Тетрадь 67

ТЕТРАДЬ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

* * *

Перед выпиской Рассел зашёл к Жарикову. Поговорить и попрощаться.

— Спасибо за хлопоты, доктор, — Рассел уже не в госпитальной пижаме, а в своём костюме, вычищенном и отглаженном, держался с корректной уверенностью.

— Не за что, — улыбнулся Жариков. — Я рад, что у вас всё наладилось. Вы уже решили, куда поедете?

Рассел пожал плечами.

— Буду думать. Искать. Съезжу в Стетсоновский технологический университет. Может, в лабораториях нужен техник.

Жариков кивнул.

— Вы хотите вернуться в научную среду?

— И да, и нет. Эксплуатационник я... Да и нет сейчас...моего производства, — Рассел усмехнулся. — И никогда не было. Штучное производство по индивидуальным заказам. Ничего более конкретного я сказать не могу. Вы мне сами всё объяснили про блоки и последствия их взлома, — Жариков кивнул, и Рассел продолжил: — Так что это можно спокойно забыть. А во всех других отраслях все места заняты. Там, где эти отрасли работают. Безработных инженеров и без меня много. А предприниматель... Нет, доктор я знаю свои возможности, и, — новая усмешка — соразмеряю с ними свои потребности. Но... мне жаль, что вы не смогли познакомиться с парнями из Исследовательского Центра в Гатрингсе. Да, доктор, я всё знаю и понимаю. И они были тоже, в своём роде, узниками. И в прямом, и в переносном смысле. И работали на... скажем так, преступные цели. Но, доктор, они были свободны. В идеях, исканиях. Идеи для них были всем. Как и для моего отца. Но разве это их вина, что преданность идее оборачивалась... Возмездие было страшным. Но... я понимаю, заслуженным и закономерным. И, знаете, доктор, в этом парне, Андре, есть нечто подобное. Он просто ещё не нашёл своей идеи.

— А вы? — спросил Жариков.

— Буду искать, — улыбнулся чуть веселее Рассел. — Прежняя не только исчерпана, но и доказала свою несостоятельность. Для меня, во всяком случае, — он достал сигареты и, взглядом спросив разрешения, закурил. — Доктор, я давно хотел спросить. Отец в последние годы работал над проблемой обратимости процессов у спальников. Вы... вы выяснили это?

Жариков кивнул.

— Да. Вся физиология необратима.

— А психика?

— Мы не ставили задачи вернуться к исходному. Вы же знаете. Рабская психология формируется с рождения, психология спальника с пяти лет, — Жариков говорил спокойно, размышляя. — Комплексы, фобии, стереотипы поведения и восприятия... Фактически парни теперь сами решают, от чего избавляться, а что оставить. Мы просто создали им условия, позволяющие сделать выбор. И осуществить его.

— Техника могла бы помочь. Но, — Рассел развёл руками. — Вся аппаратура уничтожена. Восстановить её я не в силах.

— Спасибо, — серьёзно сказал Жариков. — Спасибо за предложение помощи. Но... но дело не в аппаратуре.

— Да, я понимаю, — Рассел улыбнулся. — Оставим прошлое прошлому, — встал. — Вы разрешите писать вам, доктор?

— Разумеется, — встал и Жариков. — И приезжайте, если захотите поговорить.

Они обменялись рукопожатием. Обязательные фразы прощания. Рассел взял свой портфель, пустой и непривычно лёгкий. Но необходимую мелочь он собирался купить по дороге. В Джексонвилль возвращаться, даже просто заехать за оставшимися на квартире вещами, он не хотел. Незачем. Начинать заново — так начинать.

Когда за Расселом закрылась дверь, Жариков сел за стол, достал свои тетради, но писать ничего не стал. Ну вот, сегодня Рассел Шерман ушёл начинать новую жизнь. Инженер Шерман. Сын доктора Шермана. Жертва Империи, СБ, расизма, рабства... По представлению получил три тысячи от Комитета защиты бывших узников и жертв Империи. На первое время ему хватит. А дальше... он — свободный человек и не только вправе, но и обязан сам делать свою жизнь. Практически здоров. А характер — не болезнь. Как и у Чака. Жариков посмотрел на часы. Да, через десять минут время Чака. А в двенадцать придёт Гэб. Гэб уже встаёт, начал потихоньку разрабатывать руки. И отчуждение между ними становится всё более явным. Не ненависть, а именно отчуждение. Чак перестал заходить к Гэбу, как только у того заработали руки, подчёркнуто, демонстративно не интересуется им. Гэб столь же демонстративно платит взаимностью. А по Шерману всё-таки надо сделать последние записи. Не откладывай то, что можно сделать немедленно. Как и не делай сразу того, что нужно сделать позже...

— Иван Дормидонтович, можно?

Жариков поставил точку, перечитал запись, закрыл тетрадь и улыбнулся приоткрывшейся двери.

— Конечно, Андрей, заходи. Ты во вторую сегодня?

— Я с ночной, Иван Дормидонтович. В душ только сходил и поел, — Андрей сел на стул перед столом. — Я на минутку. Шерман... ушёл?

— Да, он выписался и ушёл. А что? Ты хотел поговорить с ним?

— Нам не о чём разговаривать, Иван Дормидонтович. Я о другом. Иван Дормидонтович, мы приглашаем вас к нам. Послезавтра двадцатое. Мы хотим отметить, — Андрей улыбнулся. — День Свободы, Иван Дормидонтович.

Жариков мгновенно понял и кивнул.

— Спасибо за приглашение, Андрей, приду обязательно.

— Мы в холле у себя, в шесть собираемся. Мы, — Андрей смущённо улыбнулся, — кому во вторую и в ночную выпадает, подменились все. Все будем.

— Спасибо, — повторил Жариков.

Он хотел спросить, кого ещё пригласили, и почему в холле, а не в столовой, где праздновались все дни рождения, праздничные даты и тому подобное, но Андрей сказал сам.

— Мы ещё Юрия Анатольевича позвали. И Тётю Пашу. И подумали, что остальные обидеться могут, ну, они же тоже спасали нас, но... — Андрей неопределённо повёл рукой. — Но это же другое.

— Я понял, — кивнул Жариков. — И потому в холле?

— Да.

— Ну и зря. Никакой обиды не будет. Это ваш праздник, и вы сами решаете, кого хотите видеть. А в холле вам будет тесно. Договаривайтесь со столовой.

— Хорошо, я поговорю с парнями, решим, — Андрей встал. — В среду в шесть, Иван Дормидонтович. Мы будем ждать.

— Спасибо, обязательно.

Андрей прислушался.

— Идёт уже, — и улыбнулся. — Всё, пойду отсыпаться, Иван Дормидонтович.

— Хорошего отдыха, — улыбнулся в ответ Жариков. Распахнулась дверь, и на пороге встал Чак. Быстро внимательно оглядел Жарикова и Андрея.

— Спасибо, Иван Дормидонтович, — Андрей, будто не замечая Чака, заканчивал разговор по-русски, — до свидания, — повернулся к двери и перешёл на английский: — Привет, Чак

— Привет, — нехотя ответил Чак, пропуская его мимо себя из кабинета и закрывая за ним дверь. — Добрый день, сэр.

— Добрый день, — кивнул Жариков, привычно щёлкая переключателем. — Проходите, садитесь, Чак.

Чак, тщательно выбритый и причёсанный, в госпитальной пижаме, прошёл к столу, сел на своё обычное место.

— Как вы себя чувствуете?

— Очень хорошо, сэр, спасибо.

Чак говорит спокойным, вежливо равнодушным тоном. Жариков расспрашивает его о здоровье, самочувствии, успехах в тренажёрном зале. Чак отвечает вежливо, точно и кратко.

— Вы ходили вчера в город?

— Да, сэр, — быстрый настороженный взгляд. — Немного погулял, сэр.

Жариков кивает. Это уже второй выход Чака в город. В первый раз, три дня назад, он вышел, прошёлся по соседним улицам и вернулся.

— Я ходил в Цветной квартал, сэр, — Чак говорит осторожно, тщательно скрывая внутреннее напряжение. — Узнавал, как здесь с работой, сэр.

— И что же?

Чак усмехнулся, и усмешка вышла невесёлой.

— Грузчиков и без меня хватает, сэр. А другой работы здесь для цветного нет, сэр.

Жариков снова кивнул. Всё правильно: Чак начал думать о будущем. Неделю назад он пообещал Чаку, что того выпишут до Рождества. И вот... осмотрителен, что и говорить.

— Вы решили вернуться в Колумбию, Чак?

— В большом городе легче с работой, сэр.

— Что ж, вполне логично. Будете искать работу грузчика?

Чак пожал плечами.

— Другой мне никто не даст, сэр.

— Но вы же шофёр.

— Да, сэр, — Чак снова невесело улыбнулся. — Могу работать шофёром, секретарём, камердинером, но... кому я могу сказать, где я этому научился, сэр? И...и всё это не ценится. А телохранителем я работать не могу. Мне теперь самому нанимать надо, чтобы меня охраняли.

— Что, проверили себя? — тихо спросил Жариков.

Чак угрюмо кивнул, потёр припухлость на скуле.

— Я... я убежал. Мне теперь нельзя здесь оставаться, сэр. Они уже знают, что я... что меня можно бить.

— А в Колумбии?

— Там меня боялись, — Чак говорил, глядя перед собой в пол. — Крепко боялись. На старой памяти первое время продержусь, сэр.

Интересное решение. Неплохой психолог Чак.

— С Гэбом вы поэтому не общаетесь?

— Да, сэр. Не задираться не можем. А без толку язык бить... незачем. Он сам по себе, сэр, я сам по себе.

— Что ж, это ваше право. Когда вы хотите, чтобы вас выписали?

— Чем скорее, тем лучше, сэр.

— Я отправил представление на вас в Комитет защиты узников и жертв Империи. Если его примут, вы получите безвозвратную ссуду.

Чак заинтересованно поднял голову.

— Спасибо, вы очень добры, сэр, но...

— Почему я это сделал? — улыбнулся Жариков.

Чак настороженно кивнул.

— Потому что сами вы этого не сделаете. А деньги на первое время вам нужны.

— А... прошу прощения, сэр, на Гэба вы тоже... написали?

— Да. Как тошлько придёт ответ из Комитета, вас выпишут.

Чак незаметно облизал внезапно пересохшие губы. Сколько бы это ни было, но добраться до Колумбии ему хватит. И кое-как дотянуть до... нет, при этом чёртовом беляке об этом даже думать не стоит, насквозь ведь видит, чёрт белохалатный. Ишь как смотрит, улыбается. Надо переводить разговор.

— Ещё раз спасибо, сэр. Право, я не заслужил такой заботы, сэр.

— Не за что, Чак, — Жариков видел, как тот мучительно ищет новую тему для разговора, но не спешил прийти на помощь.

— Прошу прощения, сэр, я не поздравил вас с вашим праздником, — начал по-прежнему осторожно Чак. — Я только сегодня узнал об этом. Ещё раз прошу прощения и поздравляю.

Жариков улыбнулся. В пятницу отмечали День Победы, годовщину полной и безоговорочной капитуляции Империи. Понятно, что в городе не было никаких признаков праздника, но в госпитале было шумно и весело, кроме палат с местными. Не знать Чак не мог, но, видимо, посчитал этот праздник "делом белых", как говорят бывшие рабы, а его, дескать, не касается. А теперь выкручивается.

— Спасибо за поздравления, Чак. А то, что в среду, двадцатого, годовщина Освобождения, вы знаете?

Чак пожал плечами.

— Слышал, конечно. Но... но у каждого свой... День Свободы, сэр.

Вы правы, Чак. И ваш день ещё не наступил?

Чак снова пожал плечами.

— Я ещё не думал об этом, сэр.

— Хорошо, — кивнул Жариков. — Разумеется, какой именно день считать днём освобождения, каждый решает сам.

Разговор плавно закруглился, Чак ещё раз поблагодарил, попрощался и ушёл.

В коридоре Чак, проверяя себя, обшарил карманы пижамной куртки, хотя помнил, что оставил сигареты в палате. Сейчас бы, конечно, напиться было бы лучше, но... но нарываться, да ещё перед самой выпиской не стоит. Ещё ссуду тогда зажмут.

Уже у входа в их отсек ему встретился Гэб. В коридоре никого не было, и они остановились поговорить.

— Ты как?

— В порядке. Выписывают?

Чак кивнул.

— Дня через два-три. Под праздник как раз.

— Это под какой? — равнодушно удивился Гэб.

Его равнодушию Чак не поверил. Но Гэб всегда был такой, что ему всё по фигу,а на самом деле он хитрый и проныра. За жратвой первый, а в работе так пусть другие отдуваются.

— Ты в город ходил? — по-прежнему равнодушно поинтересовался Гэб.

— Пошлялся малость, — небрежно ответил Чак.

— Вижу, — насмешливо хмыкнул Гэб.

Вообще-то за такую ухмылку — заметил, сволочь, скулу — надо сразу врезать, но выдавать свою тайну нельзя. И Чак ограничился кратким:

— Какого хрена, недоумок, тогда спрашиваешь?

— А твою брехню выслушать.

Гэб обошёл его, как столб, и быстро удалился по коридору. Чак бессильно выругался ему в спину. И тут же сообразил, что и Гэб его не ударил. А хотел. И стойку как раз нужную держал. Значит, и у Гэба та же история. Уже легче.

У себя в палате Чак сразу взял с тумбочки сигареты и закурил. Подошёл к окну. Вроде опять моросит. Ладно. Чёрт с ним, с Гэбом. И тысяча чертей с этими праздниками. День Освобождения. Будто это так легко...

