|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
И станет человек Зверем.
И станет Зверь человеком.
'Скрижали Альмалексии',
пророчество 347.
Они нахлынули на нас в утреннем тумане, словно волна: завывающие, с перекошенными, испачканными кровью лицами. Еще совсем недавно это были люди, но теперь... Я уже вижу их глаза — в них не осталось ничего человеческого.
Кто они теперь? Животные? Адские твари? Инфицированные, но все же люди? Для нас этот вопрос праздный, мы просто отправим их к Создательнице, а она уже сама разберется.
Я не давал команду открыть огонь: такая у нас специфика профессии. Это сейчас враг несется на нас с воплями, заранее предупредив о нападении, но обычно подобная роскошь нам недоступна, и счет идет на доли секунды.
Пулеметы и автоматы вспарывают воздух злобными трелями, и несущиеся на нас фигуры начинают падать. Не то чтоб прямо пачками — живучие, твари! — но когда на тебя стеной надвигается огромная толпа... Тут даже умение стрелять толком не требуется, знай себе води стволом из стороны в сторону и поливай струей свинца и фосфора.
Через несколько секунд в наушнике прозвучало почти синхронное 'перезарядка!', автоматы ненадолго умолкли, но пулеметы знай себе стучат. Толпа, продвигаясь по трупам, подобралась поближе, и тут начали грохотать автоматические дробовики.
Я, находясь прямо в центре нашей линии, заметил, как здоровенный детина, с ног до головы забрызганный уже подсохшей кровью, кувыркнулся за припаркованную на обочине машину, секунду сучил ногами в воздухе, а затем внезапно перевернулся на живот и встал. Живучий, слов нет, но я не просто так стою посреди улицы.
Мой 'кишкодер' привычно лягает меня в плечо с силой, которая отправляет неопытных стрелков в больницу с переломом, у детины исчезает левая сторона головы и он мешком валится на трупы менее живучих тварей. Создательница, по бокалу твоего лучшего нектара тому, кто придумал семидесятый калибр , и тому, кто сконструировал 'Стахльверк М2', лучшее оружие в мире, за мой счет.
Затем в наушнике раздалась форменная какофония из голосов, в этой каше я ни хрена не разобрал, но понял, что у огнеметного подразделения, занявшего позицию в дворике слева от главной улицы, что-то пошло не по плану: в огнеметчики, конечно, берут только самых храбрых военных, но они всего лишь военные. У них всегда хаос в эфире, когда что-то идет не по плану, ну да что с них взять?
Затем я подстрелил еще одного зараженного, прорвавшегося на двадцать шагов к строю, потом снова застучали автоматы — и тут оказалось, что убивать больше некого. Вся толпа, ринувшаяся на нас, легла грудами трупов. Ну, лобовая атака в полный рост на полсотни стволов, в основном, автоматических — затея так себе.
— Восемь, девять и десять — на левый фланг, гляньте, что там у огнеметчиков.
— У нас все под контролем, — раздался в наушнике голос командира огнеметного взвода, — просто они ломанулись на нас из окон... В общем, здание мы подожгли ненароком, надеюсь, его не вычтут из наших зарплат.
— Понял вас. Масловски, что у вас?
— Мы продвигаемся к цели, готовы бежать через сквер, но у вас подозрительно быстро все затихло...
— Мы всех перебили. Их было всего-то сотни три-четыре.
— Как-то подозрительно мало, мы-то с куда большими массами столкнулись.
— Мы, 'сиошники' — не спецназ, подозревать — не наша специальность. Мы просто стреляем, во что видим. Аристарх, вон автобус, займи его вместе с Три и Шесть.
— Есть!
— Пожарники, вы там как?
— У нас тихо... только огонь так душевно потрескивает...
Он мне уже нравится. Масловски явно умеет выбирать людей в команду.
— Два и Четыре — за мной.
Я дошел до угла и выглянул на перпендикулярную улицу. Вон и 'тюряжка' — дом, построенный по проекту основателя города Кирина Григоша, внешне напоминающий клетку из-за высоких, от потолка до пола, но очень узких окон. Гениальное творение Григоша выполнило свое предназначение только через сто лет после смерти губернатора: эпидемия потусторонней заразы захлестнула город, погубив не менее полумиллиона человек, но не смогла пробраться в старые дома, построенные с расчетом на полномасштабное локальное Сопряжение. По крайней мере, вот в эту 'григошевку': в ней явно есть живые. На балконе вывешена простынь с надписью 'Помогите!', в окнах я вижу движение.
Отряды спецназа, возглавляемые Масловски, заняли оборону за брошенными машинами, ларьком 'Квас' и в кузове брошенного грузовика и уже добегают до дверей.
В тишине проходит несколько минут, которые мы использовали на то, чтобы занять более выгодные позиции. Оба взвода огнеметчиков я переместил на улицу, на то самое место, где приняли первый бой мы: им лучше, когда бой на короткой дистанции, если попрут твари из окон — как раз огнеметами их встречать лучше всего. А мы теперь простреливаем весь скверик, так что с нашей стороны до 'григошевки' уже не добраться.
Тут у меня затрещала рация:
— У нас проблема. Первый этаж пуст, входные двери квартир буквально выломаны, везде кровь и трупы.
— Бедолаги не успели понять, что происходит, и не закрыли бронедверь, — пробормотал я. — А вторая?
— Закрыта, но есть проблема. Нам не отвечают на стук. Будем взрывать. Видимо, внутри нас ждут эти самые чудовища?
— Почти наверняка. Помочь?
— Александер, вот сейчас обидно стало... Вы нас совсем ни во что не ставите, мы же все-таки спецназ... Хотя что я спрашиваю, вашу самую знаменитую фразу о казенных дармоедах я знаю.
— Ну так вот вам возможность доказать, что вы можете не только братоубийством заниматься.
Через две минуты Масловски снова вышел на связь.
— Тут никого нет, ни живых, ни мертвых, двери в квартиры просто открыты. Дверь на третий... о, нам открывают! Дальше действуем по плану Б!
— Вас понял, — ответил я и переключил канал на свое подразделение: — удерживаем позиции. Ориентировочное время ожидания десять минут. Спецназ добрался до живых.
В эфире послышались радостные реплики: значит, мы не зря приперлись сюда и наши будущие жертвы не пропадут напрасно...
То есть, мои курсанты не думают сейчас о жертвах, но я-то понимаю расклад. Нельзя сунуться на поле боя, устроенное эфириалами, с толпой пацанов-курсантов и не понести потери. Меня готовили четыре года в самой страшной учебке Аркадии — а их я готовил всего несколько месяцев. Увы, они не идут вообще ни в какое сравнение с моим бывшим подразделением: парни, с которыми я сходил на двадцать километров вглубь Зоны, были, конечно же, обычными людьми, но они прошли пять кругов ада в учебке вместе со мной. Это чего-то да стоит, недаром бойцы аркадианских специальных тактических отрядов известны как лучшие из лучших. Иначе, конечно же, быть и не может: пройти учебку СТО могут только лучшие, а те, которые чуток похуже, заканчивают свою жизнь на урановых рудниках, сбегают из учебки при помощи петли или умирают в процессе подготовки.
С другой стороны... У этих парней тоже есть кое-что особенное в активе. Аркадианские эстэошники ставят на кон свои жизни ради призрачного шанса сорвать джекпот и вознестись из грязи в князи, ибо для выходца с самых низов нет иного лифта в высшее общество. Среди эстэошников нет выходцев из средних классов, а тем более из дворян: человек, у которого в жизни есть хоть какая-то альтернатива СТО — не идет в СТО. А тут... тут все наоборот: некоторые мои курсанты и так наследственные дворяне, и все поголовно — в прошлом кадеты престижных военных училищ. У них совсем иной природы мотивация...
...Вот только увы, высокие помыслы не заменят боевую подготовку, и меня печалит, что многие из этих замечательных парней станут героями посмертно. Но они знали, на что шли, я им все расписал, как есть.
— Сэр, — послышался в наушнике голос Аристарха, — вы не думаете, что тут что-то неладно?
— Мы в городе, где разбушевалось потустороннее бешенство, — ответил я. — Здесь все неладно.
— Я имею в виду, что армейцы столкнулись с ордами и потеряли триста человек. Спецназ ночью обнаружил множество зараженных. Почему мы теперь встретились с несколькими сотнями всего лишь? Где орды-то?
— Хороший вопрос. Могу на него ответить, что пока их нет поблизости, и это меня радует.
— Тогда второй вопрос: где трупы ночного побоища? Армейцы пошли через другой мост — но спецназ ночью пытался вывести людей из этой же григошевки. Где следы их боя? Где трупы?
