|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
ТЕТРАДЬ ДЕВЯНОСТО ЧЕТВЁРТАЯ
* * *
Конец июля выдался дождливым, чему Майкл, как и остальные парни, радовался. В жару учиться, да ещё экзамены сдавать уж слишком тяжко. И так времени ни на что не хватает, от работы же их никто не освободил, дыхнуть некогда, а если б ещё и жара... Но вот всё позади: и экзамены, и выдача аттестатов, и дожди, как по заказу, кончились. Голубое, промытое дождями, блестящее, как кафель — а ну его, хотя вроде уже привыкли, и не боятся, но всё равно не слишком приятно — небо, сочная, словно заново живущая листва...
В первый же выходной после экзаменов Майкл поехал в Царьград. Собирались ещё парни, но каждый сам по себе и за себя. И теперь он сидел за столиком кафе-мороженого и не так ел, как разглядывал город. Красные черепичные серебряные цинковые крыши домов, между ними зелёные кудрявые кроны, шпили и купола церквей и дворцов. Крепостной холм — самый высокий, да, правильно, Царьград — город на семи холмах, а холмы? Крепостной, Царский, лесной, Лысый, Галочий, Сухов и... да, правильно, Ишкин холм. Сколько всего он за этот месяц вызубрил, аж голова пухнет и трещит. И одно: а дальше что? И вроде бы, всё ясно и думать не о чем. Месяц каникул и с сентября снова в школу, уже в трёхлетнюю, чтобы иметь полный аттестат. Ну, этого ему на три года во как хватит, а потом? Техникум? Институт? Университет? А зачем?
Народу в кафе немного: день-то будний, а туристы сюда по вечерам заходят, чтобы столицей в огнях полюбоваться и поговорить, что вот кончилась война, затемнение до самого конца держали и как хорошо. И закат, говорят, отсюда самый красивый.
Майкл не спеша доел мороженое и, оставив на столе деньги, встал. Сейчас, может, сходит в кино или просто погуляет, ни в одежде, ни в чём ещё он не отличим, разве только... цветом, но тут уж ничего не поделаешь, он — не мулат, не трёхкровка, негр, чёрный. Но... но здесь это не опасно. Попыталась их как-то местная шпана зацепить, так обошлись без милиции, наглядно, нет, наглазно и позубно объяснили, что драться мы умеем и нас лучше не цеплять. Теперь в упор друг друга не замечаем. И здесь, парни рассказывали, было пару раз, и так же обошлось.
По крутой полутропе-полулестнице он спустился с Крепостного холма к мостику через ров. По прозрачно-чёрной воде важно плавали белые лебеди и шныряли неброские утки. Рассказывали, что птицы здесь исстари, и даже в войну, когда было голодно, птиц никто не трогал, рабу только на удочки да, ловили, а птицы так и жили себе. Майкл остановился и так постоял, облокотившись на перила. Птицы подплыли, ожидая подачки, но у него ни хлеба, ни печенья с собой нет, и они быстро перестали его замечать. Воду рябило, и разглядеть своё отражение он не мог, да и не пытался. Нагляделся он на себя в зеркалах... до отвращения.
Майкл с силой оттолкнулся от перил и пошёл дальше. За рвом переплетались узкие улицы, застроенные маленькими — в один-два этажа — домиками, между домами каменные, в рост человека, ограды с фигурной решёткой по верху. Над оградами и крышами вздымаются деревья. Дома все жёлтые, с белыми лепными украшениями, окна закрыты изнутри белыми занавесками, да, кисейными называются, Тётя Паша говорила, и между стеклом и занавесками уставлены цветами. Майкл не один уже раз гулял по этиму кварталу и прохожих никогда не видел. Странно, в Царьграде каждый квартал как свой особый город, совсем не похожий на остальные. Интересно, почему так?
Подумал и тут же забыл об этом. Такая сонная, солнечная тишина на этих улицах. Глухие резные двери с кнопочками звонков. А если взять и позвонить? Зачем? А просто так, из озорства! И зная, что никогда такого себе не позволит, тихо посмеялся над собой.
Ещё поворот, ещё... И Майкл с ходу оказался на шумной улице, полной вывесок, витрин машин и прохожих. Во, еу, совсем другой город!
Майкл шёл теперь быстро, будто спешил куда-то, будто по делу, но сам понимал, что просто подстраивается под окружающих, привычно стараясь не выделяться. Магазины, лотки, киоски, шум, толкотня, машины на мостовой в четыре ряда, ещё не пробка, но едут медленно, и прохожие, если надо на другую сторону, то до перехода не идут, а просто перебегают, с явно привычной ловкостью лавируя между машинами. И он перебежал. Ни за чем, просто так. Эта сторона ничем не лучше той. Но и не хуже.
Пожалуй, вот это, бесцельное и безопасное блуждание ему и нравилось в России больше всего. Там, в Спрингфилде, он тоже ходил в город, но только с парнями, и с опаской, зорко поглядывая по сторонам, ни на секунду не забывая, кто он и чем ему опасна встреча... со знающим. А здесь... ну, совсем другое дело... Нигде ему не было так хорошо. Всюду могла вспомнится прошлое, питомник, Паласы, хозяева, но не здесь, не на этих улицах. У него же никогда такого раньше не было. Никогда... а... что это? Чёрт, это же...
Она шла так же быстро, как все, и одета, как все, но он не мог ошибиться. Чёрные кудри до плеч, плечи, талия, бёдра... и... да нет, дело не в волосах и фигуре, а в том, как она идёт, танцуя, играя бёдрами и спиной, не завлекая, не разжигая, а просто иначе не умеет.
Майкл прибавил шагу, побежал, ловко лавируя между людьми. Догнал, почти догнал, поравнялся и пошёл рядом. Она думала о своём и не замечала, что её разглядывают, или настолько привыкла к чужим взглядам. Тёмная, темнее мулатки, но не чёрная. И джи, не элка. Надо же, и чего её в Россию понесло, спальницы все устроились и гореть не стали, а эта чего?
Она по-прежнему не замечала ничего и никого, и Майкл тихонько свистнул по-питомничьи.
Она вздрогнула и остановилась, будто налетела на невидимую преграду. Остановился и он. Теперь они стояли и рассматривали друг друга, а толпа обтекала их. Оба высокие стройные, и оба как негативы: светлая одежда и тёмные лица и руки.
— Еды тебе, — улыбнулся Майкл.
— И тебе от пуза, — кивнула она, настороженно оглядывая его. — Джи?
— Да, — согласился с очевидным Майкл.
Она усмехнулась.
— М кто тебя привёз?
Её вопрос и удивил, и как-то обидел его.
— Я сам приехал.
— Ловок, — кивнула она. — А меня привезли, — и вдруг: — Пожрать купишь? А то, — и по-русски: — Ни копья.
— Хорошо, — кивнул он. — Пошли.
Они шли рядом, но не касаясь друг друга. Майкл замедлил шаг у первого же кафе, но она покачала головой. — Слишком шикарно. Дорогое заведение.
Он упрямо мотнул головой. — Деньги есть.
— Ну, как знаешь, — пожала она плечами и повторила: — У меня ни копья.
— Я слышал.
В кафе они сели за столик, и он взял листок меню.
— Ого-о! — протянула она, видя, как он водит глазами по тексту.
— А ты думала, — гордо хмыкнул Майкл. — Так тебе как, полный обед?
— Спрашиваешь!
К ним подошла официантка, И Майкл заказал два обеда. Его бойкая русская речь тоже произвела впечатление.
— Здоровско ты! — сказала она, когда официантка, спрятав свой блокнотик в карман фартучка, отошла.
Майкл самодовольно улыбнулся.
— А чего ж нет. Слушай, а ты чего так? Ну...
— Без денег? — она усмехнулась. — Приехала на неделю, полторы протянула, а теперь всё... как ни тянула... работы нет. Перегорела я, — и твёрдый насмешливый взгляд.
Майкл выдержал его и кивнул.
— Я тоже. Я Майкл, тьфу, Михаил. А ты?
— Ну да, — кивнула она. — Раз перегорел, то имя можно. А я Мария, по-русски — Маша. Чем живёшь?
— В госпитале, медбрат и массажист.
— Ого! Это ж...
Она недоговорила, потому что им принесли салат. Майкл не собирался так рано обедать, но сидеть и смотреть, как другой ест, тоже не хотел.
— Здоровско устроился, — заговорила Мария.
— Не жалуюсь. А ты?
Она вздохнула.
— Было хреново, стало дерьмово. Я ведь... сбежала.
— Чего-о? — изумился Майкл. — Ты что?! Свободе уже... полтора года, а ты...
— А я вот только сбежала. Да не от хозяина. От мужа.
Майкл окончательно онемел. Но им принесли окрошку. С мясом, яйцами и сметаной. К половине тарелки Майкл немного пришёл в себя.
— Он что? Обидел тебя? Ну...
— Да нет, — Мария вздохнула, доедая окрошку. — Это я его обидела. Ладно. Ты как, один?
— Да нет, нас с госпиталем, знаешь, сколько приехало.
— С госпиталем? — переспросила она. — Слушай, как же ты исследования проскочил? Ведь трепали, что всех наших, ну, кто уцелел, на исследования вывозили.
— Трепотня, она и есть трепотня. Лечили нас, ну, кто раненый был, из горячки, из чёрного тумана вытаскивали, это да.
Она невольно поёжилась, как от холода.
— Чёрный туман... да, горячку ещё выдержишь, а из чёрного тумана в одиночку не встанешь.
Поджаристые котлеты с мелко нарезанными жареными картошкой и луком надолго прекратили их разговор. Завершал обед яблочный компот.
— Спасибо тебе, — взяла она стакан. — А то...
— Ладно тебе, — отмахнулся Майкл. — Если мы не за себя, то кто за нас.
Мария улыбнулась.
— Здоровско.
— И куда ты теперь? — спросил Майкл, когда они вышли из кафе.
Она пожала плечами.
— Не знаю. Наверное... — и не договорила.
— Вернёшься?
— К мужу? — уточнила она. И вздохнула, — а больше некуда.
— Он что? — повторил свой вопрос Майкл.
— Он-то ничего, — Мария сердито повела плечом, — он... а! Я это, понимаешь, моя вина. Вот уехала, сказала на неделю, а сегодня двенадцатый день. Нельзя мне возвращаться. Нельзя и всё. И жить здесь не на что и уехать некуда, и... — она усмехнулась. — И подушку просить не у кого.
— И незачем, — твёрдо ответил Майкл. — Пошли.
— Это куда? — насмешливо спросила она, но послушно пошла рядом.
— Увидишь, — пообещал Майкл. — Не бойсь, всё будет нормально. Выдумала тоже... подушку. Дура. Кто выжил, тот и победил. Я, знаешь, каких видел... без рук, без ног, глаза выжгло, и живёт, а ты... всё же на месте.
Он говорил быстро и сердито, но тихо, по-камерному. И она так же отвечала ему.
— Без рук, без ног... так он же беляк. А мы... я ж перегорела, кому я, такая, нужна?
