Еретик. Книга 1

Еретик (Часть 1)

Annotation

Согласно указу понтифика, служителями инквизиции не могли становиться люди моложе 40 лет. Однако череда бедствий, обрушившихся на мир в XIV столетии, не раз влекла за собой нарушения самых строгих запретов.

Вивьена Колера и его друга Ренара Цирона, послушников доминиканского монастыря близ города Руана, выбирает себе в помощники глава местного отделения инквизиции. Однажды в руанскую тюрьму по подозрению в колдовстве попадает лесная отшельница по имени Элиза. Для Вивьена Колера встреча с ней ознаменует новый жизненный поворот, а вместе с тем и воскрешение старых секретов, переплетающих между собой несколько таинственных судеб.

Еретик Часть 1

‡ 1 ‡

‡ 2 ‡

‡ 3 ‡

‡ 4 ‡

‡ 5 ‡

‡ 6 ‡

‡ 7 ‡

‡ 8 ‡

‡ 9 ‡

‡ 10 ‡

‡ 11 ‡

‡ 12 ‡

‡ 13 ‡

‡ 14 ‡

Notes

Еретик

Часть 1

В сомнительных вопросах инквизитор должен быть осмотрительным и не давать легко веры тому, что кажется вероятным, но часто бывает неверно. Он не должен отбрасывать упрямо противоположное мнение, так как часто кажущееся на первый взгляд невероятным оказывается впоследствии истиной

Из руководства Бернара Ги, инквизитора Тулузы (1307-1323 гг)

‡ 1 ‡

Руан, Франция

Год 1358 от Рождества Христова

Тяжелые сводчатые потолки нависали над коридорами руанской тюрьмы. Массивные каменные стены давили своим огромным весом на души заключенных. Из разных закоулков тюрьмы то и дело доносились чьи-то выкрики — отчаянные, гневные или испуганные — и почти сразу умолкали.

Проходя мимо зловонных клеток, стражники Ги и Пьер переговаривались, не обращая внимания на узников, хотя некоторые тянули к ним руки в ожидании подачки, лепетали нечто бессвязное или сбивчиво умоляли устроить им с кем-нибудь встречу. Ги и Пьер не отвечали и не вслушивались. Они привыкли слышать этот гомон и видеть подобную картину почти каждый раз, поэтому перестали толком замечать, что творится в камерах. Куда больше их сейчас тревожила тишина в одном, самом дальнем закоулке коридора, в камере, где содержали ведьму. Повинна ли эта узница и в самом деле в колдовстве, доподлинно известно не было. Но, если верить донесшему на нее проповеднику, прегрешения ее были серьезны, а со злом она находила общий язык куда лучше, чем с людьми. По крайней мере, со своими тюремщиками: пока Ги тащил ее в камеру, она извивалась, изворачивалась, намеревалась укусить или покалечить стражника. Перед тем, как решетчатую дверь заперли, ведьма ухитрилась плюнуть Ги в лицо, и вот уже день прошел, а ему все казалось, что на месте ведьминого плевка вот-вот вздуется гнойный нарыв.

Вспомнив об этом, Ги нервно потер щеку и нахмурился, резко замолкнув посреди разговора. Пьер заметил его движение и громко хохотнул, ткнув его в плечо.

— Успокойся ты! Нет там ничего. Сколько ты еще с этой щекой носиться будешь? Подумаешь, девка плюнула! Первый раз, что ли? — Он расплылся в кривой улыбке.

Ги только сильнее нахмурил брови.

— Так ведь не простая девка, — буркнул он, — а ведьма.

Пьер пожал плечами. Ги прищурился, глядя на него.

— Ты как будто не веришь, — заметил он.

Пьер снова пожал плечами и кивнул:

— По мне, девка и девка. Диковатая, да и только. Видал я таких, с норовом. — Он мечтательно прищурился. — Не отказался бы я понаблюдать то, что про нее проповедник рассказывал.

Ги округлил глаза и шикнул на него.

— Ты что такое говоришь? — воскликнул он. — Побойся Бога!

— Повидаешь с мое, и похлеще заговоришь, — качнул головой Пьер. — К тому же я хотел только понаблюдать, а не принимать участие в колдовских занятиях. Вот ты, поди, уже обмочился от одной мысли, что она на тебя из клетки посмотрит, а ведь даже не знаешь, ведьма она или нет.

Лицо Ги возмущенно вытянулось и вспыхнуло.

— Так сказал свидетель!

— Слыхал я, что он говорил, свидетель этот, — фыркнул Пьер. — Что-то вроде «третьего дня в ночной тьме в лесу она с обнаженными прелестями вышла под луну, стала на поляне, а навстречу ей выскочил заяц, который обернулся слугой нечистого, и как начнет с ней…»

— Ну да, да, — поспешно перебил Ги, — это и говорил. Самый что ни на есть колдовской… — Он помедлил, вспоминая нужное слово, но так и не нашел его. Махнув рукой, Ги снова буркнул себе под нос: — Ясно же, что ведьма.

Пьер осклабился, почесав бородатую щеку.

— Это инквизиторы пусть решают, — напомнил он. Ги смущенно потупился.

Стражники как раз дошли до дальней камеры, и Пьер заинтересованно посмотрел на узницу. Здесь, среди отребья, маравшего и без того грязные камеры тюрьмы арестованная ведьма смотрелась почти нелепо. Как благородная дама, по зверской ошибке угодившая в лапы тюремщиков и ожидающая, когда это недоразумение завершится ее освобождением. Ухоженная, с чистой кожей, в которую еще не успела въесться тюремная грязь, она была молода и красива. Даже в простом белом нижнем платье и сером сюрко из дешевой грубой ткани узница выглядела почти царственно. При этом густые светлые волосы с вплетенными в них кожаными шнурками, украшенными перьями и бусинами, не были собраны в приличную прическу, как у горожанок, а оставались распущенными, как у какой-нибудь лесной отшельницы. Только эти дикие волосы, пожалуй, и напоминали о том, как она вела себя во время ареста. Теперь же девушка казалась образцом сдержанности и кротости. Она сидела, подтянув к себе колени, не произносила ни слова и не двигалась. Даже не подавала вида, что замечает происходящее вокруг. Взгляд ее ничего не выражал.

— Привет, ведьма, — с явной издевкой в голосе окликнул узницу Пьер, подойдя близко к камере. — Как прошла ночка? Нечистый не являлся?

Ги возмущенно ахнул, и уже подобрался, чтобы выбранить Пьера, однако не нашел нужных слов и промолчал, стыдливо опустив голову.

Узница осталась безмолвна, лишь едва заметно повернула голову в сторону обратившегося к ней стражника. Глаза у нее были сосредоточенные и враждебные. Гордое лицо усеивала россыпь веснушек. Ги пригляделся к ней, будто пытался понять по ее виду, действительно ли в ней есть колдовская сила, дарованная нечистым, или нет. Узница, казалось, почувствовала его изучающий взгляд и тут же посмотрела ему прямо в глаза. Ги вздрогнул и отшатнулся. Уголки губ девушки тронула чуть заметная тень улыбки, в которой угадывалось легкое злорадство.

— Дурак, — презрительно фыркнул Пьер, сплюнув на пол. Он вновь посмотрел на арестантку, и губы его растянулись в самодовольной улыбке. — Чтобы напугать некоторых трусов, и колдовских сил не надо, верно, пташка? — спросил он. — Но я не из пугливых. Ясно тебе? Тебя как звать-то хоть?

Узница молчала. Только поза ее сделалась более напряженной, обманчиво застывшей, будто в любой момент из недвижимого изваяния она могла превратиться в дикую тварь и броситься на любого, кто посмеет приблизиться.

Пьер постучал по прутьям решетки, привлекая внимание арестантки. Та лишь вздрогнула, но с места не сдвинулась и на этот раз даже не повернула головы.

— Глухая ты, что ли? — нахмурился Пьер. — Как звать тебя, спрашиваю!

Снова молчание. Ги поджал губы и опасливо огляделся по сторонам, будто ожидал чего-то недоброго.

— Оставь ты ее, — отрывисто бросил он. — Нечего нам здесь делать. Мы все обошли. Идем.

Но Пьер его не слушал. Похоже, молчание арестантки чем-то серьезно задело его, и так просто оставлять ее в одиночестве он не собирался.

«Может, она его и вправду околдовала?» — в страхе подумал Ги.

Ударив по прутьям решетки так, что по ним прошелся легкий звон, Пьер тем временем едко процедил:

— Могла бы быть поласковей, голубка. Рассказала бы все по-хорошему мне, может, я бы за тебя словечко замолвил. А так будут тебя рвать на куски на инквизиторском допросе, еще вспомнишь меня. Ох, вспомнишь! И пожалеешь, что не была покладистой!

Пьер внимательно следил за узницей, поэтому от него не укрылось, что глаза ее округлились и увлажнились от слез, лицо напряглось от с трудом скрываемого страха, а руки впились в ткань платья.

— Гляди-ка, Ги, ее проняло! — победно воскликнул Пьер. — Правильно боишься, глупая девка. Может, ты и жила в какой-нибудь глуши, а про инквизиторов с их допросами слышала, не так ли? — Он усмехнулся. — Видел я таких норовистых, как ты. Храбрились, молчали. А знаешь, как они потом визжали и молили о смерти?

— Довольно, Пьер, оставь ее, — пробормотал Ги, попытавшись оттащить стражника от камеры за плечо, но тот лишь сбросил его руку и отмахнулся.

— Да-да, я всякое здесь повидал, — протянул Пьер. — Правда, таких ладненьких сюда редко приводят. Ты мне нравишься, ведьма, слышишь? — Он облизнул губы. — Знаешь, я могу быть с тобой нежным, если станешь посговорчивее. А потом замолвлю за тебя словечко, попрошу сильно не мучить. Что скажешь, а?

Он вплотную приблизился к решетке в ожидании ответа.

Ги замер, совершенно растерявшись.

— Давай, красавица, покажи, что ты в лесу вытворяла. А я в долгу не останусь. В самом деле, лучше уж я, чем инквизиторы, а? — Он нетерпеливо сжал прутья решетки. — Ну? Что скажешь?

Узница молчала еще несколько мгновений, затем вдруг начала подниматься со своего места. Лицо ее преисполнилось мрачной решимости, от которой Ги попятился и перекрестился, одними губами зашептав «Отче наш».

Ведьма неспешно оправила платье и подошла к решетке.

— Я скажу, — медленно заговорила она. Голос у нее оказался бархатистый, чуть ниже, чем могло бы показаться на первый взгляд, — что ты можешь проглотить свой мерзкий язык и сдохнуть, грязный болван!

Ее глаза казались безумными от обуревавших ее страха и ярости. Голос на последних словах набрал силу и перешел почти на крик.

Не успел Пьер опомниться, как узница резко подалась вперед и плюнула ему в лицо, тут же отшатнувшись вглубь своей камеры. Она дрожала, глядя на стражников, как загнанный зверь на охотников.

— Прокляла… — прошептал Ги в ужасе. — Прокляла!

Пьер ахнул и отшатнулся от камеры, как от чумного.

— Ах ты мерзкая шлюха! — взревел он, отирая плевок с лица и поворачиваясь к Ги. Лицо его полыхало от гнева. — Дай сюда ключ! — прорычал он. — Давай!

Ги попытался сопротивляться, но под устрашающим взглядом Пьера быстро сдался. Рука сама нащупала связку ключей. Пьер вырвал ее из рук Ги, чуть не свернув ему палец, и ринулся к камере. Узница тем временем испуганно ахнула, отступила и прижалась к дальней стене, словно пыталась слиться с нею.

— Пьер, что ты делаешь? — воскликнул Ги, но приближаться поостерегся, опасаясь чар ведьмы. — Не отпирай клетку!

Пьер его не слушал.

— Ты будешь орать и призывать нечистого, как в лесу его призывала, поняла, шлюха?! — Он вставил ключ в замок и повернул, тут же ворвавшись в камеру. Узница вскрикнула и попыталась отбиться от налетевшего на нее стражника, но он был намного сильнее. Если она и обладала колдовскими чарами, сейчас они ее покинули и не желали приходить на помощь. В глазах Пьера тем временем все ярче разгорался яростный огонь. — Я сделаю так, что инквизиторы с тебя шкуру живьем спустят, а внутренности скормят свиньям! Ты будешь визжать, как одна из этих свиней, поняла?!

— Интересно посмотреть, как ты будешь заставлять инквизиторов, стражник, — вдруг раздался чей-то голос из коридора. Спокойный, но достаточно громкий, чтобы его услышали.

Ги вздрогнул и обернулся. Пьер тоже замолк, вмиг растеряв былой пыл. Только отчаянный вскрик узницы прорезал навалившуюся на коридор тишину и так же быстро смолк.

Посреди коридора стояла фигура в длинной черной сутане, поверх которой виднелся довольно грубый нательный крест. Этого служителя Церкви сложно было с кем-то спутать: большинство церковников, которых в своей жизни видел Ги, носили монашескую тонзуру, но не он. Волосы этого человека были черны, как уголь и густыми неряшливыми волнами опускались почти до основания шеи. Холодные серые глаза спокойно изучали развернувшуюся в коридоре картину, выражение хищного лица с орлиным профилем было бесстрастным, будто происходящее нимало не трогало этого человека. Впрочем, надо думать, ему доводилось видеть нечто более впечатляющее не раз и не два.

Ги много слышал о нем, но лично не встречал до этого дня. Его звали Вивьен Колер. Не просто церковник — инквизитор. Один из помощников Его Преосвященства Лорана, снискавший себе известность в городе после осмотра чумных монастырей.

Пьер выпрямился, вытянувшись во весь рост, и, будто опомнившись, отступил от узницы. Та тяжело дышала, вжимаясь в стену. Ее нижнее платье было чуть надорвано на груди.

Вивьен Колер остановился в нескольких шагах от Ги, смерив его ничего не выражающим взглядом, и вопрошающе кивнул Пьеру.

— Повтори-ка еще раз, стражник, что ты собирался заставить меня сделать с этой женщиной, — спокойно сказал он.

Пьер заметно побледнел.

— Отче, я… я вовсе не…

— Ты же не вздумал лгать мне? — произнес инквизитор. Голос звучал почти дружественно, однако в нем угадывалась угроза. — Или, быть может, ты сам желаешь показать мне, как я должен действовать? Кажется, ты сказал, что «лучше уж ты, чем инквизиторы», если я правильно помню.

Теперь побледнел и Ги, все еще дивясь тому, что инквизитору удалось так неслышно к ним подобраться и застать их врасплох.

«Сколько же он успел услышать? Как давно он за нами наблюдает?» — подумал Ги, понимая, что после неосторожных высказываний Пьера им обоим может грозить допрос.

Будто прочтя его мысли, Вивьен Колер произнес:

— Знаешь, а ведь ты наговорил так много занимательного, что у меня крепнет желание побеседовать с тобой. — На губах его появилась угрожающе миролюбивая улыбка.

Пьер покачал головой.

— Отче, я… я не понимаю, что на меня нашло. Эта… — он обернулся и тут же заговорил с жаром, будто найдя нужные слова, — эта ведьма меня одурманила!

Бровь инквизитора недоверчиво изогнулась. Он хмыкнул.

— Но ведь на таких смельчаков, как ты, колдовские чары так просто не действуют, разве нет? Или ты не это пытался сказать заключенной, когда просил ее быть с тобой поласковее?

Впервые за этот разговор Вивьен Колер перевел взгляд на узницу, которая в свою очередь настороженно следила за ним. На него она смотрела не менее враждебно, чем до того на стражников, и инквизитора это удивило. Те, кому помогают избежать мучений любого рода, глядят с благодарностью — хотя бы поначалу. А эта девушка будто только и ждала, когда на нее в полной мере обрушится новая угроза, ни на миг не забывая, кого перед собой видит.

Пьер поджал губы. Глаза его растерянно забегали, словно он пытался найти, чем оправдать себя в глазах инквизитора, который, похоже, услышал почти весь разговор с ведьмой. Вивьен Колер несколько мгновений изучающе глядел на него, затем вдруг устало вздохнул и прикрыл глаза.

— Пошли вон, — едва слышно произнес он.

Стражники переглянулись и остались на местах. Серые глаза инквизитора распахнулись, в них показалась злость.

— Я сказал, пошли вон, — произнес он чуть громче, а затем вновь понизил голос. — Я очень не люблю повторять.

Стражники засуетились. Связка ключей в руках Пьера зазвенела от дрожи.

— Камеру не запирать, — приказал инквизитор. На этот раз его не переспрашивали, а безропотно подчинились, постаравшись как можно быстрее удалиться.

Лишь когда шаги стражников смолкли в коридоре, Вивьен неспешно приблизился к открытой камере и остановился у самой двери. Узница продолжала вжиматься в стену, буравя его глазами. Казалось, в любую минуту она может зашипеть, словно змея, и взаправду призвать бесов. Вивьен склонил голову.

— Это было смело, — оценивающе произнес он. — Сказать такое стражнику, я имею в виду. Смело, но безрассудно. — Он ждал комментария, но узница молчала. — Ничего не хочешь сказать?

— Вы не задали вопроса, — настороженно произнесла она, чуть помедлив.

Вивьен улыбнулся.

— Твоя правда. Как тебя зовут?

— А вы разве уже это не разузнали?

— Разузнал. Но я надеялся, что у нас получится дружественная беседа, — кивнул Вивьен. — Я не враг тебе, дитя. Меня не нужно бояться, я пришел просто поговорить.

Дитя. Это обращение, прозвучи оно при других обстоятельствах, могло бы рассмешить девушку — в конце концов, этот человек был старше ее лет на шесть-семь, не больше. Для него она уж точно была не дитя.

Несколько мгновений она смотрела на него с заметной опаской, однако затем, передернув плечами, ответила:

— Элиза. — От его спокойствия и ободряющей улыбки она слегка осмелела, поэтому решилась задать встречный вопрос: — Почему вы не заперли камеру?

— Потому что еще не уверился, что тебя стоит в ней держать, — ответил он. — Скажи, ты можешь назвать имена людей, которые желают тебе зла? Готовы оболгать тебя, чтобы отомстить за что-то? Завидуют тебе?

Элиза потупила взгляд.

— Невозможно знать наверняка, — ответила она, немного погодя. — В людских сердцах и при самых добрых намерениях может рождаться нечто злое. Но… если такое и произошло с кем-то, кто мне знаком, я об этом не знаю. — Она подняла глаза. — Так что нет. Я не могу назвать никаких имен. Оболгал меня тот проповедник, что наговорил этих, — она поморщилась, — мерзостей про меня. Но я и его имени не знаю.

Зачастую узники спешили назвать имена людей, которые могли бы желать им зла, в надежде угадать доносчика и тем самым сделать свидетельства против себя недостаточными для ареста.

Вивьен кивнул. Как ни странно, то, что он успел разузнать об этой девушке за время, пока ее держали в камере, совпадало с ее словами. Горожане либо вовсе не знали ее, либо не говорили о ней ни одного дурного слова. Никто, кроме проповедника, назвавшего ее ведьмой.

Несколько мгновений Вивьен изучающе смотрел на нее, а затем, будто завершив внутри себя какую-то борьбу, кивнул.

— Идем со мной, — сказал он.

Элиза отшатнулась, прикрыв разрыв на платье.

— Куда? — решилась спросить она.

— Не бойся, — ободряюще улыбнулся Вивьен. — Если ты и впрямь не якшаешься с бесами Преисподней, с тобой ничего дурного не случится. Идем.

Элиза нерешительно вышла из камеры, обняв себя за плечи, и последовала за инквизитором. От его заверений легче ей не стало: она не доверяла ему, хотя он к тому и располагал. В каждом его слове она ждала услышать приговор, а теперь была уверена, что сопровождает он ее на допрос. Тем не менее, Вивьен повел ее не в представлявшееся ей мрачное подземелье, а вывел из тюрьмы на улицу и повлек за собой.

Элиза шла, глядя себе под ноги, не замечая ни дороги, ни прохожих. Убежать она тоже не пыталась, потому что была уверена, что попытка будет обречена на провал: после ночи, проведенной в холодной камере и без крохи во рту, ноги плохо слушались ее, а пережитый страх все еще сковывал тело.

Наконец инквизитор остановился, и Элиза решилась поднять взгляд. Перед ней возвысился Нотр-Дам-де-Руан, и девушка восхищенно уставилась на недостроенную каменную громаду, обомлев. Так близко она к собору еще не подходила.

«Неужели допрос будет проходить прямо здесь?» — ужаснулась она про себя. Это казалось невозможным. Гораздо проще было вообразить допрос в тюрьме, чем здесь. И все же…

— Если твоя связь с сатаной и впрямь существует, вряд ли ты сможешь подняться по ступеням и войти хотя бы в притвор, — прервал ее размышления Вивьен. На губах его играла улыбка, как будто происходящее его забавляло. — Сделай это, и мы проверим, насколько правдивыми были слова проповедника.

Элиза замерла, растерянно глядя на собор. Оглядевшись, будто ища подсказку, она осторожно поднялась по ступеням. Инквизитор следовал за ней. Посмотрев на него, Элиза неуверенно потянулась к двери.

— Мне же… сюда? — спросила она.

Вивьен приподнял бровь, улыбка его угасла. В глазах появилась настороженность.

— Я ведь велел тебе войти в притвор. Ты разве не можешь?

Элиза поджала губы.

— Я… просто не знаю, где это, — призналась она, ожидая, что инквизитор тотчас же набросится на нее и схватит.

Вивьен удивленно склонил голову.

— Ты бываешь на святой мессе, Элиза?

Ответом ему было молчание.

— Веруешь ли ты в Бога-Отца всемогущего, Творца Неба и земли?

— Разумеется, верю! — воскликнула Элиза, тут же потупившись. — Просто… просто, может, я не умею… правильно это говорить…

Вивьен смерил ее суровым взглядом. Элиза побледнела и сжалась, приготовившись к худшему.

— За это… меня сожгут? Как ведьму? — прошептала она и добавила с отчаянным вызовом в голосе: — Не знать нужных слов — это колдовство?

Вивьен несколько мгновений молчал, думая, как ответить на ее вопрос. Затем качнул головой.

— Нет, это не колдовство, — сказал он. — Хочешь сказать, тебя не крестили? Ты не ходила к святой мессе? Не исповедовалась? Не соблюдала посты? Не…

Элиза зажмурилась, и это заставило Вивьена остановиться. Было очевидно, что ничего из этого девушка не делала. Возможно, не потому что не хотела — попросту не знала, как и что нужно делать. Там, где она выросла, ее этому не научили. И, похоже, сейчас, перед лицом возможного допроса она искренне об этом сожалела. По крайней мере, Вивьену хотелось так думать.

— Но я верю, что Бог создал все живое! Нас, природу, животных… все это! — Она обвела рукой пространство вокруг.

— И ты поклоняешься природе и животным? — чуть нахмурился Вивьен. — Носишь им жертвы? Молишься им, как богам?

Элиза потупилась.

— Бог один, — задумчиво сказала она. — В это я верю. Я… просто люблю этот мир. Стараюсь жить в гармонии с природой. Разумно брать то, что она может дать. Не расходовать попусту. Я собираю травы и не охочусь без надобности. Я делаю отвары, которые могут отгонять хворь… это так ужасно? За это я заслуживаю казни?

Вивьен поморщился и приподнял руку в останавливающем жесте. Элиза покорно умолкла.

«Ясно», — подумал он. — «Похоже, она язычница. Не отрицающая истинной веры, но язычница. Редкая птица в наших краях».

Ему стоило продолжить с нею беседу, расспросить в подробностях о том, кто ее воспитал, кто всему научил, но отчего-то ему безумно не хотелось этого делать. Не хотелось узнавать всю правду, несмотря на долг и личное любопытство. Это нежелание было тревожным и опасным — уже для него. В своей жизни он испытывал нечто подобное лишь единожды, и ничем хорошим это не обернулось.

— Это не ужасно, — тихо и надтреснуто произнес Вивьен, тут же отругав себя за слова, которые произносил от сердца. — И никто не говорит о казни. Все гораздо сложнее, Элиза. — Отчего-то ему не захотелось вновь использовать обращение «дитя». — Скажи, ты знаешь, что такое ересь?

Лицо девушки переменилось. Вивьен ожидал увидеть в ее глазах испуг или растерянность, но увидел нечто совершенно иное.

— Знаю, — произнесла она низким, почти замогильным голосом, погрузившись в какие-то воспоминания, явно неприятные. Вивьен никак не ожидал услышать в одном ее слове такую злобу и ненависть. Да, это была именно ненависть. Он не мог лишь понять, на кого она направлена, пока Элиза не сказала об этом сама: — Я ее ненавижу.

«Что-то здесь не так», — подсказал Вивьену его внутренний голос.

Еретики могли увещевать, что не имеют отношения к ереси. Даже могли говорить, что ненавидят других еретиков, и начать выдавать их одного за другим, но Элиза отличалась от всех, кого он когда-либо допрашивал. Ненависть, которую она хранила в душе, была ее личной ношей, и, похоже, делиться ею с инквизитором она не собиралась, хотя, возможно, это могло бы сослужить ей неплохую службу. Элиза, похоже, не знала об этом, и все слова произносила искренне, от самого сердца.

Поразмыслив, Вивьен указал на дверь собора кивком головы и сказал:

— Войди.

Элиза послушалась и спокойно вошла в собор. Вивьен последовал за ней.

— Это и есть притвор. Так называется помещение, предваряющее вход в собор, — объяснил он.

Справа от двери висела каменная чаша с освященной водой, и Вивьен указал на нее Элизе.

— Обмакни пальцы в воду и осени себя крестным знаменем, — велел он. Заметив растерянность, он первым подошел к чаше и продемонстрировал, как это делается. — Повтори за мной. Во имя Отца, Сына и Святого Духа.

Элиза подчинилась, в точности повторив движение, за которым следила очень внимательно. Слова она тоже повторила в точности, не запнувшись, а затем замерла, глядя на Вивьена с видом ученика, ожидавшего похвалы за точно проделанную работу. Было трудно не улыбнуться, глядя на нее, и Вивьен не стал отказывать себе в этом порыве, чем приободрил и Элизу. Она чуть расслабилась.

— Теперь я крещенная? — спросила она.

Вивьен тихо усмехнулся.

— Нет, — покачал головой он. — Крещение — это таинство, и оно проводится иначе. А ты хотела бы принять крещение?

Элиза неловко передернула плечами.

— Я не знаю, — ответила она, чем искренне поразила инквизитора. — А зачем это нужно?

Вивьен приподнял брови, но кивнул, показывая, что к подобным вопросам вполне подготовлен, хотя реакция Элизы и изумила его.

— В таинствах Церкви Господь доносит до человека благодать, которую мы не можем стяжать никак иначе. Это Божий дар. И таинство крещения раскрывает в человеке способность принимать Божьи дары. Наш Спаситель Иисус Христос говорил: «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие: Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух». — Вивьен проникновенно посмотрел на Элизу, медленно кивавшую в такт его словам. — Ты понимаешь, о чем я говорю тебе?

Она не ответила, но задала встречный вопрос:

— И крещение может принять любой?

— Крещение необходимо для спасения души, — кивнул Вивьен. — А Господь любит всех своих чад, поэтому да, Элиза. Ты могла бы принять крещение.

Девушка пожевала губу. Вивьен вздохнул, решив не требовать от нее ответа в эту минуту. Он кивнул на дверь перед ней и мягко сказал:

— Идем со мной. Я покажу тебе кое-что.

Оказавшись в зале собора, Элиза ахнула, обведя его взглядом. Она попыталась пройти дальше, но Вивьен осторожно придержал ее за локоть. От его прикосновения Элиза вздрогнула и напряженно замерла. Вивьен улыбнулся ей, чтобы приободрить.

— Нужно поклониться алтарю, — назидательно произнес он. — Вот так.

И он терпеливо показал, что нужно делать.

В соборе нынче было безлюдно, и Элиза, не боясь косых взглядов, двинулась вперед по нефу, с любопытством рассматривая убранство зала.

— Здесь так красиво… — прошептала она, тут же покраснев. Голос ее эхом отразился от каменных стен, и в нем снова прозвучала смелость и та сердечная искренность, с которой она говорила. Вивьен вздохнул, вспомнив о том, зачем изначально привел ее сюда.

— Как я погляжу, неудобства ты здесь не испытываешь. А должна бы, если брать в расчет слова проповедника, — заметил он.

Элиза повернулась к нему.

— Ничего подобного не было! — воскликнула она.

— Я знаю, — мягко произнес Вивьен, кивнув.

— Откуда? — спросила Элиза, заставив его вновь улыбнуться. — Все поверили этому человеку, но не вы. Почему?

Вивьен качнул головой.

— Как минимум, потому, что полной луны, о которой говорил проповедник в своем красочном описании, третьего дня не было на небосводе, — с ухмылкой ответил он. — Этот человек солгал.

Элиза изучающе посмотрела на него.

— Вы судите по справедливости, — сказала она, и это не было вопросом.

— Ты удивлена?

— Я ожидала иного.

«Смелая», — оценивающе произнес про себя Вивьен. Мало кто дерзнул бы сказать такое инквизитору. Наивность и граничащая с сумасбродством храбрость этой девушки отчего-то даже забавляла его. Странное желание защитить Элизу вместо того, чтобы расспросить о ее тайнах, потревожило его, но Вивьен отогнал тревогу как можно дальше. Он опустил взгляд на намотанные на свою руку четки, а затем посмотрел на чуть надорванное платье Элизы, под которым явно не было нательного креста. Не отдавая себе отчета в том, что делал, Вивьен снял четки с руки, затем подошел к Элизе. На этот раз она не вздрогнула при его приближении и не посмотрела на него с подозрением. Взяв ее руку в свою, Вивьен начал медленно наматывать четки на ее тонкое запястье. Она завороженно наблюдала за его действиями, не осмеливаясь двинуться с места. Лишь когда он отошел, она решилась заговорить:

— Я думала, в крещении участвует еще вода. Кто не родится от воды… или вы не так сказали?

Вивьен невольно расплылся в улыбке и покачал головой.

— Это не было крещением, — миролюбиво произнес он. — Но твое рвение его принять не может не радовать.

Элиза неловко потупилась и переступила с ноги на ногу. Вивьен кивнул.

— Где ты живешь? — спросил он.

— У меня домик в лесу… недалеко от города, — последовал ответ.

— Насколько я понимаю, людям известно, где это? Они приходят к тебе за травами и отварами, не так ли? — Отрицать Элиза не собиралась и коротко кивнула. Вивьен отозвался тем же. — Что ж, полагаю, я наведаюсь туда и понаблюдаю за твоей работой. Если в ней действительно есть связь с нечистыми силами, мы будем разговаривать уже по-другому. — Глаза его угрожающе блеснули, но взгляд тут же снова сделался спокойным. — Но пока я не вижу ничего дурного ни в твоих действиях, ни в твоих помыслах. Поэтому ты можешь быть свободна.

Элиза оторопело взглянула на него. Она никак не могла ждать, что инквизитор примет такое решение. По крайней мере, ее в этом убеждали.

Слова, всплывшие в ее памяти, больно ожгли ее.

«Никогда, слышишь, никогда мы не станем ближе! Ты ведьма, а то, во что ты веришь — ересь! По правилам, мне бы вообще сдать тебя инквизиции, так что цени милость, которую я оказываю тебе, не делая этого! Ни на что большее тебе даже надеяться не стоит!»

Элиза сглотнула тяжелый ком, подступивший к горлу.

— Допроса… не будет? — наконец решилась опасливо спросить она.

— Это он и был, — улыбнулся Вивьен. — И, на мой скромный взгляд, ты достойно выдержала все испытания. В том числе и испытание чужим злословием, а это дорогого стоит, знаешь ли. Я повидал разное. И сегодня в тебе было достаточно страха, чтобы ты и без пристрастного допроса начала говорить правду. Я верю тебе, Элиза. Правда легко читаема в человеческих душах. — Улыбка его стала шире. — К тому же, говоря по чести, я ни разу не видел, чтобы заяц обращался в слугу нечистого. Проповедник оклеветал тебя, сочинив небылицу. Такое случается, когда красивая юная дева отвечает кому-то отказом.

Элиза вдруг всхлипнула и прикрыла рот рукой, услышав отразившееся от высоких стен эхо. Вивьен Колер сделал шаг вперед и заботливо положил руку ей на плечо.

— Я все же явлюсь к тебе с проверкой и надеюсь застать тебя на месте. Ты ведь понимаешь, что я отыщу тебя, если вздумаешь сбежать?

Элиза сморгнула слезы и заставила себя выровнять дыхание, после чего решительно посмотрела в глаза инквизитора.

— Я не сбегу, — заявила она. — Обещаю. Я докажу вам, что не занимаюсь колдовством.

— Хорошо, — сказал он, кивнув. Затем заговорил тише: — О том, отчего тебя не окрестили, мы еще побеседуем, но, похоже, твоей вины в этом не было. Об одном прошу: пока будешь в городе, лучше тебе носить эти четки при себе. Хотя бы их, раз нательного креста у тебя нет. — На его лице появилась едва заметная улыбка.

Элиза с интересом посмотрела на свою руку и улыбнулась. Похоже, подарок пришелся ей по духу.

— Они… красивые, — смущенно сказала она.

— А мне будет спокойнее, потому что так святые обратят на тебя свой взор.

Элиза вдруг с надеждой посмотрела на него.

— Святые? А кто они?

— Это люди, такие же, как ты и я, только им в какой-то момент удалось увидеть замысел Божий о себе и воплотить его в своих деяниях. Теперь эти люди на Небесах, с Господом. Но и здесь можно ощутить их присутствие и их любовь.

Элиза улыбнулась — открыто и искренне.

— А вы расскажете мне еще про них?

— Про святых? — улыбнулся Вивьен.

— Да, — кивнула Элиза. — Если они обитают в таком месте, как это, должно быть, они очень хорошие духи.

Вивьен впервые слышал, чтобы кто-то называл так святых, поэтому ошеломленно уставился на девушку. При своей манере речи, больше присущей образованным людям, она была удивительно невежественна в вопросах веры и совершенно не понимала опасность некоторых своих слов. Это должно было вызвать у Вивьена негодование, но не вызывало, а лишь разжигало любопытство и необъяснимое желание защитить Элизу от тех, кто мог не разглядеть ее чистосердечной искренности и оказаться к ней не так терпим.

— Расскажу, когда явлюсь к тебе с проверкой, — ответил он.

— Спасибо, — дружественно поблагодарила она, внимательно заглянув ему в глаза. Ей бы уходить, пользуясь его благосклонностью, однако Элиза медлила, будто не решаясь что-то сказать.

— Вы расскажете мне еще кое-что? — наконец спросила она.

— Что ты хочешь узнать?

— Ваше имя. — Она нахмурилась. — Или мне нужно называть вас отче, как тому стражнику? — При воспоминании о стражнике по лицу Элизы пробежала тень.

Ему следовало ответить, что «отче» будет вполне достаточно. Ему вообще следовало вести себя совершенно иначе. Однако когда пришло время отвечать на вопрос, он сказал:

— Зови меня Вивьен.

‡ 2 ‡

Детство Вивьена Колера прошло в деревне Монмен близ Руана.

Местные жители знали его отца Робера как строгого и жестокого человека, за что и наградили его прозвищем Colère[1], подчеркивавшим его крутой нрав. Некоторое время в деревне ходили слухи, что злоба его — от мужского бессилия, и единственного сына жена родила не от него, а от любовника, с которым только для того и спуталась. За эти слухи мать Вивьена снесла множество побоев, но выжила и даже выносила и родила сына.

Крепкое здоровье мальчика закаляли тяжелый труд и отцовские розги. На труд Вивьен никогда не жаловался, а за розги хранил на своего жесткого родителя тихую злобу, потому что знал, что наказывают его далеко не всегда по справедливости и уж точно больше, чем прочих деревенских мальчишек.

Однажды заезжий путник принес в Монмен весть о страшной хвори, идущей с востока. Многие жители не восприняли эти россказни всерьез, но Робер отчего-то не на шутку испугался, решив, что посредством болезни Господь обрушивает на людей свое недовольство. В тот же день Робер Колер решил судьбу своего отпрыска. Он счел, что если сын посвятит свою жизнь службе Господу, это искупит грехи всей семьи, и мор обойдет их дом стороной. Проявив удивительную для своего вспыльчивого нрава кротость и кропотливость, Робер сумел отправить Вивьена в доминиканский монастырь, после чего решил, что совесть его чиста.

Это было единственным, за что Вивьен искренне возблагодарил своего отца. Не сразу, а лишь через некоторое время. Поначалу он чувствовал себя несчастным, обреченным на затворническую жизнь, в которой всякая радость была под запретом, и составлял в уме один план побега за другим. Ему казалось, что не может быть жизни скучнее, чем монашеская.

Монашеская жизнь и впрямь во многом не устраивала Вивьена. Его и других учеников вынуждали просыпаться для молитв в совершенно непривычное время, за каждую провинность назначали епитимью и могли запросто выпороть, а работать заставляли ничуть не меньше, чем в деревне. При этом каждому обыденному действию наставники придавали слишком уж большое значение, пропитанное какой-то странной мрачной торжественностью. Вечный дух строгости и нарочно прививаемого ученикам почти боязливого отношения к жизненным радостям угнетал и раздражал. Самым приятным в монашеской жизни оказалось обучение, которому уделялось очень много времени и внимания. Только оно и удерживало Вивьена от того, чтобы попытаться сбежать и осесть где-нибудь на улицах Руана, хотя во время исполнения других монашеских обязанностей побег все еще казался ему притягательной идеей. Как будет зарабатывать себе на пропитание, Вивьен еще не придумал, но был уверен, что первое время сможет красть себе еду, объединившись с другими мальчишками, такими же, как он сам. К жизни уличного ворья его не обремененная должной праведностью душа тяготела куда больше, чем к заунывным дням в монашеской келье.

Ниспосланный свыше знак, что побег не приведет ни к чему хорошему, явился в виде грязного мальчишки, которого настоятель Лебо буквально за ухо притащил в аббатство Сент-Уэн с улицы после того, как тот попытался срезать у него с пояса мешочек с деньгами. То был худой и вытянутый оборванец с цепкими руками, совершившими не одно злодеяние на улицах Руана. Воришка, сирота и сорванец, в коем настоятель отчего-то углядел склонность к духовному просвещению, излучал неприкрытую угрозу, адресованную всякому, кто намеревался приблизиться. Вивьен Колер в белобрысом заморыше по прозвищу Клещ никакой тяги к духовности не заметил, однако по духу он показался ему близким, несмотря на свою замкнутость и нежелание начинать с кем-либо разговор.

Вивьен отчего-то твердо вознамерился подружиться с новым мальчишкой. Он проявил удивительную для своего крутого нрава терпимость, находя общий язык с сорванцом, которого — как он узнал чуть позже — звали Ренар. Прозвище Цирон[2] закрепилась за ним благодаря цепким пальцам. В конце концов, нелюдимый и необщительный малый сдался на милость почти агрессивно навязанной дружбы, а вскоре понял, что совсем об этом не жалеет.

Ренар и Вивьен стали лучшими друзьями, пусть на первый взгляд и казались полными противоположностями. Если они ссорились, на уши становилось все аббатство, потому что Вивьен с трудом умел обуздать вечно кипевший в душе гнев, а Ренар, сохраняя лицо до невозможности невыразительным, иногда был не прочь поработать кулаками. При этом мальчишки быстро мирились, и когда настоятель исполнял угрозу всыпать непослушным сорванцам плетей, дабы научить их смирению, они принимали наказание стоически. Каждый из них силился терпеть боль от розги столько, сколько мог, надеясь не ударить в грязь лицом и не закричать первым.

Одним из самых страшных испытаний для их дружбы стал день, когда в аббатство Сент-Уэн явился судья инквизиции Кантильен Лоран и сказал, что отберет нескольких человек к себе на службу. Аббат представил судье своих лучших воспитанников, отличавшихся прилежностью и дисциплиной. Однако судья отчего-то углядел своих будущих следователей в светловолосом и черноволосом сорванцах, которые смотрели на него с угрожающей опаской и не желали ни под каким предлогом расставаться друг с другом.

Совместное обучение инквизиторскому делу, умению вести дознание и не бледнеть при виде допросов с пристрастием лишь сплотило их и приучило воспринимать друг друга почти как братьев.

В 1348 году от Рождества Христова чума все же обрушилась на Руан и его окрестности, и Вивьен вскоре узнал, что его мать и отец скончались от хвори едва ли не в первые дни ее свирепствования. Он задумался, не может ли сам быть тому виной, ведь, в конце концов, пока он придерживался решения стать доминиканским монахом и посвятить себя мирному служению Господу, чума обходила стороной его семью.

Решившись поговорить об этом с Ренаром, Вивьен выслушал долгий монолог о том, что служба Господу в инквизиции может считаться едва ли не более полезной и действенной, нежели бытие простого доминиканского монаха. Свою отповедь бывший уличный вор завершил тем, что пригрозил выбить эту дурь из головы друга.

С умением добиваться своего и выбивать как дурь, так и правду из кого угодно у Ренара Цирона проблем не возникало никогда. Казалось, он не испытывал никаких чувств во время дознания, и, если приходилось прибегать к услугам палачей в допросной комнате, крики уличенных в ереси преступников нимало его не трогали. Ни единого раза после ведения допроса его не мучили кошмарные сновидения: узники не являлись к нему, проклиная за жестокость, а их крики не отдавались эхом у него в ушах.

Вивьен, несмотря на гнев, с коим он справлялся не без труда и коему иногда давал выход на допросах, подобной хладнокровностью похвастаться не мог. Не единожды он просыпался от кошмарных сновидений, в которых раз за разом переживал допросы, начиная от тех, в которых он менялся местами с арестантом, и заканчивая теми, в которых внутренние демоны гнева в буквальном смысле разрывали его на части.

Однажды Вивьен решил осторожно поинтересоваться у друга, что тот чувствует по отношению к допрашиваемым преступникам.

— Тебе никогда не снились арестанты?

На невыразительном вытянутом лице Ренара с острыми скулами не отразилось ничего — ни изумления, ни возмущения… возможно, лишь легкое непонимание.

— Нет. А должны?

— Нет, — нарочито безразлично пожав плечами, отозвался Вивьен. — Просто спросил.

— А тебе снятся, хочешь сказать?

— Говорю же, просто так спросил. Слышал, многим инквизиторам снятся.

— Где слышал? — нахмурился Ренар. — До меня подобных слухов никогда не доходило.

— Не придирайся к словам, — усмехнулся Вивьен, зная особенность друга вцепиться в какое-нибудь слово и развернуть допрос с пристрастием из-за него одного. Не один еретик натерпелся в тюремных застенках свыше положенного из-за этой особенности Ренара. Вивьен иногда даже думал, что прозвище Клещ друг получил не только за свои прошлые воровские таланты. При этом когда Ренар стремился добиться последней крупицы правды, он оставался невозмутимым, как камень, а глаза его смотрели цепко и прожигали насквозь.

Внешне Вивьен проявлял схожую холодность, но его каменное лицо было напускным, и он завидовал бесстрастности своего друга.

Судья Кантильен Лоран, если и видел, то старательно не замечал трудностей в делах Вивьена. И со временем трудности ушли — почти до конца. Для судьи Лорана знаком свыше явилось хотя бы то, что, несмотря на весьма частые выходы в город, Вивьен Колер и Ренар Цирон не навлекли на себя чуму, в то время как многие священнослужители пали жертвами мора. Когда болезнь ушла из окрестностей Руана, Вивьен и Ренар уже полноценно взяли на себя обязанности следователей Святой Инквизиции. Судье Лорану даже удалось утвердить их на этих должностях официально, сделав своими помощниками.

* * *

Руан, Франция

Год 1358 от Рождества Христова

Высокий дуб, пробивший себе право на жизнь посреди мощенной камнем улицы Руана близ центральной площади, был негласным местом встречи для многих жителей города. Здесь же сегодня перед вечерним посещением обители судьи Лорана встретились Ренар Цирон и Вивьен Колер.

Ренар пришел несколько позже друга и завидел того под дубом с четками в руках. Вивьен задумчиво разглядывал проходивших мимо горожан, спешивших закончить свои дела до темноты.

— Не думал, что опоздаю, — проворчал Ренар, становясь рядом с другом. — Вроде, Вечерню только отзвонили.

— Ты не опоздал, — заверил его Вивьен. — Ты, как всегда, пришел раньше положенного. А я пришел еще раньше, чтобы у нас было время кое-что обсудить перед тем, как пойдем к епископу.

Ренар хмыкнул. То, что Вивьен назвал словом «обсудить», скорее всего, подразумевало под собой его длительный рассказ, который мог даже не оканчиваться вопросом. Во время таких рассказов Ренар, как ни странно, ощущал легкий неуют, как будто в любой момент его могли начать о чем-то расспрашивать, и он непременно должен был ответить правильно. Зачастую Вивьен никаких расспросов не начинал, поэтому о своих необоснованных опасениях — которые вдобавок казались ему глупыми и стыдными — Ренар никогда не говорил.

В этот раз Вивьен удивил друга, начав с вопроса:

— Недавно в город явился один бродячий проповедник. Довольно громкий малый. Зовет себя Базилем Гаетаном. Тебе он на глаза попадался?

Ренар передернул плечами.

— Я его видел, — честно ответил он. — Даже послушал, что он там бормочет. Ничего примечательного. Такие в город часто захаживают. — Ренар нахмурился. — А почему он тебя заинтересовал? Он что-то сделал?

— Кое-что сделал.

Ренару не понравилось, как это прозвучало. В голосе Вивьена была злоба, а различать в его интонациях злобу личную и касающуюся службы он за годы научился хорошо. Здесь — звучала личная.

— Говоришь так, будто он не кому-нибудь, а тебе жизнь подпортил.

Вивьен задумчиво замолчал, и это Ренару тоже не понравилось. Потому что он не представлял себе, каким образом бродячий проповедник мог испортить жизнь инквизитору, — уж не своими проповедями, это точно, — а значит, в деле замешан кто-то еще.

— Что произошло? — как можно небрежнее спросил Ренар.

— Ты, часом, не видел, как вчера утром на площади арестовали девушку, которую якобы уличили в колдовстве?

Ренар приподнял бровь. Это «якобы», прозвучавшее с едва заметным нажимом, смутило его, вызвав нехорошее предчувствие.

— Не видел, — ответил Ренар. — А кто арестовывал? Не ты, я полагаю.

— Городская стража.

— Вероятно, по доносу того самого проповедника, — предположил Ренар. По выражению лица друга он понял, что не ошибся. Из груди его вырвался тяжелый вздох. — Расскажи, как было дело, — кивнул он. — Эта история мне уже заранее не нравится, и я не хочу растягивать это, слушая ее кусками.

Вивьен смерил его странным взглядом, помолчал несколько мгновений, а затем рассказал о своей встрече с Элизой.

— По правде говоря, я ни с чем таким еще не сталкивался, — вздохнул Вивьен, заканчивая рассказ. — Ее познания в вере скудны и расплывчаты, а манера разговора больше напоминает манеру знати. Из ее рассуждений о людях я понял, что она неплохо разбирается в них, а значит, скорее всего, тяготеет к ним, но живет при этом в лесу. Она относится к инквизиции с опаской и настороженностью, но при этом не боится бросаться смелыми словами и задавать нелепые вопросы. А ее высказывание о ереси… — Вивьен покачал головой. — По правде говоря, я действительно еще не встречал никого, похожего на Элизу. И я хочу понять, что сделало ее такой, какая она есть. Понимаешь?

Ренар слушал хмуро, не скрывая своего отношения.

— Может, перестанешь уже смотреть на меня, как на врага? — хмыкнул Вивьен.

— Мне не нравится, как ты рассказываешь об этой еретичке, — признался Ренар.

— Как?

— Участливо.

В голосе друга звучал вполне определенный укор и нескрываемое предупреждение, о котором Вивьен прекрасно знал. Он покачал головой.

— Брось, здесь же совсем другое дело.

— Вив, — проникновенно обратился Ренар, положив ему руку на плечо, — здесь короткий разговор должен быть. Ты должен был рассказать, что встретил язычницу, разузнал о том, кто ее учил, и всех соучастников арестовал. А то, что говоришь ты, больше напоминает… — Ренар нахмурился. — Ты сам знаешь, что.

Вивьен тяжело вздохнул.

— Она одна.

— Ха! — громко и едко хохотнул Ренар. — Еще скажи, что один еретик не может нести угрозу! От тебя это будет вдвойне хорошей шуткой.

Вивьен поморщился.

— Элиза, судя по всему, не имеет ничего против истинной веры. Научить ее и принять в лоно Церкви — вот, что мы должны сделать. Не обязательно для этого арестовывать ее. К тому же я полагаю, что в условиях насильственного насаждения веры она будет сопротивляться гораздо дольше.

— Ты теперь будешь всех еретиков так подлаживаться? — фыркнул Ренар. — Лишь бы им не было неуютно? Или дело только в том, что она недурна собой, и у тебя на уме далеко не благовидные помыслы?

— Знаешь, не тебе меня поучать благовидными помыслами! — прошипел Вивьен, заставив друга замолчать и поджать губы. Ни один из них не был безгрешен в вопросах целомудрия.

Несколько мгновений между ними висело тягучее молчание. Вивьен нарушил его первым:

— Об одном прошу: не привлекай внимание Лорана к этой истории, — со вздохом попросил он. — Дай мне время самому разобраться. Ты смотришь на меня осуждающе и напоминаешь о том, что было два года назад, но, если ты не забыл, не из-за меня эта история закончилась так плачевно.

Ренар сурово нахмурился.

— Она не закончилась, — напомнил он. Вивьен примирительно приподнял руки.

— Ты понял, о чем я говорю, — сказал он.

Ренар некоторое время тяжело размышлял, затем вздохнул и махнул рукой.

— До первых тревог, — сказал он. — До первых тревог я буду хранить молчание. Но если эта история начнет выходить из-под контроля, я должен буду принять меры. Ты знаешь это.

Вивьен с благодарностью положил другу руку на плечо.

— Я знаю, — кивнул он. — И понимаю, что ты хочешь сказать. Ренар, я ничего не забыл, нам обоим тогда крепко досталось. Я тоже держу ухо востро, и если бы Элиза была так же опасна, я и говорить бы ничего не стал, а сделал бы все, как должно. Но, поверь, тут другое дело. Позволь мне в нем разобраться, ладно?

Ренар недовольно махнул рукой.

— Ладно. Если от меня требуется просто не говорить об этом с епископом, я могу этого не делать. — Он посмотрел на друга и осклабился. — А ты смотри, не перетрудись, пока будешь обучать ее катехизису.

— Ради всего святого, я ведь серьезно! — воскликнул Вивьен, перебрав четки в руках. Лишь теперь Ренар обратил на них внимание.

— Постой, у тебя ведь были другие четки.

— Да, — пожал плечами Вивьен. — Свои я отдал Элизе.

— Начал обучать катехизису с подарка? — усмехнулся Ренар.

Вивьен предпочел не реагировать на колкость и снова перебрал четки в руке.

— Судя по людской молве, она уже не первый год живет одна в лесу, в небольшом доме. И даже не думай вот сейчас иронизировать! — Он угрожающе взглянул на Ренара, и тот сдержал улыбку.

— Как скажешь, мой друг, как скажешь. Что же дальше? Наведаешься к ней с визитом? Будешь рассказывать основы католической веры?

— Для начала, — Вивьен чуть прищурился, — посмотрю, чем она занимается и что это за травничество. А дальше, — он передернул плечами, — сориентируюсь.

— Не сомневаюсь, — снова усмехнулся Ренар, и Вивьен предпочел пропустить мимо ушей сальный намек, прозвучавший в его интонации.

‡ 3 ‡

Небольшой деревянный домик с каменным фундаментом — на удивление ухоженный и крепко сбитый — стоял на небольшой поляне посреди леса Румар, соседствующего с Руаном. Недалеко от деревянного крыльца с помощью камней было выложено место для костра, от которого сейчас остались только угли. Вокруг, словно планомерно обступая дом, возвышался смешанный лес, так и не решившийся отвоевать себе хоть кусочек этой небольшой поляны.

Подходя к дому, Вивьен с удивлением отметил, что трава аккуратно скошена. На поляне стояло несколько грубых срубов деревьев, образовывавших подобие табуретов, на которых, как показалось Вивьену, можно было запросто расположиться с комфортом. Не очень внушительная, но достаточно большая стопка дров лежала под навесом крыльца слева от входной двери.

«Неужели сама рубила дрова и косила траву?» — промелькнул в голове Вивьена вопрос, заставивший его едва заметно ухмыльнуться. Внешне же он оставался нарочито серьезным, приближаясь к жилищу лесной отшельницы.

Настойчивый стук в дверь не сразу снискал ответ, однако Вивьен услышал, что в доме стало подозрительно тихо. Не став тратить время на ожидание, он постучал еще раз, решив, что со следующей попыткой может применить грубую силу.

Стоило подумать об этом, как дверь приоткрылась, и лицо, в котором смешивались поцелуи солнца и нордическая красота, появилось в дверном проеме с выражением искреннего удивления.

Миновало четыре дня с момента их знакомства, и Вивьен даже на миг подумал, что Элиза успела позабыть о нем, стерев из памяти весь тот день, полный ужаса перед возможным допросом инквизиции. Однако эта мысль растаяла, как утренний туман, когда Вивьен обратил внимание на ухватившуюся за дверной косяк руку девушки: на ее тоненькое запястье были намотаны подаренные им четки с черными бусинами и чуть обтесанным от времени простым серебряным крестом.

— О… это вы, — смущенно пробормотала она. Вивьен не сумел понять, что услышал в ее интонациях, но ему показалось, что Элиза не была рада вновь увидеть его. Тем не менее, она качнула головой и смиренно отступила от двери, приглашая его внутрь.

Он беззастенчиво шагнул через порог, тут же оглядев небольшое помещение, заставленное разнообразной домашней утварью и глиняной посудой. У самого окна стояла грубая деревянная столешница, а к стене была прибита коряга, на которой, как на крючьях, висела накидка. В воздухе витал горьковатый запах растений. Источник этого запаха было легко обнаружить: то были висящие на балках пучки сушащихся трав. Комната словно была поделена на несколько зон. В углу, недалеко от каменного очага стояла кровать, над которой висели украшения странного вида — часть из них состояла из камней, нитей и перьев, часть из каких-то бусин, часть из стекляшек и скорлупок, причудливо связанных между собой шнурками. Был здесь и угол, где стоял довольно громоздкий, но крепко сделанный сундук — как рассудил Вивьен, в нем Элиза хранила свою одежду. Небольшой вычищенный деревянный чан, служивший для омовения, стоял в противоположном от окна углу комнаты. Создавалось впечатление, что многие предметы обихода здесь были сделаны с любовью своими руками, а не куплены на рыночной площади. Единственным явно купленным предметом было висевшее на стене зеркало — редкая роскошь, особенно для лесной отшельницы. Вивьен даже догадывался, какой мастер занимался его изготовлением. Ему бросилось в глаза еще несколько элементов, которые странно было видеть в доме крестьянки: стеклянные бутыли и склянки, металлический кубок с изящной гравировкой, притаившийся меж простых глиняных мисок и лоскутное покрывало на кровати, сшитое из нескольких кусков ткани ярких, дорогих цветов с вышитыми узорами. На столе было небрежно брошено веретено, с которого свисала спряденная нить, а рядом с ним лежала светлая, чистая, хорошо вычесанная овечья шерсть.

Вивьен не мог взять в толк, откуда у Элизы нашлись средства на такие вещи, но эту загадку пришлось отложить: от изучения помещения его почти мгновенно отвлекла одна деталь.

На небольшой скамье подле столешницы сидел перепуганного вида мужчина лет сорока на вид, держа в руке небольшую бутыль из мутного стекла, с каким-то отваром, в котором плавали листья растения, определить которое Вивьен сходу не смог.

— Это… та самая проверка, о которой вы говорили? — спросила Элиза, вновь обращая на себя внимание инквизитора. Он повернулся к ней через плечо и отметил ее робость и смятение. Сейчас Элиза напоминала гостью в собственном доме.

Неприятно удивленный тем, что не застал ее одну, Вивьен предпочел сосредоточить все свое внимание на посетителе отшельницы. Тот вскочил со своего места и выпрямился. Глаза его испуганно забегали.

— Да. И, насколько вижу, я явился вовремя, — не сводя взгляда с мужчины, отозвался Вивьен. Далее голос его зазвучал ощутимо строже и громче. Словно отчеканенные на монетном дворе слова инквизитора были обращены к перепуганному горожанину: — Имя и цель визита.

От льдистой холодности его тона мужчина чуть побледнел и заметно вздрогнул, прижав к себе бутыль так, словно она была живым существом — крайне нежным и ранимым.

— Прошу вас соображать быстрее, мой друг, — ухмыльнулся Вивьен, чуть смягчив тон, но нисколько не уменьшив угрозы в голосе, — я очень не люблю повторять.

Сглотнув, мужчина наконец заговорил:

— Г-господин инквизитор… отче… я тут просто… я…

— Имя, — не скрывая раздражения, перебил Вивьен, — и цель визита.

— Я… Мое имя Жан-Жак, господин инквизитор. Я пришел, чтобы…

— Вивьен, — вдруг обратилась Элиза. В голосе ее прозвучало осуждение, скрыть которое она то ли не смогла, то ли не захотела.

Вивьен замер — отчего-то собственное имя, произнесенное этой странной девушкой, подействовало на него сильнее, чем он мог предположить. Элиза тем временем приблизилась и внушительно посмотрела на него, стойко выдержав его строгий взгляд.

— Этот человек пришел ко мне за настойкой, которая поможет ему спать. Прошу, не волнуйте его, ему и так приходится несладко. Он ни в чем не провинился перед вами, просто болен. Позвольте ему отправиться домой. Вы пришли с проверкой ко мне, и я готова рассказать вам все, что пожелаете.

Несколько мгновений Вивьен молчал, и молчание это казалось Жан-Жаку почти требовательным.

— Господин инквизитор, я просто плохо сплю! Я молюсь, молюсь истово, отче, я клянусь, но…

Вивьен резко отвел взгляд и сделал вид, что изучает окружающее пространство, будто Жан-Жак внезапно совсем перестал его интересовать.

— Иди, — холодно перебил он.

Посетителя не пришлось упрашивать дважды. Он сорвался с места и бросился к двери так, будто за ним гналась свора адских псов. Вивьен опустил взгляд, и отвлекся от своих размышлений, лишь когда вновь услышал голос Элизы:

— Спасибо, — произнесла она, и в ее интонации не было и намека на елейную неискренность, которую Вивьен обычно чуял даже издали. Лишь благодарность и облегчение.

Несколько мгновений она внимательно изучала его выражение лица, затем чуть склонила голову и вопрошающе кивнула.

— Вы… тоже плохо спите? — спросила она, заставив его напрячься. — Поэтому отпустили Жан-Жака?

— С чего ты взяла?

— По вашему лицу. Когда он сказал о том, что не может уснуть, вы перестали на него смотреть и помрачнели.

Он ожег ее взглядом, ядовито прищурившись.

— Я не испытываю трудностей со сном, — солгал он. — Кроме, разве что, нехватки времени на него.

Элиза понимающе кивнула, и Вивьен был уверен, что она ему не поверила. Борясь с нахлынувшим смятением, он сосредоточил взгляд на переносице девушки, избегая таким образом смотреть ей в глаза, но сохраняя иллюзию зрительного контакта.

Элиза суетливо положила руки на столешницу, затем, словно не зная, куда их деть, заложила за спину и неловко улыбнулась.

— Итак, желаете осмотреться?

— Для начала желаю узнать, почему этот человек пришел за настойкой против своего недуга к тебе, а не отправился к городскому лекарю или не попытался загладить молитвой свои грехи, чтобы совесть не болела, а спалось лучше?

Элиза несколько мгновений смотрела на него в недоумении. Затем ответила:

— Он пришел ко мне, потому что я не пытаюсь никого обмануть своими отварами. Не подкрашиваю воду, чтобы продать ее на рынке, а проделываю настоящую работу.

— Это какую же? — прищурился Вивьен, сложив руки на груди. Элиза, напротив, развела руками, тут же разгладив сюрко.

— Если пойдете со мной, могу показать.

Первым делом Вивьен хотел отказаться. Он опасался того, что может увидеть и не хотел сталкиваться ни с чем, что могло бы отправить Элизу обратно в тюрьму, будь то колдовские ритуалы или языческие обряды. Теперь слова Ренара о том, что он проявляет тревожное участие к этой девушке, уже не казались ему надуманными и ненужными придирками.

«Неужто жизнь меня вообще ничему не учит?» — внутренне укорил себя Вивьен.

— И куда ты собираешься идти? — нахмурился он.

— В лес, — пожала плечами Элиза, тут же пояснив: — Травы ведь сами себя не соберут. Хотя иногда жаль, что этого не происходит. — Она вздохнула. — Что бы ни сказал про меня тот проповедник, на деле никаких магических сил у меня нет. Я владею только знаниями, которые достались мне от матери.

Вивьен чуть приподнял подбородок и, продолжая смотреть на нее нарочито безразлично, спросил:

— И где твоя мать сейчас?

— Вестимо, странствует, — ответила Элиза. — Несколько лет назад, обучив меня всему, что знала, матушка сказала, что отправится путешествовать. На тот момент я уже вполне могла позаботиться о своем благополучии, посему она за меня не волновалась. Я знаю, что и она не пропадет в своем странствии. — Улыбка Элизы вдруг стала печальной, хотя в ней и сохранилась легкая мечтательность. — Так как? Вы со мной пойдете, Вивьен? Поверьте, если и проводить где-то проверку, то делать это стоит в лесу, где я собираю травы. А еще, помнится, вы обещали рассказать мне о ваших духах, поэтому я бы с удовольствием послушала вас по дороге.

Вивьен склонил голову.

— О духах?

— Да. О тех, что обитают в ваших храмах, — кивнула Элиза. — Мы говорили о них, когда вы подарили мне вот это. — Она демонстративно приподняла руку, на которую были намотаны четки, и любовно перебрала несколько бусин другой рукой. — Они очень красивые.

Вивьен, как ни старался, не сумел сдержать улыбку, и Элиза мгновенно ответила ему тем же. Она будто ловила каждый миг, когда с его лица спадала маска напряженности, и пыталась прочесть его искреннее отношение к ней.

— Если уж так, то мы не называем наших святых духами. По крайней мере, явно не в том понимании, в котором это говоришь ты, — сказал Вивьен.

— А разве святой дух, о котором вы говорите, не то же самое?

Вивьен встряхнул головой. Его обезоруживала и изумляла искренняя непосредственность, с которой Элиза задавала эти вопросы — и не кому-нибудь, а инквизитору.

— Не совсем. Святой Дух — это одна из трех ипостасей Господа.

— А святые — это люди, — кивнула Элиза. — Я помню, вы так сказали.

Вивьен улыбнулся.

— Это были пророки, апостолы, мученики, святители, преподобные... — Он пожал плечами, замечая, что Элиза, хоть и внимательно вслушивается, начинает путаться. — Пожалуй, о них я расскажу тебе как-нибудь в другой раз. Это долгие рассказы, — нарочито важно проговорил он, добавив про себя: «и далеко не всегда интересные». Рассказы о житии святых во времена обучения в Сент-Уэне зачастую нагоняли на него скуку и сонливость, за что он получил не одну епитимью.

— Что ж, если так, — Элиза чуть поджала губы, но тут же снова улыбнулась и направилась к выходу из дома, — тогда буду ждать вашего рассказа в следующий раз. Вы не ответили: отправитесь со мной в лес?

Вивьен вздохнул и молча последовал за Элизой. Она уверенно вошла в чащу, двигаясь по ней так, словно знала здесь каждый росток, и периодически с удивительной нежностью прикасалась к стволам деревьев, будто они могли обнять ее в ответ.

— Только будьте здесь осторожнее. Лучше идите по моим следам, — сказала она. Вивьен следовал за ней мрачной тенью, зарисовывая в своей памяти каждое движение девушки.

— Вы смотрите на меня так пристально, что я ощущаю ваш взгляд затылком.

Слова Элизы заставили Вивьена вздрогнуть. Она повернулась и настороженно посмотрела на него.

— Вы меня в чем-то подозреваете?

— Я предпочитаю не подозревать без повода, — ответил он.

Элиза шагнула к нему.

— Тогда почему вы держитесь так, будто в каждом моем движении видите повод вернуть меня в тюрьму? — требовательно и с осуждением спросила она. — Если вы явились за этим, зачем было выпускать меня?

Вивьен терпеливо вздохнул.

«Попади ты на допрос к Ренару, он бы за такой норов и такие высказывания заставил палачей тебя измучить», — с горечью подумал он, вновь остро ощутив желание не допустить ничего подобного.

— Чего вы хотите добиться этой проверкой? — спросила Элиза.

— Правды, — кивнул Вивьен. — Я инквизитор, Элиза, мое дело — находить истину. За этим я и здесь.

— Какую истину?

— Не опасна ли ты.

Последние слова он отчеканил холодно, взгляд его ничего не выражал. Глаза Элизы будто запали, как только она почувствовала реальную угрозу.

— Чем я могу быть опасна? — тихо спросила она.

— Ты сама сказала, что ненавидишь ересь, — напомнил Вивьен. — Но при этом у твоей кровати развешены украшения, больше всего напоминающие языческие амулеты. Что ты об этом скажешь?

