Книга 1. Целитель. Ваше Благородие

Последняя прода начинается ТУТ

Книга 1. Целитель. Ваше Благородие

Пролог

В крошечной малосемейке обычной питерской свечки-многоэтажки сегодня было не протолкнуться. На одиннадцати квадратах моей гостиной бродило вокруг праздничного стола целых девять человек из самых-самых.

— Алексей, ну сколько можно ждать! — раздался звонкий голос Мариночки.

— Уже бегу, — крикнул я, пытаясь захлопнуть дверцу старого холодильника, не рассыпав при этом винегрет с большой, но мелкой тарелки.

Трррр-р, тррррр-р. Раздалась трель дверного звонка, стоило мне оказаться в коридоре.

Хм, кого там еще ... Вроде, все в сборе. Скинув свою ношу оказавшемуся по близости Эдику, я подскочил к двери.

— Э-ээ? Вам кого?

На лестничной площадке стояла незнакомая тетка с потертой дерматиновой сумкой через плечо.

— Алексей Корнеев? — она подозрительно посмотрела на меня, словно Корнеевым я быть не мог в принципе.

— Он самый...

— Вам телеграмма. Получите и распишитесь.

— Телеграмма? — я на мгновение завис. Это такая хрень, напечатанная на бумажке? А нафига? Я думал, этот архаизм канул в небытие еще в прошлом веке.

Черкнув закорючку на подсунутом формуляре, я, наконец, заполучил в руки пожмаканное послание.

" С днем рожденья тчк Тебя ждут важные дела тчк Готовься тчк"

Ага, очень смешно. У меня что не день, то важные дела. Вон, даже юбилей праздновать после работы приходится, ибо...

— За тебя Леш, и твои золотые руки,— поднял рюмку Эдик. Хочу пожелать...

Громкая трель телефона, лежащего в кармане рубахи, прервала тост. Хм, шеф. Вроде, уже поздравлял сегодня. Извинившись взглядом, я принял вызов.

— Алексей, вечер добрый и еще раз с юбилеем, — послышалось из потрескивающего динамика. — Тут такое дело, кхм... ты еще не сильно много выпил? — очень оригинальный вопрос, учитывая только что прозвучавшее поздравление, но тревога в голосе Виктора Алексеевича отбила желание пошутить.

— Только за стол сели, а что?

— Значит, успел, — облегченно вздохнул он, — выезжай в отделение. Наши уже все на месте.

— Что случилось-то, Виктор Алексеевич, у меня тут гости...? — я с сожалением оглядел уставленный вкусностями стол, подозревая, что продегустировать все это мне, похоже, не судьба.

— Полтора часа назад под городом вылетел с трасы на обочину рейсовый автобус. Слава богу, без смертельных, но раненых много. Часть пострадавших, самых тяжелых, придется принять нам, как ближайшим, их уже везут. Я до последнего не хотел тебя дергать, все-таки юбилей. Но сейчас каждая пара рук на вес золота.

— Понял, выезжаю, — тяжело вздохнул я, подозрительно покосившись на высунувшийся из кармана край телеграммы.

— Куда? — на меня уставилось восемь пар глаз.

— Ребят, продолжайте без меня, — и заканчивайте, наверное, тоже, мысленно добавил я. — За городом маршрутка кувыркнулась, много пострадавших, шеф просил срочно приехать.

Выбежав в коридор, решив не тратить время на переодевание, сбросив домашние тапки, торопливо натянул туфли.

Черт, лифт, как обычно, не работает. И ладно, пешком даже быстрее. Всего-то шесть этажей. Выскочив из подъезда, невольно поежился. С нависающих надо головой тяжелых туч срывался моросящий дождь. Ничего, не сахарный. Уже добежав до стоянки, сообразил, что ключи с брелоком остались на тумбе в коридоре. Хорошо хоть телефон с собой.

— Эдик, там под зеркалом...

Надо еще было зонтик попросить сбросить. Хотя, все равно уже промок до нитки.

При виде меня, мокрого и взъерошенного, Ксюша, наша постовая сестричка, в притворном ужасе прикрыла ладошкой рот и сделала большие глаза.

— Представляешь, вот прямо из-под душа выдернули, — в шутку пожаловался я, — Такая у нас судьба, докторская? И колбаса у нас на бутерброде, кстати, тоже докторская.

Девушка хихикнула.

— Есть чем вытереться? А то, не дай бог, бабульку какую своим полуобнаженным торсом до инфаркта доведу.

— На, культурист, — пулей метнувшаяся в санитарную комнату девушка, снабдила меня чистым хэбэ изделием.

— Это двое твои, заявила Ольга Дмитриевна, заведующая приемным покоем, едва я переступил порог, протягивая карты первичного приема. — Остальные в операционных.

Заглянув в палату-приемник, обнаружил девушку лет двадцати пяти и мужчину в возрасте.

— Предварительный диагноз? — спросил я через дверь.

— Какой там диагноз, — донеслось из комнаты, отдали листы первичного осмотра, заполненные наспех, и умчались как наскипидаренные. У пациентки низковатое давление. Было 110 на 60.

Я еще раз взглянул на поступивших. Девушка лежала на боку, слегка подтянув ноги к животу. Мужчина пристроился на уголке кушетки. Приложив руку к груди, дышал он часто и поверхностно.

Похоже, у девушки внутреннее кровотечение, а у мужчины — перелом ребер, осложненный пневмо— или гемотораксом. Тут и анализов не надо, симптомы на лицо.

Для принятия решения понадобилось несколько секунд.

— Ольга Дмитриевна, пусть девочки держат давление пациентки на контроле, — попросил я.

Передислоцировав мужчину в смотровой кабинет, я достал из шкафа одноразовый троакар. Сама по себе, его травма не несет смертельной опасности. Но мужчина прижимал ладонью левую часть груди. А вот при такой локализации есть шанс очень грозного осложнения — тампонады сердца.

Попросив мужчину наклониться в противоположную сторону, я продезинфицировал кожу. Резким движением игла троакара пробила межреберное пространство. Сразу послышался свист выходящего воздуха. Слава богу, только его. Насадив отводящую трубку на торчащий конец девайса, я погрузил ее в банку с тут же запузырившейся жидкостью. Выдавливаемый расправляющимся легким воздух весело забулькал в таре.

Убедившись, что цианоз губ начал спадать, а дыхание стало боле глубоким и спокойным, я вернулся в приемную палату.

— Сто на пятьдесят, — отчиталась, держащая в руках электронный тонометр, девушка. — Думаешь кровотечение.

Тут и думать нечего. Где-то подтекает. Но где?

Пациентку к осмотру. Скомандовал я.

Засуетившиеся медсестрички помогли стянуть девушке легкий свитерок, оставив на теле лишь кружевной лифчик, скрывающий тугую грудь.

— Где болит?

Девушка приложила ладонь к левому подреберью.

Перевернув ее на спину, я ощупал живот, краем взгляда отмечая гематомы разного срока давности на красивом теле. Похоже, с семейным благополучием не сложилось. Странно. Живот мягкий и податливый, что не характерно для внутреннего кровотечения. Только на левом боку синел свежий кровоподтек.

— В операционную, — распорядился я и потопал в единственный оставшийся свободным операционный блок мыться.

Вначале меня удивило полное отсутствие следов кровяных сгустков в брюшной полости пациентки. Ну не может такого быть. Расширив разрез, я уставился на крупное набухшее, пульсирующее в такт сокращениям сердца образование. Хрена-се, никогда такого не видел. Обычно, селезенка лопается вместе с окружающей ее капсулой. В нашем случае, капсула каким-то чудом сохранила целостность, превратившись в растянутый, наполненный кровью резервуар. Повезло, одно не ловкое движение, и все это хозяйство опорожнилось в брюшную полость, прибавив мне работы по санации и сушке.

Быстро удалив поврежденный орган, я начал послойно ушивать операционную рану.

К тому времени, как я вернулся в приемный покой, мужчину уже забрали. Кто-то из коллег перехватил. Но осмотра дожидались два новых персонажа. К счастью, из шести доставшихся мне за ночь пациентов, критичных не оказалось. Там не менее освободился лишь к утру, пошатываясь от усталости. Считай — сутки на ногах.

— Я в ординаторскую. Пару часов вздремну, — сообщил я ворковавшим на посту пигалицам.

— Алексей Иговевич... — кто-то настойчиво теребил меня за плечо. Судя по часам, поспать удалось чуть больше часа.

— А... что..? — я пытался прогнать сонный туман из головы.

— Девушка умерла. Та, у которой разрыв селезенки был.

