Глава-13

Глава-13

Чайник закипел, забурлил и, похоже, выключаться не собирался. Друзья отвлеклись от мониторов и недовольно посмотрели на изделие китайской промышленности. Купленный, по дешёвке в Фикс-прайсе электрочайник не проработал и недели. Чайник кипел исторгаясь паром. Кипяток выплескивался, не надо было наливать полный. Вася вздохнул, к неисправному девайсу он был ближе, но больно удобно сиделось. Пришлось подняться и выключить. Заодно и напиток приготовить, зря что ли включал?

— Горячего, Паш? — спросил он друга, вновь уткнувшегося в монитор.

— Угу...

— Чай, кофе?

— Чаю. Без сахара, — не отрываясь от чтения, сказал Свешников. — Не крепкого... спасибо.

Вася хмыкнул, бросая пакетик чая 'Richard' в кружку. Крепость пакетированного чая? В свою кружку Маргелов сыпанул растворимого кофе, добавил пару ложек сахара, и разлил кипяток по кружкам. Одну отдал другу, сам вновь удобно угнездился в кресле, взял кружку и отхлебнул. В желудке заурчало. Надо бы поесть нормальной еды — подумалось ему. За окном темно, поздно уже, на часах без пятнадцати одиннадцать. Сухомятка достала, хотелось нормальной еды — борща или щей, жаркого с гарниром, как мама готовит... но отлучаться пока кто-то на 'выходе' — боязно. Но домашнего хочется. Хотя домой не тянет. Там...

В конце концов, можно с доставкой заказать — пиццу, или шаурмы. Главное чтобы горячего поесть, но только всем троим... после выключения аппарата.

Во временной теории Свешникова Вася пока не совсем разобрался. И примеры из прочитанных книг о попаданцах разобраться в теории не помогают, ибо подобная ситуация в них не встречалась. Да и не описывали авторы причины попадания своих героев — провалился в прошлое герой и ладно. Тут больше сюжет 'Назад в будущее' подходит. Очень похоже, с той разницей, что герои фильма возвращаются в свое настоящее, измененное их действием в прошлом. А тут изменение происходил после отключения аппарата. И эти изменения... как бы мягче сказать... не очень приятны. От слова 'совсем'. Даже мысль у всех появилась — попробовать изменить их же намерения, но Свешников пояснил, что возникнет парадокс, и он закончился бы исчезновением куска реальности, прожитой друзьями с первой передачи, по сей момент. Но ничего не выйдет, ибо прыжок в прошлое раньше нужной даты блокируется. Так что придется продолжать выходы, в надежде на 'счастливый конец', как выразился Паша. И чем больше друзья совершают прыжков, контактируя с аборигенами и передавая важную информацию, тем больше изменений ждет в финише.

'Мы создаем временные петли, — пояснял Свешников. — Петля начинается не с момента включения аппарата, а с первым 'выходом'. Но не заканчивается после возвращения, а начинает новый виток со вторым 'выходом'. И так наматывает спираль петель, пока выходы не прекращаются. И разрываются только при отключении аппарата. Что интересно, пока аппарат в работе, а мы находимся во временной петле, можем спокойно контактировать с любым человеком, который помнит все что и мы, но до выключения аппарата. Как его выключаем, то вдруг обнаруживаем, что история-то изменилась, и для всех это естественно, но не для нас, помнящих изначальную. Почему так? Возможно работа с машиной, обеспечивает сохранение памяти всем троим, или просто нахождение рядом с ней, пока не ясно. Но отлучаться надолго не желательно. Вдруг машина выключится, память отсутствующего изменится, да так, что, не дай бог друзей своих не узнаешь'.

Маргелов представил ситуацию и невольно передернулся. Да, компьютер и аппарат подключены через бесперебойники, но кто знает, что может произойти? Разорвутся пресловутые петли и ага...

Вася вздохнул — теория теорией, но как будет в практике проверять как-то боязно. Это отключение после 'выходов', как лотерея — никогда не догадаешься, какой сюрприз преподнесёт 'эффект бабочки'.

Что говорить, последний 'сюрприз' шокировал всех. Бабочкин эффект отразился почему-то на их отцах. Его отец алкаш и тряпка. Как-то дико это видеть, если в памяти строгий, и подтянутый живчик-пенсионер. Отец Сергея превратился в бессердечного дельца и мошенника. У Паши вообще погиб в автокатастрофе пять лет назад. Столкнулся с фурой. То ли уснул за рулем, то ли плохо стало. Причем изначально машины у них никогда не было, а Пашин отец вообще прав не имел...

Но эффект сработал в другом. День Победы теперь празднуется седьмого мая. Есть и другие изменения, но не значительные. Что именно и конкретно пока не выяснили. Меньше ли народу погибло? Тоже ответить трудно, данные разнятся, и много споров вокруг них. Еще искать и искать. Но вот хронология последних дней войны была изучена подробно.