— И я перегорел. Да чего там, мы все, кто в госпитале, перегорели. И живём.
— И кому вы нужны? — съязвила Мария. — Ну, вот ты, кому ты нужен?
— Я? — на мгновение растерялся Майкл, но тут же нашёлся, вспомнив, как однажды спорили ещё там, в Спрингфилде. — Я сам себе нужен.
— А зачем?
На этот вопрос он ответить не смог и угрюмо буркнул.
— Ничего, вот я сведу тебя, он тебе на все вопросы ответит.
— Поп, что ли? — фыркнула Мария.
— Нет, он психолог.
— Кто-о?! Это что ещё за хренотень?
Майкл улыбнулся покровительственной усмешкой знающего.
— Увидишь. Он нас из чёрного тумана вытаскивал. Так что... ты только не ври ему. А плохого он не посоветует.
— Это беляк-то?!
— Он русский, — внушительно ответил Майкл. — Это раз. Он врач и давал клятву Гиппократа, это два. И он... мой крёстный, это три.
В их разговоре всё чаше проскакивали русские слова, и незаметно для себя Майкл, а за ним и Мария, полностью перешли на русский.
— Крёстный? — удивилась Мария. — Ты крестился?
— Ну да. Когда решили уехать, — весело объяснил Майкл, — ну, в Россию, мы все себе русские имена взяли. И крестились.
— Иначе не пускали? — удивилась Мария.
— Да нет, — так же удивлённо ответил Майкл. — Просто мы решили. Едем в Россию, должны быть как русские. Сами решили, понимаешь?
Она задумчиво покачала головой.
— И много вас?
— Здесь? — уточнил он. — Двадцать четыре.
— И все джи?
— Все перегорели, — поправил он её. — А так-то элов больше.
— Ну, как везде, — кивнула Мария. — И что, все в госптале?
— Ну да.
Где жил Жариков, Майкл знал. Они уже у него как-то в гостях были. Когда в первый раз поехали в Царьград, просто хоть город посмотреть. Доктор ваня встретил их на вокзале, они походили все вместе по улицам, а потом у него на квартире чай пили. Так что... и сегодня он не в госпитале, это точно, дежурство у него... ну да во вторник. Ну, конечно, они незваны, но ведь не просто поболтать, а по делу, так что...
За разговором добрались неожиданно быстро. Тёмно-серый шестиэтажный дом стеной вздымался над тротуаром. Первый этаж высоко, в окна не заглянешь, полуподвальные окна забраны узорчатыми решётками. Глухая, без стёкол и украшений, высокая дверь. Мария невольно поёжилась, входя следом за майклом, в гулкий просторный вестибюль.
Дверь, тамбур, четыре ступеньки, широкая лестница... Но Майкл свернул вбок к малоприметной железной двери.
— На лифте поедем, — важно сказал он Марии.
Так важно, что она насмешливо улыбнулась, но промолчала.
В обшитой красновато-коричневым деревом кабине было большое зеркало. И Мария заботливо оглядела себя: не слишком ли заношено и измято платье. Ну, как глаза мужчине отвести — это не проблема. Хотя... если он на джи падок, будет сложнее. Но чистых таких мало, скольких она перевидала, что и бабу, и парня за раз трахнут, так что если умеючи... а она умеет. Чему-чему, а этому выучили.
Лифт остановился на пятом этаже. Вымощенная под тёмный мрамор площадка, , шесть дверей, на дверях одинаковые золотистые таблички с цифрами, коробки почтовых ящиков и даже кнопки звонков одинаковые.
Майкл уверенно позвонил в третью слева дверь. Тишина... быстрые шаги... и звонкий весёлый голос:
— Я открою, сейчас...
Майкл нахмурился.
Щёлкнул замок... и перед Майклом возник и застыл изумлённый до немоты Андрей.
— Т-ты?! — наконец выдохнул он. — Зачем?!
— Затем!
Майкл грудью. Вперёд пошёл на него, и Андрей отступил, впуская их в квартиру. Майкл сам захлопнул за Марией дверь и камерным шёпотом обрушился на Андрея.
— Ты чего, поганец, доктору Ване отдохнуть не даёшь?
— Тебя не спросил, — огрызнулся Андрей. — А ты чего припёрся? И с собой притащил...она ж...
— Не зарывайся, малец, — вмешалась Мария. — А то живо красоту попорчу.
Андрей немедленно ответил забористой руганью.
— И что тут такое?
Мария вздрогнула и обернулась. Высокий белый мужчина в костюме, но он... но он явно не из таких, зачем ему джи? Да ещё двое?
— Здравствуйте, Иван Дормидонтович, — улыбнулся Майкл. — Вот, она перегорела и сбежала, и ей деваться некуда.
— Здравствуй, Михаил, — спокойно кивнул Жариков. — Всё понятно.
Взгляд беляка, которым он окатил её, сначала Марии не понравился. Он не был обычным мужским взглядом, так смотрели врачи в питомниках и Паласах, где как ты ни улыбайся, как ни играй телом, не поможет. Но... вляпаться она, конечно, вляпалась, но...выход всегда найдёшь. И всё-таки... чуть другой взгляд, не совсем... врачебный.
В первый момент Жариков растерялся. Нет, понятно, что любой из парней мог вот так заявиться, но чтобы привести с собой перегоревшую спальницу... И меньше всего он ожидал такого от Майкла. И сказал первое, что пришло даже не в голову, а на язык.
— Давайте чаю попьём.
— Ага, сразу кивнул Андрей. — На кухне пить будем, да?
И Жариков, уже начавший соображать, сразу понял: да, на кухне, не в гостиной, сделать обстановку простой и полудомашней для парней, а, значит, и для неё.
— Да, на кухне.
Андрей дёрнул Майкла за рукав, понимая, что Жарикову надо поговорить с... пациенткой, да, наверное, так, наедине. Майкл не стал спорить, и они бесшумно исчезли. Мария оглянулась им вслед, а когда вновь повернулась к беляку с длинным чудным именем, он... он уже не был беляком, вернее, смотрел на неё, как... как свой. И улыбнулась она ему, как своему.
На кухне Андрей поставил чайник на плиту, зажёг голубой огонь в конфорке. Майкл молча смотрел, как он уверенно хлопочет. Окна кухни выходили во двор: мощёный, раскалённый солнцем, но тихий.
— Где ты её подцепил?
Майкл вздрогнул. — На улице. Ловко управляешься, смотрю.
— Так я ж, — Андрей усмехнулся и перешёл на английский: — Сколько ет домашним был.
— И что? Так понравилось, что и сюда лезешь?
Майкл ждал выпада: за такое надо бить, но Андрей только с удивлённой насмешкой посмотрел на него.
— Ты что, так ничего и сейчас не понял?
Майкл недовольно дёрнул плечом, но промолчал. И снова внимательный взгляд, и тихие почти по-камерному слова:
-Не бойся, он её не прогонит.
— Дурак, — так же тихо ответил Майкл. — Я не этого боюсь. Она же джи, что я ей дам?
И замолчал, сам испугавшись сказанного. Андрей мгновенно отвернулся, переставил на столе маленькую вазочку с конфетами, поправил салфетки под чашками с блюдцами. Прислушался.
— В кабинет пошли.
Помедлив, Майкл кивнул. Андрей подошёл к плите и убавил огонь под закипающим чайником.
— Не психуй, всё будет в норме.
— Отстань... утешитель.
Андре подошёл к нему и сел рядом на подоконник, благо, они здесь широченные. Теперь они сидели и слушали тишину.
В кабинете Мария сама прошла вперёд и села к столу. Жариков отметил про себя, что обстановка: шкафы и полки с книгами, обтянутый тёмной кожей диван и кресла, большой письменный стол и прочие причиндалы — не удивила и не смутила её.
— А... а как мне вас называть, сэр? — спросила она по0английски.
— Иван Дормидонтович, доктор Иван, просто доктор, — ответно улыбнулся Жариков. — И говори, как тебе удобнее.
— Спасибо... доктор, — ответила Мария по-русски и на мгновение опустила ресницы, сделав лицо детски-смущённым. — Я не всё могу сказать по-русски, — продолжила она по-английски.
— Говори, как тебе удобно, — повторил Жариков. -Я пойму.
Мария медленно кивнула. Он — беляк, врач, ему нельзя верить, но... но почему-то врать ему тоже не хочется. И начала она сама, не дожидаясь вопросов. Когда сама говоришь, то сама и решаешь, о чём и как сказать, а о чём и умолчать.
— Михаил правду сказал. Я сбежала. Сказала, что уеду на неделю, он мне денег дал, а я уехала... и не вернулась. Нельзя мне возвращаться. Он... он хороший, не подумайте чего, это я... обманула его.
— Кто он? — мягко спросил Жариков и, видя, что онак замялась, уточнил: — Ну, как зовут, где живёт...
Мария вздохнула.
— Ох... зовут его... Степан Му-хо-р-тов, живёт в Корчеве, и... — она снова вздохнула и совсем тихо: — Он мой муж.
Жариков на секунду онемел, но только на секунду, а она продолжала, перемешивая английские и русские слова.
— Он меня из чёрного тумана вытащил, в Россию привёз, я ж горела ещё, он-то думал, что тиф, не побоялся заразы, а я... что я ему, ни родить, ни ублажить как следует не могу, перегорела же, ему жену нужно, настоящую, чтоб семья и детки, а я... неродиха, вот и сказала, что к врачу поеду, по женским делам... а сама... сюда... я не вернусь, пусть что хочет думает, его там уже обхаживают, пусть ему хорошо будет.
Она замолчала, заплакав. Жариков уже не раз видел этот плач, беззвучный, с широко открытыми глазами и струйками слёз по щекам. Он встал налить ей воды и, пока шёл к столику перед диваном, где стоял графин с водой и двумя стаканами, наливал воду, закрывал графин и нёс её стакан, всё решил.
— Вот, выпей.
— Ага, — всхлипнула она. — Спасибо.
Она смотрела на него снизу вверх с доверчивой готовностью. Жариков улыбнулся, и Мария сразу ответно улыбнулась, блестя ещё мокрыми глазами.
— Сейчас пойдём на кухню, попьём чаю и поедем в Алабино, в госпиталь, — она, завороженно глядя на него, кивала, — там пройдёшь обследование, так что и никакого обмана не будет, — она ахнула, и он засмеялся её радостному удивлению. — Да-да, всё будет в порядке. А сейчас пошли на кухню.
Она послушно встала.
На кухне их встретили накрытый стол и встревоженные лица парней. Мария храбро улыбнулась Майклу, и тот сорвался с подоконника к ней.
— Как ты?
— Я в порядке.
— Всё в порядке, — кивнул Жариков. — Сейчас попьём чаю и поедем.
— Куда? — живо спросил Андрей.
— В Алабино, — ответил Жариков.
И парни сразу понимающе закивали. Ну, конечно, в Алабино, в госпиталь. Им там помогли, помогут и ей.
— Чай уже готов, — улыбнулся Андрей. — Наливать?
