|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
ТЕТРАДЬ СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
* * *
После многодневного праздничного загула жизнь медленно входила в обычную колею. С третьего января снова каждый день с утра на работу, снова вместо разносолов и деликатесов обычный обед, обычные будничные хлопоты, но... но что-то — Эркин это чувствовал — было совсем по-другому. Он только не мог понять, что изменилось. Или... или это он сам стал другим? Всё-таки двадцать шесть полных...
...Сквозь сон Эркин почувствовал, что Женя встала, но что-то подсказало ему, что может ещё спать, и глаз поэтому не открыл. Пока Алиса не начала ломиться в дверь, можно не беспокоиться. Вечер был, конечно, необыкновенным, даже не вечер, а ночь, а теперь можно спать, спать, спать... он даже не дождался возвращения Жени.
И разбудили его звук отодвигаемый шторы, уже не утренний, а совсем дневной свет на лице и смех Жени и Алисы. Два весёлых голоса пели, снова и снова повторяя одну фразу:
— Хэппи бёрсдей ту ю... хэппи бёрсдей ту ю...
Эркин растерянно открыл глаза и сел на кровати, в последнюю минуту удержавшись и не сбросив одеяло.
Смеющиеся лица Жени и Алисы, залитая золотистым светом спальня... Эркин проморгался, протёр глаза кулаками.
— Женя...
— С днём Рождения! — приплясывала перед ним Алиса.
— С днём рождения, милый, — улыбалась Женя.
Эркин всё ещё удивлённо хлопал глазами и ничего не мог понять, когда на его колени легли пушистый серый джемпер в пакете и второй пакет, длинный и узкий, с галстуком.
— Эт-то что? — наконец смог он выдавить.
— Это подарки, — авторитетно заявила Алиса, сбрасывая тапочки и залезая на кровать.
— Подарки? — тупо переспросил Эркин. — Мне?! Почему? Женя?
— У тебя день рождения, — Алиса удачно перекувыркнулась. — А на день рождения дарят подарки, вот!
— Ну да, — Женя с улыбкой смотрела на Эркина. — Ты что, забыл? Эркин, сегодня первое января, тебе исполнилось двадцать шесть лет, ну?
Двадцать шесть... но это... это же... Эркин судорожно хватал открытым ртом воздух.
— Ну вот, — Алиса снова кувыркнулась. — От мамы джемпер, а от меня галстук. Вот! Тебе нравится?
Женя, видя, что Эркину не по себе и он вот-вот заплачет, сдёрнула Алису с кровати и отправила умываться и наводить порядок в своей комнате, а, когда та вышла, погладила Эркину по плечу.
— Всё хорошо, Эркин. Вставай, и начнём день.
— Да, — смог он выдохнуть. — Да, Женя, я сейчас...
— Пойду завтрак приготовлю.
Оставшись один, Эркин с силой потёр лицо ладонями, проморгался, удержав слёзы. День рождения... двадцать шесть лет... — и заставил себя улыбнуться: опять он не как все. Первый спальник, что до двадцати шести дожил. И дальше жить собирается. Он бережно взял пакет с джемпером, раскрыл его, и на его руки скользнуло мягкое пушистое тепло. Это же... это ж с ума сойти какие деньги... Эркин приложил джемпер к груди и посмотрел в зеркало. А... а ничего-о...
— А трусы ты надевать не будешь?
Эркин вздрогнул и только тут сообразил, что, разглядывая себя, встал во весь рост на кровати.
— Ой, Женя, я сейчас.
Женя счастливо засмеялась.
— Я мигом.
Он бережно положил джемпер на пуф у кровати и побежал к комоду. Мгновенно — Женя и глазам моргнуть не успела — натянул трусы, джинсы, и вот он уже застёгивает и заправляет ковбойку. Женя кивнула.
— А на обед переоденешься, у тебя сегодня праздник. И у меня с Алисой.
— Да, Женя, — Эркин подошёл к ней, обнял, коснулся губами виска. — Спасибо тебе, Женя. Я... я не знаю... у меня не было такого.
Женя ответно поцеловала его в щёку и легонько подтолкнула к двери.
— Понял, — улыбнулся Эркин. — Я мигом.
А после завтрака из блинчиков и остатков новогоднего пиршества они все вместе пошли гулять. К оврагу и за овраг в берёзовую рощу. Было так тихо, будто деревья тоже праздновали и теперь отсыпались. Сонная тёплая, несмотря на лежащий повсюду снег, тишина. И безлюдье. Они покатались на санках в овраге, а потом ещё Эркин бегом катал их по утоптанной дороге и, к полному удовольствию Алисы, они дважды побывали в сугробе, побродили среди деревьев. Небо было затянуто белой плотной дымкой, солнце даже пятном не просвечивало.
Для праздничного обеда стол опять перетащили в большую комнату к ёлке. Женя переодела Алису в матроску, переоделась сама, и Эркин вышел к столу во всём новом. Но без галстука: завязывать галстук ни он, ни Женя не умели. Обед был вкусный, но... но не то что обычный, но без особых выкрутасов. Зато в конце... Женя с Алисой унесли грязную посуду, велев Эркину за ними не ходить и не подсматривать. Алиса гордо помогла накрыть стол для сладкого и... и Женя внесла большой торт с двадцатью шестью горящими свечками! И Эркин должен был их погасить одним выдохом.
Эркин шёл и улыбался. Праздничные, сумасшедшие дни.
Второго января, Загорье проспалось и высыпало на улицы. И по всему городу носились увешанные бубенцами и лентами кони, запряжённые в сани, и танцевали, и пели прямо на улицах. А после обеда разбирали ёлку, каждую игрушку заворачивали в тонкую — Женя называла её папиросной — бумагу и укладывали в большую коробку из-под проигрывателя, перекладывая ватой. А в другую коробку — бумажные игрушки, флажки и цепи. Конечно, уже без ваты, но тоже не навалом, а аккуратно, чтоб не мялись и не рвались. Обе коробки и крестовину Эркин убрал в кладовку в дальний угол, до следующего Рождества, а ёлку вынес, накинув куртку, к мусорным бакам и положил к остальным, таким же ободранным и полуобломанным... А запах хвои всё ещё держался в большой комнате.
Без ёлки большая комната стала очень просторной.
— Ничего, — решительно сказала Женя. — Будем делать гостиную. И столовую сразу. Ты как, Эркин?
— Конечно, — сразу согласился он.
И Женя рассмеялась.
— Ты всегда на всё согласен.
— Что ты скажешь, да, — он даже пожал плечами, настолько это само собой разумелось.
А третьего января утром в темноте Эркин шёл в общей толпе, перекликаясь и перешучиваясь с новыми и старыми знакомыми. Оставленная на праздники в шкафчике рабочая одежда показалась чужой и непривычной.
— Что? — понимающе хмыкнул переодевавшийся рядом Миняй. — Отвык от работы?
— Работа не смерть, привыкнуть недолго, — улыбнулся Эркин.
— Да уж, человек ко всему привыкает, — кивнул Тихон.
— И к смерти? — ухмыльнулся Петря.
— А что?! — сразу подал голос Колька. — Помирать, братцы, только в первый раз тяжело, а потом... как по-писаному.
— На себе пробовал? — поинтересовался Геныч.
— А то! Три раза! — но бравада в голосе Кольки была невесёлой.
— Кончай трёп, мужики, — Медведев запер свой шкафчик и пошёл к двери. — Пора. Ряхов! — и выразительным кивком показал направление. — На выход.
Бледный до голубизны и словно ещё уменьшившийся за праздники Ряха не огрызнулся, а молча побрёл со всеми.
Двор был просторен, как комната, откуда вынесли ёлку, но Эркин уже видел подталкиваемые паровозом к складам вагоны. Ну, правильно: перед праздниками всё вывезли, так теперь завозят.
Мешки, ящики, коробки... контейнеров не было. Уже ничего. На ящиках было что-то написано, но Эркин, узнавая отдельные буквы, сложить их в слова не успевал. Работали не цепью, а каждый сам за себя. Болтать и глазеть по сторонам было некогда, да и после праздников же, кто с похмелья, кто с роздыху, надо ещё разгон набрать. Так что до обеда вагоны не закончили, и злой как чёрт Медведев отпустил бригаду на обед.
В столовой Эркин сел за стол с Колькой, и Миняем, а потом к ним пристроился и Ряха. Вместо обеда у Ряхи была только тарелка щей. Жижи много — заметил Эркин — как на двойную, а мяса, считай, что нет. И тут же сообразил, что значит заплатил Ряха за одну порцию, а это ему уже из жалости столько налили. Как шакалу. Сообразил и тут же забыл о Ряхе, и головы не повернул, когда Ряха стащил у него кусок хлеба из тарелки со вторым. Не до Ряхи ему. Да и остальным тоже.
— Гульнули как следует, — Миняй ест быстро, а говорит степенно. — Да денег теперь...
— Ни хрена не осталось, — кивает Колька.
— Зато отпраздновали, — улыбается Эркин.
— Да уж. И катанье, и гулянье.
