнять Мэла. Крепко.

— Вот и славно, — обнял он в ответ, и в его руках сразу стало уютно. — Я уж было испугался. Ты дрожишь. Что с тобой?

— Все нормально.

Привыкаю к нему. Привыкаю к защищенности и к тому, что Мэл разберется с любой проблемой. Срастаюсь с ним. Чувствую его беспокойство и страх.

— Ты пила капли?

— До поездки в переулок.

Мэл поднялся, налил в стакан воды из чайника. Отыскав среди бардака на тумбочке профессорский пузырек, накапал, по-моему, литр.

— На, — вложил в мою руку стакан, и пока я судорожно глотала, сбросил куртку и уселся рядом. — Что произошло?

— Ничего.

— Не обманывай. Я за километр чую. Эва, мы, кажется, договорились не скрывать друг от друга.

— Приходила одна женщина... — отозвалась после минутного молчания.

— Кто? — ухватился как гончая Мэл. — Когда?

— Недавно.

— Странно, я не видел. И? Она представилась?

— Нет... Приходила по поручению твоего отца...

— Черт! — подскочил как пружина Мэл и заходил по комнатушке. — Как она выглядела? Угрожала? Что сказала?

— Ничего особенного.

Мэл снова сел передо мной на корточки.

— Так и поверил! — Он наклонился ближе и потребовал тихо: — Эва, мне нужно знать, о чем вы говорили. Мы должны быть готовыми ко всему.

— Она упомянула о западном побережье, — прошептала на ухо парню. — И о том, что гуляю по ВУЗам.

— А об этом говорила? — сделав пальцами вилку, Мэл показал на свои глаза, и я поняла его.

— Нет. Почему-то считает, что у меня есть слабенькие способности, — объяснила шепотом.

— Та-ак, — потер подбородок Мэл. — Как она выглядела?

— Темные волосы, короткая стрижка. Высокая, стройная. Работает у твоего отца и знает тебя с десяти лет.

Мэл задумался на мгновение.

— Тисса. Больше некому. Она разговаривала вежливо?

— Да, конечно. Даже чересчур.

Во всяком случае, общалась как с дочерью министра, а не как с каторжанским отродьем с побережья.

— Тисса — поверенная моего отца. О чем еще шла речь?

— Больше ни о чем, — заверила его торопливо.

— Может, есть что-то, о чем я не догадываюсь? — прищурился парень. — Эва, не скрывай.

Я отрицательно помотала головой.

Не скажу. Мечты о детях — это блажь и девчачьи глупости. Как оказалось, серьезные глупости, могущие стать препятствием для будущего сановитого чиновника из известной семьи.

— Итак, теперь мы знаем о том, что отец знает, — сказал Мэл, поднимаясь с корточек. — Надеюсь, Тисса тебя не запугала? Пока что ей не удалось совершить революцию. При желании эти факты нетрудно раздобыть.

— Зато можно преподнести по-разному. Например, начать шумиху в газетах или на телевидении... А ты что здесь делаешь? Сдал лабораторку?

— Еще успею, — махнул он рукой. — А здесь, потому что звонил, если не помнишь. А кто-то взял и отключил телефон.

— А зачем звонил?

— Потому что ты опять сказала неправду. Ты ведь не собирала сумку?

Я опустила глаза.

— У меня начал вырабатываться нюх на твое привирание, причем даже на расстоянии, — ухмыльнулся парень. — Собирайся. Поедем.

— Куда?

— Как договаривались. Ко мне.

— Мэл... Егор... Может, не стоит?

Его тон сменился, став резким.

— Ты согласилась, так что готовь сумку.

После тяжкого вздоха начались сборы.

Визит поверенной Мелёшина-старшего выбил из колеи, и я растерялась, не представляя, что нужно брать с собой. Зубную щетку и пасту. Расческу. Полотенце... Словно на год уезжаю, не меньше.

Мэл расхаживал по комнате, пытаясь до кого-то дозвониться. Вынул полотенце из сумки и бросил на кровать, а мне помахал отрицательно, мол, не бери, этого добра с избытком.

В импровизированный рюкзак полетели пижама, купленное платье, кое-что из косметики и прочая мелочевка. Вдруг потребуется, а у Мэла нет? Подумав, я сунула туда же тетрадь с конспектами.

Наконец, абонент соединился, и парень, не отвлекаясь от разговора с ним, отвернул одеяло, взявшись перебирать упаковки с купленным бельем и, выбрав парочку, тоже бросил в сумку, а мне показал пальцами: "во!" Собеседник Мэла оказался общительным, но ответы парня выражались односложными фразами. "Средне", "так себе", "сносно", "как обычно"... Диалог ни о чем, хотя тон — приветливый.

Роясь среди беспорядка на тумбочке, я достала початую упаковку с саше — одну из тех, что купил Мэл в "Аптечном рае". На крышечке была нарисована женская фигурка, порхающая в хороводе с цветами. Предполагалось, что реальные женщины, воспользовавшись данным чудо-средством, могли беззаботно нежиться в мужских объятиях, не задумываясь о последствиях. Для меня же последствия, случись таковые, окажутся катастрофическими. Поверенная Мелёшина-старшего не знает о слепоте и не догадывается и о том, что вероятность передачи малышу моих генов еще более высока, чем в её представлении.

Задумавшись, я опомнилась, когда парень сложил телефон в карман куртки.

— Готова?

Я накинула куртку и шапку, Мэл подхватил сумку, и мы пошли. Вернее, поехали к нему домой.

Поездка по городу совершенно не отложилась в памяти. Прислонившись лбом к окну, я дышала на стекло и вырисовывала на запотевшем пятнышке абстрактные загогулины. Стирала кракозябры, размазывая пальцем, снова дышала и рисовала.

Мелёшин-старший не соизволил самолично встретиться со мной — это хорошо или плохо? И с умыслом выбрал женщину на роль посланника. Используй отец Мэла угрозы и шантаж, они возымели бы обратный эффект. Запугав меня, Мелёшин-старший настроил бы сына против себя, и тот в запальчивости наворотил бы дел. Нет, заботливый отец решил пойти другим путем и воспользовался помощью женщины, успевшей набить шишки на жизненном пути и давно снявшей розовые очки. Кто, как не она, поймет молодую, наивную девчонку, витающую в облаках? Той — юной и доверчивой — еще предстоит опуститься на землю и пережить боль разочарований и обид, крах надежд и несбывшихся желаний. Кто как не женщина нащупает, почувствует ту ниточку, за которую можно дернуть, потому что несколько лет назад сама была такой же провинциально-бесхитростной до одури?

Стыдно и неловко, что слова гостьи задели меня, поскольку оказались правдой. Я поверила — втайне, в глубине души, боясь признаться себе, — что наши отношения с Мэлом завершатся как в сказке. "Они жили счастливо и умерли в один день".

Не желаю нерожденному малышу участи невидящего. Он никогда не наденет дефенсор*, не получит достойного образования, лишится половины прав, полагающихся висоратам, перед ним закроются двери в заведения с вывесками при входе: "Только для V". Появившись на свет, ребенок автоматически пополнит ряды низшей касты в висоратском мире.

Еще не хочу, чтобы когда-нибудь Мэл обвинил меня в том, что я лишила его высот, которых он не достиг из-за слепого ребенка. Карьерная лестница парня обрушится на первой же ступеньке, не говоря о вышестоящих руководящих постах.

Женщина мимоходом сообщила, что знает о моей наполовину гнилой биографии, но решила, что я вижу волны, пусть и с грехом пополам. Почему? Ведь для Мелёшина-старшего нет преград и тайн, и известие о моей слепоте стало бы для него главным козырем. Как бы то ни было, не сегодня-завтра он докопается до истины и постарается выжать максимальную выгоду из полученной информации. Например, надумает шантажировать моего отца.

Мэл не стал заезжать в подземный гараж. Он оставил машину у подъезда и повел меня в фойе. Миновав немногословного Архипа, скупо кивнувшего нам и снова обратившего внимание на стойку, мы зашли в лифт. Мэл следил за цифрами, набиравшимися на счетчике этажей, и похлопывал ладонью по бедру.

— И все-таки, что она сказала тебе?

Значит, парня не обмануло старательно изображаемое мной простодушие.

— Ничего особенного, — повела я плечом.

— Ну-ну. Пришла, сообщила, что знает кое-какие подробности из биографии, и ушла, мило попрощавшись. Верится с трудом.

— Примерно так и было. В общих чертах.

Мэл глядел на меня и не верил, но не стал настаивать.

Счетчик остановился на цифре "18", и створки разъехались, выпуская в коридорчик. Мы прошли к двери слева от лифта, и вот она — квартира Мэла опять явилась перед глазами.

Оказывается, я — крайне нелогичная личность, неожиданно осознавшая, что соскучилась по кукурузным стенам, по панорамному окну, по кушетке у кадки под листьями-лопухами, по кухне и по ванной в светло-лавандовых тонах. Даже по высоким потолкам соскучилась, хотя раньше неправильные потолочные формы невыносимо раздражали.

Мэл зажег свет, поставил сумку у входа, но не спешил раздеваться.

— Эва, мне нужно уехать. Встречусь с одним человеком и вернусь. Здесь недалеко, так что не успеешь соскучиться.

Хорошенькая новость! А если пожалует сестрица Баста или нагрянут друзья Мэла? И куда он собрался? Для начала потрясет Тиссу и выбьет из нее содержание разговора или сразу помчится к Мелёшину-старшему и обвинит, не разбираясь?

Мэл не умеет вовремя останавливаться, — вспомнились слова гостьи, знавшей парня как облупленного.

— Егор, пожалуйста, не ссорься с отцом! Эта женщина действительно не угрожала и не шантажировала. Она... сказала, что в будущем мне придется тяжело из-за того, что моя мать — с побережья.

— Добрая заботливая Тисса, — хмыкнул с сомнением Мэл. — Не волнуйся, еду не к отцу. Ничего и никого не бойся. Делай что хочешь. Мой дом — твой дом.

— И соседей можно заливать? — спросила нервно.

— Можно, — кивнул он, рассмеявшись.

— А голой перед окном тоже можно разгуливать?

— Можно. Стекло с односторонней прозрачностью. Если надумаешь походить голышом — позвони. Расскажешь, а я послушаю. Не скучай, скоро буду.

Мэл подарил дежурный поцелуй в щеку и ушел. И ведь не показал, что озабочен, а я почувствовала.

С ума сойти. Осталась одна и хозяйничаю в квартире у Мэла.

Много пространства, много воздуха, но пустота над головой теперь не давила. Разве что стояла тишина, и оттого было немного зябко. Сюда бы часы с кукушкой или ходики, разбавляющие безмолвие монотонным "тик-таком".

Я прогулялась, обойдя все уголки квартиры. Заглянула в ванную. Постояла перед дверью, которая вела в спальню Мэла, но не решилась открыть. Там зона личного пространства, так что без хозяина не войду.

Затренькал телефон. "Мой Гошик" решил проверить, не сбежала ли гостья обратно в швабровку.

— Ну как? Не страшно? — спросил парень. Судя по звукам из динамика, он ехал в машине.

— Ничего. Жить можно.

Трубка фыркнула.

— Сходи в душ или прими ванну. Опустоши холодильник. Надень что-нибудь кружевное и не забудь позвонить и рассказать, какое белье выбрала.

Блуждая по квартире, я отыскала выключатели и методом тыка отрегулировала освещение, оставив гореть лампу у окна и точечные светильники в кухонной зоне. В помещении стало гораздо уютнее. И почему мне не нравилось здесь раньше?

Затем проверила чистоту на кухне, проведя пальцем по столам, сияющим безукоризненностью, и перетрогала малопонятные кухонные агрегаты, призванные облегчать нелегкую жизнь столичного принца. Поиграла, поднимая и опуская шкафчики, болтающиеся в невесомости, и напоследок посетила с визитом район холодильника, чье содержимое стало бы местом обетованным для любого обжоры.

При взгляде на полки, забитые продуктами, я вспомнила, что не оставила Радику записку. Сидит, поди, и учит билеты с голодным и урчащим желудком. Плохо, что у парнишки нет телефона, а просить, к примеру, Аффу, чтобы та сходила к юноше, бесполезно. "Афочка, навести, пожалуйста, моего друга Радика и скажи: пусть не ждет ужина, потому что сегодня ночую у Мэла, который мой парень". Соседка и слушать не станет.

Ладно, теперь поздно метаться, раскаиваясь, а завтра что-нибудь придумаем. Возьму-ка бутылку сока с галетным печеньем и пойду к окну. Пока Мэл разъезжает с визитами, самое время вспомнить о предстоящем экзамене и попробовать выучить, сколько смогу.

Ножки кушетки проехались по полу с раздраженным скрежетом. Ух, не поцарапать бы покрытие!

Улегшись, я открыла тетрадь. Буду читать и ждать.

Читалось плохо. Совсем не читалось. Зато жевалось, пилось бездумно и смотрелось окно. Вечерний город, распростершийся за стеклом гигантским горящим спрутом, напоминал парк аттракционов, в который я ходила на первом курсе, разве что масштаб зрелища был теперь несравнимо больше — сверкающие огни и непрерывное движение в полнейшей тишине благодаря хорошей звукоизоляции окна.

Где сейчас Мэл? Наверняка встретился со своим телефонным собеседником и возвращается домой, ругая на чем свет стоит, очередную автомобильную пробку. А может, его машина ползет вон в той нескончаемой речке золотых точек?

Решив укрыться, я не нашла нигде ни одеяла, ни захудалого покрывала. Повсюду в квартире царили стерильность и чистота, и почему-то не пахло Мэлом, его присутствием. Не было крошек на кухонном столе, оставленных парнем во время последнего завтрака или ужина. Не было грязной посуды в раковине. Не было рубашки, брошенной второпях на спинку кресла. Не валялась на диване начатая книга с загнутым уголком страницы, а конспекты, сваленные неряшливой стопкой, не занимали половину стола вместе с неоконченными рефератами по снадобьеварению.

В спальне нашлись бы и одеяло, и покрывало, но я так и не заглянула туда. Сняв куртку с вешалки и улегшись на кушетке, укрылась ею. Теперь гораздо лучше.

Телефон положила рядом на пол — вдруг позвонит Мэл, но не успела взяться за чтение конспектов, как мысли снова повернулись к монологу нежданной гостьи. Как ни крути, а ее слова верны. Слепой ребенок в известной висоратской семье — нонсенс. Скандал. Конечно же, я хочу счастья и для своего будущего дитятки, и для Мэла, и не хочу, чтобы его родители страдали из-за того, что сын не оправдал надежд семьи.

Но ведь малыш появится на свет! Это предсказало пророческое око.

Вдруг отцом ребенка станет не Мэл, а кто-то другой? Вдруг мы с парнем вскоре расстанемся из-за разногласий, неуживчивых характеров и прочих неустранимых противоречий? Нет, не хочу с другим! В моем сердце хватит места лишь для одного. И вообще, кто сказал, малыш из пророчества назовет меня мамой? Вдруг это племянник, которого я обрету, приехав на побережье? Или будущий сын подруги, например, Аффы, с которой мы когда-нибудь помиримся.

Дурацкое пророчество. Запутанное и туманное. Теперь и не упомню, чьи руки — мужские или женские — подбрасывали темноволосого кроху в видении, и было ли кольцо на безымянном пальце.

Я пробудилась от внутреннего толчка. Оказывается, успела уснуть, сама того не заметив.

Лампа у окна сбавила яркость, голова покоилась на подушке, вместо куртки меня укрывало мягкое и легкое одеяло, а в кухонной зоне расхаживал Мэл и что-то делал на столе. Издали показалось, что он нарезал ножом.

Мэл приехал!

Я потянулась и села. Выяснилось, что проспала меньше часа, зато крепко и сладко, и не услышала, как вернулся хозяин. Он подошел к кушетке и сел рядом со мной.

— Проснулась? Держи, — протянул кружку.

Теплая фиолетовая жижа имела странный, чуть вяжущий вкус. Я сделала еще глоток. Необычная и непонятная мешанина ощущений осела на языке, но в целом сочетание было приятным.

— Что это?

— Зюмумба. Или музюмба. Не помню, — отмахнулся парень, а я хихикнула. — Какая разница?

— Не слышала о таком... о такой.

— Неудивительно. Этот образец выращен в экспериментальной лаборатории. Зять передал и рассказал, как приготовить.

— Ты готовил?!

— Ну, размять и взбить миксером сможет любой, — ответил с ноткой высокомерия Мэл. — Не скучала без меня?

— Неа. Учила и спала. А для чего разводят мумбу-юмбу? — поинтересовалась, отпивая из кружки.

— Чтобы отбить охоту заглядываться на других парней.... Шутка, — сказал он, посмеиваясь, увидев мое ошарашенное лицо. — В мумбе-юмбе полный комплект стопроцентно усваиваемых витаминов и минералов.

Мне нравилось, когда Мэл улыбался, и небритость не портила его, а наоборот, делала домашним, отчего стало тепло на душе. Он снова рядом — родной и любимый. Надежный. Мэл хороший. Разве может он быть плохим? У каждого из нас есть отрицательные черты характера, куда без них? Совершенных людей нет. Я сама — пузатая бочка недостатков.

Мэл заслуживает большего, чем слепая бездарная девчонка, но отпустить его мне не хватит сил. Пока мы вместе и пока я что-то значу в его жизни, буду хватать от наших отношений по максимуму, наслаждаясь каждой минутой, проведенной с Мэлом.

И почему накрутила сверх меры? О детях никто не говорит. Парень затарился пакетиками на год вперед, так что младенцы нам не грозят, а что будет дальше — поглядим. В конце концов, любое обязательство имеет обратную силу, и если потребуется, заставлю Мэла забрать обещание ради его же блага.

— Значит, ты ездил к зятю? Удачно?

— Сносно, — увильнул он от ответа. — Эва, у меня к тебе серьезный разговор. Я сглупил с самого начала...Это следовало сделать давно...

Пугающее вступление. О чем он?

— Черт, не умею говорить красивых фраз и вряд ли научусь... — Ладонь Мэла сжалась в кулак, и я неосознанно затаила дыхание, страшась услышать продолжение. Зажать, что ли, уши на всякий случай? — Поэтому не буду ходить вокруг да около. Прими от меня в знак серьезности намерений это кольцо.

Взор бессмысленно переключился на тонкий ободок из желтого металла, матово поблескивавший на его безымянном пальце.

Какое кольцо? Какие намерения?

Намерения — это не обязательства. Намерения — это жених и невеста. Это вместе по жизни рука об руку. Это дети. Это провальное будущее, спрогнозированное поверенной Мелёшина-старшего.

— Я не могу!

— Эва, послушай меня...

— Нет, нет и еще раз нет! — Разволновавшись, не заметила, как вскочила с кушетки, и ноги понесли меня по квартире — между диваном, креслами, между кухонными столами и опять к окну. Мэл шел по пятам.

— Эва...

— Нет! Это серьезный шаг, как ты не поймешь? Обратной дороги не будет! Ты подпишешь себе приговор!

Наконец парень загнал меня в угол.

— Это ты не понимаешь. Сядь! — надавил на плечо и принудительно усадил в кресло, нависнув сверху. — Еще вчера всё изменилось. Твой отец теперь министр, и я должен отвечать за то, что мы... в общем, отвечу за свои поступки.

— Один?

— Тоже хочешь? — усмехнулся Мэл. — Тогда прими кольцо.

— Не могу!

— Можешь, — заявил жестко Мэл. — Иначе усилия твоего отца пойдут прахом. Он много лет готовил платформу для своей карьеры, и одним из кирпичиков стала образцово-показательная дочка, скромная и неиспорченная. И что вышло в итоге? Наливное яблочко оказалось с приличной червоточиной. — Я задохнулась от возмущения, а Мэл пояснил: — Так скажет общество, осудив твое поведение, потому что со дня на день о нас узнают журналисты. Тебя назовут легкомысленной особой, разгуливающей по чужим постелям и разбивающей семейные союзы. Да, Эва, со стороны наши отношения выглядят именно так. Все решат, что ты явилась причиной моего расставания с Аксён... со Снегурочкой. Поэтому мне нужно защитить тебя, чтобы никто не посмел вякнуть ни слова. Это единственный выход. А пока что ты и твой отец находитесь под ударом.

В памяти всплыл прием и разговор с премьер-министром, отметившим мои мнимые достоинства и похвалившим отца за правильное воспитание дочери. Расчувствовавшийся Рубля завалил родителя приглашениями и мне пригрозил прислать билетик на важный юбилей.

И что выяснится в итоге? Получится, папенька плохо воспитывал дочку. Старался, ремнем лупил, впроголодь держал, строжился, а дочурка-то притворялась, изображала из себя паиньку, а на самом деле оторвяжница. И тогда премьер рассвирепеет, и за обман и лицемерие ввергнет отца в такую опалу, какой свет не видывал, а моя мечта о побережье сгорит синим пламенем.

