Высокие отношения (02.12.2020)

Посвящается людям меча и людям кирпича, с которыми автора сводила безжалостная, но веселая судьба

Автор благодарит:

Игоря Николаева за "Ойкумену", идею и неоценимую помощь

Артема Андреевского за неожиданные подсказки

reductor111 за название

Евгения Шкляра за промышленный альпинизм

Сергея Павлова за помощь с ошибками

Александра Пополднева за обложку

Евгения Беденко за судьбу Юрга ди Шамли

Русалку Ди за Русалку Ди

Владимира aka ИнжеМеха за помощь с запятыми

Михаила Лапикова за поддержку добрым словом и нужным советом

Максима Коннова за постоянное заглядывание из-за плеча и

искреннее волнение за героев

Так же, большое спасибо всем, кто не пожалел трудового рубля!

Отдельная благодарность моей любимой Насте!

"Расскажу я вам, если на то будет ваше желание, о том времени, тех людях, которые жили в те времена, и о тех, которые жили, но людьми вовсе не были. Расскажу о том, как и те, и другие боролись с тем, что им то время принесло. С судьбой и с самими собою. Начинается эта история мило и приятно, туманно и чувственно, радостно и трогательно. Но пусть это вас, любезные господа, не обманывает...

Пусть не обманывает."

А. Сапковский "Башня шутов"

Пролог

Строй противника утратил ровность, присущую крепко сбитым и натасканным полкам. Одно дело парад на плацу, и совсем другое дело удержать равнение после десяти атак тяжелой кавалерии! И каких атак!

Обычная пехота и после первого натиска часто рассыпается. Раз, и становится трусливым стадом, что так легко и весело догонять! И бить с коня на выбор. В затылок, в спину!

Барабанщики колотили отчаянно — дробный стук долетал до всадников, звучал, будто лихорадочно бьющееся сердце. Флейтистов не было — вырезали их! Не играют дудки против меча, как ни старайся! Жаль, дорогой ценой. Но ведь почти дошли до сердца полка, до маленького каре, посреди которого высились черно-белый штандарт империи и полковое знамя — тяжелое зеленое полотнище с золотой бахромой и червленым [в геральдике скучный и банальный красный цвет проходит под таким названием] мяуром, задравшим заднюю лапу. Надо же, выдумали себе герб!

— Sleagh air a ghualainn! — заорал пехотный командир, — Tha a'cheum!

Надо же, сам тощий, а голосина какой, орет, будто в жопу вертел сунули!

Пехота ответила нечленораздельным ревом, в котором слышалось многое — от проклятий до молитв. Ничего, молитесь, молитесь, сволочи! Заступничество Пантократора вам еще пригодится!

Раздался звук рожка — герцог собирал кулак для последнего удара.

Пусть мужичье вопит, пусть выставляет пики! Один последний удар, и все, они не выдержат, посыпятся! И побегут! Должны побежать!

Кони шли шагом, мало-помалу догоняя усталую пехоту. Еще немного, еще десять минут такой вот неторопливой погони... И марш-марш-марш!

Копье вырывается из ладони, натруженной, несмотря на толстенную кожу с бархатной подбивкой в латной перчатке, пот заливает глаза... И кони идут все медленнее и медленнее, уже не ржут, а вымученно хрипят, роняя клочья пены с окровавленных губ.

Пехота остановилась, встала в оборону.

Кавалерия тоже остановилась, начала перестраиваться, пытаясь собраться хоть в какое-то подобие строя. Получалось плохо, но десять предыдущих атак собрали изрядную дань! Никаких клиньев и прочих ударных формаций, нестройный рыхлый прямоугольник, столь же условный, как и "квадрат" пехоты перед ней.

Герцог со знаменем в руках выехал перед строем. Повернулся к врагу, поднял знамя повыше, наклонил вперед, указывая цель...

Бронированная масса за ним тронулась, двинулась вперед, с каждым шагом все ускоряясь. И не было среди пехотинцев ни единого человека, который, глядя на стальной поток, не вспомнил бы все прегрешения свои. Не подумал, что скоро встретится с Пантократором, Отцом небесным, чтобы дать отчет в буйной и далекой от благочестия жизни. Потому что когда на тебя прет лавина тяжелой кавалерии, даже самый смелый человек понимает, что смерть охренительно близко.

Полковник тоже вспомнил многое, однако не столько прошлые грехи (коих, скажем прямо, набралось немало), сколько путь, что привел его на это поле, то ли к немеркнущей славе, то ли бесславной гибели. Путь, что начался много лет назад...

Глава 1. Бляди и волшебство

Банда пила в "Драном Башмаке" с полудня. Как завалились сразу после дела, так и пошло без остановки. Бутылка за бутылкой, кувшин за кувшином, стаканом о стену, будто камнем в воду — только брызги стеклянные, лица и руки в кровь режут. Смешно же!

Бегай хозяин, бегай! Таскай удачливым парням поднос за подносом, уворачивайся от пинков в толстую задницу! Ухари гуляют, не чета всякой "мозоли"! Так что изволь просуетить на все деньги, тебе уплаченные!

Платили, разумеется, вперед. В Сивере так положено. Не везде, конечно. В "чистых" кварталах все иначе. Там ждут, пока клиент откушать изволит, и лишь потом начинают за плечом маячить, намекая на скорую оплату и пару грошей поверх счета.

Тут так опасно. Пока гость жрет свою баранину, ему самому глотку перехватить могут. И разбирайся потом, с кого плату брать! Вжик, и кровь веером! Как тому, утреннему...

Лукас поежился. Нет, убивать ему доводилось, и не раз. И в самого ножом тыкали, вся грудь в шрамах. Но как-то очень мерзко проскрипел по кости клинок Барки, когда он кончал того, утреннего. Не вовремя человек по переулку шел, думал, наверное, проскочить, пока босота от ночи отсыпается. И попался. Лежит в луже крови, раздетый, разутый, без кошеля. И голову почти отхватили, на коже держится.

А Барка, вон, живой и радостный! Нахлестался винищем и куражится! Развлечений у бывшего наемника, родом откуда-то из окрестностей столицы мало. И все чисто городские. А как перепьет, что часто бывает, то пропадает вопрос с бабами. Повисает, так сказать. И остается ровно два! Или ножами швыряться в стены — швыряется, впрочем, как из арбалета бьет! Или же другое — положить ладонь на стол, пальцы растопырить, да начать столешницу меж пальцев ножом колоть. Между мизинцем, безымянным, средним, указательным... И по кругу, и по кругу! Хорошо, когда ладонь своя, как сейчас. А то всякое бывает. Иногда и промахивается, чужие пальцы кромсая.

Снова хлопнул-звякнул разбитый стакан, брошенный в стену. Пробегавший хозяин пригнулся испуганно, но с шага не сбился. Привычный.

— Ну, за "хомяка"! — провозгласил тост Рэйни, поднял чашу мощной рукой, обросшей белесым, почти прозрачным волосом. Вообще, вожак частенько напоминал Лукасу свинью. Что обликом — смахивая на откормленного хряка с богатого подворья, что поведением — особенно, когда напивался и падал на пол, засыпая в мокрых штанах среди объедков.

— За "хомяка!" — поддержала многоголосо банда, побросав прочие дела. Особенно старались Фуззи и Вуззи — два брата-близнеца, бывшие при вожаке первыми помощниками и прихлебалами. Лукас подозревал, что кучерявые братья пьяному Рэйни даже иногда дрочили, а то и подставлялись — очень уж влюблено смотрели они на главаря. Конечно, благоразумный Лукас предположения держал при себе. А то мало ли, появится в теле несколько лишних, совсем не нужных дырок. Или завизжит клинок, впиваясь в кость...

— Хороший "хомяк", — не убирая взгляда от ножа, летающего меж пальцев, произнес Барка. Рука наемника, казалось, живет своей жизнью, отдельной от тела. Так и металась. Тук-тук-тук, — глухо стучал кончик о дерево, выдержанное в пиве, вине и слюне спящих посетителей.

— Хороший, — повторил Барка, — считай, целый "бобер"! Вон, хвост какой жирный! Ни медяшки, одно серебро!

— И даже пара золотых! — поддержал Барку Рэйни. — Ну, за толстого "бобра"! И чтобы не последний!

— Не последний! — слажено рявкнула банда.

Лукас тоже взревел нечто не особо различимое, застучал кружкой по столу, расплескивая пиво. Накапливалось раздражение. Одно и тоже. Одно и тоже! Сейчас закажут еще по одной, потом повторят. Затем Рэйни и Фуззи с Вуззи, перебивая друг друга, начнут вспоминать всякие старые дела, обрадовавшие своим итогом, лет, этак десять назад. А то и раньше.

Приставший к банде с полгода назад, Лукас это представление, крайне сомнительной ценности и интересности, видел после каждого мало-мальски относительно удачного дела. И ничего никогда не менялось. Возможно, кому из его приятелей, к примеру, тому же Йоржу, могло и понравиться. Выучил роль раз и навсегда, и гоняй ее по кругу, как слепую лошадь в шахте. Даже пьяным в хлам, даже с отпиленной головой. Непритязательной публике пойдет и такое. Похлопает и нальет.

— Да чтоб тебя! — Неожиданно сам для себя, Лукас взорвался. Врезал по столу так, что кружка лопнула, оставив в руке толстую ручку.

Сидящая рядом Иветт, дернулась от неожиданности, вжалась в стену, спросила с опаской:

— Ты чего, Изморозь? Допился?

Лукас перевел взгляд на соратницу, оглядел с головы до пояса — прочее скрывал стол. Ничего нового, разумеется, не увидел. Иветт как казалась побитой жизнью и десятком хахалей торговкой с рынка, такой и оставалась. Разве что от выпитого лицо раскраснелось.

— Мне просто все это надоело! — рявкнул он. — Я, между прочим, студент! Я учился! Я книги писать умею! До сих пор все это помню! Спряжения, наречья, герундии! И чем я занимаюсь?! Развожу "бобров" на драку?! А им потом глотки режут тупым ножом!

— Херундии? — осторожно катнула на языке незнакомое слово Иветт, — А это куда?

— Это никуда...

— А раз никуда, то каков смысл в этом самом херундии? Пожалуй, и не заплатят за него, только зазря измочалят... Так что ерунду ты говоришь, Изморозь. Может, лучше трахнемся?

Иветт намекающее облизала толстые губы с белесыми усиками над верхней.

Лукас смел бренные останки кружки на пол, медленно выбрался из-за стола. Пришло четкое понимание двух вещей. Он пьян. И ему нужна женщина. Нет, не такая сельская баба как Иветт, у которой в косах репяхи, на ногах козьи котяхи, рожа в прыщах, а задница шершавей еловой шишки! Нет, хорошая, гладкая женщина. В которую он с превеликим удовольствием сунет член. И будет долго-долго не высовывать!

Под ногами хрустели черепки. Шныряли местные лисы — очень маленькие, зато с огромными ушами. Лисички обгрызали недообглоданные людьми кости, ругались друг с другом тоненькими, смешными взвизгами. В другое время, Изморозь обязательно бы понаблюдал за забавными зверьками — нравились своей бесшабашностью, да и вообще, пушистики, это забавно!

Чуть не наступил на руку кому-то из ослабевших побратимов — тени скрывала лицо. Неудачно отшагнул, запнувшившись о табурет, с грохотом упал. Тут же подскочил, будто пружиной воздетый — злость трезвила и придавала сил. И женщина! Она где-то его ждала, уже раздвинув ноги!

— Ты куда? — окликнул Рэйни.

— Пойду, пройдусь. Вы тут напередели, глаза режет! — огрызнулся Лукас. — Свежим воздухом подышу, в Колодец плюну и назад.