— Что?!! — меня словно ударом токам сбросило с дивана. — Как? Я же все осмотрел, давление стабилизировалось, кровь должны были перелить...

Массивное субарахноидальное кровоизлияние, вызванное профузным кровотечением из разорвавшейся аневризмы, гласило предварительное заключение. Как, откуда? Лишь затребованная история болезни умершей расставила точки над "и". Две недели назад девушка окончила курс химио-лучевой терапии в онкодиспансере. Рак в двадцать шесть лет? Я даже представить такое мог с трудом. Тем не менее. Одно из осложнений облучения — мощное угнетение кроветворения. Вот откуда множественные гематомы. Уровень тромбоцитов в несколько раз ниже границы нормы. Тогда, почему почти не кровила операционная рана? Хотя, при таком давлении...

В открывшейся двери появилась массивная фигура, и в ординаторскую вошел заведующий отделением.

— Уже прочитал? — кивнул он в сторону раскрытой папки, лежащей передо мной на столе.

Я молча кивнул головой.

— Не бери в голову, — сказал он, присаживаясь рядом, на жалобно скрипнувший диван. — Нейрохирурги говорят, гематома образовалась от удара головой, во время аварии. Там был только вопрос времени, когда она лопнет. И предугадать ты этого не мог. Мы не боги, что бы все знать и все успевать. К тебе никаких претензий быть не может. Основная операция проведена безукоризненно.

— Я должен был заподозрить. Гематомы на теле...

— Леш, успокойся. Ты сильно много видел молоденьких девушек со второй стадией рака яичников? Со стороны комиссии к тебе не будет никаких претензий. Приводи себя в порядок и начинай обход. Тебе еще дежурить сегодня.

— Ы-ы, — я не смог сдержать болезненный стон. Вторые сутки... А как вы хотели. Наша служба и опасна, и трудна. Знал, на что подписывался, поступая в медицинский.

На дежурстве отоспаться не удалось. Санавиация подкинула работу. Опорожнив одним глотком, уже не помню какую по счету чашку остывшего кофе, я поспешил в операционный блок.

Сорока пяти летний житель пригорода поступил с подозрением на прободную язву желудка. Я невольно присвистнул. В разрезе расширенного лапароскопического доступа, стандартного в таких случаях, показались петли отечного, гиперимированного кишечника, с множественными фиброзными спайками.

— Это же сколько он мучился? — удивился я.

Ассистировавший мне Илья только хмыкнул.

— Без полной ревизии не обойтись. Иначе будет оки-токи, — так у нас называли острую кишечную непроходимость.

— Согласен, — печально вздохнул я. — Часа на четыре работы. А так надеялся отоспаться.

— В гробу отоспимся, — мрачно пошутил напарник, даже не догадываясь, насколько пророческими окажутся его слова.

Утром я еле оторвался от подушки, к которой добрался лишь с рассветом. Голова — словно свинцом накачали. Со стоном поднявшись со стоящего в углу диванчика, я побрел в сторону санитарного узла.

— Хреново выглядишь, — порадовал оторвавшийся от заполнения бумаг заведующий.

— Третьи сутки на ногах, — я развел руками.

— Знаешь что, иди-ка ты домой. В таком состоянии тебе в операционную пускать нельзя. На сегодня выпишу отгул, а впереди выходной. Но что бы в понедельник как огурчик...

— Будут исполнено, — вымученно улыбнулся я.

Войдя в квартиру, я с благодарностью отметил царивший вокруг порядок. Стол сложен и убран к стене, посуда перемыта. Все чин-чином. Посидели, убрали за собой и разошлись.

Что-то меня познабливает, надо согреться. Включив набираться в ванну горячую воду, пошел переодеваться.

Что-то совсем расклеился, Алексей Батькович. Хотя, чему удивляться. Вначале сумасшедший забег с принятием водных процедур, в тонкой полупрозрачной рубашке, накинутой на голое тело, потом двое суток в авральном режиме. Я же не бессмертный пони... Ничего, отлежусь, отосплюсь, попью травяного чайка. А там снова в бой.

Ночью я проснулся от давящего ощущения нехватки воздуха. Что ж так душно в квартире. Вроде отопление уже давно выключили. Надо бы балкон открыть. Поднявшись с кровати, я тут же рухнул назад, от внезапно навалившейся слабости. Сердце билось в груди, словно у загнанной лошади. А вот теперь уже не до шуток. Нащупав, лежащий под подушкой телефон, я набрал вбитый в память номер.

— Ало, раздался из трубки сонный женский голос.

— Марин, это Леша Малицкий. Пришли ко мне домой бригаду, что-то мне нехорошо.

Сбросив вызов с тревожно тараторившей на том конце подругой, я на дрожащих ногах, придерживаясь за стенку, добрался до входной двери, что бы открыть замок. Сил возвращаться назад уже не было. Прислонившись к холодной стене, сполз на стоявшую у двери тумбу. Да что же со мной происходит...

Тихо попискивала аппаратура, стоявшая на стойке в изголовье кровати, мерно шелестел мембраной аппарат искусственной вентиляции легких, насыщая кровь кислородом. А я лежал, бездумно уставившись в потолок и пытался примериться с неизбежностью. Утром пришли результаты расширенного обследования. Хотя я и без них прекрасно представлял — дело труба. Обычно такие диагнозы скрывают от пациентов, сообщая информацию лишь близким. Но близких у меня не было. Детдомовский я, а обзавестись семьей пока не успел. Не сложилось. Да и смысл скрывать подробности от врача...

За спиной зашедшего в палату для утреннего обхода заведующего отделением кардиоревматологии, маячила массивная фигура нашего зава, Виктора Алексеевича.

— Не вижу смысла скрывать диагноз, — начал Илья Маркович. — Ты и сам догадался.

К черту диагноз, меня интересовали подробности.

— Молниеносная форма диффузного бактериального эндомиокардита, — выдал он приговор.

— Насколько диффузного, — уточнил я, приподнявшись над подушкой.

— Фракция сердечного выброса снижена на сорок процентов.

Расшифровка не требовалась... Сейчас мое сердце перекачивает почти в два раза меньше крови от нормы. А это пушистый зверек. Кроме гипоксии ткани и органов, которую пока компенсировал аппарат ИВЛ, наполняющий легкие обогащенным кислородом воздухом, краеугольным камнем стояла проблема нарастающей интоксикации. Кровь, циркулирующая по сосудам, физически не успевала выводить продукты жизнедеятельности организма. Можно, конечно, подключить искусственную почку, провести плазмоферез. Но это лишь частично снимет остроту вопроса. Скоро клетки сердца, работающего в авральном режиме, окончательно истощат свои резервы, и ткани начнут отмирать. Сорок процентов — слишком много. При таких поражениях единственный выход — трансплантация.

Словно прочитав мои мысли, Илья Маркович сказал:

— Мне удалось внести тебя в очередь на пересадку. Ты в третьем десятке.

Это было настоящим подвигом. Насколько я слышал, сейчас только в списках на ургентную пересадку — больше трехсот человек. Про плановую — вообще молчу. Сейчас по всей стране проводится около трехсот подобных операций в год. Вот только стоит это удовольствие от пятидесяти тысяч вечнозеленых и никакой благотворительности здесь не предусмотрено. Количество готовых выложить круглую сумму куда больше доступных донорских органов. Да и откуда у меня такие деньги? За крошечную квартиру в малосемейке больше пятнашки не дадут. Еще три-четыре выручу за свой поддержанный форд. За десять лет работы в отделении накопить богатства не сложилось. Все уходило на насущные потребности.

Я с тяжелым вздохом потер палец о палец в универсальном жесте.

— Я больше двадцати тысяч не соберу.

— Черт, об этом я не подумал, — стушевался мужчина в белом халате. — Но есть же друзья, знакомые. Благотворительные фонды, в конце концов.

Ну да, конечно. Друзей и знакомых у меня много. Только почти все они, как и я, живут от зарплаты до зарплаты. Жизнь нынче — штука дорогая. А что до фондов, знаю я эти конторы. Они существуют на процент от сборов. И если встанет вопрос — кому помогать, мужику, прожившему почти половину жизни, или крохе с ангельским взглядом, нуждающейся в дорогостоящем лечении за рубежом, понятно, в какую сторону склонятся весы. Там и суммы внушительнее, и ручеек поступлений погуще.

— Привет Леш, держишься? — поинтересовался зашедший в палату Илья Маркович бодрым голосом. Но уставший взгляд, направленный в окно, за которым четвертый день моросил противный дождь, не укрылся от моего внимания. Я тоже не мог равнодушно смотреть в глаза пациента, когда приходилось сообщать безнадежный диагноз.