— Он сам виноват! Зачем велел, чтобы я перебивалась, как смогу? — выплеснула обиду. — Вот и выжила, как сумела! Пусть пожинает плоды! Скажу ему, что содержишь меня.

— Я польщен, — ответил сухо Мэл, — но боюсь, выяснение отношений будет сейчас как мертвому припарка. Внутри семьи как-нибудь разберемся, но на виду у людей необходимо, чтобы комар носа не подточил.

— Неужели нельзя обойтись по-другому? — простонала в отчаянии, пропустив мимо ушей фразу "внутри семьи разберемся". — Разве обязательства недостаточно?

— Кто о нем знает? Ты да я, потому что других свидетелей не было. А пусть бы и были, рты всем не закроешь, так что скандал на подходе. А Рубля бдит за приличиями, и знаешь, почему? Потому что это политика. В стране недопустима социальная напряженность. Простой народ должен верить, что перед законом едины все — и бедные, и богатые. И что деньги зарабатываются трудом, а не хапаньем и воровством. Представь, получил человек свои пять висов, пришел домой, а по телеку пьяные морды обливаются шампанским, хвастают цацками и спорят, у кого яхта дороже.

— По-моему, на приеме так и было.

— Ты преувеличиваешь. Конечно, богатые и популярные никуда не денутся, но они ведут себя на публике прилично и покрывают свои меха и яхты благотворительностью. Сунут подачку какому-нибудь питомнику животных или дому инвалидов, а потом весь год рассказывают журналистам. А для пьяных танцев и душа из шампанского есть закрытые заведения и мероприятия, например, тот же "Вулкано". Ладно, я отвлекся. Можешь упираться хоть до утра, но кольцо придется принять.

Неправильно получается. С ног на голову. Чем сильнее отпинываюсь, тем крепче липнет. Почему нельзя жить проще, без обязательств и намерений?

Мэл вытянул меня из кресла, сел сам и посадил к себе на колени.

— Тебе не нравится, что не будет гостей и банкета? К нему начинают готовиться как минимум за полгода.

— Ой, нет! Какой банкет? — всплеснула рукой. Я в себя не могу прийти, а Мэл вообразил, что мне подавай размах.

— Может, предложил неправильно? И цветы не купил... Но шампанское мы обязательно выпьем.

— Мэл, а что скажут твои родители?

— Отец уже сказал через Тиссу. Теперь наш ход.

— Он возненавидит меня! Ты вручишь фамилию мне! Слепой! И у меня мать на побережье!

— Понимаю, Тисса тебя застращала. В конце концов, поносишь колечко и снимешь, когда надоест, — сказал небрежно Мэл.

Я решила, что он уязвлен отказом. Не каждый день столичные принцы уговаривают девушек принять предложение, а те ломаются, даром что не представляют собой ничего путевого.

— Мэл! Егор! Мне очень лестно...

— Что-то непохоже, — хмыкнул он, поглядывая на меня.

— Значит, когда страсти улягутся, я смогу вернуть кольцо обратно?

— Когда-нибудь ты снимешь его, — заверил Мэл с серьезным видом.

Я потрогала узкий желтый ободок, ощутив подушечкой пальца гладкий теплый металл. Выглядит просто и без изысков.

— Значит, это твое? А мне казалось, ты обменялся с какой-то девушкой.

— Оно фамильное, но принадлежит мне. Если ты примешь его, ни у кого не останется сомнений, и никто не посмеет оскорбить тебя.

Я прилегла к Мэлу на грудь и провела рукой по заросшей щеке.

— Нравится? — спросил он.

— Очень.

— Заметил, — ухмыльнулся Мэл. — Но учти, перед сном побреюсь. Не привык. Мешается. Ну, так как?

— У нас всё очень быстро получается, не находишь? Стремительно. Может, мы ошибаемся? Вдруг это страсть, которая завянет через неделю?

— Есть такое. Стремительно, но мне нравится. Адреналинит. А насчет ошибок и страстей... В детстве у меня была мечта — радиоуправляемая гоночная машина. Знала бы ты, как я бредил ею: изучил все марки и модели, собирал наклейки, рисовал в альбомах, которые оставлял ненароком на видном месте, чтобы родители сообразили. Сейчас понимаю, что они посмеивались над наивными попытками, но, тем не менее, на день рождения получил то, о чем мечтал. Мне казалось, я умру от счастья. Но представь, через неделю игрушка осточертела. Я изучил ее возможности вдоль и поперек, и мне стало скучно.

— Ого, значит, ты с детства любишь гонять по трассе, — подцепила его.

— Да. Став старше, я переключился на настоящие машины. И опять сходил с ума, донимал отца, Севолода и деда, расписывая преимущества той или иной модели. В шестнадцать лет отец сделал мне права, хотя мать не соглашалась.

— Почему?

— Боялась. Нормальным людям права выдают, начиная с двадцати лет. Она думала, что я разобьюсь, и выступила категорически против машины. Отец послушал ее, и мне пришлось ждать до восемнадцати, пока не уломал родителей на "Турбу-100". Никогда не забуду её. Это на всю жизнь, наверное. Въелось под кожу. Что мы с ней вытворяли! Разве можно сравнивать машинку на батарейках и собственную ласточку? Ты выжимаешь лошадей, поворачиваешь руль, и она чувствует малейшее колебание. Она слышит мысли до того, как ты собираешься сделать движение. Ты сливаешься с ней и становишься единым целым!

Я слушала как зачарованная, открыв рот. Вот она, любовь Мэла. Машины.

— Потом были и другие тачки — каждая со своим характером и заморочками. Но все равно, сажусь за руль и каждый раз открываю новый мир... Так вот, к чему я рассказал... Так же и с девчонками. На иную смотришь, а она как радиоуправляемая машинка — скучная и неинтересная. Вроде бы красочная упаковка, а внутри ограниченный набор функций и полная предсказуемость. А с тобой не так. С тобой никогда не знаешь, что окажется за поворотом, и удастся ли вписаться в него.

— Да? — только и выдавила, обалдев от пространной речи парня. А ведь он открыл мне душу, пусть и своеобразно. Сравнил с машиной. Только он что-то путает. Какая же из меня роковая тачка?

— Тупо, да? — взъерошил волосы Мэл. — Наверное, ты обиделась?

— Нет, что ты! — обняла его. — Просто я... у меня нет слов! Мне такого никто не говорил. Не боишься улететь в кювет?

— Нет. Итак, что с кольцом? Будем примерять?

Согласна ли я? Во-первых, не хочу отказываться от Мэла. Ни за какие коврижки. Во-вторых, мы и так шагнули достаточно далеко, чтобы идти на попятную. "Дочь министра экономики кувыркается в постели сына начальника Департамента правопорядка" — заголовки в прессе мерзки одними названиями, не говоря о начинке статей. Карьера нового министра экономики закатится, толком не начавшись, а мое будущее не состоится, несмотря на оптимистичные заверения пророческого ока. В-третьих, о детях пока умолчим — до окончания института будет не до них. В-четвертых и в самых главных, Мэл сказал, что я смогу вернуть кольцо.

— Согласна.

Мэл обхватил мои ладони своими и подышал, согревая дыханием. На немое удивление пояснил:

— Так надо. Сначала скажу я, а ты повторишь, что принимаешь. А потом молчи и не мешай... Я отдаю тебе это кольцо, по доброй воле и без принуждения. Прими и носи. — Он сделал знак глазами.

— Я принимаю это кольцо, по доброй воле и без принуждения, — повторила послушно.

Мэл забормотал какие-то слова на языке, непохожем на новолатинский, и начал стягивать украшеньице. На его виске напряглись вены. Парень говорил вполголоса, не останавливаясь, и продолжал снимать кольцо, пока с усилием не освободил безымянный палец, а затем взял мою руку. Желтый ободок пошел туго, и когда металл обхватил нижнюю фалангу, ее зажгло — чем дальше, тем сильнее. Я попыталась выдернуться, но Мэл не позволил и опять наговаривал абракадабру.

Боль разгоралась, распространяясь по пальцу. Расплавленный свинец потек по крови. Кусай не кусай губы, а сейчас закричу. В воду бы руку, а лучше в лед!

Мэл прижал меня, не давая вырваться, и шептал непонятную тарабарщину. Когда жжение спало, я подвывала тихонько, уткнувшись в его футболку.

— Все прошло, — погладил он по голове. — Молодец, справилась.

— Ты соврал! — попыталась оттолкнуть его. Слезы текли по щекам. — Что за чертовщина?

— Тише, — успокаивал Мэл. — Так и должно быть.

— Но почему-у?

— Кольцо приняло тебя.

— Оно, что, живо-ое?

Парень тихо рассмеялся.

— Оно фамильное. Раньше вещи наделяли ненужными ритуалами и заклинаниями, не несущими смысловой нагрузки, но призванными внушать страх и уважение. Так что в передаче колечка есть некоторые неудобства.

— Ничего себе неудобства! — помахала измученной рукой. — До кости прожгло.

— Это иллюзия. Мираж, — сказал Мэл. — Вставай. Пошли, обмоем.

До чего хорошо! И я чуть-чуть навеселе.

Мы сидим на одеяле, сброшенном на пол, и смотрим в окно на незасыпающий город. Рядом открытая бутылка шампанского и два фужера с шипучим напитком.

Мэл обнимает меня, привалившуюся к нему спиной. Все-таки он побрился. И еще на его безымянном пальце остался след от кольца.

— Болит? — спрашиваю, поглаживая розовую вмятину на коже.

— Чуть-чуть. Со временем исчезнет. Как-никак восемь лет носил.

— Перешло по наследству?

— Да, от брата, — говорит коротко Мэл и делает большой глоток шампанского.

— Мэл... Егор, а какие они — волны?

— Обыкновенные.

— Они тебе не мешают? Мне казалось, что все, кто видит волны, раздвигают их, чтобы не путались под ногами. — Я скопировала движения пловца брассом.

Мэл улыбнулся.

— В целом не мешают. Да ты и сама знаешь, что частота волн напрямую связана с активностью Солнца.

— Это в учебниках написано. А как в жизни?

Мэл схватил пустоту и притянул невидимую волну.

— С заходом солнца их количество уменьшается, но незначительно. Вот эта течет из-за спинки дивана и уходит в противоположную стену, но я дернул, и пошло возмущение. Волна колеблется. Хочешь — накладывай её на звуковые волны, хочешь — вводи в резонанс со световым излучением, хочешь — завязывай узлами и ограничивай пространство. А если вырвать кусок волны, то высвобождается энергия.

— А рукам не больно?

— Нет. В зависимости от времени года волны бывают разными. То жесткие как металлические струны, то рыхлые как пряжа, то упругие как пружины. Часто из-за их нестабильности срываются заклинания.

— Как же так? А вдруг волна попадет тебе в глаз? Или в живот? И пройдет насквозь.

Мэл рассмеялся.

— Как правило, они обтекают движущиеся объекты.

— А вообще? Не раздражают?

— Привык не замечать. И другие не обращают внимание. А как ты приспособилась?

— Не знаю. Быстро сообразила, что к чему, копировала жесты, слова, чтобы не выделяться.

Мэл разжал пальцы, отпуская пустоту.

— Волна стремится к первоначальному положению, и со временем возмущение утихнет. — Он потянулся влево и привлек невидимую волну, а затем другой рукой притянул волну справа. — Вот, зажми, — переложил невидимые волны в мои кулаки.

Я походила на пьяного кучера, который проснулся утром в конюшне в соломе, а руки по памяти сжимают вожжи.

— Я их держу?

— Держишь, — кивнул Мэл. — Волны натянуты, и началось возмущение. Их можно связать, оторвать, закрутить, сжать, растянуть. Можно работать с одной волной, но тогда результат не так эффектен. Чем больше волн, тем больше заклинание, но и отдача потом сильнее. Чтобы оно получилось, нельзя ошибиться. Самое малое — если тебя обольет водой или обожжет. А может долбануть током. Что сделаем с ними? — его ладони легли на кулаки, сжимающие невидимые волны.

Честное слово, я ощущала себя полной дурой. Из ничего получить что-то!

— Не знаю... Что хочешь.

— Ладно.

Мэл управлял моими руками как кукловод марионеткой.

— Смотри... Из левой руки перекладываем в правую... Теперь их две... Второй свободной рукой притягиваем ту же волну, которую отдали — получается петля. Просовываем в нее сжатые волны и затягиваем... Крепче!

Мэл рассмеялся и опустил руки.

— Что? — спросила я, замерев в нелепой позе.

— Упустили. Давай снова.

И снова парень водил моими руками, растягивая, завязывая и разрывая, пока в раскрывшейся ладони не появился крошечный кривокосый розовый огонек — мой первый gelide candi*. Он не обжигал, не морозил и колебался в воздухе как пламя свечки.

— А-ах! — только и воскликнула я от переполнявших меня чувств.

Мы смотрели на огонек до тех пор, пока он не побледнел, уменьшившись в размерах, а потом и вовсе растворился в воздухе.

Мэл поцеловал меня в щеку.

— Пошли спать.

— Ты здесь ночуешь? — замерла я у входа, не решаясь пройти дальше.

Комната выглядела пустой за исключением подиума посередине, на котором возвышалась огромная кровать, а в головах занимало ромбовидную нишу окно. По левой стене спальни тянулось зеркало. И опять над головой навис скошенный потолок, и ввергла в состояние робости белоснежность обстановки. Разве что пол, выложенный плашками, да кремовое постельное белье разбавляли медицинскую стерильность.

Мэл, снимая на ходу футболку, швырнул ее в изголовье кровати и, раздвинув дверцы встроенного шкафа, достал оттуда майку.

— Эва, проходи, — кивнул приглашающе. — На диване спать не будешь. Не надейся.

Присев на краешек кровати, я покачалась.

— Здорово пружинит.

— На досках не сплю. Устраивайся пока. Я скоро вернусь.

Мэл подхватил футболку и вышел, а я с размаху завалилась на атласное стеганое покрывало и раскинула руки. Вспомнив о кольце, поднесла ладонь к глазам.

Подарок Мэла прочно закрепился на безымянном пальце — не провернуть и не снять. Кожа вокруг слегка припухла и отзывалась легкой ноющей болью, если надавливать посильнее.

Теперь я при цацках, как говорили у нас в интернате. На правой руке — подарок Некты, а на левой — фамильное кольцо Мэла. Обычное, ничем не примечательное. Ни вязи старинных символов, ни вспыхивающих на ободке таинственных знаков. И, по-моему, даже не золотое. Может, медное? Говорят, изделия из меди имеют красноватый отлив.

Невероятно. Мэл предложил, и я согласилась. Наверное, подсознательно очень хотела и поэтому посопротивлялась для виду, наплевав на отговорки и увещевания совести. В конце концов, если потребуется, верну кольцо парню, а пока мы официально — пара. Крепче не бывает. Жених и невеста. Тьфу, до чего неловко звучит, но в груди щекотно, а на душе волнительно и тревожно.

Мэл не приходил, и мне стало скучно. Вскочив, я походила по спальне и полюбовалась отражением в зеркале, облаченным в пижамку, под которой прятался черный кружевной комплект. А потом ноги подвели меня к дверцам малозаметного шкафа-купе, сливавшегося со стеной.

Я прислушалась, хотя напрягай слух или не напрягай — все равно ничего не слышно, — и воровато раздвинула створки. Мэл не поступил бы так. Он порядочный и никогда не станет лазить по чужим вещам и нагло вторгаться в личное пространство. А я непорядочная, потому что захотела взглянуть, как живет столичный принц. Мой принц.

Костюмы в ряд — штук пятнадцать, не менее — серые, черные, темно-синие. Даже пижонский белый есть, причем с жилеткой. И галстуков — не перечесть. Интересно, Мэл покупает их сам, или ему дарят, к примеру, мама или сестра? Стопки рубашек заняли три полки, да еще на плечиках висит уйма наглаженных, и рядом свитера, пуловеры, джемперы, ветровки — и каждая вещь на отдельной вешалке. Вот аккуратист! Кто ему гладит? А кто стирает? Домработница? Носки занимают отдельную корзину. Не удивлюсь, если они тоже отутюжены и со стрелками.

Полки, полки, полки... Футболки, майки, тенниски... Внизу на подставке — начищенные до блеска ботинки и туфли разных цветов и фасонов, кроссовки... Внезапно захотелось заплакать от идеального порядка в шкафу. Вот и первое несовпадение в характерах. Мэл — чистоплюй, в отличие от меня. У него все вещи лежат каждая на своем месте — опять же, в отличие от моего условного порядка в швабровке.

Дверцы шкафа раздраженно захлопнулись, и я, отогнув край одеяла, забралась на кровать. Зеркало ответило мне насупленной и недовольной физиономией. И с какой же стороны любит спать Мэл? Наверняка только с правой. И встает по утрам с одной и той же ноги, иначе весь день окажется насмарку. Ладно, пусть спит, как любит, — передвинулась на левую сторону огромной кровати. Кстати, очень мягкий матрас, и подушка тоже удобная, нежесткая, и одеяло воздушное. Конечно, изнеженные принцы спят только на пуховых перинах, обмахиваемые опахалами, а придворный сказочник каждый раз рассказывает на сон грядущий новую небылицу, иначе голова с плеч, — полилось из меня раздражение.

Мэл пришел, запрыгнул на кровать и забрался под одеяло. Обнял — теплый, даже горячий.

— Не спишь? — уткнулся носом в шею.

— Ммм... — пробормотала, сделав вид, что еще чуть-чуть, и захрапела бы.

— Спи. Сон полезен, — он выпростал из-под одеяла мою руку с колечком и погладил ладошку. Потянулся к изголовью, и спальня погрузилась во мрак, а Мэл снова обнял меня. — Спокойной ночи, Эва.

Недовольство выветрилось как облачко, и я поцеловала руку парня:

— Спокойной ночи.

— Пожелай еще раз, — сказал он на ухо, и от его голоса по телу пробежали мурашки, и перехватило дыхание.

И я обернулась и пожелала.

* * *

В камине горели, потрескивая, дрова — настоящие, как и огонь. Хозяин кабинета не любил иллюзии.

Полено щелкнуло, и огненный уголек, отлетев, ударился о каминную решетку. Капля смолы потекла по торцу полена и сгорела голубой вспышкой.

Обстановка комнаты, обставленной с изысканной роскошью, кричала о немалой состоятельности владельца, который сидел в глубоком кресле у камина и, положив руки на подлокотники, рассматривал янтарное содержимое бокала на просвет огня.

— Егор ездил к Семуту, — сказал гость, стоявший у окна. Отдернув штору, он смотрел в темноту за окном, держа в одной руке аналогичный бокал с напитком, а вторую засунул в карман брюк.

Оба — и хозяин, и гость — несмотря на поздний час, были в костюмах и при галстуках, и обоих связывала та неуловимая схожесть, которая бывает обычно между близкими родственниками. Разве что волосы сидящего в кресле давно посеребрила седина, а лицо и руки испещрила сетка мелких морщин, но в целом и профили мужчин, и жесты, и манера общения были одинаковыми.

— Неужто малец сам рассказал? Не похоже на него, — хозяин отпил из бокала. — Или твои оперативно работают?

— Семут позвонил. Егор попросил его о конфиденциальном разговоре. Могу только догадываться, о чем была беседа.

— Не узнаю тебя. Подозрительное спокойствие, — поддел седовласый. — Хотя о чем это я? Ты же перестраховщик. Наверняка за унитазом мальца стоит новый "жучок".

— Уже не стоит, — ответил, не отвлекаясь от окна, гость. — Твой малец с завидной регулярностью вычищает квартиру. Столько техники загубил — хоть плачь.

— Наша кровь! — похвалил старший мужчина, показав в сдержанной улыбке ровные крепкие зубы. — И правильно делает. Дай ему пожить спокойно и не заглядывай в штаны каждую минуту. Он давно вырос.

— Ее мать с побережья.

— Мда... Удивил так удивил, — отозвался хозяин спустя минуту. — А Влашек-то каков! Оказывается, крутил интрижки по молодости. На ее происхождение можно закрыть глаза, если польза от союза перевесит недостатки. Радует, что девчонка пошла в папашу.

— Да, она висоратка. Потенциалы есть, но слабые. Вис-экспертиза в порядке, — заверил гость.

— А фамилия?

— Папена.

— Не помню таких. Из каторжных или из поздних?

— Среди уголовных нет. Всё прошерстили. Так что нужно искать по ссыльным.

— Первых поселенцев заставляли принудительно менять фамилии, а многие сменили и имена, — сказал седовласый. — Георгий видел эти списки. Жаль, участия не принимал.