...Пламя небольшого жаркого костра бросает красные отсветы на чеканное смуглое лицо. Индеец. Спальник. Спокойно лежащие на коленях смуглые руки. Руки, убившие Ротбуса. Он не видел этого, не слышал. Но знает твёрдо: сделать это мог только этот парень. И белый вихрастый мальчишка рядом. Зачем парень доверяет белым? И этому мальчишке, и Трейси...

...Чак тряхнул головой. Чёрт. У него нет другого варианта. Ехать в Колумбию и искать там Трейси. Это его последний шанс. Что Трейси знает о нём? Что он был телохранителем Ротбуса. И всё. Что он сам знает о Трейси? Трейси — киллер, сидел в Уорринге, у Ротбуса была на него карта. Теперь карта у русских. Он тогда бросил все вещи Ротбуса, даже не посмотрев, не проверив, осталась там карта Трейси или нет. Хотя если Ротбус взял её с собой, то она всё равно попала к русским. Жаль. Сейчас бы она очень пригодилась. Он тогда даже не посмотрел её, и у него на Трейси ничего нет. Он не нужен Трейси, разве что... держал же Трейси при себе спальника и белого мальчишку. Неужели придётся так предлагать себя? Противно до рвоты, но... но кто он теперь? Шофёр, секретарь, камердинер, дворецкий и... и всё. Остаётся ещё работа грузчика или дворового работяги в имении. А ему нужна работа. Любая.

Чак докурил сигарету, открыл форточку и выкинул окурок. А то поганцам и убирать-то нечего. Ещё два-три дня, и он уйдёт отсюда. Квартира в Колумбии, конечно, не сохранилась, два месяца его не было, старая шлюха наверняка сдала его комнату другому, а шмотьё также наверняка пошло с молотка, или просто выкинули. Но у него там и оставалось... две смены белья и... и ещё какая-то мелочь. Это всё можно будет купить. Ладно. Он расстегнул и снял пижамную куртку, снял нижнюю рубашку и бросил её на кровать к куртке, встал посреди палаты, прикинув, не врежется ли он во что-нибудь при развороте, и начал разминаться перед растяжкой.

Гэб, сидя на стуле перед столом Жарикова, настороженно следил за каждым его движением из-под равнодушно полуопущенных век. Что этот беляк задумал? Хитрый гад, крутит, крутит и выкручивает, не замахнётся, голоса не повысит, а ты ему всё сам и выкладываешь. Вопросы о здоровье, не болят ли руки, как двигаются, ходит ли Гэб в тренажёрный зал и на массаж... Гэб отвечал медленно, тщательно изображая тупого тугодума и сохраняя полусонное выражение лица. Он не мог понять, к чему ведёт беляк, куда направляет разговор, и потому нервничал.

Жариков беседовал спокойно, в меру участливо. Сегодня они должны выйти на разговор о кодирующей формуле. У Гэба все процессы протекают более скрытно, ни арест, ни горячка не были для него таким шоком, как для Чака. От тренажёрного зала к системе тренировок, от тренировок к личности Грина, от Грина к другим хозяевам... На чём держится преданность хозяину? На страхе? А чего бояться сильному тренированному человеку, владеющему всеми видами оружия и имеющему это оружие? И наконец прозвучало: Старый Хозяин.

Тело Гэба мгновенно напряглось, собралось в тугую пружину.

— Да, — Голос Гэба стал глухим. — От него мне не освободиться, сэр. Никогда.

— Вы знаете его имя?

— Да, сэр, — вытолкнул из себя Гэб. — Но... Но это запрещено, сэр. Я не могу назвать его, сэр, простите меня.

— Хорошо, — кивнул Жариков. — А написать?

Всё равнодушие мгновенно слетело с лица Гэба. По-детски удивлённо он уставился на Жарикова широко распахнутыми глазами.

— Напишите, — предложил Жариков, протягивая листок и ручку.

Помедлив секунду, Гэб взял листок, ручку и стал писать. Написал, перечитал написанное и удивлённо посмотрел на Жарикова.

— А почему не больно? — вырвалось у него.

Жариков улыбнулся.

— Потому что эту боль вам причиняли специально. Попробуйте вспомнить, Гэб. Вам брили голову?

— Да. Но, сэр... всех рабов так стригут, наголо, раз в год, мулатов чаще.

— Стригут, а не бреют.

— Да, сэр, машинкой, — кивнул Гэб.

— А вас брили. И приклеивали маленькие металлические пластинки.

— Д-да, — и обрадованно: — Да, сэр. Я вспомнил. Так... так это через них, да? Током?

— Да, — кивнул Жариков.

Гэб напряжённо свёл брови.

— Так... так это что, сэр? Так, значит... — и замолчал, не закончив фразы.

— Да, Гэб, — понял его Жариков. — Вы можете освободиться. И от зависимости от Старого Хозяина, и от тех слов.

— Тоже... написать?

Гэб даже не прибавил положенного обращения "сэр", и Жариков удовлетворённо улыбнулся про себя: процесс пошёл. Но лицо его голос оставались серьёзными.

— Да. Напишите и сожгите, — Жариков смотрел ему прямо в расширенные остановившиеся глаза. — Они сгорят, и сгорит их власть над вами. Вы поняли, Гэб?

Гэб судорожно дёрнул головой, стараясь и кивнуть, и не отвести глаз от Жарикова.

— Возьмите всё необходимое и идите к тому столу.

Гэб послушно встал, взял со стола листок бумаги, ручку, пепельницу и спички, перешёл к маленькому столу у стены и сел за работу.

Он написал, перечитал написанное, тщательно скомкал листок и сжёг его в пепельнице. Размял кулаком пепел.

— Ещё писать? — глухо спросил он, не оборачиваясь.

— Да, — ответил Жариков. — В другом порядке. Пишите и жгите, пока не почувствуете, что освободились.

Чаку понадобилось три листа. Гэб сжёг шесть. И тоже читал словарь, листал энциклопедию. И наконец ещё раз тщательно размял пепел, захлопнул и уложил в стопку книги, встал и с улыбкой шагнул к столу, протягивая Жарикову ручку.

— Спасибо, сэр, вот...

И, не договорив, рухнул на пол, потеряв сознание. Жариков поднял его и уложил на кушетку. Расстегнул на нём пижамную куртку и нижнюю рубашку. Гэб неразборчиво бормотал, закатив глаза так, что были видны одни белки.

— ...не надо... глютамин... нет, нет, сэр, за что?!... ситуация... опять... не надо... будьте вы прокляты... трубкозуб...не надо...

Жариков понимал, что эти странные, внешне бессмысленные слова и есть осколки формулы, но даже не пытался запомнить их и сложить в цельную фразу: суть процесса ясна. Он передвинул к изголовью кушетки табуретку и поставил на неё стакан с водой. А сам вернулся к своему столу и углубился в бумаги.

Вскоре бормотание затихло, дыхание стало ровным. Гэб глубоко вздохнул и сел. Взял стакан и медленно, маленькими глотками выпил.

— Спасибо, сэр. Прошу прощения, что обеспокоил, сэр, — и после недолгой паузы: — Я... я что-то говорил, сэр?

— Нет, — очень серьёзно успокоил его Жариков. — Вы лежали молча.

Он легко встал из-за стола, достал из шкафа с лекарствами таблетки.

— Это снотворное. Вам надо как следует выспаться. Выпейте таблетку, идите и ложитесь в постель.

Гэб послушно взял таблетку, проглотил. Он был сейчас не в том состоянии, чтобы хитрить, а тем более сопротивляться. Но провожатого Жариков решил ему не давать: привычка к послушанию должна довести его до постели.

— Да, сэр, слушаюсь, сэр, — пробормотал Гэб, направляясь к двери.

Как он дошёл до своей палаты, разделся и лёг, Гэб никогда потом не мог вспомнить. Видимо, спал на ходу.

У себя в комнате Андрей сразу разделся и лёг. Но тут же встал, убрал, разложил и повесил вещи, и снова лёг. Привычно вытянулся на спине, закинув руки за голову. Джо с Джимом на работе, он один. Серый тусклый свет зимнего дня, тишина. Ну вот, всё он сделал. И про столовую парням сказал. А что, чего в самом деле в холле тесниться? Отметим как... как День Победы отмечали. Да, их пригласили, они пришли, но чувствовали себя стеснённо. Они-то не воевали, ни вспомнить, ни сказать им нечего. Но что и как должно быть на празднике, они рассмотрели. Хоть и недолго были.

Андрей потянулся, поёрзал спиной и ягодицами по простыне, поправил одеяло. Ну вот, он один, редкая удача, надо спать. Никого он своими стонами не потревожит. Конечно, Джо с Джимом — здоровские парни, ни разу не попрекнули, что кричит и стонет во сне. А уж о чём другом и речи нет. Хотя... хотя и сами тоже... и странно: днём ничего, будто и не помнишь, будто и не было ничего, а ляжешь... столкнёшь одеяло, и опять Паласы, питомники, вся эта гадость, а накроешься... и опять на тебя наваливаются, чудятся чужие, шарящие по телу руки. Закричишь тут. Нужно очень сильно умотаться на работе, двойную смену отпахать, чтобы лечь и провалиться. А так... и не спать нельзя, и заснуть страшно.

Андрей повернулся набок, попробовал свернуться под одеялом в комок. Так вроде легче. Хотя тоже...

...Он лежит на жёсткой узкой кушетке, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. И тихо плачет. От боли и страха. У него всё болит, зачем его ещё мучают? Что он сделал не так, что сержант отдал его врачам, не оставил себе? Холодный металл касается тела, и он начинает дрожать. А над ним звучат голоса. Говорят на непонятном языке, наверное по-русски. Он не понимал, но поневоле запомнил.

— Ты смотри, как изуродовали парня, сволочи.

— Да, всё изранено. И Анульки нет.

— Подождём её?

— Нет, смотри, нагноение. Нет, убираем сейчас. Потом проконсультируем...

...Теперь он знает. Анулька — это Анна Емельяновна Леркина, проктолог. Она потом несколько раз смотрела его. А тогда он только дрожал и плакал...

...И снова голоса.

— Палкой?

— Да. Даже занозы остались, — и по-английски: — Потерпи, парень. Только не дёргайся. И не напрягайся, расслабь мышцы. Вот, правильно, хорошо, так и лежи, — и опять по-русски: — Ну вот, и вот, и вот здесь ещё. Подсвети.

— На стол надо было. А не... амбулаторно.

— Ты на него посмотри. На стол. Он же не выдержит.

— Слушай, Юр, откуда этот страх? Ведь у остальных тоже.

— У всех. Зажим. Вот так. Теперь лишь бы спаек не было. А откуда страх? Видно, с такими врачами дело имели...

...Да, доктор Юра, Юрий Анатольевич, это точно. Такие это были врачи, что и сейчас при виде белого халата надо заставить себя вспомнить, где ты и кто ты теперь. Переодеваться свой же шкафчик открываешь и вздрагиваешь.

Андрей вздохнул, потёрся щекой о подушку. Надо спать. Послезавтра двадцатое, день Освобождения, День Свободы. Ну и что, что он встретил сержанта в феврале, а у других тоже было у каждого по-своему, Алик вон вообще только на День Империи, будь она проклята, нет, они решили: День Свободы — так День Свободы. Для всех. Раз столовая, то с чаем легче. И заварка, и кипяток, и стаканы. А вина они купят в городе. Эд с Крисом обещали уломать генерала, чтобы разрешил. Съестного — закуску и сладкое к чаю — тоже в городе и в буфете купят. Вскладчину. Что ещё? Всё вроде. Музыка... так в столовой же пианино стоит, ну, тогда полный порядок. Играют многие. И попоём, и потанцуем. Тётя Паша даже не видела, как мы умеем. И доктор Юра...

Он улыбнулся, не открывая глаз. Тело обмякало, расслаблялось. И засыпая, он как заклинание от кошмара повторял их имена... доктор Юра... тётя Паша... доктор Ваня...

* * *

Закончив совещание и отпустив подчинённых на свершения и достижения, Михаил Аркадьевич сел за стол и взглядом поблагодарил Никласа, молча поставившего перед ним стакан с чаем.

— А сами, Ник?

Никлас улыбнулся и кивком показал на второй стакан на краю стола. Улыбнулся и Михаил Аркадьевич.

— Теряю наблюдательность. Старею.

— Просто не замечаете ненужного, — возразил Никлас. — Как прошла поездка?

— Удачно. Спасибо, Ник, очень удачно. У Ларри полный порядок. Он счастлив.

— Рад за него, — кивнул Никлас. — Тандем был?

— Да. Видел обоих. Обменялись визитками, — Михаил Аркадьевич улыбнулся.

Никлас понимающе кивнул.

— Не думаю, что они будут афишировать знакомство. Вы слишком большой козырь.

— Спасибо за оценку, Ник. Интересно, на чём они прибегут.

— Да. О втором тандеме был разговор?

Нет. О смерти лагерника и эмиграции спальника они знают. А пустых разговоров не любят. Кстати, Бредли назначил на двадцатое расчёт с работниками.

— Неглупо, — кивнул Никлас. — Согласен, даже умно и предусмотрительно. В день Освобождения расчёт, деньги на руки и подписание нового контракта. И никаких конфликтов.

— Бредли вообще не любитель конфликтов. Открытых.

— Ликвидация конфликта радикальным методом, — рассмеялся Никлас.

— Да, старая добрая, проверенная и подтверждённая многовековым опытом борьбы за власть методика. Ликвидация конфликта физической ликвидацией противника, — с улыбкой кивнул Михаил Аркадьевич.

— Да, — улыбнулся Никлас. — Нет человека — нет проблемы. Кто это сказал?