Я испытал чувство досады: а ведь правильный вопрос же, почему я сам им не задался? Впрочем, мои курсанты ничуть не глупее меня, это нормально, если кто-то подметит что-то, что упущу я.
— Меткий вопрос. Масловски, вы меня слышите?
— Он внутри, сигнал не проходит сквозь железобетон, — ответил мне незнакомый голос.
— А это кто?
— Сержант первого класса Симо Хайха. Снайпер.
— Ты на балконе?
— Так точно.
— Что видно?
— Ближайшее движение — два километра дальше по центральной улице. Различить трудно — дымка. Человеческая фигура, скорей всего, зараженный. Слоняется туда-сюда, бесцельно, и это все.
— Принял. Симо, а этой ночью вы здесь же действовали?
— Так точно.
— Трупов много было?
— Пара сотен.
— А сейчас их не было совсем. Только те, что мы положили.
— Так точно. Вы думаете то же, что и я?
Я мрачно хмыкнул:
— А вариантов как бы и нет других. С другой стороны — сколько времени тянулась операция?
— Около двадцати минут.
— Хм... Даже если бы тут был одержимый — труп, полежавший двадцать минут, ему уже бесполезен. Они могут лепить своих 'зверушек' только из тепленькой, еще живой плоти... Странно. Что там у вас внутри?
— Пытаемся организовать выживших. Уже нашли порядка ста человек только на нижних этажах.
— Время?
— Возможно, минут десять.
— Принял.
Я оглядел свое воинство — все на позициях, все бдительны. В принципе, если ломанутся тысячи и тысячи на нас — мы готовы отбивать атаку. Каковы будут наши шансы в этом случае, если под таким натиском шесть рот не устояли? Да все-таки повыше, чем у вояк. Армейцы — это армейцы, они годятся только для войны с такими же казенными дармоедами, при помощи пуль и гранат. Пули — они не страшные. Голова-то понимает их смертоносность, но все же они не страшные. Опасные — да. Страшные — нет. Убивают быстро, но если не попадут — то только свист. Их не видно, а если глаза не видят — то и не особо страшно. И враги в такой войне — далеко. В прицел видно, но маленькие они вдали, словно солдатики игрушечные.
А вот завывающая толпа нелюдей с перекошенными, испачканными кровью лицами и вытаращенными безумными глазами... Это не так страшно, как Порча, но все равно очень, очень страшно. Армейцы — обычные люди, служащие за обычное солдатское жалованье. Они не выдерживают такого, и это нормально. Если б выдерживали — не нужны б были СТО и С.И.О.
Но вот у меня — не обычные армейцы. Главная разница в том, что простой солдат, идя на службу, все равно надеется не попасть на войну и молится Создательнице, чтобы никогда не встретиться с потусторонним ужасом. Но мы, эстэошники, ступаем на наш путь, абсолютно точно зная, что обязательно сойдемся с самым страшным врагом на свете лицом к лицу. Оживший кошмар из потусторонья, заставляющий обычных людей седеть в считанные минуты или даже секунды, для нас не только смертельно опасный враг, но и вожделенный лотерейный билет. Ставка — жизнь. Выигрыш — джекпот, включающий социальный статус, достаток и карьеру.
Что же до моих курсантов — ну, разница лишь в содержимом джекпота, они пришли не за деньгами. Кого-то привело чувство долга, кого-то — жажда славы, но они — добровольцы, заранее знавшие, во что будут играть и против кого. И до этого момента мои курсанты не обманули моих надежд, даже удивили. Я-то был уверен, что неделька-две — и самые слабые начнут ломаться и убегать по домам, но нет. Несколько месяцев я закручивал гайки, как мог — и никого не сломал. Конечно, в какой-то мере тут есть и фактор сожженного моста: все они пожертвовали ради вступления в 'специальный истребительный отряд' своим магическим даром, хотя третий или четвертый уровень — не то чтоб огромная ценность, этого мало, чтобы сделать карьеру мага.
Как бы там ни было, мои курсанты не только добровольцы, но и уровень подготовки у них получше, чем у рядового армейца. За те несколько месяцев я заставил их пролить больше пота и крови, чем обычный солдат проливает за трехлетнюю службу, а ведь они ко мне попали не из последних училищ. Так что даже едва начавшие обучение, мои парни все равно намного круче армейских дармоедов.
...Но странная легкость, с которой мы проложили дорогу парням Масловски, меня беспокоит.
— Симо, тебе окна окружающих зданий видны? Точнее, комнаты.
— Да, но только второй этаж. Вижу тут и там несколько трупов, движения нет.
— Ясно.
Так прошло еще минут шесть, затем в наушнике послышался голос Масловски:
— Мы готовы и выходим!
— Много народу?
— Человек двести.
— Вас понял. Так, парни, 'коридор'!
Вскоре двери 'тюряжки' распахнулись и оттуда повалили бойцы спецназа, ведущие длинную колонну выживших: дверь подъезда широка, но не настолько, чтобы быстро выпустить сотню спецназовцев и две сотни гражданских.
— Александер, у вас все еще тихо?
— Да, тихо.
— Тогда выводим прямо по улице, так быстрей всего.
Эвакуация шла довольно четко и оперативно, в том числе и потому, что спецназовцы помогали идти старикам и больным или даже несли их на себе. Вся эта толпа колонной шла мимо нас, и я подумал, что мы в этот момент довольно уязвимы, потому как разделены надвое.
Но вот мимо меня проходит хвост колонны.
— Парни, начинаем отход!
Операция по спасению людей из этой григошевки близится к концу: от здания до спасительного моста, перекрытого танками и пулеметами, всего триста метров по прямой, через дворы и магазины. По улице через скверик — чуть больше, но зато тут открытое пространство.
Мы отходим, сохраняя боевое построение. Вот улица, до моста — менее двухсот метров, зараженных не видно и не слышно, и даже если вот прямо сейчас они появятся вдалеке — мы все равно успеем на мост. Подозрительно просто у нас все вышло — но ведь это только одна григошевка, стоящая на окраине. В центре таких полно — и я пока что плохо себе представляю, как мы будем выводить людей оттуда. Но вот прямо сейчас главное, что наша первая операция увенчается успехом. Общая победа — тот самый волшебный цемент, который превращает группу людей в настоящее боевое подразделение. Крещение боем мои курсанты прошли еще в Радополе, но то была так себе зачистка, всего-то четверо зараженных, и большинству курсантов так и не пришлось открыть огонь. Теперь мы все вступили в бой, и на этот раз наша победа оценивается не условным успехом, а спасенными человеческими жизнями.
И когда я это подумал, сверху в толпу спасенных свалилось тело.
— Окна!!! — завопил кто-то, а затем его заглушили крики ужаса.
Свалившийся с третьего этажа зараженный еще попытался подняться, но был убит в упор бойцом спецназа, а затем твари начали прыгать сверху одна за одной.
Огнеметчики без команды принялись работать по окнам в обе стороны, но это не особо облегчило наше положение: теперь вниз падали горящие зараженные, и, что еще хуже, огненные брызги, отражаясь от стен зданий, полетели обратно вниз.
Началась паника, превратившаяся в паническое бегство, и в этот момент я осознал, что мы угодили в мастерски расставленную западню.
Поначалу зараженные, спрятавшиеся на верхних этажах и дожидавшиеся нужного момента, бездумно прыгали на нас, но, конечно же, не допрыгивали до середины улицы и при ударе о мостовую разбивались и ломались до полной потери боеспособности, чем моментально воспользовался Масловски, собрав спасенных и своих людей по самому центру улицы. Но паника уже произвела свое сокрушительное воздействие на нашу операцию, и тогда зараженные начали прыгать со второго этажа. Бойцы Масловски не сдержали натиск с двух сторон, в том числе и потому, что были рассредоточены неравномерно, а у огнеметчиков как раз опустели баки со смесью.
Зараженные добрались до выживших и смешались с ними и спецназом, начался полный хаос.
Секунду я колебался. Непозволительно долгая пауза, но побороть то, что вбивали мне в подкорку четыре года, оказалось не так просто: команда 'огонь!' так и норовила сорваться с языка.
В другой ситуации я бы непременно ее отдал: стрельба по одержимому в толпе есть меньшее из двух зол, а любое колебание ведет к увеличению жертв. Но тут все же несколько иной расклад: вместо одержимого — зараженные, от которых мы хорошо защищены, да и 'ценных' людей, для спасения которых устав СТО предписывает жертвовать 'менее ценными', здесь тоже нет. А еще я ненавижу этот самый устав.
— За мной, стрелять только наверняка! — крикнул я и ринулся в самую гущу хаоса.