Да, первый комендант побережья не забыл бы необычную фамилию, благо до сих пор находился в трезвом уме и прекрасной памяти, но в то время его перебросили на обустройство охранного периметра.

— Списки есть и хранятся в архиве Первого департамента, — пояснил гость и, насмотревшись в окно, устроился в кресле напротив хозяина. — Но Кузьма погладиться не дает и затаился из-за проверок, жук.

— Поспрашивай ненавязчиво его людишек. Может, кто-нибудь слышал.

— Знаю, — ответил раздраженно собеседник. — Уже приступили.

— Чем тебя Влашек не устраивает?

— Он из новых. Не люблю их.

— А сам-то из каких? — усмехнулся хозяин. — Забыл об инъекции?

— Наш род — не чета ему, — парировал гость самодовольно.

— Зато его жена с фамильным приданым. Хорошо бы раскопать настоящую фамилию девчонки. Заинтересовал ты меня. Я знавал многих из тех, кого ссылали. Среди них было немало достойных людей.

— Зачем? У меня своя игра. Без дочери Влашека.

— Потому что ты не знал о ней. Зачем Аксёнкина в расчет брал — не пойму. Ни рыба, ни мясо. За ним ничего нет, и никто не прикроет. А за Влашеком деньги и немалые.

— Деньги у финансистов.

— Пускай. А кто Рубле напевает в уши о круговороте денежных средств и об инвестициях? Так что будь гибче и уступи своим принципам. Сейчас Влашек в фаворе.

— Сейчас — да, — согласился гость, — а через три месяца? Не угодит и поедет на север зад морозить.

— Такие как Влашек не рухнут. Он за Рафикова всю работу тянул, так что опыт есть.

Собеседник хозяина скривился.

— Что еще не так? — спросил седовласый, наблюдая за ним с прищуром.

— Рубля меня тоже беспокоит. Чем-то ему приглянулась дочь Влашека. А тут Егор дорогу перебежал и все карты спутал. Неизвестно, как Рубля отреагирует на его прыть. Ясно, что не погладит по шерстке.

— Переживем. Не впервой. А Влашека можно взять за жабры. Что ни говори, а малец держит ухо востро, — заметил хозяин. — Обскакал всех и поймал жирную рыбку.

— Чтобы скакать да девок портить, особого ума не надо. Пусть покажет, на что годится, — заметил гость, отпив из бокала. — Поступит как мужчина — поговорим на равных. А если опять за ним придется расхлебывать — значит, недозрелый сопляк.

_________________________________________________

gelide candi*, гелиде канди (перевод с новолат.) — морозный сгусток

defensor * , дефенсор (перевод с новолат.) — защитник

18. Коготь Дьявола

Сумрак укрывает, окутывает мягкой шалью. Толстые стволы, обломанные сучковатые ветви, кроны шумят в поднебесье, переговариваясь с ветром. Пахнет сыростью и свежестью недавнего дождя. Капли дрожат на листьях, паутина сверкает бриллиантовой россыпью на отяжелевших нитях.

Страха больше нет. Здесь меня не обидят, по мне скучали. Лес принял давно и бесповоротно: обнял мощными еловыми лапами, спрятал в густом малиннике, запутал следы между молодых осин, трепещущих серебристыми листьями-монетками.

Хозяин удивлен. Он напрасно прождал и оттого разочарован. Он хочет удостовериться.

Лес впитывает его недоумение, злость, гнев, растерянность, радость.

— — -

Хозяин срывается с места, чтобы настигнуть и наказать за дерзость гостью, вновь посмевшую появиться в его владениях, но останавливается.

Самочка выглядывает из-за ближайшего дерева и осторожно переступает по упругому влажному мху, стараясь не шуметь. Она испугана, но ровно настолько, чтобы почуять интерес другого рода. И срывается на бег. Мелькает между деревьев, оборачивается, дразнит, завлекает. Бегунья не догадывается, что в их игре победит лишь один, но выигрыш достанется не ей.

Хозяин не выпустит самочку из своих владений. Он заслужил компенсацию, прождав впустую две бесконечных ночи. Умело уводя от границы, он гонит долгожданную гостью вглубь леса. Хозяин чувствует, что она утомлена. Ее кожа горяча, а сердце колотится быстрее стрекота встревоженной сороки. Шалунья готова повернуть назад и сдаться на его милость, но в какой-то миг неловко спотыкается, и лес отпускает её. Ненадолго.

Хозяин доволен. Он не сомневается, что самочка вернется.

* * *

Одежда душит, стягивает петлей. Жалкие тряпочки — содрать их, разорвать. Может, станет легче?

Не стало. Тело горит. Пылает. Жар идет изнутри.

Нечем дышать.

Кто это напротив? Темная фигура смотрит на меня узкими черными полосками в янтаре. Облизывает высохшие губы. Наклоняет голову и проводит рукой по шее, копируя мои движения.

Ноет каждая клеточка. Жажда терзает и ставит на колени, порабощая. Как унять её?

Есть цель, а средство — рядом. Его вдохи едва различимы и размеренны.

— Ммм... Эва... — бормочет он сонно. — Эва? — и дыхание учащается. — Да, Эва...

— Эва, твой телефон...

Какой телефон? Утренний сон в разгаре, еще спать и спать.

— Играет и не затыкается, — пробормотал Мэл, накрываясь с головой одеялом.

Ничего не слышу. Кое-как поднялась, накинула пижамную рубашку на голое тело и побрела в зал как лунатик. Где же аппарат? Не помню, куда положила — в сумку или в куртку.

Тихое треньканье напомнило, где вчера позабыли беднягу, а уже через минуту сонливость точно ветром сдуло.

— Мэл! — залетела я в спальню и ринулась на кровать. — Мэл, просыпайся!

Парень выбрался из-под одеяла и при этом выглядел так, будто ночью разгрузил целый состав, не меньше.

— Ну? — спросил с закрытыми глазами.

— Отец прислал сообщение! Назначает встречу... — посмотрела на запястье, — через час! Боже мой! — вскочила и заметалась, собирая раскиданную одежду.

Мэл потер шею и сладко зевнул:

— И что им всем не спится с утра? Звук отключи. Нервирует.

— Как? Я вообще не знала, что "Прима" может принимать сообщения, — швырнула пиликающий телефон на одеяло и побежала в ванную наводить марафет. Руки дрожали, и мне так и не удалось накрасить ресницы. Плевать на искусственную красоту, буду довольствоваться естественной.

Выскочив из ванной, бросилась к сумке, чтобы достать платье. Хорошо, что оно немнущееся, а то я, разнервничавшись, подпалила бы утюгом ткань или обожглась бы сама.

Мэл приплелся на кухню и, упав на стол, нажимал кнопки в телефоне.

— Твоя "Прима" может принимать и отправлять сообщения. У тебя стоял дозвон до прочтения, — сообщил, потирая глаза спросонья.

Я понеслась в спальню на поиски колготок, которые умудрились запропаститься в большой квартире Мэла.

— Отец указал адрес. Где это? — крикнула оттуда.

— Пятнадцать минут ходу на машине, — зевнул Мэл и потянулся. — Не боись, успеем.

Мне бы его гранитное спокойствие. Все эти дни я ждала, что родитель даст знать о себе, и все же сообщение явилось как гром среди ясного утра.

Парень ушел в ванную, а я в спешке наводила последние штрихи. Из-за трясучки сломала ноготь, и пришлось срочно подравнивать его и подпиливать. На левой руке тускло блеснул желтый ободок. За ночь припухлость прошла, и колечко с натугой провернулось на пальце. Тонкое, незатейливое — ни камешков, ни прочей инкрустации. Зато фамильное.

Мэл! Вчера! Надел мне кольцо!

В утреннем свете на меня напала паника. Что мы наделали! Что я натворила! Как могла согласиться на авантюру? О серьезных намерениях Мэла узнает его родня, узнает Мелёшин-старший. Ой, что будет!

Торопливо выпив сборный коктейль — капли, сироп, порошок из саше — я метнулась укладывать сумку. Парень деловито прошагал в спальню и вскоре вернулся одетым для выхода в люди.

— Зачем таскать туда-сюда? — спросил, наблюдая за вещами, бросаемыми в спешке. — Отбери необходимое, а остальное оставь здесь. Потом еще привезем.

— Ой, Мэл... Егор, нужно сообразить, что брать, а что не брать, а у меня сейчас голова не варит.

Но хотя извилины и закручивались с трудом из-за предстоящей встречи, воображение живо нарисовало две зубные щетки в стакане и мое белье на одной полке с одеждой парня. Зря Мэл великодушно предложил, он еще не догадывается о моей неряшливости.

Хозяин хлопал дверцей холодильника и щелкал кнопками кухонных агрегатов, те пикали в ответ и тихо шуршали, работая.

— Эва, не суетись. Успеем. Иди завтракать.

— Не хочу, — отказалась нервно.

— А надо. Иди сюда.

Пришлось подчиниться. Я торопливо схватила с тарелки бутерброд и откусила большой кусок.

— Фусно, — промычала с набитым ртом. — Тофе саф котофил?

— Сам разморозил, — сказал Мэл, изучая мое платье, точнее, его длину. Я машинально одернула пониже, но все равно колени остались открытыми.

И вообще, парень разглядывал меня задумчиво, прищурив глаз... внимательно, что ли? Как будто я утаила от него нечто важное, и он знал и ждал, когда наберусь смелости признаться.

Ничего похожего за собой не чувствовала, поэтому суматошно зажевала второй бутерброд и, чтобы не подавиться, запила большим глотком кофе из кружки Мэла.

И в лифте он меня разглядывал, а я нервничала, во-первых, из-за свидания с отцом, во-вторых, из-за того, что кольцо вдруг стало непомерно тяжелым, а в-третьих, из-за пристального внимания парня. Может, при белом свете он увидел мою невзрачность в подробностях и осознал, что совершил ошибку, заявив о намерениях?

Уставившись в пол, я судорожно вспоминала заготовленные для отца фразы, неоднократно отрепетированные в мыслях. Усядусь нога на ногу напротив родителя и буду вести себя независимо и уверенно. Мной теперь чревато помыкать, потому что я давно не ребенок, а взрослый человек, связанный обязательствами.

Ой, кольцо! — снова понесло меня в дебри паники. Фамильное украшение и наверняка очень ценное — на руке у беспородной девчонки и к тому же слепой.

— Что тебе снилось ночью? — спросил Мэл, прервав молчание, когда машина вырулила на проспект. Парень затемнил стекла "Эклипса" из-за снега, слепящего глаза.

Я наморщила лоб.

— Не помню. Это важно?

— А мне кое-что приснилось. Но теперь не уверен, был ли это сон или явь.

Он оттянул ворот джемпера, показав два темных продольных пятна на шее у ключицы.

— И с другой стороны то же самое, — сказал Мэл. — А на спине вот так, — на секунду отняв руки от руля, продемонстрировал, как кошка съезжает по шторе.

О чем он? Какие царапины? Какие засосы? Ничего не помню. Перед глазами черный квадрат.

— Я не могла, — пробормотала, чувствуя, как запылало лицо. — Это не я.

— А кто же еще? — ухмыльнулся Мэл, следя за дорогой.

В голове замелькали смутные отрывочные образы, и в памяти мало-помалу вырисовался знакомый сон о лесе и последствия сновидения — на грани животной потребности, грубые и агрессивные.

Батюшки, неужели это вытворяла я?

Лес снится к переменам, сказала Аффа. Перемены в моей жизни не хотят заканчиваться, но какое отношение имеет к ним хозяин леса, неизменно присутствующий в спящем сознании? Мне вспомнилось ночное кокетливое заигрывание второго "я". Сновидение можно истолковать и по-другому. Во сне моя проекция, поняв, что хозяин чащобы не обидит, отбросила боязнь и начала искушать его — наивно и безыскусно, и подсознанию до дрожи понравилось ответное "да", пронесшееся призывным рыком над опушкой.

Что со мной? Может, мне снятся нереализованные фантазии, и пора записываться на прием к психиатру? Хватит. Пора обсудить ненормальность, ставшую закономерной, со Стопятнадцатым или с профессором, но завуалированно, потому что стыдно рассказывать подробности, когда мужчины станут расспрашивать. В особенности будет неловко перед Альриком.

Зато последствия необъяснимой ночной необузданности испытал на себе Мэл.

— Очень больно? — спросила, смущенно потупившись.

— Терпимо.

Непонятно, то ли Мэл посмеивался, то ли поморщился.

Ох, позорище.

Зазвонил телефон, и на экране высветилось: "Петя". Мой теперь уже окончательно и бесповоротно бывший парень наконец-то соизволил объявиться на третий день после фееричного боя с Танкером Громобоем и не менее фееричной драки с ранеными и погибшими в подвале "Вулкано".

— Привет, Эва, — поздоровался чемпион хриплым, точно простуженным голосом. — Как ты? И где?

— Ничего, нормально, — покосилась на Мэла, поворачивавшего машину направо. — Собираюсь на экзамен.

— Это хорошо. А я возвращаюсь домой. Приведу себя в порядок и тоже попробую сдать, если получится.

— Значит, тебя только что выпустили? — удивилась, позабыв о нервозности, и Мэл оглянулся на восклик.

— Да, родители внесли залог. Эва, мы могли бы поговорить?

— Петя, мне некогда, — ответила взвинченно. — При случае встретимся.

— Конечно, — согласился он покорно. — Прости, Эва. Я виноват.

— Ладно-ладно. Пока, — попрощалась торопливо и рассоединилась с ним.

Мэл промолчал и, как ни странно, не стал выносить резолюцию по поводу разговора со спортсменом.

Неожиданно "Эклипс" затормозил у кромки тротуара. Водитель выскочил в незастегнутой куртке, не глуша двигатель, и забежал в небольшой павильон, а через минуту в моих руках очутился роскошный букет миниатюрных роз — темно-бордовых с голубоватыми прожилками и бахромой. Мэл поцеловал меня в щеку.

— С-пасибо, — пролепетала я, зарываясь носом в розы и вдыхая восхитительный цветочный аромат. — За что?

— Восполняю вчерашнее упущение.

— Ой, это человечки? — вгляделась в крошечные блестящие штучки, выскакивающие из сердцевины бутонов и юркающие обратно, едва взгляд сосредотачивался на них. — Не пойму. Шарики, что ли?

— Иллюзии. А какие, догадайся сама, — улыбнулся Мэл.

Наверное, он хотел, чтобы я отвлеклась и перестала без конца дергать собачку на замке, норовя оторвать её с мясом от куртки.

— Вы и раньше договаривались с помощью сообщений? — спросил Мэл, поглядывая в зеркала заднего вида, когда машина тронулась дальше.

— Раньше у меня не было телефона. Обычно отец извещал через кураторов-посредников, или я сама звонила, и он назначал место встречи.

Попытки уследить за скачущими микроскопическими штуковинами немного расслабили меня, и напряжение ослабло.

Мэл остановил машину у обочины и опять не стал застегивать куртку.

— Чуток припоздали, — сказал, помогая выйти из "Эклипса". За ночь похолодало, и щеки обдало морозцем, заставившим меня поежиться. Погода, побаловав затяжным потеплением, щелкнула по носу, напомнив, что зима, пусть и бесснежная, еще не закончилась.

— Простудишься. — Я нервно сдвинула полы куртки Мэла.

— Заботишься? — улыбнулся он. — Над тротуаром теплый пояс. Пошли.

В противовес невозмутимости парня меня начало потряхивать.

Отец назначил встречу на неширокой улочке, опоясанной непримечательными зданиями, на фасадах которых прикрепились вразброс крошечные балкончики. Искомое заведение выглядело скромно и не выделялось среди стеклянных витрин первых этажей, разве что значок "V" на двери указывал на претензии к избранности посетителей. Чересчур консервативно. Сейчас не принято демонстрировать открыто разделение общества на висоратов и слепых. Даже в "Инновации" не было таблички, хотя вряд ли кто-нибудь из невидящих решился посетить элитное столичное кафе.

При входе нас встретил распорядитель — рослый мужчина с выпяченной нижней губой и несуразным носом, словно бы склеенным из папье-маше.

— Мне... нам назначено, — пояснила я нервно, запоздало обратив внимание, что прихватила букет с собой.

— Попрошу отвести машину в предназначенное для стоянки место, — объявил чопорно распорядитель.

— Куда? До ближайшего знака триста метров, — возмутился Мэл.

— Прошу отвести колесное средство, в противном случае полосу освободят эвакуатором, — занудел распорядитель, оттопырив губу, и потянулся к оранжевой кнопке вызова, видимо, предназначенной для вредных посетителей вроде моего парня.

Мэл чертыхнулся.

— Эва, я сейчас, — крикнул и бросился к машине. Скоро от цветов останутся голые прутики, если не прекращу беспокойно постукивать букетом по ноге.

— Вас ждут, — распорядитель с важным видом указал направление, взмахнув рукой.

— А.. э-э... со мной молодой человек, — показала я на дверь. "Эклипс" исчез из виду.

— Вижу и прошу, — настаивал губастый.

От выхода меня перехватили двое мужчин в черных костюмах, с одинаково бесстрастными лицами и квадратными подбородками, но не стали обыскивать. Что-то новенькое. Раньше папенька не задействовал телохранителей, предпочитая приезжать на встречи в одиночку.

Один "шкаф" впереди, другой за спиной — проводили меня в угол небольшого зала, пустовавшего утренней порой, к шторам из черного стекляруса. Занавесь отодвинулась, шурша, и я очутилась за пустым столом напротив отца. Родитель не стал снимать плащ, за расстегнутыми полами которого виднелся строгий деловой костюм. Значит, разговор будет скоротечным и неприятным.

— П-привет, — облизнула нервно губы и выложила букет на стол, потому что цветы мешали незаметно терзать ногти под столом.

Родитель взглянул на измученные розы и швырнул мне свернутую газету. Рулончик оказался толстым — сразу видно, что политические новости и грязные сплетни утрамбовались в тесном соседстве на ста страницах.

Руки дрожали, и взгляд разъезжался, пока не сфокусировался и заметил в углу газетной полосы два статичных цветных снимка. Несмотря на отвратительное качество съемки, действующие лица были узнаваемы, по крайней мере, для меня. На одной из фотографий я стояла у "Эклипса", а темноволосый парень в куртке с меховой опушкой наклонился ко мне, обнимая. Я тоже тянулась к своему спутнику, и у читателей не оставалось ни грамма сомнений, что мы вот-вот поцелуемся. Из-за того, что парень наклонился, его лицо было невозможно разобрать, как и номер автомобиля, выпавший из объектива фотокамеры. Где сделан снимок? У банка? У "Инновации"? Уж и не вспомню, где это могло случиться. На втором снимке я шла под руку с тем же темноволосым незнакомцем и весело смеялась. Только сейчас мне было совсем не смешно. И опять моего спутника сфотографировали с таким расчетом, что он повернулся в профиль, но тоже улыбался и нес в другой руке сине-желтую сумку. Мы шли по бесснежному тротуару, а значит, дело происходило в центре, но мне не приходило на ум, где. Подпись под фотографиями выглядела цивилизованно, и я выдохнула от невольного облегчения. "Кто загадочный избранник дочери министра экономики К.С. Влашека, взорвавшей своим появлением ежегодный прием "Лица года"?" — вопрошал неизвестный папарацци.

Знали они всё, эти фотографы и репортеры, но выбрали нужные снимки, чтобы развить интригу и разжечь интерес обывателей. А может, издатели газеты воспользовались помощью услужливого анонима, подбросившего готовые фотографии? Например, Мелёшин-старший мог оказать бескорыстную поддержку отечественной прессе.

— Восьмая полоса, — сказал коротко отец, и я сглотнула. — Пока что не разворот и не первая страница. Мелкий кегль без заголовка и статьи. Но завтра снимки напечатают во всех изданиях. Итак?

От меня ждали объяснений. Что сказать? Пожалуй, начну с того, что напомню родителю о телефонных оскорблениях в лаборатории профессора. Можно откровенничать, не таясь, потому что шторы улавливают и обрезают звуки вне зоны разговора. Отец всегда перестраховывается.

Во рту пересохло. "Да, папа, я живу, как ты посоветовал. Зарабатываю тем, что умею делать, а именно прыгаю по чужим кроватям".

Неожиданно штора раздвинулась, и рядом на стул шумно плюхнулся Мэл. Товарищ с квадратным подбородком замер позади, приготовившись по первому зову скрутить наглеца в каральку.

— Он со мной, — объяснила родителю, и собственный голос показался трусливым и слабым. Прокхыкавшись, я придала интонации твердость: — Мы вместе.

Отец кивнул, и шторки сомкнулись за удалившимся громилой, а Мэл вдруг привстал и протянул руку, сверкнув улыбкой во все тридцать два:

— Здравствуйте, Карол Сигизмундович! Для меня большая честь познакомиться с вами. Я Егор. Мой отец — Артём Константинович Мелёшин.