— Амулеты напоминают мне о матери, не больше! — возмутилась Элиза. — К тому же они никому не причинили вреда. А ересь может затуманить разум и погубить человека…

Вивьен пристально вгляделся в ее помрачневшее лицо. Она явно имела в виду какую-то историю из прошлого, причинявшую ей боль. Вероятно, кто-то, кто был ей дорог, попал в руки инквизиции из-за ереси. Отсюда ее личная опаска перед Святым Официумом и ненависть к тому, что погубило ее близкого. Однако собственные воззрения Элиза ересью, похоже, не считала. Или не хотела считать.

— Ты говоришь, что ересь опасна и губительна. Но язычество тоже к ней причисляют. Ты знала это?

Элиза с вызовом приподняла голову, и Вивьен понял: она знала. Но будто надеялась, что он — инквизитор — не будет так считать. Бессмыслица, но Вивьен вынужден был иметь с нею дело прямо сейчас. И, как ни странно, не испытывал сильного внутреннего сопротивления.

— Мне нужно принять крещение, чтобы доказать, что я никому не желаю зла? — воинственно спросила Элиза. — Тогда я не буду опасной?

— Невозможно не желать зла никому, — усмехнулся Вивьен. — Кому-то зла желают даже истинные праведники, такова человеческая природа. Мы слабы духом.

— Я знаю, — едко отозвалась Элиза. — Но стоит ли говорить такое инквизитору, который выискивает в тебе опасность?

И снова этот обличительный тон. В глазах язычницы то и дело вспыхивал огонь злости и обиды, который она обрушивала на Вивьена за то, что доверилась ему, а он ее обманул. Воистину, Элиза не походила ни на кого, кто побывал в допросной комнате за время работы Вивьена Колера. То, чего она от него ждала, то, чего она от него требовала, переходило все границы разумного. И все же каким-то образом Элизе почти удалось пристыдить Вивьена и заставить его ощутить неуют.

— Веришь ты или нет, но я не враг тебе, Элиза, — спокойно сказал он. — И я вовсе не желаю тебе зла.

— А чего вы мне желаете?

«Того, что может выйти мне боком. Опять…» — подумал Вивьен, но озвучивать этого не стал.

— По правде говоря, — нехотя произнес он, — я просто хочу… понять тебя.

Повисла тишина, нарушаемая лишь звуками леса. Элиза смотрела на Вивьена, явно пораженная тем, что услышала. Как будто она только сейчас в полной мере осознала, что говорит с инквизитором.

— Понять? — переспросила она наконец.

Вивьен вздохнул.

— Я не солгал насчет проверки. Я здесь, чтобы выяснить, опасна ли ты. Пока что я не вижу в тебе опасности. Но я и не понимаю, во что ты веришь, какими принципами руководствуешься в своем ремесле. Я полагаю, твой рассказ об этом позволил бы мне прояснить ситуацию, поэтому я хочу тебя послушать.

— Послушать… мою ересь? — испытующе спросила она. — Просто чтобы понять? Не для того, чтобы посадить потом в тюрьму?

— Если бы я хотел это сделать, уже бы сделал, — напомнил Вивьен. — Потому что факт наличия ереси не является тайной ни для меня, ни для тебя. Так что да, Элиза. — Он внимательно посмотрел ей в глаза. — Я хотел бы послушать твою ересь.

Несколько мгновений Элиза стояла, словно обдумывая, что может сказать, и готовясь преподнести это инквизитору. А затем кивнула и повернулась к нему спиной.

— Что ж… не возражаете, если я продолжу собирать травы? — спросила она, и в голосе ее прозвучала легкая дрожь.

— Как угодно, — отозвался Вивьен, приготовившись слушать. Элиза некоторое время молчала, и он подтолкнул ее: — Так во что ты веришь?

— В силу, что дает нам земля, — без колебаний сказала она, обернувшись. — Я верю в природу. Прежде всего — в нее. Мир сам по себе является для нас мощнейшим источником силы. — Элиза словно для демонстрации обвила рукой лесную чащу. — Стихия властвует над нами, но одновременно позволяет пользоваться своими благами, потому что мы — часть ее. — Почувствовав, что инквизитор смотрит на нее с подозрением, Элиза поспешила добавить: — Я не отрицаю, что все живое было создано Господом. По крайней мере, я не вижу противоречий. Его единый в нескольких ипостасях образ подтверждает единение человека и природы. Наш Создатель таким образом показывает нам, что мы не должны отделять себя от земли, что дала нам жизнь, ведь она все равно сильнее нас и, если проявлять к ней неуважение, она даст нам это почувствовать.

— Например, Великим Потопом? — предположил Вивьен, предпочтя не думать о том, отчего так хочет поддержать этот разговор.

— Например, — охотно согласилась Элиза, хотя Вивьену не показалось, что она поняла, о каком Потопе он говорил. — Так вот, при должном отношении земля помогает нам. — Она наклонилась, аккуратно сорвав верхушки нескольких растений, о свойствах которых Вивьен не имел ни малейшего понятия. — Она дает нам силы, дает способы справиться с хворью, отгоняет тревоги. Она любит нас, как любит нас и Господь. Природа принимает человека как свое дитя — одно из самых странных.

— Странных? — переспросил Вивьен.

— Странных. Непостижимых. Сложных. — Она обернулась, одаривая инквизитора загадочной улыбкой. — И по-своему прекрасных. Впрочем, разве образ Создателя всего живого и не должен быть таким? Ведь мы все созданы по его образу и подобию. — Она на миг запнулась, выжидающе уставившись на Вивьена. — Я же ничего не путаю?

Вивьен вздохнул, пытаясь осмыслить услышанное.

— И поэтому ты работаешь с травами? — спросил он.

Элиза снова собрала несколько травинок и завернула их в передник светлого платья.

— Растения, — одновременно мечтательным и поучительным тоном заговорила она, — это сосуд жизни. Можно пользоваться их дарами, но только чтобы созидать. И с животными, к слову, так же.

Вивьен качнул головой.

— Пользоваться… дарами животных, чтобы созидать?

Элиза улыбнулась.

— Животные — источник вдохновения, пищи и силы. Я одобряю охоту, но не ради жестокости, а ради пропитания. Если употреблять мясо животных в пищу, а мех использовать, чтобы укрыться от холода — таким образом можно оказать природе должное уважение. То есть, пользоваться благами, которые она дает тебе. Если ей неугодно, чтобы ты убил этого зверя ради своего пропитания, она сделает так, что у тебя ничего не получится. У нее есть силы на это.

— Но охоту ради удовольствия, чем любят заниматься знатные господа, ты, я так понимаю, не одобряешь, — хмыкнул Вивьен.

— Нет, — ответила она строго, одновременно наклоняясь и с удивительной нежностью убирая в передник очередное растение. — Использовать дары природы нужно, преобразовывая их, а не тратя попусту. Поэтому охота ради удовольствия, в моем понимании — это то, что вы называете ересью. Основной принцип, по которому я живу: не злоупотребляй. Осознавай, что забирая, потом непременно отдашь, хочешь ты того или нет.

Вивьен отчего-то улыбнулся.

— Твой принцип похож на уравновешивание чаш весов, — сказал он.

— Природа любит равновесие и стремится к нему.

— Но ведь накидка против холода будет так же мертва, как животное, убитое графом ради развлечения. Разве нет?

Элиза тут же сверкнула на него глазами, и Вивьен примирительно поднял руки.

— Я пытаюсь понять, в чем разница, — мягко сказал он, искренне умиляясь тому, что эта хрупкая девушка позволяет себе злиться на инквизитора за то, что он недостаточно деликатен с ее ересью.

— Природа — это бесконечный цикл жизни, смерти и возрождения. Бесконечного баланса. И если создавать из этих ресурсов то, что помогает тебе продлить жизнь, баланс не нарушается. На принципе баланса построено всё.

Вивьен замер, и Элиза обернулась, почувствовав его напряжение.

— Возрождения? — повторил он, прищурившись. — Что ты имеешь в виду?

Элиза непонимающе склонила голову набок.

— То, что умерев, через какое-то время мы рождаемся вновь, — невинно произнесла она, и Вивьен почувствовал, что бледнеет. Ему уже приходилось слышать подобное убеждение. В это верил человек, которому до сих пор удавалось скрываться от правосудия. — Вивьен, — обеспокоенно обратилась Элиза, сделав к нему шаг. — Что с вами? Вы побледнели. — Она говорила испуганно, понимая, что такая реакция инквизитора не сулит ей ничего хорошего.

— Что ты думаешь о рае и аде? — строго спросил он. Элиза удивленно посмотрела на него.

— Я… часто слышала о них от тех, кто приходил ко мне, но я… — Она потупилась, не зная, стоит ли говорить это инквизитору, однако все же решилась: — Я не знаю, так ли они устроены, как описывают люди, или нет.

«И существуют ли вообще», — добавила она про себя, но пока предпочла не произносить этого вслух.

— Что, по-твоему, нужно сделать, чтобы воссоединиться с Господом? — упорствовал Вивьен.

Элиза покачала головой.

— Мы всегда с ним едины: он, как и природа, вокруг и внутри нас. И мы рождаемся вновь и вновь, чтобы это почувствовать. — Она невинно улыбнулась и сделала шаг к Вивьену, который продолжал смотреть на нее строго и с опаской. — В том, что я говорю, нет ничего такого, чего не видели бы вы сами, — мягко произнесла она. — Стоит только присмотреться, и вы увидите все то же самое. И поймете, что одно не противоречит другому. — На миг Элиза потупила взгляд, но быстро снова посмотрела в глаза Вивьену. — Я не стала бы говорить этого другому инквизитору, но я вижу, что вы действительно можете понять. В отличие от многих, вы не следуете вере слепо. Я убедилась в этом, когда вы предпочли провести допрос там, в храме. Вы чувствуете, а не бредёте по пути своей веры вслепую.

Вивьен вздохнул и чуть приподнял подбородок.

«Какие еще тебе нужны доказательства? Она убежденная еретичка. Арестуй ее», — подумал он, и отчего-то эта мысль прозвучала в голове голосом Ренара.

Он представил себе, как говорит Элизе, что она арестована, как хватает ее за руку, а она испуганно идет за ним в отделение, роняя собранные травы. В допросной Вивьен даже воображать ее не хотел.

«Так ли она опасна, чтобы заслужить такое? Только посмотри на нее! Проклятье, если Ренар узнает об этом, нам с Элизой обоим несдобровать…»

Однако Вивьен уже понял, что решение принято — и было принято в тот самый момент, когда он отогнал от Элизы стражника.

— Что ж, — выдохнул он, — на сегодня, я полагаю, проверка закончена.

Элиза прерывисто вздохнула.

— Вы меня арестуете?

«Да!»

— Нет.

Элиза нахмурилась. Верить ему она не спешила.

— В следующий раз вы явитесь с отрядом городской стражи, — не спросила, но утвердила она. Несколько мгновений Вивьен размышлял над этим, но затем все же покачал головой и снова сказал:

— Нет.

— Вы так говорите, потому что не хотите, чтобы я сбежала, — скорбно заметила Элиза. — Так, может, проще арестовать меня прямо здесь и сейчас? Зачем вам стража?

— Я же сказал, что не собираюсь тебя арестовывать, — терпеливо заметил Вивьен. — Твое видение мира, — он помедлил, — отличается от моего. Но, когда я учился в Сент-Уэне, я иногда пробирался в библиотеку и видел книги, в которых было написано нечто похожее. Возможно, не полностью, но… во всяком случае, в твоих убеждениях нет ничего от дьявола, я не вижу в них зла, а главное — я не вижу в них ереси катаров.

Элиза непонимающе качнула головой.

— Катаров?

Вивьен едва заметно улыбнулся.

— Я расскажу тебе о них как-нибудь в другой раз. Во время следующей проверки, к примеру. — Глаза его едва заметно блеснули, и он отступил на шаг. — А пока что мне пора возвращаться в город.

Элиза смиренно кивнула.

— Что ж… тогда до скорой встречи?

Он предпочел сохранить молчание и, не прощаясь, развернулся и направился в город.

‡ 4 ‡

Настала очередная ночь, когда сон отказался посещать Вивьена Колера. Несмотря на усталость, бессонница — его жестокая и несговорчивая подруга — решила главенствовать в его теле и разуме, не оставляя ни шанса на отдых. Вивьен ворочался с боку на бок, пытаясь найти то положение, в котором сможет забыться сном хотя бы на несколько часов, но в душе уже понимал, что сегодня ему это не удастся.

Из головы все не шел образ Элизы, а ее слова эхом звучали в ушах.

Несколько дней он не решался вновь прийти к ней. Не потому, что ее идеи мироустройства отдаленно напомнили ему катарскую ересь, а потому, что он слишком легко нашел для себя множество различий в ее рассуждениях и мировоззрении катаров. Отчего-то Вивьен не уставал искать способы оправдать Элизу, и это было тревожным знаком. Он не должен был так себя вести и знал это, но не мог сопротивляться внутреннему порыву, и его это пугало.

Обсудить свои переживания с Ренаром Вивьен не посмел. Он догадывался, как его друг среагирует на идею о перерождениях после истории, случившейся с ними два года назад. Никакие уговоры не заставили бы Ренара пощадить Элизу — он явился бы к ней с отрядом городской стражи, арестовал бы еретичку и был бы прав.

Вивьен всей душой не хотел этого. Успокаивало его лишь то, что Ренар не интересовался мировоззрением Элизы. На удачу Вивьена, он быстро укрепился в своем мнении, что Элиза попросту приглянулась его другу, и все эти проверки — лишь способ рано или поздно получить ее страстную благодарность за освобождение из тюрьмы.

— Этим дело не кончится, — тоном знатока возвестил Ренар, услышав рассказ о встрече с Элизой, в котором Вивьен успешно миновал подробности ее отношения к перерождению. — Помяни мое слово.

— Не говори ерунды, — нахмурился Вивьен, однако тем же вечером отправился к Элизе, вознамерившись проверить, не сбежала ли она после их недавнего разговора.

* * *

Элиза не сбежала: Вивьен застал ее на поляне возле дома с сухим деревом и топором. Не сразу заметив приближение инквизитора, хрупкая девушка с нисколько не сочетающимся с ней остервенением замахнулась топором и ударила по куску сухого ствола, который втащила на один из пней, служивших табуретами.

Вивьен на некоторое время замер, наблюдая за ней и боясь спугнуть. Лишь когда Элиза устало опустила топор и отерла чуть взмокший лоб рукавом на удивление изящного зеленого платья из простой ткани, он выступил из тени деревьев и приблизился к ней. Первым делом он заметил, что его подарок — четки — до сих пор красуется на ее запястье.

— Гляжу, ты не сбежала после нашей последней встречи, — ровным голосом произнес он, тут же подивившись самому себе: обыкновенно такой тон он использовал на допросах, но не при разговорах с обычными людьми. К примеру, в трактирах он отмечал, что голос его звучит более приветливо.

Элиза вздрогнула, заметив его, и растерянно огляделась по сторонам, словно на этой поляне она прятала следы того, за чем ее никак не должен был застать инквизитор.

— Вы же сами сказали, что не собираетесь меня арестовывать, — нахмурилась она, переводя дыхание. Похоже, ее вполне устроила его манера начинать разговор безо всякого приветствия.

Вивьен приблизился, смерив ее оценивающим взглядом сверху донизу. Последнее ее утверждение он предпочел оставить без ответа.

— Я так и не спросил тебя в прошлый раз, кто помогает тебе заниматься грубой работой вроде рубки дров. — Он вновь взглянул на сухой ствол дерева. — Но, пожалуй, теперь я нашел ответ на свой вопрос. Впечатляет.

Элиза неловко передернула плечами.

— Я нашла это сухое дерево в лесу. Возможно, его повалило ветром, потому что оно было больным и не выдержало его порывов. Но это не значит, что в нем не осталось сил: стихия таким образом показывает нам, что мы должны использовать, чтобы превратить смерть в новую жизнь.

Вивьен чуть поморщился.

— Сгорая в твоем очаге, это дерево обретет новую жизнь?

— Сгорая в моем очаге, это дерево не умрет бесполезным, — вторя его тону, ответила Элиза, чуть с вызовом приподнимая голову.

Она всмотрелась в его лицо, чуть прищурившись, словно запросто могла разглядеть и причину его бессонницы, и сам факт ее наличия. Он сдержал желание поежиться и отступить. Вместо того он перевел взгляд на топор в руке Элизы и вопрошающе кивнул.

— Это не женское дело, — хмыкнул он, — дрова рубить. Этим вполне могли бы заниматься люди вроде Жан-Жака, которые ходят к тебе за снадобьями.

Элиза небрежно отмахнулась и качнула головой.

— Они предлагают. Но, — она помедлила, чуть поджав губы, — я стараюсь не позволять им мне помогать. Они рассчитывают на… вполне определенную благодарность от меня, если хоть ненадолго ведут себя со мной, как со своими женами.

Вивьен улыбнулся и вернул Элизе ее испытующий взгляд.

— Ты не ощущаешь себя в безопасности, если принимаешь помощь мужчин? — приподняв бровь, спросил он.

— Я ощущаю себя в безопасности, — лицо Элизы вдруг исказила кривоватая, почти заговорщицкая улыбка, — потому что не принимаю ее. Да и к тому же здесь, в лоне природы, нет ничего такого, с чем я не в состоянии была бы справиться. Лес помогает, если знаешь, как с ним договориться.

Вивьен усмехнулся.

— Дай сюда, — мягко, но требовательно проговорил он, потянувшись за топором в руке Элизы. В следующий миг он отстранил ее от пня и, вспомнив свое деревенское детство, за считанные минуты справился с сухим и податливым стволом дерева.

Элиза стояла чуть поодаль, не говоря ни слова. Видеть человека в черном монашеском одеянии за рубкой дров казалось ей чем-то невообразимым. Однако вот он, Вивьен Колер, стоял рядом и колол дрова. Элиза, затаив дыхание, наблюдала за каждым его движением, и в душе ее отчего-то начинала ворочаться непрошеная робость, какая возникала в ее жизни лишь единожды, в далеком детстве, предшествуя совсем другому, более глубокому чувству.

«Не смей!» — приказала себе Элиза, направив на инквизитора нарочито строгий взгляд, который тут же уступил место благодарному, когда Вивьен посмотрел на нее с улыбкой и кивнул.

— Вот и все, — сказал он.

Элиза выжидающе прищурилась, не ощутив, однако, опасности.

— У тебя найдется, чем промочить горло? — спросил Вивьен, не сводя с нее глаз.

— Найдется, — выдавила Элиза, понимая, что голос отчего-то становится предательски хриплым. — Вы… пройдете в дом?

Вивьен только сейчас заметил, что сегодня при встрече она избегает называть его по имени. Это наблюдение оказалось неприятным и кольнуло обидой, но он постарался не подавать вида.

— Нет. Я подожду здесь, — сказал он.

Элиза явно обрадовалась его ответу, кивнула и быстро скрылась за дверью.

В кустах справа от дома вдруг послышался какой-то шорох, и Вивьен весь обратился в слух, пожалев, что явился к лесной отшельнице без оружия. Схватив лежавший на земле топор, он начал осторожно приближаться к обступающему поляну лесу, ожидая увидеть там разбойника или другого враждебно настроенного человека. Однако, подойдя к кустам подлеска, все еще колыхавшимся от недавнего присутствия чужака, Вивьен никого не обнаружил. Кто-то был здесь, но ускользнул так быстро, что разглядеть его не представилось возможным.

— Вивьен? — услышал он, тут же развернувшись на голос.

Элиза стояла на крыльце своего дома с глиняной чашкой и недоуменно смотрела на инквизитора, замершего с топором у кустов. Чуть помедлив, она спустилась по ступеням и неспешно приблизилась к нему.

— Спасибо, но больше дров мне не нужно, — с улыбкой сказала она, передавая ему глиняную чашку. Однако улыбка быстро покинула ее лицо, когда она разглядела, каким настороженным было выражение глаз Вивьена. Элиза нахмурилась. — В чем дело? Что-то случилось?

Вивьен вновь оглянулся в сторону густого леса.

— Кто-то был здесь только что. Но он успел сбежать. — Вивьен перевел взгляд на Элизу, и она оторопело приподняла брови, заметив, что в глазах его нет ни ревности, столь свойственной мужчинам, ни подозрительности, ни злобы. Только беспокойство. — Здесь опасно, — хмуро сказал он. — Если кто-то…

— Вивьен, — покачав головой, перебила она, вновь протянув ему чашу с каким-то травянистым отваром, — нет нужды беспокоиться об этом. Поверьте мне, я живу здесь не первый год и знаю, насколько здесь безопасно. Мне очень приятна ваша забота, но, говоря по правде, вам не стоит волноваться.

Он наконец принял из ее руки чашу и прищурился.

— Ты знаешь, кто это был?

— Вивьен, я прошу, доверьтесь мне, — улыбнулась она, — как доверяете, принимая питье из моих рук после обвинения в колдовстве. Беспокоиться не о чем. Все хорошо.

Вивьен потрясенно взглянул на чашу в своей руке, и первым его порывом было отказаться от питья: у Элизы было достаточно времени, чтобы подмешать в напиток что угодно. Однако запах отвара подозрений не вызывал. Решив, что Элиза хотя бы из благодарности за то, что он помог ей избежать надругательства в тюрьме, не станет травить его, Вивьен, глядя ей в глаза, осушил чашу теплого отвара до дна.

Выражение лица Элизы сменилось с испытующего на дружественное. Она приняла чашу обратно и кивнула.

— Спасибо, — произнесла она.

— За что? — непонимающе нахмурился Вивьен.

— За доверие, — пожала плечами Элиза, тут же снова улыбнувшись. — А еще вы будете казаться менее угрожающим, если положите топор.

Словно только что вспомнив о нем, Вивьен едва совладал с желанием тут же его бросить. Он сдержанно кивнул и молча проследовал обратно к пню, где осторожно опустил топор на землю. Элиза наблюдала за ним с удивительно нежной улыбкой.

— И мне снова хочется поблагодарить вас, — сказала она.

— За что на этот раз?

— За бережное отношение к земле. Я думала, вы воткнете топор в землю или в пень, но вы положили его. Я редко наблюдала такое за мужчинами.

Не найдясь, что на это ответить, Вивьен пожал плечами и прочистил горло.

— Что ж, в том, что ты все еще здесь, я убедился, — возвестил он. — На этом проверку можно считать оконченной. Полагаю, мне пора.

Элиза смиренно опустила голову.

— Как скажете, Вивьен. Я полагаю, мы еще увидимся?

Он лишь кивнул ей, и, не прощаясь, двинулся прочь от поляны к городу.

Элиза проводила его взглядом, осознав, что его манера не здороваться и не прощаться отчего-то импонирует ей.

* * *

С каждым днем Вивьена все больше тревожило будущее. Он догадывался, что Элиза рано или поздно заинтересует Ренара. Друг может по справедливости потребовать от Вивьена отчета о том, как проходят проверки, и насколько ему удалось «разобраться в этой истории». Опасения стали подтверждаться, когда вопросы Ренара о Элизе начали все чаще промелькивать в их разговорах. Правда пока друга интересовали лишь подробности их совместного времяпрепровождения, а не мировоззрение лесной отшельницы.

— Воистину, Вивьен, я понять не могу, зачем ты к ней ходишь, — хмурился он, стоя под старым дубом. — Поначалу я подумал, что тебя просто к ней влечет. Она ведь… ну… — Он передернул плечами и предпочел не договаривать. Вивьен терпеливо вздохнул: периодически манера друга не доводить мысль до конца выводила его из себя, однако он предпочитал не высказывать ему этого.

— Она красивая, — со всей возможной отстраненностью сказал Вивьен. — Но я хожу к ней с проверками не поэтому. Я знаю, что тот проповедник оклеветал ее, потому что она не согласилась разделить с ним ложе, это ясно, как Божий день. Но меня не оставляла мысль, что она может быть опасна. Именно это я и должен был проверить.

Он поджал губы, резко умолкнув. С каждым днем он все яснее осознавал, что покрывает еретичку. Поначалу Элиза казалась ему наивной в вопросах веры, и Вивьен был уверен, что легко сможет сделать ее христианкой. Однако чем чаще он с нею разговаривал, тем лучше понимал: Элиза крепка в своих убеждениях и вряд ли так легко даст себя переубедить. К собственному стыду, Вивьен понимал, что не хочет этого делать.

«Воистину, я не умею учиться на своих ошибках», — корил он себя.

Корил, но продолжал покрывать Элизу.

— И как? — вырвав Вивьена из раздумий, нетерпеливо спросил Ренар.

— Что? — нахмурился Вивьен.

— Она опасна?

Нужно было рассказать Ренару хоть что-то, иначе он только яростнее ухватится за эту историю. С тяжелым вздохом Вивьен начал рассказ. Он в очередной раз опустил ту часть, в которой Элиза говорила о перерождениях, и поведал другу иные подробности ее жизни. Ее отношение к природе, ее языческие амулеты, ее умение обустраивать дом и выполнять грубую физическую работу. Упомянул Вивьен и о ее посетителях, которые предпочитают снадобья Элизы рекомендациям городских лекарей или священников.

Ренар слушал, не скрывая, что вся эта история ему совсем не нравится. Однако он помнил о своем обещании другу молчать до первых тревог, коих, похоже, пока не ощущал.

— На околдованного ты не похож, — спустя примерно минуту, сообщил он.

— Вот уж благодарю, — саркастически хмыкнул Вивьен. — Это все, что ты вынес из моего рассказа?

Ренар поморщился.

— Нет, не все, — покачал головой он. — Но это больше всего беспокоило. В остальном все просто: тебя влечет к ней, как влекло того проповедника. Только если он мог лишь нажаловаться на нее, то ты можешь отправить ее в допросную, если она тебе не отдастся.

Вивьен резко ожег друга взглядом и сжал кулаки, и Ренар понял, что дела обстоят куда хуже, чем он предполагал.

— А, то есть тебя не просто влечет к ней — ты влюблен?

Вивьен неприязненно сморщился.

— Что за чушь?

— Чушь и есть, — кивнул Ренар, окидывая друга недовольным взглядом. — Как же тебя угораздило? И не в простую девку, а в лесную ведьму! Ты ни в чем не ищешь легких путей, верно? Если выбирать друга, то самого неразговорчивого и хмурого, если выбирать возлюбленную, так ту, за связь с которой можно угодить на костер, если выбирать наставника…

— Хватит! — строго оборвал Вивьен. — Наставника и себе в укор можешь поставить, не спихивай все на меня одного! А о ведьмах, — он огляделся вокруг и заговорил недовольным полушепотом, — еще на весь город об этом прокричи.

Ренар понимающе улыбнулся, как только речь снова зашла о ведьме. Слова о наставнике же кольнули его не на шутку.

— Так значит, отрицать не станешь?

— А если стану, начнешь допрашивать?

Ренар усмехнулся.

— Допрос тут не требуется, тут все налицо. Поверь, я понимаю в этом достаточно.

Ренар Цирон, как и его друг, нося сутану инквизитора, не отличался праведностью — ее не сумел привить ни аббат Лебо, ни судья Лоран, ни их с Вивьеном учитель фехтования Ансель де Кутт. Впрочем, то, что праведность последнего не покорила умы и сердца его учеников, сыграло им лишь на руку.

Ведя допросы, Ренар Цирон не раз прибегал к особо пристрастной их форме, когда дело касалось хорошеньких собой еретичек. Оставаясь с ними наедине, он продолжал выспрашивать подробности их деяний, овладевая ими прямо на столах пыточной камеры. Крики допрашиваемых в тюрьме уже никого не смущали, а если б они вздумали очернить следователя инквизиции и сказать, что он вступил с ними в греховную связь, им, вероятнее всего, отрезали бы язык за клевету.

Сам Ренар касательно похоти придерживался весьма гибких взглядов.

— В конце концов, не ходило бы под небом столько людей, если б не похоть! — заверял он когда-то Вивьена. — Господь сказал Адаму и Еве: «плодитесь и размножайтесь». Разве не этим мы занимаемся, когда поддаемся похоти? А без похоти и размножиться-то не получится: в конце концов, не каждую ветвь хочется продлевать.

Теперешние мотивы Вивьена были ему вполне понятны. Ренара лишь удивляло, что друг все еще не потребовал у ведьмы благодарности за столь доблестное спасение из лап тюремной стражи. Однако вопросов об этом он больше не задавал, и Вивьен предпочел как можно скорее завершить разговор.

С наступлением темноты сон снова не пожелал оставаться с ним надолго: посреди ночи Вивьен проснулся, сел у окна и долго перебирал руками четки. Слова молитв и псалмов ускользали от него и не могли собраться воедино. Он молча сидел и смотрел на луну, затянутую дождевыми облаками, пока в подсвечнике догорала подожженная лучиной свеча.

Перед самым рассветом он, не давая себе отчета в своих действиях, опустил лежащее на столе гусиное перо в чернильницу и вывел на листе бумаги одно лишь имя: Élise.

* * *

На следующий день Вивьен и Ренар по поручению судьи Лорана выехали в одну из окрестных деревень: пришло прошение от местного старосты. История известная — одну из женщин в деревне уличили в колдовстве, посадили под стражу и просили инквизиторов прибыть и казнить еретичку.

Вивьен, держась в седле, обратился к другу:

— Ты не задумывался о том, что в прошении было сказано, что инквизицию просят казнить еретичку, а не провести следствие или хотя бы дознание?

Ренар пожал плечами.

— Может, дознание уже успели провести без нас, и ведьма во всем созналась?

Вивьен покачал головой.

— Может быть.

Ренар недоверчиво взглянул на друга, почувствовав его недовольство, однако Вивьен предпочел не развивать этот разговор, и до деревни они ехали молча.

Деревенька вскоре обозначилась впереди одиноким шпилем небольшой каменной церкви, вокруг которой расположилось около дюжины домов. Самым большим, по-видимому, был дом деревенского старосты. Завидев подъезжающих всадников в церковных одеяниях, грузный плечистый мужчина с поседевшей неухоженной бородой вышел навстречу и поднял руки, приветствуя их.

— Господа инквизиторы! — окликнул он, почтительно склонив голову. — Хвала Господу, вы прибыли так быстро!

— Ты тут староста? — хмуро поинтересовался Ренар.

Мужчина с готовностью кивнул.

— Я, господа. Гаспаром меня звать, — виновато улыбнулся он. — Простите, что сразу не назвался. Измучились мы тут все, пока послали вам прошение и дожидались приезда. Понимаете, эта ведьма…

— Где вы ее держите? — оглядев почти нищенствующего вида домишки, ничего не выражающим тоном поинтересовался Вивьен.

— Так ведь, это… в колодки заковали. Там, возле церкви. Нам бы осудить ее уже, господа инквизиторы, и казнить, а то никакого спокойствия в деревне нет, пока она в колодках приговора дожидается.

Вивьен повернулся к нему, и пронизывающий взгляд заставил Гаспара умолкнуть.

— Где ваш местный священник? — спросил он, снова окидывая оценивающим взглядом деревню. На приехавших инквизиторов уже выходили посмотреть одетые в грубые поношенные вещи дети и женщины. — Я хочу поговорить с ним.

— Отец Бланшар? — переспросил Гаспар.

— Тебе виднее, любезный, — усмехнулся Вивьен.

Гаспар заметно стушевался и, опустив голову, побрел по единственной глинистой дорожке, промокшей от ночного дождя, в сторону церкви, располагавшейся на небольшой площади — если, конечно, столь скудный участок земли, где трава казалась чуть более ухоженной, чем в остальной деревне, можно было именовать площадью. Рядом с церковью стоял большой колодец, а примерно в десяти шагах от него разместили закованную в колодки женщину. Ее волосы когда-то явно имели красивый светлый оттенок, однако сейчас слиплись от пота и грязи, а на лице проступали следы недавних побоев.

Вивьен замер напротив женщины и глубоко вздохнул, повернувшись к Ренару.

— Поговоришь со священником сам? — спросил он. По его голосу Ренар почувствовал, что в нем снова закипает злость, и предпочел не провоцировать его отказом.

— Поговорю.

Ренар удалился в церковь, а Вивьен уставился на женщину. От нее сильно пахло грязью, потом и мочой, платье превратилось в лохмотья, а на ногах не было обуви. На икрах под чуть задравшейся юбкой виднелись следы плетей.

Вивьен поморщился.

— Гаспар! — подозвал он.

— Да, господин инквизитор! — тут же подоспел староста.

— Кто допрашивал эту женщину? — строго спросил Вивьен, ожигая грузного бородача взглядом. Тот едва не попятился в растерянности, однако удержал себя от этого действа.

— Мы с Полем и… допрашивали, — он повторил слово за инквизитором, заметно смешавшись. Следующую реплику он произносил с гораздо большим жаром: — Мы правды хотели от нее добиться, господин инквизитор!

Вивьен посмотрел на женщину. Она подняла на него глаза, полные муки и… словно бы скуки. Она была настолько измучена, что, казалось, ее даже не волновала собственная дальнейшая судьба, даже если судьба эта предполагала костер.Игнорируя страшную вонь, Вивьен присел на корточки так, чтобы закованной в колодки женщине не приходилось напрягать шею, глядя на него.

— Как тебя зовут, дитя? — спросил он удивительно спокойным голосом, лишенным всякой строгости и злобы.

Потрескавшиеся губы женщины зашевелились, но из горла не вырвалось ни звука. Вивьен перевел пылающий взгляд на Гаспара.

— Сколько вы ее здесь держите? — строго спросил он.

Гаспар перемялся с ноги на ногу и передернул плечами. И Вивьен нахмурился сильнее прежнего.

— Прошу тебя считать быстрее, мой друг. Я очень не люблю повторять вопросы.

— Сегодня третий день будет… господин инквизитор. — Голова бородатого старосты буквально вжалась в плечи, словно на миг он почувствовал себя на месте арестантки.

— Вы за это время ее хоть кормили?

— Они считали, что дьявол ее кормит! — выкрикнул Ренар, спустившись по ступеням церкви. — Ее не кормили и питья не давали. Благо, ночью шел дождь, и, похоже, ей удалось попить дождевой воды.

Вивьен сжал руки в кулаки.

— Принести ей воды! Сейчас же! — скомандовал он.

Кто-то из собравшихся вокруг колодок зевак подтолкнул девочку лет девяти сбегать за водой, и та послушно засеменила прочь.

Вивьен пристально посмотрел на Гаспара.

— Как ее зовут?

— Эвет, — смущенно ответил он. — Она вдова нашего кузнеца. Сейчас кузнецом сын ее стал. А она с дьяволом спуталась.

Вивьен глядел на Гаспара испытующе.

— И с чего вы сделали такой вывод? — подключился к разговору Ренар, став рядом с Вивьеном и сложив руки на груди.

В это время вернулась девочка, неся в руках чашку с водой. Вивьен принял чашку из ее рук и жестом велел ей отойти в сторону, затем осторожно убрал грязные светлые волосы с лица когда-то привлекательной женщины и заговорил с нею вкрадчиво и спокойно:

— Пей осторожно, дитя мое. Медленными глотками. Вот так.

Эвет попыталась жадно наброситься на воду, и ее тело начала бить мелкая дрожь, когда Вивьен не позволил ей этого сделать, а продолжал давать ей пить небольшими глотками. Из горла ее вырвались лихорадочные вдохи, как будто ей пришлось пробежать через всю деревню несколько раз.

Тем временем Гаспар продолжал говорить:

— Так ведь… околдовала она нашего Клода, он к ней полез, как оголтелый, она огрела его чаркой для воды, а когда он свалился, выволокла из своего дома, а на следующий день начала скотина дохнуть.

Вивьен, нахмурившись, взглянул на Эвет. Женщина посмотрела на него жалобно, с мольбой о… о чем? Вивьен отчего-то думал, что о здравомыслии.

— Какая скотина? — уточнил он.

Гаспар поджал губы.

— У Клода конь сдох. Вот прям на следующий день после того, как…

— Я хотел бы его увидеть, — внезапно выпалил Вивьен, в ответ на что по группе селян пробежала волна непонимающего рокота.

— Так ведь… сдох же, господин инквизитор, — пожал плечами Гаспар. — Ну… не хранить же нам тушу его, чтоб гнила тут… мы от него уже избавились, как подобает. Сожгли, как водится. Проклятый же ведьмой конь был, понимаете? И в доме ведьмы все вверх дном перевернули, чтобы найти, как она порчу на коня наслала…

— И как? — ухмыльнулся Ренар. — Нашли?

— Она, видать, спрятала все хорошенько! Вот мы ее в колодки и заковали, чтоб созналась, где ведьмовские снадобья держала. — Гаспар сделал шаг, словно собирался плюнуть в лицо Эвет, однако пристальный, не на шутку угрожающий взгляд Вивьена остановил его.

— Она созналась в содеянном? — упорствовал Ренар.

— Она осыпала нас всех проклятьями на второй день в колодках! Говорила, что дьявол пожрет наши души.

Вивьен усмехнулся.

— Что ж, и я бы проклял тебя лично, Гаспар, через два голодных дня после плетей при условии, что нужду мне пришлось бы сперавлять под себя. — Он качнул головой и оглядел собравшихся зевак. Один из них стыдливо прятал глаза и держал голову опущенной, пока длился весь этот разговор. Вивьен прищурился, распрямился и сделал шаг вперед, указав на этого человека. — Ты Клод, верно? Тот самый, который пострадал от ведьмы? — Он сделал особенно едкий акцент на слове «пострадал».

Долговязый мужчина с копной светло-каштановых волос сделал шаг вперед, боязливо покосившись на двух инквизиторов.

— Да, это я, — тихим, необычайно высоким голосом отозвался он, утерев рукавом грубой матерчатой рубахи длинный, чуть искривленный — явно давно переломанный — нос.

— Эти люди говорят, ведьма околдовала тебя, — нахмурился Вивьен. — Каким образом ей это удалось? Ты что-то пил в ее доме? Она что-то подложила тебе? У тебя есть доказательства тому, что она тебя околдовала?

— Д-доказательства?..

Вивьен усмехнулся.

— Да, Клод. Что-то, что может подтвердить твои слова. Сейчас у тебя есть лишь они, а они не внушают мне доверия.

Мужчина побледнел и попятился.

— Я добрый христианин… а она — ведьма, — пролепетал он.

Вивьен покачал головой.

— А еще ты мужчина, падкий на красивых женщин, вроде нее. — Он кивнул на Эвет. — А она — вдова, которую некому защитить от твоих притязаний. Так что? Есть у тебя доказательства ее колдовства?

Клод заметно задрожал, но не ответил.

— Хорошо, я спрошу иначе, — закатил глаза Вивьен. — Что именно побудило тебя пойти и попытаться взять ее силой?

Этот вопрос оказался еще более страшным для Клода, и тот побледнел, как известка.

— Я не хотел… брать ее силой, я… меня бесы попутали! Да она же ведьма! У меня скотина после этого дохнуть начала!

— Один конь, — кивнул Вивьен. — И сколько ему было лет?

— Двадцать четыре, — деловито кивнул Клод, — но он был здоров!

— Важно то, — нахмурился Вивьен, — что он был стар. Лошадь в среднем живет 25-30 лет. А в таких условиях, как ваши, и того меньше. Двадцать четыре года для коня — солидный возраст. Другая скотина у тебя померла с того момента, как Эвет заковали в колодки?

Клод сделал шаг назад, и Вивьен усмехнулся.

— Это простой вопрос, — с нажимом сказал он.

— Больше скотина не дохла…

Вивьен задумчиво пожевал губу и отвел взгляд от толпы, затем переглянулся с Ренаром, и тот понимающе кивнул. Этой деревне вовсе не требовалось успокоение с помощью показательной казни ведьмы — Эвет обвинили в колдовстве, потому что она с позором вышвырнула неудавшегося любовника из своего дома, а чуть позже у него подох старый конь, и он нашел способ спасти остатки своей чести.

Обстоятельства, при которых женщина оказалась в столь плачевном положении, Вивьен продекламировал быстро и четко, и пока он говорил, Клод бледнел и менялся в лице, понимая, что еще немного, и он займет место Эвет, только не в колодках, а на допросе у инквизиции.

— Именем Святой Церкви и папы Иннокентия VI приказываю освободить эту женщину и обеспечить ей должный уход. Тот, кто ослушается меня сейчас, ослушается самой Церкви, а значит, выступит против Господа! — Последние его слова, казалось, со звоном пронеслись мимо селян, заставив каждого из них поежиться от опасения.

* * *

Ренар и Вивьен вернулись в Руан уже затемно. Утром предстояло отчитаться перед судьей Лораном и рассказать о том, что селяне вздумали вершить самосуд. Таких случаев следовало избегать, иначе костры с неугодными жителями деревень и городов, которые перешли дорогу слишком завистливому соседу, воспылают по всей Франции.

По дороге Вивьен держался молчаливо.

Несколько раз Ренар хотел задать ему вопрос, отчего он так ревностно принялся защищать ту женщину — не оттого ли, что она своими светлыми волосами и ладной фигуркой напомнила ему Элизу? Однако от этого вопроса он удержался, прекрасно видя, что друг не в настроении это обсуждать.

Вивьен всю дорогу не переставал думать. Его занимали мысли о том, что эта женщина — Эвет — поплатилась тремя изнурительными днями голодовки и наказанием плетьми за то же, за что арестовали Элизу: за привлекательность. Он и прежде задумывался об этом, но пока не спас беззащитную Элизу от тюремных стражников, не придавал этим случаям такого большого значения.

Этой ночью он проспал не больше трех часов, а после сон отступил под грузом мыслей. Ему отчаянно захотелось посетить Элизу с новой проверкой, а из головы при этом не шли слова Ренара: «ты влюблен?»

В конце концов, наткнувшись на лист бумаги, на котором написал ее имя, Вивьен твердо вознамерился снова посетить отшельницу завтра вечером. Теперь его сомнения были развеяны: еретичка или нет, колдунья или нет — Вивьен знал, что ни в коем случае не желает, чтобы она пострадала. А значит, он будет ее защищать, чего бы это ни стоило.

‡ 5 ‡

Ночь казалась невообразимо долгой. Минуты слагались в часы, однако рассвет все не думал раскинуться над Руаном.

Вивьен Колер беспокойно шагал по комнате, не находя себе места и не имея возможности забыться сном. Здесь, в небольшом помещении на втором этаже постоялого двора, где он жил, он чувствовал себя едва ли более уютно, чем в монастырской келье. Однако здесь у него не было чувства, что за ним ведется постоянный надзор: в этом скромном жилище не было больше никого, посему ни у кого не вызывала беспокойства его частая бессонница и никто не слышал, как периодически он просыпается от собственных тихих стонов после посетивших его кошмарных сновидений.

Но сегодня ему вновь показалось, что за ним пристально следят. Будто сами стены осуждающе наблюдали за ним и перешептывались, обсуждая решение, которое он принял этим вечером: защитить колдунью и еретичку от любых напастей, которые ему будет под силу предотвратить. Его вера учила, что еретики отринули Господа и сражаются за войско дьявола, но, как ни старался, он не мог отыскать в Элизе сатанинской силы и злых намерений.

«Испытание веры? Искушение демонов? Что для меня встреча с Элизой? Почему я не могу перестать думать, что она очень важна?» — не переставал спрашивать себя Вивьен, меряя шагами небольшую комнату с пустыми стенами, небольшим шкафом и заваленным бумагами столом с канделябром на одну свечу, перьями и чернильницей.

Пройдя мимо стола, он вновь натолкнулся на лист бумаги, на котором написал имя лесной отшельницы. Одно лишь это имя заставило его вспомнить каждый миг их встреч, а также вспомнить женщину по имени Эвет, обвиненную в колдовстве, которую он спас. И едва ли ее внешнее сходство с Элизой не было одной из причин его трепетного отношения к ней.

«То, что я сделал сегодня в деревне, было актом милосердия, но с другой стороны было это и проявлением слабости духа! Ведь даже будь Эвет виновна в колдовстве, я мог бы попытаться найти тысячи причин уверить деревенских жителей в обратном», — думал Вивьен. — «Или не мог? В коротком следствии я был справедлив, но объективным ли было мое отношение?»

Его вдруг захлестнула злость, которую он не смог обуздать. Чернильно-черной пеленой она взметнулась в его душе, не позволив удержать порыв разорвать лист бумаги на несколько частей и швырнуть их прочь.

Мысленно в этот момент он успел обвинить Элизу в том, что она сумела каким-то образом затуманить его разум, заставить его проявить слабость ко всему ведьмовскому племени. Однако мысль эта почти тут же показалась ему сущим бредом: сегодняшнее дело требовало лишь более вдумчивого взгляда, коим Вивьен Колер обладал едва ли не отродясь, и его отношение к Элизе нисколько не повлияло на то, насколько тщательно он подошел к анализу ситуации Эвет. Он понял, что в любом случае не смог бы бездумно пойти на поводу у деревенских жителей, не разобравшись в том, заслуживает ли эта женщина более страшной кары, чем они уже устроили ей.

Пока части разорванного листа с плавностью опадающей осенней листвы приземлялись на пол комнаты, Вивьен, судорожно вздыхая и пытаясь усмирить в себе смертный грех гнева, коему он был подвержен с раннего детства, заметил, что на одном из клочков бумаги целым и невредимым осталось имя Элизы.

Вивьен сжал руки в кулаки и поднял глаза к потолку.

«Это знак, Господи? Знак, что я поступаю правильно?» — спросил он мысленно, но ответа не услышал. Впрочем, он тут же отругал себя за ненасытность: разве удостоил бы Господь его — простого земного грешника — еще одним знаком помимо того, что уже даровал ему? Теперь лишь от чистоты душевных порывов и крепости веры Вивьена Колера зависело то, насколько правильно он сумеет трактовать этот знак.

Несколько тягостных минут прошло в ожидании чего-то, чего инквизитор не мог обрисовать даже в своем разуме. Он тоскливо бросил взгляд на койку, лишний раз пожалев, что не может попросту забыться сном вместо этих раздумий. Но не для того ли каждый раз будят его кошмары, что сон для него — непозволительная роскошь? Возможно, это — еще один знак, который нужно сложить с предыдущим?

Итак, бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет хозяин дома: вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру, чтобы, придя внезапно, не нашел вас спящими[3], — вспомнил Вивьен, прерывисто вздохнув.

Теперь у него не было сомнений в том, как трактовать дарованный ему знак. Он был уверен, что Господь направит его и не позволит споткнуться во тьме, если он верно истолковал Его послание.

Быстро одевшись, Вивьен на минуту замер у шкафа, у стенки которого покоился полутораручный меч. Не все инквизиторы носили с собой оружие, однако Вивьен, как и Ренар, привык ходить вооруженным после заданий по проверке чумных монастырей в годы, когда мор смилостивился над Францией.

Подумав, что в темноте Руана, а после на лесной тропе, будет много безопаснее идти вооруженным, Вивьен убрал меч за пояс инквизиторского черного одеяния и как можно тише выскользнул из своей комнаты, а затем и с территории постоялого двора, сумев не попасться никому на глаза.

Ночь стояла светлая, на небе ровным кругом сияла полная луна, и Вивьен решил, что его движение не будет так заботливо прикрыто темнотой, как ему бы того желалось, однако путь по лесной тропе эта ночь обещала упростить.

Быстрым шагом, с трудом удерживая себя от того, чтобы перейти на бег, Вивьен добрался до леса и на секунду замер, вдруг почувствовав, что природа, о силе которой так вдохновенно говорила Элиза, наступает на город, позволяя своим травинкам шевелиться у самой границы с каменными плитами городских дорог.

Холодный ветер обдал Вивьена резким порывом, и он невольно поежился, сдержав желание потянуться к эфесу меча. Что-то словно заставило его ощутить на себе силу этого леса, его мощь и его… магию? Он почувствовал ничем не подкрепленную, необъяснимую опасность, и это заставило холодок пробежать по его спине. Однако в следующий миг, отругав себя за трусость, Вивьен двинулся во тьму лесной тропы прямиком к домику Элизы.

Вскоре его охватило невиданное доселе чувство погружения: ночной лесной мир напугал его и одновременно заворожил своей таинственностью. Стрекот насекомых, переклички птиц, шелест травы, силуэты искривленных стволов деревьев, напоминающие демонов Преисподней…. Вивьен подивился тому, что столь хрупкая на вид Элиза умудряется, не боясь, жить среди этой таинственности и чувствовать себя здесь, как дома. Впрочем, почему же «как дома»? Лес и был ее домом. Вивьен же чувствовал себя здесь чужаком, непрошеным гостем — особенно ночью. Отчего-то ему казалось, что ночь — не то время, когда ему могли бы обрадоваться здесь.

Освещенная луной тропа вскоре вывела его на знакомый участок, и Вивьен заметил блики огня, скрытые кустами подлеска.

«Это еще что?» — нахмурился он, невольно ухватившись за рукоять меча и двинувшись вперед. Он старался пробираться неслышно, насколько мог. Вскоре он оказался за ближайшими к поляне, на которой располагался домик Элизы, кустами и притаился в них. Впереди и впрямь горел костер. Языки пламени рвались к небу, а рядом с ним…

…рядом с ним Вивьен разглядел двух девушек. Одну из них он узнал безошибочно — ею была Элиза. Блики костра танцевали на ее светлом платье, переливались в медовых волосах со вплетенными в них перьями на кожаных ремешках, играли на поцелованном солнцем нормандском лице. Вивьен застыл, глядя на нее, и почти забыл об осторожности. Сердце его забилось чаще, и он едва ли сосредотачивал внимание на второй девушке, которая танцевала возле костра напротив Элизы. То была незнакомая ему особа с пышными рыжими волосами, спускающимися небрежными локонами ниже лопаток. В бликах огня Вивьен разглядел полные губы и большие выразительные глаза, светлую кожу и тускло-коричневое платье из грубой ткани, чем-то напоминавшее одежды Элизы. Ему показалось, что девушки очень отдаленно похожи, хотя он толком не мог объяснить, чем именно. Быть может, тем, с каким упоением обе они — расплываясь в улыбках и запрокидывая головы — двигались вокруг костра?

Несмотря на то, что его должность требовала от него немедленно прекратить это святотатство и арестовать обеих девушек, после чего отвести их на допрос, предъявив им обвинение в исполнении колдовских ритуалов, Вивьен был заворожен. Он не мог оторвать глаз от странного танца. Признаться, раньше он думал, что ведьмы пляшут вокруг костра исключительно нагими, но Элиза и ее странная… — кто она? Подруга? Сестра по шабашу? Или как еще ведьмы называют своих единомышленниц? — были одеты в повседневную одежду, что словно бы придавало этому ритуальному танцу… обыденности?

И все же в их движениях было нечто поистине завораживающее, если не сказать магическое. Казалось, они с помощью танца разговаривали с пламенем, и оно отвечало им своими переливами и мистическим стремлением к небу. Костер был небольшим, однако рвался ввысь так, словно желал сжечь небосвод.

С трудом придя в себя от оцепенения, Вивьен потянулся к мечу и на этот раз извлек его из-за пояса инквизиторской сутаны. Он обещал самому себе защитить Элизу — даже если ей потребуется защита от нее же самой. Во время их первой встречи Элиза прошла проверку, и кара Господня не настигла ее: стало быть, в сатанинском колдовстве она не повинна. Однако эта рыжая девушка, кем бы она ни была, слишком походила на колдунью. И не исключено, что именно ее пагубное влияние однажды уже дало повод привести Элизу в тюрьму.

«Значит, меня не просто так привели сюда. Я должен был это увидеть. И, возможно, спасти Элизу от этой ведьмы — недаром же ее имя на листе осталось целым», — успел подумать Вивьен, выходя из тени, обнажая меч.

— Святая инквизиция! — воскликнул он, и в голос его вернулись строгие, лишенные какого-либо сочувствия нотки. Он заговорил так, как обычно говорил с арестантами на допросах. — Стоять!

Обе девушки вздрогнули, рыжая даже вскрикнула и попятилась.

Элиза замерла, и ее пронзительный взгляд, в котором заиграли отблески пламени, строго замер на незваном госте. Лицо ее сделалось жестким, она выставила руку в сторону, и рыжая девушка испуганно зашла за спину Элизы, боязливо косясь на Вивьена.

Инквизитор неумолимо приближался, меч угрожающе поблескивал в свете костра.

— Назови себя. — Взгляд его был устремлен к рыжеволосой бестии, которая посмела склонить Элизу к ведьмовскому искусству.

— Вивьен! — окликнула Элиза, подавшись вперед, но он резко качнул головой и оборвал ее.

— Не лезь! С тобой разберусь позже, — строго приказал он, и взгляд его преисполнился той неконтролируемой злости, которая частенько пугала людей на допросах. Увидев это в его глазах, Элиза невольно вздрогнула и на миг оторопела.

Вивьен приблизился к рыжей девушке, которая продолжала испуганно жаться к Элизе, и дернул ее за руку. Она, распахнув огромные глаза, умоляюще посмотрела на него, но ничего не сказала. Полные губы разомкнулись в невысказанной мольбе и сомкнулись снова. Вивьен смотрел на нее без тени сочувствия, приготовившись в любую минуту пронзить ее мечом за сопротивление аресту.

— Ты арестована. Назови себя, — повторил он, — именем Святой инквизиции.

В следующий момент Элиза дернула рыжеволосую девушку на себя и сделала два шага вперед, став так, что острие меча уткнулось прямо ей в грудь. Она бесстрашно завела сообщницу себе за спину и пронзительным взглядом заглянула в глаза Вивьена. Он замер, понимая, что только что неосторожным движением мог навредить ей.

— Рени, — твердо произнесла Элиза, продолжая смотреть в глаза инквизитору. Девушка за ее спиной испуганно съежилась. — Ее зовут Рени. Она моя сестра, Вивьен. Кузина. Мы уже давно заботимся друг о друге. Она живет в лесу, чуть глубже в чаще. В чем она повинна?

Вивьен бесстрастно выслушал ее. Последний вопрос, однако, заставил его приподнять брови.

— Ты спрашиваешь, в чем она повинна? Я выношу ей обвинение в исполнении колдовского ритуала.

Элиза нахмурилась.

— В чем же состоял этот ритуал?

— Не пытайся выставить меня глупцом, Элиза, — строго проговорил он. — Она явилась к тебе и устроила ритуальные пляски у костра. Это ли не одно из известных проявлений колдовства?

— Хорошо! — с вызовом крикнула она. — И в чем же здесь магия? В чем колдовское воздействие на кого-либо? В чем пагубность и вред? Расскажи мне, Вивьен, и, если докажешь мне, что мы этим танцем творили зло, можешь сжечь нас обеих — да хоть бы и на этом самом костре!

Она перешла почти на крик, мгновенно забыв о том, что все время до этого обращалась к нему на «вы».

Ему удалось сохранить лицо непроницаемым, хотя и не без труда. Помогла вновь взметнувшаяся в душе чернильно-черная злость, затопившая его сознание так сильно, что он едва подавил в себе желание оттолкнуть Элизу прочь и убить рыжеволосую колдунью Рени прямо на месте, чтобы рассеять ее чары. В следующий миг он испугался собственного порыва и отступил на шаг, продолжая обжигающе глядеть на двух ведьм.

Он задумался над словами Элизы. В чем состояло зло этого танца? Объективных причин считать его злом Вивьен не находил. Этот танец был частью непонятного ему мировоззрения, о котором частично рассказывала ему Элиза, но… на этом все. Он не заметил никаких признаков того, чтобы из пламени выскочили демоны Преисподней и принялись потворствовать греховным желаниям ведьм. Не было и каких-либо других внешних проявлений зла, за которые можно было бы вынести обвинения этим двум девушкам. По сути, арест Рени сейчас основывался бы только на одном — на страхе Вивьена Колера перед танцем у костра. Не более ли глупая это причина для обвинения в колдовстве, чем вовремя умерший двадцатичетырехлетний конь горе-любовника Эвет?

«Я испугался», — нехотя признался себе Вивьен. — «Испугался того, что был заворожен этим танцем. Похоже, красота — есть оружие еще более страшное, чем я мог предположить. Люди тянутся к красоте, но боятся ее, потому что посредством нее могут терять контроль над собой».

— Мы не творили зла, — тихо проговорила Рени, вырывая Вивьена из раздумий. Голос у нее оказался тихим и мелодичным, он напоминал высокую трель колокольчиков или журчание ручейка. Непослушные рыжие волосы падали на лицо, а большие выразительные глаза пронизывающим взглядом смотрели на инквизитора, стараясь отыскать в нем понимание и снисхождение. — Мы просто отдавали дань уважения лесу, луне и звездам. Сегодня луна открыта, а звезды светят ярко. Ночь безоблачная. В такую ночь в свете и тепле огня можно почувствовать лес и родство с ним.

Элиза напряженно обернулась к Рени, но ни прерывать, ни бранить ее не стала. Вместо этого она вновь внушительно взглянула в глаза Вивьена и не нашла в них прежнего осуждения.

— Ты ведь не арестовываешь солдат, которые поют песни, собравшись у костра на привале, — мягко проговорила Элиза. — Отчего же наши танцы у костра заставляют тебя выдвинуть обвинения?

Вивьен поморщился. Он ненавидел оказываться неправым, и часть его сознания заставляла отыскать любые аргументы, лишь бы не признавать ошибочность своего суждения, однако он тут же осознал, что внутри него говорит гордыня, и нельзя позволять ей взять верх над собой.

Тяжело вздохнув, он, наконец, убрал меч за пояс.

— Ваш танец, — нехотя начал он, — заворожил меня. В нем словно чувствовалась какая-то сила, которую я посчитал колдовством. — Упрямство все же взяло верх, и он добавил: — Не могу сказать, что до сих пор не считаю. Но… фактического зла я в нем не увидел. Твой арест может быть основан лишь на моих догадках. Но в этом случае я усомнюсь в истинности проверки, которую уже провел тебе в храме, а это значит усомниться в самом Боге. Ты прошла эту проверку, а сестра твоя — нет.

Элиза молча сняла со своего запястья намотанные на него четки, которые Вивьен заметил лишь только что, и повернулась к сестре.

— Сожми в руке, — скомандовала она. — А теперь повтори за мной!

К величайшему удивлению Вивьена Элиза осенила себя крестным знаменем, произнеся:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Рени медленно повторила за сестрой, после чего внимательно уставилась на четки в своих руках и начала разглядывать их, как будто те были невиданной реликвией из какого-то иного мира.

«Дикарка», — качнув головой, подумал Вивьен. Рядом с Рени Элиза казалась такой понятной и близкой. Она словно бы говорила с ним на одном языке. Рени же, несмотря на то, что с ее губ срывались знакомые слова, словно общалась на каком-то другом диалекте.

Тем временем Элиза забрала у сестры четки, намотала их обратно на свое запястье и требовательно посмотрела на инквизитора.

— Теперь и она прошла проверку, разве нет?

На это Вивьену было нечего возразить. Он мог лишь заметить, что ему было до невозможности лестно, что Элиза запомнила, как осенять себя крестным знаменем и какие слова при этом нужно говорить, хотя он демонстрировал ей это лишь единожды.

— Я снимаю с нее обвинение в колдовстве, — пробормотал Колер. — Ареста не будет.

Рени широко распахнула глаза и невинно улыбнулась.

Элиза тяжело вздохнула и кивнула в сторону леса, тут же обратившись к сестре:

— Иди домой, Рени, — строго сказала она. — Так будет лучше. Иди.

Спорить рыжеволосая девушка не стала. Она почтительно кивнула инквизитору и вскоре скрылась в подлеске. Еще через мгновение даже шелест ее шагов утонул в ночной темноте.

Элиза вновь обратилась взглядом к Вивьену.

— Спасибо, — пробормотала она, немного смущенно улыбнувшись.

— За то, что отпустил ее? — вопрошающе кивнул Колер.

— За это и за… понимание. Не каждый инквизитор бы стал даже задумываться о том, много ли зла в этом танце. И уж точно не каждый сдержал бы в руке меч, наперерез которому бросается ведьма.

Она замолчала, и Вивьен осознал, что теперь она стремится избегать предложений, в которых нужно обращаться к нему напрямую. Видимо теперь, когда запал ссоры чуть утих, она не могла понять, как стоит обращаться к нему — «ты» или «вы».

Качнув головой, Вивьен сделал шаг к Элизе.

— Ваш танец был очень красив, он притягивал взгляд и лишал дыхания. Это и могло показаться магией, потому что от этого завораживающего зрелища любой инквизитор потерял бы контроль над собой.

— Но не… — она помедлила, а затем все же обратилась к нему, — ты?

Он не сдержал легкую улыбку и качнул головой.

— Увы, я подвержен тем же слабостям, что и большинство людей, поэтому не могу исключить себя из этого утверждения. Я тоже потерял над собой контроль, поэтому и выдвинул обвинение в колдовстве. Повторюсь: я до сих пор не могу быть до конца уверен, что в этом танце не было магии, — хмыкнул он. — Но если она там и была, то исходила она явно не от дьявола, ведь ты танцевала с моими четками на руках. И сестру твою не настигла Божья кара, когда она примерила их и осенила себя крестным знаменем.

Элиза благодарно улыбнулась. Ей захотелось потянуться и обнять Вивьена после этих слов, однако она сдержала свой порыв, решив, что и без того уже вела себя с ним слишком смело. Вместо этого она внимательно вгляделась ему в лицо и заметила в свете огня, что под глазами его наметились темные круги.

— Тебя мучает бессонница, — не спросила, а, скорее, утвердила Элиза. Вивьен не ожидал, что она скажет нечто подобное, и невольно вздрогнул.

— С чего ты взяла? — нахмурился он.

— Большого ума не нужно, чтобы это определить, — отмахнулась Элиза. — У тебя круги под глазами, взгляд немного рассеянный, движения резче, чем обычно… да и я помню, как ты среагировал на причину, по которой ко мне явился Жан-Жак. Хочешь сказать, соединив все воедино, нельзя понять, что ты страдаешь от похожего недуга?

Вивьен прерывисто вздохнул.

— Твоя наблюдательность заслуживает похвалы, — нервно усмехнулся он.

— Я могу тебе помочь, — осторожно произнесла Элиза. — Тот отвар, который я давала Жан-Жаку, еще остался. Там только травы, Вивьен, ничего более. Это поможет уснуть.

— Обойдусь, — опасливо отмахнулся Вивьен, чем заставил Элизу испытующе приподнять бровь.

— Считаешь, что так я точно тебя околдую? — спросила она. Он ожег ее взглядом, но она отреагировала спокойно. — Вивьен, доверься мне. Ты спас меня от стражников и отпустил мою сестру. Почти не зная меня, ты сделал мне очень много добра, и я хочу отплатить тебе тем же. Прошу, поверь, я не причиню вреда.

Несколько мгновений он внимательно смотрел на нее, а затем все же кивнул.

Элиза огляделась, подняла с поляны небольшую веточку, поднесла ее к огню и зажгла, после чего, оберегая хрупкое пламя, направилась в дом. Вивьен последовал за ней, отставая на несколько шагов.

Теперь он в действительности чувствовал, что бессонница вымотала его: походка была шаткой, и приходилось прикладывать усилия, чтобы держаться прямо.

Войдя в дом, Вивьен остановился в дверном проеме, наблюдая за тем, как Элиза тянется наскоро сделанной лучиной к свечам, стоящим на столешнице. Она зажгла всего три свечи из шести, затем направилась к полкам и принялась искать там что-то. Пару раз она от волнения едва не уронила какие-то посторонние склянки, но сумела их удержать. Вивьен не сумел сдержать умиленной улыбки, глядя на ее суету. Взгляд его начал рассеянно блуждать по дому и внезапно наткнулся на небольшой лук в углу комнаты, рядом с которым стоял колчан стрел.

Вивьен изумленно приподнял брови. Раньше он не замечал, что Элиза хранила в доме оружие. Возможно, до этого оно было надежно спрятано?

— Ты стреляешь из лука? — с искренним удивлением спросил он.

Элиза тем временем наливала какой-то отвар в глиняную чашку.

— Одинокая девушка, живущая в лесу, должна каким-то образом себя защищать, если придется, — ответила она с улыбкой. — Что тебя так удивляет?

— Твой выбор оружия. Почему лук?

Еще с начала войны с Англией, которая периодически затрагивала все уголки Франции, Вивьен обращал внимание, что французы отдают предпочтение арбалетам, тогда как англичане профессионально владеют боевыми луками. Английские лучники нанесли большой урон в битве при Креси, да и не только… Правда, лук Элизы и близко не походил на огромное смертоносное оружие англичан — их луки были величиной с человеческий рост, и, чтобы оттягивать тетиву и пускать стрелы, требовалась сила, воспитанная годами тренировок.

— А почему нет? — пожала плечами Элиза. — Меня мама научила стрелять из него. Это оружие годится и чтобы отпугивать нежелательных гостей, и для охоты.

Вивьен тихо хмыкнул и качнул головой. Тем временем Элиза приблизилась к нему с чашкой и бережно протянула ее ему.

— Отвар горьковат, — призналась она, — но зато хорошо помогает. Лучше выпей одним глотком, так вернее подействует.

Вивьен несколько секунд смотрел на нее подозрительно, а затем все же принял чашку из рук и, глядя ей в глаза, осушил ее до дна.

Элиза кивнула, поджав губы. Вивьен поискал глазами более удобное место, чем косяк двери и остановил свой выбор на небольшой деревянной скамье, на которой застал Жан-Жака во время первой проверки дома Элизы. Не спрашивая разрешения, он прошел к скамье и присел.

— Среди твоих предков, часом, не было англичан? — хмыкнул он. — Они очень любят луки, у них это увлечение переросло в смертоносную военную мощь.

Элиза передернула плечами.

— Мама не очень-то распространялась о наших предках. К тому же, — она замялась, — я даже не знаю, кем был мой отец. Никогда в жизни его не видела.