— Да, спасибо, — улыбнулся им всем Жариков. — Михаил, ухаживай за Марией.
— Можно? — удивлённо вырвалось у Майкла.
— Нужно, — серьёзно ответил Жариков.
— Я сыта, — тихо сказала Мария. — Меня Михаил накормил. Обедом.
— Чай — не еда, а удовольствие, — весело ответил Майкл.
К чаепитию приступили дружно и с видимым общим удовольствием.
Убедившись, что Мария и парни успокоились, Жариков встал из-за стола.
— Пейте на здоровье, позвоню в госпиталь, что мы приедем.
Парни снова закивали, демонстрируя понимающее согласие.
Когда он ушёл, Мария камерным шёпотом спросила:
— На исследовании... сильно режут?
— Не исследование, а обследование, — поправил её Майкл.
— Щупают, смотрят, — поддержал его Майкл.
— Как на сортировке, что ли?
Парни переглянулись
— Ну, не совсем, — не очень уверенно сказал Майкл. — Но не обработка.
— Больно не будет, — кивнул Андрей. — Ты не бойся. И не ври, когда спрашивают.
— А чего врать, — вздохнула Мария. — Ты ж сам, Михаил, ему всё сказал. Я ж перегорела, теперь-то уж всё. Мне, — она усмехнулась, — бояться уже нечего.
— Давно горела? — спросил Андрей.
— Да в заваруху, а ты?
— В госпитале уже, меня солдаты, русские, у банды отбили и в госпиталь привезли. — Андрей вдруг помрачнел.
Майкл удивлённо посмотрел на него и решил уточнить:
— Это сержант твой...
— Да-да, он, — резко ответил Андрей и мягче добавил: — Не время сейчас.
В кухню вошёл Жариков, быстро оглядел их, но если и догадался о чём, то вида не подал.
— Всё в порядке, нас ждут.
Мария тряхнула головой, разметав кудрявые пряди.
— Тогда поехали, чего тянуть.
Андрей взялся было за посуду, но Жариков отмахнулся.
— Оставь. Приеду, всё сам уберу.
И они ушли, бросив все как было на столе. В самом деле, чего тянуть? Шагнул — так иди.
* * *
Тяжёлый августовский зной придавил землю. Как всегда, всё поспело разом, и не знаешь, за что хвататься. На кухне целыми днями что-то варилось, уваривалось, закладывалось в банки, сортировались ягоды и варилось варенье, перебирались и закладывались овощи, а коров меньше не стало, и за курами уход нужен, а лошади, а котельная, а два боровка, что в складчину откармливаются к Рождеству, ну, да за ними уж в личное время догляд, да и не особый там уход нужен, закуток чистят по очереди, а отходов им в корыто кинуть и налить хватает...
Выкосили ближние луга, и на молодую траву стали выпускать коров. Дальние луга пока не трогали: на одну дорогу столько времени угрохать... не резонно. А отпустить на покос, скажем, на неделю тоже некого. Ладно, пуская земля отдыхает.
— Мы много на этом теряем, Джонни?
— Спроси у Роба, — разнеженно фыркает Джонатан, любуясь через стакан огнём в камине.
— Так ты, значит, не в курсе, — понимающе кивнул Фредди.
Джонатан негромко рассмеялся и уже серьёзно продолжил:
— Концентрат, в конечном счёте, выгоднее. Здешняя трава нужного всё равно не даст. А пересевать и вести правильную заготовку... мороки больше, чем выгоды.
— Ладно, — кивнул Фредди. — Здесь ясно. По точкам без проблем. Россия?
— Хочешь съездить, — понимающе кивнул Джонатан.
— Говорят, туда лезет Страус.
— Слышал, — подобрался Джонатан. — Он нам не по зубам, Фредди.
— И незачем. Кожаная мелочёвка и прочее. Догоним и подстроимся.
Джонатан на мгновение прикусил губу, соображая, и тут же энергично кивнул.
— Стратегически мыслишь. Но за неделю не уложиться.
— Знаю. Но сейчас глухой сезон, а к середине сентября я вернусь.
В имении как раз самая горячка, но Джонатан знал, о каком сезоне говорит Фредди. Со Страусом он придумал неплохо, даже хорошо, но не будь этого, Фредди нашёл бы что-то другое, лишь бы поездить по России. Если ковбою приглянулись кобылка и девчонка, то одна будет под его седлом, а другая в его постели, а там уже — а хоть на виселицу. Переупрямить ковбоя только пуля может. Фредди — ковбой, во всём ковбой. И во всём первый.
— Согласен, — кивнул Джонатан. — Когда поедешь?
— Ещё дня три здесь, неделя на точки и прочее, — Фредди отпил из стакана, погонял во рту, проверяя вкус, и кивнул. — Да, к десятому вернусь.
— Полетишь?
— Не хочу в Атланте маячить, Джонни. А здесь, — Фредди усмехнулся, — меня до трапа проводят. Бульдог позаботится.
— Значит, он ещё не нашёл, — кивнул Джонатан.
— Здесь парней не, а граница хвост обрежет.
— Учти, на той стороне могут встретить.
— Учту, — кивнул Фредди.
Уверенность, с какой он говорил о парнях, не нравилась Джонатану, но он молчал. Да, всё сходилось на том, что это был Эндрю, воскрес, сделал и исчез. И ещё... двести тысяч в банковских упаковках. Судьбу денег проследить трудно, но возможно. По чьим карманам в полиции они разошлись, конечно, интересно, но главное — это бандероли, банковские ленты... а вот те исчезли бесследно. Ни в одном акте ни слова, даже у Кринкла нет информации, а с Бульдога — тот их точно видел и никогда ничего не забывает — не поговоришь. Чёрт, и это знает только Эндрю.
— Деньги точно были в бандеролях, а не резинках? — вырвалось у него вслух.
— При встрече спрошу, — Фредди допил свой стакан и встал. — Парень глазастый, должен запомнить.
Джонатан кивнул. А что он ещё может тут сделать? Фредди не остановится, лишь бы не сорвался по дороге. Столько уже говорено и переговорено об этом.
— Ладно, ковбой, пора на боковую, если хотим всё успеть.
— Не гони, водопой не убежит, — так же по-ковбойски ответил Фредди, выходя из комнаты.
У себя он быстро разобрал постель, разделся и лёг, привычно сунув кольт под подушку.
Да, всё так, и он не отступит. Эндрю жив. Но живы и давшие деньги Найфу, и потому отступать нельзя. Если бы не эти пачки, то... плюнуть бы не плюнул, но оставил бы на случай, на повезёт — не повезёт, а так... двести тысяч — это не плата за сделанное, ни одно прежнее дело Найфа столько не стоило, а как задаток... задаток — пятьдесят процентов, меньше Найф не брал, ему меньше и не положено, значит, четыреста тысяч за голову... Чья голова может столько стоить? Моя или Джонни? Или за обе? Большие деньги, очень большие. Из кого Найф смог столько вынуть? Кто-то из Ансамбля? Тогда Джонни не понравился Рич. И Гаммен странно дёргался. Смылся, задолго до конца и засел у себя в Луизиане. Если они и в доле... то только в доле, ни один двести тысяч не мог выложить. Ладно, надо найти Эндрю. Значит, сделаем. А сколько на это уйдёт времени, денег и сил... чисто, быстро и успешно. Три не получится, от чего отказываемся? Успешно — раз, чисто — два, а быстро... обойдёмся. Спи, ковбой, да стадо не упусти.
* * *
Страда не кончалась, но его это уже не касалось. Что всю работу не переделаешь, Эркин и раньше знал. Нет, если Колька попросит, он, конечно, не откажется, а так... ни школы, ни Алисиных занятий, и на заводе беготни и суеты стало намного меньше, летнее, говорят, затишье, отпуска у всех, и у них бывает, что с полсмены отпускают, чего лишнее толкаться. И теперь, если нет Медведева, за старшего командовал Саныч. Эркина такой вариант тоже устраивал. С Ряхой его в пару не ставили, а с остальными он сработался. А что бабы в окнах торчат, лупятся, и из бухгалтерии то к Медведеву, то к Санычу со всякими бумагами бегают, лишь бы у него спросить, где тут его бригадир, и не проводит ли он, да ещё и под локоть поддержит, а то на каблуках да по рабочему двору среди железяк, где они только находят их, чтобы споткнуться и за него ухватиться... Смех, да и только!
Возвращаясь из столовой, Женя пошла кружным путём. Работы всё равно мало: почти всё КБ в отпуске. Могли бы и её отправить, но... ладно, раньше она вообще без отпусков работала. А то и без выходных. Можно было бы пройти через двор, но Эркин увидит её, встревожится, не стоит его отвлекать.
На лестничной площадке она увидела Любу. Та стояла неподвижно, прижавшись лбом к оконному стеклу, и показалась Жене плачущей.
— Люба, — тихо подошла она к ней. — Случилось что?
— Ничего, — не оборачиваясь, глухо ответила она. — Смотрю... — и резко, с вызовом: — На твоего любуюсь. Он же... чем ты его держишь, Женька? Ты ж... обычная, пучок за пятачок, а он...
Женя сглотнула вставший в горле комок.
— Ничем я его не держу, ты что, ошалела совсем? Он муж мой, он... а если я обычная, а ты такая особенная и вся из себя, чего ж ты никого не удержала?
Люба вздохнула.
— Такое моё везенье. Ладно... Ты, Женька, не злись, сорвалась я, бывает. Ты не бойся, я не полезу, мне б только вот так, хоть из окошка посмотреть.
Женя пожала плечами.
— Смотри, мне-то что!
Что когда Эркин работает, от него глаз не отвести, Женя знала. Не слепая же она, и не дурочка, на беженских новосельях, возьми, ведь в какой комнате Эркин пол натирает, так туда все женщины и не по разу сбегают, просто постоять и посмотреть, она же сама тоже ходит на обед и с обеда по тем же лестницам, что на первый рабочий двор выходят, а на пляже как на Эркина все смотрели, ей же... нет, не ревнует она нисколько, не к кому ей ревновать, она же знает Эркина, какой он, а что смотрят, так пусть. Вон он, тащит очередную серую коробку контейнера.
Они так и стояли рядом и смотрели, как грузчики — кто в майках, кто рукава закатал, а кто и полуголый — катают серые блестящие на солнце коробки контейнеров, и среди них он, смуглый и черноволосый, с завораживающе красивой игрой мускулов под гладкой, блестящей от пота кожей.
Женя не заметила, когда ушла Люба. Эркин вдруг стал оглядываться, и Женя догадалась, что он почувствовал её взгляд. Покраснев, она отпрянула от окна и побежала к себе. И свою работу не сделала, и Эркину чуть не помешала.