Несколько секунд папенька созерцал протянутую руку, но всё-таки пожал в ответ, нахмурившись еще больше, отчего на лице стали видны следы усталости и недосыпа, поначалу незамеченные мной из-за взвинченности. А Мэл разошелся. Он приобнял меня с довольным видом, и его взгляд упал на газету.

— Карол Сигизмундович, поясню без долгого предисловия. На фотографиях Эва и я, — сообщил родителю в лоб. — Извиняюсь за бестактное поведение и пусть с некоторым опозданием, но прошу у вас руки вашей дочери. В знак серьезности намерений я преподнес ей небольшой подарок как залог наших отношений.

Некоторое время отец осмысливал фразу, как и я. Он моментально сообразил, что тип, тискающий его дочь на скандальных фотографиях, оказался сыном начальника Департамента правопорядка. И этот тип сидел напротив с самоуверенным видом, осмелившись просить руки дочери министра экономики. Мэл попросил моей руки?!

Родитель буравил взглядом то меня, то Мэла поочередно, и постукивал пальцами по столешнице. Конечно же, он не поверил во внезапную пылкость чувств парня. Вероятнее всего в голове папеньки проносились следующие мысли: Мелёшин-старший пронюхал, что дочь нового министра экономики — слепая, и решил шантажировать обнаруженной сенсацией, для чего не погнушался привлечь сына. Но зачем тогда фарс с предложением руки и сердца? Ради чего жертвовать наследником? А ради того, что если жить дружно и без угроз, то Влашек будет стараться и тянуть лямку изо всех сил. Дочь — засохший ломоть, безмозглый и с грязной биографией, но, неожиданно выяснилось, что и в нее можно вкладывать инвестиции. Начальник Департамента правопорядка в качестве потенциального родственника — это не тяп-ляп. Это сила и прикрытие. Это новая коалиция в правительстве, диктующая свои условия. Только вот каковы размеры щедрости Мелёшина-старшего? Неужто он решится положить свою фамилию на брачный алтарь ради безродной неприметной девчонки? И почему действует через сына, вместо того, чтобы назначить встречу тет-а-тет и поговорить начистоту?

Словом, я практически воочию видела, как в голове родителя крутились с бешеной скоростью шестеренки. Он ни на миг не поверил Мэлу и испугался, почувствовав себя жирной рыбиной на крючке. Отцу было проще избавиться от проблемной дочери навечно. Вдобавок актуальность моего существования оказалась под сомнением из-за возникшего нездорового интереса премьер-министра к семейству Влашеков.

— Странный у вас подход к делу, молодой человек, — высказался, наконец, папенька. — Ответственные решения не принимаются спонтанно, под влиянием момента.

— Видите ли, Карол Сигизмундович, симпатия между мной и Эвой возникла давно, но мы объяснились лишь на прошлой неделе, поэтому на "Лицах года" оказались не вместе. Однако я не принял от Эвы отказа и с радостью помог ей в подготовке к приему, — выдал Мэл как по писаному.

Ишь лисяра! Хитрый и речистый, — невольно восхитившись, я с благодарностью улыбнулась парню, а он в ответ сжал мою руку под столом. Мэл вовремя ввернул о средствах, потраченных на подготовку к "Лицам года", и, таким образом, покрыл мои нечестные делишки. По крайней мере, отца перестанут раздирать подозрения относительно источника доходов.

Родитель сделал вид, что не заметил тонкой шпильки в свой адрес. Как же так: доченька не соизволила известить родного отца о приглашении на прием и предпочла навести светский лоск с помощью кредитных карточек какого-то парня, или, говоря прямо, за деньги Мелёшина-старшего. Двусмысленная ситуация, что ни говори.

— Моя дочь доверчива и обладает широтой души, делясь ею без остатка, — выдал папенька неожиданную похвалу, от которой у меня поднялись домиком брови, и без перехода напал на Мэла: — Поэтому заявление об искренности и серьезности намерений вызывает сомнения. Родители в курсе ваших планов?

Иными словами, вскрывай карты, мелкий интриган, потому что игра шита белыми нитками. Не верю в безумную любовь к серой крыске. Разве в такое можно втрескаться по самое не хочу? Здесь возможен лишь деловой интерес, то есть министр экономики как цель, и его дочь как способ добраться до неё. А может, девчонку запугали? Велели сидеть тихо, кивать, отвечать "да" на все вопросы и уверять во взаимных чувствах к парню, соизмеримых разве что с цунами высотой с десятиэтажный дом.

— Понимаю ваше недоверие, — ответил Мэл, лучезарно улыбаясь. — Родители знают. Эва, будь добра, покажи Каролу Сигизмундовичу подтверждение серьезности моих намерений.

Я неохотно положила на стол руку с подарком парня. Отец сперва посмотрел бесстрастно на незатейливое украшеньице — кольцо и кольцо, что в нем особенного? — а потом заинтересовался и, взяв мои пальцы, потер ободок.

— Что-то знакомое, — сказал, вглядываясь. — Ungis Diavoli*, если не ошибаюсь.

— Не ошибаетесь, — кивнул Мэл.

Родитель в задумчивости водил пальцем по тусклому металлу. Унгис... Унгис диаволи... коготь... дьявол... Фамильное кольцо Мэла — Коготь Дьявола! И что с того? Мне ни о чем не говорило это название, в отличие от отца, поглядывавшего теперь на Мэла с гораздо меньшей враждебностью. Черт, в атласе уникальных раритетов, пролистанном в институтской библиотеке, не упоминалось об этом Ungis Diavoli.

— Оно не терпит женщин, — сказал папенька.

— Эва — опекун кольца. Оно будет ждать, пока не придет время. Такое бывало, — объяснил Мэл.

Сплошные загадки, причем мой парень и родитель говорили на одном языке в отличие от меня, ничего не понявшей из короткого диалога. Мне бы возмутиться и постучать кулаком по столу, требуя объяснений, но я поняла, что лучше сидеть и улыбаться как безмозглая куколка, делая вид, что чрезвычайно рада счастию, оказанному Мэлом.

Какой опекун? Разве кольцо можно опекать? Охранять, чтобы не отобрали ненароком? Ух, Мэл, останемся вдвоем, я тебе покажу!

Губы родителя тронула едва заметная улыбка и тут же пропала. Или злая гримаса?

— Насчет снимков, — сказал парень. — Позволите ли, Карол Сигизмундович, во избежание недоразумений поставить прессу в известность? Со своей стороны приложу все усилия, чтобы свести к минимуму внимание журналистов к вашей частной жизни. В этом есть резон и для меня, поскольку не хочу, чтобы любопытные лезли в наши с Эвой отношения.

Отец не ответил. Он жевал губу, размышляя.

Наверняка думал о новых обстоятельствах, выявившихся в связи с вручением дочери фамильного кольца древнего рода. Думал о том, знает ли сидящий напротив мальчишка, что невзрачная избранница слепа, и что отсутствие способностей передалось ей от матери — ссыльной с побережья. Думал о том, устроить ли мне несчастный случай или самоубийство, и как можно быстрее. Думал о том, придется ли тратиться на банкет и прочие официальные церемонии, сопутствующие обручению. Думал о том, как ему вести себя с Мелёшиным-старшим: игнорировать, выжидая, когда тот сделает первый ход, или поговорить напрямик, чтобы не мучиться бессонницей?

При Мэле родитель не решился затевать семейную разборку и унижать меня словесными оскорблениями. В поддержке парня есть несомненный плюс, — воодушевилась я.

— Также хочу заверить, что беру на себя полную ответственность перед Леонисимом Рикардовичем и сделаю все возможное и невозможное, чтобы убедить его в серьезности моих намерений к Эве, — сказал Мэл.

И где он научился выражаться мудрено и без запинки? Прирожденный оратор.

— Хорошо, — выдал папенька после долгого молчания, мучительного для меня. — Сроку на всё — двое суток. О дальнейших шагах сообщу, — и поднялся, давая понять, что разговор окончен. Отец подал руку Мэлу, и они обменялись рукопожатием, после чего родитель вышел из импровизированного закутка, и между стеклярусными шторками, заходившими ходуном, я разглядела телохранителей, проследовавших с папенькой к выходу.

Он ушел! А я жива и невредима! И мне не угрожали, а общались на равных!

Ладно, если быть честной, отец общался, в основном, с Мэлом, а я сидела в качестве бесплатного приложения, из-за которого приключилась заварушка.

— Вот видишь, — заулыбался Мэл, снова захватив в плен мою руку, — а ты боялась.

— Итак, — вытянула ее и прижала к груди. — Сейчас ты объяснишь, кого я должна опекать, и что это за кольцо.

— Эва, — парень состроил жалостливую физиономию, — может, поговорим потом? Нам пора на экзамен. Добраться бы до двенадцати в институт.

Он юлил, как пить дать, и что-то скрывал.

— Мне экзамен не грозит, так что рассказывай, — потребовала, скрестив руки на груди. — С самого начала и не увиливай. Мэл, это же не шутки! Сам говорил, что мы не должны скрывать друг от друга.

— Тогда ты не приняла бы кольцо, — вздохнул парень, и сердце захолонуло от тревожного предчувствия.

Собственно, интуиция не подвела. Правильно сердечко забилось с перебоями.

Оказалось, что несколько веков назад, в эпоху истребления человечества от войн, болезней и прочего лиха, род Мелёшиных, вернее, их далеких пра-пра-пра-пра-предков оказался на грани исчезновения не только из-за междоусобиц с соседями, но и по причине распрей в клане. И тогда старейшина, собрав всех оставшихся в живых членов семьи, потребовал принести клятву верности, а затем скрепил её, взяв у каждого из родственников помалу крови, в которой и закалил кольцо, доставшееся ему от прадеда. С тех пор артефакт передавался в поколениях по старшинству, а остальные члены семьи могли хоть поубивать друг друга, но причинить вред носителю кольца не могли, иначе им грозила быстрая и ужасная смерть. Таким образом, старейшина, изобретший ритуал, избавил клан от вымирания. Ниточка протянулась через века, хотя временами была тоньше волосинки.

— Причем здесь опекунство?

— Женщины не могут носить кольцо. Оно не принимает их — сваливается, теряется. Оно спит. Но в некоторых случаях Ungis Diavoli можно надеть. Поэтому вчера я читал заклинание предка и уговаривал кольцо принять тебя.

— Я должна охранять его? — спросила сердито, взбудоражившись рассказом.

— Нет. Хотя да. То есть будешь жить-поживать, не задумываясь о ноше, пока не передашь кольцо следующему по старшинству в моей ветви рода.

— Кому это? — спросила с подозрением. Кто может быть младше Мэла?

Старший сын старшего сына. У начальника Департамента правопорядка был сын... Глеб, кажется. Он погиб, и теперь единственный сын, не считая сестры, — Мэл. Значит, следующим примерит кольцо сын Мэла.

Сын Мэла!

— Да ты! — вскочила я и села. — Как ты мог! Почему ты? — снова вскочила и опустилась на стул. — То есть я и ты? Значит, мы с тобой?

От нахлынувшего гнева дыхание срывалось, и окончания фраз съедались.

— Как ты мог? — только и повторяла без конца. — Как ты мог?

— Успокойся, Эва, — парень попытался обнять меня. — Мы выкрутились лучше некуда.

— Успокоиться?! — воскликнула я и понизила голос до шепота, хотя в предосторожности не было нужды. Стеклярус тихо колыхался, сворачивая звуки, и не выпускал их за пределы закутка. — Знаешь, что сказала вчерашняя тетка? Ребенок будет невидящим! Мэл, твой сын может родиться слепым! Дегенератом!

Лицо парня застыло.

— Не путай понятия, — сказал он отрывисто. — Я вижу, у меня оба родителя видят. У тебя отец видит, а мать — нет. Итого семьдесят пять из ста. Никаких проблем.

— О! — застонала я. Легкомысленному товарищу бесполезно объяснять и доказывать. — Хочу снять его! — попыталась стянуть кольцо. — По доброй воле возвращаю тебе!

— Его можно надеть единожды, — ответил Мэл. — Мой прадед носил, потом дед, а после него отец. Затем носил брат. Теперь я отдал тебе, а ты передашь кольцо дальше.

— Твой отец убьет меня! — сдирала подарок чуть не плача. Напрасно. Засело крепко — не снять. — Я хочу отдать его! Неужели некому?

— Почему же, — посмотрел на меня Мэл. — Следующий по старшинству Севолод, за ним наследует Вадим. И кольцо уйдет по другой ветви.

Парень, усыновленный Севолодом. Я вспомнила мерзкую улыбочку кузена Мэла, когда тот лапал горничную, и приостановила раздирание пальца в кровь.

— Значит, ты готова отдать кольцо? — спросил Мэл, криво ухмыльнувшись. — Этому козлу, который и рядом не стоял с нашей семьей? Который жрет, ср*т и пользуется благами, прикрываясь нашей фамилией? Беги, передавай. Он с радостью примет.

Я устало откинулась на спинку стула. Ну, что за невозможный человек этот Мэл! Почему сразу не рассказал правду о кольце? А если бы сказал, то совесть никогда не позволила бы мне подставить палец — это верно как дважды два.

— Послушай, Эва, — опустился парень на корточки и поцеловал мою раскрытую ладошку, а я обессиленно смотрела на него. — Всё будет хорошо.

— Что хорошего? А если через месяц мы надоедим друг другу? Что тогда?

— Кто не рискует, тот не пьет шампанское.

Спасибо, утешил. И от шампанского спиваются.

— А если... если родится не сын, а дочь? Пять девочек! Или шесть! Или семь!

Абстрактные дети множились как на дрожжах, и Мэл рассмеялся.

— Мы будем стараться. Эва, пойми, свет не сошелся клином на кольце. Останься брат в живых, оно никогда не перешло бы ко мне. Не цепляйся за кусок металла. Мы выбили право быть вместе, а остальное — неважно. Если наскучим — отдохнем друг от друга и поглядим, как быть дальше. И уж если совсем станет невмоготу, то разойдемся. Но ты всегда сможешь отдать кольцо следующему по моей ветви рода.

— Это как? — поинтересовалась ревниво.

— Вокруг много женщин... Какая-нибудь да согласится продолжить фамилию Мелёшиных.

Ну уж нет. Пока что нет. Не отдам.

— Не сомневался в тебе, — сказал парень, посмеиваясь. Мамочки, неужели сорвалось с языка?

— Мэл... Конечно, рано говорить об этом, — промямлила, будучи пойманной с поличным, — но если случится так... Если мы с тобой...

— Заделаем ребенка? — обрубил он невнятное беканье, как всегда грубо и прямолинейно.

— Если он все-таки родится слепым, что тогда? Этот мир не примет его.

Мэл посмотрел в окно.

— Значит, мы изменим для него мир.

Выяснилось, что Мэл припарковал автомобиль за ближайшим перекрестком. Теплый пояс тянулся вдоль витрин, в которых отражалось вылезшее из-за крыш солнце — веселое и задорное.

— Вот мы с тобой сейчас идем, а нас, возможно, фотографируют, — оглянулась я назад, прижимая потрепанные розы к груди, но не заметила подозрительных машин, следующих по пятам, равно как и крадущихся типов с фотокамерами и прижимающихся к стенам домов.

— Привыкай к публичности, — сказал Мэл, обняв меня за талию. — Уже не будет как прежде. Не гарантирую, что о нас полностью забудут, так что изредка фотографии станут появляться в прессе.

Не хочу, чтобы мою жизнь выставляли напоказ. Такое впечатление, будто за мной, почти поцеловавшейся с Мэлом на снимке, наблюдала вся страна.

— Но ведь Иванов, который распорядитель у премьер-министра... Рубля запретил ему писать обо мне и другим не разрешил.

— Ну и что? Всегда найдется тот, кто захочет укусить и погреть руки на сенсации, пусть ему потом заткнут рот. Главное — тявкнуть.

— Может, твой отец передал фотографии в газету? — спросила и испугалась. Вдруг Мэлу неприятно, что я обвинила Мелёшина-старшего в некрасивом поступке?

Однако парень не стал возмущаться.

— Вряд ли это он. Ему невыгодно трепать нашу фамилию в прессе. Отцу не нужны скандалы, чтобы не усугублять проблемы на работе. Скорей всего, за нами следили репортеры.

Мэл усадил меня в машину, припаркованную за углом на перекрестке, и завел двигатель.

— Пусть прогреется.

Теперь и обнять парня нельзя, не оглянувшись по сторонам, а целовать можно только в "Эклипсе" с затемненными стеклами, хотя не я уверена, стоит ли. Вдруг после сегодняшней ночной выходки Мэл отнесется с опаской к проявлению мной нежных чувств? Елки-палки, до чего неловко получилось с расцарапанной спиной.

— Ты сказал, что родители знают о твоих намерениях, — поспешно переключилась на другую тему. — И мама тоже?

— И мама. Я сообщил об обязательстве, которое дал, но о кольце пока что не успел сказать.

— Она сильно тебя ругала? — полюбопытствовала смущенно. Упоминание о маме Мэла вызвало у меня необъяснимую робость.

— Она вообще не повышает голоса. Не бойся, Эва, отобьемся, — поддержал улыбкой парень.

— А сестра?

Мэл фыркнул.

— Надо будет, узнает. Я перед ней не отчитываюсь.

Представляю, что скажет Баста. Она — девчонка откровенная и за словом в карман не полезет.

Когда машина тронулась, мысли снова вернулись к встрече с отцом.

В газете написали, что я произвела впечатление на приеме. Приятно, что ни говори. Зато теперь журналисты посмотрят на волшебное превращение из красавицы в лягушку и тут же присвоят мне первое место в рейтинге "Пугало года".

И отец удивил. Можно сказать, поразил. Опрокинул навзничь немногословностью и сдержанным спокойствием. Непонятно, удовлетворился он разговором с Мэлом или нет, по мимике папеньки невозможно было что-либо распознать. И то хорошо, что родитель не цедил слова с презрением и не смотрел уничижительно сверху вниз.

— Я думала, он будет ругаться и топать ногами. Или наорет. Или его амбалы уведут меня в машину — и поминай как звали, — выдвинула альтернативные версии встречи. Как-никак не каждый день проблемная дочь приходит под ручку с видным парнем, который вполне серьезно просит ее руки. Тут любой папаша упал бы со стула с инфарктом, а что говорить о моем родителе?

— Твой отец — хладнокровный стратег и отличный дипломат и быстро сориентировался, просчитав все ходы, — поделился наблюдением Мэл. — Он не стал бы кричать и ругаться при мне. Но и не поверил, когда я сказал о нашей симпатии.

— И не спросил, известно ли тебе о моей слепоте и о маме на побережье.

— Как ты представляешь этот разговор? "Молодой человек, вы в курсе, что моя дочь притворяется висораткой?" — спрашивает он, и у меня вытягивается лицо: "Нет. Караул! Меня обманули!". И понесется песня. Так что твой отец во время встречи ломал голову над тем, знаю ли я. Но кольцо его успокоило.

— Почему?

— Потому что теперь неважно, известно мне или нет, известно ли моему отцу и прочим родственникам. Ungis Diavoli не позволит причинить тебе вред. Вдобавок стопроцентно гарантированно, что фамильный раритет получит твой ребенок, то есть внук моего отца. — Я вспыхнула, а Мэл улыбнулся. — Поэтому моей родне придется принять тебя, чтобы не потерять Коготь Дьявола. Поверь, это немаловажный стимул для налаживания контакта.

Хорошо или плохо, что невзрачное фамильное колечко оказалось средством своеобразного шантажа семейства Мелёшиных? Родственники Мэла будут натягивать вымученные улыбки на лица, здороваясь со мной. А в чем, собственно, моя вина? Дали бы мне и Егору разобраться в наших отношениях без постороннего вмешательства, и не пришлось бы идти на крайние меры.

— Знаешь, что странно? Отца словно бы не озаботило мое появление на "Лицах года". Почему он тянул до сегодняшнего утра?

— Ну-у... После драки в "Вулкано" Рубля создал специальную комиссию по расследованию. Заседания идут одно за другим и при закрытых дверях. Мой отец днюет и ночует в Доме правительства, как и твой. В верхах вскрылись факты коррупции, и сейчас начались капитальные чистки. По идее, если воруешь, то не наглей и делись с остальными. А когда от своих же хоронятся, это непорядок. Рубля готов растерзать всех и вся за предательство. И не забудь, твой отец теперь министр. Если уж мой иногда говорит, что ему не хватает двадцати четырех часов в сутках, то что говорить о твоем?