'1 мая 1945 года в 3:50 на командный пункт 8-й гвардейской армии был доставлен начальник генерального штаба вермахта генерал Кребс, уполномоченный вести переговоры о перемирии. Находящийся на командном пункте маршал Жуков, сказал, что перемирие неприемлемо, только безоговорочная капитуляция. Немецкому командованию был поставлен ультиматум: если до 10 часов не будет дано согласие на безоговорочную капитуляцию, советскими войсками будет нанесён сокрушительный удар. Не получив ответа, советские войска в 10:40 открыли ураганный огонь по остаткам обороны в центре Берлина. После этого начался последний штурм центральной части города, и Имперской канцелярии. Всю ночь, с 1 на 2 мая, продолжались бои. К 8 часам все помещения канцелярии были заняты советскими солдатами.

Ночью 2 мая в 1:50 по радио было принято следующее сообщение: 'Прекращаем военные действия. Высылаем своих парламентёров на мост Бисмарк-штрассе'. Также по радио передали обращение к немецким войскам берлинского гарнизона о прекращении сопротивления. К 15 часам остатки берлинского гарнизона сдались в плен.

4 мая советское командование потребовало провести акт капитуляции в Карлсхорсте.

6 мая в 20:45 в здании военно-инженерного училища Карлсхорста, был подписан акт о безоговорочной капитуляции, который вступал в силу 7 мая в 00:01.

От германской стороны акт подписали: от сухопутных сил генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, от люфтваффе генерал-полковник Штумпф, от кригсмарине — адмирал фон Фридебург.

Безоговорочную капитуляцию приняли: маршал Жуков и заместитель главнокомандующего союзными экспедиционными силами маршал Теддер.

В качестве свидетелей свои подписи поставили генерал Спаатс от США, генерал Тассиньи от Франции, и маршал Монтгомери от Великобритании'.

После прочтения возник вопрос — а как капитуляция происходила изначально? Ясно, что даты сдвинулись, но хронологию помнили плохо, и друзья принялись перебирать распечатки. Нашли, сравнили, вновь переглянулись, состоялась только одна церемония подписания, и она явно прошла под диктовку советской стороны. Причем всем троим показалось, что наши действовали по заранее продуманному сценарию, а Сергей озвучил общую мысль: 'Мне кажется, что маршал Жуков на командном пункте 8-й гвардейской армии находился неспроста. Считаю, командование знало о контактах союзников с верхушкой рейха, и намерение капитуляции союзным войскам, поэтому сыграли на опережение'.

Опережение в этой ситуации — знание намерений союзников. А это говорит о многом. Осознание своей причастности всем троим подняло настроение. Как сработают крайние выходы, и какой сюрприз подкинет Бредбери со своей бабочкой?..

Маргелов выдохнул и взглянул на Свешникова. Тот что-то внимательно просматривал какой-то текст.

— Что-то интересное читаешь?

— Немецкие документы, приказы, донесения, — перечислил Паша. — Сайт тут один нашел, много чего интересного. Есть письма немцев домой. Читаю вот...

— А я в архивах копался. Думал что-нибудь об Русове и его экипаже найти, — сказал Маргелов. — А Витя Петров, Максим Куралов со всеми бойцами, что в бункерах сгорели... ведь даже могилы у мужиков нет.

— Мы уже начали записывать — в кого попали.

— Начали, да не продолжили. И я считаю вносить и тех кто рядом был. И погиб. Я это к чему — мы тут с одним парнем в клубе познакомились. Юра поисковик. Поисковики погибших на войне ищут.

— Я знаю, — кивнул Свешников.

— Предлагаю с ним созвониться. Списки с местами гибели передать, вдруг в поиске поможет? Ведь сколько неизвестных перезахоранивают.

— Правильно! — согласился Паша. — Сделаем список с местами гибели и передадим поисковикам.

— Я списком займусь, — решил Маргелов и вдруг замер. — Блин, а он нас-то вспомнит? Вдруг после отключения реальность так изменится, что Юра в спортклуб никогда не приходил, или с нами не пересекался?

— Трудно позвонить и проверить? — пожал плечами Паша. — Делай список. Если не Юра, так других поисковиков найдем.

Какое-то время оба сидели тихо. Свешников хмыкнул, и сказал:

— Хочешь, одно арийское письмецо прочитаю? Датировано 27-м июня.

Вася заинтересовался. Встал, подошел к столу и склонился, вглядываясь в монитор.

— Так тут по-немецки!

— Естественно по-немецки. На каком еще гансам домой письма писать?

Вася на мгновение завис.

— Э-э-э... так ты инглишь изучал, или я чего-то пропустил.

Паша посмотрел с укором.

— Военный, йоп, мозги включи! Неужели не заметил, что умеешь многое, что никогда не изучал, и даже не знал?

Маргелов задумался. Чего он не знал до выходов в прошлое? Устройство винтовки Мосина? Возможно, но спорно — механизм не сложный для изучения. Может штыковой бой? Нет, тоже не то... что-то связанное с тем танкистом, в которого он первый раз попал. Да! Именно! Вася понял, что он не только отлично знает устройство танка Т-26, но при необходимости может его отремонтировать. И, естественно, водить, пусть не профессионально.

Однако ни Русов, ни Резеда, ни Петров, ни Куралов не владели немецким на столько, чтобы бегло читать тексты, без словаря. Паше значит повезло.

Свешников кликнул по файлу. В открывшейся картинке пожелтевший лист с непонятными каракулями. Но Пашу это не смутило.

— Пишет обер-фельдфебель Беренмайер, — начал читать он. — Пишет домой, кому — неразборчиво, ага вот: 'Русские атакуют и атакуют. Кажется, что все, выдохлись, эта атака последняя, но они идут и идут. Приходиться оставлять позиции и отходить. А потом атакуем мы и выбиваем 'иванов' с позиций. Такое происходит порой по несколько раз на дню. Мы уже не спорим и не ставим на то, что сегодня русские отойдут, потому что вновь они идут в бой, который затихает уже в темноте. Мы падаем от усталости в траншеях, но спать мешает многоголосый стон на нейтральной полосе. Это страшно. Потому что этот ужас с рассветом начнется заново, и никто не уверен, что не останется на нейтралке...'. Дальше не разборчиво.

— С фрицевских писем толку мало, — сказал Вася.

— Да я так, настроение поднять. Тут приказы имеются. Полезно почитать, может пригодиться.

— А конкретно?

— Вот этот об отношении к советским военнопленным. Решение еврейского вопроса на оккупированных территориях. О противодействии большевизму и саботажу.

— Скинь мне, почитаю.

* * *

Броня крепка, и танки наши быстры...

Строчки из песни циклично крутились в голове, мешая сосредоточиться. Еще мешали саднящие многочисленные ранки и царапины. Болела голова. Уже не сосчитать — сколько раз контузило, и сколько мелких осколков получено в результате попадания в броню вражеских снарядов. Нет, не снарядных осколков. При попадании от внутренней стороны брони отлетали мелкие кусочки стали. Они впивались в кожу, вызывая мелкие кровотечения. Но их было много.

Танковый шлем уже не налезает на огромную чалму из бинтов, грязно-бурого цвета. Надо бы бинты поменять, да некогда. И терпимо пока...

Терпимо-то терпимо, но еще донимают странные мысли в голове. Как возникли с рассветом, так не удается их унять.

... и наши люди мужества полны...

Комиссар прислонился лбом к броне. Горячая. Лед бы к голове приложить, да где его сыщешь? Ночи светлые от пожаров. Дневная жара иссушивает, на броне хоть яичницу жарь. А ночью душно, и никуда не денешься. Поспать бы, забыться хоть на часик, но не время, и в голове разные мысли... как на дрожжах множатся.

За эти пять дней война неожиданно открыла множество вопросов, касающихся чести и мужества, растерянности и трусости, преступной халатности, откровенной враждебности и предательства.

Но, даже столкнувшись со всеми этими проявлениями поступков, уверенность в личном, моральном и воинском превосходстве над врагом советского народа только возросла.

Поменялось и видение ситуации. Практически исчезло залихватское шапкозакидательство первых дней войны. Уже допускали, что война продлится полгода, максимум год. Но то, что боевые действия перенесутся на территорию чужую территорию, нисколько не сомневался. Да, эта война закончится в Берлине, но не малой кровью. Немало её пролилось, уже немало...

Как двадцать миллионов? Какие четыре года? Откуда эти пораженческие мысли? Что-то сидит внутри, темное, непонятное, и нудит-нудит-нудит. С трудом удается задвинуть это нечто в глубину...

Да, цена будет большая. Сколько жизней еще придется положить за нашу победу?..

Эти пять дней войны заставили посмотреть на нее с иной стороны. Тяжелой, страшной, шокирующей. Первое потрясение было такое сильное, что стоит закрыть глаза, и вспоминается первая увиденная кровь этой войны. Это была кровь женщин, кровь детей.

Молодая женщина с серым лицом и пустыми глазами, на руках мертвый ребенок, рядом балка, из-под которой ноги в сандалиях, белые чулочки до колен...

Не бывает войн без жертв. Но не должна на них литься невинная кровь. Недолжна...