— Вот как, — кивнул Вивьен, подавив желание зевнуть. — А что насчет Рени?

Элиза на миг сверкнула на него глазами, но быстро овладела собой и дружественно кивнула.

— Моя мать привела ее в наш старый дом. Мы жили не очень далеко отсюда. И дня пути не будет. — Она нехотя передернула плечами, явно решив не продолжать рассказ о прошлом месте жительства. — Я никогда не видела мамину сестру, даже не знала, что она существовала. Возможно, матушка тогда решила, что я слишком мала, чтобы с нею знакомиться — уж не знаю, почему. У матушки всегда были свои странные отношения со временем. Так сложилось, что моя тетя погибла. Матушка никогда не говорила, что послужило причиной ее смерти — возможно, болезнь. Так или иначе, она привела к нам в дом маленькую Рени и сказала: «я свою сестру потеряла, зато ты сейчас обретешь». С тех пор мы с Рени заботимся друг о друге.

Вивьен моргнул и почувствовал, что веки не желают размыкаться снова. Потребовалось сделать над собой усилие, чтобы открыть глаза.

Элиза, похоже, заметила, что гость ее вполне удовлетворился рассказом и продолжения не ждет. Она перемялась с ноги на ногу и кивнула.

— Нужно затушить костер, — сказала она. — Я скоро вернусь.

— Хорошо, — согласился Вивьен.

Элиза вышла во двор и принялась тушить костер, который словно бросал ей недовольные блики, потому что им с Рени пришлось оборвать танец.

«Ничего», — примирительно подумала она, — «это не последний танец. Зато он помог Вивьену понять, что в наших с Рени деяниях нет зла. Быть может, я еще покажу ему какой-нибудь танец…»

От собственных мыслей Элиза тихо рассмеялась и невольно зарделась, обрадовавшись, что никто не видит ее сейчас.

Закончив с костром, она вернулась в дом.

Вивьен Колер спал, привалившись к стене, сидя на скамье. Элиза застыла в дверях, не сумев сразу отвести взгляд от этого зрелища. Было для нее в этом нечто сакрально важное — наблюдать за тем, как он спит.

Позволив себе простоять так несколько минут, Элиза тихо прошествовала к кровати, сняла с нее лоскутное покрывало и осторожно, чтобы не потревожить хрупкий сон Вивьена, накрыла его. Он даже не пошевелился.

Похоже, заснув в доме лесной ведьмы, инквизитор чувствовал себя в полной безопасности.

‡ 6 ‡

Вивьен открыл глаза, когда назойливый солнечный луч пробудил его ото сна. Потерев затекшую шею и оглядевшись, он не сразу понял, где находится: вокруг висели странные амулеты, были расставлены склянки и бутылки, витал запах дерева и сухих трав. События прошлой ночи воскресали в памяти не слишком охотно, но, с усилием воссоздав их, Вивьен сделал вывод, что снадобья лесной отшельницы действуют и впрямь лучше тех, что можно купить на ярмарке.

Немного растерянно, почувствовав себя выспавшимся впервые за несколько дней, он поднялся со скамьи, на которой уснул, потянулся и успел поймать соскользнувшее на пол покрывало. От мысли, что еретичка и колдунья, которую он отчего-то решил защищать, заботливо укрыла его и не стала тревожить его сон, на губах растянулась улыбка.

Аккуратно сложив покрывало и положив его на скамью, Вивьен неспешно направился к выходу из дома. На крыльце Элизы не оказалось, на поляне тоже. Она будто испарилась из собственного жилища. Мысль о том, что она могла сбежать под покровом ночи, сейчас показалась Вивьену особенно неприятной.

Прочистив горло, он осторожно окликнул:

— Элиза?

Ответа не последовало. Он вышел на крыльцо и услышал негромкий шелест, сопровождающийся недовольным тихим ворчанием. Зашагав на звук, Вивьен тут же заметил Элизу. Взобравшись на небольшую деревянную лестницу, она возилась с соломенной крышей — похоже, пытаясь залатать образовавшуюся в ней брешь, однако небольшой рост усложнял ее задачу, не позволяя ей дотянуться до проблемного участка.

Вивьен не сумел сдержать улыбку.

— Помочь? — усмехнулся он.

Похоже, поглощенную работой лесную ведьму этот вопрос застал врасплох. Она вскрикнула от неожиданности, покачнулась и начала соскальзывать с лестницы. Вивьен среагировал мгновенно, оказавшись рядом и подхватив ее у одной из нижних ступеней. Из рук Элизы вывалилась горстка соломы.

— Дерьмо! — в сердцах крикнула девушка. Ругательство, столь не вязавшееся внешне с этой нежной особой, невольно заставило Вивьена от души рассмеяться. Элиза ожгла его взглядом, и, казалось, вот-вот могла по-змеиному зашипеть. Вивьен, как ни странно, и к этой реакции отнесся с умилением. Уже в следующий миг он посерьезнел и обеспокоенно взглянул на девушку.

— Не ушиблась? — заботливо спросил он.

— Нет, — буркнула она недовольно, отряхнув платье и с грустью оглядев разбросанную солому. — Все нормально.

— Нужно залатать крышу? — снисходительно улыбнулся Вивьен.

— Мне не нужна помощь! — с вызовом бросила Элиза, только теперь высвобождаясь из его хватки. — Раньше как-то сама справлялась, и теперь тоже…

— Я раньше тоже как-то без настойки от бессонницы обходился, — примирительно произнес Вивьен, настойчиво отводя Элизу прочь от деревянной лестницы и начиная собирать упавшую солому. — Однако сегодня решил принять твою помощь. Тебе не кажется, что стоит делать то же самое? Как там ты говорила? Забирая, всегда будь готов отдать?

Элиза изумленно посмотрела на него, наблюдая за тем, как он взбирается по лестнице и с удивительной легкостью латает крышу.

— Не знала, что инквизиторов учат ручному труду, — хмыкнула она. Ее удивляло, что Вивьен совершенно не пытался осадить ее за слишком смелое поведение: не перечесть, сколько раз за время их короткого знакомства она позволяла себе дерзить инквизитору и оставалась при этом безнаказанной.

— Ну, во-первых, монашеская жизнь вовсе не лишена труда. В монастыре почти нет минут безделья. А во-вторых, мое детство прошло в деревне, — не отвлекаясь от работы, сказал Вивьен. — Поверь, там приходилось выполнять много разных дел, так что в этом я поднаторел сызмальства. — На некоторое время он замолчал, а затем оценивающе окинул взглядом крышу и улыбнулся. — Ну, вот и все.

Он ловко спустился по лестнице и кивнул Элизе. Несколько мгновений он внимательно смотрел ей в глаза, и она почувствовала, что сердце ее бьется часто и сбивчиво. Ей показалось, что он вот-вот наклонится к ней и поцелует ее, однако он этого не сделал, отчего Элиза невольно ощутила укол легкого разочарования. Этот укол искренне изумил ее — она никогда в жизни не могла бы подумать, что будет желать поцеловать инквизитора.

— Я хотел тебя спросить, — нарушил молчание Вивьен. Он говорил неспешно, стараясь подбирать слова. — Я с самого начала нашего знакомства веду себя с тобой так, словно… словно уверен в чистоте твоих помыслов. А после твоего рассказа о перерождениях я никак не могу перестать думать, что отношусь к тебе с таким… доверием, потому что мы уже виделись прежде. Понимаешь?

Последнее слово он добавил, воззрившись на лесную ведьму почти беззащитно. Здесь он ступил на тропу, доселе запретную и незнакомую. Еще со времен обучения в аббатстве, когда он тайком дорывался до книг, которые послушникам изучать запрещалось, он интересовался иными вероучениями, но никогда и ни с кем не позволял себе их обсуждать.

Вивьен не знал, не было ли это ошибкой и сейчас, потому что Элиза обомлела и недоуменно уставилась на него, широко распахнув глаза. Похоже, она ожидала услышать от него нечто подобное еще меньше, чем он сам ожидал этого от себя.

— Виделись… прежде? — переспросила она. — То есть… в прошлых жизнях? Хочешь сказать, ты узнал меня?

Вивьен покачал головой, чувствуя, как лицо его вспыхивает подобно факелу. Волна стыдливого жара прокатилась по телу. Вивьен отвел взгляд, не представляя, на чем его сосредоточить, чтобы не выглядеть так нелепо. Воистину, он давно забыл, каково это — чувствовать себя так.

— Не могу сказать, что осознавал это, когда уводил тебя от тех стражников, — неловко буркнул он. — Но, — вздохнув, он все же заставил себя набраться смелости и выпалил: — отчего-то я не исключаю такой возможности. Мне кажется, это не лишено смысла. Иначе почему же я так себя повел? Скажи, это, по-твоему, возможно?

Элиза невинно улыбнулась.

— Я думаю, возможно. Я ведь тоже… — Она поджала губы, но быстро совладала с собственной неловкостью: — Я тоже быстро доверилась тебе. Я знала, что от тебя не стоит ждать зла. Хотя ты инквизитор, а я…

— Травница, — закончил он за нее, криво улыбнувшись.

— Меня называют лесной ведьмой, — покачала головой Элиза.

— Но вреда от тебя нет.

— Кроме того, что ты сам назвал меня еретичкой.

Элиза с вызовом посмотрела на него, тут же испугавшись собственных слов. Вивьен долго изучал ее взглядом. Его ответ ошеломил ее:

— А в чем я сам признался тебе только что?

Элиза распахнула глаза, не в силах вымолвить ни слова. Молчание нарушал лишь отдаленный колокольный звон, доносившийся из Руана и перекликавшийся со звуками леса.

Глаза Вивьена вдруг испуганно округлились. Служба звала его обратно в город — и как можно скорее, судя по перезвону.

— Черт! — в сердцах выругался он, срываясь с места и проверяя, не забыл ли чего в доме. Меч оказался по-прежнему за поясом, а нательный крест свисал над сутаной. — Я ведь должен уже явиться на службу!

Элиза отступила с его пути, изумленно провожая его глазами. Отчего-то ей искренне хотелось спросить, вернется ли он еще и как скоро, однако она сдержалась.

Как бы то ни было, она понимала, что теперь каждая его проверка будет для нее событием ожидаемым.

* * *

Ренар стоял под большим дубом, скрестив руки на груди и недовольно барабаня пальцами по собственному плечу. Вивьен заметно опаздывал, и Ренар уже несколько раз порывался отправиться в тюрьму без него. Там его ждал арестант, допрос которого запросто мог занять меньше пяти минут, однако Ренар понимал, что Вивьену было бы, как минимум, интересно присутствовать при этом.

Арестантом был проповедник Базиль Гаетан. Недалекий бродяга, каких множество. Возможно, недоучившийся монах. Стоило ему найти в городе какое-нибудь возвышение — бочку или высокую ступень — он картинно взбирался на него и нараспев кричал о пользе аскезы (что при его-то грузном теле звучало смешно), восхвалял Господа и не забывал про Святейшего Папу. Затем рассказывал какие-то поучительные истории — вероятно, собственного сочинения, — а после напоминал, какие тяжелые кары Господни настигнул грешников, которые предаются алчности, не делятся с ближним, пропускают исповедь или совершают дурной поступок. Он не привлекал внимания ни стражи, ни инквизиции, пока не позарился на корзину церковных пожертвований, вознамерившись отхватить себе кусок людской добродетели. Двое прихожан, присутствовавших при аресте, намекнули страже, что в притчах Гаетана их смутили детали, показавшиеся им нехристианскими. Никто толком не смог припомнить эти детали, но этого хватило, чтобы инквизиция проявила к проповеднику интерес.

В очередной раз собравшись отправиться в тюрьму в одиночку, Ренар вдруг разглядел силуэт в инквизиторском одеянии, спешащий к нему. Вивьен выглядел на удивление отдохнувшим, но несколько взъерошенным. У Ренара сложилось впечатление, что его друг впервые в жизни проспал службу.

— Ты опоздал, — осуждающе заявил он.

— Знаю, знаю, — согласился Вивьен, кивнув, и остановился, чтобы перевести дыхание. — Прости меня, мой друг.

— Я уже собрался идти на допрос без тебя.

— У нас на сегодня уже запланирован допрос?

— И не представляешь, кто нас дожидается, — хмыкнул Ренар.

Вивьен смиренно выждал, пока друг просмакует эту паузу и начнет рассказ. Услышав об арестанте, он искренне изумился и не мог не предвкушать этот допрос.

* * *

Казалось, руанская тюрьма никогда не затихала: стоны, крики, проклятья или бессвязные мольбы то и дело эхом отражались от холодных каменных стен. Тихо сейчас было лишь в том крыле, где обычно допрашивали арестантов инквизиции: проповедника, обвиненного в краже церковных пожертвований, еще не привели в допросную комнату — он ждал своего часа, вздрагивая в камере от каждого разносящегося по каменным коридорам звука.

Базиль Гаетан попробовал языком выбитый при аресте верхний дальний зуб и поморщился. Десна отзывалась тупой болью, однако проповедник, поджимая губы от досады и сдерживая подступающие от страха слезы, пытался не замечать этого, ибо впереди — он знал — ждала боль куда более сильная.

«Как меня угораздило так попасться?» — едва не плача, ругал он себя. А ведь он собирался украсть совсем немного! Чтобы хватило денег на приличный обед в трактире и, возможно, на ночь с распутной девицей. Разве Церковь обеднела бы от этого? Возможно, ему не стоило в своих проповедях говорить, что он в силах взять на себя грехи тех, кто готов будет отказаться от мирских благ? Не в этом ли те, кто оболгал его, угадали ересь? Но даже если так — сколько пользы он принес служителям Господа, призывая людей к благопристойному, богоугодному поведению! За это он не заслужил снисхождения?

«И разве Церковь не могла поделиться своими пожертвованиями с бедным Божьим слугой? В конце концов, почему не дать простому старому грешнику немного насладиться мирскими благами, ведь дорога в рай мне вряд ли откроется…» — не удержавшись, Базиль всхлипнул и снова потрогал языком выбитый зуб.

Больно.

Закутавшись плотнее в свое одеяние, проповедник отер нос рукавом и продолжил ждать своих будущих палачей. Примерно полчаса после ареста он думал, что сумеет выдержать допрос с пристрастием и выйти из пыточной камеры достойным человеком, однако, чем больше времени проходило в томительной неизвестности, тем отчетливее Гаетан понимал, что сломается на первой же пытке.

В коридоре послышались шаги, перемежающиеся тихими голосами, и вскоре перед его камерой в сопровождении стражников показались два инквизитора — один черноволосый с пронзительными серыми глазами и чуть крючковатым носом, а другой заметно выше со светлыми, почти белыми волосами, тонкими грубоватыми чертами лица и ярко очерченными скулами. Они замерли напротив тюремной решетки. Проповедник отметил две детали, нечасто встречавшиеся у других инквизиторов, которые изредка попадались ему на глаза: эти люди были слишком молоды — он сам был старше них почти на десяток лет — и они не носили тонзуры.

— Базиль Гаетан? — осведомился светловолосый.

Узник сумел лишь кивнуть.

— Пожалуйста… — пролепетал он, оглядываясь в поисках помощи от стражников, Всевышнего или кого угодно другого.

— На выход, — скомандовал все тот же светловолосый инквизитор. Второй махнул рукой стражнику, и тот приблизился к камере, чтобы открыть дверь.

Пока стражник выполнял указание, Базиль Гаетан вжимался в стену от ужаса предстоящих мучений. Инквизиторы вошли в камеру. Светловолосый глядел бесстрастно, по его лицу невозможно было прочесть что-либо, однако в глазах второго пылал гнев, обращенный непосредственно к узнику. Гаетан готов был поклясться, что впервые в жизни видел такую злобу, обращенную к себе лично. Он невольно издал жалобный мычащий звук.

— Не надо… пожалуйста… — пролепетал он, тут же поняв, что ему не требуется даже видеть пыточные орудия, чтобы начать выдавать каждое свое прегрешение. Как только черноволосый инквизитор схватил его за руку и завел ее за спину так, что у Базиля заболело плечо, он воскликнул с удивительным жаром: — Я все скажу! Прошу вас!

Он ожидал, что инквизиторы остановятся и внушительно посмотрят на него в попытке понять, готов ли он раскаяться во всем, что делал. Однако его выкрик не произвел на них никакого впечатления. Они продолжили вести арестанта по коридору тюрьмы в сторону пыточной камеры.

Поняв, что страшная судьба не минует его, Базиль начал вырываться и рыдать, однако крепко державший его инквизитор лишь сильнее завел ему руку за спину, заставив согнуться и замычать от боли.

«И ведь еще ничего не произошло!» — в ужасе подумал Гаетан, еле переставляя ноги и двигаясь в сторону допросной комнаты. Едва оказавшись там, он оцепенел от ужаса. Здесь буквально пахло страхом. Кислый, металлический, горелый и затхлый запах витал по помещению без окон с тяжелыми серокаменными стенами.

Гаетан в ужасе вскрикнул, когда его толкнули вперед. Не успел он и опомниться, как два инквизитора — молчаливые, как мраморные изваяния, — отточенными движениями схватили его под руки, подтащили к стулу, оснащенному кожаными ремнями, и усадили своего пленника. Светловолосый держал Гаетана так, чтобы тот не вырвался, а второй быстро пристегнул ему руки к ручкам стула. Следом он схватил ремнем внушительный корпус проповедника, после чего светловолосый инквизитор приковал его ноги к ножкам стула.

— Господи, Боже, спаси и сохрани! — отчаянно воскликнул Гаетан.

— Рано просить о милости, — назидательно проговорил светловолосый инквизитор. — Разве тебя уже есть, от чего спасать?

Второй в это время подошел к столу, на который Гаетану было страшно даже взглянуть. На нем лежал довольно скудный набор предметов, но Гаетан боялся представить, каким мукам может поспособствовать каждый из них.

Темноволосый инквизитор с орлиным профилем скучающим движением взял в руки клещи и бросил небрежный взгляд на собственные пальцы правой руки, словно пытался прикинуть, сумеют ли эти клещи перекусить кость — хотя, надо думать, он прекрасно знал, что сумеют. Это была лишь демонстрация, и Гаетан об этом догадывался, однако легче ему от этого не становилось.

Инквизитор тем временем оторвал взгляд от пыточного инструмента, сделал шаг к арестанту и продемонстрировал дружественную улыбку.

— И нам бы вовсе не хотелось, чтобы тебя действительно было, от чего спасать, — проникновенно произнес он. — Поверь, нам вовсе не в радость причинять человеку боль, но мы вынуждены делать это, дабы добиться истины. Так уж повелось, что многие арестанты не желают быть честными, пока их на это не вынудит физическая боль. То, насколько быстро захочешь быть честным ты, мой друг, зависит только от тебя.

Он сделал шаг и с жутковато-миролюбивой улыбкой щелкнул клещами.

— Итак, — кивнул он, — начнем разговор?

— Стойте! — в ужасе выкрикнул Базиль, рванувшись из своих пут, но это не принесло никакого результата: стул был закреплен в полу. — Стойте! Я все скажу, клянусь Богом! — Не дожидаясь, пока инквизитор сделает еще несколько шагов к нему, он, обливаясь кислым потом от страха, заговорил быстро, голос его истерически срывался: — Я пробрался в сакристию, куда унесли пожертвования после службы! Постарался выгадать момент, когда там никого не будет! И украл! Я украл всего несколько монет, я хотел лишь отобедать в трактире, я ведь столько помогал Церкви, восхвалял Святейшего папу, призывал людей к аскезе…

— И ты решил, что за это тебе полагается награда в виде церковных пожертвований? — перебил его светловолосый инквизитор, скептически приподняв брови.

Даже в этом насмешливом вопросе прозвучала неприкрытая угроза.

— Нет! — отчаянно выкрикнул Гаетан, понимая, что честность нимало не смягчила его судьбу. — Я решил, что… я… Помилуйте, я всего лишь старый грешник!

— Старый грешник, который пообещал другим взять их прегрешения на себя за пару монет? — Голос темноволосого дознавателя заставил Гаетана содрогнуться.

— Я… — Он судорожно поводил взглядом из стороны в сторону, ища поддержки. Теперь те слова, что раньше казались невинными и лишь добавляли ему в чужих глазах святости, стали опасными, и Гаетан не нашел ничего лучше, кроме как сказать: — Я ничего такого не обещал!

— Он лжет, — сочувственно покачал головой темноволосый дознаватель, приблизившись к левой руке арестанта с клещами. — Посмотрим, как ты заговоришь без одного пальца.

— Господи! Нет! — пискнул проповедник.

— Стой, Вив, — тихо остановил темноволосого второй инквизитор.

— В чем дело?

Гаетан воззрился на светловолосого так, словно перед ним предстал сам Спаситель, однако последовавшие за этим слова заставили еще несколько седых волос появиться на голове арестанта:

— Мы не подготовили жаровню. Если обрубок нечем будет прижечь, будет слишком много крови, а так нельзя, — бесстрастно произнес он.

— Воистину, — миролюбиво согласился темноволосый. — Тогда я разожгу.

— Нет! Стойте, умоляю! Да! Да, я решил, что заслужил часть церковных пожертвований за то, что усмиряю греховные страсти людей!

Тот, которого назвали «Вив», прищурился.

— А как насчет обещания забрать чужие прегрешения? Уж не возомнил ли ты себя новым Мессией, Базиль?

— Я… — Гаетан поморщился. — Нет! Конечно же, нет! Помилуйте, я даже не монах, просто слабый духом грешник! Эту сутану я тоже украл! В странноприимном доме при монастыре в Клюни!

— Выдавать себя за служителя Господа, красть у Церкви неоднократно, обманывать горожан, обещать взять на себя чужие грехи, — прикинул светловолосый, обращаясь ко второму инквизитору. — Все это тянет на серьезное дело, не находишь?

— Совершенно согласен.

— Нет, прошу! — прорыдал Гаетан.

— Почему ты пообещал взять на себя чужие грехи? — строго спросил темноволосый. — И как ты намеревался выполнить это обещание?

— Никак! — воскликнул Гаетан. — Это был простой обман! Я… прости меня, Боже, я подумал, что это убедит людей дать мне несколько монет! Но я сожалею! — тут же с особым жаром добавил он. — Я раскаиваюсь в том, что обманывал людей и крал у Церкви! Но я не возомнил себя Мессией, прошу, поверьте! Я всего лишь грешный раб Божий, клянусь, я раскаиваюсь в содеянном! Я сделаю ради прощения все, что скажете! Паломничество, чтение псалмов… я на все готов! Я исправлюсь! — Он испуганно воззрился на клещи. — Прощу вас, простите меня! Не мучьте!..

В этот момент светловолосый поднялся и тоскливо вздохнул.

— Ну что ж, похоже, мы с ним закончили. Он во всем сознался. И не еретик он. Обычный мошенник, обрядившийся монахом. — На этих словах его глаза ожгли арестанта. — Писание знает только с чужих проповедей, да и то посредственно. А еще он вор. Пусть с ним разбираются светские власти.

Однако тот, что держал клещи, не спешил отстегивать ремни или убирать подальше орудие пытки. Он нахмурился и посмотрел на второго дознавателя.

— Мы не закончили, — вдруг холодно сказал он, и в глазах его снова полыхнул огонь злости, который испугал Гаетана в начале этой встречи. — Это не все мои вопросы к тебе, проповедник. — Голос его стал заметно холоднее, а глаза словно потемнели, по ним пробежала угрожающая тень. — Скажи мне, что ты знаешь о девятой заповеди Господней.

Гаетан вздрогнул. Из головы его, как назло, выветрились не только сами заповеди, но и их количество, а уж тем более, их последовательность.

— Ты возомнил, что вправе диктовать людям то, какое поведение является богоугодным, так изволь отвечать! — Голос дознавателя с клещами в руках не сорвался на крик, но прозвучал пугающе громко.

— Я… я не… — залепетал Гаетан.

— Вижу, ему следует напомнить, как она звучит, — криво ухмыльнулся светловолосый.

— Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего, — многозначительно произнес второй. — Что скажешь, месье Гаетан? Не нарушал ты эту заповедь? Никого не обвинял в греховной связи с нечистым из собственных корыстных помыслов?

— Вив? — Светловолосый инквизитор посмотрел на него, но тот не отреагировал на оклик.

— Н-нет… — растерянно произнес Базиль.

— Вот как? — протянул темноволосый дознаватель, после чего обратился ко второму: — Думаю, можно подождать с передачей этого человека светским властям. Не соизволишь отойти со мной?

Отозвавшись кивком, второй инквизитор развернулся и направился к выходу из допросной.

Гаетан проводил их глазами, и понял, что взгляд его застилают отчаянные слезы страха.

* * *

— Ради Бога, Вивьен, какого черта? — сложив руки на груди, спросил Ренар.

— Кража церковных пожертвований — не единственное преступление, в котором повинен этот человек, — отрезал Вивьен, вторив движению друга. — Его слова могли привести на костер…

— … колдунью и еретичку, — многозначительно напомнил Ренар, перебив его. Вивьен уничтожающе посмотрел на друга, но тот не дрогнул. — То, что ты в нее влюбился, не делает ее праведницей, Вив. Если ты вздумал мстить Гаетану, то мой долг предупредить тебя: повод сомнительный. И я обещал не принимать мер до первых тревог, а это, — он назидательно кивнул, — звучит тревожно.

Вивьен тяжело вздохнул.

— Ренар, послушай, — он серьезно посмотрел другу в глаза, — ты ведь понимаешь, как странно выглядит то, что ты при твоем прошлом читаешь мне мораль?

Ренар остался невозмутим, хотя уголок его губ дернулся вниз.

— Ты брал на душу достаточно грехов, — продолжал Вивьен. — Поэтому я прошу тебя сейчас не мешать мне сделать то же самое.

Ренар непонимающе качнул головой.

— Что ты задумал?

— Я хочу, чтобы он не пережил допрос, — серьезно сказал Вивьен, и глаза его вновь полыхнули знакомым Ренару огнем.

— Вивьен, проклятье, неужели всё — из-за какой-то девки?!

— Назови это болезненным стремлением к справедливости, если хочешь, — покачал головой Вивьен. — Если этого человека отпустят, я все равно исполню свое намерение, но тогда это будет убийство на улице, за которое меня потом повесят. Если найдут. Или отправят сначала сюда, — он кивнул на дверь допросной, — в эту самую комнату.

Ренар не поверил собственным ушам.

— Все настолько серьезно? — спросил он. Вивьен небрежно отмахнулся от этого вопроса.

— Мне нужно еще некоторое время подержать его здесь. Я приведу Элизу сюда как свидетельницу и проведу допрос, который этот человек не переживет, — упорствовал он.

Ренар поджал губы.

— Это против правил. Никаких встреч со свидетелями не должно быть.

— Тебе ли говорить мне о правилах? — скептически приподнял бровь Вивьен. — Или где-то прописано разрешение развлекаться с еретичками в камерах?

Ренар вздохнул, решив пропустить это замечание мимо ушей.

— Ты ведь понимаешь, что рисоваться перед девками можно и иначе?

— Этот человек положил на нее глаз, она не ответила взаимностью, и за одно это он был готов оклеветать ее и отправить на костер, — прошипел Вивьен — Я лишь хочу, чтобы он ответил за свое намерение. У него же на лице написано, что прегрешений за ним наберется на целый воз, неужели ты этого не видишь? Да к чему видеть! Он ведь и сам это признал.

Ренар вздохнул. Он видел и слышал все то же самое, что и его друг, и выводы сделал те же. И все-таки…

— Почему, когда ты в чем-то убеждаешься, из тебя твоего упрямства и каленой кочергой не выжечь? — в сердцах прошипел он. Вивьен промолчал. — Я не собираюсь тебе помогать, — покачал головой Ренар.

— И не нужно, — улыбнулся Вивьен. — Я прошу тебя, останься слеп к моим действиям. Просто покинь тюрьму и оставь этого человека мне. Ты сделаешь это для меня?

Ренар махнул рукой, понимая, что переубеждать Вивьена бесполезно.

— Вижу, что ты все равно не успокоишься. На этого проповедника мне плевать, а на тебя нет. Так что… безопаснее будет, если ты расправишься с ним здесь, на, — он сделал паузу, — допросе, а не на улице. Я не хочу, чтобы мне из-за этого жалкого червя потом пришлось подвергать допросу тебя. Но учти: ты будешь мне должен.

Вивьен положил Ренару руку на плечо.

— Спасибо, друг.

— Пошел к черту.

* * *

Вивьен добрался до конюшен епископской резиденции и почтительно кивнул стражникам. Не пришлось объяснять, зачем инквизитору понадобилась лошадь — стражники редко когда интересовались делами церковных дознавателей и, дабы не снискать проблем на свою голову, по большей части исполняли их просьбы и не препятствовали их решениям.

Выбрав себе серого жеребца в яблоках, Вивьен сбросил инквизиторскую сутану и повесил ее на стойло, оставшись в темных разношенных шоссах из грубой матерчатой ткани и простой белой рубахе. Нательный крест упал поверх небрежно схваченного шнурками ворота.

Оседлав коня, Вивьен выехал из конюшни и направился прямиком к лесной тропе, ведущей к домику Элизы. Сейчас путь до него занял совсем немного времени, хотя ночью он показался гораздо дольше и — как бы Вивьену ни было трудно в этом признаться — страшнее.

Он направил коня легкой рысью по тропе, и вскоре увидел поляну, на которой замаячили знакомые очертания лесного домика.

Рыжая шевелюра Рени первой привлекла внимание. Волосы девушки в лучах солнца оказались намного ярче, чем в свете пламени. Глаза ее и вправду были большими и выразительными, обрамленными длинными ресницами. На лицо она была чуть полнее, чем Элиза, однако при этом в чертах девушек угадывалась отдаленная схожесть.

Рени изумленно уставилась на подъехавшего на коне инквизитора, одетого в непривычно мирскую одежду, и, казалось, даже не сразу узнала его. Вивьен кривовато улыбнулся, окинув дикарку оценивающим взглядом сверху донизу.

— Позови свою сестру, дитя мое, — мягко произнес он.

Рени, несколько раз моргнув, попятилась к крыльцу, однако позвать сестру не успела: Элиза появилась на пороге дома и удивленно уставилась на незваного гостя.

— Вивьен? — Она сделала несколько шагов вперед и стала рядом с сестрой, словно намереваясь в случае чего защищать ее от нападения.

Вивьен протянул Элизе руку и поманил ее к себе.

— Ты должна поехать со мной, — требовательным, строгим голосом произнес он.

Элиза отступила на шаг и качнула головой.

— Зачем? — нахмурилась она.

— Ты помнишь Базиля Гаетана?

— Кого?

— Проповедника, который оклеветал тебя.

Как Вивьен и подозревал, в глазах Элизы загорелся мстительный огонь. Он верно рассудил — она ненавидела этого человека. Проповедник позволил себе рассчитывать на то, что лесная ведьма ответит на его симпатии взаимностью и даже разделит с ним ложе, но Элиза явно была не из тех, кто готов кому угодно отдать свое тело, лишь бы избежать тюрьмы. Она ненавидела Базиля Гаетана за одно то, что он рассудил о ней так, не говоря уже о том, что он оболгал ее и отправил в тюрьму, где ей пришлось провести больше суток.

— Помню, — тихо пробормотала Элиза. В голосе ее зазвучала сталь, лицо вытянулось, и хотя гримаса злобы не исказила его, оно буквально пылало ею. Вивьен понимающе улыбнулся: он хорошо знал это чувство.

— Проповедник в тюрьме, — многозначительно произнес Вивьен. — Его арестовали за кражу церковных пожертвований. В этом он признался, но у меня остались вопросы к нему, и, думаю, ты можешь помочь мне их задать.

Несколько мгновений Элиза неуверенно смотрела на протянутую руку инквизитора, а затем решительно шагнула к нему. Он помог ей взобраться на коня и усадил боком перед собой, заботливо придержав.

Рени за это время не произнесла ни слова. Она молча наблюдала за тем, как сестра скачет прочь. Вскоре Элиза покинула поляну, и Рени, глубоко вздохнув, подошла к крыльцу и присела на него в ожидании.

* * *

Всю дорогу Элиза держалась молча, но Вивьен понимал, как много мыслей обуревает сейчас ее разум. У самой тюрьмы он почувствовал, как тело его спутницы напряглось — это место вызывало у нее слишком много неприятных воспоминаний, и Вивьен невольно приобнял ее, чтобы успокоить.

— Все будет хорошо, — тихо произнес он. — Тебе нечего бояться. Тебе ничто не угрожает. Я буду рядом.

Элиза не ответила, однако ее тело чуть расслабилось. Она кивнула с благодарностью, и Вивьену этого было достаточно, пусть он и не услышал от нее в ответ ни слова.

Загнав коня обратно в стойло, Вивьен скользнул в сутану и повлек Элизу за собой в здание тюрьмы. Осторожность и подозрительность сквозила в каждом ее шаге, однако Вивьен двигался уверенно, оберегающим движением положив ей руку на плечо, и это придавало Элизе сил. Словно имея возможность таким образом обезопасить себя, она перебирала рукой намотанные на запястье четки и что-то шептала, но Вивьен не мог толком разобрать, что.

В коридоре, по которому разносились неясные причитания и стоны заключенных, Элиза замерла, заметив перед допросной комнатой другого инквизитора — светловолосого и высокого, с тонкими и острыми чертами лица и пронзительным бесстрастным взглядом.

— Это она? — спокойным, несколько осуждающим голосом спросил он.

Элиза невольно вжала голову в плечи.

— Она, — кивнул Вивьен, выступая вперед. — Ренар, это Элиза. Элиза, это мой друг Ренар. Не тревожься, он тебя не обидит.

Элиза окинула мрачного мужчину взглядом и восприняла заверение Вивьена с невольным сомнением.

— Я в этом не участвую, так и знайте, — отчеканил Ренар, обжигая Элизу взглядом. Весь его вид демонстрировал неприкрытую угрозу и враждебность. Элиза едва сдержала порыв испуганно прижаться к Вивьену. Еще с момента ее прошлого посещения руанской тюрьмы эти стены вызывали в ней ужас, а жуткие затхлые запахи, разносившиеся по коридорам из камер узников, буквально сводили с ума.

Однако Вивьен, казалось, был к этой вони привычен, она нимало его не смущала. Он уверенно двинулся в допросную комнату, благодарно кивнув своему хмурому другу, и повлек Элизу за собой. Ренар остался за дверью и вскоре, судя по звуку шагов, удалился прочь.

Вошедшие были встречены испуганным вскриком. Базиль Гаетан, по-прежнему привязанный к стулу — плешивый полноватый проповедник с кривым носом, явно пострадавшим не в одной драке — уставился на своих визитеров с явным ужасом. Однако ужас этот моментально сменился изумлением, когда он узнал Элизу.

— Ты? — почти жалобно воскликнул он.

Элиза промолчала. Надо отдать ей должное, едва взглянув на своего обидчика, она вдруг преисполнилась уверенности и праведного гнева. Спина ее выпрямилась, подбородок с вызовом приподнялся, глаза стали глядеть холодно и буквально метали в проповедника искры ненависти.

— На чем мы с тобой остановились, Базиль? — нарочито дружественно спросил Вивьен, становясь напротив арестанта. — Я, кажется, напомнил тебе девятую заповедь Господню. И спросил, нарушал ли ты ее. Что ты ответил, напомни, будь любезен! Вот при ней — повтори. — Вивьен почтительно указал на Элизу.

Гаетан рванулся в своих путах.

— Я не врал! Если дорога и должна была привести меня сюда, то только после нее! Она ведьма!

Элиза нахмурилась и шагнула вперед, однако Вивьен выставил руку в сторону, удерживая девушку от необдуманных действий.

— Не врал, значит, — понимающе кивнул он. — Тогда, будь любезен, повтори мне ту историю, которую сочинил для городской стражи, чтобы эту девушку упрятали в темницу.

Гаетан вздрогнул и поджал губы, с которых на этот раз не сорвалось ни звука.

— В чем дело? — улыбнулся Вивьен, сложив руки на груди. — Память короткая? Позволь мне освежить ее тебе. Ты сказал, что эта девушка в ночной тьме вышла в лес под лунный свет нагой, повстречала зайца, который тут же обернулся слугой дьявола и вступил с ней в греховную связь. Очень занимательная история, особенно учитывая то, что луна в ту ночь, когда ты якобы видел Элизу в лесу, не светила. Это первая ложь — и, увы, самая незначительная. Что же? Расскажешь, как в действительности было дело? Или послушаем ее?

Вивьен повернулся к Элизе. Она шагнула вперед и уничтожающим взглядом уставилась на проповедника.

— Ты пришел по тропе, которую указали тебе городские жители, — низким угрожающим голосом произнесла она. — Ты попытался склонить меня разделить с тобой ложе, потому что я, видите ли, понравилась тебе, когда ты заприметил меня в городе! А в случае несогласия ты угрожал сдать меня инквизиции. Я нацелила на тебя стрелу своего лука и выстрелила в стоящее рядом дерево, чтобы тебя предупредить, и ты помчался прочь. На следующий день меня арестовали в городе.

Пока Элиза говорила, голос ее чуть подрагивал от гнева, и рука невольно тянулась к намотанным на запястье четкам, но в последний момент она одергивала себя.

Гаетан молчал, глаза его растерянно бегали по допросной, и он понимал, что этот кошмар, вопреки его самым смелым надеждам, только начался.

Вивьен Колер внушительно посмотрел на него.

— Знаешь ли, Базиль, вот таких историй я и видел, и слышал великое множество. Но за все годы своей службы в инквизиции так и не наблюдал, чтобы заяц под несуществующей луной обращался слугой дьявола.

— Она… ведьма, — упрямо выдавил Гаетан дрожащим голосом.

Вивьен качнул головой.

— А между тем она прошла проверку освященной водой, поклонилась алтарю, осенила себя крестным знаменем, обратилась в молитве к Отцу, Сыну и Святому Духу, побывала в храме и теперь носит освященные четки, — ухмыльнулся он. — И, если верить, что зайцы и впрямь могут обращаться демонами Преисподней, следует верить и в то, что освященная вода должна была ожечь ведьму, слова молитвы — свернуть или покрыть бубонами ее язык, а в храме ее и вовсе должна была поразить молния гнева Господнего. Однако ничего из этого не произошло. Утверждая, что она ведьма, связавшаяся с нечистым, ты сомневаешься в истинности Воли Господней.

Гаетан задрожал. Несколько мгновений он молчал, а затем вдруг поднял на Вивьена преисполненный злобы взгляд.

— Да ты сам, надо думать, положил на нее глаз, инквизитор! — обличительно воскликнул он, заставив Элизу тихо ахнуть. — О, я прекрасно вижу это в твоих глазах! Если ей и проходить проверку, так проведи испытание водой! Посмотрим, насколько ты сам тогда останешься хладнокровен! Эта проверка уж наверняка покажет, ведьма она или нет!

Элиза отступила на шаг, на секунду испугавшись, что Вивьен и впрямь может связать ее и утопить, тем самым доказав, что она невиновна, пусть эта истина и не принесет никому пользы. И в следующий миг, когда в глазах инквизитора загорелся огонь злости, страх ее лишь взметнулся пламенем.

— Испытание водой, говоришь? — тихим, ничего не выражающим голосом переспросил Вивьен. — Отличная, знаешь ли, мысль.

Элиза едва подавила желание рвануться прочь из камеры, когда Вивьен резко подался в сторону и подтолкнул к стулу арестанта глубокое корыто, заполненное тухло пахнущей водой, чуть расплескавшейся по полу от резкого толчка.

Гаетан изумленно распахнул глаза, но не успел толком понять, что происходит, когда Вивьен отстегнул ремень, сковывающий его корпус, а после освободил и руки, однако ноги все еще оставались прикованными к стулу.

— Боже, нет! — сообразив, что сейчас будет, воскликнул Гаетан, потянувшись руками к ножным ремням, однако Вивьен опередил его. Со всей силы дернув проповедника наверх, он заставил его встать и тут же толкнул на пол. Привязанные к ножкам стула лодыжки напряглись и, похоже, натянутые сухожилия успели порваться на миг раньше, чем под весом грузного тела надорвались удерживавшие его ремни.

Допросную комнату всего на мгновение затопил крик боли, тут же заглохший, когда голова Базиля Гаетана приземлилась в корыто с затхлой водой. Вивьен ухватил одну из бьющихся над попытками встать рук проповедника и резко завел ее за спину до хруста сустава, второй рукой вдавив его голову в корыто.

Для Элизы время этой страшной процедуры растянулось на одну жуткую, но сладко-мстительную вечность. Она наблюдала за тем, как тело проповедника дергалось и извивалось в болезненных попытках вырваться. А затем оно сильно вздрогнуло несколько раз и замерло. Вивьен не отпустил его сразу, а подержал в корыте еще около минуты. Вид у него при этом был почти безумный, но движения — вплоть до дыхания — выглядели на удивление сосредоточенными.

Удостоверившись, что проповедник умер, он поднялся, небрежно отряхнул сутану, вытащил обмякшее тело из воды и с трудом перевернул его на живот. Без сомнения, жизни в нем уже не осталось.

Тяжело дыша, Вивьен повернулся к Элизе, не зная, что сейчас найдет в ее глазах. Он никогда прежде не давал своей злости зайти так далеко на допросах, поэтому не знал, не напугает ли Элизу такой поступок. Однако страха в ее глазах Вивьен не увидел. Элиза смотрела на него почти так же, как смотрела в день их первой встречи, когда поняла, что никто не собирается подвергать ее допросу.

— Твой обидчик мертв, — зачем-то возвестил Вивьен, переведя дыхание.

Ничего не сказав в ответ, Элиза приблизилась и прильнула к нему в осторожном объятии. В его поступке лесная язычница увидела лишь то, что он восстановил ее доброе имя.

‡ 7 ‡

Судья Лоран пристально вгляделся в лица стоявших перед ним инквизиторов, словно пытался в их молчании прочесть ответы на свои вопросы. Через несколько мгновений он потер узкую переносицу и провел пальцами по спавшей на лицо пряди русых волос с легкой проседью на висках.

Кантильену Лорану было сорок три года, и вот уже почти десять лет он с завидной периодичностью вызывал к себе двух инквизиторов, которых взял на службу из доминиканского аббатства Сент-Уэн. Они были двумя сорванцами, которым часто перепадало за непослушание. И, говоря по чести, судья Лоран с каждым разом все лучше понимал, почему им постоянно доставалось от аббата Лебо. Тем не менее, он считал их ценными людьми и на многое закрывал глаза, когда дело касалось этих двоих — особенно после успешного задания по проверке чумных монастырей девять лет назад.

Однако судья Лоран считал своим долгом поддерживать дисциплину и строгость в отношении своих подчиненных, в особенности когда дело касалось погибших арестантов. Ему придется объясняться с представителями светских властей — а возможно, отчитываться перед самим архиепископом де Флавакуром — и делать все возможное, чтобы это мелкое происшествие не бросило тень на и без того запятнанную репутацию руанского отделение инквизиции. Посему, снова окинув Цирона и Колера пристальным взглядом, Кантильен Лоран сосредоточил свое внимание на последнем и вздохнул.

— Давай-ка еще раз и поподробнее, Вивьен. Что значит «покончил с собой на допросе»? Больше всего меня волнует то, как вы двое, — он ожег своих подчиненных недовольным взглядом, — допустили подобное.

Услышав «вы двое», Ренар укоризненно покосился на Вивьена, но тот проигнорировал его взгляд и обратился к судье инквизиции:

— Мы предполагали, что этот допрос будет простым, Ваше Преосвященство. Гаетан был обычным уличным мошенником. Его вообще изначально не предполагалось отправлять на дознание к нам, но, — Вивьен развел руками, — от него услышали некие — я цитирую — «нехристианские речи», поэтому допросить его должны были мы.

Судья Лоран поморщился.

— Можно не настолько подробнее, — сказал он.

— Поначалу мы решили, что свидетели ошиблись, и, если проповедник и сказал нечто еретическое, то сделал это случайно, не подумав. Но позже выяснилось еще кое-что о его деяниях, Ваше Преосвященство. — Вивьен тяжело вздохнул. — Мне вспомнилось, что совсем недавно Гаетан сам стал доносчиком. Он обвинил в колдовстве одну девушку, и я решил спросить о его мотивах. На самом деле, я делал это без конкретной цели что-то выведать, просто хотел задать больше вопросов, чтобы он потерял бдительность и в страхе или по неосторожности все выдал.

Вивьен пристально посмотрел на судью Лорана. Тот вопрошающе кивнул:

— А что за девушка? Кто она? С ней кто-нибудь уже говорил?

— Я говорил, Ваше Преосвященство. И могу вас заверить, она невиновна. Однако о самом Гаетане она поведала занимательные вещи. — Вивьен поджал губы, будто размышляя, стоит ли продолжать.

Лоран закатил глаза.

— И о чем речь?

— Он сказал ей, что она нечестивая, и только костер освободит ее от ада этой бренной жизни и от клетки плоти. Также он сказал, что она все равно вернется сюда вновь, чтобы пережить ад, и так будет повторяться вечно. А другие свидетели слышали, что он призывал отказаться от мирских благ, чтобы жить в аскезе, потому что мирское — от сатаны. Ничего не напоминает?

Вивьен знал, что этот ход будет выигрышным, даже несмотря на то, что на деле речи Гаетана если и напоминали катарскую ересь, то очень отдаленно. В ответ вздрогнул даже невозмутимый Ренар, резко переведя на друга уничтожающий взгляд. Глаза Кантильена Лорана также помрачнели. Он потер острый гладко выбритый подбородок и нахмурил брови.

— Ты сам знаешь, что это может мне напоминать, — пробормотал он.

— Я встревожился не меньше вашего, — с серьезным видом кивнул Вивьен. — Потому и решил позвать ту девушку в качестве свидетельницы. Знаю, это не дозволено, — он смиренно опустил голову, — но я понимал, что при ней Гаетану будет тяжелее врать и изворачиваться. К несчастью, я прогадал: увидев свидетельницу, Гаетан будто онемел и вовсе отказался произносить хоть слово.

Лоран кивнул.

— И мы подбираемся к тому, почему развязать ему язык стало для вас проблемой.

Вивьен напустил на себя виноватый вид.

— Я хотел применить к нему один из легких методов допроса — окунуть его пару раз головой в корыто с водой, припугнуть. Для него этого было бы достаточно, он бы во всем сознался… как мне казалось. — Вивьен покачал головой. — Однако он рванулся в воду, нарочно вдохнул ее и покончил с собой. Я не сумел его спасти, чтобы продолжить допрос. По правде говоря, я не был готов к чему-то подобному. Среди арестантов попадается не так уж много самоубийц, большинство хочет жить.

Лоран недоверчиво приподнял одну бровь.

— Твое замешательство я понимаю. Если ты говоришь правду, конечно. Но у арестанта порваны сухожилия на лодыжках и вывихнуто плечо, — напомнил он. — Как ты это объяснишь?

— Похоже, лодыжки он повредил, когда вскочил и ринулся в воду. Улучил момент, пока я наклонился, чтобы отстегнуть ноги, и… не стал дожидаться.

Лоран поморщился.

— Это ведь должно быть жутко больно. Как может человек специально устраивать себе такие муки?

Вивьен пожал плечами.

— Если он вознамерился умереть, ему, должно быть, было все равно. А возможно, он рассчитывал, что ремни разорвутся. Они и разорвались, к слову, просто… чуть позже, чем сухожилия. — Он тоже скривился. — Но вы правы, это наверняка жутко больно. Что до его плеча, — Вивьен виновато потупился, — боюсь, это случилось из-за меня еще до начала допроса. Он сильно вырывался и, видимо, я… переусердствовал, сдерживая его.

Лоран перевел испытующий взгляд на Ренара.

— Так и было?

— Я был вынужден удалиться с допроса, Ваше Преосвященство, — буркнул Ренар.

— Его там не было, — кивнул Вивьен. — Ему нездоровилось. Мы оба сочли, что инквизитор, которому нездоровится, не очень хорошо повлияет на ход допроса. Тем более такого простого… как нам поначалу показалось.

Ренар недовольно скрипнул зубами, но ничего не сказал.

Кантильен Лоран усмехнулся.

— Вот как, — выдохнул он. — И как сейчас твое самочувствие, Ренар?

— Сносно, ваше Преосвященство.

Несколько мгновений судья Лоран внимательно смотрел на своих подчиненных, а затем, тяжело вздохнув, махнул рукой.

— Ладно, Бог с вами. Если Гаетан начал выдавать что-то, похожее на ересь катаров, туда ему и дорога. Нам только еще одного катарского проповедника не хватало. — Он поморщился. — В этом случае понятно, почему он предпочел утопление костру.

— Я на его месте поступил бы так же, — примирительно сказал Вивьен, тут же удостоившись уничтожающего взгляда судьи.

— Радуйся, что ты не на его месте, — строго сказал он.

— Разумеется, — серьезно кивнул Вивьен.

Лоран устало потер переносицу. Похоже, он прекрасно понимал, что подопечные ему чего-то недоговаривают, но знал он и то, что от катарской ереси им хочется держаться как можно дальше. В этом он их упрекнуть не мог.

— Ладно, — вздохнул он. — Пошли вон. Оба. Чтоб глаза мои вас тут не видели, уяснили? — Сердито нахмурившись, судья Лоран указал им на дверь.

— Да, ваше Преосвященство, — хором отозвались инквизиторы и спешно покинули кабинет.

Оказавшись на улице, они некоторое время провели в молчании, затем Ренар повернулся и недовольно толкнул Вивьена в плечо.

— Зачем ты это сделал? — почти обиженно воскликнул он.

Вивьен изумленно приподнял брови.

— Сделал что?

— Свел все катарской ереси, — прошипел Ренар, подозрительно оглядевшись по сторонам. — Ансель до сих пор в бегах, и эта история с катарами все еще висит над нами тенью. Обязательно, что ли, было напоминать про это Лорану? Соскучился по роли арестанта?

Вивьен примирительно вздохнул и положил другу руку на плечо.

— Ренар, прости, — искренне попросил он. — Я не хотел задеть тебя этой ложью. Но ведь Лоран не оставил бы расспросы, услышь он любую другую версию. Мне пришлось…

— Иди к дьяволу! — сплюнув на дорогу, прошипел Ренар. — Тебе не пришлось, ты просто воспользовался тем, что отравило нашу жизнь. Одного не могу понять: неужто это совсем не отравило твою?

Не дожидаясь ответа, он резко повернулся и зашагал прочь. Вивьен сжал руки в кулаки, с трудом совладав с приступом злости, и нагнал друга.

— Постой! Ренар! Да стой же ты, черт тебя возьми! — Он преградил ему путь и спокойно выдержал пылающий злобой и обидой взгляд друга. — Послушай, я не знал, что история с Анселем так сильно задела тебя.

— А тебя, хочешь сказать, не задела? — угрожающе тихо спросил Ренар.

— Ну… меня не кривит от одного упоминания ее.

Ренар побагровел.

— Вот как? А должно бы! — Он всплеснул руками. — Я поражаюсь тебе, Вив! Ты был там! Ты пережил то же, что и я! Ты… — Ренар поморщился, и выплюнул, словно ругательство: — Проклятье, да ты же куда сентиментальнее меня!..

Лицо Вивьена исказила кривая усмешка.

— Ты еще вспомни, что я ростом ниже, — бросил он.

— Да пошел ты!

Вивьен прикрыл глаза и поймал друга за локоть, дождался, пока тот повернется, и сказал:

— Я ведь никогда не осуждал тебя за хладнокровие на допросах, а ты обычно ставил мне в укор, что я принимаю все чересчур близко к сердцу. Отчего же сейчас, когда я хладнокровнее тебя, ты снова меня осуждаешь?

Некоторое время Ренар молчал. Затем плечи его вдруг опустились, словно на них навалился тяжелый груз.

— Ансель был нашим учителем. Он проводил с нами много времени, много разговаривал с нами, медленно и осторожно готовясь обратить нас в свою веру. Когда выяснилось, что он катар, — Ренар покачал головой, — я не знал, как реагировать. Несколько месяцев я размышлял над тем, уж не проникли ли его пагубные мысли в мою голову. А потом стал думать, не проникли ли они в твою. — Он посмотрел на друга почти умоляюще. — Скажи мне, что это не так, Вив. Поклянись, что это не так.

Вивьен обомлел. Почти никогда он не слышал в голосе Ренара такого жара. И уж тем более — не слышал в нем мольбы. Стараясь как можно скорее успокоить друга, он согласно кивнул.

— Я клянусь, — честно сказал Вивьен. — Клянусь, что не исповедую катарскую ересь, именем Господа нашего Иисуса Христа. Ансель был нашим другом, Ренар. Но он оказался еретиком, и теперь он наш враг. Мы обязательно поймаем его и придадим суду, как он того и заслуживает.

Несколько мгновений Ренар внимательно вглядывался в глаза Вивьена, словно пытаясь отыскать в его словах хоть толику лжи, но не был уверен, видит ли ее там. В конце концов, он тяжело вздохнул и примирительно кивнул, решив поверить другу.

— Хорошо.

— Все нормально? — прищурился Вивьен. — Ты не держишь на меня зла?

— Не держу, не держу, — отмахнулся Ренар. — Мне вообще тяжело дается долго испытывать злость — это утомляет. Сейчас я уже ничего не чувствую. Кроме голода, разве что.

Вивьен снисходительно улыбнулся.

— Составить тебе компанию в трактире?

— Давай не сегодня? — передернул плечами Ренар. — Сегодня было достаточно встреч и разговоров, мне хочется немного побыть одному. Если ты не возражаешь, — добавил он в конце, замечая на лице друга легкое волнение.

Вивьен поджал губы и согласно кивнул.

— Конечно, друг. Конечно.

— Увидимся завтра, хорошо?

— Да.

Не прощаясь, Ренар медленно побрел прочь.

Вивьен некоторое время провожал его глазами. На душе стало мерзко от того, что он невольно обидел своего друга, напомнив ему об истории Анселя де Кутта.

Ансель де Кутт явился в Руан аккурат в то время, когда судья Лоран застал Ренара и Вивьена за тренировками по фехтованию. Фехтованием, по правде говоря, их занятия было назвать непросто: скорее, это были попытки поколотить друг друга плохо сбалансированными деревяшками. Как полагалось строгому наставнику, Кантильен Лоран задал своим нерадивым подчиненным хорошую трепку. Однако двое сорванцов, вовремя забранных из аббатства Сент-Уэн, заявили, что просто хотят уметь «хорошенько отметелить врагов Господних».

Задумавшись об их словах, Кантильен Лоран, в конце концов, рассудил, что затея эта не так уж и плоха. Особенно после истории с проверкой монастырей.

Через довольно короткое время он познакомил их с Анселем де Куттом. Тот был родом из небольшого городка на юге Франции. Этот сдержанный и добрый человек волею Господа пережил чуму, хотя та, по его словам, практически полностью уничтожила его родной городок. Кантильен Лоран счел, что Господь послал этого человека не просто так — похоже, Он одобрял затею юных сорванцов и благословлял их.

— Месье Ансель де Кутт любезно согласился попытаться утолить вашу блажь, мои дорогие. Если сегодняшняя встреча пройдет гладко, месье Ансель станет вашим учителем по фехтованию. Если, конечно, охота у вас еще не пропала, ведь средства на его услуги я буду вычитать из вашего жалования, — представил Лоран нового учителя своим непоседливым подчиненным, после чего обратился к этому человеку: — Отметельте их хорошенько во славу Господню. Даст Бог, может, и научатся чему.

Ансель был скрытен и крайне мало рассказывал о себе, хотя при этом было видно, что рассуждения о мироустройстве притягивали его. Он очень осторожно выбирал слова при разговорах, старался не упоминать о своем прошлом, а любые вопросы пресекал более усердными тренировками. Пару раз он обмолвился о том, что его ученик граф Гийом менее любопытен, чем два малолетних инквизитора, однако больше к этому разговору не возвращался.

Через некоторое время стало ясно, почему не возвращался. Инквизиция с городской стражей нагрянула в Кантелё, где графская семья была уличена в исповедовании катарской ереси. То было довольно громкое дело, как бы его ни пытались замять. Выяснилось, что в свою веру графское семейство обратил именно Ансель де Кутт. Самому ему удалось сбежать перед прибытием инквизиции, оставив в особняке кровавые следы своего преступления.

Это известие стало для всего руанского отделения инквизиции настоящим потрясением. А ученики не могли понять, что заставило миролюбивого и кроткого Анселя так поступить.

Судью Лорана мало волновали мотивы беглого еретика. Он устроил своим подчиненным строгий расспрос, плавно перетекший в допрос с пристрастием, проведенный с участием городского палача и аббата Лебо. Лоран приказал измучить их, выбивая правду, однако Ренар и Вивьен стоически выдержали это и сумели доказать судье Лорану, что в их умы катарская ересь, которую исповедовал их беглый учитель фехтования, не пробралась.

Вивьен не предполагал, что эта история так глубоко задела его друга. Похоже — пусть Ренар этого и не показывал — он когда-то искренне доверял Анселю и уважал его. Весть о том, что друг и учитель еретик, сильно ранила непробиваемо бесстрастного на вид молодого инквизитора. С тех пор он мало кому мог довериться.

«Не нужно было так поступать», — корил себя Вивьен, бредя по улице Руана вдоль Сены в сторону лесной тропы. Ноги словно сами повлекли его в лес, пока день склонился к ночи.

Он в задумчивости пришел к домику Элизы и остановился на поляне, ожидая вновь стать незваным гостем — он думал, что лесная ведьма проводит время со своей сестрой, однако Рени поблизости не оказалось. Элиза была на поляне, готовя место для костра. Услышав шорох, она обернулась. Поначалу в глазах ее мелькнула легкая враждебность, однако заметив Вивьена, она одарила его теплой улыбкой и приблизилась.

— Я пришел сказать, что отчет судье Лорану состоялся, — передернул плечами Вивьен. — С Гаетаном проблем не будет ни у тебя, ни у меня. Думал, ты захочешь это знать.

— Спасибо, — покачала головой Элиза. Несколько мгновений она молчала, глядя в землю, а затем все же подняла глаза на инквизитора. — То, что ты сделал… Хочу, чтобы ты знал: никто и никогда не делал для меня ничего подобного.

— Я счел, что это может напугать тебя, но понадеялся, что этого не случится.

— Этого не случилось.

Элиза стояла, глядя на него с легкой улыбкой. Она надеялась, что он вот-вот потянется к ней и поцелует ее, но он, похоже, не собирался этого делать.

Передернув плечами, Элиза подняла глаза к небу.

— Сегодня стареющая луна, — спокойно заметила она. — В моих традициях луну провожают танцем.

Вивьен неловко улыбнулся.

— Так я снова явился и прервал вас с сестрой? Рени тоже здесь?

— Рени сегодня у себя. — Уголок губ Элизы на секунду подернулся вверх в намеке на улыбку. — К тому же, сегодня ты явился, когда я еще и не начала свой танец. Так что, — она помедлила, пожевав нижнюю губу, — если хочешь, ты… можешь остаться и посмотреть. Впрочем, я не буду настаивать, ты ведь…

Вивьен благодарно кивнул.

— Элиза, — прервал он, взяв ее за руку, — я хотел бы остаться, если ты позволишь.

Она вдруг почувствовала, что тело охватывает легкая дрожь, и поспешила отстраниться. Из головы не шли образы того, как он помогал ей с рубкой дров или починкой крыши. А особенно она не могла забыть момент, когда он явился сюда на лошади и забрал ее с собой, чтобы показать, как осуществляется месть.

Мстительность была тем качеством, которое — Элиза была уверена — никто не сможет до конца понять в ней. У людей не вязалась холодная месть с образом хрупкой и нежной девушки. Казалось, лишь Вивьен Колер сумел разглядеть в ней это.

Разглядеть и не испугаться. И не осудить.

Стараясь отвлечься от этих мыслей, Элиза снова занялась костром.

— Я могу помочь? — подавшись вперед, спросил Вивьен.

— Нет-нет! — предостерегающе воскликнула Элиза. — Я должна сама. Понимаешь, чтобы общаться с силами природы, я должна полностью отдаться этому процессу.

— Я понял, можешь не объяснять. — Он не был уверен, что действительно понял, однако Элиза от его слов просияла и вернулась к работе.

Вивьен покорно сел на один из пней, нашел на земле тонкую палочку и, пока лесная ведьма суетливо носила дрова к кострищу, он на золе написал ее имя: Élise.

— Что ты делаешь? — застав его за этим, спросила она. Он изумленно поднял на нее глаза. Первым порывом было поскорее стереть надпись, однако он не стал этого делать, заметив, с каким интересом она в сгустившихся сумерках изучает начертанные на золе буквы. — Что это?

— Это твое имя, — невинно улыбнулся Вивьен. — Ты не можешь это прочитать?

Элиза почти небрежно сбросила дрова наземь и, как завороженная, уставилась на буквы.

— Читать, — с детским восторгом прошептала она. — Я никогда не умела. Да и где бы мне, простолюдинке, было этому научиться?

«Говоришь ты далеко не как простолюдинка», — заметил про себя Вивьен, но решил промолчать.

— Вот. — Он протянул ей длинную тонкую веточку и стал рядом с ней. — Попробуй повторить.

Она старательно вывела на золе те же самые, пусть и немного неуверенные буквы.

— Вот эта буква читается как «Э» за счет акута[4]. Я имею в виду эту… палочку над буквой. А «е» на конце нужна, чтобы последняя буква твоего имени читалась как «з». И вообще читалась. Понимаешь?

— Да! — вдохновленно воскликнула Элиза, повернувшись к нему. И вновь ей показалось, что сейчас он должен поцеловать ее, но он этого не сделал. Казалось, он выжидает правильный, идеальный момент, и отчего-то Элиза была лишь благодарна ему за это томительное ожидание. — А как пишется твое?

Вивьен кивнул и, приняв веточку из ее руки, начертал на земле: Vivien Colère.

— У тебя тоже есть такая буква, — заметила Элиза, — с… акутом.

— Это называется гравис[5], — качнул головой он. — Читается так же, но при написании обратное ударение может менять значение слова. Если хочешь, я научу тебя читать и писать. Как-нибудь… со временем.

— Очень хочу! — воскликнула Элиза.

Ее лицо без света костра в быстро сгустившейся тьме казалось загадочным и пленительно прекрасным.

— Помнится, ты хотела провожать луну, — улыбнулся Вивьен.

— Ох… — словно только что вспомнив об этом, Элиза снова взялась за дрова, — верно. Я сейчас…

* * *

Тень, скользя по деревьям и траве, будто бы танцевала вместе с Элизой, плавно двигая еще одной парой рук. Девушка, не спеша, кружилась вокруг костра, словно подражая своими изящными движениями языкам пламени, что стремились ввысь и мелькали за ее силуэтом.

К собственному удивлению, сегодня помимо танца она решила исполнить давнюю песню, которую слышала еще от матери в далеком детстве. Она пела не слишком громко, но так, чтобы ее гость мог насладиться мягкими и мелодичными переливами ее бархатного голоса:

Как ветер играет, и катятся волны

По полю весь день и туда, и сюда,

Так руки мои, что раскинула вольно,

Танцуют, но это — еще не беда.

Как вьется от ветра узорная лента,

Играясь со мной — и туда, и сюда,

Так стан мой ручьем в ожидании лета

Танцует, но это — еще не беда.

Но если мой голос однажды услышишь,

Забудешь надолго и сон, и покой,

И будешь глядеть на меня до рассвета,

Ведь пламя и ветер танцуют со мной.

Но если мой голос однажды услышишь,

Забудешь надолго и сон, и покой,

И будешь глядеть на меня до рассвета,

Ведь пламя и ветер танцуют со мной.

Песня словно бы задавала ей причудливый ритм, в котором она кружилась, сливаясь воедино с природой и провожая уходящую луну. Огонь поблескивал в ее волосах и в мелодично позвякивающих браслетах и кулонах, которые она надела для ритуального танца. Они так причудливо смотрелись на ее запястьях вместе с четками, что подарил ей инквизитор…

Вивьен поймал себя на том, что невольно расплывается в улыбке от этого завораживающего зрелища, несмотря на все попытки вернуть лицу подобающую серьезность. Сегодня танец вовсе не казался ему опасным ритуалом — сегодня он чувствовал, что Элиза танцует для него, приглашая его в свой удивительный и загадочный мир, откуда — он знал — ему уже не будет возврата.

Однако при этом он продолжал напоминать себе: «танец — лишь одна из особенностей образа жизни Элизы. Особое таинство ее и ей подобных. И не стоит смотреть на это, как на…»

Как на что?

Он не решился довести эту мысль до конца — внимание его снова сосредоточилось на Элизе. Девушка высоко подняла руки и, не опуская их, продолжила извиваться всем телом, сейчас выглядевшим особенно привлекательным.

Вивьен прерывисто вздохнул, вспомнив замечания Ренара. Руки его сжались в кулаки.

«Избавь меня, Господи, от греховных мыслей», — немо взмолился он, не в силах оторвать взгляда от танцующей девушки. Уже через мгновение не грех похоти, а мольбы об избавлении от него показались ему неуместными. По-видимому, Господь остался глух к его не самым искренним порывам.

Тем временем Элиза, забыв о неуверенности и стеснительности, игриво взглянула на Вивьена и снова мотнула головой в сторону, в танце откинув назад волосы так, что они блеснули в свете костра золотой волной. Она сама не могла объяснить себе, какой приступ вдохновения побудил ее станцевать именно этот танец. Не ритмичный танец с бубном или трещоткой, который, как говорили суеверные люди, порабощал разум, а на деле просто вгонял тело в определенный ритм. Не веселый танец с хлопками в ладоши, который помогал установить контакт с лесными животными, показывая им — зачастую, не без лицемерия — свое дружелюбие. Не скучноватый танец приветствия дождя — с хождением вокруг костра на цыпочках широкими шагами и однообразным простиранием рук вверх после каждого шага. Последний танец и вовсе был сегодня неуместен: во-первых, Элиза не собиралась призывать дождь, а во-вторых, этот танец попросту казался ей скучным.