Первым делом я развалил чуть ли не надвое зараженного, который гнался за двумя женщинами, затем воткнул клинок под грудную клетку другому и швырнул его в сторону. Вижу огнеметчика, отбивающегося пустым огнеметом от двоих тварей — а затем в свалку молча вваливается весь мой отряд.
Секунд тридцать мы молчим, только тяжело сопим в рации, раздавая удары штыками, штурмовыми ножами и прикладами. Наша экипировка — пулестойкие и неразрезаемые бронекостюмы, снабженные противоударными накладками и наплечниками, каски с баллистическими лицевыми щитками из армированного плексигласа и тактические щиты — дает нам полную защиту от превращенных в костяные шипы пальцев, так что преимущество на нашей стороне. Отдельные враги вооружены палками, молотками, лопатами и пожарными топорами, но это им мало помогает. Да, они фантастически живучи, так что нам приходится основательно потеть. Тут и там слышатся хлопки из пистолетов и не только — выстрелы в упор и контрольные. На моих глазах Варданов сбивает с ног зараженного, разносит ему голову из автоматического дробовика и встречает выстрелом еще одного, выпрыгнувшего из окна.
— Отходи, я прикрою! — кричит он кому-то из наших, но я не вижу кому.
Интересно, когда уже совесть перестанет мучить меня за то, что я собирался отсеять этого замечательного парня за не очень высокий тестовый балл?
Я вихрем проношусь мимо него и как раз успеваю на выручку спецназовцу, который, сдерживая прущих из переулка нелюдей, не заметил нападающего сзади. Удар — и голова нелюдя повисает на лоскутах кожи. Чужак бы взял, клинок начинает тупиться: сталь не самая качественная. Из шести 'кишкодеров' в рукопашной атаке используется в среднем один, и вообще эстэошники Аркадии, за двумя исключениями, не вступают в рукопашный бой чаще одного раза в жизни, такова статистика, так что оружейники Рейха на качестве клинка сэкономили.
Бегу сквозь этот хаос, выискивая самые сложные и опасные цели и приходя на помощь тем, кто нуждается в этом сильнее всех. Нелюдь гонится за женщиной с ребенком на руках, но сбитый с ног спецназовец хватает его за лодыжку. Ему самому на спину прыгают еще двое — но я налетаю на них с 'кишкодером' наперевес. Оба летят кувырком, а я посылаю им вслед заряд картечи, одному сразу сносит половину головы. Второй вскакивает — и в этот миг ему прямо в рожу впиваются яркие изломанные молнии, сорвавшиеся с пальцев какого-то человека в штатском пиджаке и домашних тапочках. Маг, и судя по тому, как быстро голова нелюдя превращается в обугленный череп — не ниже 'пятерки'.
Спецназовец вскочил на ноги и выхватил нож, автомат он, видимо, уже потерял.
Я протягиваю ему один из своих кацбальгеров :
— Потом вернешь!
Он радостно хватает оружие и бежит следом за группой, которую прикрывал. Хорошо, что я забрал эти клинки из музея: теперь они при деле, отработают свою стоимость. В конце концов, вот для таких свалок кацбальгеры и созданы.
Недалеко от меня гремит взрыв, из проема между двумя домами выбегают новые твари. Эх, как же давит жаба тратить самое бесценное на эту шваль, но рука сама выхватывает из патронташа рунный заряд. Оттянуть затвор, вложить патрон поверх картечных, отпустить — на все менее секунды, этот рефлекс у меня в подкорку вбит. И вот я — маг как минимум шестого уровня, правда, только на один выстрел.
Выстрел совсем негромкий, отдачи практически нет: техномагическим рунным зарядам, покупаемым у свартальвов за безумные деньги, не нужна огромная дульная энергия. Пуля летит вперед, рассеивая миниатюрные элементы, содержащие еще более миниатюрные руны — а затем просто 'пшик' и 'хлоп' — и пространство между стенами домов шириной в три метра и протяженностью в двадцать вспыхивает так, словно в него дыхнул дракон. Горит все: кирпичные стены, асфальт, зараженные. Все, на что попали миниатюрные рунные элементы, на которые рассыпалась пуля.
Мне стоило определенного волевого усилия оторвать взгляд от этого зрелища: я не покупал этот патрон за свои кровные, но нельзя устроить фейерверк за пятьдесят тысяч, причем не сиберийских талеров, а аркадианских империалов, и не полюбоваться им.
Бегу дальше мимо одного из своих бойцов, орудующего трофейным топором, и узнаю в нем Таю Бурах: рост метр семьдесят в отряде только у нее. Гены не обманешь, как говорится, но если ее мать убила топором медведя, то сама Тая добивает уже третьего зараженного. Рядом с ней орудует щитом и штурмовым ножом еще один боец, скорей всего, это Рони.
Разваливаю очередного нелюдя почти до пояса — и тут лезвие кишкодера застряло где-то в позвоночнике, а в шести метрах от меня, прямо посреди улицы, отлетают в сторону два спецназовца. Громадный — метра два с гаком! — зараженный, сжимая в руках лом, размахивается для повторного удара, перед ним на земле — сжавшийся от ужаса и закрывший голову руками мальчуган. Ну, ноги, не подведите.
Лом уже летит по траектории, но я, выдав максимум того, на что способен, успел вклиниться между монстром и его жертвой. Удар ломом я принимаю на себя, благо, на мне не только бронежилет, но и черный рыцарский нагрудник из того же музея, что и кацбальгеры, и мой 'крылатый' шлем. Лом звенит по мостовой, в моей руке второй 'потасовщик'. Пространства для замаха нет, так что я сбил громилу с ног одним ударом шипованной гарды в голову, а затем добил уже на земле.
Чуть дальше я с ужасом вижу на земле одного из своих парней, но не узнаю, кто это: он кашляет и забрызгивает щиток изнутри кровавыми каплями. Будь все на свете проклято! Я знал, знал, знал, что потери будут, что их не может не быть, но теперь, когда это случилось, я чувствую такую боль, которая на пяти кругах ада мне и не снилась. И что-то подсказывает мне, что от этой боли нет обезболивающего. Я теряю бойца впервые в жизни — и это непередаваемо мучительно.
Возле него склонились еще двое — это Арлин и Ковальски.
— Статус?! Ранение?!
— Удар ломом! Перелом ключицы и еще хрен знает чего, и явно ребро пробило легкое!
До спасительного моста осталось буквально сто метров, но тут позади послышался многоголосый хор не сотен — тысяч глоток.
— Бегом, бегом, бегом!!! — вопит в наушнике незнакомый голос.
В этот момент на нас вывалилась из окон еще одна группа зараженных, и нам пришлось отбиваться, а в разгаре началась стрельба с третьего этажа.
— Аристарх, прикрой!
Аристарх, стоя рядом, принялся косить нападающих, не отпуская гашетку, а я загнал в паз магазин с фугасными и планомерно всадил по заряду в каждое окно над собой. На пятом выстреле раздался пронзительный вопль, потому шестой я запустил туда же, и крикун умолк. Семнадцатимиллиметровый фугас содержит мало взрывчатки и убивает наповал только при прямом попадании, но образует множество мелких осколков. Когда я попал в потолок комнаты, зараженный получил множество ранений, каждое из которых незначительно, но общий эффект смертоносен. Живучий, однако, издох только после второго взрыва.
— Синие, красные, общий сбор, у кого осталось рабочее оружие и гранаты! Мы должны продержаться еще двадцать секунд!
— Бегите! — прохрипел раненый, пытаясь непослушными пальцами вынуть из подсумка гранату. — Я их задержу!
— Ты слишком мало сделал, чтобы стать героем! — сказал я и отобрал у него гранату. — Арлин, Тая, тащите его к мосту! План такой, мы опустошаем магазины, бросаем гранаты и бежим без оглядки!
Я вырвал из трупа 'кишкодер', и тут рядом со мной появился тот самый тип в тапочках.
— Это дерьмо передается через укол пальцем, да? — спросил он, тяжело дыша, и я увидел, что он держится рукой за живот.
— Угу. Время превращения — минуты, до часа.
— Тогда уходите, я тут сам разберусь.
Сказав это, он пошел навстречу толпе, хлынувшей на улицу из скверика.
— Парни, валим! — сказал я в рацию, — кажись, это будет 'аутодафе'!
И мы побежали к мосту.
У самого моста я оглянулся — как раз чтобы увидеть, как маг перед самой толпой раскинул руки в стороны и запрокинул лицо к небесам. Мгновение — и там, где он стоял, засияло так ярко, словно осколок солнца рухнул на землю. Ярчайший свет окрасил в белое асфальт и стены домов — а затем я услышал, как трещит от адского жара кирпич, увидел, как каменные гаргульи на крыше ближайшего дома потекли оранжевыми ручьями.
