Вампиры девичьих грез. Часть 4. За синими горами

Вампиры девичьих грез.

Часть 4. За синими горами.

Глава 1.

На востоке разгорался рассвет. Медленно, неторопливо. Постепенно высветляя небо, окрашивая его нежно-розовым... Не во сне, в жизни. И руки Анхена, обнимающие меня, заставляющие прижиматься спиной к его широкой груди, мне тоже не снились. Как и сказочный его сад, подвешенный в воздухе на огромных платформах.

Мы сидели с ним на траве, возле края одной из платформ и встречали рассвет. Самый первый рассвет нашей новой жизни. Рассвет, дорога к которому была долгой. Бесконечно долгой.

Из Страны Людей мы вернулись за несколько минут до полуночи. И Анхен даже заботливо предложил мне "просто поспать", хоть и в обнимку с ним и в его постели. И он, наверно, действительно собирался... Только я не уснула. Перевозбужденная, переполненная эмоциями, впечатлениями, я вертелась в кольце его рук, не находя позы достаточно нейтральной, чтоб отрешиться, наконец, от реальности.

А потом бросила попытки сделать то, что все равно не выходит, чуть приподнялась, нависая над ним, убрала длинную черную прядь, упавшую ему на лицо, провела пальцами по его лбу, щекам, губам, наслаждаясь ощущениями, недоступными мне ни в одном сне про него. И поцеловала.

— Ты мою сдержанность не переоцениваешь? — поинтересовался он, отрываясь от моих губ уже значительно позже и будучи почему-то сверху.

Только мотаю головой, не в силах сдержать шальной улыбки и не разжимая пальцев, запутавшихся в его волосах.

— А свои возможности?

— Я тренировалась, — нагло сообщаю ему, не переставая улыбаться, находясь в какой-то эйфории от его ауры, его близости, его поцелуя.

Вампиры не ревнуют, нет. Вот только после этой фразы шансов "просто поспать" у нас попросту не осталось. И я тонула в омуте его страсти, плавилась и сгорала, вновь и вновь возносясь к вершинам наслаждения и падая в бездну забвения...

А потом, когда нестерпимая жажда в очередной раз заставила меня очнуться, я заметила, что за окном светлеет, и предложила встретить рассвет в его саду. Он не возражал, он вынес меня туда на руках, и мы сидели с ним в обнимку, глядя как розовеет горизонт, и как уходит тьма, позволяя Городу Над Бездной вновь обретать объем и краски.

— Знаешь, так странно, — в истоме откинув голову на его плечо, замечаю я, — весь прошлый год я прожила будто бы на дне гигантской воронки: куда не кинешь взгляд — всюду горы, горы, горы. И весь мир для меня был — за горами. Все что дорого, все, что любимо, все, что вообще имеет хоть какую-то ценность — за горами. Совсем как в песне:

Где живет твоя мечта?

За синими горами.

Где ждет тебя судьба?

За синими горами.

Где счастье обретешь?

За дальними хребтами

Самых синих на свете гор... — Песня была эльвийская, и на их языке звучала невероятно красиво. Даже жаль, что пересказывать ее приходится на человеческом, половина очарования пропадает. Впрочем, Анхену я напела ее на эльвийском, благо, владела им к тому моменту более чем свободно и, как говорили, практически без акцента.

— И откуда ты знаешь эльвийские песни? — немного лениво интересуется Анхен. — Лоу любит, конечно, рифмованные строчки. Но свои.

— Вампирши пели на берегу Реки, — не спешу вдаваться в подробности. — А я слушала, смотрела на горы вокруг, и понимала, что песня обо мне. Вся моя жизнь за горами, а горы высокие — не перейти...

— Ну, высота гор, насколько я помню, тебя еще никогда не останавливала, — улыбается Анхен. — Помнишь, как в Каэродэ ты полезла с местной девочкой на какие-то скалы, переломала себе там все кости?..

— И не все, а всего одну, не перевирай. Да и я не о том. Просто, понимаешь, сейчас я с тобой на вершине этой башни, преодолев все горы, выше любых гор... Ты просто увез меня оттуда. Вознес. И теперь у меня есть ты. И прекраснейший сад, и личные апартаменты... А жизнь она все равно где-то там. Внизу. Что по ту сторону Бездны, что по эту...

— Нет, Ларис, — не соглашается Анхен. — Жизнь — она везде, где ты согласишься признать ее наличие. А если ты о том, что тебе нечем будет заняться в моем доме — то проблема решаема. И считай, уже решена.

Решение проблемы звали Бхндар"хт"р"свэ. Он был айринкэдэ — врачом человекообразных. Врачи вампиров именовались иначе. Да и чтоб стать им — требовалось родиться эльвином Сольтерэ, без вариантов. А он им, понятно, не был. Он мог бы лечить и Лунных, образование позволяло, но за стада платили дороже. По крайней мере, так он объяснял мне свой выбор специализации. Но подозреваю, это была не вся правда.

Сочувствовать он умел. И чувствовать чужую боль — не только в виде дополнительного компонента питания — тоже. И стремление ее облегчить у него еще не пропало. И потому он лечил людей. Тех из них, кого и людьми-то не именовали.

Анхен познакомил меня с ним на следующий же день после полета через Бездну. Но, как оказалось, встречаться нам уже доводилось. Именно Бхндар лечил меня в стадах Доири. И именно благодаря мне он, вместе с теми стадами, перешел в собственность дома Ставэ. Вернее — под покровительство, но сути это не меняло. Для него — не меняло. Даже работая за деньги, он не считал себя свободным.

И, разумеется, был не вправе отказать, когда светлейший авэнэ пожелал назначить меня его помощницей и ученицей.

Ну а я, понятно, была просто счастлива. Взмахом руки, как мне казалось, Анхен решил самую большую мою проблему: чувство собственной некчемности и неприкаянности, сожаления о неполученном образовании, о несложившейся жизни в профессии отравляли мне душу с того момента, как я пришла в себя по эту сторону вселенной. А теперь оказалось, что я могу — все еще могу быть полезной!

Я смеялась от счастья и целовала Анхена, сочтя второй его подарок ничуть не менее значимым, чем первый.

— Вот только, — спросила я у него тогда где-то между поцелуями, — разве сам ты не можешь меня учить? Ты ведь тоже айринкэдэ, да еще хвастался, что неплохой.

— Самый неплохой из всех неплохих, — смеялся он, подминая меня под себя на широком своем диване, благо Лунный, озадаченный распоряжением светлейшего авэнэ, уже удалился. — И я, разумеется, готов помогать тебе с теорией. Но Ларис, если я, ко всем прочим своим грехам, стану возиться с рабами с утра до вечера, меня окончательно запишут в сумасшедшие и уже никогда не выпишут.

— Но в Стране Людей...

— В Стране Людей можно многое, моя принцесса, на то ее и создали. А здесь я авэнэ Эльвинерэлла, и не могу позволить себе работу Низших.

— Остается только радоваться, что сексуальное наслаждение с теми, кого вы изволите именовать рабами, не входит в число запретных для авэнэ удовольствий, — жар его тела опалял, заставляя вновь забывать обо всех делах и проблемах, заставляя таять и трепетать, и целовать самой, не дожидаясь, когда он одарит очередным поцелуем.

— Ты просто порадуешься за меня, если соберусь испытать подобное наслаждение с ними, или даже присоединишься? — его глаза лукаво блеснули.

— Я имела в виду себя, и ты прекрасно все понял.

— А ты принцесса моей души, Ларис, и никак иначе. Ты принцесса моей души.

И сладость ночей, и даже дней, опаленных страстью, его внимание, его забота, его присутствие окончательно растопили все мои страхи и сомнения, заставили загнать в самые дальние уголки сознания всю ту боль и ужас, через которые мне пришлось пройти. Нет, я ничего не забыла, но ведь теперь все это в прошлом, ведь правда? Я была с ним, я была его — каждой клеточкой своей души и тела, и я не сомневалась, что нашла свое счастье, и радовалась, что мне хватило мудрости принять его — таким, какой он есть, и мир вокруг — таким, какой имелся.

И каждое утро отныне меня ждал Бхндар, дабы отвезти в человеческую больницу далеко за Городом. Маленький домик белого камня, прилепившийся у подножия небольшого холма, в первый день весьма удивил меня своими размерами. Но оказалось, что основные помещения больницы располагались внутри холма, на нескольких подземных этажах. Больницу строили Лунные, и работали в ней тоже Лунные, поэтому все здесь было так, как удобней им.