'Эта война против всего народа. Война тотальная. Война на физическое и моральное уничтожение советских людей'. Вновь эти мысли из глубины. Но этот некто прав. Невероятно, но прав. И имеется пример. Вчера допрашивали пленных. Пленные отвечали на вопросы охотно. Все твердят одно — русским все равно капут, германские непобедимы. Но больше удивил эсесовец Вальтер Гердер — ротный командир дивизии СС 'Викинг'. Этот уверенный в себе немец убеждал всех сдаться в плен, лично ему. Утверждал, что сопротивляться доблестной германской армии бесполезно и нецелесообразно. Что через месяц германские войска возьмут Москву...

Затем Гердер начал излагать преимущества нордической расы. Что все неполноценные народы будут истреблены. Лишь немногие останутся служить высшей расе. И только немцы будут решать их судьбу...

Тут командующий корпусом решил снять комбинезон — душно было, и немец узрел звезды на рукавах и петлицах. Высокомерность и спесь с него испарились. Эсесовец вытянулся в струнку и, задрав подбородок, начал отвечать на вопросы быстро и громко. Мгновенная метаморфоза только добавила неприязни. О боевых действиях эсэсовец знал мало. В конце он вновь принялся за свое: 'Через месяц с Красной Армией будет покончено. Всех евреев, коммунистов и комиссаров расстреляют. Это будет, не сомневайтесь, господин генерал, сдавайтесь!'

Будет нация господ и нации рабов? От нахлынувшей неприязни и отвращения все буквально кипели, и эсесовца решили отправить в штаб фронта от греха, ибо руки чесались пристрелить это дерьмо. Пусть в штабе изумятся такой наглостью, и сами решают — что с таким делать.

'А надо было расстрелять. Враг непримиримый, жестокий. Эсесовцы звери...'

С трудом удается отодвинуть нечто вглубь. Хочется спать. Но не время. Надо бдить...

... и наши люди мужества полны...

Именно мужества. Мужества и воодушевления. За последних пару дней подана сотня заявлений в партию и полтысячи в комсомол. Это ли не показатель? Бойцы знают, что могут погибнуть, но мысли их не о смерти. В вере в жизнь и в вере в победу.

'В бой за Родину!', 'Смерть фашизму!', 'Даешь Берлин!', 'Да здравствует коммунизм!', 'Водрузим над землею красное знамя труда!', 'Пролетарии всех стран, соединяйтесь!'. Эти надписи на машинах красноречиво говорят сами за себя. Никто не давал команды бойцам. Никогда на броне не писалось. Это только в фильмах. Инициатива шла от рядовых, но было поддержана политруками: 'Разгромим Гитлера и пройдем по Унтер-ден-Линден парадом!'

Сколько до парада победы?..

Как же хочется спать! Комиссар прислонился щекой к разогретой броне. Прикорнуть бы хоть на часок. Но не время...

Лес горел, освещая окрестности. Было светло как днем. Небо светлое. Утро уже.

Громкие удары по броне неожиданно взбодрили. Экипаж с матом выбивал пальцы с разорванных траков и пытался снять разбитые катки. Комиссар поморщился, но окрикивать бойцов не стал. Вновь приступ. Порошков бы выпить, да нету. Впрочем, боль отступила. Даже в голове прояснилось.

Загрохотало где-то на юге, и севере. Комиссар огляделся, но ничего подозрительного не заметил.

— Как там дела? — спросил он механиков.

— Гусеницы починили, — доложил мехвод. — Катки в хлам, заменить нечем. Ремлетучку надо вызывать.

Где летает эта ремлетучка? Комкор и бригадный комиссар переглянулись.

— Шмелев, связь появилась?

— Нет связи тащ бригадный комиссар.

— Смирнов, — позвал Рябышев своего связиста, — дуй в Червоноармейск в штаб. Пусть ремонтников присылают.

Два танка стоят почти рядом в открытом поле Т-34 и КВ. Лакомая цель для вражеской авиации. И как назло в небе появились ряды самолетов. Эти летят высоко, на северо-восток. Им пока не интересны два танка. Надолго ли?

Рябышев тоже смотрит в небо.

— Дымовые шашки остались? — оборачивается он. — Последняя? Пусть под рукой будет. Если появятся лаптежники или мессера, то зажигай, и на корпус. Увидят, что танки горят, может, не станут бомбить.

Станут — не станут, но приготовиться надо. Вчерашним вечером, на марше, почти в темноте, их неожиданно атаковали 'мессера'. Четыре истребителя устроили... сафари. Что за сафари? Охота? Странно...

'Мессера' атаковали азартно, заходили с тыла. Командирам танков деваться некуда, приходилось комкору и комиссару торчать в люках, наблюдая за атаками и предупреждать мехводов о поворотах. Танки маневрировали, удачно уклоняясь от пулеметных трасс и падающих бомб. Но то ли в пятый, то ли в шестой заход, их не считали, не до этого было, 'мессера' кинули по бомбе и улетели. Одна разорвалась далеко позади, вторая легла меж расходящимися машинами. Оба танка качнуло воздушной волной. И они встали. После осмотра стало ясно — осколками разбило катки и разорвало гусеницы. Своими силами не починить. Долго ли Смирнов будет рембат искать?

Есть время поспать, и вдруг вновь из глубины сознания попыталось прорваться что-то непонятное. Порыв подавить удалось с трудом. Что-то очень тяжкое сидит внутри. И выпустить боязно. Как бы ее свихнулся от перенапряжения.

Танкисты тем временем сложили инструменты, расположились около танков, и назначили дежурного. Рябышев забрался в башню. Комиссар тоже занял командирское место. Когда-то и представить не мог, что будет спать полусидя. Теперь готов заснуть и стоя.

— Ковалев, я вздремну, — сказал он связисту, устраиваясь поудобнее, — связь проверяй, как появится, буди сразу.

— Есть, товарищ бригадный комиссар!

— Не ори, люди отдыхают.

В ответ Ковалев улыбнулся щербатым ртом. Танковый шлем под голову. Спать...

Сознание плывет, его окутывает туман. Хорошо... нет видений детской крови... и вдруг:

Бом-м-м! Колокольный гул вибрирует в сознании.

Туман разрывается, и в разрыве комиссар видит эсесовцев, расстреливающих толпы народа. В Бабьем Яру войсками СС уничтожено более ста тысяч мирных жителей...

Бом-м-м! Разрыв тумана — Палачи из легиона СС "Мы хотим уничтожить как можно больше русских!". Выколотые глаза и вырезанные на коже звезды у советских военнопленных, отрезанные груди у женщин... десятки тысяч расстрелянных и сожженных мирных жителей... Майданек... Освенцим... Бухенвальд...

Бом-м-м! Туман становится темно-серым, грязным, черным. Это уже не туман. Это дым. В разрывах клубов какие-то столбы с массивными основаниями. Серые фигуры с значками 'SS' сгоняют жителей деревни в огромный сарай. Обкладывают соломой и поджигают. 149 стариков, женщин и детей сгорают в пламени...

Бом-м-м! Дымящиеся головешки и пепел шевелятся, из них медленно и тяжело поднимается полуобгоревшее тело. Покачивается и хрипит. Бредет по пеплу, роняя капли крови из ран. Склоняется над телами. Отвердевшими от черных корост пальцами проводит по лицам мертвецов. В горле не стон — клекот. От тела к телу. Из обгоревших глаз струится суковица. Лицо, знакомое, родное. Осторожное касание обгоревшей головы и слышится тихий стон. Сын... сынок... живой. Лицо, руки и ноги обгорели. В животе кровоточащая рана. Отец осторожно поднимает сына на руки. Выпрямляется. Сын вздрагивает...

Отец смотрит на умершего сына, поднимает лицо к небу и хрипит проклятия убийцам....

— Товарищ бригадный комиссар! — и в ногу толкают. — Товарищ бригадный комиссар!

— А?! — вздрагивает комиссар.

Сонно моргает и видит встревоженного Ковалева.

— Что? Связь появилась?

— Нет, товарищ бригадный комиссар, вы стонали. Громко и сильно. А связи нет.

— А, ясно, — голова тяжелая, сонная, по телу струится холодный пот.

— Ты поспи, Ковалев. Думаю, связи не будет. Скоро ремлетучка прибудет.

Уверенность в этом железная. Откуда? Из глубины сознания. Это нечто, что все пытается прорваться, пошло по другому пути. Воздействовало через сны и образы. Но пусть так и будет дальше.

Башенный люк не закрыт. Комиссар приподнимается и выглядывает. Уже рассвело, чуть посвежело, хотя воздух и сейчас наполнен запахом дыма и гари. Вдалеке черточки самолетов, но над ними небо чистое. Часовой прохаживается меж танков.

— Все тихо, товарищ бригадный комиссар, — докладывает Жилин, заряжающий из экипажа Рябышева.

Кивнув часовому, комиссар смотрит на горящий лес, и увиденное во сне начинает прокручиваться в памяти. Руки невольно сжимаются — теперь образ погибшего под бомбами ребенка затмила обгорелая фигура с мертвым сыном на руках...

'Хатынь' — шепчет он про себя. И ведь это правда. Без сомнений. Если бы не попался вчера этот эсесовец Гердер, не поверил бы. Попалась бы эта тварь сейчас...

'Спать!' — мысль правильная. Да, надо поспать, и пусть снится нужное...

Комиссар сел на сидение и закрыл глаза, ожидая новых потрясений. Но 'нечто' будто вняло пожеланию и явило видение пылающего леса, домов и полей с горящим хлебом. И бой. Вчерашний бой.

'Внимание! Вперед! — звучит в ТПУ', и десятки машин окутались выхлопными газами. По зеленому луг чертятся широкие рубчатые борозды к плотным рядам разрывов, вырастающих впереди. Снаряды ложатся все ближе. Это заработали орудия ПТО. Снаряды рвутся между машинами. Есть попадания, но нет урона. Снаряды мелких калибров не пробивают броню 'тридцатьчетверок' и КВ. И из леса один за другим начинают выкатываться танки врага. Около пятидесяти троек и четверок разворачиваются в боевые порядки и атакуют наш левый фланг, начиная беглый огонь с дальней дистанции. Вот расстояние сокращается до метров восемьсот. Противник атакуя левый фланг, подставил борта под стволы правофланговых, скрытых высокой рожью. Немцы их не видели. Команда 'Огонь!' тонет в грохоте выстрелов. Новый снаряд — выстрел. Выстрел. Выстрел...

Немецкие машины остановились. Мы бьем опять и опять. И вот уже горит одна машина, другая...

Гитлеровцы разворачиваются к правому флангу, и подставляются левофланговым. И снаряды впиваются в меченые ненавистными крестами борта...

Картинка боя чуть отдаляется и бледнеет. На этом фоне проступают контуры карт, с расположением советских дивизий и танковых корпусов. Но выделяется лишь один район. Он меняет масштаб на более подробный. На этой карте двигаются стрелочки с направлением ударов. Красные и синие сталкиваются остриями. Рядом возникают буквы и цифры с номерами полков, дивизий, корпусов, с данными о технике и личном составе. Обозначения перемещаются... меняется обстановка, время и дата... И комиссар понимает трагический масштаб танкового сражения, в финале которого отряд из 1778 бойцов, все что осталось от 10 тысяч, вышли в расположение 5-й армии. И на карте проступают буквы: 'Это будет'.

Вдруг карта принимает первоначальный вид и возникает надпись: 'Как должно случиться'.

И вот начинается движение стрелок и обозначений. Оборона выстраивается используя заболоченные берега рек и ручьев. Стрелковые дивизии сосредотачиваются в местах, удобных для обороны и быстрого выдвижения. Артиллерийские бригады и стрелковые дивизии сводятся в подвижные узлы обороны на направлениях движения танков противника. Мехкорпуса подтягиваются и сосредотачиваются, нацеливаясь в тыл группы армий "Центр"...

Громкие удары по корпусу вырывают комиссара из сна. Он мотает головой, с трудом поднимается и выбирается из башни. Немного отсидел правый бок, и руку. На душе сожаление. Последний сон был интересен. Даже познавателен, запомнился ли? Первый-то сон на всю жизнь в память вдолбило. Теперь с эсесовцами никаких церемоний не будет! А вот крайний...

Около танков стоит летучка, ремонтники выгружают катки и инструмент. Чуть поодаль пара тридцатьчетверок и машина с установкой ПВО. Танкисты настороже, расчет бдит. Добрался-таки связист до штаба корпуса и помощь привел.

Подходит Рябышев, на ходу расстегивая комбез. Следом семенит адъютант комкора, тащит два ведра с водой. На адъютанте форма как с иголочки, сапоги начищены, ремни 'муха не сидела'. Как умудряется поддерживать ее в идеале, непостижимо.

— Отдохнул, Кириллыч? — интересуется комкор, скидывая гимнастерку.

— Отдохнешь тут... — буркнул комиссар. Чертыхнулся — бинт на голове ослаб и частично съехал, держась только на присохшем нижнем слое. Снять бы эту чалму, да повязку нечем заменить, медпакетов не осталось.

— Давай освежимся, Николай Кириллович, да в путь, дел невпроворот, — Рябышев наклонился и кивнул адъютанту:

— Лей!

Пока комкор умывался, кряхтя от наслаждения, комиссар скинул пропахшие дымом и потом комбез, и гимнастерку.

Умывание прогнало сонную одурь. В голове прояснилось. Сейчас бы перехватить еще бы горяченького. Но связист привел рембригаду с охраной, а полевую кухню позабыл как-то...

Ремонтники вместе экипажами уже поставили новые катки и заменили траки. Натянули гусеницы довольно быстро. На взгляд комиссара, в мирное время так в норматив не укладывались.

Он хмыкнул и задумался. Отчетливо вспомнился сон с картами. Подробно. Настолько, что засвербело...

— Дмитрий Иванович, — сказал он Рябышеву, — мысль одна в голове все вертится.