Стало быть, папуля, определившись с приоритетами, участвовал в разборках верхушки, утрясал дела, связанные с назначением и принимал вахту у бывшего министра. А может быть, в спешке наводил порядок в бумагах и подчищал следы, могущие указать на его чиновничью нечистоплотность. Представляю, сколько взяток он успел отвалить заинтересованным лицам, чтобы неустанно переводить меня из ВУЗа в ВУЗ. Если родителя заподозрят и выведут на чистую воду, семейство Влашеков наверняка отправят закаляться на север. Так что я — проблема второстепенная, а на повестке дня — угроза опалы премьер-министра.

Интересно, Рубля отменил запланированный на вчера званый обед, или немногочисленные гости давились блюдами под подозрительным оком премьера и выслушивали грозные речи в адрес зарвавшихся коррупционеров?

Но если Рубля пышет праведным гневом на неблагодарных, присосавшихся к кормушке, сможет ли Мэл убедить его в искренности своих намерений? Случайно попадет под горячую руку и получит от высокого руководителя на орехи ни за что ни про что.

Воображение галопом нарисовало, как Рубля сидит на троне и придумывает виноватым жестокие способы казни, почесывая скипетром затылок, а тут об аудиенции просит парнишка и начинает нести чушь о великой любви. Я бы на месте премьера не стерпела. Страна встала на колени из-за взяточничества, а для кого-то, видите ли, важнее личные интересы и серьезные намерения о браке.

— А если ты не попадешь к Рубле? Или он тебя до кучи... покарает? — распереживалась я.

— Попаду, и не покарает, — успокоил Мэл, поцеловав мою ладошку.

Его бы устами да медок пить. Тревожно на сердце, но успокаивает и согревает жарче огня сегодняшнее заявление парня. "Прошу руки вашей дочери"... Упасть и не встать. Моей руки попросил сам Егор Мелёшин — парень, который не прогнулся ни перед одной девчонкой. Понятно, что сватовство — часть плана, направленного на задабривание родителя, и все-таки не каждый день столичные принцы просят руки — моей, а не Снегурочки и не Эльзушки! Налицо невероятность, сравнимая по величине с встречей с динозавром.

Я покосилась на Мэла, сосредоточившего внимание на дороге. Когда зашел разговор о детях, вернее, начались мои истеричные выкрики, парень совершенно не удивился, как если бы предвидел, что тема будет когда-нибудь затронута. Неужто Мэл, так же как и я, задумался о результате, к которому могут привести наши отношения?

А мой спутник точно почувствовал направление мыслей.

— Значит, Тисса давила на жалость? — спросил, глянув мельком на меня. — Специально преувеличила и все-таки запугала.

Я промолчала. Что тут скажешь? Страх появления на свет слепого ребенка будет преследовать меня постоянно, как и угрызения совести о дальнейшей судьбе Мэла и малыша. А ведь парень мог посмеяться над мечтами, которые поверенная Мелёшина-старшего придавила к земле реальной жизнью, поэтому спокойствие Егора и его твердая уверенность в нашем общем будущем пролились бальзамом на растравленную терзаниями душу.

По дороге к институту мы заехали в химчистку за обновленной шубкой. Мэл предложил торжественно похоронить куртку в ближайшем мусорном баке, но я отказалась. Вдруг еще пригодится? Наверное, подсознательно цеплялась за прошлое, в котором изношенная одёжка провела в скитаниях со мной несколько лет.

Внимание снова переключилось на кольцо, ставшее страховкой в отношениях с Мэлом. Коготь Дьявола на моей руке станет предостережением для родни парня, вздумай они навредить мне. Кстати, каков принцип работы артефакта?

— Кто-нибудь проверял силу кольца?

— Хочешь знать, убивало ли оно злодеев в нашем клане, осмелившихся поднять руку на кровных родственников? — уточнил Мэл. — Байки гуляют, но опровергнуть заклятие, лежащее на кольце, желающих нет.

— А как Коготь Дьявола догадывается о кознях? Читает мысли?

— Наиболее вероятное объяснение — связь магии крови, в которой закалили кольцо, со всеми здравствующими потомками рода. Чтобы изучить артефакт тщательнее, нужно отдавать в лабораторию, а мы предпочитаем не афишировать фамильные раритеты.

"Мы" в устах парня означало клан Мелёшиных.

— Но я же не твоя родственница. Значит, оно не поможет мне? — поинтересовалась с заминкой, потому что вопрос прозвучал как заочное обвинение семьи Мэла в грязных умыслах.

— Кольцо защищает хоязина вне зависимости от принадлежности к нашему роду, — ответил парень, не оскорбившись на намек.

Я покрутила подарок Мэла. В машине с затемненными стеклами кольцо отливало зеленым и опять удивило простотой формы. Разве оно похоже на коготь? В моем понимании этим прозвищем следовало наделить перстень в виде орлиного когтя или медвежьего — длинного, острого и внушающего страх. А на моем пальце красовалось обычное колечко. Да уж, крайне неподходящее название для старинного раритета.

— А почему Коготь Дьявола?

— Рассказать официальную версию или наиболее вероятную?

— Обе!

Если мне предстоит опекать подарок Мэла, хочу знать о происхождении кольца, пусть история и окажется приукрашенной.

— Согласно семейной легенде один из далеких предков, странствуя и воюя, попал случайно в горный край, где будто бы якшался с гномами, и те подарили ему кольцо. То ли людская молва переврала, то ли далекий пра-пра-прадед сам был не прочь потрепать языком, но поговаривали, что гномы отлили кольцо из когтя зверя, порожденного геенной огненной и обитающего в глубине гор.

— Гномы? — переспросила я, развеселившись. — Ну-ну. Прикольно. А правдоподобная версия какова?

— Далекий прадед выиграл безделушку в кости не то у воришки, не то у азартного игрока, спустившего наследство по ветру. Всего-то делов. Зато название у кольца здоровское, правда?

— И не говори, — согласилась с нервным смешком. — Получается, женщины в вашем роду носили Коготь Дьявола?

— Да были такие случаи, — кивнул Мэл. — Не волнуйся, оно не причинит беспокойства.

И правда, носи и носи без печали, не уставая. Но Мелёшин-старший не простит мне фамильного кольца.

_______________________________________________

Ungis Diavoli*, Унгис Дьяволи (перевод с новолат.) — Коготь Дьявола

19. Встречи, расставанья

Я категорически отказалась идти на экзамен, но Мэл настоял.

— Преподаватель посчитает отсутствие без причины неуважением к себе и к предмету. Потом замучаешься ходить на пересдачи.

— А сидеть с пустыми глазами перед преподом уважительно?

— Возьмешь билет, а там посмотрим, вдруг тебе повезет?

— Сомневаюсь, — возразила я и потюкала по макушке для демонстрации: — Когда в голове ничего нет, то удача не поможет. Должно случиться чудо. Например, преподаватель упадет в глубокий обморок от твоего замечательного ответа, и экзамен перенесут. Или вспомнит, что не закрыл кран с горячей водой, и помчится домой проверять. Или у него неожиданно отшибёт память. Чудес не бывает. Представь, дочь министра получит "неуд". Скандал! Караул! Теперь и чихнуть нельзя без утайки, как через минуту все узнают.

— Собирайся. Пойдем, — заявил безапелляционно Мэл, выслушав монолог безнадежной тупицы, и мне пришлось подчиниться с недовольным видом. Подкрашивая губы, я вдруг вспомнила, как Изабелка наводила марафет перед поездкой в "Инновацию", и прихорашивание блондинки подействовало на меня тогда как красная тряпка на быка.

Мэл привычно протянул руку, помогая выйти из машины, и привычно забросил мою сумку на плечо. Букет остался на сиденье.

— А как же ты? — озаботило меня отсутствие у парня не только конспектов по предмету, но и элементарного пера. — Успел подготовиться?

— Кое-что осталось в голове и не выветрилось, — отозвался Мэл.

Успокоил, ничего не скажешь. И я тоже хороша. Мало того, что стану двоечницей, за мной и столичный принц скатится в пропасть неуспеваемости. А ведь на его счету имеется одна неудача — несданный экзамен по символистике.

Я старательно игнорировала любопытные взгляды, благо студентов, разгуливающих около института и в холле, попалось немного. Счастливчики, получившие заслуженные оценки, спешили удрать из альма-матер, а прочий народ толпился возле аудиторий и потел перед экзаменаторами.

Теперь мне стало понятно, почему особы, утомленные и пресыщенные назойливым вниманием, смотрели пустым взором сквозь зевак. Надменность и высокомерно задранный подбородок — типичная защитная реакция на чужой навязчивый интерес.

Может быть, и я когда-нибудь научусь равнодушию и перестану различать знакомые и незнакомые лица, а пока что на глаза попался короткий ершик светлых волос, чей обладатель склонился над тетрадью, пристроившись на краешке постамента под боком у Списуила. Радик!

Удачный момент для успокоения совести. Поговорю с парнишкой и извинюсь за пустые заверения о совместных трапезах.

Едва Мэл сдал верхнюю одежду в раздевалку, я потянула его к статуе институтского святого.

-Эва, нужно спешить, — сказал парень недовольно, увидев, куда его тащат.

— Успеем. Мы ненадолго.

Радик заметил нас издалека, подняв голову, как и прочие студиозусы, облюбовавшие постамент. На меня и Мэла уставились не меньше двадцати пар глаз.

— Радик, привет!

Юноша вскочил, уронил конспекты с коленей вместе с сумкой, поднял, отряхнул и прижал к себе.

— Привет, — поздоровался смущенно, и Мэл протянул ему руку, которую парнишка неловко пожал.

— Рада тебя видеть. Ужасно соскучилась. Мы с тобой договаривались, но у меня не получилось, — объяснила я Радику, заметив, как в нашу сторону развернулись ушные локаторы многочисленных свидетелей разговора. — Прости за несознательность. Компенсирую в обязательном порядке. Ты не обиделся?

— За что? — расплылся в улыбке парнишка, переводя взгляд с меня на Мэла. — Оно и без слов понятно. Так что всё нормально.

— Нормально — ненормально, а с меня станется. Ты уже сдал?

— Занял очередь. Хочу пойти в последних рядах, вдруг препод к тому времени устанет?

— Неужели плохо подготовился? — поинтересовалась я тоном обеспокоенной сестры, которая неизвестно где и с кем гуляла, позабыв обо всем, и случайно узнала, что через две минуты брату предстоит серьезное испытание.

— Более-менее, но боюсь рисковать. А ты... вы сдали экзамен?

— Тоже собираемся, — взглянула на Мэла, с вежливым вниманием слушавшего беседу. — Удачи тебе. Пятку потер? — кивнула на задранную ногу Списуила.

Парнишка покосился на студентов под сенью статуи, тянувших шеи в нашу сторону.

— Не верю в дурацкие приметы, — сказал преувеличенно громко, и я поняла, что Радик успел навести блеск на голой ступне святого.

Когда мы свернули в коридор, Мэл заметил:

— Эва, теперь ты должна думать, прежде чем общаться с кем-то. Этот мальчик... он не подходит твоему кругу.

— То есть? — затормозила я в лестничном пролете.

— Представь, как воспринимался ваш разговор со стороны. Не успели мы завернуть за угол, а по институту потекла новая сплетня, которую напрочь переврут. Кем он тебе приходится?

Мне не понравился снисходительно-поучающий тон Мэла.

— Другом!

— Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает, — усмехнулся парень.

Какой из Радика мужчина? Он еще ребенок, неужели не видно?

— Тогда братом! У тебя есть сестра, а у меня будет брат, пусть и ненастоящий, — разозлилась я. Плевать на досужие сплетни.

— Это же смешно. Ваши "братско-сестринские" отношения в глазах окружающих выглядят сомнительными.

— То есть в твоих глазах? — уточнила, вспыхнув как спичка. — Мэл, мы вместе подошли к постаменту. Разве я делала двусмысленные намеки? Или бросалась на Радика с объятиями и поцелуйчиками?

— Радик, значит... Дружеские обеды и ужины...

— То есть? — продолжала распаляться. — Почему я не могу поужинать с ним? Раньше мы так и делали: ели в складчину.

— Теперь всё по-другому, Эва. Теперь мы с тобой вместе. И нужно следить за словами. Уверен, скоро имя пацана просклоняют на всех углах.

— Надо же, какая сенсация, — огрызнулась я. — Дочь министра общается с простым смертным.

— Тебе плевать, а к нему прилетит. Или какой-нибудь ушлый журналист разведает твой круг общения и проведет ненавязчивое интервьюирование. А твой друг и по совместительству названный брат по простоте и наивности выложит все как есть в подробностях от чистого сердца. А ведь бывает, что репортеры приплачивают за информацию. И появится в газете статья: "Что творится вечерами за дверью у дочери министра экономики?"

До меня не сразу дошел смысл сказанного.

— Ты ведь понимаешь, что это абсурд? Я и Радик?! Дикость какая-то. Кто поверит? Умные люди посмеются и покрутят у виска.

— Я-то понимаю, — сказал парень со смешком. — Да и автор статьи не дурак. Но людям нужны зрелища, даже высосанные из пальца.

— Ты говорил, что журналисты не полезут, — накинулась на Мэла.

— Говорил. В департаменте отца есть отдел по работе с периодикой. Несколько человек регулярно проглядывают газеты и журналы. Специальная установка гоняет теле— и радиоэфир по кругу и выискивает заданные слова, — пояснил парень, и я решила, что Мелёшин-старший использовал ту же аппаратуру, с помощью которой организаторы "Лиц года" рассчитывали предварительный рейтинг гостей. — Еще в каждом крупном издании есть агент, который предупреждает до того, как тираж отдадут печать. Так что прессу отслеживают, но иногда бывают промахи, и статьи все-таки появляются. Тогда приходится гасить интерес разными способами или переключать внимание читателей на другие скандалы.

Возле аудитории толпились измученные ожиданием однокурсники. Основной поток сдающих схлынул, и в хвосте плелись нерешительные, неподготовленные и опоздавшие, в том числе и мы с Мэлом. Конспекты лихорадочно перелистывались, вышедшие из круга билеты зачеркивались на тетрадном листке, прилепленном к двери.

Мэл занял очередь, бросил сумку на крайний свободный подоконник и покивал приятелям, собравшимся неподалеку кружком. Девчонки поглядывали на меня и шушукались. Эльза и ее белокурые подружки, по-видимому, получили оценки и упорхнули из института.

— По-прежнему считаю сдачу экзамена пустой затеей, — пробурчала я. Нотация Мэла о том, с кем мне не следует общаться, вызвала недовольство и раздражение.

— Не сдавайся. Все получится, — завел старую шарманку парень.

"Все получится" — сказал Сизиф, закатив в гору камень, и остановился передохнуть. Мифический товарищ хотя бы трудился, карабкаясь с ношей наверх, а Мэл решил, что мне удастся одолеть преподавателя наглостью и нахрапом. Из принципа не достану конспекты, чтобы парень понял — на экзамене меня ждет полный провал. И вдобавок скрещу руки на груди и надуюсь.

Недолго обижалась. Вскоре приблизилась очередь, и Мэл пропустил меня к экзаменаторскому столу. Неуместное и даже издевательское джентльменство в шаге от двойки, — зыркнула на него недовольно.

Когда, пометавшись, я выбрала билет из середины, парень легонько толкнул меня в бок и сделал знак глазами, мол, покажи вопросы. Покажу, мне не жалко. Мне на них смотреть и смотреть. И киснуть как квашеная капуста. Лучше бы потратила время с пользой, помогая архивариусу протирать стеллажные полки.

Мэл, взглянув, кивнул коротко и, не задумываясь, выбрал белую бумажку для себя. Я поплелась к крайнему ряду у окна, а парень сел чуть выше на соседнем ряду.

Уж не знаю, что за билет попался — счастливый или нет. Какой ни выбери, а для меня они все одинаково безнадежные.

"Принципы интегрирования примет на удачу. Примеры интегральных уравнений".

Глухо. Стучи, не стучи по черепушке — извилины не ответят. Можно, конечно, поспорить с преподавателем, что считается приметой на удачу. Для кого-то звон в левом ухе — к приятностям, а для кого-то — наоборот, признак предстоящего провала. Кстати, не звенит ли у меня в ухе? К примеру, запнуться правой ногой считается хорошей приметой. Чего хорошего, если расстелишься и разобьешь колени? Тут хоть правая, хоть левая — без разницы, на какую ногу хромать. Опять же, увидеть женщину с полными ведрами — к удаче. Где бы найти подходящую тётеньку в столице? Погляжу в окно, вдруг мимо института случайно проходит и невзначай тащит ведра с колодезной водой на коромысле. Нет никого. Пусто на дорожке.

Или взять вощение конечности святого Списуила — тоже примета на удачу в экзаменах и прочих учебных муках — сдаче лабораторок, курсовых работ, защите рефератов. Можно перевести пятку статуи в интегральную форму, но не знаю, как. Скукота, в общем, и ноль знаний по принципам интегрирования примет.

Далее вопрос номер два. "Математическое обоснование эффективности символов везения. Условия абсолютного везения".

Опять же, у каждого свои символы. Кто-то увешивает дом подковами, а кто-то носит на подкладке иголку с желтой ниткой или ищет в букете сирени цветки с нечетным числом лепестков.

Осточертели вопросы с везением и удачей. Словно насмехаются. Надо было не слушать Мэла и пойти в архив. С Нектой побеседовала бы на общие темы — всё веселее, чем с безнадежностью пялиться в окно.

Далее. "Схема классификации сновидений. Признаки пророческих сновидений".

Вот-вот, вопрос по назначению. Мне как раз снится один и тот же странный сон, а я, бездарная, не могу понять, что он означает. А всего-то следовало выучить билет, классифицировать лесное сновидение и с помощью логичных вычислительных методов определить процент достоверности. Наверняка образы, возникающие в сонном подсознании, намекают на что-то. Кстати, настойчиво намекают, а билет следовало выучить хотя бы из-за актуальности вопроса.

Ах да, еще задачка на закуску.

"С помощью математической индукции доказать фатальность или случайность событий в нижеследующих примерах. В качестве основы взять условие: объект Х поворачивает на перекрестке влево, и через три минуты его сбивает синий грузовик с отсутствующей фарой.

1) Объект Х поворачивает на перекрестке вправо и добирается домой, но через двадцать лет его сбивает синий грузовик с отсутствующей фарой.

2) Объект Х поворачивает на перекрестке вправо и добирается домой, но через двадцать лет его сбивает велосипедист в очках.

3) Объект Х встречает на перекрестке знакомого, с которым поворачивает вправо, и через семь минут обоих сбивает синий грузовик с отсутствующей фарой".

Ничего не скажешь, радужная задачка — подсчитывать неизбежности и случайности появления трупов в ДТП. Предпочту рассчитать фатальность судьбоносной встречи с Мэлом, но не знаю, как.

Стыд и срам. Еще неизвестно, что скандальнее — общаться с Радиком при закрытых дверях или "неуд" по матмоделированию вис-процессов. К окончанию сессии Рубля вручит приглашение на банкет и с неудовольствием узнает, что образцовая дочка министра экономики на самом деле учится с трудом, на последнем издыхании.

И что, с парнишкой теперь совсем нельзя общаться? — перескочила мысль на выговор Мэла. И с Аффой нельзя, и с Вивой, и с Капой? Вдруг они продадут репортерам информацию о моем индексе талии и бедер или аудиозапись уединения с Мэлом?

Уверена, никто из них не поступит подло, даже Капа, у которого сейчас сезон безденежья. Может, столичный принц и привык жить среди обмана и лицемерия, когда улыбаются в глаза, а за спиной поливают грязью, а я соседствую с простыми людьми, которые режут правду-матку, не таясь: так, мол, и так, даже тётка-вехотка на другом конце общежития вставила ватные затычки в уши, покуда вы с Мэлом "общались". И правдивая оплеуха отрезвит, в то время как приторная фальшивая лесть обманчиво туманит голову.

За экзаменаторским столом преподаватель конструктивно общался с очередным студентом-смертником. Неплохой он дядечка, но за цифрами и формулами не видит людей, потому что увлечен своим предметом без меры. Наверняка сейчас перед его глазами сидели не третьекурсники, а логарифмы и дифференциалы.

По проходу пролетел легкий сквознячок. Это Мэл спустился вниз, а на стол рядом со мной лег листок, исписанный каллиграфическим убористым почерком. Буковки знакомо кренились в сторону окна, потому что парень писал левой рукой.

Преподаватель не заметил шпаргалку, и я спешно схватилась за чтение, поглядывая благодарно на Мэла. Исчерпывающие ответы, даже чересчур, и задача решена подробно. Все вопросы разжеваны для зеленой первокурсницы или для полнейшей балбески, еле-еле читающей по слогам.

Могу пообижаться на то, что парень усомнился в моих умственных способностях, но не буду. На правду не стоит дуться. Ведь Мэл успел подготовиться по своему билету и вдобавок спас меня. Остальное зависит от моей самоуверенности и сообразительности.