Ещё раз обведя взглядом окна и, не найдя Жени, Эркин взялся за контейнер. Может, почудилось, а может, и впрямь Женя смотрела на него. Ладно, надо эту кучу разгрести. Санычу некогда, показал платформу, сказал, какие цифры выбирать, и побежал, а то там, на втором, заминка чего-то. Вот Саныча с петрей и Антипом туда дёрнули. А ему работать одному, и закатывать, и крепить. Миняй с Серёней сегодня на том конце с ящиками колупаются. Так, а этот сюда, тяж укоротить, зацепить, защёлкнуть и барашек завернуть, чтоб держало, смешное слово — барашек, а здесь тяжи отбросить, чтоб под колёса не попали, зачистить поддон, вот так, цифры на поддоне, а ещё КЛ, смешно, у него самого номер тоже с буквами, будто тоже... с конвейера. Он фыркнул и побежал за контейнером.
Страда есть страда. Артём уже знал, что это такое: прошлым летом попробовал, но сейчас — совсем другое. Своей земли у бабки не было: продала, пока вдовела да бобыльничала. Аренды весной не сделали: денег не было. Так что они с дедом теперь покосничали за сено: всё дешевле, чем покупать. А работа работой, там тоже страда, отпуска да отгулы никому не положены. Хорошо, что школа кончилась, а то бы совсем хреново пришлось. Сенокос ещё не отошёл, а уже жатва началась. Но тут на своём огороде надо управляться, а с зерном перекрутимся, да и...
— Всей работы не переделаешь, — бабка сама бухнула в чашку Артёма большую ложку мёда. — Нутро за раз сорвёшь, так всю жизнь в болезни будешь маяться.
Артём благодарно кивнул, глотая густой сладкий чай.
— На картошки-то тогда тоже исполу найматься будете? — дав им выпить по чашке, спросила бабка у деда.
Дед мотнул бородой.
— Школа уж пойдёт, чего их с учёбы срывать. А один я много не накопаю. Посмотрим.
Лилька и Санька уже улепетнули на улицу, Ларька само собой за ними, и они сидели втроём. Судили да рядили, как оно теперь будет. Сеновал уже забит, а ещё два стога их доли стоят, надо бы свезти, а и за бесхозное посчитать могут. А куда класть? Навес поставить, так во дворе и вовсе не повернуться будет. А дрова тогда куда?
Обсуждали долго, снова и снова возвращаясь к одному и тому же. Наконец дед пришлёпнул стол ладонью.
— Ладно. Загад не бывает богат, а огород рук ждёт. Айда.
— Айда, — встал и Артём. — Завтра мне в первую, крыжовник оборать надо.
— Готовь банки, бабка, — ухмыльнулся в бороду дед.
— И огурцы поспевают, — обернулся уже в дверях Артём.
— Не пропадут огурцы, — успокоил его дед. — Будет и им в свой черёд.
Пятница — день стрельб. Из-за школы приходилось прибегать на полчаса, много час, но зато теперь... лафа и разлюли-малина! Можно и пострелять, и в тренажёрном зале поработать, и на ринге и ковре оттянуться от души, а если ещё и спарринг найдётся... Обязательно найдётся, его уже здесь знают. Тим невольно улыбнулся, прибавив шагу. Хотя опоздать невозможно: каждый приходит и уходит по своему режиму, когда кто хочет и может, ну, и конечно, когда кому положено...
...Как ему и сказали, он в понедельник с утра пришёл в милицию, чтобы зарегистрировать оружие и разрешение. И всё шло нормально, как положено. Не каждый день приезжают такие репатрианты: раб с полным русским именем, оружием и официальным разрешением от серьёзной конторы. Насколько серьёзна контора, куда случайно попал в поисках работы, он ещё в Алабаме понял, что не простой автобат, и солдаты совсем не простые. И что его сразу к начальнику отправили, и что у того в кабинете штатский сидел — всё понятно, он же не дворовой работяга, видал он таких... в штатском и с выправкой, да не армейской, а... специфической. Но разговаривали с ним вежливо, видя его затруднение с русским, перешли на английский. Проверили документы, осмотрели оружие, и наконец неизбежное:
— Итак, кем вы были раньше?
— Рабом-телохранителем, сэр.
— И что входило в ваши обязанности?
Он пожал плечами.
— Быть рядом с хозяином и выполнять его приказы, сэр.
— Любые приказы?
-За неповиновение смерть, — ответил он, помедлив с секунду.
Они переглянулись, и тот, что в штатском, кивнул:
— Хорошо. Вы работаете шофёром?
Он улыбнулся простоте проверки.
— Пока рабочим в цеху, сэр.
Последовали технические вопросы: каким оружием владеет, на каких машинах ездит. Он ждал уже предложения работать у них, в милиции или у штатского, но вместо этого, к его радости — от таких предложений отказываться опасно, а ему в эту кашу совсем не хочется, нахлебался так, что у горла стоит — его только пригласили на стрельбы и тренировки в милицейский зал...
...Только потом Тим понял, почему его тогда отпустили. Он же русского толком не знает, так, разговорный чуть-чуть, это же сразу заметно, и гражданства нет. Вот ему и дают время выучиться, закончить школу, оформить полное гражданство, и уже тогда разговор скорее всего возобновят. Но это не раньше, чем через три года, а за этот срок всякое может случиться, таи и послушаем, и посмотрим. А пока...
Приземистое серое здание без окон, дверь без таблички, на асфальтовом пятачке три машины: две легковушки и одна армейская, да, их называют "козликами", интересно почему, номера... ижорские. Ну, его это не касается.
Дежурный у входа кивнул в ответ на его приветствие.
— Здравствуй, в тир?
— Да, — кивнул Тим. — Там... свободно?
— Места есть, — ответил дежурный, делая пометку в своём журнале. — Сколько?
— Как обычно, пять обойм.
Патроны можно было бы купить и в городе, но Тим предпочитал покупать здесь: уж точно никаких разговоров не пойдёт. Пока что ни один, с кем он тренировался в тире или в зале, никому ничего не сказал. Если бы пошёл слух, он бы ужен знал. А что Дим нахвастал детворе о папкином оружии, то, кажется, дальше детворы это и не пошло.
Тир, как и положено, внизу, в подвале, и здесь несмотря на мощную вентиляцию пахнет порохом, оружейным маслом и металлом. Стоящий в дверях оружейки Иван Леднев, увидев Тима, улыбнулся. — Привет, сегодня со своим?
— Здравствуй, — ответно улыбнулся Тим. — Да, а то заскучает
— Понятно. Пятый свободен. Тебе сразу подкрутку включить?
Тим вздохнул.
— Нет, одну серию для разгона, а то давно не работал.
-Хорошо.
Проходя к пятому отсеку мимо занятых, Тим вежливо отвернулся, разглядывая плакаты по технике безопасности на глухой стене. Мало ли кто мог приехать пострелять. Ещё в начале своих походов сюда он недоумевал: откуда в тихом полугороде-полупосёлке такое мощное внутри и неприметное снаружи сооружение, здесь милиции-то... меньше взвода со всем начальством и канцелярией. Потом сообразил: заводская охрана, завод-то не простой, так что это и для них, и вообще с запасом, как русские говорят, с заделом. Здесь и охрана, и милиция городская и окрестная, и ещё наезжают, судя по номерам, издалека. Но его это не касается. Здороваются с ним — он отвечает, представляются — называет себя, вопрос по делу — и ответ такой же, а сам он не болтает и вопросов не задаёт.
Ну вот, он привычно зарядил пистолет, надел наушники и встал на рубеже.
— Готов? — спросил в наушниках голос Ивана.
— Да.
Впереди вспыхнул свет, резко выделяя чёрные силуэты мишеней.
Раньше двадцатого августа в методкабинете делать нечего. Это Громовому Камню объяснили ещё на педсовете. И он старательно копил деньги на поездку. Поездом очень неудобно, придётся ночевать в Ижорске, а автобус намного дороже. Джинни на совместную поездку согласилась, так что... ладно, выберемся и прорвёмся, где пробежим, а где и проползём, это по обстрелу глядя. Пока что у него всё получалось, даже в кино сходили. Как раз новый фильм, зал битком и так вышло, что каждый сам за себя платил.
И самое главное — эта пятёрка. Встретились на улице раз, другой, переглянулись, перебросились приветствием. Сначала они приняли его за "асфальтового", но разъяснилось всё быстро. Они работали на заводе и стройке, грузчиками и разнорабочими, жили все вместе в бараке. А потом он пришёл к ним в гости...
...Длинное и от этого кажущееся ещё более длинным деревянное здание. Когда-то его покрасили голубой краской, но это было очень давно. На вытоптанной в пыль серой траве у дома валялись какие-то обрывки и обломки, и кто-то спал, так и не добравшись до своей койки. На крыльце сидел Маленький Филин. Как самый младший он встречал гостя. Увидев Громового Камня, он встал.
— Я тебя вижу.
— И я тебя вижу, — улыбнулся Громовой Камень.
По длинному полутёмному коридору сквозь запахи скисшей капусты, дешёвого табака и перегара они прошли в комнату, где жили заводские.
Три кровати, стол, табуретки, на стене планка с гвоздями вместо вешалки, кровати небрежно покрыты тёмными безузорными одеялами.
— Да будет крепким ваше жилище и удачной охота, — поздоровался Громовой камень, входя в комнату.
— Садись к нашему огню и поешь с нами, — ответили ему столь же ритуальной фразой.
Громовой Камень сел к столу, звякнув медалями. Да, он специально пришёл не в племенном, а в форме. Ему нечего ни стыдиться, ни стесняться. Его медали и нашивки не хуже вражеских скальпов и орлиных перьев с надсечками. За храбрость, за личное мужество, за боевые заслуги... и похоже, если не поняли, то догадались.
После недолгого ритуального молчания Громовой Камень выложил на стол пачку сигарет. Все взяли себе по сигарете, и пошёл неторопливый разговор. Ни об охоте, ни о погоде... ни одна стойбищная тема здесь неважна, и потому говорить о ней не нужно. А о чём тогда? О деньгах? Об этом они говорить не умели и не хотели. Но больше не о чем. Денег мало, тратятся они быстро и как-то... без толку. Вроде и пьют ни... не больше других, скажем так, а...
— Ты пьёшь? Ну, — и по-русски: — с получки?
Громовой Камень покачал головой.
— В праздник со всеми, а сам по себе нет, — и, помолчав, продолжил, поневоле вставляя русские слова: — На фронте перед боем давали, сто грамм на человека. Были такие, что не пили сразу, а копили, чтобы потом сразу много получилось, чтоб напиться. Но таких мало было.
— Ты сам пошёл? Ну, на русскую войну.
— Да, — голос Громового Камня стал жёстким. — Добровольцем. Я думал, что это и моя война.
— И сейчас? — Перо Орла, старший из заводских требовательно смотрит на него сквозь сигаретный дым. — И сейчас так думаешь?
— Да. Русские воевали с империей и за нас. Ты слышал о резервациях?
— Старики рассказывали, — кивнул Одинокий Волк. — И эти, приехавшие. Но... неужели это всё правда?
— А Мороз, — вдруг сказал Маленький Филин, молчавший до сих пор, как и положено младшему, — говорит, что резервация не самое плохое. Бывает ещё хуже.