Воплей не было: десятки, а то и сотни нелюдей сгорели настолько быстро, что даже не успели закричать. И только потом взвыли те, которые с разгону забежали в раскаленную лаву, в которую превратились камень, бетон и асфальт.
— Сиськи Альмалексии, это же седьмой уровень... был, — пробормотал рядом со мной Арчибальд. — Не думал я, что кто-то еще хранит формулу 'аутодафе' со времен Темного Потопа ...
— Этот человек хранил ее не зря...
Больше через пылающий участок не пытался прорваться никто: зараженные, не сгоревшие в последнем заклинании мага, прекратили погоню, увидев, что добыча ускользнула.
— Масловски, вы где? Живы?
— В десяти метрах от вас, у танка.
Мы прошли по мосту до блокирующих его танков, миновали их, и тут я стал свидетелем, как сразу за мостом военные осматривают спасенных. Процедура уже была почти окончена: солдаты просто осматривали людей на предмет ран и крови и дальше отводили в огороженное место, где те ждали дальнейшего осмотра.
И как раз в этот момент пожилую женщину поволокли туда силком, а та принялась рыдать и вопить, и в ее душераздирающих воплях я разобрал только 'не надо!' и 'доченька!'.
А доченькой оказалась пятнадцатилетняя девочка, стоящая перед военными на коленях, с заложенными за голову руками и полными ужаса глазами. Вокруг нее на некотором расстоянии стояли и неловко переглядывались лейтенант и два солдата.
— Что такое? — спросил я.
— У нее прокол на руке... Так вот... А у нас приказ...
Я взглянул на девочку и увидел в ее глазах только ужас.
— Тебя ткнул в руку пальцем один из тех нелюдей?
У нее из глаз потекли слезы, она всхлипнула, зажмурилась и кивнула.
— Я ее забираю, — сказал я.
— Куда?! — выпучил глаза лейтенант. — У нас строгий приказ генерала не допустить за периметр...
— Мне побоку эти приказы, я вообще не военный.
— А мне нет, я вынужден его исполнять!
— Я его отменяю.
— Вы? Вы даже не военный, а я подчиняюсь своему командиру!
— Мне плевать на тупые приказы и тех, кто их отдает, и спорить нет времени. Аристарх, Арчи, приказываю вам убить всех, кто хотя бы дернется, начиная с этого лейтенанта, и беру ответственность за это на себя.
— Да вы охренели?! — глаза лейтенанта едва не вылезли из орбит, когда ему под ребро уперся ствол пулемета.
— Теперь у меня тоже приказ, — ухмыльнулся Аристарх, — ничего личного.
Я взял девочку за руку и помог подняться на ноги:
— Идем.
— К-куда?
— К медикам.
За мной пошли еще несколько человек, а также Масловски, который бросил лейтенанту:
— Не парься, летеха, я прослежу за безопасностью.
Я без каких-либо проблем провел девочку к ближайшему медпункту, завел ее внутрь и сказал медсестре:
— Старшего медика, главврача или кто тут главный — сию секунду сюда.
— Он за...
— БЕГОМ!!!
Вся процедура заняла совсем мало времени. Врач был немного в шоке, когда узнал, кого я оставляю на его попечение, пришлось объяснять, что к чему.
— Док, слушайте внимательно. Завтра или даже сегодня сюда приедут люди из отдела, про который вы никогда не слышали, и потребуют доставить им живого зараженного. Ваши неудобства — ничто по сравнению с жизнями людей, которые погибнут при этом. Потому, раз у нас уже есть образец — позаботьтесь о ней, как о родной дочери. И сейчас, пока она еще не опасна, вколите ей все, что можно. Если вдруг это сработает — вы станете спасителем человечества.
Девочке сковали руки за спиной наручниками, которые принес боец Масловски, и завязали рот скрученным в жгут куском простыни, а затем обработали рану и заперли в пустом автофургоне.
— Прости, малышка, — сказал я ей на прощание, — но это все ради твоего же блага. Без наручников ты скоро начнешь грызть собственные пальцы и станешь опасной для окружающих. Твои шансы призрачные, но потом на тебе начнут ставить эксперименты и, может быть, вылечат, если это вообще возможно вылечить. Надейся на лучшее — больше тебе ничего не остается.
Она в ответ только всхлипнула.
— А вы не любите дипломатично огибать острые углы, да, Александер? — сказал мне Масловски, когда мы вышли из медпункта.
— Иногда я это делаю, когда есть время. У этой несчастной бедняжки истекали последние минуты, когда она еще могла получить медицинскую помощь.
— Она все равно обречена.
— Я знаю. Было бы более милосердно убить ее там, на мосту, но ученым нужен образец, и готов спорить, вы бы не хотели за ним сходить. А теперь извините, у меня боец тяжело ранен.
— Повезло, — вздохнул полковник, — а у меня потери... безвозвратные.
Итоги операции оказались не такими уж и замечательными. То есть, мы спасли сотню человек, однако еще сотня погибла в устроенной нам ловушке. Наши потери оказались невелики: у меня выбыл всего один боец. Благодаря специфическому обмундированию, еще несколько человек получили ушибы, но не более того. Гидеон Романски побывал на волосок от смерти, когда, орудуя клинком 'потрошителя', ворвался в толпу и с него сбили шлем, ремешок буквально вырвало с 'мясом'. Укола шипом он избежал, но глаз ему подбили так, что он потерял способность видеть им.
У спецназа же дела оказались хуже: Масловски потерял троих. Один из них погиб, когда из окна шмякнулся нелюдь в военной форме с двумя гранатами в руках: вокруг была куча людей, и боец принял смерть героя, накрыв гранаты собой. Двоих других просто не досчитались, и еще несколько человек получили травмы и переломы, выводящие их из строя надолго. Основная причина — противопульная защита, пригодная для войны против врага, воюющего огнестрельным оружием, но не способная защитить от удара ломом или топором. Наконец, у спецназа просто меньше брони, их козыри — маневр, внезапность и незаметность, в то время как подразделения для борьбы с некромантами, одержимыми и Порчей облачены в гораздо более тяжелую и в целом более универсальную защиту, покрывающую почти все тело, а не только голову и корпус. Характерно, что из огнеметчиков серьезно не пострадал никто: ушибы у многих, но их тяжелые огнеупорные плащи и каски оказались неплохой защитой от ударного оружия.
Больше всего меня и парней угнетал тот факт, что из сотни погибших далеко не все погибли собственно от рук зараженных, часть погибла и от огня спецназа. Винить спецназ тоже было глупо: они просто пытались спасти как можно большее число людей, но в хаосе под пули попадали и гражданские. Сказалось недостаточное вооружение холодным оружием, так как штыки и ножи оказались недостаточно эффективными, а у спецназа с этим все было еще хуже, только ножи и кинжалы и на этом все.
С другой стороны, наша рукопашная атака спасла кучу жизней, а возможность настолько коварной ловушки предусмотреть было невозможно, так что и нам себя не в чем упрекнуть.
Бойцом, получившим травму, был Михал Талтош, совершенно обычный, ничем не выделяющийся курсант из отряда 'красных'. Он был как все, по успехам в обучении находился ближе к 'хвосту' отряда и никогда ничем не привлекал моего внимания. Просто был в моей учебке и тянул бремя подготовки. Я знал, что у него влиятельный отец, выложивший круглую сумму на финансирование учебки — и только.
Талтош пострадал от того же самого громилы, от которого я спас мальчонку, когда бросился на него с заклинившим автоматом. Собственно, именно усилия Михала и еще двоих спецназовцев отвлекли громилу и дали мне время успеть, однако этот акт героизма стоил парню тяжелейшей травмы с несколькими переломами и повреждением легкого. Военврач заверил меня, что состояние серьезное, но стабильное, жизнь его почти вне опасности, но в любом случае долгого лечения и операции не избежать, и хорошему магу-целителю придется постараться, чтобы избавить Михала от инвалидности.
Вскоре мне удалось связаться с министром Сабуровым, и тот заверил меня, что сделает все возможное. Собственно, у Дома Талтошей нет разве что своего целителя-альва, но Сабуров об этом позаботится. В конце концов, возвращение раненого героя нашему начинанию по подготовке истребителей нового поколения очень на руку, а вот возвращение инвалида — уже совсем не очень.
Вскоре Михала отправили в столицу, и мы пришли проводить его всей командой.