— Все так плохо? — голос звучал тихо и безжизненно.

— Читай сам, — тяжело вздохнул мужчина, протянув мне листы с распечаткой результатов мониторинга. Постояв пару минут, он вышел из палаты, тихо прикрыв дверь.

Собственно результаты совсем не удивили. Сердце продолжало сдавать позиции. Появились маркеры нарушения работы печени и почек. Да это я и сам чувствовал. Из-за постоянной интоксикации находился в полусонном заторможенном состоянии, регулярно ныряя в тяжелое забытье. На лицо прогрессирующая декомпенсированная сердечная недостаточность. А это не лечится. В пору заказывать музыку.

О чем я думал, лежа в тишине отдельной палаты, рассматривая неровности потолка? Нет, я не впадал в черную меланхолию, не корил себя за безалаберное отношение к собственно здоровью, не сетовал на вселенскую несправедливость. Лишь сожалел о том, чего не успел сделать в жизни. Дом не вырастил, сына не родил, кандидатскую не защитил. Вот так живешь, мечтаешь, стремишься, а потом бац, и все. Накатившая темнота стала избавлением от давящих на сознание грустных мыслей.

Открыв глаза, я обнаружил склонившегося над собой человека в странном сером балахоне. Если это батюшка, решивший отпустить мне грехи напоследок — пустая трата времени. Не грешил. Почти...

Ну да, от благодарности пациентов не отказывался, было дело. Ну так не вымогал, а жить-то надо. Родительская квартира, ясное дело, сделала ноги, а мне после школы-интерната государство от своих невиданных щедрот выделило обшарпанную комнатушку в коммуналке на отшибе, в дышащем на ладан доме. Спасибо, хоть не развалился, пока на малосемейку насобирал.

— Вы кто? — попытался я спросить пересохшими губами, но не смог, сил не осталось даже прошептать.

Мужчина, посмотрев на меня печальным взглядом, покачал головой.

— Что ж ты так? Не уберег себя. А ведь тебе еще сколько дел предстояло... — он сокрушенно покачал головой. — Рано, пока еще рано....

Маленькая сухонькая ладонь коснулась лба.

Уже привычно сознание начало меркнуть, и окружающая реальность уступила место дивному видению.

Глава 1.

Я видел сон, бесконечно долгий, совершенно не похожий на обычные яркие и обрывочные сновидения. Чередование сцен и образов отличалось основательностью и последовательностью. Словно документальный фильм, под названием "Жизнь".

Пока я окончательно осознал, что сон сменился явью, а все окружающее — более чем реально — прошло добрых десять минут. Я, наконец, полностью осознавал себя и был при полной памяти. Только окончательно вываливаться в реальность не спешил. Пока просто лежал с закрытыми глазами, удивляясь и наслаждаясь отсутствием неприятных ощущений. Ставшая привычной тяжесть в груди, сковывающая слабость и пренеприятное чувство постоянной нехватки воздуха, преследовавшие даже во время коротких урывков сна, больше похожего на беспамятство, исчезли, как рукой сняло. Чуть прохладный воздух наполнял легкие живительной свежестью. Вдохнув полной грудью, почувствовал, как сердце радостно забилось, мощными толчками разгоняя застоявшуюся кровь. Последний сон оказался необычайно глубоким и затяжным, да и еще наполненным странными сюжетами, прочно осевшими в памяти.

Я бежал по бескрайнему полю, укрытому ковром из золотистых колосков налившейся пшеницы. Ласковое солнце припекало макушку, а воздух был пропитан ароматами цветущей зелени. Густо росшие колоски с золотистыми гроздьями на концах доходила мне почти до уровня груди, что нисколько не мешало рассмотреть стоящих впереди улыбающихся родителей.

— Максимка, беги к нам, пора возвращаться на обед, — крикнула женщина.

— Бегу, мам... — я припустил галопом, к стоявшим впереди родителям.

Приобняв подбежавшее чадо, женщина ласково погладила мня по голове, а отец, подхватив словно пушинку, усадил к себе на плечи.

— Мам... — сорвалось у меня с губ, а в уголках глаз непроизвольно навернулась влага.

Странный сон, не реальный, а главное к чему?...

А, ну да. Родители-то уже давно там... Пора, похоже, и мне к ним...

Все, отмучился раб божий Алексей? По-другому происходящее объяснить не могу. Значит, теперь впереди вечность и можно вообще никуда не торопиться. Интересно, где я? Раз загробная жизнь существует, по идее должен был бы попасть в местный санпропускник, а оттуда в ад или рай. Вроде жил правильно, судьбу не искушал, не грешил. А вот жизнь то и дело толкала на неправедный путь, била и трепала как ей вздумается. В раннем детстве лишился родителей. Тяжелый грузовик, груженный щебнем, на большой скорости влетел в поворачивающую копейку. Я в тот день до наступления темноты стоял у окошка в раздевалке детского садика, ожидая появления знакомой зеленой машины, пока няня Маша, с покрасневшими от слез глазами, не увела меня в спальню, накормив перед этим топленым печеньем с теплым молоком. А после обеда следующего дня появились две тетки и увезли с собой. Оказалось — из соцопеки пожаловали. Потом детский дом, школа-интернат, армия, социальная льгота на поступление в вуз. С таким жизненным грузом мало кто отваживается на получение вышки. Без куска бы хлеба не остаться. Но я упертый. Выбрал медицинский...

Легкое дуновение ветерка, коснувшегося лица, оказалось настоящим информационным потоком, заставившим мозг заработать на полные обороты. Вместе со сквозняком донеслись едва ощутимые, но от этого не ставшие менее странными и потусторонними ароматы и звуки. Пахло свежим навозом, невдалеке кудахтали куры, слышались ритмичные звонкие удары молотка.

Как-то не в тему это. Коровы, жрущие райские кущи и под них же гадящие, вызывали стойкий когнитивный резонанс. Да и из пернатых, если кого и допускают, так белых голубей. Такой диссонанс заставил резко раскрыть глаза. Я не умер? Весьма неожиданное открытие!

Помещение, в котором я находился, и близко не напоминало больничную палату. Что сразу бросилось в глаза — стены и потолок из непонятного материала, выкрашенные бело-голубой побелкой-мазанкой с разводами. Большая комната по квадратуре хоть и тянула метров на восемнадцать-двадцать, просторной я бы ее назвал с большой натяжкой. В дальнем углу стояла настоящая русская печка, занимая почти четверть полезной площади, на лежанку которой вела приставная, на ладан дышащая лестница и потемневших от времени брусьев. Возле моей кровати, гловой к спинке, обнаружилась еще одна чуть шире, укрытая лоскутным стеганым одеялом. На оставшемся свободном месте умостился грубо сколоченный, по всему самодельный стол из обструганных досок, вокруг которого были расставленны колченогие табуреты. Еще один табурет оказался в изголовье моей кровати. Он служил импровизированным столиком для двух глиняных посудин с темным содержимым. Судя по запаху — похоже на травяные отвары.

Странно как-то... Все вокруг выглядит более чем реально, но все равно ощущение нереальности зашкаливает. Ерунда получается, не может это быть, по крайне мере наяву. Самое интересное — появившееся стойкое чувство неправильности происходящего. В памяти витали смутные образы большого дома в два или три этажа, суетящиеся там люди, похоже, прислуга. Тамошнюю обстановку я видел много-много раз в странных сновидениях перед неожиданным пробуждением.

Рефлекторно потянулся к макушке почесать тыковку. Рука замерла, коснувшись густых вьющихся волос.

А, ну да, у теперешнего меня они теперь такие... Там-то я всегда стригся коротким ежиком.

Похоже, сны не совсем и снами были. Сразу вспомнились слова странного посетителя: "Рано, пока еще рано....". Вот абсолютно был с ним согласен, помирать мне однозначно рано, только не думал, что вместо чудесного исцеления мне подкинут вот такой подарок... Сюрприз... Как такое вообще возможно? А оно тебе надо, Лех? Жив-здоров, вот и радуйся, не гневи богов домыслами, еще передумают...

Скинув с себя покрывало, которым меня зачем-то укрыли, не смотря на удивительно теплый день, я поднялся на ноги. С прекрасным самочувствием, похоже, погорячился. Ощутимо кружилась голова, и хорошо так пошатывало от слабости. Вот только причины недомогания оставались загадкой. В остальном чувствовал себя замечательно. И главное, дико хотелось есть, чего за собой не замечал уже дней пять.