— А ты больше верь "асфальтовому"! — обрушились на маленького Филина со всех сторон. — Ему-то откуда знать?! Он с Равнины ещё когда сбежал, совсем от племени отбился! Даже языка, видите ли, не знает! Под бледнолицего заделался!
— Язык он учит, — спокойно возразил Громовой Камень. — А насчёт резервации и худшего... может, он как раз и знает.
— Откуда? — насмешливо повторил Медвежонок.
Громовой Камень не говорил с Эркином о его прошлом, но на выпускном заметил, что у всех негров и мулатов были цветные татуировки-номера над правым запястьем. Что в Империи рабов клеймили как скот, рассказывали ещё в школе и в армии на политинформациях, так что... скорее всего Мороз был рабом, потому не знает языка, но знает о резервациях и рабстве. Но объяснять свои догадки громовой Камень не стал: если мороз об этом молчит, то нечего по-женски, нет, по-бабьи трепаться и сплетничать.
Разговор прервал стук в дверь.
— Эй! — крикнул из-за двери насмешливый женский голос. — Индеи, чайник свой спасайте! Он уже ж плавится на хрен!
Перо Орла грозно посмотрел на Маленького Филина, и тот мгновенно вылетел из комнаты, едва — судя по донёсшейся ругани — не сбив кого-то с ног в коридоре. Двукрылый поставил на стол чашки и выложил кулёк с крупным кусковым сахаром.
Одинокий Волк и Медвежонок вышли и тут же вернулись с литровой бутылкой водки, а маленький Филин внёс чайник, обернув проволочную ручку тряпкой. Нашлась и коврига хлеба. Ещё бы мяса, скажем, копчёных оленьих рёбер, чтобы как дома...
— Пишут, этот год лучше будет, — Маленький Филин встряхивает головой, рассыпая по плечам слипшиеся пряди. — А денег просят. Чтоб прислал. Как же так, а?
— А! — отмахивается Медвежонок. — Как весна, так сытого года ждём, а дичи совсем мало стало. У нас...
— Не скули, — бросает Одинокий Волк. — У всех так. И всегда. Послать денег... а самим что жрать? Ты, Громовой Камень, смотри, мы же работаем, а в чём приехали, в том и ходим, всё это, — он широким жестом обводит комнату и сидящих за толом, — в долг взяли, и не расплатиться никак.
— А зайдёшь за чем, швыряют тебе, — Медвежонок жадно рвёт зубами кусок хлеба. — А чем мои деньги хуже?!
— Точно. К чёрным, и то лучше...
Громовой Камень слушал эти жалобы и не знал, вернее, знал, что сказать, но... Нет, не здесь и не сейчас.
Жалобы, похвальба, какие-то старые счёты, угрозы выдуманным врагам — всё вперемешку. Громовой Камень слушал, кивал, особо не соглашался, но и не спорил: всё равно каждый только самого себя и слушает. Себя он пьяным не ощущал, да и полстакана — не его доза, пообедал он хорошо, а по полному желудку водка не бьёт, и вообще... он и раньше замечал, что берёт того, кто хочет набраться. "Огненная вода" — враг индейца, и с ней как с врагом — не доверяя, используя и не подчиняясь.
Водка кончилась быстро, по полстакана пришлось, денег на новую бутылку нет, да бутылки на шестерых всё равно мало, так что в эти же кружки и стаканы налили горячего, заваренного прямо в чайнике крепкого чая, взяли по куску твёрдого желтоватого сахара.
— О! — вырвалось у Громового камня. — Хорош чай.
Медвежонок улыбнулся.
— Это с травами. В Старом городе одна есть, травница, вот у неё и купил.
— Дорого?
— Рубль стопка, по щепотке в магазинный подмешиваем.
Громовой Камень кивнул, подумав, что эту Травницу надо бы найти и поговорить, русские травы он знает плохо, хотя травами вообще всегда занимались женщины, мужчины знали только то, что нужно для охоты или битвы. Маленький Филин снова упомянул о письме домой. Как переслать деньги?
— Пропей лучше, — посоветовал одинокий Волк. — Всё равно на почте зажилят.
— Как это? — поинтересовался двукрылый.
— А просто. Адрес будут тебе писать и наврут. Письмо и пропадёт, а с ним и деньги.
— В тот же раз дошло, — возразил маленький Филин.
— В тот раз ты без денег посылал, а...
— Адрес мне Мороз писал, — перебил его Маленький Филин. — И обратный тоже. Он по-русски здорово знает.
— Ну да, а на родном-то он хоть слово помнит? Или брезгует? — Одинокий Волк резко стукнул стаканом о стол. — кажешь, нет? Постригся, умылся, одежду сменил и я зык забыл. Ненавижу таких! Смог бы, он и кожу поменял.
— А ты это не нам, — Предложил Двукрылый, подмигивая Громовому Камню. — А ему скажи. А мы посмотрим.
— На что? — не понял Одинокий Волк.
Заводские дружно рассмеялись.
— А как он тебя будет по земле размазывать, — ответил Двукрылый. — Только скальп валяться и останется.
Перо Орла кивнул.
— Да, так.
— Пусть попробует, — буркнул Одинокий Волк.
— Ты его в деле не видел, — улыбнулся Маленький Филин. — Перед весной тут, как это по-русски, да, масленица, бои были, так он всех посшибал.
Двукрылый кивнул.
— И там не всерьёз было, а вот на заводе один ему сказал что-то, из его же бригады, так он его взял за горло и поднял. Одной рукой. И подержал.
— И не придушил? — насмешливо спросил Одинокий Волк.
— И за мозгляка бледнолицего в тюрьму сесть? — насмешливо ответил вопросом Перо орла.
Громовой Камень вспомнил Мороза на выпускном, его налитый силой торс, неожиданную для "асфальтового" ловкость в лесу и задумчиво кивнул. Да, он верит, что Мороз мог одной рукой взять за горло и поднять на воздух взрослого мужчину.
— А что учится он, — Маленький Филин как-то неуверенно вздохнул, -так, может, это и не зря. Грамотному всё-таки легче.
Громовой Камень не ждал такого поворота, но... хотя, нет, ничего сейчас не получится. Хоть выпили и немного, но всё равно... Но что зашла об этом речь — уже хорошо!
Как он и ожидал, Маленькому Филину велели заткнуться, но по внимательным взглядам остальных Громовой Камень понял, что ждали его слова. Но говорить надо аккуратно.
— А почему бы и нет? — начал он с вопроса, уже зная, как ответить на любое возражение. И что возраст учёбе не помеха, есть школа для взрослых, и что русскому языку и русской грамоте учиться нужно, и почему другие за два, ну, за три месяца, но осилили полный курс начальной школы, вы же не глупее их, те пришли, так тоже по-русски только выругаться умели, а теперь и пишут, и читают.
Он говорил не спеша, давая возразить. Но возражали мало. Всё-то ведь так и есть.
— А ты бы нас и научил, — вдруг сказал Перо Орла.
— А чего же и нет, — сразу ответил Громовой Камень. — Давайте, где и когда.
— Где? А здесь хотя бы. По выходным.
Маленький Филин и Двукрылый наперебой стали обсуждать время и место занятий, потом к ним присоединился и Медвежонок. А Перо Орла и Одинокий Волк молчали, но по-разному. А когда вроде всё обговорили, Одинокий Волк насмешливо бросил:
— А чего ж вы о деньгах молчите? Сколько он с вас возьмёт за учёбу, а?
— Сколько сможете, столько и дадите, — спокойно ответил громовой Камень.
Он бы и бесплатно с ними занимался, но раз об этом зашла речь...
— Рубль, да? — спросил маленький Филин.
Рубль за час занятий — общепринятая, насколько знал Громовой Камень, плата, и потому он кивнул.
— С каждого? — требовательно спросил Одинокий Волк.
— Нет, — сразу решил Громовой Камень. — Со всех. Все же вместе будем, а не с каждым отдельно.
И только тогда Одинокий Воле улыбнулся.
— Тогда и я буду. Идёт
— Это ж по сколько с каждого? — наморщил лоб Медвежонок. — Нас пятеро... по двадцать копеек?
— Да, — кивнул Перо Орла. — Что ж, тогда и дважды в неделю можно.
— А выдержишь столько учёбы? — насмешливо хмыкнул Одинокий Волк.
— А я не слабее Мороза. Он дважды в неделю ходил.
— Трижды, — поправил его Громовой Камень.
— Как трижды? — удивился маленький Филин.
Громовой Камень улыбнулся.
— Были ещё и по субботам занятия. По шауни.
— Во-он оно что, — помолчав, протянул Одинокий волк.
Остальные промолчали.
Громовой Камень возвращался домой в сумерках. Шёл быстро и даже тихонько подсвистывал себе под шаг памятный со школы марш. Ну как же всё удачно получилось! И не в деньгах, конечно, дело, ну, сколько он до сентября заработает? Рубля три, от силы четыре. Главное, чтобы они втянулись. А в сентябре он их уговорит на школу, чтобы на аттестат. Как Мороз. Громовой Камень улыбнулся. Надо же, как их зацепило. Ну да, уступить, да ещё "асфальтовому" не просто обидно, а... очень обидно. А Мороз приметный, все его знают, у всех на виду. Интересно было бы его в бою увидеть, но придётся святок ждать.
Про святочные и масленичные бои ему многие рассказывали. И о том, как Мороз себя показал, тоже.
В палисаднике у дома сидела в накинутом на плечи большом шёлковом платке с бахромой Липочка.
— Добрый вечер, — поздоровался Громовой Камень, поднимаясь на крыльцо.
— Добрый вечер, — ответила она и после лёгкой заминки спросила: — Гуляли?
— В гостях был, — весело ответил Громовой Камень.
Время ужина уже закончилось, но Ефимовна, выглянув в прихожую на стук двери, сказала, что самовар в гостиной. Громовой Камень поблагодарил за столь ценную информацию, поставил свою палку к зонтикам, в уборной вымыл руки и оглядел себя. Нет, всё нормально, если и пахнет от него, то чуть-чуть, и глаза — скажем так — не очень пьяные.
В гостиной у столика с самоваром и посудой сидела Капитолина Алексеевна. Из жильцов участвовали в вечернем чаепитии Гуго и Виктор. Громового Камня встретили весело.
— Ага, вот и третий!
— Третий для чего? — поинтересовался Громовой Камень, принимая от Капитолины Алексеевны чашку с чаем.
-В карты поиграть, — улыбнулась Капитолина Алексеевна. — Берите плюшку, Гриша. Я не играю, а вдвоём неинтересно.
— Я тоже не играю, — улыбнулся Громовой Камень. — Спасибо, Капитолина Алексеевна, чудесные плюшки, я только во фронтовое очко умею.
Фронтовое? — удивился Гуго. — Это что? Я знаю, очко — это блек-джек, а фронтовое?
— Это не в карты, — засмеялся Громовой Камень. — Это перебежкой от воронки к воронке. Добежал — очко, ты выиграл. Не добежал... — и он комично развёл руками.
Виктор на мгновение помрачнел и кивнул.