«Скучным? Да что с тобой?» — усмехнулась она сама себе, не переставая танцевать. — «Он ведь инквизитор. Это был бы самый подходящий танец, если не хочешь вызвать никаких подозрений, не хочешь заинтересовать его, как... как женщина».

Ответ, словно бы витавший в ночном воздухе между танцующей ведьмой и не сводящим с нее глаз инквизитором, во взгляде которого вспыхивал совсем не праведный огонь, неумолимо формировался в головах у обоих.

«Я просто... хочу, чтобы он смотрел на меня так. Хочу заинтересовать», — призналась себе Элиза, обреченно закрывая глаза и медленно опуская руки в последнем движении, стоя спиной к Вивьену.

«Да гори оно все адским пламенем!» — в сердцах подумал Вивьен, поднимаясь с пня, на котором все это время сидел, словно почувствовав, что ведьма вот-вот завершит свой ритуал.

Он не ошибся.

Закончив танцевать, Элиза словно тут же растеряла былую уверенность, неловко переступила с ноги на ногу, убрала с лица светлые волосы и оправила юбку платья, не замечая приближающегося к ней инквизитора.

— Вот… как-то так и выглядят мои танцы, Вивьен. Надо теперь загасить костер, я… — Она развернулась, едва не ахнула, увидев его прямо перед собой, и захотела сделать несколько шагов к дому, словно в попытке спрятаться от собственных нахлынувших страхов. Однако на этот раз Вивьен поймал ее за руку при первом же порыве.

— Элиза, — мягко произнес он.

Она медленно подняла на него глаза. Позади продолжало рваться ввысь пламя, заставляя две тени танцевать на стволах древних деревьев.

Время словно остановило свой ход: замер в безветренном безмолвии лес, замерли звезды и стареющая луна на небе. Ни одна ночная птица не пела в чаще, только скрипели и шумно трескались поленья костра в догорающем пламени, отражающемся в глазах инквизитора и лесной ведьмы.

Вивьен сделал медленный шаг навстречу Элизе, не отпуская ее руки и не отводя взгляда. Стоя так близко, он отметил, что ростом она едва ли доходит ему до плеч.

— Мне нравится твои танцы. — Он разжал ладонь и, едва касаясь Элизы, пальцами провел от ее руки до талии, приобняв ее и прижав еще ближе к себе. Девушка смотрела на него, не отрываясь. Второй рукой аккуратно приподняв ее голову за подбородок, Вивьен поцеловал ее, и она почувствовала, как растворяется в этом поцелуе и в собственном вспыхнувшем желании.

«Он же инквизитор», — думала Элиза, послушно следуя за Вивьеном, увлекающим ее к дому. — «Неужели это будет с инквизитором? Могла ли я предполагать? Как же любит смеяться над нами жизнь!»

Но чувствуя свою руку в его горячей ладони, поспевая за его уверенными шагами и глядя на него, когда он чуть повернулся к ней, толкая рукой дверь и едва заметно улыбаясь, Элиза лишь убедилась, что все складывается так, как должно.

— Постой! — В доме она остановилась, начав озираться по сторонам.

Он не задал ни единого вопроса, а предпочел молча выслушать ее, понимая, что ее охватывает волнение, свойственное любой девушке — будь то даже колдунья и еретичка.

— Мне нужно... понимаешь, от этого, — она неловко потупилась, — высвобождается очень много силы. Ее нельзя тратить попусту. Надо... Надо подготовиться. Я быстро!

Элиза суетливо бросилась зажигать дополнительные свечки, затем, бросив это занятие на полпути, сгребла в руку какие-то неизвестные Вивьену амулеты и принялась развешивать их вокруг кровати.

Некоторое время он наблюдал за ней, недоуменно приподняв брови и стараясь скрыть обуревавшее его нетерпение.

«Что там говорил Ренар о похоти?» — нервно усмехнулся он про себя. — «Что без нее не было бы под небом столько людей? Что ж, пусть на меня за это обрушится гнев Божий, но он был прав».

— Элиза, — мягко позвал Вивьен, заставляя ее замереть. Поймав на себе ее взгляд, он с легкой улыбкой покачал головой. — Я не обижу тебя.

К его удивлению, она едва не вспылила.

— Я и не думаю, что ты меня обидишь! — воскликнула она, тут же смягчив тон. — Просто… мне это нужно, понимаешь? Для моих, — она снова замялась, но решилась произнести это слово, как есть, — ритуалов. Я могу объяснить тебе, в чем смысл. Потом. Просто нужно…

Поймав его строгий взгляд, она умолкла, слегка сникнув, однако отвести глаза уже не смогла. Руки, державшие фигурки и талисманы, безвольно опустились, но не разжались. На этот раз тишина, в которой Вивьен и Элиза смотрели друг на друга, была абсолютной.

Он решительно преодолел разделявшее их расстояние и, больше не выжидая идеального момента, привлек ее к себе и поцеловал. Отпускать он уже не собирался, и, казалось, Элиза это почувствовала: она разжала руки и драгоценные амулеты с шуршанием и стуком посыпались на пол. Однако она уже не обратила на это никакого внимания — привстав на цыпочки, она обхватила Вивьена руками и ответила на поцелуй — страстно, почти алчно, словно ждала этого момента слишком долго.

Вивьен купался руками в ее светлых волосах, вдыхая запах пряных трав, которыми они, казалось, пропитались навсегда.

Подведя девушку к кровати, он оторвался от ее губ, нежно провел рукой по щеке, по шее, чуть ниже... намотал одним движением на руку почти все висящие у нее на шее кулоны и амулеты и снял их с нее через голову, придерживая волосы. Элиза посмотрела на него с некоторой опаской, будто он лишал ее защиты, оставляя беспомощной. Уловив этот взгляд, Вивьен внезапно ощутил волну азарта и жажды выигрыша. Взяв Элизу за руки, он сдернул с них браслеты, и отбросил прочь, оставив лишь один элемент — четки, которые сам же и подарил ей. Украшения Элизы со звоном посыпались на пол.

Он позволил ей снять с себя сутану, которую Элиза тут же неуважительно бросила вслед за браслетами на дощатый пол. Следующим движением она сняла с него рубаху и посмотрела на него с вызовом, сменившимся таким же азартным вдохновением, какое захватило и его. Слегка растрепанный вид Вивьена без рубахи с крестом на груди явно пришелся ей по вкусу.

Когда он снимал с нее платье, она все же инстинктивно попыталась закрыться, однако Вивьен от этого испытал лишь большее возбуждение и большее желание разжечь в ней пламя страсти.

— Я ведь обещал, что не обижу, — вкрадчиво прошептал он ей на ухо, неумолимо стягивая одежду с ее податливого тела. — Все еще не доверяешь мне? Неужели хотела спрятать от меня такую красоту?

Окинув нагую девушку удовлетворенным взглядом, он все же тактично отвел глаза, видя, что ее это смущает, несмотря на полумрак в помещении. Впрочем, ему хватило и беглого взгляда, чтобы восхититься ее ошеломляющей красотой.

«Если б Гаетан действительно увидел ее нагой в лесу, он умер бы на месте, будь он проклят», — отчего-то подумал Вивьен, тут же прогнав от себя эти мысли. Сейчас не стоило думать ни о чем другом, кроме колдуньи, которую он сумел завоевать и уже никогда не собирался никому отдавать.

На допросах у Вивьена и Ренара нередко оказывались женщины. Некоторых из них обвиняли в колдовстве, некоторых — в ереси. Так или иначе, по негласному договору, если выяснялось, что обвинение не беспочвенно, Вивьен оставлял арестантку наедине с Ренаром и старался поменьше обсуждать с ним его мрачную страсть. В допросной Вивьен не присутствовал, но всегда был неподалеку, поэтому к женским крикам он давным-давно привык и воспринимал их спокойно.

Однако когда Элиза болезненно ахнула, одновременно вжавшись в подушку и вцепившись в него обеими руками — в него, причиняющего ей боль — ему стало не по себе. Хотя он прекрасно знал, что по сравнению со всеми видами боли, которые переживают люди на его допросах, Элизе досталась лишь малая толика, да и та — добровольно, он не мог отделаться от мысли, что не хочет и не должен причинять ей страдания, какими бы они ни были.

Словно стремясь загладить свою вину, он целовал ее снова и снова, проводил рукой по ее золотистым волосам и по усыпанным веснушками плечам, сжимал в руках ее тонкие хрупкие запястья, и слушал, как она шепотом повторяет его имя.

* * *

«Бесспорно, это грех», — думал Вивьен, лежа на груде подушек под лоскутным одеялом в доме лесной ведьмы посреди леса и глядя на развешанные над головой амулеты. Он обнимал одной рукой задремавшую у него на груди Элизу и перебирал пальцами ее длинные волосы. Сон привычно не шел к нему, и все же он не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким счастливым.

«Это тяжкий грех», — заключил он и удовлетворенно, будто бы самому себе, улыбнулся уголком рта.

‡ 8 ‡

Лицезреть своего друга Ренару довелось, лишь когда следующий день склонился к закату. До этого момента он заходил к Вивьену в комнату на постоялом дворе, тихо высматривал его в отделении инквизиции, заглядывал в излюбленные трактиры друга и несколько раз проходил мимо большого дуба — их традиционного места встречи. Вивьена нигде не было, и Ренар вынужден был нехотя признаться себе, что в глубине души перебирает всевозможные передряги, в которые мог угодить его боевой собрат. Он успел даже выведать у горожан дорогу к дому Элизы, однако не пошел туда — лесная ведьма, которая подвергала нешуточной опасности его друга одним своим существованием, была последней, кого Ренар хотел бы сейчас видеть, а ее дом был последним местом, где он хотел обнаружить Вивьена.

В конце концов, плюнув на поиски и предоставив судьбу друга ему самому, Ренар отправился в трактир. Отчего-то он чувствовал злость на Вивьена, хотя понимал, что уж точно не ему упрекать друга в страсти к ведьме. На скольких допросах Ренар давал волю своему естеству? Он и перечесть не мог. При этом Вивьен никогда не упрекал его. Лишь когда появилась Элиза, он начал часто использовать этот аргумент в спорах, и это заставляло Ренара вдвойне враждебно относиться к ней. Элиза не нравилась ему, он чувствовал исходящую от нее опасность, и злился, что Вивьен не замечает того же.

В конце концов, какая нормальная девка спокойно бы стала смотреть, как при ней топят в корыте живого человека? Многим от этого стало бы дурно, а Элиза, судя по всему, не испытала ужаса. Напротив, она по достоинству оценила поступок Вивьена. Он ведь сделал это для нее! Чтобы показать ей свое участие, произвести впечатление… эдакий рыцарский жест, будь он неладен! Утопленный проповедник или голова дракона, как в сказке — какая разница? Красотка завоевана и, скорее всего, этой ночью в благодарность разделила ложе с инквизитором.

Главное, чтобы не вообразила, что может вить из Вивьена веревки, а она ведь может вообразить нечто подобное.

Сжав в руках кружку эля, поданную в трактире, Ренар пообещал себе, что сожжет суку самолично, если Вивьен и дальше будет потакать ей и подставляться ради нее. А Вивьен потом только спасибо скажет, когда очнется от ее чар.

— Хозяйка сказала, ты искал меня, — послышался приветливый голос над самым ухом, заставивший Ренара резко поставить кружку с элем на стол и обернуться.

Вивьен стоял позади скамьи, на которой восседал его друг, и, похоже, ждал приглашения присесть. Когда его не последовало, он дружественно хлопнул Ренара по плечу и уселся напротив него.

Как и Ренар, придя в трактир к вечеру, он предпочел выглядеть, как обыкновенный горожанин, а не как инквизитор. Вивьен, одетый в поношенные шоссы, матерчатую грубую бежевую рубаху и старые, видавшие виды ботинки, откинул с лица волнистую прядь черных волос и махнул подавальщице, чтобы та подоспела к столу и обслужила нового гостя.

Как они с Ренаром успели заметить, многие не признают в них инквизиторов, когда видят в мирской одежде. Как будто лишь сутана в сочетании с оружием делала из них служителей Господа, но не самая их суть.

Впрочем, Ренар и Вивьен никогда не возмущались этому явлению — скорее, наоборот, оно играло им на руку. Можно было довольно легко затеряться среди горожан и выведать нужную информацию за порцией-другой выпивки.

— Принеси-ка вина, дорогуша, мне и моему другу! — улыбнулся Вивьен. — И скажи хозяину, чтобы не смел так безбожно разбавлять!

Улыбнувшись, подавальщица понимающе кивнула и ретировалась. Вивьен же извиняющимся взглядом уставился на Ренара.

— Итак, — снова произнес он, подталкивая друга к ответу. — Зачем ты меня искал?

Ренар пожал плечами.

— Не видел тебя с утра на площади, вот и подумал, что стоит узнать, во что ты вляпался, — буркнул он.

Вивьен нахмурил брови.

— На площади? — переспросил он, проигнорировав последнее замечание. — А я должен был там присутствовать?

И снова — лишь пожимание плечами.

— Светский суд вешал торговца рыбой.

— За что? — полюбопытствовал Вивьен.

— Я почем знаю? Меня не касается. Я и не слушал.

Вивьен усмехнулся.

— Отчего же тебя тогда встревожило, что меня там не было? Сам же дал понять, что дело не наше.

— Лоран мог заметить твое отсутствие.

— Но не заметил же?

— Заметил.

Вивьен поджал губы.

— Ясно. И что же ты ему сказал?

— Ничего, — невесело усмехнулся Ренар. — Он ничего не спрашивал. Но заметил, что тебя нет. А я решил поискать тебя. Если б Лоран спросил, я б так и сказал, что понятия не имею, где ты. Хотя я догадывался, но специально, чтобы это не стало точными сведениями, не пошел проверять.

Вивьен прищурился, внутренне повторив чуть путаную мысль друга, и кивнул в знак того, что сумел ее разобрать. Разговор прервала подавальщица, принесшая и водрузившая на стол две кружки с вином.

— Неразбавленное? — улыбнулся Вивьен.

— Хозяин почти оскорбился просьбе, господа. Он говорит, что никогда вина не разбавлял. Я побоялась, что мне попадет за то, что передала ваши слова.

— Вот тебе за твой риск. — Вивьен извлек из привязанного к поясу кошелька монетку и по столу придвинул ее подавальщице. — А если у хозяина будут вопросы, приглашай его к нам, мы разъясним, на чем основываем свои просьбы. Ну, ступай.

Довольная своей выручкой, женщина удалилась. Ренар хмуро взглянул на Вивьена.

— Она же просто выклянчила у тебя деньги, — заметил он.

— Знаю, — отмахнулся Вивьен, пробуя вино. — Но я не жалею, она была хороша в своей игре. В конце концов, нужно делиться благами, не так ли?

Ренар пригубил вино, отставив осушенную кружку с элем, и оценивающе причмокнул.

— Неплохо, — заметил он. — И все же я бы не счел его таким высшим благом, чтобы расшвыриваться деньгами. Наши кошельки не столь толсты, или ты забыл? Ведьма настолько затуманила твой разум этой ночью?

— У тебя сегодня день индивидуальной проповеди? — криво ухмыльнулся Вивьен. — Давай не будем ходить вокруг да около. Мы оба понимаем: ты все еще злишься на меня из-за Элизы и из-за того, что я сделал.

— Из-за того, что ты сделал это для нее, — уточнил Ренар.

— Только не говори, что ревнуешь!

Ренар со злобой сжал челюсти. Ему стоило огромного труда не пуститься в ненужную перепалку, а заговорить по делу:

— Серьезно, если б тебя просто выводил из себя этот Гаетан до такой степени, что ты хотел бы прикончить его лично, слова бы тебе не сказал — знаю, как это бывает. Но ради девки, Вив! Если ты хотел влезть ей под платье, мог сделать это сразу после того, как освободил ее из-под стражи.

— Технически — да, мог, — смиренно кивнув, отозвался Вивьен, хотя внутренне понимал, что существуют некоторые оговорки. Он знал, что мог заставить Элизу ему отдаться, но добровольно она бы на это не пошла, а он тогда ничем бы не отличался от стражника, который собирался изнасиловать ее в камере. Разве что Вивьену было, за что требовать такой награды. — Так что, как ты сам должен был уразуметь, я сделал это не ради того, чтобы влезть ей под платье.

— Но ты ведь влез, так?

— Я бы предпочел называть это иначе, — назидательно ответил Вивьен.

— Да как угодно! — отмахнулся Ренар, делая большой глоток вина. — Суть остается прежней. Но ты упрямо утверждаешь, что прикончил проповедника не ради того, чтобы, — он помедлил, подбирая другие слова, — провести ночь с этой девкой.

— Не ради этого.

— Тогда зачем? — Ренар громко стукнул кружкой о стол и уничтожающе уставился на Вивьена. — Объясни!

Тот лишь отмахнулся.

— Я бы мог, но считаю это бесполезной тратой красноречия. Ты все равно не поймешь, раз все еще не понял, что могло заставить меня так поступить.

Ренар неприязненно поджал губы.

— Положим, я понимаю, что она тебе приглянулась еще в тот момент, когда ее пытался изнасиловать стражник. Она и впрямь недурна собой. И, видимо, ты решил наказать Гаетана за то, что он оклеветал ее и чуть не отправил под пытки и на костер. Вне зависимости от того, станет ли эта…

— Элиза, — хмуро напомнил Вивьен, пока Ренар вновь не назвал ее девкой. Хотя он был уверен, что друг прекрасно помнил ее имя.

— Станет ли Элиза с тобой после этого спать, — завершил Ренар свою мысль, сделав особо едкий акцент на имени.

— Вот видишь? — хмыкнул Вивьен. — Зачем же тебе лишние объяснения, если ты и сам все прекрасно понимаешь?

— Это было безрассудно, — покачал головой Ренар. — Ты выставил себя не в лучшем свете, потому что арестант погиб у тебя на допросе. Заставил меня участвовать в твоем вранье…

— Лишь частично. Если уж на то пошло, я попросил тебя просто не участвовать в самом моем действии.

— Но мне пришлось умолчать о том, что я знал о твоем плане, перед судьей Лораном!

— Тебя так беспокоит то, что тебе пришлось смолчать?

— Мне не нравится, что приходится начинать лгать из-за этой твоей, — он постарался найти более приличную замену вертящимся в голове словам «сука» или «девка», но не нашел, поэтому просто оборвал мысль на полуслове.

— То было лишь единожды, — повел плечами Вивьен, делая два больших глотка из кружки с вином.

— То был первый раз, когда мне пришлось лгать. Но что-то подсказывает мне, что он не последний.

— С каких пор ты стал таким праведником? — усмехнулся Вивьен. — Тебя никогда так не пугала ложь. Сколько раз мы с тобой врали аббату Лебо? А тому же судье Лорану? Когда это выгодно тебе, ложь допустима, так? А я ведь всегда был на твоей стороне. Отчего же тебя в этот раз так задело то, что пришлось поддержать меня?

Ренар сложил губы в тонкую линию. Ему казалось, что объяснение очевидно, однако снова повторять, что дело в исходящей от Элизы опасности, он не стал. Мысленно он пытался облечь кристально ясный для себя вывод в доступные слова, способные достучаться до разума друга, но с горестью осознавал, что понятия не имеет, как это сделать, поэтому предпочел смолчать.

Вивьен снисходительно улыбнулся, что лишь сильнее укололо Ренара, однако он заставил себя быть терпимее к влюбленному другу.

— Любовь, — скептически протянул он в ответ на последнюю промелькнувшую у него мысль. — Всегда считал это вздором для впечатлительных дамочек, падких на романтические истории. А, выходит, она может вскружить голову даже инквизитору.

На этот раз неприязненно сморщился Вивьен.

— Давай проясним. — Он подался вперед через стол. — Любовь не вскружила мне голову. Я продолжаю мыслить ясно и отдаю себе полный отчет в том, что делаю.

— Ты в этом уверен? — ухмыльнулся Ренар. — А вспомни-ка ту историю с дамочкой… как ее… Эвет. Той, которую селяне заковали в колодки и ждали нашего приезда. Вспомни, как ты вступился за нее, потому что она была похожа на твою Элизу.

Вивьен покачал головой.

— Я вступился за нее не поэтому.

— Как же! — хохотнул Ренар.

— А по-твоему, Эвет заслуживала наказания?

— Ситуация у нее была точно такой же, как у Элизы.

— Несостоявшийся любовник оклеветал ее, обвинил в колдовстве и хотел отправить со злости на костер, воспользовавшись удобным поводом: смертью старого коня, — кивнул Вивьен. — Ответь мне, друг, в чем же здесь вина Эвет? В излишней привлекательности?

— Вины Эвет здесь нет, — согласился Ренар. — Однако же вина Элизы, — он недовольно цокнул языком, — очевидна. Элиза действительно занимается колдовством.

— Травничеством, — поправил Вивьен. — Она лечит людей от хворей, и ее лекарства действуют.

— И еще она еретичка, — напомнил Ренар.

— Язычница, — покачав головой, вновь уточнил Вивьен.

— С каких пор это стало менять дело? — возмущенно воскликнул Ренар.

— Она не искажает христианские догматы, как делал это, к примеру, Ансель, она живет своей верой. — Вивьен знал, что упоминание бывшего учителя заставит Ренара на время прикусить язык, и не прогадал. — Язычники куда менее опасны, чем еретики от христианства, Ренар, ты сам это знаешь, ведь искажение основ нашей веры гораздо хуже, чем полное их незнание. К тому же множество по-настоящему опасных еретиков ходит под небом и вершит зло, которому мы и должны противостоять. Элиза — не одна из них, она не причиняет людям зла. Она живет в лесу в мире с природой, старается позаботиться о себе. — Он сделал паузу, осекшись на том, что хотел добавить «и о сестре». — Давай говорить по правде, Ренар: даже когда речь заходит о еретиках, мы судим далеко не каждого. Некоторые не представляют опасности, и мы просто закрываем глаза на их существование. Иначе костры с неугодными заполыхали бы по всей Франции, и нас бы ждал новый крестовый поход — более страшный и масштабный, чем полтора века назад[6]. Элиза не совершила ни одного преступления, за которое должна была бы последовать смерть на костре.

— Так мог бы сказать и я о какой-нибудь женщине, которую допрашивал и которую поимел за день до казни.

— И я не осудил бы тебя, если б ты попытался защитить кого-то из них, — покачал головой Вивьен. — Потому что, если вдуматься, многие из них признались в колдовстве, потому что их пытали, а не потому, что они раскаялись. Ты знаешь об этом. Я знаю об этом. Каждый инквизитор, хоть мало-мальски разбирающийся в людях, угодивших к нему на допрос, знает об этом. Но прикрывается признаниями арестантов как своей личной защитой.

Ренар поморщился. Да, он прекрасно понимал, о чем говорит его друг. Это не было для него новостью, но об этом попросту не было принято говорить вслух в кругах Святого Официума.

Тяжело вздохнув, Ренар одним глотком осушил кружку с вином и поставил ее на стол. Подавальщица оказалась рядом с ним, точно почувствовав, что чаша его боле не преисполнена[7].

— Господа желают еще вина? — игриво спросила женщина.

Ренар промолчал, и Вивьен кивнул за обоих.

— Пожалуй, душа моя, пожалуй.

— Сей момент, — отозвалась она.

Подождав, пока женщина удалится из поля зрения, Ренар вновь посмотрел на друга — серьезно и хмуро.

— И что же ты теперь предлагаешь? — спросил он.

— О чем ты? — не понял Вивьен. — Я, насколько я помню, никаких предложений не вносил.

— Я о ведьмах и еретиках. Теперь ты будешь смотреть, насколько каждый из них достоин казни? Будешь казнить всех, кто впадет к тебе в немилость, и спасать тех, кто будет тебе симпатичен? Так дела не делаются, Вивьен, ты не епископ Лоран, в конце концов. Если кто и может отменять решение о казни, так только он. Да и то, если Его Святейшество не вмешается. Или архиепископ Руана…

Вивьен покачал головой.

— Я не собирался вершить собственные суды, мой друг. Вовсе нет. Напротив, я призываю к тому, чтобы вести следствие со всем тщанием, с расспросами свидетелей, с досмотром доказательств, с сопоставлением свидетельских слов, чего так часто не хватает в отделениях инквизиции, отдаленных от Авиньона[8]. Поверь, помыслы мои не несут в себе корысти, Ренар, если именно об этом ты беспокоишься. Я не собираюсь судить людей по личным симпатиям. Я проверял Элизу, разговаривал с нею, смотрел на тех, кому она помогает, пытался уличить ее во зле — и не преуспел. Если бы это случилось, я вынужден был бы со всей горечью, вызванной моей к ней личной симпатией, придать ее суду. Что до проповедника, — он покачал головой, — здесь, признаю, это была личная месть. Могу сказать в свое оправдание лишь одно: нас с тобой и учить-то не пришлось читать в людских сердцах, мы изначально хорошо это умели. И Базиль Гаетан — один из тех частых экземпляров людей, в чьей душе развелось слишком много гнили. Он рано или поздно все равно угодил бы на костер или на виселицу: слишком плохо чувствует опасность, слишком самонадеян, слишком глуп! И я позволил себе решить, кто именно будет его палачом. Решил стать им сам. В этом — да — я виновен. Но остальные твои домыслы насчет меня беспочвенны и, по правде сказать, полны бреда.

Ренар опустил голову. Иногда его поражала складность, с которой, не готовясь, мог говорить его друг. Легкий укол зависти быстро отпустил его, и он сосредоточил свое внимание на том, что слова Вивьена искренне его успокоили. Похоже, он зря предрекал самое печальное развитие событий.

Вернулась подавальщица с новой порцией вина. На этот раз оба инквизитора проводили ее благодарным взглядом.

— Мне удалось смирить твой гнев? — усмехнулся Вивьен.

— Пошел ты, — буркнул Ренар, делая большой глоток.

— Стало быть, да, — коротко рассмеялся и почти сразу умолк Вивьен, пригубив вино. Через несколько мгновений Ренар одарил его улыбкой, в которой читался намек на благодарность, и разговор пошел своим чередом. Вивьен расспрашивал его об утренней казни, о судье Лоране, о делах в отделении инквизиции. Ренар все же выведал подробности сегодняшней ночи и с искренним удивлением воспринял новость о том, что столь привлекательная девушка, как Элиза, умудрялась до пришествия инквизитора хранить невинность.

— Погоди, а лет ей сколько? Ей на вид около восемнадцати, может, двадцати, — изумленно пробормотал он. — Такой праведности некоторые монахини могут позавидовать!

— В твоих устах от еретички до праведницы один шаг, — усмехнулся Вивьен. — Ей девятнадцать. Спросил сегодня перед тем, как уйти. Попробовал разузнать, как же так вышло, что никто не склонил ее ни к женитьбе, ни к просто развлечениям. Она смешалась, и я понял, что говорить она об этом не хочет. Похоже, был кто-то довольно давно. Кто-то, кто нравился, с кем у нее могло бы что-то быть, но он куда-то делся.

«Тем лучше для меня», — добавил Вивьен про себя.

— Может, не решился путаться с ведьмой? — предположил Ренар.

Вивьен передернул плечами.

— Не знаю и не берусь делать выводы за неимением фактов. И не хочу ворошить прошлое Элизы — в конце концов, у меня нет никакого резона сейчас ее допрашивать. Расскажет сама, если сочтет нужным и захочет.

Ренар недовольно цокнул языком.

— Удивительная чуткость, — буркнул он.

Обстановка вечера понемногу сделалась легкой и приятной для обоих собеседников. За время, проведенное в трактире, они успели слегка захмелеть, сделать перерыв, протрезветь и захмелеть снова. Вышли они из трактира с заметно облегченными кошельками, но и с легким сердцем. К тому моменту в городе уже давно стемнело, и лишь редкие факелы на домах и звезды на небе освещали двум инквизиторам путь домой.

— Сегодня снова навостришь нос к своей ведьме? — поинтересовался Ренар, криво ухмыльнувшись.

— Пожалуй, стоит дать ей возможность отдохнуть от меня, — ответил Вивьен, заходя за угол дома и направляясь по затемненной пустынной улице в сторону постоялого двора. Ренар последовал за ним, и Вивьен прищурился. — Ты, что, вздумал меня провожать домой?

Он ухмылялся всего миг, пока не понял, почему друг решил повернуть вместе с ним: их преследовали. Похоже, от самого трактира. Многозначительно кивнув, Вивьен уставился на угол дома, за который они зашли и продолжил свою речь, как ни в чем не бывало:

— Не доверяешь мне, дружище? — спросил он, глядя в глаза Ренару. Вслух они вели совершенно другой диалог, не тот, который вели глазами. Вивьен бросил взгляд на пояс и искренне пожалел, что не взял с собой оружие. Ренар досадливо качнул головой: у него с собой был лишь один кинжал.

— Мало ли куда тебя пьяного понесет, — нарочито громко отозвался он, потянувшись к своему оружию.

Они приготовились. Неизвестно, кто решил за ними последовать, но, надо думать, ничего доброго от этих людей ждать не стоило. Взгляд Ренара говорил: «Нечего было греметь монетами перед подавальщицей!»

На это Вивьену возразить было нечего — здесь друг был совершенно прав.

Три человека выскочили из-за угла, вооруженные кинжалами.

«По счастью, хоть не дубины», — усмехнулся про себя Вивьен, глядя на то, как двигались эти незнакомцы. Двое из них были долговязы и, похоже, на свет их произвела одна мать в один и тот же день. Схожие, как две капли воды, черноволосые, как вороные жеребцы, эти тщедушные близнецы держали кинжалы одинаково неуверенно — вполне возможно, впервые решили поживиться за чужой счет. С дубинами они могли быть еще более неуклюжими, но и более опасными, если б удача улыбнулась одному из их неумелых замахов.

Третий же, похоже, свое дело знал. Кинжал держал крепко, выставлял оружие так, чтобы оно смотрело противнику в подбородок. Коренастый и широкий в плечах — не в пример своим подельникам — он заприметил Вивьена первым: осознал, что тот безоружен, да и, надо думать, запомнил, что именно он разбрасывался деньгами в трактире несколько часов назад.

— Не обогатите ли ближних своих, милейшие? — елейным тоном произнес он.

Вивьен напрягся. Ни он, ни Ренар не спешили выкрикнуть, что они — представители Святой Инквизиции. В таких обстоятельствах грабители вряд ли пошли бы на попятную — скорее всего, пришили бы обоих и попытались бы как можно скорее сбежать из города, к примеру, на юг. Случаи убийства служителей Святого Официума бывали — не каждый преступник дрожал, встретив инквизитора. Впрочем, часто бывало и так, что за инквизитором убийцы или воры попросту не увязались бы — слишком уж тщательно после подобных инцидентов велось следствие, и многим преступникам не захотелось бы таких проблем. Однако находились и особенно дерзкие, которым облачение инквизиторов не внушало никакого страха. Во многих случаях сила инквизиции заключалась в приведенных с собой городских стражниках, которые стучали в ворота домов и принимали на себя основные вооруженные сопротивления еретиков, если таковые имели место.

В отличие от многих инквизиторов-монахов Вивьен и Ренар были обучены искусству боя. Но сейчас оба они понимали, что оказались в положении прескверном: в подпитии, без должного облачения и с одним кинжалом на двоих.

Тем временем вопрос вооруженного грабителя, звеня, повис в воздухе.

Ни Вивьен, ни Ренар отвечать ни стали. Этого и не требовалось. Не требовалось и вступительной реплики от нападавших, хотя их предводитель, судя по всему, отчего-то решил проявить странную учтивость и объявить основную причину нападения. Обыкновенно этого не происходило: все ограбления проводились молча, как можно быстрее, в самых темных проулках и частенько с вероятностью не оставить жертв ограбления в живых.

Пусть крепко сбитый вор и начал со словоохотливости, уже через мгновение желания вести светские беседы у него поубавилось. Он сделал полшага вперед.

«Пора», — понял Вивьен и рванулся в сторону нападавшего, выкрикнув Ренару только одно указание:

— Худых!

Он понадеялся лишь, что друг не замешкается и мгновенно поймет его.

Неизвестно, отчего в любой опасной ситуации Вивьен сразу же брал на себя обязанности командующего и охотно раздавал указания. Возможно, лишь оттого, что реагировал на пару мгновений быстрее, а при угрозе жизни пара мгновений могла стать роковой.

Ренар — стоило отдать ему должное — всегда реагировал быстро и с удивительным спокойствием принимал роль ведомого, исполняя указания, которые давал его друг. В конце концов, как он всегда рассуждал после опасных происшествий, указания Вивьена никогда не были лишены смысла.

Сам Вивьен в этот раз не был уверен, что справедливо разделил противников. Он реагировал быстрее и мог бы взять на себя двоих. С другой стороны, у него не было при себе оружия, а двое близнецов в плечах были едва ли намного шире, чем их крепко сбитый предводитель.

Блокировав вооруженную руку крепыша, Вивьен попытался оттеснить его в сторону и увести с дороги, чтобы не мешать Ренару разбираться с близнецами. Он постарался обезоружить его, однако сил не хватило: грабитель оказался довольно силен: сумел вывернуться из захвата и даже перейти в наступление, навалившись всей силой своего большого веса, чтобы отрезать противнику любой путь к отступлению и прикончить, как собаку.

Тем временем послышались звуки борьбы, чей-то кинжал ударился о стену, и Вивьен взмолился, чтобы обезоружили не Ренара. Следить за ходом схватки друга с двумя долговязыми бандитами у него возможности не было: здоровяк оказался не только силен, но и на удивление проворен и орудовал ножом так, что Вивьену не удавалось его перехватить. Всего одно движение и всего одно мгновение могло стоить ему жизни.

Нападающий все теснил Вивьена к стене, надеясь вспороть ему живот и срезать с пояса кошелек. Поддавшись порыву, Вивьен сам сорвал кошелек с пояса и, что было силы, запустил его, метясь в лоб нападавшему. Тот оказался довольно прыток и сумел перехватить свою добычу налету, но это заставило его на краткий миг потерять концентрацию на своем кинжале. Дальнейшие действия были для Вивьена лишь отработкой привычных приемов. Перехватить руку, одним движением — на этот раз приложив максимально возможную силу — сломать ее.

Здоровяк взвыл от боли.

Вивьен с силой ударил его ногой в живот, выбив из него дух. Тот, резко выдохнув, повалился на землю и схватил поврежденную руку здоровой. Похоже, духом он был силен и старался подняться на ноги. Вивьен поспешил предотвратить это нежелательное событие и нанес удар ногой по виску вора. Тот мгновенно потерял сознание, и Вивьен сумел обратить внимание на то, как шли дела у его друга.

Ренар боролся с двумя вооруженными долговязыми близнецами. К удивлению обоих инквизиторов, сила этих худощавых юнцов состояла в удивительном понимании друг друга: они двигались так, словно один мог слышать, о чем думает другой. Оттеснив Ренара к противоположной стене, они не оставляли инквизитору шанса перейти в наступление. Похоже, тот, кто потерял кинжал, успел его подобрать, ибо оба нападавших ныне были при оружии.

Один из близнецов постарался нанести удар кинжалом в грудь Ренара, но не успел. Вивьен подскочил и ударил его сзади под колено так, что тот невольно рухнул, испустив невнятное ругательство.

Ренар в это время успел отразить атаку второго и сработать по отлаженной схеме, заломив тому руку за спину и так же поставив на колени. Оружие обоих близнецов они успели отнять и отбросить в сторону.

— Живой? — с усмешкой спросил Вивьен, переведя дух.

— Протрезвел только, — недовольно буркнул Ренар, тяжело дыша.

Вивьен уже собирался обыскать преступников на предмет дополнительного оружия, однако удерживаемый им близнец внезапно извлек из ботинка еще один кинжал и свободной рукой махнул им наугад — на удивление удачно для себя.

Ощутив волну жара, пробежавшую по правому боку, Вивьен зашипел и чуть ослабил хватку.

— Черт! — успел выкрикнуть Ренар, моментально вогнав свой кинжал в горло плененному преступнику. Пока второй вскакивал, он успел повалить его на землю и приложить о дорогу головой так, что тот мгновенно потерял сознание. Ренар тут же обернулся и ужаснулся, увидев в слабом свете звезд, луны и отдаленном сиянии факелов на домах, что светлая рубаха друга залита кровью на правом боку.

— Твою мать! — прошипел Ренар, подоспевая к нему. — Сильно зацепил?

— Царапина, — тихо отозвался Вивьен, хотя кровь текла довольно сильно.

— Зараза, — сплюнул Ренар, оглядев одного мертвого и двух бездыханных нападавших, после чего снова повернулся к Вивьену. — Прижми, чтоб кровь меньше текла.

— Чем и занимаюсь, — натужно усмехнулся Вивьен. Все его ладони уже окрасились кровью.

Ренар, недолго думая, потянул мертвого близнеца за рубаху и следующим движением оторвал от нее большой лоскут ткани, который сложил вдвое и протянул другу.

— Держи-ка, — сказал он, вновь оглядевшись. Рядом со здоровяком он заметил кошелек Вивьена и подобрал его. — Нечего было в трактире деньгами сорить. Вот и нарвались.

— Виноват, — поморщился Вивьен.

— Нельзя так оставлять, — недовольно качнул головой Ренар, глядя на окровавленный бок друга. — Надо кровь остановить, не то рухнешь.

— Прижечь ее, да и все дела. Говорю же, царапина.

— Но глубокая.

— Но царапина. Серьезно тебе говорю, ничего страшного, могло быть хуже. Скользнуло по поверхности, лезвие внутрь не прошло и не застряло. Пройдет через несколько дней.

Вивьен сделал несколько шагов по улице и невольно пошатнулся.

Ренар подоспел и помог ему удержать равновесие.

— Царапина, говоришь? — с укоризной передразнил он. Вивьен невесело усмехнулся.

— Но глубокая, — согласился он, наконец.

— Чтоб тебя! — покривился Ренар, изучающе глядя на пропитывающийся кровью лоскут ткани. Он понимал, что надолго это другу не поможет.

— Много крови, — недовольно сказал он. — Надо бы к лекарю.

— В такой час?

— Не дури, и не в такие часы к лекарям ходят. Неужели упрямиться будешь?

Вивьен передернул плечами, прижимая рану.

— Не хотел бы светить эту историю, если уж честно. Лучше тихо прижечь, перевязать и потерпеть несколько дней, само пройдет.

Ренар хотел было возразить, но вовремя одернул себя, решив, что с разговорами стоит повременить: еще немного, и Вивьен может попросту лишиться чувств.

— Ладно, черт с тобой, прижечь так прижечь, дурное дело нехитрое. — Он оглянулся. Недалеко от переулка маячил старый дуб, рядом с которым располагалось отделение руанской тюрьмы. Ренар поджал губы и кивнул. — Идем. Там сейчас не очень людно. Думаю, стражники языками трепать не станут, даже если заметят нас.

Путь до тюрьмы отнял чуть больше четверти часа. Ренар старался поддерживать относительно быстрый темп ходьбы, но Вивьен двигался чуть медленнее. Как бы он ни храбрился, рана, похоже, была болезненной, да и располагалась на таком месте, которое почти всегда пребывало в движении, что не способствовало остановке кровотечения.

Пройти в тюрьму удалось без труда, а оттуда Ренар помог другу добраться в допросную, где тут же начал разогревать жаровню.

Вивьен привалился к стене и отнял от раны пропитавшийся кровью лоскут ткани и собственную разрезанную рубаху, невольно поморщившись.

— Ты как? — спросил Ренар, готовя железный прут.

— Жить буду, — буркнул Вивьен, снимая рубаху и осматривая все еще кровоточащую рану.

Ренар недовольно цокнул языком, оценивая довольно длинный и глубокий порез на боку друга.

— Лучше бы к лекарю, — снова попытался он.

Вивьен невесело усмехнулся.

— Проспавший казнь инквизитор, который утром нежился в постели с ведьмой, получил рану в пьяной драке после трактира? — нервно спросил он, опасаясь слишком громко произнести столь компрометирующие слова в этих стенах. — Сомневаюсь, что это будет лучшая история в моей биографии при уже имеющейся репутации. Жги давай. Вестимо, не в первый раз.

— Чтоб тебя черти драли, — сплюнул Ренар.

— И я тебя сердечно люблю, друг мой.

Ренар надел перчатку и привычным движением взялся за раскаленный с одного конца прут. Вивьен поднял руки и ухватился за перекладину, на которую подвешивали плети-семихвостки, кнуты, длинные клещи и крепкие кожаные ремни. В следующий миг Ренар со знанием дела прижал раскаленный прут к ране так, словно собрался заставить своего друга сознаться во всех совершенных грехах.

Вивьен стиснул зубы как можно сильнее, хотя сквозь них и прорвался сдавленный звук, средний между мычанием и рычанием. До носа донесся запах горелой плоти, и от осознания, что это его собственная обгоревшая плоть, Вивьену сделалось дурно, хотя к этому запаху он за время своей службы, надо сказать, привык.

Ренар тем временем был вынужден раскалить прут снова, так как рана была довольно большой, и прижечь ее до конца с одного раза не удалось. Вивьен тяжело задышал, борясь с подступившей тошнотой и следя за тем, как молчаливый светловолосый инквизитор, двигаясь с мрачной решимостью, направляется к жаровне и вновь разогревает железо добела.

При втором прикосновении раскаленного металла Вивьен лишь устало и коротко застонал сквозь стиснутые зубы, однако равновесия не потерял и рук не опустил. Боль была зверская, и даже когда Ренар отнял металл от его тела, она не отпустила, будто бы продолжая жечь кожу. Однако кровотечение остановилось, и даже накатившая тошнота понемногу пошла на убыль.

— Понежнее, сукин ты сын, не на допросе, — с усталой улыбкой выдавил он. Лоб покрылся испариной от боли, а тело начинала бить мелкая дрожь.

— Прости, привычка, — криво усмехнулся Ренар. — А, вообще, предложение работать каленым железом нежнее довольно интересное. Подумаю об этом при случае. — Он удостоился укоризненной улыбки Вивьена и понял, что, похоже, основная опасность миновала. — Принесу, чем промыть и перевязать.

— Может, и рубаху новую мне найдешь?

— В сутане моей дойдешь, я ее здесь оставил, — сказал он и ненадолго удалился.

Вивьен отпустил перекладину, привалился к стене, закрыл глаза и постарался унять предательскую дрожь. Похоже, он ненадолго провалился в усталую полудрему, потому что ему показалось, что времени почти не прошло с того момента, как Ренар покинул комнату — и вот он уже вернулся.

— Живой? — спросил он.

— А ты все хочешь увидеть меня мертвым? — усмехнулся Вивьен в ответ. — Не после двух прикосновений прута, мой друг, со мной не так просто.

— Кстати, ты ведь не закричал. От каленого железа вопят, как бешеные, а ты замычал только. На допросе с тобой было бы интересно.

— Мечтай.

Ренар наскоро промыл рану, обмотал вокруг туловища Вивьена взятый в комнате местного медика бинт, обрядил его в свою сутану и помог добраться до постоялого двора. Лишь перед тем, как оставить его в комнате, он вспомнил, что следует вернуть ему кошелек.

‡ 9 ‡

Это была одна из тех редких ночей, когда сон свалил Вивьена, стоило ему только лечь. Жгучая боль в ране продолжала беспокоить его, однако она же и помогла заснуть, отогнав все кошмары, которые могли накинуться на него в эту ночь.

Когда Вивьен проснулся на рассвете, боль заметно стихла — по крайней мере, пока он не поднялся с кровати. Рана была расположена так, что отзывалась почти на каждое движение. Недовольно поморщившись, Вивьен попытался проверить ее под повязкой, но не увидел ничего, кроме уродливого красного ожога, коим этой ране и надлежало быть, учитывая, что раскаленный прут прижег ее только вчера.

Наскоро одевшись, Вивьен спустился в трапезный зал постоялого двора и, несмотря на полное отсутствие аппетита, решил подкрепиться. Встречаться с Ренаром у большого дуба было еще рано, поэтому Вивьен подумал, что сначала наведается в отделение инквизиции и узнает, нет ли у судьи Лорана заданий для них с другом.

Некоторые дни инквизиторской службы протекали в бездействии. Не столь часто, как могло бы показаться на первый взгляд, однако такие дни выдавались, и Вивьен по натуре своей особенно их не любил. Ему казалось, что такие дни располагают к лени и праздности, посему стремился занять их чем угодно. По большей части он спасался молитвами и чтением. Особое удовольствие ему приносила возможность добраться до редких книг, что хранились в отделении инквизиции. Выпросить разрешение наведаться туда у судьи Лорана было непросто.

Епископ дозволял подобное, только если сам пребывал в добром расположении духа, а его подчиненным накануне удавалось отличиться в работе. Отличиться в работе Вивьен успел так, что лучше ему было лишний раз не попадаться на глаза епископу Лорану, однако он все же решил рискнуть.

Покончив с трапезой и расплатившись с хозяйкой — пытаясь при этом изобразить на лице приветливую улыбку — Вивьен покинул зал и направился в отделение, находившееся на территории епископского двора.

Едва успев погрузиться в свои мысли, Вивьен услышал оклик:

— Далеко ли собрались в такую рань, господин инквизитор?

Он обернулся. Ренар шел к нему, намеренно минуя постоялый двор. Вивьен удивленно приподнял брови, завидев друга.

— Тот же вопрос могу задать тебе, — хмыкнул он. — Что ты здесь делаешь?

— А как ты думаешь? Я по твою душу, — ответил Ренар, коротко ухмыльнувшись в ответ, но тут же посерьезнев. Он остановился напротив друга и окинул его долгим оценивающим взглядом, затем вопросительно кивнул. Вивьен передернул плечами, вернув Ренару вопрошающий взгляд.

— И чем могу быть полезен?

Ренар закатил глаза, будто был раздосадован, что друг не понял его без слов.

— Как ты? — спросил он наконец. Вивьен нахмурился.

— Не помню за тобой такого беспокойства по отношению к арестантам, — с нервным смешком отозвался он. Ренар сурово посмотрел на него.

— Ты не арестант, а это не шутки, — тоном наставника произнес он. — Я спрашиваю серьезно. Я ведь все еще убежден, что идти надо было к лекарю, а не в допросную. Но раз уж ты упрям, как черт, я решил справиться о твоем самочувствии. Может, будешь столь любезен и ответишь, наконец?

Вивьен удивленно посмотрел на друга. Он и впрямь никогда не замечал за ним такого беспокойства о ком-либо. По правде говоря, Вивьену никогда и не требовалось, чтобы кто-то беспокоился за него, он считал себя в состоянии справиться со своими проблемами. Ему казалось, что на вчерашней помощи Ренара дело завершилось. Выходит, нет.

— Я в порядке, — покачал головой Вивьен, понимая, что друг уже довольно долго ждет от него ответа. Заметив недоверчивый взгляд Ренара, он закатил глаза и повторил: — Да в порядке я, правда. Я ведь говорил, ничего серьезного.

Похоже, Ренар, наконец, удовлетворился ответом и кивнул. Вивьен вздохнул с облегчением. Не сговариваясь, они повернулись в сторону епископского двора и направились в обитель судьи Лорана.

— Ты в отделение? В такую рань? — поинтересовался Ренар.

— Подумал, может, если сегодня нет важных дел, Лоран позволит провести день в хранилище. Может, даже в той самой секции.

Ренар устало закатил глаза. Он, как и его друг, разделял интерес к чтению, но попросту не мог, да и не хотел проводить за ним целые дни, как это с радостью делал Вивьен. И уж тем более Ренар не испытывал интереса к запрещенным текстам, которые изымали у еретиков и бережно охраняли до надлежащего указа об их уничтожении. Еще после истории с Анселем де Куттом Ренар зарекся интересоваться любыми еретическими учениями самостоятельно — ему вовсе не хотелось портить и без того хрупкую репутацию.

— Почему тебя так интересуют еретические тексты? — с нескрываемым возмущением спросил Ренар. Вивьен хмуро посмотрел на него.

— Прокричи об этом громче, мой дальновидный друг, пусть об этом знает вся улица, а потом сам же меня и арестуй за мое любопытство.

Ренар опередил друга на дороге, замер напротив него и сурово посмотрел ему в глаза.

— Меня куда больше пугает не твое паясничество, а то, что ты подтвердил, что это любопытство есть.

Вивьен некоторое время смотрел ему в глаза, пытаясь понять, насколько серьезен страх друга и насколько глубоко он в нем укоренился. Затем покачал головой, похлопал Ренара по плечу и попытался обойти его.

— Остынь, я не практикую еретические обряды тайком. Практиковал бы, позвал бы тебя за компанию, — хохотнул он.

Ренар резко дернул Вивьена за руку. Раненый бок полоснула сильная боль, заставив инквизитора, на время забывшего о своей травме, шумно выдохнуть и поморщиться.

— Господи, Ренар! — возмущенно воскликнул он. — Да что с тобой?

— Даже не шути так!

Сталь в голосе Ренара заставила Вивьена посерьезнеть. Несколько мгновений он обдумывал свой ответ, а затем кивнул и заговорил со всей серьезностью:

— Я не еретик, Ренар. Никогда им не был и не буду. Запомни это, пожалуйста. — Он позволил себе осторожно улыбнуться и понадеялся, что друг не примет его слова за очередную шутку и не арестует прямо на месте. — Но меня интересуют книги. Это так.

— Не еретик, но интересуешься книгами еретиков? — прищурился Ренар, все еще не отпуская предплечья Вивьена.

— Меня интересуют разные книги. Еще с того момента, как отец отправил меня в Сент-Уэн, знания и книги — единственное, что по-настоящему прельстило меня там. Если б не это, клянусь Богом, я убежал бы. Жизнь доминиканского монаха чрезвычайно скучна, она никогда не приходилась мне по духу, и уж кому, как не тебе, знать об этом! Но там были книги, и я читал их всегда, когда у меня была такая возможность. Я не берусь спорить с решениями Его Святейшества о том, что еретические книги следует предавать огню, но, видит Бог, я вижу в этом едва ли не наибольшую жестокость из всего того, что мы делаем.

— Даже если это еретические тексты?

— Да что же ты прицепился к этим еретическим текстам, как… клещ? — Вивьен осекся и невольно усмехнулся, в который раз поняв, что друг не просто так заработал свое прозвище.

Ренар прищурился.

— Крикни об этом громче, чтобы вся улица услышала, — едко передразнил он, выпустив, наконец, его руку. Вивьен закатил глаза и вздохнул.

— Даже еретические тексты несут в себе ценную информацию. Не о мироустройстве, нет! — Он покачал головой, приподнимая руки. — О людских душах. Если изучить эти тексты, не позволяя им при этом затуманить твой разум ересью, можно понять, что толкает людей на побег из лона Церкви. Разве не ради этого мы делаем то, что делаем? Не ради того, чтобы еретики возвращались в истинную Церковь? Бить врагов Святого Престола необходимо их же оружием. Эти книги могут нам в этом помочь, Ренар, если мы не будем относиться к ним, как относимся к тем, кто исповедует прописанное в них учение.

Ренар качнул головой.

— Мы относимся к ним… как подобает.

— Некоторое время храним, а потом сжигаем, — закатил глаза Вивьен.

— Я и говорю: как подобает.

— То есть, как к еретикам-рецидивистам, которым уже не помочь, — усмехнулся Вивьен. Ренар недовольно склонил голову.

— Потому что в этих книгах написано то, что может затуманить умы, и то, что никогда не изменится.

Вивьен вздохнул.

— Я не вижу смысла в этом споре. Подозреваешь меня в ереси? — Он серьезно посмотрел другу в глаза. Ренар не ответил, и Вивьен качнул головой. — Так арестуй меня. Приведи на допрос, там вместе с судьей Лораном разберетесь, что к чему. Может, он будет не с таким ужасом относиться к моим словам. К тому же я ведь не исповедую другого верования, я говорю лишь о безобидных предметах — о книгах.

Ренар упрямо сложил руки на груди.

— Они вовсе не безобидные.

— Безобидные, если твоя душа защищена истинной верой и не собьется с пути от одной прочтенной книги. Господь, создав человека, дал ему разум и логику. И если так, то, какие бы еретические тексты ни попадали в руки верных детей Отца, логика, данная нам Им, приведет нас к Нему, а не в объятия ереси. — Вивьен прищурился, заговорщицки взглянув на друга. — Я за свою душу спокоен. А ты, Ренар, отчего так боишься еретических текстов? Разве не о слабости твоей веры свидетельствует этот страх?

Губы светловолосого инквизитора сложились в тонкую линию, брови нахмурились. Вивьен примирительно качнул головой.

— Я знаю, что дело в Анселе, мой друг, — сказал он. — Я понимаю, что ты так настороженно относишься к ереси именно после того, как провели операцию в Кантелё. Но, прошу тебя, не будь уж слишком мнительным. Умей различать мой интерес к знаниям и чье-то абстрактное стремление к еретическому учению.

Ренар недовольно цокнул языком.

— Ладно, черт с тобой, — махнул рукой он.

Вивьен улыбнулся, поняв, что все наладилось, и они снова направились в сторону отделения.

* * *

Епископ Кантильен Лоран встретил своих подопечных оценивающим пристальным взглядом.

— Вот они. Явились. Слетаются, как мухи на мед, — усмехнулся он, и тонкие губы изогнулись в кривой улыбке. Вивьен и Ренар недоуменно переглянулись, и судья, одарив их коротким кивком вместо приветствия, продолжил: — Признайтесь, вы почувствовали, что у меня припасено что-то для вас, поэтому и явились ни свет ни заря.

Ренар оставался мрачно молчаливым после недавнего разговора с другом о еретической литературе. Вивьен понял, что эту беседу ему предстоит взять на себя, и не преминул начать:

— Не изволите ли пояснить, Ваше Преосвященство?

Вместо ответа судья Лоран указал на свой стол, на котором лежало два свертка, похожих на небольшие дорожные мешочки. Нечто бесформенное было перевязано отрезами грубой ткани и перетянуто бечевкой. Вивьен расплылся в улыбке, понимая, что имеет в виду Его Преосвященство.

— Угощения от аббата Лебо? — спросил он.

— Именно, сын мой, — хмыкнул судья Лоран. — Бернар, кажется, мнит меня вашим личным курьером, раз считает, что я должен каждый раз передавать это вам.

Усмешка его была беззлобной. Вивьен прекрасно знал, что если Лорана и раздражают эти периодические передачи монастырских пряников, то он вполне готов с этим мириться, ведь большую порцию Бернар Лебо, разумеется, отправляет Его Преосвященству, а Сент-Уэн славится своими сладостями, и даже епископ рад отведать этих угощений, несмотря на свой обычно строгий постный рацион, предписанный Святым Франциском.

Если что-то и могло по-настоящему удручать судью Лорана, так это наставническая забота, которую аббат по-прежнему проявлял к двум своим бывшим воспитанникам. После операции в Кантелё Бернар Лебо прибыл в Руан самолично, дабы присутствовать на допросе своих воспитанников и лично убедиться, что Ансель де Кутт не затуманил им головы своим мерзостным лжеучением.

— Мы благодарны за вашу доброту и за то, что проявляете снисхождение к небольшой блажи нашего прежнего наставника, Ваше Преосвященство, — елейно улыбнулся Вивьен.

На этот раз судья Лоран нахмурился.

— Лесть — есть приправленная терпким вкусом гордыни сладостная ложь, и она — не лучшее качество инквизитора, сын мой, пусть ты и владеешь этим полезным навыком в совершенстве, — наставническим тоном сказал он.

— Я и не думал лгать. Я говорил от чистого сердца.

Епископ поджал губы, словно подавив слова, которые уже не первый год вертелись у него на языке. Как инквизитор, Вивьен Колер прекрасно умел читать в людских душах то, что действительно волновало собеседников, поэтому он знал, что на самом деле затрагивает тревожные струны души Кантильена Лорана.

Как и Ренар, епископ часто мысленно возвращался к печальной истории в Кантелё. С той лишь разницей, что Ренар частенько вспоминал сам факт предательства Анселя; печаль же судьи Лорана была несколько другого характера. Он, похоже, не мог изгнать из головы мысль о том, что сам пригласил Анселя де Кутта обучать своих подопечных, и, если бы ересь поселилась в сердце хотя бы одного из них, вина за это легла бы на плечи епископа.

Вивьен не разделял угрызений совести Лорана: в Нормандии катарская ересь практически не встречалась, с ней толком не имели дела, она процветала в основном на юге Франции, очагом ее был Лангедок — Тулуза, Каркассон и Монсегюр в особенности.

Когда Ансель появился в Руане, он исправно ходил к мессе, был добродушным и казался крайне набожным. Имя, которым он представлялся, не вызывало подозрений, как, впрочем и его внешний вид. Единожды, как помнил Вивьен, судья Лоран спросил Анселя, отчего тот никогда не снимает черных одежд, и Ансель вежливым, но весьма строгим тоном, подразумевавшим, что без лишней надобности никому не стоит расспрашивать его о личной истории, сказал, что носит траур. Как выяснилось, он не лгал. Он вообще никогда не лгал — всего лишь недоговаривал.

— Ладно, держите, не стану вас томить, — вздохнул судья Лоран, встав и протянув Вивьену и Ренару два свертка монастырских сладостей. Даже через ткань от них исходил приятный орехово-медовый запах. Ренар с наслаждением втянул носом воздух, прислушиваясь к аромату. Вивьен же вдруг понял, что потревоженный с утра резким рывком правый бок слишком докучает ему, совершенно отбивая аппетит. Первым порывом было отказаться от угощения, однако он быстро передумал: знал, кому может прийтись по вкусу монастырская выпечка, поэтому решил припрятать дар аббата Лебо.

— Спасибо, Ваше Преосвященство, — благодарно кивнул Ренар.

— Мы хотели узнать, нет ли у вас помимо подарков из монастыря каких-либо поручений для нас, — смиренно кивнул Вивьен.

Судья Лоран улыбнулся, глядя на них.

— Всегда готовы возвращать заблудшие души в лоно истинной Церкви, дети мои? — усмехнулся он.

— Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих, и Мои знают Меня. Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца; и жизнь Мою полагаю за овец. Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь[9], — ответил Вивьен словами Писания, чем вызвал одобрительную улыбку епископа.

— Ты всегда умел найти самый правильный ответ из всех возможных, — сказал он, покачав головой. — Нет, на сегодня для вас задач нет, можете провести день, как заблагорассудится. Полагаю, вы найдете вашему времени хорошее применение.

Последний вопрос словно был тем самым моментом, в который следовало озвучить свою просьбу. Вивьен осторожно посмотрел на судью Лорана и, поджав губы, решился спросить:

— Ваше Преосвященство не соблаговолит разрешить мне провести этот день в библиотеке?

Первые разы, когда Вивьен просил об этом, судья Лоран лишь удивлялся, отчего он задает такой вопрос, ибо не находил необходимости спрашивать о разрешении укрепить веру священными текстами. Лишь когда Вивьен раз за разом начинал спрашивать его о закрытой комнате, где ожидают часа своего сожжения еретические и еврейские книги, епископ искренне насторожился. Он несколько раз проводил с Вивьеном беседу о том, как важно понимать вред и опасность хранящейся в этой комнате литературы, но Вивьен, казалось, прекрасно понимал, о чем просит, и не боялся, что ересь проникнет в его душу и развратит ее. Тем не менее, во избежание лишних проблем судья Лоран предпочитал как можно реже разрешать ему посещать эту секцию.

— Ты знаешь столько священных текстов наизусть, что я попросту не представляю, что тебе там делать, сын мой, — произнес он с елейной улыбкой на губах, однако взгляд его выражал неприкрытую угрозу.

Вивьен знал, что, когда Кантильен Лоран пребывает в таком настроении, лучше не просить его дважды.

— Что ж, в таком случае, возможно, я просмотрю прежние дела еретиков. Быть может, найду что-то важное.

— Этим и займись, — примирительно сказал судья Лоран.

Ни Вивьен, ни Кантильен Лоран не были уверены, что он действительно найдет в старых делах что-то стоящее, да и оба сомневались, что он действительно направится в архив. Это была лишь отговорка, устроившая всех — в том числе и Ренара, который, услышав отказ судьи, даже не стал скрывать облегченного вздоха.

— Позволите идти? — спросил Ренар.

— Ты — можешь быть свободен, сын мой, — улыбнулся судья Лоран. Взгляд его замер на Вивьене. — А ты — задержись ненадолго.

Во взгляде Ренара мелькнула едва заметная тень беспокойства, он на миг остановился в дверях, но тут же вышел. Кантильен Лоран молчал, прислушиваясь, и лишь когда шаги Ренара стихли в коридоре, он тяжело вздохнул и сел за массивный дубовый стол.

— Ты уже знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить? — проникновенно глядя в глаза Вивьену, спросил епископ. Вивьен сохранил лицо непроницаемым.

— Не имею ни малейшего понятия, Ваше Преосвященство.

Этот ответ Лорану не понравился.

— Сядь, — строго сказал он. Вивьен вздернул острый подбородок и качнул головой.

— С вашего позволения, я постою. Так привычнее.

В ответ — еще один мрачный взгляд. Несколько мгновений судья Лоран изучал своего подопечного, затем сложил руки домиком на столе и заговорил:

— Речь пойдет о Базиле Гаетане. И не говори, что не помнишь, кто это такой.

— И не скажу, — покачал головой Вивьен, заложив руки со свертком монастырских сладостей за спину. — Это бродячий проповедник, который покончил с собой у меня на допросе, вдохнув воду.

Судья Лоран испытующе прищурился.

— В твоем рассказе об этом инциденте меня волнует несколько вещей, Вивьен. — Он развел руки и начал демонстративно загибать тонкие пальцы. — Для начала то, что ты был в допросной один. Ренара по весьма странному стечению обстоятельств с тобой не было. Если ему и впрямь нездоровилось, стоило допросить Гаетана в другое время. В нашем отделении при дефиците писарей, которые достаточно крепки, чтобы присутствовать на пристрастном допросе, так дела не ведутся. Вас должно быть, как минимум, двое, и ты это знаешь.

«К еретичкам Ренара это, надо думать, не относится», — скрипнул зубами Вивьен, но вслух этого не произнес.

— То был мой просчет, Ваше Преосвященство. И моя самонадеянность, ведь это я убедил Ренара удалиться из-за его плохого самочувствия. Я уже говорил вам: допрос обещал быть простым и должен был занять совсем немного времени. Мог ли я предположить, что с Гаетаном возникнут проблемы?

— Мог. И должен был предположить, — назидательным тоном ответил Лоран. — Никого из арестантов, попадающих в допросную, нельзя недооценивать. И прежде ты не забывал об этом. — Он чуть отклонился назад. — Была в этом допросе и другая странность. Встречи со свидетелями не допускаются, и это тебе тоже прекрасно известно. Что же побудило тебя нарушить все мыслимые и немыслимые правила на этом допросе? — Лоран предупреждающе поднял руку. — Только не рассказывай опять про свою самонадеянность, Вивьен. Самонадеянность туманит взор дуракам, а ты далеко не дурак.

Молчание непозволительно растягивалось, епископ ждал ответа.

— Когда мы заподозрили его в катарской ереси, — медленно заговорил Вивьен, — он отказался рассказывать больше, и я хотел посмотреть, как он будет реагировать на слова свидетельницы, которая перескажет ему его же слова.

Лоран нахмурился.

— Все еще не вижу связи. Зачем тебе понадобилась свидетельница для того, чтобы развязать язык арестанту? Вы с Ренаром обучены заставлять людей говорить правду на допросах, и вы уж точно можете это сделать эффективнее, чем некая свидетельница.

Вивьен поджал губы.

— Мы часто заставляем арестантов говорить с помощью провокационных заявлений или вопросов. А я… — Он покачал головой. — Я старался произнести нечто провокационное про катарскую ересь, но, — его глаза нашли хмурый взгляд епископа, — у меня не получилось. Не после того, через что мы прошли.

Лоран заметно смешался.

— Поэтому ты попросил Ренара уйти? И поэтому привел свидетельницу? Чтобы она пересказала Гаетану его провокационные речи за тебя?

Вивьен неопределенно повел плечами.

— Ренару и вправду нездоровилось. А свидетельница мне за тем и понадобилась, вы правы.

Несколько мгновений Лоран выглядел почти пристыженным, затем взял себя в руки и заговорил строже:

— Прежде не замечал, чтобы эти воспоминания были для тебя столь болезненными. По крайней мере, не настолько, чтобы сковать тебе язык.

Вивьен приподнял подбородок.

— Я не привык об этом заявлять, — раздраженно сказал он. — Так уж вышло, что мне проще назвать себя самонадеянным идиотом, чем признать, что тот допрос до сих пор преследует меня. — Решив, что с оправдательными речами пора заканчивать, он перешел в наступление: — Вы в чем-то подозреваете меня, Ваше Преосвященство?

Лоран криво ухмыльнулся.

— Конкретно сейчас, Вивьен, я подозреваю, что ты лжешь мне напропалую. И у меня нет ни одного свидетеля, кроме этой девушки, которую ты можешь научить, что сказать и как подать эту историю. Не сомневаюсь, что, если вызову ее сюда, она выступит в твою защиту и в точности повторит твои слова. — Лоран склонился ближе к столу, вновь сцепив пальцы. — А тем временем цепочка событий кажется мне странной: арест этой девушки, ее освобождение, затем арест, допрос и смерть Гаетана. Я вижу здесь связь, хотя о ней все упорно молчат. — Он пристально всмотрелся в глаза молодого инквизитора. — Признайся честно, Вивьен, ты ведь сделал это с проповедником ради нее? Потому что она приглянулась тебе?