Порыскав вокруг глазами, остановил взгляд на подозрительно топорщащемся белым холмиком рушника с вышитым замысловатым орнаментом над столом. Кто не спрятался, я не виноват...

Под полотенцем обнаружился кувшинчик с молоком и наполовину съеденный, похоже, запеченный в печи, яблочный пирог.

Чтобы расправиться с нехитрой снедью, мне понадобилось не больше пяти минут. С сожалением отодвинув опустевшую тарелку, прислушался к себе, к гудящим в голове мыслям.

Самое интересное, все случившееся ни на грамм не шокировало. В голове со скоростью звука проносился калейдоскоп воспоминаний и образов, помогая мне вписаться в метрику нового мира. Удивляться? И не подумаю! Эту стадию я уже прошел, едва придя в себя, осознав, что организм снова работает как часы. Вот тогда да, учитывая тот факт, что каждая ночь могла стать последней, удивился.

Пройдясь все еще не твердой походкой по комнате, я склонился над бадейкой с водой, что бы умыться и разогнать остатки сна, но с интересом уставился на свое новое лицо, так и не обмочив руки. С гладкой поверхности отражался заинтересованно смотрящий паренек лет семнадцати-восемнадцати. Густые слегка волнистые волосы, спадающие почти до плеч, правильный овал лица, нос с легкой горбинкой. Вполне симпатичный презент мне сделали...

— Не знаю где ты сейчас, — сказал я отражению, — но, надеюсь, тебе там хорошо. И спасибо за тело. Я буду о нем хорошо заботиться.

Я подмигнул пареньку, тот подмигнул в ответ. Сработаемся...

Сбоку послышался скрип открывающейся двери, изумленный возглас и грохот. Я даже подпрыгнул от неожиданности.

— Да что бы вас так-перетак!

Резко обернувшись, застал картину маслом — не ждали! В проеме двери застыла незнакомая девушка... Хотя нет, девушкой она была для меня прежнего, теперь — молодая женщина лет двадцати восьми — тридцати, одетая в простой серый сарафан с повязанным платочком на голове, из-под которого спускалась густая черная как смоль коса до самых ягодиц. У ее ног на полу валялся деревянный таз и рассыпавшееся по полу высохшее белье, так вот что грохнуло, а сама она с широко открытыми глазами уставилась в мою сторону.

— Привет, — улыбнулся я незнакомке. Память моя буксовала, категорически отказываясь узнавать вполне милое лицо. — Ты кто, и что здесь делаешь.

— Марьяна я, травница, ваше благородие, живу тут — ответила она, почему-то склоняясь в глубоком поклоне.

Не, ну нормально девки пляшут? Неужели жена? Да ну нафик. Во-первых, я ее в упор не помню, не смотря на море втиснутых в мою бедную гудящую голову воспоминаний. Во-вторых, учитывая мой нынешний возраст — старовата, хоть и вполне мила. Нет, на всякий случай лучше уточню, во избежание конфузов.

— Ты мне кто, жена? Если что, прости за глупый вопрос. У меня что-то с памятью нелады.

Девушка несколько секунд смотрела на меня расширяющимися глазами, хлопая ресницами, а потом разразилась заливистым смехом, да таким заразительным, что сам не смог сдержать смешки.

— Ох, ну вы и сказали, ваше благородие, — выдавила она, утирая выступившие на глазах слезы. — Надо же было такое удумать. Я жена, да еще и кому, вам.

— И чего я такого смешного сказал? Ну подумаешь, небольшая разница в возрасте, в жизни все бывает...

— Ага, бывает и палка стреляет. Только аристократы на простолюдинках не женятся.

— А кто аристократ, собственно? — уточнил я, уцепившись за царапнувшее сознание слово.

— Так вы, ваше благородие... — она изумленно посмотрела на меня.

Дела-а-аа!

Внутреннее сознание тут же встрепенулось, вывалив на меня ворох нужной и не очень информации.

Юный барон Максимилиан появился на свет в результате брачного союза бывшего штабс-капитана барона Ставра Корнеева и юной баронессы Екатерины Старицкой. К тому времени красавец барон, успевший отслужить четыре года в имперской армии, умудрился в одном из пограничных конфликтов поймать басурманскую стрелу в бедро, в связи с чем и был отправлен в тыл. После лечения комиссия признала его не годным к дальнейшей драгунской службе и списала на гражданку, выплатив внушительное офицерское выходное пособие. Вернувшись в столицу, где планировал заняться коммерцией, на одном из званых вечеров он и повстречал будущую супругу. После пышной свадьбы молодая пара поселилась в городском имении, принадлежавшем семейству Корнеевых. Буквально через год появился юный наследник. Только семейная идиллия продолжалась не долго. Когда маленькому наследнику исполнилось лишь четыре года, юная баронесса неожиданно приболела, да так, что спустя несколько дней преставилась. С того момента в жизни маленького Максимилиана все пошло наперекосяк. Поначалу отец пытался залить горе вином, но быстро осознав, что это верный путь к краху, с головой окунулся в работу, почти перестав появляться дома. Мальчик, росший в окружении родительской заботы и ласки, оказался под присмотром вначале многочисленных нянечек, затем гувернанток и наемных преподавателей. Отсутствие родительского контроля, излишняя свобода и вседозволенность сыграли не лучшую роль в формировании личности молодого аристократа. К сожалению, сын не унаследовал рассудительность отца, превратив свою жизнь в бесконечную череду увеселительных приключений, одно из которых закончилось, как оказалось, весьма плачевно.

А раньше об этом сообщить не судьба была? — мысленно попенял я своей памяти.

— У меня неожиданно назрел вопрос, — обратился я к замершей в нерешительности знахарке. — А что тогда я тут делаю?

Судя по всему, теперешнее местонахождение несколько отличается от моей прописки.

— С вами оказия случилась. Вы прямо через мой забор с лошади перелетели, сильно ушибшись головой...

— И? — Судя по самочувствию, если я с кого и выпал, это было давно и неправда.

— Лекарь, приехавший с вашим батюшкой, сказал, что в бессознательном состоянии да при ушибе головы везти вас в городское имение может быть опасно, неясно, что вы еще себе повредить могли. Вот они и решили вас тут оставить. Особенно как узнали, что я знахарка и в целебных отварах разбираюсь.

Хотел бы я взглянуть на того коновала, которого это милое создание назвала лекарем. Хватило же ума пациента с потенциальной политравмой оставить на попечение незнакомой девушке, у которой даже медицинского образования нет.

— Если ездить не умеешь, хотя бы пристегиваться надо... — пробормотал я себе под нос. — Это ж с какой скоростью я летел на боевом коне, что через забор перелетел? — это я уже к девушке вопрос адресовал.

— Да там забора мне по колено, ваше благородие, вы просто пьяны в дымину были, — внезапно девушка осеклась и побледнела. — Ой, простите дуру, выше высокоблагородие, не губите, это я по малодушию ляпнула, что на уме, то и на языке.

— Да ладно, — отмахнулся я. — Зато теперь знаю, как надо в дом к красивым девушкам напрашиваться, чтобы не выгнали.

— Ой, скажите тоже, — зарделась красна девица, — кто ж такого красавца по доброй воле выгонит-то?

Надеюсь, это был риторический вопрос, и отвечать на него не требуется. Мое внимание было поглощено другим. Хрена себе подарочек. Да вы, сударь, еще тот оболдуй-с. Нажрались, угнали коня и устроили скачки по городу. А если бы кого задавили. А мне потом отдувайся. Гусар, твою ж так.

— А скажи, красавица, как бы моему батюшке весточку подать, что его непутевый сын оклемался? — в гостях, конечно хорошо, но пора бы и честь знать.

— Так от батюшки каждый вечер поверенный на бричке приезжает вечером справиться о вашем самочувствии.

— Ясно. Будем ждать посыльного, — полдня, а судя по яркому солнцу, бьющему через окно, дело движется к полудню, погоды не сделают. — Хозяюшка, я тут похозяйничал, — вспомнил я о своем самоуправстве. — Там на столе еды немного было...

— Ой, божечки, — всплеснула девушка руками. — Вы, верно, голодны, считай, пять дней в беспамятстве пролежали. Сейчас я быстро наготовлю. Ваш батюшка оставил денег на случай любой надобности.

— Ну раз так... Я тогда пойду, воздухом подышу...

Я все-таки помог собрать белье жутко смущающейся хозяйке дома. Уложив последнюю вещь в деревянную миску, я выскользнул за дверь. На счет погулять идея мне пришлась по душе. Память памятью, но хотелось собственными глазами увидеть, куда меня занесло.