— Памятная игра, — и тут же с шутливой надеждой. — Неужто и в "дурака" не умеешь?
— Не люблю из-за названия, — по-прежнему весело ответил Громовой Камень.
— Эх, — Виктор перетасовал колоду и положил на стол. — Не везёт, так не везёт.
— Не везёт в картах, везёт в любви, — старательно выговорил Гуго.
— Не жалуюсь, — рассмеялся Виктор и встал. — Капитолина Алексеевна, спасибо, чай необыкновенный. Пойду пройдусь перед сном. Гуго, за компанию?
— Хорошо, — встал и Гуго. — Большое спасибо.
Громового Камня не позвали, но он понимал, что это и от уважения к его хромоте, и от знания, что он только пришёл и не ужинал.
— Ещё чаю, Гриша, — предложила Капитолина Алексеевна и, когда он кивнул, взяла у него чашку и громко, но без крика позвала: — Липочка, прохладно уже, иди в дом.
— Ладно, -откликнулась с улицы Липочка. — Сейчас.
Но когда она вошла, Громовой Камень уже допивал вторую чашку с плюшкой.
— Большое спасибо, Капитолина Алексеевна, — встал Громовой Камень. — И спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Гриша, — приветливо попрощалась с ним Капитолина Алексеевна.
— Спокойной ночи, — сказала и Липочка.
Она явно хотела его о чём-то спросить и не решалась, но Громовой Камень не собирался ей помогать и, не заметив её желания, вышел.
— Липочка, — услышал он уже за спиной, — давай, посуду убрать надо.
— Да ладно, мама, сейчас.
Когда неровные шаги затихли и хлопнула дверь комнаты Громового Камня, Липочка сбросила на диван платок и налила в полоскательницу горячей воды из самовара.
— Мам, — шёпотом позвала она. — А он не пьяный пришёл, ты не заметила?
Капитолина Алексеевна строго посмотрела на неё, но ответила:
— Если и выпил, то немного. И вёл себя нормально.
— Угу, — Липочка старательно обмывала чашку Громового Камня. — Индейцы все пьяницы. Вот как запьёт он...
— Когда запьёт, тогда и будем думать, — сердито ответила Капитолина Алексеевна. — И не копайся. Два блюдца полчаса полощешь.
Липочка обиженно надула губы, но промолчала. В субботу в Культурном Центре танцевальный вечер, по билетам. На билет, на буфет и на "бантики" — это же просить придётся. И ссориться с матерью накануне такого разговора совсем глупо. А о наряде надо серьёзно подумать, это ж не в старый город, к берёзам сбегать, под гармошку потоптаться, тут культура нужна, так что... Липочка вздохнула и покосилась на мать. Ладно, завтра с утра поможет Ефимовне и весь низ уберёт, тогда мама точно позволит.
* * *
Мария стояла у окна, рассматривая быстро темнеющий сад. Ну вот, вот и всё, нет, она ни о чём не жалеет, всё получилось даже лучше, чем она ожидала, могла ожидать. И больница оказалась нестрашной, и самое главное — с мужем уладилось. Почти уладилось. Доктор Ваня уговорил дать телеграмму, помог сочинить, а деньги дал Михаил. Сказал, что в долг. Ну, с Михаилом она сама сочтётся, он свой, всё понимает, а с мужем...
...В кабинете у доктора Вани всегда светло и спокойно.
— А если он приедет?
— Поговоришь с ним, — доктор Ваня смотрит на неё серьёзно, без насмешки. — Всё объяснишь.
— Нет, нет...
— Я помогу.
— А... а может, вы с ним поговорите, — с надеждой просит она.
Доктор Ваня улыбается.
— Поговорю, обязательно поговорю, но не вместо тебя.
Она кивает. Спорить с доктором Ваней или не слушаться его невозможно...
...Мария вздохнула и отошла от окна. Темно уже совсем, надо ложиться спать. У неё отдельная комната, с уборной и душем, называется — бокс. Смешное название. И совсем не похоже на камеру. Ну, ночь уже, пора ложиться.
Свет она включать не стала: занавесок нет, мало ли кто в саду окажется и увидит, а голышом походить тоже хочется, привычней так.
Мария быстро привела себя в порядок, откинула одеяло и легла, прикрыв только ноги. Тепло же, и не давит. Ну вот, ещё день прошёл. Завтра... завтра самое страшное — гинеколог. Он одного названия всё внутри дрожит. Да ещё и женщина. Женщина-врач — хуже этого ничего не было. Хотя здесь... здесь, может, и по-другому. Доктор Ваня обещал пойти с ней. Странно: беляк, а как всё понимает. И не расспрашивает особо, а ты сама всё ему рассказываешь.
Она вздохнула и потянулась, закинув руки за голову. Может, и вправду обойдётся. Михаил говорил, что врачи здесь другие. И остальные парни, и элы, и джи... Может, и не врали. Кто её уже смотрел, больно не сделали, ни один, и не лапали, тоже ни один. Но гинеколог — это совсем другое. Хотя... что ей, перегоревшей, могут сделать? Только убить. Всё остальное — уже пустяки, да и неважно это. Степана жалко, он ей зла не хотел, если и обижал, то по незнанию. И она его... тоже не со зла. Он её, можно сказать, из смерти вытащил, а потом... хозяйка она никакая. Стирка, готовка — всему учиться пришлось. Степан терпел, учил, злился, конечно, но не гнал. Она старалась как могла, хорошо ещё, что Степан на работе уставал и не каждую ночь лез.
Мария снова вздохнула и уже закрыла глаза, когда послышались лёгкие скользящие шаги. Ближе, ближе... замерли у двери. Уже догадываясь, кто это, Мария приподнялась на локте и позвала по-английски.
— Это ты? Заходи.
— Да, я, — так же по-английски ответил, входя, Майкл. — Не спишь ещё?
— Нет, — улыбнулась Мария.
Её улыбка блеснула в темноте, и Майкл пошёл на эту улыбку, как на свет. Он был в белом халате и шапочке, и Мария спросила:
— Работаешь сегодня?
— Да, дежурю, вот отпросился, держи, — он полез под халат и вытащил большое яблоко.
— Оу! — тихо засмеялась Мария. — Спасибо. Ты садись. Тебя на сколько отпустили?
— Успею, — усмехнулся Майкл.
Мария покатала в ладонях яблоко, понюхала.
— Ты как? — тихо спросил Майкл. — В порядке?
— Да, — кивнула Мария. — А ты?
— У меня всегда порядок, — буркнул Майкл.
Он сам не понимал, что с ним, вернее, не хотел понимать, и потому срывался. Мария снова засмеялась и вздохнула.
— Мне завтра к гинекологу идти.
— Это доктор Барби? Варвара Виссарионовна? — уточнил майкл. — Не бойся, она добрая.
— Много ты в гинекологах понимаешь! — фыркнула Мари я.
— Здесь все врачи хорошие, — упрямо ответил Майкл и, помедлив, предложил: — Хочешь, я с тобой пойду. Сменюсь, и пойдём.
— Спасибо, — кивнула Мария. — Доктор Ваня сказал, что отведёт меня. Он на тебя не заругается? Ну, если и ты пойдёшь.
— Думаю, нет.
— Он что, тоже... добрый?
— Ты ж его видела. И говорила с ним. Он...
Майкл запнулся, подбирая слова, и она закончила фразу за него.
— Понимающий, так?
— Да, — обрадовался находке Майкл. — Это ты точно. Знаешь, меня когда привезли прошлой зимой, в самую заваруху, я сначала не давался, думал, лучше пусть сразу пристрелят, чтоб не мучиться.
— Ты горел уже? — перебила она его.
— Нет, я только раненый был, ну, побили меня сильно, кожу порвали, сзади и на лице.
— Лицо у тебя чистое, — возразила Мария.
— Это мне под волосы шов утянули. Я теперь на лоб счёсываю. И разрез был не рваный, такие хорошо заживают, а сзади меня здорово попортили. Я же джи, — Майкл вздохнул. — Гореть я уже здесь начал. Так когда привезли меня, сначала буйным посчитали и связали, так доктор Ваня пришёл, санитаров выгнал и развязал меня, — Майкл снова вздохнул.
— Ты за хозяина его посчитал, да? — жадно спросила Мария.
— Да нет, -усмехнулся Майкл. — Я и не надеялся на это. Грязный весь, вонючий, морда в крови, задница порезана. На хрен такой спальник нужен. Да и по нему ж видно, что ему джи без надобности.
— Ну, не скажи, я в большом паласе была, навидалась. Парня и девку за раз брали, и ни хрена.
Майкл кивнул.
— Я такое тоже видел, — и по-русски: — Бисексуал называется, — и тут же снова по-английски. — Но тут... Знаешь, он развязал меня, ну, мне только петлю на руки накинули, на запястья, стянуть даже не успели, он петлю снял, в угол откинул. Я стою перед ним и жду. Куда ударит. А он на меня смотрит, и тут, — Майкл как-то недоверчиво улыбнулся. — Тут он меня, понимаешь, меня спрашивает. Хочу ли я умыться. И рукой на раковину показывает. А там мыло лежит, белое, и полотенце рядом.
— Ты небось и кинулся, — засмеялась Мария.
— Ага, — так же радостно засмеялся Майкл. — А мыло щиплет, я и ойкнул. А он говорит, давай посмотрю, что можно сделать. Тут и доктор Юра зашёл. Юрий Анатольевич.
— Это очкастый, что ли?
— Да, хирург. И забрал меня зашивать. Понимаешь, доктор Ваня мне сказал, что делать надо сейчас, а то края разойдутся, и шрам тогда широкий будет. Понимаешь, будто он знал, будто они не врачи, а... а за меня, чтоб я на сортировке не вылетел.
Мария задумчиво кивнула, доедая яблоко.
— Зашили тебя хорошо. А гореть...
Ну, пока зашитый лежал, и начал. Ладно, — тряхнул он головой, едва не уронив шапочку, и встал. — Пойду. Спи давай.
— Ага, — улыбнулась Мария. — Спасибо, — и по-русски: — Спокойной ночи, так?
— Это тебе спокойной ночи, — обернулся у двери Майкл. — А мне тихого дежурства.
— Хорошо. И удачи.
— Всем удачи, -попрощался, выходя, Майкл.
В коридоре он прислушался и бесшумно побежал в свой корпус.
Мария легла поудобнее. Смешно: пришёл, яблоко принёс. Что ж, если удастся со Степаном развязаться, то прилепиться ей есть к кому. А Михаил... он сам ничего, и понимает всё, с ним нетрудно будет. Лишь бы гинеколога пройти, а там уже всё пустяки. С этим она и заснула.
* * *
Чаще всех к Норме забегала Женя. Посидеть, поболтать. Пили чай со всякими вкусными мелочами, обсуждали городские новости и происшествия. Заглядывали и другие соседки, кто знал английский получше. Норма хоть и старалась, но с русским у неё получалось не очень уверенно. Но тут такое дело намечается, что надо звать если не всех, то очень многих. Бабу Фиму уж обязательно: без неё такую махину не поднять.