Сольтерэ здесь был лишь главврач. Работая на Анхена, он считался Младшим вампиром дома Ставэ, был связан с авэнэ клятвой верности и пользовался его покровительством и защитой. Кабинет светлейшего Андородэуса ир ра Ставэ с огромными окнами, распахнутыми навстречу солнцу, занимал большую часть наземного отделения больницы. Значительно меньше места было отведено приемному покою с парой процедурных и небольшой комнаткой младшего персонала.

Ну а поскольку состоял этот персонал исключительно из Низших, работа в приемном покое считалась у них самой непрестижной. Все до единого, они мечтали уйти на повышение. То есть отправиться вниз, хоть на один ярус — но под землю.

Туда, где змеились длинные коридоры, выложенные темным шершавым камнем, где огромными сводчатыми гротами прорезали недра общие палаты, полностью лишенные мебели. И множество голых людей обессиленно лежало на голых камнях.

— Пол подогревается, — поспешил заверить Бхндар, заметив мой ужас при первом визите в больницу, — он здесь даже теплее, чем в их зимних жилищах.

— А есть "зимние жилища"? — удивилась я.

— Ну конечно, под каждым выгоном. Здешние зимы для людей не подходят, замерзают. Приходится держать их в подземных стойбищах. Полгода, даже больше. Но так не хватает солнца. Надо добавлять в еду витамины, иначе болеют. А любая болезнь — плохая кровь, начальство не любит, сильно.

Начинала я с дежурств в приемном покое. Самым младшим регистратором, под началом у всех, кого только можно, а уж властолюбия Лунным эльвийкам было не занимать. Но это было не важно. В те первые дни многое было не важно. Я смогу получить выбранную профессию, работать по специальности. Да, в этой больнице своя специфика, и многое принять тяжело. Но ведь и в обычных больницах о смертях и неудачах знают многое. И врачи привыкают, обзаводятся толстой шкурой и здоровым цинизмом, и работают. Просто работают, без истерик.

Вот и я привыкну. Да, мир такой, и я не могу его изменить, но эти люди, лишенные почти всего человеческого, болели не реже тех, кому в этом мире еще позволено именоваться людьми, и я смогу хотя бы облегчить им боль. А значит, надо учиться, работать, перенимая опыт. И привыкать.

И я заставила себя отключиться от социальной сферы, и сосредоточилась на медицине. Только на медицине. Каждую свободную минуту читала книги, рекомендованные Бхндаром, мучительно продираясь сквозь эльвийскую терминологию. Бхндар помогал при любой возможности, учителем он был терпеливым. Вот только человеческих терминов он не знал, и вместо прямого перевода непонятного мне слова ему приходилось давать развернутые определения понятий, а мне уже самой предстояло соотносить их со знаниями, полученными в Стране Людей. Однако постепенно я перестала привязываться к человеческим терминам и человеческим знаниям, все глубже погружаясь в тонкости медицины в эльвийском ее варианте.

А поднимая глаза от книг, бросала взгляд в окно. Стол мой стоял к нему вплотную. Это место в любом человеческом коллективе было бы самым желанным. А вот здесь популярностью не пользовалось. Лунные предпочитали держаться подальше от солнечного света. И на мое желание передвинуть выделенный мне стол поближе к подоконнику хмыкнули весьма неодобрительно, но не возразили. И солнечный свет лился на меня из окна, а я радовалась ему, даже когда становилось жарко. Понимала, что рано или поздно и меня ждет повышение, больше похожее на понижение, а оттуда солнца уже не увидеть. Вот только из окна были видны лишь стада, стада, стада. Люди-животные, до самого горизонта. Но я смотрела и не отводила взгляд. Да, эти люди живут так. Да, и я так однажды жила. А могла бы жить до сих пор. Жизнь бывает разной, и редко когда справедливой. Но жить люди хотят всегда, ища хорошее в любом положении. Так пусть с моей помощью хорошего в жизни этих людей будет чуть больше.

Присутствуя на первичном осмотре, проводил ли его Бхндар или другой доктор, регистрируя поступающих в клинику, спеша с мелкими поручениями в ту или иную часть заведения, я постепенно разбиралась в структуре больницы.

Врачей в этой клинике было семь, не считая главного. Бхндар был одним из тех, кто работал в Общем отделении, и как только я освоюсь, восстановлю-выучу азы ухода за различными категориями больных, меня ждет перевод именно туда. Медсестрой, понятно. До должности врача мне понадобятся еще годы теории и практики.

В Общем лечили всех и вообще от всего. Помимо существовали лишь Инфекционное, Восстановительное и Родильное.

Последние два, как наиболее важные для вампиров, имели каждое по огромному подземному этажу и пользовались повышенным вниманием медперсонала. Рождение новых рабов было поставлено на поток, смертность в родах отсутствовала, тут вытягивали даже самые сложные случаи. Впрочем, их старались не допускать, слишком велико было наказание врача за ошибку, и к родам допускались только признанные здоровыми женщины.

Восстановительное специализировалось на проблемах тех, кто удостоился чести стать ужином Великих. Тут не только помогали восстановить природный объем крови в организме, но и занимались лечением всех тех осложнений, к которым острая кровопотеря время от времени неизбежно приводила. Сердце, почки, печень, проблемы центральной нервной системы. Восстанавливали. Всех, кого только можно было — восстанавливали. Чтобы после можно было использовать вновь.

Стада принадлежали авэнэ, однако пользовались ими все, кто находился под покровительством дома Ставэ, а таких было немало. И потому работа в отделении была практически всегда. И младшего медперсонала там было в избытке.

Инфекционное мало отличалось от тех, что мне доводилось видеть на родине. Наличием лекарств, которые людям и не снились, разве что. Впрочем, это во мне уже личные переживания говорили. Лекарства здесь все были специфические. А вот отношение к инфекционным болезням — как к стихийному бедствию. Задача выявить все случаи, локализовать и выйти без потерь неизменно ставилась начальством как архиважная, сотрудники этого отделения регулярно прочесывали стада в поиске потенциальных клиентов.

А вот то, что пренебрежительно именовалось "прочие болезни", особым вниманием не пользовалось. Да, вроде бы тоже надо лечить, ведь во главе угла, как я поняла, минимизация потерь. Но здесь... следили не так уж строго. Формулировка "лечение не имеет практического смысла" использовалась здесь гораздо чаще, чем в любом другом отделении. Обычно это был приговор. Их отбирали на первоочередную еду, и в Восстановительное они больше не возвращались.

Детей, кроме новорожденных, в этой больнице не бывало. Их содержали где-то отдельно, и врач у них там был свой.

Первые месяцы моей новой жизни больница поглотила меня целиком. Надо было столько выучить, столько суметь, со стольким разобраться. И вечерами мы часто сидели с Анхеном в его кабинете, на вершине его сказочной башни, занимаясь каждый своим, но неизменно вместе. Порой он бывал слишком занят, и, с головой уйдя в какие-то свои бумаги, даже не слышал обращенного к нему вопроса. Я не настаивала. Я знала, что как только он освободится, он сам с радостью предложит мне свою помощь. Его советы, уточнения, пояснения были важны. Так же, как и его спокойная уверенность в том, что я со всем справлюсь и у меня все получится. Как и его улыбка, за которую — полцарства. И каждое его прикосновение, заставлявшее мир сужаться до пределов наших тел.

В выходные он порой увозил меня за город, и мы бродили с ним вдвоем в диких лесах, которые хоть и напоминали Анхену леса его родины, были все-таки "не такими". А он вспоминал те — давно сгинувшие, как и весь его мир. Вспоминал себя — юного эльвина, с его мечтами, надеждами и фантазиями. Вспоминал своих детей... Но ту, что звала его ласковым "Нэри", в своих рассказах он не упомянул ни разу. Даже имени своей первой, и, по сути, единственной жены — ведь Арчара так и не родила ему детей — он ни разу не произнес, оставляя память о ней только себе.

Несколько раз в этих дальних прогулках мы встречали медведей. Те, похоже, просто не чувствовали нас, умиротворенные вампирской аурой, и можно было подойти совсем близко, не привлекая внимания зверя. Впрочем, нам ничего не грозило бы и вздумай медведь напасть. Реакция вампира была быстрее, и мы просто взмыли бы вверх, не связываясь с рассерженным хищником.

А я вспоминала других медведей, тех, с которыми так и не встретилась в Сияющих горах. Чудом не встретилась, и лишь потому жива. Впрочем, с Анхеном о тех днях мы больше не говорили, словно решили забыть обо всем, что стало причиной и следствием наших фатальных с ним разногласий. О Лоу он не желал упоминать тоже. А я... а я, наконец-то обрела мир и спутника, который был мне всего дороже, и вовсе не стремилась больше терять ни того, ни другого.