— Какой Колодец?! — свел вопросительно брови Фуззи, а может и Вуззи. — Самая ночь на дворе! Стража везде!

— И пусть стража! Я же Изморозь! Возьму, и растаю!

— Пусть идет, — перегнувшись, тронула Рэйни за рукав Марселин.

Настоящего имени высокой рыжеволосой красотки с неизменной чинкуэдой-"пятерней" на поясе, никто не знал. Возможно, и сама забыла, вступив на извилистую тропу войны и грабежа. Но к ее словам прислушивался даже Барка.

Довелось пару раз видеть, как девушка дерется. Молния, чтоб ее! Движения настолько быстры, что не разобрать! Налетает вихрь, и падает исколотый труп. А она уходит, чуть пританцовывая. И только задницей виляет. К заднице Марселин, затянутой в тугие кожаные штаны, Изморозь смел прикасаться только взглядом, и то, издалека. Ткнет еще дагой, и из затылка вылезет!

Лукас задрал подбородок и, слегка покачиваясь, зашагал к двери, стараясь ни об кого, и ни обо что не споткнуться. Особую тревогу внушала кривая лестница со второго этажа. Были, случаи, когда кратчайшим расстоянием между первым и вторым этажами оказывалась — как и учили — прямая. Не менее четырёх раз. И только за неделю. Но, поскольку летать приходилось не Лукасу, сохранялась надежда на успешное преодоление пути вниз. Местами не было перил, а скрипучие доски грозили провалиться под ногой.

Наконец дверь "Драного Башмака" хлопнула за спиной. Изморозь вдохнул свежего воздуха полной грудью. Его тут же замутило. Сунув два пальца в рот, Лукас немного облегчил страдания организма. Во рту остался мерзкий кислый привкус блевотины. Соответственно, план немного менялся...

Добавлялся пункт "пиво". И, обязательно, хорошее! Не та моча, что хлебает свиноподобный Рэйни сотоварищи! Денежка-то есть на хорошее. Чудесной музыкой звенят в кармане!

После — найти "ночного извозчика"! Про них Лукас узнал на второй день пребывания в Сивере. Выдумка кого-то из прежних бургомистров. Ввел, умник, запрет на перевозку мертвецов по городу днем. Пришлось возить ночью. Вот и появились лихие ребята, которых не смущают постоянные трупы за спиной. Ездят себе, из фляжечек граппу прихлебывают. Иногда подвозят загулявших пьяниц. Тех, кто без коня, да смелых — не каждому по душе катиться на повозке, где до тебя не одна сотня дохляков лежала! Еще "ночные" знают все, что делается после заката. И где женщины есть, тоже должны знать!

Бабы третьим пунктом и были. Залезть на какую, и до утра! Ебись, пехота, помирать не время!

На улице было свежо. Холод немного протрезвил. Идеальный вроде бы план, начал казаться глупым. Куда-то тащиться, кого-то искать....

Лукас почувствовал взгляд на спине. Рывком ушел в сторону, обернулся. На втором этаже, за мутным и грязным стеклом, стояла Марселин, внимательно смотрела на него. Увидев, что Изморозь ее заметил, девушка развернулась — мелькнули две короткие косы — скрылась в глубине зала.

Вот была бы хоть немного чутче к соратникам, позволила бы залезть в штаны... Отогнав пустые мечтания, Лукас решительно свернул в подворотню.

Убитый утром "бобер" ошибался. Самое безопасное время в "грязных" кварталах не с рассветом, а за пару часов до него. Сейчас можно пересечь Сиверу насквозь, не встретив ни души. Разве что крысы дорогу перебегут, недовольно оглядываясь.

Пройдя по вихляющему переулку, свернул через четыре дома, еще немного прошел. Ага, а вот и нужный!

В трехэтажном здании, похожем на замок, располагалась гостиница и таверна. Внутрь такое отребье, как он, конечно, не пустит ни один вышибала в здравом уме — лови потом по этажам, извиняйся за ограбленных господинчиков да оттраханных дамочек.

Но на каждой кухне есть поварята! И если подойти к нужному окошку, да стукнуть как надо, то тебе за три "мечника" вручат кувшинчик отборного пива, лучшего в городе!

А еще там постоянно торчат извозчики, готовые подобрать клиента, желающего добраться домой живым. "Ночные" народ опасный, рисковый и весьма дружный! С ними заключен негласный мирный договор — никому не хочется упасть с моста, будучи связанным по рукам и ногам!

— Красного, — каркнул пересохшим горлом Лукас в приотворившееся окошко, сунул туда денежку. Ему тут же выставили на подоконник кувшин с заковыристой печатью. Окно тут же захлопнулось, стукнул засов...

Изморозь сковырнул запечатанную пробку, щелкнул, складывая нож. Глотнул, обливаясь... Голова тут же обрела свежесть. Бунт кишок в животе подуспокоился. Волшебная же штука! Жаль, дорогущая!

Подувявшее от долгой беготни желание, начало снова возвращаться, натягивая штаны.

О, а вон и "ночной" стоит! Удачно!

— Милейший, — нарочито вежливо произнес Лукас, подойдя вплотную, — а вы сегодня возите прошлые трупы или будущие?

— Разница небольшая, — пожал плечами извозчик, широкоплечий парень с короткой бородой, кое-как подровненной тупыми ножницами — свет из окон гостиницы позволял рассмотреть все, что угодно! Хоть книгу читай!

— Ну, тогда вези будущего!

Изморозь ловко запрыгнул на повозку. От чрезмерной ловкости ополовиненный кувшинчик вырвался из руки, перелетел повозку, и звонко лопнул на брусчатке. Разлившееся пиво показалось черным.

"Ночной" по поводу случившегося не произнес ни слова, даже не моргнул. Хотя он и не такое видел-то, зуб можно давать!

— Куда? — спросил извозчик, когда Лукас кое-как устроился на одном из сидений. Сиденье было маленьким, жестким и неудобным. Видать, чтобы больше скорби было на лицах провожающих в последний путь.

— Куда... А, точно, вспомнил! — затараторил Лукас, — с этой срочностью все из головы вылетело. Тут где-то рядом бордель есть. Хороший такой, называется... — Изморозь развел руками, — слушай, а забыл как он называется. Совсем из головы вылетело. Заказов столько, что не продохнуть! Голова уже отказывает, все в памяти держать! Нет, надо срочно секретаря нанимать!

— Заказов? — переспросил "извозчик".

Лукас готов был поспорить на целую челюсть чужих зубов, что у того глаза на затылке, и он видит каждое движение. И гнусно ухмыляется!

— Ну да! — с пьяной искренностью начал врать Лукас, — я же по Бурштынному району первейший специалист по бухгалтерским книгам и счетам! У кого что не получается, сразу ко мне гонца шлют! Ну а не подвожу! Сплю, ем, пью, все бросаю, и на выручку.

— Когда счеты сломаются, тут помощь нужна, это верно! — совершенно серьезно произнес "ночной", без малейшей нотки сомнения в словах собеседника. — Палец, если застрянет, хрен вытащишь!

— Во-во! — закивал Лукас. — Палец застрянет, страницы слипнутся, управляющий проворуется. Все ко мне бегут! Ну а я к ним!

— Платят хоть?

Разумеется, извозчик не верил ни единому слову Лукаса. Да и надо оно ему, верить всякой говне пьяной? Изморозь прекрасно это понимал, чай, не дурак. Но отчего-то казалось очень стыдным признаться, что он банальный "повод", пусть даже и с кое-каким не самым паскудным прошлым. Но прошлое в прошлом, а в настоящем был Изморозь не солидным человеком, а чмошным шпанюком, пусть даже и при деньгах.

— Конечно! — Лукас хотел было потрясти кошельком для убедительности, но решил не перегибать. Очень уж "ночной" был здоров! Такого и оружным валить трудновато, а уж когда при себе лишь складной нож, то вообще не реально. — Хорошо платят!

— Ну раз хорошо... — "ночной" задумался на миг, — тогда из местных борделей тебя разве что в "Русалку" могли вызвать. Остальным такой ценный специалист и не по карману будет.

— Что-то да, такое вроде название... — попытался придать лицу задумчивое выражение Лукас.

— Хорошее место. Там еще хозяйка под стать. Стройная, высокая. Волосы длинные, синим красит. И в платье постоянно. Обтягивает, переливается...

Извозчик прицокнул языком.

— Точно, оно! "Русалка"!

— Ну поехали, раз оно. Тут недалеко будет.

* * *

*

Конечно же, ни в какой "Русалке" Изморозь ни разу не был. Он и название-то слышал первый раз. Но кто же в таком признается, когда внутри плещется доброе полуведро пива? Кстати, о пиве...

— Останови, любезный!

— Ссы с повозки.

От неожиданности и обиды перехотелось.

Ехали, действительно, недолго, хотя Лукас и успел задремать.

— Доброе утро! — легонько щелкнул его по плечу хлыстом извозчик. — Просыпайся, пока профорс не приснился.

Очумелый Лукас подскочил. Повозка стояла на перекрестке. Со всех сторон возносились стены из дикого камня. Высоченные!

Влип. Ни вывесок, ни знаков. И как искать ту "Русалку"?

И через стену особо не полезешь. Так-то, не сложно. Но вдруг ошибешься? Не поймут! И можно свалиться не в логово разврата и порока, а на отточенные пики, вмурованные специально для непрошенных гостей. Отложив раздумья, Изморозь пристроился у одной из стен, блаженно застонал...

Выручил "ночной", деликатно дождавшись, пока клиент подтянет штаны.

— Тебе направо, где дверь под хвостами?

— Под хвостами? — переспросил Лукас.

Извозчик молча кивнул.

Ха, а действительно, хвосты... На арке, над мощной калиткой из окованных бронзовыми полосами досок. Этакая синкретическая [Лукас, господа читатели, все же настоящий студент, а не хвост собачий!] помесь тюленьего и рыбьего. Точно, русалочьи...

— Спасибо, друг! Выручил! Я тут был, но днем. А ночью вообще все не так смотрится.

— Да не за что. У всех ночью не так смотрится, — все же не сумел удержаться от язвительности в голосе "ночной". — Тебя дожидаться, счетовод?

— Не стоит, — отмахнулся Изморозь, снова обретший некоторую уверенность. — Вдруг совсем плохо с учетом, чего тебе зря стоять? Оно и до утра затянуться может.

— А на вид и не скажешь, — совершенно непонятно к чему хмыкнул извозчик. Лукас, по крайней мере, сделал вид, что не понял. — С тебя ровным счетом полгроша. Раз уж платят так хорошо.

Лукаса перекосило от глубокой сердечной тоски. Да за полгроша, он пешком город вокруг обойдет! На коленях! Хотя, да, будем объективны, сюда бы он пьяным в жизни не добрался. И с нужными дверьми вышло бы не очень хорошо.

— Лови, друг!

"Ночной" выхватил монетку из воздуха даже не рукой — кончиком хлыста.

— Удачи, счетовод!

Изморозь дождался, пока скрип повозки и стук копыт удалятся. Подошел поближе к арке "под хвостами".

В проулке звенели клинки, снова кто-то кого-то убивал. Впрочем, на сей раз, имела место не банальная резня, а куртуазное дуэлирование. Подставное, конечно, разве приличные люди станут вопросы чести решать в такое паскудное время? Да еще при такой свите — рожи уродские, как на подбор, клеймо ставить негде! Один из дуэлянтов, похоже, бретер — саблей крутит ловко, да и клиночек характерный. А второй... тьфу, а не боец, одно расстройство и огорчение!