А началось всё с пустяка. Женя обмолвилась, что стала смотреть Алискины вещи к осени, а она уже сейчас видно, что выросла, придётся всё покупать, но это пустяки, а вот вещи-то есть совсем крепкие, жалко выбрасывать.
Норма кивнула.
— Да, конечно, я понимаю вас, Джен. Пока Джинни выросла, я столько узлов в церковь отнесла. На пожертвования.
Женя невольно покраснела.
— Я не ходила в церковь, — и быстро, пока разговор не ушёл в прошлое. — И здесь не хожу.
— Я тоже, — кивнула Норма.
И всё бы на этом, но с ними в тот день пила чай Татьяна из шестьдесят четвёртой. Проведя в угоне пять лет, она хорошо знала английский.
— И впрямь, — она чинно отхлебнула чаю, — мои как на дрожжах тянутся, сносить не успевают. А кто-то бедует, купить не может. А так-то, с рук, оно подешевле будет.
— Знать бы кому, я бы и даром отдала, — засмеялась Женя.
— Ну, мне девчачьего не надо, — улыбнулась Татьяна. — Наградил бог парнями, а вот если...
Так они втроём ни до чего тогда и не договорились, но "Беженский Корабль" загудел, обсуждая и судача. Ну, в самом деле, как сделать, чтоб и не пропало, и не в обиду было, ведь дарёное-то хоть и не выпрошенное, а всё же... а продать... а кто купит... а мне эти деньги и не нужны, мой в типографии под триста выколачивает, хватает... да кому выгода нужна, тот на рынок снесёт... точно, а здесь-то по-соседски... Зашмыгали, забегали старухи, пересуды дошли и до вечерних мужских уже посиделок под берёзами. Здесь под сигаретный дым без бабьего гомона и визга решили, что дело-то стоящее, не фуфло, осенью полдома в школу ведут, так что...
Вещи сносили к Норме. Выстиранные, зачиненные, а то и совсем новые. Норма, баба Фима, баба Лиза и баба Шура сортировали по размерам и юбки к юбкам, чепчики к распашонкам... Много всего нанесли.
И в субботу с утра мужчины вынесли на улицу под берёзы из нескольких квартир столы, Норма и бабушки разложили вещи и поставили миску. Кладёшь сколько хочешь или можешь, хоть пятачок, хоть копеечку, и выбираешь себе. Сколько вещей выбрал, столько раз в миску и опустил.
Женщины мялись, нерешительно разглядывая вещи, кто-то должен был сделать это первым. И неожиданно для всех первым стал Миняй. Отделившись от стоящих чуть поодаль мужчин, он решительно подошёл к столу, ведя за руку свою старшую. Звонко упал в миску полтинник.
— Ну-ка, — Миняй взял со стола беленькую с кружевным воротником кофточку. — Прикинь. Мать, посмотри-ка.
Покраснев от предвкушения — о такой красоте она и не мечтала — девочка приложила к себе кофточку и умоляюще посмотрела на мать.
— Берём, — кивнула та. — Вот первого сентября и пойдёшь в ней.
— На здоровье, — старательно выговорила русские слова Норма и улыбнулась.
Она увозила из Джексонвилля эту детскую кофточку Джинни как память, но как хорошо, что набралась мужества отдать. Конечно, на здоровье.
А вокруг столов уже крутилась не злая толкотня. Подбирали, примеряли, прикидывали. Лулу, которую все дано называли Лёлькой, густо краснея, набрала ползунков и чепчиков. Её уж родить скоро, всё в дело пойдёт.
Женя тоже, как все, рылась в разложенных вещах, советовалась и советовала. Алиса, как и остальные дети, крутившаяся рядом, помнила домашние наставления и молчала, где её, а где чужое. Сейчас все вещи ничьи, а когда за гних мама деньги отдаст, тогда и будет твоим, а что раньше было, так того уже нет. Остальных детей тоже подготовили, и эксцессов не возникало.
Миска со звоном наполнялась. Пятаки и копейки, гривенники и полтинники, и даже рубли. Стремительно таяли стопки. В самом деле, вещи хорошие, а новьё покупать, так и сносить не успевают, не всё ж на вырост брать...
Мужчины курили, не вмешиваясь в бабью суету. Вместе со всеми стояли и Эркин с Андреем. Глаза у Андрея весело блестели, он крутил в пальцах сигарету, балагурил, сыпал шутками, но Эркин видел, что брат что-то задумал и теперь только ждёт подходящего момента, чтобы начать. Но помочь, не зная задуманного, не мог. У Андрея ведь трудно заранее угадать, чего тот выкинет. Школы нет, так скучно ему, что ли, то затеет целое строительство на лоджиях, то бабе Фиме необыкновенные стеллажи для её цветов делал, а сейчас... сейчас ещё что-то придумал.
Андрей покосился на Эркина и улыбнулся. Ничего, братик, всё будет тип-топ и небу жарко.
Как-то незаметно подошёл комендант. С ним дружно поздоровались, похвалили погоду, отпустили ещё пару незначащих замечаний. Смешная распродажа уже заканчивалась, добирали последнее, просто чтоб не оставалось. Женская толпа немного поредела: ушли те с Цветочной улицы, кто, прослышав о таком неслыханном-невиданном, прибежали и себе чего-то перехватить. Вперёд "корабельных" не лезли и меньше рубля ни одна не дала, так что и здесь обошлось чинно и благородно.
Когда стол опустел, только миска с деньгами осталась, и Норма с Женей и бабушками приготовились считать, Андрей как-то очень ловко оказался у стола.
— Ух ты-и, деньжищ-то сколько! За год не прогуляешь!
— Тебе лишь бы гулять! — засмеялась баба Лиза.
Её кружевные салфетки всем так понравились, сразу разобрали, Норма и Женя Морозиха аж по трёшке за каждую салфетку положили, и баба Лиза, обычно хмурая и неразговорчивая, сейчас так и сияла.
— Гулять, так всем гулять, — сказала баба Шура.
Неопределённо зашумели и другие женщины, подтянулись заинтересованные таким оборотом мужчины.
— Всё пропить? — ужаснулась Норма.
— Да на всех на хороший пропой здесь и не хватит, — сказала Зина.
— Ну, раз на гульбу мало, так надо в дело пустить, — тряхнул кудрями Андрей.
— Это какое ещё дело?
— Ты чего выдумал, парень?
— А ну, выкладывай!
Что Андрей горазд на выдумки, уже все знали и ждали потому с нетерпением. А он повёл разговор, что хорошо бы, скажем, беседку сделать, и детям всякие горки-качели, и...
— Охолонь, парень.
— Хорошо-то, конечно, да...
— Ну, съесть-то он съесть, да кто ж ему дасть?
— Это ж сколько денег надо?
— А сколько есть, — Андрей показал на миску. — На материал хватит, а остальное сами. Иль мы не мужики, не сдюжим, что ли?
Все повернулись к коменданту. Он-то что скажет? Это ж его хозяйство.
Ванин, прищурившись, оглядел Андрея и медленно кивнул. И сразу зашумели мужчины, и деньги взялись считать уже по-другому. Не просто сколько собрали, а на сколько собранного хватит.
— Не хватит, так скинемся и добавим, — решительно сказал Виктор и семьдесят пятой.
Тим кивнул.
— Не проблема.
Его поддержали. Андрей отправил Алису домой за тетрадкой и ручкой, но её опередил Дёмка из четырнадцатой.
— Во, я припас, и ручка вот!
— Ух ты, какой запасливый, — с необидной насмешкой похвалил Андрей, разглядывая тощего вихрастого подростка.
— Я... я с вами буду строить, можно? — тихо попросил Дёмка, пристраиваясь рядом с Андреем.
— А отчего ж нельзя. Людям на пользу всем можно, — ответил вместо Андрея Миняй.
Ванин смотрел, как столпившиеся вокруг Андрея мужчины наперебой решали, что и где ставить, сколько чего потребуется, и кто чего будет делать, а Андрей быстро уверенно пишет и рисует, вскидывая при подсчётах глаза на брата, и старший Мороз уверенно выдаёт нужную цифру, столь же быстро и уверенно считая. Надо же, как подобрались оба — сверху одно, внутри другое. Индеец и русский, а братья, не побратимы даже. Сверху блатарёныш, а с каждой получки книги покупает. Сверху грузчик неграмотный, а по-английски как лорд говорит, да и по-русски без мата обходится. Учатся оба, говорят, как взахлёб, младший особенно, другой до водки так не дорывается, как он до учёбы. И вот ещё: грузчик и разнорабочий, а не пьют. Непросты братья, там ещё видно, как в луке, много чего запрятано, много слёз прольёт тот, кто за их сердцевиной полезет. И этот... Чернов Тимофей, тоже... с сердцевиной. Ну, там особь статья. Участковый просил без крайней нужды Чернова не теребить, а когда милиция просит, то надо уважить.
Андрей чувствовал взгляд Ванина, но не обращал внимания, да и слишком многих надо услышать и понять, сразу решить, кого осадить, кого вышутить, а с кем и согласиться.
Ни Норма, ни кто из бабушек, ну, никак не ждали, что их затея так обернётся. Они даже не думали о том, как и на что потратить деньги. Норма вообще думала, что ничего не получится. Это ж Россия, а не Алабама, а о том, куда девал деньги и вещи священник, она никогда не задумывалась. Но придумано хорошо. Конечно, беседка от дождя и солнца, качели и горка для детей, ещё... да хотя бы ступеньки с перилами в овраге, чтобы ходить было легче. Последнее Норма высказала вслух.
— Вот это правильно! — сразу восхитился Андрей.
— С этого тогда и начнём, — кивнул комендант.
— Точно, — согласился Миняй.
Закивали и остальные мужчины.
— Качели-карусели — баловство. А это — дело.
Кивнул и Эркин. Правда, это намного сложнее, но нужнее. Так что и речи быть не может. Надо — значит, надо. Значит, сделаем.
На мгновение Андрей оторвался от записей и вскинул голову. Их глаза встретились, и они кивнули друг другу.
* * *
Лёгкий стук в дверь не заставил её оторваться от записей.
— Кто там? Входите.
— И как дела, Варенька?
— Как всегда, Ванечка. Садись, я сейчас закончу.
Жариков опустился на стул, с удовольствием разглядывая Варвару Виссарионовну Шарыгину, Варьку-Синеглазку, или, как точно её прозвали парни, Доктора Барби. До чего же хороша. Всё на месте и ничего лишнего, смотреть приятно.
— Ваня, не играй глазками, — попросила, не поднимая головы, Шарыгина.
— Неужто отвлекаю? — удивился Жариков. — Ты ж привычная.
— Ага, — согласилась она, явно не слушая.
Наконец поставила точку и отложила ручку.
— Ну, Ваня, ты о Марии поговорить пришёл, ведь так.
Она не спрашивала, а утверждала. Жариков кивнул и улыбнулся.
— Больше ж ни о чём говорить со мной не станешь.