— Да кому только из правителей не приписывали этой фразы. Поговорите при случае с Кр... Бурлаковым. Он — историк, это его хлеб, кто когда и что сказал. Но, разумеется, функции Трейси намного разнообразнее. И когда надо... вспомните эпизод с Кропстоном.

— Кстати, Кропстон при всей своей словоохотливости о Трейси и Бредли молчит вмёртвую.

— Что ж, всё понятно, — пожал плечами Михаил Аркадьевич. — Он хочет жить.

Никлас кивнул, отставил стакан и раскрыл очередную папку из лежащей на углу стопки. Вся эта история с двумя тандемами — уже история. Она может стать опять современностью, и тогда будет очень важно знать исток, первоначальную стадию, но пока...

— Гром не грянет, мужик не перекрестится, — улыбнулся Михаил Аркадьевич, так же отставляя свой стакан. — Так?

— Да, — ответно улыбнулся Никлас. — Подождём грозы.

* * *

В принципе Эркин знал о Рождестве. В Паласах самая горячка начиналась с Рождества и до... ну, где-то пять циклов. А цикл — это три смены работы и смена обслуги. Значит, это дней... да, двадцать дней. Но, разумеется, что там беляки празднуют, его совсем не волновало. А в имении любые праздники белых оборачивались дополнительной поркой, и лучше бы совсем без них. А здесь... здесь почему бы и не отпраздновать?

Утром за завтраком Женя вдруг ахнула:

— Эркин, в понедельник же Рождество!

— М? — оторвался он от каши.

Женя рассмеялась.

— Будем праздновать?

— Будем, — сразу согласился он. — Что нужно?

— Ёлка, подарки, угощение, — перечисляла Женя, подкладывая ему кашу. — А там и Новый год. Его тоже отпразднуем.

— И тоже подарки! — заявила Алиса.

— И тоже, — засмеялась Женя. — Ешь аккуратно. Ну как, Эркин?

— Очень вкусно, — он облизал Ложку. — Женя, что надо купить?

Женя с улыбкой смотрела на него. Какой он весёлый, глаза озорно блестят, морщатся в улыбке губы, выгибая шрам на щеке.

— Я вчера в мебельный заходила. Спальни всей целиком нет, но можно набрать. Кровать, шкаф, комод и тумбочки. Согласен?

Эркин кивнул, но добавил:

— И ты говорила ещё... трюмо. Так?

Женя вздохнула.

— Да. Жалко, ты во вторую. Ты зайди, посмотри тоже, и решим тогда сегодня. Я хочу к Рождеству и спальню, и Алискину сделать.

— Ладно, — снова кивнул Эркин. — Зайду.

— Сегодня вторник. Завтра тогда купим, что решим. И в четверг. А с пятницы начнём готовиться к Рождеству, — решила Женя и выскочила из-за стола. — Ой, мне пора уже!

Женя убежала переодеваться, а Эркин стал убирать со стола. Алиса выразительно посмотрела на него и на лежащие на столе конфеты. Эркин вздохнул и покачал головой. Алиса тоже вздохнула и стала вылезать из-за стола.

Эркин быстро вымыл и уже расставлял на сушке посуду, когда услышал, как Женя в прихожей разговаривает с Алисой, и вышел к ним. Женя, уже в пальто и платке, с сумочкой на плече улыбнулась ему.

— Всё, я побежала. Чмокнула в щёку его, Алису и выбежала за дверь. Алиса снизу вверх смотрела на него.

Эркин улыбнулся.

— Убирать будем.

— Ладно, — согласилась Алиса.

Вчера, проводив Женю, он сбегал к Филиппычу за шкафчиком и договорился насчёт стола, натёр полы в спальне и комнате Алисы, а там обед и уже пора на работу. Так что ванной и прихожей он займётся сегодня. А большую и дальнюю комнаты — завтра. Всё это Эркин изложил Алисе.

— А играть когда?! — возмутилась Алиса. — Вчера не играли и сегодня не будем?! Это нечестно!

Эркин вздохнул.

— Мне надо работать, Алиса.

— Маме работать, тебе работать, — Алиса обиженно надула губы. — Ну, Эрик, ну, хоть немножечко.

— Посмотрим, — решил Эркин.

На кухне он поставил вариться суп. Всё необходимое Женя оставила на шкафчике рядом с плитой. Так. Сложить в кастрюлю, залить холодной водой и поставить на маленький огонь. Ну вот, это он сделал. Эркин вышел в кладовку, переодеться там в рабские штаны. По дороге заглянул в комнату Алисы. Алиса играла с куклами.

Эркин вошёл в ванную и огляделся. Что здесь? Здесь всё отмыть. В принципе, грязи уже особой нет. Не сравнить с первыми днями. Так что управится он быстро. Дело нехитрое и уж очень привычное. Сколько он этого кафеля в жизни перемыл... не сосчитать. Да, этому его ещё в том, самом первом питомнике выучили. Шкафчик, что он вчера от Филиппыча принёс и выкрасил, надо будет перетащить из большой комнаты в ванную. Хорошая это штука — нитроэмаль. И вообще... Он улыбнулся. Всё хорошо. Женя простила его, разрешила ему... всё разрешила. И вчера, когда он пришёл с работы, поздно пришёл, в двенадцать, да, уже в полночь, пока поел, пока вымылся, легли когда, совсем поздно было. Он обнял Женю, прижал её к себе, погладил, и она так и заснула в его объятьях, обнимая его. Он и не думал, какое это счастье, вот так спать.

Он работал споро, умело оттирая плитки жёсткой щёткой, обмывал и тут же вытирал насухо тряпкой. Ну вот, ванная аж блестит. Эркин удовлетворённо оглядел свою работу, вытер руки и вышел из ванной. Пока он её мыл, стало совсем светло, и свет на кухне вполне можно погасить. Суп тихо начинал закипать, теперь помешать, вот так, и пусть себе дальше варится. В большой комнате на разостланных газетах стоит шкафчик. Эркин осторожно потрогал пальцем в нескольких местах. Хорошо высохло. Как бы его теперь ухватить?

— Эрик, тебе помочь? — прямо из воздуха появилась рядом Алиса.

— Да. Подержи дверь.

Поднять шкафчик ему не удалось, и они с Алисой волоком пететащили его в ванную и поставили на место.

— А что здесь будет?

— Полотенца, простыни, ещё что-нибудь.

— Ага. А теперь ты что делать будешь?

— Пол в прихожей натирать буду.

— А я с тобой!

— Как вчера? — усмехнулся Эркин.

Вчера Алиса тоже решила натирать вместе с ним полы, но ей быстро надоело. А он же не надзиратель, чтобы заставлять.

— Ну-у, — протянула Алиса и тут же улыбнулась. — Я вот здесь натирать буду.

Вместе они отсчитали десять дощечек. Алис стянула через голову платье и стала, подражая ему, тереть паркет. Сначала каждую дощечку по отдельности. Закончили они работу почти одновременно. Эркин посмотрел на её кусок и сказал, что вот эти две надо перетереть. А потом закончил свои. И щёткой натёр уже весь пол целиком. А ещё потом тряпкой специальной, суконкой. И здесь Алиса ему тоже помогала: он дал ей маленькую суконку и показал, как это надо делать. И получился замечательный блестящий пол, и Алиса пару раз даже поскользнулась и шлёпнулась, что было не больно, а очень даже весело.

Эркин убрал мастику, щётки и суконки в кладовку и пошёл на кухню. Суп надо было заправить. И выключить газ. Вот так. Теперь отмыть Алису от мастики, и они пообедают. Вчера он ушёл к Филиппычу сразу после Жени, потому всё и успел, а сегодня... но мебель он же покупать не будет, а только посмотрит, так что... Ну вот, теперь и самому умыться и переодеться. Пока Алиса умывалась, он переоделся в кладовке в старые джинсы и ковбойку и пошёл в ванную. Алиса, как и было заведено ещё в Джексонвилле, держала ему полотенце.

— А сейчас?

— А сейчас обедать будем.

Эркин — опять же по традиции — брызнул на неё водой, вытерся и повесил полотенце на место. И пошёл на кухню. При деятельной помощи Алисы накрыли на стол.

— Эрик, а давай кашу не будем есть?

Предложить отказаться от супа она не рискнула: суп варил Эрик, может обидиться, а вот каша...

— Голодно без каши, — растерянно ответил Эркин. Что от еды можно отказываться было слишком непривычно для него.

Алиса вздохнула. Спор с Эриком у неё как-то никогда не получался. Но зато, когда они пили после всего пили чай, он ей отдал обе конфеты.

— А теперь? — спросила Алиса, разглядывая фантики.

— Ты ляжешь спать. А я помою посуду и пойду на работу.

Сколько себя помнила Алиса, она слышала эти слова и знала, что с этим не поспоришь.

Эркин вымыл и расставил посуду, посмотрел, сколько осталось каши и супа — хватит ли Жене поесть после работы — и пошёл к Алисе. Алиса честно переоделась, даже одежду сложила и лежала уже под одеялом.

— А ты меня поцелуешь?

По заведённому уже в лагере и соблюдаемому теперь порядку он коснулся губами её щеки и сказал слышанное много раз от Жени:

— Спи, маленькая.

— Ага-а, — сонно согласилась Алиса.

Увидев, что она заснула, Эркин пошёл в спальню, переоделся. Тёплое бельё, джинсы, ковбойка. Оглядел спальню. Ничего, ещё пара дней и будут спать уже нормально, на кровати. В прихожей он быстро обулся, надел полушубок, ушанку. Поглядел на себя в зеркало. Как сказал ему Тим? Совсем русским стал? А что? И неплохо совсем. Жене он таким нравится. Ну, и себе тоже. Попробовал сдвинуть ушанку чуть набок, как носят здесь многие, вот так. И тоже очень даже ничего. Он привычным уже движением проверил на себе бумажник, ключи, рукоятку в кармане джинсов и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Верхний замок, нижний замок. И быстрым уверенным шагом по коридору, вниз по лестнице и во двор под холодный, но совсем не страшный ветер с мелким снегом.

Возле поворота к магазинчику Мани, он нагнал высокого мужчину в новом чёрном полушубке и не сразу, а только поравнявшись, узнал Тима.

— Привет, — поздоровались они одновременно.

— Во вторую?

— Да.

Тим покосился на него.

— У тебя что, с двух?

-Зачем? С трёх, — и с небрежной лёгкостью: — В мебельный хочу зайти, посмотреть.

— Жёстко на полу спать? — усмехнулся Тим. — Не хотелось второпях абы что покупать, — спокойно ответил Эркин.

Обменявшись ударами, какое-то время шли молча. Наконец Тим буркнул:

— Я вот тоже, по магазинам собрался. Заодно и мебель посмотрю.

Посмотрели друг на друга и улыбнулись. Чего, в самом деле, друг от друга прятаться. Русский Тим знает куда хуже, и вообще... похоже, они двое на весь город... такие. Под бурками поскрипывал снег, лёгкий мороз пощипывал щёки.

— Ты чего чёрный полушубок купил?

Тим смущённо усмехнулся.

— По привычке наверное. Слушай, у тебя как заработок?

— Сто пятьдесят.

— В получку?!

— Ошалел? В месяц.

— Аа, ну, так же, значит.

Они шли быстро, уверенно, но в магазине не то, что оробели, но как-то... смутились, что ли. Просторный, освещённый яркими лампами зал казался сумрачным и тесным из-за заставлявшей его мебели. Они ходили по узким проходам между шкафами. Буфетами, диванами, ещё чем-то... Столько всего разного, и вроде... вроде всё нужно.

— Как тебе этот?

— Куда его, в спальню?

— Куда ж ещё. Зато всё влезет.

— Н уда. Смотри, а это...

— Это? — Тим задумчиво оглядел большой мягкий диван, обтянутый тёмно-красным бархатом. — Это в гостиную, я думаю.

В общем, здесь было всё, что нужно. Даже для детской. Эркин быстро прикидывал в уме, хватит ли ссуды, и получалось, что на всё хватит и даже останется. Но когда он прикинул эти же цены на свою зарплату... ему стало не по себе. Если бы не ссуда... Эркин поглядел на сумрачное лицо Тима и понял, что тот думает о том же.

— Если б не ссуда... — сказал он вслух.

Тим кивнул.

— Долго бы ещё на полу спали и в рабском ходили.

Эркин посмотрел на часы.

— Мне пора уже.

Они молча прошли к выходу и на улице распрощались.

До завода Эркин бежал и, только попав в толпу спешащих на вторую смену, успокоился и пошёл со всеми. Дорога была уже знакомой и потому незаметной. Его окликнул Колька-Моряк. Эркин протолкался к нему.

— Привет.

— Привет. Ты как?

— В порядке.

Колька вдруг зевнул.

— Не люблю вторую, — объяснил он. — Весь день наперекосяк.

Эркин задумчиво кивнул. Хотя ему вторая смена особо не мешала. Только вот то, что они с Женей в разных сменах. Это неудобно. Так бы он с Женей пошёл в магазин. Помог бы. А кровать хороша. Большая, даже на качалку хватит. Если Жене понравится...

Пропуск, табельный номер, бытовка. Они не первые, но и не последние, и время ещё есть. Эркин отпирает свой шкафчик, переодевается. У Кольки нижняя рубашка полосатая, как ни у кого, ни разу не видел такой. Бытовка заполнялась людьми, гомоном, смехом, беззлобной руганью. Что-то верещал Ряха, и над его рассказом дружно ржали. Эркина Ряха теперь не задевал. Когда вчера после работы переодевались и Эркин снял нижнюю рубашку, чтобы обтереться, кто-то, глядя на его плечи, хмыкнул:

— Везучий ты, Ряха.

— Да уж, — кивнул Лютыч. — Крепок Мороз. Уж если вдарит, так вдарит.