— Михал, — сказал я ему, — ты молодец, без вариантов. То, что мы сделали, и ты в том числе — это уже само по себе большое дело. Мы спасли кучу народа, и того мальчика тоже. Ты, словом, поправляйся, и не переживай, что так быстро выбыл из строя. Еще повоюем.
— Парни, — едва слышно прошептал он сквозь кислородную маску, — вы только постарайтесь не погибнуть, хорошо? Если вас не станет — я себе не прощу, что меня с вами не было...
— Молчи, тебе говорить нельзя. Уж поверь, мы постараемся. Говорю же — еще повоюем. Альмалексия в помощь, Михал.
Когда его увезли, мы отыскали в наших припасах бутылку медицинского спирта и немного отлили, чтобы приготовить самодельную водку, по тридцать граммов на брата, и после обеда помянули спецназовца, бросившегося на гранаты, и мага.
— Как-никак, эти парни умерли достойно и при этом спасли кучу народа, в том числе, может быть, и кого-то из нас, — сказал я.
— Ага, — подхватил Сато Ярыгин, — так выпьем же за то, чтоб они недолго ждали в очереди на Страшный Суд...
— Таких пропускают без очереди.
Еще я успел отыскать мать девочки до того, как выживших отправили в карантинный лагерь, сообщил, что ее дочь жива, и утешил, как смог.
— В общем, дело такое, у нее руки за спиной скованы, так что повредить себе она не сможет. Ее заберут в один секретный научный центр, будут пытаться найти способ лечения. Не знаю, излечимо ли это вообще, но там люди очень умные, не то что я, с тремя-то классами. Если излечимо — найдут способ. Молитесь за нее, а больше сделать ничего нельзя...
К тому моменту, как я это говорил, несчастная девочка уже стала монстром: когда я заглянул в окошко фургона, она забилась в дальний угол и сверлила меня глазами, полными ярости. От испуганного, заплаканного ребенка не осталось ничего, кроме физической оболочки.
Что касается инцидента с военными, то он сошел мне с рук целиком и полностью. С генералом Аверовым я по этому поводу пообщался по рации — получилось довольно конструктивно.
— Генерал, давайте без обиняков и недомолвок. Я кое-что смыслю по нашей теме и сотрудничаю с такими секретными структурами, о которых вам даже догадываться не положено. Я это не для выпендрежа говорю, а чтобы вы поняли: на таком уровне дилетантов нет, пусть мне всего семнадцать лет. Проинструктируйте своих людей делать то, что я говорю, или хотя бы не вставлять мне палки в колеса, потому что мои успехи здесь могут отразиться и на вашей карьере, а вы же хотите стать дивизионным генералом до выхода в запас, не так ли?
— Да я и не сомневаюсь, что вы специалист, но хотя бы ставьте меня в известность, прежде чем сделать что-то, тем более настолько потенциально опасное!
— Я обычно так и поступаю, если есть время и возможность. Конкретно в этом случае у меня не было времени, потому что взятый живым образец нуждался в медицинской помощи, пока еще был неопасен. А выживание образца очень важно для вашей карьеры, потому что если б он не выжил, на ваши плечи была бы возложена обязанность по поимке другого живого зараженного. Не нужно быть пророком, чтобы знать: вы бы не хотели получить такой приказ, ибо операция, чреватая неуспехом или даже провалом с потерями... Зачем вам лишний риск? А так завтра приезжают господа из засекреченной службы, мол, костьми ложись, а достань образец. А вы раз и вынимаете из рукава, как фокусник, вот, все уже есть... И даже не обязательно уточнять, где, кто и как этот образец добывал. В лучах моей славы спокойно греются и министр обороны, и сам король — не проблема, если и вы погреетесь. Особенно если посодействуете, ага?
Так что из этой ситуации я вышел с определенным плюсом: Аверов, конечно, просто вояка, но рациональный. Ему, ясное дело, не нравится, что мальчишка вроде меня учит его жизни, но за мальчишкой этим стоят и министр, и король. При том, что он крайне ограничен приказами и дефицитом войск, у него мало возможностей как-то отличиться, а оттого наличие меня ему весьма полезно: любое, самое минимальное участие в наших операциях позволит ему честно докладывать об успехе совместно проведенной операции, не уточняя о распределении ролей и размерах вкладов в успех. А если провал — ну, это же не его провал, верно?
Вечером мы провели совещание с офицерами Масловски, с нашей стороны присутствовали лидеры 'красных' и 'синих' и еще несколько человек. Главный вопрос заключался в работе над ошибками и в том, как нам дальше проводить спасательные операции.
— Тут по всему выходит, — сказал капитан спецназа по имени Бэр, тот, что со шрамом, — что поторопились мы, это раз. Второе — нам поставили ловушку, которая не смогла бы сработать как надо без командования, сама по себе. Действия нелюдей, если каждого конкретно — идиотизм. Прыгали с третьих-четвертых этажей и убивались нахрен. А вот все вместе... Вначале эти прыгали, навели хаос и панику — а тогда поперли со вторых этажей. Главное — вы шли улицей, мы шли дворами. Значит, твари уже тогда были в зданиях, но ничем себя не выдали, пока вы и огнеметчики крошили небольшую толпу... И только в момент нашей максимальной уязвимости, когда мы уже вели штатских, пошла атака... Четкий план, которым кто-то руководил. Кто-то разумный. Эфириалы?
— Непонятен метод передачи команд, — пожал плечами я. — Не дам стопроцентной гарантии, но эфириалы даже в Зоне не обладают способностью общения со своими сородичами, обретшими тело. Сами одержимые также лишены возможности дистанционного общения, я это знаю, потому что не раз загонял одержимых в одну и ту же ловушку, и этот метод работал до самого конца моего пребывания в зоне. Вместе с тем, другой метод, петля и засада на собственном следу, самый первый раз не сработал, одержимый ушел. Потом я так убил еще двоих — а затем метод полностью перестал работать, и с тех пор ни разу более одержимые не пытались идти по моему следу. Вывод — первый спасшийся рассказал другим о моей привычке делать засаду на своем следу, но второй и третий попались, так как еще не знали. Отсюда следует, что нет у них передачи мыслей на расстоянии. Опять же, какие эфириалы, если тут нет Зоны Сопряжения? Вот одержимый тут вполне может быть, как показывает мой опыт, но как он руководит нелюдями?
— А 'зоопарком' своим они как управляют? — спросил Масловски.
— Сложно и долго объяснять, я даже слов подобрать не могу к тому, что видел. Но так вряд ли получится управлять массами нелюдей, а главное, что практическая дальность, на котором одержимый способен управлять своим зверинцем — тридцать-сорок метров. Это я тоже опытным путем установил: если одержимый натравливал на меня зверушку, а сам убегал в противоположную сторону, то тварь оставалась неуправляемой и уже не представляла большой проблемы. Потому я подозреваю, что тут используются не только новые методы войны, но и новые методы управления... При условии, что действительно имеет место управление со стороны, а не что-то иное.
— Да уж... Но ясно одно, нам явно не дадут так просто выводить людей. Вторая григошевка на окраине в девяти сотнях метров от ближайшего моста. Нереально, и людей не спасем, и сами можем не выбраться.
— Есть идея, хоть и не про спасение... Григошевка, которую мы эвакуировали. Туда можно посадить команду снайперов и пару пулеметчиков, они будут простреливать окружающее пространство и попутно вести наблюдение, собирать информацию. Это не решает вопросов по спасению людей, но увеличивает наше присутствие в городе и контроль над ним. Снайпера на плоских крышах — идея неплохая, но если зараженные легко выламывают двери квартир, то не факт, что на крыше удастся отсидеться, чердачные люки их не остановят.
— Вообще-то, в городе есть здания, в принципе не имеющие никакого выхода на крышу, даже пожарной лестницы, — сказал незнакомый мне спецназовец. — Я сам родился в Островске, и мое детство прошло тут.
— Хм... Например?
— В центре есть старый храм. У него не вполне плоская крыша, но там есть места, где можно удобно разместиться снайперам, вплоть до площадок три на три. Забраться на крышу можно только по длинной приставной лестнице или с воздуха. Я знаю, в какой подсобке эти лестницы хранятся, если их уничтожить — нелюдям придется сделать новые, а я не уверен, что они на это способны. Еще на восточной окраине есть очень старый мусульманский храм — старше самого города, ему примерно тысяча лет, и это практически крепость. Очень тяжелые двери, крохотные окошки, стены толщиной три метра...
— Какой такой храм? — приподнял бровь я.
— Мусульманский.
— Первый раз слышу это слово. Кто это такой или такие?
— Если в общих чертах, то это люди, которые верят, что бог — мужчина.
— Серьезно?