Ряха хлебал щи, не вмешиваясь, что уж совсем на него не походило. И, выхлебав, сразу ушёл. Его ухода не заметили, как не замечали и присутствия.
— Дров мало осталось, — Колька тщательно, чуть ли не выскребая, доедал кашу. — А они дорогие, стервы.
— Дрова надо не колотые покупать, они дешёвые, — деловитым тоном сказал Эркин. — А не пиленые ещё дешевле. По Джексонвилю помню.
— Оно так, — Колька наконец справился с кашей и перешёл к компоту. — Да пилить... — и остановился, столкнувшись взглядом с Эркином. И медленно кивнул.
— Покупай не пиленые, — Эркин встал, собирая посуду.
Колька снова кивнул и тоже встал.
После обеда работа пошла веселее. Всё ж таки привычка — великое дело. Главное — не останавливаться, лишних перекуров не устраивать. Тогда и заминок не будет.
Опустевшие вагоны паровоз оттащил за ворота, и Медведев крикнул:
— Шабашим, мужики, остальное.
— Во! — заржал Колька. — Это дело!
— Что, головушка кружится? — заботливо спросил Геныч?
Колька в ответ завернул такое, что хохот грохнул с силой ружейного залпа.
— Это малый морской загиб, — ухмыльнулся Колька.
— Больно частишь, Колька, — подал голос Ряха. — Вождь, небось, и не запомнил.
— А мне и не надо, — улыбнулся Эркин.
— И чего так?
Ряха явно что-то приготовил, но подыгрывать ему Эркин не собирался.
— Я другой знаю, — спокойно ответил он.
— Загибов много, — задумчиво кивнул Геныч.
— Мороз, а у тебя какой? — жадно спросил Петря.
Эркин помедлил.
— Ну, — Петря нетерпеливо заглядывал ему в лицо. — Ну, ты чего? Давай, а!
— Да не с чего ругаться, — пожал плечами Эркин.
— А без сердца не ругань, — понимающе кивнул Антип.
— Да не знает он ни хрена, — презрительно скривил губы Ряха. — Он же во-ождь! Перья воткнул и повыл-поскакал — всё его уменье.
Эркин понимал, что подначивают и заводят, но слова Ряхи о перьях довели его до нужного для ругани состояния.
— А пошёл ты...!
Андрей, бывало, выражался и похлеще, да и не было всё-таки у Эркина нужной злобы, но и сказанное привело остальных в уважительное замешательство.
— Да-а, — первым пришёл в тебя Колька. — Да, Ряха, тебе до такого расти и расти.
— Да уж, куда тебе до Мороза.
— По всем параметрам, — хмыкнул Саныч.
За разговором дошли до бытовки и стали переодеваться. Ни о каком пиве сегодня и речи не было. Какое пиво, когда после праздников?!
Эркин шёл домой вместе с Миняем, под неспешный разговор о житейских делах. Что за праздники подъели и теперь надо бы картошки прикупить.
— Вот всем дом хорош, а погреба стоящего нет. Ты где картошку держишь?
— В кладовке.
— Тепло там, — вздохнул Миняй. — А на лоджии этой замёрзнет она. А мороженную её куда? На тошнотики только.
— А это что? — удивился Эркин.
— Не знаешь? — удивился его удивлению Миняй. — Ну... ну, как оладьи, что ли. Из хорошей когда, так это драники, моя их делает, так мисками улетают, за уши никого не оттащишь. А из промёрзлой... — он даже рукой махнул. — Ну, да чего поминать. Вот голову всё ломаю, как бы на лоджии погреб соорудить.
— На кухонной? Мы там мясо держим, хорошо лежит.
— Так это морозно пока, а летом?
— Д-да, — согласился Эркин. — У нас и сторона солнечная.
— Ну вот. А надо с умом делать, — Миняй вздохнул.
Вздохнул и Эркин. С какого бока приступиться к такому делу, он даже не представлял.
— Дед Мороз приходил? — после недолгого молчания спросил Миняй.
— Приходил, — сразу улыбнулся Эркин.
— Визгу небось было! Твоя-то боевая, а мои сначала за мамку попрятались, уж потом, мяч когда увидели, вылезли, — смеялся Миняй.
Рассмеялся и Эркин. Он уже знал, что Дед Мороз и Снегурочка были от профсоюза, что Женя тогда заплатила и за их приход, и за подарок, что подарок выбирали по каталогу... И было очень приятно, по-странному приятно услышать от Миняя про Алису: "Твоя". Да, Алиса — его. И что боевая она, тоже приятно. Тихого да слабого везде затолкают, пройдут по нему и под ноги не посмотрят.
С завода выходили в сумерках, а к дому пришли в полной темноте. Уютный свет в окнах, приветствия встречных... Вытирая ноги о коврик перед дверью и доставая ключи, Эркин с особой силой вдруг ощутил: это и в самом деле его дом. У него теперь есть дом.
— Эрик пришёл! — радостно зазвенел голос Алисы. — Эрик, а я...
И она торопливо выкладывала ему свои новости, пока он раздевался в прихожей и мыл руки. На кухне в кастрюлях и на сковородке обед. Ему надо доварить и разогреть. И... и на столе листок с крупными, чётко выписанными буквами.
— Алиса, что это?
— Это мама тебе написала. Вот.
Эркин кивнул, сел к столу и начал читать. Алиса залезла к нему на колени и стала помогать. Вдвоём они не сразу, но осилили текст. И приступили к выполнению инструкции. Алисе хотелось в коридор, где уже наверняка гуляют её приятели, но и помогать было тоже интересно. И к приходу Жени у них всё было готово. Они даже поиграли немного.
И когда Женя открыла дверь, её встретили Эркин, Алиса и запахи готового обеда.
Обычный будничный, но такой... лёгкий, приятный вечер. Они пообедали, и Алиса отправилась в коридор, а Эркин и Женя сели за денежные подсчёты. В самом деле, на праздниках деньги тратили не считая, как бы теперь не сесть... ну, положим, всё не так уж страшно, есть ссуда, но опять же...
— Не хочется ссуду по мелочам растратить.
Эркин кивнул.
— До получки нам чего осталось хватит?
— Должно хватить, — решительно сказала Женя. — Как у нас с продуктами?
— Мясо ещё есть, — начал Эркин.
Вдвоём они прикинули, что если спокойно доедать оставшееся от праздников, например, те же конфеты и не роскошествовать, то они укладываются. Попытка Эркина отказаться от обедов в столовой или хотя бы сократить их до одного блюда была Женей пресечена самым решительным образом.
Женя собрала пачки обёрнутых бумажными полосками рублей и сложила в памятную по Джексонвиллю шкатулку. Погладила крышку.
— Перекрутимся, Эркин. На еде нельзя экономить.
— Слушаюсь, мэм, — улыбнулся Эркин. — Женя, а сегодня учиться будем?
— Ты же уже хорошо все буквы знаешь, — Женя ласково улыбнулась ему.
— А читаю плохо, — вздохнул Эркин. — Медленно и... ну, плохо.
— Тебе надо просто читать побольше. И... и знаешь, давай и писать заодно.
— Давай, — радостно согласился Эркин.
— Тогда я завтра прописи куплю, — решила Женя. — И... и, ну, посмотрю.
— Ага, — Эркин встал. — Звать Алису?
— Да, хватит ей носиться. Сейчас я ужин сделаю.
Вечер катился своим обычным порядком, ужинали, читали, играли в мозаику, потом Женя уложила Алису... И Эркин не мог сказать, что ему нравится больше: будничный размеренный порядок или праздничные сумасшедшие дни. И уже в постели Женя сказала об этом же.
— Знаешь, а я даже рада, что праздники кончились.
— Ага, — сразу согласился Эркин.
И Женя тихо засмеялась над его готовностью. Эркин счастливо улыбнулся, обнимая Женю и утыкаясь лицом в её волосы.
* * *
Как часто уже бывало, после Нового года похолодало, снег, правда, не выпал, но холодный резкий ветер разогнал тучи и дожди прекратились. Но зато дороги обледенели. И, отправив Чака с машиной в имение, Джонатан решил добираться до Краунвилля на поезде...
...Камин, кресла, стакан в руке. Расслабляющая, но не усыпляющая атмосфера.
— Я не понял, — Фредди сидит, вернее, полулежит в кресле перед камином со стаканом в руке. — Так он нормальный или псих? Что тебе сказал Юри?
— Я говорил с другим врачом. И-ван Жа-ри-кофф. Психолог.
— Не психиатр? Уже легче, — хмыкает Фредди. — Так как, крыша у парня на месте или сдвинута?
Джонатан отхлёбывает из стакана, разглядывая искусную имитацию пламенеющих дров в электрокамине.
— Как я понял, крышу ему свернул Грин. И работа у Ротбуса даром не проходит.
— С Крысой пообщаешься — свихнёшься, — кивает Фредди.
— А в госпитале ему крышу залатали, подправили, ну и... — Джонатан усмехается: — Реакции адекватны. Тебя это устраивает?
