Прода

Дни сменялись днями, я проводил сеансы, хозяину дома становилось все лучше, он с опаской ходил по дому, но сам, для страховки придерживаясь за мебель, и уже строил планы, как он выйдет на двор и пойдет сначала по нему, а потом по улице. Насчет улицы он признавал, что сильно забегал вперед, ибо начался период ветров, когда преобладает та самая бора, и она только иногда стихает, но и то как-сегодня ты кое-как удерживаешься, вцепившись в забор, и можешь считать, что ветер стих, потому что вчера ты и у забора не удержался и тебя снесло вверх по улице. Это, разумеется, шутка, но с изрядной долей правды.

25 октября был сильный шторм, отчего сгруженные танки на мол сбросило в море. Потом их поднимали со дна, но два так и остались в глубинах вод. А танки весили до 30 тонн каждый! Это какая сила была у волн и ветра! Пострадали не только танки, сама кладка мола частично разрушилась и потрескалась. Сбило парапет мола, сорвало деревянные рамы, поставленные для того, чтобы суда не бились корпусом об мол. Это мне Силыч рассказывал, он в порту работал и ликвидировал эти повреждения. Он же говорил, что в такой ветер могло действительно пронести по всей улице, если ее направление точно совпадало с направлением ветра.

Город был набит людьми, а они все прибывали. Правительство что-то там планировало, скажем, эвакуировать часть людей в Туапсе и Крым, но результаты трудов видны не были.

Люди жили в вагонах, в которых они приехали, превратив их в условные гостиницы, отчего все пути, где только возможно было их поставить— забиты ими. Ну и свободных вагонов катастрофически не хватало. Афанасий Силыч рассказывал, что не только домовладельцев терзали насильственными вселениями, но и конторы. Главного инженера Портов Кавказского побережья так замучили вселенцы от квартирного управления, что он не выдержал и написал письмо:

'...При этом имею честь доложить, что канцелярия вверенного мне Управления в том помещении занимает 4 комнаты; далее в одной комнате разместилась Часть Торговых Портов и Торгового Мореплавания с Генерал-Майором Верховским. Три комнаты заняты моим помощником Инженером Копытовым с семьей, состоящей из жены и двух взрослых дочерей, а так же помощником Генерал-Майора Верховского Инженером Силичем с матерью и больной сестрой, перенёсшей сыпной тиф, наконец, три комнаты заняты мною, и в этих комнатах живут, кроме меня, моя теща М. Пономарева, две свояченицы М. Пономарева и Л. Петрова /жена офицера, находящегося на фронте/, Л. Ершова, жена заслуженного артиста Петроградских Государственных театров; в одной из этих комнат, проходной, ночует также сын Помощника Начальник Управления Торговли и Промышленности Смыслова; сам же В.А. Смыслов проживает также в помещении моего Управления, ночует на диване в комнате занимаемой Частью Торговых Портов...Из изложенного можно усмотреть, что все комнаты помещения совершенно переполнены и не представляется возможным поместить кого либо...'

После того официальные квартирьеры перестали являться в канцелярию и мешать работать, но энтузиасты из числа авантюристов еще пытались. Но их попытки успешно отражались.

Как выходили из положения домовладельцы? С переменным успехом. Кто доставал грозную бумагу от кого-то из начальства (желательно, генерала) с указанием, что самовольное вселение туда запрещается. Так сделал мой пациент, а Силыч с остальными местными образовали организацию 'Мы все здесь живем', и соседи, что были поблизости по зову малышей сбивались в стаи и немедленно приходили и заявляли, что они-де здесь живут, их тут восемь в этой комнате(семь и них— вот они, подсчитайте), в соседней-шесть(пять— вот они, один трудится на станции. Дети по тайному знаку начинали плач, женщины галдеж и тоже плакали. Достаточно часто это получалось. Я тоже в процессе поучаствовал, когда там бывал. Соседи -то друг у друга бывали и знают, что у кого и где стоит (это для защиты от шибко хитрых комендантских, что потребуют сказать, что за мебель в той комнате, раз вы та живете) Нету здесь свободного места! Опять же могут рассказать, не путаясь, кто это и кем приходится каждому. А хозяин однажды как бы 'сдался' и поселил приехавших чиновников в пристройку с разваленной печью (он как знал и не спешил ее отремонтировать до будущего лета). Гости выдержали с обеда и до вечера, после чего пошли искать другое место. С соседями у него тоже была договоренность о предоставлении 'Здесь живущих'. Я и тут продемонстрировал себя, как здесь живущего и обладателя жены и двух детей (за них сошли добровольцы-соседи), а однажды мы изобразили то, что он болен чем-то вроде тифа, но не совсем обычного, а более заразного тифа, а я его лечу-комендантские выскочили, как пробки из 'удельного шампанского вина 'Абрау-Дюрсо'. Я вспомнил, что есть такая болезнь Брилля, и рассказал про нее нечто страшное-почти как про чуму. Потом мы посмеялись от находки.