— Не горюй, Ряха, — засмеялся Колька. — На гроб мы тебе скинемся.

Ряха, как-то сжавшись, смотрел на Эркина, беззвучно шевеля губами. Эркин посмеялся со всеми, как над шуткой, оделся, и они разошлись. Но Ряха, похоже, всерьёз испугался и сегодня старался даже не глядеть на Эркина.

— Хватит валандаться, — Медведев, надевая ушанку, толкнул дверь бытовки. — Пошли.

Эркин запер шкафчик, сунул ключи в карман и со всеми пошёл к двери. Всё-таки, великое дело — ватага. Когда ты не один, когда как все. Он всегда был отдельно, наособицу, индейцы в Паласе — большая редкость, сам он о таких только слышал, но не встречал. И в имении тоже был отдельно от всех. Только после Освобождения ему стало чуть легче. Но и в Джексонвилле он был один. Пока не появился Андрей. Но думать об Андрее он не мог: такой болью отзывалось это. И он заставил себя не думать. Да и некогда уже. Вон они, чёртовы контейнеры. И как только старшой разбирается, куда какой тащить?

Двор залит пронзительно белым светом прожекторов. Режущий губы и щёки холодный ветер. Лязг, грохот, чья-то ругань.

— Легче, Мороз, рад, что силы много!

— А что?

— Глаза разуй! — Саныч тычет пальцем в намалёванные на контейнере красные буквы.

— Ну так что? — не понимает Эркин.

Саныч внимательно глядит на него.

— Неграмотный, что ли? — и, увидев хмурый кивок, показывает другой значок, тоже красный, но понятный. Рюмка. — Понял? Их осторожно надо. Как стекло.

— Ага, понял.

И, берясь за очередной контейнер, смотрит, ищет рюмку. И везёт такой уже без тряски и толчков, плавно, хотя это не в пример тяжелее. Медведев молча кивает ему, пробегая мимо.

А в перерыве в полупустой столовой — во вторую смену заметно меньше народу — Саныч негромко сказал ему.

— Учиться думаешь?

— Надо, — кивнул Эркин.

— Надо, — согласился Саныч. — Не откладывай далеко, пока голова молодая.

Эркин невольно вздохнул.

— А есть школа...? — и осёкся, едва не сказав по-английски: "для цветных"

— Если искать, то всё найдёшь, — ответил Саныч.

Эркин кивнул. Конечно, надо учиться. Сам всё знал и понимал, и... и как будто держало что-то. Страх какой-то. Нутряной, глубинный, что даже думать неприятно.

И снова ветер, лёгкий снег, тающий на щеках и губах, белый свет, тускло блестящие серым металлом контейнеры с красными значками.

— Мороз, этот десяток на ту платформу.

— Эти? — он, уточняя, обводит рукавицей кучку контейнеров без букв и цифр с непонятными значками.

— Да. Только аккуратнее.

— Как стекло?

— Ещё легче.

— Понял.

Он берётся за ручку, носком валенка без щелчка убирает стопор и плавно стягивает контейнер с места. Вот так... и вот так... и вот так... А крепит кто? Ряха?! Но удивиться он не успевает: с такой неожиданной ловкостью зацепляет Ряха за скобы контейнера необычные тяжи на пружинах и быстро закручивает стопорные барашки. То-то Ряха без рукавиц.

— Чего смотришь?! Ты...! Им же под снегом нельзя!

И он бежит за следующим. А Ряха готовит место, расправляя и вымеряя тяжи. "Потому, видно, и поставил Медведев их вдвоём, чтоб толкотни не было", — на бегу сообразил Эркин. А на платформе уже, кроме Ряхи, Антип и Серёня ставят и свинчивают, скрепляют трубчатый каркас. И Антип, топорща рыжую бороду, рычит на Серёню, а тот, шмыгая носом, отругивается. Похоже, вроде Кольки — руки только вместе с языком работают. И ещё... и ещё... и ещё... один ряд уже выставлен и с той стороны на каркас надевают деревянные щиты. Последний контейнер Эркин вкатывает в уже готовый вагон, внешне неотличимый от прочих. Двое мужчин в пальто поверх белых халатов и третий в форме проверяют крепления, сверяют значки на контейнерах со своими бумагами. Падают на снег сходни, ставится последний щит, звякая декоративным замком, Медведев и Саныч закрепляют стыки щитов, залепляя их какой-то массой, похожей на мастику, и тот, кто в форме ставит на мастику штампы...

Медведев махнул рукой в сторону пыхтящего паровозика.

— Выкатывай! — посмотрел на работавших на этой платформе и улыбнулся. — Вам всё. Валите в бытовку.

— Во, это дело! — расплылся Серёня.

И только тут Эркин почувствовал, как устал. И ведь не скажи, что такие уж тяжёлые, не тяжелее обычного, а устал. У Ряхи сизые замёрзшие руки, он не верещит, бредёт молча, волоча валенки и сгорбившись. И Антип явно устал. И Серёня молчит. Так что он не один такой, уже легче.

До бытовки они дошли молча и, не сговариваясь, сразу сели к столу. Ряха даже шапки не снял. Но Эркин, чувствуя, как стремительно тяжелеет от усталости тело, заставил себя встать, снять и повесить на вешалку ушанку и куртку, сцепил на затылке руки и потянулся, выгибаясь, качнулся телом вправо, влево, по кругу...

— Ты это чего, а? — удивлённо спросил Серёня.

Не зная, что ответить, Эркин неразборчиво буркнул себе под нос и потянулся ещё раз.

— Это он танцует так, — подал голос Ряха. — Во-ождь...

Эркин удивлённо посмотрел на Ряху через плечо, и тот сразу замолчал. По-прежнему стоя к остальным спиной, Эркин прогнал по телу волну — благо, под рубашкой не заметно — и вернулся к столу.

— Слушай, это... гимнастика такая, да? — не отставал Серёня.

Эркин неопределённо пожал плечами и посмотрел на часы.

— Полчаса осталось.

— Нам всё уже, — Антип, тяжело опираясь на стол, встал, перекрестился на икону в углу. — Слава тебе, Господи, прожит день. Можно и собираться, мужики.

Помедлив, Эркин кивнул. В самом деле, старшой сказал, что им всё, так что вряд ли новую работу даст. По коридору затопали, ив бытовку ввалились Колька и Петря с Миняем.

— А вы чего сидите?

— Мы думали, они уж дома чай пьют, а они тут ещё валандаются.

— Пошабашили, что ли? — спросил Антип.

— Ага, — Колька зазвенел ключами у своего шкафчика. — Ща остальные подвалят.

Эркин встал и тоже открыл свой шкафчик, стал переодеваться. Пока тянулся и сидел, нижняя рубашка впитала в себя пот, но он всё же, как и вчера, разделся до пояса, взял полотенце и пошёл к раковине обтираться.

— Смотри, застудишься, — сказал Миняй.

— Это когда Мороз холода боялся? — засмеялся Колька.

— А настоящих холодов ещё и не было, — с ходу вступил в разговор Геныч.

— Ну да, — согласился Антип. — Мягкая зима нонеча.

Раньше Эркин на такие разговоры дёргался, но сейчас, зная, что тёплой одежды у них навалом, а если что, то и прикупить не проблема, он спокойно обтёрся холодной водой и вытерся насухо. В бытовке собралась уже вся бригада. Эркин протолкался к вешалке, забрал свои курку и ушанку, оттуда к шкафчику и стал переодеваться.

— Мужики, подкинут нам на Рождество?

— Ёлочные-то? Должны.

— Хорошо бы в пятницу.

— А на Победу ни хрена не дали.

— Тебе самой Победы мало?

— Спорим, в получку дадут?!

— Это уж под Новый год выйдет.

— А не по хрену тебе когда?

— Э-э, нет. Под Рождество "ёлочные", а под Новый год получку и...

— Губы закатай, а то вон, по полу уже шлёпают.

— Ага! Ща отдавим, х-ха!

— И две пятницы пить будешь?

— А чё ж не выпить, коли есть на что!

— Ёлочные — это что? — тихо спросил Эркин переодевавшегося рядом Кольку.

— А премия под Рождество, — ответил тот. В прошлом году, говорят, сотню выдали.

— Это с победными вместе, — вмешался Петря. — Ох, и гуляли-и...

— Ага, — засмеялся кто-то. — Земля тряслась, небо рушилось.

Эркин кивнул. Премия — это, конечно, хорошо. Он натянул джинсы, обулся в бурки, застегнул и заправил в джинсы ковбойку, проверил, на месте ли рукоятка. И поймал внимательный взгляд Кольки. Ну да, конечно, ремешок все заметили. Он улыбнулся, достал из кармана рукоятку и на ладони показал её Кольке.

— Талисман, что ли? — неуверенно спросил Колька.

Эркин свёл брови, вспоминая, что это значит, и спросил:

— А что такое, та-ли-сман?

— Ну-у, — замялся Колька, — ну, как это...

К их разговору прислушивались, и, когда Колька беспомощно оглянулся на остальных, к нему сразу пришли на помощь. Наперебой стали на все лады объяснять Эркину. Выслушав всех, он кивнул.

— Понял. Да, наверное, так и есть.

Может, если б его спросили сейчас, он бы рассказал про Андрея, но не спросили, а сам он говорить не стал.

Дружной, весело гомонящей толпой — свалили смену, теперь на отдых — расхватали табельные номера, а уж у проходной толпа побольше. Вывалились на улицу и как-то почти сразу разошлись кто куда. Эркин пошёл с Миняем: оба с "Беженского корабля".

— Ты давно здесь?

— С весны. А в "Корабль", как построили его, въехал. Спасибо Комитету, а то бы загнулся я с пискунами своими.

Эркин кивнул.

— Да. И жильё, и работа, и ссуда. Всё через Комитет.

— Ну да, — Миняй с удовольствием пыхнул сигаретой. — Я-то сразу, ещё зимой прошлой, через границу рванул.

— Из угнанных, что ли?

— Н-ну! Ну и... сначала домой, конечно, адрес-то помнил. А там... ни дома, ни родных, ни могил. Всё перекорёжено. Где е снаряды, там бомбы, где не бомбы — там СБ. Я и плюнул на всё, рванул через границу. Она-то ещё хлипкая была. Ох, и хлебнули мы в Пограничье, — Миняй покрутил головой, — вспомнить страшно.

— Да, — согласился Эркин, — лихая была зима. Самой-то заварухи, — перешёл он на английский, — не застал уже?

— Бог миловал, — серьёзно ответил Миняй.

Эркин кивнул. Той зимой не смотрели: русский, не русский, белый — и всё. Как и с той стороны. Не белый — тоже всё.

Улица была пуста и тиха, только их шаги поскрипывали.

— Я вот думаю, — Миняй снова пыхнул сигаретой. — Как мы на той неделе работать будем?

— А что такого? — заинтересовался Эркин. — Неделя как неделя.

— Не скажи. В понедельник Рождество. Не работаем. Так? — Эркин кивнул, и Миняй продолжил: — Вторник там, среда, четверг, пятница четвёртая, двадцать девятого, получка. А тридцать первого Новый год.

— Воскресенье тридцать первого.

— Ну да. А первого законный выходной. Даже в угоне давали на Рождество и на первое.

Эркин промолчал, вспоминая имение. Хотя... скотина праздников не знает, её кормить да доить каждый день нужно.

— А вот ведь закавыка какая. С Рождества святки, две недели гулять положено. А мы пахать будем. Как в угоне. Хоть бы неделю до Нового года дали. Обидно же.

Эркин о таком никогда не думал. И перспектива работы на святках — интересно, а это что, тоже праздник получается? — его не пугала. Праздник, конечно, вещь хорошая, кто спорит, но... скажут выйти на работу — он выйдет. У него вообще выходные только здесь появились. А праздники... ну, Женя ему скажет, что надо на праздник. Да, ах ты, чёрт, чуть из головы не вылетело.

— Слушай, а на Рождество подарки нужны, так?

— А как же, — засмеялся Миняй. — И на Рождество, и на Новый год. Я уже купил свои и припрятал пока.

— А... а что купил?

Миняй удивлённо посмотрел на него.

— Что положено. Ты что, не знаешь?

— Откуда, — вздохнул Эркин.

— Так...А! Ну, понятно. Значит, на Рождество гостинцы. Они готовыми пакетами есть. И ещё. Малышне кому куклу, кому машинку, кому мячик, жене, — Миняй улыбнулся. — Я своей серёжки с колечком, не золото, конечно, но блестит. А на Новый год ей духи, ну, и детворе опять же игрушки-книжки. Меньшой мой пойдёт вот-вот, ему ботиночки красные. И опять же по пакетику со сластями. Ну и, для гульбы что положено. Понимаешь, Рождество — семейный праздник, все по домам будут, а на Новый год гулять шумно будем. Старый год проводить, новый встретить.

— Ага, -кивнул Эркин, тоже улыбаясь: с таким азартом рассказывал об этом Миняй. — А... ёлка ещё нужна, да?

— А как же! Ёлку на Рождество ставят, и вот святки она и стоит. Ёлку на рынке купи, а до Рождества на этой, как её, а! лоджии оставь. Двадцать четвёртого в Сочельник внесёшь и поставишь. А игрушки — на ёлку вешать — уже продают вовсю. Неужто не видел?

— Видел, — не слишком уверенно согласился Эркин. Бегая по магазинам, он как-то не обращал на это внимания.

— То-то. И главное, чтоб раньше времени подарки не увидели.

Эркин улыбнулся. Это-то не проблема. Он в кладовке такой тайник устроит... бычка спрятать будет можно.

Они уже подходили к дому. Тёмному, по одному-два окна на этаж светятся, не больше.