Упитанный, одышливый, неловко машет оружием, будто за хер схватился, да по углам метки ставит. Не жить ему! Убийство как есть. Подстроенное и подлое, чего уж там. Честнее в почку стилетом ткнуть, да с моста скинуть!

Странно, что место такое выбрали, тут и приличная публика живет, которая блеск холодной стали созерцать лишний раз не любит. Хотя, с другой стороны, наоборот, правильнее ко всеобщему обозрению выставляться, чтобы потом, ежели чего, можно с чистой совестью полквартала в свидетели призвать, что дрались честно, один на один.

Изморозь пожал плечами и сделал вид, что ничего не заметил. Пара человек из группы "секундантов" мазнула по нему острыми взглядами, однако тем и ограничились. То ли признали безопасным, то ли наоборот. С другой стороны, раз рубятся именно здесь, значит так надо. А если и не надо, то опять же не его забота.

Лукас стукнул толстым, тоже бронзовым кольцом на двери. Вышло на удивление звонко. Открывать не спешили. Пожав плечами, Лукас покрутил головой и врезал еще пару раз. Словно в такт кольцу толстяк не выдержал и возопил тонким голоском от щемящего ужаса. И почти сразу же донесся очень недобрый звук, с которым хорошо заточенный клинок разрубает толстую хорошую ткань и плоть под ней. До самой кости. Хороший такой звук, как сказали бы в родной студенческой обители — богатый сложными оттенками. Вопль сразу оборвался. Ну, быстро отмучился бедняга. Главное теперь, чтоб никто из свиты не подумал, что пара лишних глаз тут совсем ни к чему. Лукас незаметно подобрался и раскрыл в кармане ножик... Отбиться он и не думал, но помирать без драки студенту, хоть и бывшему, не положено. Сходил, называется, по бабам продажным ...

— Чего шумишь?

От голоса, раздавшегося под боком, Изморозь аж подпрыгнул. Разглядел забранную массивной решеткой отдушину на уровне головы — звук вышел оттуда.

— Все хорошо, деньги есть, — со всей имеющейся в теле наглостью заявил Лукас.

— Все хорошо, и деньги есть, а по ночам не спится. Может, не все хорошо? — философски протянул невидимка.

Тут же щелкнул засов, не дав Изморози ответить колко и остро. Калитка распахнулась, чуть не заехав Лукаса по носу — проклятый невидимка определенно знал толк в доброй шутке!

За калиткой неожиданно оказался не привычный в Сивере двор — аккуратно выложенный камнем, с цветами на каждом углу, нет! Калитка оказалась дверью в коридор. Узкий, только-только двоим таким как Лукас разминуться. А кто дороден, типа Рэйни, тот и намертво застрять может. Пробкой.

Впрочем, коридор тянулся шагов на пять. Сразу за ним располагалась небольшая комната. Ярко освещенная парой десятков больших свечей, с очередной дверью напротив входа со двора. Комнатка пустовала — не считая низенькой софы, обтянутой тканью. Похоже, шелком.

А на софе дожидалась его хозяйка "Русалки". Точно такая, как описывал "ночной". Высокая, стройная, с небольшой, но весьма приличной грудью. Длинные, почти до земли, гладкие синие волосы, обтягивающее платье непонятного цвета — что-то этакое зелено-золотисто-то переливчатое, ярко-серые глаза, густые ресницы, зовущие губы... Под стать названию подобрали!

— Добро пожаловать в "Русалку", дорогой гость!

От ее голоса у Лукаса встало все. Начиная от волос на затылке.

— И вам здрасьте, — смущенно прохрипел Изморозь, — я, тут, это... Ну, зашел...

В свои двадцать пять с чем-то девственностью Лукас не страдал. Баб было много. Всяких разных. И крестьянки, и горожанки, и студентки. Даже одна дворянка была. Правда, случайно, и она напилась до бесчувствия. Облевалась потом — он еще с похмелья мучался совестью — нечто так плохо еб? И шлюхи были, как иначе? Трудно жить на дне и не пачкаться в иле. Только все они были лет на десять старше, с отвисшими грудями, рыхлыми жопами, в которых проваливаются пальцы...

А тут... Или это продолжение того смущения, что квадранс назад остановило в растерянности и беспомощности на перекрестке? Точно! Все из-за сволочного извозчика!

— Все мы прекрасно понимаем, зачем ты здесь, дорогой гость! — проговорила Русалка. — С другими целями сюда никто не приходит. Пойдем наверх, к чему эти разговоры у порога? Там все и обговорим. Ты у нас первый раз, не так ли? Иначе бы запомнила твой мужественный профиль...

— Пойдем, да. И все обговорим, — повторил Изморозь, будто завороженный. Впрочем, кто бы устоял при виде роскошнейших ягодиц, так и гуляющих под тесным платьем?!

Руки сами потянулись ухватить. Но Русалка, почуяв неладное, обернулась, погрозила с улыбкой пальцем.

— Простите, простите! — совершенно неискренне извинился Лукас.

* * *

*

Лестница привела на второй этаж. Изморозь ожидал увидеть длинный коридор с парой десятков дверей. Бегают кругом полураздетые девки, тряся сиськами. За ними бегают пьяные мужчины, тряся, соответственно, письками. Вокруг ревут песни, кто-то блюет в углу...

Но всего лишь круглая площадка, шага в четыре, в диаметре. Две двери. Высокие, выше Лукаса на пару голов — с запасом сооружали — чтобы и на коне заезжать при желании! Резное дерево, снова привычная уже, начищенная до блеска бронза.

Изморозь ощутил, как по хребту течет тонкая струйка трусливого пота. Сейчас как обернется синеволосая, как улыбнется ласково... И назовет цену. Запредельную. А сбежать не хватит ни смелости, ни трусости.

И хорошо, если дело кончится банальным, хоть и обидным пинком в жопу — катись, мол, нищебродина позорная! Наворуешь, приходи! А если решат к делу приспособить? Беспокойство отрабатывать? Знаем мы этих чистеньких! У них головенка-то едет, только Панктократор ухает восторженно! То бритвами машут, то еще что... Вон, одного поймали в прошлом году, на Юге — обряжался в гиенью шкуру, да по лесам голышом бегал, мудями тряс. Ну и жрал кого ловил. Пока муди не отрезали под корень — попался на свою беду паре наемников на ножи. Те шкуры не испугались!

Русалка толкнула ближайшую дверь, поманила.

Комната так и дышала богатством. В каждом углу по дюжине свечей, палисандровый паркет (хоть и потрескавшийся местами, справедливости ради), огромные зеркала во весь рост... Огромный диван, застеленный свежим, хрустящим на вид бельем.

Стены оклеены темно-синим, почти черным шелком. Прямо на ткани, какой-то хитрой краской, словно бы изнутри светящейся, нарисованы во множестве вариантов совокупляющиеся люди. Мужчины с женщинами, мужчины с двумя женщинами, женщины с женщинами...

Нечто подобное, куда хуже нарисованное, Лукас видел в портовом борделе на Островах. Там, возле каждой сценки были еще подписаны цены в нескольких монетных системах. Для тех, кто плохо понимает человеческую речь. Здесь же к чему? Горцы заходят? Вряд ли, ни одного рисунка с овцой...

Утесом громоздился камин. Сейчас, по причине теплой осени, не горящий. Маленький умывальник в углу. Два высоких стрельчатых окна, с широкими подоконниками. На подоконниках — маленькие подушечки. Для удобства, похоже... окна выходили в сад. Лукас застыл перед одним, пытаясь рассмотреть. Но из-за яркого света за спиной он видел только очертания деревьев...

Русалка присела на уголок дивана, похлопала ладонью рядом с собой.

— Присаживайся. К чему смотреть в окно, когда начинается разговор о самом интересном?

— Сколько? — оторвался Лукас от окна, внутренне сжимаясь.

— Грош в час, пять грошей вся ночь.

— Тут ночи-то, — пробурчал Изморозь. Цены, конечно, прямо таки ух! Полгроша "ночному", грош-другой здесь, еще "полгроша" на дорогу обратно... И не считая бездарно пролитого пива! Знал бы что так все выйдет, заперся бы в сортире, да вспомнил какую девку поприятнее! — Еще пару часов и рассветет!

— Значит, ночь до полудня тебя не устраивает? — усмехнулась Русалка.

— Хорошая ночь, — прикинул Изморозь, — в другой раз я бы рискнул. Но, боюсь, не справлюсь.

— День был трудным? — спросила синеволосая, наклонившись к клиенту. Грудь почти вывалилась из платья.

— И ночь нелегкой, — дыша в сторону, признался Лукас.

— На пару часов?

— А давай!

Лукас выудил кошель из кармана, сунул руку...

На ладони лежали медяки.

— Чтоб тебя! — выругался Изморозь. Кошель с серебром остался в "Башмаке", под половицей, в комнатке на конюшне.

— Что-то не так? — подняла бровь хозяйка.

— Нет, все так, — ответил Лукас, — просто перепутал. Или забыл. Не знаю даже, что точнее.

Изморозь расстегнул свой пояс — хороший, боевой, пол живота защищает от нежданного удара. Дернул за неприметную ниточку у застежки, распарывая один из тайничков. Мерк свежей чеканки. Еще не истерся, гуляя по жадным пальцам и глубоким карманам.

— Ого... — Русалка облизала губы. Язык у нее длинный, розовый — совершенно не идущий ни к волосам, ни к платью. Юной пастушке подошел бы скорее... Но хоть видно, что живой человек, а не нелюдь колдовская, для погубления мужескаго полу выведенная коварной ведьмою! — Ты меня прямо удивляешь, дорогой друг!

— Да уж, недешевый... — Лукас протянул золотой с огромным душевным напряжением.

— Не беспокойся о сдаче, принесу до последнего медяка. Мы, сиверцы, не обманываем своих.

— А свои для вас те, у кого водятся деньги?

— Ты умен! — улыбнулась Русалка. — Впрочем, к чему пустые разговоры? Посиди, посмотри. Когда вернусь, скажешь, которая понравилась больше. Света сейчас станет меньше. Или ты любишь видеть все?

Лукас пожал плечами. Ему хотелось трахаться и пить. Наличие или отсутствие освещения волновало в последнюю очередь.

Русалка упорхнула, позволив еще немного насладиться зрелищем своей задницы. Свечи, действительно, начали гаснуть. Осталась гореть одна из трех.

Лукас поднялся с дивана, снова плюхнулся на него, чувствуя, как неохотно прогибаются пружины. Попадется жируха, еще раздавит! Хотя, в таком месте и жируха? И за такие, бесы подери, деньги?!

На лестнице раздались легкие, почти невесомые шаги...

* * *

*

Дверь, незакрытая хозяйкой, чуть приоткрылась. В комнату вошла, вернее, впорхнула светловолосая невысокая девушка в тончайшем платье — яркий свет из-за спины обрисовал фигуру до мельчайших подробностей. Девушка повернулась, давая возможность рассмотреть себя со всех сторон.

— Сьюзи, — прошептала она и тут же выскочила из комнаты, только подол взлетел. Лукасу Сьюзи весьма понравилась! Он таких вот всегда любил, аккуратненьких, но грациозных. И этакая невинность, что ли, мелькнула.

Следом заскочила следующая. В таком же платье, похоже, бывшем тут рабочей одеждой. На этот раз, темноволосая, почти брюнетка. Повыше, поухватистее — ткань на груди вот-вот лопнет!

— Маттэ! — шепнула она и вышла. Без ненужной суеты предыдущей.

Третей Лукас ждал рыженькую пышку — логика устроителей читалась влет!

Но угадал только цвет. Огненно-рыжая, словно фенек.