— Адекватны чему? В Аризоне за неудачную шутку шлёпали на месте. Тоже... адекватно.
— Твой вариант?
— Я не собираюсь ничего менять, психа лучше держать под присмотром. Не психа — тем более. Просто присмотр разный. Вот я и хочу знать, какой присмотр нужен.
Джонатан пожимает плечами.
— В имении и присмотришь.
— Мгм, — Фредди залпом допивает стакан. — Тогда я с утра поеду. Его отправишь с машиной вечером.
— А я на поезде, — кивает Джонатан.
— Встретить тебя в Краунвилле?
— Возьму такси. И полежим с месяц.
Фредди понимающе улыбнулся, но промолчал. Конечно, Джонни рвётся в имение, да и он сам, если честно, соскучился. Игры прошли очень удачно, квартиру они сделали, а с офисом... здесь главное — секретарша. Пока нет надёжного человека, с офисом завязываться нельзя. А он нужен. Старая контора не годится. Пока фирма была только прикрытием, сходило, а им-то нужна реальная работа. И реальная прибыль.
— А если съездить в Крейгеровский колледж, Фредди? Присмотрим сразу на месте.
— Здесь я пас, — качнул головой Фредди. — Никого и ничего не знаю. Но не лучше ли найти опытного человека?
— Смотря какой у него опыт.
— Тоже верно, — кивнул Фредди и встал. — Ладно, я пошёл.
Джонатан кивнул, прощаясь. Завтра большой день. Закончить в Колумбии, Чака с машиной отправить вечером, значит, в полдень отпустить его, чтобы успел собраться и подготовить машину к перегону. Выехать он должен... да, в шесть. В "Лесной Поляне" тогда будет на следующий день к ленчу. Фредди его встретит. За месяц машину надо сделать. И окончательно решить с Чаком. Джонатан усмехнулся: окончательное решение опасно своей окончательностью. Но оно необходимо...
...Внимательные карие с янтарными крапинками глаза, могучие, обтянутые белым халатом плечи, большие сильные руки.
— Я понимаю ваше беспокойство, мистер Бредли. Как врач говорю уверенно и однозначно. Чарльз Нортон практически здоров.
Он кивает...
...Джонатан не спеша встал, взял стаканы — свой и Фредди — и пошл на кухню. "Практически здоров". Ну, что ж, с доктора взять нечего. Врачебная тайна, чёрт побери! Но врать доктор тоже не должен. Если Чак в самом деле здоров, уже легче. С психом трудно.
Он убрал стаканы в бар, выключил люстру и камин и прошёл в свою спальню. Не включая света, разделся и лёг.
А интересный всё-таки мужик этот... Жа-ри-кофф. И силы много, и мозги на месте. И чем-то он Юри держит. Но... но это их проблемы, и пока Юри не попросил о помощи, влезать туда нельзя и незачем. Если с Чаком получится, то можно делать точку для Ларри. Если нет... придётся брать ещё кого-то, а вот это уже нежелательно. Но здесь надежда на Фредди, он Чака размотает, разберёт по деталям и соберёт снова уже в нужной комплектации. Если Фредди сумел тогда парней взять, то здесь уже никаких проблем. Что такое Грин, мы знаем. И Ротбус тоже... известен. Так что с Чаком разберёмся. Не самая большая сложность в нашей жизни.
Распоряжение ехать в "Лесную Поляну" Чак выслушал, не моргнув глазом. И все дальнейшие распоряжения Джонатана так же слушал с неподвижным лицом. И, как его учили, повторил чётко по пунктам всё, что он должен сделать.
— Хорошо, — кивнул Джонатан и, попрощавшись, вышел из машины.
Захлопнув за ним дверцу, Чак сразу поехал в гараж. До шести надо ещё массу дел провернуть. Слежки он не боялся: не будут такие... персоны, как Бредли и Трейси, за ним следить и каждый его шаг выверять, но и выдаваемых ему инструкций он не нарушал. Во всяком случае, до сих пор. Правда, инструкции были разумны. Хотя не сказать, что просты. Каким трудом ему достались удостоверения и права... тридцать первого до ленча и второго весь день — полтора дня на всё про всё. Словом, первого все отсыпались и гуляли, а он лежал под машиной: другого времени ему Бредли не оставил. Зато третьего он в назначенное время подал машину к подъезду "Чейз-отеля" с новенькими документами в кармане. Но Бредли не спросил про них, а только кивнул удовлетворённо, будто насквозь видел.
Чак въехал во двор гаража, кивнул уже знакомому дежурному механику — полуседому негру с тёмными от въевшегося в кожу масла ладонями.
— Заправишься?
— Да, Айра, под завязку. И две канистры в запас.
Айра кивком подозвал одного из своих помощников.
— Слышал? — мулат кивнул. — Тогда действуй.
Чакуступил место за рулём мулату, оглядел пустынный двор.
— Не густо...
— Праздники сейчас, — Айра быстро прошёлся по нему взглядом. — Что, в дальнюю посылают?
Кого другого Чак бы за такое послал, но Айра... тут много понамешано. И ссориться с механиком нельзя, тебе же боком выйдет, и тогда — первого января — в безлюдном гараже Айра не дрых в своей каморке, на что имел полное право, а помогал ему. Сам подошёл и стал работать. Без Айры бы столько за один день точно не успел бы. И потому Чак кивнул.
— Да, но бокс оставляют.
— Понятно.
Во двор въехал ярко-красный "драбант" — выпендрёжная машинка, как её когда-то называл Тим, с чем Чак был абсолютно согласен — и Айра с улыбкой пошёл к ней.
С заправки и мойки машину подают прямо в бокс, и Чак пошёл собираться. Вчера он назаказывал всякого, и заказанное уже лежало. Отсортировать, проверить, а тут мулат и "ферри" подогнал.
— Ты "акулу" видел когда? — спросил он Чака, вылезая из машины. — Классная, говорят, тарахтелка.
Чак неопределённо повёл плечами. Задираться он ни с кем не мог и от этого уставал больше, чем от чего другого. И злился. На его счастье, мулата отозвали, и он уже спокойно стал собираться, укладывая то, что по его мнению, могло понадобиться в имении. Инструменты — ему сказали — там есть, так что... В боксе тоже порядок должен быть.
Подготовив машину к выезду, он в уборной для цветных вымыл руки и вернулся в бокс за курткой. Теперь в контору, подписать по карточке все счета, за всю мелочёвку, бензин, масло, а аренду бокса ему оформлять не надо, это дело Бредли, и оттуда домой, собираться. В имении ему жить несколько недель, так что... так что всё надо забрать. И лучше, пожалуй, вообще расплеваться с этой квартирой. Работать за жильё он теперь не может: работа на Бредли всё время съедает. И деньги так экономить ему тоже уже незачем. Когда вернётся из имения, то устроится по новой, уже... соответственно заработку. И, не желая врать самому себе даже в мыслях, добавил: если вернётся. Трейси ему тот разговор и оплеуху ещё припомнит. Если беляк сразу не пристрелил, значит, хочет покуражиться. Тогда Трейси струсил, смолчал, так теперь отыграется. Должен отыграться. И хорошо было бы к Слайдерам заглянуть, взять полный массаж, но у них "цветное время" уже кончилось. Ладно, обойдётся.
По дороге домой Чак зашёл в магазинчик подержанных вещей — здесь продавали цветным, разрешали рыться в разложенном и развешенном, попадались очень даже неплохие вещи и за нормальную цену. Он подозревал, что здесь попросту сбывают краденое, но это совсем не его проблема.
— Тебе чего? — встретил его вечно торчащий в магазине парень неопределённой расы — то ли очень светлый мулат, то ли очень давно не умывавшийся белый — с торчащими вперёд, как у крысы, зубами.
— Сам посмотрю, — буркнул Чак, проходя к куче из всевозможных сумок.
— Ну, смотри, — милостиво разрешил парень.
Чак выбрал кожаную дорожную сумку, с карманами, внутренними отделениями и длинной ручкой. Ручка разрезана и зашита, а с одного из карманов явно срезали именную накладку. Но сама по себе прочна, надёжна и удобна: все его пожитки влезут. Теперь ещё пару рубашек потемнее, чтоб под машиной лежать, носки, трусы, а то у него всего три смены, перчатки хорошо бы, но подходящих по размеру не нашлось, старые, явно ношеные, но крепкие целые джинсы хорошей фирмы, термос со свинчивающейся крышкой-стаканом и коробка для сэндвичей, а остальное у него есть. Всё вроде?
— Что-то мне твоя личность знакома.
Чак покосился на остановившегося рядом с ним невыокого белого и нехотя ответил:
— Не знаю, сэр.
— Где-то я тебя уже видел, парень.
Чак пожал плечами. Мало ли кто и где мог его видеть. И покупали,и в аренду сдавали... по возможности вежливо повторил:
— Не знаю, сэр.
С недоброй насмешкой белый следил, как он расплачивается и укладывает покупки в сумку.
— Свитер возьми, — вдруг сказал белый. — В дороге удобно.