— Ну, прощевай.

— До завтра, — кивнул Эркин.

Миняй пошёл к своему крылу, ему с дальней лестницы удобней, а Эркин вошёл в подъезд, оббил снег с бурок на решётке и стал не спеша подниматься. Снова наваливалась усталость, умотали его эти чёртовы контейнеры. И ведь не слишком тяжёлые, а неповоротливые, и главное, что их без толчков тяжело везти. Он вошёл в свой пустой и тихий коридор. Спят все уже давно. Вот и его дверь, нарядный коврик. Эркин достал ключи, открыл дверь — только верхний замок, ну да, Женя же дома — и вошёл в освещённую прихожую. И почти сразу — он только начал расстёгивать полушубок — из кухни вышла Женя.

— Ну, наконец-то, — она порывисто обняла и поцеловала его.

— Женя, я с холода, — ткнулся он губами в её щёку.

— Раздевайся, поужинаешь.

Полушубок, ушанку, бурки на вешалку, шлёпанцы на ноги, и уже у двери в ванную он остановился. Что-то не так, как-то по-другому. Женя с улыбкой наблюдала за ним.

— Ну и что? — спросила она.

— Женя... что-то не так... — он вдруг сообразил. — Запах какой-то.

— Неприятный? — по-прежнему улыбалась Женя.

— Нет, но...

— Ладно. Идём, покажу.

Женя открыла дверь комнаты Алисы, и он увидел... кровать и вдоль стены... Он же это как раз сегодня в магазине смотрел.

— Женя, ты купила...?

— Ну да. Зашла после работы и купила.

— Здорово! — восхитился Эркин. — Я же сегодня там был и видел.

— Тебе понравилось?

— Да. Я как раз думал тебе сказать.

— Ну и хорошо. Завтра посмотрим, я не хочу ей свет включать. Ещё проснётся.

Эркин кивнул и отступил. Женя бесшумно прикрыла дверь, и они пошли на кухню.

— Суп подогреть?

— Да нет, Женя, спасибо, я чаю.

— Ну и хорошо. Давай, я тебе ещё варенья положу.

— М-м. Вкусно как, Женя.

— Вот и отлично.

Женя сидела за столом и смотрела, как он ест. Красиво, как всё, что он делает.

— Женя, — Эркин поднял на неё глаза и улыбнулся. — Я в мебельном сегодня был, посмотрел.

— И что тебе понравилось? — Женя подвинула ему хлеб. — Ты себе бутерброд сделай.

— М-м. Спасибо. Там... кровать такая, широкая. Одна спинка повыше и вот так, — Эркин описал в воздухе пологую дугу. — А другая пониже и ровная.

— Ага, я помню, — закивала Женя. — На ней матрац в зелёную полоску, а древо светлое, медовое. Мне она тоже понравилась.

— Да, — обрадовался Эркин. — Она самая. И там шкаф такой же, ну, из такого же дерева, с зеркалом.

— Да, я видела.

Они быстро выяснили, что говорят об одном и том же, и решили, что завтра Эркин с утра пойдёт в мебельный. Жалко, он в десять открывается, а Женя с полдевятого работает. Значит, завтра кровать, шкаф, трёхстворчатый, с зеркалом, две тумбочки и комод.

— И ещё два пуфа, нет, три.

Эркин кивнул. Что это такое, он знал.

— Круглые или кубиком?

— Ты сам посмотри, какая обивка получше.

— Ладно. Если что, поменяем, правда, Женя?

Женя улыбнулась и сказала по-английски:

— Я уверена в твоём выборе.

Эркин неуверенно улыбнулся и заторопился:

— Да, Женя, я тогда за ёлкой послезавтра схожу. И до Рождества оставим её на лоджии.

— Хорошо.

Женя налила чай в две чашки, и Эркин счастливо улыбнулся. Улыбнулась и Женя. Она поставил чашки на стол и потянулась погладить Эркина по голове. Он, как всегда, ловко перехватил её руку и прижал к губам.

— Женя.

— Что, милый?

Он молча притянул её и посадил к себе на колени. Обнял, уткнувшись лицом в её плечо.

— Посидим так? Немного. Да, Женя?

Женя только вздохнула в ответ. Обняла его голову, прижав к себе. Время текло неощутимо, незаметно. И наконец Эркин медленно, очень плавным мягким движением переменил ногу, и теперь они сидели лицом к лицу. Глаза у Эркина влажно блстели, но щёки были сухими. Он так же мягко поцеловал Женю в углы рта.

— Уже поздно, да? Тебе надо отдохнуть, — и легко встал, держа её на руках. — Я отнесу тебя.

Он внёс её в спальню и положил на постель. Мягкими, усыпляющими ласковыми движениями раздел и укрыл одеялом. Женя улыбнулась ему.

— И ты ложись.

— Да, Женя, да. Я только...

— В душ, — понимающе улыбнулась Женя. — Конечно, милый.

Глаза у неё закрывались, и Эркин, выходя, погасил свет в спальне. На кухне он вылил в раковину остывший чай, вымыл чашки и поставил их на сушку. Протёр клеёнку на столе и выключил в кухне свет. В ванной он быстро вымылся под душем. Вытерся и — время позднее, Алиса спит, свет он всюду погасил — прошёл, не одеваясь, в спальню. И сразу от порога услышал: Женя спит. Эркин осторожно, чтобы не побеспокоить её, залез под одеяло со своей стороны. Лёг так, чтобы, если Жене захочется, она смогла легко дотянуться до него, закинул руки за голову и закрыл глаза.

Сквозь сон Женя чувствовала его ровное дыхание, спокойное тепло его сильного тела. Он рядом, он с ней, и никто, никогда, ни за что не разделит их. Она счастливо улыбнулась, не открывая глаз. Можно спать.

И уже во сне, не осознавая, она повернулась набок лицом к Эркину и положила руку ему на грудь. И таким же бессознательным движением Эркин накрыл её руку своей. Было тихо и спокойно. И безопасно.

И проснулась Женя не от звонка будильника, а от исчезнувшего ощущения Эркина рядом. Женя вздохнула и открыла глаза. Горел свет, Эркина не было, а на будильнике... минута до звонка. Женя погладила вмятину на подушке от головы Эркина, потянулась и откинула одеяло. Вошёл Эркин, полуголый, в старый джинсах, которые он теперь носил дома, и, улыбаясь, присел на корточки у её изголовья.

— Я тебя разбудил?

— Нет, — Женя потянулась к нему, обхватив руками за шею. — Я сама проснулась. Доброе утро, Эркин.

— Доброе утро, — он стал вставать, поднимая её, обнял, мягко прижав к себе, поцеловал в углы рта. — Я чайник уже поставил. И кашу.

Зазвенел будильник, и Женя, засмеявшись, поцеловала Эркина в щёку. И ещё раз в другую. И — она даже не отстранилась — он сам разжал объятия. Да, ей надо на работу. Когда Женя, схватив свой халатик, выбежала из спальни, Эркин быстро расправил одеяло, закрывая постель, и накрыл сверху ярким мягким ковром. Огляделся. Ну что, сегодня здесь уже будет мебель. Кровать, шкаф, комод... Он тряхнул головой и пошёл на кухню.

— Э-эрик, — позвала его Алиса. — Посмотри, чего у меня есть.

Он зашёл в её комнату. Под потолком горел полный свет. Алиса в пижамке стояла на кровати, румяная, синие глаза блестят, светлые волосы перепутанными прядями свисают на плечи. Алиса ладошками убирала их со щёк, гордо оглядывая свою комнату.

— Алиса, — вошла Женя. — Быстренько в уборную и умываться, потом покажешь.

— А он потом работать будет, — возразила Алиса.

— Работать надо— улыбнулся Эркин.

— Чтобы денюшки были, да? — догадалась Алиса.

— Денежки, — поправила её Женя и рассмеялась. — Вот именно. Давай Алиса, не тяни.

— Кота за хвост, — закончила фразу Алиса, слезая с кровати.

Утренняя хлопотливая суматоха. Чай, вчерашняя разогретая каша, бутерброды.

— Что сегодня на обед делать?

— Я сам сварю.

— А чего?

— Алиса, не говори с полным ртом.

— Кашу с мясом, как мы на выпасе делали.

— Здесь не выпас, — вздохнула Женя. — Ты же сам рассказывал, что котелок весь день на огне стоял. А здесь...

— д-да, — сообразил Эркин. — Ну, просто кашу.

— Опять кашу?!

— Алиса, хватит капризничать.

— Да?! — возмутилась Алиса. — Я ещё не начинала, а уже хватит?!

— Вот и не начинай, — отрезала Женя.

В конце концов решили, что Эркин сварит картошку и разогреет вчерашний суп, там как раз им на двоих по тарелке осталось. Женя вскочила и заметалась в суматохе сборов. Эркин только и успел собрать со стола тарелки в раковину, как Женя, уже одетая, в пальто и платке, с сумочкой на плече и сумкой для продуктов в руке стоит у дверей. Эркин и Алиса вышли её провожать. Женя быстро чмокнула их в щёки, перемежая поцелуи с наставлениями и наказами, и убежала.

Эркин запер за Женей дверь, и они с Алисой взялись за работу. Дел было много. Алиса гордо показывала Эрику, сколько у неё теперь шкафов, ящиков, полок. И стол свой. И у неё теперь ничего навалом не лежит. И книжки её, и игрушки, и вещи... как у большой. И кровать большая-пребольшая! И два стула под её рост, как и стол.

Эркин всё рассмотрел, похвалил, помог ей застелить кровать, и они пошли на кухню чистить картошку. Эркин чистил, а Алиса сидела рядом в обнимку со Спотти и рассказывала про Спящую Красавицу. Эркин торопился, и картошка кончилась быстрее сказки. Пока картошка варилась, Эркин ещё раз протёр пол на кухне, а в спальне свернул постель и вынес её в кладовку. Раз он сегодня привезёт мебель, то пусть лучше ничего не мешает расстановке. О, а здесь на стеллаже и Алискина перина. Ну да, на кровати же хороший матрац. Так что, может, и им с Женей перина будет не нужна. Ладно, как там картошка? Картошка уже сварилась. Эркин выключил газ, слил воду из кстрюди и пошёл одеваться.

— Ты уходишь? — дрогнувшим голосом спросила Алиса.

— Я в магазин, — ответил Эркин, застёгивая полушубок. И повторил обычные слова Жени: — Будь умницей, маленькая.

— Ладно, — со вздохом согласилась Алиса.

В конце концов, ей не привыкать оставаться одной. И теперь у неё всего столько есть. И... и надо с баульчиком поговорить, а то он обижается, что она его забыла. Алиса пошла в свою комнату, торжественно водрузила баульчик на стол, подвинула стул и села. Как взрослая.

Эркин поспел как раз к открытию магазина и был первым покупателем. Продавец узнал его и улыбнулся.

— Доброе утро. Опять смотреть будешь?

— Доброе утро, — ответно улыбнулся Эркин. — Высмотрел уже. Покупать буду.

Продавец вытащил из кармана халата чековую книжку.

— Показывай, что высмотрел.

Они шли по магазину, и Эркин, подойдя к выбранному, придирчиво осматривал, проверяя, всё ли в порядке, нет ли где сколов или ещё какого брака, и указывал продавцу:

— Это... это... и вот это ещё... и это...

— Ого, — сказал продавец, выписывая чек на комод. — Спальню набираешь? — Эркин кивнул. — Тогда и трюмо бери. Вон с трельяжем как раз.

— Зеркало у шкафа есть, — задумчиво возразил Эркин.

— В спальне зеркал много должно быть, — убеждённо сказал продавец.

Вообще-то Эркин и сам уже думал об этом. И трюмо-трельяж ему нравилось. Женя расставит духи, кремы, а если ещё красивую лампу... И он кивнул.

— Да, и это... И вон... пуфа три.

— Пошли, обивку подберём, — согласился продавец.

Кровать, шкаф, комод, трюмо-трельяж, три пуфа, две тумбочки для кровати... Да ещё машина всё это довезти, и два грузчика... Выходило сильно за тысячу.

Эркин расплатился в магазине, помог затащить купленное в крытый кузов и сел в кабину к шофёру.

— В "Беженский корабль"?

— Да, — кивнул Эркин. — Левое крыло.

— Понятно, — кивнул шофёр. — Обживаешься, значит.

— Ага, — радостно согласился Эркин.

Он сам не думал, что будет так счастлив, выбирая мебель.

Доехали быстро — он бы и дольше с удовольствием проездил — и подогнали к их подъезду. Распахнули и подпёрли дверь. И понесли вверх по лестнице... по коридору... и вот уже их дверь. Эркин быстро отпер и распахнул дверь.

— Алиса!

— Эрик! — выбежала навстречу Алиса.

— Подержи дверь.

Хорошо, что он натёр в спальне пол и убрал всё. Теперь можно ставить сразу. Кровать, шкаф тумбочки... нет, перепутали, наоборот надо, ладно, он сам переставит, комод, трюмо, пуфы... всё! Эркин расплатился, закрыл и запер за грузчиками дверь и облегчённо выдохнул. Всё. Сделал! Поглядел на часы и удивился. Двенадцати ещё нет. Надо же, как быстро управился. Ну и отлично. Эркин быстро разделся, повесил полушубок и ушанку на вешалку, переобулся.

— Эрик, — Алиса аж приплясывала перед ним от нетерпеливого восторга. — А теперь чего?

— Сейчас я суп поставлю разогревать, и будем спальню делать.

— Ага! — согласилась Алиса.

Эркин уже привычно зажёг газ, маленькую конфорку, вытащил из оконного шкафчика кастрюлю с супом и поставил её на огонь.

— А на второе картошки поджарим.

Алиса кивнула.