— Лисси! — ага, и имя под стать. Явно ненастоящее. Зато никак не пышка, очень даже стройненькая. Чем-то неуловимо напоминающая Марселин...

Лукас сместил рыжую на первое место.

Интересно, какой будет четвертая?..

Она оказалась с очень темной кожей и копной косичек, торчащих во все стороны. Мулатка?! И здесь?! Тоже стройная, очень фигуристая...

— Стефи, — лукаво улыбнулась она ошалевшему Лукасу. Зубы показались нереально белоснежными на фоне почти черных губ. Интересно, как будет выглядеть член в их обрамлении?..

Четвертая так же быстро покинула комнату, оставив Изморозь в совершенно расстроенных чувствах, прислушивающимся к стуку множества молоточков в висках и тяжелому стуку в груди...

— Так какую тебе хочется сильнее, мой дорогой друг? — Русалка бесшумно оказалась напротив Лукаса. Точно, волшебство!

— Даже не знаю, — признался Изморозь. — Наверное, тебя. Но ты-то явно стоишь дороже.

— Намного, — кивнула Русалка. Ситуация ее явно развлекала, — но если не я, то кто?

— Если Стефи, то это будет дороже?

— С чего бы цене меняться? У нас твердая такса, согласованная в магистрате, и у господина Фуррета.

— Ну она же... — Лукас не смог подобрать нужных слов, поэтому лишь неопределенно помахал.

— У нее не поперек, — хихикнула Русалка, прикрыв рот непонятно откуда взявшимся веером. Над тканью блеснули смеющиеся глаза. — Жди, сейчас девушка придет. Ей захватить пива или вина?

— Лучше просто воды, если это не запрещено магистратом и господином Фурретом.

— Нет, магистрат только за. Алкоголь толкает на всякие глупости.

Русалка вдруг подмигнула:

— Просто воды?.. Ты мне нравишься все больше и больше, дорогой гость!

Стефи не заставила себя долго ждать. Дверь она толкнула задом — руки заняты подносом с двумя кувшинами.

— Один с пивом, один с водой. Хозяйка сказала, что ты отказался от вина. Обычно мужчины пьют вино, когда трахаются.

Девушка поставила поднос на крохотный столик возле дивана, закрыла дверь на щеколду — та клацнула, будто взведенный затвор цагры [тяжелый боевой арбалет]. Шагнула поближе к Лукасу, который так и сидел на диване. Закружилась по комнате, в неком подобии танца.

Изморозь встал, подшагнул к ней. Крепко схватил за тугой зад, сминая ткань:

— Раздевайся, девочка. Пока не сорвал. Будет жалко, оно красивое.

— А я красивая? — очень серьезно спросила Стефи, стягивая платье через голову. На шлюхе остался только невесомый поясок из дюжины ниток разноцветного бисера на бедрах. Да еще две зеркально-одинаковые татуировки, спускающиеся от ключиц к грудям. Непонятный орнамент, весь изломанный четкими жесткими линиями, совершенно не идущими к прочей ее округлой женственности.

Стефи взвесила груди на ладонях, показала мужчине язык

— Да, ты очень красивая...

Лукас начал стягивать с себя одежду, путаясь в штанинах и рукавах. Чуть не упал.

Стефи наблюдала с многообещающей улыбкой. Какие же у нее глаза...

Наконец Изморозь справился с гардеробом, встал совершенно голым перед девушкой. Стефи внимательно посмотрела на Лукаса, погладила вздыбившися член.

— Ого, а ты большой!

— А хули ж ты хотела?! — прохрипел он.

Схватил девушку за талию, бросил на диван, навалился сверху. Стефи цепко ухватила его за член, направила туда, где мокро и горячо...

— А ты плохой парень, — жарко дохнула ему в ухо, быстрым язычком пробежала по шее...

В жизни Лукаса как только не называли: и говном, и мудаком, и сволочью, и ебанным подонком. А вот плохим парнем, да еще в такой ситуации... Никогда!

Изморозь дернулся пару раз и кончил.

— Тьфу, ты, пакость какая...

— Ого! — радостно прощебетала Стефи. — Как ты меня сильно хотел!

Лукас не успел толком отдышаться, как девушка змеей выбралась из-под него.

— Перевернись и не думай ни о чем. Тебе еще меня трахать, плохой парень!

Горячий рот охватил опавший вроде бы член. Язык начал работу...

Лукас смотрел на двигающийся затылок. Понемногу возвращалось желание, а за ним и возможность. Стефи это тоже ощутила — ей-то вообще не сложно заметить! Девушка подняла взгляд, улыбнулась Изморози, поднялась и, не спеша села на него. Стефи ритмично двигалась сверху. Стонала, закидывала голову, заставляя грудь казаться еще больше... Лукас обхватил ее за бедра. Занятно! Кожа другая не только на цвет, но и на ощупь. Не сказать, что неприятная. Наоборот! Но не как у людей! Чуть плотнее, что-ли?... И запах! К запаху чисто вымытой и очень возбужденной женщины примешивался какой-то иной аромат...

Перед глазами прыгали небольшие, но очень аккуратные и красивые груди. Соски как смородинки. Мелкие и черные.

Веса в девушке почти и не было, но почему-то вспомнился некстати, гимн Пантократору, в этих краях, скорее всего, неизвестный:

Неси же бремя человека

Среди племен чужих

Без устали работай

Для страждущих людей —

Наполовину бесов,

Настолько же детей.

Лукас гладил девушку по спине, бокам, гладкому животику, постоянно натыкаясь на бисерный поясок. Защелкнутый на крохотный замочек на пояснице. Поясок раздражал. Лукас как-то привык, если уж ласкать, так везде, не сбиваясь на звякающее украшение.

— Сними.

— Не могу, — мотнула головой Стефи, — потом... не... застегнуть... рассыпется!

— И хрен с ним, раз так...

Лукас откинулся на подушку. Они со шлюхой отражались на потолке, выложенном кусками зеркал. Изморозь засмотрелся. Двойное удовольствие! И смотришь, и участвуешь!

Впрочем, даже это не отвлекало от жажды... Во рту с каждым мигом становилось все суше и гаже.

— Стой, девочка, стой! — попросил Лукас разошедшуюся Стефи. — Мне бы воды...

Та мгновенно остановилась, смахнула мелкий пот, потянулась к столику, не выпуская мужчину из себя. Грудь коснулась пересохших губ...

Холодная вода показалась даром небес. Пролилась водопадом, освежая иссушенное тело. Почувствовав прилив сил, Лукас перевернул Стефи на спину, закинул изящные ноги на плечи, рывком вошел в ойкнувшую девушку...

Минут через десять Изморози надоело. Он по-прежнему двигал тазом туда-сюда, иногда чуть подкручивая, чтобы достать до потаенных местечек, хватал ртом торчащие груди... Но все не то. Страсть и желание ушли...

Так же, рывком, Лукас вышел из девушки, слез с дивана, пошел к умывальнику, шлепая по полу босыми ногами.

Перевернувшись на живот, Стефи внимательно наблюдала, не говоря ни слова.

Лукас вернулся, оставив за собой цепочку мокрых следов. Тут тепло, быстро высохнут. Присел рядом, погладил по шелковистой коже. Да уж... Вроде и член стоит, как ни в чем не бывало, но как-то все не то. Скучно.

— Ладно, дорогая. Пойду я...

Стефи нырнула рукой под диван, вынула маленькую клепсидру — и как принесла незаметно? Или очередной местный фокус? — судя по ней, и часу не прошло.

— Ты заплатил за два. Я тебе не нравлюсь, да?

— Нравишься, — Лукас ткнул пальцем на член, — Ему тоже очень нравишься, видишь, как поглядывает на тебя, так и влез бы поглубже.. Но надо идти.

— Забыл что-то важное?

Изморозь немного помолчал, размышляя, чтобы ответить:

— В общем, да. Что-то забыл. Вспомнить бы еще, что и где...

И начал одеваться. Стефи его примеру следовать не спешила. Так и лежала, наблюдая. Внезапно произнесла:

— Ты не плохой парень, прости. Ты хороший парень, которому досталась не его жизнь.

Лукас криво усмехнулся, застегивая пояс. Надо же, как забавно получилось! Философствующая черная шлюха! Хотя ничего удивительного. Что еще делать, когда лежишь на спине, таращишься в зеркальный потолок, а на тебе пыхтит вонючий урод? Только размышлять. И выдумывать красивые фразы.

— Может и так, — спорить не было ни сил, ни желания.

— Прощай, большой хороший парень. Я буду молиться за тебя. Честно! — произнесла Стефи, когда Лукас переступал порог. Он остановился на миг, дернул головой, и пошел вниз. Не оборачиваясь. Надо же, "будет за него молиться!". Все шлюхи так говорят! Или не все?..

Внизу никого не было. Невидимка, впрочем, за Лукасом наблюдал — когда он подошел к калитке-двери, та распахнулась.

Улица встретила предутренней свежестью и розовой полоской неба над рекой. По небу ползли редкие облака...

На перекрестке, как раз напротив мокрого пятна, оставленного Лукасом час назад, все та же повозка "ночного извозчика". И он тоже на месте. С ехидной ухмылкой на бородатой роже.

— Привет, счетовод! Ну как тебе "Русалка", как тебе Ди?

— Кто-кто?

— Ди. Так зовут владелицу "Русалки". Высокая такая...

— Стройная, с синими волосами. Ты уже говорил, а я видел.

— Ну так вот, — нисколько не смутился "ночной", — ее зовут Ди. Разве не представилась? Странно! Уж такому известному счетоводу могла имя и назвать.

— Ой, да иди ты нахер, — отмахнулся Изморозь, — тебе вот, с утра делать больше нехуй, кроме как издеваться?

— Угадал, нечего, — пожал плечами извозчик, усмехнулся. — Могу отвезти туда, где подобрал, раз уж тебя тут не ждут неисправленные счета.

Тааак! Сдача с мерка! Зажулили! Лукас охлопал себя по карманам. Глухо звякнуло в потайном, на ноге. Не понял?! Изморозь лихорадочно зашарил, вытащил содержимое. Серебро было туго замотано в колбаску, как раз по размеру тайничка. Снова волшебство?

— Шлюхи, они такие! Особенно в "Русалке". Садись, счетовод. Много не возьму, вижу, что потратился.

Лукас молча ссыпал сдачу с золотого в кошель, метнув пару медяков "ночному" в лицо. Тот, конечно же, монеты поймал.

— Давай к "Драному Башмаку", не доезжая квартал, остановишься.

— Поехали...

До нужного перекрестка доехали в молчании.

— Бывай, друг! — махнул Лукас на прощание.

— Удачи, счетовод! — отсалютовал хлыстом извозчик, и повозка покатилась дальше, завершая свой ночной маршрут по улицам Сиверы.

* * *

*

Изморозь медленно добрел до переулка, выводящего на кабак... И остолбенел.

Возле "Башмака" толпилось с пару дюжин стражников. Размахивали руками, тыкали пальцами, что-то обсуждали. Звучало "убили", "вырезали к херам", "поножовщина" и прочие, совершенно не радующие слова с привкусом свежей крови. Хуже всего, что в словах стражи звучала неприкрытая радость. Справедливо! Рейни достал многих...

Распахнулись двери. Из кабака вынесли носилки, накрытые окровавленным полотном. Под холстом угадывалось тело. Еще одно у входа, распростерто на брусчатке. Фуззи или Вуззи? Ого! Беднягу грохнули коротким копьем, да так, что острие насквозь прошло и попало меж камней, пришпилив тело к мостовой.