— Спасибо, сэр, — Чак изобразил улыбку. — Мне недалеко, сэр.
Белый задумчиво кивнул и отошёл с неожиданным обещанием:
— При встрече договорим.
Чак бы сразу забыл о нём, если бы парень-крысёныш не спросил:
— А чегой-то этот сыскарь на тебя глаз положил?
Когда беляка назвали сыскарём, Чак вспомнил его. И похолодел. Но удержался, равнодушно пожал плечами.
— А хрен его знает.
И из магазина вышел спокойным деловитым шагом. И по улице шёл по-прежнему быстро, но уверенно. А в голове билось: бежать, бежать из Колумбии. Сволочь, беляк чёртов, как же ты выжил, гад, стоял тогда перед Ротбусом навытяжку, бледный, в поту, аж штаны мокрые, а ты, значит, ещё меня разглядел, сыскарь, полицейский, значит, так и остался в полиции, ах, сволочь, глаз намётанный, мы ж для белых все на одно лицо, а ты разглядел, запомнил, и ни Бредли, ни Трейси в городе, без прикрытия я, ах, гад, подловил, стерёг, что ли, ну, гад, ну... А что "ну", что он может без оружия? А и было бы оружие, он же теперь...
Но вон уже и дом, хозяйка — сволочь старая, шлюха белёсая — голубей на крыльце кормит, доброе своё сердце демонстрирует. Ладно. Собрать вещи, расплеваться и в гараж. И до шести носа не показывать. А там бы ему только из города выскочить.
Всё прошло легче, чем он рассчитывал. Даже половину месячной платы за январь вернули. Чак забрал из сооружённого им за плинтусом тайника деньги, собрал и уложил в сумку рубашки, бельё, полотенце, мыло, бритвенный прибор. Напоследок вскипятил воды, заварил кофе и перелил его в термос, из остатков хлеба и мяса сделал сэндвичи, доел, что оставалось. Миску с кружкой туда же, в сумку. Ну вот, ничего его не осталось. И зачм-то протёр носовым платком всё, до чего дотрагивался. Хотя почему зачем-то, очень даже ясно зачем. На всякий случай. Полного его имени хозяйка не знает, у кого он работает — тоже. Так что... так что, может, и обойдётся. Конечно, он и сам виноват. Ведь давно заподозрил, что там краденым приторговывают, да польстился на дешевизну. Вот и налетел. Это ж и дураку-работяге, спальнику— недоумку ясно, что в таком месте должна полиция крутиться, а он... от злобы на самого себя Чак длинно тоскливо выругался.
До гаража он добрался благополучно и, вроде, даже без хвоста за спиной. "Ферри" стоял, готовый к дороге. Чак сразу сел в кабину и достал карту, ещё раз проверить самого себя по маршруту. Карты — Империи и подробный план Колумбии — он купил ещё второго января. И как в воду глядел. Сегодня Бредли так небрежненько карту потребовал. И он — так же небрежно — достал и подал. Чак самодовольно улыбнулся воспоминанию, аккуратно сложил и убрал обе карты. Ничего, ему лишь бы из города выбраться. А там... там пусть его этот сыскарь в задницу поцелует. Быстрый взгляд на часы. Без трёх шесть. Пора!
Чак мягко стронул "ферри" с места и поехал к воротам. И его, и машину уже знали и выпустили без проверки. На улице вроде ничего подозрительного, в поперечных... никто не поджидает. На всякий случай, он немного попетлял по городу, сбрасывая возможный хвост, а потерянное время всегда можно наверстать на дороге. Чуть больше скорость, чуть меньше отдых, и он будет на месте вовремя.
— Это был он, я не мог ошибиться!
— Спокойно, Коллинз.
— Инспектор! Колумбийский палач на свободе! Это же...
— Это заголовок для газеты.
Насмешливое презрение в голосе Робинса остановило Коллинза.
— Вы уверены, что это именно он? Что телохранитель Ротбуса и "колумбийский палач" — одно лицо?
— Русские дали тогда такую информацию. Они его брали.
— Вот и запросите их, куда они его дели.
Коллинз кивнул и вышел. И он, и Робинс отлично понимали, что если по русской информации "Колумбийский палач" в одной из их тюрем, то этот промах обойдётся Коллинзу очень дорого. Обладающий феноменальной памятью, Робинс мог простить любому из своей команды многое, но не путаницу с именами и лицами. Ты можешь чего-то не знать, но что знаешь... Словом... словом, будем ждать ответа русских.
А пока...
Робинс открыл своим ключом неприметный канцелярский шкаф в углу кабинета, где хранилась его картотека. Разобраться в ней мог только он: карточки стояли не по алфавиту, не по годам и не статьям и даже не по прецедентам, а по его собственной неофициальной и никому не известной классификации. Найти карточку "Колумбийского палача", просмотреть её и переместить к карточке Ротбуса было делом нескольких минут. Ещё минута ушла на просмотр карточки Ротбуса. Тоже... на всякий случай.
Убедившись, что слежки нет, Чак за городом прибавил скорость и сел поудобнее. Дорога, конечно, не ах, но с машиной он за эти дни поработал. И за сто машина теперь свободно выдаёт. "Ферри" — хорошая машина, не "линкор", конечно, но если довести до ума... Что ж, как шофёр он себя показал, по носу его, правда, щёлкнули, но вряд ли они такие же автомеханики, не будет беляк руки пачкать и под машиной уродоваться, а уж такие тузы, как Бредли и Трейси... Трейси — киллер, ему вообще работать западло, для маскировки разве только, как тогда на перегоне. В Мышеловке Трейси крутился и пахал не меньше остальных старших ковбоев, но и не больше: мешки за него индеец ворочал. И кашеварил индеец, а Трейси у костра как в ресторане сидел. Ну, так на то он и беляк. И главное — не нарываться, глаза книзу и не рыпайся — будешь и цел, и сыт.
Уже темнело, и Чак включил фары. Надо будет противотуманные поставить, армейские, приходилось видеть, полезная штука. Ещё полчаса и остановится перекусить. А там до Гринуэя и заночевать. Спать, пожалуй, лучше в машине. Тогда в городе только поесть, а приткнуться в укромном месте. Придерживая одной рукой руль, Чак достал и развернул на колене карту. Да, а Гринуэй тогда лучше миновать, ему вообще не стоит по городам маячить. Но вот чем нарушение указаний обернётся, маршрут ему достаточно детально расписали. А откуда Бредли о нарушении узнает? И сам себе ответил: захочет — узнает. По дамбам было бы можно спрямить и время выгадать, но, говорят, те совсем развалилось, и маршрут ему в объезд определили. На хвосте никто не висит, так что и рыпаться нечего.
Найдя тихий, как ему показалось, участок, Чак притёр машину к обочине и вышел оглядеться. Редкий лес подступал к дороге, ограждений никаких, ни машин, ни прохожих не видно. Он отошёл за кусты, а вернувшись к машине, достал термос и коробку с сэндвичами. В дороге лучше есть стоя, чтоб ноги размять. Сэндвич сейчас, сэндвич на ночь, сэндвич утром, а четвёртый... на всякий случай. И кофе в термосе у него ровно четыре стакана. Не разжиреешь. Но и не оголодаешь.
Доев, ещё раз огляделся, убрал термос и коробку, немного тут же рядом с машиной потянулся, разминая суставы и вернулся за руль. Теперь до ночлега. И Гринуэя не миновать. Ну, поживём — увидим.
Машина шла без толчков и потряхиваний, ровно гудел без надсады мотор, шелестел под колёсами бетон, ни встречных, ни попутных, белый, а не по-военному синий от затемнения свет фар... хорошо! Чак особо машины не любил, это Тим был прямо помешан на них, Грин даже наказывал его не поркой или голодом, а запретом работать в гараже, и этот дурак всерьёз психовал, но сейчас... чувствуя послушно отзывающуюся на каждое его движение машину и отсутствие белого взгляда за спиной, Чак даже стал что-то мурлыкать себе под нос: привычка, которую он тщательно от всех скрывал.
На горизонте показались огни, сбоку мелькнул указатель — Гринуэй. Чак плавно сбросил скорость: ему нарываться с полицией из-за скорости совсем ни к чему. С боков побежали аккуратные длинные со множеством дверей домики недорогих мотелей. По его деньгам, но не по расе. Опять же нарываться нельзя. А остановиться в Цветном... так за ночь машину раскурочат, по винтику разберут. Бредли тогда его точно шлёпнет. Самолично. Но ведь не с балды Бредли ему указал город и упомянул платную стоянку. Бредли ничего просто так не делает и не говорит. Так что... не будем нарушать и посмотрим, что получится.
Стоянка оказалась на указанном адресе, впустили его без разговоров и указали не самое плохое место. Чак уже приготовился устраиваться в машине на ночлег, но, когда важный от сознания своей важности сторож-беляк удалился будку у ворот, из-за машин вынырнул парнишка-негр в замасленном комбинезоне.
— Хозяйскую гонишь?
— Ну? — выжидающе ответил Чак.
— Если ночевать негде, айда к нам, переспишь до утра.