— Да, вполне. О них вообще мало кто слышал, но раньше, больше тысячи лет назад, их было очень много на востоке. Но потом пришли свартальвы. Мало того, что их вера была неудобна свартальвам, так еще они приняли свартальвов за слуг злого бога, Шайтана, и боролись совершенно непримиримо. С ужасными последствиями для себя. В конечном итоге очень немногие спаслись и ушли аж сюда. Конкретно этот храм был построен задолго до появления Сиберии, когда король Винзейна — ну, раньше было тут такое королевство — даровал группе мусульман право тут осесть. С тех пор они тут и жили, построили храм, одновременно являвшийся их крепостью. Потом здесь появилась крупная деревня, вторая, население стало увеличиваться, а затем сто пятьдесят лет назад Кирин Григош основал тут город, который вскоре стал 'дворянским городом' — вплоть до постройки Светлограда. А мусульманская община все это время тут и жила. Ну, до этого момента. Но, к слову, они могут быть все еще живы, потому что свой храм содержали в порядке, там даже был музей в одном крыле. И если они успели — то выковырять их из храма нелюдям вряд ли под силу.
— То есть, если мы перебросим в храм группу солдат, то у нас появится там точка опоры?
— Именно. Собственно, у мусульман было право не только на поселение и постройку крепости, но и на оружие для самозащиты. Впоследствии в городе ввели очень жесткие ограничения на оружие, но право хранить оружие дома никто не отменял. Конечно, это максимум фитильные ружья и арбалеты, а в основном холодное оружие, потому-то его никто и не изымал.
— Вот как раз холодного оружия нам и не хватило сегодня утром, — проворчал Масловски.
— Вот-вот. И в музее его было полно, кстати. То есть, от нелюдей в храме как раз вполне можно отбиться, если вовремя там спрятаться.
— Надо слетать на разведку. Завтра с утра разведкой и займемся, заодно пролетим через центр и составим более точный список григошевок, где есть выжившие.
— А мы можем эвакуировать хоть откуда-то людей при помощи дирижабля? — спросил я.
— В теории да, практически нет, в гондолу вмещается максимум двадцать человек. То есть, если мы сможем поднять на борт по веревочной лестнице несколько человек — то да, мы их вывезем, но дирижабль все же не очень быстрый, взлет и посадка занимают время, а потенциальных мест, куда надо возить провиант и воду, много. То есть, мы можем везти туда продукты, а назад несколько человек, но не более десяти. При условии, что в одно место мы в ближайшее время можем слетать только один раз... Короче говоря, мы можем спасти так несколько процентов людей. Если их в городе остается пятьдесят тысяч или даже сто — капля в море. Добавляем вероятность плохой погоды и усложненное пилотирование в городе на сверхнизкой высоте — короче говоря, это не выход. А григошевки вообще не вариант, крыши высокие, стрельчатые. Чтобы забраться на борт дирижабля, висящего выше крыши, с балкона, человеку надо подняться где-то на тридцать-сорок метров по веревочной лестнице, а это не всем под силу. Женщины и дети не смогут, уж точно не все, сорваться может и мужчина.
— А мужчин, которые бросят женщин и детей, спасать вообще не стоит, — хмыкнул Аристарх.
— Вот то-то и оно.
— Да, между прочим, — сказал спецназовец, который рассказывал о храме, — большинство 'тюряжек' в принципе не имеют балконов. Это у последних они уже появились.
— А как тогда покинуть здание при пожаре?!
— Пожарный выход есть, но он устроен аналогично главному и находится внутри здания, с той разницей, что в нем бронедвери всегда закрыты. То есть, проникнуть на любой этаж иначе, как через бронедверь, основную или пожарную, нельзя. Эвакуация при помощи дирижабля невозможна в принципе, и передача внутрь припасов будет тоже очень большой проблемой, мы не сможем просто спустить им ящики на веревке. Нужны емкости, имеющие не более двенадцати сантиметров ширины...
— Или гранатомет.
— Если мы пробьем стену 'тюряжки', она перестанет быть безопасной, — сказал Масловски. — За этих не знаю, а порча в определенных обстоятельствах может залезть по стене. Пока порчи нет, но...
— Мы можем пробить стену на втором этаже, жители втащат припасы и уйдут на третий этаж, покинув второй.
— Хм, выход. В общем, как бы там ни было, нужна разведка. Завтра я попытаюсь разведать, что в храме, и надо бы посадить стрелков в григошевку, что мы вывели.
— Теперь ее надо будет зачистить снизу доверху, — вздохнул я. — Если б мы раньше додумались — можно было бы оставить там группу бойцов и закрыться наглухо. А теперь туда неизвестно сколько набежало дряни.
Масловски ухмыльнулся:
— Мы установили растяжки и ловушки. Если они нетронуты — внутрь никто не лез. Только нам понадобится группа армейских стрелков, потому что у меня и так людей в обрез.
— Не проблема, — заверил я, — я договорюсь с Аверовым. Да, а еще бы нам не помешало холодное оружие.
— В городе есть и обычный музей, там его тоже хватает, — сказал 'местный'.
— Попытаемся заглянуть по возможности. Значит, так. Утром берем григошевку, после грузим на борт немного воды, провизии и медикаментов и летим на разведку. Груз — чтобы нам было что дать наиболее нуждающимся. По возвращении будем думать дальше.
— Принято. Теперь договаривайтесь с Аверовым.
— Приступаю, — кивнул я и вышел.
Чуть отойдя от импровизированного штаба, я поймал джип, везущий ящики, и на нем доехал до штаба Аверова. Самого генерала я застал, как и в прошлый раз, в окружении офицеров и над картой.
— С чем пожаловали, Александер?
— С хорошей новостью. Значит, смотрите. Вот григошевка, вот мост. Снайпер, сидящий на последнем этаже, будет иметь отличный обзор на пару километров вокруг, в том числе вот сюда, сюда и сюда, вглубь города. Пулеметчик, сидящий на третьем или четвертом, будет легко простреливать все подходы к западному мосту, кроме тех, что идут по набережной и дворами, но там вы и сами простреливаете неплохо. При этом гарнизон григошевки будет практически неприступен, потому что предварительно заложенные мины и растяжки в дополнение к куче бронедверей сделают приступ малореальным, это еще при условии, что нелюди смогут как-то вскрыть бронедвери, что видится мне невозможным, тут бы и одержимый не вскрыл. Мы собираемся завтра снова вернуться к григошевке по-тихому и высадить туда отделение, а лучше целый взвод, снайперов и пулеметчиков, с достаточным количеством припасов и патронов. Собственно, от вас и требуются эти самые снайпера и пулеметчики.
— Угу, мне бы кто их дал, — вздохнул Аверов. — У меня каждый человек на счету и это буквально, а не фигура речи.
— Опорный пункт в григошевке дает огромные преимущества. Во-первых, разведка. Вы узнаете о подбирающихся к мосту полчищах намного раньше и сможете подготовиться. Во-вторых — огневая поддержка. Пулеметчики смогут стрелять по толпе нелюдей с очень короткой дистанции и нанесут громадный урон еще до начала прорыва. В-третьих, это зачистка. Снайпера смогут отстреливать тварей, попавших в поле зрения, круглые сутки, причем очень экономно, по патрону на труп. Как в тире. Снайперам понадобятся только запасные винтовки и много патронов. В итоге зараженные либо будут вынуждены вообще не высовывать носа наружу, либо нести постоянные потери. В-четвертых, информация о поведении врага. В-пятых — прикрытие операций возле здания. То есть, вы сможете послать, например, пару танков, и если один заглохнет — не беда, стрелки отгонят врага, чтобы танкисты смогли взять заглохший танк на буксир. В-шестых — вы де-факто берете под контроль площадь в пару квадратных километров, о чем вашему командованию будет очень приятно слышать. Я считаю, что перемещение группы пулеметчиков и снайперов с западного моста в григошевку не только не ослабит оборону этого моста, но даже усилит.
Аверов состроил на лице задумчивую мину, но я уже понял: он согласится.
* * *
На ночлег мы устроились в небольшом двухэтажном доме у шоссе, где пехота обустроила опорный пункт, склад и пару пулеметных точек. Получилось довольно тесно, но в обиде не остался никто. Этим отделением в десять человек командовал совершенно зеленый лейтенант, почти мой ровесник, который должен был учиться еще полтора года, но в связи с чрезвычайным положением самых способных недоученных офицеров мобилизовали, дали им младшие офицерские звания и поставили во главе взводов и отделений на, по сути, сержантские должности.