Лукас перевел взгляд на второй этаж. Чудом сдержал вопль. Из окна, с выбитой рамой — словно катапультой жахнули — свисала Иветт, повешенная на собственной косе. Из распоротого живота свисали кишки причудливой гирляндой.

Изморозь попятился. Не хватало сейчас только попасться на глаза стражникам!

В спину больно ткнулся клинок.

— Только не ври, крысеныш, что ты здесь ни при чем, — жарко дохнула в затылок Марселин. — Ты слишком вовремя ушел, чтобы быть ни при чем.

— Будешь смеяться, но я действительно ни при чем, — ответил Лукас, понимая, что девушка ему не поверит. — Ты мне в спину тычешь вилкой или чинкуэдой?

— А тебе не все равно, крысеныш? До печени всяко достану. Но... — убрала вдруг оружие Марселин.

Лукас потер спину рукой, еще не веря, что, кажется, еще малость поживет. Обернулся.

— От тебя бабой прет. Сладкой неместной бабой, — разъяснила воительница. — Аж завидно, какой сладкой! Растай, Изморозь, и понадежнее. Беги к Йоржу или Мастеру. Или просто беги, и подальше. Не хочу, чтобы еще и тебя убили. Обидно будет остаться одной в этом сраном городе.

Глава 2. "Мера цемента, четыре меры песка..."

Хото проснулся чуть свет. Привычка! В Сивере лето долгое — две трети года. И лучше вставать еще затемно, чтобы к рассвету добраться до рабочего места. Потом три-четыре часа работы, и солнце забирается на небо. И начинает со всей дури жечь и печь. Тогда собираешься, идешь раскаленными улицами домой, а после долгого обеда, снова на работу... Ну или спишь в тени, прям у дома, на котором идет работа. Дурацкий график, дурацкий город, дурацкая погода... Сегодня смысла в столь раннем подъеме не было. Но к привычке добавилась еще одна веская причина! Хото было очень хреново. Нельзя мешать вино с пивом, а потом запивать кальвадосом! С другой стороны, возможно, вся беда в вяленом мясе, которым заедали пиво? Торговец специально так перцу много всыпал, чтобы забить залежавшуюся дохлятину! Точно! Надо встретить и набить рожу. Или зарезать. А может, дело в тех сырных печеньях? Ой, да ну это все к бесам! В голове гудел колокольный набат, во рту сухо как в раскаленной печке, а опухшим языком, словно лизали весь прошлый день разогретый асфальт на крыше... Не открывая глаз, он зашарил вокруг постели. Левая рука нащупала кувшин, судя по весу, не пустой. А правая нашарила гладкий и горячий бок, явно женский. Так, а бабы-то откуда?.. К бесам вопросы, сперва пить! Ухватив двумя — одна могла и подвести, Хото поднял сосуд. Скосил глаз. В кувшине было пиво. Теплое, выдохшееся, с мелкой мошкарой, нападавшей за ночь, но все равно пиво. Выхлебав половину, Хото, опять же на ощупь, осторожно поставил кувшин на пол — не хватало еще разлить драгоценный резерв! Снова откинулся на мокрую от пота подушку. Тело всячески протестовало против любой деятельности, а от мысли, что днем надо быть в квартале Мечников, становилось вовсе уж паршиво. Но обещал, мяур их за жопу покусай! Надо и закончить фасад, который, в общем, еще и делать не начинали, и два новичка ждут обучения... А потом, нужно идти к Бубо. И в который раз напоминать о долге. Хороший долг, выдержанный. Тянется еще с прошлого года полудохлой змеей. И что хуже всего, деньги за фасад и обучение новичков, похоже, что вчера пропиты. Если не подчистую, то близко к этому. Перед глазами замелькали воспоминания вечера. Все, как обычно и бывает, начиналось невинно! После тяжелого, но плодотворного рабочего дня банда решила испить по паре пивка. Не более! Нет, только по паре, продолжать не будем! Ни в коем случае! Все помним, чем прошлый раз кончилось! Нет, нет, нет... За парой пива пошла еще пара. Потом, совершенно случайно, и как бы между делом, еще. Затем путь вывел на Стрельбище, извечное место гулянок молодежи, которая статусом болталась между 'мозолями' и богатеями. Когда-то, здесь, действительно, было стрельбище. Стояли мишени, соревнования проводили, все такое... С полвека назад его забросили, и как-то, сам собой, тут получился парк. Больше похожий на лес, конечно. Но чтобы уединиться, лес куда выигрышнее! Хото видел настоящие парки — мерзкая прозрачность! Нигде не укрыться от чужих взоров! Там было выпито еще по паре пива, затем появилось вино, после замелькали вокруг девки. Белошвейки вроде бы? Хото повернул голову, разлепил глаза. Приподнял простыню... Точно, та, черноволосая, с крохотным шрамиком на пояснице. А как ломалась, как ломалась! Не хочу, не буду! Я не такая, жду извозчика... Потом Ойген упал под куст и сказал, что будет теперь жить здесь, потому что до дому он не дойдет. С ним вроде остались две? Или три? Ну, Ойген большой, на нем и три поместятся, если плотно лягут... Затем бутылка кальвадоса? Или две?.. Черноволосая пила, смешно проливая грушевый дистиллят на блузку. Мокрая ткань обрисовывала грудь во всей красе. Первый раз случился на дороге, у забора. Доски скрипели в такт, а за забором надрывалась гиена. А потом они пошли к Хото, допив по дороге. И на втором заходе провалились в сон. По крайней мере, он точно. Девушка заворочалась, застонала. Хото нагнулся на пол, стараясь резко не дергаться — иначе возвращалась лютейшая головная боль. Кружка нашлась быстро — этакой скалой в обрамлении волн из содранной наспех одежды. Нацедив пива, Хото погладил незнакомку по плечу. Та вскинулась. — Не ори, дура! — протянул кружку. Девушка вцепилась в нее, осушила в несколько судорожных быстрых глотков. Хото забрал пустую посудину, вылил остатки из кувшина, протянул черноволосой. Но та лишь испугано вытаращилась: — Ты кто? — Догадайся. Девушка смешно наморщила нос: — Слушай, а не помню. Вот хоть убей, не помню. — Убивать точно не буду, — покачал головой Хото, — я тебя полночи домой тащил, полночи любил по-всякому, а теперь — убивать? Неа, не дождешься. — Любил по-всякому? — протянула девушка. Откинула простыню, провела ладонями по телу, особое внимание уделив груди. — Знаешь, все равно не помню. Наверное, плохо любил, не старательно. Но, мы можем повторить, возможно, память и вернется. — А чего бы и не повторить? Вот вообще не вижу препятствиев. Ни малейших! Препятствия все же нашлись, но тонкое, и легко сдвинутое в сторону.