— Это куда?
— А в подвал.
В домике конторы-склада имелся подвал с отдельным входом, где, как быстро выяснил Чак, раньше держали рабов — уборщиков и подмастерьев, и где теперь они же — уже свободными — коротали ночные или пустые дежурства. Вместо нар теперь стояло у стены четыре топчана, от рабских колец в стене дырки, по ним судя, с десяток работяг тут сидело, с потолка свисала лампа с жестяным колпаком-абажуром, а под ней стол, табуретки, и у стены напротив двери стол-шкафчик с плиткой.
— Живёте здесь?
— Ночуем, когда приходится.
Чак кивнул.
— Клади три кредитки и дрыхни сколько влезет, — сказал позвавший его негр.
Здесь Чак разглядел, что тот только ростом мал и щуплый, а в кудрявых волосах седина, коричневое лицо в морщинах. В старое бы время считал бы уже дни до Пустыря, а то и Оврага. Ещё за две кредитки Чак договорился, что ему утром сделают кофе залить в термос. Ужин получился по-человечески, за столом. Спать, правда, пришлось, не раздеваясь, ни одеял, ни, разумеется, простыней, на топчанах не было. Но разулся, лёг, курткой накрылся — уже легче.
Спал он чутким настороженным сном, но ночь прошла спокойно. Никто его не потревожил. А утром он доел сэндвич со свежим кофе, наполнил термос, разузнал о том, где ему лучше купить жратвы, расплатился за ночлег и кофе, а с беляком за стоянку и выехал за ворота.
И снова гудит под колёсами бетон, стремительно улетают назад растрёпанные голые деревья и крохотные городишки. Бредли сказал, что к ленчу он должен успеть. Приказом это не было, но стоит... стоит и шикануть точностью. Хотя если Бредли остался в Колумбии, точность оценить будет некому. Но... но он сам себя оценит.
Изредка сверяясь с картой, Чак выбирал самый оптимальный — на его взгляд — маршрут. А получалось так, как говорил Бредли.
До Краунвилля он позволил себя одну остановку. Съел купленный на выезде из Гринуэя сэндвич и запил его кофе из термоса. В хозяйской речи ленч — это обозначение времени, не более. Кормить его Бредли не обязан, в контракте не оговорено — усмехнулся Чак. А сам о себе не позаботишься, так ты и на хрен никому не нужен.
От Краунвилля он поехал медленнее: здесь начиналась путаница просёлочных ненумерованных дорог и местных ориентиров. Но Объяснял Бредли, надо признать, очень толково.
И вот ворота. Смешно, конечно, ограды нет, а ворота есть. Два столба, на одном из них деревянный почтовый ящик и на верхней перекладине-доске вырезанные и покрашенные буквы. "Лесная Поляна". И второй строчкой: "Джонатан Бредли". И хотя размах ворот позволял впритирку, но разъехаться двум грузовикам, Чак въезжал осторожно, как в узкий тренировочный створ.
Обычная насыпная дорога, делали её недавно, похоже, прошлым летом, вряд ли она такая с рабских времён. Холмы, редкий просвечивающий лес, бурая от полёгшей травы земля... и ни следов пашни. Похоже, похоже, это имение у Бредли не для хозяйства, а так... такая же маскировка, как ковбойство у Трейси. Дорога позволяла поднять скорость до ста, но Чак ехал осторожно, на сорока, не больше. Будто... будто хотел оттянуть момент приезда. Но вот уже показались остатки Большого Дома. Точно — для отвода глаз имение... а основательно разорили в заваруху... плавный поворот в объезд полуразрушенного здания... а не в свой ли Овраг ты въезжаешь, парень? Стук движка, мычит корова, пробует голос петух... Так что, люди здесь есть? Может, при свидетелях и обойдётся.
Просторный обжитой двор, рабский барак, вполне жилой с виду, хлева, сараи, загоны... Чак остановился точно посередине, заглушил мотор и вышел из машины. В дверях барака толстая негритянка в фартуке, от скотной вперевалку из-за заметного живота идёт ещё одна, из конского загона вылезает через загородку молодой высокий мулат, трое негритят и вон ещё двое сбегаются из разных углов... Чак оглядывался, озирался, но так и не заметил, откуда появился Фредди. И увидел его, когда тот уже подходил к машине.
Фредди, как в Мышеловке, во всём ковбойском, на поясе кобура с кольтом, из-под шляпы холодно блестят светлые, как куски льда, глаза. Чак попробовал улыбнуться, но первые же слова Фредди так ошеломили его, что он уже молчал.
— Смотри-ка, успел.
Чак судорожно сглотнул вставший в горле ком и склонил голову в молчаливом полупоклоне. И не увидел ответного, чуть насмешливого кивка Фредди.
— Машину отгони в гараж, — начал распоряжаться Фредди. — Бери вещи и пошли.
— Да, сэр, — наконец выговорил Чак.
Гаражом назывался большой сарай. Снаружи-то сарай, а внутри... Чак особо не осматривался — Фредди явно не привык ждать, пока его распоряжения выполнят — но и беглого взгляда хватило, чтобы понять — это действительно гараж, даже ремонтная яма приготовлена. Он поставил "ферри" рядом с небольшим грузовиком, взял свою сумку и вернулся во двор.
— Пошли, — повторил Фредди, широко шагая через лужи к рабскому бараку.
"Что ж, — успел подумать Чак, — всё возвращается" Следовавших за ними мальчишек Чак не замечал. Как и всего окружающего.
— Мамми, — позвал Фредди, входя в кухню.
— Вот она я, масса Фредди.
— Это Чак, Мамми, будет работать в гараже. Покажи ему его выгородку и пусть устраивается.
— А как же, масса Фредди.
Чак незаметно перевёл дыхание.
— Что надо, всё ему дай, — и уже ему: — Сегодня так и быть, а завтра с утра и начнёшь.
— Да, сэр, — ответил Чак, по-прежнему не поднимая глаз.
Фредди еле заметно усмехнулся и вышел. И тут же загомонили завертелись вокруг мальчишки.
— Мам, а ленч кода?
— Дядь, а шофёр, да?
— Мамми...
— А вот я вас! — Мамми грозно взмахнула полотенцем. — А ну кыш отседова! Пошли, парень, покажу тебе выгородку.
Из кухни вышли в тёмный узкий коридор с дверями по обеим сторонам. Чак быстро настороженно озирался, но идти пришлось недолго. Третья дверь справа. Вместо замка просто загнутый гвоздь. Открывается наружу, почти перегораживая коридор.
Выгородка оказалась небольшой комнатой с кроватью, маленьким столом и двумя табуретками. На стене напротив кровати планка с гвоздями — вешалка. Небольшое окно над столом с узким подоконником и цветастой занавеской. И, к изумлению Чака, лампочка под потолком и выключатель у двери.
— Положь сумку и на ленч иди, — распорядилась Мамми. — А потом я тебе и всё остальное дам.
Чак покосился на неё, но, зная с детства, что с рабской кухаркой задирается только полный дурак, заставил себя улыбнуться.
— Спасибо, Мамми.
Но класть сумку на голые доски кровати медлил.
— Клади, не покрадут.
Чак нехотя положил су мку.
— А что? — осторожно спросил он. — У каждого своя выгородка?
— Ну не вповалку же! — гордо ответила Мамми, выплывая в коридор.
Чак усмехнулся, положил сумку и вышел следом, прикрыл дверь, повернул гвоздь. Запор, конечно... хреновый ещё слишком вежливо сказано. Из кухни доносились голоса, и смех и звучные распоряжения Мамми.
— А ну, живо давайте, простынет всё!
И Чак невольно прибавил шагу, глотая слюну. Кто не успел, тот опоздал.
Шум, толкотня у рукомойника... Всё, как когда-то, но... но и по=другому.
Толкотня не всерьёз, без злобы, и не тряпка, а полотенце...
— Сюда садись.
Чак, не споря, сел на указанное место, и перед им шлёпнулась жестяная миска с кашей... ага, лепёшки все из общей стопки берут...кофе в кружках... а мелюзга не отдельно, а вперемешку со взрослыми... С ума сойти: и масло, и мясо, и крупа не сорная! Тогда что, и кофе с сахаром? Ну, чудеса-а-а!
Чак ел и быстро оглядывал сидящих за столом. Едва не поперхнулся, увидев белого, но тут же сообразил, что тот, видно, расу потерял, вот и всё. Кряжистый мулат и длинный негр, оба налитые, с такими... да нет, ему сейчас ни с кем не справиться.
После первых ложек, когда самый злой голод утолили, Чака стали расспрашивать. Кто, да откуда, давно ли на Бредли работает, подписал ли контракт? Чак отвечал осторожно, а они болтали свободно. И о себе, и о порядках здешних, а мелюзга — что уж совсем удивительно — в соседние миски под шумок не залезала.
Мамми собрала опустевшие, вытертые лепёшками до блеска миски. Остальные допивали кофе, вставая из-за стола.
— Молли, ты бидоны не ворочай, я подмогну...