— А на третье?

— Чай с конфетами, — улыбнулся Эркин.

— Конфеты — это хорошо, — кивнула Алиса.

Она заявила это с такой серьёзной убеждённостью, что Эркин рассмеялся. Вдвоём они пошли в спальню, где Эркин подвинул кровать и переставил тумбочки, чтобы дверцы с кровати удобно открывались. Теперь шкаф и трюмо. Большой трёхстворчатый шкаф, пока он пустой, двигался легко. Вот так. И ещё чуть-чуть.

— Эрик, — Алиса, сбросив тапочки, стояла на кровати. — А я себя вижу.

— Для... того... и двигаю... — выдохнул Эркин. — Алиса, а в трюмо ты себя видешь?

— Ага! — удивилась Алиса. — Э-эрик, а меня уже три, ой, как это, Эрик?

— Будет и больше, — пообещал Эркин.

Он этот фокус с зеркалами знал давно, но объяснить, конечно, не мог. Алиса бегала по кровати и пыталась подсчитать, сколько раз она отражается в зеркалах. Эркин покачал створки трельяжа, проверяя правильность расстановки. Ну вот, хорошо получилось. Теперь комод. Это уже проще, с ним главное, чтобы ящики удобно выдвигались. А с пуфами совсем просто. Застелить теперь кровать? Чёрт, суп же на огне!

Эркин пулей вылетел из спальни. Алиса бросилась за ним. Судьба супа её, конечно, не волновала, но возможность повизжать она тоже не могла упустить.

Суп пострадал, но не сильно. На второе Эркин поджарил картошки. И они пообедали.

— Эрик, а сейчас, что?

— Уберём, и я на работу пойду.

— Опять на работу? — Алиса задумчиво смотрела в свою тарелку. — А можно я ещё на кровати попрыгаю?

— Ты сейчас спать ляжешь.

— Нуу, — надула Алиса губы. — А потом мама придёт, она не разрешит.

— Значит, нельзя, — улыбнулся Эркин. — И ты же уже и бегала, и прыгала.

— Нуу... я ещё хочу. Эрик, а конфеты?

Эркин кивнул и встал, собирая посуду.

— Сейчас чай налью, и тогда по конфете.

— Эрик, а давай по две возьмём. Мама не узнает.

— Нет, — твёрдо ответил Эркин. — Я не буду обманывать.

— Ну, это же не обман, это... это так... так просто.

— Нет, — повторил Эркин. — Обман — всегда обман, — и, глядя на расстроенную, чуть ли не плачущую Алису, предложил: — Можешь взять мою конфету. У тебя будет две.

— Так у тебя же ни одной, — возразила Алиса. — Это тоже... нечестно.

— А иначе не получится, — улыбнулся Эркин.

— Ладно, — вздохнула Алиса и мужественно решила: — Я обойдусь.

Они допили чай, и Эркин стал мыть посуду. Алиса слезла со стула и пошла к двери, но, уже взявшись за ручку, обернулась к нему.

— Эрик, ты посиди со мной, — голос у неё дрожал от сдерживаемых слёз.. — Ну, хоть немножечко.

— Хорошо, — кивнул Эркин. — Я приду, вот только посуду домою.

— Ладно, — сразу повеселела Алиса.

Эркин быстро вымыл посуду, расставил её на сушке, вытер руки, протёр клеёнку на столе и накрыл его скатертью. Ну вот, теперь всё в порядке.

Алиса честно сама разделась и легла. Эркин, войдя к ней, улыбнулся: такая она была меленькая на "взрослой" кровати. Он подоткнул ей одеяло — столько раз видел, как это делает Женя, что никаких затруднений не вызвало — и осторожно сел на край кровати.

— Ну во-от, — удовлетворённо вздохнула Алиса, поворачиваясь набок и закрывая глаза.

Она хотела ещё что-то сказать, но уже засыпала. Эркин подождал, пока она совсем заснёт, и встал. Подобрал с пола и аккуратно сложил покрывало с кровати: конечно, Алисе самой с ним не справиться. Положил на стул. На другом стуле платье, чулки, бельё... Сложить их Алиса тоже не сложила. Эркин и здесь навёл порядок, расправил скомканные маленькие до смешного чулки. Оглядел комнату. Хорошо получилось. Светлая и... да, весёлая комната. Женя хорошо как придумала и расставила. Он пошёл к двери и уже от неё оглянулся на Алису. Спит, разметавшись, раскинувшись. Ну и хорошо.

Эркин вышел, плотно без стука прикрыв за собой дверь. Поглядел на часы. Если он хочет зайти по дороге и ещё из подарков кое-чего посмотреть, то надо спешить. Но вместо этого пошёл в спальню, сел на кровать и немного покачался. Хорошая кровать, упругая. И плотная, без выпуклостей и провалов. Огляделся и увидел себя сразу в двух зеркальных коридорах. Хорошо. Жене должно понравиться. А если нет, то он чуть-чуть сдвинет трюмо, и коридоров не станет, будут обычные зеркала. Ладно, хватит валяться — оборвал он себя. Надо собираться и бежать. Но... но кровать надо застелить.

Он легко вскочил и пошёл в кладовку, взял рулон с их постелью и перенёс в спальню, развернул. Так, старое покрывало, которое Женя клала на пол под перину, пожалуй, и не нужно. А перина... Кровать-то мягкая. Ладно, пусть остаётся. На перину простыню. А... а они же меньше кровати получаются. Ну, надо же?! Ладно, придумаем. Теперь одеяло, расправим его, разровняем, подушки... взобьём и рядом их положим. И ковёр сверху. Вот ковра хватило. Ну вот, совсем другое дело. Снова посмотрел на часы. Да, теперь-то уж точно пора. Вещи в шкаф и комод положить он уже не успеет.

Эркин ещё раз оглядел спальню и, как заклинание, повторил про себя: "Пусть Женя будет довольна". Он очень старался, пусть Жене понравится.

Переодеваться ему было не надо. Как оделся утром в магазин, так и оставался. Так что, бурки, шарф, полушубок, ушанка, варежки, бумажник, ключи... всё на нём, всё в порядке, можно идти. Он по-прежнему тихо вышел, запер за собой дверь на оба замка и быстро пошёл по коридору.

Во дворе он встретился с участковым, поздоровался и услышал совершенно неожиданное:

— С праздником тебя, Мороз.

— Спасибо, — растерянно поблагодарил Эркин.

Это что за праздник сегодня? Женя ему ничего не говорила. И в магазине. В прошлую пятницу была годовщина Победы, в этот день Империя капитулировала — это ему объяснили — так с утра и на улице, и на заводе все поздравляли друг друга. И он ответил участковому запомнившимися словами:

— Вас так же.

— Меня не с чем, — улыбнулся участковый. — Сегодня твой праздник.

И ушёл. Эркин пожал плечами ему вслед. Путает участковый что-то, никакого праздника сегодня нет. Мебель купить — это же не праздник. Он ещё раз пожал плечами и побежал на завод. Времени совсем в обрез. И странные слова участкового о празднике мгновенно выветрились у него из головы.

В бытовку Эркин влетел за пять минут до сигнала и сначала даже не обратил внимания на великий ор и гвалт. Орали все, и в этой путанице ругани и божбы разобраться было бы всё равно невозможно. И Эркин, пользуясь этой неразберихой, переоделся, закрыл свой шкафчик и к выходу пошёл со всеми, радуясь, что его опоздания не заметили. Хотя да ведь если по правде и не опоздал он, до звонка прибежал.

Опять контейнеры. И опять не трясти, не толкать, и поскорее, чтоб под снегом не стояли. И сразу на три платформы.

Эркину выпало работать с Антипом и Тихоном. Антип и Тихон на платформе крепят и ставят обшивку, а Эркину катать эти чёртовы дурынды. Старшой — хорошо — показал ему сразу, какие их, и Эркин сначала откатил свои из общей кучи поближе и напротив их платформы, а потом уже стал закатывать. Здесь главное — не дёргаться и не спешить попусту. И бригадир, видно, понимал это: не торопил и не подгонял по-надзирательски. Но Медведев и с другими вроде так: даст работу и давай, управляйся. Эркина эта система устраивала.

До обеда они со своей платформой управились, и Медведев, хотя звонка ещё не было, отправил их в столовую, но напутствовал по-новому:

— На одной ноге, мужики.

Антип и Тихон кивнули, кивнул и Эркин, хотя ничего не понял. Вернее, понял, что надо спешить, но почему? И в столовой такая же спешка, и народу заметно больше, чем обычно во вторую. И Эркин решил рискнуть. Когда они втроём уже сели за стол, спросил:

— Из-за чего шум?

— А ты что? — Антип шумно хлебал щи. — Не понял?

Эркин покачал головой.

— Святочную неделю нам дают, — заговорил Тихон. — Аж до третьего гулять будем. Но зато сейчас попашем. Не с трёх, а с когда скажут, и не до одиннадцати, а тоже, — Тихон поставил на пустую тарелку из-под щей тарелку с кашей, — тоже, значит, пока не отпустят. И в субботу, двадцать третьего работать будем. Понял теперь?

Эркин кивнул. В общем-то, ничего страшного. Вот только... только ему же к Тиму в субботу, на беженское новоселье, нехорошо получится, если его не будет.

— Да весь завод так. И аж трёхсменку, как в войну, снова сделали, — Антип, отдуваясь, отодвинул тарелки и взял стакан с киселём. Неодобрительно покосился на тарелку Эркина с котлетой. — А ты что, не держишь пост?

— Чего держать? — удивился Эркин.

— Ну, чего ты пристал к нему? — укоризненно сказал Тихон. — Он же некрещёный. Ведь так?

Эркин кивнул. Что такое некрещёный или, как ещё в лагере слышал, нехристь, он уже знал. И это его не трогало. Что есть, так то оно и есть. Но если весь завод так работает, то и... и у Тима, может, так же.

— Ладно, — встал Антип. — Хотим гулять, айда работать.

— Айда, — согласился, вставая Эркин.

А ещё ведь непонятно: оплатят ли эту неделю. Хотя... дурак он, конечно, кто ж нерабочие дни оплачивает? А вот получку же им должны двадцать девятого давать, а теперь как же?

— А получка тогда когда же?

— А в субботу же. И "ёлочные", и получка, — бросил, не оборачиваясь, Антип и заорал: — Старшой! Вот они мы!

— Ага, как раз, — из-под ушанки Медведева выбивались слипшиеся от пота пряди волос. — Вон на ту платформу давайте, мужики.

Снова контейнеры? Да, но другие, тяжёлые, намного тяжелее. С места не стронешь, а поехал — так не остановишь. Эркин виснет на контейнере, тормозит его всем весом, как бычка. И вдруг становится легче. А! Так это Колька-Моряк с другой стороны встал. Ну, так это совсем другое дело. Колька ругается с весёлым остервенением, и Эркин, и привычно подлаживаясь, и заражаясь этим странным весельем, орёт в ответ слышанное ещё от Андрея.

— Ого! — восхищается Колька. — Вот это загнул, слыхали, мужики?!

— Да пошёл ты...!— орёт Тихон. — Не за язык платят. Давай...!

— Да куд-ды ты его...?! Сходен не видишь?!

— Старшой, отгоняй платформу на хрен! Застит!

— А ну, мужики, стронули! Пошла гадина толстозадая! Пошла-а-а!

— Да что ты её как девку... тискаешь и ни с места!

— Мороз, тормози!

— Ряха, не мельтеши, чтоб тебя!

— Паровоза нет!

— Так чем хочешь, откатывай!

— А ты своим... упрись! Сразу аж за ворота!

— Я т-тя щас...!

— А ну, мужики, берись!

— Мороз, давай, у тебя силы много!

— Пошла, пошла, пошла...!

Меньше всего Эркин предполагал, что нагруженную платформу удастся сдвинуть с места, но ведь сдвинули, чёрт возьми...

— Стрелку, мужики!

— Ага, переводи!

— Медведев, убирай своих, покалечатся сейчас на хрен. Кто отвечать будет?

— Всё, мужики, дальше они сами. Давай! Антип, кончили? Давай туда, живо.

И бегом на другой конец двора, где из широких цеховых ворот выползает гружёная серебристо-белыми контейнерами платформа.

— Давай, Мороз.

— Куда их?

— Стоп, цифры ты хоть различаешь?

Эркин кивает, глядя в светлые, как у Фредди на перегоне, когда был сложный проход, глаза бригадира.

— Тогда смотри. Видишь?

Маленькие таблички с не написанными, а врезанными номерами.

— Вон там машины стоят. Тоже с такими же. Здесь первые три цифры, там три последние. Должны совпадать. Понял?

— Понял.

А ну, повтори!

— Первые три цифры на контейнере и последние три на машине должны совпадать.

Медведев кивает.

— Ладно. Давай. Один справишься?

— А чего ж нет? — пожал плечами Эркин. — А их как, как стекло?

— Их быстро надо. И аккуратно.

— Понял.

Ручка маленькая, не зацепить рукавицей. Эркин сдёргивает и засовывает в карманы рукавицы, оставшись в варежках. Ну, побежали! Машины в том углу, значит, через весь двор тащить, хорошо, ещё, что не через пути. Так... везёт он семь-восемь-три, а машина? Ага, вон та. Посадка низкая, и сходни пологие, удобно. С ходу затащил, в кузове для них уже даже захваты готовы. Вставил, рычаг нажал, чтоб лязгнуло, и бегом за следующим. Из-под ушанки по лбу ползут щекотные струйки пота, но вытереться некогда. Пять-один-четыре... семь-восемь-три... шесть-два-семь... Всего три машины, запутаться трудно. Машины маленькие, на шесть контейнеров каждая, так что... так что... так что... Одна что, уже полная? А хорошие контейнеры, поворотливые, и не трясёт их на ходу совсем, внутри, что ли, пружины стоят. И ещё один. И ещё... И...