— Дельная хоть? — осведомился комкор, застегивая гимнастерку. Адъютант стоял рядом и держал наготове комбез. Чистый, и где только раздобыл?

— А ты послушай, и реши.

— Ну, давай, излагай, только кратко. Сейчас ребята все тут соберут, и мы выдвигаемся.

— Карта нужна, без неё никак.

Рябышев обернулся к адъютанту. Тот уже держал планшетку с картой поверх. Золотой человек!

Карту развернули на броне, прижав углы планшеткой и шлемами.

— Смотри, Иваныч, обстановка тебе известна. Кто где и куда, тоже. Вспомни показания пленных, и разведданные. Выходит, что мы на шаг, даже на два позади противника. Инициатива полностью за ними, но есть мысли как все изменить. Вот — выстраиваем оборону по рекам Турья, Стоход, Стырь, Горынь, Случь. Берега болотистые, чем не естественная преграда? Весь смысл во множестве рубежей. Далее, артиллерийские бригады и стрелковые дивизии сосредотачиваются на направлениях движения танков противника. Мехкорпуса должны быть готовы для выхода в тыл группы армий "Центр'. Главный удар наносится в тыл армиям фон Бока, нарушая все линии снабжения и тыловые коммуникации. Парировать немцам нечем, ударные группировки группы армий "Центр" далеко. Клюге и Гудериан остаются без подпитки горючим и боеприпасов, не говоря об эвакуации раненых. Более того, группа армий "Центр" оказывается в окружении, с одной стороны наши мехкорпуса, с другой войска Западного и Резервного фронтов.

Перед противником возникает вопрос наведения порядка в своем тылу и восстановление линий снабжения. Танковым группам Гота и Гудериана придется разворачиваться и пройти 300 километров для зачистки своих тылов. А это трата горючего, не думаю, что у них значительные запасы. Представь — горючее закончилось и...

— Немцам придется бросить или взорвать часть танков еще до встречи с нами, — заканчивает мысль Рябышев.

— Именно! Стратегическая инициатива переходит к нам. Противник постоянно натыкаются на подготовленные узлы обороны. И попусту тратит силы в позиционных боях, выдыхается, исчерпывает резервы, раз за разом проламывая подготовленную на своем пути оборону.

И вот когда станет ясно, что немцы выложились полностью, надо обрушиться на них соединенной мощью всех мехкорпусов. И гнать без передышки, не давать где-то организовать оборону.

Комиссар замолк и взглянул на задумавшегося комкора.

— Ну как?

Рябышев потер подбородок. Затем хмыкнул, протянул руку и сдвинул часть бинта, закрыв правый глаз.

— Кутузов!

— Левый глаз должен быть и Кутузов им видел, кстати. Ты лучше скажи что думаешь?

— Хм... — комкор задумчиво посмотрел на своего комиссара. — Поехали, Николай Кириллович. Этот вопрос надо в штабе решать. По машинам!

Командирские танки возглавили колонну. Как всегда, как и должно быть.

Колонна нацеливается на сосновый бор. Иного пути к штабу корпуса нет. Головным идет КВ Рябышева. Комкор торчит в башне и смотрит вперед, оценивая путь через пылающий лес. Понизу уже все выгорело. Теперь пожар резвится в сосновых кронах.

Огонь бывает красив. Можно долго смотреть на кадриль пламенных лепестков в костре, но тут от масштабности стихии берет жуть. Адская пляска. И путь именно через нее.

Комкор решительно взмахивает рукой и спускается в башню. Люк закрывается и КВ въезжает в пылающий лес. Тридцатьчетверки устремляются следом за своим командиром.

И в огонь и в воду!

Люки закрыты плотно. Только механик не прикрыл, чтобы обзор иметь.

Пламя ревет в верхах. Крупные угольки не падая роятся меж стволов. Сыпется огненная труха. Ветки и сучья стучат в броню. В танке становится жарко. Как в домне — появляется мысль. Сдюжим ли?

— Три танкиста три веселых друга... — это мех, ювелирно работая рычагами, выводит песенные куплеты. Невольно начинаем подпевать. Сдюжим!

— ... экипаж машины боевой!..

Танки мчатся сквозь огненный тоннель к темному пятну впереди. Обычно наоборот стремятся к свету в тоннеле.

Колонна вырывается из пожара неожиданно. Пики обгоревших сосен остаются позади, танки выкатываются на небольшую поляну, у края которой стена камыша и полоска воды за ней. Головной КВ сворачивает к берегу и замирает у камышовых зарослей. Из башни появляется Рябышев. Комиссар тоже открывает люк и выскакивает на свежий воздух. Броня необычайно горяча. Если броневая сталь не закалилась, то люди точно стали крепче!