Мир радостно встретил меня теплым солнечным светом и целым ворохом впечатлений. Да таких, что у меня невольно отпала челюсть.

Я буркнул совсем нелестное в сторону опять подложившей свинью памяти. Новые воспоминания выкинули знатный фортель, совершенно забыв уведомить, что окружающая реальность окажется несколько иной, чем я привык воспринимать.

Вот теперь стою и смотрю на открывшийся пейзаж, как баран на новые ворота. Стало резко не до шуток. Вопрос "Куда я попал?" медленно трансформировался в "Вкогда я попал?". Собственно этот вопрос должен был меня озаботить, как только я узнал о своем аристократическом статусе, но стормозил.

Небольшой дворик дома был отгорожен от улицы действительно низким забором, едва доходившим до бедра, из вбитых в землю колышков, между которыми был горизонтально уложен обычный хворост. Похоже, таких "микрофазенд" тут хватает. Впереди я наблюдалось еще как минимум две улицы с аналогичными флигельками-домишками, а дальше начинались уже двухэтажные коттеджи.

Архитектура местных строений поражала разнообразим форм и выбором материалов для исполнения. Камень с деревом не только соседствовали, но и сосуществовали. Первые этажи были выложены из каменных блоков, а поверх них громоздились уже деревянные надстройки, выгнанные из бревен или досок. Дальнейшая перспектива перекрывалась волнистыми линиями скатов разномастных крыш. Вот не знаю, куда меня занесло, но это точно не Питер. Хотя, учитывая антураж и, очередной раз закружившиеся обрывки воспоминаний, похоже, я провалился в прошлое, лет эдак на двести. Прикольно! И чего теперь делать?

— Ты кто, смазливая недоросль? — отвлек меня от размышлений чей-то возглас.

Я удивленно уставился на нового персонажа, пораженный такой хамовитой бестактностью.

— Порядочные люди вначале представляются, а потом уже спрашивают имя собеседника, — попытался осадить я увальня. Возле заборчика стоял рыжий конопатый детина, с лицом, не отягощенным интеллектом.

— Ша как представлюсь... — он перешагнул через оградку, даже поленившись пройти пять шагов до разрыва между столбами, служащих калиткой и насупившись, быстро двинулся в мою сторону, явно не с лучшими намерениями. Не ожидал я от этого громозеки такой прыти.

— Тебе чего, болезненный? — уставился я на него.

— Предупреждал же, что всем хахалям буду руки отрывать...

— Э-ээ...Отелло. Я тут вообще не при делах, — попытался я расставить точки над "и", заподозрив истинную подоплеку его гнева. Поздно, тот уже включил программу терминатора.

— Мелкий, ты попал! — взревел раненным лосем, рыжий замахнулся на меня пудовым кулаком, что бы через мгновение, удивленно-жалобно всхлипнув, рухнуть на землю, подняв облачко сухой пыли.

Вести с ним политесы — бессмысленно, это было понятно с первого взгляда. Тем более мы с ним в совершенно разных весовых категориях. Резкий удар в основание сосцевидного отростка грудины, где находится солнечное сплетение, потом футбольная подача по шарам между ног и рубящий удар по затылку уже падающего тела. Так-то я человек глубоко мирный, гуманитарный. Профессия обязывает. Но шесть лет детского дома и пять школы-интерната из жизни не выбросишь. А там законы жизни были иные, суровые. Или ты, или тебя. И махаться, иногда, приходилось одному против троих. Так что прости, родной, рефлексы.

Оглядевшись по сторонам, заприметил три пары глаз, изумленно наблюдающих за действом из-за угла ближайшего домика.

— Кина не будет, цирк уехал, — махнул я им рукой. — Вот только клоун остался, — добавил уже тише. И что мне с тобой делать. Вон, лежит, даже не шевелится. Ничего, будет на будущее знать, как на незнакомых Дездемон руки распускать. Для верности пнул его легонько ногой. Бесполезно... Ну да, бил я наверняка. При наших ростовых диспропорциях устраивать кулачную дуэль — чистое безумие.

Поплевав на ладони, я вцепился в жалобно затрещавший ворот рубахи рыжего громозеки и потащил его в сторону прохода на улицу.

— Ой, что это с ним? — донесся со стороны дома удивленно-испуганный возглас.

Ну вот, не успел за собой прибрать.

— Прости хозяюшка, он первый начал, — состроил я виноватое лицо. Вот честное слово не хотел я его бить. Но пришлось наглядно показать, что чем больше шкаф, тем громче падать.

— Вы побили рыжего Стефа? — она изумленно уставилась на меня.

— Да какое там побил, — поморщился я. — Так, по шее дал слегка.

Тут тело, которое я все еще держал за загривок, зашевелилось и замычало.

— А куда это вы его тащите, ваше благородие? — поинтересовалась девушка.

— На органы разбирать, — пошутил я.

Видимо шутка не зашла.

Девушка разом побледнела, а парень судорожно задергался и замычал еще громче. Похоже, я малость не рассчитал с силой удара, раз до сих пор оклематься не может. Новое тело хоть на вид и относительно хлипкое, однако жилистое.

— Может не надо на органы? — испуганно пролепетала хозяйка дома.

— Однако, вы правы сударыня, — сказал я, глядя на трепыхающееся тело. — Жарковато сегодня, завоняется еще.

Амбал за время нашего разговора не проронил ни слова. Видимо, в его крошечных мозгах никак не мог уложиться тот факт, что какая-то недоросль с легкостью ушатала его. А пока он не поймет, как такая оказия могла случиться, вшитые в подкорку рефлексы, видимо, советовали не дергаться.

Оно и верно. Грубая сила против грубой техники не пляшет. А уж куда бить я знаю.

Выпустив наконец тело, тут же исчезнувшее с наших глаз, я приблизился к травнице.

— Простите, что "приласкал" вашего воздыхателя.

— Да какой он там воздыхатель, — усмехнулась она. — Вы рожу его видели?

Я только хекнул. Да уж, не дай бог кому такого муженька.

— Ваше благородие, — неожиданно спохватилась девушка, — кушать готово, извольте отобедать чем бог послал...

А бог нам послал молодую вареную картошечку с укропом, щедро приправленную домашним сливочным маслом. Объеденье... Так что на четверть часа я полностью выпал из жизни.

Стоило мне буквально вылизать тарелку, как за окном послышалось громкое ржание. А через минуту дверь распахнулась и в проеме возник бородатый мужик, как услужливо подсказала новая память, мой личный слуга, Федор Гордеевич. Цветастая рубаха, цвета "вырви глаз", подпоясанная куском бельевой веревки, свисала до уровня бедра. Бесформенные штаны из грубой дерюги оказались заправлены в стоптанные сапоги. Спасибо хоть чистые, не изгаженные в земле, отметил я краем сознания.

— Не уж то оклемались, Максим Ставрович? — склоняясь в почтительном поклоне, поинтересовался бородач.

— Твоими молитвами, Федор Гордеич. Что-то ты рано сегодня, Марьяна говорила, ты обычно к вечеру являешься.

— Обстоятельства, ваше благородие... Батюшка ваш на званый вечер приглашен, мне, стало быть, сопровождать его благородие.

— Ясненько. Ну, тогда спасибо хозяюшка за гостеприимство, — я слегка поклонился местной знахарке, чем вызвал немалую оторопь у обоих, — у вас хорошо, сытно, но пора и честь знать. Едем, Федор Гордеич.

— Что, батюшка так печется о моем здоровье, что тебя каждый день сюда гоняет? — поинтересовался я, когда мы тронулись.

Слуга хмыкнул в бороду.

— Ой, как печется... Ждет-недождется обсудить с вами ваше поведение за последнее время.

— А я что, кроме безумных скачек еще что отчудил? — осторожно поинтересовался я.

— Да так, по мелочи. Если не считать, что лошадь вы у городового отобрали...

— А по мелочи? — уточнил я.

Дела... Вот это называется оттягивался по полной. Как еще отец терпел такие закидоны своего отпрыска.

Через четверть часа мы уже въезжали на территорию городского поместья. А еще через десять минут я предстал пред светлы очи потирающего ручищами старшего барона Корнеева.

— Ого! — вырвалось у меня, стоило увидеть габариты батюшки. Да по сравнению с ним тот деревенский увалень — как балерин на фоне сумоиста. И чего его сыночку такие гены не достались.

Старший Корнеев обладал почти богатырской комплекцией. Ростом на полторы головы выше меня и раза в два шире. Даже сидя за столом, он выглядел более чем грозно.