— Давай, парень, пора нам.

Это не Медведев, кто-то другой. А и по фигу кто.

— Эти две закрывай, за последним бегу. Что-то незнакомых на дворе много стало... Эркин бегом подвозит последний контейнер. Медведев уже здесь. Цифры, что ли, проверяет? Ну, пускай, что-то, а это и спросонья и не спутать. Эркин вталкивает в кузов и вставляет в паз последний контейнер, щёлкает захватом, выбегает и поднимает сходни — они же задний борт. Две другие машины уже покрыты зелёными чехлами, укрывают и эту.

— Всё, вали в бытовку, Мороз.

— Ага, — кивает он через силу и уже не бежит, а идёт к бытовке, вдруг понимая, что чужие во дворе — это другая бригада, ночная смена, что ли.

В бытовке сильно пахнет потом, за столом устало сгорбился Ряха, жуёт незажжённую сигарету.

Эркин тяжело, не раздеваясь, сел за стол, стащил с головы мокрую изнутри от пота ушанку и уронил голову. Тупая рабская усталость всё-таки настигла его...

— Эй, — кто-то осторожно трогает его за плечо. — Ты бы глотнул, а?

Эркин с трудом поднял голову. Ряха? Что ему надо? Глотнуть? Он взял у Ряхи аленькую плоскую флягу, поднёс уже было ко рту, но, ощутив запах спиртного, сунул обратно.

— Нет, не надо.

— Зарок, что ли, дал? — удивился Ряха и, услышав шаги в коридоре, быстро сунул флягу куда-то под рубашку. — Ты смотри, молчок, понял, нет?

Эркин устало кивнул.

В бытовку вошёл Медведев, быстро и как-то хищно оглядел их.

— Та-ак, Ряхов?!

— А чё? Чуть что, сразу я? Ты чё, старшой, свет тебе клином на мне сошёлся? — зачастил Ряха, быстро искоса постреливая глазами на Эркина.

— Смотри, Ряхов, я долго шутить не буду, — пообещал Медведев. — Так, Мороз, завтра в два выйдешь, всё-таки праздник у тебя сегодня, вали домой. Ряхов, в двенадцать.

— Так...

— Успеешь опохмелиться, — успокоил его Медведев. — А не успеешь, рыдать не станем.

— Ой, старшой, да такого, как я...

— И ты вали, — перебил его излияния Медведев.

Эркин наконец смог встать и побрёл к своему шкафчику. Открыл его и стал переодеваться. Как Андрей говорил? Не шевелится только мёртвый? А он — живой. И ему надо шевелиться.

— Да-а, вождь, — очень сочувственно сказал за его спиной Ряха. — Это тебе не томагавком махать и скальпами считаться. Тут, — и хихикнул, тут работа умственная.

Обычно Эркин не пропускал непонятных слов, без стеснения переспрашивая, но сейчас... и устал слишком, и не у Ряхи же. Он молча переоделся, взял пакет с подарками — потому чуть и не опоздал сегодня на смену — и закрыл шкафчик. Время слишком позднее, чтоб обтираться и сохнуть. Дома под душем и разомнётся, и потянется.

Медведева уже не было, а Ряха выкатился следом, хотя Эркин его не замечал. И аж до внешней проходной, тащился за спиной как приклеенный. А на улице разжал губы.

— Обидел ты меня, Мороз. Ох, и обидел!

— Это когда? — равнодушно сказал Эркин.

— Я к тебе со всей душой, понимаешь, а ты...

— Это когда ты ко мне со всей душой? — заинтересовался Эркин. — Когда я один мешки ворочал, а ты "остатнюю" курил?

— А ты того, злопамятный, удивился Ряха.

— Я памятливый, — поправил его Эркин.

Говорить им было больше не о чем, и они разошлись.

Эркин шёл быстро, движением разгоняя усталость. Проверяя себя, своё ощущение глубокой ночи, посмотрел на часы. Ого, уже почти полночь. Во сколько ж он дома будет? Хотя... если Женя уже спит, так даже лучше, спокойно спрячет пакет в кладовку. Не меняя шага, он зубами сдёрнул с руки варежку, сунул её в карман и сгрёб ладонью горсть снега, протёр ею лицо. И вроде полегчало даже. Улица пуста, фонари горят через два на третий, но достаточно светло. От снега или... Закинув голову, он увидел тускло просвечивающее пятно луны. Под ногами поскрипывал снег. Эркин вытер мокрое лицо варежкой, чтоб не обморозиться, и прибавил шагу. Тёмные громады домов — ни одно окно, ни одна витрина не светятся, белая слабо искрящаяся улица. А совсем это не плохо — зима. И вот уже угадывается громадина "Беженского Корабля". Его дом. Его семья. Эркин нашёл свои окна, не поверил себе и снова стал отсчитывать от башни. Да, получается, что это спальня. Женя не спит? Почему? Случилось что-то? Он сорвался и побежал.

На одном дыхании Эркин влетел в подъезд, взбежал на второй этаж и остановился, нашаривая ключи, у своей двери. Перевёл дыхание. Мягко щёлкнул замком и вошёл.

И сразу — по особой сонно тишине — понял, что всё в порядке.

В прихожей было темно, только щель под дверью спальни светилась. Бесшумно ступая, Эркин проскользнул в кладовку и сунул пакет в верхний угол на стеллаже, вернулся в прихожую, включил свет и стал раздеваться. Снял и повесил полушубок, ушанку, да, варежки вынуть из карманов и положить, вот так, а то не высохнут, разулся, смотал портянки и с наслаждением ощутил ступнями чистый прохладный пол. Портянки надо в ванную, но... но сначала он подкрался к спальне, осторожно приоткрыл дверь. И в щёлку увидел спящую на кровати Женю. Прямо поверх одеяла, в халатике... Пока Эркин думал: войти и уложить Женю сейчас или сначала обмыться в душе, Женя сонно шевельнулась, подняла голову и... и увидела его. Когда их глаза встретились, Эркин уже смело открыл дверь и улыбнулся. Женя ахнула и сорвалась с кровати.

— Господи, Эркин! Наконец-то! Устал?! Поешь сейчас. Господи, с праздником тебя, — целовала его Женя.

— Ага, ага, — кивал Эркин, быстро целуя её в подставляющиеся части лица и шеи. — Я в душ сначала... Женя, а что за праздник?... Я есть не хочу... Женя, тебе понравилось?

Наконец они разобрались, что Эркин сейчас пойдёт в душ, а Женя пока подогреет чайник, и он хоть чаю попьёт.

В ванной Эркин разделся, сунув бельё и рубашку в ящик для грязного. Его старые джинсы и ковбойка уже лежали рядом на маленькой табуретке. Время позднее, Алиса седьмой сон видит, и Эркин не стал закрываться на задвижку. Немного потянулся, разминая мышцы, и пошёл в душ. Горячая сильная струя хлестала его по плечам и голове. Он поворачивался, наклоняясь и выгибаясь, подставляя то грудь, то спину, потом немного "поигрался", быстро чередуя горячую и холодную воду, и наконец со вздохом — всю бы ночь так простоял — выключил воду, перешагнул через бортик на пушистый коврик и стал вытираться.

Женя ждала его на кухне. На столе две чашки с чаем, тарелка жаренной с мясом картошки, а это что за коробка?

— Женя, а это что?

Женя рассмеялась и сняла крышку.

— Пирожное? — удивился Эркин, глядя на кремовые завитушки и цветы. — Такое большое?

— Это торт, — Женя обняла его и поцеловала в щёку. — С праздником тебя, милый.

Эркин быстро поцеловал её в ответ. Женя усадила его за стол, села напротив и с удовольствием смотрела, как он ест. Эркин сам не думал, что так проголодался. Домой шёл — об одном думал: лечь и заснуть, а увидел еду — и за уши теперь не оттащишь. Доев картошку, он поднял на Женю глаза и улыбнулся.

— Вкусно как, спасибо, Женя.

— Положить ещё? — счастливо улыбнулась Женя.

Эркин прислушался к себе и покачал головой.

— Да нет, наелся уже.

— А теперь чай. С тортом!

Женя аккуратно подцепила кусок — торт был уже нарезан — с самой большой розой, положила на блюдце и подвинула Эркину.

— Женя, а себе?

— И себе возьму, — успокоила его Женя.

Торт Эркину раньше есть не приходилось. Ни в Паласах, ни на выездах тортов не было. И Эркин схитрил: выждал, пока не начнёт есть Женя, и уже тогда начал сам, подражая ей.

— М-м, Женя, никогда такой вкусноты не ел.

— Правда? — просияла Женя. — Я очень рада, ешь на здоровье.

— Да, Женя, — Эркин облизал ложку и отхлебнул чаю, от которого по телу разлилась тёплая волна. — А что за праздник сегодня? Меня участковый поздравил, бригадир, и ты сейчас... А я и не знаю.

— Эркин! — Женя распахнула глаза. — Ты забыл?! Сегодня же двадцатое!

— Ну... ну это я помню, а праздник-то какой?

— Сегодня годовщина, Эркин! Ну?

— Годовщина чего?

— Освобождения. Эркин, год назад рабство отменили. Ну же, вспомни.

Эркин медленно поставил на стол недопитую чашку. Свёл брови.

— Вот, значит, что, — тихо сказал он. — Я тогда и не знал, что это было... двадцатого, — невесело улыбнулся. — Рабу все дни одинаковы.

Женя молча смотрела на него. Эркин прикрыл глаза, стиснул зубы, явно пересиливая себя. И наконец улыбнулся.

— Спасибо, Женя, я — дурак, это и в самом деле праздник.

— Ну, Эркин, ты совсем не дурак, не выдумывай, — рассердилась Женя. — И чтоб я этого больше не слышала. Отрезать тебе ещё торта?

Эркин погрузился в столь демонстративное глубокое раздумье, что Женя рассмеялась. И он удовлетворённо улыбнулся.

— Неудачно, что я во вторую, да?

— Ничего страшного. Ты знаешь, мы по авральному режиму теперь работаем.

— По какому?

— Работа не по звонку, а сколько нужно, — улыбнулась Женя.

— Ага, — кивнул Эркин, — тогда знаю. Мы так же. Завтра я с двух, а когда вернусь... — он развёл руками.

— Как сегодня, — понимающе кивнула Женя.

— А может, и позже. Но за ёлкой я завтра с утра схожу. И ещё... у нас картошка кончается, так? Вот и куплю.

— Хорошо, — согласилась Женя.

Они обговорили всё на завтра, и Эркин решился.

— Женя, тебе... тебе понравилось? Ну, как в спальне стало?

— Конечно, — улыбнулась Женя. — Так красиво, ты молодец, и с зеркалами... ты специально их так поставил?

Эркин кивнул. Женя ласково погладила его по голове и плечу. Он, как всегда, перехватил и поцеловал её руку. И встал.

— Поздно уже. Ты не успеешь выспаться.

— На такой-то кровати? — лукаво улыбнулась Женя.

И вдруг зевнула.

— Ты иди, ложись, — заторопился Эркин. — Я сам всё уберу.

— Ладно, — не стала спорить Женя. — Ты торт под окно поставь. И картошку.

— Да, хорошо.

Эркин собрал со стола посуду, свалил её в раковину и стал мыть. Женя помедлила у двери, глядя на него. Эркин быстро обернулся и улыбнулся ей.

— Иди, Женя. Я быстро.

Женя кивнула и ушла. Оставшись один, Эркин домыл и расставил на сушке посуду, убрал в шкафчик под окном кастрюлю с картошкой и коробку с тортом, протёр клеёнку на столе. Ополоснул и повесил тряпку, расправил нарядное кухонное полотенце. Его и ещё три таких же им подарили на новоселье. А для Тима Женя купила кухонную скатерть и десять салфеток. Всё правильно. Дарили им, дарят они. Всё правильно. Он ещё раз оглядел кухню, погасил свет и вышел.

Женя уже спала, но свет она оставила. И Эркин, раздеваясь, полюбовался и мебелью, и безмятежно спящей Женей. Он выключил свет и мягко нырнул под одеяло, лёг рядом с Женей. А что, перины нет, что ли? Упругая жёсткость нового матраса, прохлада простыни, мягкая тяжесть одеяла и тепло живого тела рядом. Он осторожно подвинулся к ней. Женя вздохнула, не открывая глаз, и положила руку ему на грудь.

— Спи, милый. Спи, мой хороший.

Эркин накрыл своей рукой её ладонь,, прижал к себе. Глубоко вздохнул. Надо спать. Женя устала, ждала его, надо будет завтра сказать ей, пусть не ждёт, ложится спать, а то она не высыпается. Женя дышала ровно, и он очень осторожно погладил себя её рукой и медленно распустил мышцы. Всё, всё, не думай и не мечтай, надо спать. Сегодня год твоей свободы, год с того дня, когда ты сидел на заднем крыльце господского дома и смотрел на распахнутые ворота. И ты даже не знал, какой это день. Просто сидел и смотрел. И вот... Это его дом, его... жизнь. Рядом с ним лежит Женя, его... его жена, да, она — жена ему, а он — её муж, в соседней комнате спит их дочь. И всего год...

Мысли путались, сладко ныли натруженные и промятые в душе мышцы. Эркин вздохнул и улыбнулся, засыпая.