Пока строчки торопливо заучивались, Мэл защитился и, выходя, сделал пальцами "V".

"Ты победишь".

Итог экзамена — очередная незаслуженная четверка, гул в ушах от зашкаливающего волнения и ватные негнущиеся ноги. Видимо уморившись, преподаватель спрашивал в объеме билета и не залазил в математические дебри. Зачитав содержимое ответов и промямлив пару невнятных фраз от себя, я увидела, что перо экзаменатора вывело в сдаточной ведомости "хорошо", и некоторое время сидела в прострации, пока меня не согнал следующий студент.

Мэл дожидался у двери и, оградив от чужого любопытства и расспросов однокурсников, отвел меня к лестнице. Мы вышли на лестничную площадку.

— Ну, как? — спросил парень, обняв, и подтолкнул в угол. — Вижу, что сдала.

— Ты не представляешь! — воскликнула с жаром. — На четверку!

— На меньшее я и не рассчитывал. Молодец, — похвалил Мэл, и мы поцеловались.

— Это ты молодец. Я-то причем? Считала с бумажки — всего-то делов, — возразила, отдышавшись. — Спасибо!

Поражаюсь ему. И по своему билету подготовился и на мои вопросы накарябал правильные ответы. А я лишний раз убедилась, что у Мэла ума палата. Не то, что у меня — одна извилина и та прямая.

— Предлагаю отметить где-нибудь в уютном местечке, — напирал парень. — Тем более, сегодня двойной повод — мы пережили знакомство с твоим отцом.

Что верно, то верно. Двойное потрясение опасно для психики, поэтому стресс нужно заесть чем-нибудь вкусненьким. Я готова провести в компании Мэла всю оставшуюся жизнь! — запело сердце. Впереди меня ждет радужное будущее! Но сперва нужно отработать положенные часы в архиве, а еще зайти в деканат, чтобы похвалиться полученной оценкой перед Стопятнадцатым. Пусть Генрих Генрихович порадуется, что я не совсем беспросветная и безнадежная, хотя так и есть на самом деле. О бесценной помощи Мэла умолчу, чтобы не сгореть со стыда.

Парень согласился с моими планами, правда, покривился, услышав о работе в институтском подземелье. Я думала, он опять начнет настаивать на увольнении, но Мэл сказал:

— Пошли, провожу. Как поговоришь со Стопятнадцатым, позвони, я встречу.

Так и будет водить меня туда-сюда на поводке? — вскипело раздражение и тут же испарилось. Мэл прав, беспокоясь о моей безопасности. К повышенному вниманию нужно привыкать постепенно. Сегодня чужие взгляды беспокоили гораздо меньше, но словесно отбиться я не сумела бы. Меня обескуражило напоминание Мэла о том, что нужно следить за речью и манерами. Теперь лишнего слова нельзя сказать. Возьмут и обвинят, что ругаюсь как базарная баба или найдут в словах скрытую угрозу и раздуют скандал на пустом месте?

Щербатая дверь деканата оказалась незапертой, и Мэл, поцеловав меня в щеку, ушел обзванивать родственников, чтобы сообщить о новой хозяйке Дьявольского Когтя. Родня Мэла ужасно обрадуется новости. Прямо-таки расцелуют столичного принца на расстоянии. Представляю, какими красными станут уши парня от возмущенного рева, изрыгаемого из телефона.

Унылый пенал стабильно вымершей приемной деканата нагонял неизменную тоску даже в солнечный и радостный день.

— Прошу. Не заперто, — отозвался на стук зычный бас из-за двери деканского кабинета.

Стопятнадцатый не скучал в одиночестве, отдыхая после экзамена у четверокурсников. Генрих Генрихович вместе с профессором рассматривал черно-белые фотографии, накиданные ворохом на столе. Заметив меня, Альрик поздоровался кивком, сгреб в кипу снимки с непонятными размытыми пятнами и присел на край стола.

Я не ожидала столкнуться с профессором нос к носу и поэтому растерялась. Откровенничать со Стопятнадцатым легче и проще, он годился мне в отцы, а вот Альрик — мужчина. Тьфу, декан тоже не женщина, но у него нет прищура с хитринкой и солнечных зайчиков, плещущихся в глазах. А еще у профессора отменное чувство юмора и красивая улыбка. И иногда кажется, что он поглядывает на меня иначе, нежели преподаватель на студентку. И вообще, хватит думать о чем попало, а то Альрик с легкостью прочитает дурацкие мысли по загоревшимся щекам. У меня есть Мэл, а профессор пусть утешается обществом таинственной невесты.

— Простите, наверное, я не вовремя.

— Что вы, милочка! — усадил меня Стопятнадцатый в кресло для посетителей. — И я, и Альрик рады видеть вас в любое время. Как самочувствие? Головные боли, онемение конечностей, головокружение не беспокоят?

— Самочувствие хорошее, — отрапортовала бодро. — Не беспокоят. Капли Альрика Герцевича помогают.

— Приятно слышать, — профессор наградил меня своей фирменной улыбкой. — Соблюдаете дозировку?

— Стараюсь.

— Прекрасно. Точное выполнение рекомендаций есть залог успешного результата. Как поживает "подарок"? Не проявлялся?

Я не сразу сообразила, что под вопросом Альрик подразумевал колечко Некты.

— Нет, — соврала с легкостью.

Чем меньше правды, тем меньше проблем — давно проверено. А с волосинками-звеньями как-нибудь научусь справляться. Нужно пореже бояться и не до потери пульса, и тогда подарок жителя подземелья не проявится на пальце.

— Советую провести повторное обследование в лаборатории, — предложил профессор. — Мы виделись в последний раз в субботу и расстались при... сумбурных обстоятельствах. Честно говоря, и я, и Генрих Генрихович испытываем вину за то, что втянули вас в эксперимент и, тем самым, поставили психическое здоровье под угрозу. Колено не ноет?

Я вспомнила об ушибленной коленке, вылеченной Альриком. Падение на институтской лестнице — не чета многочасовому воскресному ползанию по вентиляционным трубам, из-за чего опухли суставы. Спасибо Мэлу, позаботившемуся о покрасневших коленях: мазь и спрей избавили от болезненной отечности практически моментально.

— Ты видел Эву Карловну в субботу, а я любовался ею в воскресенье по телевизору, — заметил добродушно Стопятнадцатый и поделился стихотворным экспромтом: — Красота пленяет, в омут окунает.

— С головой, — добавил весело профессор. Мужчина лучился хорошим настроением, и мне неожиданно пришло на ум, что вопросы о самочувствии задавались из вежливости, а на самом деле Альрик витал мыслями в другом месте.

— Спасибо вам, Генрих Генрихович! — поблагодарила декана.

— За что? — удивился тот.

— За лимузин у общежития.

— Ах, это, — махнул рукой Стопятнадцатый. — Пустое. Стало быть, ваш батюшка отказался от своих слов?

В присутствии коллеги он не начал спрашивать напрямик: "Значит, папаша усовестился и все-таки выделил средства на прием?" Что ни говори, а интеллигентный дяденька наш декан, но Альрик в курсе моих финансовых подвижек, поскольку мы с ним деловые партнеры, связанные пожизненным обетом.

— Да, папенька помог с деньгами, — соврала с легкостью, и Альрик отвернулся к окну, не сдержав улыбку.

Ну и пусть не срастается выкройка моих доходов. Отец считает, что я тяну висоры из Мэла, или, вернее, из Мелёшина-старшего. Мэл считает, что у меня темные делишки с профессором. Стопятнадцатый считает, что родитель внял голосу добродетели и сменил гнев на милость, подкинув деньжат. А Альрик ничего не считает, потому что знает правду. Утешу совесть тем, что Генрих Генрихович не догадается похвалить отца за проявление заботы о собственной дочери. Он человек деликатный и во внутрисемейные отношения не встревает.

— Отчего же только в субботу? — сказал профессор, не отводя взгляда от окна. — Я тоже заметил, что Эва Карловна покорила столичное общество на "Лицах года". Поздравляю вашего батюшку с высоким назначением, — добавил, обернувшись ко мне.

— Спасибо.

— Вас не затронули беспорядки в развлекательном центре? — озаботился декан. — Юноша, с которым вы присутствовали на приеме, попал в неприятности. Вчера мы отправили характеристику в Департамент правопорядка от администрации института.

— Спасибо за беспокойство, — поблагодарила я еще раз. — Беспорядки не затронули.

Скажу правду, и Альрик как пить дать потащит на закрытый пятый этаж для проведения анализов и просвечивания внутренностей. А Пете, видать, пришлось несладко в казенных аппартаментах отделения.

— В том же клубе пострадал четверокурсник с факультета элементарной висорики. Отравление ядовитыми парами. Обожжены трахея и пищевод. Куда катится мир? — посетовал Стопятнадцатый. — Молодежь беспечна и не задумывается о последствиях.

— Думаю, у юноши, сопровождавшего Эву Карловну на прием, был повод покуражиться, — встрял с улыбкой Альрик. — Точнее, ему было перед кем показать кураж.

Я потупилась. Острое чутье подвело профессора. Чемпион полез на ринг не из-за меня, а ради грудастой девицы из лимузина.

— Сомневаюсь, что ты совершил бы безрассудный поступок, — похвалил коллегу Генрих Генрихович. — К сожалению, осмотрительность и зрелость поступков приходят с опытом и прожитыми годами.

— Никогда не поздно совершать безрассудства, особенно ради кого-то, — развеселился Альрик и подмигнул мне.

Его хорошее настроение било через край. Наверное, по результатам сегодняшнего экзамена на потоке выявилось немало отличников, что несказанно обрадовало профессора. Залихватское поведение коллеги заметил и декан.

— Не узнаю тебя. Последние два дня был мрачнее тучи. Поругался с Нинеллой Леопардовной, довел до слез трех лаборанток, устроил второкурсникам допрос с пристрастием на защите курсовых проектов. Между прочим, они пожаловались на тебя. Коллективно. Что изменилось?

— Не высыпался, — отозвался весело Альрик, и я вздрогнула. — С Нинеллой всего лишь поспорил и даже голоса не повысил, лаборантки запортили результаты двухмесячного эксперимента, а второкурсники попищали, зато подготовились и сдали экзамен с хорошими результатами.

Все-таки интуиция меня не подвела. Профессор доволен итогами сессии по своему предмету. А ведь он тоже плохо спит, как и я. Наверное, выматывается на работе: проводит бесконечные опыты, телепортируя невзрачный камешек, и учит непутевых студентов, вбивая в них знания. Задать ли вопрос о моем сне?

— Как здоровье Евстигневы Ромельевны? — спросила вместо этого.

— Хорошо. Можно сказать, прекрасно, — прогудел декан. — Идет на поправку семимильными шагами.

— А что с этим?... С крылатым? — помахала я руками, иллюстрируя, и Альрик, не сдержавшись, беззвучно рассмеялся.

— Взгляните, — протянул пачку фотографий и продублировал мои движения: — Вот оно, ваше... крылатое.

На снимках было изображено нечто черное, бесформенное, слипшееся в кашу.

— Разве это крылатик?

— Без подпитки вис-возмущениями он постепенно убывает в размерах. Потеряна способность передвигаться и чувствовать вибрации. Надеюсь, вскоре мы утилизируем летуна, — заявил оптимистично профессор. — Эва Карловна, не смотрите укоризненно. Это неживое создание. Механизм, способный наносить увечья и истреблять. Я бы поэкспериментировал с ним, но Генрих Генрихович запретил. А то, глядишь, мы с вами надели бы на нежить уздечку... То есть нацепили бы ошейник с поводком и отправились на прогулку, а наш личный дракон летел бы сверху.

Что-то у Альрика вообще нездорово разыгралось воображение из-за хорошего настроения. Даже мне не пришла бы в голову подобная фантазия.

— Это тебе во сне приснилось? — полюбопытствовал Стопятнадцатый.

— И это, и многое другое, — подтвердил профессор.

— И мне тоже снятся сны, — вставила я. — Цветные, с запахами и звуками.

— Отлично, — улыбнулся профессор, оттолкнувшись от стола, о который опирался. — Сновидения — отголоски реальных событий. Главное, чтобы вам не снились кошмары. Генрих Генрихович, мне пора. До сих пор не погасил ведомость у Монтеморта.

— До свидания, — попрощалась я с Альриком. Наверное, к лучшему, что не ляпнула о лесе и его хозяине, не то меня засмеяли бы в хорошем настроении.

— Всего хорошего, Эва Карловна, и обращайтесь при любых ухудшениях здоровья, — напомнил профессор и похромал к двери. Взявшись за ручку, он внезапно обернулся, втягивая носом. Посмотрев на меня с удивлением и несколько недоуменно, мужчина встряхнул головой, точно отогнал какую-то мысль, и вышел.

И чем здесь может пахнуть? Вроде бы не от меня: духами не мазалась, душ с утра принимала, платье новое. В помещении спертый воздух, как и в приемной. Пыль, книги, половинка засохшего ванильного печенья, укатившаяся когда-то под шкаф. Кофе, выпитый около часа назад. Одеколон декана, туалетная вода Альрика, и в составе букета ароматов тонкий хвойный запах. Мне сразу вспомнился лес. Точно, дежа вю.

Профессор велел не стесняться и обращаться по любому вопросу. Считается ли ухудшением самочувствия сон о лесе, пробудивший телесную жажду? При желании необычную реакцию на сновидение можно легко объяснить. Сны — это отражение реальности, в которой Мэл занял главенствующее место, стремительно и внезапно. Серая крыскина особь, недополучившая родительской любви и ласки, к половозрелому возрасту дорвалась до физических удовольствий и открыла для себя мир чувственных ощущений. Каждое прикосновение к Мэлу — агрессивно-жалящее или томительно-неспешное — пробегало током по телу, натягивая оголенные нервы резонирующими струнами. Неудивительно, что в такие моменты у меня отключалась память. Организм требовал компенсацию, и немалую, за годы мытарств и затюканного существования, и поэтому жадничал, не отпуская сознание даже во сне. Ну, и как после такого анализа рассказывать Стопятнадцатому при свете дня о похождениях в чащобе?

Подумав, я решила не рассказывать декану о навязчивом сновидении. Посмотрю, приснится ли сегодня лес, и тогда уж обязательно поговорю с Генрихом Генриховичем. Сердобольный дядечка поймет щекотливость последствий сна.

Перед уходом все-таки похвалилась четверкой за сданный экзамен, и Стопятнадцатый сказал:

— Вот видите, милочка, если очень захотеть, можно в космос полететь. Сами не заметили, как сессия вам покорилась.

При этом ни я, ни декан не стали заострять внимание на моей бездарности и на гибкой совести Генриха Генриховича, поступившегося из-за меня кодексом учительства — как люди деликатные и воспитанные.

Выйдя из деканата, я на ходу искала номер "моего Гошика" в телефоне, как вдруг заметила неподалеку Аффу, списывающую с листочка, пришпиленного к двери с абстрактыми хаотическими разводами.

Здороваться с соседкой или нет? Пройду мимо. Наверное, она не захочет общаться.

Девушка услышала стук каблуков и обернулась.

— Привет.

Я остановилась:

— Привет.

Мы замолчали, и в воздухе повисла неловкость.

— Сдала? — поинтересовалась у Аффы.

— Сдала. На четыре.

Я думала, она съязвит: "Между прочим, четверка вышла из-за тебя. Своими стонами не дала сосредоточиться на учебе", но соседка спросила:

— А ты как?

— Тоже неплохо. На четверку.

Мы опять помолчали, и тишина пустого коридора стала вдруг осязаемо плотной, причиняя дискомфорт. Гномик на часах отрапортовал, что первый звонок прогорнил недавно, во время посещения деканата.

— А я вот расписание консультаций выписываю, старое где-то посеяла, — сказала непонятно зачем Аффа. — Значит, твой отец — министр?

— Да, с понедельника.

— Отец — министр, а говорила, что не бывала в "Инновации", — упрекнула девушка.

В ее понимании дочкам высокопоставленных чиновников следовало столоваться в элитном столичном кафе, а не притворяться голодраной беднотой, считающей каждый висор.

— Я и не бывала. Отец не разрешал. Считал, что испортит мой характер, если начнет баловать и потакать капризам.

— И все-таки встречаешься с Мелёшиным...

Мой взгляд уехал в сторону. В институте ничего не утаишь. Одна большая деревня.

— Знаешь, что про него говорят? — продолжила соседка. — Когда Мелёшин узнал о твоем отце, то поклялся на спор, что обгонит остальных и отобьет тебя у чемпиона... у Пети. Всех перепрыгнул и оказался первым.

Оказывается, парни устроили соревнование, а я и не знала, что стала призом. Необычная сплетня.

— Аф, а был ли кто-нибудь кроме Мэла? Я пыталась завязать отношения с Петей, но не вышло. А других-то и не было. Получается, если бы не отец, на меня никто не обратил бы внимания. А теперь выясняется, что Мелёшин кого-то перепрыгнул. Тех, кто собрался на спор заводить выгодное знакомство со мной, так?

Аффа поджала губы, недовольная спокойной реакцией на свои слова.

— В общем, извини за то, что сказала в общежитии. Грубо вышло. Не нравится мне Мелёшин, как ни крути. Ты еще набьешь шишки и не раз пожалеешь, что не послушала советы знающих людей. Мелёшин развлечется и бросит тебя.

Я улыбнулась:

— Если не ошибаться, опыта не набраться. И у тебя не всегда было гладко с парнями.

— Но ведь не с морально убогим типом! У Мелёшина — ни совести, ни чести. А со спортсменом вы вообще здорово смотрелись и ворковали как влюбленные голубки. Он с тебя глаз не сводил.

— Неужели? — неприятно удивилась я.

— Да. Попали в камеры раз десять, не меньше. Он в курсе, что ты теперь с Мелёшиным?

— Наверное, уже знает. Петя сидел в отделении после драки в "Вулкано". Сегодня выпустили.

— Не может быть! — ахнула Аффа. — Он не пострадал? Ты тоже там была?

— Не пострадал. Мы ездили вместе. Кстати, идеальный Петечка уговорил поехать в клуб, хотя я собиралась домой. А потом Петя уговорил посмотреть подпольные бои. А потом началась драка, и он меня бросил, так что пришлось выбираться самостоятельно.

— Не может быть, — покачала головой девушка. — Не верю. Твой чемпион не такой. Он не мог.

— Во-первых, он не "мой". А во-вторых, полез на ринг из-за одной лохудры, которая была на приеме. А потом началась свалка, и мы потерялись. Я сама выбиралась, — пожаловалась, и глаза увлажнились. Петя вырисовался в роли предателя, бросившего спутницу на произвол судьбы, а над моей головой засиял нимб мученицы.

Аффа дернулась навстречу. Наверное, хотела утешить.

— Страшно было?

— Очень.

— Что же тебя Мелёшин не спас?

— Он бы спас, только не смог пробиться. А потом до утра искал по больницам и моргам.

Соседка впечатлилась.

— Ну... а ты так и поверила его байкам, — сказала менее агрессивно.

— Поверила. Аф, я больше не помешаю в общаге. Наверное, перееду к Мэлу.

— Ого. Скорострельно, — усмехнулась она, впрочем, без особой радости. — Трусиха. Когда грубят, надо отвечать в том же духе.

— Не умею, — заключила я с прискорбием. — Не могу.

— Значит, никто не злил. Жаль, если уедешь. Ты куда?

— В архив на подработку, — пояснила девушке, возобновив поиски номера Мэла в телефоне.

Аффа удивилась:

— Зачем? Неужели Мелёшин не против?

Пришлось соврать, чтобы худо-бедно оправдать эксцентричное поведение дочери министра, подрабатывающей за мелочевку.

— Я же заключила трудовой договор на определенный срок. Сессия закончится, и уволюсь.

Объяснение устроило соседку.

— Понятно. Пойдем до холла.

— Не могу. Мэл сказал позвонить и дождаться.

— Мелёшин дрессирует тебя как собачку, а ты не замечаешь. Без него уже и чихнуть не можешь? Боишься, что съедят? С Мелёшиным ты разучилась кусаться и стала мямлей.

— Не стала, — оскорбилась я на необоснованное обвинение, решив позвонить Мэлу по пути вниз, — и никто меня не дрессирует. Где хочу, там и хожу. Пошли.

* * *

— Ну, ты даешь! — присвистнул Мак. — Не ожидал. Круче Дэна повязался.

— По-другому никак, — объяснил Мэл.

Они столкнулись в холле и сидели теперь на опустевшем постаменте, отмечая мимоходом студентов, покидавших институт.

— Не знаю, поздравить или посочувствовать, — ухмыльнулся Мак и поддразнил: — Прощайте, девочки, пирушки, гоночки! Поскорбим молча.