Колонна проскочила через пожар без потерь. Экипажи вываливаются из танков, тяжело дыша, и смотрят назад, не веря своим глазам, неужели живы?

— Думал, сварюсь, — делится впечатлением Рябышев. — У тебя все целы?

— Целы. Стальной горшочек тоже не подвел.

Комкор смеется незамысловатой шутке.

— Чугунком машину не назвал и то ладно, — говорит он и с наслаждением жмурится, вдыхая. — Да, танки у нас надежные...

Тут нет дыма — ветер на бор дует, и дышится необычайно легко. Даже голова от насыщенного воздуха закружилась. В небе чуть поодаль висит темная туча. Будет ли гроза? Хорошо бы...

Экипажи спускаются к реке и жадно глотают воду, только потом умываются.

— Так, десять минут на оправиться, и в путь! — командует Рябышев.

В штабе оживленно. Присутствует Васильев. Чист, подтянут, бодр. Будто на него не действует напряжение последних дней. Самое главное он отлично понимает тактику современного боя.

— Копченым пахнет, — шутит он приветствуя. — Вы откуда такие вкусные?

Напоминание о вкусе включает мысли о еде. Желудки как по команде бурчат у Комкора и комиссара. Васильев соображает быстро, кликнув ординарца:

— По порции горячего. И остальных пусть накормят.

В меню дивизионной кухни имелся гороховый суп и кулеш. Принесли и то и то. Поставили закопченный чайник и пару кружек.

Когда с едой покончили и уже с наслаждением прихлебывали чай, Рябышев спросил Васильева:

— Почему с тобой связаться не могли? Не слышали?

— Инициатива начштаба, — усмехнулся Васильев. — Пеленгации противником опасается. Осталось вместо гаубиц изготовить требушеты, чтобы кидать снаряды в противника без грохота и переделать танки на педальную тягу и наступать в полной тишине. Тогда фашисты точно не догадаются о наших намерениях.

Подполковник Курепин что стоял рядом стал пунцовым.

— Иван Васильевич, зачем ерничать? Я докладывал об провокациях немцев в радиообмене.

— А организовать этому противодействие что помешало?

Васильева можно понять, но организовать подобное сложно. Это через штаб фронта надо организовывать. О случаях 'лживых приказов' уже слышали не раз. Но лично бригадный комиссар пока не сталкивался. Как с этим бороться?

'Динамически меняющие пароли, и глушение частот вермахта'. Комиссар недоуменно моргнул. Мысль неожиданная. Самим забивать эфир противнику? Почему об этом никто не думал?

— Я вас, Дмитрий Иванович и не ожидал, честно говоря, — сказал Васильев, — думал к Мишанину направитесь.

— Так вышло, — ответил Рябышев и вкратце поведал вечерние приключения. — Но это не важно.

— Важно другое, — кивнул Васильев. — Думаю, ты сам понимаешь, что происходит. Не критикуя командование, считаю — наступление организовано отвратительно. И вина за это на всех, в том числе на мне. И фактов отвратительной организации не счесть. Приказы будто впопыхах писаны. Связь отвратительная! Разведка толком не проведена! Ни рекогносцировки, ни артподготовки. Штаб молчит, будто там нет никого. Наступление на авось, какое-то.

Комиссар и комкор переглянулись. Комдива потянуло на откровение...

— Авиация противника буквально по нашим головам ходит, — продолжал говорить Васильев. — Вы на своей голове уже прочувствовали вон! А наши истребители при этом где? В приданном авиаполку отвечают — все в воздухе! Где? ПВО расположено по-идиотски. Приказ штаба фронта! Целый дивизион в Бродах стоит без толку, когда он нужен в других местах. Прошу связаться с соседями и через армию или фронт договориться о взаимодействии — как в болоте вязну.

Васильев снимает фуражку, платком вытирает выступивший пот.

— Но Курепин прав — немцы начали радио-игру с доведением ложных приказов. Как с ними бороться? А наступление...

Васильев достал из-под целлулоидной крышки планшета карту, разгладил сгибы и показал положение полков.

— Вместо тринадцати-пятнадцати километров дивизия могла продвинуться на тридцать и потерять вдвое меньше людей и техники...

Все смотрят на карту. Комиссару мерещится надпись — 'Это будет', ибо все точно как в том сне. И похоже у комдива предчувствие. Вот и ответ откровению — у внешне выглядевшем браво Васильева, оказались расшатаны нервы. Немудрено...

— Вам мои взгляды кажутся пораженческими? — спрашивает Васильев.

— Ты, Иван Васильевич, успокойся, — говорит Рябышев, — Ты обстановку правильно описал. Чего тут пораженческого? Обычный бардак. Послушай, вон, что товарищ Попель скажет. Давай, Николай Кириллович, поведай подробно, что надумал.