* * *

Празднование затянулось за полночь. Они сами не ожидали, что так получится. Что поздравить их придут и врачи, и из комендантского взвода и сёстры... Кто-то просто поздравлял и уходил, кто-то задерживался ненадолго, и было так хорошо, так необычно хорошо... Все они надели свои самые нарядные рубашки, многие щеголяли в джинсах и купленных в городе брюках, ни один в рабском не был. И на столах всего вдоволь, и бутербродов, и пирожных, и конфет... Вина, правда, оказалось в обрез. Чтобы угостить всех пришедших поздравить, сами по второму глотку не сделали. Но и без этого веселья хватало. Пели, танцевали, выталкивая друг друга из-за пианино.

Шум веселья далеко разносился по парку. Стоя за деревом, Чак тщетно пытался разобрать смутные — из-за задёрнутых штор — силуэты. Пог-ганцы! Ни его, ни Гэба позвать и не подумали. А ведь это и их день. И в складчину ихнюю он бы внёс и за себя, и за Гэба. Так ведь — нет, даже не обмолвились, сволочи, поганцы. День Свободы. Так беляков назвали и ублажают, а своих... Очередной взрыв хохота заставил его передёрнуть плечами и сплюнуть. Поганцами были, поганцами и остались, подстилки черномазые.

Он отступил назад и не спеша пошёл к своему корпусу. Завтра его выписывают. Утром позавтракает, переоденется уже окончательно, последняя беседа с доктором и всё. С тремя тысячами в кармане он не пропадёт. Первое время.

Под ногами чавкала холодная зимняя грязь. Надо будет ботинки отмыть. Чтоб уж не совсем вахлаком, дворовым работягой смотреться. Жалко, тех ботинок так и не вернули. И перчаток с поясом. Ладно, у Гэба тоже всё отобрали.

Впереди смутно мелькнул чей-то силуэт. Гэб, что ли? Чего это он шляется? Чак подпрыгнул, ухватился за низкий толстый сук, подтянулся, ещё раз, и ещё...

Услышав за спиной шум, Гэб сразу метнулся вбок за деревья и уже оттуда посигналил тихим свистом. Чак ответил и спрыгнул на землю.

— Ты чего это? — вышел на дорожку Гэб. — По ночам бегаешь.

— Размяться решил, — небрежно ответил Чак, вытирая ладони о штаны. — А ты чего не дрыхнешь?

— Не твоя печаль, — отмахнулся Гэб. — Говорят, уходишь завтра?

— Это кто говорит? — хмыкнул Чак и кивнул. — Ухожу. А ты?

— Через неделю, — Гэб насмешливо улыбнулся. — Деньги на меня ещё не пришли.

— А-а, — равнодушно ответил Чак.

Гэб помедлил.

— Надумал уже, куда подашься? — безразличным тоном спросил он И, так как Чак молчал, вынужденно пояснил: — Чтоб нам в одном городе не оказаться.

— В Колумбию вернусь, — не слишком охотно ответил Чак.

— Не боишься? — насмешливо спросил Гэб.

— Кого мне бояться? — как можно презрительнее ответил Чак и даже сплюнул.

— Ну, твоё дело, — пожал плечами Гэб. — Это тебе со своими... недобитыми встречаться.

Чак стиснул зубы так, что на щеках вздулись желваки.

— А тебе встречать некого? — тихо спросил он.

— По хозяйскому слову, — повёл плечами Гэб. — На мне вины нет.

— Мг, — кивнул Чак. — Это ты недобитку и объяснишь. А мне... я подранков не оставлял.

— Ну-ну, — хмыкнул Гэб и повторил: — Твоё дело.

— Моё, — кивнул Чак. — А ты куда?

— Пока не в Колумбию. А там посмотрю, — улыбнулся Гэб.

— Смотри, — согласился Чак и добавил: — Смотри, на дороге мне не попадись.

— А ты тоже поглядывай.

И до своего корпуса они шли рядом, но каждый сам по себе.

Когда вместе с другими сёстрами зашла поздравить их Люся, как-то так получилось, что стакан с вином ей дал Крис. Нет, он не собирался подходить, даже не думал о таком, а увидев, задохнулся и онемел. Но тут ему сунули в руку стакан, и он с Эдом, Майклом, ещё с кем-то из парней подошёл к гостьям и... и оказался напротив Люси. Отступать было уже невежливо, и он, как во сне, протянул ей стакан. И она взяла, и, как все, подняла, показывая всем, сказала, что поздравляет их с Днём Освобождения. Но смотрела она только на него — он же так и торчал перед ней, столб столбом — и улыбалась ему. Выпила за их свободу и ушла. А он... он только и сумел, что уже не выпускал из рук этот стакан. Её стакан. И пить старался так, чтобы его губы касались этого же места. Он бы весь остаток вечера так просидел, но его дёрнули за одним делом, за другим и... и он опять закрутился в общем водовороте. И пел со всеми. Они так разошлись, что даже "Лозу" спели. Впервые не таясь, в полный голос. Ничего не боясь и хвастаясь голосами.

Раздеваясь у себя в палате, Гэб прислушался. Но "Лозы" уже не слышно. То ли далеко, то ли заткнулись поганцы. Ну и... ну и чёрт с ними, накласть ему на них с присвистом и перехлёстом. Своих проблем полно. Завтра Чак уберётся. Уже хорошо. Место-то одно. Повезло, что этот чмырь Чака не увидел. Чак в тренажёрном лучше смотрится. И в стрельбе, и в рукопашном сильнее. Так что... повезло.

Гэб улыбнулся. Везёт редко. Надо уметь ухватить, как говорил Грин, ухватить Фортуну за косу. И вышло-то всё случайно...

...Он нашёл в парке укромное место, чтобы без помех и лишних глаз восстановить растяжку. Ноги-то у него не болели и не отнимались, это с руками проблемы, а ноги... только суставы и мышцы разогреть. Занимался спокойно, без опаски. И чужой взгляд не сразу почувствовал. А почувствовав, не придал значения: мало ли кто по госпитальному парку шляется, ничего же запретного в гимнастике нет, да и соврать, что, мол, доктор велел, всегда можно. Но — на всякий случай — встал прямо и оглянулся. И увидел беляка. Коричневое кожаное пальто, руки в карманах, шляпа надвинута на брови, в углу рта сигарета, воротник поднят. То ли от ветра — дождя как раз не было, то ли лицо скрывает. Испугаться он не испугался. Голыми руками его не взять, да и... да и всё-таки госпиталь русский, за просто так его мордовать не дадут. Беляк улыбнулся, не разжимая губ.

— Ловко у тебя получается, парень.

— Спасибо, сэр, — осторожно ответил он.

Беляк кивнул. Плохо различимые в тени от шляпы, но заметно светлые глаза смотритель внимательно. Необидно внимательно.

— Стрелять можешь?

— Да, сэр, — ответил он спокойно.

Он был в своей кожаной куртке, носили такие только телохранители, так что беляк должен сам всё понимать, а значит и прятаться нечего.

— Что водишь? Машина, мотоцикл?

— А что надо, сэр, — рискнул он умеренно сдерзить.

Беляк улыбнулся уже не так зажато.

— Гриновский?

Он насторожился. А это знали уже немногие. Но отказываться не стал. Незачем.

— Да, сэр.

— Значит, грамотный.

Беляк не спрашивал, но он кивнул.

— При ком-то или сам по себе?

Он весь напрягся, чуть не задрожал. Неужели работа наклёвывается? Но ответил с привычным равнодушием.

— Сам по себе, сэр.

— Залечил, от чего лечился?

Он пожал плечами.

— Не жалуюсь, сэр.

— Хорошо, — кивнул беляк. Вытащил руку из кармана, полез за борт пальто и достал... визитную карточку. — Держи, парень. Когда выйдешь отсюда, зайди.

Он ответил заученной формулой благодарности, взял визитку и не удержался: сразу стал читать. А пока читал, беляк незаметно ушёл. Рудольф А. Эйзенгратц. Частное детективное агентство "Аргус", дом шесть, Пятая авеню, Дарроуби, графство ..., Алабама. И тщательно замазанное корректором последнее слово: Империя. Ага, её уже точно нет, а что вместо неё будет — ещё неизвестно, так что новых визиток делать не стали, а старые вручную подправили — усмехнулся он. И телефон. Обратная сторона была чистой. Он спрятал визитку во внутренний потайной карман куртки и снова взялся за упражнения. Пока мышцы не остыли, надо закончить разработку суставов...

...Гэб аккуратно сложил и развесил одежду, выключил свет и лёг. Завтра Чак уберётся. Дурак, в Колумбию лезет. Город большой, там чёрт-те кого можно встретить. Чак бы ещё в Атланту намылился, к Старому Хозяину прямиком. Хоть доктор и говорил, что ни те слова, ни Старый Хозяин над ними теперь и не властны, но проверять не стоит. Слишком дорогой проверка окажется. Ладно, у Чака свои проблемы, пусть сам их и решает. А ему надо решать свои. Три тысячи — большие деньги, перебиться первое время, пока наладится с работой, обзавестись всем необходимым... хватит, должно хватить. Он же поумнее этих поганцев, что зарплату на конфетах прожирают.

Жариков, с видимым удовольствием прихлёбывая остывший чай, наблюдал за танцевавшими парнями. Ну, надо же как растормозились. И ведь... ведь в самом деле красивы. Страшно подумать, что бы с ними было, если бы... Ведь живёт каждый из них... случайно. Случайно спасённый. Смерть закономерна, а жизнь случайна. Чьё это? Ладно, сейчас неважно.

— Иван Дормидонтович, у вас чай остыл. Давайте свежего налью.

— Спасибо, — Жариков улыбнулся, глядя на Андрея. — Всё хорошо, Андрей.

— Вам понравилось? — спросил Андрей.

— Да, — кивнул Жариков. — Вы молодцы.

Андрей радостно улыбнулся. И Жариков засмеялся: такой гордостью, даже хвастовством просияло мальчишеское лицо Андрея.

— Да? Правда, хорошо?! А... Иван Дормидонтович...

— Гоните его, — вклинился между ними Фил. — А то он опять философию разведёт.

Андрей попытался протестовать, но его в несколько рук выдернули из-за стола.

— Иди, пляши... Дай доктору Ване отдохнуть... Иван Дормидонтович, чаю...? Бутербродов...?

— Спасибо, парни, всё хорошо...

Да, всё хорошо... Какое поразительное чувство ритма у все. Красиво танцуют, глаз не отвести. И поют все потрясающе, голоса, слух... И играют...

— Была бы гитара, — вздыхает Джим, — я бы тоже сыграл, — и в ответ на быстрый взгляд Жарикова улыбается. — Я видел, как вы на наших, ну, кто на пианино играл, смотрели.

— А ещё на чём играете? — улыбается Аристов.

— Пианино и гитара, — качает головой Ник. — И всё.

— Да, — кивает подсевший к ним Эд. — Сколько помню, только это.

— Другому нас не учили, — Майкл вдруг хитро улыбается. — А, Иван Дормидонтович, а вы... играете?

— На чужих нервах, — хмыкает Аристов.

Смеются все, но Жариков громче всех. И праздник катится своим чередом, но вроде пик уже пройден. И снова парни удивили Жарикова. Он знал, что у них хорошо развито чувство времени, но что чувство... даже трудно определить, да, чувство, позволяющее закончить вечер на той грани, после которой веселье становится натужным. И как весело, помогая, подыгрывая друг другу, они это делали. Словно, всё само собой. Со смехом, шутками его, Аристова и тётю Пашу вывели из столовой так, будто они сами этого захотели, и часть парней пошла их провожать, а кто-то остался убирать.

Проводив тётю Пашу, Крис побежал обратно в столовую. Они обещали, что всё будет в порядке, надо посмотреть, как там.

Уборка шла полным ходом. В коридоре на стульях у двери лежали брюки и рубашки, рядом на полу громоздились ботики. Крис открыл дверь.

— Ага, пришёл, — встретил его Майкл. — Давай раздевайся.

Крис кивнул. В самом деле, чем бегать переодеваться, проще вот так. Он, как и остальные, разделся до трусов и присоединился к моющим пол.

В дверь заглянул Андрей.

— Ух ты, сколько вас!

— Для тебя дело всегда найдём, — откликнулся Ник. — Давай на мойку.

Работали споро, перешучиваясь и хохоча. И даже слишком быстро всё сделали.

Андрей так и сказал, когда они уже шли по своему коридору.

— Малолетка ты ещё, — хмыкнул Эд. — Всего тебе мало. И праздника, и работы.

— Ага, — не стал спорить с очевидным Андрей. — А тебе что, не понравилось?

— Понравилось, конечно, — Эд мягко улыбнулся. — Хорошо всё получилось, — посмотрел на Андрея. — Ты молодец, что со столовой придумал.

— Это мне доктор Ваня посоветовал, — признался Андрей.

Эд кивнул.

— Значит, молодец, что послушал.

У своей двери он остановился, вздохнул:

— Не могу поверить, что год прошёл, — и тихо засмеялся.

Андрей молча кивнул. Он тоже не мог в это поверить. Что всего год назад... нет, не надо вспоминать. Он попрощался с Эдом и вошёл в свою комнату.

Джим уже лежал, а Джо развешивал в шкафу вещи. Свои и брата. Андрей быстро разделся и, когда Джо отошёл, повесил свои новые брюки, а рубашку положил на полку с грязным бельём.

— Гаси свет, Андрей, — сонно сказал Джо.

— Сейчас.

Андрей быстро прошёл к двери, щёлкнул выключателем и уже в темноте лёг. Натянул на плечи одеяло.

— Спокойной ночи, парни.

— И тебе.

— Спокойной ночи.

Исподволь подступала усталость, приятно тянуло мышцы, мелькали в памяти лица парней, улыбающаяся тётя Паша, смеющиеся доктор Юра и доктор Ваня, пение, шум, смех... Под такое хорошо засыпать: сны будут лёгкими.

* * *

1997; 28.04.2013