* * *

* Оба новичка ждали на перекрестке, меж Обуховским проездом и Кинжальным переулком, как и договаривались. Переминались с ноги на ногу, смотрели на лениво ползущее по небу солнце, прикидывали, когда оно пересечет линию шпиля магистрата... Хото выходить не спешил. Успеется! Сперва надо к ребятам присмотреться. Высотная работа, она чем-то похожа на добрую схватку двух рот. Не полков, не тот масштаб. А вот, когда рота встает против роты, там все чуть иначе. От каждого бойца зависит многое. Один человек может и спасти положение, может и виртуозно обгадить. Так что, лучше иметь представление заранее, кто на что способен. Первый, высокий, не по-местному, светловолосый, чем-то похожий на Ойгена в молодости. Второй — примерно на ладонь ниже — где-то как Хото ростом, получается — куда темнее, явно сиверянин. Первый — неспешный, даже чуть замедленный. Явно будет неплохим отделочником на больших площадях. Вывесил такого, и пусть себе болтается до темноты, знай только ведра с раствором подавай. Второй на месте устоять и минуту не способен — так и прыгает с места на место, словно бретер с наскипидаренной задницей. Такой, от монотонной работы тут же взвоет. Зато можно свалить быструю и опасную работу. Там где надо ужом преодолеть выступающий карниз, нырнуть вниз головой или работать где-то на куполе церкви, куда и вылезти-то целая история. Сработаемся? Да хрен их знает. Там видно будет. — Доброго вечера, уважаемые! Хото шагнул к новичкам со спины, из-за выгоревших под жаркими лучами кустов. 'Уважаемые' повели себя, как и ожидалось. Светлый, не спеша, с достоинством повернулся. Темный подскочил, будто шилом пораженный в жопие. — И вам, доброго вечера, мастер! — протянул руку светловолосый, — мы знакомились, но это было давно. — И спьяну, — гоготнул Хото, и пожал ладонь, — тебя, помнится, зовут Анри, а твоего молчаливого товарища — Фэйри? — Именно так, мастер! Хото скривился: — Так, говорю сразу: 'Мастером' и прочими уважительными словами вы меня называете, исключительно в тех случаях, когда я вас не вижу. Когда хвастаетесь девкам, мол, работаем с самим Хото Высотой, мастером из мастеров. Или когда рассказываете доверчивым родителям, что ваш командир пропил ваши честно заработанные деньги. На крыше, на стене и в кабаке, я для вас — Хото. Можно — Высота. Как удобнее. Договор? — Договор! — оба новичка заулыбались. — Вот и славно, вот и хорошо. А теперь, пошли наверх. Точнее, полезли... Огромным минусом этого заказа на восстановление штукатурки, обсыпавшейся от старости и прошлой хреновой работы было то, что хода на крышу из дома не было. А ломать потолок хозяин — странный человек! — категорически отказался. Соответственно, чтобы попасть на крышу, надо лезть по старой лестнице, прислоненной к стене. Оттого и пришлось искать легковесных работников — лестница была старше дедушки заказчика, и немилосердно скрипела, трещала и охала даже под нетяжелым Хото. Под Ойгеном она бы рассыпалась ко всем мяурьим хвостам. Так-то, старый друг без работы не останется — надо же кому-то отгонять праздных зевак и следить за материалом — чуть отвернешься, сопрут. Но сегодня планировалась этакая пристрелка, не более. Посмотреть на новичков, показать им самое простое, спуститься пару раз — благо, сроки не поджимают, а хозяин, чувствующий за собой вину за опасный выход на крышу, обещал до конца работы завязать глаза на все происходящее. Получив такое необдуманное обещание, Хото тут же испытал лютое искушение закатить на доме пьянку, с привлечением половины Стрельбища. Но перегибать, разумеется, не стоило. Первое испытание оказалось сложным, как ни странно, для Фэйри — парня ощутимо трясло в ритме, перекрывающим дрожь лестницы. А вот Анри влез без труда, не торопясь, ступенька за ступенькой. — Приходим в себя, вытряхиваем штаны, осматриваемся, — скомандовал Хото, когда все трое оказались на верху. Пока парни бродили по крыше, то и дело перегибаясь через край, нервно хохоча и подкалывая несмешными шуточками, Хото вытащил из-под наваленного в углу мусора, здоровенный тюк из вытертой парусины. Его он затащил на крышу еще позавчера, сразу после получения аванса. Оно, всегда убедительнее, когда на будущем рабочем месте сразу оставляешь снаряжение — заказчики куда легче расстаются с денежкой. Понимают, что ты вернешься еще минимум один раз. — Ну что, пора знакомиться с будущим оружием, которым будет завоевано много серебра, а если повезет, то и золота? — А если не повезет? — уточнил Анри. — Если не повезет, то тебя отшкребут лопатой с брусчатки, сложат в мешок и закопают. — Сомнительное будущее, — впечатлительного Фэйри передернуло. — Поэтому, на ворон не смотрим, девкам в вырез не заглядываем. Как завещано предками, вам надо учиться, учиться, и еще раз учиться! — Всегда готовы! — слажено, будто репетировали, гаркнули новички. — Ну раз готовы, то приступим! На развернутом полотнище лежали три беседки — широкие кожаные пояса со множеством пряжек и пришитыми к нижнему краю лямками для ног. На пояса были нашиты петли, из все той же парусины — на животе толстенная, из дюжины слоев. По бокам — на половину тоньше. — Надеваем, надеваем! — поторопил Хото. И, подавая пример, взял одну из беседок. Самую вытертую, покрытую разноцветным узором из штукатурки, грунтовки и разнообразнейших красок. Куда там радуге! — Летопись работ, — Высота ткнул пальцем в рисунки, — если заморочиться, можно восстановить года на три назад, что делали и чем. Вообще, положено стирать и все такое... Но никогда не успеваешь. То пьянки, то девки, то пожар в борделе. — Серьезно, — протянул Анри. — А то! От разогретого асфальта одуряющее несло жаром. Скорее бы осень! Хрен с теми дождями, хоть не жарко. Денег-то, всяко заработано с запасом, дождливо-снежный сезон пересидится без труда. Главное, пить не начинать... Хото содрал липкую рубаху, кинул к разложенному снаряжению, придавил карабином, чтобы не унесло порывом ветра — бегай потом, лови ее по дворам! Не через каждый забор можно безнаказанно перелезть. На ином — еще и штанов лишишься, превратятся в лохмоты. — Ого... Так, понятно. Парни увидели татуировку. На спине у Высоты раскинул черно-красные крылья огромный стенолаз, больше похожий на диковинную бабочку, чем на птицу. Ох, и долго же бился Грифф над рисунком! Еще жара стояла дикая — куда хуже, чем сейчас — спина мокрая, дико чесалась... Высота повернулся к замершим новичкам: — Вы еще скажите, что первый раз видели человека с рисунком на коже? Решу, что вы лгуны, и брошу на крыше. И денег за учебу не отдам! Не говоря уже о работе! — Скажи, а что надо сделать, чтобы получить право на такое? — округлил восторженно глаза Фэйри. Впрочем, что парень туповат, Хото понял давно, еще когда договаривались об обучении. Что ж, не зря придумано, что ученик платит за учебу сразу... — Не так уж и много, на самом деле, — начал загибать пальцы Хото, — сперва, разумеется, перетрахать всех давалок со Стрельбища. — О! — вскинулся Фэйри. — С этим-то легко! Я там и Лилиту уествлял, и кучу других. — Лилиту все трахали, она не считается, — не удержался Высота. — И кто с Ботэ шалил, пусть не гордиться. Ее тоже все заваливали. — На то они и давалки, чтобы их на траву заваливать, — с умным видом констратировал Анри. А у Хото мелькнула мысль, что, возможно, оба ученика, не блещут разумностью. Впрочем, белобрысый может умничать и от волнения. — Кроме тех, еще с десяток точно, — скромно признался Фэйри. — Поменьше, конечно, чем у Лутре... — Счет господина Лутре не перебить, как ни старайся. Разве что командный счет вести... Ну то ладно. Тогда, значит, сразу ко второму пункту переходим, — кивнул Высота. — Он, с одной стороны посложнее, с другой — полегче. — И что же сделать надо, ма... Хото? — Выкрасить яйца бронзовой краской и пару месяцев так проходить. Она ничем не отмывается, и сходит только с кожей. Конечно же, можно совмещать оба пункта, чтобы не затягивать. Главное, девчонок не напугать, а то слухов потом не оберешься. Решат еще, что подхватил что-то хитрое. — С бронзовой сложнее, — задумался Фэйри. — Но у меня есть немного свинцовой. Как думаешь, подойдет? Тоже ведь, металлическая? Хото с Анри заржали одновременно: — Ну ты, бля, и клоун, — прохрипел светловолосый, когда сумел разогнуться. — В цирк, к жонглерам! — Не ту профессию выбрал, действительно, — поддержал Высота, — на сцене тебе не было бы равных, играй ты Стражника! Стражник во всех представлениях бродячих цирков, персонажем был, мягко говоря, своеобразным. А говоря по-человечески — тупым и невезучим. Оттого Фэйри сразу насупился, готовый с кулаками кинуться на обидчиков. Хото поспешил разъяснить — не хватало еще ученику в первый час работы бить морду... — Как заработаешь, чтобы оплатить работу, можешь хоть стенолаза набивать, хоть мяура с крыльями, а хоть голую бабу, с вооот такими сиськами! — Честно? — Я с тебя уже деньги взял, зачем обманывать еще раз? Отсмеявшись, принялись за учебу. Сложного-то, не сказать, что много. Веревку к чему надежному привязать, не забыв про контрольные узлы — да проверить, чтобы надежное, таким и было не на вид, а на деле — а то было пару лет назад, когда кирпичная печная труба поползла по крыше. А Хото, соответственно, пополз по стене. С каждым мигом ускоряясь. Тогда Ойген спас, ухватившись ручищами за веревку, да уперевшись ножищами в парапет... Ух и весело тогда было! Штаны, правда, выкинуть пришлось. Вторую веревку тоже не забыть привязать! А то всякое бывает! Сориентироваться, туда ли вообще их скинул — это сперва делать надо, но как получится. И длину, соответственно, чтобы до низу хватало. Ведь когда кончик веревки вдруг вылетает из спусковушки, ты, соответственно, падаешь вниз... Нет, самому везло. Но тот же Ойген, к примеру, жопой в грядку вошел, рухнув с третьего этажа. Помяв все цветы, и подломив спину. Беседку нацепить, под себя подогнать, пряжки все подтянуть. Проверить 'усы' — короткие концы, встегнутые в центральное кольцо беседки. Впихнуть толстую, в два пальца, веревку в 'рыбку' — хитрый зажим, намертво стопорящийся при рывке — это дополнительный шанс, если что. Вторую веревку — в железку для спуска — стальную восьмерку, с большим, раза в три большим, чем нижнее, кольцом, с рогом сбоку. В нижнее кольцо карабин, потом лечь на живот, перекинуть ноги через край, нащупать пальцами стену, упереться в нее, и потихоньку переносить вес, пока веревка не натянется полностью. Теперь можно и спускаться! Главное, все делать медленно, с подробным объяснением каждого движения. Новички с первого раза все равно не запомнят, но на пятое-шестое повторение, можно будет и самим доверить. Следя, разумеется, за руками, чтобы вовремя огреть по затылку, и не дать самим себя убить

* * *

Сложнее всего в профессии стенолаза вовсе не сама работа. Дюжину мешков цемента и песку на крышу поднять не сложно. Кликнул на помощь 'береговых' [местный аналог бичей], кинул им пару медяков на опохмел. Они и тебя поднимут на руках, бережно, словно бесценную фарфоровую вазу. К высоте и ощущению пустоты под ногами и под задом тоже привыкаешь. Не сразу, постепенно... Потом так во вкус входишь, что ломает будто с похмелья, если долго не висишь. Сама работа, тем более, не сложна! Два шпателя — ладонный и малолоктевой [по ширине рабочей кромки. 10 и, соответственно, 30-40 сантиметров], ведро с раствором, ведерко с водой, да стена. Ее с земли видно не особо, можно не выглаживать особо, не выделываться 'под свечу'[в нашей реальности — 'под лампочку'] не ровнять. Сложнее всего — это с заказчиков деньги за работу получать. Вот тут свои тонкости. Малоприятные. Приходи завтра! Сегодня сложный день, пойми! Я еще и в карты проигрался очень сильно! Кредиторы в жопу колючую акацию суют, а тут ты еще! Да отстань, потом, завтра, нет, послезавтра! А лучше — никогда, войди в положение!

Глава 3 "...а крови — сколько смесь возьмет!"