— Ну и что мне прикажешь с тобой делать? — буквально прорычал он, стоило мне появиться в дверях его кабинета в городском особняке.

Я лишь пожал плечами и, спокойно подойдя к столу, уселся в свободное кресло, не обращая внимания на буравящий тяжелый взгляд, гадая, какими карами мне могут грозить проделки моего протеже.

Проделки тянули минимум на три-четыре статьи уголовного кодекса. Кражи ради развлечения, легкие и средние телесные повреждения, отягощенные состоянием алкогольного опьянения, один недоказанный факт изнасилования, и еще десяток мелких правонарушений до купы. Кстати, бланш под глазом городового и отобранная казенная лошадь — как раз мелкое правонарушение.

Так что яриться у главы семейства причин было более чем достаточно. Другое дело, чем это выльется для меня. Раньше этот пакостник почти всегда умудрялся выходить сухим из воды. Мелкий гаденыш с виртуозным лицедейством играл на чувствах отца.

Истрия стара как мир. Остался с малолетства бедолага сиротинушкой. Мамка померла, папка пропадает целыми днями в работе. А он бедный и неприкаянный, всеми заброшен и никому не нужен. То, что к нему были приставлены минимум две гувернантки, а в последствие и личный слуга Федор, молодой барин напрочь игнорировал.

Ставр Алексеевич до сих пор не смог смириться со смертью милого сердцу человека, и стоило отпрыску затронуть эту струну его души, как вся злость мигом улетучивалась. Хотя, в этот раз он собирался стоять до конца. Не ради самого факта наказания. Ради непутевого сына. Если того не окоротить, неизвестно, куда дальше может завести его неуемная тяга к полулегальным развлечениям.

— Думаю, как минимум на пожизненный домашний арест я уже заработал, — подвел черту я своим выходкам. — Но не откажусь на равноценную замену. Что-то более суровое, но менее длительное...

Барон на несколько мгновений даже потерял дар речи. Похоже, он готовился к совершенно иному развитию сценария.

— Что, даже оправдываться не будешь и на слезу давить? — подозрительно покосился он на меня.

— А смысл? Лучше уж отсидеть и на свободу с чистой совестью.

Тот аж крякнул.

— Мда-аа. Не ожидал от тебя, сын. Неужто за голову решил взяться?

Я промолчал.

— Ну, хорошо, будь по сему, — продолжил старший Корнеев. — Говоришь, более суровое. Будет тебе более суровое. На месяц поедешь в дальнее северное имение. Никаких трактиров с девками и никаких развлечений. Посидишь в глуши, как раз остатки дури выветрятся. Ну, что скажешь?

Он уставился на меня, ожидая бурной реакции на такое "зверское" наказание.

Мне дорого стоило сдержать довольную улыбку, так и норовившую вылезти на лицо. Только подрагивающие уголки рта выдавали мое довольство.

— Замечательно, — как можно более хмуро постарался ответить я, — пойду собирать вещи.

Я поднялся из кресла и, отвесив полупоклон, потопал на выход, спиной чувствуя плещущее через край недоумение отца. Опять не оправдал ожиданий...

Лучшего наказания я себе и представить не мог. Целый месяц изоляции от этого зверинца. Времени с головой разложить все по полочкам и выработать план.

Отбывали без помпы. Слуги покидали сундуки и баулы с вещами в задний отсек грузопассажирской кареты, поражающей лаконичностью прямоугольных форм, и испарились. Средневековый гелендваген, итить его так. Батюшка явно не рассчитывает на скорое возвращение отпрыска. При моем приближении Федор открыл вторую дверь. Заглянув внутрь, я обнаружил простенький салон с пассажирскими диванчиками. Что ж, не жил красиво и нечего начинать. Спустя четверть час мы уже выезжали за стены города. Отец даже не вышел проводить. Не заслужил...

Кто бы знал, что поездка, вместо увлекательного путешествия, окажется настоящей пыткой. Думаете, у нас плохие дороги, Три раза ха, это вы еще плохих дорог не видели. Стоило нам съехать с городской брусчатки на тракт, салон наполнился целой какофонией звуков. Скрипел корпус и колеса, оси радостным грохотом встречали каждую выбоину и бугорок. Я же, ощущая пятой точкой все неровности дорожного покрытия, искренне сожалел, что тут не нашлось второго Макферсона, разработавшего конструкцию независимой подвески.

Кстати, а северное имение это вообще где?

— Федор Гордеич, а сколько ехать будем? — осторожно поинтересовался я.

— Дня три-четыре, барин, — ответил слуга, и добавил, подумав, — если ничего не сломается.

Хм, обнадежил. А если сломается? Что-то я сильно сомневаюсь, что тут уже изобрели каретные эвакуаторы.

Федор, отправленный сопровождать меня в поездке, почти сразу устроился в уголке и, прикрыв глаза, погрузился в дрему, совершенно не обращая внимания на тряску и шум. К обеду толи дорога стала ровнее, толи я приспособился, но тряска почти перестала раздражать. А обнаруженная во время короткой остановки за сиденьем мягкая подушка, тут же занявшая место под ноющими ягодицами, и вовсе вернула нормальное расположение духа. Наконец и я сумел последовать примеру своего денщика, прикрыть глаза и попытаться забыться. Окончательно расслабиться мешал ноющий второй день мозг, занятый обработкой чужих воспоминаний. Несколько раз пытался "разговорить" Федора, горя желанием хоть частично ликвидировать белые пятна в текущем мировоззрении, а в ответ лишь короткое пожатие плечами. Причину игры в молчанку осознал довольно скоро, едва не прикусив язык при очередной встряске, после чего хмуро уставился в окно, наблюдая за проплывающими деревьями да изредка попадающимися на нашем пути селениями.

К вечеру, когда карета заехала на подворье постоялого двора, все тело ныло, не смотря на мои ухищрения. Так что возможность провести ночь в нормальной постели стала самой радостной новостью за сегодня, омраченная лишь абсолютно бессмысленно загубленным днем.

Заказав на ужин оставшуюся с обеда жидкую похлебку, даже не польстившись, к немалому удивлению Федора, на настойчиво предлагаемое холодное пиво, я отправился в снятую на ночь комнату.

Следующие два дня поездки оказались ничем не примечательны. Федор всю дорогу дремал в уголке, прикрыв глаза, а я наблюдал в окно однообразный ландшафт. На четвертый день проплывающая картинка начала меняться. Следы цивилизации в виде покосившихся домиков придорожных деревень окончательно исчезли, а лес стал значительно гуще и выше. Исполинские сосны, нависающие над дорогой, почти закрывали небо. Зато не по-весеннему жаркое солнце, прогревающее внутренность кареты в полдень до состояния сауны, оставило нас в покое. Погрузившись в созерцание мерно проплывающих стволов, я даже вздремнул. Открыв глаза, обнаружил резко изменившуюся картинку. Вместо непроглядной стены стволов деревьев, за окном раскинулись поля, зеленеющие буйной растительность. Спустя час, когда солнце уже перевалило зенит, повозка въехала на утрамбованную площадку голой земли.

— Приехали, барин, — оповестил Федор о прибытии в точку назначения, — закончилась дорога.

Дорога закончилась как в прямом, так и в переносном смысле. Грунтовка упиралась в небольшую площадку, как раз достаточную для разворота экипажа. Справа обнаружилось большое подворье со стоящим внутри двухэтажным домом, влево уходила узкая дорожка, вдоль которой, отступив от барского хозяйства метров двести, в два ряда выстроились крестьянские домики с крохотными участками. В радиусе пары километров все это богатство окружали худо-бедно возделанные поля, за которыми начинался непроходимый дремучий лес. Как в сказку попал.

В этот раз без торжественной встречи не обошлось. Услышав ржание коней, немногочисленная челядь высыпала во двор, встречая появление кареты барона улыбками на нерадостных лицах. Ну да, жили, не тужили, тут руководство принесло... Вот только стоило разглядеть в дверном проеме кареты мою физиономию, и вымученные улыбки стали меркнуть одна за другой. Кто-то даже перекрестился. Картина маслом — не ждали! Большая часть встречающих рассосалась в одно мгновение. Только несколько мужиков с кислыми физиономиями приступили к разгрузке дилижанса.

Загородные владения впечатлили. Красиво жить не запретишь. Баронское гнездышко оказалось двухэтажным домом из сруба квадратов на четыреста из серии "задолбаешься отапливать".