Само собой, что лейтенант и его бойцы были очень рады, что прямо возле них, а верней, в одном здании, устраивает лагерь настолько компетентное подразделение, да еще и во главе с таким знаменитым командиром, как я, и теперь их уже не десять, а шестьдесят человек. О том, что утром мы преуспели там, где до нас были разбиты шесть рот, они, разумеется, знали, как и о спасении более чем сотни выживших.
О том, что половина штатских погибла, лейтенант тоже знал, но это никак не умалило нашу доблесть в его глазах: спасти сто человек это несоизмеримо лучше, чем не спасти никого, а в гибели людей, как ему казалось, вина спецназа, который и сам не преуспел, и с нами сумел налажать.
— Это ты, лейтенант, грешишь на стоящих парней, — сказал я ему. — Они делали, что могли и как могли, и многие проявили настоящий героизм. Один из них накрыл собой гранаты, например. Другой, когда его сбили с ног, не стал спасать себя, а ухватил за ногу урода, гнавшегося за женщиной.
Кстати, этот самый спецназовец, когда уже совсем стемнело, заявился к нам и вернул мой кацбальгер.
— Очень мне пригодился, — сказал он. — Я им еще троих укоротил... Признаться, чувствую себя если не идиотом, то глупцом.
— Чего так?
— Я всегда считал, что 'кишкодеры' с их огромными клинками-штыками — неимоверная глупость и ретроградство, а когда концерт 'ППТ' выпустил 'потрошитель' — даже шутил, что глупость заразна... А теперь сам себе удивляюсь, как это я не сумел понять, что у вас совсем другие враги и совсем другая война...
Попутно я узнал от него, что наша рукопашная атака у всех на слуху и уже обрастает совершенно невероятными деталями и подробностями. В частности, ходила байка о бойце С.И.О., который имел рост более двух метров и при помощи топора сдерживал натиск так долго, что в конце уже стоял на целой горе трупов.
— Слышишь, Тая, тебе тут прибавили где-то под сотню зарубленных нелюдей и полметра росту, — расхохотался я.
— С ростом ситуацию не исправить, — отозвалась она, — а вот топор я с собой прихватила, так что...
— Охренеть, — тихо пробормотал спецназовец, — так это еще и девушка...
— Степнячка она. У них там на медведя с топором ходить обычное дело.
— А в степи водятся медведи?
— Уже почти нет, сам угадай, почему.
В общем, устроились мы очень даже хорошо, в военном понимании слова. Лейтенант и его армейцы взяли на себя круглосуточное дежурство, так что утром мы все пойдем на операцию, хорошо отдохнув.
Уже засыпая, я внезапно подумал, что пулемет в неприступной григошевке — это круто, но мобильности ноль. Пулемет на танке — чуть более мобильно, но куда менее круто, высота танка три метра всего, это тебе не с четвертого этажа 'штопать'. Да и танк не везде пройдет, обзор плохой.
Но вот дирижабль, если установить на нем пулемет, стреляющий вниз — это все равно что ходячая григошевка.
...Правда, пулемет да на дирижабль — идея сама по себе душком отдает, и я знаю, что многим она понравится еще меньше, чем мне.
* * *
Операция прошла без сучка, без задоринки.
Рано утром мы выдвинулись к григошевке, добрались до нее без помех и обнаружили, что ловушки не потревожены. Взвод армейцев поспешно укрылся внутри и вскоре доложил, что они обосновались на самом последнем этаже и полностью его обыскали. Дело сделано, валим обратно.
На обратном пути нам попались двое зараженных, но спецназ положил их без шума. Кстати, еще одна идея: надо получить у Аверова оружие с глушителями. СТО обычно таким не пользуются, но в нашем случае оно может помочь.
Не обошлось и без неприятности: за сутки трупов стало намного меньше, чем было, и все оставшиеся — у моста. Чем дальше от моста — тем меньше тел, а за черной, обугленной воронкой, где принял смерть маг — вовсе ни одного тела.
— Ну и где трупы?! — вопрошал я. — Куда делись, а главное — зачем? Они не могли просто встать и уйти, там были настолько раскуроченные тела, что их ни один некромант бы не поднял! Одержимому они бесполезны! Куда и зачем? И как, если улица просматривается с танков на сто пятьдесят метров?
— Ну насчет 'как' и 'когда' — ночью легко это сделать, — ответил Ярыгин. — Приборы ночного видения на танках на большом расстоянии хорошо обнаруживают тепловые пятна, но если будет тело с температурой окружающей среды — поди разгляди.
— А с чего ты взял, что зараженные не излучают тепла?
— Ни с чего, просто предположение, как, в теории, можно украсть тела незаметно для наблюдателя в танке. Сами тела точно остыли — можно растаскивать, например, при помощи крюка на веревке. Кстати, если той девчонке температуру померять — будет ясно, какая она у зараженных.
Мы вернулись, еще раз связались по рации с григошевкой, получившей позывной 'Скала-1', и узнали, что снайперы уже открыли счет.
Так, еще один шаг к победе, еще один успех, и на этот раз он ничего нам не стоил. А теперь пора наведаться к дирижаблю.
Всем давно известно, что моряки — самые суеверные люди на свете и что любой пилот в десять раз суевернее любого моряка, но пилоты из команды Масловски оказались в этом плане особенными уникумами.
Это я понял с первого взгляда на них: у обоих на шее 'печатный шнурок' и аж по три печати из красного сургуча с белыми лентами на каждом. В дополнение к печати предварительного отпущения грехов и печати благословления — обычное дело почти у каждого летчика — один из них имел 'печать отказа', причем, судя по размерам, данную минимум епископом, о том, что летчик не несет греха за взлет в небо, если взлетел по чужому приказу. У второго — еще более редкая 'печать смирения', свидетельствующая, что летчик поднимается в небо не из гордыни, высокомерия или тщеславия, а исключительно по суровой необходимости. И у обоих — опознавательные знаки спецназа и военные головные уборы, но на форме нет ни погон, ни орденов.
Так что мне сразу стало понятно: бывают бои, в которых победить нельзя. Впрочем, не попытаться я тоже не мог.
Однако исход оказался в точности таким, какой я заранее предугадал. На мое предложение установить в гондоле пулемет, стреляющий вниз, последовал категорический отказ.
— Послушайте, господа, пулеметы и так ставятся на дирижабли, и ничего? Вы что, чем-то хуже?
Старший летчик, человек лет сорока с аскетическим лицом, возразил:
— Так то для обороны на земле. Но стрелять... с небес? Я в этом не участвую.
— Сиськи Альмалексии! Я же не в людей стрелять собираюсь, а в тварей гнусных, в Порчу потустороннюю! И то, исключительно ради спасения невинных душ!
Они оба покачали головой, и младший добавил:
— Не думаю, что на свете найдется священник, который даст разрешение на такое святотатство, а даже если и найдется... Пусть дает его кому-нибудь другому.
Признаться, хоть я и ожидал такого результата, это все равно вывело меня из себя.
— Охренеть какие праведники выискались! А что ж вас, богобоязненных таких, в спецназ-то понесло, а?! Просто между прочим, вы когда-нибудь смотрели, что у 'Писания' сзади на обложке написано?! Там третья же заповедь — 'Не убий', между прочим! И ничего, похрену? Священник отпустит, да? А вот чтоб с дирижабля пальнуть — ни-ни, даже в Порчу, хотя в заповедях такого запрета нет!
Походя мимо Масловски, я в сердцах бросил:
— Откуда вы вообще таких берете? Да еще и в спецназ?! Прямо хоть сам учись дирижаблем управлять...
Масловски в ответ философски пожал плечами:
— Это не решит вашу проблему. Если вы научитесь управлять дирижаблем — кто тогда будет стрелять из пулемета?
Я только вздохнул. Идея была обречена с самого начала, потому что если она показалась дикой даже мне, атеисту в душе, то что уж говорить за суеверных летчиков?
* * *
Вылет на разведку позволил мне оценить истинные масштабы катастрофы: город местами все еще охвачен догорающими пожарами, по улицам бродят сонмища нелюдей. Число погибших или обратившихся с легкостью зашкаливает за пятьсот тысяч, и если во всем городе осталось хоть пятьдесят тысяч выживших — то это уже удача. И то, их еще надо как-то спасти.
Григошевки полностью оправдали свое назначение и расчет их создателя: во всех до единой есть люди, хотя в некоторых выжил даже первый этаж, а в некоторых только несколько последних. Вот чего Кирин Григош предвидеть не мог — так это 'потустороннего бешенства'. Локальное сопряжение — штука страшнее войны, но оно быстротечно, максимум несколько дней, а затем отряды СТО или аналогичные выбивают остатки зверинца и тех эфириалов, которые не погибли, пытаясь прорваться за оцепление. То есть, даже в худшем варианте жителям, запертым в григошевке, надо продержаться неделю, и это реально даже на минимальных запасах питья и совсем без еды, хотя в любой квартире всегда есть питьевые жидкости и хоть что-то съестное.