— Ваня, у меня такая смена была, что давай без подходов.
— А так же терминов и подробностей, — подхватил он. — Попроще. Я тоже после смены.
— Ясно. Ну, я её и посмотрела, и поговорила. Справку я тебе по в сем правилам к субботе сделаю, а по-простому... — Варвара вздохнула. — Родить она не сможет, никогда.
— Родить или...? — осторожно спросил Жариков.
— Или, Ваня. Не образуются яйцеклетки. Менструации отсутствуют. Яичники на месте, размеры на верхнем пределе нормы, а овуляции нет.
Жариков кивнул.
— Понятно. У парней "мёртвое семя", а здесь, значит, так. Понятно. Но она перегорела. Какие изменения, варя?
Шарыгина кивнула.
— Я ж её до этого не смотрела, динамику проследить не могу. Но что есть сейчас... То самое и есть. Выжжено всё. Сухое... как наждак.
— Значит...
— Да, Ваня, смазка не выделяется. И она говорила, что всё как парализованное. Я проверила, ну, никакой тактильной реакции, кроме боли и неприятных ощущений, — Шарыгина кивнула, отвечая на непрозвучавший вопрос. — Ла, нормальная половая жизнь невозможна, — и, не выдержав, ударила кулаком по столу. — Какие же вы все сволочи!
— Ну-ну, Варя...
— Что "ну", Ванька?! Ух, моя бы воля, я бы вас всех, кобелей проклятых...!
Она ещё раз стукнула кулачком. Жариков спокойно пережидал. Женская солидарность — явление не новое, как, впрочем, и мужская. Сам он с Юркой тоже кричали так же о бабах — сучках ненасытных, шлюхах и стервах, когда поняли, что и для чего сделали с парнями. Ладно, сейчас Варя выплеснет всё, успокоится, и можно будет продолжить разговор.
Глубоким вздохом Шарыгина выровняла дыхание и заставила себя улыбнуться.
— Ну, Ваня, ты уже придумал?
— Что именно?
— Что делать с Марией. Будешь её уговаривать вернуться к мужу?
— Сначала поговорю с ним.
Шарыгина понимающе кивнула.
— Вызвал его?
— Он сам позвонил. Узнать, как у неё дела. Ну, я и перемолвился с ним.
— Понятно. Но решать будет она. Понял, Ваня?
— Варя, не учи меня работать. Она, кстати, уже решила. Ты же знаешь.
Он не спрашивал, но Варвара кивнула. Жариков улыбнулся.
— Ну вот, а я посмотрю, как ей помочь. Чтобы она потом не жалела о решении.
Варвара вздохнула.
— Ты уж постарайся, Ваня.
— Постараюсь, — очень серьёзно ответил Жариков и встал. — Спасибо, варя, я пошёл. Справочку, значит, как договорились.
— Да-да, иди, Ваня, пока, — Шарыгигна снова уткнулась в бумаги.
От Шарыгиной Жариков пошёл к Марии. Время между процедурами и ужином — самое удобное для приватной беседы. И если она пошла прогуляться в сад, то тем лучше. Но сначала заглянем всё-таки в палату.
Уже в коридоре он услышал смех и голоса. Это кто же у Марии? Ну, Майкл, понятно, здесь клиника явная, а вот кто ещё...
Дверь оставили приоткрытой, и Жариков, лёгонько стукнув костяшками пальцев по косяку, вошёл. Мария в зелёном госпитальном халате сидела на подоконнике распахнутого окна, с двух сторон, как торжественный эскорт, Майкл и Эд, ещё тут же Андрей и... Крис? Совсем интересно!
Увидев Жарикова, Мария ойкнула и пришлёпнула себе рот ладонью, но парни — все без халатов, как и положено посетителям — дружно заулыбались.
— Здравствуйте, Иван Дормидонтович.
Жариков улыбнулся.
— Здравствуйте, парни, здравствуй, Мария. Не помешал?
— Вы никогда не мешаете, — ответил по-английски Андрей.
— Спасибо, — серьёзно ответил Жариков и продолжил тоже по-английски: — Как дела, Мария?
— Всё в порядке, — старательно улыбнулась она. — Совсем больно не было.
— Так уж и совсем? — уточнил Жариков. — Ну, раз так, то совсем хорошо.
Парни переглядывались, явно решая: уйти или остаться. И Жариков только сказал Марии, чтобы она завтра пришла к нему после завтрака, попрощался и ушёл.
Мария вздохнула.
— Думаете, обойдётся?
— Уже обошлось, — фыркнул Андрей. — Неужто до сих пор не поняла.
— Плохо объясняешь, Михаил, — усмехнулся Эд. — Что же ты так?
Михаил смущённо дёрнул плечом. Мария тихо засмеялась.
— Он хорошо объясняет, — заступилась она за Майкла с чуть-чуть преувеличенным жаром. — Это я непонятливая.
— Ничего, — улыбнулся Крис. -Всё поймёшь. Мы тоже не сразу сообразили и поняли.
— Ты долго горел?
Крис даже тихонько присвистнул, а ответил за него Андрей.
— Дольше всех.
— Я ещё раненый был, — улыбнулся воспоминанию Крис. — Меня в Паласе в бомбёжку засыпало, там и гореть начал. Солдаты услышали, как я ору, и вытащили.
— Да, — задумчиво кивнул Андрей. — Нас всех русские солдаты спасли.
Эд и Майкл быстро переглянулись. Интонация Андрея им не понравилась.
— Андрей, — осторожно спросил Эд, — случилось что?
— С твоим сержантом, — вдруг догадался Крис. — Да?
Андрей нехотя кивнул.
— Расскажи, — вдруг сказала Мария. И по-русски: — Слезой горе выходит.
Андрей оглядел их, вздохнул.
— Да, так, -и продолжил, перемешивая английские и русские слова. — Случилось давно, это я вот только узнал. Недавно. Погиб сержант. Я всё ждал, что он приедет, ну, хоть напишет, не верил, что он забыл про меня. А всё нет и нет. Я и написал сам.
— Ему?
— Нет. Запрос написал, ну, как положено, как все делают, когда ищут. Служба есть такая, специальная, в войну многие друзей, родственников там потеряли, вот и... Я и написал туда. И ответ получил. Что погиб сержант Кузьмин, Андрей Трифонович. Ещё там, в Алабаме. По датам сверил. Я у доктора Юры свою карточку брал. Вот и получается, что привёз он меня и через два дня...
— Так... — Эд напряжённо свёл брови. — Так тебя ж когда привезли, боёв же уже не было.
— Не знаю. Просто сказано: погиб. А как? Не знаю.
— Слушай, — Майкл вдруг удивлённо, даже подозрительно посмотрел на Андрея. — А как это тебе доктор Юра твою карту дал? Он же их никому...
— Угу, — кивнул Андрей. — А мне надо было. Что, заложишь меня?
— Стану мараться! — пренебрежительно изобразил плевок майкл. — Но как ты это сделал?
— Когда приспичит, сам сообразишь, — насмешливо улыбнулся Андрей.
Парни явно ещё раздумывали над тем, как к этому отнестись, когда Мария спросила:
— Мою карту ты тоже смотрел?
— Зачем? — Андрей уставился на неё с искренним изумлением. — Я только свою посмотрел.
— Тогда ладно, — сразу сообразил Крис. — Но если соврал...
— Умирать будешь долго, — серьёзно закончил за него Эд.
— Испугал! — Дёрнул плечом Андрей. — Может, ты мне про врачебную тайну ещё скажешь?
— Я тебе ничего говорить не буду, но распустишь язык — убью.
Эд говорил без злобы, со спокойной уверенностью. Выслушав его, Крис кивнул.
— Согласен. Учти, Андрей, ты слышал.
— Не глухой, — буркнул Андрей.
— Ну, и ладушки, — Эд легко оттолкнулся от стены. — Пошли. Кир, Андрей, идёте?
Он спрашивал, но тоном, исключающим отказ. Андрей кивнул.
— Иду. Михаил, Мария, до завтра.
Попрощались и Крис с Эдом.
Когда они, все трое, вышли, Мария улыбнулась Майклу.
— Хорошие парни.
— Да, — кивнул Майкл. — Здоровские парни. Ты... тыне бойся, всё будет хорошо. Ну, хочешь, я сам с ним, ну, твоим мужем, поговорю? Ну, чтоб не лез к тебе. Шугану как надо.
— И в тюрьму сядешь? — горько улыбнулась Мария. — Смотреть же не будут, за дело или так, посадят, и доктор Ваня не прикроет. Спасибо, но я сама. И доктор Ваня обещал помочь. И знаешь, эта, ну, ну, гинеколог, её ещё так зовут, что не поевши не скажешь.
— Варвара Виссарионовна? — уточнил Майкл и, когда Мария кивнула, улыбнулся. — Доктор Барби.
Мария засмеялась.
— Похожа. Ну вот, и она, понимаешь, тоже обещала помочь. Сказала, чтоб если что я его к ней привела. Ведь баба, беляшка, а смотри...
— Она врач, — внушительно ответил по-русски Майкл.
Они сидели рядом, и Мария искоса рассматривала его. Нет, она специально ничего не делает, не привязывает его, он сам... прилепляется. Она только неотталкивает. Это же... не вина. Она не лжёт, не распаляет его, даже не молчит, он — не Степан, всё знает о ней, сам горел, так что... Нет, она не будет спорить с судьбой, это же судьба, она шла по улице, и он сам окликнул её, это судьба, с судьбой нельзя спорить.
Майкл так же искоса посмотрел на неё, улыбнулся. И Мария ответила ему такой же улыбкой. Они поняли друг друга. Но ни о чём говорить сейчас нельзя. Пока не приедет её муж, Степан Мухортов. Без него ничего решать нельзя, он — муж Марии, он спасал её в горячке и в чёрном тумане, сделал её своей женой, и решать должен он. А там будет видно.
-Тебе не холодно? А то уже вечер.
— Нет, нормально.
Но Майкл всё-таки встал.
— Давай прикрою. Спину продует, тебе это надо?
— Не надо, — засмеялась Мария, слезая с подоконника. — Посидишь ещё?
Майкл вздохнул, закрывая окно.
— Ужин уже сейчас, нет, пойду, отдыхай.
По коридору уже скрипели, приближаясь, колёсики. Майкл подошёл к двери и открыл ей перед Деном.
— Привет, Денис.
— Привет, — он вкатил нагруженный тарелками столик. — Бери ужин, Мария. Мишка, мотай, пока не застукали, посещения ещё когда кончились.
— Кто на входе?
— Орлов. Через забор не советую.
Майкл кивнул на прощание Марии и убежал. Мария переставила тарелки с ужином к себе на стол.
— Ешь спокойно, мне по всем боксам сегодня, — сказал Ден, уходя.
Мария кивнула и села к столу. Есть в одиночку, не спеша, когда никто не заглядывает в рот, и благодарить никого не надо... какое же это счастье. Только бы хватило силы со Степаном развязаться, только бы не сорвалось.
* * *
1999; 12.102014
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