За Бездну мы больше не летали. Я как-то спрашивала, но Анхен отговорился, что сейчас это несколько сложно, не совсем удобно и лучше потом. Я не настаивала. Когда будет можно, он скажет. Ведь он же знает, как для меня это важно. А пока и в самом деле было много работы, учебы, с непривычки я уставала, и когда выдавалась свободная минутка, хотелось просто побыть в покое в обществе того, кого я любила.

И мне было с ним хорошо, действительно хорошо. И только одно омрачало. Гости. В этом доме слишком часто бывали гости.

Я избегала их. Просто пряталась там, где, как заверял меня Анхен, я никого не встречу. Он ни на чем не настаивал, лишь недоумевал, почему я не хочу даже поздороваться.

— Я просто тебя представлю, Лара. Никто не коснется тебя и пальцем, и слова лишнего сказать не посмеет, будь уверена. Ну вспомни, мы же уже встречали вместе гостей, ничего страшного тогда не случилось.

— Да. Да, я помню, конечно. И я тебе верю. Но лучше... Лучше, все-таки, без меня.

И опять уходила. У меня были учебники, были тетради, мне еще столько всего надо было учить...

— А завтра Риньер приедет, — сообщил как-то Анхен, вновь поднимая больную тему. — Ты ведь его не забыла? Твой бывший новоградский куратор. Прошлый раз вы общались весьма дружески, почему бы не продолжить? Ну хоть пять минут о погоде?

— Да, я помню его, конечно. Ты еще назначил его Верховным Куратором вместо себя.

— Ну, не назначил, а рекомендовал его кандидатуру Владыке, — чуть усмехнулся Анхен. — Так ты составишь нам компанию? Хоть ненадолго?

— Нет. Нет, пожалуйста, Анхен, только не с ним, — запаниковала я. — Ну пусть у меня хоть о нем светлые воспоминания останутся!

— Лара, да ты о чем вообще? — Анхен искренне меня не понял. — Я тебе просто поговорить с ним предлагаю, ничего кроме.

— Я поняла. Но давай не будем, ладно? Тебе ведь этот разговор сам по себе не важен, правда? Ему тем более. И я ничем вас не подведу, если откажусь... А за пять минут можно столько всего лишнего услышать... А Риньер мне нравится, ты прав, он всегда был мне симпатичен. Просто давай... так все и оставим.

— Нет, оставлять не будем, — он подошел вплотную, внимательно вглядываясь в лицо. — Ты прежде никогда никого не боялась. Могла не любить, могла осуждать. А теперь... ты не просто опасаешься знакомиться с новыми вампирами. Ты даже старых знакомых панически боишься, — он осторожно взял мое лицо в ладони, будто пытаясь прочесть ответ в глубине моих глаз. — Что случилось, Ларис? Кто тебя так запугал? Где? Когда?

— Да не запугали, нет, — я пытаюсь вывернуться из его рук. — Просто хочется избежать возможных негативных эмоций. Ну, я вроде норму по ним уже перевыполнила, имею право на столь скромное желание...

— Ларис, — руки он опускает, но с вопросом не отстает. — Просто расскажи мне, что было, а я буду хотя бы знать, как реагировать.

— Да ничего не было, — устало присаживаюсь на ближайший диван. — Две неудавшихся попытки изнасилования и предложение сыграть в байяту, высказанное не в самой вежливой форме к делу ведь не приобщить, верно? Чего не случилось, того не случилось...

— Что?? Какая байята? Лоу с детства от этого воротило... Кто угодно, только не он!

— Да не он, не он, кто же спорит, — несколько обалдевши, смотрю на этого папочку. Который Лоурэла проклял, знать не желает и слышать о нем не хочет. — Приятель его один. Там вообще много было всяких... приятелей, приятельниц и просто хороших знакомых. Из них аппетита я не вызывала разве что... ну... у Низших, наверное. И то не факт, так, предположение...

— "Там" — это где? — протянув руку, Анхен притягивает к себе ближайший стул и садится напротив меня с таким видом... что мне это допрос немного напоминать начинает. И говорить хочется все меньше.

— Там... Там — это в том месте, где Лоу пытался сделать, в общем-то то же, что и ты: включить меня в местную жизнь, ввести в местное общество... Твой опыт с больницей пока гораздо удачнее.

— Ну, я благодарю, конечно, за комплимент. И не могу не признать, что ты стала гораздо дипломатичнее, — сарказм светлейший авенэ скрывать и не думает. — Но вопрос тот же.

Да тот же, так тот же. Если хочется. Рассказываю. И про раскопки, и про танцы, и про Рин. И даже про излишне кровавый финал...

Молчит. Слушает. И снова молчит.

— А знаешь, — медленно, словно подбирая... даже не слова, тему своего высказывания, начинает, наконец, Анхен, — есть во всей этой истории один момент, на который я не отказался бы поглядеть лично. Даже попросил бы исполнить его для меня. На бис.

— Это какой же? — если он хотел меня удивить — у него получилось.

— Этот малолетний паскуденыш, стоящий перед тобой на коленях! Танцующий, целующий, говорящий... Знала б ты, сколько крови он нам с Арой попортил...

Нам с Арой? А впрочем... двести лет совместной жизни — это достаточно много, чтоб там уместились не только ненависть и отторжение. До того, как порвать ее фото, он еще сто лет их хранил... Да и не о ней мы сейчас.

— Паскуденыш? Это Лирин, что ли?

— Лирин, Лирин. Уж не знаю, на какой помойке они с Фэром его откапали, но сделали они это еще в крайне нежном возрасте. И с тех пор я был вынужден терпеть в своем доме не только его, но и его крайне развернутую и неимоверно аргументированную критику самой идеи Страны Людей, как проекта полностью несовместимого со здравым смыслом. Он всю свою сознательную жизнь так стремился не считать людей за людей — не то, что каждым действием или словом, каждым жестом буквально... И все же сломался, мерзавец!

— Просто жажда.

— Неет, Ларис, не просто жажда. В том-то и дело, что даже до этого зазнайки наконец дошло, что не просто жажда, что есть нечто еще в отношениях между людьми и вампирами, то, чего зубами не высосать и руками не пощупать... Ну да дракос с ним, болезным. Я другого не понимаю, почему ты мне сразу все это не рассказала?

— Сразу? Это когда ты злой был на весь свет, что тебе меня не выдали? Да как-то была не готова желать им смерти...

— Добрая ты у меня, Ларка, — саркастически тянет он. — Вот чего не отнять — того не отнять. Особенно бываешь добра к тем, кто искренне тебя любит... Лар, если бы я убивал каждого, кто мне чем-то не угодил, живые существа на этой планете давно бы кончились, — он вздохнул, поднялся со своего стула, перешел ко мне на диван, сел рядом, приобнял. — На самом деле я рад, что ты не весь прошлый год взаперти просидела в той хибаре, но хотя бы... Сколько? Месяц?

— Три недели.

— Хоть три недели провела в обществе, состоящем больше, чем из одного вампира. Мне жаль, что они напугали тебя. Мне очень жаль, что некоторые из них были столь несдержанны, что пытались взять желаемое насильно. Но мне кажется, ты неправильно расставляешь акценты. Изначально неправильно.

— Да? И как же это?

— Ты ассоциируешь их желание исключительно с голодом. Жаждой крови как жаждой еды и насыщения. И оттого ощущаешь себя тем кувшином, из которого каждый стремиться выпить. Но для вампира желание и голод — не синонимы. Желание — это все же тяга, основанная на сильнейшей симпатии. Пусть физической — но симпатии. Это приглашение к диалогу, к полилогу. Это именно жажда познания — в том числе физического познания на вкус и на ощупь. Мы не стремимся познать абсолютно каждого, но того, кто дорог и интересен. А будь это иначе — не было бы смысла танцевать бесконечные танцы, и снимать отдельно каждую бусинку... Мне жаль, что ты не можешь ответить на это желание, но, по крайней мере, бояться или опасаться его не надо. На самом деле, каждый раз — это просто комплимент тебе. И бедняга Фэр, признаваясь тебе в своих желаниях, всего лишь хотел сделать тебе приятное, повысить твою самооценку. Представляю, как поразила его абсурдность твоей реакции. Полагаю, он ее так и не понял, несмотря на все объяснения друга.

Наверное, несмотря на все объяснения, я и сама чего-то, все-таки, так до конца и не пойму. Или пойму, но вот принять...