— Ларри, ты...?
— Как всегда.
— Ну, ясно....
— А ну, живо выметайтесь, мне вон его ещё собирать.
Кухня опустела. А Мамми быстро, с привычной сноровкой вымыла и расставила на сушке посуду и окликнула упрямо торчащего у наружной двери мальчишку.
— Роб, а ну, проводи его к кладовкам.
— К вещевой, Мамми?
— Ну да. Ты, Чак, иди, я сейчас.
Мамми быстро вытерла стол и накрыла угол чистой салфеткой. Чак, застёгивая куртку, настороженно напрягся. И угадал: в кухню вошёл Фредди.
— Ага, спасибо, Мамми, иди, я сам управлюсь.
— А как хотите, масса Фредди, — с готовностью отозвалась Мамми.
Но пока Фредди мыл и вытирал руки — тем же мылом и полотенцем, что и все! — Мамми накрыла на стол. То же, что всем, но только тарелка и кружка фарфоровые. Садясь за стол, Фредди скользнул по Чаку невидяще холодным взглядом, и тот понял, что лучше мгновенно исчезнуть.
— Пошли, парень.
Мамми, уже в накинутом на голову и плечи рабском платке, подтолкнула Чака в плечо.
Через двор прошли к кладовкам.
Мамми достала из-под фартука связку ключей и зазвенела замком.
— Сейчас постель возьмёшь, — объяснила она Чаку. — А там и одёжу подберём. Сказано, чтоб всё, а это, значитца, полное обеспечение.
Порядок в кладовке был... настоящий. Мамми ловко и точно вынимала из аккуратных стопок нужное и бросала на руки Чаку, приговаривая:
— Одеяло, простыней... две... наволочки... две... Одну, что погрубее, набьёшь, а тонкую сверху... Тюфяк держи... Тоже набьёшь... у Рола в сенном... Он покажет, из какого брикета брать... Ну, стружек у Сэмми добавишь...
— Опилки ещё есть, — подал голос Роб, хвостом ходивший за Мамми вдоль стеллажей.
— Вот и покажешь, где взять... Так, полотенце держи, мыло... Здесь всё, пошли дальше.
— Мамми, а записать, — опять вмешался Роб.
— Сейчас и запишем, — засмеялась Мамми, раскрывая лежавшую на столике у окна толстую разграфлённую тетрадь. — Вот, парень, твой лист будет. Масса Фредди уже определил.
Чак подошёл поближе и чуть не присвистнул. В самом деле, наверху листа было написано коротко — Чак.
— Грамотный? — вдруг спросила Мамми.
От неожиданности Чак кивнул.
— Правильно открыла?
— Да, Мамми, — Чак в который раз заставил себя улыбнуться.
Мамми взяла прикреплённый к тетради длинным шнурком карандаш и старательно проставила палочки напротив нарисованных столбиком слева картинок: простыня, полотенце, мыло, наволочка, тюфяк, одеяло.
— Вот так, парень. А когда рассчитаешься за них, я зачеркну, чтоб крест получился. Понял?
Чак кивнул и осторожно спросил:
— И что, так и останется у меня?
— А куда ж ещё? Вычесть вычтут, и будет как купленное. Раз крест стоит, значит, без возврата.
— Понятно, — хмыкнул Чак.
Они вышли из кладовки, Мамми заперла её и открыла соседнюю. Здесь была одежда. И тоже всё разложено — рубашки, штаны, кофты, юбки, куртки, сапоги, шапки, платки, а детское отдельно...
— Держи. Штаны, рубаху, куртку, сапоги, портянки... две пары... шапку ещё...
— И тоже, — Чак подбородком придерживал заметно выросшую стопку, — в вычет пойдёт?
— А как же! На халявщину жить — последнее дело. Сапоги если малы, поменяю.
И здесь такая же тетрадь. Мамми записала на его странице выданную одежду, и они пошли к выходу.
— Мамми, — вдруг спросил Роб, — так чего, так и будет лишнее без дела лежать?
— Кто ж без массы Джонатана такое решит, — Мамми вытолкнула Роба из кладовки.
— А масса Фредди?
— Иди, я сказала, вот масса Джонатан приедет, ему и скажешь. Помоги лучше донести.
— Обойдусь, — отказался Чак.
Когда он вошёл в кухню, Фредди там не было. Уже легче. Чак отнёс все вещи в свою выгородку, свалил на кровать. Что ж, от чего бежал, к тому и вернулся. Он уже заметил, что все, даже беляк, в рабском. Одежда, правда, крепкая, целая, хотя... за год особо сносить и не успели. Сволочь, конечно, Бредли: за рабское шмотьё вычитает. Да ещё за жратву, за жильё... это ж сколько на руки останется? В прошлую пятницу хорошо заплатили, за три рабочих дня и за сверхурочную первого, тут ничего не скажешь, не обманули. А вот что теперь будет?
За этими мыслями он разобрал по табуреткам и гвоздям вещи, взял тюфячную и подушечную наволочки и пошёл искать набивку. Сена, конечно бы, лучше, на опилочном жёстко.
Роланд показал ему, откуда можно взять сена и сказал, чтоб брал, сколько надо. Хватило и на тюфяк, и на подушку. Роб настырно вертелся рядом и опять вылез с вопросом.
— Ну, а сена сколько ушло?
Если бы не страх перед параличом, Чак бы за это так врезал... а Рол только заржал и стал объяснять, что этот брикет масса Фредди не разрешил задавать ни коровам, ни лошадям, даже на подстилку, так что...
— А взвесить надо, — убеждённо сказал Роб. — Немеряное даром тратится.
Тут Рол совсем зашёлся, как от щекотки. Чак сцепил зубы и вместо уже готового сорваться ругательства ограничился кратким:
— Ишь... цепняк!
Рол сразу перестал смеяться.
— Роб, сходи-ка посмотри, что мамка делает, поможешь ей.
— Ага!
И, когда мальчишка выбежал, укоризненно сказал Чаку:
— Что ты... совсем уже?! При мальце и такое.
— А что? — Чак сдерживался из последних сил.
— Чего-чего... А ничего, а пацана не трожь, понял?
Рол сердито оглядел его, рывком переставил соседний брикет.
— Набрал себе? Ну и мотай отсюдова!
Чак поджал плечами, взял тюфяк и подушку и пошёл в барак.
В кухне гремела крышкой закипающая кастрюля и хныкал перебиравший на столе крупу мальчишка.
— Да-а, так Джерри ты не посадила, а меня-а...
— А Джерри крупу Бобби утащит, — в кухню вошёл Роб и сел рядом с Томом. — Ты смотри, вот эти два зерна хорошие, а сор из крупы надо курам отнести, так выгоднее.
— Это чем? — еле выговорила сквозь смех Мамми.
Ответа Роба Чак не услышал, пройдя в свою выгородку. Бросил тюфяк на кровать, огляделся. Нет, никто не заходил, оставленные им секретки не тронуты. Ну... ну, вляпался он... психушка какая-то, всё не как у людей. Он застелил кровать, повесил свою кожаную куртку на гвоздь рядом с рабской, сумку с вещами засунул под кровать. Прислушался. От кухни доносились детские голоса, но слова неразличимы. Что ж за порядки здесь такие?
— Эй, — сказали вдруг за дверью, — как тебя, Чак, ты где?
— Здесь, — откликнулся Чак, привычно сделав шаг в сторону, чтобы не оказаться под пулей, когда стреляют на голос.
Вошёл Сэмми.
— Ты того, ежели полка нужна или чего там, пошли, я-то шабашу уже.
Полка? Да, полка ему нужна.
— Пошли, — кивнул Чак.
В кухне ещё перебирали крупу, у рукомойника Мамми умывала Джерри, от плиты тянуло умопомрачительными запахами.
А на дворе снова сыпал мелкий холодный дождь, и ветер опять рябил и морщил лужи. Высокий негр шёл от кладовок к бараку, а рядом с ним вприпрыжку бежал мальчишка.
— Эй, Ларри, пошабашил? — окликнул его Сэмми.
— А как же, — улыбнулся Ларри. — Обедать пора.
— Ну, и мы мигом.
В кладовке, заваленной всяким хламом, обломками и остатками мебели, сравнительно быстро отыскалась даже не полка, а небольшая этажерка, которую вполне можно в дело пустить, если вон ту рейку вместо ножки приспособить.
— Сам справишься или сделать тебе?
Чак на мгновение, но уже привычно стиснул зубы, глотая просящееся на язык ругательство.
— Сам.
Сэмми не стал спорить. Чак взял ещё молоток, горсть маленьких мебельных гвоздей, и они пошли обратно в барак.
— Щас пообедаем, — гудел Сэмми, — а потом сделаешь. После обеда время уж наше.
Чак кивал, быстро прикидывая. С обеда, значит, личное время, ты ж смотри, как Бредли опасается, что здесь, в глуши, так законы блюдет. Это ж чем его русские прижали?