Вивьен непонимающе покачал головой.

— Я рассказал вам, как обстояло дело, Ваше Преосвященство. Я понимаю, как это может выглядеть со стороны, поэтому не стану бросать громких фраз о том, что ваше подозрение меня искренне задевает и оскорбляет. Я понимаю, что может заставить вас так думать, и даже мое предложение привести к вам ту свидетельницу, чтобы она подтвердила истинность моих слов, вы заранее отвергли, сочтя это доказательство недостаточно емким. Вы лишили меня возможности говорить в свою защиту и представлять доказательства моей невиновности, посему я стану уповать лишь на ваше благоразумие.

Лоран хмыкнул.

— Весьма удобная позиция, Вивьен, тебе так не кажется? — заговорщицки спросил он. — Мне остается либо покарать тебя — возможно, незаслуженно — либо принять твои слова на веру, а значит, спустить тебе серьезный служебный проступок — тоже, возможно, не имевший места. Как бы ты поступил, будь ты мной?

Вивиен смиренно повел головой в сторону и улыбнулся, несмотря на клокотавшее в душе раздражение.

— Боюсь, что не в силах предположить такое, ведь я не обладаю вашей мудростью и вашим постом.

— Льстец! — в сердцах воскликнул судья Лоран, поднимаясь со своего места и ударяя кулаками по столу. — Ты думаешь, что я проглочу твою лесть и забуду о проступке, который для меня очевиден? — Его голос почти сорвался на крик. — Инквизитор не имеет права злоупотреблять своей властью и карать тех, кого ему вздумается! Мы не вправе вершить такой суд и убивать подозреваемых, как бездомных псов!

— Да и бездомных псов убивать нежелательно… — тихо проговорил Вивьен, чем заставил судью Лорана побагроветь еще сильнее и тут же пожалел о своем замечании.

— Слушай меня внимательно, Вивьен! — прошипел епископ. — Если по этому делу я узнаю хоть что-то, что бросит на тебя тень — хоть что-то, ты меня понял? — я сниму тебя с должности и отправлю в тюрьму за злоупотребление служебными обязанностями! Паломничеством к святым местам ты не отделаешься! Будешь сидеть взаперти на хлебе и воде, получая плети каждый день, чтобы неповадно было! Я не потерплю, чтобы мои люди вершили самосуд ради каких-то приглянувшихся им девок. Тебе понятно?!

Вивьен неприязненно поморщился, но в остальном сохранил лицо непроницаемым. Это удалось ему почти без труда: большая часть эмоциональных сил ушла на то, чтобы сдержать чернильно-черную злобу, зашевелившуюся где-то внутри него. Ему казалось, что в любой момент эта злоба может сорваться с цепи и, как прожорливая оспа, пожрать всю кожу лица судьи Лорана. Вивьен буквально видел, как щеки епископа начинают сочиться кровью…

Отогнать видение стоило огромных трудов, но он сумел сделать это.

— В таком случае удачных поисков, — тихо ответил он, — Ваше Преосвященство.

Судья Лоран с явным трудом взял себя в руки.

— Пошел вон с моих глаз, — угрожающе тихо приказал он.

Вивьен почтительно кивнул и неторопливо направился к двери, с силой вцепившись пальцами в сверток с монастырскими сладостями от аббата Лебо. Пока он шел, ему казалось, что взгляд епископа прожигает в его затылке дыру.

* * *

Побледневшего Вивьена Ренар встретил на улице у отделения. Завидев друга, он тут же сорвался с места и быстрым шагом направился к нему.

— Что произошло? — тут же спросил он.

Вивьен попытался улыбнуться, но вышло натянуто.

— Ничего серьезного.

— А лицо у тебя такое, как будто ты Ангелов Апокалипсиса видел собственными глазами, — хмыкнул Ренар, заставив Вивьена сердито нахмуриться.

— Да нормальное у меня лицо, — буркнул он.

— Хорошо, — согласился Ренар, хотя сделал это явно лишь для вида. — Нормальное лицо. Тогда, может, чуть ослабишь хватку на кульке с печеньем? Ты его сейчас раздавишь.

Вивьен, безвольно повиновавшись другу, вовсе отпустил руки, и кулек с печеньем полетел на землю. Ренар успел подхватить его и обеспокоенно уставился на Вивьена.

— Что с тобой?

Вивьен выдохнул, попытавшись сдержать подступивший к горлу ком тошноты, и покачнулся, опасаясь, что вот-вот потеряет равновесие.

— Да что с тобой такое? — уже не на шутку разволновавшись, спросил Ренар.

— Нужно уйти отсюда, — едва слышно произнес Вивьен и решительно направился прочь от отделения инквизиции. Ренар, отстав на несколько шагов, последовал за ним.

Без единой остановки пройдя до большого дуба, Вивьен зашел за стену ближайшего дома, тяжело оперся на нее рукой и на этот раз не сумел сдержать скрутившую желудок тошноту. Бок от спазма пронзила резкая боль, заставившая Вивьена тихо застонать, придержав рану. Перед глазами все еще проносилось наваждение, в котором он увидел кровоточащее лицо судьи Лорана. Еще немного, и это было бы лицо с содранной кожей…

Само по себе зрелище после вида чумных больных и пыток на пристрастных допросах не должно было так впечатлять, но Вивьена вновь скрутил сильнейший спазм, заставивший его вывернуть наизнанку и без того опустевший желудок. На этот раз к боли в боку он был готов, поэтому сумел лишь тихо зашипеть, но удержать стон. Опершись рукой на стену дома, он уткнулся лбом в собственную руку и тяжело задышал.

Он не понимал, что послужило причиной этого странного состояния. Внутри нарастала паника и все еще не успокаивалась всколыхнувшаяся злость. Казалось, она, как в ночных кошмарах, вот-вот могла поглотить Вивьена без остатка и начать рушить все на своем пути. Как чума…

Но это ли было причиной? Или вчерашнее пережитое ранение, которое пока не думало успокаиваться? Или же страх от произнесенной угрозы судьи Лорана? Или попросту еда на постоялом дворе оказалась не лучшего качества?

Ренар молча смотрел на друга, всем своим видом показывая, что готов прочитать ему целую серию нотаций. Однако ограничился он одним:

— Полегчало?

К своему удивлению Вивьен понял, что ему действительно стало чуть легче. По телу пробежала волна легкого холода, от которой руки покрылись гусиной кожей, но приступы тошноты миновали.

— Да, — выдавил он.

Ренар покачал головой, пристально уставившись на руку, придерживающую рану на боку, и кивнул в ее сторону.

— Черт, Вивьен, это ненормально. Стоит обратиться к лекарю.

— Незачем, — отмахнулся он. — Уже прошло.

— Уверен, что дальше ничего подобного не будет? — скептически приподнял бровь Ренар.

— Уверен. Не надо обо мне печься, — огрызнулся Вивьен и тут же, смягчив тон, заверил друга: — Это не из-за раны.

Ренар недоверчиво поджал губы, но ничего не сказал.

Несколько мгновений они молчали, затем Ренар протянул Вивьену печенья, которые все это время держал в руках, и невинно улыбнулся.

— Что ж… тогда кулек забери.

* * *

Вивьен шел по тропинке через лес. Казалось, он мог пройти по ней теперь и с завязанными глазами. С каждым шагом на душе у него становилось чуть легче.

После разговора с судьей Лораном он справедливо решил, что не стоит сегодня снова показываться в отделении инквизиции. Тем более что никаких конкретных задач перед ними с Ренаром не стояло, в хранилище запретной литературы доступа теперь было не допроситься и мольбами. Оставалось лишь проводить день в молитве — чего Вивьену совершенно не хотелось — или думать, чем еще себя занять. Идей было много, но большинство из них включало в себя активную физическую деятельность, а раненый бок все же сильно сковывал движения, и Вивьен решил не спешить с тем, чтобы нагружать рану. В конце концов, рассудил он, если дать ей немного времени покоя, она быстрее пройдет.

Расставшись с Ренаром после небольшой прогулки, в течение которой он все же поведал ему о разговоре с судьей Лораном, Вивьен честно сказал другу, что хочет отправиться к Элизе. Выбора его Ренар не одобрил, сочтя, что таким образом Вивьен только нагонит на себя лишнюю тень подозрения, однако убеждения его не дали никакого результата, и вскоре друзья распрощались.

Предусмотрительно купив на рыночной площади два маленьких куска ткани, Вивьен разделил щедрую порцию печенья, присланную Бернаром Лебо, на две части и перевязал их купленными на той же площади ленточками. Теперь у него было две порции монастырского орехово-медового печенья для Элизы и для Рени, которая — он думал — могла случайно оказаться у сестры.

Поляна, на которой стоял дом Элизы, была освещена ярким дневным светом и переливалась всеми оттенками зеленого.

«Словно драгоценный изумруд посреди лесной чащи», — подумал Вивьен, подступая к дому. В кустах что-то шелохнулось, Вивьен обернулся на звук и замер, увидев нацеленную на себя стрелу лука. За натянутой тетивой показалось поцелованное солнцем лицо, обрамленное пышными светлыми волосами, в которые были вплетены причудливые кожаные шнурки с перьями.

Вивьен нервно усмехнулся. В последний раз он видел Элизу два дня назад, она сладко дремала у него на плече, а после не хотела отпускать его на службу. И вот теперь…

— Я был так плох? — с невольным смешком спросил он.

Элиза тут же опустила лук и бросила его на землю.

— Вивьен! — воскликнула она, приближаясь. Она изменилась с момента последней встречи. Что-то неуловимо… другое преобладало теперь во всем ее образе. На первый взгляд это была все та же Элиза, но из ее движений, взгляда, мимики ушла какая-то прежняя, немного угловатая, детская неловкость. Теперь каждый ее жест, каждый взгляд был еще более притягательным, манящим, немного дразнящим и куда более женственным, чем буквально два дня назад. Взмах рукой перед тем, как она бросила на землю лук, был необычайно плавным, выражение лица хранило отпечаток какой-то невиданной доселе уверенности в себе. Вивьен был поражен, увидев эту перемену, поэтому на миг потерял дар речи.

Элиза приблизилась и прильнула к нему, как ласковая кошка — нежно, плавно и будто бы осторожно. Он легко приобнял ее, вдохнув травянистый запах ее волос.

— Прости! — виновато произнесла она. — Я не хотела… я не думала, что это ты.

Он нахмурился.

— А тот, кого ты ждала с луком наизготовку, мог тебе навредить?

Элиза удивленно посмотрела на него, а затем заливисто рассмеялась.

— Я охотилась. Я думала, это будет олень!

— Ну, в каком-то смысле… — буркнул Вивьен, вспоминая разговор с Лораном и свою немедленную готовность вновь подставиться ради Элизы, если б нашелся кто-то, кто мог ей навредить.

— Что? — переспросила она.

— Ничего, не обращай внимания, — он огляделся в поисках полупризрачной рыжеволосой кудрявой девушки. Отчего-то ему было интересно, угадал ли он со своим предчувствием, что сестра Элизы будет здесь, или ошибся. — А… Рени с тобой?

По лицу Элизы вдруг пробежала тень злобы. Отчего-то при виде этого выражения Вивьену мгновенно стало легче на душе, и он расплылся в улыбке в ответ на ее невысказанный вопрос: «А тебе зачем?»

— Просто я подумал, что не стоит обделять ее угощениями, раз уж они у меня есть. Решил, что она тоже будет не против отведать сладостей из места, где я провел часть отрочества. — Он невинно улыбнулся. — Передашь ей, если ее здесь нет? — и с заговорщицким прищуром добавил: — Я ведь могу доверить тебе чужие сладости?

Элиза просияла и виновато улыбнулась.

— Ох… — выдохнула она.

В это время ответ на вопрос Вивьена сам вышел на крыльцо. Солнце играло причудливыми бликами на пышных рыжих кудряшках Рени. Она смотрела на незваного гостя своим проникновенным странным взглядом, выражение которого Вивьен каждый раз силился, но не мог прочитать. Ему казалось, что Рени — создание, воспетое в мифах, которые он читал тайком от аббата Лебо в библиотеке Сент-Уэна. Нимфа, которая, должно быть, растворяется среди деревьев под звуки флейты мифического сатира.

«Что она такое?» — невольно спрашивал себя Вивьен.

Рени была красива. Даже, пожалуй, слишком красива. Он признавался себе, что в первый раз, когда увидел ее, перед тем, как выкрикнуть, что она арестована, на миг подумал, что ее колдовские чары затуманили его собственный разум. Однако стоило присмотреться чуть ближе, и он понимал, что Рени для него слишком загадочна. Элиза рядом с ней представлялась такой близкой и понятной, а Рени будто могла раствориться, стоило только отвести от нее взгляд. Трудно было поверить, что эти девушки приходятся друг другу сестрами.

Невольно задумываясь о привлекательности двух язычниц, Вивьен понимал, что без колебаний снова остановил бы свой взгляд на Элизе, если бы ему предоставляли выбор.

Тем временем, будто почувствовав, что ее позвали, Рени спустилась с крыльца и скромно замерла рядом с домом, словно сейчас он не пускал ее от себя дальше. Вивьен улыбнулся Элизе, и они вместе приблизились к дому. Краем глаза Вивьен поглядывал на идущую рядом с ним светловолосую ведьму и невольно снова чувствовал возрастающее желание, улавливая мягкость и уверенность ее движений. Отчего-то ему казалось, что и она испытывает то же самое.

«Что она там говорила? Что во время первой ночи с мужчиной у ведьмы высвобождается много силы? Что ж, пожалуй, тут я с ней соглашусь».

— Рени, Вивьен принес нам с тобой гостинцы! — улыбнулась Элиза. Рыжеволосая нимфа подняла огромные зеленые глаза на инквизитора и расплылась в невинной детской улыбке.

— А что там? — спросила она, глядя на два свертка в руках Вивьена. Этот вопрос прозвенел тихо и высоко, как колокольчик.

Вивьен заставил себя не терять дар речи при виде этого странного создания.

— Откроешь — узнаешь, — улыбнулся он, тут же вызвав ответную улыбку.

«Боже, какая же странная», — подумал он, с трудом удержав нервный смешок.

— Ей понравится, я знаю, — заговорщицки улыбнулась Элиза. Она повернулась к Вивьену, и глаза ее засияли. Повинуясь моментному порыву, она вдруг подалась вперед и крепко обняла его. — Я правда очень рада тебя видеть.

— И я рад видеть тебя, — чуть сдавленно произнес он, когда она отстранилась. В боку вспыхнула сильная боль, и из груди вырвался прерывистый вздох.

Элиза прищурилась.

— Что с тобой? Что-то не так?

Вивьен улыбнулся и покачал головой.

— Нет-нет, все хорошо, — без колебаний солгал он.

«Незачем ее волновать такими пустяками», — сказал он себе. — «Эта чертова позорная царапина скоро пройдет. Тогда уж, если спросит…»

Элиза недоверчиво прищурилась и окинула его оценивающим взглядом.

— Ты немного бледен. Опять бессонница? Или ты нехорошо себя чувствуешь?

Он нахмурился.

— Я в порядке, Элиза. Правда. — Он говорил мягко, но настойчиво, и его многозначительный взгляд все же заставил ее не упорствовать. Он протянул ей два свертка с печеньями, и Элиза воодушевленно взбежала по ступеням крыльца, чтобы отнести подарки в дом.

Боль в боку все не утихала, и теперь, когда Элиза на время удалилась, Вивьен позволил себе поморщиться и придержать рану. Казалось, он забыл о присутствии Рени и заметил ее, лишь когда открыл глаза и столкнулся с ее выразительным взглядом.

Он улыбнулся, приложил палец к губам и покачал головой.

— Не нужно ее этим беспокоить. Правда, — мягко произнес он.

Рени отозвалась кивком.

— Понятно. Ладно.

— Благодарю тебя.

Элиза появилась на крыльце уже миг спустя. Вивьен выпрямился и встретил ее теплой улыбкой.

— Ты не против пройтись? — спросил он.

— Пройтись? — удивилась она. — Куда?

— Например, по лесу, — передернул плечами Вивьен.

Элиза посмотрела на него и поняла, что он хотел сказать этой просьбой: «мне нужно поговорить с тобой без свидетелей».

«Мне нечего скрывать от сестры!» — на миг вспыхнула Элиза, однако вслух этого не произнесла. В конце концов, вряд ли Вивьен стал бы просить ее отойти, если бы ему и впрямь не надо было обсудить с нею что-то личное или важное.

Рени, казалось, понимала, что им стоит поговорить наедине. Пока они смотрели друг на друга, она тихо скользнула в дом и тут же вернулась с одним из свертков в руках.

— Я лучше пойду, — сказала она, невинно улыбнувшись, и направилась в густую чащу леса. Вивьен лишний раз подивился тому, как она двигается. У него складывалось ощущение, что она летала над землей, а не шла по ней. За ней, как ни странно, было весьма трудно уследить.

Элиза вздохнула, проводив сестру глазами.

— Похоже, она поняла, что ты хочешь поговорить со мной наедине, — усмехнулась она. — Рени очень тонко чувствует окружающий мир. Я еще не встречала никого равного ей в этом. Пожалуй, врасплох ее удалось застать только тебе. — По лицу Элизы на миг пробежала тень, однако она тут же заставила себя улыбнуться и добавила: — В ту ночь, когда ты застал нас за танцами у костра.

Вивьен хмыкнул.

— Хочешь сказать, когда я увез тебя с собой в тюрьму на встречу с Базилем Гаетаном, она ждала моего появления?

— Скажем, она была удивлена чуть меньше. — Заметив, что улыбка Вивьена чуть померкла, а брови немного нахмурились, Элиза внимательно посмотрела на него. — Ты об этом хотел поговорить? О том… человеке?

Вивьен вздохнул, обошел Элизу и устало присел на ступени крыльца. Боль в боку продолжала изматывать его и никак не желала проходить.

— Не совсем о нем, — начал он. — Просто хочу предупредить тебя: если к тебе кто-нибудь явится с вопросами, тебе следует рассказать, что ты явилась на допрос в качестве свидетельницы, и Гаетан, пока я его отвязывал, бросился в корыто и вдохнул воду. Я пытался выбить воду у него из легких, но не преуспел. Это основная линия повествования, сейчас пройдемся по деталям.

Элиза слушала, и глаза ее округлялись от нехорошего предчувствия.

— Но… кому может понадобиться являться ко мне за этим? Тебе… не поверили? — Она ахнула, присев рядом с ним и положив обе руки ему на плечо. — У тебя все-таки будут проблемы из-за меня?

Вивьен не сумел сдержать улыбку и накрыл ее маленькие ручки своей широкой ладонью, посмотрев на нее в пол-оборота.

— Нет, — качнул головой он, но решил добавить: — Думаю, что нет. Если Его Преосвященство судья Лоран не решит упорствовать, об этом деле скоро забудут. Но на всякий случай тебе стоит знать версию событий. Говори спокойно, но можешь выказывать ужас, вспоминая поступок проповедника. И четки. — Он указал кивком на запястье девушки, с удовлетворением отметив, что она так и не снимает его подарок. — Их лучше постоянно носить при себе, пока все не уляжется. Хотя бы когда просто ходишь в город. Скажем, — он поморщился, — некоторое время. Мог бы точнее, сказал бы точнее.

Элиза, казалось, думала лишь о том, что на Вивьена мог обрушиться гнев епископа из-за смерти проклятого клеветника, который, несомненно, заслужил своей участи. Элиза сомневалась, что была единственной девушкой, которую Гаетан назвал ведьмой из-за отказа разделить с ним постель.

— Ты уже говорил с епископом?

— Говорил, — невесело усмехнулся Вивьен.

«Тот еще вышел разговор».

— Что он тебе сказал?

— Грозился снять с поста и отправить в тюрьму, — снова с усмешкой отозвался он. Элиза в страхе ахнула, ее руки сжались на его плече. Вивьен успокаивающе улыбнулся ей. — Послушай, не волнуйся раньше времени. Думаю, как только его злость поутихнет, он забудет об этом. Некоторое время мне, правда, стоит воздержаться от того, чтобы снова его злить, но в целом, думаю, скоро все будет, как прежде. Просто запомни версию случившегося на всякий случай. Хорошо?

Элиза с готовностью кивнула.

— Я сделаю все, обещаю! Я не хочу, чтобы тебя… — Она осеклась и уткнулась лбом в его ладонь, накрывающую ее руки, лежавшие у него на плече.

— Ничего со мной не будет, — снова успокоил он ее. — Итак, пройдемся по деталям?

Элиза с готовностью кивнула и в подробностях выслушала рассказ Вивьена о том, как проходил допрос по версии, рассказанной судье Лорану. Внутри Элиза тряслась от страха при одной мысли о том, что ее могут вызвать на допрос, однако Вивьен неустанно заверял ее, что ей лично ничего не грозит, и она, наконец, успокоилась.

Еще несколько часов Вивьен провел на поляне с Элизой, обучая ее начальной грамоте и основам письма. Элиза была благодарной ученицей и схватывала основы налету. Она рьяно рвалась написать каждое услышанное слово на земле тонкой веточкой и старательно выводила буквы.

— Как будто я вывожу на земле символы, в которых заключена сила, неизвестная мне до этого! — с восхищением воскликнула она.

Вивьен усмехнулся.

— Кроме меня об этом лучше никому не говори, — беззлобно заметил он. Элиза невинно посмотрела на него и заметила, что он снова хмурится.

— Ты еще о чем-то хотел поговорить со мной? — спросила она.

— Да, пожалуй, — хмыкнул он. — Ты, верно, помнишь Ренара? Того светловолосого инквизитора, который встретил нас у дверей допросной.

Элиза неуютно поежилась, прижавшись к Вивьену. Он улыбнулся.

— Ну же, — ободряюще протянул он. — Ренар вовсе не такой грозный, как может показаться на первый взгляд. Хотя в аббатстве, где мы провели наше отрочество, многие его побаивались из-за его неприступно хмурого вида.

— Кроме тебя, надо думать? — криво ухмыльнулась Элиза.

— Кроме меня, — кивнул он.

— Ладно, положим, он не так суров, — нехотя согласилась Элиза. — И что ты хотел еще насчет него сказать?

Он снова посерьезнел.

— Он спрашивал о тебе. Интересовался. Я, разумеется, рассказал ему, что ты не представляешь опасности как еретичка — в конце концов, ты не искажаешь каноны христианской веры, ты… исповедуешь другую и не создаешь из этого культ. Инквизиция вполне может закрыть на тебя глаза, как она делает это в моем лице.

— А если бы не ты… меня бы сожгли? — опасливо спросила она.

Вивьен покачал головой.

— В первую очередь нашей задачей является возвращать людей в лоно истинной Церкви, Элиза. Тебя бы после длительной беседы попытались обратить в истинную веру, и, если б ты не стала упорствовать, этим бы все и кончилось. Я знаю, какие толки о нас ходят среди простого народа, но, поверь, нам вовсе не доставляют удовольствия казни еретиков. Мы служители Бога, и мы не хотим терять с концами заблудших овец.

Элиза прищурилась.

— Почему вы называете людей овцами?

Вивьен удивленно приподнял брови. Иногда вопросы Элизы на миг заставали его врасплох.

— Однажды Иисус Христос сказал слушавшим его фарисеям: «Истинно, истинно говорю вам: кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инде, тот вор и разбойник; а входящий дверью есть пастырь овцам. Ему придверник отворяет, и овцы слушаются голоса его, и он зовет своих овец по имени и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними; а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, но бегут от него, потому что не знают чужого голоса». «Истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам. Все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники; но овцы не послушали их. Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет. Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их. А наемник бежит, потому что наемник, и нерадит об овцах. Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих, и Мои знают Меня. Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца; и жизнь Мою полагаю за овец. Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь»[10].

Элиза слушала, широко распахнув глаза.

— Ты… знаешь слова Иисуса наизусть? — удивилась она. Вивьен искренне рассмеялся.

— Знала бы ты, с каким усердием аббат Лебо пичкал нас Священным Писанием, прости, Господи, поняла бы, что выбора у меня не было.

Элиза пожала плечами.

— А какой же вывод вы делаете из этих слов? Что все вы — собственность Бога?

Вивьен смиренно опустил голову.

— Ты права лишь отчасти. Неправа ты в том, какой негативный окрас этому даешь одной своей интонацией, — улыбнулся он. — Принадлежать Богу — значит быть ведомым и направляемым им. Он — наш добрый Отец и единственный истинный Создатель. Быть вверенным ему — значит не лишаться его милости, его доброты и его прощения. Он — Добрый Пастырь, который надзирает за своими овцами — то есть, за нами — потому что мы не чужды ему, потому что он дорожит нами и жизнь своего Сына готов положить за нас, тем самым предавая за нас и собственную жизнь, потому что Отец, Сын и Святой Дух — есть три составляющие одной непостижимой сущности Господа. Вот, что такое «Добрый Пастырь». А если придет на его место пастырь-наемник, который пренебрежительно относится к порученному ему стаду, то он оставит нас в самый трудный момент, и мы не узнаем любви, милости, прощения и заботы, которую дает нам Господь, как не узнаем и его испытаний, нужных для укрепления нашего духа, что поможет нам после смерти воссоединиться с Отцом.

Элиза улыбнулась.

— Ты говоришь очень красиво. Я, кажется, понимаю, почему люди слушают вас и обращаются к Богу. Вы даете им надежду, которую они не могут почерпнуть сами. Из окружающей их природы.

Вивьен вздохнул.

— Наши с тобой невинные разговоры могут обернуться теологическим диспутом, — усмехнулся он. Элиза приподняла бровь, словно готова была пуститься в спор с охотой, но Вивьена интересовало не это. Он внимательно посмотрел на нее и прищурился. — А, знаешь, я ведь тоже хочу послушать. О надежде, которую ты черпаешь из природы. О других жизнях. Расскажешь мне?

Элиза передернула плечами.

— Я ведь, вроде, рассказывала тебе…

— Совсем немного, — игриво прищурился он. — А я бы хотел знать подробнее. Что ты, к примеру, черпаешь из природы?

Элиза невинно улыбнулась.

— Она — источник силы, властвующий над людьми, но при этом позволяющий пользоваться своими благами. Матушка всегда учила меня, что человек — часть земли, и он не имеет права отделять себя от нее, потому что это высокомерие, за которое придется дорого заплатить, если его демонстрировать. Потому что Мать-Земля способна показать, насколько она сильнее нас, и она требует, чтобы мы уважали ее.

— А если ее уважать, как положено? — заинтересованно спросил Вивьен.

— Тогда Земля принимает тебя как свое дитя. Пусть люди — самые сложные и тяжелые в воспитании из ее детей, она любит нас и по-своему проявляет заботу. Основной принцип основан на отсутствии злоупотребления.

Вивьен кивнул.

— Ресурсы нужно тратить не попусту, а на созидание. Нужно помнить, что, забирая, потом непременно должен что-то отдать, хочешь ты того или нет, — вспомнил он ее слова. Элиза улыбнулась, порадовавшись, что он понимает ее.

— Да. Как я тебе как-то рассказывала, природа составляет бесконечный цикл жизни, смерти и возрождения. Если ресурсы Земли использовать с умом и благими намерениями, она не беднеет от этого, а восполняет свои силы. Мы с Рени, к слову, выказываем дань уважения Земле и ее стихиям, когда танцуем у костра. Так пробуждается очищающая сила, она — проводник обновления.

Вивьен чуть приобнял ее.

— А что насчет перерождения?

Элиза пожала плечами.

— Ну, мы… перерождаемся, — только и сказала она. — Когда мы заканчиваем один цикл жизни, переходим в состояние смерти, через какое-то время за этим следует перерождение, и мы возвращаемся в этот прекрасный мир обновленными и можем снова действовать здесь и сейчас, совершая поступки и пожиная последствия своих действий.

Вивьен качнул головой.

— Ты говоришь об этом, как о чем-то хорошем.

Элиза, к его удивлению, вспыхнула.

— А почему это должно быть плохо?! — с необычайным жаром вскрикнула она. Вивьен недоуменно приподнял брови.

— Есть люди, — кивнул он, — которые считают, будто весь вещественный мир — это зло, и, если мы раз за разом будем возвращаться в него, это можно счесть настоящими муками.

Элиза разозлилась пуще прежнего и поджала губы.

— Это… просто несусветный бред! — воскликнула она. — Мы возвращаемся сюда, чтобы наш дух продолжал жить и обогащаться, взаимодействуя с миром, а не потому что здесь — мучительно плохо! Какой будет твоя жизнь в этом твоем воплощении, зависит только от тебя! Здесь, в мире, в единении с землей, если уметь обратиться к ней, всегда хорошо!

Вивьен улыбнулся и приобнял Элизу.

— И все же не распаляйся так в этих рассказах, — усмехнулся он. — А то мне все-таки придется тебя сжечь.

Едва произнеся это, он испугался, что Элиза среагирует резко, отстранится и обвинит его в одном том, что он — инквизитор. Однако, к его удивлению, она лишь хихикнула и прильнула к нему.

— Прости, — качнула головой она. — Просто мне больно слышать, если вдруг мир, который мне так дорог, называют злом.

Вивьен хотел расспросить ее, где она слышала такую ересь раньше и слышала ли она ее вообще, но отчего-то передумал. После сегодняшнего разговора с судьей Лораном ему вовсе не хотелось возвращаться воспоминаниями к катару по имени Ансель де Кутт, поэтому он предпочел отложить этот разговор до лучших времен. Или до худших — это как посмотреть.

Он поджал губы и кивнул.

— Послушай… мне ты о перерождениях можешь рассказывать, и я не сочту тебя опасной еретичкой. Но вернемся к тому, с чего начали этот разговор.

— Ренар, — понимающе кивнула Элиза.

— Да. Если он когда-нибудь поговорит с тобой — а я думаю, рано или поздно он таки захочет познакомиться с тобой не только мельком — не говори ему про перерождения. У него очень болезненная реакция на все, что касается этой темы. Он не поймет тебя. Хорошо?

Элиза недоверчиво приподняла бровь, но все же решила согласиться. Вряд ли Вивьен стал бы просить о таком из собственной прихоти. Должно быть, он снова пытается уберечь Элизу от проблем.

Еще некоторое время они разговаривали, изредка возвращаясь к основам грамматики, а затем Вивьен все же решил отправиться домой. Раненый бок к вечеру все сильнее давал о себе знать, и он подумал, что лучшим лекарством станет отдых.

Перед его уходом Элиза все же попросила его подождать и вынесла из дома небольшую бутылочку какого-то отвара.

— Вот, возьми, прошу, — мягко произнесла она.

— Элиза, я не…

— Не спорь! — воскликнула девушка, строго поглядев на него, но тут же смешавшись. — Пожалуйста, не упрямься. Я ведь просто хочу, чтобы тебе легче спалось.

Вивьен вздохнул и все же принял отвар из ее рук.

— Приворотное зелье тебе без надобности, если что, — усмехнулся он. — Я и так буду возвращаться к тебе постоянно, так уж, видимо, рассудила матушка-природа.

Элиза вспыхнула от негодования.

— Я никогда никаких таких зелий не делала! — заявила она. — И не стала бы!

Вивьен примирительно кивнул.

— Кажется, сегодня шутник из меня никудышный, — вспомнив разговор с Ренаром о еретических книгах, покривился он. Элиза тут же смягчилась.

— Я не хотела так резко говорить. Просто не хочу, чтобы ты думал, будто я…

Он нежно поцеловал ее, зарывшись рукой в ее пышные светлые волосы. Она податливо прильнула к нему, поднялась на цыпочки и обвила руками его шею.

Отстранившись, он мягко улыбнулся.

— Я не думаю, будто тебе даже теоретически могло бы потребоваться зелье, чтобы меня приворожить. И не думаю, что ты бы стала. Ясно?

Она улыбнулась.

— Спасибо.

— Доброй ночи, Элиза.

Вместо ответа она подняла с земли тонкую веточку и аккуратным старательным почерком вывела: «Спокойной ночи, Вивьен».

‡ 10 ‡

Утром Ренар явился на постоялый двор и разбудил Вивьена, едва рассвело. Он принес с собой задание от судьи Лорана: требовалось срочно собираться и отправляться на север, в одну из деревень близ Лилльбонна, жители которой обратились с просьбой к инквизиторам допросить местного травника на предмет колдовства и ереси.

Вивьен устало вздохнул, понимая, что Лоран, скорее всего, попросту придумал лишний повод убрать их, — а точнее, непосредственно Вивьена, — с глаз долой на некоторое время.

В голове попутно родилась беспокойная мысль, что в этот самый период он может бросить много сил на разбор случая Базиля Гаетана, но выбора не было. Пришлось повиноваться и отправляться в путь, не имея даже возможности предупредить Элизу.

Вивьен чувствовал себя прескверно. Бок продолжал болеть и, казалось, со вчерашнего дня боль сделалась только сильнее, однако на то, чтобы проверять состояние раны, не было времени. Вивьен понимал, что эта физическая боль не идет в сравнение с той, какую может обеспечить ему судья Лоран, если действительно отыщет хоть одно обстоятельство, бросающее на него тень в деле Базиля Гаетана. Оставалось лишь надеяться на личную симпатию епископа и на то, что он простит своему нерадивому подопечному эту вольность.

Предстоящее путешествие обещало занять не один день. Основная его сложность состояла даже не в том, чтобы как можно быстрее добраться до нужной деревни верхом, а в том, чтобы провести допрос всех возможных свидетелей.

Для Вивьена этот процесс превратился в непрекращающуюся череду выслушивания недовольных друг другом соседей. И он, и Ренар прекрасно знали, что этим людям практически нечего делить, кроме, разве что, какой-нибудь мелочи. Приезд инквизиторов из Руана казался им прекрасным способом разрешить свои хозяйственные распри. К тому же ореол страха, рожденный слухами и витающий вокруг служителей Святого Официума, толкал людей на то, чтобы наговорить как можно больше на другого и отвести любой косой взгляд инквизиторов от себя самих.

Казалось, некоторые даже были готовы забыть о подозреваемом в ереси травнике и оклеветать других своих соседей. Радовало лишь то, что говорить они пытались «тонкими» намеками, не выдвигая прямых обвинений, на что инквизиторы невинно предпочли закрыть глаза и показаться слишком непроницательными, чтобы уловить эти ненужные нити повествования. Наметанный на ересь глаз прекрасно видел: здесь — среди этих пересуд — никакой ереси не было и в помине, лишь «добрые христиане», погрязшие в алчности и борющиеся за сохранность своего тела больше, чем за бессмертие своей души. Печальная, но, увы, частая картина.

Местный старый священник после длительной беседы с селянами по наставлению Вивьена прочел проповедь о важности девятой заповеди Божией, в то время как два инквизитора отправились на обыск места жительства травника по имени Амори из Лилльбонна. Это был неудавшийся монах, покинувший монастырь, в котором так и не сумел прижиться. Тридцатитрехлетний Амори из Лилльбонна поселился в этой небольшой деревушке и, пользуясь некоторыми знаниями монастырской медицины, начал практиковать лечение травами, долгое время отвечая интересам селян и помогая им.

За несколько лет его практики три женщины заболели одинаковой хворью. На два случая из трех успел приехать лекарь из Лилльбонна, он и пытался поставить их на ноги вместе с травником, но усилия были тщетны. Ненадолго удалось улучшить состояние лишь одной из них, но вскоре и она отдала Богу душу. Четвертой заболевшей стала Жанин, жена деревенского старосты. Лишь после этого всплыло наблюдение, что все четверо заболевших ходили вместе с Амори в лес — травник говорил, что для интересующих их настоек травы стоит собирать самостоятельно, чтобы усилить действие, и с готовностью указывал, что именно нужно собрать. В этом деревенские жители углядели склонность Амори к магии. В лес с ним, правда, ходили и другие жители, и неизвестная хворь постигла не всех из них.

Долгое время на странности в поведении травника не обращали внимания, однако когда заболела жена старосты, тот в ярости ворвался в его дом, после чего обвинил травника в проведении колдовских сатанинских ритуалов и в наведении порчи.

Жилище подозреваемого подлежало подробному осмотру. Самого травника тем временем содержали привязанным цепью к столбу на конюшне, ибо тюрьмы здесь, как водится, не наличествовало.

Вивьен и Ренар тщательно обыскали дом Амори, но не нашли ничего примечательного, кроме нескольких книг, которые он, должно быть, прихватил с собой, и нескольких четок. Мог ли он использовать эти атрибуты для проведения ритуалов? Мог. Стало быть, расследование требовало подробного допроса подозреваемого.

Ренар приметил в доме множество склянок с различными жидкостями, но открывать их и принюхиваться поостерегся — мало ли, какой эффект могли оказать те или иные настои. Вивьен разделил его опасения, невольно задумавшись, нет ли среди всех этих отваров и мазей чего-нибудь, что помогло бы от боли в ране. Впрочем, интересоваться этим было не время и не место.

Осмотрев мучившуюся в горячке женщину, Вивьен недовольно цокнул языком и спросил у деревенского старосты только одно:

— Почему до сих пор не позвали другого лекаря?

— Так ведь выяснилось же, что это колдовская порча, господин инквизитор! Как можно с этим к обычной простой медицине-то? Уж вам ли не знать? — деловито спросил староста по прозвищу Большой Леон[11]. Вивьену он не понравился с первого взгляда: слишком напыщенный, кичащийся своим мнимым величием, считающий себя важным в каждом деле, случающемся в его деревне. Он ведь всерьез называл это место «своей» деревней.

— Пошлите за лекарем из Лилльбонна, — мрачно произнес Вивьен, игнорируя последнее замечания Леона ЛеГрана. — И как можно скорее.

— А колдун как же?! — негодующе воскликнул Леон.

— Ты занимайся своими делами и спасай жену от хвори, — строго сказал Вивьен, угрожающе взглянув на толстого выскочку. — А с подозреваемым мы разберемся сами.

Когда наступило время допрашивать подозреваемого, день уже склонился к ночи, и вездесущий староста, все же послав за лекарем из Лилльбонна, предложил инквизиторам разместиться у него дома и набраться сил перед предстоящим допросом.

Вивьен к тому моменту был совсем измотан обысками, расспросами и болью в ране, однако версия происходящего от подозреваемого интересовала его куда как сильнее, и он отказался отправляться спать. Ренар, явно недовольный его решением, последовал за ним на конюшню, где их ожидал заросший неухоженной бородой полноватый мужчина без трех (а то и больше) зубов, раздетый по пояс и привязанный к столбу, накрепко вбитому в земляной пол. Руки ему сковывала обмотанная несколько раз короткая цепь, успевшая стереть кожу до кровавых ссадин. На голой спине виднелись следы ударов плетьми, нанесенных неумелой, но весьма сильной рукой, жаждавшей свершения правосудия. Было бы неудивительно, если б эти удары наносил сам Большой Леон.

Вивьен тяжело вздохнул. Он часто видел наперед, насколько несговорчивыми окажутся подозреваемые, и здесь, к несчастью, заранее знал, что разговор может выйти долгим, потому что признавать какую-либо вину Амори из Лилльбонна явно не собирался.

Беседа растянулась, словно патока. Вивьен задавал привычные вопросы, которые отскакивали у него от зубов, как заученные в Сент-Уэне слова молитвы или Писания.

«Имя? Возраст? Род деятельности? Место рождения? Семья, близкие, друзья? Есть ли враги? А кого бы мог предположить? Знаешь ли ты, в чем тебя обвиняют?»

В ответ ничего не значащие сведения, незнание того, кто мог бы желать зла и наговаривать, отрицание вины…

— Зачем кому-то понадобилось бы наговаривать на тебя?

— Я понятия не имею, Боже! Я только помогал людям! Я ничего не делал, клянусь! Прошу, отпустите меня!

— Мы отпустим тебя сразу же, как только ты решишь говорить все с чистым сердцем. Множество твоих соседей уверяют, что ты проводишь еретические ритуалы с использованием церковных книг и атрибутов.

— Это неправда! Я клянусь, это неправда! Я не еретик! Я добрый христианин, Боже!

… допрос продолжался. Сопоставление показаний, поимка на слове и новый виток допроса. Подозреваемый оказался крепче, чем ожидалось, при условии, что свидетельства селян всецело говорили против него.

— В каких отношениях ты состоял с Жанин? Как относился к тебе Леон? Ты вздумал отравить чем-то его, а не ее, ведь так?

— Боже, нет! Я не состоял ни в каких… у меня с Жанин ничего…

Это промедление послужило намеком на то, что Амори все же сдастся, однако на деле он продолжал упорствовать и молить отпустить его.

— Ты уже получил несколько ударов плетьми, с этого все только начнется. Показания множества людей свидетельствуют против тебя.

— Я не понимаю, почему! Я ничего не сделал!

— Откуда у тебя книги, которые мы нашли в твоем доме? У обычного селянина их не встретишь.

— Мне их отдал настоятель монастыря, из которого я ушел, не сумев соответствовать образу жизни монаха. Он надеялся, что они придадут мне духовных сил. Я грешник, господин инквизитор, но я верующий христианин! Я не исповедую ереси и никаких ритуалов не провожу! Клянусь!

— Значит ли это, что ты не признаешь свою вину перед лицом Господа? Знай, что, солгав нам сейчас, ты солжешь и Ему, и это обречет твою душу на вечные муки. Подумай, на какую участь обрекаешь себя.

Пауза.

— Я невиновен.

Вивьен и Ренар вели допрос попеременно, снова и снова получая один и тот же ответ: «Я невиновен! Я ничего такого не делал!».

Амори из Лилльбонна оказался и впрямь сильно крепче, чем могло показаться на первый взгляд. На следующий день, как только на небе забрезжил рассвет, Ренар и Вивьен вернулись к подозреваемому и продолжили, начав с укороченной версии простого допроса. Писаря в деревне было не сыскать, поэтому Ренар брал на себя эту обязанность, составляя наиболее подробный отчет и передавая суть допроса.

Леон ЛеГран всячески изъявлял желание засвидетельствовать детали процесса и яростно бил себя в грудь, заявляя, что немного умеет писать и слегка обучен грамоте. Вместо того, чтобы позволить ему мешать расследованию, Вивьен попросил его прислать пару ребят, чтобы соорудили здесь, вдали от чужих глаз, высокую перекладину, нашли катушку, на которую можно примотать длинную веревку, и саму веревку. В ответ на вопрошающий взгляд Леона, он объяснил простейшую конструкцию эффективного орудия пытки, которое, если допрос и дальше пойдет так вяло, предстояло применить.

Слишком активно пытаясь вмешиваться в дела инквизиции, Леон забыл сообщить, что лекарь к его жене уже прибыл и осмотрел ее, но установить причину плачевного состояния не смог. Несчастная Жанин продолжала метаться в бреду, и лекарь постарался хотя бы сбить жар, но и с этим до конца справиться не смог. Вивьен узнал об этом, лишь случайно спросив, и едва сумел сдержать всколыхнувшуюся злость на вездесущего старосту, который способен был лишь мельтешить без дела и бросаться бравадами попусту вместо того, чтобы сделать или сообщить хоть что-то мало-мальски полезное.

Тем временем Амори из Лилльбонна пребывал в конюшне без еды уже два дня. Питье ему давали всего раз в день по глотку из смоченной губки, и состояние его стремительно ухудшалось.

Леон сказал, что первое время сердобольные селянки, слыша его жалостливые мольбы и памятуя о том, что он помогал им когда-то, все же подкидывали ему в конюшню какие-то объедки, которые он тут же съедал. Лишь на второй день заключения Амори удалось отвадить их оттуда и заставить обходить конюшню стороной. Теперь же, когда Амори пережил два голодных дня, он говорил все более вяло, а молил о пощаде все более жалобно.

Ренар решил применить к нему новый вид пытки. Попросив у Леона как можно более аппетитную порцию еды, он прошел с ней в конюшню, сел напротив Амори и принялся с аппетитом уплетать кусок за куском ароматного жаркого. Глаза подозреваемого стали больше походить на звериные. Один раз он даже рванулся вперед к Ренару с целью заполучить хоть кусок, но короткая цепь не пустила его.

Ренар молчал, с интересом изучая реакцию узника. Амори облизывал пересохшие, искусанные в кровь губы, молил поделиться с ним хоть кусочком, взывал к Господу, а когда Ренар, не допив остатки воды, попросту вылил их в сено, Амори упал на колени и горько заплакал, не скупясь на страдальческие стоны.

— Вот из-за таких, как ты, о нас думают всякие ужасы, — тоном наставника заметил Ренар, пока допрашиваемый продолжал хныкать. — Ну вот чего ты стонешь, как роженица? Только народ пугаешь в округе. Я же тебя и пальцем не тронул!

Пока Ренар проводил свою изощренную пытку, Вивьен изучал книги Амори. Написаны они были на французском, латинском и греческом языках. В некоторых из них часть были вырваны последние страницы. На тех листах, что остались нетронутыми, никаких сатанинских ритуалов, разумеется, описано не было, но греческим Вивьен владел плохо, поэтому за эту часть книг поручиться был не готов. В одной из них на самой первой странице явно вручную был пририсован какой-то жук, но вряд ли это значило что-то существенное. Так или иначе, хвори, что сразила Жанин, нигде описано не было.Встретив Леона, первым делом он поинтересовался состоянием его жены.

Леон сразу же помрачнел и сказал, что Жанин вот-вот испустит дух, и лекарь ничем не сумел ей помочь.

— Он еще подле нее? — невзначай поинтересовался Вивьен.

— Отпустили, — покачал головой Леон. — Он сделал все, что мог. Теперь душа Жанин в руках Господа.

Вивьен выругался про себя.

— А о том, что Амори может лекарь понадобиться после окончания допроса, ты не подумал? — грозно прошипел он, на деле сетуя лишь на то, что лекарь не успел уделить ему около пяти минут и осмотреть рану на боку. Сам Вивьен лишний раз старался повязку не беспокоить, но чувствовал: дело плохо. И чем дольше будет длиться допрос, тем хуже оно будет становиться.

В ответ на его вопрос Леон лишь развел руками. Он, похоже, рассчитывал, что никакого лекаря для арестанта не понадобится: в своих мыслях он давно уже отправил его на костер. Воистину, как легко люди могут думать о сожжении, когда оно не грозит им самим!

К вечеру того же дня Жанин испустила дух, так и не придя в себя и не сумев исповедоваться местному священнику. Леон яростно ворвался в процесс допроса, когда Ренар сломал допрашиваемому второй палец на связанной цепью правой руке.

Крик Амори прервался яростным воплем Леона, который призывал уничтожить еретика, сгубившего его жену, прямо сейчас. Он размахнулся рукой, в которой был зажат камень, и был готов запустить его прямо в лоб виновника. Краткие уговоры не возымели эффекта. Остановить его Вивьен сумел, лишь вынув из ножен меч и пригрозив своевольному старосте отлучением от Церкви. Он напомнил о папском указе, говорившем, что любой, кто является помехой работе Святого Официума, будет осужден по всей строгости.

Амори умолял послушать его и продолжал твердить, что ничего не делал. Допрос было решено прервать.

Ренар предпочел все же набраться сил перед следующим днем, потому что понимал, что именно ему предстоит проворачивать рычаг и поднимать Амори на перекладине, подвешенным за руки. Вивьен попытался последовать его примеру, но боль, пусть она и изматывала, лишь подпитывала бессонницу и не позволяла погрузиться в сон. Через час беспокойного перемещения по кровати Вивьен все же поднялся и отправился ходить по деревне, размышляя. Селяне стремились не особенно попадаться ему на глаза, и сейчас он был этому только рад.

Ноги сами понесли его в дом Амори, а руки вскоре потянулись к той греческой книге, на первой странице которой он заметил жука. Что-то в этом рисунке не давало ему покоя.

Показания свидетелей при попытке отбросить ненужные толки, постепенно складывались в единую картину. Лес. Четыре заболевших. Предлог в виде сбора трав. Никаких романтических отношений между жертвами и травником. Жук.

Жук.

Вивьен распахнул глаза, схватил греческую книгу с собой и спешно направился в дом Леона, где держали тело покойной до похорон.

Преисполненный скорби староста открыл дверь, и не сразу сумел понять, чего от него хочет инквизитор. Однако когда Вивьен решительно вошел в дом и направился к телу Жанин, Леон, опешив, побежал за ним.

— Господин инквизитор, ну разве можно так? — причитал он.

— Те женщины, что заболели похожей хворью — они ведь все ходили с Амори в лес, так?

Леон тупо уставился на Вивьена, несколько раз моргнув. Вивьен нахмурился и подтолкнул:

— Так или нет?

— Так…

— Лекарь осматривал Жанин на предмет укусов?

Леон передернул плечами.

— Так ведь не было ничего примечательного. Ноги, руки, — он немного замялся, — и вообще все тело…

— Эти женщины, которые ходили с Амори на поляну — они ведь были в простых платьях?

Леон вновь моргнул.

— А в каких же им еще быть платьях, господин инквизитор?

— А Амори? — В глазах Вивьена появился болезненный фанатичный блеск. — Не замечал, у него ноги были в плотной обуви? Закрытые? До каких пор?

Леон опешил от напора инквизитора.

— Так он… в лес всегда так ходит… кажется. Клянусь, я не знаю, господин инквизитор, я к нему не приглядывался. Он, — Леон развел руками, — не баба же, чего на него смотреть? Простите, право, только после смерти супруги нельзя такое говорить, но ведь…

Вивьен недовольно цокнул языком и решительно направился к лежащему на столе телу умершей.

— Принеси масляный фонарь! — скомандовал он. — Живо!

Сожалея о том, что даже при фонаре света может оказаться недостаточно, Вивьен все же не отказался от своей идеи. Дождавшись, пока староста выполнит указание, он придвинул стул так, чтобы сидеть перед головой покойницы.

— Держи фонарь, — приказал он. Леон не смел ослушаться. Вивьен под тусклым светом фонаря принялся осторожно — прядь за прядью — перебирать волосы Жанин у самых корней, пока не нашел на коже головы среди светлых волос странное уплотнение, вокруг которого темнел кровоподтек.

— Посвети сюда, — тихо произнес Вивьен, осторожно раздвигая прядь волос.

— Матерь Божья! Что это такое? — в ужасе отпрянул Леон.

Пожалев об отсутствии инструментов, Вивьен кивнул старосте, проигнорировав его вопрос.

— Принеси острый нож и глиняную чашку.

— Что вы собираетесь…

— Вопросы здесь задавать буду я, когда сочту нужным. Выполняй, что я тебе сказал.

Поставив масляную лампу на стол рядом с головой покойной жены, Леон на время удалился, и вскоре вернулся с глиняной чашкой и ножом.

— Подставь ей под голову и поймай то, что я оттуда вырежу, — строго сказал Вивьен, берясь за рукоять ножа.

— Но…

— Не беспокойся. Это нужно для установления правосудия, а больно твоей жене уже не будет. — Он не удержался от ухмылки. — За душу ее я помолюсь лично.

Леон, совершенно растерявшись, повиновался, и вскоре вместе с небольшим куском кожи в глиняную чашу упал небольшой жук. Вивьен осторожно в свете масляного фонаря пригляделся к нему. Жук, похоже, был мертв, как и его… носительница.

Вивьен не разбирался в тонкостях того, как должно выглядеть каждое насекомое, но этого жука он знал хорошо. Это был клещ.

Вивьен сверился с рисунком в книге и убедился в своей правоте.

Лес. Четыре заболевших женщины. Предлог в виде сбора трав. Никаких романтических отношений между жертвами и травником. Рисунок в греческой книге. Клещи.

Вивьен вскочил, осторожно разгладив волосы покойницы.

— Подай мне какой-нибудь лоскут ткани. Скорее.

Леон вновь повиновался, не решившись задать вопрос. Вивьен осторожно накрыл чащу с содержащимся в ней клещом и поспешил разбудить Ренара. Допрос предстояло продолжить прямо сейчас.

Строго наказав Леону держаться вне конюшни, пробужденный Ренар, недовольный тем, что Вивьен так и не объяснил цепочку своих рассуждений, запер дверь в импровизированную допросную. Отложенная другом в сторону книга и глиняная чашка, накрытая куском ткани, не ускользнули от его взгляда, но вопросов задавать он не стал.

Амори встретил их с нескрываемым страхом в глазах.

Ренар и Вивьен молча схватили его и развязали цепь. Не дав Амори прийти в себя, они завели ему руки за спину и, игнорируя слабые попытки к сопротивлению, вновь связали их веревкой. Затем перебросили веревку через водруженную на приличной высоте перекладину на двух опорах, и Ренар встал к рычагу, прикрепленному к стоявшей в отдалении катушке.

— Амори из Лилльбонна, — заговорил Вивьен, — признаешь ли ты свою вину в том, что поспособствовал болезни четырех жительниц этой деревни, перед лицом Господа и Его верных слуг?

— Я не делал этого!

— Объяснить тебе, что будет, если ты продолжишь упорствовать? Нам ясно, что телесные недуги пугают тебя больше душевных мук, иначе ты бы уже сознался в своих преступлениях. Поэтому расскажу, что будет дальше. С каждым поворотом рычага веревка будет наматываться на катушку и тянуть твои руки вверх через перекладину, пока ты не повиснешь на вывернутых в суставах руках и не начнешь растягивать их всем своим весом. Не стану описывать тебе, насколько сильна боль этой процедуры, скажу лишь, что своим криком ты перебудишь всю округу. Итак. Готов ли ты облегчить свою совесть?

— Господи, сжальтесь! Я невиновен! — вновь застонал Амори. Вивьен переглянулся с Ренаром.

— Начинай.

Ренар невозмутимо дважды повернул рычаг, и связанные за спиной руки арестанта под тягой веревки начали подниматься вверх. Поначалу боли не было, но, похоже, Амори уже понимал, что скоро она придет и будет невообразимо сильна.

— Кем был человек, что посвятил тебя в свои исследования? — вдруг спросил Вивьен. Казалось, этот вопрос удивил даже Ренара.

«Исследования?» — подумал он. — «Не заблуждения? Не ересь?»

Амори вздрогнул, и Вивьен понял, что нащупал ту самую нить.

— Кем он был? Монахом? Со слишком смелыми взглядами? Слишком умным, чтобы заточить себя в стенах монастыря?

Еще один поворот рычага.

Амори закусил губу и чуть согнулся.

Вивьен взял подготовленную заранее книгу и чашу с клещом, накрытую лоскутом ткани. Он поднес чашу к лицу Амори и раскрыл книгу на нужной странице.

— Ты ведь знаешь, что это такое, верно? Ты зарисовал его изображение, чтобы не забыть? Потому что твой учитель не успел научить тебя определять этих жуков на глаз? Что он в них видел? Медицинские перспективы? Возможность создать сильнодействующий яд? И ты продолжаешь его дело, потому что… его с тобой уже нет?

Новый поворот рычага.

Амори застонал и прикрыл глаза, согнувшись еще сильнее, что на этот раз не спасло его от боли. На лице выступили капли пота.

— Прекратите…

— Это ведь он убедил тебя уйти из монастыря? Это его книги, а не книги, которые подарил тебе аббат? — упорствовал Вивьен. — Как его зовут? Где он сейчас?

Ренар переглянулся с Вивьеном. Амори закусил губу до крови, ожидая новой боли, и та не заставила себя ждать. Два оборота рычага заставили его руки подняться так, что кисти замерли на уровне выше лопаток. Амори попытался согнуться, но веревка не позволила ему: если бы он рухнул на колени, то попросту вывихнул бы себе оба плеча рывком, и он понимал это.

— Назови его! — упорствовал Вивьен.

С искусанных губ арестанта сорвался крик, и вместе с тем прозвучало имя:

— Мишель!

— Так его звали? — переспросил Вивьен.

— Боже, да! Прошу, прекратите!

— Он изучал этих жуков? Преимущественно клещей? И их повадки впиваться человеку в кожу и вызывать болезнь?

— Он узнал это случайно… умоляю…

— Где он сейчас?

— Умер! — отчаянно закричал Амори.

— Как это произошло?

— Его долго мучили боли в желудке. Они и убили его!

— Это у него ты научился проверять действие этих жуков на людях, заманивая их в лес? Как ты узнал, что они там обитают?

— По заметкам Мишеля… Боже… он жил здесь когда-то… пожалуйста, отпустите, я все скажу!

Ренар и не думал повернуть рычаг в другую сторону. Вместо того он лишь сильнее натянул веревку. Амори снова закричал.

— Кто еще заинтересовался этим исследованием?

— Никто! Только я! Он доверял только мне! Он никому бы больше не сказал, потому что только я был ему близок.

Вивьен прищурился.

— В каких отношениях ты состоял с этим человеком?

— Я любил его!

Ренар изумленно приподнял брови. Вивьен поморщился и покачал головой.

— Поэтому вы покинули монастырь, — скорее утвердил, чем спросил он.

— Да… Боже, умоляю, отпустите!

— Признаешь ли ты свою вину в том, что поспособствовал болезни четырех жительниц этой деревни, перед лицом Господа и Его верных слуг?

— Признаю! — отчаянно закричал Амори, тут же тяжело застонав. — Признаю! Я делал это! Я приводил их в лес. Разных. А потом ждал, заболеет ли кто-нибудь! Болели не все, только некоторые… Боже, как же больно! Прошу вас…

— Продолжай.

— Клещи кусали многих… Некоторые оставались под кожей… другие отваливались сами… я не знаю, в чем разница, я пытался понять! И Мишель пытался. Я обещал ему, что выясню. — Снова тяжелый протяжный стон. — Прекратите, прошу!

Вивьен посмотрел на Ренара.

— Отпускай, — спокойно сказал он.

Ренар резко ослабил веревку, и Амори с криком рухнул на колени. Ренар и Вивьен схватили его, подняли на ноги и — обессиленного и хнычущего — подтащили обратно к столбу, к которому привязали цепями.

Вивьен улыбнулся Ренару.

— Похоже, мы здесь закончили. Отчет я допишу, мне все равно не уснуть.

* * *

Наутро, посовещавшись, Вивьен и Ренар, имея на руках письменное согласие епископа Лорана поступать с подозреваемым по своему усмотрению, решили передать Амори в Лилльбонн в руки светских властей, после чего его должна была ждать казнь в виде варки в кипятке как отравителя.

На оглашение приговора позвали Леона ЛеГрана и еще нескольких крепких парней, которым надлежало выполнить инквизиторский указ. Озвучив свое решение, Вивьен и Ренар встретили небывалое негодование на лице Леона.

— Вы не сожжете его прямо здесь?! — возмущенно воскликнул он.

Измотанный болью и бессонницей Вивьен совсем не хотел что-то доказывать этому невежде, но пришлось пересилить свое нежелание.

— По закону этот человек за совершенное им преступление должен быть передан в руки светских властей. Он не исповедует ересь, его делом должен заниматься светский суд. Не мы.

Леон побагровел от ярости.

— То есть, он убил мою жену из-за своих… жуков, а я должен выделять ему сопровождающих до Лилльбонна?! — воскликнул он.

Вивьен ожег его взглядом.

— Именно, — коротко согласился он.

— Это я — здесь светская власть! На моем суде этот подонок должен гореть! — Леон, забывшись, шагнул в сторону конюшни, где все еще содержали Амори, однако в горло ему уперся быстро извлеченный меч Вивьена Колера.

— Что ты сказал? Повтори, — тихо произнес он.

Злость вперемешку с усталостью взметнулась в нем, и он едва подавил желание проткнуть наглецу горло и отправить его на встречу с недавно почившей женой.

Ренар сделал шаг вперед и положил руку на плечо Вивьена.

— Мы проследим за тем, чтобы Амори подготовили к отправке в Лилльбонн со всеми сопроводительными документами и повезли в назначенное место, — угрожающе произнес он. — Надо ли напоминать, что будет с любым, кто воспротивится этому решению?

Напоминать не понадобилось.

* * *

Всю дорогу до Руана Вивьена занимала мысль о том, допросил ли судья Лоран Элизу или все же оставил историю с проповедником в прошлом. Помимо этого его беспокоила боль в боку.

За время расследования он заметно осунулся, а боль — теперь уже непрекращающаяся — донимала его все сильнее. Он ощущал легкий озноб и понимал, что ничего хорошего это ему не сулит. По большому счету, стоило бежать к лекарю сегодня же — сразу по приезду в Руан. Однако разговор с судьей Лораном и выяснение общего положения дел все еще стояли на первом месте.

Ренар замечал, что состояние друга ухудшается, и скрипел зубами от злости на свое нынешнее бессилие.

В пути Вивьен держался молчаливо и мрачно. Сжимающая поводья правая рука плотно прилегала к корпусу в попытке придержать раненый бок. Иногда, когда он силился удержаться в седле и чувствовал отдачу от удара копыт о землю, Ренар видел, как он закусывает губу, чтобы не позволить себе застонать от боли.

Попытка немного отвлечь его в дороге разговорами о минувшем деле ничем хорошим не обернулась. Вивьен лишь отмахнулся от Ренара, который и впрямь не совсем понял, как его друг догадался об экспериментах Амори — и уж тем более, о его наставнике, с которым они оказались любовниками.

Для Ренара дорога до Руана растянулась на невообразимо долгий срок, словно родной город, как назло, отдалялся с каждым шагом, а время превращалось в липкую патоку и не желало бежать быстрее.

Наконец, инквизиторы добрались до епископского двора и спешились.

Вивьен, соскочив с лошади и приземлившись на ноги, вдруг согнулся от боли и застонал, придерживая раненый бок. Ноги его едва не подкосились, и ему потребовалось сделать шаткий шаг и ухватиться за стену здания, чтобы не потерять равновесие.

Ренар мигом оказался подле него. Лицо Вивьена, как оказалось при ближайшем рассмотрении, блестело от пота.

— Черт! — сплюнул Ренар, морщась и оценивая измученный вид друга. — Ты плохо выглядишь, в курсе?

Вивьен натянуто улыбнулся.

— В курсе.

— Неужели от лекаря и теперь отпираться станешь? — с надеждой на отрицательный ответ, спросил Ренар. Выражение лица Вивьена сделалось виноватым. Похоже, теперь ему и самому собственное упорство не казалось смешным.

— Боюсь, визит к лекарю все же вынужден буду отложить. Ненадолго.

Ренар закатил глаза.

— Матерь Божья, теперь-то почему?!

— Лоран, — качнул головой Вивьен.

— Что — Лоран?

— Мы должны явиться к нему с докладом. Я — должен. Это задание он дал в первую очередь, чтобы я реабилитировался перед ним. Повел себя, как подобает. Он хотел меня проверить, это ясно, как Божий день.

Ренар вновь поморщился.

— И ты пойдешь к нему в таком состоянии? Да ты вот-вот свалишься в обморок!

Вивьен неопределенно повел плечами, не спеша распрямиться.

— Хуже, — невесело усмехнулся он, левой рукой небрежно коснувшись своего лба, чтобы подтвердить догадку. — Я впаду в бред.

Ренар чуть округлил глаза.

— Лихорадит?

— Есть немного.

— Твою мать!

Он снова сплюнул на землю, напряженно размышляя, как может помочь другу. Вивьен на этом не остановился, решив описать все увиденные им перспективы:

— Поэтому к лекарю из наших городских мне идти нежелательно. Лоран все еще может пытаться отыскать в обстоятельствах смерти Гаетана то, что укажет на меня. Лучшим способом выяснить, все, что нужно, будет выспросить это у меня, когда я буду метаться в лихорадке. Лорану это сделать никто и ничто не помешает, а я вряд ли смогу контролировать свои ответы, и могу наговорить лишнего.

Ренар закатил глаза.

— Просто признайся ему в том, что сделал! Ты знаешь его, он пожурит тебя, прочитает нотацию, скажет больше так не делать и отвяжется. У тебя не будет от этого особых проблем.

— Но у Элизы они быть могут, — внушительно отозвался Вивьен, посмотрев в глаза Ренару. Тот скрипнул зубами от злости.

— Проклятье, Вивьен, ты из-за нее себя в могилу сведешь! Хватит.

Вивьен решительно выдержал угрожающий взгляд друга и уверенно покачал головой. Ренар слишком хорошо знал его, чтобы понять: дальнейшие попытки переубедить его ни к чему не приведут. Этот чертов фанатик готов действительно погубить себя из-за какой-то деревенской девки.

— Это полный абсурд! — начал Ренар, однако оборвался на полуслове, заметив в глазах друга блеск какой-то шальной мысли. Он внимательно посмотрел на него и вопросительно кивнул. — У тебя другой план, ведь так?

Кивок.

«Уже что-то!» — Ренар с готовностью кивнул в ответ.

— Излагай. Я готов поддержать тебя, если ты найдешь способ, при котором можно избежать выкладывания всей информации Лорану и получить помощь лекаря.

— Элиза, — выдохнул Вивьен. Ренар недоверчиво изогнул светлую бровь.

— Ты, что, уже в бреду? Или все нормальные слова забыл? Причем тут твоя Элиза?

— Она травница, — устало усмехнулся Вивьен. — Она может помочь.

— Если рана уже гноится, одними травами тут не обойдешься, — предупреждающе произнес Ренар тоном наставника.

— Это все же лучше, чем ничего, — качнул головой Вивьен. — И уж точно лучше, чем этот бесполезный спор. Осталась лишь одна задача: добраться до дома Элизы. После беседы с Лораном.

Ренар недовольно скривил губы.

— Поверить не могу, что говорю это, но… ладно, отведу я тебя к твоей ведьме, — сокрушенно произнес он.

Вивьен благодарно улыбнулся.

— Только после отчета Лорану, — напомнил он.

— Будь ты неладен!

* * *

Несмотря на епископский сан Кантильена Лорана, кабинет, где он принимал всех посетителей, отличался скромностью и простотой, какую проповедовали ранние францисканцы. Из множества последователей Святого Франциска, которые добились высоких должностей, Кантильен Лоран принадлежал к категории людей, так и не разучившихся довольствоваться малым и вести довольно сдержанный образ жизни. Того же он требовал и от своих подчиненных, увидев коих этим теплым вечером, невольно отметил, что, похоже, разного рода праздностям и утехам они на задании не придавались.

Ренар казался уставшим и напряженным. Вивьен и вовсе выглядел так, как будто это его допрашивали с пристрастием несколько дней подряд. Держать отчет при этом он был в состоянии. В своей манере, со свойственной ему лаконичностью, он умудрился уложить весь отчет о совершенной поездке в несколько коротких предложений, тем самым обрисовав всю ситуацию.

Судья Лоран окинул его оценивающим взглядом и понимающе кивнул.

— Стало быть, отравитель, — вздохнул он. — Не еретик.

— И мужеложец, — поморщившись, добавил Ренар. Лоран предпочел проигнорировать это замечание.

— Я полагаю, что селяне приписали ему подозрение в ереси, чтобы привлечь внимание инквизиции к этому делу. Эти люди считали, что мы сожжем Амори из Лилльбонна прямо на месте. Многие необразованные люди грешат невежеством такого рода и считают, будто мы только рады отправить кого-нибудь на костер самолично, без участия светских властей, — ровным голосом отрапортовал Вивьен, снисходительно кивнув. — Впрочем, как они уверены и в том, что на любое упоминание о ереси к ним пришлют инквизиторов, как цепных псов. В этом убеждении правды, как водится, больше.

Судья Лоран недовольно прищурился, глядя на Вивьена. Заносчивый тон, похоже, не пришелся ему по духу, однако, изучив своего подчиненного взглядом, он преисполнился беспокойства, забыв о недовольстве.

— Вивьен, — обратился он, не сводя с него пристального взгляда серых глаз, — а на тебя самого, часом, не напал ядовитый клещ? Выглядишь ты неважно.

Вивьен остался невозмутим.

— Во время ведения следствия почти не довелось поспать, Ваше Преосвященство. Думаю, крепкий сон быстро улучшит мое состояние, — спокойно отозвался он. Лоран хмыкнул.

— Ренару, выходит, выспаться удалось? — испытующе спросил епископ.

— Мой друг наделен большей стойкостью к малому количеству сна, Ваше Преосвященство. А мне еще нужно приучить себя бодрствовать.

Несколько мгновений Лоран молчал. Затем тяжело вздохнул и оперся руками на стол, поднявшись со своего места.

— Что ж, приучать себя бодрствовать будешь не сегодня. Оба свободны.

Покинув кабинет судьи Лорана, Вивьен некоторое время старался держаться прямо, дабы не попасться на глаза ненужным свидетелям, которые могли бы доложить епископу о его состоянии. Однако по дороге до конюшен, где Ренар и Вивьен предпочли снять инквизиторские одеяния и остаться в простой одежде, в которой привлекут меньше внимания на улицах, плечи Вивьена заметно сутулились, походка стала неровной, а лицо сильнее заблестело от пота. Добравшись до конюшни, Вивьен тяжело привалился к стене и несколько долгих мгновений собирался с силами, чтобы стянуть с себя инквизиторскую сутану.

Перед тем, как Вивьен одернул задравшуюся рубаху, Ренар нахмурился, поглядев на его правый бок. Он все еще был замотан поистрепавшейся повязкой — той самой, которой ее перевязали в допросной. Первым порывом было упрекнуть друга в том, что он эту рану даже не перебинтовывал, однако Ренар проглотил упрек: знал ведь, что толку от него не будет никакого. Иногда Вивьен вел себя так, будто готов был недальновидно броситься в лапы смерти. Вряд ли это вписалось бы в представление об идеальном инквизиторе, данном Бернаром Ги[12].

— Покажи, — качнул головой Ренар, указав кивком на рану. — Хочу знать, насколько все плохо.

Вивьен спорить не стал. Послушно приподнял рубаху и, морщась от боли, отодвинул повязку от тела. Ренар поджал губы. К счастью, от раны не смердело омертвевшей плотью, но кожа вокруг ожога, оставленного раскаленным прутом, сильно покраснела, а на самой ране виднелась полоска гноя.

— Ясно, — коротко сказал Ренар, отходя на шаг. — Стоит поторопиться к этой твоей Элизе. Надеюсь, она хорошая травница.

Вивьен невесело усмехнулся, и они медленно двинулись к лесной тропе, что вела к дому Элизы. Большую часть пути Вивьен, пусть чуть ссутулившись, шел сам, стараясь не спотыкаться и не придерживать бок, чтобы не привлекать внимания горожан. На Руан медленно опускался вечер, и Ренар радовался, что сейчас на улицах будет меньше народу и мало кто обратит на них внимание.

Казалось, до лесной тропы они добрались через несколько вечностей. Стоило Вивьену ступить на тропинку, как ноги его предательски запнулись, и он, слабо застонав, повалился на колени. Ренар не успел среагировать вовремя, поэтому ему осталось лишь помочь другу подняться. Рубаха его была мокрой от пота, от тела шел ощутимый жар, и теперь Ренару показалось вполне справедливым его опасение, что он скоро впадет в бред.

— Даже не думай падать! Я тебя на себе к этой ведьме не потащу, — нервно ухмыльнулся Ренар.

Вивьен постарался сделать шаг, однако запнулся снова. Ренар быстро понял, что такими темпами друг действительно лишится чувств раньше, чем доберется до дома Элизы.

Не говоря ни слова, Ренар поднырнул ему под плечо, и медленно и осторожно они направились вперед по извилистой тропе. Левая рука Вивьена легла на рану и уже не отпускала ее. Ренар, скрипя зубами и проклиная все на свете, продолжал тянуть его вперед, надеясь лишь, что тропа нигде не разветвляется, и, если Вивьен все же впадет в бред, найти дом Элизы получится без особых потерь времени.

Вскоре впереди, вопреки опасениям Ренара, все же показался уютный домик, в окне которого мелькал теплый свет свечей.

Ренар решительно двинулся вперед, практически волоча с трудом передвигающегося Вивьена на себе.

— Как же неудобно тебя тащить, — буркнул он. — Приходится все время подгибать колени.

Вивьен вымученно улыбнулся. Ренар и впрямь кряхтел от неудобства, будучи выше друга на целую голову.

— Прости, здоровяк… не учел этого, когда рождался.

— А меньше надо было подставляться! — отозвался Ренар. — Одни проблемы с тобой.

Вивьен не отозвался, и это встревожило Ренара не на шутку.

На крыльце дома вдруг появилась светловолосая девушка, державшая в руках лук, на который уже наложила стрелу.

— Не стреляй! — воскликнул Ренар. — Нужна твоя помощь!

Элиза пригляделась сквозь сгущающиеся сумерки. Казалось, она не сразу признала в одетом, как простолюдин, Ренаре инквизитора, перед которым стушевалась на подступе к допросной комнате. А в его черноволосом спутнике, едва бредущем на заплетающихся ногах, словно пьяница, она не смогла — да и опасалась — узнать Вивьена Колера. Однако самые страшные опасения подтвердились в следующий же миг, и Элиза, ахнув, опустила лук и приставила его к стене.

— Вивьен, — выдохнула она, подбежав к ним. — Что случилось?

— Элиза… — тихо произнес Вивьен, однако на большее его не хватило. Голова безвольно опустилась. Элиза нежно и с сочувствием прикоснулась к его лицу и едва не отдернула руку с испугом: от тела шел сильный жар, его лихорадило.

Она посмотрела на Ренара. Теперь в ней не осталось и следа прежнего смущения. Она была напугана, но это не имело никакого отношения к тому, что она снова видит Ренара, ее пугало лишь то, в каком состоянии к ней явился Вивьен. Его не было несколько дней, и Элиза справедливо предположила, что он мог отправиться на задание. Она не понаслышке знала, что иногда инквизиция срывается с места внезапно и может нагрянуть в совершенно непредсказуемый момент.

— Он ранен, — проскрипел Ренар, перехватывая друга крепче.

— Давно? — нахмурилась Элиза.

— Несколько дней уже. Рана в плохом состоянии.

На лице девушки вдруг вспыхнуло возмущение, которое она даже не попыталась скрыть. Ответ Ренара означал, что когда она видела Вивьена в последний раз, он уже был ранен. Вот, почему у него был такой измотанный вид. И он ничего не сказал!

— А раньше нельзя было привести? — прошипела Элиза, поманив инквизиторов в дом. — Куда ранили?

— Правый бок. Рана глубокая. Поверхностная царапина, как он ее сам назвал.

Элиза нахмурилась.

— Так глубокая или царапина? — качнула головой она, и ей показалось, что Ренар чуть смутился от ее вопроса. Решив не реагировать на это, она помогла Вивьену подняться на крыльцо, а затем бросилась в комнату, поспешно расправляя на кровати одеяло. Обратившись к Ренару, она на удивление властно заявила:

— Сними с него рубаху и помоги ему лечь на кровать. Рану нужно осмотреть.

Сама она принялась наливать из котелка на очаге воду в довольно большую глиняную миску и схватила несколько полотенец из стопки возле окна.

Ренар помог Вивьену снять рубаху и осторожно опустил его на кровать, решив тут же отойти, чтобы не мешать ведьме работать. В голове его вспыхнула мысль, что прежде он никогда бы не подумал, что будет присутствовать при чем-то подобном, а уж тем более — потворствовать этому.

Элиза поставила миску с водой на пол, положила чистые тряпицы на подушку рядом с обливающимся потом лицом Вивьена, и, скрывая свой страх — отчаянно оттягивая при этом минуту, когда придется взглянуть на рану, которая ввела его в такое состояние — посмотрела ему в глаза.

— Что же ты не сказал мне сразу? — мягко спросила она.

Он промолчал. Элиза вздохнула.

Заставляя руки держаться твердо и уверенно, она вернулась к столу, взяла с него нож, обмакнула одну из тряпиц в воду, отерла острое лезвие и взрезала истрепавшиеся повязки. Когда рана предстала перед ее взглядом, Элиза едва удержалась от того, чтобы ахнуть. Рана была довольно глубокой, хоть оружие, нанесшее ее, и не проникло вглубь, к внутренним органам. Однако это ведь была не просто резаная рана — это был тяжелый ожог, кожа вокруг которого заметно припухла и покраснела, а по самому ожогу проходила светлая тонкая полоска гноя.

Элиза повернулась к Ренару, который присел на скамью, сложив руки на груди, и пристально наблюдал за ее действиями.

— Рана, говоришь? — требовательно спросила она. — Больше похоже на ожог. На тяжелый, запущенный ожог. Что произошло?

Ренар качнул головой.

— Его ранили ночью на улице. Ножом. Было сильное кровотечение. Пришлось прижечь рану. Он сам об этом просил.

Элиза поморщилась, не сумев вообразить себе, как можно добровольно попросить прижечь кровоточащую рану каленым железом. Для нее это была бы пытка и совершенно нецелесообразный метод лечения. Это причиняет гораздо больше вреда, чем пользы.

Качнув головой, она осторожно дотронулась до наименее воспаленного участка кожи на правом боку Вивьена и почувствовала, как его тело сильно напряглось от боли. Элиза с трудом подавила кипящее в душе море чувств, и постаралась успокоиться.

— Рану придется вычищать, — лишенным эмоций голосом, проговорила она, хотя подозревала, что Ренар все равно почувствовал ее страх. Она повернулась к нему, решительно встречая его хмурый испытующий взгляд. — Нужно убрать оттуда нагноившие участки. Я не так давно делала мазь, которая может помочь снять опухоль…

— Может помочь? — прищурившись, перебил Ренар. Элиза ожгла его взглядом.

— Надо было раньше вести его ко мне! Сейчас, если хворь проникла в кровь, я не смогу его спасти, что бы ни сделала. Он может умереть!

Ренар вернул ей уничтожающий взгляд.

— Значит, сделай все возможное, чтобы этого не случилось, — ровным голосом строго приказал он. — Он не пошел к лекарю, потому что боялся, что расскажет что-то лишнее про тебя, и у тебя будут проблемы. Эту заботу стоит отработать.

— Ренар… — тихо произнес Вивьен, — не надо.

— Да какого же черта ты медлишь? — проигнорировав обращение друга, возмущенно спросил Ренар.

Элиза вздохнула.

— Ты не понял? — хмыкнула она. — Рану придется вскрывать. Ножом резать по воспаленной плоти и вычищать гной из ожога. Это будет больно. Очень. Если он будет дергаться…

Вивьен попытался приподняться на локтях.

— Хватит… говорить обо мне так, будто меня… здесь нет, — выдавил он, мутным взглядом посмотрев на друга. — Ренар, помоги ей.

В чем именно требуется помощь, Ренар прекрасно понимал. Недовольно нахмурившись, он поднялся со своего места и встал у изголовья кровати, ухватив друга за плечи железной хваткой.

Элиза вновь отерла лезвие острого ножа и прерывисто вздохнула. Не сумев до конца совладать со своим страхом, она опасливо взглянула на Ренара.

— А если я не справлюсь… ты меня сожжешь?

Ренар внушительно посмотрел на нее.

— Справишься.

Больше медлить было нельзя. Собрав волю в кулак, Элиза встала на колени возле кровати и решительным движением, стараясь верно рассчитать давление на нож, чтобы причинить как можно меньше боли — хотя она и понимала, что в данном случае это вряд ли возможно — начала вычищать рану.

Вивьен резко напрягся всем телом. Как и ожидалось, он инстинктивно попытался дернуться, чтобы уйти от боли, но железная хватка Ренара заставила его остаться на месте. Вивьен до зубовного скрипа стиснул челюсти и зажмурился, дыхание вырвалось с болезненным шипением, но он сумел не застонать и не закричать, понимая, что для Элизы этот процесс очень непрост, а от твердости ее руки зависит то, насколько быстро прекратятся эти мучения.

Ренар, удерживая его за плечи, нервно усмехнулся.

— Я тут подумал, а ведь если тебе сейчас позадавать провокационные вопросы, ты ведь, наверное, как миленький, все выложишь.

Вивьен понимал, что Ренар пытается отвлечь его, и сдавленно ответил:

— Спрашивай.

Вивьен был уверен, что друг попытается вызнать, как он догадался, что Амори из Лилльбонна проводил на своих односельчанах эксперименты с клещами, однако Ренар предпочел спросить нечто иное, и голос его при этом едва заметно дрогнул:

— Ты еретик?

— Нет, — резко выдохнув и с трудом сдержав рвущийся наружу стон, проскрипел Вивьен.

Ренар хмыкнул, посмотрев на сосредоточенную Элизу.

— По-моему, ты делаешь ему недостаточно больно.

— Скотина, — Вивьен попытался изобразить подобие усмешки или улыбки, но вместо того лицо его исказилось гримасой боли.

Элиза закусила губу, продолжая вычищать гноящийся ожог. Ей было невыносимо видеть страдания Вивьена, и она не понимала, как при этом его хмурый друг может так шутить.

— Можно без этих ваших инквизиторских замашек? — не скрывая своего неодобрения, воскликнула она. Осмелев окончательно, она добавила: — Они отвратительны.

Ренар нисколько не смутился.

— Он инквизитор, — усмехнулся он, кивнув на Вивьена. Похоже, его страдания друга нисколько не трогали. — А ты с ним спишь. Могла бы и привыкнуть.

— Пошел ты! — прошипела Элиза.

На этот раз Ренар даже коротко хохотнул в голос.

— А мы с тобой, похоже, подружимся, — буркнул он.

Элиза предпочла не отвечать. Она сосредоточилась на работе и начала вычищать последний участок раны, вновь начавшей кровоточить. Вивьен старался терпеть, как мог, хотя несколько раз стон все же прорывался наружу, а руки до беления костяшек пальцев впивались в одеяло.

Для Элизы этот жуткий процесс растянулся на несколько болезненных вечностей. Очистив рану от гноя, она попыталась надавить на область вокруг ранения и позволить «дурной крови» вытечь наружу. Тело Вивьена невольно рванулось в сторону, и на этот раз даже железная хватка Ренара не сумела удержать его ровно. Он мучительно застонал, запрокинув голову и до крови закусив губу.

— Прости… прости меня, — зашептала Элиза, сморгнув подступившие к глазам слезы. — Еще немного. Прости…

Ренар оценивающе посмотрел на нее, видя, что, несмотря на собственный страх и сочувствие, она держит руку твердо и уверенно. Пожалуй, Вивьен был прав, попросив привести его сюда. Ведьма или нет — эта девушка свое дело, похоже, знала.

Наконец, отняв руки от раны, Элиза намочила в воде полотенце и осторожно промыла края. Вивьен вздрогнул, стоило ей лишь вновь прикоснуться к правому боку. Тело его била мелкая дрожь. Элиза отерла руки, промокнула их сухим полотенцем и осторожно коснулась лба Вивьена: похоже, жар только усилился.

— Сейчас, — пробормотала Элиза, суетно бросившись искать что-то на полках и столе. Вскоре она нашла нужную мазь. Вторую склянку, доверху наполненную каким-то травяным сбором, она вручила Ренару и кивнула в сторону очага. — На очаге горячая вода. Возьми чашку, брось туда горсть этой смеси, залей водой, и пусть чуть настоится.

Ренар подозрительно покосился на смесь.

— Что это? — недоверчиво спросил он.

— Там много всего, — нервно хмыкнула Элиза. — По пунктам перечислить?

— Неплохо бы, — прищурился Ренар. — Я не собираюсь давать ему какое-нибудь приворотное зелье.

Элиза вспыхнула, лицо озарил багрянец злости.

— Я ничем таким не пользуюсь! — воскликнула она. — Никогда!

Жар, с которым она это произнесла, к удивлению Ренара, впечатлил его. Он поджал губы, пожал плечами и кивнул.

— Ясно. Так… что в этом сборе?

Элиза вздохнула.

— Позже расскажу. Сейчас не до того.

Она снова присела на колени возле кровати. Вивьен дышал прерывисто и держал глаза закрытыми, его бил озноб, который он пытался сдержать, напрягая тело и сжимая руки в кулаки. Элиза вздохнула.

— Потерпи еще немного, — нежно шепнула она, надеясь, что он ее все еще слышит.

Ренар тем временем бросил горсть перемолотых трав в чашку и наблюдал за процессом заварки так, словно собирался поймать плавающие в воде травинки на ереси.

Элиза обмакнула два пальца в приготовленную мазь и начала максимально осторожно распределять ее по ране. Несколько секунд Вивьен лишь напряженно дышал, однако вскоре он вновь впился руками в одеяло и слабо застонал.

Ренар резко повернулся к Элизе.

— Что это? Что с ним?

Она сочувственно поморщилась.

— Мазь начала работать.

— Что в ней такого?

— Кора ивы, зверобой, листья крапивы и подорожника, лесной мох… но основной жгучий ее ингредиент — это чистотел. Если в ране есть какая-то зараза, он ее выжигает. Можно сказать, в прямом смысле выжигает, он действительно жжется, если рана грязная. Я ее вычистила, но мазь действует глубже. Она настоялась на кислом вине, так что в ней есть спирт, и он тоже жжется. Он вычистит то, что не сумел нож. — Элиза взяла в обе руки руку Вивьена и нежно прикоснулась губами к тыльной стороне его ладони. — Прости меня, — снова прошептала она. — Меньше всего я хотела причинять тебе боль.

Ренар молча наблюдал за действиями травницы. Его поразило то, с какой нежностью она относилась к Вивьену. Он понимал, что никогда прежде не видел подобного отношения.

— Ты… его любишь? — вдруг спросил он. Этот вопрос показался неожиданным даже ему самому.

Элиза обернулась и многозначительно посмотрела на Ренара. Несколько мгновений она молча изучала его, и глаза ее при этом казались удивительно большими и выразительными, а затем она кивнула, похоже, признаваясь в своих чувствах не только вопрошающему, но и себе самой.

Ренар кашлянул, прочищая горло.

— Напиток, кажется, готов, — проговорил он.

— Еще немного пусть постоит, — улыбнулась Элиза. — Помоги мне здесь.

Ренар приблизился к кровати Вивьена. Элиза нежно коснулась разгоряченного лица раненого и дождалась, пока он откроет глаза.

— Вивьен, нужно сесть. Иначе я тебя не перевяжу.

Он медленно кивнул, хотя взгляд его заметно помутнел. Элиза не была уверена, что он до конца понял, что она ему сказала.

— Давай, друг, подъем, — невесело улыбнулся Ренар, подходя со стороны изголовья кровати. Он начал помогать ему сесть, и Вивьен, прерывисто дыша, все же принял сидячее положение. Он тяжело опирался на руки Ренара: сил держаться в положении сидя без посторонней помощи у него не осталось.

Элиза сложила чистую тряпицу, приложила ее к ране, и только после этого начала перехватывать область раны повязкой.

Вивьен мутным взглядом посмотрел на нее. На осунувшемся лице блестели капли пота, под глазами наметились темные круги. От тела шел ощутимый жар.

— Элиза… — слабо произнес он. — Я им не сказал… я ничего не сказал… ты в безопасности… тебя не тронут.

Элиза на миг замерла, пытаясь понять, что именно он ей хочет сказать. Ренар поморщился.

— О чем ты? — покачала головой она.

— Я никогда о тебе им не расскажу…

Элиза прерывисто вздохнула.

— О чем он говорит? — спросила она у Ренара. Тот закатил глаза.

— Бредит, — недовольно буркнул он. — Тобой бредит, как водится. Он боялся идти к лекарю, потому что думал, что судья Лоран придет, когда он впадет в бред. Вив опасался рассказать что-то, что вызовет трудности. У тебя.

— Вивьен… — изумленно шепнула Элиза, продолжив работу. Закончив с перевязкой, она взяла со стола настой.

— Подержи его еще немного, он должен это выпить, — попросила она.

— Как скажешь, ведьма — буркнул Ренар.

Элиза прищурилась, но от комментариев воздержалась.

— Вивьен, милый, ты меня понимаешь? Тебе нужно выпить это, это поможет очистить твое тело от заразы изнутри.

Взгляд его был мутным и рассеянным. Элиза качнула головой и осторожно поднесла чашку к его губам.

— Давай, выпей. Хоть немного. Пожалуйста, — нежно приговаривала она.

Он не отреагировал на ее слова, и Элиза попыталась заставить его сделать несколько глотков. Первые мгновения он, казалось, действовал совершенно безвольно, точно марионетка, которой приказали плясать на нитях. Затем он вдруг закашлялся, левая рука потянулась к ране, голова опустилась, лицо болезненно сморщилось. Элиза быстро отставила чашку, понимая, что вряд ли сумеет заставить Вивьена выпить больше.

— Он лишился чувств, — мрачно заметил Ренар, ощутив, что Вивьен теперь держался в положении сидя только с помощью его рук. Не спрашивая, что делать дальше, Ренар опустил раненого на кровать и отошел. — Так и должно быть?

Элиза страдальчески нахмурилась.

— Я не знаю, — покачала головой она. — Я впервые сталкиваюсь с такой запущенной раной, поэтому… я не знаю, все ли идет, как должно.

Ренар, хотя в его сознании и взметнулся возмущенный вопрос «и ты говоришь это только теперь?», остался совершенно невозмутим.

— Поэтому ты спросила, сожгу ли я тебя, если не справишься? — поинтересовался он. Элиза скривилась еще сильнее.

— А твое мнение теперь изменилось?

Ренар пожал плечами.

— Подождем — увидим. Нам ведь, я так понимаю, остается только ждать?

Элиза удивилась.

— Ты собираешься оставаться здесь, пока он не придет в себя?

— Да, — коротко отозвался Ренар.

Элиза не стала спорить. Отчасти она понимала, почему этот мрачный и угрюмый человек так себя ведет: похоже, только таким образом он умел проявлять заботу.

На некоторое время Вивьен совершенно затих и лежал без чувств, не шевелясь. Примерно через час дыхание его стало чуть чаще, и, похоже, беспамятство перешло в сон. Все это время Ренар и Элиза сидели рядом — она на краю кровати, а он на скамье неподалеку — и наблюдали за Вивьеном, надеясь, что он вскоре придет в себя. Волнение Элизы было заметно, Ренар же лишь бесстрастно окидывал все вокруг изучающим взглядом, изредка замирая глазами на Вивьене, будто оценивая его состояние.

Элизе было странно видеть такое спокойствие.

«Неужели этому учат каждого инквизитора? Вивьен вовсе не казался мне таким черствым», — думала она.

— Ты, похоже, нисколько не волнуешься за него, — почти осуждающе произнесла Элиза, тут же подумав, что это замечание может скомпрометировать ее саму.

Ренар пожал плечами.

— А толку? — спросил он. — Все, что зависело от меня, я уже сделал. Теперь все зависит от тебя. — Он бросил мрачный взгляд на раненого. — И от него.

Некоторое время они снова провели в молчании.

— Так что было в том отваре? — вдруг нарушил тишину Ренар. Элиза удивилась, что его все еще заботит этот вопрос. Она уже и забыть успела о том, что он его задавал.

— Ничего похожего на приворотное зелье, — огрызнулась она.

— И все же? — Ренар терпеливо сложил руки на груди и одарил ведьму уничтожающим взглядом. Она вздохнула. Для нее состав травяного сбора был очевиден, и ей вовсе не хотелось сейчас тратить время на то, чтобы разъяснять детали этому въедливому мрачному типу. Однако, решив поощрить терпимость инквизитора, Элиза вздохнула и ответила:

— Все то же, что и в мази, только без вина. И еще несколько успокаивающих трав. Посмотри. — Она протянула ему кружку с остатками мази, чтобы он принюхался к запаху. Ренар склонился над сосудом и впрямь не почувствовал ничего особенного, кроме свежего, отдаленно знакомого ему аромата. Когда Элиза назвала состав, он даже смог различить по запаху и виду несколько знакомых растений. — Видишь? Я ведь говорила: ничего похожего на приворотное зелье.

— И даже ничего похожего на колдовство, — буркнул Ренар. — Только обычные растения, которые даны нам высшей милостью Божией, и коими мы имеем полное право пользоваться…

Элиза приподняла бровь, но ничего не сказала. Отчего-то слушать теологические речи Вивьена ей было менее странно, чем те же речи Ренара.

— Ты ведь язычница, — вдруг нахмурился Ренар.

Элиза промолчала, выразительно посмотрев на него. Она помнила просьбу Вивьена стараться избегать разговоров об этом с его другом. Похоже, Ренар понимал, что она не хочет это обсуждать. В других обстоятельствах он стал бы настаивать на продолжении разговора, но сейчас предпочел не давить.

— Ладно, — вздохнул он. — Лучше как-нибудь позже об этом.

— Да, — кивнула она. — Сейчас не время.

Вивьен вдруг тихо застонал и беспокойно повернул голову на подушке из стороны в сторону.

— Что с ним? — мрачно спросил Ренар.

Элиза приложила руку ко лбу раненого и встала, снова бросившись к своим полкам.

— Жар усиливается. Нужно сбивать, — сказала она. С полки она взяла какую-то склянку с прозрачной жидкостью, смочила ею одно из полотенец и начала осторожно проводить им по шее, груди и рукам Вивьена.

— Что это? — настороженно спросил Ренар. Элиза терпеливо вздохнула, скрывая раздражение, вызванное постоянными вопросами.

— Уксус. Он поможет сбить жар. Давно известное средство, — ответила она.

Вивьен продолжал беспокойно метаться на кровати. Тихие стоны, иногда слетавшие с его губ, казалось, ранили Элизу каждый раз. Она смочила очередное полотенце водой, положила его ему на лоб, затем взяла его за руку и держала, пытаясь дать ему понять, что она все еще рядом.

— Что теперь? — спросил Ренар.

— Ждать.

Он смиренно кивнул. Элиза не стала снова спрашивать его, собирается ли он провести здесь столько времени, сколько потребуется на то, чтобы Вивьен все же пришел в себя: она знала, что Ренар не собирается уходить.

Примерно через два часа, когда жар начал падать, Элиза поднялась и заварила две чашки какого-то другого сбора. Одну взяла в руки и демонстративно сделала глоток, а на вторую указала Ренару.

— Выпей. Это поможет взбодриться. Скоро начнет заниматься заря. Полагаю, бодрость тебе понадобится.

Ренар подозрительно уставился на чашку. Элиза подумала, что он снова спросит ее, что она ему предлагает, однако он, к ее удивлению, промолчал и послушно взял напиток, выказывая таким образом небывалое доверие к ведьме и язычнице.

Когда за окном забрезжил рассвет, и поляну начали посещать редкие, еще не яркие, неуверенные солнечные лучи, Вивьен открыл глаза. Зрение его все еще было мутным, перед глазами все расплывалось, но он довольно быстро сумел рассмотреть Элизу, сидевшую на краю кровати рядом с ним, и Ренара, сложившего руки на груди и сидящего на скамье чуть поодаль. Заметив, что он приходит в себя, оба они смерили его уничтожающим осуждающим взглядом, в котором читалось одно и то же:

«Больше никогда не смей так делать, идиот!»

Вивьен расплылся в улыбке.

— С добрым… утром… — выдавил он, попытавшись приподняться на локтях. Правый бок пронзила боль, и он, придержав его левой рукой и поморщившись, опустился обратно.

— Пожалуйста, не вставай! — умоляюще произнесла Элиза. — Не своди на нет все наши старания, не перегружай рану. Тебе нужен отдых. Ты был в очень тяжелом состоянии. Ты, по правде говоря, до сих пор в опасности. Поэтому изволь слушаться и не упрямься. Прошу тебя.

Вивьен устало сдвинул брови и слабо улыбнулся.

Ренар поднялся.

— Что ж, раз он пришел в себя, мне нечего здесь больше делать, — невозмутимо заметил он.

Вивьен непонимающе качнул головой.

— Куда ты?

— На службу, — криво ухмыльнулся Ренар. — Лорану скажу, что у тебя понос, и ты не сможешь появляться в отделении несколько дней. Думаю, это избавит его от желания навещать тебя.

Вивьен слабо усмехнулся, понимая, что Ренар пытается отомстить ему за те слова, которые он использовал, чтобы объяснить Лорану, почему был один при допросе проповедника Гаетана.

— Используешь слабость, чтобы унизить? — картинно заметил он. — Это не по-христиански, мой друг.

Ренар прищурился.

— Да шел бы ты… — он скрипнул зубами, — на поправку.

Вивьен понимающе кивнул, прикрыв глаза.

— Будет исполнено.

Ренар кивнул и покинул домик лесной ведьмы. Элиза красноречиво взглянула Вивьену в глаза. Она была счастлива снова видеть его осознанный взгляд.

— Придется тебе некоторое время побыть здесь, — тихо произнесла она, накрывая его ладонь своей. — Я… так испугалась. Обещай мне больше никогда так не делать. Хорошо?

Вивьен смиренно кивнул.

— Прости. Больше так не буду, обещаю.

Она ничего не ответила, а приблизилась к нему и нежно поцеловала. Она чувствовала себя измотанной и уставшей, но знала, что отвоевала его у болезни, и, воистину, этот бой того стоил.

‡ 11 ‡

Элиза вошла в дом, вернувшись после сбора лесных ягод, и едва не выронила корзинку из рук, застав Вивьена в этот утренний час бодрствующим. И не просто бодрствующим — он сидел на скамье и старательно пытался отчистить от крови простынь, которую перепачкал накануне. У его ног стоял небольшой таз с водой — которую он, надо думать, сам принес от ручья — а в руке была щетка, которой он усердно замывал пятно.

— Ты что творишь?! — воскликнула Элиза, отставив корзинку с ягодами к двери и бросившись отнимать у Вивьена простынь и щетку. Он невинно улыбнулся ей.

— Если такие пятна не замывать как можно скорее, их потом ничем уже не сведешь, поверь, — словно между прочим, заметил он. Лицо Элизы вспыхнуло от злости. Появилось огромное желание ударить его — да посильнее, аккурат в раненый бок, чтоб он сложился от боли и хоть на время прекратил эти глупости.

— Я знаю, что пятна крови надо замывать как можно скорее, — фыркнула она, тут же смешавшись и заметно зардевшись. Однако она взяла себя в руки и снова напустила на себя суровый вид. — И, вообще, чем ты занимаешься, я прекрасно вижу. Я спрашиваю не об этом, и не надо притворяться, что не понял меня! Я почти до рассвета билась над тем, чтобы ты не умер от заразы, проникшей в твою рану. Ты еще слаб, можешь ты это понять, или нет?! Тебе нужно себя беречь.

Вивьен недовольно поморщился.

— Ты в курсе, что такие речи мужчину вдохновляют на то, чтобы поступить прямо противоположным образом?

— Нормальный человек послушался бы. Он и вставать бы не стал, в отличие от тебя, — фыркнула Элиза.

— Нормальный человек, — передразнил Вивьен. — И это говорит лесная ведьма! И кто нормальный, в твоем понимании? Этот Жан-Жак, который трясется за свою настойку от бессонницы?

Элиза прищурилась, оценивающе глядя на него.

— А ты запомнил его, как я погляжу, — усмехнулась она. — Ты видел его в моем доме один раз.

— Работа у меня такая — хорошо людей запоминать, — угрожающе низко буркнул Вивьен, чем вызвал на лице Элизы лишь снисходительную улыбку. Она глубоко вздохнула и присела на скамью рядом с ним, мягко забрав из его рук щетку и простынь. В следующий миг она потянулась рукой к его лбу, но он недовольно отстранился. Около минуты они внушительно смотрели друг на друга, а затем Элиза подалась вперед и нежно поцеловала Вивьена в губы, коснувшись рукой его щеки. Поцелуй был долгим и страстным, после чего Элиза отстранилась и посмотрела на него с укоризной.

— Легкий жар еще держится, — обеспокоенно сказала она.

— Стоило догадаться, что это была искусная женская уловка, чтобы проверить мое состояние, — хмыкнул Вивьен. Элиза качнула головой.

— Нужно осмотреть рану, перевязать ее, дать тебе еще настоя и заставить тебя лечь. Прости, Вивьен, но ты болен. И в твоем состоянии никакой активной деятельности быть не должно.

— Сидеть и тереть щеткой простынь — активная деятельность, по-твоему? — Вивьен скептически приподнял бровь.

— В твоем случае — да, — прикрыв глаза, вздохнула Элиза. — Послушай, ты запустил серьезную рану. Умей принять последствия этого и дай себе восстановить силы.

Вивьен отвел взгляд, и Элиза заметила, что по его лицу пробежала тень.

«Почему если со мной случается нечто подобное, я всегда думаю о том, что арестантов — не выхаживают? Да что там до арестантов — даже самого Спасителя никто не выхаживал. Разве то, что со мной так возятся — справедливо, особенно учитывая то, чем я занимаюсь? Ведь я часто наношу другим травмы, после которых никто не помогает им восстановить силы. Только если перед казнью. Разве так должно быть? Разве это — справедливо?»

Еще одна мысль мелькнула в голове Вивьена — она мелькала у него каждый раз, когда он задумывался об арестантах: на ум приходил образ человека, который должен был оказаться в застенках инквизиции, но избежал их, скрывшись. Он значил для Вивьена и Ренара очень много — пожалуй, значил до сих пор, хотя ни один, ни другой не спешили в этом признаться. Говорить о нем было опасно для жизни. И все же…

«Его бы точно никто не выхаживал».

— Вивьен? — обеспокоенно обратилась Элиза, вырвав его из раздумий. Она заметила, что он сжимает в кулак лежащую на колене руку и слишком отстраненно смотрит куда-то вдаль. — Что с тобой?

— Все в порядке, — моментально отмахнулся он.

«А ведь когда он только пришел, он не подавал виду. Он учил нас, он стал нашим другом. Его судьбу решило то, как он думал… то, во что его научили верить. Это сделало его врагом человеческих душ и нашим — нашим! — врагом. Всего за один день, за несколько часов, в течение которых Лоран выяснил правду о нем.

Ансель…

Так не должно было быть».

— О чем ты подумал? — не унималась Элиза.

— Ни о чем. — Он попытался улыбнуться.

— Но я же…

— Элиза. — Он посмотрел на нее со всей серьезностью, на какую только был способен. — Я не могу об этом говорить. Это запрещено, понимаешь?

Она вздрогнула, услышав это.

Слишком часто она забывала, что перед ней инквизитор, за плечами которого были множественные допросы еретиков, опасные поездки, охота на вероотступников, секреты, своды правил и вес мощнейшей организации в мире.

Воспоминания, как ни странно, почти физически надавили на Вивьена, мгновенно заставив его почувствовать, как быстро он потерял силы, сделав при этом так немного. Он ощутил, что кровь отлила от лица, а комната предательски качнулась перед глазами. Ему с трудом удалось взять себя в руки.

— Прости, — вздохнула Элиза, накрыв его сжатую в кулак руку своей ладонью. — Знаю, есть много вещей, о которых ты не можешь и не должен говорить. Просто знай, что, если я могу как-то помочь тебе… может, просто выслушать без упоминания каких-либо имен или деталей, чтобы тебе стало легче, я готова сделать это, не задавая вопросов.

Вивьен благодарно улыбнулся и обнял ее. Некоторое время они сидели молча, затем Элиза осторожно отстранилась и направилась к сундуку, откуда достала новую простынь. Она быстро перестелила кровать, не обращая внимания на наблюдавшего за ней инквизитора, и, лишь закончив, повернулась к нему и протянула вперед руки, призывая его подняться со скамьи.

— Я тебя очень прошу, ляг. Не своди на нет все мои усилия. Мне нужно осмотреть и перевязать твою рану. Помоги мне, не упрямься, хорошо?

Тяжело вздохнув, он поджал губы, уголки которых тронула легкая улыбка, и кивнул.

* * *

Вивьен резко вскочил на кровати. Он не сразу понял, где находится — реальность словно окутал густой туман, в котором он все еще слышал боевые кличи, звон стали и какие-то выкрики на чужом языке.

Кто-то склонился над ним, и он узнал знакомую копну кудрявых рыжих волос. На него уставилась пара выразительных больших зеленых глаз, глядящих с любопытством и, казалось, легким беспокойством.

— Вивьен, — обратилась к нему девушка. От легкого прикосновения ее холодной руки к его плечу он вздрогнул и попытался перевести дыхание.

— Рени? — хрипло произнес он, потерев глаза. Вопрос «где я?» отпал сам собой, он вспомнил, что находится в доме Элизы. Похоже, Рени пришла к сестре и застала ее пациента в момент пробуждения ото сна.

Словно прочитав его мысли, Рени мягко улыбнулась и кивнула на окно.

— Уже вечер, — возвестила она. — Похоже, ты проспал целый день. Как себя чувствуешь?

Вивьен прислушался к себе. Рана болела, но не сильно. Учитывая, что буквально вчера ее вскрывали вновь, чтобы очистить, боль и вовсе была сущим пустяком.

— Я… в порядке. Спасибо, — неуверенно ответил Вивьен.

— Ты кричал во сне. — Рени присела на край кровати и мягко, но при этом настойчиво надавила на его плечо, заставив его снова лечь. — Тебе снился кошмар?

Вивьен нахмурился.

— Я не знаю… не помню…

— А, по-моему, помнишь. — Пытливый взгляд зеленых глаз Рени проникал в самую душу инквизитора. Он невольно усмехнулся: эта девушка, похоже, умела читать в людских душах не хуже его самого — при том безо всякого обучения.

Рени склонила голову и улыбнулась.

— Ты говорил что-то во сне. Говорил на языке, которого я не понимаю. Что тебе снилось?

Вивьен вздохнул. Что ему снилось? Он и сам не мог толком понять. Сейчас столь яркий сон, в котором участвовало великое множество людей, которых он никогда в жизни не встречал, казался ему лишь оборванными образами. Хотя что-то подсказывало ему, что там, в пылу неизвестного сражения фигурировали и Ренар… и Ансель. Он не видел их лиц, он просто чувствовал, что они были там с ним. Бились под одним знаменем. Под знаменем Креста…

— Я не уверен, — Вивьен неопределенно пожал плечами. — Я видел сражение, в котором никогда не принимал участия. Видел людей, которых знаю, но они выглядели… иначе, хотя я был уверен, что это именно они. Я слышал выкрики на других языках. Хотя сейчас я совсем не понимаю, что все это значило — там, во сне, мне было понятно каждое слово. Все было… таким настоящим. У нас была огромная армия. Вокруг было жарко. И я видел флаги с вышитым на них крестом.

Рени понимающе кивнула.

— Крестовый поход? — спросила она.

Вивьен неуверенно качнул головой.

— Возможно. Не знаю. — Он поднял на нее глаза так, словно Рени могла знать ответы на все волнующие его вопросы. — Я ощущал себя как-то иначе в этом сне. Мне казалось, что я был другим… у меня, похоже, была борода… я был крупнее. Боже… звучит, как бред.

Рени хихикнула.

— Вовсе нет. Ты столько чувствуешь в своих снах! Я вот не могу сказать, как ощущаю себя во сне. В моих снах все смешивается. Я лишь по образам и связям могу понять, что вижу что-то знакомое или кого-то знакомого. А ты чувствуешь даже свое тело. Это удивительно. Хотелось бы мне тоже так.

Вивьен слабо улыбнулся, но улыбка его быстро померкла. Он задумался о том, что видел. Ему не в первый раз снилось, что люди разговаривают на других языках, и он понимал эти языки. Ему казалось, что так бывает со всеми, но, сколько он ни спрашивал украдкой у других, что они видят во снах, каждый раз выяснял, что никто больше ничего подобного не видит. Что это за сны? Этот вопрос не покидал его.

Рени снова будто прочитала его мысли. Она пригляделась к нему и вопрошающе кивнула.

— Тебе часто такое снится? — спросила она.

— Такое — это какое?

— Чтобы во сне на других языках говорили, например. Или чтобы люди, которых ты знаешь, выглядели как-то иначе.

Вивьен прерывисто вздохнул.

— Мне иногда снятся земли, где я никогда не бывал. И события, в которых я никогда не принимал участия. При этом мне кажется, события из моих снов происходили очень давно… если вообще происходили. — Он нахмурился, понимая, что попросту сойдет с ума, если будет слишком много акцентировать на этом внимание. — Забудь. — Он покачал головой. — Это просто сны. Не стоит придавать им такого значения.

Рени не согласилась.

— Это не так, — сказала она, и в голосе ее прозвучало столько уверенности в собственной правоте, что спорить Вивьену не захотелось.

— Ты думаешь?

— Ты, похоже, видишь все очень подробно. Никогда не думал, что через сны с тобой могут говорить твои прошлые воплощения? — Она невинно улыбнулась, словно ее слова не были ересью, а представляли собой нечто обыденное и простое.

— Мои… прошлые… — Вивьен покачал головой. — Мне не положено даже задумываться о чем-то подобном, Рени. — Он усмехнулся. — И тебе в моем присутствии не стоило бы.

— А иначе? — хмыкнула девушка. — Арестуешь меня и сожжешь?

— У вас в семье, что, увлечение такое — дерзить инквизиторам? — буркнул Вивьен. — Мы не сжигаем людей, Рени. И уж точно не стремимся этого делать.

— Я живу в лесу, но мне прекрасно известно, что по стране то и дело пылают еретические костры, — с усмешкой сказала Рени. — Хочешь сказать, что я это выдумываю?

Вивьен поморщился.

— Нет, — покачал головой он. — Но не инквизиция приговаривает еретиков к смерти через сожжение. Церковь… — Он помедлил, понимая, как глупо будет звучать то, что он собирается сказать. Этот постулат всегда казался ему лицемерием. — Церковь не пятнает себя кровью.

Рени приподняла бровь, не стараясь скрыть своего скепсиса.

— Если не инквизиция приговаривает людей к сожжению, то кто?

— Такое решение выносит светский суд, которому передается дело безнадежного еретика, — поморщился Вивьен. — Нас заботит спасение человеческой души в первую очередь. Мы много беседуем с теми, кто попадает к нам, и пытаемся вернуть их на путь христианской веры.

Рени усмехнулась.

— Это забавно слышать от человека, который только что проснулся от кошмара своей прошлой жизни и может в деталях описать сражение, в котором никогда не участвовал. Ты ведь и сам веришь, что это не просто сны, Вивьен. Какие тебе нужны доказательства?

Он опустил глаза и промолчал. Рени коснулась рукой повязки, перехватывающей его корпус.

— Надо перевязать, — спокойно заметила она.

Вивьен приподнялся на кровати и проверил повязку, которая сбилась после сна.

— Да уж…

— Помочь тебе? — миролюбиво предложила Рени, меняя тему разговора.

— Буду тебе благодарен.

* * *

Ренар мрачной тенью прошел по лесной тропе и появился около дома травницы. Элиза встретила его на поляне и приветливо улыбнулась. Она ожидала, что он придет.

— Пришел проверить, не угробила ли я твоего друга? — усмехнулась она.

Лицо Ренара осталось совершенно невыразительным. Он смерил травницу оценивающим взглядом. Казалось, он до сих пор не был уверен в том, как к ней относиться и стоит ли ее опасаться. Пока она пыталась спасти Вивьена, она не подавала никаких признаков угрозы. И даже на ведовство ее действия нисколько не походили. Похоже, Вивьен был прав насчет нее — она была травницей, а не колдуньей. Все бы ничего, будь она доброй христианкой, но Элиза была язычницей. Ренар подумал о том, что она занимается идолопоклонничеством, но при этом он не припоминал ни одного идола в доме Элизы или в его окрестностях.

Тем временем девушка отбросила с лица прядь светлых волос и испытующе уставилась на инквизитора.

— Ты так смотришь, будто ждешь, что я вот-вот начну вытворять что-то, — она подобрала слово, — не богоугодное.

Ренар нахмурился и строго спросил:

— Где он?

Элиза передернула плечами.

— В доме, где же еще ему быть, — хмыкнула она. — Хотя, признаться честно, удержать его в лежачем положении не так-то просто. Все время порывается встать, начать что-то делать. Заботы не переносит на дух. Никакой.

Ренар криво ухмыльнулся.

— Мне будешь рассказывать?

— Ты не предупреждал, что как пациент он настолько невыносим, — рассмеялась Элиза, нащупав почву, на которой можно построить диалог с этим мрачным человеком. — В следующий раз привяжу его к кровати.

— Удивительно, что еще не привязала. Я бы сразу так и сделал, — хмыкнул Ренар. Элиза повторила его выражение лица почти точь-в-точь.

— Не припомню, чтобы ты так сделал во время перевязки, — язвительно бросила она.

Повисло молчание, и Элиза кивнула в сторону дома.

— Можешь пойти проведать его, если хочешь. Только, прошу тебя, не позволяй ему вставать. Он еще слаб, хотя признаться в этом для него ниже его достоинства.

Ренар закатил глаза.

— Хорошо знаю эту его черту. Правда, должен сказать, что он в первый раз доводит свое состояние до, — он помедлил, подбирая нужное слово, но, похоже, так и не смог этого сделать, поэтому сказал, — такого.

Элиза снисходительно улыбнулась в ответ на его высказывание, и Ренар неприязненно поморщился, в который раз за свою жизнь ощутив некоторые проблемы с косноязычием. При этом ему казалось, что он сам замечал это за собой гораздо больше, чем другие. И, тем не менее, он считал это своим недостатком и частенько печалился из-за наличия оного. С завидной периодичностью, едва открывая рот, он уже начинал чувствовать себя глупо. Возможно, поэтому ему гораздо больше нравилось молчать, чем говорить.

Стараясь отбросить неуместные переживания, Ренар прочистил горло и решительно вошел в дом Элизы, намереваясь увидеть там… он и сам не знал, что намеревается там увидеть.

А увидел он Вивьена, стоявшего на ногах и опиравшегося на стол, рядом с тем, что поначалу показалось Ренару сплошной копной кучерявых рыжих волос. Он даже не сразу понял, что это за существо вьется возле его друга и что оно делает. Первым порывом было вытащить меч, но оклик Вивьена остановил его.

— Ренар? Ты? Так скоро? Не ожидал увидеть тебя уже сегодня. Неужто волнуешься? — Он криво ухмыльнулся. — Или на службе без меня совсем скучно?

Ренар недоуменно уставился на него.

Вивьен был без рубахи, в одних шоссах. Корпус его туго обхватывала свежая повязка, без следов крови. На лицо он казался уставшим и осунувшимся, и все же в глазах светилось намного больше жизни, нежели вчера. Ренар не знал толком, вздыхать ему с облегчением или обличительно выкрикивать что-то в адрес рыжеволосой незнакомки, которая смотрела на него огромными пронзительными глазами так, словно ей явился Спаситель собственной персоной. Под ее взглядом Ренар неуютно поежился.

— Ты, — он прочистил горло и бесстрастно взглянул на друга, — Вивьен, ты не хочешь представить мне свою… сиделку?

Вивьен осуждающе прищурился, однако колкость предпочел проигнорировать.

— Ты прав, где мои манеры, — улыбнулся он, кивая девушке. Она отошла от него, продолжая с удивительной пронзительностью смотреть на Ренара. — Познакомься, это Рени, сестра Элизы. Рени, это Ренар. Мой друг.

Рени посмотрела на Вивьена, как ребенок может смотреть на родителя, когда тот в первый раз выводит его погулять за пределы родного двора.

— Он тоже инквизитор? — спросила она.

Ренар скептически приподнял бровь.

«Человек в сутане с оружием, явившийся в эту лесную глухомань по Вивьенову душу! Кем же, черт возьми, я еще могу быть?»

— Да, дитя мое. Я тоже инквизитор, — усмехнулся Ренар. — А ты — тоже ведьма?

Рени округлила глаза и, казалось, приложила все силы, чтобы не спрятаться за спиной Вивьена. Тот с укоризной взглянул на друга.

— Ренар, — строго сказал он, — не начинай. Мы здесь в гостях, в конце концов.

— Стало быть, ведьма, — прищурился Ренар. И впрямь, в отличие от Элизы, вид у Рени был совсем уж дикий, не от мира сего. Если в Элизе ведовство можно было заподозрить только по ее языческим амулетам, то Рени буквально лучилась колдовством. Казалось, она может начать превращать жаб в коров и обратно прямо здесь, в этой самой комнате. — С ума сойти, Вив! — всплеснул руками Ренар. — Мало тебе одной ведьмы, так еще и вторая?!

— Успокойся, — покачал головой Вивьен. — И рассуди здраво. Иногда ты это умеешь.

Шутка друга несколько уколола Ренара, но он решил проигнорировать ее. Тем временем Вивьен продолжал:

— Рени — никакая не ведьма. Она, по сути, занимается тем же, что и Элиза, просто в люди выходит реже и живет дальше в лесу. Пожалуйста, не надо видеть ведовство там, где его нет.— Он и сам не был уверен в том, что говорит, особенно после их едва состоявшейся беседы с Рени. По правде, он думал, что она запросто могла практиковать какие-то магические ритуалы, и, согласно правилам, он должен был арестовать ее и допросить, однако он не хотел проблем для Элизы, поэтому старался закрывать глаза на то, какой странной кажется ему Рени.

Ренар несколько мгновений изучал глазами Рени. Вивьен пригляделся к его реакции. Разумеется, во взгляде его было опасение. Но, пожалуй, он не мог не отметить привлекательность этой юной девушки, и, зная Ренара, Вивьен примерно прикинул, какие мысли могли закрутиться в голове друга.

— Значит, говоришь, не ведьма, — прищурился Ренар.

— Не ведьма, — уверенно подтвердил Вивьен, надеясь, что Рени не подставит его и не начнет говорить ничего компрометирующего. Она — надо отдать ей должное — оказалась девочкой смышленой и не стала возражать. Вивьен подумал, что чуть позже, возможно, сумеет убедить Ренара в том, что ни Элиза, ни Рени не представляют никакой угрозы и никому не делают зла. Но не сейчас.

Ренар склонил голову.

— Это ты тоже установил во время своих проверок?

Вивьен криво ухмыльнулся, понимая, что именно хочет сказать ему друг.

— Нет, — многозначительно ответил он. — Не во время них.

Ренар усмехнулся.

— Ладно, черт с тобой. Ведьмы или нет, они тебя тут хотя бы не угробили, а это уже хорошо. Вижу, о тебе заботятся.

Вивьен закатил глаза.

— Следят за моей безопасностью, как за святой реликвией.

— И правильно. Иначе ты сведешь на нет все старания Элизы.

— Она тоже так говорит, — хмыкнул Вивьен. — Вы подружитесь.

Ренар поджал губы, однако в его выражении лица уже не было прежней враждебности по отношению к травнице. Он вновь окинул заинтересованным взглядом ее рыжеволосую сестру и кивнул, соглашаясь с собственными мыслями.

— Да, — задумчиво протянул он, не отрывая взгляда от Рени. — Да, наверное. Поправляйся.

С этими словами он поспешил покинуть дом Элизы и скрыться в ночи.

* * *

Прошло несколько дней, которые сплелись для Вивьена в один большой длинный насыщенный впечатлениями временной отрезок. Однако когда он понял, что рана уже совсем не представляет опасности, он поспешил вернуться на постоялый двор, не желая более обременять Элизу своим присутствием. Пусть она и не высказывала никакого недовольства по отношению к его пребыванию в лесном домике — даже наоборот, оценив его состояние как удовлетворительное, она, наконец, дала волю своим желаниям и разделила с ним не одну жаркую ночь — он знал, что не стоит злоупотреблять ее гостеприимством.

Явившись на службу, Вивьен тут же направился к судье Лорану, чтобы доложить ему о своем успешном выздоровлении и о том, что он готов приступить к делам сей момент. Выяснилось, что на сегодня уже было назначено одно запланированное дело — на площади готовили костер, и все местное представительство инквизиции обязано было присутствовать на мероприятии. Вивьен относился к казням с деланным спокойствием, однако когда он узнал, кому — точнее, чему — уготован костер, он с трудом справился с тем, чтобы ничем не выдать свой поникший вид. Сегодня по приказу папы сжигали еретические книги, хранившиеся в отделении инквизиции и ожидавшие своего часа. Мероприятие было приурочено ко Дню памяти пророка Иезекииля. Тем более символичным был постулат о том, что «любой желающий единства согласно Завету, должен оставить идолов и быть очищенным Богом»[13].

К сожжению еретических книг готовились не менее тщательно, чем к казни еретика — это было большое событие, на которое приглашали всех жителей города. Книги провозили по улицам так, словно те были еретиками-рецидивистами. Горожане провожали их, одобрительно улюлюкая и выкрикивая невнятные проклятия в адрес еретической литературы. Множество найденных и изъятых копий Талмуда, мусульманских манускриптов и еретических трактатов сваливали в кучу на место будущего костра, который распаляли после проповеди епископа.

Сегодня, как и во все предыдущие разы, судья Лоран вышел к народу и зачитал отрывок из книги Иезекииля, после чего озвучил провозглашенное еще в 680-м году на Шестом Вселенском Соборе правило за номером 63: Повести о мучениках, врагами истины лживо составленные, дабы обесславить Христовых мучеников и слышащих привести к неверию, повелеваем не обнародовать в церквах, но предавать оные огню. Приемлющих же оные или внимающих оным, как будто истинным, анафематствуем. Вивьен стоял, глядя на то, как после речи Лорана огромный кладезь знаний — пусть даже изложенных еретиками — предают огню. Это зрелище повергало его в настоящее уныние, и он был не в силах справиться с собой. На лице его не проявлялось долженствующей торжественности. Он стоял с понурым видом и молча наблюдал, как пламя поглощает том за томом.

Ренар находился рядом с ним. В течение всей церемонии он не раз неодобрительно косился на друга, надеясь заметить в его глазах хотя бы проблеск энтузиазма по отношению к мероприятию.

— Ты бы хоть для приличия изобразил менее скорбную физиономию, — буркнул Ренар, идя с Вивьеном по улице, когда церемония, наконец, закончилась.

— Ты о чем? — безразлично спросил его друг. Ренар закатил глаза.

— А как ты думаешь? Такое чувство, что сегодня на площади сжигали не еретические книги, а твою бабушку.

Вивьен хмыкнул.

— Моя бабушка умерла от кровавого поноса, когда мне было два года.

Ренар осекся.

— О… — Он поджал губы. — Прости, не знал. Ты никогда не говорил.

— Ты никогда и не спрашивал, от чего умерла моя бабушка, — нервно усмехнулся Вивьен.

— Я думал, от чумы… как все твои… — предположил Ренар, и тут же снова осекся, отругав себя за бестактность. Вивьен пожал плечами.

— Нет, она скончалась раньше. Даже не знаю, какая смерть кажется мне более жуткой. К слову, сожжение на костре в этом смысле видится мне… чище, что ли. Но страшнее.

Ренар прыснул со смеху.

— Подумать только, какие тут эстеты сыскались! Смотри, как бы тебе с твоей нежной любовью к запрещенным книгам такую «чистую смерть» не уготовили.

— Очередная угроза затащить меня в допросную? — усмехнулся Вивьен.

— Ты хоть сам понимаешь, что иногда нешуточно нарываешься на это?

На этот раз Ренар говорил серьезно.

— Ты так часто угрожаешь мне арестом, что я невольно задумываюсь, чем таким мог тебе насолить, — невесело хмыкнул Вивьен. — Ренар, я уже объяснял свое отношение к книгам и не хочу без надобности это повторять. У тебя ведь не настолько короткая память? — Когда друг нахмурился, Вивьен покачал головой. — Серьезно, ты еще помнишь, что я тебе говорил о книгах? Или выветрилось?

Ренар сплюнул на дорогу и побрел дальше, не удостоив друга ответом. Вивьен отстал от него на пару шагов, невольно ощутив неприязнь — он понял, что, похоже, задел друга за живое своими комментариями. Глубоко вздохнув, он поравнялся с ним.

— Ладно, извини, — примирительно произнес он. — Похоже, мы каждый раз слегка переходим границы разумного, когда затрагиваем эту тему. — Закатив глаза, он снова глубоко вздохнул. — Если хочешь, можем спокойно обсудить это. Опять.

Ренар искоса взглянул на него и невесело усмехнулся.

— Я иногда искренне удивляюсь, как ты ведешь допросы при твоей нелюбви к тому, чтобы дважды обсудить одну и ту же тему.

— Я могу обсудить одно и то же и дважды, и трижды, и сколько угодно раз, если в том есть необходимость, — терпеливо сказал Вивьен. — Но если необходимости нет, то я избегаю повторять одно и то же по несколько раз. Так как? Необходимость — есть?

Ренар поджал губы и качнул головой.

— Пожалуй, нет. Я помню, что ты говорил о знаниях и о книгах. Дело ведь не в этом, как ты не поймешь! — Он скорбно опустил взгляд, и Вивьен непонимающе приподнял бровь.

— Может, потрудишься объяснить? — хмыкнул он.

— Просто тебя трудно понять, — пожал плечами Ренар.

— Странное заявление, — хохотнул Вивьен, — учитывая, что ты каким-то образом общаешься со мной уже много лет.

— Да я не про то! — с резким возмущением отозвался Ренар, понимая, что не может верно подобрать слова, чтобы описать, в чем именно состоит сложность.

Вивьен подождал несколько мгновений, но, так и не услышав вразумительного ответа, собрал в кулак все возможное терпение и мягко спросил:

— А про что?

«Прости, друг, но сейчас — это тебя сложно понять», — подумал он.

— Дело в твоем образе мысли, — вздохнул Ренар. Взгляд его сделался пасмурным, как небо в дождливый день. Вивьен ожидал продолжения этого утверждения, его логического развития, однако, повинуясь своей любимой черте, Ренар вдруг перескочил на совершенно другую линию разговора. — Сколько дней с тобой вели допрос после Анселя?

Вивьен поджал губы. Воспоминания о тех днях были для него весьма неприятны. К ним с Ренаром не применяли жестоких пыток — только плети, тиски для пальцев и голодовку. С тех пор они не обсуждали это.

— Семь. И еще после этого три дня заставили провести у лекаря.

Ренар невесело усмехнулся.

— Семь, — задумчиво повторил он. — Со мной три.

Вивьен искренне изумился.

— Три дня?!

— Через три дня им стало ясно, что я не еретик. И Лорану, и аббату Лебо. Тебя держали семь дней. Понимаешь, о чем я толкую?

Вивьен опустил взгляд. Не понять было бы глупо.

Но три дня? Вивьен и не думал, что Ренара отпустили раньше. По крайней мере, настолько раньше. Выходит, Лоран и аббат Лебо искренне подозревали, что Ансель де Кутт все же обратил своего ученика в катарскую ересь?

— Я догадывался, что тебя держали дольше, — продолжил Ренар. — Но не думал, что настолько. Увидеться-то нам не сразу позволили, сам понимаешь. А после мы об этом не говорили, потому что даже вспоминать Анселя было для нас чревато. — Он печально ухмыльнулся. — О том, что с тобой будут дольше работать, я догадался почти сразу. Все из-за твоего образа мысли. Ты всегда отличался острым умом и пытливостью, Вив, даже излишней. А ведь каждому еретику мы говорим, что Господь не поощряет излишней пытливости. Люди, отличающиеся этой чертой, могут запросто стать ересиархами. А в твоем случае даже Ансель это отмечал. Помнишь?

«Ты мыслишь смело, всегда хочешь постичь суть. Ты задаешь себе вопросы, которые многие не осмеливаются задавать. Похвальная черта, Вивьен, но не следует давать ей волю — по крайней мере, у всех на виду».

Вивьен прерывисто вздохнул, отгоняя воспоминания. Его губы тронула печальная усмешка.

— То есть, по-твоему, лучше и вовсе не думать?

— В твоем случае иногда было бы полезно прекращать это занятие, — нахмурился Ренар. — Я лишь хочу тебя предупредить, что это может плохо кончиться для тебя. — Он покачал головой. — Давай по-честному, ты мой друг, и, несмотря на свои предупреждения, которые ты иногда называешь угрозами, я тебя не арестую, если только ты при мне не начнешь откровенно проповедовать еретические учения. Но другие могут. Они могут решить, что ты представляешь угрозу. А ты, думаю, догадываешься, что случится с инквизитором, если его уличат в ереси.

Вивьен кивнул. Вероотступник-инквизитор? Это было неслыханно.

— Его сотрут с лица земли.

Ренар серьезно кивнул.

— Во всех смыслах. Поэтому пойми: я не угрожаю тебе. Я призываю к осторожности. Искренне и настойчиво.

— Я понял, мой друг, — сокрушенно вздохнул Вивьен. — Я понял…

* * *

Около четверти часа наблюдая с небольшого расстояния за прилавком с цветами на рынке, Вивьен размышлял о том, стоит ли нести цветы девушке, которая всю жизнь провела в лоне природы, окруженная ее красотами.

«Должно быть, она даже осудит меня за это. Наверное, ей цветы, срезанные с места своего естественного роста и принесенные в дом, чтобы простоять несколько дней и увянуть, покажутся кощунством».

Вивьен нахмурился.

«Да и какие цветы ей бы понравились? Полевые? Или какие-то другие… особые?»

Он не знал. Они с Элизой никогда не говорили об этом. Да и стоило ли? Ведь, в сущности, их связь была преступной, у нее не было никакого будущего. Вивьен прекрасно понимал, что не может предложить Элизе того, что мог бы дать ей обычный мирянин — он не мог дать ей нормальной, спокойной счастливой семейной жизни. Он даже не смог бы признать официально рожденных от Элизы детей, если бы она забеременела.

«Боже», — Вивьен ощутил легкую волну дрожи и поежился, несмотря на тепло летнего вечера. Лишь большим усилием воли он отогнал от себя эти мысли. Стоило подумать об этом потом, если возникнет такая необходимость. А пока…

«Чертовы цветы, будь они неладны», — нахмурился Вивьен. Через мгновение он двинулся вдоль рынка, остановившись возле прилавка с печеньем. Выбрать для Элизы сладости оказалось намного проще, чем разрешить идеологический вопрос с цветами. Хотя Вивьен и задумался о том, чтобы спросить у Элизы, было бы преподнесение цветов кощунством с точки зрения ее верования, или нет.

Побродив некоторое время по городу, Вивьен задумчиво зашагал в сторону лесной тропы, держа в руках упакованный торговкой кулек с печеньем. День уже ощутимо клонился к закату, и лес Румар окрасился в сказочные тона сизых сумерек. Вивьену казалось, что вокруг витает настоящая магия, и это вовсе не вызывало у него никакого отторжения. А у Ренара, надо думать, такая обстановка вызывала бы суровую настороженность, свойственную большинству инквизиторов.

С горечью Вивьен осознал, что он в этом смысле сильно отличается от большинства не в самую выгодную для себя сторону.

«И все только из-за того, что меня угнетает процесс уничтожения знаний», — с тоской подумал он. — «Но ведь в книгах содержатся ключи к человеческим душам. Нечто, вдохновляющее других людей на то, чтобы обращаться в ересь. Инквизиторам стоило бы позволять детально изучать эти книги, чтобы понять, как сразить еретика его же оружием. Это могло бы позволить и расположить к себе арестанта, и выведать правду у того, кто пытается юлить, и… многое другое, если задуматься. А мы знаем лишь основные моменты еретических учений, тогда как ересиархи зачастую оказываются подкованы в классическом богословии. Да, на нашей стороне закон и власть, но на их стороне оказываются знания. То есть, мы властвуем над телами и можем действовать через них, а еретические учения затрагивают разум и душу. Лично для меня не стоит вопроса о том, что из этого сильнее!

Главная задача ведь не в том, чтобы уличить человека в ереси и доказать это — основная задача в том, чтобы убедить его отречься от собственных убеждений, найти в этих убеждениях основную гниль, показать детально, где именно заключена ошибка. В этом случае рецидивов не будет…

… и тогда в какой-то момент наша структура станет не нужна».

Вивьен и сам не заметил, как замер у двери лесного домика Элизы. На поляне девушки не оказалось, в окне было темно, хотя она, похоже, недавно была здесь и даже готовила место для костра.

Прочистив горло, Вивьен тихо постучал в дверь. Никто не открыл.

— Элиза? — позвал он. В душе заворочалось легкое беспокойство. Может, что-то случилось? Или…

Он постучал снова, но ответа не последовало.

Перемявшись с ноги на ногу, Вивьен сошел с крыльца и осторожно направился в сторону чащи леса. Он не помнил, какой тропой Элиза водила его в прошлый раз, поэтому пошел в случайном направлении. Отодвинув густо нависающие со всех сторон ветви, он сделал шаг…

— Замри! — услышал он предупреждающий окрик Элизы. — Не двигайся с места!

Вивьена не пришлось просить дважды. Он замер, медленно переведя взгляд в чащу леса, приглядевшись к зарослям сквозь сгущающиеся сумерки. Элиза осторожно пробралась к нему, внимательно посматривая себе под ноги. На последних шагах она подобрала с земли длинную обломанную ветку, приблизилась к Вивьену, сосредоточенно хмуря брови, и аккуратно раздвинула траву рядом с его ногами. Он опустил взгляд и заметил искусно замаскированный в траве капкан.

— Ох… — Он ошеломленно округлил глаза.

Элиза облегченно вздохнула.

— Это было опасно, — покачала головой она. — У меня тут ловушки… для животных или… каких-нибудь недоброжелателей. — Во взгляде ее на миг мелькнула суровость.

Вивьен нервно усмехнулся.

— И много их у тебя по лесу расставлено?

— Достаточно, — уклончиво ответила она, кивнув в сторону дома. — Вернемся, если ты не против? Не хочу, чтобы ты получил еще одну рану.

Вивьен опустил взгляд.

— К слову, я снова хотел поблагодарить тебя за помощь. Если бы не ты, я…

— Разве я могла иначе? — улыбнулась она. — К тому же мне было в радость помочь тебе. Но пациент ты ужасный. Совершенно не слушаешься.

Он вернул ей улыбку и протянул сверток с печеньем.

— Я принес это, чтобы загладить свою вину. Ну и, вроде как, ты любишь сладости.

Глаза Элизы просияли, ярко блеснув в слабом сумеречном свете. Вивьен не сумел скрыть улыбки умиления, попросившейся на лицо от этого зрелища. Элиза приняла сверток из его рук и смущенно опустила голову.

— Спасибо. Ты не обязан был… это вовсе не…

— Прошу, давай хотя бы ты не будешь говорить со мной про мои обязанности, — с кривой усмешкой перебил он, потянулся к ней и нежно поцеловал ее, чувствуя, как ее напряженные плечи расслабляются от его прикосновения. Рядом с ней ему становилось спокойнее.

Они неспешно проследовали обратно на поляну, и Элиза быстро взбежала по ступеням крыльца, чтобы занести в дом принесенный подарок. Вивьен не мог наглядеться на то, как искренне она радуется.

Заходить с ней в дом он не стал. Вскоре Элиза вновь появилась на крыльце. Она замерла, изучающе посмотрев на него, и склонила голову.

— Тебя что-то тревожит, — скорее утвердила, нежели спросила она.

Он покачал головой.

— Нет, вовсе нет.

— Врешь, — улыбнулась Элиза, спустившись с крыльца. Приблизившись к Вивьену, она приподнялась на цыпочки и обвила руками его шею. — У тебя по взгляду видно, что тебя что-то тяготит.

Вивьен усмехнулся.

— Больше не обвиняешь во всех моих бедах бессонницу?

— Я научилась различать. И сейчас дело явно не в бессоннице.

Он вздохнул.

— Просто тяжелый день.

Элиза прищурилась.

— Это как-то связано с мероприятием на площади в городе? — испытующе взглянув на него, спросила она.

— Ты там была? — удивился Вивьен.

— Да. Постаралась одеться как можно незаметнее, чтобы не привлекать внимания. Не люблю находиться на таких мероприятиях долго, а, показавшись на них и поймав на себе хоть несколько взглядов, можно почти сразу сбежать. Если там не появляться, могут быть проблемы.

Вивьен молчал. Элиза мягко положила ему руку на плечо.

— Ты будто бы скорбишь, — непонимающе нахмурилась она. — Дело в этом мероприятии, да? Ты не разделяешь стремлений инквизиции к сожжению книг?

Вивьен раздраженно отвел взгляд и отстранился — не слишком резко, чтобы не срывать свою злость на Элизе.

— Нам не стоит говорить об этом, — настоятельно сказал он, вспоминая диалог с Ренаром. Элиза терпеливо вздохнула.

— Хочешь сказать, тебе не стоит этого говорить? — прищурилась она. Дождавшись, пока он посмотрит на нее, Элиза продолжила: — Вивьен, я явно не тот человек, кто хоть каким-то образом тебя за это осудит.

Он молчал, хмуро глядя на нее.

Элиза понимающе вздохнула.

— Знаешь, у меня… толком не было никогда возможности обучиться умению читать, — смущенно улыбнулась она. — До твоего появления. Раньше, когда мне доводилось видеть книги, я смотрела на них завороженно, и пыталась понять, что означают эти символы и знаки, которые начертаны на бумажных страницах. Они приводили меня в восторг, хотя я совсем не могла их разобрать. То, что ты сейчас делаешь для меня, когда учишь читать или писать… для тебя это может быть чем-то несущественным и незначительным, но для меня это значит очень много. — Ее глаза загорелись воодушевлением. — Когда-нибудь я ведь смогу прочитать целую книгу! Ты можешь понять, что это для меня?

Вивьен умиленно улыбнулся, но все еще ничего не сказал.

Улыбка Элизы померкла.

— Я прекрасно вижу, что книги восхищают тебя своим содержанием, не меньше, чем меня они привлекают своей таинственностью и недоступностью. Ты видишь в них очень много смысла. Поэтому я могу себе представить, каково тебе смотреть на то, как их уничтожают.

Вивьен прерывисто вздохнул. Он не ожидал, что найдет полное понимание своего отношения к сожжению книг у Элизы. Даже Ренар этого не понимал. Он сомневался, что и Кантильен Лоран мог в полной мере осознать, какие возможности теряются при процедуре уничтожения этих книг. А Элиза — необразованная язычница Элиза — смогла.

Глубоко вздохнув, он обнял ее и погладил по светлым волосам. Невольно при этом в его сознании вновь промелькнула мысль, что выражается Элиза далеко не так, как это делают обыкновенные необразованные крестьянские девушки.

И все же, отбросив привитую годами профессиональную пытливость, он не стал задавать ей вопроса о том, отчего она разговаривает, как дама знатных кровей. Возможно, когда-нибудь он поговорит с ней об этом, но не сейчас.

— В этих книгах мы могли бы найти ответы на множество вопросов. Почему люди следуют еретическим учениям? Что именно так привлекательно в них? Обладая детальными знаниями об этих учениях, мы могли бы находить в них те самые изъяны, которые лежат в глубине, а не на поверхности. Те самые, с помощью которых можно заставить людей самих начать искать изъяны в своей ереси. Мы могли бы пробудить в человеческих умах, пытливость которых так порицается, обратный процесс, и, взяв этот самый процесс под контроль, могли бы покончить с ересью. Исключить саму возможность повторного погружения в нее. Изымая у еретиков их тексты, мы приобретаем мощное оружие против них… и уничтожаем его вместо того, чтобы применять. Это просто глупо.

Элиза отстранилась и испытующе посмотрела на него.

— Ты видишь в книгах только оружие?

Вивьен поджал губы и вздохнул. Ему стоило бы прислушаться к увещеваниям Ренара и прикусить язык, однако Элизе… Элизе он все же решил сказать правду:

— Нет. Не только.

Она поняла его.

— Тебе ведь и самому интересны эти тексты. Тебе интересна их внутренняя суть. Я это вижу, Вивьен, это читается в твоей скорби, когда ты смотришь на то, как они сгорают, или говоришь об этом. Люди, которые теряют оружие в борьбе с противником, выглядят не так.

Он усмехнулся.

— Боже, Элиза! — воскликнул он, нервно хохотнув. — Боюсь, если я научу тебя читать и писать, я самолично создам нового ересиарха. Твое умение читать в людских душах и видеть суть вещей — опасно.

Девушка самодовольно ухмыльнулась.

— Все-таки подумываешь о том, чтобы меня сжечь?

— Не провоцируй, — одновременно игриво, но с присущей профессионально-угрожающей манерой отозвался он.

Несколько мгновений они молчали, глядя друг на друга. На улицу все заметнее опускалась темнота. Наконец, Элиза нарушила тишину, перемежающуюся шелестом листвы и стрекотом насекомых:

— Вивьен, ты… я лично не сталкивалась с инквизиторами до тебя. — Она неловко поджала губы. — Но что-то подсказывает мне, что ты существенно отличаешься ото всех, с кем работаешь. Взять даже Ренара. Вы знакомы давно, вы ведь, наверное, много переняли друг от друга, и все же он явно мыслит не теми, — она помедлила, подбирая нужное слово, — понятиями, что и ты. Я полагаю, что большинство инквизиторов рассуждает, скорее, как Ренар — а то и жестче — чем, как ты.

Вивьен неприязненно передернул плечами.

— Ренар… еще относительно гибок в своих суждениях, нежели большинство инквизиторов.

«Уж не знаю, к сожалению, или к счастью», — добавил он про себя.

— И ты, — она чуть нахмурилась, — не рискуешь?

— Чем? — Он снова ощутил укол неприязни, почувствовав, что она начинает предостерегать его в сходной с Ренаром манере.

— Работая при своих взглядах в инквизиции, — смущенно ответила Элиза. — Ты ведь… и меня допрашивать не стал по своим личным убеждениям. Я уверена, что, встреть я в тюрьме не тебя, а Ренара, судьба моя сложилась бы куда мрачнее.

Вивьен отвел взгляд.

— Ты пытаешься сказать мне, что мои личные убеждения сильно разнятся с общими убеждениями служителей инквизиции?

Элиза неловко перемялась с ноги на ногу.

— А ты можешь сказать, что разделяешь убеждения инквизиции? Я спрашиваю, потому что иногда мне кажется, что нет….

— Боже, — шепнул Вивьен, устало потерев руками лицо. Некоторое время он молчал, а затем серьезно посмотрел на девушку. — Элиза, я не могу их не разделять. Пойми, я являюсь служителем структуры, которая дает массу привилегий, полномочий и протекций. Это привлекает. Не может не привлекать. А ведь каждый человек, по сути своей, думает о том, как бы обеспечить себе определенную защищенную позицию. Глупо будет отрицать это. В нашей среде каждый стремится к чему-то своему, но объединяет нас одно: находясь внутри такой структуры, ты обязан платить за свою принадлежность к ней разделением ее убеждений.

Элиза выразительно смотрела на него.

— И поэтому ты пошел в инквизицию?

«Я пошел в инквизицию, потому что в один прекрасный день в Сент-Уэн явился Кантильен Лоран и выбрал нас с Ренаром для этой работы. Черт, если ведь рассудить по уму, то, выходит, что ни решения о том, чтобы отправиться в доминиканский монастырь, ни решения о том, чтобы стать инквизитором, я не принимал самостоятельно…»

— Можно сказать и так, — ответил Вивьен.

— Прости, тебе неприятен этот разговор, да? — Элиза вновь прильнула к нему.

Он обнял ее и хмыкнул.

— Нет, все хорошо. Я просто задумался. — Он чуть отстранился и с интересом посмотрел на Элизу. — Скажи, а в твоем веровании приносить девушке срезанные цветы — кощунство? Ведь ты, думаю, гораздо больше ценишь их в их естественной красоте, когда они растут на природе, не сорванные?

Глаза Элизы блеснули — Вивьену показалось, что с благодарностью. Она потянулась к нему, он подался вперед, и уже не намеревался этой ночью ее отпускать.

Темнота окутала лесную поляну, на которой кратером темнело пятно места для так и не разожженного костра.

Вивьен подхватил Элизу на руки и крепко прижал к себе. Она зарылась руками в его темные волосы, сжимая их на границе нежности и жесткости. Он продолжал целовать ее в губы, в щеки и шею, неся ее на руках к дому.

— Стой, — вдруг шепнула Элиза, и он остановился, не поднявшись по ступеням крыльца. Элиза дала понять, что хочет, чтобы он опустил ее на землю, и он последовал ее желанию. Игриво сверкнув глазами, Элиза сняла ремень, подпоясывающий его сутану, и потянула ту наверх. Вивьен не сумел сдержать азартную улыбку, сбросив сутану на землю и оставшись в рубахе и шоссах.

Смело взяв его за шнуровку горла рубахи, Элиза потянула его на себя, и он вновь подхватил ее на руки — на этот раз так, чтобы она обвила ногами его талию — и прижал к стене дома, снова начав целовать ее, сгорая от желания под звук ее частого жаркого дыхания. Он поднял юбку ее платья, проведя рукой по ее бедру…

Какой-то шорох в кустах заставил Вивьена резко обернуться. Кто-то явно только что подошел к дому со стороны лесной чащи и снова скрылся.

Однако настороженность Вивьена быстро развеялась от тихого смеха Элизы.

— Это Рени, — хихикнула она. — Уже убежала, видимо.

Вивьен почувствовал, что зарделся, и порадовался, что покров темноты не выдал предательского румянца, залившего его щеки.

Элиза вновь провела рукой по его волосам, игриво глядя на него.

— Так на чем мы остановились?

‡ 12 ‡

За годы своей службы Ренар и Вивьен отметили ряд закономерностей, соблюдавшихся в руанском отделении инквизиции с поразительной точностью. Одна из них гласила: если несколько дней подряд выдались спокойными и тихими, жди неприятностей в ближайшее время. Никто не произносил это наблюдение вслух, но известно о нем было каждому.

Как правило, спокойных дней выдавалось не более пяти-шести к ряду. И чем дольше длилась эта мирная благодать, тем неприятнее оказывалось событие, идущее следом.

Вот уже три летних дня прошло в тишине и фактическом бездействии.

После встречи у большого дуба Ренар и Вивьен брели на службу в особой задумчивости, пытаясь предсказать, какого злоключения ожидать в качестве расплаты за минувшие мирные деньки. Ни у кого из них не было сомнений: недобрые вести обрушатся на них уже сегодня.

— Легки на помине, — одобрительно произнес епископ Лоран, когда подчиненные оказались в его кабинете.

Ренар и Вивьен переглянулись. По дороге они, не сговариваясь, предположили, что грядущее известие будет так или иначе связано с их бывшим учителем фехтования — беглым еретиком Анселем де Куттом. Однако, когда дело касалось его, на лице судьи Лорана читалось характерное мрачное напряжение, следов которого сейчас не было.

— Вам предстоит поработать с одним арестантом, — кивнул Лоран, дождавшись, пока подчиненные покорно склонят головы. — Наши агенты подготовили все сведения, что удалось собрать.

Остановив испытующий взгляд на Вивьене, Лоран придвинул к нему по столу пару листов бумаги. Сердце молодого инквизитора заколотилось быстрее: сведения на этих бумагах могли касаться Элизы.

— Не очень-то большое дело, — хмыкнул Вивьен.

— Все верно. Этой еретички у нас еще не бывало. — Лоран сцепил пальцы рук и устало потянулся. — Учтите: времени на изучение у вас нет, так что прочитаете все по дороге в допросную. Приступить нужно прямо сейчас.

Еретички.

Вивьен всеми силами постарался не выказать своего волнения.

— Как ее зовут?

— Женевьева.

На этот раз сложностью стало не выказать своего облегчения слишком явно.

— А возраст?

— Двенадцать.

Вивьен вздрогнул, опустив бумаги, и недоверчиво посмотрел на судью Лорана. Выходит, предчувствие не врало: нечто неприятное действительно случилось.

— Она ребенок, — неуверенным полушепотом произнес Вивьен, удостоившись строгого взгляда епископа.

— Есть проблемы? — со скрытой угрозой в голосе спросил тот.

Вивьен сглотнул и покачал головой.

— Нет, — ответил он, хотя голос его предательски дрогнул. — Никаких.

— Вы с ней уже говорили, Ваше Преосвященство? — осведомился Ренар. На его лице не отразилось никаких чувств, когда он услышал о возрасте арестантки.

— Нет, с ней поговорите вы. Идите.

Дальнейших указаний не последовало, и оба инквизитора, почтительно кивнув, направились в допросную комнату. Вивьен шел понуро, рассеянно пробегая глазами по тексту дела.

— Что там у нас? — с легким оттенком раздражения спросил Ренар, понимая, что без наводящего вопроса Вивьен не собирается делиться с ним информацией. — Кроме того, что ее зовут Женевьева и ей двенадцать.

Вивьен вздохнул.

— В доносе сказано, что в инквизицию пришла ее сверстница. Подруга по имени Мари. Действовала по наставлению своих родителей. Женевьева во время небольшого спора отказалась клясться — на просьбу сделать это расплакалась и убежала. Доносчица упоминает, что Женевьева делала так уже не один раз. Когда она рассказала об этом своим родителям, те посоветовали ей передать все инквизиции. После этого Женевьеву прямо с улицы взяли под арест. По сути, больше ничего содержательного тут нет.

Ренар нахмурился и повторил вопрос, заданный епископу:

— Почему Лоран сам с ней не поговорил?

Вивьен понуро вздохнул. Ответ на этот вопрос в деле присутствовал.

— Он пытался. Она ничего ему не ответила во время простой беседы.

Ренар страдальчески поморщился.

Попадая на допрос, некоторые арестанты избирали одну из самых хрупких и ненадежных тактик, которая лишь подтверждала для следствия наличие их вины, — тактику молчания. Они не говорили ничего: не выдавали сообщников, не подтверждали своей вины, не отрицали ее, не умоляли остановиться, когда дело доходило до пыток — они просто молчали. Ровно до того момента, пока пытка не заставляла эту тактику рухнуть. После этого арестант рассказывал все, что знал.

Вивьен и Ренар относились к таким арестантам с долей азарта — их выдержка порой вызывала недюжинное уважение, а в момент слома информация сыпалась на инквизиторов, как из рога изобилия. Чаще всего такие еретики не делали попыток снова впасть в ересь после признания вины. Они всем сердцем желали воссоединиться с Церковью, понеся соответствующую кару, лишь бы муки прекратились и никогда не возобновлялись. Обыкновенно Вивьен и Ренар любили вести дела с такими арестантами, потому что прекрасно знали, чем это закончится… если только в допросной комнате не оказывался ребенок.

Дети попадали в застенки инквизиции гораздо реже взрослых и тактику молчания не выбирали почти никогда. Выбор Женевьевы пугал своими перспективами, и оставалось лишь надеяться, что она от него откажется.

Вивьен медленно шел в допросную, размышляя о детях, оказывающихся в руках инквизиции. Разумеется, Святой Официум открыто призывал людей к честности и выражал благодарность доносчикам, выдававшим еретиков, кем бы последние им ни приходились. Но Вивьен не понимал, как подобного призыва может быть достаточно, чтобы заставить родителей донести на собственного ребенка. А ведь люди выдавали своих близких пугающе часто: брат доносил на брата, муж на жену, дети на родителей, родители на детей. И далеко не всегда между этими людьми была лишь ненависть.

Вивьен невольно задумывался, как бы поступил сам, впади в ересь, к примеру, Ренар, и понимал, что ответ для него очевиден — он бы его не выдал. Вивьен много раз задавался вопросом, что же толкает других людей на то, чтобы идти против своих родственников или близких. Ответ каждый раз был один: страх.

Страх перед Святым Официумом.

«А ты можешь сказать, что разделяешь убеждения инквизиции? Я спрашиваю, потому что иногда мне кажется, что нет».

Всплывшие в памяти слова Элизы заставили его легонько вздрогнуть и замереть прямо перед допросной комнатой.

— Идем, — хмуро буркнул Ренар.

Вивьен нехотя толкнул дверь. В допросной, прикованная цепями к стене, томилась чумазая хрупкая девочка в простом платье с растрепавшимися русыми волосами. Она сидела, подтянув к груди колени, и тихо шмыгала носом. На вошедших инквизиторов она уставилась с неподдельным ужасом и пискнула от страха, но не произнесла ни слова, а лишь сильнее сжалась и уткнулась лицом в колени. У противоположной стены, рядом с лестницей, стоял палач. Лицо его не выражало ничего, он со скучающим видом смотрел на девочку и ждал указаний инквизиторов.

Вивьен переглянулся с Ренаром, затем кивнул палачу.

— Благодарим вас, но вы пока не нужны. Мы позовем в случае необходимости.

Тот пожал плечами, оттолкнулся от стены и молча покинул комнату. Ренар вздохнул, позволив Вивьену начать беседу самому — он предполагал, что у друга уже заготовлена какая-то линия допроса, раз уж он попросил палача уйти.

Вивьен осторожно приблизился к девочке, присел на корточки рядом с ней и заговорил мягким дружественным голосом:

— Здравствуй, Женевьева.

Молчание.

— Ты знаешь, почему ты здесь?

Молчание.

Вивьен тоже не спешил продолжить свой поток вопросов. Он некоторое время поводил рассеянным взглядом по комнате, затем вновь повернулся к девочке, и сказал:

— У тебя очень красивое имя. Ты знаешь, в честь кого тебе его дали? — спросил он. Ответа опять не последовало, и он продолжил: — В честь святой Женевьевы Парижской. Она жила очень давно, но люди до сих пор ее помнят. Когда она была совсем маленькой — младше, чем ты сейчас, — в дом ее семьи приехал святой Герман Осерский[14]. Он увидел Женевьеву и предсказал ей великое будущее. Когда войны короля Хлодвига[15] осаждали Париж, Женевьева по реке привела в город суда с едой и раздала ее народу, тем самым спася людей от голодной смерти. Она вела простую аскетичную жизнь и была известна своей искренней верой в Бога. Ее вера помогла ей избежать смерти, когда орды Атиллы[16] вторглись в Париж, и Женевьева предсказала, что Париж будет спасен. И город действительно был спасен. Ты знала это?

Несколько мгновений девочка настороженно, но явно заинтересованно смотрела на Вивьена. Казалось, страха в ней чуть поубавилось. Затем она едва заметно покачала головой, все еще не произнеся ни слова.

— Родители не рассказывали тебе о твоей покровительнице на Небесах? — спросил Вивьен. Девочка продолжала хранить безмолвие, но по ее увлеченному, несмотря на страх, виду он счел, что о парижской святой она слышит впервые.

— Напрасно, — улыбнулся Вивьен. — Ведь эта женщина живет с Господом на Небесах и помогает тебе. Стоит знать о таких сильных помощниках и обращаться к ним в своих молитвах. Ты ведь не забываешь молиться, верно, Женевьева?

Девочка снова съежилась и подтянула колени ближе к груди. Вивьен качнул головой.

— Уверен, что не забываешь. Дитя мое, тебе не стоит бояться меня. Должно быть, ты сильно испугалась, когда тебя посадили в эту комнату, но, поверь, я не желаю тебе зла. Мы, — он указал кивком на Ренара, — желаем тебе только добра. Тебе и твоей бессмертной душе. Ты ведь ходишь к мессе, дитя мое?

Снова молчание. Глаза девочки заблестели от слез.

Ренар нетерпеливо вздохнул.

— Я запишу в протоколе, что обвиняемая отказывается отвечать на вопросы, — сказал он.

— Терпение, мой друг, мы ведь только начали нашу беседу. Правда, Женевьева? — Он снова повернулся к девочке и подмигнул ей с легкой улыбкой. Она задрожала.

«Это будет непросто».

— Женевьева, дорогая, вижу, ты совсем не хочешь со мной разговаривать. Но, боюсь, пока мы не поговорим, я не смогу отпустить тебя домой, к твоей семье. А я уверен, твоя семья очень сильно скучает по тебе. Что скажешь? Я прав?

Молчание. Тихое всхлипывание от страха.

— Вижу, ты напугана, — терпеливо вздохнул Вивьен. — Похоже, кто-то рассказал тебе много жутких историй о таких, как мы, и об этой комнате. Ты ведь видишь все, что здесь находится, и думаешь, что с помощью этого мы причиним тебе боль?

Женевьева снова всхлипнула — на этот раз громче. Вивьен покачал головой.

— Дитя мое, мы не станем этого делать, если ты решишь поговорить с нами. Поверь, мы вовсе не желаем заставлять тебя страдать. Все, чего мы просим, это разговора. Ответов на простые вопросы. Давай начнем с совсем простых. Например, с такого: понимаешь ли ты, что я тебе говорю?

Женевьева не произнесла ни слова, однако через несколько мгновений осторожно и медленно кивнула. Вивьен победно улыбнулся.

— И у нас первое «да»! Запиши в протокол! — воодушевленно возвестил он Ренару и вновь обратился к Женевьеве: — Это хорошо, дитя мое. Это очень хорошо. Теперь еще один простой вопрос: ты знаешь, почему ты здесь оказалась?

Молчание. Голова девочки тоже осталась неподвижна.

— Попробуем другой вопрос. Ты знаешь, кто бы мог хотеть, чтобы тебя привели сюда?

Снова молчание.

Ренар сжал руки в кулаки.

— Это бесполезно. За этим можно провести целый день, а то и дольше. Давай уже покончим с этим и сделаем то, что должно.

Вивьен прерывисто вздохнул и снова повернулся к Женевьеве.

— Дитя мое, боюсь, если ты продолжишь молчать, мы будем вынуждены задействовать все те страшные предметы, которые ты здесь видишь. Обрати внимание на те пруты, к которым направился мой друг. Знаешь, что с ними делают? — Он не ожидал услышать ответ, поэтому продолжил: — Их раскаляют в той большой жаровне добела и касаются твоей кожи. Это причиняет очень много боли, дитя мое. И я искренне опасаюсь, что если ты станешь говорить с нами лишь после применения таких прутов, то мы не сможем так просто отпустить тебя домой. Ты меня понимаешь?

Женевьева уткнулась лицом в подтянутые к груди колени и захныкала.

Послышался звук разжигаемой жаровни. Ренар, готовясь проводить процедуру, почти умоляюще посмотрел на Вивьена.

— Хватит. Переноси ее на стол. Она не оставляет нам выбора.

Сердце Вивьена забилось чаще. Он повернулся к Ренару и с ужасом уставился на прут в его руке.

— Постой! — воскликнул он, выпрямившись во весь рост.

В допросной вновь повисла тишина. Женевьева подняла глаза и уставилась на него, дрожа всем телом. Ренар тоже выжидающе смотрел на него. Вивьен спешно расстегнул ремень, подпоясывающий сутану, и начал стягивать ее.

— Что ты… — начал Ренар, но замолчал, когда сутана оказалась на полу допросной, а Вивьен остался в простой одежде. Он внушительно посмотрел на Женевьеву, вновь присев рядом с ней, и слегка приподнял рубаху в области правого бока.

— Посмотри сюда, — резко сказал он. Прежняя мягкость, предназначавшаяся для разговора с ребенком, испарилась из его голоса. — Видишь это?

Женевьева в молчаливом ужасе уставилась на длинный уродливый, толком еще не заживший шрам, тянущийся по телу инквизитора.

— Вот, что оставят тебе такие пруты! И таких шрамов у тебя будет не один, потому что ты не захотела с нами поговорить. Стоит ли оно того, Женевьева? Стоит ли твой страх таких страданий? Поверь мне, это очень больно. Уже после первого прикосновения прута ты будешь готова рассказать все, что угодно, лишь бы больше никогда не чувствовать ничего подобного. А боль никуда не уйдет, ты понимаешь это? Такие ожоги болят очень сильно и очень долго. И их крайне сложно вылечить. Шрам и вовсе останется с тобой навсегда. А ты понимаешь, кому придется причинять тебе боль из раза в раз, пока мы не услышим все, что нас интересует? Мне придется. Я очень не хочу этого делать, Женевьева, но я должен буду, потому что ты не оставляешь мне выбора. — Опустив рубаху, он ухватил девочку за хрупкое плечо, и она ахнула от страха, не в силах отвести взгляд от инквизитора. — Помоги же мне! Опустим все простые вопросы, ответь мне лишь на один: кто запретил тебе клясться и сказал, что это очень плохо? Кто? Мама? Папа?

Вивьен уже рассчитывал на самый худший вариант. Он был готов к тому, что последняя попытка провалится и им с Ренаром все же придется подвергнуть ребенка пытке. Однако в следующий миг дрожащий тонкий голосок произнес:

— У меня мамы нет… она умерла. — И снова послышался жалобный всхлип.

Вивьен облегченно выдохнул.

«Удалось».

— Значит, папа? — спросил он. Женевьева умоляюще посмотрела на него и едва заметно, почти неразличимо кивнула.

Вивьен решительно обратился к Ренару:

— Необходимо приказать привести ее отца сюда на перекрестный допрос.

* * *

Примерно через час тюремщики втолкнули в допросную комнату человека по имени Венсан. Завидев отца, Женевьева испуганно пискнула и закрыла лицо руками, тихо захныкав. Вивьен, снова облаченный в инквизиторскую сутану, стоял подле нее. Услышав плач, он положил руку на голову девочки и мягко погладил ее по волосам, успокаивая.

— Не плачь, дитя мое. Тебе не причинят вреда.

— Вы сделаете папе больно? — дрожащим голосом пролепетала она. Вивьен вздохнул и строго взглянул в сторону Венсана, которого также приковали цепями к стене. Тот держался молча, и Вивьен искренне надеялся, что отец не будет придерживаться той же тактики, что и дочь.

— Это зависит от него.

С этими словами он приблизился к арестанту, сложил руки на груди и заговорил:

— Здравствуй, Венсан.

Арестант опасливо оглядывал помещение допросной комнаты, стараясь не останавливать взор на каком-то одном предмете. Ренар в это время присел за стол и приготовился вести протокол допроса.

— Скажи мне, знаешь ли ты, зачем тебя привели сюда? — спросил Вивьен.

Несколько мгновений Венсан молчал, затем глубоко вздохнул. На губах его появилась легкая, исполненная почтения улыбка, глаза показались искренне невинными. На дочь, сидящую у противоположной стены, он старался не смотреть.

— Я смею надеяться, что господин инквизитор назовет мне причину моего прихода сюда, — почтительно склонив голову, ответил Венсан.

Подобная манера держаться была описана еще Бернаром Ги. Вивьен без труда почуял ее и примерно понял, как ему следует действовать.

— Сначала задам пару простых вопросов. Подтверждаешь ли ты, что в этой комнате у противоположной стены видишь свою дочь?

Венсан сглотнул, улыбка его чуть угасла, однако он старался держаться стойко.

— Подтверждаю, господин инквизитор.

— Можешь ли назвать ее имя?

— Конечно же, могу.

Последовала пауза. Вивьен терпеливо вздохнул.

— Назови его.

— Ее зовут Женевьева.

— Хорошо. Теперь я назову тебе причину твоего появления здесь. Тебя привели сюда, потому что твоя дочь дала понять, что ты обучал ее ереси. Из этого следует, что ты веруешь и учишь своих ближних несогласно с верованиями и учениями святой Церкви.

Венсан округлил глаза, затем покачал головой и страдальчески ахнул.

— Но это ошибка, господин инквизитор! Моя дочь, вероятно, просто испугалась и что-то напутала. Она не могла назвать меня еретиком, я никогда не исповедовал еретических учений! Женевьева, милая, ты ведь не называла папу еретиком?

Он снова улыбнулся. Вивьен же нахмурился и остался строг.

— Учитывая, что тебя подозревают в том, что ты обучил свою дочь ереси, я не советую тебе сейчас стараться диктовать ей ответы на вопросы, Венсан. Это будет расценено, как подстрекательство к соучастию, и для вас обоих может кончиться плохо. Впредь говори только со мной.

Венсан смиренно опустил голову.

— Прошу простить мое невежество, господин инквизитор.

— Исповедовал ли ты когда-либо учения, идущие вразрез с учениями и верованиями святой Церкви?

— Я невиновен, господин инквизитор, и я никогда не исповедовал другой веры, кроме истинной христианской.

Вивьен хмыкнул.

— Члены еретических сект зачастую называют свою веру истинной христианской, — напомнил он. — Веруешь ли ты в то учение, которое считает истинным Римская Церковь?

Венсан с готовностью кивнул.

— Я верую во все то, во что должен веровать христианин.

— Хорошо, Венсан. Очень хорошо. Тогда давай кое-что проясним. Веришь ли ты в Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Духа Святого?

— Верую! — энергично кивнул Венсан. — Конечно же, верую!

— Веруешь ли ты в Иисуса Христа, родившегося от Пресвятой Девы Марии, страдавшего на кресте, воскресшего и восшедшего на Небеса?

И снова кивок.

— Верую, господин инквизитор. Я ведь говорил вам, я невиновен.

Ренар быстро записывал ход допроса, изредка поглядывая на съежившуюся в углу Женевьеву. Он не подавал вида, однако был рад, что не пришлось подвергать это юное создание пытке.

— Веруешь ли ты, что на алтаре находится тело Господа нашего Иисуса Христа?

— Верую! — громко ответил Венсан.

— Что ж. Ты знаешь, что на алтаре действительно находится тело. А также знаешь, что все тела — суть тела Нашего Господа, — кивнул Вивьен. — В этой связи я хочу спросить тебя, веришь ли ты, что находящееся на алтаре тело — это истинное тело Господа, родившегося от Девы Марии, распятого, воскресшего и восшедшего на Небеса и сидящего ныне одесную Отца?

Венсан почуял уловку, с вызовом сверкнул на Вивьена глазами и чуть приподнял голову.

— А что насчет вас, господин инквизитор?

Вивьен приподнял бровь.

— Ты хочешь что-то у меня спросить, Венсан?

— Вы сами — верите в это?

— Да. — Ответ последовал без колебаний, и в глазах Венсана мелькнул огонек победы.

— Я тоже верую в это! — воодушевленно воскликнул он.

Вивьен усмехнулся.

— Подвергать мои слова сомнению с твоей стороны было бы глупо.

— Простите? — не понял Венсан.

— Ты не усомнился в чистоте моей веры. Ведь ты спросил, верую ли я. И я ответил. А вопрос изначально был адресован тебе. И ответа на него я не услышал.

Венсан склонил голову, постаравшись не выдать досады.

— Я простой человек, господин инквизитор. Мне не дано так искусно играть словами.

— Тогда ответь на простой вопрос, Венсан. Учил ли ты свою дочь Женевьеву исповедовать учение, идущее вразрез с учением истинной Церкви?

— Как я уже говорил вам, господин инквизитор, — смиренно покачал головой Венсан, — я никогда не исповедовал никакой другой веры, кроме истинной христианской, и не учил этому никого.

Вивьен терпеливо вздохнул.

— Прекрасно. Тогда не затруднит ли тебя в этом поклясться?

Венсан чуть пожевал губу.

— Если вы приказываете мне дать присягу, то… я готов поклясться.

Вивьен качнул головой.

— Что ты, Венсан! — осклабился он. — Я ни в коем случае не принуждаю тебя давать присягу. Я спрашиваю лишь о том, хочешь ли ты поклясться, но ты ведь не хочешь, верно? Согласно твоему верованию, дать клятву — грех. И ты хочешь, чтобы он лег на мою душу, потому что я принудил тебя. — Вивьен тяжело вздохнул. — Прости, Венан, но такую клятву я от тебя не приму. Я приму ее от тебя, только если ты пожелаешь принести ее. Сам.

Арестант заметно напрягся, руки нервно сжались в кулаки и тут же разжались.

— Но… если вы не приказываете этого, для чего же мне присягать?

Вивьен прищурился.

— Разве ты не хочешь смыть с себя подозрение в ереси?

Венсан уже раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но осекся, посмотрев на дочь.

— С себя? — переспросил он.

— Да, Венсан, с себя, — кивнул Вивьен. Он повернулся к девочке, сидевшей в углу, и буднично произнес: — Женевьева, дитя мое, мне очень жаль, что ты обманула меня. Твой отец готов поклясться, что никогда не исповедовал еретических учений. Это значит, что ты впала в ересь без участия своего отца. Его мы отпустим домой, а с тобой придется продолжить с того самого места, на котором мы остановились. Ренар, надеюсь, жаровня еще не остыла?

— Ее недолго разжигать, — мрачно отозвался Ренар.

Глаза Венсана округлились. Женевьева ахнула и зарыдала в голос.

— Стойте! — воскликнул Венсан.

— Мы ведь еще ничего не сделали. Мы начнем, как только ты скажешь, что желаешь принести клятву и произнесешь ее. Сам, без подсказок. После этого тебя уведут отсюда, а мы попросим палачей перенести твою дочь на стол, возьмем раскаленные добела прутья и…

— Нет! — воскликнул Венсан, из глаз его брызнули слезы. — Нет, прошу вас! Пожалуйста! Она же еще дитя!

— Она — дитя, впавшее в ересь, Венсан. Наш долг — бороться с дьяволом за ее душу. — Глаза Вивьена смотрели холодно и строго. — И нам не стоит терять времени. Я жду твоего решения: желаешь ли ты принести клятву?

Венсан закусил губу, на лбу выступили маленькие бисеринки пота. Каждый всхлип дочери вонзал иглу в его сердце. Внутри него боролись страх наказания и желание спасти дочь.

«Сделай правильный выбор, черт тебя побери», — цедил про себя Вивьен. — «Ты учил свою дочь ереси, так сознайся же в этом!»

— Я не услышал твоего ответа, Венсан.

— Прошу вас… Женевьева ни в чем не виновна, она не…

— Мы сейчас говорим о твоей судьбе. Не о ее. Твою дочь кто-то научил ереси, и мы должны выяснить, на ком лежит ответственность за это. Если это не ты, то мы не станем тратить время на разговоры с тобой. Скажи, желаешь ли ты принести клятву.

Венсан вновь сжал руки в кулаки.

— Я…

— Желаешь или нет? Это простой вопрос, а я уже начинаю сомневаться в твоей искренности.

Венсан резко выдохнул.

— Нет! — воскликнул он. — Я не желаю приносить клятвы, чтобы меня выдворили отсюда и подвергли мою дочь пытке! Я желаю сделать признание, господин инквизитор, прошу, выслушайте меня! Я, Венсан, признаюсь в том, что впал в еретические заблуждения, вступив в ряды секты вальденсов. В эту же секту я повлек за собой свою дочь Женевьеву, но она не понимала, что делала! Прошу, не наказывайте ее!

Вивьен постарался скрыть свое облегчение.

— Кто еще в городе является членами вашей секты, Венсан? Назови мне все имена.

Венсан назвал девятерых. Ренар внимательно записал за ним все девять имен. Вивьен спросил о ритуалах осквернения Святых Даров. Венсан признался и в этом. Из глаз его текли слезы, и Вивьен прекрасно видел, что арестанту приходится признавать все, в чем его готовы обвинить, лишь бы спасти свою дочь от пыток. Такова была цена. Разумеется, Венсан пожелал воссоединиться с Церковью и отрекся от своих заблуждений. Он криком призвал свою дочь сделать то же самое, и на этот раз Вивьен не стал останавливать его. Женевьева невнятно пробормотала, что отрекается от заблуждений, хотя Вивьен не был уверен, что она до конца понимает смысл происходящего здесь.

Обессилев после своего последнего признания, Венсан упал на колени, звякнув цепями, и, опустив голову, заплакал.

— Что теперь будет со мной? — сокрушенно спросил он.

— Это будет решать епископ, — холодно отозвался Вивьен.

Венсан всхлипнул.

— Хотя бы… предположите, — взмолился он.

Ренар окликнул друга:

— Идем, Вив. Мы здесь закончили.

— Погоди, — попросил Вивьен, присаживаясь на колени рядом с раскаявшимся вальденсом. — Я полагаю, что у тебя конфискуют все имущество. А самого тебя приговорят к ношению крестов. Это в худшем случае. В лучшем — отправят в паломничество по святым местам. Костер тебе не грозит, если ты об этом. При условии, что ты снова не впадешь в ересь.

Венсан сокрушенно ахнул. Он понимал, каково ему будет носить эти кресты и что за жизнь для него настанет. Его почти приравняют к прокаженному — никто не станет давать ему кров или помогать, все будут ненавидеть его и издеваться над ним из-за позорных знаков. Этот кошмар будет длиться, пока епископ не позволит ему снять кресты, а такое наказание обычно тянется не один год.

— Боже, — прошептал он и посмотрел на дочь. — А что будет с ней?

Лицо Венсана побледнело. Ему было страшно услышать, что грозит Женевьеве.

Вивьен нахмурил брови.

— Послушай, Венсан, для твоей дочери еще не все потеряно. Она юна и вполне может избежать всех последствий твоего впадения в ересь. Я поговорю об этом с Его Преосвященством, а после напишу письмо аббату Лебо из Сент-Уэна. Он поможет устроить твою дочь в монастырь, где она будет в безопасности от всего этого. Там ее мягко вернут в лоно истинной Церкви, и, если она будет истово блюсти веру, опасность ей грозить больше не будет. Я мог бы поклясться тебе, что сделаю это, но ведь для тебя клятва большого веса не имеет, верно? — Он печально улыбнулся. — Поэтому я просто скажу тебе, что сделаю это. Без клятв, без обещаний.

Венсан поднял на Вивьена блестящие от слез глаза.

— Зачем вам это? — спросил он.

Вивьен поднялся с колен и посмотрел на арестанта сверху вниз. На губах его играла улыбка без единого намека на веселье.

— Ради спасения ее души, зачем же еще?

С этими словами он наконец вышел за дверь допросной, где его ждал Ренар.

— Без клятв, без обещаний, — передразнивающим тоном буркнул светловолосый инквизитор. — Ты издеваешься надо мной? Ты сочувствуешь еретикам даже в допросной комнате!

— Мы получили признание, — холодно возразил Вивьен. — И мы оба прекрасно понимаем, что не девочка наша основная проблема, а Венсан и те девять человек, которых он назвал. Стоит сосредоточиться на этом, на находишь?

Не дожидаясь ответа, Вивьен направился в кабинет епископа.

* * *

Судья Лоран с одобрением посмотрел на Вивьена и Ренара, приняв протокол допроса и выслушав их отчет о ходе оного.

— Отлично сработано, — похвалил он. — Завтра же приведем на допрос остальных девятерых. Стража сегодня проведет арест. Неизвестно, насколько разрослась здесь эта секта. Предстоит много работы.

Ренар молча кивнул.

Вивьен поджал губы.

— Поэтому лучше вам двоим набраться сил, — заключил Лоран. — Отправляйтесь по домам, и…

— Ваше Преосвященство, — с жаром перебил Вивьен, удостоившись недовольного взгляда судьи. — Я хотел просить вас о милости.

— Какого рода милости?

— Венсан и другие еретики заслуживают наказания, это вне всякого сомнения. Но девочка, Ваше Преосвященство! Я говорил с ней, она толком не понимала, что делала. Я уверен, у ее души есть возможность вернуться в лоно истинной Церкви и даже служить Господу со всей истовостью христианки. — Он с надеждой посмотрел прямо в глаза епископу. — Позвольте мне написать по ее поводу аббату Лебо. Возможно, он поможет устроить ее на перевоспитание в монастырь Троицы в Кане? Ее отца приговорят к наказанию, матери у нее нет… а мы ведь можем помочь ей, Ваше Преосвященство.

Судья Лоран несколько мгновений внимательно смотрел на Вивьена.

— Как я погляжу, это юное создание вызывает у тебя сочувствие?

— Я стараюсь мыслить здраво, Ваше Преосвященство. Да, ее душа заражена ересью, но, когда я рассказывал ей о святой Женевьеве, я увидел, что разум ее достаточно гибок, чтобы с необходимой помощью исторгнуть из себя эти заблуждения навсегда. Я уверен, в монастыре смогут должным образом этому поспособствовать. Она ведь еще дитя.

— Ей двенадцать лет, Вивьен. Это уже достаточный возраст, чтобы человек мог проходить свидетелем по делу еретиков. Стало быть, это достаточный возраст для девочки, чтобы сознательно быть еретичкой. Так ли гибок ее разум, как ты говоришь?

Ренар вздохнул и опередил Вивьена с ответом:

— Я был даже старше, когда аббат Лебо забрал меня в Сент-Уэн, — нехотя буркнул он. — До этого я был уличным вором, сыном неизвестной блудницы, который и не думал никогда о том, чтобы посвятить себя Богу. На моей совести был не один грех, и все же аббат Лебо счел, что шанс исправиться у меня есть. — Он вздохнул. — Возможно, в словах Вивьена больше истины, чем может показаться на первый взгляд.

Судья Лоран смерил его испытующим взглядом и глубоко вздохнул.

— Ладно, Вивьен. Пиши аббату. Но пока не получишь ответа от него, Женевьева будет ожидать в тюрьме.

Вивьен кивнул.

— Благодарю вас, Ваше Преосвященство.

— А теперь идите домой. Оба.

Склонив головы, инквизиторы покинули кабинет епископа.

— Спасибо, что поддержал, — искренне поблагодарил Вивьен, когда они с Ренаром оказались на улице. — Знаю, ты этого, скорее всего, не хотел.

— Я лишь напомнил Лорану то, что действительно имело место. Меня ведь и вправду подобрали с улицы, когда я был старше. Я, по сути, никого из вас не поддержал и ни на чью сторону не встал. Просто напомнил.

Вивьен вздохнул.

— И все равно спасибо.

Ренар непонимающе взглянул на него.

— Что с тобой? Ты выглядишь так, как будто я тебе снова бок раскаленным прутом прижигал. — Он нервно хмыкнул. — Допрос так измотал тебя?

Вивьен покачал головой.

— Если ты не возражаешь, я бы отложил этот разговор на потом. Сейчас я хотел бы вернуться к себе и заняться письмом. Увидимся завтра?

Ренар проводил его недоверчивым взглядом и через некоторое время отправился следом. Он был уверен, что Вивьен пошел к Элизе, однако тот действительно направился на постоялый двор. Ренар узнал у хозяйки, поднимался ли Вивьен в комнату, и та ответила, что он ушел к себе, купив у нее кувшин вина.

* * *

По дороге на постоялый двор Вивьен не переставал думать о Женевьеве. Он помнил, как девочка смотрела на него, когда он рассказывал ей о святой. Почему она впала в ересь? Потому что в нее впал ее отец — единственный из родственников, кто у нее остался. Вивьен прекрасно видел по Женевьеве, что она была далека от того, чтобы проповедовать ересь, она толком не осознавала тонкостей, которыми учение вальденсов отличается от истинной веры. По сути, она знала только то, что говорил ей отец.

Из головы все не желали идти процедуры, которым пришлось бы раз за разом подвергать девочку, пока она не выдала бы не только своего отца, но и тех, кого видела с ним или кого могла бы заподозрить в ереси. А кого она могла заподозрить? Она бы называла всех без разбора, лишь бы ей прекратили делать больно.

В ответ на эти образы правый бок, на котором еще краснел относительно недавний след от ожога, отозвался призрачной жгучей болью, хотя рана ведь зажила и уже не беспокоила.

Вивьен выругался про себя и более быстрым шагом направился в сторону постоялого двора. Войдя внутрь, он пошел к хозяйке и купил у нее кувшин вина, который тут же понес с собой в комнату. Он не сразу позволил себе выпить — несколько часов он исписывал один лист за другим, но сминал их и разбрасывал по комнате, не заканчивая послания аббату Лебо. Он знал, что у него всего одна возможность, и написать это письмо он должен так, чтобы аббат ни в коем случае не отказался похлопотать за Женевьеву в монастыре Святой Троицы в Кане. Каждый раз слова казались Вивьену недостаточно проникновенными, а образы того, чего так и не произошло в допросной комнате, назойливо лезли в голову.

Вивьен не знал, сколько времени потратил на это письмо. В конце концов, он налил себе чашку вина, осушил ее почти залпом и, доверившись внутреннему чутью, принялся исписывать очередной лист. В ходе письма он осушил еще одну кружку и собрался налить себе третью, когда вдруг услышал настойчивый стук в дверь комнаты.

Раздраженно и нервно он встал из-за стола и отправился узнать, кого к нему принесло. За окном уже начали сгущаться сумерки, и скоро, чтобы писать письмо, придется зажигать свечу. Вивьен же хотел написать большую часть своего послания при дневном свете, поэтому ловил каждую минуту светового дня.

Борясь с недовольством, он открыл дверь. На пороге его комнаты стоял Ренар. Вид у него был странный — он словно бы осунулся, а взгляд был такой, будто он не спал несколько дней.

Вивьен нахмурился.

— Ренар? Что ты здесь делаешь?

Не дожидаясь приглашения, Ренар шагнул через порог.

— Все-таки ты сентиментальный идиот, Вив! — почти выкрикнул он, тут же опустив голос почти до шепота: — Нельзя так рисковать, а ты в открытую демонстрируешь свое сочувствие еретикам. Это не доведет тебя до добра, сколько же тебе можно повторять?

Вивьен раздраженно сжал кулаки.

— Боже, да наплевать! — выкрикнул он. — Я сыт по горло твоими предупреждениями! Дай мне дописать чертово письмо аббату Лебо, а потом можешь арестовать меня и облегчить душу! Просто дай мне закончить то, что я пообещал сделать для этой девочки.

Ренар поморщился.

— В том и дело, что ты не пообещал.

— Я пообещал себе, а не Венсану. — Он тяжело вздохнул и устало потер глаза рукой. — Ему я сказал лишь то, что могло успокоить еретика-отца, страшащегося за судьбу дочери.

— Вив…

— Терпеть не могу детские процессы.

Ренар закрыл глаза и опустил голову. Затем вдруг ухватил Вивьена за плечо и дернул на себя, крепко обняв его и зажмурившись.

— Будь ты проклят, я ведь знаю, почему ты это делаешь, — почти сокрушенно прошептал он. — И я бы действительно повторил твою просьбу Лорану, если бы тебе он отказал.

Ренар отстранился от друга, положив ему руку на плечо. На лице его играла кривая, немного скорбная улыбка.

— Спасибо тебе, — серьезно ответил Вивьен.

— Кружку вторую лучше достань, а то от твоего «спасибо» толку чуть. И дай мне письмо.

Вивьен удивленно приподнял брови.

— Что ты собрался делать?

— То, что лучше всего умею. Цепляться и придираться к каждому написанному там слову, чтобы это письмо не только помогло Женевьеве, но и не навредило тебе.

‡ 13 ‡

Вивьен стоял на небольшом холме, изредка прикрывая глаза от порывов свежего прохладного ветра. Он ожидал Бернара Лебо, вместе с которым собирался наведаться в аббатство Святой Троицы, что раскинулось к востоку от Канского замка. В женской монашеской обители им предстоял важный разговор о судьбе Женевьевы, дочери осужденного еретика. Страшно было подумать, что может ожидать девочку, если ее не примут в монастырь. Оставалось лишь надеяться, что аббатиса прислушается к просьбам Бернара Лебо и его бывшего воспитанника — ныне инквизитора руанского отделения.

Вырваться на встречу с Бернаром Лебо посреди активной стадии допросов было почти непосильной задачей: пришлось вымаливать у судьи Лорана половину дня, седлать коня еще до наступления рассвета, а после гнать его безо всякой жалости, не теряя ни минуты на передышку.

К месту встречи Вивьен прибыл раньше, чем рассчитывал, и оставшееся время провел в томительном ожидании.

Наконец, шелест травы под тяжелыми шагами возвестил о прибытии аббата Сент-Уэна. Вивьен встрепенулся и обернулся на звук.

— Ты совсем не жалеешь мои колени, раз выбираешь такие места для встречи, мой мальчик, — проскрипел Бернар Лебо, поднявшись на холм. Выбритая широкая тонзура поблескивала от пота, щеки раскраснелись, а из груди вырывалось тяжелое дыхание. Похоже, полный и грузный аббат Лебо искренне жалел, что из-за объемного живота ему было совсем несподручно упереться руками в колени, чтобы отдышаться.

Вивьен невольно расплылся в улыбке при виде старика, только сейчас поняв, как давно не встречался с ним. Он приблизился к аббату и предложил ему руку, чтобы помочь преодолеть последние несколько шагов подъема.

— Спасибо, что приехали, Преподобный.

— Я не мог не приехать, мой мальчик, — мягко произнес аббат, положив руку на плечо своему бывшему подопечному.

Вивьен опустил голову. После истории с Анселем де Куттом в присутствии Бернара Лебо он чувствовал легкий укол вины — этот добродушный человек умудрялся смотреть на него так, как может смотреть любящий родитель на набедокурившего ребенка.

— Вы могли, — чуть с большим нажимом возразил Вивьен. — И я благодарен вам за то, что вы все же решили внять моей просьбе. — Он вздохнул и покачал головой. — Знаю, человеку моего положения не следует этого говорить, но я глубоко убежден, что Женевьева не виновата в ереси своего отца. Она искренне любила его и не знала, что творит. Да и какой ребенок будет думать, что родители станут обманывать его и обращать в еретическое учение?

«Поэтому я терпеть не могу детские процессы», — добавил он про себя.

Бернар Лебо сочувственно посмотрел на Вивьена, и выдержать этот взгляд снова оказалось слишком тяжело. Вивьен с огромным усилием заставил себя сделать это.

— Как я погляжу, ты так и не избавился от своего гибкого отношения к еретикам, мой мальчик? — почти горько произнес аббат.

Вивьен нахмурился. Внутри него тут же начал закипать гнев.

— Я знаю, что вы можете сказать мне, Преподобный, — оборвал он. — Что я подвергаю себя опасности; что мое сочувствие людям, которых можно спасти, может меня погубить; что «неужто мало мне было Анселя»; что девочка достаточно взрослая, чтобы соображать сама, обращается она в ересь или нет… — Он прерывисто вздохнул.

— Вивьен…

— Но это все чушь! — воскликнул он, не совладав с собой. — Я устал отовсюду слышать эти понукания! Я говорил это Ренару, скажу и вам: если считаете, что я напрашиваюсь на арест, так отдайте меня в руки правосудия, пусть разбираются! И хватит уже этих предостережений, я сыт ими по горло! Спасите ребенка от незаслуженной участи тюремной узницы, а дальше можете свободно писать на меня донос, Ваше Преподобие, я не осужу вас!

Некоторое время Бернар Лебо с нескрываемой скорбью смотрел на Вивьена. Пламенная речь его не задела и не обидела. Он слишком давно знал своего бывшего воспитанника и понимал, что не должен воспринимать его возмущение на свой счет. Наконец аббат вздохнул и миролюбиво поглядел вдаль на залитую солнцем территорию женской обители.

— Ты все так же обладаешь юношеской горячностью и склонен бросаться громкими фразами, мой мальчик, — невесело улыбнулся он. — Я, само собой, не собираюсь писать на тебя донос. Мне еще с прошлого твоего допроса прекрасно известно, почему ты так говоришь о Женевьеве. — Аббат нахмурился, погрузившись в неприятные воспоминания. — Я помню те страшные семь дней, в течение которых мы с Его Преосвященством пытались понять, пустила ли корни в твоей душе катарская ересь. — Он опустил голову. — Должен сказать, тебе повезло, Вивьен. Мы с судьей Лораном рассмотрели в твоей душе любовь к ближнему, а не сочувствие ереси. Заметь, что инквизиторы, ведущие допрос, нечасто так смотрят на своих обвиняемых. — Он поучительно поглядел на бывшего подопечного.

Вивьен печально усмехнулся.

— Насколько я знаю, я до сих пор у Его Преосвященства по этому поводу на особом счету. — Губы его исказила кривая улыбка. — А это не самое лучшее положение, не так ли?

Бернар Лебо кивнул.

— Я уже не раз думал, что пребывание в Сент-Уэне было бы для тебя лучше.

— Безопаснее? — поправил Вивьен. Аббат Лебо склонил голову, нахмурившись.

— Да, — кивнул он. — Ты не думал вернуться? — В голосе его прозвучала искренняя надежда. — Уверен, Кантильен понял бы, если б ты решил уйти с поста инквизитора и вернуться в монастырь. Имею смелость предположить, что он бы даже желал этого для тебя.

Вивьен поморщился. При одной мысли о том, чтобы вернуться в Сент-Уэн, постричься в монахи и обречь себя на добровольное заточение, он испытывал почти физическую боль.

— Нет, — твердо ответил он.

— Мой мальчик, если бы ты просто подумал…

— Давайте сосредоточимся на том, чтобы устроить сюда Женевьеву, — перебил Вивьен. Отчего-то ему показалось, что рядом с Бернаром Лебо он вновь начинает вести себя, как ретивый юноша. — На эти пустые разговоры у меня времени нет: в отделении много работы. Сегодня к вечеру я должен вернуться в Руан.

Бернар Лебо тяжело вздохнул, но, поняв, что ему не удастся переубедить Вивьена, лишь кивнул и тоскливо побрел в сторону женского аббатства.

* * *

Тяжелая работа в руанском отделении инквизиции шла почти месяц. Еретики-заговорщики, о которых сообщил Венсан, в конечном итоге выдали остальных своих сообщников, и число причастных к секте вальденсов в Руане выросло почти до сотни человек. Казалось, что этим людям не будет конца. Вивьен и Ренар проводили один допрос за другим. Обвиняемые сменяли друг друга в допросной комнате непрерывным потоком, и Ренар начинал всерьез опасаться, что во время рассказов о назначении пыточных орудий его перестанет слушаться собственный язык.

Однако заговариваться он так и не начал, а обвиняемые внимали ему, с искренним ужасом вглядываясь в его бесстрастное лицо. С губ Ренара срывались сухие слова о предназначении тисков для пальцев, клещей, плетей, жаровни, прутов, емкостей с водой, лестницы, перекладин с перекинутыми через них веревками и классической дыбы. При этом стоявшие у стен палачи лишь ждали его команды, чтобы начать свою работу.

Кто-то из арестантов готов был выдать сообщников и отречься от своих заблуждений еще до начала допроса, другие выдерживали первую пытку — водой или тисками для пальцев — третьи держались дольше и упорно не собирались сотрудничать. С ними приходилось особенно попотеть и даже не единожды растянуть их на дыбе и прижечь калеными прутами, чтобы добиться результатов.

Судья Лоран велел продолжать допросы до тех пор, пока еретики не сознаются в своих заблуждениях и не будут готовы отречься от них. Им грозила конфискация имущества и епитимья. Многих Лоран готовился отправить в паломничество по святым местам и уже подготавливал необходимые маршруты, на точках которых примирившимся с Церковью еретикам предстояло отметиться. Некоторым уготовил ношение крестов — Венсан был одним из них.

Несмотря на все старания Вивьена и Ренара, продлившиеся почти месяц, троих еретиков разговорить так и не удалось — они не собирались выдавать кого-то еще из своей секты или отказываться от своих еретических верований, что для вальденсов было относительно редким явлением. В конце концов, Лоран нехотя согласился с тем, чтобы передать их светским властям.

В течение этого напряженного времени Ренар отчего-то повадился ходить в дом к Элизе вместе с Вивьеном, объясняя это тем, что ему хочется поближе познакомиться с ведьмой, которой удалось так крепко зацепить инквизитора. Поначалу Вивьен напряженно реагировал на подобные поползновения друга, однако довольно быстро понял, что вовсе не Элиза стала предметом интересов Ренара, а Рени.

Приходя в лесной домик Элизы, Ренар целенаправленно высматривал странноватую рыжеволосую особу, которая могла возникнуть на сестринском крыльце, как бесплотный дух — бесшумно и внезапно. Рени нравилось наблюдать, как Элиза обучает Ренара стрельбе из лука, вняв просьбам хмурого светловолосого инквизитора. Игривые взгляды, правда, мешали занятиям, но Элиза не злилась на ученика, а одаривала его издевательской понимающей улыбкой.

Вивьен и вовсе не узнавал своего друга, невинно посматривавшего на рыжеволосую бестию, но не предпринимавшего решительных действий. Ренар привык брать женщин силой и не находил ничего привлекательного в обменах томными взглядами. Наблюдая за тем, как он относится к Рени, в это было трудно поверить.

Элиза и Вивьен тихо посмеивались и жаждали посмотреть, во что переродятся эти юношеские перемигивания, но пока существенных изменений не наступало. Элиза не раз подначивала сестру, убеждая ее посмотреть на Ренара Цирона, не только как на собеседника, а «присмотреться повнимательнее». Рени понимала ее буквально и то и дело устремляла на Ренара свой невыносимо пытливый взгляд, чем повергала его в еще большую неловкость. Элиза иногда искренне сочувствовала Ренару: сама она давно привыкла к тому, что взгляд ее сестры направлен в самую душу, но других людей это явление повергало в смятение, и молодой инквизитор не оказался в числе исключений.

Ренар не привык чувствовать неловкость с женщинами. То, как Рени влияла на него, задевало его гордость, и он силился не показать рыжеволосой язычнице, как сильно ею увлечен. Иногда для этого он напускал на себя нарочито строгий вид и говорил с девушкой, как с арестанткой на допросах. Рени же, как ни странно, лишь выказывала больший интерес, когда Ренар становился суровее. Вивьена, как зрителя, забавляла эта игра, однако кое-что в ней его беспокоило. Отведя Элизу в сторону, Вивьен решил предостеречь ее:

— Послушай, тебе следует предупредить Рени, чтобы она никогда не поднимала с Ренаром тему перерождений. Я говорил тебе, с этим… непростая история, — сказал он.

Элиза понимающе кивнула.

— Я уже предупредила ее. Еще после их первой встречи. Сказала, что есть вещи, которые ей действительно не стоит произносить при инквизиторах. — Она заговорщицки прищурилась. — Тебя я упомянула в качестве исключения. Для инквизитора ты проявляешь удивительную терпимость ко всему, что вы обычно преследуете.

Вивьен хмыкнул. Почему-то подобные слова от Элизы не вызывали в нем такого бешенства, как замечания подобного рода от аббата Лебо или Ренара.

— Для лесной ведьмы ты проявляешь удивительную дерзость, общаясь с инквизитором подобным образом.

Элиза приподняла бровь и сделала к нему шаг.

— Скажешь, тебе это не нравится?

Вивьен состроил нарочито угрожающее лицо, сделав шаг навстречу, и легонько качнул головой.

— Сожгу, — тихо произнес он.

— Попробуй, если не сгоришь от желания раньше меня. — Она по-кошачьи прильнула к нему, встала на цыпочки, обвила руками его шею и поцеловала его.

Вивьен почувствовал, как его плечи опускаются с облегчением. Эта странная и несмешная, на его взгляд, шутка стала для них с Элизой элементом своей собственной игры — странной и не до конца понятной даже им самим. Каждый раз, произнося это, он опасался, что Элиза отреагирует резко.

«Когда-нибудь это не я, а она — проявит нетерпимость», — с горечью подумал он, отвечая на поцелуй. — «Каждое Sermo Generalis[17], каждый допрос, на котором я присутствую, как будто приближает меня к этому моменту. Пока что… Элиза закрывает глаза на то, кто я и чем занимаюсь. А что я? Я искренне интересуюсь ее верованием и не осуждаю то, что делает она».

Вивьен отстранился и постарался улыбнуться, прогоняя эти назойливые жалкие мысли прочь. Что так хотел отыскать в Элизе? Понимание? Сочувствие? Чуть большую вовлеченность в его дела?

Абсурд!

Он ведь прекрасно знал, что не имеет права рассказывать Элизе многое из того, что делает. Де-факто, он не имел права рассказывать ничего. Как же он мог ожидать от нее большей вовлеченности и большего понимания? Да и к чему оно ему?

И все же…

— Ты в порядке? — нахмурилась Элиза.

— Да. К чему вопрос? — усмехнулся он. Элиза испытующе посмотрела на него.

— Не знаю, просто мне показалось, что тебя что-то тревожит.

— Меня тревожит то, что мы довольно надолго вышли из дома. Не будем ли мы там непрошеными гостями, если вернемся? — Он заговорщицки подмигнул ей, и в темноте поляны, едва освещаемой дотлевающим костром, ему показалось, что Элиза смущенно зарделась.

— Ох, мы… я не знаю, — неуверенно отозвалась она.

Вивьен прищурился и протянул ей руку.

— Идем! — воодушевленно воскликнул он, увлекая ее за собой прочь от дома.

— Куда? — изумленно и с подозрением спросила она.

— Не доверяешь? — криво ухмыльнулся Вивьен.

— Инквизитору, ведущему меня ночью в темный лес? — нервно хихикнула Элиза в ответ. — Что ты, о каком недоверии может идти речь?

Вивьен вновь отогнал от себя колкое и горькое ощущение, одолевшее его несколько минут назад, и продолжил уводить Элизу за собой через лес в сторону города. Она, как ни странно, больше вопросов не задавала — доверилась, подчинилась и, похоже, даже искренне загорелась желанием узнать, что за идея потянула Вивьена в Руан.

Вскоре они вышли из леса, и Вивьен уверенно направился в сторону отделения инквизиции. Он чувствовал, как рука Элизы напрягается в его хватке, однако она продолжала идти за ним, не задавая вопросов. Лишь когда они миновали большой дуб, Элиза заметно занервничала и потянула Вивьена за руку.

— Постой… куда мы идем?

Вивьен остановился и невинно улыбнулся ей.

— Подожди еще буквально несколько минут, хорошо? Я скоро все объясню.

Элиза нехотя согласилась. Вскоре они приблизились к епископскому двору. Вивьен привел Элизу в конюшню и снова заговорщицки улыбнулся.