— Скажи, а если бы Фэр... опять же, что бы сделать мне приятное и повысить самооценку... все же стал одним из моих любовников, ты отнесся бы к этому так же спокойно?

— Ну, мы можем это проверить. Хочешь, позовем его в гости? У меня нет особых планов на конец недели. А впрочем... могу даже оставить вас вдвоем, если ты хочешь провести время "более по-человечески".

— Вот так все просто?

— Если это поможет тебе меньше дичиться вампиров — то да. И если ты не хочешь встречаться с Риньером только потому, что боишься услышать от него, что он предпочел бы видеть тебя в своем саду или в своей постели, так начни встречаться хоть с Фэром — ведь он тебе это все уже сказал.

— Ну хорошо, ну допустим я такая неотесанная человеческая девочка, что глупо пугаюсь изысканных вампирских комплиментов. Но как быть с теми, кто на комплименты — даже изысканные вампирские — себя не разменивали? Кто просто хватал и волок?

— Кроме того, что ты, надеюсь, понимаешь, что в моем доме подобное невозможно?

— Лоу тоже казалось, что его покровительства довольно. А в аниарском храме так казалось и тебе.

— Мы, вроде, решили не ворошить прошлое. Что толку ходить по кругу? И мой дом — не храм, здесь я — единственный хозяин, — и столько убежденности было, что "никто и никогда", что захотелось поверить. Очень-очень захотелось. И я поверила. Ну, в самом деле, ведь он же не просто Анхен, он Анхенаридит ир го тэ Ставэ, авэнэ Эльвинерэлла, кто посмеет перечить ему в его собственном доме?

— Что же до сути твоего вопроса, — продолжил меж тем авэнэ, — то недорослей, хотевших твоей лунной крови, оправдывать ни в коей мере не собираюсь. Эти да, хотели лишь насыщения, ничего больше. И потому имена их из того же Лирина потом все же вытрясу и доступ им в Страну Людей еще лет на двести точно закрою, пусть сдержанности учатся. У вас там, знаешь ли, каждый день у кого-нибудь месячные, дня не бывает, чтоб не то, что на курсе — в одной из групп любого курса — ни из одной девы кровь не хлестала. Так что нечего им там расу позорить.

— А Нардан?

— Ну а что Нардан? Его и так уже откуда можно выгнали, по поводу тебя ему и без меня давно все объяснили, от того, что я больнее ударю, лучше до него не дойдет, так что и ворошить?

— Вы близко знакомы? Я так поняла, он работал в Светлогорском университете, вы не могли не пересекаться...

— И выгонял его из этого университета тоже я. Хотя должен был Гоэрэ, конечно. Но тут он "повода не видел". А у нас уже даже анекдоты ходили... Знаешь, есть препараты, стимулирующие преждевременный приход лунной крови. Так вот говорили, будто их создали специально ради Нардана — чтоб ему было удобней экзамены принимать. Поскольку он их только за лунную кровь и ставил: у кого вкуснее, тому и пять, а кого ждать пришлось две недели, тому и три.

— А как же юноши?

— А юноши — старым проверенным способом. Но знаешь, отбоя от желающих быть в его группе все равно не было. Вот только знания у них в итоге были крайне отрывочными, ведь на экзамене ж они не требовались, — усмехнулся, вспоминая, видимо, какие-то подробности той истории. Но углубляться в тему не стал. — И опять же, Ларис, в этом доме никакой Нардан не решит, что мое слово ему не указ. А все остальное — это просто комплименты твоему очарованию, которое даже самых стойких вампиров не оставляет равнодушными. Так к этому и относись.

Потом он целовал, словно доказывая, что и его мое очарование равнодушным не оставило, и даже выцеловал у меня обещание начать встречаться с его друзьями. Хотя бы только формально.

И мы беседовали о погоде с Риньером... О, нет, со светлейшим Риниеритином — на всякий случай я решила не сокращать его имя даже в мыслях, потому что... о погоде, не более. И еще с какими-то светлейшими вампирами... И я даже постаралась принять за комплимент некие весьма сомнительные откровения очередного "друга". И высказывания его подруг на тему "какая-то она у тебя худенькая" или "...бледненькая. А питается хорошо? У меня вот, помню..."

Но вот что делать с тем, что потом они весело проводили время в залихватских постельных танцах? Меня звали, понятно, меня приглашали. Ну а нет — так нет. В конце концов, мне же выдали для забав Фэра...

Фэр приехал, отказываться не стал. И пришлось ему довольствоваться совсем "не вампирской" мной, которая в постель его не тянула, поцелуев не жаждала, а все спрашивала, спрашивала — обо всех, обо всем...

Он отвечал, ему было не жалко. И про Рин, так и не расставшуюся с мечтой покорить однажды прекрасного коэра, и про самого прекрасного, все-таки не вынесшего ее атак и... нет, не сдавшегося, но выгнавшего ее "домой, к родителям", придравшись по какому-то формальному поводу. Про хмурого Лирина, искавшего увеселений на охотах, и про велеречивого профессора, отыскавшего в том склепе какое-то уникальное навершие шаманского жезла, из бронзы, чей состав был абсолютно нехарактерен для данных мест...

— Да что ты все цепляешься к его бронзам? — не выдерживаю я.

— Сам он к ним цепляется, — отмахивается Фэр. — Понятно там все уже с этими склепами и курганами. А меж тем приборы фиксируют следы человеческой деятельности в полутора метрах ниже уровня пола погребальной камеры...

Не выдерживаю, смеюсь:

— Он про бронзы, ты про приборы, Рин про Лоу, Лирин про еду — ну ничегошеньки у вас не меняется, будто и не уезжала.

— А должно меняться? — судя по тону, он слегка обижен, что я его перебила, не дослушала про приборы. И, видимо, поэтому тему он не продолжает, переводит разговор на меня.

Я не возражаю, я рассказываю ему про больницу, про Бхндара, про странности судьбы, вновь сведшей меня вместе с тем самым доктором, что лечил меня некогда в стадах...

— Самого главного не рассказываешь, Лар. Как Анхен? Вернее — как ваша с ним жизнь? Помнится, весной ты боялась его до дрожи.

— Его, — киваю я. — Или нашей с ним жизни. Или того, что в этой жизни опять что-нибудь пойдет не так, и я вновь увижу самую темную его сторону. Или что вновь придется выбирать между плохим и наихудшим, и я вновь не сумею сделать правильный выбор. Или что я опять все испорчу...

— Разве за все в ответе только ты?

— Да нет, Фэр, — улыбаюсь я, — разумеется, нет. Просто, понимаешь, что проще: изменить его или измениться самой? Я не могу изменить его взгляды или черты его характера — они формировались столетиями, мне не осилить. Когда-то я была так наивна, что думала, что смогу — и это всегда приводило к беде. Больше нет, — решительно качаю головой, — таких иллюзий я не строю. Вот только, когда он вновь ворвался в мою жизнь, я поняла, ощутила, осознала — без него и жизни-то нет. А значит, вопрос ровно один: что я могу сделать для того, чтоб с ним эта жизнь была? Как мне поступать, реагировать, действовать? Я не управляю им — но собой пока владею. Вот и стараюсь стать той девой, которую он хотел бы видеть рядом. Да, пока не во всем выходит правильно действовать, но хотя бы реагировать правильно я уже научилась.

— Правильно — это как?

— Чтобы не огорчать, не раздражать. Чтобы получить тот итог, какой я хочу: мир и гармонию в наших отношениях.

— Любой ценой? — скептически смотрит на меня Фэр.

— А что дороже счастья с любимым? А главное, сам смотри: вот уже почти два месяца мы вместе, и нам хорошо, мы счастливы...

— Действительно счастливы? И я могу больше не опасаться за мою маленькую розу?

— Когда это я стала твоей розой?

— Увы, не стала, — притворно вздыхает Фэр. Или не притворно, кто его разберет. — Сорвали без меня.

Он улетел под вечер, не позволив себе ничего, кроме объятий и пары невинных поцелуев, а я вернулась к своим тетрадям и учебникам. Но, сидя с Анхеном в его кабинете, бросая время от времени взгляды на его профиль, склоненный над вампирским блокнотом, все возвращалась к тому вопросу, все раздумывала, а счастлива ли я? И ловила его одобряющую улыбку, и сердце замирало, словно впервые. И я понимала — да, действительно да, вот оно, мое счастье, мой мир, моя жизнь.

Ну а гости? Да дракос с ними, привыкну. Подумаешь, постель он делит... А кабинет он делит со мной, и достаточно просто протянуть руку...

Протягиваю. Скольжу пальцами по его кисти, невесомо оглаживаю запястье... И попадаюсь, в мгновение ока оказавшись на его коленях, в кольце его рук.