В бараке он занёс всё в свою выгородку, выслушал от Сэмми обещание подобрать крючок на дверь и пошёл на кухню. Как все, вымыл руки у рукомойника в углу и сел к столу. Мамми поставила перед ним миску с густым, чуть пожиже каши, супом, в котором плавал большой кусок мяса. Чак быстро определил, что всем мужчинам столько и такого же налили, и мяса одинаково положили. Ну, что ж, он сам выбирал, сам напросился. Ему теперь здесь жить, вряд ли бы его стали кормить, чтобы убить, раб должен отработать затраченные на него деньги. Он невольно повеселел и даже улыбнулся чей-то шутке.
В отличие от ленча, сейчас уже не спешили. Смеялись, что Молли своё мясо Ролу подкладывает, а он, как она отвернётся, обратно. После супа ели творог, политый сметаной. От этого Чак совсем обалдел.
— Это ж сколько коров? — удивился он вслух.
— Десять, — ответили ему.
— И по стольку всем достаётся?
— А чего ж, — Мамми зорко оглядела стол. — Они у нас молочные. На хорошем корме, и уход правильный. И, — она усмехнулась, — не таскает никто.
Чак промолчал. Добавки никто не просил. Да и порции такие, что добавки не нужно.
И опять... чудеса! Вместо кофе тёмно-бурый отвар. Как в госпитале?!
— Эт-то что?! — поперхнулся Чак.
— Шиповник, — стали наперебой ему объяснять.
— Лечебное это.
— Чтоб болячки не цеплялись.
— Ты сахару себе положи.
— Что, впервой такое пьёшь?
— Нет, — нехотя буркнул Чак, — приходилось. И давно вы его пьёте?
— Да вот, как Ларри из госпиталя коробку привёз. А потом масса Джонатан ещё купили.
— Это я когда в госпитале лежал, — улыбнулся Ларри, — привык. Да и полезный он очень. Мне целую коробку с собой дали. Вот и пьём теперь. А что, не нравится?
— Нет, ничего, — пожал плечами Чак. — А... а ты чего в госпитале лежал?
— С лёгкими непорядок был.
— Дыхалку ему в заваруху отбили, — Мамми улыбнулась. — А русские вишь как его наладили.
— Так ты в русском госпитале был? — не сдержал удивления Чак. — В Спрингфилде?
— А где бы ещё меня лечили? — засмеялся Ларри. — И так вылечили.
И все этому засмеялись как шутке. Чак промолчал было, но беляк — остальные называли его Стефом — влез.
— А что, тоже бывал?
— Приходилось, — сдержанно ответил Чак.
— Это когда? — удивился Ларри. — Я тебя там не видел.
— Я тебя тоже, — огрызнулся Чак, но остальные явно ждали, и пришлось отвечать. — Меня уже после Хэллоуина привезли.
— А, ну, ясно, — кивнул Ларри, а за ним и остальные. — Я-то уже на выписку шёл.
— Да-а, — загудел Сэмми, — у нас тут тихо было, а так-то слышали, что на Хэллоуин творилось.
— Ну, и нечего к ночи поминать! — Мамми решительно встала, собирая посуду.
Вставали и остальные, расходясь по своим выгородкам. Но, возясь у себя с этажеркой, а потом раскладывая на ней вещи, Чак слышал, что нет, не заперлись каждый у себя, ходят, переговариваются, смеются, женщины на кухне тараторят малышня гомонит... Чудная здесь жизнь, ну, у него выбора нет. Сам сюда въехал. И свернуть некуда, и заднего хода не дашь.
Джонатан приехал в Краунвилль днём. Ясные холодные дни снова сменились моросящим дождём, но его это не смущало. Он был настолько доволен поездкой, что всё ему казалось сейчас предвестием удачи и самой удачей. И он не отказал себе вс удовольствии пройтись по Краунвиллю, нанеся несколько кратких дневных визитов. И, разумеется, не миновал небольшого и очень изобретательно — из большой развалины сделан маленький уют — отремонтированного дома.
— Ну, наконец-то, Джонатан, — встретила его хозяйка. — Я уже думала, что вы забыли меня.
— Вас?! — изумился Джонатан, усаживаясь к камину. — Миссис Кренкшоу, вы несправедливы ко мне.
— Ну-ну, Джонатан, справедливость вообще в нашей жизни слишком большая редкость. И у вас в оправдание одни слова и заверения, а у меня в доказательство, — она улыбнулась, — факты.
— И какие? — тоже с улыбкой спросил Джонатан.
— Сначала кофе. Надеюсь, вы не откажетесь?
— Вы, как всегда, правы, — кивнул Джонатан. — Не откажусь.
Миссис Кренкшоу дёрнула за шнурок, и на хрустальный нежный звон сразу отозвался молодой весёлый голос.
— Иду-иду, мисси. Вот она, я.
Миссис Кренкшоу кивнула появившейся в гостиной молодой мулатке в белом фартуке поверх полотняного платья и белой, отороченной узким кружевом на чёрных кудрявых волосах.
— Подай сюда кофе, Энди.
— А мигом, мисси. Доброго вам здоровьичка, масса, — она кокетливо присела перед Джонатаном и убежала.
И действительно тут же, будто всё у неё уже было готово и стояло за дверью, вкатила столик с кофейным сервизом. Мгновенно переставила к креслам столик, накрыла, убежала и тут же вернулась с подносом, на котором красовался серебряный кофейник и серебряная ажурная сухарница с сухим печеньем. Пока Энди накрывала, миссис Кренкшоу взглядом обратила внимание Джонатана на её руки. Правое запястье Энди украшал браслет-змейка. Энди заметила это и несколько смущённо улыбнулась.
— Это мне супружник мой, на Рождество подарил.
И, поймав еле заметное движение глаз хозяйки, тут же сняла браслет и протянула его Джонатану.
Разумеется, он с первого взгляда узнал работу Ларри. Но взял браслет и осмотрел как незнакомую вещь. Да, разумеется, это жесть, баночная жёлтая жесть, свёрнутая в трубку, с выгравированным узором змеиной кожи, глазками из зелёного бутылочного стекла и радостно-глуповатым и в то же время наивно-хитрым выражением на морде змеи, разглядывающей крохотный цветочек из прозрачных осколков, зажатый кончиком хвоста.
— Отлично сделано, — искренне сказал Джонатан.
И Энди радостно просияла широкой улыбкой, бережно принимая и надевая свою самую большую драгоценность.
— Спасибо, Энди. Ступай.
— Ага, мисси.
Когда Энди убежала, миссис Кренкшоу сама налила Джонатану кофе.
— Так я не ошиблась, Джонатан?
— Вы во всём всегда правы, дорогая, — Джонатан с наслаждением отпил ароматного крепкого кофе.
Их с Фредди расчёт сработал. Работа Ларри замечена, и теперь пойдут заказы. Из материала заказчика и их собственного. И ручеёк плавающих камней и прочего повернёт к ним сам. Не они будут искать и просить, а к ним придут и предложат.
— В молодости Маркус Левине, тогда он ещё был младшим Левине, — задумчиво сказала миссис Кренкшоу, — любил пошалить. Правда, он никогда не работал с... таким материалом. Но... но школа осталась. Не так ли?
— И опять вы правы.
— Разумеется, змея для меня несколько... экстравагантна. Но ведь этот мастер работает не по гот овым образцам?
— Да, миссис Кренкшоу.
— У меня есть брошь и сломанные серьги, — тон миссис Кренкшоу стал деловым. — Работу я, разумеется, оплачу. У вас есть каталог работ этого мастера.
— Сейчас нет, — спокойно ответил Джонатан. — Но я приглашаю вас к себе, в "Лесную Поляну". Там мы договоримся более конкретно, — и улыбнувшись: — Когда прислать за вами машину?
Миссис Кренкшоу задумалась.
— Дня через два. Около десяти, Джонатан. Вас устраивает?
— Разумеется, — улыбнулся Джонатан. — За мной ленч.
Миссис Кренкшоу кивнула и стала рассказывать Джонатану последние сплетни округа и даже графства. Он кивал, поддакивал, ужасался и восторгался, вылавливая нужные ему крупицы. Миссис Кренкшоу — настоящий виртуоз в такой болтовне, и работать с ней — одно удовольствие.
* * *
После Нового года Крис жил в каком-то тумане. Нет, он ходил, ел, разговаривал, работал, даже учился, но это всё было как-то вне его, помимо него. Был он. И Люся. И их встречи в столовой, в коридоре, кивок, приветствие — большего они себе на людях не позволяли. Люся теперь не отводила глаз, не отворачивалась от него, Крис сам теперь старался следить за собой и не глазеть открыто, раз Люся просила, чтоб остальные не знали. Да ещё вечером, когда ночная смена заступила, а другие уже угомонились и все по своим комнатам, они — каждый сам по себе, порознь — уходили в парк и там, найдя укромное — на их взгляд — место, могли немного побыть вместе. Они ни разу заранее не договорились о месте встречи, и ни разу не разминулись. Пару раз они посидели в беседке, но потом их там чуть не застукал комендант, и пришлось чуть ли не ползком удирать.
