Христианский век в Японии (1549-1650). Перевод книги Ч.Р. Боксера. Глава 3. Христианство и "курофунэ"

Глава III

Христианство и "курофунэ"

В то время, когда португальцы открыли Японию, они, как мы уже видели, не имели прочной точки опоры или официальной торговли с Китаем. Однако они вели контрабандную торговлю в разное время и в разных местах вдоль побережья Китая, главным образом в окрестностях Нинпо (Лиампо) и Чуанхоу (Чинчео). Изгнанные китайскими эскадрами береговой охраны из этих прибрежных районов около Иджо, они вернулись к своим старым прибежищам в провинции Гуандун, сначала на остров Санчуань или Св. Иоанна, а оттуда, после заключения полуофициального соглашения с местным хаитао в 1554 году, на соседний остров Лампакау. Три года спустя они приобрели, как оказалось, более постоянную базу в бухте богини Амы, местное диалектное произношение которой они превратили в "Амакао", откуда через несколько лет появилось слово Макао.

Открытие Японии открыло для португальцев новый и теперь желанный рынок, поскольку, несмотря на разрушительные последствия гражданской войны, в островной империи существовал острый спрос на иностранные товары, и особенно на китайскую шелковую пряжу, которую даймё и самураи предпочитали отечественной продукции почти так же, как английская одежда ценилась в Испании и Португалии выше, чем одежда местного производства. Поскольку как японцам, так и португальцам было запрещено торговать или даже посещать порты Срединной империи под угрозой смерти, тем и другим было нелегко приобретать желанные китайские шелка. Тем не менее, пиратов-"вако" настолько боялись и ненавидели, что "фолангки" выглядели относительно безвредно по сравнению с ними; и так как они были в состоянии поставлять японское серебро, которое китайцы желали столь же сильно, как японцы — китайский шелк, португальцы, несмотря на периодические неудачи, были в состоянии вести высокодоходную, пусть и шаткую торговлю. Соглашение, заключенное Лионелем де Соуза с хайтао Гуандуна в 1554 году, за которым три года спустя последовало приобретение Макао, фактически поставило португальско-китайские отношения на официальную основу и исключило "иностранных дьяволов" из категории объявленных вне закона "карликов-рабов". Торговля выросла самым удивительным образом, образуя интересный пример того, как коммерческое предприятие в союзе с подкупом должностных лиц может преодолеть все виды политических и географических препятствий (1).

Штормовое Китайское море было еще не очень знакомо португальским кормчим, опасное китайское побережье практически не изучено, а японское побережье неизвестно. Но это препятствие не остановило потомков моряков, которые обогнули мыс Доброй Надежды, и в течение нескольких лет их собственные корабли или китайские джонки, зафрахтованные ими, побывали во всех гаванях на побережье Кюсю, от Ямагавы, на южной оконечности Сацумы, до Усуки в Бунго и Хирадо в Хизене. Плавания были, по-видимому, поначалу свободными для всех, и любой капитан, способный найти корабль, груз и кормчего, мог совершить плавание в Японию. Но после того, как вице-король в Гоа узнал об этом новом Эльдорадо, плавания в Японию перешли на обычную монопольную основу под контролем капитана-майора, который получал эту должность по королевской милости или в результате покупки. Она совмещалась с должностью капитана плавания в Китай с 1550 года, после чего ежегодный рейс обычно ограничивался одним или двумя кораблями, тогда как в предыдущие годы часто приходили три или четыре одновременно.

Поскольку суть торговых отношений заключалась в обмене китайского шелка на японское серебро, плавания с самого начала происходили из сезонных поселений (если так их можно назвать), основанных португальцами в Фукиене и Гуандуне, а не из Малакки. Таким образом, друг Ксаверия, Дуарте да Гама, совершил полдюжины рейсов между Кюсю и Кантоном за столько же лет, прежде чем вернуться в Индию. Информатор по этому вопросу, иезуит Бельхиор Гаго, писавший в Хирадо в сентябре 1555 года, добавляет, что он получил всего одно письмо из Гоа за последние шесть лет. Этот факт показывает, насколько слабыми были связи между Индией и Японией до основания Макао; хотя к этому времени в китайско-японской торговле участвовало много португальских кораблей, эти суда редко ходили на запад от Малакки. Корабли, используемые в этой торговле, принадлежали в основном к тому типу, который назывался "нао" или "большой корабль", который елизаветинские моряки называли "карраками", и их размеры варьировались от 600 до 1600 тонн. Японцы называли их "Курофунэ" или "Черные корабли", предположительно по цвету их корпусов.

Отец Гаго в своем письме высоко оценил щедрость и доброту, которые пожилой капитан-майор Дуарте да Гама проявил к иезуитам в целом и к Ксаверию в частности; добавив, что глубокое почтение, которое он оказал Ксаверию и его коллегам-миссионерам, произвело большое впечатление на японцев и способствовало росту престижа христианства. Это действительно было так, и тесная связь между Богом и мамоной, которая характеризует миссионерскую работу на Кюсю на протяжении остальной части христианского столетия, поразительно подтверждается следующей выдержкой из часто цитируемого "Sumario" Валиньяно 1580 года.