Как по мне, это наказание тянуло на хороший отдых в четырехзвездочном отеле. Сад, пруд, речка в самом имении, вокруг практически первородный лес. Таким шиком даже мало кто из наших олигархов мог похвастаться, а тут самый заурядный барон полновластный хозяин. Даже страшно представить, как живут графы и маркизы.

Пока слуги разгружали карету и перетаскивали сундуки в мою комнату, я решил спрятаться от палящего солнца в стоящей невдалеке от дома беседке увитой густым плющом на краю рукотворного пруда. Похоже, даже не смотря на полуденное пекло, там должна сохраняться прохлада. Густое плетение лиан, цепляющихся усиками за потемневшую от времени обрешетку, создавало внутри приятный полумрак.

Я с интересом заглянул внутрь. Узкие скамейки и столик оказались покрыты толстым слоем пыли. Я с удивление обнаружил на полу несколько засохших листьев, по всей видимости, лежащих тут еще с прошлой осени.

— Совсем прислуга от рук отбилась, — проворчав, я достав платок из нагрудного кармана и смахнул пыль с одной из лавочек. Сильно можно было не усердствовать, за время поездки и сам пропитался ей, только что на зубах не скрипела. Умостившись на очищенный край скамейки, еще раз оглядел закуток. Похоже, сюда не заглядывали много-много лет. Плющ настолько разросся, что изнутри за его побегами не было видно даже обрешетку, образующую стены. Неожиданно мой взгляд зацепился за деталь, не особо вписывающуюся в антураж. На одном из поддерживающих крышу столбе, потемневшем от времени, с удивлением разглядел выцарапанные буквы.

— Вот же шалопаи...

Я решил, что это кто-то из деревенской детворы оставил после себя памятку, но присмотревшись, с изумлением понял, что надпись сделана на латыни. Часть букв со временем почти стерлась, так что разобрать нацарапанное удалось с большим трудом, да и то не все, только верхнюю строчку. "Tertius a sinistro in...". Третья слева в... Что бы это могло значить, у меня даже догадок нет. Как и наметок о том, кто мог вообще сделать эту надпись.

Самое интересное, латынь тут не значилась в списках к обязательному изучению, как, впрочем, и другие иностранные языки. Абсолютное большинство населения Российской Империи испокон веков обходилось родным и могучим. То, что в моей памяти оказались зачаточные знания языка Цицерона — исключительное везение, ничем иным как совпадением не являющееся.

Выбросить из головы странную находку не получалось. Почти четверть часа я гипнотизировал взглядом полузатертые буквы.

— Дурак ты, Максимка! — я едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу ладонью. — Баронесса у нас-то кем была? Правильно, начинающей целительницей. А латынь еще со времен Римской империи признана официальным языком медицины.

Так, первая часть загадки, вроде решена. Осталась вторая. Зачем молодая баронесса занималась таким непотребством как наскальная живопись в беседке и кому это послание предназначалось? Вот тут пришлось спасовать. Сколько ни ломал голову, ни одной версии так и не придумал.

Вызванная моим прибытием суета давно улеглась. Последний раз окинув взглядом загадочную надпись, я выбрался из укромного гнездышка и отправился на поиски своего верного слуги. Красота красотой, но пора и пожрать.

Стоило мне переступить порог дома, как Федор возник передо мной словно из-под земли.

— Чего-то изволите, барин? — спросил он, изображая поклон. Я едва удержался, чтобы не поклониться в ответ. Эта дурная традиция изображать китайских болванчиков начинает напрягать.

— Чего-то изволим. Как тут у нас с кормежкой обстоят дела?

— Кухарка с помощницами уже растопили печь и в течение часа обещают накрыть на стол, ваше благородие.

— Ладно, час так час.

Пока ожидал сервировки позднего обеда или раннего ужина, успел даже устроить маленький экскурс по дому. Впрочем, ничего интересного. Несколько комнат внизу, в число которых входил кухонный блок и комната для прислуги, и четыре комнаты наверху. Вернее три: две спальни, кабинет и кладовка, в которую зачем-то установили кровать.

К тому времени, когда я спустился в гостиную, влекомый разносившимися по дому аппетитными ароматами, стол оказался накрыт.

Неторопливо поглощая простую, но сытную пищу, я вновь невольно задумался о своей находке. По всему выходило, что надпись — подсказка. Что может быть третьей слева? Береза в саду? Комната? Врядли.

Слишком расплывчато получается, особенно когда не знаешь что искать...

Окончательно насытившись, я оглядел опустевшую посуду. Слава богу, мыть ее не придется. Хоть какой-то бонус от моего положения. Поднявшись в комнату, окинул взглядом творившийся беспорядок, с кряхтеньем оттащил оставленную поклажу к стене. Лавировать каждый раз между сундуками и баулами, что бы добрался до кровати, не улыбалось.

— Вот клуши, даже постель не расстелили, — посокрушался я, глядя на сложенные на углу огромной кровати простыни.

Мелочь, вроде, но штришок к общей картине. Вещи, сваленные абы как, косые взгляды прислуги, постель... Напоминает тихий саботаж. Ой, чую, не любят меня здесь...

Раздевшись до исподнего, я прилег на кровать. Четыре дня поездки вымотали изрядно. Даже не заметил, как погрузился в дрему.

Глаза открылись, когда солнце, уже давно взошедшее над горизонтом, наполнило комнату светом и теплом. Резко засосало в животе, что не удивительно. Первый раз за четыре дня я нормально поел только вчера. Натянув дорожную одежду, ибо разбирать сундуки сутра по раньше не было желания, я отправился в поход на кухню. Подстегиваемое голодом обоняние почти сразу уловило аппетитные ароматы, доносящиеся из-за двери в конце коридора, от которых рот наполнился вязкой слюной.

— Что готовим, девоньки? — поинтересовался я, распахнув дверь. В просторном помещении кухонного блока суетились сразу три служанки, две совсем молоденьких девушки, копошащихся над парящими кастрюльками, и одна бабища под центнер весом, видимо — главная кухарка, ловко орудующая огромным половником над большим котлом.

Ближайшая девушка повернулась на голос, испуганно охнув, едва не выронив тарелку с нарезанными овощами, тут же склоняясь в почтительном поклоне.

— Пироги с капустой и тушеное мясо, ваше благородие, — испуганно пробормотала она.

-М-м, звучит аппетитно, — я втянул носом витающие по кухне ароматы, — а там что? — Я указал на котелок. Не знаю как на счет мяса, а запах наваристого борща я почувствовал еще в коридоре.

— Это для прислуги, ваше благородие. Овощная похлебка.... — пробасила повариха.

— Красавица, найди, будь добра, Федора, — обратился я к ближней служанке. Пусть распорядиться накрыть стол. И наложите мне в миску побольше похлебки и пару кусков хлеба, лучше ржаного.

Судя по округлившимся от удивления глазам, мои кулинарные пристрастия произвели на них самое неизгладимое впечатление.

Вернувшись в комнату, я решил пока устроить ревизию сундуков. Ходить в пропитавшейся за четыре дня пылью одежде было не комфортно. От раскладывания гардероба меня оторвал Федор, появившийся буквально спустя четверть часа после моего визита на кухню.

— Стол накрыт, ваше благородие, — сообщил он, покосившись на небрежно сваленные в кучу наряды.

— Иду...

Оставив извлеченные из сундука вещи лежать на кровати, успев сменить только рубаху, я отправился в столовую.

Борщ, а это был именно он, и мое обоняние меня не подвело, был на диву хорош. Не знаю как на счет "овощного", но я даже вполне приличный кусок мяса в миске обнаружил. Сто лет не ел домашнего борща. Самому мне как-то лень с его готовкой заморачиваться было. Почти человеком себя почувствовал. Покинув кулинарный храм, я вернулся свои кулуары, твердо решив довести начатую ревизию до конца.

От разглядывания стопок сложенной одежды в стенном шкафу меня отвлек стук в дверь.

Федор прибыл с докладом, что дом приведен в жилое состояние, дрова для кухни доставлены, вода на бытовые нужды заготовлена и очень интересовался, куда мою светлость может нелегкая понести ночью, чтобы оснастить все места свечами керасинками, во избежание бытового травматизма.

Ну да, с бытовыми удобствами тут был полный пи... Кстати, некоторые моменты здешнего быта меня немало озадачили. Например, подобие централизованного водоснабжения и центральной канализации в городском особняке. Тут-то с этим все в порядке — деревянный домик за домом с отхожей ямой, куда вел второй выход в задней части, бочка с водой для купания и умывания. А вот откуда коммунальные удобства там?

— Федор Гордеич, ты, я смотрю, тут лучше меня ориентируешься. Расставьте освещение там, где считаешь нужным.

Он кивнул головой, принимая указание.

— В библиотеке ставить?

— В библиотеке? — удивился я. Ну да, любой, даже самый захудалый аристократический дом без домашней библиотеки — дикий моветон. — И где у нас тут это хранилище знаний?

— Так, в противоположном от кухни конце коридора на первом этаже, ваше благородие.

Хм, как я-то это место упустил во время своего обхода.

— Знаешь что, несите-ка лампу туда прямо сейчас, я переоденусь и спущусь.

Ну, как библиотека, крошечная комнатушка с единственным книжным стеллажом и креслом, со стоящим рядом маленьким журнальным столиком, на котором сейчас ярко горела масляная лампа. Я-то сюда заглядывал, но в полумраке принял это комнатку за техническое помещение.

С изумлением обнаружил лежащую на журнальном столике изрядно пожелтевшую газету. Боги, это же сколько здесь пылилась эта периодика. Вот это находка. У нас бы ее давно на растопку пустили, но тут порядки иные. Не тобой покладено, вот и не тронь.

По формату местная пресса не отличалась от изданий, заваливших наши газетные киоски. Немного непривычный крупный кегель и слегка плавающие строки напрягали взгляд. Ну так не компьютерная верстка, ручной набор.. Название, напечатанное жирным шрифтом на титуле, давало надежду на высокую достоверность источника. "Столичный Вестникъ" явно не был бульварной желтой прессой.

"... указом императора от 5 мая сего года вводятся специальные штрафы торговцам, ввозящим некачественный товар в размере 200 рублей.

... очередные испытания полуавтоматических кремневых ружей заводчика Рязанова окончились скандалом. Почти все оружие заклинило после двух-трех выстрелов...

... Во время драки, случившейся на торговой площади...."

Так это уже криминальная хроника пошла. Скучно. Лучше бы уже бульварной прессой оказалась. Хоть бы посмеялся. Сложив газету, уже хотел забросить ее куда подальше, когда взгляд зацепился за цифры под названием, напечатанные куда более мелким шрифтом. В правом углу стояла дата выхода из печати. 28 мая 1988 года.

— ЧЕГО ?!! Какой 1988.... Да как так то? Несколько цифр поставили все с ног на голову.

Подорвавшись из кресла, я вылетел в коридор, где чуть не налетел на опешившего слугу, сторожившего меня у библиотеки на случай появления у барина каких желаний.

— Федь, какой нынче за окном год? — выпалил на одном дыхании.

— Э-ээ, так известно какой, 1991, — удивленно ответил мой денщик.

Здравствуй, жопа, новый год! Вообще, ставшая в моем мире крылатая фраза никакой нецензурной нагрузки в первозданном виде не несла. "Felix Sit Annus Novus" — в переводе с латыни значит "Счастливого нового года". Просто annus — год и anus — задний проход, оказались созвучны. А людская фантазия, как говорится, неисчерпаема. Но в моем случае случилась именно ЖОПА!

Этого не могло быть просто потому, что не могло быть. Я родился незадолго до начала эпохи развала Советского Союза в 1983 году и лихие девяностые помнил прекрасно. Путч, реформы правительства Ельцина — Гайдара, приватизация государственной собственности в частные руки, либерализация цен, обесценивание сбережений граждан, невыплаты заработной платы, пенсий и социальных пособий, конституционный кризис... Тут ничего подобного и близко не наблюдалось. Выводы? Да какие в заднее место выводы. Мозги бы до кучи собрать. Это же куда меня забросило.

Оставив стоять ошарашенного Федова в коридоре, я метнулся обратно в библиотеку. Книги! Именно то, что мне сейчас надо. Хоть какие-то свидетельства расхождения истории должны же быть.

Подскочив к книжным полкам, прошелся по корешкам аккуратно расставленных изданий и не сдержал я разочарованный вздох. Сплошная беллетристика, причем женской направленности. Видимо, тут часто любила бывать моя покойная матушка. Я даже пролистал ради интереса пару томиков. Здешний мир не обошелся без своей Шарлоты Бронте с ее бестселлером о Джейн Эйр.

Из всего собрания однотипных сочинений внимание привлекла третья, стоящая на третьей сверху полке. В отличие от остальных, ее потертая обложка говорила о частом использовании.

"Tertius a sinistro in..." неожиданно всплыло в голове.

Осторожно достав потрепанный томик, я умостился в кресло, поближе к свету. Книга оказалась не совсем книгой. Потертая обложка лишь снаружи имитировала подобие остальных книжных изданий. Перевернув титульный лист, я наткнулся на аккуратный, практически каллиграфический женский подчерк. Такой еще бывает у профессиональных оформителей, либо у людей, по каким-то причинам начавшим изучать письмо в достаточно зрелом для усидчивости возрасте. Не смотря на обилие вензелей, текст читался легко. То, что эти записи принадлежали покойной матушке, понял с первых страниц. Во-первых, вопросы, освещаемые в записях, имели сугубо медицинскую направленность, во-вторых — целые абзацы были написаны на языке Цицерона, и для их понимания пришлось напрягать все мои скудные знания по латыни. Но это сущая мелочь, если сосредоточиться на содержании. Вот тут я подвис. Тема обсуждения-то была отлично знакома. Девушка в своих записях пыталась систематизировать диагностику и методы лечения встречаемых ей заболеваний, с которыми она сталкивалась при лечении пациентов. Тут, не смотря на используемую архаичную терминологию, как раз всё было понятно. Но вот что касаемо методов лечения... Вроде и буквы знакомые, и даже в слова понятные складываются. Только не понятно, какое отношение целебное рукоприкладство могло иметь к традиционной медицине. Причем именно эту методику она ставила во главу первоочередного лечения. Я бы посмеялся наивности и слепой вере в шаманские штучки, если бы не сноски на полях.

" Не подходит... Противоречивые результаты... Подтвердить на большем числе больных..."

Причем я обнаружил несколько вполне годных эпикризов успешно пролеченных пациентов, содержания которых хватило, что бы извилины закрутились морским узлом.

"Граф Барсин... Сломал правую руку, упав с лошади во время охоты... До моего прибытия были наложены лубки. Потребовалось два сеанса целительского воздействия, что бы поломанная кость полностью срослась..."

Вот чушь полная, если задуматься. Но глядя на всю картину целиком, закрадываются определенные сомнения. Представьте себе, в самом авторитетном медицинском журнале "The Lancet" опубликуют доказательство эффективности лечения рака мозга настойкой ромашки. Поверишь или нет, дело десятое, но, как минимум, задумаешься. Вот и я задумался. Особенно над истекающими из текста выводами. Раз пять перечитал, пока сложилась картинка.

Как бы это фантастически не звучало, но, похоже, местные целители действительно умели воздействовать на организм исцеляемого неведомым полем, вызывающем... Что оно вызывало, вопрос на миллион. У меня даже в голове не укладывалось, какие процессы надо задействовать, что бы за пару сеансов срастить кость.

Тут обычным разгоном обмена веществ не обойдешься. Должны "работать" определенные клетки в зоне роста кости. А для них необходима поставка минералов и микроэлементов. Как это осуществлялось в условиях неслабого воспаления и отека в месте перелома, матушка, к сожалению, не описывала.

Как же она не вовремя ушла в мир иной. Да я за такие знания душу готов отдать был. По возвращению в город надо будет любой ценой напроситься на аудиенцию к одному из тамошних целителей. Это какие перспективы для работы открываются...

Кстати, может и тут какой завалящий доктор найдется. Все-таки до города — не ближний свет, четыре дня пути. А если прихватит сильно, до города можно и не успеть доехать.

Бережно отложив матушкины записи на журнальный столик, я поднялся с кресла, невольно поморщившись от боли в затекшей шее и пояснице. Ого! Это сколько же я так просидел?

Подойдя к крошечному окну за книжным шкафом, с изумлением увидел на небе луну и звезды. Это я так увлекся, что даже ужин пропустил, и ни одна зараза не озаботилась принести еде.

Отворив дверь библиотеки, уставился в непроглядную темноту коридора. От неожиданно раздавшегося прямо под ухом молодецкого храпа, едва не оконфузился. Метнувшись к столику, вооружился лампой. Возле входа в читальный зал, подпирая спиной стену, стоя спал мой слуга

— Федор Гордеич... — тихо позвал я.

Не прошло и мгновения, как тот стоял передо мной вытянувшись стрункой. Сна ни в одном глазу, только щурится от света ярко горящей лампы.