Сегодня Крис привёл Люсю на их тренажёрную площадку, потому что если их даже из тюремного и увидит, то это вряд ли, дрыхнут они все.
— Я завтра в ночную, — хмуро сказал Крис.
Люся только вздохнула в ответ. Они сидели на низкой скамейке в самом тёмном углу площадки. Скамейка была мокрой, от земли ощутимо тянуло холодной сыростью. Крис давно хотел предложить Люсе сесть к нему на колени, но не решался.
— А у меня ночная никогда не выпадает.
Сказав, Люся вздрогнула, и Крис не выдержал.
— Люся, тебе холодно, давай так... — он мягко потянул её к себе.
— Нет, Кира, не надо, мне и так хорошо, — она оттолкнула его руки и вскочила на ноги.
Крис сразу убрал руки и жалобно сказал:
— Но тебе же холодно, Люся.
Он смотрел на неё снизу вверх, запрокинув голову. Люся прерывисто вздохнула.
— Кира, ты... ты пойми... Я не хочу тебя обидеть... я... — она запнулась и совсем тихо прошептала: — Я боюсь.
— Меня? — упавшим голосом спросил Крис.
— Нет, не тебя, что ты. Я... я этого боюсь.
Крис понял и встал.
— Люся, я... я не знаю, как сказать, но будет так, как ты хочешь.
Люся осторожно коснулась его плеча.
— Кира, ты, ты не обижайся на меня. Но... я не могу ничего сказать, но...
— Не надо, Люся, — перебил её Крис, запнулся и всё-таки спросил: — а обнять тебя можно?
Люся храбро кивнула.
— Да.
Он обнял её за плечи, мягко прижал к себе. Люсина голова, как всегда замотанная платком, лежала теперь на его груди. Она не отстранялась, даже сама обняла его. Крис наклонился и зашептал ей в ухо.
— Люся... Люся... этого... этого не будет. Я... я перегорел, Люся, я не могу теперь... этого...
Сказал и замер, обречённо ожидая её слов. Что бы там ни говорили, но нужно-то от него только это, даже Люсе. Больше ничего женщине от мужчины не нужно, а уж от спальника...
— Бедный мой, — всхлипнула Люся, крепче обнимая его.
— Ты, — Крис даже задохнулся, как под слишком горячим душем, ты не сердишься, не гонишь меня?
— Нет, нет, что ты, Кирочка.
Порыв ветра обдал их мелкой водяной пылью. Крис крепче обнял Люсю, повернулся спиной к ветру, загораживая её собой.
— Тебе не холодно?
— Нет, что ты.
Они шептались, сблизив головы так, что губы Криса касались виска Люси.
— Люся, а тебе хочется... этого?
— Нет, нет, — замотала она головой.
Крис облегчённо перевёл дыхание и уже веселее и увереннее сказал:
— В пятницу кино будет, ты пойдёшь?
— Пойду, конечно, — тихо засмеялась Люся. — Я кино люблю.
— Я тоже, — обрадовался Крис. — Люся, а... а если рядом сядем? Ну, будто случайно.
— Давай, — согласилась Люся. — Только...
— Я постараюсь, — сразу понял её Крис. — Да и такая толкотня всегда, никто не смотрит, кто с кем сел.
Люся вздохнула.
— Попробуем.
Их снова обдало водяной пылью, и Крис не выдержал:
— Пойдём, а то холодно здесь.
— И поздно уже, — кивнула Люся.
Крис молча опустил голову. Люсе скучно с ним, а он... что он может сделать? Он как-то попросил Люсю рассказать о России, а вышло только хуже: Люся заплакала и сказала, что она почти ничего не помнит. И ему и рассказать нечего. Не говорить же то, чему его ещё в питомнике выучили, все те слова и стишки, от которых любая беляшка млела, а то и дёргаться начинала. Но Люся же не беляшка! Крис вздохнул.
— Тебе скучно со мной?
— Нет, — как-то удивлённо ответила Люся.
Они шли рядом, держась за руки. И от этих тонких доверчивых пальцев в его руке Криса снова и снова обдавало горячей волной. Он даже тихо засмеялся и тут же объяснил:
— Я бы так шёл и шёл.
— И я, — согласилась Люся.
Но дальняя аллея, конечно, длинная, но не бесконечная, и вон уже хоздвор виден. Пришлось повернуть обратно. Шли молча, боясь неосторожным словом всё разрушить.
Джо и Джим сегодня в ночной смене, и Андрей допоздна засиделся за книгой. Тогда сгоряча он нахвастал, что читает Рейтера, так что теперь приходилось отдуваться. Правда, было интересно. Но и трудно. Много незнакомых слов. И словарь не помогает. Ни английский, ни русский, ни двойной. Но как это получается, что он читает, пишет, что-то соображает и тут же думает совсем о другом, и даже не думает, а словно спит и видит сон наяву, но это не сон...
...Он вытирает руки, поглядев на список назначений, вызывает следующего. И к нему в кану, стуча костылями, входит его хозяин.
— Вот и отлично! Куда теперь?
— Сюда, сэр.
Он механически, ничего не сознавая и не чувствуя, указывает, куда положить одежду, как лечь. Ещё раз смотрит назначение, достаёт нужную растирку. И привычные механические движения успокаивают. Это только больной, не больше и не меньше, как десятки других.
— Вы готовы, сэр? — спрашивает он, подходя к столу.
Он уже совсем успокоился и берётся за работу как обычно. И вдруг... вдруг неясный приглушенный стон.
— Больно, сэр? — не скрывает он удивления. Ведь нечему там болеть, он уверен.
— Нет.
Голос лежащего на массажном столе человека сдавлен, но не от боли, а от непроизнесённых слов.
— Какие у тебя руки... — хрипит лежащий. — Ты... ты не знаешь, какой ты...
Он заставляет себя не слышать, не узнавать этот голос, не понимать слов, не понимать смысла этих стонущих всхлипов.
— Вот и всё. Отдохните пять минут, — говорит он равнодушно вежливым тоном и выпрямляется, вытирая руки, стирая с них едкую прогревающую растирку.
Кто там следующий? Контрактура... стягивающие рубцы, значит, раненый, уже хорошо, не эта белая сволочь.
— Можете одеваться, сэр, — говорит он, не оборачиваясь.
За спиной кряхтят. Не всерьёз, а пытаясь привлечь его внимание. Он стоит неподвижно и слышит:
— Помоги.
В этом отказать нельзя, он не имеет права на отказ, он сам так решил, принёс клятву, не раба, Гиппократа, клятву медика. И он поворачивается, подходит, помогает одеться. И чужие жадные пальцы как когда-то вцепляются в его плечи. Он мягко выворачивается.
— Почему? Послушай... постой...
— Вы можете идти, сэр.
— Нет, послушай, давай поговорим...
Он откидывает занавеску входа и зовёт следующего. Молодого парня с рукой на перевязи. И вежливо сторонится, давая двум больным разминуться в узком для хромого и однорукого проходе...
...Сосредоточенно хмуря брови, Андрей выписал в тетрадь ещё одно новое слово. Резистентность... потом надо будет спросить у Ивана Дормидонтовича, этого он совсем не понял. Так, в общем, догадывается, но догадка — не знание. А те... мысли идут своим чередом...
...Он был доволен собой, доволен, что сумел удержаться, остаться не равнодушным, а спокойным. Он — медик, а это — больной, вот и всё. Но беляк ничего не понял. Он просто по-рабочему вежлив, а беляк вообразил себе. Сегодня он даже открытым текстом сказал, неужели до того опять не дошло?...
...Пустынный в это время коридор. Подстерегал, что ли?
— Нам надо поговорить.
— Нам не о чём говорить, сэр.
— Нет, подожди. Пойми я не хочу тебе зла. Тебе будет лучше со мной. Меня скоро выпишут, и мы уедем. Деньги у меня есть.
Искательный просящий взгляд, просящий голос.
— Нет, — мотает он головой.
— Но почему? Ты... тебе так нравится твоя работа здесь? Массажистом? Ну, так пожалуйста, ты будешь работать, я не против, это же только массаж, у тебя будут свои деньги, тоже согласен. Ты слышишь? Я согласен на всё, на все твои условия. Слышишь? Ну?
Нет, — повторяет он и выталкивает: — Я не хочу, нет.
— Постой, как же так?
И он повторяет уже легко.
— Я не хочу...
... Андрей дочитал главу, вложил закладку-зажим и закрыл книгу. Ну вот, и это он сделал. Завтра он спросит самые непонятные слова у Ивана Дормидонтовича и, когда всё выяснит, перечитает главу. А сейчас пора спать, поздно уже.
Он встал и потянулся, сцепив пальцы на затылке. Да, пора. Что мог, он сделал. Но если беляк не отстанет, придётся опять идти к Ивану Дормидонтовичу и просить, чтобы уже тот сам объяснил беляку. Хотя, нет, не стоит. Есть ещё один вариант, самый простой. Согласиться, прийти к тому в палату на ночь. И всё решить. Во сне смерть лёгкая.
* * *
1997; 29.07.2013
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