— Здесь безопасно. Стража обычно в ночной час здесь не появляется. Сможешь подождать меня здесь немного? Обещаю, я очень быстро вернусь.

Элиза устало усмехнулась.

— Вивьен, зачем все это…

— У меня просто есть одна идея, которую я очень хочу воплотить.

— Это не рискованно? — недоверчиво прищурилась Элиза. Впрочем, она быстро отругала себя за этот вопрос: инквизитор привел лесную ведьму в конюшню епископского двора и просит подождать его здесь, потому что «здесь безопасно». Разумеется, это было рискованно!

— Если только совсем чуть-чуть, — успокаивающе ответил Вивьен и скрылся за дверью.

Элиза осталась одна в темной конюшне. Стоявшие в стойлах животные реагировали на нее так, будто знали ее всю жизнь — при ее появлении они не проявили ни малейшего беспокойства. Одна из лошадей фыркнула и потянулась головой к ее плечу. Элиза не смогла сдержать улыбку и погладила лошадь, ответив на ее ласковый порыв.

«Интересно, а все конюшни одинаковы? Это место так похоже на…» — Она резко вздрогнула и оборвала свою мысль. В памяти упрямо воскресали образы прошлого, которые Элиза постаралась нещадно изгнать. Она не хотела переживать отголоски прежней жизни, в которой осталось столько боли…

Она не знала, сколько простояла в тишине, стараясь не дать себе погрузиться в воспоминания, но, похоже, не очень долго. Послышался шелест, и в следующий миг слегка запыхавшийся Вивьен появился в конюшне.

— Я же обещал, что я быстро, — полушепотом произнес он.

Лишь теперь Элиза увидела, что в руке он держит какой-то темный сверток, и прищурилась.

— Что это? — спросила она. — Это… платье?

— Не совсем, — заговорщицки подмигнул ей Вивьен, разворачивая сверток и поднимая то, что раскрылось, над полом.

Элиза непонимающе приподняла бровь.

— Это… монашеская… мантия? — спросила она, не зная, как правильно назвать это одеяние.

— Францисканская сутана, — кивнул Вивьен. — Я думаю, судья Лоран не заметит, если я ненадолго одолжу это у него.

Элиза округлила глаза.

— Зачем ты… украл сутану у епископа?

— Для тебя, — хмыкнул он.

Элиза фыркнула.

— То есть, ты все-таки решил обратить меня в веру?

— Всего лишь на время пути отсюда до моего дома.

Услышав это, Элиза искренне изумилась и уставилась на него, не поверив своим ушам.

— До… твоего дома? Погоди, ты хочешь, чтобы я…

— Я хочу, чтобы ты обрядилась в монашескую сутану, надвинула на лицо капюшон и прошла со мной до постоялого двора, где я живу. Так твой облик, скорее всего, не вызовет вопросов о том, кто ты и почему идешь туда со мной. — Он вздохнул, отведя взгляд, и посерьезнел. — Элиза, если бы ты знала, как бы мне хотелось привести тебя туда безо всякого прикрытия, как это мог бы сделать обычный человек!..

Он замолчал, не зная, что еще может сказать. Она приблизилась к нему и нежно прикоснулась к его щеке.

— Но так нельзя, — понимающе кивнула она. — Я знаю.

Вивьен посмотрел ей в глаза, приготовившись к отказу.

— Так… как? Если ты не захочешь, я пойму…

Вместо ответа она молча взяла сутану у него из рук и, немного путаясь в материи, надела ее поверх платья.

* * *

Вивьен привык к тому, что хозяева постоялого двора стараются тактично не замечать его приходов и уходов. И, разумеется, они не акцентировали внимания на том, в чьем обществе он в эти моменты находится. Войдя в трапезный зал, из которого можно было попасть на лестницу, ведущую в жилые комнаты, Вивьен настороженно огляделся. Элиза, на которой сутана францисканца-инквизитора сидела нелепо и странно, держалась подле него с опущенной головой. Жена хозяина постоялого двора демонстративно отвела взгляд и не задала ни единого вопроса, сделав вид, что очень занята.

«Благослови тебя Боже, добрая женщина», — подумал Вивьен, спешно минуя трапезный зал.

— Тсс, ни звука, — шепотом сказал он, когда Элиза, поднимаясь по лестнице, повернулась к нему, словно собираясь что-то сказать. Светлые волосы, не помещавшиеся в капюшон, немного выбивались на лицо, а маленькая фигурка, утопшая в сутане рослого францисканца, сотрясалась от беззвучного смеха.

Тем не менее, Элиза, стараясь не быть никем замеченной, быстро проскользнула вверх по лестнице. Вивьен обогнал ее, взял за руку и почти бегом повлек к нужной двери. Лишь после того, как он впустил гостью в комнату и запер дверь изнутри, он сумел расслабиться и не стал скрывать вздоха облегчения.

Элиза подняла капюшон и радостно взглянула на Вивьена.

— Похоже, нас никто не видел, — проворковала она. — Что ни говори, а это было волнительно.

Вивьен криво улыбнулся.

— Что ж, надеюсь, оно того стоило. Добро пожаловать. — Он неловко кивнул Элизе, указывая на пространство, раскинувшееся у нее за спиной. Она обернулась и замерла.

В отличие от ее собственного жилища комната Вивьена была обставлена куда скромнее. Когда-то давно Элиза слышала, что служители Церкви купаются в богатстве, но, похоже, следователей инквизиции это утверждение не касалось. На стене рядом с небольшим деревянным шкафом висело грубоватое старое распятие, у окна стоял письменный стол, на котором скромно соседствовали письменные принадлежности и несколько книг. Стул был выдвинут и повернут чуть боком: похоже, чтобы было удобнее писать что-то при дневном свете. У противоположной стены стояла неширокая, аккуратно заправленная кровать. Элиза отчего-то искренне удивилась тому, в какой обстановке живет Вивьен.

— Знаю, это, конечно, не царские покои, — немного смущенно проговорил он, — но… мне почему-то хотелось показать тебе это место.

Элиза тепло улыбнулась, повернувшись к нему.

— В этом что-то есть, — туманно произнесла она.

— В чем? — нахмурился Вивьен.

— В том, как ты живешь. Я слышала, что служители Церкви купаются в роскоши.

— Не все. — Он, улыбнувшись, качнул головой. — Не стану лгать и говорить, что служители Церкви все проживают в условиях блаженной бедности, но и не каждый из нас увешен золотом и живет во дворцах.

Элиза непонимающе качнула головой.

— Почему ты называешь бедность блаженной?

— Потому что Спаситель провозглашал отречение от богатства. Он говорил: легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в царствие небесное[18]. — Вивьен заметил, что Элиза непонимающе хмурится, кивнул и пояснил: — Смысл этих слов заключается в том, что человек, наживший немалые богатства, скорее всего, совершил перед этим немало грехов или даже преступлений. Этим самым он оскорбляет Бога, поэтому ему нельзя рассчитывать на воздаяние за праведное поведение после смерти.

Элиза приподняла бровь.

— То есть, в вашей вере считается, что за каждым нажитым состоянием обязательно кроется преступление или какой-то нехороший поступок?

Вивьен хмыкнул.

— А ты много знаешь способов нажить целое состояние честным путем?

— Я — зарабатываю свои деньги честно, — вздернув подбородок, заявила Элиза.

— Я знаю. И я тоже. Но мы с тобой и не купаемся в золоте.

— То есть, если следовать вашему учению, я — могла бы войти в царствие небесное?

Вивьен улыбнулся.

— Это не единственный фактор, который требуется для обретения вечной жизни в раю, — покачал головой он. Элиза помрачнела, и Вивьен коснулся ее плеча. — Мы можем не обсуждать это. Я знаю, что ты не разделяешь многих взглядов христианской веры. Скажи я это при свидетелях, меня бы самого арестовали, но я… уважаю твои верования ничуть не меньше, чем свои.

— Сейчас даже я понимаю, насколько сильно ты рискуешь, занимая свою должность при таких взглядах, — качнула головой Элиза и прильнула к нему, уткнувшись лицом ему в плечо. — Пообещай мне, что будешь осторожен, Вивьен, пожалуйста. Я… не знаю, смогу ли пережить, если с тобой что-то случится.

Вивьен коснулся ее щеки и нашел ее взгляд.

— Я тебя люблю, — вдруг сказал он. Глаза его тут же округлились от удивления и страха. Он и сам не ожидал, что произнесет это вслух и что эти слова покажутся ему такими громкими. Казалось, они эхом разлетелись по комнате, и после них на все окружающее пространство упала звенящая тишина.

Элиза смотрела на него невыносимо пронзительным взглядом, и глаза ее блестели, словно она могла вот-вот заплакать.

«Не стоило этого говорить. Зачем ты это сказал?!» — мгновенно осудил себя Вивьен.

— И я люблю тебя, — тихо произнесла Элиза, потянувшись к нему и поцеловав его. Когда она отстранилась, Вивьен улыбнулся, приблизился к ней снова и развязал пояс ее маскировочной сутаны, после чего настойчиво потянул ее вверх.

Элиза не сопротивлялась. Вновь представ перед ним в своем привычном облике, с немного растрепавшимися волосами и зардевшимися щеками, она повторила его действия, после чего оценивающе взглянула на него, остановив взгляд на грубоватом нательном кресте, упавшем поверх рубахи. Элиза, продолжая испытующе смотреть на него, медленно развязала завязки своего платья и опустила руки по швам, ожидая, что он сам снимет с нее одежду. Он не стал медлить и исполнил ее желание, после чего позволил ей стянуть с него рубаху. Чуть подрагивая от холода, Элиза сделала к нему шаг и осторожно коснулась грубого шрама на правом боку.

— Ты так и не пообещал, — прошептала она, поднимая на него глаза, — что будешь осторожен. Понимаю, глупо, когда инквизитора об этом просит какая-то лесная ведьма, но…

— Ты не какая-то, — строго перебил он, перехватив ее руку и пробежавшись по ней пальцами от запястья до плеча. — Ты моя.

По всему телу Элизы прошла горячая волна. Она подалась вперед и обвила руками шею Вивьена. Он схватил ее на руки, она обхватила бедрами его талию и начала целовать его со всей жадной страстью, на которую была способна. Она ожидала, что Вивьен понесет ее на кровать, но в следующий миг ощутила под собой прохладную поверхность деревянного стола.

Листы бумаги и чернильница полетели на пол, и лишь книги, лежавшие на самом дальнем краю, остались нетронутыми.

Она впивалась ногтями в его руки и обжигала его своим частым жарким дыханием во время поцелуев. Он касался губами ее лба, шеи, плеч, щек…

Когда из груди ее вот-вот должен был прорваться громкий стон, полный наслаждения, он коснулся рукой ее губ и, едва сдерживая улыбку, прошептал:

— Тсссс.

От осознания, что их могут заметить, и что нужно вести себя тише, Элизой отчего-то овладело еще более сильное возбуждение, и она потянулась наверх, яростно — почти хищно — поцеловав его, лишь частично подавив рвущийся наружу стон.

«Ты моя», — продолжало звучать в ее памяти.

«А ты мой», — думала она. — «Только мой. Навсегда».

* * *

Над Руаном едва забрезжили предрассветные сумерки, когда Вивьен и Элиза, облаченные в инквизиторские сутаны, как можно тише выскользнули из комнаты Вивьена, миновали трапезный зал и направились в сторону лесной тропы. Отдалившись от постоялого двора и начав двигаться по еще пустынным улицам, они, наконец, пошли медленнее. Элиза все еще не спешила выдавать себя просящимся наружу смехом, однако то и дело игриво оглядывалась на Вивьена, запоминая каждую перемену на его сосредоточенном лице, каждый блик в напряженном взгляде, изучающем все вокруг на предмет возможной опасности разоблачения.

Элиза чувствовала, как дыхание ее замирает на несколько мгновений, а сердце приятно щемит от одной единственной мысли: «я люблю его. Люблю по-настоящему. Я ведь никогда не думала, что когда-нибудь еще смогу это почувствовать».

На этот раз воспоминания о минувших темных днях, после которых Элизе с трудом удалось воскресить в себе желание жить, не вызвало в ней такой сильной боли. Она смотрела на то, что было у нее здесь и сейчас, и чувствовала себя счастливой. Разумеется, она не питала излишних надежд на то, что когда-нибудь они с Вивьеном будут открыто показываться на людях в компании друг друга, что их связь перестанут считать преступлением и святотатством и что когда-нибудь они сочетаются браком и заведут детей. То чувство, которое связывало их с Вивьеном, всегда будет под запретом, она знала это безошибочно, но разве могло это помешать любить? Ей не впервой было любить человека, который по своему положению не был ей ровней, с этим ощущением неравенства она уже научилась справляться. И на этот раз дело ведь было не в кровном наследии ее возлюбленного — Вивьен, как и она, не отличался знатным происхождением, он родился в деревне, и у него не было за плечами земель и состояния, обязывавших его вступить в выгодный брак и соблюдать формальности, сковывающие знатных особ. Дело было в том, какой структуре он — если можно так выразиться — отдал самого себя. При этом Элиза осознавала, что душой Вивьен остался свободен от многих догматов, провозглашенных Церковью, но он служил ей и пользовался привилегиями, которые она даровала ему. Элиза понимала, что не может требовать от Вивьена оставить должность, отречься от Церкви и бежать с нею, чтобы выстроить личное счастье — инквизиция не простила бы такого предательства, она нашла бы беглецов и жестоко расправилась с ними, в какой бы уголок земли они ни подались. Элиза страшилась этого и не хотела позволять событиям развиться таким образом. Она вдруг поняла, что готова с несвойственным для нее спокойствием смириться с тем положением, в которое их с Вивьеном ставили обстоятельства его службы. Она была готова на то, чтобы их любовь оставалась тайной, которая принадлежала бы лишь им двоим.

«А что насчет брака?» — спрашивала она себя. Не раз она встречалась с женщинами, которые называли вступление в брак — особенно в выгодный брак — своей заветной целью. Они выходили замуж за нелюбимых людей, отдавали им всю свою жизнь, потом убегали от них к любовникам, от которых могли забеременеть, и позже либо выдавали незаконных детей за законных, либо и обращались к Элизе за настойкой, которая помогла бы выжечь плод из чрева. Каждая из женщин, приходивших с этой тайной просьбой, искренне сокрушалась во грехе и была глубоко несчастна. Элиза пыталась понять этих женщин, насколько могла, и частично ей даже это удавалось. Она понимала, какими мотивами они руководствуются, но совсем не понимала, зачем. Да, она прекрасно знала, что большинству женщин не близок тот образ отшельницы и одиночки, который вела она сама. Немногие, надо думать, решились бы на подобный образ жизни, их слишком крепко держали те условности, которым следовали их матери, бабушки, прабабушки и более далекие предки. И все же выбор был. Элиза даже знала, что некоторые женщины делали его в пользу свободы и сбегали из своих домов, обосновываясь в дремучих лесах и прослывая ведьмами-отшельницами. Возможно, такой образ жизни мог навлечь больше опасности, с большей вероятностью привлечь внимание инквизиции, однако… разве простой крестьянке было нечего опасаться? Любой односельчанин мог запросто донести на ни в чем не повинную женщину инквизиции, фальсифицировать доказательства ее ведовства или ереси и заточить ее в казематы Священного Трибунала. Стало быть, в бытности простой крестьянки опасности было не меньше. А если так — стоила ли та стабильность, к которой так тянутся эти женщины, подобных лишений?

Элиза не бралась отвечать на этот вопрос. Однако в своей жизни и в том укладе, который блюли еще ее далекие предки, она видела гораздо больше свободы и счастья. Она ни на что бы это не променяла. И, возможно, Вивьен — которого можно было счесть еретиком на службе Святого Официума — мог понять Элизу в этом, как никто другой. Не потому, что сам обладал такой свободой, а именно потому, что был лишен ее и осознавал это.

— Кажется, слежки за нами нет, — наконец произнес Вивьен, когда они приблизились к лесной тропе.

Элиза потянула его за собой под темный навес крон деревьев и подарила ему нежный поцелуй.

— Спасибо тебе, — прошептала она.

— За что?

— За то, что привел меня в свой дом. Ты сказал, что тебе было важно показать его мне. Знаешь, — она помедлила, — мне тоже было важно посмотреть на него. Теперь у меня есть ощущение, что я знаю тебя чуточку лучше. — На губах Элизы показалась слегка виноватая улыбка. — Правда, так вышло, что из-за меня тебе не удалось поспать.

Вивьен пожал плечами.

— Поверь, когда сна тебя лишает нечто столь прекрасное, об этом совсем не приходится жалеть.

Элиза неспешно пошла по лесной тропе в сторону своего дома. Вивьен шел с нею рядом, держа ее за руку. Услышав его последние слова, Элиза нахмурилась. Обычно она сама спала очень крепко. Оставаясь в ее доме, Вивьен засыпал намного позже нее, если вообще засыпал раньше предрассветного часа, и она толком никогда не улавливала, насколько беспокоен его сон. Но несколько раз — особенно в то время, пока он оправлялся от раны — она видела, как он с силой впивается во сне пальцами в подушку или в одеяло. В эти минуты лицо его напрягалось и искажалось мучительной гримасой, а из груди мог прорваться стон. Элиза с трудом могла представить себе, каково это — для нее сон был прекрасным способом отдохнуть, восстановить силы и преисполниться бодрости тела и духа. Для Вивьена, как ей казалось, сон был вынужденным и весьма неприятным процессом.

«Из и без того малодоступных для служителя Церкви простых радостей, которые можно получить от жизни, его лишают даже этого. Почему? Не должно быть… так», — думала она.

— А что обычно лишает тебя сна? — вдруг спросила Элиза, остановившись. Вивьен приподнял брови, недоуменно воззрившись на нее.

— Прости… ты о чем? — невинно спросил он.

— Не надо, — строго сказала Элиза. — Прошу тебя, не лги мне и не притворяйся, что у тебя нет никаких проблем со сном. Мы оба с тобой знаем, что они есть. Сны тебя мучают. Я видела это и не раз, Вивьен.

Он вздохнул, отведя взгляд.

— Мне жаль, что тебе довелось это лицезреть, — поморщился он. — Я часто сожалею, что сны не поддаются контролю.

Элиза сочувственно сдвинула брови и приблизилась к нему.

— Послушай, мне почему-то кажется, что ты этого стыдишься…

— Гордиться тут нечем, — строго произнес Вивьен. Элиза снисходительно улыбнулась.

— Дело ведь не в стыде или гордости, — покачала головой она. — Человек действительно не властен над тем, что ему снится. Но… возможно, во снах ты видишь что-то, что мучает тебя и наяву? Возможно, если ты расскажешь об этом, эти сны уйдут.

Вивьен невесело усмехнулся.

— Боюсь, что к яви мои сны имеют наименьшее отношение из всех возможных.

— А что тебе снится?

— Много чего. И в этом нет ничего такого, что стоило бы рассказывать. Если честно, мои сны больше похожи на какой-то лихорадочный бред.

Элиза испытующе прищурилась, посмотрев ему прямо в глаза.

— Например? — подтолкнула она. Вивьен неприязненно повел плечами.

— Это глупо.

Элиза покачала головой.

— Рени часто говорила мне, что сны — это особая часть жизни человека, и ей стоит уделять не меньше внимания, чем яви. Если ты не можешь поговорить об этом со мной, может, тебе стоит поговорить с ней?

Вивьен нервно хохотнул.

— Об одном из моих снов она сказала мне, что я вижу свои предыдущие воплощения.

— Тебе снятся твои прошлые жизни? — восторженно воскликнула Элиза. Вивьен нервно перебрал пальцами.

— Не только… — покачал головой он. — Нет, в основном мои сны похожи на бред пьяницы. Если бы я рассказал об этих снах, к примеру, Ренару или судье Лорану, они бы, скорее всего, сочли, что меня одолевают слуги сатаны. — Он вновь усмехнулся, но увидев серьезное выражение лица Элизы, тяжело вздохнул и решил рассказать один из последних своих снов: — Не так давно мне, к примеру, снился какой-то человек, который стоял на территории деревни, очень четко — ровной линией — отделенной от лесной чащи. Недалеко от этой деревни находилась огромная бездонная пропасть, через которую был виден какой-то другой… берег, обрыв — не знаю, как это еще назвать. Там, на той стороне, росли непомерно огромные деревья и, кажется, даже были люди — очень маленькие, чтобы я мог разглядеть их со своего места. Я стоял и смотрел на этого человека, и тот вдруг начал меняться. Он… превратился в огромного, невозможно огромного кузнечика с подкрученными черными усами и огромными белыми глазами навыкате.

Элиза поморщилась.

— Ох… — неприязненно произнесла она, передернув плечами. Вивьен кивнул.

— Он начал двигать и дергать своими лапками, и вдруг из обрыва в эту деревню вползла огромная — размером, наверное, с руанский собор — гусеница странной раскраски — синей, красной и, кажется, белой. Она придавила кузнечика своей огромной массой и съела его. Все вокруг охватило огнем — деревню, лес. Я повсюду слышал крики, перемежавшиеся каким-то стрекотом. Пока гусеница ползала и разрушала деревню, на краю обрыва появился еще один незнакомый мне черноволосый человек, который также начал меняться и превратился в такого же непомерно огромного продолговатого жука с длинными ногами. Одним прыжком он перелетел пропасть, оказался на другом берегу, и начал своими острыми лапами рубить головы тем людям, которые мне там виделись.

Элиза вновь поморщилась, но ничего не сказала. Вивьен пожал плечами.

— Я начал бегством спасаться от пожара. Забежал в какую-то хижину, чем-то похожую на старый деревенский дом, где я вырос. На стене почему-то было зеркало, хотя моя семья себе такую роскошь никогда не позволяла. Я подошел к зеркалу и увидел, что тоже начинаю меняться: мои руки превращались в лапы кузнечика, а глаза надувались и становились похожими на огромные белые шары.

— Какой ужас! — воскликнула Элиза.

— Я сказал что-то вроде «нет, не хочу», и изменения, вроде бы, остановились, но огонь добрался до дома, в котором я находился, и на этом я проснулся.

Элиза прильнула к нему, словно могла своими объятиями избавить его от этих страшных видений, прогнать их, выкинуть прочь.

— И так… всегда?

Вивьен нежно обнял Элизу и погладил ее по волосам.

— По-разному бывает. Иногда я даже не могу запомнить, что вижу во снах: забываю об этом через миг после пробуждения. Но если я что-то запоминаю, то оно… выглядит примерно так.

— Наверное, я бы навсегда разлюбила спать, если бы увидела что-то подобное, — задумчиво ответила Элиза. — Мне почти никогда ничего не снится. Рени говорит, что много чего видит во снах, а я, — она покачала головой, — почти никогда. А даже если вижу, то оно точно не такое. Если б я только могла…

Вивьен снисходительно улыбнулся.

— Элиза, не печалься, прошу тебя. Поверь, я не считаю это проблемой, из-за которой стоит сокрушаться. Это всего лишь сны. В вещественном мире ничего такого не происходит, и, как мне кажется, одно это — уже достаточный повод для радости.

Элиза улыбнулась, отстранившись от него.

— Наверное, ты прав, — ответила она.

Они вновь направились вдоль по лесной тропе. Когда они добрались до дома, на поляне уже затлел разожженный Элизой костер. Предрассветные сумерки практически обратились в зарю, и солнце должно было вот-вот осветить Руан и его окрестности.

— Как думаешь, они еще там? — заговорщицки спросила Элиза, подразумевая Ренара и Рени. Вивьен пожал плечами, вернув ей улыбку.

— Можем постучать и разузнать, — предложил он и первым направился к дому. Поднявшись по ступеням крыльца, они обнаружили, что дверь в дом приоткрыта. Вивьен нахмурился, толкнул ее и вошел внутрь.

— Есть кто дома? — довольно громко спросил он, давая Ренару несколько мгновений на то, чтобы проснуться и отозваться.

— Неужто вернулись? — послышался из комнаты невыразительный оклик Ренара. Вивьен вошел первым, Элиза держалась у него за спиной.

Ренар сидел на скамье, попивая что-то из кружки и смотря за окно.

— Долго же вы отсутствовали, — почти обличительно произнес он. В следующий миг он окинул взглядом Элизу, и недоуменно округлил глаза. — Это, что, монашеская сутана?

— Долгая история, — отмахнулся Вивьен. — А… где Рени? Помнится, вы оставались вдвоем, когда мы уходили.

— И совершенно понятно, зачем вы уходили. Очень любезно с вашей стороны, друзья, но можете убрать с лица эти гнусные улыбки. — Он хмуро сделал еще один глоток того, что было у него в кружке. — Эта бестия убежала почти сразу после вашего ухода.

Элиза сочувственно посмотрела на Ренара. Похоже, она искренне надеялась, что между ним и ее сестрой пробежит искра, которая разожжет чувства Ренара и сделает Рени чуть более привязанной к внешнему миру.

— О… я думала, — начала Элиза, но Ренар качнул головой, заставив ее умолкнуть.

— Я тоже так подумал. А потом твоя сестра просто сбежала. Она совершенно дикая, вот, что я тебе скажу. — Он сделал последний глоток и отставил кружку в сторону. — Надеюсь, ты не против, что я сделал себе немного отвара, пока ждал вашего возвращения и сторожил дом.

— О… — Элиза смешалась, — конечно, не против. Угощайся…

— Я слышал, о чем вы иногда перешептывались, — с укоризной сказал Ренар. — О том, что из нас с Рени получилась бы неплохая пара. Такая же, как вы двое. Но, видимо, Господь бережет меня от того, чтобы вступать в связь с ведьмой. Я вам так скажу: эта ваша любовь — какая-то глупость. Пожалуй, вас двоих я в этом никогда не пойму. Но вам повезло, вы одинаково безумны.

Элиза и Вивьен снисходительно усмехнулись, переглянувшись.

Ренар поднялся со скамьи.

— Я так полагаю, сутану ты украл у Лорана, чтобы привести Элизу к себе на постоялый двор? — безразлично спросил он. — Это было рискованно. Очень.

Вивьен смиренно опустил голову.

— Думаю, он не заметит.

— Нет, если мы ее вернем как можно быстрее, — деловито отозвался Ренар, посмотрев на Элизу. — Давай, снимай ее. Стоит отнести сутану на место прямо сейчас. Если Лоран, как назло, ее хватится, у него возникнет множество вопросов. — Он с завистью взглянул на Вивьена. — Я так полагаю, мне следует отпустить тебе грех прелюбодеяния?

Вивьен нервно усмехнулся.

— Боюсь, я не смогу искренне сокрушиться в этом грехе.

Ренар недовольно фыркнул, дождался, пока Элиза стянет с себя сутану, и понуро побрел к выходу из дома.

* * *

Вивьен и Ренар шли по коридору епископской обители, когда судья Лоран вдруг возник в их поле зрения, выйдя из-за угла. Увидев двух инквизиторов так рано, он искренне удивился, однако удивление его чем-то граничило с возбуждением: глаза обыкновенно сдержанного францисканца неестественно поблескивали, а в уголках губ играла выжидающая улыбка.

— Вы? Уже здесь? — Епископ спешно двинулся в их сторону.

Вивьен и Ренар замерли и почтительно склонили головы.

— Ваше Преосвященство, — хором поздоровались они.

Тот лишь отмахнулся.

— Не знаю, что вас принесло сюда в такую рань, но хорошо, что вы здесь. Сегодня вы должны отправиться в аббатство Святого Стефана под Кан.

Вивьен нахмурился. Не так давно он уже ездил в Кан, в женское аббатство Святой Троицы. Зачем вдруг понадобилось ехать туда снова? И почему в мужское аббатство?

— Кан? — недоверчиво переспросил он. — Пришел донос?

— На кого-то из монахов? — еще более хмуро осведомился Ренар.

Судья Лоран покачал головой.

— Наши агенты сообщили, что среди монахов мог находиться Ансель де Кутт.

Вивьен и Ренар с трудом удержались от того, чтобы переглянуться, но по спинам обоих пробежал холодок.

— По крайней мере, у них есть основания так полагать. На длительные разбирательства времени нет, мы и так потратили его уже слишком много, пока эта весть добиралась до нас, — с удивительным жаром продолжал судья Лоран. На несколько мгновений он замолчал, смерив своих подчиненных пронзительным испытующим взглядом. Сделав шаг вперед, он положил каждому из них руку на плечо. — Если он действительно там, вы должны поймать его.

Ренар и Вивьен решительно посмотрели на епископа. Тот взирал на них, и в его глазах светилось смешанное со страхом предвкушение.

— Я думаю, вам не меньше моего надоело то, что это дело довлеет над нами не первый год, — дрожащим голосом произнес Лоран. — Если у нас будет возможность допросить де Кутта и после передать светским властям, потому что, видит Бог, он будет упорствовать в своей ереси, мы сможем отчитаться перед папой в том, что поймали этого неуловимого катара.

Лоран не говорил своим подопечным всего, что чувствовал по поводу истории, связанной с Анселем, но они оба знали, насколько сильно он желает скорейшего её разрешения.

Вивьен покорно склонил голову.

— Полагаю, отправляемся прямо сейчас?

Ответом ему был решительный кивок.

* * *

Вивьен не мог избавиться от ощущения, что события его жизни повторяются, замкнувшись в какую-то странную петлю. Совсем недавно он приезжал под Кан и на холме напротив женского аббатства Святой Троицы размышлял об опасности сочувствия ереси. И вот он снова здесь — близ города Кана, рядом с аббатством Святого Стефана. Из-за ереси, к которой по-своему имел отношение.

— Его там не будет, — вдруг печально произнес стоявший рядом Ренар, задумчиво глядя вдаль. — Он ушел. Заблаговременно понял, что его предадут, и ушел. Он всегда уходит.

Вивьен с удивлением посмотрел на друга.

— Это не обязательно. Нам стоит явиться туда, переодевшись, к примеру, паломниками и не показывать, кто мы есть, чтобы…

— Не получится, — вновь задумчиво произнес Ренар. — Его там нет. Вот увидишь. У меня нюх на это, не знаю, почему. Он поспешил сбежать, когда увидел, что гонец уехал с письмом. Он не знал, кому это письмо адресовано, но он тут же сбежал. Он осторожничает. Всегда.

Вивьен нахмурился.

— Тогда не будем терять времени и найдем его по горячим следам.

Ренар пожал плечами, и они направились к аббатству.

«Возможно, ты и прав, мой друг», — подумал Вивьен, мрачно шагая к церкви Сент-Этьен. — «И, да простит меня Господь, я надеюсь, что это действительно так».

* * *

Ренар не ошибся. Весь день они с Вивьеном опрашивали монахов монастыря, задавая одни и те же вопросы и получая одни и те же ответы: описывали Анселя, спрашивали о человеке, который по описанию был на него похож, интересовались, куда он направился, сколько пробыл здесь, с кем говорил, как представился.

Ансель де Кутт представился простым именем Клод из Каркассона, назвался паломником и попросил временного приюта в аббатстве. Монахи сказали, он неважно себя чувствовал и мучился от сильного кашля. Через четыре дня, в течение которых монастырский лекарь ухаживал за ним, ему стало существенно лучше, и он искренне поблагодарил аббата, лекаря и нескольких братьев за приют. Именно в это время один из монахов — брат Жордан — вспомнил об ориентировке, данной руанской инквизицией два года назад, и заподозрил в Клоде из Каркассона Анселя де Кутта. На следующее же утро он отправил письмо в Руан, однако Клод, миновав его, поспешил покинуть монастырь тотчас же. Он ушел так незаметно, что никто толком не увидел, куда он делся и где сумел скрыться. Монахи даже попытались выследить его, однако им это не удалось — он словно в воду канул.

За время своего пребывания в монастыре Ансель ни с кем толком не разговаривал. Богословских тем не поднимал. Сказал, что лелеет надежду когда-нибудь добраться до Рима. Впрочем, проверить, правда это или нет, не представлялось возможным.

— Даже если он это сказал… про Рим, — хмуро заметил Ренар в перерыве между расспросами, — он мог не солгать и не сказать правды одновременно. Возможно, он и впрямь лелеет надежду когда-нибудь туда попасть. Но к его нынешнему маршруту это может не иметь никакого отношения. Мы его не найдем.

Тем не менее, расспросы продолжились. Выяснилось, что Ансель однажды отлучился из медицинского крыла. Лекарь заметил это, однако проследить за ним не сумел, потому что Ансель исчез под покровом ночи и незаметно вернулся так, что лекарь даже решил, что ему это исчезновение привиделось во сне.

Это пустопорожнее следствие продолжалось почти до самого вечера.

Ренар быстро потерял надежду что-либо найти, а Вивьен продолжал добросовестно исполнять обязанности инквизитора, сопоставляя показания свидетелей и, как ни странно, не находя в них ни одного противоречия. Умея читать в людских душах, он убедился в одном — монахи ему не лгали. Они говорили честно и не пытались укрыть Анселя. Ренар оказался прав, инквизиция приехала слишком поздно. Опять.

Под вечер монахи предложили инквизиторам разделить с ними трапезу. Ренар понуро согласился, рассудив, что хотя бы ужин можно будет считать приятным завершением этого неудачного дня.

У Вивьена аппетита не было, и, вежливо поблагодарив монахов, он изъявил желание пройтись по территории аббатства. Он приметил одно единственное место, куда они с Ренаром сегодня не наведывались, и причина была ясна — недалеко от аббатства расположился передвижной лагерь прокаженных. Облаченные в свои белые одежды, они производили впечатление неупокоенных душ, бродящих недалеко от монашеской обители. По-видимому, местный аббат был к ним добр и позволял им оставаться близ монастыря. Возможно, даже делился с ними едой — как знать.

Вивьен решил попробовать задать прокаженным вопросы. Эти люди были мертвы для всего мира. Судьба любого заболевшего проказой была однозначной — он становился изгоем неминуемо, и решение это не подлежало никакому обжалованию. Прокаженных считали проклятыми, их лишали всяких прав, запрещали им входить в церкви, посещать рынки или ярмарки, мыться в проточной воде или пить ее, касаться чужих вещей, есть рядом с обычными людьми или даже говорить с ними, стоя против ветра. Еще когда Вивьен был ребенком, проказы боялись едва ли не больше, чем чумы. Считалось, что прокаженный может передать свое проклятье, прикоснувшись к здоровому человеку, но в это Вивьен верить попросту отказывался. Он не раз оказывался вблизи прокаженных и даже разговаривал с ними, и болезнь не коснулась его за много лет. Он был убежден, что у этой заразы есть другое объяснение и, возможно, даже есть лечение, но пока что люди просто не отыскали его. Возможно, со временем…

Вивьен не заметил, как приблизился к лагерю прокаженных. На миг он замер, оглядывая собравшихся там людей в белых одеждах со специальными колокольчиками, предупреждавшими об их появлении.

От общего сборища отделился один человек и сделал несколько шагов к Вивьену. Инквизитор остановился, оглядывая незнакомца оценивающим взглядом. Лицо мужчины было почти полностью перевязано, тяжелый капюшон накидки скрывал голову.

— Вы приближаетесь к проклятым без боязни, господин инквизитор? — остановившись, спросил незнакомец шелестящим тихим голосом. Теперь их разделяло всего несколько шагов. Вивьен глубоко вздохнул.

— Вы говорите так, будто знали, что я приду к вам, — сказал он.

— Мы просто видели, что вы пришли. Видели, как вы расспрашивали о чем-то монахов во дворе.

— Вас не удивил визит служителей инквизиции в эти края? — поинтересовался Вивьен.

— Нас не удивляет ничего, что касается внешнего мира, потому что внешний мир больше не касается нас. И нам запрещено прикасаться к нему.

Вивьен поджал губы.

— Недавно в это аббатство приходил человек, представившийся Клодом из Каркассона. Полагаю, вы уже были здесь в этот момент. Вы знаете что-нибудь об этом человеке?

— Нам никто никем не представляется, господин инквизитор, — протяжно отозвался прокаженный, хотя в голосе послышалась таинственная ухмылка. — Мы не имеем права разговаривать с добрыми христианами. Как и с вами не имеем права говорить.

Вивьен нахмурился.

«С добрыми христианами? Катары имели привычку называть себя добрыми людьми или добрыми христианами. Это может что-то значить?»

— Как тебя зовут? — спросил он.

— После своих похорон я лишился имени.

— А если обойтись без этих формальностей? — несколько раздраженно произнес Вивьен. — Назови свое имя. Я хочу знать, к кому обращаюсь.

— Когда-то меня звали Шарль.

— Хорошо, Шарль. Меня зовут Вивьен Колер.

В сгустившихся сизых сумерках Вивьену показалось, что Шарль пристально посмотрел на него, хотя под капюшоном одежды прокаженного он едва ли мог разглядеть его глаза.

— Мне известно, что Клод из Каркассона сбегал среди ночи из монастыря. Я уверен, что он приходил сюда.

— Зачем кому-то приходить сюда? — нарочито наивно спросил Шарль. Вопрос «зачем вам приходить сюда?» словно витал в воздухе.

— За безопасностью, — хмыкнул Вивьен.

— В таком случае Клод из Каркассона выбрал не то место, — прокаженный вернул инквизитору усмешку.

— За безопасностью другого рода, — покачал головой Вивьен. — Болезни он, надо думать, боится меньше, чем того, что его ждет, попадись он в руки Священного Трибунала. Монахи сказали, что он ни с кем толком не разговаривал. Но он вряд ли стал бы просто так просить здесь приюта — слишком близко от города, где его ищут. Я знаю этого человека, у него должна была быть какая-то цель. И если кому он и сообщил о ней, то только кому-то из вашего лагеря, Шарль.

Прокаженный слегка склонил голову набок.

— Почему нам?

— Потому что никто, даже инквизитор не сможет никоим образом навредить кому-то из вас.

— Потому что проклятие нашей болезни уже навредило нам достаточно? — И снова в голосе зазвучала усмешка.

Вивьен остался невозмутим.

— Да.

Некоторое время прокаженный стоял молча, пронизывая инквизитора взглядом. А затем он повернулся и направился от него прочь.

— Подождите здесь. Не ходите дальше, — коротко сказал он. Вивьен решил повиноваться и подождать.

Через несколько минут Шарль вернулся, держа в руках какой-то сверток.

— Человек, о котором вы спрашиваете, действительно был здесь. И пока вы рассказывали мне о нем, я вспоминал, что он рассказывал мне о вас.

Вивьен прищурился.

— О нас с другим инквизитором?

— Нет. Только о вас, — покачал головой Шарль.

— Вы ведь знаете, что этого человека зовут вовсе не Клод из Каркассона, верно? — нервно хмыкнул Вивьен.

— Мне нет дела до имен, — безразлично произнес Шарль. — Но этот человек был очень добр к нам, он делился с нами едой, разговаривал с нами, как с равными, и я обещал отплатить ему услугой за услугу. Перед своим уходом он описал мне вас, господин инквизитор, и попросил передать кое-что. Он был уверен, что вы явитесь к нам с расспросами. Я рад, что могу исполнить обещание, данное ему. Если вы, конечно, не побоитесь принять это из моих рук.

Перетянутые повязками руки, на пальцах которых не хватало некоторых фаланг, протянули Вивьену сверток, также затянутый грязноватыми бинтами.

— Что это? — недоверчиво спросил Вивьен.

— Я не задавал вопросов на этот счет.

Недолго поколебавшись, Вивьен все же принял сверток из рук прокаженного, предварительно оглядевшись и поняв, что слежки за ним нет. Не побоявшись прикоснуться к бинтам, которые держал «проклятый», Вивьен развернул сверток и обнаружил книгу в черном переплете и без названия. Подавив в себе вопрос «что это такое?», он раскрыл книгу на первой странице и увидел знакомый почерк, заставивший его сердце пуститься вскачь.

Небольшое послание гласило:

«Мой дорогой Вивьен!

Уже через несколько мгновений ты поймешь, что держишь в руках. Ты знаешь, какое сокровище я готов отдать тебе, и знаешь, насколько мало таких сокровищ осталось в этом грешном мире. Эта книга очень дорога мне, и все же я хотел бы доверить ее тебе на свой страх и риск.

Я верю, что ты поступишь с моим даром по собственному разумению.

А.»

Далее начинался текст евангелия от Иоанна. Вивьен перелистнул несколько страниц, открыл книгу наугад и наткнулся на отрывок, который отдаленно напомнил ему Тайную Вечерю. Он пробежал глазами по тексту, щурясь от недостатка света, и набрел на отрывок: «5. Затем Сатана поразмыслил и сотворил человека, чтобы тот стал его рабом или рабом самого себя. И приказал ангелу третьего неба войти в это сделанное из грязи тело, от которого затем отделил часть, чтобы сделать другое тело в женском обличье, и приказал ангелу второго неба войти в это женское тело. Но эти ангелы заплакали, когда увидели, что обрели смертные тела и что сделались в этих телах различными. И Сатана приказал им совершить плотский грех в этих телах из грязи, и они не знали, что тем самым совершают грех…»

Вивьен осознал, что уже полминуты не дышит. Сердце его застучало чаще от тревоги. Он уже понял, что перед собой видит. Он никогда прежде не читал этих текстов, но наслушался о них достаточно, когда из него пытались выбить правду об Анселе на семидневном допросе. Апокриф, признанный среди катаров и богомилов, представлял собой текст, предшествующий распространившемуся в Лангедоке учению, но содержащий его основные идеи, собранные в форме вопросов, которые апостол и евангелист Иоанн задает Иисусу Христу во время Тайной Вечери о мироустройстве.

«Катарские тексты…»

Вивьен с ужасом уронил книгу на землю, отшатнувшись от нее, точно от демона. Ему показалось, что его окатили холодной водой из ведра.

— Боже! — воскликнул он.

Шарль молча наблюдал за его реакцией.

— Это же безумие! — выдохнул Вивьен. — Неужели он просто попросил отдать это мне?

— Именно так.

— Вы знали, что это за книга?

— Я никогда не был обучен читать, господин инквизитор, — спокойно отозвался Шарль. — И я не спрашивал, что это. Ваш знакомый лишь сказал, чтобы я отдал это вам и напомнил, чтобы вы поступили с этим даром по собственному разумению.

Вивьен нервно вздохнул, покачав головой.

— Ансель сошел с ума, если решил, что я приму это от него, — полушепотом ответил он.

— А по-моему, этот человек знает вас лучше, чем вы сами, — таинственно заявил Шарль.

— Я должен ее уничтожить, — голос Вивьена слегка дрогнул.

— Дело ваше, господин инквизитор. Можете просто оставить ее здесь, на земле. Это тоже будет ваше разумение. — В голосе его послышалась улыбка. — А теперь позвольте мне оставить вас и вернуться к остальным. Думаю, для вас достаточно бесед с мертвецами.

С этими словами Шарль удалился, оставив Вивьена наедине с его мыслями.

Вивьен несколько минут с ужасом смотрел на книгу.

«Я должен ее уничтожить. Сжечь. Я не имею права так рисковать и поддаваться на эти провокации. Этого нельзя делать».

Перед глазами вновь встала картина церемониального сожжения книг, и сердце его пропустило удар, болезненно сжавшись. Он знал, как редки катарские тексты. Разве не сам он говорил, что в этих книгах можно было бы найти ответы на множество вопросов?

Он почувствовал легкую дрожь. Уничтожить эту книгу было бы действительно глупо, хотя это и положено по закону. Но внутренний голос подсказывал, что такой закон — недальновиден и однобок.

Вивьен сжал руки в кулаки. В нем боролось два противоречивых пути: уничтожить книгу и сохранить свою безопасность, либо сохранить книгу и подвергнуть себя максимально возможному риску. Элиза, Ренар, аббат Лебо — все они просили бы его поступить по закону. Он должен был уничтожить книгу.

«Господи, помоги мне!»

Рука его потянулась к лежащему на земле дару Анселя и задрожала на полпути, когда Вивьен осознал, что действительно намеревается бросить книгу в ближайший костер. Что содержалось там помимо прочтенного им отрывка? Разве это решение не будет противно его душе?

«Я не могу. Боже, спаси и помилуй, я не могу!»

Лихорадочным, нервным движением Вивьен схватил книгу с земли и спрятал ее под сутаной. Развернувшись, он засеменил к конюшне, где вскоре убрал смертельно опасную книгу в седельную сумку. Сердце его бешено колотилось о ребра.

«Я ее прочту, а затем подложу в нужную секцию в хранилище, вырвав и уничтожив первую страницу. Никто ни о чем не узнает. Так будет лучше. Так будет лучше для всех».

‡ 14 ‡

Несмотря на поздний час, Кантильен Лоран принял своих подчиненных с отчетом об очередной неудаче в попытке поймать Анселя де Кутта. Во время отчета инициативу взял на себя Ренар: он подробно пересказал, как они с Вивьеном опрашивали монахов монастыря, передал все, что им рассказывали об Анселе до того самого момента, пока Вивьен не отлучился из трапезного зала.

Судья Лоран, услышав это, внимательно посмотрел на Вивьена, ожидая объяснений.

— И куда же ты отлучался? — с недовольным прищуром спросил он.

— Сначала я хотел просто подумать в одиночестве, — честно ответил Вивьен. — Я бродил по территории монастыря, а затем обратил внимание на то, что рядом расположился передвижной лагерь прокаженных. Я решил, что, возможно, Ансель мог там бывать. Или даже скрываться среди этих людей.

Ренар недоверчиво перевел на него взгляд.

— Ты не говорил, что ходил туда. — В голосе его зазвучали обиженные, даже обличительные нотки. Вивьен опустил голову.

— Потому что не о чем было рассказывать. Мое предположение не оправдалось, Анселя там не было. И эти люди ничего о нем не слышали. Они не видели его.

Лоран брезгливо поморщился.

— Ты ходил среди прокаженных и осматривал их лагерь?

Вивьен кивнул, глубоко вздохнув.

— Я был осторожен и старался ничего не касаться. Я склонен полагать, что проказа не настолько заразна, насколько может показаться на первый взгляд. За годы своей жизни я не единожды имел дело с прокаженными: разговаривал с ними и даже передавал им еду из рук в руки. Как видите, это «проклятье», — он не удержался от того, чтобы придать этому слову язвительный окрас, — меня не коснулось. Из этого следует два возможных вывода: либо Господь защищает меня от него, либо проказа — обыкновенная болезнь, которая переходит от человека к человеку более сложным способом, чем принято думать.

Лоран поморщился. Ренар, не скрывая своей обиды, сложил руки на груди.

— Твоя природная любознательность не доведет тебя до добра, — устало заметил епископ, — помяни мое слово.

— Я учту это, Ваше Преосвященство, — скрывая раздражение вежливо склонил голову Вивьен, чем вызвал лишь новую гримасу недовольства на лице судьи Лорана. Тот несколько мгновений молчал, затем небрежно махнул рукой в сторону двери и кивнул.

— Ладно, час уже поздний. Думаю, вам обоим не меньше моего нужно отдохнуть и восстановить силы.

Ренар и Вивьен попрощались с епископом и покинули его кабинет.

Лишь оказавшись на улице, Ренар полностью продемонстрировал свое недовольство, воззрившись на Вивьена так, будто тот предал его доверие.

— Почему ты не сказал, что ходил к прокаженным?

— Мой друг, ты плохо слышал? Я ведь только что рассказал об этом в кабинете судьи…

— Меня не интересует версия для Лорана, — вспылил Ренар. — Меня интересует правда. Зачем ты ходил туда?

Вивьен вздохнул.

— Я ходил поговорить с этими людьми. Счел, что они могли что-то видеть или даже приютить Анселя в своем лагере. С Анселя бы сталось с его отчаянным безумством скрываться среди прокаженных, не боясь перенять от них болезнь. К тому же, я уверен, он боится проказы меньше, чем того, что сделаем с ним мы, когда поймаем. В общем, веришь ты мне или нет, я сказал Лорану правду, Ренар. Мы прибыли в Сент-Этьен, чтобы вести следствие и искать Анселя. Этим я и занимался, что бы ты обо мне ни думал. — Плечи Вивьена устало опустились. Он понял, как ему надоело постоянно отбиваться от подозрений. — Итак? У тебя еще остались вопросы ко мне?

В ответ Ренар, как ни странно, еще больше поник. Он устало потер глаза рукой, а затем несколько минут шел вперед, сильно щурясь, словно погрузился в особенно неприятные для него мысли. Лишь сумев широко открыть глаза, он озвучил оставшийся у него вопрос:

— Слушай… а ты не хочешь сейчас к Элизе сходить?

Вопрос Ренара застиг Вивьена врасплох. Легкая паническая волна прокатилась по его телу, потому что катарская книга, которую передал ему прокаженный по имени Шарль, до сих пор была спрятана в его седельной сумке. Нельзя оставлять ее там. Но и забрать ее прямо сейчас, не вызвав подозрений Ренара, будет непросто. Может, все же рискнуть и переждать? В конце концов, вряд ли кому-то из конюхов придет в голову рыться в инквизиторской сумке, а даже если придет, читать они не обучены.

И все же…

«Нет, черт возьми, это слишком рискованно!» — подумал Вивьен, чувствуя, как сердце его начинает биться чаще. — «Книгу могут найти случайно и, чего доброго, отнести ее Лорану! А там, на первой странице послание Анселя. Если Лоран увидит его, отговориться мне будет тяжело, если вообще возможно. А ведь Лоран — хитрый тип, он может попросить поместить книгу обратно в сумку и посмотреть, что я предприму дальше. Если я уйду сейчас без книги, мне в любом случае придется, не читая, отдать ее Лорану. А он ее уничтожит. Запрёт, а потом сожжет».

— Вив? — обеспокоенно обратился Ренар. — Ты меня слышал? Все в порядке? На тебе лица нет.

Вивьен потряс головой, словно это могло помочь сбросить дурные мысли.

— Прости, задумался, — бросил он, с трудом натянув улыбку. — К Элизе, говоришь? Да, я с радостью. Только… — он нахмурился, — только в таком случае мне нужно забрать сумку и зайти на постоялый двор.

Ренар прищурился, взглянув на него.

— А что такого важного у тебя в седельной сумке?

— Деньги, — невинно улыбнулся Вивьен.

— Зачем они тебе сейчас? Думаешь, тебя могут обокрасть в епископской конюшне?

— Обокрасть меня могут где угодно, — усмехнулся Вивьен. — Но дело не в этом. Просто хозяйка постоялого двора печет неплохие печенья. И, возможно, я смогу купить для Элизы немного. Не хочу идти к ней с пустыми руками, понимаешь? Да и сумку не хочется тащить с собой — лучше оставлю ее в комнате.

Ренар снисходительно ухмыльнулся.

— Печенья, — протянул он. — Ты ее балуешь.

— Если только немного.

Ренар пожал плечами, и друзья вместе побрели к конюшне. Вивьен старался не слишком ускорять шаг и ничем не выдавать того, насколько сильно он боится, что его обман раскроют.

* * *

Ренар крайне редко выражал нетерпение, однако сейчас весь его вид говорил о том, что он не может дождаться минуты, когда попадет к Элизе. Вивьена это удивляло. Видов на Элизу Ренар явно не имел, в этом не было сомнений. Тогда что же так влекло его в дом лесной ведьмы?

Чем дольше Вивьен об этом думал, тем отчетливее понимал: Ренару не терпится встретиться с человеком, которого он считал другом. Другом, которому мог и хотел доверять. Похоже, очередная неудача при попытке выйти на след Анселя всерьез подкосила его, и теперь он нуждался в ком-то, кроме Вивьена, с кем мог бы поговорить. Ему необходимо было чье-то присутствие, чье-то участие и даже, наверное, чье-то сочувствие, хотя в последнем он бы вряд ли когда-нибудь признался.

Вивьен с грустью понимал, что, как бы ни хотел, он не может оказать другу ту поддержку, которая так необходима. Максимум, что он мог сделать, это сосредоточиться и ничем не выдать собственное преступление, чтобы не ранить Ренара еще сильнее. О том, что его поступок — настоящее предательство по отношению к старому другу, к инквизиции и к истинной вере, он старался не думать.

Вивьен попытался как можно тщательнее отыграть все детали своей легенды. Он занес сумку в комнату на постоялом дворе, забрал оттуда немного денег и действительно купил для Элизы печенья у хозяйки. На сердце его все еще беспокойно скребли кошки — книга ведь оставалась плохо спрятанной, лежала в сумке, в комнате, вне какого-либо тайника. Но пока что спрятать ее было невозможно. Вивьен успокаивал себя тем, что, по крайней мере, теперь книга довольно далеко от Лорана.

К лесному домику Элизы инквизиторы явились уже затемно. Во мраке лесной тропы для них замерцал рыжий огонь, и они быстро вышли на поляну, на которой девушка красиво танцевала вокруг высокого костра. Ренар на миг замер, настороженно приглядываясь к этому странному обряду. Вивьен положил ему руку на плечо.

— Только давай без глупостей, ладно? — строго проговорил он. — Я, как минимум, обязан ей жизнью, так что если тебе придет в голову сейчас угрожать ей из-за танцев…

— Не придет, — перебил его Ренар, криво усмехнувшись. — Я уже привык к тому, что ты якшаешься с ведьмами. Лучше уж с ними, чем с еретиками.

Вивьен постарался улыбнуться непринужденно, но ему самому показалось, что вышло немного нервно. К счастью, Ренар, похоже, не обратил на это внимания. Оба они отметили, что между «ведьмами» и «еретиками» Ренар теперь тоже видел существенную разницу.

Инквизиторы приблизились к поляне и замерли напротив Элизы. Девушка через несколько мгновений тоже остановилась и с удивлением посмотрела на своих незваных гостей.

— Вы? Так поздно?

— Печенье в качестве заглаживания вины за поздний визит принимается? — спросил Вивьен, наконец, сумев полностью отвлечься от своих гнетущих мыслей. Элиза каким-то образом умела влиять на его состояние и разгонять любую тревогу. Если она и обладала какой-то магией, то, пожалуй, ее истинная сила была именно в этом.

Услышав об угощениях, Элиза улыбнулась, приблизилась к Вивьену, обняла его, привстав на цыпочки, и поцеловала. Ренар тактично подождал, пока эти двое закончат свое приветствие, и сдержанно кивнул Элизе.

— Пустишь на огонек? — хмыкнул он.

Элиза склонила голову.

— Я всегда вам рада. Но, — она подозрительно прищурилась, — у вас что-то случилось? Выглядите немного подавленно. Особенно ты, Ренар.

— Элиза, — покачал головой Вивьен, — не надо. Будет гораздо лучше, если ты просто приютишь нас и угостишь каким-нибудь травяным напитком. Мы весь день провели на задании. Не хочется снова говорить об этом. Да и нельзя, сама же знаешь.

Элиза вздохнула, пожав плечами.

— Знаю, — кивнула она. — Идемте.

На лице девушки мелькнула досада. Она была уверена, что, если бы Вивьен пришел один, без Ренара, он рассказал бы ей все без утайки. Но его друг был большим приверженцем инквизиционных правил, поэтому вряд ли бы одобрил разговоры о работе в доме лесной ведьмы. Чудом было уже одно то, что к Элизе он относился с явной добротой и терпимостью. Как и к ее сестре, несмотря на ее странный отказ.

Сейчас Рени — словно она чувствовала, что ей не стоит здесь появляться — не было в гостях у сестры, хотя в дни танцев у костра она почти всегда приходила к нужному времени. Сегодня же она решила остаться дома и известила об этом Элизу перед тем, как та собиралась отправиться в город за покупками.

— Садитесь, у меня как раз есть горячий отвар. — Она повернулась к Вивьену. — Он мягко успокаивает. Думаю, тебе будет полезно.

Вивьен закатил глаза и недовольно сложил руки на груди, но спорить не стал. Элиза, похоже, задалась целью вернуть ему нормальный сон. С тех пор, как узнала о его бессоннице и о кошмарах, она ненавязчиво испробовала уже несколько снадобий, пытаясь найти тот самый верный рецепт, который помог бы Вивьену проваливаться в спокойный сон без сновидений. Пока толку от этого не было, но Элиза не собиралась оставлять попытки, а Вивьену не было резона сопротивляться, хотя излишняя забота о его — как он считал — несущественном недуге заставляла его чувствовать себя неловко.

— Успокаивающего отвара и я бы с удовольствием выпил, — буркнул Ренар, нахмурившись сильнее прежнего. Вивьен внимательно посмотрел на него и осознал, что впервые видит друга в таком странном настроении. Несмотря на внешнюю непроницаемость, он был довольно сильно возбужден, его что-то тревожило, не давало ему покоя.

— Я и не собиралась тебя обделять, — непринужденно улыбнулась Элиза, разливая напитки по глиняным кружкам. — Просто подумала, что для тебя главное вкус, а не успокоительное действие. Ты ведь, вроде, не страдаешь плохим сном. Или страдаешь?

Элиза растерянно перевела взгляд на Вивьена, и тот лишь едва заметно качнул головой. Он не знал, что сказать ей о состоянии друга.

Ренар поник головой и не отвечал. Элиза несколько мгновений напряженно наблюдала за ним, а затем попробовала сменить тему:

— Сегодня я ходила в город за покупками, — улыбнувшись, сказала она, протягивая отвар своим гостям и принимаясь разворачивать подаренный Вивьеном сверток с печеньем. — Невольно вспомнила день, когда мы познакомились. Кто бы только знал, что та встреча может обернуться вот так…

Вивьен неловко улыбнулся, а Элиза с наслаждением откусила кусок печенья, суетливо отерев губы от крошек.

— Действительно, уму непостижимо, — недовольно пробубнил Ренар, делая глоток отвара. Он никак не отозвался о его вкусе, хотя Элиза и ждала от него какого-то комментария. Вивьен нахмурил брови и послал Ренару немой укор.

Элиза выглядела растерянной.

— Я что-то не то сказала? — непонимающе качнула головой она.

Вивьен поспешил успокоить ее:

— Вовсе нет. Ты здесь ни при чем. — Голос его звучал мягко, но во взгляде, устремленном на Ренара, с каждым мгновением усиливался укор. — Ты, похоже, в совсем дурном настроении, мой друг. Возможно, нам не стоило приходить сюда и наводить тоску.

Ренар вскинул на него взгляд, в котором сверкнула искра злости и обиды.

— О, ты думаешь? — ядовито процедил он.

Вивьен помрачнел.

— Пожалуй, нам лучше уйти, — сказал он.

Элиза непонимающе переводила взгляд с Вивьена на Ренара и обратно.

— Что происходит? — спросила она. — Я же вижу, у вас что-то случилось.

— Действительно. Что происходит? — с нажимом спросил Вивьен, обращаясь к Ренару.

— Мы оплошали, вот, что происходит. В который раз уже! — вдруг пылко выкрикнул Ренар.

— Вот именно, что не в первый, — искренне удивившись, что друг заговорил об этом в присутствии Элизы, отозвался Вивьен. — Поэтому стоило бы привыкнуть к неудачам. Когда-нибудь мы выйдем на него, наберись терпения. И если ты хотел поговорить об этом, то нам точно не стоило приходить сюда.

Ренар внезапно ожег друга взглядом.

— Нет, я хотел поговорить об этом здесь! С кем-то кроме тебя, потому что иногда мне кажется, что ты даже радуешься этим нашим провалам в поисках! Для тебя же никогда не было разницы, еретик человек или нет, если он тебе дорог!

Вивьен резко выдохнул. Слова друга показались ему горячей пощечиной.

— Не надо так говорить, — тихо произнес он. — Я хочу поймать его не меньше, чем ты. Не забывай: он предал не только тебя.

Ренар потер лицо рукой, и Вивьен заметил, что рука его чуть подрагивает. Что-то другое, похоже, заставляло его так сильно нервничать. Не могло дело быть только в Анселе.

— Прости, — тихо отозвался Ренар. — Я поэтому и сказал про отвар с успокаивающим действием. Я устал, — сокрушенно признался он. — Устал терпеть неудачи. Уже больше двух лет, Вив! Больше двух лет мы его ищем. Но что бы мы ни делали, Ансель всегда умудряется ускользнуть.

Элиза вдруг вздрогнула и задержала дыхание. Взгляд Вивьена немедленно обратился к ней, и он заметил, что девушка начала бледнеть.

— Элиза? — окликнул он, поднимаясь со скамьи. — Что с тобой?

— Как… как Ренар назвал того человека?.. — едва слышно пробормотала Элиза, когда руки инквизитора заботливо легли ей на плечи. — Он сказал «Ансель»? Этого же не может быть…

Вивьен качнул головой.

— Ты что-то знаешь о человеке с таким именем?

— Я… — Она беспомощно посмотрела на него, как будто готова была умолять, чтобы он не развивал и не поднимал эту тему. — Не знаю. Возможно, это не тот человек. — Она нервно усмехнулась. — Мало ли людей с таким именем ходит по миру?

Вивьен прищурился.

— Его зовут Ансель де Кутт.

Он внимательно следил за ее реакцией. Уголки губ дрогнули. В глазах вспыхнула сначала искорка ненависти, затем показался целый омут боли. Руки непроизвольно дернулись в попытке сжаться в кулаки, хотя она и удержалась от этого. Казалось, она готова одновременно заорать, как раненый зверь, и зашипеть, как ядовитая змея — с ее лицом произошли существенные перемены за какую-то долю мгновения.

— Ты знаешь его, Элиза. И не пытайся лгать, что это не так. — Тон Вивьена вдруг переменился. Он заговорил более требовательно, более жестко и бесстрастно. Как будто Элиза из любимой женщины резко превратилась для него в обвиняемую на допросе.

— Вивьен. — Глаза ее блеснули от слез. — Не надо, пожалуйста…

Ренар изумленно наблюдал за развернувшейся картиной, не решаясь произнести ни слова. Вот уж где он никак не ожидал найти след Анселя.

— Элиза, я всегда с уважением относился к твоей истории и к твоей жизни. С самого первого дня нашего знакомства я позволял тебе хранить столько тайн, сколько тебе бы хотелось. Но сейчас все иначе. Этот человек — преступник. Еретик, натворивший немало бед.

— Я знаю, — необычайно низким, пропитанным ненавистью голосом отозвалась Элиза. Вивьену уже доводилось слышать от нее такой тон, это было в день их знакомства, когда он спросил ее о ереси.

— Стало быть, ты обязана рассказать нам все, что тебе известно. Прости, но на этот раз я должен услышать все до последней детали. Я, разумеется, не стану допрашивать тебя по всей строгости — понадеюсь на твою честность. Но если узнаю, что ты чего-то недоговариваешь, мне придется говорить с тобой иначе. Это мой долг, и это очень серьезное дело.

Элиза нехорошо улыбнулась.

— О, нет, я не позволю этому человеку причинить зло еще и лично мне одним тем, что я что-то утаила о нем. Я расскажу все. — Ее глаза сверкнули. — Я расскажу все, что знаю о нем и о людях, которые из-за него встретили смерть. Но я прошу вас кое о чем взамен. — Она внимательно вгляделась в лицо Вивьена, а затем и в лицо Ренара. — Вы тоже расскажете мне то, что знаете. Я вижу, что вас с ним также многое связывает. Я прошу вас о взаимной честности, раз уж я открою вам то, что причинило мне самую большую боль в жизни.

Вивьен переглянулся с Ренаром. На размышление не ушло и мгновения.

— Хорошо, — вздохнул он.

Элиза присела на кровать, и Вивьен опустился рядом с ней. Казалось, она резко стала более хрупкой и ранимой. Она обхватила себя руками, взгляд замер на неопределенной точке пространства, а лицо показалось осунувшимся и уставшим. Вивьен с горечью осознавал, что сейчас Элиза откроет ему нечто очень личное и болезненное, а он не сможет быть до конца честным в ответ — ни с ней, ни с Ренаром.

— Должна предупредить, — упавшим голосом сказала Элиза, — это будет очень долгий рассказ.

— Впереди вся ночь, — бесстрастно отозвался Ренар, пододвигая скамью поближе к кровати. — Рассказывай.

Элиза вздохнула. Она так надеялась, что ей больше никогда не придется об этом вспоминать.

1

Colère — гнев, ярость (фр.)

2

Ciron — Клещ (фр.)

3

МР. 13: 35-36.

4

Акут— острый акцент, острое ударение.

5

Гравис — звук со знаком обратного ударения.

6

Альбигойский крестовый поход или Катарский крестовый поход (1209—1229 годы) — серия военных кампаний, инициированных Римской католической церковью, по искоренению ереси катаров в области Лангедок.

7

Косвенная ссылка на цитату из Псалма Давида 22 (23).

8

На территории Франции со времен Альбигойского крестового похода самыми жестокими отделениями инквизиции считались те, что располагались в провинции Лангедок.

9

ИН. 10: 14-16

10

ИН. 10: 1-16

11

Leon le Grand.

12

Бернар Ги — французский инквизитор-доминиканец, епископ Лодева во Франции и Туя в Испании. Будучи инквизитором Тулузы в 1307-1323 годах боролся с ересями в Лангедоке. Известен как автор многочисленных сочинений на религиозные и исторические темы, в том числе «Наставления инквизиторам».

13

День памяти пророка Иезекииля — 21 июля. Этот пророк призывал отречься от идолов. Он был автором одной из книг ветхого Завета и ратовал за единение народа Божьего.

14

Один из самых почитаемых святых во Франции, епископ, покровитель Осера.

15

Король франков из династии Меровингов. Правил с 481(482) по 511 год. Один из самых известных политиков своего времени.

16

Правитель гуннов с 434 по 453 годы. Объединил под своей властью тюркские, германские и другие племена, создав державу, простиравшуюся от Рейна до Волги.

17

Общее, латинское название церемонии, более известной как аутодафе. В точном переводе значит «Общее Слово».

18

МФ. 19: 24