Только вот теперь у нас не зверинец чудовищ, действующий по воле создателей-эфириалов, а зараженные люди, которые не очень-то и стремятся куда-то прорваться. В городе полмиллиона нелюдей, и надежды на то, что они просто попрут на пулеметы и огнеметы по узким мостам, у меня уже не осталось. Другой враг, другой метод войны.
С другой стороны, ситуация частично выровнялась благодаря тому, что люди, запершиеся в григошевках, сумели создать запасы воды: в самом начале катастрофы вода в кранах еще была, а григошевки традиционно снабжены бронзовыми табличками-памятками о том, что бронедвери не спасут, если нет запаса воды и еды. Нам удалось пообщаться с людьми примерно в половине домов, и оказалось, что везде есть вода. Отсюда вывод, что и в остальных он почти наверняка есть.
И тут у меня появилась идея.
— Слушайте, — сказал я Масловски, перекрикивая рев двигателей дирижабля, — у меня идея! Если мы оповестим все григошевки, нам останется только в определенный момент высадиться на водонапорной станции и запустить агрегаты. Можем пройти туда на танках и бронемашинах и создать кольцо. Если удержим периметр — обеспечим подачу воды во все дома сразу и тем самым выиграем кучу времени. Вопрос лишь в том, удастся ли удержать станцию без кошмарных жертв.
— И ответ на этот вопрос — 'нет', — покачал головой тот. — У нас не хватит людей, даже если Аверов даст нам танки и бронемашины. Это здание немаленькое, одноэтажное, с большими окнами. Оборонять его малореально. Я не видел здешней станции, но они везде примерно одинаковы. Но вообще я не вижу особой проблемы, так как вода в 'тюряжках' пока есть, а со временем подтянутся дирижабли побольше нашего, и мы сможем снабжать всех по воздуху.
Чуть позже мы обнаружили большую группу выживших на плоской крыше шестиэтажного дома, свыше семидесяти человек, и совершили посадку.
Выяснилось, что в этом доме проживали сразу два отставных военных, которые в свое время побывали в эпицентрах локальных сопряжений и предусмотрели кое-какие меры предосторожности. Они организовали жильцов дома и сложили на крыше разрезанные на нужные куски бетонные сваи. Как только началась катастрофа, большая часть обитателей выбралась на крышу через чердачные люди своих подъездов, а затем лестницы втащили наверх, люки закрыли и забаррикадировали сваями. Так что забраться на крышу теперь реально только по пожарным лестницам, их всего две, и у них дежурит охрана с топорами, кусками арматуры и охотничьим оружием.
Благодаря прозорливости этих двух вояк, спаслось большинство жильцов. Попытки забраться через чердачные люки оказались неудачными и были легко отбиты ударами заточенной арматуры сквозь щели между сваями, штурм по пожарным лестницам также удалось отразить, и теперь внизу у лестниц остались только значительные бурые лужи высохшей крови.
— А куда трупы подевались, вы не видели? — спросил я.
— Нет, — развел руками один из командиров этого 'гарнизона'. — Мы сбросили не менее пятидесяти тварей — вы сами видите, сколько там крови. Но уже к утру тел не осталось. Больше сюда никто не лез.
Однако прокол все же был: хранить на крыше шпалы и арматуру можно, потому что они никому не нужны, а вот еду и воду — проблематично, могли бы разворовать. Кое-какие припасы многие люди взяли с собой в небольших котомках и сумках по наущению военных, но запасов еды и особенно воды было очень мало.
— Такие дела, — сказал им Масловски, — в данный момент наш дирижабль тут единственный, и вывезти вас всех мы не можем, на это потребуется минимум пять-шесть рейсов. Погода ветреная, может стать нелетной в любой момент. Ну и мы не можем бросить все и спасать только вас, оставшись без разведки и транспорта — в городе примерно пятьдесят тысяч человек, и многие в худшем положении, нежели вы. Как военные люди, вы понимаете и расклады, и приоритеты.
— Понимаем, — кивнул старший, мужик лет пятидесяти, — заберите хотя бы детей.
— Детей заберем. Мы оставим вам воду, еду и медикаменты, и вернемся, как только позволит ситуация. Это точно будет не раньше, чем через три дня, но у вас есть все шансы продержаться.
— Дайте нам хоть несколько стволов, — сказал второй, — у нас нет ничего автоматического, и патроны на исходе.
— Не вопрос. Детей давайте сюда, начиная с самых маленьких.
Мы выгрузили весь груз, а также несколько автоматов и патроны, но оказалось, что детей от трех лет до тринадцати ни много ни мало — почти двадцать человек. Втиснуть их в кабину удалось с трудом, но пилоты сообщили, что у нас перегруз и мы не взлетим.
— Насколько большой перегруз?
— Больше центнера.
— Давайте я останусь и помогу им обороняться? — предложил Аристарх.
— Эмоции в сторону, Аристарх. Твоей помощи ждут десятки тысяч людей, ты не можешь разменяться на одного-двух, подорвав боеспособность нашего отряда. У нас еще есть, что выбросить.
— Выкидываем все, что можем, — распорядился Масловски.
И мы выкинули почти все — огнетушители, ящик инструментов, неприкосновенные запасы провианта, фляги с водой. Не хватило.
— Давайте отдадим им еще несколько стволов и патроны, — сказал я.
Это помогло, и дирижабль с огромным трудом оторвался от крыши. Плакали дети, плакали люди на крыше.
— Мы не забудем о вас, — крикнул Масловски, — помощь будет, как только появится транспорт или время! Продержитесь несколько дней!
Обратный путь усугубился усилившимся ветром, началась болтанка. И когда до реки осталось километра три, я заметил на крыше чуть поодаль движение.
— Смотрите!
На покатой крыше за дымоходом сидели, обнявшись, мальчик и девочка, лет по двенадцать, одетые только в ночные рубашки, и мне было хорошо видно, как они дрожат от холода. Мальчик отчаянно махал нам рукой, девочка, прижавшись к нему, казалось, спала.
— Матерь небесная, — вздохнул младший из летчиков, — мы больше не может взять на борт никого. Просто не взлетим. Да мы тут и сесть не сможем с таким перегрузом, одно дуновение ветерка — и мы напарываемся на трубу...
— Мы можем сбросить им одежду, — подсказал Бэр, — и забрать их следующим рейсом, то есть через час-другой... Есть у кого еще что-то съестное или вода? Только вот поймают ли они... Крыша, мать ее, крутая...
— У девочки явно сильное переохлаждение, — сказал я. — Если она еще жива — следующего рейса может не дождаться. Можете зависнуть тут над гребнем крыши?
— Что вы задумали, Александер?
— Они вдвоем весят меньше, чем я в броне и с 'кишкодером'.
— Нет, — возразил Масловски, — мы не можем оставить тут вас. От вас зависит слишком много, так что эмоции в сторону. У нас на борту нет никого, кем мы могли бы рискнуть без вреда для спасательной операции...
— Вы можете оставить тут меня, — внезапно сказал мальчик лет тринадцати, — и забрать девочку. Я спокойно смогу просидеть тут вместе с ее братом, пока вы не прилетите второй раз, даже три дня. А он, наверное, не сможет...
Я обернулся и посмотрел на него.
— А ты молодец, парень, только героем станешь не сегодня. Масловски, это не эмоции, это расчет. Я месяц по Зоне гулял, помните, нет? Я доберусь до моста своим ходом.
— У вас есть план?
— Конечно. А еще умение бегать быстрее автомобиля.
Дирижабль завис над крышей, я спрыгнул на гребень и начал спускаться вниз.
— Эй, парень, твоя сестра еще жива?
— Помогите, она умирает, спасите ее! — запричитал пересохшим голосом мальчик.
— Не хнычь, все будет хорошо!
С девочкой на плече я взобрался к дирижаблю и передал ее Аристарху и Бэру, затем спустился обратно за мальчиком.
Потом взял 'кишкодер' и автомат с глушителем.
— Масловски, слушайте внимательно! Я буду у моста через полчаса или час — по ситуации. Важно, чтобы к этому моменту там были все ваши люди и все мои, но без солдат Аверова. Я, вероятно, приволоку за собой нехилую толпу, важно, чтобы меня не расстреляли вместе с ней, а в выдержку обычной солдатни я не верю!
— Это я обеспечу, — пообещал Масловски, — удачи вам, Александер.
— Лучше б вы пожелали мне веселья! Отчаливайте!
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