— Вот что за вредная девочка, — его дыхание щекочет мне ухо. — Фэра она, значит, не хочет.

— Неа, — мотаю головой, — не хочет.

— И время, отпущенное на отдых, тратит впустую.

— Ну почему же сразу впустую?

— А потому что нерастраченная сексуальная энергия никуда не делась... — его язык скользит по краю уха от мочки вверх, заставляя замереть от удовольствия. — И теперь мешает нам обоим работать.

— Как говорила мне одна дева, — я тоже знаю эту игру. И мои губы шевелятся в миллиметре от его, но все же не касаясь, — вампир обязан ублажать своего человека сам, денно и нощно, не перекладывая эту обязанность на других.

— Странная дева, — его пальцы скользят по моим волосам, расплетая косы, высвобождая пряди, — мне казалось, все ровно наоборот.

— Казалось, только казалось, — мои пальцы скользят не по волосам, по пуговичкам его рубашки... и по коже его груди... и даже не замечают, как сбивается чье-то дыхание... особенно, когда мой язык начинает скользить вдоль его ключицы... и спускаться ниже. А пальцы... Резкий рывок, и я уже не на коленях, я на столе, и блокнот отлетает куда-то в сторону, и пуговицы моей кофты тоже отлетают. И его руки ложатся на грудь, и его губы сливаются с моими... И предметный мир, и очередность действий — все исчезает в мареве страсти, есть только жар его тела рядом с моим, есть только мед его поцелуя, которым я никак не могу напиться, есть миг единения, пронзительный и прекрасный. И моя кровь, бегущая по его венам, и его жажда, струящаяся по моим... И пронзительный крик, вспарывающий пространство, и осколки звезд под сомкнутыми веками, и даже в небытии — отзвуки бесконечного счастья...

А на работе меня ждет повышение. То самое, с понижением больше схожее. Минус первый этаж. Прощай, солнышко. И даже то, что зарядили дожди, не слишком-то помогает. Внизу мрачновато. Освещение есть, вот только не слишком яркое. Помещенные на стенах гротов светильники, выполненные в виде огромных синих кристаллов, заполняли пространство мертвенным голубоватым светом. Так приятней для глаз, пожимали плечами Низшие. Ну а мне порой зрение приходилось напрягать, чтоб разглядеть какие-то детали.

А впрочем, ничего особо красивого меня там и не ожидало. Азы. Смена пеленок под теми, кто не в состоянии встать. Гигиенические процедуры для них же (вот тут впервые малодушно порадовалась, что одежда на больных отсутствует как класс). Помощь в кормлении. Раздача лекарств. Перевязки. Наконец, даже уколы.

И, вроде, все получалось, ведь, несмотря на специфику, те же люди, те же больные, помощь которым я выбрала некогда своей профессией. Вот только... штрихи, детали...

Первый раз меня вызвали к светлейшему главврачу, дабы сделать втык... за разговоры. Я слишком много говорила с больными. Я говорила с ними на правильном человеческом языке. А это, по местным нормам, недопустимо. Минимум слов. Команды. Без склонений-спряжений-связок. Ни человеческой речи, ни человеческого обращения. Они — животные, и это больница, а не школа.

— Но как же так? — плакала я дома. — Как же так?

— На самом деле все просто, Ларис, — вздыхал Анхен. — Цинично, но просто: чем меньше они себя осознают, тем естественней воспринимают свое положение. Ты ведь не в силах это положение улучшить, верно? Так не очеловечивай их, это не принесет им счастья.

— Так их можно... очеловечить?

— До какой-то степени да, — пожимает плечами вампир. — Правильно говорить, есть ложкой, носить одежку... А смысл? Они все равно еда, и по-другому не будет.

Киваю. Но не могу не спросить:

— А вот если бы... если бы удалось создать искусственную кровь, и едой они бы быть перестали... Ведь перестали бы, верно?

Он кивает.

— Тогда их можно было бы "очеловечить"? Ну, научить быть людьми не только на уровне ложки-одежки? Чтоб они могли жить самостоятельно, создали бы какое-то общество?

— Нет, Лар, только стаю, общества им не создать, в уже созданное не влиться. Их уже даже читать-писать научить невозможно...

— Тогда почему с ними нельзя говорить?

— Лар, давай не будем по кругу. Таковы правила. Просто прими. Ты врач, а не учитель.

— Я медсестра.

— Пока да. Ты не считаешь этот опыт полезным?

— Разве я это говорила? — пожимаю плечами. — Ты меня "повысил".

— Я тебя еще повышу. Но чуть позже, спешить не надо. Лучше иди-ка сюда, — он утягивает меня на колени. — Ты уже думала о специализации?

Обнимаю его. Прижимаюсь, глубоко вдыхаю его запах. Тепло его тела, тепло его взгляда — только это имеет значение.

— Ну, какая у вас тут специализация? Куда ни глянь — специалисты широкого профиля... — вздыхаю. Задумываюсь. — Но знаешь, из того, что есть, я бы, пожалуй, выбрала работу в Восстановительном.

— Спасать людей от последствия встречи с вампирами? — он целует меня в шею, явно настроенный организовать мне и "встречу с вампиром", и "последствия".

— Да если бы, — вздыхаю я. — Всего лишь реанимировать их для новой встречи...

— Лар, вот опять не на том акценты, — недовольно поправляет он меня. — Они и рождены для встреч с вампирами, их кормили-растили для этих встреч. И ничем, кроме "встречи с вампиром" их жизнь по определению закончиться не может. Но скажи, вот по-твоему, жизнь сама по себе имеет ценность? Что лучше — никогда не рождаться или прожить хоть сколько-то, но чем больше, тем лучше?

Смотрит на меня вопрошающе. А я... Проще всего сказать, что лучше и вовсе не рождаться. Вот только сама для себя я смерть не выбрала. Было однажды в порыве отчаянья, но... ведь с горы не спрыгнула, в озере не утопилась. Осталась жить, даже не имея впереди ничего. Так как же за других я могу выбрать иное?

— Вот и отношение к отделению Реанимации должно строиться именно на этом, — наставительно продолжает Анхен, убедившись, что я определилась с ответом. — Главное — не встреча с вампиром, которой неминуемо кончится их жизнь. А то, что пока жизнь не закончилась, она продолжается. Благодаря тебе в том числе, — он примирительно целует меня в висок, словно подводя итог беседы. — А конец — он бывает у любой жизни. Просто у них он определен, а у нас с тобой — нет. И никому не известно, чей страшнее.

Я соглашаюсь, он прав, надо думать о хорошем. А что может быть лучше, чем губы любимого, ласкающие твое ушко? Быть может, руки, заинтересовавшиеся твоей грудью? Ах, нет, его глаза, в которых тонешь, как в омутах, не осознавая уже, где там губы, где руки...

Вот только в больнице любимого не было. И стоматолога там не было тоже. Ну не называть же таковым любого Низшего, способного взять клещи и выдрать зуб? Офтальмолога не было. Не все ли равно, как видит потенциальная еда и видит ли вовсе? Ну а совсем уж проблемный глаз можно и удалить.

Вообще, удалить можно многое. Можно камни из почки, а можно и почку. А что, их же две. И если со второй все достаточно хорошо, чтоб больной дожил до обеда — то он просто будет заявлен одним из первых в списке блюд на этот обед. Вот только очередь "на обед" набиралась таким манером порой излишне внушительная. Одними пациентами все же не накормишь. Надо бы и здоровыми разбавлять.

И тогда первым делом — запросы: не ожидается ли банкет? Вдруг нормы потребления резко возрастут? Ну а нет, значит, нас ждал обход. Светлейший Андородэус изволял покинуть свой залитый солнечным светом кабинет и в сопровождении врачей обходил больных. Искали, кого же все-таки вылечить.

Ну а Бхндар — он был хорошим врачом. И он умел лечить, и он умел сочувствовать. Но он слишком давно работал в этой системе. Собственно, он только в этой системе и работал. Он лечил еду для своих господ. И он тоже не видел смысла пролечивать каждого.

— Можно вылечить острый приступ, это да, — объяснял он мне. — Но дальше? Что раз прохудилось, то будет рваться вечно. И острая форма перейдет в хроническую. И кому ты тогда скормишь хроника? И кто будет в ответе за напрасно протраченные ресурсы?

— Но ведь можно вылечить и хронических...

— Не всех. А главное, зачем? Здесь семь врачей на тысячные стада. Задача — не плодить хронических больных, чтоб потом тратить время на их излечение, а вовремя намечать потенциально опасных, и вовремя утилизировать их, пока они еще здоровы.