В городе было холодно, ветрено, и почти что голодно. Продукты-то были, но деньги -'колокольчики' мало что стоили, отчего цены росли.

'Весь январь и февраль этого года в Новороссийске стояли жестокие

холода. Свирепый норд-ост дул почти без перерыва, проникал сквозь тон—

кие рамы в легкие, южной постройки дома, гулял по вагонам и теплушкам

вокзала. Огромная масса людей, скопившихся в городе, не оставила

буквально ни одного квадратного вершка пустого пространства. Высшие военные и гражданские чины, имевшие связи среди новороссийской буржуазии, кое-как разместились по реквизиции или по знакомству. Но уже среднее и низшее чиновничество жило в невероятной тесноте. Я знал чиновников в возрасте и с положением, которые ютились по 10 — 12 человек в одной комнате, и я помню, как один мой бывший подчиненный рассказывал, что он несколько недель не имел возможности раздеться на ночь и ограничивался тем, что расшнуровывал ботинки. В большом доме Министерства внутренних дел на Дмитриевской стоял настоящий табор ведомственных беженцев. В просторных залах казенного здания в "углах", отделенных развешанными простынями или шкапами с бумагами, жили семьи эвакуированных служащих, образуя огромный муравейник хлопочущих по хозяйству женщин и копошащихся на полу детей. Про простых обывателей и говорить нечего. Редкие, спасенные от реквизиции меблированные комнаты шли поденно за 200 — 300 рублей, и в них тоже въезжали целыми семьями, вперемежку здоровые и больные. Санитарное состояние население было, конечно, ужасающее. Сыпной тиф и легочные заболевания уносили жертву за жертвой. Их уже перестали считать, и только время от времени знакомое имя заставляло остановиться и задуматься.

Денежных знаков в обращении было несметное множество, ставки чиновничьих окладов автоматически увеличивались, но никакое повышение содержания не могло угнаться за бешенной скачкой цен. Офицерский обед был нормирован и отпускался по довольно низкой расценке. Зато рестораторы отыгрывались на "вольных". В феврале обед в ресторане обходился в 250 — 300 рублей. Популярностью пользовалась чехословацкая столовая, где можно было пообедать за 120 — 150 рублей. Побриться в парикмахерской стоило 80 — 100 рублей. Всюду были переполнение и очереди.'

Афанасию Силычу в порту платили 1387 рублей в месяц. Жена его занималась пошивом одежды-сколько ей платили обращавшиеся-я не знаю. Детей малых у них было трое. Как они выживали? Как могли. Потом Силыч признавался, что честно жить было прямо-таки невозможно, потому кое-что пропадало из приехавшего и уехавшего груза. Грузчики находили и изымали, другие прятали, третьи выносили ... 'Не мы такие, жизнь такая'. Оружие и боеприпасы он не брал, а вот обмундирование и разное хорошее-это да. Потом жена продавала без переделки или перешивала, а перешитое продавала.

С топливом было тоже не сладко, даже в порту, хотя бумаги писали и уголь с нефтью находился и его со скрипом выделяли, а, значит, портовые работники могли себе с полведра мелкого угля добыть. Ну, и дети тоже что-то, да и добывали. Свалился с железнодорожных путей пустой ящик из-под чего-то-он будет принесен домой, и даже щепа от расколовшихся досок не будет забыта. В паре заброшенных домов за одну ночь исчезли заборы конуры для собак и дощатый навес. Потом в один домик вселились самозахватчики, и это спасло от выдирания доски полов, двери и косяки. Разбирать домик при каких-то хозяевах люди не решались, пусть они и настоящие или ненастоящие.

До начала февраля я прожил в городе. Пациент успешно продвинулся на пути к выздоровлению. и уже выходил на двор. Рука была еще слабая и не очень точная в движениях, но Иван Иванович говорил, что пока больше нельзя. нужен перерыв на месяц или больше. А летом надо будет выходит к морю, к Соленому озеру, что за городом и тамошнюю грязь прикладывать к больным местам. И с ней полежать с полдня, только стараясь не перегреться на солнышке, для чего идти в воду, а потом смазаться снова. Благо лечебной грязи там сразу на батальон хватит, и на их винтовки останется. А пока ему надо будет занять руки мелкой работой. Скажем, брать иголку и вышивать. И не надо ухмыляться, хоть это не мужская работа, но лечебная процедура.