— Анри, чтоб тебя дикобразы любили! Или ты их! Ты что делаешь?! Белобрысый высунул нос над парапетом, скосил взгляд на ругающегося мастера: — Раствор! Ты же сам сказал, что мне рано на веревки... — Ты понос делаешь! — для убедительности, Хото зачерпнул раствор шпателем, поднял. Темно-серая жижа стекла обратно в ведро, не задержавшись на полосе металла. — А ты чего ржешь?! — развернулся Высота к висящему рядом с ним Фэйри. Черпанул уголком инструмента по краю ведра, метко швырнул кусок раствора в новичка. Попал точно в лоб. Чернявый уронил свой шпатель в ведро, схватился за пораженное место, размазал по лицу... — Сам такой же рукожоп! Тряпкой вытри! Глаза выест к херам! — Хото! — заревел снизу Ойген, прервав очередное нравоучение. Высота, оттолкнулся ногой, крутнулся в воздухе, развернувшись спиной к стене, вызвав завистливый вздох, что у Фэйри, что у Анри. — Чего надо? Денег нет! — У тебя всегда нет! Тут с тобой поговорить хотят. Стоящие рядом с Ойгеном крепкие парни замахали приветственно руками. — Говорите откуда стоите. Мне и так слышно! — Мастер Хото, — крикнул один из парней, — вы лучше слезайте! Высота понял, что, действительно, лучше спускаться. Все равно работать не дадут. Еще начнут дергать за веревки. Ойген начнет их бить, они начнут отмахиваться. К делу подтянутся зеваки... И начнется пожар на тонущем плавучем борделе в шторм. — А то что? Подниметесь ко мне? Анри храбро свесился с крыши, высунув не только нос, но голову целиком: — Если полезут, то мне как, лестницу отпихивать? — Бить лопатой по башке, когда залезут! — рыкнул Хото. — Не чуди. Это стража. — Тем более! Мастер, можно я на них хоть мешок уроню? Хото сунул оба шпателя в ведро, прицепил его к рабочей веревке, болтающейся рядом, на расстоянии вытянутой руки: — Забирай, роняльщик! Анри потянул груз наверх. Ведро чиркало краем по стене, в смесь сыпалась крошка. Высота покачал головой — раствор будет проще выкинуть, чем снова пускать в дело. Можно, конечно, снять верхний слой... Но смысл? Стража вряд ли явилась пожелать хорошего дня, или уточнить, почем нынче 'резанный лист' на Стрельбище. Нет, дело куда серьезнее. И, что уж тут, опаснее. — Так, ты тоже давай вниз, — приказал он замершему Фэйри, ждущему мудрых указаний. — Не спеша, медленно. Успеешь еще веревки пожечь. Сам же Хото, конечно, не собирался следовать своих же указаниям. Он же их не себе давал! Скинув оба огона с 'рога', Высота ослабил хватку... И полетел вниз, затормозив веревку в спусковухе буквально в паре локтей над землей. Так, чтобы 'падение' закончилось эффектнее. Один из стражников удивленно охнул. А что вы хотели, ребята? Не с лесов штукатуров гоняете, к мастеру пришли. Хоть и не на поклон. Высота отстегнулся от веревки, стараясь не коснуться разогретой быстрым спуском восьмерки — ожог схлопотать легче легкого! Затем собрал обе веревки, отвел в сторону, придавил подходящим камнем — ветер поднимется, побьет свежую работу — не сдать потом такой орнамент даже самому непритязательному заказчику. Стражники терпеливо ждали. Иногда, впрочем, оглядываясь. За ними стоял Ойген, похлопывающий по ладони 'усом' с тремя карабинами. Убойнейший кистень в умелых руках, но при этом, совершенно законный. На аудиенцию к бургомистру не пустят, а так, гуляй смело. — И что надо? — Мастер-стенолаз Хото Норден, прозвищем Высота? — Нет, блядь, разведчик с Островов! — вызверился Хото на стражника, решившего не вовремя соблюсти правила. — Вас просит на разговор господин Фуррет. Вот тут-то Высота и удивился... Господин Фуррет занимал множество должностей, охватывая власть в Сивере с обеих сторон. С одной стороны, он был Капитаном Стражи, с другой — был человеком, на которого работали, или которому отстегивали часть прибыли все сукины сыны этого раскаленного города. Так уж сложилось, что Фуррет был самым опасным среди них. На углу дома стояла обычная карета для перевозки заключенных. Впрочем, судя по тому, как она просела — не совсем обычная. Или внутри Высоту ждет полдесятка дюжих дознавателей с полевым пыточным набором и малой жаровней. Однако внутри кареты Хото ждал только господин Фуррет. Без телохранителей и дознавателей. — Привет, мастер! — кивнул Фуррет стенолазу, и махнул рукой стражникам, свободны, мол! — И вам доброго дня, гранд мастер! Как поживаете, как здоровье дражайшей супруги? — с такими людьми излишняя вежливость никогда не бывает лишней. — Вашими молитвами, — кивнул владыка города, и указал подбородком на сиденье напротив себя, — есть разговор, Хото Норден, по прозвищу Высота. Залезай. Хото оглядел себя. После двух спусков, да жидкого раствора, что все никак не удавался у Анри, стенолаз в штукатурке был весь. Кроме, наверное, задницы и части спины — да и то, сверху капало, могло и там задержаться. Потом посмотрел на обивку кареты. Бархат цвета перезрелой малины. Недавно перестеленный, еще не вытертый в ногах и не засаленный в головах. — При всем уважении, господин Фуррет, но я бы предпочел разговор на свежем воздухе. Вон и лавочка подходящая, в тенечке. — Залезай, — повторил Фуррет. Тон его не менялся, по-прежнему оставаясь очень даже дружелюбным, но спорить Хото не рискнул. А то закинут вперед башкой, да еще и руки свяжут. Дождавшись, пока Высота усядется, гранд мастер сложил руки на груди и произнес: — Догадываешься? — О чем? — удивился Хото. Удивился искренне. Интересы господина Фуррета были столь разнообразны, что угадать направление его мыслей представлялось совершенно невозможным. — Разумеется, о многом. Но сначала, о событиях в Бурштынном квартале. — Он большой, происшествий там тоже много... — задумчиво протянул Высота. В данный момент, стенолаз был занят тем, что незаметно отколупывал кусочки засохшей смеси с беседки, растирал пальцами и рассыпал под ногами. — Такое происшествие, как ты выразился, на прошлой неделе стряслось всего одно-единственное, — веско, четко проговаривая каждое слово, произнес Фуррет. — Ааа... — разочаровано махнул рукой Хото, не упустивший возможности сыпануть еще немного пыли, теперь уже на стенку кареты. — Это разве происшествие? Зарезали нашего Бубо, да подожгли его дворец. Дело житейское. Мелочь, можно сказать! Не стоящая внимания самого господина Фуррета! Я-то думал... — Мне плевать, что ты думал, — отрезал Фуррет. — Бубо порезал на куски стенолаз. — Или трубочист, — фыркнул Хото. — Что такого нашли ваши стражники, гранд мастер, что указывает именно на стенолаза? Там валялись карабины или его забили насмерть восьмеркой? Или на стене осталась надпись кровью: 'Миня убил до смерти праклятый стинолас!'. Куски веревок не считаются, мы их выбрасываем после полусотни спусков. На каждом углу можно найти обрезок. Или остались свежие следы от тех же самых веревок? Если бы кто-то залез сверху, то на песчанике остались бы пропилы от веревок? Нету? И что от меня-то хотите? Кто-то убил, поджег, а потом вылез в окно. — Ты так яростно отрицаешь, что мне начинает хотеться поверить в твою причастность. — Тьфу на вас три раза, уж простите на дурных словах! — Люди говорят, что у тебя была с ним ссора не так давно. Невыплаченный долг, тянущийся с прошлого года. И ты как-то спьяну орал, что не простишь, и обязательно его зарежешь. Хото засмеялся. — Господин Фуррет, вы серьезно? Тогда обвиняйте меня еще в массовом извращенном мужеложестве, потому что я иногда ору на своих оболтусов, что 'ебать вас в голову, уроды?!'. Мало ли что можно ляпнуть в рабочем угаре, а уж тем более, выпив? Что же до долгов... Бубо был подрядчиком двадцать лет. Из денег, что он не выплатил работникам, на его могиле можно сложить отменный курган. Кто-то не выдержал. — Например, ты. — Господин Фуррет! — буквально взвыл Хото, — да вы издеваетесь, что ли?! Бубо — редкостная сволочь, и мое сердце его гибель совершенно не огорчает. Но я же мирный человек! Курицу убить не могу! Хлеб с закрытыми глазами режу, чтобы слезы от жалости не пошли. Фуррет несколько раз свел ладони, изображая аплодисменты. — Хото, мне не надо врать. Я же пришел не как враг. Сказки про хлеб и куриц, будешь рассказывать своим поблядушкам на Стрельбище. Ты был Ловчим. И под птицей на твоей спине — крылатый мяур с огненным мечом. Ты убил народу больше, чем живет в этом городе. Высота посерьезнел лицом, наклонился доверительно к Фуррету: — Позвольте, гранд мастер, признаться? Фуррет, не сдержавшись, потер руки: — Позволяю. Оглянувшись на стражников, что стояли у кареты, и внимательно наблюдавших за Ойгеном, Хото наклонился еще ближе: — Господин Фуррет! Ваши дознаватели позволяют себе греховные утехи в глаза и уши, отчего страдает их взор и остатки ума! Все страсти, что вы мне тут рассказываете, это все некий доппельганнгер, позаимствовавший у меня внешность и харизму! Или не притворщик, а мой потерянный троюродный брат! Я, если хотите знать, от службы откупался. Надо мне та служба? Я и так при профессии и работе! И про партак — брехня! У Грифа спросите, что я чистый был, до его работы! Фуррет, дождавшись окончания тирады, легонько щелкнул Высоту в лоб: — Врать не хорошо. Я сказал все, что хотел сказать, и услышал все, что хотел. Сделай выводы. Ты мне как сын, но я всегда могу усыновить кого-то еще. — Да понял я, понял! Хото умудрился в тесноте кареты грохнуться на колени, поцеловать Фуррета в колено, обтянутое шелковыми чулками. Естественно, при этом, засыпать всю карету штукатуркой. Дрожащими руками, Высота полез за пазуху, вытащил кисет, в котором лежал серебряный грош. Еще более дрожащими руками, Хото протянул монету ошалевшему от такого напора Фуррету: — Примите, господин гранд мастер, как дар за заботу! — В жопу себе засунь! — грубо ответил господин Фуррет, отстраняясь от свихнувшегося стенолаза. Хото тут же перестал паясничать, сел обратно: — Простите, гранд мастер, но вынужден отказаться. Я же с Севера, а там ваших южных развлекушек не понимают. Увы, консервативны мы, и отсталы... Фуррет только головой покачал: — Ты себя в зеркало видел, 'северянин' хренов? — Внешний вид, — нравоучительно поднял грязный палец Высота, — сие лишь наносное. И судить по нему, признак поверхностного ума, в чем, вас, господин Фуррет, я заподозрить и не смею! Вы видите во мне всего лишь южанина, а я вижу перед собой честного уставшего человека, которого вусмерть достало приставать к другим честным и уставшим людям с глупыми вопросами. Но что поделать — служба! Фуррет открыл дверь, указал на нее Высоте: — Окажи мне последнюю услугу, исчезни. — С превеликим удовольствием, — откланялся Хото. Фуррет выдохнул с некоторым облегчением, когда проклятый стенолаз все-таки выбрался из кареты. И тут же увидел, что случилось с обивкой. Все поверхности, которые соприкасались с проклятым настенным штукатуром, были покрыты тонким слоем белесой пыли. — Хото, мать твою! — не сдержавшись, Фуррет высунулся из окна. — Ты что мне тут натворил?! — Я же предупреждал! — развел руками Высота. — И предлагал поговорить на лавочке. А вы со своей секретностью все носитесь и носитесь! Будто окружающие не знают, где вы ночуете раз в два дня! Стражники дернулись было к наглецу. Но у того в руках сам собой появился нож, а за спиной коротко, но весомо свистнул импровизированный кистень Ойгена. Господин Фуррет поморщился, махнул рукой, поехали, мол. — Что хотели?! — кинулись к нему с расспросами новички, не успел Хото и на крышу подняться. — Перепутали, — отмахнулся Высота. Второй раз пересказывать разговор, да еще и людям, по большому счету, случайным, ему не хотелось. Да и совершенно бессмысленное действие. — Стража! — веско произнес Анри. — Их всех в детстве обижали, забирали игрушки и все такое. А как подросли, так им и бабы давать не стали! — Это да, — поддержал товарища Фэйри. — Неудачники криворукие! Пошли в стражники, чтобы по улицам бродить, да отвлекать честной народ от работы! Хото поднял двумя пальцами пустой кувшин: — Так, честные люди, а что вообще происходит, не хотите ли мне объяснить? Почему это вы не на веревках, а воду хлещете?! Охренели? Для убедительности, Высота схватился за мотыжку, которой Анри мешал раствор. Перебросил секущей частью назад, огрел древком по спине одного и второго. — Мы за тебя волновались! Честное слово! — Волновались они... — зарычал Хото, замахиваясь снова. — Мы уже полезли, полезли! — заверещали новички. Снизу обидно заржал Ойген.