— Эй, я еще не умер для жизни, — толкнул в бок Мэл.

— Женщины — ярмо, которое тянет нас ко дну, — не унимался Мак. — "Не гони, у меня голова кружится", "Давай не пойдем, там шумно", "Твои друзья плохо на тебя влияют", "Этот галстук не подходит к рубашке", "Дорогой, моя мама поживет с нами"...

Мэл рассмеялся.

— Ты-то откуда знаешь?

— Анекдоты не рождаются на пустом месте, — поднял Мак указательный палец. — Их придумывают горемыки, потерянные для суровой мужской компании. Мы еще отпоем твою свободу, как полагается, а сейчас объясни, к чему спешка, если финишная далеко?

— Зять прочистил мозги. Заодно разъяснил о бате и о Влашеке и согласился помочь утихомирить Рублю. В общем, я затеял бучу, и мне же разгребать. Хорошо, что вчера уладил с кольцом. Сегодня её папаша тряс газетой. Репортеры, подлюки, пронюхали и решили устроить викторину "что, где, когда?"

— Сообщил родне?

— Да. Отцу, деду и Севолоду. Остальные и без меня узнают. И матери позвонил.

— А они обрадовались и пожелали счастья, — предположил Мак со смешком.

— Приняли к сведению. Отец сказал, что замнет вопрос с фотографиями — и всё.

— А мать?

— Она всегда советуется с ним.

— Можешь передохнуть, — постучал Мак по плечу друга. — Родственники в обмороке. Щипало, когда надевал?

— Малость поревела. Зять дал какую-то фигушку из лаборатории. Притупляет чувствительность. Иначе втройне больнее.

— Слушаю и не могу поверить. Я попал в параллельную реальность! Наш неприступный Мэл сдался. Добровольно поднял ручки. "Бери меня тепленьким, милая!" — запаясничал Мак. — Точно, завтра наступит лето. Выходит, Ледышке обломилось?

— К лучшему. Меня даже аrdenteri rivas* не согрел бы.

— Ты и не пытался. Может, она горячая штучка? Дикая, необъезженная.

— Место вакантно. Прошу, — Мэл сделал приглашающий жест к парадной двери.

— Нет уж. Мне дорога свобода, пусть и относительная, — поежился Мак. — Слушай, а приезжайте вечером к Дэну на сабантуй. Будет весело.

— Посмотрим, — задумался Мэл. — Нет, не приедем. Понимаешь, там будет полно знакомых...

— И среди них попадется какая-нибудь их бывших?

— Да, по закону подлости.

— Вечно бегать не сможешь и её не спрячешь.

— Знаю. Мы вместе только третий день. Пусть привыкнет, — сказал Мэл, вертя телефон в руках. Проверил отсутствие пропущенных вызовов и убедился, что звук выставлен до максимального значения.

— Сколько можно разговаривать? — проворчал, убирая аппарат в карман.

— Вот! — воскликнул Мак. — Еще вспомнил. Они могут часами болтать ни о чем!

— Заранее боюсь, — Мэл спрыгнул с постамента. — Я — в деканат.

— А я — к воротам. Дэн обещал подхватить.

По пути Мак продолжил стращать товарища ужасными женскими недостатками, превращающими существование мужчин в непроходящую головную боль, а Мэл слушал и кивал, посмеиваясь. Они до того увлеклись темой, старой как мир, что позабыли разойтись в разные стороны и свернули в северо-западный коридор. Мак спохватился.

— Намотал ликбез на ус? Обращайся, если что. Я знаю много тёлкиных секретов и плохих советов не даю. Что там такое происходит? — навострил уши, переключив внимание на группку, собравшуюся у лестницы.

Мэл потянулся следом за компанию.

— Тут один марсианин объясняется в любви Аньке Левшуковой, — пояснил долговязый студент, у которого Мак поинтересовался причиной сборища.

Левшукова — девчонка красивая, но со стервозным характером. На втором курсе закрутила с Дэном, да что-то у них не срослось. Однако Анька не прочь реанимировать былое и заодно согласна погулять и с Мэлом и с Маком, а точнее, с любым, кто, не задумываясь, оставляет на чаевые сотню висов. Год назад и Мэл собирался покатать с ветерком длинноногую шатенку, но скупого комментария Дэна о сучности однокурсницы хватило, чтобы зарубить идею на корню.

— Взгляни на свое лопоухое счастье, Левшукова, — кивает в центр сборища тип подле Аньки. Широко расставленные раскосые глаза, белесые радужки с черной каймой, походка вразвалку, пошлости на языке и самоуверенность в смеси с хамством. "Камышовый кот" — шепчутся с благоговением хлюпики и заморыши. Кто при силе, тот не признает хвастливое прозвище, сокращая его. Камыш не обижается. Он правит в своей весовой категории. Многих пугают затянутые мутью глаза, хотя у Камыша отличное зрение. За успехи в гипнозе ему светит место дознавателя или следователя Первого департамента в качестве начальной карьерной ступеньки.

Камыш обхаживает Левшукову давно и безрезультатно, да вот беда — машина недостаточно комфортна, и родители контролируют расходы. Камыша бесят отказы Аньки, и в отместку он выводит ее из равновесия всеми возможными способами.

— Вот и на твоей улице наступил праздник, — ерничает Камыш. — Полный унитаз любви. Нырнешь, Левшукова?

Та недовольно хмурит брови, накручивая локон на пальчик.

Мэл собирается уйти, но вдруг замечает в центре сборища светлый ежик волос "марсианина" и приостанавливается. Мэл удивлен. Мало того, он изумлен. А "марсианин" смущен и растерян прибывающими зрителями. Похоже, он не ожидал публичности. Откуда взялся народ, если экзамены закончились? Но мужчины не трусят и не сбегают, а отвечают за свои слова. И поэтому нескладный первокурсник распрямляет спину.

Некоторое время Мэл осмысливает ситуацию. Несуразный тощий пацан и по совместительству друг-брат Эвы открылся Левшуковой в светлых чувствах. Чувства светлые, а адресатка — стерва.

Зрители возбужденно переговариваются, комментируя бесплатное зрелище.

"Ну и влип ты, мелкий, со своей любовью" — сочувствует Мэл и протискивается вперед, насколько возможно. — "Точно марсианин. Нормальный человек обходит Левшукову за километр".

Несмотря на комичность ситуации, Мэл чувствует невольное облегчение. Поначалу он думал, что пацан неровно дышит к Эве, но сегодняшнее представление успокаивает.

Эва вот здесь, — сжимает Мэл кулак. Он улавливает ее мысли, чувствует изменения в настроении; ему льстит и наполняет самодовольством то, что он читает в её глазах: восхищение, восторг, обожание, нежность, страсть, доверие. Мэл как никто другой имеет исключительные права на нее, а мелкие перекосы во мнениях и недопонимание понемногу исчезнут. Эва — умная девочка, со временем она признает его правоту в спорных вопросах.

Вода точит камень. Мэлу хватит терпения внушать, уговаривать день за днем, убеждать. Он даже разрешит Эве побрыкаться, вредничая. Пусть упрямится — у него всё под контролем. Поэтому первокурсник из общежития, к которому Эва привязана и питает симпатию, вызывает раздражение. Глядя на нескладного головастого пацана, смешно делать пошлые предположения. Мэл знает — Эва горит только для него. Но он не намерен делить её с каким-то сопляком.

Для чего нужны друзья? Чтобы обсуждать вещи, о которых нельзя поговорить с ним, Мэлом. По разным причинам: из-за того, что Эва стесняется, из-за разного социального положения, из-за разных интересов. Для бесед по душам подойдет подружка, хотя бы вот соседка по общежитию, но никак не тощий малёк. Хотя нет, соседка тоже не годится. Эва нужна Мэлу вся, без остатка.

И все же мелкий не иначе как спятил, решив признаться Аньке. Та не оценит сердца, брошенного к ногам.

— Не знал, Левшукова, что ты докатилась до ручки и от отчаяния коллекционируешь это, — усмехается Камыш, кивая на "марсианина".

— А хотя бы! Тебе-то что? — зло отвечает она. — Человек готов на всё ради меня! Не то, что ты!

— На что ты готов ради нее, человек? — подходит Камыш к пацану и кладет руку на плечо, смотря с притворным сочувствием.

Малёк растерян.

— А хотя бы вот... снять дефенсор*! — выдает Анька гневно. — Чем не поступок?

— Да-а, это настоящий подвиг, — тянет Камыш. — Готов ли ты на геройский поступок ради любви? Или кишка тонка?

Переговаривающаяся толпа затихает.

Пацан замирает в нерешительности и опускает голову. Он слабак.

— Вот видишь, Левшукова, как жалко тебя любят. Никчемно. Недостойна ты великих чувств! — произносит с пафосом Камыш, разводя руками.

Анька фыркает, выражая свое презрение и Камышу, и несуразному первокурснику, и зевакам.

И тут "марсианин" неуклюже снимает с шеи небольшой плоский медальон на серебряной цепочке и протягивает Левшуковой. Мэлу кажется, что малёк на миг зажмурился, вручая судьбу даме сердца, хотя сбоку плохо видно.

Камыш перехватывает протянутый бесценный подарок.

— Так-так-так. Что за козюлька? — разглядывает незамысловатое украшеньице и бросает товарищу, скользкому типчику с крысиной физиономией.

По толпе проходит волнение, зрители взбудораженно переговариваются.

"Совсем больной на голову или страх потерял", — делает вывод Мэл, глядя на светлую стриженую макушку.

— Ладно, мне пора, — говорит он Маку.

— Погоди, — удерживает тот за рукав. — Хочу узнать, чем дело кончится.

— Я пошел. Потом расскажешь, — Мэл разворачивается, чтобы выбраться из толпы, которая успела разрастись.

— Энурез... до семи — десяти лет... — сообщает отрешенно "крысюк", вглядываясь пристально в пацана. Он тоже учится на элементарном факультете и специализируется на ясновидении.

— Ба, наш герой ссался в постельку! Большой мальчик мочился штанишки, — комментирует Камыш. Малёк дергается, пытаясь вырваться из тесного круга зрителей, но лапа ложится на его плечо, придавливая. — А как ты хотел? Героем быть нелегко.

— Он "грязный", — сообщает монотонно товарищ Камыша, роясь в голове пацана.

Левшукова морщится и отворачивается. Толпа гогочет, а "марсианин" опускает голову.

— Не смешно, — осаживает Мэл развеселившегося друга.

— Да брось ты! — смеется тот. — Все мы люди. Зато поймет, что Левшукову в принципе нельзя любить.

В это время ясновидец что-то говорит, и толпа грохает смехом.

— Ай-яй-яй, Левшукова! Как не стыдно приходить во сне к милым детишкам и соблазнять их? Развратница! — восклицает громко Камыш, грозя пальцем. — И малыши дрочат на тебя, забравшись утром под одеяло.

Анька вспыхивает и порывается уйти, но Камыш перехватывает.

— Куда бежишь, звездуля? Просила подвигов — принимай. Твой герой раскрывается в неожиданных ракурсах.

— Да пошел ты, — цедит Левшукова, а зрители веселятся.

Неожиданно Мэла окатывает страхом: чтец может откопать в голове пацана упоминание об Эве. "Совместные обеды и ужины... Что еще?" — соображает он лихорадочно. Вряд ли Эва поделилась с мелким своим самым большим секретом и прочими тайнами поменьше, например, источником денег, хранящихся в банковской ячейке, и общением с хромоногим символистиком.

— Ни в какие ворота не лезет, — говорит Мэл, порываясь закончить жестокий фарс. — Камыш, наверное, башкой ударился. Хотя вместо головы у него задница.

— Погоди, — удерживает его Мак. — Дай чуток досмотреть.

Нет, Эва осторожна и не ляпнет лишнего, к тому же связана обетом, — вспоминает Мэл. Но если чтец вытянет из памяти пацана образы, связанные с ней, а Камыш сально прокомментирует, обоим элементарщикам — конец.

Развлечение выходит на новый виток.

— А хочешь посмотреть, Левшукова, как он это делает? — приходит к Камышу идея.

— Отвянь! — Анька пытается сдернуть его руку с локтя.

— Раздевайся, — приказывает Камыш мальку и повторяет замогильным голосом, впившись белесыми зрачками: — Сейчас... ты... разденешься... полностью... Ты раздеваешься... Ты разделся...

Толпа затихает, и в наступившей гробовой тишине пацан послушно снимает толстовку, аккуратно складывая на полу. Сверху ровной кучкой ложатся поношенные джинсы, футболка и прочая одежда, пока малёк не остается в чем мать родила. Он стоит, замерев в ожидании указаний.

Товарищ Коршуна подбирает шмотки и выбрасывает из круга. Белесые радужки впились в лицо "марсианина", не разрывая зрительного контакта.

Взбудораженная толпа оживляется, щелкают вспышки, зрители успевают снимать сногсшибательное видео на камеры телефонов.

— Внимание! Последняя гастроль! — объявляет "крысюк". — Любой каприз за ваши деньги! Заказывайте. Наша барышня исполнит.

"Барышней" на жаргоне элементарщиков называют человека под гипнозом или марионетку. Камыш может отключить память пацана или, наоборот, оставит в качестве поучительного урока, управляя двигательными рефлексами и сознанием.

У любого издевательства есть предел. Мэл видит ссутулившееся нескладное тело, острые костлявые плечи, выпирающие лопатки, следы старых шрамов на спине. Противно. Растет гадостная волна.

"Невероятный балбес!" — проносится сочувственная мысль.

В этом мире не принято выручать бескорыстно. У любой помощи есть цена — долг, клятва, обещание, услуга. Деньги, в конце концов. Пора признать: малёк не нравится Мэлу единственно тем, что Эва считает его другом, и поэтому Мэл тянет. "Не бывает дружбы между мужчиной и женщиной", — повторяет он про себя. — "Не бывает и не будет".

— Пусть станцует! — кричит кто-то сзади.

— Вот это да! — не отстает от других Мак, фотографируя поверх голов.

— С*ка ты, — бросает Мэл и, распихивая толпу, пробирается к центру круга.

Он поможет пацану, хотя нескладный малёк сто лет ему не сдался. Мэлу нужна Эва и больше никто.

Неожиданно наступает тишина, и руки с телефонами опускаются — одна за другой.

Мэл стопорится в шаге от цели. Он видит: зрители расступаются, и в круг выходит... Эва! Неестественная бледность, сжатые тонкой полоской губы, на лице неверие и изумление, которое трансформируется в отчаянную решимость.

"Почему она здесь?" — мысленно стонет Мэл. Ей следовало ждать у деканата, набирая нужный номер. Она не должна была попасть на представление.

Бросив сумку, Эва подходит к пацану и, обхватив его лицо ладонями, заглядывает в пустые глаза.

— Снимай гипноз! — поворачивается к Камышу. Её голос звенит, дрожа от ярости. — Убирай, сволочь!

— Ты кто такая, тётя? — интересуется небрежным тоном "крысюк". — Шла мимо, вот и не останавливайся.

— Снимай, — велит Мэл, растолкав последнее препятствие в виде чужих спин, и оказывается рядом.

Эва смотрит на него удивленно и недоумевающе. Она не ожидала, что Мэл тоже будет здесь, и сбита с толку. Несколько долгих секунд — и Эва понимает: он видел и не пресёк издевательство, и под ее взглядом внутренности Мэла совершают сальто.

"Крысюк" хлопает Камыша по плечу, и кукловод разрывает гипнотическую ниточку.

— Каково? — спрашивает с гонором, разминая шею и встряхивая плечами.

Пацан тоже сбросил оковы внушения и оглядывается по сторонам затравленно и ошалело.

Эва закрывает его собой.

— Одежду! — требует. — Одежду давай, гнида!

— Одежду, — повторяет эхом Мэл, и приказа не смеют ослушаться.

Поздно поигрывать бецепсами, изображая благородного спасителя, если ты им никогда не был.

"Крысюк" приносит шмотки, которые Эва выхватывает из его рук.

— Одевайся, — сует пацану вещи, но тот смотрит заторможенно, не соображая. Эва встряхивает его: — Одевайся!

Малёк неловко натягивает одежду, сгорбившись.

— Дефенсор! — протягивает Эва ладонь.

— Дефенсор верни, — приказывает Мэл, и товарищ Камыша беспрекословно достает кулон из кармана. Серебристый дельфинчик взлетел на пенном морском гребне.

Камыш перехватывает цепочку и зажимает хрупкую вещицу в кулаке.

— Какая жалость, сопливая козюлька сейчас сломается, — растягивает губы в улыбочке.

Сожми Камыш руку посильнее, и от кулона не останется мокрого места. Каждый дефенсор имеет уникальный номер, и не так-то легко получить новое защитное устройство взамен утерянного или испорченного.

Эву подкидывает на месте. Мэл видит: еще мгновение — и она бросится на гада, чтобы вцепиться ногтями в лицо.

Камыш читает в глазах Мэла обещание долгой и мучительной смерти и бросает цепочку с кулоном на пол. Эва поднимает дефенсор и бережно вытирает.

— Кто отобрал? — спрашивает, обращаясь к толпе.

— Сам снял! — выкрикивает весело кто-то из зрителей. — У него любовь.

Эва смотрит на зевак, возрадовавшихся бесплатному зрелищу, задерживает внимание на пунцовых щеках Левшуковой, запоминает физиономии ухмыляющегося Камыша с сотоварищем. Очередь доходит до Мэла, и взгляд Эвы окатывает его холодом и неприязнью. Что ж, ожидаемо.

— Никакая любовь не стоит того, чтобы отдать за неё дефенсор, — заключает она и надевает цепочку с кулоном на шею пацану, застегивая сзади. Спасенный дельфинчик ныряет под застиранную линялую футболку.

— Пошли, — Эва берет малька за руку и ведет через толпу.

Спектакль окончен, зрители расступаются.

Слова излишни.

Мэл помогает Эве одеться. Она следит, чтобы пацан застегнул куртку, и заботливо обматывает его шею шарфом.

Оказывается, среди зевак затесалась и соседка из общежития, а Мэл не заметил. Аффа хмурится, надевая шапку и пальто.

Эва берет малька за руку и поворачивается к Мэлу за сумкой, которую тот забрал у лестницы.

Он отрицательно качает головой.

"Как хочешь" — пожимает плечами Эва и ведет пацана, словно несмышленое дитя, к парадному выходу из института. Ей плевать на сплетни и пересуды. За спиной напевно горнит звонок, и воздушная волна ударяет в закрывшуюся дверь.

Аффа шагает позади, почти вровень с Мэлом, изредка поглядывая на него, и продолжает хмуриться.

Они идут в общежитие.

* * *

Радик послушно перебирал ногами как истуканчик: из общежитского холла свернул налево, молча доплелся до швабровки. Аффа тоже беззвучно ушла к себе.

Я протянула руку, и Мэл снял с плеча сумку, возвращая.

— Заходи, — толкнула парнишку, открыв дверь.

— Эва, — выдавил он. — Я пойду, наверное...

Это были первые слова, сказанные им.

— Никуда ты не пойдешь, голубчик, — подтолкнула Радика — Мы с тобой еще не наговорились.

Юноша покорно шагнул в комнатушку.

— Я сейчас, — предупредила его и прикрыла дверь, оставшись со своим парнем в коридоре. — Мэл, мне сейчас некогда. Потом позвоню.

Не могу смотреть на него. Не могу встречаться глазами, не могу прикасаться. Мой столичный принц был там, среди похабно ржущей толпы, и не остановил, не прекратил чудовищное представление.

— А архив? — поинтересовался спокойно Мэл.

— Потерпит. Никуда не убежит, — сказала и ушла в швабровку, оставив его в одиночестве.

Радик так и стоял около двери, замерев как соляной столп. Я сгребла в кучу покупки, разбросанные на постели, и кинула в угол под ветви голубого страшнючего дерева. Сейчас не до порядка, займусь уборкой при случае.

— Давай, садись, — подтолкнула юношу к освободившейся кровати. — Будем долго и упорно рассуждать, как ты докатился до такой жизни.

Парнишка неохотно выполнил требование. Чувствовалось, он был скован и зажат. Спрятался в скорлупе, понуро глядя в пол и изучая щели между досками.

— Какого фига ты снял дефенсор*?

— Просто снял — и всё, — ответил вяло Радик. — Эва, может, я пойду, а?

Как же расшевелить его? Мне нужно понять, а ему — выговориться. Нельзя отпускать Радика. Куда он пойдет? К соседу-хохмачу? Наверняка весь институт обменивается горячей новостью.

— Так дело не пойдет. Сдал экзамен?

— Сдал.

— Ну, и как? — тянула из юноши слово за словом.

— На трояк, — ответил он уныло. — Забыл термины, запутался в допвопросах.