Киваю. Что еще я могу сделать? Здесь их законы, их правила, а я учусь. Учусь...

Не помню, когда у меня начали дрожать руки. Тремор был небольшой, и проявлялся лишь временами. Работе не мешал, я даже уколы делала четко. Просто концентрировалась предельно на процессе — и дрожь отступала. Ну а в свободное время — да мало ли? Усталость, пройдет. Даже в голову не брала.

Были проблемы и серьезнее. Меня опять вызывали к главврачу. На этот раз — за излишнюю эмоциональность, особенно — "эмоциональность негативную". И я признавала, что он прав, да и те, кто на меня ему настучал — правы тоже. Я не имела права демонстрировать пациентам свои эмоции. Даже если знала, что кого-то решили не лечить, а просто покалечить, потому как "все равно съедят". И училась сдерживать эмоции. Сдерживать чувства, сдерживать мысли.

Дома тоже старалась сдерживаться. Не думать о больнице, а если думать — то только о хорошем. Я ведь хотела стать врачом. Анхен помог мне продолжить учебу, дал возможность сочетать ее с практикой. А я опять не вписываюсь в очередные рамки, недовольна очередными правилами! Надо уже взрослеть. И принимать то, что есть. И не огорчать Анхена своей неспособностью прижиться в очередном месте.

И я улыбалась ему. Как он учил — всем сердцем. Не говорила о проблемах, но делилась успехами. Ведь они были, правда. Мне поручали чуть больше, я справлялась с изучением очередного раздела. В конце концов, кого-то из "моих" пациентов все же вылечивали, и отправляли "домой", а не на еду, и я делилась с Анхеном своей радостью, что вот эта жизнь — еще продлится.

Вот только руки дрожали все больше. И я уже не могла подавить эту дрожь никакими усилиями. И Анхен заметил.

— Что случилось? — спросил он неожиданно, прерывая мой восторженный рассказ о том, как Бхндар впервые позволил мне присутствовать на операции.

— Да ничего, вроде, — пожала плечами с искренним недоумением. — Операция прошла успешно, я потом...

— Правда? А с руками тогда что?

А руки лежат на столе и выбивают дробь. Прятать поздно. Смотрю на них, как на предателей, подбираю слова...

— Устала, наверное. Переутомилась. Слишком много информации, впечатлений, эмоций... После большого перерыва — и такая активная жизнь...

— Так почему не сказала, что устала? Прервись. Просто побудь неделю дома, отдохни, займись чем-нибудь другим... У Лоу ты рисовала, помнится. И даже неплохо. А здесь и карандаш в руки ни разу не взяла...

— Так времени нет.

— Вот и я про то. Прервись с учебой. У меня в кабинете до безобразия голые стены. Нарисуй для меня... на твой выбор, что хочешь. И я перестану завидовать этому мальчишке, что у него твои картины есть, а у меня — нет.

— Да какие "картины", так... И ты сам отказался их взять.

— Ты их рисовала не для меня, — губы сжимаются в тонкую линию. — Зачем они мне? Вечно вспоминать тебя в его доме?

— Хорошо, нарисую, уговорил, — обнимаю его, прижимаюсь к нему. Чтобы чувствовал, что я здесь, с ним. — И не ревнуй, вампирам не полагается.

— Да при чем тут ревность, Лар? — вопрошает устало. — Подлость трудно простить.

Я целую. Не хочу, чтоб он вновь вспоминал. Все в прошлом, мы же решили.

— Справишься с заказом за неделю? Я как раз в четверг вернусь...

— Ты уезжаешь? Сегодня?

— Нет, через пару дней. А сегодня я полностью твой...

Нет, не полностью. Вечером его вновь посетили гости. А я вновь прогулялась с ними по саду, и оставила их с Анхеном в гостиной "углублять дружеские связи". Ничего. Мне, в самом деле, надо отдохнуть. И подумать, о чем будет та картина.

Картина не вышла. Тремор не проходил, я не могла рисовать. Карандаш скользил по бумаге непредвиденными зигзагами, я перепортила кучу набросков, так и не сделав ничего путного. Хотя, если уж совсем честно, толковых идей тоже не было. Так что может быть, проблема была именно в этом.

Анхен огорчился. Не отсутствию картины, подозреваю, она не слишком-то была ему нужна. Но тому, что лучше мне, на его взгляд, не стало.

— А может, ну ее, эту больницу, — предложил он, усадив меня к себе на колени и медленно расплетая мои длинные толстые косы. — Далеко не все, о чем мы мечтаем в юности, выбирая дело всей своей жизни, оказывается действительно нам нужным или подходящим. В детстве просто все. Думаешь: вырасту, выучусь, и всех-всех спасу. А потом вырастаешь, выучиваешься. И понимаешь, что всех — все равно не спасти. И про тех, кого не спасли — не смогли, не успели, не захотели — с каждым днем знаешь все больше. Твой личный список неспасенных растет... Кто-то может жить с этим, кто-то нет... Кто-то может смириться с тем, что медицина — это не про то, что всех спасли, кто-то нет... Так зачем себя мучить?

Задумалась. Неужели он прав, и медицина — действительно не мое? Просто детская мечта про то, как быть нужной людям? Да нет, почему она детская? Я хотела лечить, помогать, облегчать боль. И я могла. О чем уверенно ему и сказала.

— Просто, видимо, сам антураж — темные подземные коридоры, палаты-гроты с призрачным светом. Сам контингент — люди, рожденные на еду... Это, наверное, не совсем та больница, о которой я мечтала. Просто нужно перестроиться, привыкнуть... Это все переходный период, Анхен, это пройдет. Надо просто перетерпеть, я уверена.

— Пройдет... У тебя даже аура стала бледнее, — недовольно качает он головой. — Но если ты уверена, что дело лишь в "антураже".... Давай попробуем чуть изменить программу твоего обучения. Как ты относишься к акушерству?

Неопределенно пожимаю плечами. Не знаю, не думала. Да и не изучала еще этот раздел.

— Думаю, будет лучше, если ты поработаешь в Родильном. Рождение новой жизни — что может быть оптимистичнее? Помочь матери пройти через роды, помочь малышу сделать первый вздох... И у каждого твоего пациента впереди — гарантированно долгая жизнь: детство, юность — до двадцати мы их не трогаем. Так как, попробуешь? Тогда я договорюсь.

Договорился. У меня сменился руководитель. Вместо Бхндара моим обучением занялась Ндаллар"бх"нр"гхра. Надменная, как истинная Лунная, она была не в силах скрыть легкого презрения во взгляде, когда говорила со мной, но к работе своей относилась добросовестно, касалось ли это моего обучения, или ее обязанностей по отделению.

Ко всем роженицам здесь были крайне внимательны, ласка и поддержка со стороны младшего персонала приветствовались, а возникающие проблемы неизменно решались. Вариант ответа "до ужина доживет" здесь, в отличие от Общего отделения, не приветствовался. Всем женщинам здесь предстояло дожить не до ужина, а до следующих родов, а потом и еще до одних, и потому испортить им здоровье по небрежности или недосмотру никто не жаждал. Ибо было чревато.

Ну а дети... Дети — это всегда радость, и я могла часами пересказывать Анхену, как родился один, второй, третий, а у четвертого было обвитие, и воды совсем зеленые, он здорово нас напугал, но, к счастью...

— А ты не думала о том, чтоб родить своего? — огорошил он меня, не дослушав очередную историю.

Какое-то время беспомощно молчу, словно получив удар под дых, потом получается все же выдавить:

— У людей... от вампиров... не рождаются, не ты ли меня учил?

— Так и не рожай от вампира, — невозмутимо ответствует Анхен. — Я даже не стану тратить время, предлагая тебе зачать ребенка с кем-либо из людей, все равно ерунду на тему "люблю — не люблю" услышу. Но достижений медицины в области искусственного оплодотворения никто не отменял. И мы можем подобрать тебе донора с любыми внешними данными, на выбор. Хочешь — даже Петька твой необходимый биологический материал нам сдаст и не узнает, для кого. А захочешь — узнает, мне не важно.

— А что важно? — тяну время, не зная, как ответить на это предложение.

— Чтоб ты была счастлива, чтоб твоя жизнь была заполнена, — он чуть вздыхает. — Я помню, как ты смотрела на детей, когда мы были в Светлогорске. Я знаю, насколько это важно... для любой женщины...

— Только женщины?

— Не только. Но речь сейчас о тебе. И мне кажется, из тебя выйдет замечательная мать.