* * *

* Стена из дикого камня, высотой в шесть локтей[местные 'локти' — около 45 см. Ярды, соответственно — 90 см. Лига — около 4 км] могла стать препятствием разве что для полупарализованного слепца-сифилитика. Ну или завсегдатая дорогого кабака, с огромным брюхом и пальцами-сосисками. Даже начинающий стенолаз перескочил бы такую в пять движений. Хото начинающим был лет пятнадцать назад, ему хватило трех — подпрыгнуть повыше, зацепиться за край, подтянуться... Высота сел на крышу, ухмыльнулся, оценив ухищрения хозяев — стена поверху была обильно украшена вмурованными черепками от битой посуды. Незнающий, с размаху заскочив на стену и сделав бы выход силой, рисковал вспороть живот или порезать руки. Но Хото догадывался, к чему надо быть готовым. Оттого запас толстые перчатки и осторожность. Впрочем, любой стенолаз, если хочет стать не храбрым, а старым, должен всегда помнить об осторожности. Хото посидел немного, оглядывая будущее место работы. Сад, точно одеялом, укутало непроглядной темнотой. Лишь светился уголок окошка домика привратника. Прямо-таки скворечник, курятники и те больше делают! Жаден хозяин, ох, жаден... Хлопнула тяжелая дверь 'Русалки', выпуская очередного клиента. Тот выскочил, затравленно оглядываясь по сторонам. Высота пригляделся. Заржал втихомолку. Надо же, какие люди! Кто бы мог подумать, что и капитан порта лечится от душевных ран, нанесенных холодностью супруги! А ведь со своими барышами мог бы и вызвать прямо на службу. Стеснительный какой! Ну хоть не цепляет по кабакам, вкус есть! Высота прицокнул языком — как-то довелось провести ночку с той, в честь которой назван бордель. Есть что вспомнить, есть! Рассказывать, правда, нечего — Ди просила не распространяться. А когда просит такая женщина, лучше прислушаться. Ладно, о хорошем — в хорошее время. Сейчас — время рабочее. Хото отвязал от пояса тонкую бечевку, втащил наверх тючок со снаряжением, что лежал у стены. Тут же спустил во двор, перекинув бечевку через один из металлических штырей, что дополняли черепковую защиту. Вот и пригодился — через него куда удобнее регулировать скорость спуска, чем через ладонь. Да и легче. Снаряжения взято немного — в притык. Но все равно выходило как бы не с полпуда — на вытянутой руке такой вес неудобен. А вот на чистоте хозяин не экономит! На выложенных плинфой дорожках ни веточки, ни листика! Очень удобно, ничего не хрустнет под ногами. Высота проскочил на тылы дома. Входные двери всяко закрыты, можно и не соваться. Бурштынный квартал считался местом тихим и безопасным, но все же не настолько, чтобы забывать про засовы и решетки на окнах первого этажа. В Сивере все дома строились по одному ранжиру, различаясь в деталях и мелочах отделки. Глухая сторона, обращенная на Восток — солнце немилосердно даже к привычным к вечной жаре местным. Ровная крыша — снег тут выпадает ровно на полдня, а после тает. Вода же, редких (разве что осенью затягивает посерьезнее) дождей уходит по сливу, расположенному по центру крыши — не идеально ровной, а чуть опущенной к жерлу водостока. И, конечно же, люк, чтобы попадать наверх из дома. А то ведь по наружной лестнице не налазишься, да и на стенолазах разоришься! Рядом с домом рос гигантский орех, посаженный, наверное, еще покойным прадедушкой хозяина. Раза в три выше дома! Как же он, наверное, осенью заваливает двор листьями... И водосток забивает ко всем местным свиньям! Хото закинул тючок за спину, белкой взлетел на дерево. Пробежал по могучей ветке, мягко спрыгнул на крышу. Ветка распрямилась, освобождаясь от тяжести человека, приподнялась на локоть... Хото коснулся пальцами коры — достать легко. И это хорошо, мало ли каким путем придется уходить. Впрочем, улети она на пару его ростов ввысь, тоже не беда. Уж как вниз-то спуститься, любой стенолаз придумает. Высота прошелся по крыше. Остыть она не успела — ноги так и припекало. А ведь еще разуваться... На всякий случай, потянул крышку люка. Разумеется, ничего не вышло. Но попробовать-то он был обязан! Подошел к краю, перегнулся... Ага, а вот и то самое открытое окошко. Так-то и закрытое не стало бы неодолимой преградой — тонкий нож в щель, и сдвигаешь защелку. Но в открытое, в любом случае, заходить проще. Хоть какая-то польза от проклятой жары! Высота развернул тючок, присев у края крыши. Неодобрительно покосился на невысокие перильца, шедшие по парапету. Дернул. Вроде крепко стоят, не треснутые... Но нет, ну их! Был случай, когда перекинул веревки сверху, а дерево взяло, да и не выдержало его тяжести. Взяло и треснуло. Хото пролетел пару локтей и чуть не обосрался от испуга. Еще и руки потом до вечера дрожали, пришлось граппой отпаиваться — кальвадос не брал... Хото пропустил веревку под перилами, отмерил, откладывая на парапет. Нужно ровно столько, чтобы конец болтался чуть ниже подоконника. Прикинув еще раз, Высота добавил еще на размах рук. Темнота, она скрадывает очень хорошо. Когда веревка вдруг кончается, и ее конец, вылетая из спусковухи, хлещет по воздуху, испугаться не успеваешь. Больно становится потом. Если выживешь, конечно. Так что, лишним запас не будет. Оставив отмеренную бухточку лежать на перилах, Хото завязал противоположный конец за два основания перил — лучше не жалеть, а две точки приложения сил всегда надежнее одной. Высота был старым стенолазом. Потянул. Ну вроде держит, не ползет. Снова подошел к краю, примерился. Вроде как все хорошо. Ну что, приступим... Натянув беседку, Хото сложил полегчавший тючок, закинул за спину. Встегнулся восьмеркой, выбрал слабину. Свободный конец веревки заправил за пояс беседки. А то приспичит хозяину подойти к окну среди ночи, полюбоваться звездами. Увидит болтающийся конец, дернет внезапно... Получит, конечно, на голову шматок свежего говна от испугавшегося стенолаза. Ну и все дело пойдет гиене под хвост. — Чуть не забыл, дурная башка... — Высота хлопнул себя по лбу, разулся, оставшись в матерчатых носках. Оставлять на беленой стене отпечатки обуви — не самый умный поступок. А от носков разве что мокрые пятна ненадолго будут — жарко, высохнет моментально. Легкие короткие сапоги он сунул в тюк, к снаряжению, притрамбовав кулаком — не должны вывалиться. Коротко выдохнув, Хото перевалился через край. Утвердился ногами, глянул вниз, в темноту. Скинул огон с рога и потихоньку пополз вниз, не спеша перебирая ногами. Закрепленная на поясе веревка висела кольцом, постепенно уменьшаясь. Оказавшись рядом с приоткрытым окном, Хото остановил спуск — веревки хватало, еще пара локтей точно — не ошибся с расчетами. Примерился, оттолкнулся левой ногой, чуть отпустил веревку... Его буквально внесло в окно. Встал на подоконник, пригнувшись, чтобы не разбить голову о верхний откос. Веревку потащило в сторону. Хото наклонился вперед, балансируя, чтобы не упасть спиной назад. Выстегнулся, слез с подоконника — ноги тут же утонули в густейшем ворсе ковра. — Денег у него нет, акацию суют! — злобно проворчал Высота. Затем, ухватил покрепче веревку, изо всех сил пустил волну. С первого раза не вышло. Со второго тоже. — Да чтоб тебя, — ругнулся Хото. Задача могла стать чуть сложнее — искать в темном доме выход на крышу, открывать изнутри, сматывать предательницу... С третьего раза, петля все-таки слетела со столбиков — в который раз подумалось, что надо бы самосбросом обзавестись — удобно же! Хото втянул прошуршавшую веревку, наскоро сбухтовал в 'осьминожку' — так надежнее, когда впереди планируется много беготни. После, стянул с плеча тючок. Развернув, уложил на парусину беседку, отцепив с пояса 'пауни'. Железка, для подъема по веревке, представляла собой этакую рукоять для дюссака, которая разу с гардой, из единого куска стали, но чуть иной формы. С загнутой под размер веревки краем и головкой со ступенькой под палец. Пригодится. Снова закинув потяжелевший тюк за спину, Хото вынул из-под рубахи нож, до того висевший на груди. Нож невелик, клинок в ладонь, легкий намек на гарду, потертая рукоять. На вид — инструмент, не оружие. В рукояти ножика когда-то давно просверлено отверстие, через которое пропущена бечевка, лет пять назад еще красно-зелеая, сейчас же, неопределенно серо-черная. Отсалютовав ножом своей тени, Хото двинулся вперед. Расположение комнат он представлял примерно, но вряд ли оно сильно отличается от всех прочих богатых домов Сиверы, в кои судьба заводила Высоту.

* * *

* Просторный кабинет был обставлен дорого, но безвкусно. Этакая неосознанная пародия на дешевый бордель с претензиями. Слащавая и разляпистая позолота, бархат где надо и где не надо, псевдозагадочный блеск шелка, дорогие свечи, дающие не только свет, но и благородный запах... Посреди кабинета, на стуле сидел абсолютно голый человек. Высокий, худощавый, с узким лицом, по щекам побитым оспой. Смотанный по рукам и ногам нарезанной портьерой. Рот тоже закрывала полоска ткани, и его сдавленное мычание не могло бы потревожить и самое чуткое ухо. На виске у связанного кровоточила свежая ссадина. Крохотные капельки крови падали на грудь, стекали на живот, закрашивая понемногу огромную татуировку — со всем тщанием вырисованного тарантула. Человек дрожал. От холода ли, от страха... И казалось, что паук топорщит каждый свой волосок. Хото стоял перед связанным, скрестив руки. Молча. Стоял долго... — Ну здравствуй, Бубо. Вижу, ты меня узнал. Бубо закивал чаще, завращал глазами. Казалось, еще немного, и они вывалятся из орбит. — Узнал, конечно. Что, сейчас будешь мне обещать, что вернешь все, до грошика? И мне, и всем прочим? Обещай, обещай, я весь в нетерпении... Нет, не хочешь? Понимаешь, что вера в твои слова не стоит и обрезанного медяка? Высота снял с пояса 'пауни'. Оттянув головку, Хото поднес железку к глазам Бубо: — Видишь, тут нарезаны шипы. Догадываешься для чего? Правильно! Вверх эта штука идет легко, а вот вниз... Да, вниз идет очень неохотно. Собственно, для того и придумана, чтобы сугубо вверх. Зайдя со спины, Хото защелкнул 'пауни' на мизинце Бубо. — Это для ускорения принятия решения. Резко и сильно дернул. Бубо взвыл, подался всем телом, чуть не опрокинув стул. Хото с оттягом ударил его 'пауни' по затылку. — Команды 'орать!' не было. И вообще, откуда паника? Кость-то осталась на месте. Всего лишь мясо ободралось. Нарастет новое. Наверное. Высота вытряхнул окровавленные ошметки пальца на колени Бубо. — Ну что, теперь приступим к серьезному разговору? И подумай, что будет, если ты заорешь? У тебя много пальцев. Понятно, что на пятом-шестом ты потеряешь сознание, а на десятом можешь и помереть от боли. Лопнет сердце, все такое. Но мне-то все равно. Связанный мелко закивал. Под ним начала растекаться лужа. От нее тянуло мерзким запахом паники. — Как-то ты спешишь? — брезгливо посмотрел на пол Высота. — Так бы с оплатой торопился, как сейчас. Или думаешь, что мне станет противно с тобой возиться? Так ведь ради благой цели, я и нос зажму... Поговорим? Хото деланно примерился кулаком к виску связанного, ослабил кляп. — Все отдам, все! Там, под полкой с кодексами! Там вытертый кирпич! Нажми! Два раза! Быстро-быстро! И третий — сильно, пока не провалится. — Как сложно все у тебя... Заткнув Бубо рот, Высота подошел к полке. Кодексы неодобрительно блестели золотом корешков. К бесам! Нужный кирпич прямо таки лез в глаза. Ушел в стену после третьего нажима... Выдвинулся целый блок из шести кирпичей. Хото вытащил их до конца, с натугой отставил в сторону... — Бубо, ты проклятый хомяк! Нет, ты даже не бобер! Ты, блядь, целая бобрячья фамилия в одном лице! Высота покачал головой. Тайник превзошел его ожидания. Сколько тут, он даже не представлял. С полведра точно. — У тебя хорошие заработки. Интересно, сколько тут нашего? Бубо не отвечал. Лишь трясся, исходя на пот. Хото подошел к нему вплотную, наклонился ликом к лицу: — Над нами спят твои жена и дочка. Они у тебя красавицы. Особенно дочь. Сколько ей, пятнадцать? Не говори, разницы особой и нет. А жена... И фигура, и украшения! А в каком она чудесном платье вчера была! Желтое ей к лицу! Знаешь, был бы я такой сволочью как ты, их ждало бы сегодня много веселья. Запомнили бы на всю жизнь! Но так уж сложилось, что мне подобные развлечения претят. Уродился честным солдатом, а не штабной тварью. Уж прости, лишил тебя удовольствия слышать их крики. Они будут кричать потом. Не из-за меня. И в тех криках будут проклятия отцу и мужу, из-за которого все пошло куда-то не туда... Высота развел руками, вынул нож: — Слухи врут, Бубо! Я не Ловчий, и никогда им не был. Всего лишь загонщик. Очень внимательный загонщик. А теперь приготовься к боли, мастер Бубо! Она будет короткой, но ты ее запомнишь до конца.