— Ну, а потом? Каким ветром тебя задуло к лестнице?

Радик не ответил, повесив голову. Опять замкнулся, закрылся. Что делаю не так? Или говорю не те слова?

— Сиди здесь и не смей никуда уходить, — велела парнишке и, вынув из сумки сотенную купюру, вышла в коридор.

Кого бы попросить? Может, Капу? У него, кстати, и дверь открыта.

Я заглянула, и при моем появлении Мэл и сосед вскочили, прервав разговор. Наверное, Мэл делился впечатлениями от бесплатного спектакля у лестницы.

Парень, по-прежнему в куртке, вышел в коридор.

— Как я понимаю, отмечалово накрывается медным тазом, — сказал, отгораживая Капу закрывшейся дверью.

— Правильно понимаешь, — согласилась, отводя глаза в сторону.

— Эва, он не ребенок. И сам снял дефенсор*. Его решение — его проблемы.

— А ты смотрел. Стоял в сторонке, смотрел, как все, и похохатывал!

— Не похохатывал. Его никто не заставлял.

— А кто заставлял того гада накладывать гипноз? — вспылила я.

— Что же, теперь будешь опекать пацана до старости, как заботливая мамочка, и утирать сопли?

Неужели не понимает? — поразилась я твердолобости Мэла. Побывал бы на месте парнишки и сразу бы проникся, почувствовав на своей шкуре стыд и последствия чужого вторжения в сознание и память. Теперь Радика одолеют такие же симптомы, как при сотрясении мозга, которые затянутся на несколько дней. И наверняка успела заболеть голова.

— Они заставили его раздеться!

— Ну и что? Подумаешь, — пожал плечами Мэл. — Зато пацан закалится. Посидит, подумает и поймет, что был дураком. Жизнь-то не закончилась. К следующему экзамену о нем забудут.

Как у Мэла просто получается. Ничего особенного. Словно остановился, чтобы высморкаться в платок, и пошел дальше.

— Мне не нравится такая закалка.

— От ошибок никто не застрахован. Кто ты для него? Так и будешь утирать слезки, когда он продолжит спотыкаться? А как же мы с тобой, Эва? В конце концов, это смешно.

— Он мой друг, — заявила твердо. — И я хочу быть рядом с ним.

— С чего ты взяла, что ему нужна твоя помощь? И у тебя есть своя жизнь. Тебе нужно в архив, и еще мы договорились отметить вечером сданный экзамен. Мама вот приглашает на обед, и Маська оборвала телефон, на низком старте мчится в гости. Что я им скажу? Что вообще буду говорить? Что ты бросаешь всё и бежишь по зову сердца, чтобы помочь болезному пацану, который не может разобраться в себе? Это же смешно. Что скажут люди? Они не поймут.

Говорил бы прямо, что под людьми подразумевает родственников и светское общество, чуждое мне.

Иными словами, делай свой выбор, Эва, ибо кольцо на руке обязывает, как и новое положение. Не успел Дьявольский Коготь покрасоваться на моем пальце, как потребовал оплату. На одной стороне Мэл, его семья, традиции и приличия высшего света, потому что "так надо", и на другой — моя совесть и сердце, которое болит от беспокойства за Радика.

— Люди ничего не скажут, и никто над тобой не посмеется. Если я компрометирую твою фамилию, могу отдать кольцо Севолоду.

Мэл ударил кулаком по стене, заставив меня испуганно вздрогнуть.

— Как знаешь. Твое право, — процедил через сжатые зубы.

— Поезжай, Мэл, отдохни. Сегодня был трудный день. Повеселись за нас двоих.

Он посмотрел на меня хмуро, с гуляющими желваками, но не ответил и, порывисто развернувшись, ушел.

Вот и всё. Не потребовалось долго ждать, чтобы выявить разницу в наших характерах и в мировоззрении. Белая полоса сменилась черной, хотя у меня и Мэла разные понятия о зебристости жизни.

Оказывается, Аффа слышала наш разговор. Она выглянула из комнаты и теперь стояла, прислонившись к косяку.

— Вот, — протянула я сто висоров. — Купи что-нибудь. Нужно занять рот. И чтобы не готовить.

Девушка кивнула и скрылась за дверью.

Радик сидел на кровати, поджав ноги, и я пристроилась рядом. Натянула одеяло на себя и на него, чтобы не замерзла спина возле стены.

— Голова болит? — спросила первым делом, и юноша помотал отрицательно. — Как заболит, сразу скажи, понял?

— Ладно.

— Расскажи, как это — любить так, что не страшно отдать дефенсор*. Я не смогла бы. Я слабее тебя.

— Смогла бы, Эва, — улыбнулся парнишка. — Не представляешь, какая ты сильная.

Если улыбается — это хороший признак. Глядишь, всё наладится.

— Смеешься? Слушай, ну, ты и конспиратор, — ткнула его шутливо в бок. — Я и не догадывалась, что ты... что тебе нравится девушка.

Дрянь, правда, а не девушка.

— И к тому же старше тебя. И когда успел? — пожурила Радика. — Я думала, готовишься к сессии, а ты в облаках витал.

— Я учил, — вздохнул юноша, снова впав в меланхолию.

— Буду с тобой честна. Эта девчонка... не понимаю, как ты углядел в ней что-то хорошее, кроме внешности. Она — курва и общается с такими же, — вспомнила я обед в столовой, когда зазноба паренька сидела в обществе Эльзы Штице со свитой. — Неужели повелся на красивое личико?

— Разве ты жалуешься на солнце? — выдал Радик. — Вблизи оно может сжечь дотла, а издалека согревает.

Я воззрилась на него в удивлении. Сравнил тоже. В моем понимании солнце — источник всего живого на Земле и символизирует рост, развитие. А эта стерва ... разве можно сравнивать ее с солнцем? В ее душе тьма и пустота.

Да, дела обстоят гораздо хуже. Парнишка влюблен, и горячность чувств закрыла глаза на недостатки реальной личности.

— Ну, а она?

Взгляд Радика без слов пояснил, на каких позициях находились юноша и мечта его сердца. Девица и не подозревала, что в институте учился убогий мальчишка, и не замечала нескладного тощего паренька с влюбленными глазами.

Мне вспомнился разговор с Вивой и Аффой в переулке Первых Аистов об успешных ребятах и не очень. Хлюпики и заморыши — тоже люди и тоже любят, мечтая о большем, чем тоскливые взоры издалека. Но почему-то выбор их симпатии странен и стопроцентно одинаков. Серые невзрачные мотыльки летят на свет своего солнца и сгорают в его лучах.

И всё равно не понимаю. Ну, потомился бы парнишка на расстоянии, и, может, со временем пыл пропал. Зачем полез на амбразуру?

— Почему сегодня? — спросила у Радика. — Что изменилось? Не вчера и не перед Новым годом.

— Из-за зверя. Я все-таки увидел его! — похвалился паренек, и лицо озарилось внутренним светом.

— Чьего зверя? — напугалась я. — Этой девчонки?

Упоминание о животине девицы вызвало у юноши новый всплеск уныния. Видимо, внутренняя сущность вертихвостки выглядела неоптимистично или устрашающе.

— Нет, своего. И он такой же, как и твой! — похвастал Радик, считавший мое зверье совершенством. — Только косоротый, кривобокий и криволапый. И маленький. Но он обязательно вырастет!

— Конечно, вырастет, — обняла парнишку и притянула к себе. — Это здорово, что твой зверь показался.

— А решился, потому что увидел тебя с твоим парнем — вчера и сегодня.

— И что? — не уловила я связи между встречами в институте и объяснением Радика в чувствах.

— Ты опять разозлишься.

— Нет, обещаю, — заверила клятвенно.

— Между вами такое... — сказал юноша и замолчал, не зная, как объяснить. Наверное, подбирал слова, чтобы сказать пообтекаемее, как моя животина от радости выделывала цирковые па, словно дрессированная, и преданно поглядывала на зверье Мэла.

— Ужасно выглядит, да? — подтолкнула я парнишку к продолжению беседы.

Вместо ответа Радик, потянувшись, взял со стола скомканную салфетку, забытую вчера впопыхах, и разорвал на две части. Линия разрыва получилась с неровными краями — ребристостями, пиками и впадинами.

— Это ты и твой парень, — юноша потряс кусочками в левой и правой руке. — Разные и непохожие по отдельности. Но вместе получается вот что.

Обе части, совместившись, снова стали единым целым. Неровные выступы легли в ямки, пики совместились с впадинками, ребристости исчезли. Идеальное салфеточное равновесие.

— Вот я и подумал: если его зверь принял тебя, почему не попробовать и мне? Конечно, глупо, но решил, что если наши с тобой звери — одной породы, то все получится.

Странная аналогия. Нам с Мэлом есть за что зацепиться: я мотала нервы ему, а он — мне, в то время как Радик не смел подойти к своей мечте, вздыхая и любуясь на расстоянии, не говоря о чем-то большем.

— Зря ты думаешь, что слабая. Твой зверь сильный, я таких не встречал. Их вообще мало, зверей нашего вида, а те, которые попадаются, укрощены, приручены или загнаны хозяевами в клетки. Жалко и тех, и других, — поделился наблюдением знаток внутреннего животного мира.

— Значит, мы с тобой — вымирающий вид? — рассмеялась я. Вышло натянуто.

Не парнишка должен нахваливать меня, а я — его, чтобы поднять настроение. Хорошо, что разговор о зоопарках ушел в сторону от шоу, устроенного у лестницы, но когда-нибудь Радик вернется к тому, что произошло в институте, и заново переживет в воспоминаниях случившееся. Это так называемые отдаленные последствия стресса, о которых мне неоднократно напоминали Стопятнадцатый и профессор.

— Ничего, что мы сидим с тобой? — забеспокоился юноша. — Твой парень не против? Может, все-таки пойду? Не хочу вам мешать.

— Моего парня зовут Егором. Егор Мелёшин. Мэл. И он не против, потому что понимает. Не волнуйся, — соврала с легкостью.

Интересно, по поведению зверя заметна ложь? И мой ли теперь Мэл? Его рассердил сделанный мной выбор. Кольцо на пальце ко многому обязывает, но готова ли я к переменам? Мэл действует из лучших побуждений, он не причинит мне вреда, тогда почему вдруг явственно почудилось, что мою волю гнут, а свободу пытаются зажать в тиски?

— Зверь моего парня... Какой он?

— Зачем тебе? — спросил вяло Радик. Похоже, он начал осознавать произошедшее у лестницы. — Лучше жить и не знать. Вот я не знал бы, и ничего не случилось. А я поверил. Зачем? — обхватил он голову руками.

В дверь постучали. Это Аффа принесла объемистый пакет, молча пересыпала мелочь мне в ладонь и ушла.

Есть люди, у которых во время стресса пропадает аппетит, потому что организм отторгает пищу. А другие, наоборот, запихивают в рот все съедобное, что попадается под руку, лишь бы занять себя. Сейчас проверим, много ли у нас общего с Радиком помимо зверей, и для начала слопаем мороженое.

Аффа, молодчинка, позаботилась и о ложках. Лозунг на литровом ведерке гласил: "Ваши мечты — в вашем вкусе".

Какие у меня мечты на данный момент? Никаких. В голове засело беспокойство за Радика, остальные проблемы затерялись на втором плане, задвинулись в дальний угол. Поэтому и мороженое имело привычный ванильный вкус.

— Горькое, — сморщился парнишка и отложил со вздохом ложку.

— Давай сластить. Жаль, если пропадет.

И я начала рассказывать Радику об интернате. О том, что меня долгое время считали умственно отсталой, о том, что была мелкой как глист, и получала от всех кому не лень, но почему-то верила, что на земле есть места лучше, чем в интернате, а люди злые из-за обстоятельств, а на самом деле у них много хороших качеств, только глубоко зарытых. Рассказала и об Алике, ставшем моим другом и защитником, а затем переключилась на путешествия по стране. Поведала о местах, в которых мне невольно довелось побывать, и о людях, населяющих те края, и еще вспомнила различные смешные случаи и казусные моменты из прошлого.

Рассказывала долго, пока не осипло горло, и вдруг заметила, что за окном стемнело, а Радик задремал, положив голову мне на плечо. Осторожно поднявшись, устроила парнишку на кровати, и он забормотал бессвязно во сне, свернувшись калачиком.

— Спи, спи, — укрыла его одеялом и подоткнула, погладив.

Тоже мне заботливая мамочка. Может, Мэл прав, и моя помощь навязчива и вовсе не нужна Радику? Пусть не нужна, но для меня важна.

Растаявшее мороженое отправилось в унитаз — как ни запихивай, а нет аппетита, и всё тут. Я проверила звонки — входящих вызовов не было, — и отключила телефон. Что делает Мэл? Веселится с друзьями или объясняет родителям, что история с кольцом — ужасное недоразумение, и что он разыграл родню?

Почему Мэл не захотел понять меня? Почему не остановил ублюдка-гипнотизёра?

Я пыталась представить себя и Мэла, поменявшихся ролями, — и не могла. Он и его друзья принадлежали к сорту людей сильных, уверенных и бескомпромиссных. Их звери — не чета моей неуклюжей животине и открывшейся зверюшке Радика. Все в мире относительно, — вздохнула философски. Кому-то суждено быть хищниками, а кому-то — овцами. Иначе нарушится равновесие.

Включив фонарик, я села за стол и взялась карябать список ближайших дел. Завтра пойдем с Радиком аптеку и купим лекарства, облегчающие последствия гипноза. И нужно посоветоваться со Стопятнадцатым или профессором и записаться на прием к хорошему психологу. Потом устроим с парнишкой пир на весь мир и пригласим Капу с Аффой. И Виву позовем, и Лизбэт, если, конечно, та не задерет высокомерно нос. А еще сходим в парк иллюзий или поедем в цирк на выступления сабсидинтов*. Или сядем в первый попавшийся автобус и будем кататься весь день, смотря из окна на столицу. Уверена, Радик не бывал нигде, кроме квартала невидящих.

Получается, работу в архиве я прогуляла во второй раз. Наверное, это к лучшему. Теперь уж точно уволят. Ну и ладно, баба с возу — кобыле легче.

Люди — непонятные существа, — размышляла спустя минуту, глядя на русую макушку спящего. — По натуре животные, они, тем не менее, испытывают потребность защищать, лелеять, оберегать кого-то. Возможно, та высокомерная девчонка, что посмеялась над Радиком, была лишь поводом, а на самом деле парнишке хотелось чувствовать себя нужным и значимым для кого-то. Как и мне.

Открыла глаза словно от толчка, с затекшими руками. Оказывается, я уснула, сидя за столом. Первый час ночи, а кровать пустует. Значит, Радик ушел и не стал меня будить. Куда он отправился? В комнату в общаге или к дяде в квартал невидящих? Утром зайду за парнишкой и потребую больше не сбегать без предупреждения.

После того, как на автопилоте завершились приготовления ко сну, я включила телефон. Мэл так и не позвонил. Наверное, ждал, что отзовусь первой и признаю свою неправоту. Что это: воспитательный маневр или после размолвки ему так же плохо, как и мне?

Покрутив "Приму" в руках, я выбрала на экране "моего Гошика", но не решилась нажать кнопочку с трубкой. Что скажу Мэлу? Радик ему не интересен, а меня сейчас волнует только парнишка.

Телефон запиликал, и я ответила на вызов дрожащей рукой.

— Привет, — сказал "мой Гошик" глухо, но ровно.

— Привет.

— Как ты?

— Нормально. А ты?

— Терпимо. Как пацан?

Надо же, все-таки он спросил.

— Поговорили, и Радик ушел.

— Жди, сейчас приеду, — сообщил Мэл. Он не спрашивал, он утвердил.

Приедет, и о чем мы будем говорить? О Радике? О том, что мои завтрашние планы связаны с ним, а не с Мэлом? Или разговоров не будет, а будет постель?

Перед глазами встала сутулившаяся фигурка в окружении смеющихся лиц и показывающих пальцев. Мэл был там, он мог остановить. Подошел бы к белоглазому, врезал по мордасу и прекратил комедию. Почему он не сделал этого? Или причина в Радике? Будь на месте парнишки любой другой человек, неужели бы Мэл допустил унижение?

Нет, не могу видеть его сейчас. Я кинусь в обвинения, Мэл опять не поймет сути упреков, и мы заново рассоримся.

— Мэл... Егор... Давай встретимся завтра. Позвоню, как проснусь, ладно?

Он помолчал. Наверное, осмысливал натянутую интонацию в словах.

— Хорошо, — согласился. — До завтра. Спокойной ночи, Эва.

— И тебе... Егор. Тебе тоже спокойной ночи.

Тревожное чувство не исчезло даже во сне, и поэтому ставшее знакомым сновидение о чащобе не вызвало тех же ощущений, что прошлой ночью. Невидимый хозяин мгновенно появился поблизости, кружа за деревьями и призывая к игривости и флирту. Однако попытки оказались тщетными, и его хорошее настроение сменилось недоумением и растерянностью, вскоре растаявшими как дым. Бег превратился в погоню. В боку кололо, дыхание прерывалось, в глазах потемнело от недостатка кислорода, ноги заплетались, а хозяин методично и хладнокровно преследовал, дожидаясь, когда жертва упадет без сил. И я свалилась в какой-то овраг, полетев кубарем.

Проснулась с болью в теле, когда за окном разгорался рассвет. Мышцы ломило, в горле пересохло. Пришлось выпить, наверное, половину чайника, прежде чем жажда утолилась. Беспричинная тревога не проходила. Суть её, пока неуловимая, давила, лишая спокойствия.

Одевшись, я отправилась по сонному общежитию к Радику. Пришлось долго и упорно стучать, пока дверь не открыл его сосед в подштанниках до колен и с волосатой грудью.

— А-а, — зевнул во весь рот, не став ругать за раннюю побудку, и пригласил: — Заходи, погреешь.

— Где Радик? — спросила вместо приветствия.

— Откуда мне знать? — почесал он грудь. — Со вчерашнего утра не видел. Так зайдешь?

Я ринулась в швабровку. Куда мог пойти парнишка? К дяде! Конечно, куда же ему идти?

Но руки уже натягивали сапоги и надевали шубку с шапкой, а ноги торопливо понесли к институту. Рассветные сумерки высветлили морозное безоблачное утро. Северный ветер, воришкой прокравшийся ночью в столицу, леденил лицо и руки.

Тревога росла. Она наползала как грозовой фронт, заняв небо до горизонта, и опутывала спокойствие как щупальца спрута.

"Зверей нашего вида мало"... Единицы. И хозяева ломают их, дрессируют, воспитывают, превращая в безвольных и покорных, потому что иначе в этом мире не выжить.

Не выжить. Вот почему таких зверей мало. Кто не приспосабливается, тот не выживает.

Ускорив шаги, я запнулась на повороте и едва не упала, но, не притормаживая, побежала дальше.

Не выживают... Не выживают...

Пусто на крыльце, и окна темны. Выдохнув с невольным облегчением, я заметила вдалеке две машины: одну — с красным крестом и вторую — черную, зловещую, а рядом несколько темных силуэтов. Кажется, среди них был Стопятнадцатый в пальто и знакомой шапочке-пилотке. Его монументальную фигуру не спутаешь ни с чьей другой.

Пошатываясь, я побрела туда. Как слепая переставляла ногами и не верила. Мало ли почему люди собрались, может быть, у Монтеморта сердце прихватило, или голубь во сне упал с крыши и сломал лапку.

— Пустите, — протолкалась между собравшимися, задев причитающую вахтершу.

Знакомые лица... Хмурый Михаслав Алехандрович, Царица в роскошной шубе — бледна, но в целом хорошо выглядит... Морковка, мужчины в белых халатах... Мрачный Альрик, тип в полушубке задает вопросы Миарону Евгеньевичу и записывает в блокноте. Еще кто-то...

Поникшая сгорбленная фигура архивариуса у распахнутого темного зева машины скорой помощи. Рядом тележка-каталка, на которой лежит накрытое голубой тканью тело. Ветер-проказник играючи отбросил край тонкого савана, обнажив ершик светлых волос.

Ноги отказали, и я осела на снег.

Кажется, меня пытались поднять. Уговаривали, убеждали. Совали под нос что-то дурно пахнущее.

Не хочу вставать. Хочу, чтобы сердце вморозилось в лед. Хочу, чтобы застыла душа. Может, тогда утихнет боль?

Я смотрю в небо. Гроза пришла — от края земли и до края. А над крышей института стучит, дребезжа стеклом, створка раскрытого настежь чердачного окна, оккупированная гулякой-ветром.

________________________________________________

аrdenteri rivas*, ардентери ривас (перевод с новолат.) — горячий поток

сабсидинты* — те, кто тренирует тело и развивает внутренние резервы организма

defensor * , дефенсор (перевод с новолат.) — защитник