Мать? Я? Не знаю. Я так давно запретила себе даже думать об этом, смирившись с судьбой, что теперь... просто оказалась не готова к такому обороту. И все никак не могла понять, что же меня смущает во всех этих планах... Ребенок. Не от Анхена, я и не мечтала. Но от неизвестного донора, которого я и не увижу. И можно подобрать, чтоб отец был черноволосый и кареглазый, можно найти похожего на Анхена — хоть приблизительно, насколько возможно — и считать ребенка сыном вампира. Почти семья. Или просто семья, ведь Анхен будет любить моего малыша, я знаю, будет. А что не его... А не его ли, раз он воспитывает?..

Стоп, о чем я вообще?!

— Анхен, но ведь ребенок... Человеческий ребенок не может жить вместе с вампиром, он же сгорит! Ты говорил, тут взрослые люди сгорают за пару лет, а мой малыш...

— А твой малыш будет именно твоим малышом. И от тебя унаследует всю твою непробиваемую невосприимчивость. И все будет хорошо.

— А если не от меня? Если от биологического отца? Разве ты можешь быть стопроцентно уверен?

— Не могу, но у нас нет другой возможности проверить. Иди сюда, — он усаживает к себе на колени, обнимает. — Послушай, я все продумал. Донора выберем из тех, у кого максимально высокие показатели сопротивляемости вампирской ауре. На самых ранних сроках, пока твой организм еще служит малышу надежнейшей защитой от любого вампирского воздействия, проведем все необходимые анализы, выясним возможности ребенка. Если все хорошо — значит, спокойно донашиваешь, рожаешь, воспитываешь...

— А если нет, его что — убивать? — в ужасе хватаюсь за свой, совершенно пустой, живот. — И пытаться еще раз, "для чистоты эксперимента"? И так — пока, наконец, не получится?

— Убивать? Лар, да как тебе в голову-то пришло? У тебя на родине серьезнейший демографический кризис, развернута масса программ, чтоб улучшить ситуацию, а ты про убийство! Нет, конечно, — поцеловал меня в висок, прогоняя мрачные думы. — Ребенок, в любом случае, родится. Просто, если он не будет обладать твоей сопротивляемостью, его придется отправить в Страну Людей. Твоим родным, они не откажутся, тем более, твой отец будет знать, что ребенок твой. Либо отцу ребенка — я не зря упоминал Петю в числе возможных доноров.

— А я...

— А ты сможешь его навещать.

— Как? — интересуюсь совсем невесело. — Ты обещал, я и папу смогу навещать, а что вышло? Мы ни разу там больше не были...

— Пока это сложно Лар, я всегда говорил — не все сразу. Но дети — они очень много значат для вампиров, для всех вампиров. Даже для Владыки. И если в Стране Людей будет воспитываться твой сын — или дочь — разрешение на пересечение Бездны тебе будет получить значительно проще.

Молчу. Энтузиазма нет. Родить ребенка — и потерять его навсегда. И каждый день своей жизни ждать, что тебе разрешат его увидеть.

— Скоро, кстати, нас ждет Зимний Бал, — продолжает меж тем Анхен. — Самая длинная ночь в году, ночь поворота от тьмы к свету почиталась нашим народом еще в глубокой древности. Ее называли "Ночь поворота судьбы", верили, что от того, как ее проведешь, зависит будущее. И до сих пор это один из самых почитаемых праздников.

Киваю. Да, интересно, но сейчас к чему?

— Главный Бал, по традиции, проводится у меня. Прежде — у одного из авэнэ по жребию, теперь у меня. Без жребия, — чуть помолчал, недовольно сжимая губы и вспоминая — едва ли веселое. — Так вот, на Бал, — продолжил, встряхнувшись, — к нам приедет Владыка. И я надеюсь договориться с ним о том, чтобы на Новый Год тебя разрешили навестить родных. Обстановка праздника способствует щедрости и благодушию и сама по себе, конечно. Но все же, если во время Бала ты будешь уже беременна, договориться с Владыкой нам будет значительно проще.

— Перестань, — разрываю его объятья, встаю, отхожу к окну. — Я все понимаю, ты заботишься обо мне, ты хочешь как лучше, но сейчас это больше похоже на шантаж...

— Лара, ну при чем здесь шантаж? — недовольно морщится Анхен. — Я всего лишь обозначаю свое виденье проблемы и все обстоятельства, с этим связанные. В твоей жизни явно не хватает светлых и радостных моментов. А что может принести больше радости молодой женщине, чем рождение ребенка? Тем более, что ты действительно готова к этому. В Стране Людей твой взгляд не пропустил ни одной коляски. Сейчас ты вечера напролет рассказываешь мне о каждом рожденном младенце. Просто представь, насколько полной станет твоя жизнь, когда ты родишь своего.

— Особенно, когда его отнимут.

— Да не отнимут, Лара. Шанс, что он не сможет жить с нами, минимален. Я всего лишь пытаюсь быть максимально объективным, и потому сразу признаю, что такая вероятность есть. Крайне небольшая, но все же есть, — он тоже встает, подходит ко мне, берет за плечи. — Что же до Владыки, так мы живем не в вакууме. Ты хочешь в Страну Людей — я рассказываю, как проще было бы этого добиться. То, что рождение ребенка может оказаться аргументом в разговоре с Владыкой, никак не умаляет радости материнства и важности этого ребенка для тебя лично.

— Радость материнства? Родив ребенка-заложника? Анхен, я люблю тебя. И я на многое готова пойти и еще на большее закрыть глаза ради мира и гармонии в наших отношениях. Но соображать-то я при этом не разучилась. Родить ребенка, чтобы управлять Владыкой, не выйдет. Выйдет ровно наоборот: это у Владыки появится мощнейший рычаг, чтобы управлять нами. Не мы ему будем ставить условия, а он нам. Сейчас ты выговариваешь и выторговываешь у него мою жизнь и мою свободу перемещений, а после рождения ребенка тебе придется выторговывать у него нас двоих.

— Лара, что и как я выторговываю у Владыки — это только мои проблемы.

— Но жизнь — моя. А отца я не видела с лета.

Вывернулась из его рук. Ушла. Просто ушла, не разбирая дороги. Коридорами, переходами, садовыми тропками. И слезы застили глаза, и ничего не могла поделать.

Ребенок. Как все просто. Женщина — это ж такая подросшая девочка, ей просто нужна кукла в размер. Она будет ее нянькать и тетешкать, и будет ей счастье. А выйдет кукла бракованной — так мы сдадим в магазин и другую купим, делов то!.. А чувства ребенка, его потребности? Кем он вырастет здесь, в отсутствии сверстников, друзей, зато в окружении всеобщей жажды?.. Да, я знаю, что мне ответят. Можно родить десяток, и им будет не скучно играть друг с другом в огромном доме и сказочном саду над облаками. Но когда они вырастут — что с ними будет, когда они вырастут? А что будет со мной — и с ними — когда их просто у меня заберут? Под любым предлогом, от "Владыка велел", до "им нужно учиться в человеческой школе". И я должна буду поверить, что так лучше, потому что, если я перестану верить Анхену, что у меня останется?..

Он за мной не пошел. Дождался, когда вернусь сама.

— Успокоилась? — поднял глаза от своих документов. — Не надо все воспринимать в штыки, Лар. Плохая привычка. Мне казалось, ты уже от нее избавилась.

— Прости, — села на диван, стоящий вдоль стены, вздохнула. — Но беременеть к Зимнему Балу я не буду. Беременеть, в надежде вышибить из Владыки слезу умиления, я не буду тоже. Уж извини, но не верю я в эти слезы... И, в любом случае, — поспешила продолжить, видя, что он собирается возразить мне, — я не готова к тому, чтобы иметь детей. Чтобы иметь их здесь, сейчас, абы от кого и с непонятной целью. Детей рожают от любимых.

— Да когда ж у тебя эта ерунда из головы-то выветрится? — страдальчески вздыхает Анхен. — То сексом занимаются только с любимыми, то детей только от любимых рожают. А понятие "случайное зачатие" это я сейчас придумал? Это у вампиров его не бывает, а люди только так и живут. А человеческое выражение "перепихнуться по-быстрому" — это тоже исключительно про любовь? А искусственное оплодотворение — его лично сейчас для тебя придумали? И тысячи женщин к нему не прибегали, дабы родить не "ребенка от любимого", но ребенка, которого будут любить? Про любимых приемных детей ты тоже никогда прежде не слышала?

— Приемные дети — это те, кто уже рожден, и им нужен дом. И ради счастья этих, уже рожденных детей, можно отказаться от многого. Но целенаправленно рожать потенциального приемного ребенка?.. Но даже если нет, очередной раз прервать учебу...

— Тебя убивает эта учеба!

— Она делает меня сильнее. Я уже говорила — это лично мое испытание, и мне надо его пройти. Мне сложно, непривычно, но я справлюсь. А вот страх за свое дитя убьет меня гарантированно. Вечный страх — день за днем, месяц за месяцем, год за годом...

— Все матери переживают за своих детей, это нормально.

— Да, вот только причины для переживаний у всех разные... Давай не будем сейчас, — видя, что он закипает, пошла на попятный. — Ведь мы не обязаны решить этот вопрос немедленно раз и навсегда, верно? Знаешь, давным-давно, в прошлой жизни еще, поступая в универ, я планировала заводить семью уже после его окончания. Зарок не давала, конечно, но планировала. Любовь — это уж когда случится, но дети — после диплома, сначала профессия. Там и тогда я не доучилась. Сейчас получила второй шанс. Так давай я сначала выучусь, получу профессию, а потом вы вернемся к разговору о ребенке? Я стану старше, мудрее, я освоюсь здесь, буду четче осознавать свои границы и свои возможности, и мне будет проще решиться...

Или больше оснований не решиться. Говорить об этом уже не стала, но... Если бы не два наших мучительных и страшных разрыва, меня не мучил бы подспудный страх того, что будет, когда меня разлюбят. Если однажды, несмотря все мои старания, он вновь решит выкинуть меня из своей жизни — куда он меня выкинет? И что будет тогда с моим малышом?

— Решать тебе, — он отступил, но даже не пытался скрыть, что недоволен моим отказом. Что воспринимает его не иначе как каприз. Упрямство.

Мы не поссорились, нет. Но этот легкий холодок взаимного непонимания между нами поплыл. Он стал реже бывать дома вечерами. У авэнэ бурная светская жизнь, не все ж гости к нам в дом, и его ждут с визитом многие. И не только по вечерам, но и в выходные. А если в гости не уезжал он, то гости приезжали к нему. Меня не выгоняли, конечно же. Это исключительно "мое упрямство" мешало мне к ним присоединиться.

А в больнице рождались дети. Каждый день, с утра и до вечера. Роды, роды, роды. У кого-то первые, у кого-то десятые. У кого-то легко, у кого-то с осложнениями. Неизменным было одно: ребенок рождался и его уносили, не давая матери даже взглянуть. Кормить и растить этих детей будут другие женщины. Материнство не предусматривалось, восстановилась после родов — рожай опять.

Я смотрела, как новорожденных уносят. Я уносила сама. Я видела пустые глаза рожениц, особенно тех, кто рожает уже не впервые. Они привыкли, они не знают другого, им все равно.

Первородящим ставили шторку перед лицом, чтоб и случайного взгляда не было.

— Им так проще, — объясняли мне лунные.

Да, киваю на это. Вот так и мне однажды поставят. И сообщат, что ребенок "не такой", с вампирами не выживет, так что и привязываться... В каждой роженице я видела себя. В каждом рожденном ребенке — своего ребенка. Еще не рожденного, еще не зачатого, но уже спланированного для меня Анхеном, уже поселившегося в моих мыслях, ведь однажды он все равно меня уговорит...

Отвезти всех рожденных за последние несколько дней к главврачу мне поручили впервые. Это было постоянной обязанностью одной из сестер, но зав.отделением не было, а лунной эльвийке на свет лишний раз вылезать — себя не любить. Так что причину, по которой она вот прямо сейчас безумно занята, она придумала. А я отвезла. На осмотр.

И стояла, наблюдая, как Андородэус ир ра Ставэ неторопливо кладет свои длинные белые пальцы на виски каждому младенцу поочередно. И с ужасом понимала, что он сжигает их — вот здесь и сейчас. Что рождаются они вовсе не "животными". Что "генетические модификации" — это просто красивые слова, что "модифицируют" они их мануально, лично каждого, без всяких затрат на медицинские препараты...

Как добралась домой, помню плохо. За мной прислали машину, как и всегда, просто дорога... не отложилась. Помню только, как брела по коридору в поисках Анхена, уже трудно сказать, зачем. Чтобы он объяснил мне, что я все поняла неправильно, чтобы убедил, что если и правильно, то относиться к этому нужно иначе. Проще. Расстаться уже с иллюзиями. Чтобы просто позволил выплакаться у него на плече. Чтоб поцеловал и заставил забыть обо всем...

Он был в гостиной. Он был с гостями. В другой ситуации и в другом состоянии я бы, наверно, и дверь не стала туда открывать. Но мне было плохо, а он отдалялся от меня. С каждым днем, с каждым визитом гостей. А он был мне нужен. Так нужен.

Я вошла, подошла и села к нему на колени. И мне было все равно, кого он там в тот момент обнимал. Назвал принцессой своей души — утешай и люби.

Он обнял одной рукой — просто на автомате, стандартная реакция вампира на ласковое прикосновение. А вот голову ко мне повернул уже осознанно, с безмерным удивлением.

— Лара?

И я завладела его губами. Пока свободны, пока он не успел сказать ничего, что заставит меня передумать. Он был мне нужен сейчас.

Я целовала, он отвечал. Со все растущим недоумением я отслеживала траекторию движения его языка, своего, точки и линии соприкосновения наших губ. Ощущала руки на спине — его, и не только его. И чьи-то влажные губы, коснувшиеся моего плеча... А вот чуда не происходило. Забвения, восторга, страсти... ничего. Механика.

Я отстранилась, изумленно глядя ему в глаза. И наткнулась на его столь же недоуменный взгляд.

А потом уже он меня целовал, отмахнувшись от всех надоедливых рук. Опрокинул на широкую "гостевую" кровать и целовал, ласкал, не обращая внимания на то, что его гости стоят вокруг и с интересом и все растущим недоумением наблюдают.

Я не чувствовала ничего. Вернее, наоборот: я чувствовала все. Каждое движение его пальцев, его губ, его языка. Гладкость его волос под моими пальцами, бархатистость его кожи. Каждый взгляд его гостей и каждую складку покрывала под своей спиной... Он целовал, а мне хотелось плакать.

— Укуси, — почти выла я от отчаянья, — пожалуйста, укуси...

Он кивает, и его руки скользят мне под юбку, стягивают трусики — где-то до колен, а потом он их обрывает, оставив болтаться на одной ноге... И я чувствую, как его плоть входит в мою — медленно, аккуратно, но все же болезненно. Мое тело не готово, оно не сочится страстью, оно вовсе не жаждет кого-то в себя пускать. Жаждет разум, он ждет укуса, ждет страсти и забвения, даруемого вампирами в обмен на кровь.

И острые зубы привычно пронзают вену, и острая вспышка боли привычно заставляет вскрикнуть и выгнуться... И никуда не исчезает, хотя я отчетливо ощущаю, как Анхен делает первый глоток.

Просто больно. Болезненно толкается его плоть в моем теле, болезненно давят на мягкие ткани края его острых зубов. И кровь, которую сила его всасывания заставляет менять заповедованное природой направление движения, болезненно расстается с моими венами.

На этом все.

Или нет, еще спина весьма болезненно трется о какую-то складку на покрывале...

Он отстраняется. Вынимает зубы из моей шеи, освобождает меня от своей напряженной плоти... А впрочем, нет, уже не напряженной. Жаждать ту, что его не жаждала, не выходило.

Смотрит в мои глаза. И столько всего в его взгляде! И потрясение, и раздражение, и досада, и сожаление, и боль, и страх... И даже какая-то обреченность.

— Что, может, помочь? — со смешком поинтересовался кто-то.

— Отойди! — почти зарычал на него хозяин дома. — Ты что, не видишь, ей плохо?! Не чувствуешь, она больна?!

— Сгорела? — с бесконечным любопытством поинтересовался еще один голос, женский, и я почти физически ощутила ее пристальное внимание.

— Да нет, когда они сгорают, они, наоборот, от страсти пылают, не унять, — подключился к беседе третий. — А тут как выморозило.

— По-всякому бывает, — философски просветил четвертый.

— Так может еще кому куснуть? — не унимался первый. — Что ж мы, такой горячей компанией, и не разогреем?

— Подите все вон!!! — Анхен орет так, что даже воздух в комнате густеет. А потом просто сидит и ждет, мрачно сверля своих гостей глазами и не вникая в их ответные реплики.

Наконец гостиная пустеет. Шум их голосов стихает вдали. Я все так же лежу. Анхен все так же сидит возле. Тишина становится просто звенящей...