"Ваше Преподобие должно понять, что после милости и благоволения Бога, величайшая помощь, которую мы до сих пор получали в деле обращения японцев в христианство, — это помощь "большого корабля". Данное соображение относится к области нижнего Кюсю, который был всем, что я видел, когда писал набросок этого трактата, но оно не применимо ни к Бунго, ни к округу Киото, поскольку "большой корабль" туда не ходит. Такое же различие применимо, когда обсуждаются интересы различных сеньоров, поскольку эти интересы применимы только к нижнему Кюсю, куда ежегодно приходят из Китая португальские корабли и джонки. Ибо, так как японские сеньоры очень бедны, и выгоды, которые они получают, когда эти корабли приходят в их порты, очень велики, они изо всех сил стараются привлечь их в свои владения. И так как они убедились, что эти корабли будут приходить туда, где есть христиане и церкви, и туда, куда падре захотят, чтобы они пришли, из этого следует, что многие из них, хотя они и язычники, стремятся привлечь падре в свои владения и дают гарантии безопасности церквям и новообращенным, думая, что таким образом корабли [в свою очередь] принесут им другие блага, которые они желают получить от падре. И поскольку японцы столь сильно зависят от своих сеньоров, они с готовностью принимают христианство, когда им говорят, что их сеньоры делают это, и они думают, что таково их желание. Это дверь, через которую вошли те, кто был крещен в начале; и таким образом мы начали встречать дружественный прием в Японии и обращать в христианство людей, живущих в различных местах. Таким образом, можно сказать, как это было сказано об индийских христианах, что лишь немногие из японцев принимают нашу веру по бескорыстным внутренним убеждениям, за исключением района Киото, где не возникает вопроса о каких-либо преимуществах, связанных с "большим кораблем". В то же время существует различие между индийскими и японскими христианами, которое само по себе доказывает, что действительно нет основания для сравнения между ними, поскольку каждый из первых обратился в христианство по каким-то личным внутренним мотивам, и поскольку они — чернокожие и не наделены большим разумом, их впоследствии очень трудно усовершенствовать и превратить в хороших христиан; в то время как японцы обычно становятся новообращенными не по каким-то причудливым внутренним мотивам (поскольку именно их сюзерены ожидают от этого выгоды, а не они сами), а только в соответствии с повелением своего сеньора; и так как они белые, весьма разумные и благонравно ведут себя, и весьма привержены внешнему церемониалу, они с готовностью посещают церкви и проповеди, и когда их наставляют в вере, они становятся очень хорошими христианами, хотя сеньоры, которые преследуют личные цели и так озабочены войной, как правило, худшие.

В области Киото, где эти коммерческие соображения не играют роли, те сеньоры, которые обратились в христианство до сих пор, поступили так главным образом потому, что, услышав положения нашего Закона, сочли их благими. И хотя их вассалы также следовали их примеру, чтобы угодить своим сеньорам, все же, поскольку эти последние пошли более прямым и узким путем, чем те, что на Кюсю, они лучше понимают нашу веру и являются лучшими христианами... Но у всех них есть общее, что после того, как они стали христианами, они не обращают никакого внимания на своих идолов, и в этом они намного превосходят жителей Индии, которые даже после своего обращения в христианство очень склонны почитать своих идолов. Следовательно, христианская община в Японии вне всякого сравнения лучше, чем любая другая, и ее легче поддерживать, несмотря на ее огромные масштабы и нехватку работников... и именно поэтому нам более необходимо использовать помощь туземцев в Японии, чем где-либо еще" (2).

Валиньяно не скрывал того факта, что многие из этих христиан, будь то из Гокинай или из Кюсю, которые обратились в новую веру по приказу своих феодальных сюзеренов, с равной легкостью отрекались от нее, когда им приказали сделать это. Но он считал, что даже с учетом этих (так сказать) "колеблющихся" оставалась изрядная доля тех, которые, однажды обратившись в христианство, сохранили ему верность и предпочли смерть или изгнание отречению.

В другом месте визитатор кратко объясняет, что, хотя христианская община в районе Киото была лучше по качеству, чем община Кюсю, иезуиты должны были сосредоточить свои усилия на южном острове, а не в столице, поскольку в Кюсю "Компания обладала большой силой и престижем из-за португальских кораблей, которые приходят сюда ежегодно". Правда (как я покажу позже), Валиньяно рекомендовал изменить политику в этом отношении, призывая приложить максимум миссионерских усилий на Гокинае, а не на Кюсю. Опыт показал ему, что эта политика неосуществима, поскольку влияние, оказываемое иезуитами, было так тесно связано с "большим кораблем", что их штаб-квартира должна была находиться в порте назначения последнего. Вскоре я расскажу об этом более подробно, а сейчас вернусь к рассмотрению факторов, влияющих на отношение японцев к христианству и внешней торговле в течение первых сорока лет христианского века.

Из японских источников известно, что, как объясняет Валиньяно, стремление к внешней торговле было основным импульсом, побудившим даймё Кюсю приветствовать падре в своих владениях, хотя некоторые из них, такие как Отомо Ёсисиге, со временем стали искренними новообращенными. Японцы, как и древние афиняне, всегда стремились к чему-то новому, и, кроме китайских шелков, которые составляли неотъемлемую часть одежды всех, кто мог себе это позволить, европейские и индийские диковинки и предметы искусства всегда пользовались большим спросом на японском рынке. Об этом существует интересная ремарка в ранее упоминавшемся письме Фроиша от 1569 года, касающемся его исторической встречи с Ода Нобунагой. Фроиш пишет по поводу огромного личного состояния Нобунаги:

"Как только дворяне, бонзы, горожане и торговцы, имевшие с ним дело, поняли, что Нобунага хотел получить одежду и предметы из Индии и Португалии, то ему действительно было преподнесено такое удивительное количество материала, что я остался поражен этим до глубины души. Ибо я не мог себе представить, откуда поступило такое большое разнообразие товаров в эти столь отдаленные края, и как японцы могли получить их от португальцев, а именно, все алые накидки и кабайи [малайские "юбки"], бархатные шляпы с перьями и медальонами Богоматери Благодати, множество отрезов малинового атласа, кордовскую кожу, песочные часы и солнечные часы, подсвечники и конусы, китайские меховые одеяния и меха, лучшую стеклянную посуду, всевозможный ценный булат и многое другое, которое я не упомню. Все это в таком изобилии, что у него есть двенадцать или пятнадцать сундуков, похожих на португальские, наполненных этими вещами, в течение последних трех или четырех месяцев, так что я не могу за всю свою жизнь представить себе, что еще можно было бы привезти оттуда, что было бы для него в новинку".

Некоторые из этих китайских шелков и пуховиков, вероятно, были побочным продуктом пиратских грабежей "вако", но Фроиш, несомненно, был прав, полагая, что большая часть этого материала, будь то европейского или азиатского происхождения, была доставлена ??курофунэ или "черным кораблем" (3).

Само собой разумеется, такой воинственный народ, как японцы, охотно раскупал мушкеты и другое оружие, привезенное "южными варварами", а португальцы, в свою очередь, были увлеченными коллекционерами японских мечей и протазанов. Оба этих вида оружия были быстро "натурализованы" в португальском языке под их оригинальной этимологией "катана" и "нагината" соответственно. В 1561-1562 годах даймё Бунго, Отомо Сорин, отправил "прекрасный новый кинжал с ножнами, обвитыми сделанной из золота змеей, очень искусной работы, в подарок для нашего сеньора короля, так как он знал, что он был всего лишь маленьким ребенком". Дону Себастьяну действительно было всего пять или шесть лет, но этот вакидзаси, вероятно, доставил ему огромное удовольствие, если он когда-либо был привезен (он был поврежден во время тайфуна в Китайском море и отправлен в Японию для ремонта), поскольку этот злополучный монарх был крестоносцем-визионером и с самого раннего возраста пристрастился к тренировкам с оружием. В тот же раз Отомо Сорин послал наместнику Индии великолепный комплект доспехов вместе с двумя массивными нагинатами в серебряной оправе, которые доставили огромное удовольствие их получателю. Другой португальский вице-король позже послал в подарок тайко Хидэёси европейскую подставку для доспехов и походную палатку в 1588 году через возвращающегося отца Валиньяно; прекрасно иллюстрированное обращение на пергаменте, сопровождающее этот подарок, до сих пор сохранилось в Японии (4).

Вполне понятно, что среди даймё острова Кюсю, стремившихся получить китайские шелка, индийские товары и европейские безделушки, существовало величайшее соперничество за привлечение португальских торговцев в свои порты. Много современных авторов называют европейское огнестрельное оружие главным элементом притяжения, но это справедливо только для первых дней этой торговли, поскольку японцы научились имитировать и производить их в течение двенадцати месяцев, и национальное производство начало развиваться достаточно быстро для удовлетворения спроса. Кажется, пушки не играли фактически никакой роли в междоусобных войнах XVI века, и либо португальцы воздерживались от их импорта, либо, что более вероятно, японцы не были особенно заинтересованы в этом. Это довольно удивительно, поскольку нет никаких причин, по которым японцы не должны были стать такими же хорошими литейщиками пушек, как оружейниками или бронниками, но эта отрасль "благородного военного искусства" находилась у них в пренебрежении много лет.

Иезуиты не замедлили использовать возможности "большого корабля", и Валиньяно неоднократно жаловался на то, что более поздние капитаны-майоры не всегда были так готовы пойти навстречу пожеланиям церковников, как это делал друг Ксаверия, Дуарте да Гама. Он писал в "Sumario" 1583 года, обращаясь к перспективам христианства на Кюсю: