Тетрадь 101

ТЕТРАДЬ СТО ПЕРВАЯ

Андрей вздрогнул и очнулся. Судя по часам, вырубился он минут на семь, не больше, но и этого ему вполне хватило. Так, теперь что? Моряка, понятно, что и след простыл, ну да, вещей у того, тоже понятно, что не было, а вот его... всё на месте. Андрей достал сумку и стал собираться. Побриться он уже не успеет, да вроде и незачем, не так уж быстро он обрастает, это у Фредди щёки к вечеру синели, а наутро уже щетина сильно заметна. Так что, укладываем всё. Деньги? Ага, от газеты листок оторвём и свёртком на дно, между вещей, чтоб в любой давке не прощупали. Ну вот, остальное — казённое, вот пусть и лежит, как лежало.

В коридоре уже знакомо зашелестели колёсики. Андрей выглянул из купе и купил бутылку минералки, пару бутербродов и пакет орешков, чтобы забить выпитое, всё же он напоследок стакан водки без закуси шарахнул. Взять его не взяло, но забить надо, ему в Царьграде голова чистая нужна. И чтоб запаха не было. Не к Барину же ему идти, а ресторан наверняка уже сворачивается.

Он курил, пил приятно горчившую воду, бросал в рот орешки, бездумно глядя в окно на своё отражение. Проплывали россыпи огней городов, какие-то непонятные чёрные громады... Ну, что ж, сделано — так сделано, никогда не жалей о сделанном. Что эта... мелкота сявочная, его где подсечёт, можно не бояться. Из поезда они свалили, он в окно всю тройку на перроне видел, если только в последний вагон не вскочили, но... вряд ли, побоятся они, эта шваль только со слабым храбра. А в Царьграде они его не найдут. Не успеют. Завтра в шесть вечера он уедет. Домой. Надо будет выкроить время, купить домой всем гостинца столичного, деньги шальные, их потратить надо. Но нож, конечно, лучше под рукой держать.

Заглянул проводник, предложив чаю. Андрей кивнул, соглашаясь. Интересно, что ему та троица напела, ишь как лебезит, не сравнить со вчерашним. Ну да чёрт с ним.

Когда проводник принёс чай, Андрей твёрдо посмотрел ему в глаза и понял: не трепыхнётся, будет молчать, чтоб за гнилую наводку не получить. А за окном всё больше огней, высокие дома, освещённые улицы. Подъезжаем? Похоже, да. Он залпом допил чай, бросил в рот два последних орешка. Снова зашёл проводник: нужен ли билет?

— Да.

Андрей взял свой билет и, пряча его в кошелёк, достал десятку, протянул проводнику.

— За чай и постель. Достаточно?

— Спасибо вам, — проводник даже что-то вроде полупоклона изобразил. — Такси вызвать прикажете?

— Спасибо за заботу, любезный, — усмехнулся Андрей и по вдруг метнувшимся глазам проводника понял, что угадал кликуху. — Меня встречают.

— Как скажете.

Проводник забрал стакан и ушёл. Андрей ещё раз огляделся, проверяя, не забыл ли чего, и снял с вешалки свою куртку.

Поезд замедлял ход, ощутимее стали толчки и слышнее лязганье на стрелках, в коридоре голоса, шум выносимых вещей. Андрей повесил сумку на плечо и откатил дверь. Где проводник? Ага, помогает какой-то фифе в шубе с её чемоданом, проход к ближнему тамбуру свободен.

Ловко лавируя между выходящими из купе и стоящими в коридоре людьми и чемоданами, Андрей, не привлекая ничьего внимания, прошёл к тамбуру, мимоходом заглянув в купе проводника и туалет. Там было пусто. В тамбуре... пусто. Дверь на себя, захлопнуть, под ногами лязгнуло железо сцепки, дверь от себя, захлопнуть. А здесь уже толпились люди с чемоданами и рюкзаками: следующий вагон был общей плацкартой, публика заметно попроще, и Андрей прошёл сквозь вагон, ничем и никак не выделяясь. А в этом тамбуре народу ещё больше, со всех сторон сдавило, и дальше продираться — это наоборот — привлечь внимание, и потому Андрей остался стоять. Наконец поезд остановился, пожилой проводник открыл дверь, и Андрея в общей толпе вынесло на ярко освещённый перрон.

Суета встреч, объятий, носильщики со своими тележками... Андрей шёл со всеми, не обгоняя и не сторонясь идущих рядом, стараясь не глазеть по сторонам: лохов всюду вылавливают.

Вокзал большой, многозальный, с подземными переходами и балконами, но указатели чёткие, и Андрей всё нашёл, никого и ни о чём не спрашивая. В туалете ещё раз привёл себя в порядок, умывшись и прополоскав рот, в справочной ему объяснили, что до Боброва переулка две остановки на третьем автобусе и пешком немного. Справка обошлась в гривенник.

Выйдя уже на площадь, Андрей огляделся в поисках нужной остановки. Увидел садившегося в такси Степана Медардовича, ещё раз огляделся. Нет, тех рож не видно. А автобусы вроде вон там. Ему нужен третий маршрут.

Толпа на остановке клубилась солидная, но и маршрутов много. Автобусы подходили один за другим, втягивали в себя людей, чемоданы, ящики, корзины и отъезжали, а на остановку уже набегала новая толпа.

Третий номер подошёл не сразу, и народу набралось много. Андрея опять сдавило, приподняло и внесло внутрь.

— Следующая остановка маршала... — конец фразы исчез в скрипе и писках. — ... не забывайте оплатить проезд, — объявил водитель.

Просто удивительно, как ухитрялась в этой толпе маленькая толстая кондукторша протискиваться из одного конца автобуса в другой, собирая деньги и выдавая билеты и сдачу. Билет стоил пятачок.

— А Бобров переулок? — спросил Андрей, отдавая деньги.

— Через одну, держи, — последовал быстрый ответ. — А ну кто ещё без билета?

Несколько раз автобус останавливался, но двери не открывались. Светофоры — догадался Андрей. Повернули, ещё раз. Ну и перегоны здесь, если это, как ему сказали, рядышком, то сколько ж до дальнего конца было бы? В рот лезли длинные волоски пуха от чьей-то вязаной шапочки, сбоку натужно сопели и дышали перегаром, спрессовали как... в карцере, и всем ничего, будто так и положено. Ну, ладно, перетерпим, бывало и похуже.

— Маршала Бондаренко, следующая Бобров, — объявил водитель, открывая двери.

Вывалилась треть автобуса, но и влезло не меньше, а то и больше.

— На Боброва сходите? — пискнуло сзади и внизу.

— Да, — ответил, не оборачиваясь, Андрей и полез к ближней двери.

Эх, Эркина бы сюда, умеет братик, а ему напролом приходится, ох, тётя, с гиппопотамом, что ли соревнуется, в три обхвата, и у самой двери, а не выходит, ну, не обогнуть и не отодвинуть.

Но тут объявили:

— Бобров, следующая Переменная...

Сзади нажали, и Андрей оказался на тротуаре, сам не понимая, как это у него получилось. Несколько ошарашенно огляделся.

Прямо перед ним сверкающая витрина, уставленная искрящимися хрустальными вазами, чашами и рюмками, вокруг снующие, торопящиеся, толкающие друг друга люди. "И куда это х всех несёт? — беззлобно усмехнулся Андрей, поправляя на плече ремень сумки, — ну, я-то по делу, а они чего?"

Первая же остановленная им девушка, сказала, что Бобров переулок — это недалеко, в арку и второй поворот налево. Показала рукой направление поисков арки и убежала, будто её ветром унесло от Андрея.

Длинный дом тянулся рядом витрин и призывно хлопающих дверей. В жизни он такого многолюдья не видел. Всем до себя и никому до него. Даже в Колумбии такого не было, хотя... кто знает, каково здесь в дождливую полночь.

Широкая, чуть закруглённая в верхних углах арка в два этажа казалась чёрной распахнутой пастью. Андрей поглубже засунул руки в карманы куртки и шагнул в темноту. Но та оказалась вполне прилично освещённым то ли двором, то ли проходом между домами. Витрин здесь не было, зато светились окна жёлтыми, оранжевыми и красными уютными огнями. У одного из подъездов стояли и разговаривали две женщины с сумками. На Андрея они посмотрели, но разговора не прервали.

Проход плавно перешёл в улицу жилых домов и маленьких, похожих на загорские магазинов. Хлеб, табачная лавка, трактир, продуктовый, ещё булочная... Народу поменьше, но тоже все бегут, толкаясь и извиняясь на бегу. Деревья вдоль тротуара в решетчатых кольцах. Длинный дощатый забор с узким наружным навесом. Стройка, что ли? Ещё дома... Ему второй поворот налево, а это первый. Подбельская улица. Названия улиц и номера домов с подсветкой, толково сделано. Ну, вот и Бобров. Смотри, как толково дорогу объяснила, а ведь девчонка. Ему нужен дом семнадцать. А это... девятый, следующий... ну, до чего ж девятка длинная... чёрт, седьмой.

Андрей чертыхнулся и повернул обратно. Как бы ему не опоздать к концу приёма. А то ещё получится, что впустую съездил, не будет же он профессора искать и домой к тому переться. Много чести. Да и нарываться неохота. Одно дело — дома, там от души шугануть можно, а в Комитете... какой он ни есть профессор, а там он председатель и должен себя в рамочках держать.

Неожиданно из ряда домов на тротуар выдвинулась каменная ограда, увенчанная фигурной решёткой. За оградой высилась тёмная громада церкви. Номера на ограде не было, но на следующем доме... ага, пятнадцатый. Вот и отлично, всего ничего осталось.

Комитет размещался в трёхэтажном богато украшенном лепниной доме. Глухая дверь, рядом аккуратно-строгая табличка. "Общество бывших узников и жертв Империи".

Андрей перевёл дыхание и толкнул дверь.

Возвращение домой, как бы ни был привычен и определён ритуал, всегда неожиданность и радость. А сегодня... сегодня всё по-другому. Да, он, как обычно, дал проводнику сотенную, чтобы с рестораном уже сам рассчитался, и тот, рассыпавшись в благодарностях, подхватил и донёс до перрона его чемодан. А там уже наготове знакомый носильщик.

— На такси прикажете? — и, не дожидаясь ответа. — Сюда пожалуйте.

Ещё в вагоне и на перроне Степан Медардович оглядывался в поисках удивительного попутчика, но того нигде видно не было. Похоже, разминулись в вокзальной толчее. Жаль, весьма интересный молодой человек. Хотя, возможно, это и к лучшему. На такси, тоже как всегда, очередь, но ждать пришлось недолго, машины подкатывали одна за другой. Рубль носильщику — сколько мест, столько и рублей, этой таксе уже лет сто, если не больше, в войну, правда, по-другому было, ну, так на то и война. И просто удивительно, как стремительно восстановилась довоенная жизнь.

— Дом князей Краснохолмских, пожалуйста.

— "Муравейник":

— Нет, улыбнулся Степан Медардович. — На Старом проспекте.

— А, "Однозубый", — кивнул шофёр. — Знаю, — и рванул с места на открывшийся створ выезда.

Улыбнулся и Степан Медардович, но улыбка была невесёлой. В наблюдательности царьградским таксистам не откажешь, и как ни обидно это звучит, но так и есть. Всё правое крыло с башней было разрушено, разбито в щебень ещё в первые бомбёжки, и пропорции оказались непоправимо нарушены. И до сих пор неясно, что делать с руинами. Обидно. В революцию дом уцелел, хотя и обгорел, а сейчас... Однозубый. Ох, прилепится это прозвище к Краснохолмским не на одно поколение.

Ехали быстро, умело объезжая забитые машинами перекрёстки по боковым, пусть узким, но уже по-ночному пустынным улицам. Мелькнула искусно подсвеченная Крепость на холме, грохотнул под колёсами старинным настилом Старый мост через Светлую, убежала вбок Большая набережная — неизобретательны были предки в названиях, но им тогда было не до топонимических изысков, — и вот он, Старый проспект во всю свою выверенную когда-то царским циркулем ширь. Царский указ, и прятавшиеся в садах дворцы сразу оказались на фасадной линии. Краснохолмским тогда повезло: их земля располагалась длинным узким перпендикуляром и пострадала меньше, что и позволило без особых потерь и усилий перестроить дворец и перепланировать сад за домом. С тех пор... и до этой войны.

— Нет, к подъезду пожалуйста.

— Как скажете, — шофёр притёр машину к бордюру точно напротив двери.

Степан Медардович, бросив короткий взгляд на счётчик, достал пятёрку.

— Благодарю.

Шофёр сделал движение за сдачей, но Степан Медардович отмахнулся необидным жестом. Когда у Краснохолмских нет денег на чаевые, они едут на автобусе или идут пешком. Но не скопидомничают.

Шофёр вышел следом за ним и достал из багажника его чемодан.

— Куда прикажете?

— Вот сюда пожалуйста. Ещё раз благодарю, — и отпускающий шофёра жест.

Шофёр поставил чемодан у двери, сел в машину и уехал. Степан Медардович полез в карман за ключами, но дверь сама распахнулась перед ним.

— Ну, наконец-то! Здравствуй.

— Лизанька?! — радостно удивился он, входя в дом. — Здравствуй, свет мой, ты уже сквозь стены видишь?

-Нет, — засмеялась она, обнимая и целуя его. — Просто знание расписания и расчёт, а как услышала, что ты ключами звенишь...

— Ну и слух у вас, княгинюшка, — смеялся Степан Медардович, целуя её в щёку, в руки и опять в щёки. — Такси я отпустил, всё в порядке.

— Рада слышать, а то я трёшку наготове держу.

— Можете убрать свою трёшку. Я сегодня, — Степан Медардович подмигнул, — в выигрыше.

— Выигрыш на копейку, а радости на сотню. Раздевайся, я отпустила Мефодия, у него что-то дома, ужин на столе.

— Лишь бы не наоборот, Лизанька, но выигрыш посерьёзнее копейки. И я сейчас лучше ванну приму, отдохну, а там и поужинаем. И позвони Ярославу.

За всем этим он разделся, повесив пальто и шляпу в старинный из тёмного дуба шкаф, переобулся и с удовольствием оглядел освещённую только угловым торшером у лестницы прихожую. Шкафы в тон стенным панелям, дубовая лавка-диван с выдвижными ящиками для обуви вдоль стены, закрытая дверь в нижнюю парадную анфиладу, неизносимый дубовый паркет и пухлые коврики у двери и вдоль галошницы.

— Конечно, Стёпа, отдохни. Что-то случилось?

— Только приятное. Очень интересное маленькое приключение, Лизанька, но хочу поделиться с Ярославом. Как вы тут?

— О, у нас всё в порядке.

И, как в подтверждение её слов, наверху хлопнула дверь, по лестнице двумя клубками белой шерсти с лаем скатились два шпица, по древней традиции именовавшиеся Кадошкой и Фиделькой, завизжал детский голос:

— Дедушка приехал!

И сбежал вниз в расстёгнутом по-домашнему кителе Захар.

— С приездом, отец.

Степан Медардович обнял сына.

— Ну, как ты?

— Всё в порядке. Приняли к исполнению, с понедельника приступаем к реализации.

— Отлично.

Захар подхватил чемодан, и они, все вместе в сопровождении прыгающих и лающих шпицев поднялись по лестнице. Идущий последним, Захар мимоходом выключил торшер.

В верхнем коридоре Степана Медардовича обступили и дети, и взрослые.

— Да приласкай ты их, папа, иначе они не замолчат, — предложила, улыбаясь, жена Захара.

— Это ты о ком, Зоренька? — рассмеялся Степан Медардович, обнимая сыновей, целуя внуков и невесток и гладя шпицев.

Вообще-то жену Захара звали Анной, но, учитывая, что Анн у Краснохолмских много во всех поколениях и ветвях, её — среди своих — называли по мужу Зорей или Зоренькой, и ей, румяной и всегда ласково весёлой, это имя подходило, по общему убеждению, лучше крестильного.

Захар отнёс чемодан в родительскую спальню, переглянулся с женой и матерью и скомандовал "по-ефрейторски":

— Рядовой необученный Краснохолмский, отбой! Выполнять!

Румяный, очень похожий на мать, пятилетний Степан вздохнул.

— Дедушка, ты мне завтра всё расскажешь?

— А как же, — Степан Медардович потрепал его кудрявые, как у Захара в детстве, волосы. — И на карте всё отметим.

Степан вёл летопись путешествий деда.

— Ну, княжичи, княжны, — Степан Медардович ещё раз поцеловал внуков, — всем спокойной ночи. Завтра я в полном вашем распоряжении.

Зоренька и Лариса — жена младшего сына, Романа — увели детей, Захар и Роман сказали, что подождут ужина в библиотеке, и наконец Степан Медардович остался вдвоём с женой.

— Лизанька, давай сначала дело.

— Хорошо, — согласилась она, внимательно глядя на него. — Что случилось, Стёпа?

— Ничего сверхъестественного, я выиграл там, где не играл. Держи, Лизанька, — он достал из бумажника пачку купюр. — Здесь двести пятьдесят, вторая половина.

— Хорошо, — Елизавета Гермогеновна взяла у него деньги. — Но может, оставишь себе, на игру? И ты сказал, что не играл, тебе было плохо?

— Нет, Лизанька. Я играл, в поезде, как всегда, и проиграл, как всегда. Но проигрыш мне вернули. И дали ещё, — он достал уже прямо из кармана вторую пачку, заметно толще первой. — Лизанька, мне сказали, что это компенсация за моральный ущерб. Возьми, пожалуйста, а всё остальное потом.

Она не растерянно, а как-то задумчиво кивнула и взяла деньги.

— Раздевайся, я сейчас сделаю ванну.

Она положила обе пачки на комод и пошла в ванную, а Степан Медардович стал раздеваться с блаженным чувством исполненного долга. Родовая страсть князей Краснохолмских к игре — по одной из семейных легенд царский венец в чёт-нечет проиграли — вынудила их выработать жёсткие правила. Деньгами распоряжались женщины. Они — жёны, матери, тётки, бабушки, старшие сёстры, а, случалось, и дочери — вели хозяйство и решали, сколько выделить своему князю или княжичу на игру. Превысить женский кредит было безусловно бесчестным. Сами княгини и княжны тоже играли, но только в семейном кругу, чтобы деньги не уходили из семьи. Пожалуй, именно это и сочетание открытости семьи, а Краснохолмские не чуждались никакой честной работы и роднились по сердцу, а не знатности, с семейной поддержкой во всём, — всё это и позволило семье выжить, пережить и царские опалы, и революционный террор, и даже сохранить многое из родового, накопленного за восемьсот с лишним лет существования рода, могучей разветвлённой семьи.

Дежурная в застеклённой будочке у входа пускать его не хотела.

— Время приёма заканчивается, придёте на следующей неделе.

Андрей ещё вполне миролюбиво облокотился об узкий прилавок у её окошка.

— Мне сегодня нужно. Дело у меня... неотложное.

— Нет, — она сердито шлёпнула ладонью по разграфлённой тетради.

Андрей зло сощурил глаза.

— Тётя, давай по-доброму. Я и по-другому могу.

— Я... я милицию вызову.

— Зря грозишь, тётя, я нервный. Пока они приедут, я много чего успею сделать, — и он издевательски подмигнул.

— Ты что несёшь, я в матери тебе гожусь!

— Вот своих щенков, сука, сучья твоя порода, и воспитывай.

Она застыла, и Андрей, чувствуя, что всё сейчас сорвётся, сам протянул руку в окошко и взял у неё со стола белый квадратик пропуска.

— Спасибо, тётя, живи и не кашляй.

Она не шевелилась, будто после его фразы о щенках ничего уже не видела и не слышала.

Дежуривший у входа на лестницу седой мужчина неопределённого возраста, удачно не слышал их разговора: говорили они тихо, а вестибюль большой — и спокойно принял у Андрея пропуск.

— К Бурлакову? Это на втором этаже, двадцать седьмой кабинет.

— Спасибо, — улыбнулся Андрей, быстро взбегая по лестнице.

Теперь надо успеть добраться до Бурлакова прежде, чем эта... забазарит и шухер поднимет. Но в то же время он чувствовал, что нет, не забазарит, слишком сильным был его удар. Что-то там у неё было с детьми или из-за детей, нет, будет молчать.

Длинный коридор, закрытые двери, с номерами, но без табличек, повороты, а вот и двадцать седьмой. Напротив двери пять стульев и сидят трое.

— К председателю кто последний? — спросил Андрей.

— Я с краю, — нехотя ответил мужчина в новом, но мятом, будто он в нём спал, костюме.

— Ну, так я за тобой, — сказал Андрей, усаживаясь рядом.

Сидевшие с другого краю мужчина и женщина, похоже, вместе, так что не трое, а двое перед ним. Ну, что ж, может, он и успеет. Или... ладно, не будем загадывать.

Из кабинета вышел молодой, не больше шестнадцати парнишка и стал изучать какой-то листок.

— Следующий, пожалуйста, — сказали из-за двери.

Как и предполагал Андрей, сидевшие слева зашли парой. Парнишка бережно спрятал листок во внутренний карман и ушёл. Андрей расстегнул куртку, пристроил на соседний стул сумку и приготовился ждать. Заняться абсолютно нечем, только потолок разглядывать, но и не хотелось чем-то заниматься. Даже думать. Не о чём ему сейчас думать.

Время текло неощутимо и неотвратимо. Вышла пара и вошёл Мятый. Андрей не шевельнулся. По коридору прошла, внимательно поглядев на него, женщина в тёмно-сером платье. Он не обратил на неё внимания. В коридоре, да и во всём здании тихо. Будто он остался один, будто все ушли, а его заперли.

Вышел Мятый, злой, что-то бурчащий себе под нос, оставив дверь открытой, и ушёл по коридору. Андрей оттолкнулся от стула и встал, в один шаг пересёк коридор и вошёл в кабинет.

Яркий плоский плафон на потолке, напротив двери два уже тёмных окна, между ними за письменным столом человек. Седой, в тёмном костюме, с галстуком, что-то быстро раздражённо пишет. Андрей прикрыл дверь и встал, прислонясь к косяку. Ну, профессор-председатель, и когда ты соизволишь меня заметить?

Бурлаков поставил точку и перечитал написанное. Резковато, пожалуй, но так и надо. А то ишь, повадились. Врут, не краснея. Ни во что он свою ссуду не вкладывал, вернее, в кабак вложил, пропил по сути дела, а теперь... "Вспомоществование" ему. Обойдётся. Да, при переезде и устройстве на месте всем поровну, по ртам и головам, беспроцентно и безвозвратно, а дальше извольте своим умом жить, по уму и жизнь будет. Всё ещё сердито он отложил проект решения в папку на печать и поднял голову. Ещё один? Бесконечный приём сегодня.

Высокий белокурый парень в расстёгнутой ярко-зелёной куртке небрежно привалился плечом к дверному косяку, насмешливо сверху вниз рассматривая его. Но... но ведь это... чёрт, только позавчера он получил письмо от Жени. "Андрюша успокоился, повеселел, и теперь я начну ему капать на мозги..." И уже... уже приехал?!

— Привет, — с блатной хрипотцой сказал парень. — Наше вам с кисточкой.

— Здравствуй, — онемевшими губами сказал Бурлаков. — Проходи, садись.

Досадуя на себя. На внезапно севший голос, на холодно-казённую вежливость Бурлакова, Андрей подошёл и сел на один из стульев, стоявших боком перед столом, закинул ногу за ногу, небрежно опустив сумку на пол.

— Ну как: — Андрей старался говорить спокойно, но получалось придушенно-неуверенно. — Поговорим?

— Весь к твоим услугам, — попытался пошутить Бурлаков.

Как ответить на эту насмешку Андрей не смог сразу сообразить и растерялся. И от растерянности сказал совсем не то, что готовил, а уж совсем несообразное, но вот вдруг само выскочило:

— А бабочка где?

— Что? — изумился Бурлаков. — Какая бабочка? Ты о чём?

— Здесь, — Андрей похлопал себя по горлу под воротником. — Красным на сгибах отливала.

— Серёжа, ты помнишь?! — вырвалось у Бурлакова. — Я же её только на учёный совет, на торжества...

— Я Андрей, — тихо и как-то угрюмо поправил его Андрей. — Андрей Фёдорович Мороз.

Разговор не получался, надо прощаться и уходить. Он подтянул к себе сумку, готовясь встать, но медлил.

И тут без стука открылась дверь и в кабинет вошла та самая женщина в тёмно-сером платье.

— Приём закончен, — жёстко сказала она, глядя в упор на Андрея. — Оставьте заявление, мы его рассмотрим и сообщим вам о решении.

Андрей улыбнулся, оскалив зубы, и встал. Женщина стояла, засунув руки в накладные карманы на юбке, и там явно обрисовывались под тканью пистолеты. Стрелять сквозь ткань будет — ежу понятно.

— Извиняйте за беспокойство, значитца...

— Стой! — приказал ему Бурлаков. — Валерия Леонтьевна, уходите.

— Что? — теперь она смотрела на Бурлакова. — Игорь Александрович...

— Зекс! — резко как выстрел бросил ей Бурлаков.

Она тут же повернулась и вышла, а Андрей изумлённо уставился на него.

— Ты... ты это откуда знаешь? Ты ж срока не мотал.

— Я ещё много чего знаю, — отмахнулся Бурлаков, вставая. — Здесь поговорить не дадут, пошли.

Андрей молча кивнул, глядя, как Бурлаков быстро кидает в свой портфель какие-то бумаги со стола, достаёт из шкафа и надевает пальто и шляпу.

— Пошли, — повторил Бурлаков, оглядывая опустевший стол и явно проверяя, не забыл ли чего.

Молча они вышли в коридор, Бурлаков запер дверь и спрятал ключи в карман, молча прошли по коридору и спустились в вестибюль. Там уже были выключены верхние плафоны, и светилась только стеклянная будочка у входа. В ней сидели обе — дежурная и в тёмно-сером. Дежурная плакала, и Валерия Леонтьевна успокаивала её. Бурлаков быстро прошёл мимо них, ограничившись молчаливым кивком. И так же молча, напряжённо улыбаясь, проследовал вплотную за ним Андрей.

На улице, вдохнув холодный, пахнущий палой листвой воздух, Бурлаков почувствовал, как разжимается сдавившее грудь кольцо. Рядом шагал его сын...

Андрей перевёл дыхание. Что ж, первую схватку он не выиграл, но и не проиграл. Ладно, пойдём на второй заход. Ходить не с чего, ходи с бубей. Бубей нет, ходи пешком.

— Куда идём?

— А куда ты хочешь? — ответил вопросом, не в силах придумать сейчас что-то получше, Бурлаков.

Андрей миролюбиво пожал плечами.

— Посидеть надо, разговор есть, — Бурлаков молчал, и поневоле пришлось продолжать. — Ну, в ресторане каком, или трактир если хороший. Ну, в пивной.

— нет, — наконец справился с собой и с голосом Бурлаков. — Никаких пивных и трактиров, не выдумывай. Идём домой.

— К тебе?

— Домой, — повторил Бурлаков.

У Андрея завертелось на языке, не боится ли профессор шпану уголовную в дом пускать, но ограничился кратким:

-Тебе виднее.

Обычно Бурлаков ездил домой на автобусе, но сейчас ему это и в голову не пришло. Он идёт по родному городу, и рядом с ним идёт его сын. И разрушить это блаженство ожиданием на остановке, толкотнёй в автобусе? Да ни за что!

Шли быстро и молча. Улицы, переулки, проходные дворы... Андрей изредка косился на Бурлакова. Силён, однако, профессор, темп задал... ну, меня ты не умотаешь, не прошлая зима, если я тогда голышом по снегу не задохал, то сейчас-то... И куда же это так спешим? А дорогу запомним. На всякий случай. Они, случаи, ой какие разные бывают.

Дошли до обидного быстро. Бурлаков открыл дверь квартиры и только тут впрямую посмотрел на Андрея.

— Заходи.

Войдя, включил свет, поставил у вешалки портфель и стал раздеваться. Андрей захлопнул входную дверь и, подумав, повернул задвижку замка. Огляделся.

Прихожая как прихожая, может, чуть больше, чем у него, но как у Эркина. Паркет, вешалка, зеркало... двери... — всё, как обычно, ничего особенного и ничего из того... памятного.

Пронзительно зазвенел в кабинете телефон. Бурлаков чертыхнулся и пошёл в кабинет, бросив на ходу:

— Раздевайся, я сейчас.

Расстёгивая и снимая куртку, Андрей внимательно слушал: дверь в комнату с телефоном осталась открытой, и напрягаться не надо.

— Да... да, я... нет, всё в порядке... нет, я занят... позвоню, когда смогу... нет, я сам позвоню... и тебе... и тебя... всё... всё, я занят.

И щелчок положенной на рычаг трубки. Андрей усмехнулся: надо же, умеет профессор.

Бурлаков положил трубку и немного постоял, привыкая к мысли, что он не один, что Серёжа здесь, рядом. Да, мальчик с дороги, надо его накормить, всё остальное потом.

Он быстро вышел в прихожую и улыбнулся настороженно озирающемуся Андрею.

— Идём на кухню. Поужинаем и чаю выпьем.

Кухня напомнила Андрею его собственную и Эркина, только здесь, кроме всего прочего, стоял ещё белый закрытый шкафчик непривычного вида.

— Я сейчас.

Бурлаков поставил на огонь чайник и достал из холодильника отбивные. Как же здорово, что он купил сразу шесть штук. Да, масло ещё.

Белый странный шкаф оказался тем самым холодильником, о котором Андрей столько думал, но это всё побоку, надо решать то, ради чего он и затеял эту поездку, и решать сейчас.

Андрей откашлялся, прочищая горло.

— Постой, подожди хлопотать.

Бурлаков обернулся к нему от плиты.

— А в чём дело?

— Подожди, — Андрей заставил себя улыбнуться. — Поговорить надо. Пока не пожрали вместе.

Помедлив, Бурлаков кивнул. Выключил огонь под сковородкой, уменьшил под чайником и кивком показал на стол.

— Садись. Поговорим.

Андрей, как и в комитете, оттолкнулся от дверного косяка и подошёл к столу.

Они сели друг напротив друга, одновременно достали сигареты и закурили.

— Ну, я слушаю.

— Слушай, — кивнул Андрей. — Так ты говоришь, что я тебе сын, так?

Бурлаков кивнул.

— Но...

— Не спеши. Как там на самом деле, не об этом речь. Я тебя сейчас спрошу. Кое о чём. Так ты отвечать не спеши, подумай сперва. Обратного хода не будет.

— Давай, — усмехнулся Бурлаков.

— Слушай, — Андрей пыхнул дымом. — Я Андрей Фёдорович Мороз. И им останусь. Согласен?

— Да, — сразу ответил Бурлаков.

— Быстро отвечаешь, — покачал головой Андрей. — Ну, тебе решать. Теперь. Живу в Загорье и никуда оттуда не уеду.

— Раз тебе там хорошо, — пожал плечами Бурлаков, — пожалуйста.

— Так. Ладно. Теперь дальше. Ты профессор, доктор наук и так далее. А я — работяга в цеху, и выше шофёра мне не прыгнуть. Ничего это тебе?

— Ничего.

— Запомни. Сам сказал, я тебя за язык не дёргал. Дальше. Ты — председатель, весь на виду и вообще. А я — блатарь. Битый, ломаный. Не пахан, — Андрей усмехнулся, — но авторитет свой я всегда подтвердить смогу и своё уважение буду иметь. Это тебе как?

Глаза Бурлакова насмешливо блеснули.

— А никак. Это твоё прошлое. А что в будущем... поживём — увидим.

Андрей испытующе смотрел на него.

— Ну, смотри. Теперь ещё. У меня есть брат. Это как?

— Так же. Я же сразу сказал. Твой брат — мне сын. Что тут непонятного?

— А что он индеец? Тоже тебе ништяк? А если подначивать будут, ну, дескать, когда это в резервации побывать-потрахаться успел, да как оно там было? — насмешливо кривил губы Андрей.

— Хотел бы я посмотреть, кто рискнёт меня об этом спросить, — в тон ответил Бурлаков.

— А что грузчик он?

— Ты же рабочий. Ну и что?

— А что рабом был? Номер на руке носит?

— Был, — подчеркнул голосом Бурлаков.

Он уже не соглашался, а спорил, и с каждым опровержением очередного довода Андрея чувствовал себя всё увереннее.

— А что спальник он? Тоже тебе по хрену?

— Ты ж сам сказал, что Эркин грузчиком работает, — насмешливо удивился Бурлаков.

И Андрей досадливо согласился.

— Подловил. Но ведь тебе этим тоже глаза колоть станут.

— Пусть попробуют. Ваше прошлое — оно прошлое, я уже говорил. Что у каждого за спиной висит...

— А у тебя что есть? — перебил его Андрей.

— Любопытной Варваре что с носом сделали? — тут же отпарировал Бурлаков и сам ответил: — То-то.

— Меньше знаешь, дольше живёшь, — кивнул Андрей и по-английски: — Резонно, — и опять по-русски: — Своё при себе и держи, это ты правильно. Но вот у Эркина семья. Жена, дочь.

— Женя мне невестка, Алиса — внучка, — уже совсем спокойно ответил Бурлаков и улыбнулся. — Кто ж от такого добра отказывается.

— Слушай, — ухмыльнулся Андрей. — А чего это ты со всем согласен? Так мы тебе уж и нужны?

— Нужны, — стал серьёзным Бурлаков.

— Зачем?

— Детей не зачем-то рожают, а просто, чтобы были. И дружат не зачем-то, а просто дружат. И любят так же.

Андрей задумчиво кивнул, но упрямо продолжил:

— Это ж тебе обуза лишняя.

— Любовь обузой не бывает.

— А ты что, уже полюбил меня?

— Не уже, я всегда тебя любил.

Бурлаков встал и повернулся к плите. Снова зажёг огонь под сковородкой, положил масло. Андрей, выложив на стол сжатые кулаки, молча следил за ним.

— Эркина, — он прокашлялся, — его ты тоже... любишь? А его когда успел?

— Когда узнал, что он твой брат, — ответил, не оборачиваясь, бурлаков.

Андрей улыбнулся.

— Здоровско отбиваешься.

Бурлаков пожал плечами.

— Это правда. Гарнира у меня нет, вернее, его долго делать. Хотя, постой...

— Я сижу, — придурочно поправил его Андрей.

Бурлаков усмехнулся и достал из холодильника кастрюльку.

— Когда поджарятся, разогрею кашу. Будешь с кашей?

— Чего не съешь из вежливости, — ответил Андрей.

Бурлаков весело хмыкнул. Ну всё, главное они друг другу сказали, а это уже так... пузыри-пузырики для куража. Перевернув отбивные, он сдвинул их на край сковородки и выложил в кипящее масло кашу, перемешал. Конечно, отбивные хороши с луком и картошкой, но возиться с этим некогда. Чайник уже закипел, надо заварить свежего чаю.

Андрей сидел и молча следил за его хлопотами. Как тогда в Загорье — мелькнуло вдруг в памяти. Женя хлопотала у плиты, а он сидел в халате Эркина и молча смотрел на неё. Ладно, это он сделал. Правда, ещё кое-что надо уточнить, но то уже так, мелочёвка.

Бурлаков заварил чай и оставил его настаиваться. Достал тарелки.

— Тебе помочь? — решил всё-таки предложить аАндрей.

— Нет, сиди, я сам.

Он накрыл на стол, нарезал хлеб.

— Водку пьёшь?

— Я всеядный, — усмехнулся Андрей. — Отчего и нет, когда компания подходящая.

Бурлаков поставил на стол маленькие стопки и достал из холодильника сразу запотевшую початую бутылку. Нашлись и маринованные огурцы.

Выпили, не чокаясь и без тоста, залпом. Закусили огурцами и чёрным хлебом, и Андрей накинулся на еду.

— Ты обедал сегодня?

— А что? — поднял глаза от тарелки Андрей. — Заметно? — и улыбнулся. — Так, перехватил кое-чего. Не до того было.

Бурлаков кивнул.

— Пьёшь много?

-Не больше других и меньше многих, — усмехнулся Андрей и пояснил: — Меня редко берёт.

— В деда, — одобрительно кивнул Бурлаков.

Андрей неопределённо хмыкнул, но промолчал.

Вторую отбивную он доедал уже спокойно. Сам не ждал, что так проголодался, даже вкуса сначала не почувствовал. От еды и выпитого он разрумянился, глаза блестели уже не зло или насмешливо, а весело.

— А теперь что?

— Чай будем пить.

— Годится, — улыбнулся Андрей. — Сейчас ещё одно дело решим, и баста, освобожу тебя.

— Сначала решим, а там посмотрим, — спокойно ответил бурлаков, убирая тарелки и расставляя чашки. — сахар сам себе клади.

— Ага, — согласился Андрей.

Бурлаков сел и налил себе чаю, отхлебнул.

— Ну, так что за дело?

Андрей ухмыльнулся.

— Семейное. У Эркина двадцать первого свадьба.

— Как?!

— А просто. Годовщина у него с Женей. Так что хотим отметить, собраться, — Андрей снова ухмыльнулся, — по-семейному. Ну как, приедешь?

— Обязательно, — сразу ответил Бурлаков. — Тем более по такому случаю. О подарках ты уже подумал?

— А что положено дарить? — с искренним интересом спросил Андрей.

Бурлаков задумчиво кивнул.

— Обычно, что-нибудь в хозяйство. Посуду или бельё.

— Какое? Ну, нательное:

— Это слишком интимный подарок, — улыбнулся Бурлаков. — Столовое или постельное.

— Аг-га! — Андрей отхлебнул чаю. — Ну, посуды много, скатертей тоже, простыней...

— бельё лишним не бывает. Сколько смен должно быть?

— Три, — сразу ответил Андрей. — В ходу, в стирке и запасная. Ну и сверх как получится.

— Бельё всегда считали дюжинами.

— Двенадцать смен?! — изумился Андрей. — Ни хрена себе!

Бурлаков рассмеялся его изумлению

— Полудюжина-то у тебя наберётся?

— Не обо мне речь, — отмахнулся Андрей. — Ладно, давай белья. Красивого. Я видел, с кружевами там, с прошвами. Как раз свадебное.

— Хорошо, — согласился бурлаков. — Если хочешь ещё, сам наливай.

Андрей покачал головой.

— Ладно, спасибо, что накормил. Теперь что ещё?

— Спешишь куда? — спокойно поинтересовался Бурлаков.

— Тебя ж там ждут, — Андрей кивком показал куда-то на стену. — Я слышал, ты сказал, что позвонишь. Так что я пойду, пожалуй.

— Никуда ты не пойдёшь.

Андрей прищурился.

— Свяжешь или запрёшь? Или всё вместе?

— Или ты дурить не будешь, — в тон ему ответил Бурлаков. — Куда ты сейчас пойдёшь, сам подумай. И зачем? — и повторил: — Не дури.

Андрей настороженно оглядел его и, помедлив, кивнул.

— Допустим, останусь, дальше что?

— Ничего особого, — Бурлаков улыбнулся. — Ляжем спать, с утра позавтракаем.

— А дальше? — и сам, не дожидаясь вопросов: — Поезд у меня в шесть.

Бурлаков кивнул.

— Посмотрим город, по магазинам пройдёмся. Устраивает?

— Отчего ж нет, — пожал плечами Андрей и посмотрел на свои часы. — Ну что, на боковую?

Бурлаков встал.

— Иди, приводи себя в порядок, в ванной всё есть. Я тебе в кабинете постелю.

— Ладно, — встал и Андрей.

Он ощущал подкатывающую, придавливающую его усталость и не хотел, чтобы Бурлаков это заметил. Потому и не спорил. Да и глупо спорить с очевидным. Куда, в самом деле, он бы подался ночью в чужом городе. На вокзале ночевать, что ли?

Ярослав сказал, что приедет обязательно, но не раньше двадцати трёх.

— Хорошо, Ярик, — согласилась Елизавета Гермогеновна. Мы тебя ждём. До свидания.

Положила трубку и пошла в спальню. Степан Медардович лежал под пледом на диване. Кадошка и Фиделька, свернувшиеся клубочками на своём законном месте в его ногах, подняли головы и завиляли хвостами.

— Ярик будет в одиннадцать.

— Спасибо, Лизанька, я отдохну пока, а вы ужинайте, не ждите меня.

— Не выдумывай, — улыбнулась Елизавета Гермогеновна. — Мальчики жаждут услышать рассказ. Отдыхай спокойно, я зайду за тобой.

Она вышла, прикрыв за собой дверь, и закрутилась в неизбежных домашних хлопотах.

Без пяти одиннадцать зазвенел звонок, и Кадошка с Фиделькой бросились вниз облаять и приветствовать гостя. По верхнему коридору они пробежали молча и залаяли только на лестнице. Степан Медардович встал и сменил халат на домашнюю куртку. В спальню заглянула Елизавета Гермогеновна.

— Как ты?

— Всё в порядке, Лизанька. Ярослав приехал?

— Да. Сядем по-семейному.

— Разумеется, Лизанька.

Ярослав приходился Степану Медардовичу племянником по родству, так как братьями были их прапрадедушки, и по возрасту, будучи ровесником Захара, бывал у них часто, и потому можно спокойно ужинать на кухне. Тем более, что совсем недавно, в войну, кухня слишком часто бывала единственным тёплом местом в огромном доме, а в одну из зим даже спали здесь же.

— Добрый вечер, дядя, — улыбнулся Ярослав входящему в кухню Степану Медардовичу. — Как съездили?

— Добрый вечер, Ярик. Отлично. В провинциальных сокровищницах всё ещё попадаются настоящие бриллианты. Основная экспертиза будет после реставрации, но уже ясно, что подлинный Мартелли. Двести лет считался безвестно утерянным. Будет о чём поговорить с итальянцами. И у тебя, гляжу, дела в гору, уже майор милиции. Поздравляю.

— Спасибо, дядя, — Ярослав немного смущённо повёл плечами с новыми погонами.

Лариса и Зоренька уже поздоровались с гостем и ушли к детям, хозяйничала за столом Елизавета Гермогеновна.

— Ты прямо со службы, Ярик?

— И на службу, тётя, — улыбнулся Ярослав, садясь к столу. — Так что случилось?

Степан Медардович принял у жены стакан с чаем, со вкусом отхлебнул.

— Спасибо, Лизанька, очень хорошо. У меня в дороге было небольшое приключение.

Ярослав стал серьёзным.

— Нужна моя помощь?

— Скорее консультация. Закончилось всё благополучно, я жив, здоров, и даже с деньгами.

Рука Елизаветы Гермогеновны, раскладывающей по тарелкам ломтики холодного варёного мяса, на мгновение замерла.

— Даже так? — сурово спросил Роман.

— Энде гут аллес гут, (или лучше дать немецкий текст: Ende gut — alles gut.) — ответил старинным присловьем Степан Медардович.

— И всё же, отец, — Захара покрутил ложечку. — Ведь думали... Лучше бы я поехал с тобой.

— И кто бы улаживал в ГАУ (нужна расшифровка: Главное Артиллерийское Управление?) и на заводе? Нет, Заря, я ни о чём не жалею, но за заботу спасибо.

Ярослав слушал внешне спокойно, и голос его был спокоен, но не безмятежен.

— Так что же случилось, дядя?

Степан Медардович кивнул.

— У меня был очень интересный попутчик. Познакомились в вокзальном ресторане. Милый провинциальный мальчик из приличной семьи.

Ярослав понимающе кивнул.

— Представляю. И что этот мальчик?

— Кое-что показалось мне несколько... противоречивым ещё в ресторане, но я не обратил на это внимания. А нам оказалось на один поезд и даже в один вагон, купе, правда, разные. Ну, ночь как обычно, а сегодня с утра началась игра.

-Тоже, как обычно, — вставила Елизавета Гермогеновна, стараясь немного разрядить обстановку.

— Совершенно верно, тётя, — кивнул Ярослав, оставаясь серьёзным.

— Да, Лизанька. Шесть человек. Этакий кондовый купчина, моряк-фронтовик, мелкий чиновник, молодой... — Степан Медардович на секунду запнулся, подбирая определение, — человек неопределённых занятий, я и этот мальчик. Играем в "двадцать одно".

— Кто предложил? — вежливо, но жёстко спросил Ярослав.

— Именно этот мальчик. Назвался он, кстати, ещё в ресторане Андреем. Ну, а в поездной игре представляться, ты знаешь, не принято.

— А что, Яр? — спросил Захар. — Узнал кого-то?

— Ещё не уверен. Продолжайте, дядя.

Степан Медардович кивнул.

— Благодарю. Ну, играю с переменным успехом. В проигрыше, но разумном. А купец разошёлся. Вожжа под хвост, и всё к этому полагающееся. К Воложину купец проигрался вчистую и сошёл. Мы остались впятером. И тут, — Степан Медардович с ухваткой опытного рассказчика обвёл взглядом слушателей. — Я никогда такого не видел. До этого момента я всё понимал. А дальше... и вот тут, Ярик, ты знаешь, меня... фольклором расейским не удивить, но этих слов не знаю, не встречал.

— А именно?

— Болдох зелёны ноги. Кого так называют, Ярик?

— Беглого каторжника, — по-прежнему очень спокойно ответил Ярослав. — Термин старинный, применяется редко и по очень серьёзным основаниям. И кто кого так назвал?

— Фронтовик Андрея. А тот ответил странным вопросом. Куму доклад готовишь?

— Правильно ответил, — кивнул Ярослав. — Как и положено. Кум — это начальник оперчасти в тюрьме и на каторге.

— Интересно, — протянул Роман. — И что, отец?

— Из участника меня сделали наблюдателем, и Андрей играл только с этими тремя. Забрал карты и не просто держал банк, а заставил их играть на своих условиях. Сам назначал им ставки и...

— Выигрывал? — не выдержал Роман.

— Не то слово. Пятнадцать конов и пятнадцать раз подряд у него двадцать одно, а у них то перебор, то недобор.

— И они не сопротивлялись? — спросил Ярослав.

— Стоило им хотя бы чуть-чуть слегка намекнуть на сопротивление, и он давил их... Даже нож показал. Прятал в рукаве, выпустил на ладонь и снова убрал, — Степан Медардович вдруг улыбнулся. — Ах, какой нож, Ярик. Рукоятка самая обычная, явно рабочая, но лезвие... заточка... полировка... Я еле удержался, чтобы не спросить о мастере. Привёл бы нашу коллекцию в порядок.

— Хорошо, что не спросили, дядя, — улыбнулся Ярослав. — Такая любознательность слишком дорого обходится.

— Да, этот... Андрей так и сказал, что один его знакомый покойник тоже много спрашивал.

Ярослав кивнул.

— Ещё о чём-нибудь говорили?

— Его спросили, не "мокрушник" ли он.

— И что ответил?

— Что его масть выше.

— Выше "мокрушника" только "мочила", — Ярослав отпил чая, оглядел сидящих за столом и продолжил академически спокойно: — "Мокрушник" убивает, но по делу, грабя, воруя или насилуя. Убийство не цель, а средство, или побочный продукт. "Мочила" — только убийца и, как правило, по заказу. На той стороне их откровенно и почти официально называют киллерами. Эти трое — шулеры или, на этом языке, "каталы". Что он их задавил и отобрал у них деньги, правильно. По воровской иерархии он несравнимо выше. Но как вы уцелели, дядя?

Степан Медардович кивнул и продолжил.

— Я сидел молча и смотрел. Если честно, любовался виртуозной работой. К Скопину он их обыграл вчистую, мелочь медную из карманов заставил выгрести и выгнал. А потом рассортировал все деньги. Отделил и забрал, что проиграл вначале, отделил и отдал мне мой проигрыш, а остальное поделил пополам и половину отдал мне, — Степан Медардович усмехнулся. — Компенсация за моральный ущерб. И немного просветил. Что эти трое шулеры, а колода с крапом... Кстати, колоду он мне отдал на память. Лизанька, у меня в пиджаке, в кармане.

— Я сейчас принесу, — встала Елизавета Гермогеновна и вышла.

Когда за ней закрылась дверь, Степан Медардович быстро спросил, понизив голос.

— Татуировка, точка на верхней губе под носом, что это за знак?

— У кого он был?

— У Молодого. Андрей называл его петушком. Когда, судя по тону, оскорблял.

— Это и есть оскорбление. Это название... пассивного гомосексуалиста. И точка на губе... оказывает любые услуги, в том числе и сексуальные.

— Понятно, — кивнул Степан Медардович.

Захар брезгливо поморщился, а Роман передёрнул плечами, но оба промолчали.

Вошла Елизавета Гермогеновна и положила на стол колоду.

— Вот.

Ярослав быстро, тасуя, просмотрел её и передал Захару и Роману.

— Профессионально сделано. У кого из трёх она была?

— Принёс проводник. Я его давно знаю, Арсений, и Андрей мне сказал, что проводник всегда заодно с шулерами и даже указывает им потенциальные жертвы.

— Так и сказал? — улыбнулся Ярослав.

— Нет, он сказал: в доле и даёт наводку. На это моих знаний хватило. И вот кстати, Ярик, ещё в ресторане, я говорил о странностях, скорее, несовпадениях. Сказал, что репатриант, угнали ребёнком, а говорит совершенно чисто, без малейшего акцента. Представился рабочим в цеху, а речь вполне интеллигентная, словарный запас опять же скорее студенческий. Столичного гонора, правда, нет, но для провинциального института вполне приемлемо. И одет. Во всём джинсовом. Рубашка и брюки, новенькие, от Страуса, знаешь эту фирму?

— Конечно, — кивнул Ярослав. — Да, для репатрианта не характерно. А ещё что интересного вы заметили?

Степан Медардович немного смущённо улыбнулся и кивнул.

— Меня поразили его превращения. Наивный провинциал, неопытный, растерянный, даже трогательный, и вдруг... волк, настоящий матёрый волк, даже улыбка оскалом, а потом опять, но не мальчик, а опытный поживший мужчина, и в голосе... покровительство, как у наставника. И мгновенность переходов. Что это было, Ярик?

Ярослав задумчиво прикусил на мгновение губу.

— А как он... выглядел? Внешне?

— Ну, полный словесный портрет я не осилю, — усмехнулся Степан Медардович. — А в общем. Лет двадцать, не больше. Во всех обликах. Высокий белокурый, очень светлые, чуть золотистые кудри, аккуратная стрижка, без выкрутасов и наворотов... Про одежду я сказал. Тип... скорее смешана Коренная Русь с северо-западом. Если знаешь, был века три назад такой художник, Гений Васильцев, ездил по России и писал только портреты, художественно малоценные, но этнографически точные. Вот у него я видел похожий тип. И... да, не само Поморье или Печера, а ещё западнее.

Ярослав кивнул.

— Первая нестыковка. Возраст и облик. Должно было... Лет сорок — сорок пять, малоподвижное лицо, очень бледное или красно-бурое, северного загара, хриплый сорванный голос, матерная ругань и блатной жаргон вместо речи, волосы очень короткие или вообще брит наголо, и татуировка — кольцо на пальце. Возможно и не одно.

— Ничего даже близко не было, — твёрдо ответил Степан Медардович.

— Вот. И второе. Поведение. В лучшем бы случае он бы обобрал вас вместе с шулерами, а устроив при вас разборку...

— Убил?! — ахнула Елизавета Гермогеновна.

— Тётя, я понимаю, но такие не оставляют свидетелей. Как вы расстались, дядя?

— Что когда-нибудь встретимся и сыграем по-честному, — улыбнулся Степан Медардович.

— И только?

— Ещё сказал, что между нами нет счётов. Это я попытался его поблагодарить.

Захар положил на стол колоду.

— Заметить трудно, но возможно.

— Но в игре, конечно, не до этого, — вздохнул Роман. — Отец, может, и в самом деле, мы с Зарей будем ездить с тобой? По очереди. Мама?

— Пустяки, — отмахнулся Степан Медардович. — Обходилось раньше, обойдётся и впредь. Я просто подумал, Ярик, что тебе будет интересно.

— Спасибо, дядя, это и в самом деле, очень интересно. Разумеется, он — не Андрей, не репатриант и не рабочий. И где вы познакомились? В Ижорске? — Степан Медардович кивнул. — Ну, и не оттуда.

— Ложный аэродром? — усмехнулся Роман.

— Вот именно, — кивнул Ярослав. — Ложная засветка. Чтобы искали там, где ни его, ни его следов заведомо не будет. А колоду... я заберу её, хорошо?

— А я думал поместить её в наш музей, — засмеялся Степан Медардович. — В назидание потомкам.

— Я хочу показать её кое-кому в научно-техническом отделе, а потом верну.

— Конечно, Ярик, — вмешалась Елизавета Гермогеновна. — Раз нужно для дела, конечно, бери.

— Спасибо, тётя, — Ярослав посмотрел на часы. — Дядя, мне пора на службу. Если вспомните ещё что интересное, позвоните, хорошо? Спасибо за ужин, тётя, очень вкусно. Заря, проводишь меня?

— Конечно, — встал Захар.

Ярослав попрощался со всеми и вышел.

Уже внизу Захар тихо спросил:

— Это опасно?

— Для дяди вряд ли. Но что такой зверь в Царьграде, конечно, неприятно. Эту тройку мы знаем, и, если их рискнули раздеть... большие разборки грядут. Есть о чём подумать.

Ярослав надел шинель, пояс с портупеей и кобурой.

— Заря, ты во фронтовое очко играл?

— Ещё бы!

— Так что, как говорят в южных портах, не бери в голову. Дважды по одному месту не попадает.

— А это по залповому весу глядя. Счастливо, Яр.

— Счастливо.

Захар закрыл за Ярославом дверь, проверил засов. Сюда всё же, конечно, вряд ли полезут, но... и оружие лучше держать под рукой, благо, разрешение есть.

Наверху Степан Медардович весело, но твёрдо отбивался от жены и младшего сына, настаивавших на сопровождении в поездках.

— Нет, Лизанька, я — не король и не царь, ни лейб-гвардия, ни рынды мне не нужны. Кстати, как правило, именно личная охрана и оказывается самой опасной. Масса примеров в истории.

— Папа...

— Нет, Рома. И хватит об этом.

Захар вошёл в кухню и сел на своё место.

— Уехал. Я думаю, папа, ты прав. Дважды такое не бывает.

— Такое, а если... — Елизавета Гермогеновна не стала договаривать.

Степан Медардович с улыбкой оглядел сыновей и жену и повторил:

— Обходилось раньше, обойдётся и теперь.

Захар улыбнулся.

— Тоже игра, отец, так?

— Верно, — кивнул Степан Медардович.

— Дёргать смерть за усы, а бога за бороду, — улыбнулся и Роман. — Игра княжеская, согласен.

Елизавета Гермогеновна вздохнула.

— Ну, раз это игра, то я молчу.

— Спасибо, княгиня, — Степан Медардович с чувством поцеловал ей руку.

Захар и Роман рассмеялись.

Бурлаков постелил сыну на диване в кабинете. И, как ни устал Андрей, но войдя в кабинет и увидев книжные полки по стенам, не удержался от завистливого:

— И это ты всё прочитал?

Бурлаков горько улыбнулся: жалкие остатки и попытки хоть частично восстановить утраченное, правда, кое-что сданное тогда на хранение в университетскую библиотеку, сохранилось, но как же это далеко от былого... Но ответил весело.

— У тебя ещё всё впереди.

— С собой же не возьмёшь, — сразу ответил Андрей, чтобы профессор не подумал, что он остаться решил. А вот это да, лучше прямо сейчас и решить. — Вот ещё что. Как мне тебя называть? Не папочкой же? А на пахана ты не тянешь. Кликуха хоть есть, или там, — он ткнул пальцем в пол, намекая на подполье, — не заработал?

— Не умножай свою печаль излишними знаниями, — сразу и очень серьёзно ответил Бурлаков. -Кому надо, те знают, а тебе незачем.

— Ага-а, — задумчиво согласился Андрей. — Ясно-понятно. Ну, а мне как?

— Как хочешь, — пожал плечами Бурлаков.

Но Андрей его равнодушию не поверил.

— На... батю согласен?

— Да, — сразу и даже, к удивлению Андрея, с радостью согласился Бурлаков.

— Замётано, — кивнул Андрей.

На этом они и расстались на ночь.

Бурлаков ушёл в спальню, разобрал постель и прислушался. Вроде хлопнула дверь ванной, Серёжа сказал, что бритва у него с собой, хотя вряд ли он будет бриться, да и что там брить, он же мальчик совсем, ну вот, вот оно и наступило, снова дверь ванной, кабинета, мальчик лёг. Мучительно хотелось пойти посмотреть, удобно ли ему, но понимал, что делать этого нельзя, реакция непредсказуема, нет, надо ложиться и спать, господи, какой был день...

Андрей разделся до трусов, откинул одеяло и лёг, укрылся, нашарил выключатель настенной лампы — всплыло вдруг в памяти смешное слово "бра" — и щёлкнул им. Темнота оказалась светлее, чем дома, фонарь, что ли, за окном, и не такой тихой, что-то где-то булькало и переливалось. Ну, что же, это он сделал, смог, переломил себя. И неплохо, в общем-то, получилось. На все его условия согласились, он ничем не поступился и Эркина не обделил. А на свадьбу он устроит, всех соберёт, то-то у профессора глаза на лоб полезут. Об игре в поезде Андрей уже не думал. Мало ли что бывает, было, да и прошло. И спал он спокойно. Без снов.

Бурлаков лежал без сна, в каком-то странном забытьи. Не было ни мыслей, ни чувств, пустота, но тёплая, нестрашная и очень приятная пустота покоя. Какие же слова нашла Женя, что мальчик понял и приехал. Да за одно это... это неважно, всё неважно, здесь, совсем рядом, за стеной спит его сын, чудо всё-таки есть. Выжил, сохранил память и рассудок, и... чудо, и ещё раз чудо, и ещё раз. Он засыпал и просыпался от страха, что ничего не было, и прислушивался, пытаясь уловить за стеной дыхание.

Когда в очередной раз Бурлаков открыл глаза, окно — он вечером забыл задёрнуть штору — было серым. Значит, утро. Он откинул одеяло и сел. На часах уже начало восьмого. Мальчик пусть спит, конечно, но чайник надо поставить, и что-нибудь из еды, чтобы, когда проснётся, всё было готово.

Бесшумно двигаясь, он навёл порядок в спальне и пошёл на кухню. В кабинет он не заглянул: мальчику это может не понравиться, ещё подумает, что за ним следят. Обычно утром Бурлаков ограничивался чаем с бутербродами, но сегодня не простое воскресенье, да, а где-то у него было сало, яичница с салом — это то, что нужно молодому голодному парню.

Андрей, проснувшись, не сразу сообразил, где он и почему вокруг так много книг. В библиотеке ему ещё не приходилось ночевать. А, сообразив, тихо засмеялся и сел, спустив ноги на пол. Тот показался приятно прохладным, и Андрей, не обуваясь, как был, в одних трусах, встал и пошлёпал на кухню, где упоительно пахла и трещала на огне яичница.

— А чего, утро уже?

Бурлаков вздрогнул и обернулся. Его сын. Взлохмаченный, полуголый, стоя в дверях кухни, протирал кулаками глаза. Как... как когда-то, теми же детскими движениями. Но белая кожа, туго обтягивающая костлявое худое тело, испещрена, исполосована шрамами и рубцами, торчат шары коленных суставов, шишки сросшихся переломов на рёбрах... У Бурлакова вдруг ослабли руки, и тарелка звонко ударилась о край стола, отскочила, раскалываясь на две половинки, и уже на полу разбилась на мелкие осколки.

— Ты чего? — удивился Андрей.

Он наконец протёр глаза и удивлённо смотрел на Бурлакова, на его побледневшее застывшее лицо.

— Ничего, — глухо ответил Бурлаков, отворачиваясь к плите, чтобы не броситься обнять и прижать к себе этого изломанного, изорванного беспощадной вражеской силой мальчика. — Иди, умывайся. Завтракать будем.

— Пожрать я завсегда, — согласился Андрей, поддёргивая сползающие трусы, и, уже повернувшись уходить, сообразил: — А-а, так ты этого, — он похлопал себя по груди, — испугался? Ништяк, зажило уже всё.

Он изобразил залихватский блатной плевок и вышел из кухни.

Собирая осколки, Бурлаков слышал, как он, насвистывая, возился в ванной, ходил то в прихожую за своей сумкой, то в кабинет. И наконец Андрей вошёл в кухню уже в джинсах и аккуратно заправленной и застёгнутой на все пуговицы рубашке, свежевыбритый, со сверкающими в кудрях надо лбом каплями воды.

— А вот и я! Пожрать ещё есть что?

— Садись, — улыбнулся Бурлаков. — Кофе хочешь?

— А ну его к богу в рай, — весело отмахнулся Андрей, усаживаясь к столу. — Чай не в пример лучше.

И, уже начав есть, быстро вскинул на Бурлакова глаза.

— А чего ты испугался так? Я уже ого-го, ты б меня прошлой весной увидел, вот это было да-а!

Бурлаков сглотнул вставший в горле комок.

— Сейчас... всё в порядке?

— В абсолютном!

Андре даже подмигнул ему и снова набросился на яичницу. В самом деле она была такой вкусной, или это он так проголодался? А профессор тоже ничего, наворачивает — будь здоров.

— Поезд у меня в шесть.

— Я помню, — кивнул Бурлаков. — Пройдёмся по центру, Гостиный двор в воскресенье работает.

— Дело, — улыбнулся Андрей. — А то из столицы без гостинцев нельзя.

— Да, конечно, — поддержал Бурлаков и внезапно, сам не ждал, что сорвётся, спросил: — Как ты выжил?

Андрей отодвинул опустевшую тарелку, отхлебнул чаю.

— Ты про что? Про лагерь, заваруху или Хэллоуин? Или про всё сразу? Жить хотел, вот и выжил. Ну и... помогали мне, конечно.

О Фёдоре Морозе Бурлаков не спросил, удержался. А Андрей вдруг со злой насмешкой улыбнулся и спросил:

— А ты что, засомневался? На, — он рывком расстегнул манжету и отодвинул рукав. — Смотри, вот он. Несводимый.

На белой коже цепочка синих цифр. Бурлаков смотрел, не различая их, и не в силах отвести глаза. Скрипнув зубами, Андрей справился с собой и опустил рукав, застегнул манжету.

— Всё! — отхлебнул чаю, обжёгся, крепко выругался и покосился на Бурлакова.

— Умеешь, — спокойно оценил Бурлаков.

Андрей ухмыльнулся.

— Хорошие учителя были. Да и я ученик не из последних.

— У нас в роду иначе и не бывает, — улыбнулся Бурлаков.

Закончили завтрак они уже в согласии, хотя бы внешнем. Пока ели, за окном посветлело, в серой облачной пелене показались прожилки голубого по-осеннему неба, проглянуло солнце. И, хотя не тянули и не копались, а из дома вышли уже после десяти.

Было прохладно, но сухо, дворники убирали опавшую за ночь листву. Андрей вертел головой, разглядывая витрины и прохожих.

— Ну город, — наконец выдохнул он. — Себя потеряешь и не заметишь ни хрена.

Бурлаков улыбнулся и кивнул своим мыслям. Да, если утренний полусонный и пустынный Царьград кажется мальчику слишком шумным и многолюдным, то, конечно, в Загорье ему будет лучше. А впереди долгие, блаженные, бесконечные семь часов, которые он проведёт с сыном, господи, неужели это правда?!

Только Эркин с Алисой пришли домой, как потемнело и повалил мокрый снег.

— Ну, как вы вовремя успели! — радовалась Женя, помогая Алисе вылезти из курточки. — И листья очень красивые, потом засушим и сделаем букет.

Дома тепло, из кухни, как всегда когда Женя дома, упоительные запахи, всё хорошо.

— Как ты? — Эркин пытливо посмотрел на Женю.

— Всё в порядке, — Женя поцеловала его в щёку. — Переодевайся, и будем обедать.

— Да, Женя, хорошо.

В спальне он разделся, натянул домашний костюм — осень уже, опять как раз, и хорошо, что штаны успели высохнуть, а то он будто купался в них. Он вешал джинсы в шкаф, когда в спальню вбежала Алиса.

— Эрик, а обед уже готов.

— Иду, — улыбнулся ей Эркин.

За столом говорили о школе и о том, что Жене за такую переработку должны были дать отгул, но работы так много, что просто оплатят сверхурочные и в двойном размере. Эркин слушал и кивал. Конечно, лучше бы отгул, чтобы отдохнуть, но раз так получилось, то что уж тут поделаешь. Чем именно занималась Женя на своей работе, он не спрашивал, как и не рассказывал о своей работе, ведь Женя тоже ему вопросов не задаёт. Это и раньше, в Джексонвилле, было неважно, а здесь-то... работа — она работа и есть, да и слова Саныча о военной тайне засели в голове.

После обеда Алиса отправилась спать. Эркин озабоченно посмотрел на Женю.

— Ты устала, Женя, тебе надо выспаться.

— А я уже спала, — возразила Женя. — Пока вы учились. Вчера всё нормально было? Как Алиска себя вела?

— Хорошо, — убеждённо ответил Эркин.

Ему хотелось похвастаться, как он сумел пересилить себя, не видеть Алискиной белизны, но решил воздержаться: слишком многое ему бы пришлось объяснять и неизвестно, как ещё Женя это поймёт. И — вдруг он подумал — можно ли это вообще понять: Так что не стоит трепыхаться, обошлось и ладно. И когда Женя поставила последнюю тарелку на сушку, он легко подхватил её на руки и понёс в спальню.

За окном снег стал дождём, небо оставалось низким и тёмно-серым. Эркин опустил Женю на кровать и стал раздевать мягкими усыпляющими движениями.

— Но я не хочу спать, — тихо засмеялась Женя, обнимая его за шею. — Я тебя хочу.

— Ла-а? — радостно удивился Эркин. — Я тогда сейчас дверь запру.

Он оторвал себя от Жени, в два шага пересёк спальню и щёлкнул задвижкой. И от двери посмотрел Женю. Она перекатилась на живот и лукаво смотрела на него, из-под рассыпавшихся и упавших на лицо волос. Эркин тихо счастливо засмеялся, стаскивая через голову рубашку, и мягким прыжком оказался рядом с Женей.

— А вот и я!

— Ага, — согласилась Женя, обнимая его. — Как же ясоскучилась по тебе, я тебя целые сутки не видела.

— И я, — вздохнул Эркин. — Так долго, м-м, какая ты вкусная, женя, — он даже причмокнул, целуя её.

Женя засмеялась, сладко ёжась и потягиваясь в его объятиях. Эркин целовал её, мягко тёрся о неё, её телом, раздевая себя.

— Как это у тебя получается? — удивилась Женя.

— А тебе нравится?

— Очень! Какой ты красивый, Эркин, — мягко отстранившись, она разглядывала его, гладила взглядом.

За окном и в спальне стремительно темнело, и в уже не голубом, а синем сумраке тело Эркина словно тяжелело, сливаясь с темнотой, и только блеском молнии иногда мелькала его улыбка, и ещё его глаза, чёрные и блестящие этой чернотой. Женя потянулась поцеловать их, и Эркин крепче обнял её, пряча в кольце своих рук, накрывая своим телом.

— Я иду, женя.

— Я встречаю. Входи, Эркин.

Волна была рядом, но Эркин давно не боялся её: она ни разу не помешала ему, даже накрытый, закрученный ею, потеряв в ней себя, он ни разу не ошибся, не сделал Жене больно или неприятно. Он помнил о Джексонвилле, но это было уже слишком давно, и Женя простила его, и ему просто хорошо в горячей, сразу и обжигающей, и леденящей волне. Тело Жени, её кожа, запах её волос... он то качался плавно и широко на всю длину, то бил сильными, но не резкими толчками, то замирал и мягко ворочался в Жене, давая ей передохнуть.

И наконец волна отхлынула, оставив его лежащим рядом с Женей, мокрого от пота, опустошённого и бесконечно счастливого.

Женя вздохнула и погладила его по груди. Эркин ответил ей таким же блаженным вздохом и чуть подвинулся, чтобы ей было удобнее.

— Тебе нравится?

— Ага.

— Всего погладить?

— Аг-г-га-а, — протянул Эркин.

Руки Жени блуждали по его телу, трогали, гладили, пощипывали соски, перебирали волосы на лобке. Эркин тихо, полуприкрыв глаза, покряхтывал от удовольствия. Стало уже совсем темно, скоро проснётся Алиса, а они всё не могли оторваться друг от друга.

Впереди субботний вечер, и ночь, и воскресный день, такой долгий с утра и ттак неожиданно быстро заканчивающийся вечером.

— Мне так холошо с тобой, Эркин.

Он молча потёрся телом о её руку, говорить не хотелось, и двигаться, и вообще что-то делать.

— Мам, Эрик! — зазвенел под дверью голосок Алисы. — Вы спите, что ли? А гулять не пойдём?

— Какие прогулки, такой дождь, — отозвалась Женя, поцеловала Эркина, включила лампу на тумбочке и встала. — И темно уже как.

— Ну, тогда играть давайте, — предложила Алиса, дёргая и крутя дверную ручку.

— Успеешь, — Женя не спеша надела трусики, накинула и запахнула халатик, завязала поясок. — Ты постель убрала?

— Ну, мам... — вздохнула Алиса.

И они услышали, как она зашлёпала к себе.

Эркин тихо засмеялся. Он лежал на кровати, раскинув руки и ноги в блаженной истоме. Женя, наклонившись, ещё раз поцеловала его.

— Вставай, милый. Ночью продолжим, да?

— Обязательно, — радостно пообещал Эркин, рывком скидывая себя с кровати.

Когда Женя вышла, он надел домашний костюм, встряхнул и заново постелил ковёр, задёрнули расправил шторы. Хризантемы он уже выставил из кладовки на окно, и там выглянули новые зелёные ростки. Баба Фима сказала, что к рождеству расцветут, вот будет здоровско!

Эркин ещё раз оглядел спальню, чуть подвинул лампу, чтобы зеркальный коридор смотрелся получше и вышел.

— Э-эрик! — радостно ткнулась ему в ноги Алиса. — Пошли играть.

— Пошли, — согласился Эркин. — А во что?

Он знал уже много игр, не то что в прошлом году с единственным "ласточкиным хвостиком"

— Давайте в лото, — предложил, выходя из кухни, Женя. — И я с вами.

— Ура-а-а! — завопила Алиса, но тут же решила уточнить: — А на что? На конфеты?

Женя засмеялась.

— На орехи.

— Ладно, — согласилась Алиса. — Эрик, наколешь орехи?

— А как же, — улыбнулся Эркин.

Устроились в большой комнате, разложили карточки, орехи, цветные кружочки закрывать цифры, блюдечки для скорлупы и ядрышек. И всё было хорошо, и весело, и интересно, а что нет Андрея с его шуточками и подначками, так и раньше бывало, что он в гости уходил, а гостеванье у Андрюхи на весь вечер, а то и на ночь, это все знают. И потом, когда ужинали и ложились спать, об Андрее не говорили. Он обещал вернуться в понедельник вечером, а сегодня ещё только суббота.

— До вторника можно не беспокоиться.

Женя, сидя перед трюмо, расчёсывала волосы, и Эркин, лёжа на кровати, любовался ею сразу во всех зеркалах.

— Да, Женя, — он сразу понял, о ком она говорит. — Да, Женя, он вырвется, даже если его... если ему запретят.

— Ну, Эркин, не выдумывай. Кто ему может запретить?

Эркин вздохнул.

— Бурлаков. Он — отец, Женя, у него все права.

— Не выдумывай, — повторила Женя, но сама чувствовала, что получалось неубедительно.

Она отбросила на спину волосы и встала.

— Всё будет хорошо, Эркин. Ты мне веришь?

— Верю, — улыбнулся Эркин и потянулся, выгибаясь на арку, чтобы одеяло как бы само по себе сползло с него.

Женя засмеялась и встала на кровать. Она была в длинной и широкой ночной рубашке, и Эркин, мгновенно повернувшись на живот, поднырнул под подол и стал там медленно подниматься, натягивая собой ткань. Прижимаясь к Жене, гладя и обнимая её, он мягко втянул её руки внутрь рубашки, на мгновение запутался в её волосах и кружевах выреза, но тут же сообразил и вдёрнул Женю внутрь.

— Мы как в палатке, — засмеялась Женя, обнимая его.

— Ага, — согласился Эркин.

Тонкая ткань рубашки просвечивала, окружая их розовым туманом, под ногами мягко пружинила кровать, и Эркин, прижав Женю к себе, попробовал покачаться вверх-вниз. Женя хихикнула, и он качнулся сильнее, и ещё раз. И, поймав ритм, приподнял и посадил Женю на себя, войдя сразу и точно. Женя ахнула и засмеялась.

— Тебе нравится? — обрадовался Эркин, усиливая размах и силу удара.

Руки Жени обвились вокруг его шеи. Под рубашкой становилось душно, и Эркин, одной рукой прижимая Женю к себе и продолжая качаться, другой рукой начал собирать рубашку и подталкивать её кверху.

— Как это у тебя здорово получается, — смеялась Женя.

— М-м-м, — согласился Эркин.

Волна была рядом, но он старался удержать её. Наконец ему удалось справиться с тонкой, но непослушной тканью.

— Так лучше, Женя, да?

— Ага, спасибо.

Осторожно, чтобы не разорвать замок, Эркин вместе с Женей опустился на постель.

— А так?

— И так, — согласилась Женя. — И этак... и по-всякому.

— Понял, — Эркин перевёл дыхание, слегка подвинулся, чтобы Жене было удобнее. — Значит, по-всякому. Сделаем, — и, по-прежнему прижимая Женю к себе и не разрывая замка, перекатился по кровати к одному краю, потом к другому.

Женя смеялась, целуя его в щёки и губы, её волосы метались вокруг их голов. Эркин выгнулся на арку, подбросил Женю сильным толчком и снова перекатился, навис над ней, упираясь локтями в кровать, чтобы только касаться, чтоб грудь о грудь, но не придавить, и ударил ещё раз, уже в полную силу и на всю длину, и ещё... Женя ахнула, потянула его на себя, и Эркин ударил ещё сильнее. Чёрно-красная волна ударила ему в спину, прижимая к Жене.

— Женя... — ахнул он.

— Эркин, я здесь, Эркин...

Волна била его по спине и затылку, и он, прикрывая Женю собой, уже не помнил и не понимал ничего, кроме одного: Женя с ним, здесь и сейчас...

...Обычно Женя засыпала первой, но сегодня, когда волна отпустила его, Эркин не то что заснул, а отключился. Приподнявшись на локте, Женя рассматривала его. Будто впервые видела. Как тогда, в самый первый раз. И свет, как тогда, розовый, и... и всё другое, а Эркин... какой он красивый, сильный... чёрные блестящие волосы прядью на лбу, красивые свободно раскинувшиеся брови, от густых ресниц тень на щеке, шрам белой полоской совсем не портит, красивые мягко сомкнутые губы... она знала, как легко он просыпается от её взгляда, но не могла оторваться... сладкая усталость во всём теле, блаженный покой... кожа Эркина влажно блестит...

Эркин вздохнул и потянулся, перекатились, вздуваясь и опадая, мышцы на его груди и животе, улыбнулся, не открывая глаз. Женя кончиками пальцев погладила его по лицу, обводя контур скулы и подбородка. Эркин из-под ресниц лукаво посмотрел на неё, качнул головой, чтобы её палец коснулся его рта, и губами поймал его.

— Подловил? — рассмеялась Женя.

— Ага, — согласился с очевидным Эркин, правда, для этого, ему пришлось отпустить её палец. — А теперь скажи, что я провокатор и придуши меня.

-Ты мазохист.

Эркин кивнул.

— Ты меня уже так называла. И что это?

— Ну-у, — Женя, к удивлению Эркина, вдруг заговорила по-английски. — В колледже на курсе психологии нам говорили, что это человек, который любит, чтобы его мучили.

— Такое бывает? — удивился Эркин.

— Он от этого получает сексуальное удовольствие.

Эркин уже открыл рот, чтобы сказать, что такого быть не может, вот сами мучить любители есть, это да, и у него однажды такое было, так в него ногти засадила, что он не выдержал и заорал, а она ещё укусить его успела, хорошо, что не до крови, и надзиратель пришёл, сказал, что если миледи такое нужно, то пусть в О-Палас идёт, а здесь материал не портит, словом, обошлось, но не Жене о таком слушать.

Женя погладила его по груди и животу, тронула пальцем его губы.

— Конечно, нет, Эркин, никакой ты не мазохист, — и поцеловала его. — Ты здоровый, и сильный, и красивый, и умный...

— И как это всё во мне помещается? — вздохнул Эркин так серьёзно, что женя залилась смехом и долго не могла успокоиться.

Было уже совсем поздно, за полночь перевалило, когда они наконец улеглись спать, укутав друг друга и обнявшись. И вроде только-только закрыли глаза, как в дверь забарабанила Алиса.

— Мама, Эрик, утро уже, ну, вы что, весь день спать будете?!

— Алиска, отстань, — Женя зевнула и потянулась. — Иди, сама поиграй.

— Ну, мам, ну, воскресенье, ну, Эрик... Эрик, пойдём тянуться.

Эркин повернулся на живот, потом встал на четвереньки и потряс головой, просыпаясь.

— Сейчас.

— Ага! — обрадовалась Алиса. — Эрик, а пусти меня, я покувыркаюсь.

Эркин встал и зашлёпал к комоду, привычными, почти машинальными движениями достал чистые трусы и оделся. Женя ещё лежала. Он подошёл к двери и открыл её. Алиса влетела в спальню и с ходу запрыгнула на кровать, кувыркнулась, налетела на Женю и удивилась.

— Ой, мама! А Эрик где?

— Я здесь, — засмеялся Эркин, раздвигая шторы.

— За окном шёл дождь, всё было серым и мокрым.

— Гулять, значит, не пойдём, — глубокомысленно заключила Алиса, сидя на кровати. — В кино тоже, да? — и сама ответила: — Ну да, чего мокнуть. А чего тогда делать будем? Андрюху ждать?

— Сегодня он не придёт, — спокойно ответила Женя. — Ты же тянуться хотела, ну, так иди, переоденься.

— Ага!

Алиса спрыгнула с кровати и убежала, а Женя встала и подошла к Эркину.

Он стоял у окна, где его застали слова Алисы об Андрее, и глядел на улицу, хотя любоваться там было нечем. Женя сзади обняла его, коснулась щекой его спины между лопатками.

— Всё будет хорошо, Эркин.

Он кивнул.

— Спасибо, Женя, — откашлялся, прочищая горло. — Ты ложись, поспи ещё.

— Нет, — Женя, привстав на цыпочки, поцеловала его в шею, в корни волос на затылке. — Утро так утро.

В спальню опять влетела Алиса, уже в трусиках и маечке.

— Эрик, я уже! Пошли!

— И я уже, — засмеялся Эркин. — Женя, мы пошли.

Алиса уцепилась за его руку, и они ушли в большую комнату. Женя оделась и захлопотала, наводя порядок в спальне.

За окном по-прежнему шёл дождь. Конечно, никуда они сегодня не пойдут, проведут воскресенье дома. А вечером, может, в гости к кому-нибудь в доме пойдут, или к ним придут, или ещё что-нибудь придумают. А придумать надо, а то Эркин ведь изведётся от ожидания.

Как обычно, быстро всё сделав, Женя пришла в большую комнату к Эркину и Алисе, немного позанималась с ними и увела Алису, чтобы Эркин мог спокойно в одиночестве закончить свою гимнастику.

Потом завтракали, а впереди было ещё всё воскресенье.

Гостиный Двор потряс Андрея. Таких толкотни, многолюдья, обилия товаров и высоких цен он ещё нигде и никогда не видел.

— Цены здесь...

— Столичные, — улыбнулся Бурлаков.

Они сидели в маленьком кафе на галерее второго этажа, за столиком у самых перил.

— И это всегда здесь такое?

— В будни народу больше.

— Надо же, — покрутил головой Андрей. — Себя потеряешь и не заметишь, когда.

Бурлаков кивнул.

— Да, но можно привыкнуть. Человек ко всему привыкает.

Лицо Андрея помрачнело.

— Это ты точно сказал, ко всему, — зло вскинул глаза. — А я привыкать не собираюсь. Из Загорья не уеду, понял, нет?

— Мы об этом уже говорили, — внешне спокойно ответил Бурлаков. — Раз тебе там нравится...

— Там моя семья, запомни, — перебил его Андрей.

— Да, я знаю. Но это теперь и моя семья. Тоже запомни.

Андрей усмехнулся.

— Хорош отбиваешься. Ладно. Так что, может, ты к нам переедешь?

— Здесь у меня университет, лекции, ещё семинар буду вести, комитет.

— Это понятно, и всё? — глаза у Андрея насмешливо блестели. — Больше ничего и никого?

Бурлаков пожал плечами.

— Есть друзья, есть сотрудники.

— И всё? — Андрей нахально подмигнул. — Я ж помню, — и пропищал: — Гаря, не волнуйся. — И своим голосом с подчёркнутой деловитостью: — Ты всё ещё с ней или заменил?

— Это тебя не касается, — твёрдо ответил Бурлаков. — Не твой дело. Запомни.

Андрей зло сощурил глаза, но промолчали наконец принуждённо улыбнулся.

— Ладно, бери себе это сокровище, не претендую.

— В это не лезь, — глухо сказал Бурлаков. — Больше предупреждать не буду.

— Понял, не глухой, — буркнул Андрей.

Под ними море голов, шарканье ног по полу и гул голосов, в котором неразличимы слова. Андрей смотрел на эту суету, явно думая о своём, лицо его стало усталым и даже не взрослым, а старым. Бурлаков также молча смотрел на него. Если бы он мог...

— Ладно, — Андрей тряхнул головой. — Ладно, замнём для ясности. Так когда тебя ждать?

— Недели через две. Сегодня седьмое...

— Ещё две недели, и как раз двадцать первое. Впритык хочешь:

— Постараюсь пораньше. Я дам телеграмму.

— Замётано, — кивнул Андрей и посмотрел на часы.

— Успеешь, — заметил его движение Бурлаков.

— Да, успею. Слушай, а вот бельё, сразу полудюжину брать не дорого? Ну, не чересчур это тебе?

— Есть у меня деньги, — успокоил его Бурлаков. — А у тебя...

— У меня ссуда за спиной, — усмехнулся Андрей. — На обзаведение. И зарабатываю я прилично.

— Это рабочим в цеху?

— Ну, — Андрей широко ухмыльнулся, — если с умом тратить. А то ещё если на дороге валяется, то не грех и подобрать.

Бурлаков невольно напрягся.

— И всё, что лежит, хватаешь?

Лицо Андрея стало демонстративно простодушным до идиотской наивности.

— Мина если, так пусть себе и лежит, дурака ждёт.

Бурлаков чувствовал, что Андрей чего-то недоговаривает, но настаивать не рискнул. И, боже мой, о каких незначащих глупостях они говорят, но о главном... язык не поворачивается. Да и что сейчас самое главное?

Андрей допил свой чай, улыбнулся уже по-другому.

— Давай теперь на вокзал. Мне ещё билет брать.

Бурлаков невольно вздохнул. Время не остановить. А они и не поговорили толком. И вот... уже пора.

— Да, пойдём.

Бурлаков подозвал официанта и расплатился. Андрей взял свою потяжелевшую сумку, ещё раз сверху вниз оглядел суетящуюся внизу толпу и встал.

Они не спеша, неся на руке — Андрей свою куртку, а бурлаков пальто — прошли между столиками к выходу и дальше по галерее.

— Тебе хватит на дорогу?

— Вполне, — Андрей насмешливо хмыкнул. — Я ж тебе сказал, что кой-чего на дороге подобрал. Так что на всё хватит и ещё останется. Не боись, всё нормально будет.

Бурлаков кивнул так спокойно, будто все эти выпады и закидоны совсем не смущали его. И Андрей решил попробовать добавить.

— Могу и тебе подкинуть.

И услышал насмешливое:

— Я и сам неплохо зарабатываю.

Андрей посмотрел на него с насмешливым удивлением.

— Ты чего, псих? Кто ж от денег отказывается. Или, — он зло сощурил глаза, — брезгуешь?

— Не дури.

— Я от тебя со вчера только это и слышу, — огрызнулся Андрей. — Ничего другого придумать не можешь?

— А ты веди себя по-другому, — немедленно отпарировал Бурлаков.

Андрей хмыкнул, но промолчал. У лестницы они оделись и спустились вниз.

— Ещё что-нибудь посмотришь?

— Нет, лучше пройдёмся. До вокзала пешком можно?

— Да, вполне.

После Гостиного Двора на улице было просторно и даже вроде тише. Андрей с удовольствием огляделся.

— Жалко, Крепость не успел посмотреть.

— Ничего страшного, в другой раз туда пойдём, — очень спокойно, даже небрежно ответил Бурлаков.

Андрей покосился на него и улыбнулся.

— Замётано. В другой раз сразу туда.

Улыбнулся и бурлаков.

До Северного вокзала дошли до обидного быстро. Вокзальная площадь, как и положено, забита автобусами и людьми, лавируют, покрикивая короткими резкими гудками, юркие машины такси, кричат, проталкиваясь в толпе, разносчики, толчея, суматоха... похлеще, чем в Гостином.

Но у касс дальнего следования стало заметно свободнее. На Ижорск билеты были.

— Купейный или общий?

Андрей залихватски тряхнул шевелюрой.

— Где наша не пропадала! Давайте общий.

— Чего ж не в мягком? — попробовал пошутить Бурлаков.

Андрей улыбнулся, но ответил серьёзно.

— В мягком я сюда ехал. Не мой класс, выделяюсь сильно. Моя плацкарта общая.

— Нижний боковой возьмёте?

— Да, сразу, не задумываясь, ответил Андрей.

— Четырнадцать семьдесят.

Андрей расплатился и спрятал билет в бумажник. Поглядел на часы.

— Полчаса осталось. Пошли, закину сумку, и попрощаемся.

Бурлаков кивнул.

Поезд уже стоял у перрона, и вдоль него тянулась цепочка прощающихся. Вот и двенадцатый вагон, проводник у двери посмотрел билет Андрея и пропустил их внутрь. Вагон полупустой. Андрей нашёл своё место, засунул сумку под сиденье, снял и повесил на крючок куртку. Верхняя полка поднята.

— Посидим или как?

Сели напротив друг друга. Андрей вытащил из кармана и бросил на столик пачку сигарет.

— До свадьбы я уже не выберусь, не хочу школу пропускать.

— Да, конечно, — Бурлаков сглотнул шершавый комок в горле. — Ты можешь звонить, вечером я дома.

— Вечером это во сколько?

— После девяти. Вот телефон.

Андрей усмехнулся, разглядывая визитку. Хотел сказать, что эта у него уже третья, так и коллекция наберётся, но промолчал. Говорить о Фредди рано, а о Степане Медардовиче неохота.

— Ладно. Замётано. Так ты приедешь?

— А как же, — Бурлаков старался улыбаться. — Я же обещал.

— Тогда ты тоже обещал, — совсем по-детски вырвалось вдруг у Андрея. — Что всё будет хорошо, что будет, как раньше, а получилось...

— Это война, пойми...

— А что же ещё, ладно, знаю, — Андрей досадливо дёрнул плечом и резко сменил тему. — Рожки не потают?

— Упаковка надёжная, не беспокойся. От окна будет дуть.

— Ништяк, не бери в голову.

Бурлаков кивнул.

По вагону прошёл проводник.

— До отправления пять минут.

Бурлаков и Андрей одновременно встали.

— Не выходи, ещё отстанешь.

— Ништяк тупо повторил Андрей.

Они прошли к выходу, и уже в тамбуре Бурлаков, мягко надавив ладонью, остановил Андрея.

— Нет, не выходи.

У Андрея дрогнули губы.

— Ладно.

В вагон влезала нагруженная чемоданами и сумками пара, Андрея и Бурлакова толкнуло, притиснуло друг к другу, и объятие вышло вынужденным.

— Провожающие, выйдите на перрон, отправляемся.

Бурлаков отпустил Андрея.

— До свидания, я приеду, как договорились.

— Ага, — хрипло выдохнул Андрей.

— Прошу, — голос проводника вежливо настойчив.

Пропустив Бурлакова на перрон, он остался стоять в дверях. Из-за его спины Андрей, прикусив изнутри губу, смотрел на Бурлакова. Поезд дрогнул и медленно двинулся. Бурлаков быстро пошёл, стараясь держаться вровень с вагоном. Андрей медленно, как через силу, поднял руку, то ли прощаясь, то ли останавливая. На его лице влажно блестели две дорожки на щеках, и это было последним, что увидел Бурлаков, не сразу поняв, что Серёжа плачет. Поезд набрал ход, и, уже не поспевая за ним, Бурлаков остановился. Зачем-то снял шляпу и взмахнул ею, хотя видеть его Серёжа уже никак не мог. И так, с обнажённой головой, и стоял на перроне, пока не скрылся из виду хвостовой вагон.

Проводник закрыл дверь и запер её свои ключом.

— Я покурю здесь, — сдавленно, перехваченным горлом сказал Андрей.

— На здоровье, — с вежливым равнодушием ответил проводник и ушёл в вагон.

Андрей похлопал себя по карманам в поисках сигарет, вспомнил, что оставил пачку на столике в вагоне, и выругался. Обычно ругань помогала успокоиться, но сейчас почему-то не сработало. Разревелся, как мальчишка, будто и впрямь... ладно, авось профессор не заметил, а то ещё вообразит себе невесть что. Он ещё постоял в тамбуре, пока не почувствовал, что щёки высохли, и тогда открыл дверь вагона.

Койка над его местом оставалась поднятой, а на столике пачка сигарет лежала, как он её оставил. Андрей сел по ходу, чтобы смотреть вперёд, а не назад, и закурил. Вокруг суетились, укладывая и размещая вещи, проводник собирал билеты. Отдавая свой, Андрей спросил о чае.

— Как управлюсь, подходи со своей посудой, — ответил проводник.

Ну, правильно, это тебе не мягкий вагон со всякими барскими штучками. Андрей вытащил из-под скамейки сумку, достал кружку, коробку с бритвенным прибором. Хорошо, что ещё там, в магазине, возясь с покупками, переложил всё нужное в дороге наверх. Так, а жилет тоже лучше наверх, едет-то на север, вот так, покупки все вниз, а между ними свёрток с "подобранными" деньгами, а что, ведь не соврал, шальные же деньги, как скажи с неба упали, три сотни он вынул и переложил в бумажник утром, вот на всё и хватило, и осталось, в Ижорске будет в два с минутами, так что там зайти и купить себе зимнего, там, говорили, военным торгуют, нет, армейским, война-то когда уже кончилась, и лётчицкую куртку можно задёшево взять, ну, посмотрим, как получится.

Он убрал сумку обратно, сел и уже спокойно огляделся. Да, эта публика ему под стать, здесь он на месте, в общей — усмехнулся — шеренге. В отсеке напротив то ли семья, то ли просто компания дружно сооружает общий стол из всякой немудрёной снеди, по проходу пробежал, переваливаясь, ребёнок, толстый от купленного явно на вырост пальто, и женский голос раздражённо прикрикнул на него, кто-то взахлёб смачно ржал, тяжело стукнул об пол упавший чемодан, и его обругали зло, но незатейливо, ругателю тут же предложили заткнуться, а то и женщины вокруг, и дети... Словом, обычная жизнь обычных людей.

За окном бесконечные пригороды, заводы, жилые кварталы, деревья... Стремительно темнело, И Андрей разглядывал уже своё отражение.

— А вот пирожки, куры копчёные, колбаса... — выпевала женщина в белой куртке, толкавшая перед собой по проходу двухэтажный столик на колёсиках.

Андрей достал бумажник. Особо есть не хотелось, но чем-тоже надо занять себя, да и психанул он, а псих лучше всего заедать. Он купил курицу и булку, уже нарезанную ломтями, сходил к проводнику за чаем. Сахар и печенье здесь, как в мягком, на столах не лежали, тоже у проводника брать надо. Взяв пакетик сахара на два куска и маленькую пачку печенья, Андрей вернулся к себе и стал устраиваться уже основательно. Каждый сам за себя, один бог за всех, а его-то и нетути. Промасленная бумага от курицы вместо скатерти, столовый нож — ещё в Атланте в лагере покупал в дорогу, есть хлеб — заедать курицу и руки вытирать, дымящийся чай в кружке. Андрей ел не спеша, разглядывая темноту за окном. Рядом уже шумно чокались и рассказывали друг другу какие-то длинные непонятные истории. Вагон шумел ровным, сытым гулом. И Андрей чувствовал, как его отпускает страшное напряжение этих дней. Да, он всё сделал и сделал правильно, и ни о чём не жалеет. И помирился, и себя отстоял, и Эркина не подставил. Теперь, если что, то профессору придётся Эркина защищать, никуда председатель не денется. А случиться может что угодно. Потеряет вот так голову и спечётся, сгорит синим огнём, а Эркин тогда ведь за него тоже на всё пойдёт... ладно, выстрела не слышал, так о пуле не думай. Всё тип-топ, век воли не видать, едет домой не прожившись, а нажившись. И гостинцев полна сумка, и подарков...

...Одуряюще сладкие запахи, многоцветье коробочек на витрине.

— А это что такое?

— Рожки цареградские, — смеётся продавщица. — Сколько возьмёте?

— Каждого по дюжине, — сразу отвечает он.

И перед ним громоздятся коробочки, наполненные светло-жёлтыми, изогнутыми действительно как бычьи рога, тестяные конусы с изюмом, с орехами, с разными кремами, с кокосовой стружкой, и ровно по двенадцать в каждой коробочке, десять рублей коробка. Такого в Загорье и не видали, и не едали, это он точно знает...

...Пёстрая россыпь обложек книжного развала. Глаза разбегаются, всего бы набрал, и того, и другого, и третьего. Алисе — сказки, Жене... кулинарную энциклопедию, Эркину, чёрт, надо же такого, чтобы брату по душе пришлось, чтоб... о, Шекспир, сонеты, и на русском, вот это то, что надо, Эркин любит стихи, а вот он ещё антологию возьмёт, вот эту, да, "Русская поэзия, слово сквозь века". И себе... историю искусств, живопись, больно картинки хороши...

...Андрей улыбнулся воспоминанию. Сам себя за шиворот из магазина вытащил. И всё равно, уже в самом конце с лотка купил ещё о Царьграде большую книгу, с массой фотографий и рисунков. А потом ещё всякой мелочёвки: на стол поставить, на стенку повесить, Алиске ещё ленты узорчатые, уже в банты собраны с резинкой и заколкой, чтоб за волосы цеплять, Эркину перчатки, кожаные тёплые, ну, и себе такие же, а Жене шарф на шею, в загогулинах, как на том, памятном с детства, ковре...

...Он небрежно, скрывая нахлынувшее, спрашивает:

— Это называется как-то? Ну, узор, не знаешь?

И спокойное:

— Знаю. Турецкие огурцы...

...Всё-то профессор знает, и спокойный, как удав, хорошо удар держит. Ни во что не вмешивается, советует только, когда спросят, а вот смотри, не отрываясь. Вот тут чудом не сорвался. Но... сам пришёл, так что и претензии предъявлять некому. Ладно, обошлось и ладно. Курица какая мясистая, с жирком, и чай хороший, так чего ещё для жизни надо? Пожрал — поспал, поспал — пожрал. И в могилу лёг. С сытым брюхом и чистой совестью.

Съев курицу, Андрей вытер жирные пальцы о хлеб, съел и его и допил чай. Свернул бумагу вместе с костями в аккуратный свёрток и пошёл в уборную. Вагон уже затихал, готовясь ко сну, и на обратном пути Андрей зашёл к проводнику за постелью. Тюфяк, подушка и одеяло. И аж две простыни с полотенцем, а подушка уже в наволочке. Не мягкий, но получше, чем в тех, весенних поездах, когда он ехал от Рубежина в Загорье. Он опустил столик и развернул постель. Бриться на ночь он не будет: нечего выпендриваться, да и устал. Несмотря на простыни решил не раздеваться, чтоб опять же не показать себя кому-то излишне глазастому да наблюдательному. Профессора вон как от его шрамов шарахнуло, аж тарелку разбил. Андрей разулся, вытянул рубашку из джинсов, расстегнул её, расстегнул джинсы и залез под одеяло, вытянулся на спине. Ну, вот день и закончился, а до чего ж длинный, стервец, выдался.

Проводив поезд, Бурлаков повернулся и медленно, всё ещё неся шляпу в руке, пошёл к выходу. Вокруг обычная вокзальная суета, подошёл пригородный поезд, и на перрон хлынули вернувшиеся с дач и пикников, нагруженные сумками, рюкзаками, удочками и детьми, но его всё это никак не касалось и не задевало. Так же машинально, ничего и никого не замечая, он прошёл через вокзал на площадь и влился в обычную цареградскую толчею. Его обогнала женщина, тащившая за руку мальчика в "ну, совсем как настоящем" морском бушлате. Из-под шапочки-бескозырки выбивались на лоб светлые кудряшки. Малыш загляделся на Бурлакова и чуть не упал. Бурлаков улыбнулся ему. Ну, до чего похож на Серёжу, даже щербинка во рту такая же. И странно. Ведь два дня назад это бы не то что обидело, а... раздражило. Бурлаков улыбнулся своему удивлению и прибавил шагу.

Он шёл легко и уверенно, будто и не было этих сумасшедших, невероятных суток. Ни вспоминать, ни даже думать он не мог и не хотел. Просто идти, дышать осенним горьковатым от запаха палой листвы холодным воздухом... Бурлаков вдруг сообразил, что всё ещё несёт шляпу в руке и надел её.

Шёл вроде бы наугад, не глядя и не думая, а пришёл домой. Закинув голову, Бурлаков нашёл окна Маши. Синичка дома. Отлично. Он, игнорируя лифт, по-молодому быстро взбежал по лестнице на её этаж, даже не поглядев на свою дверь и нашаривая в кармане ключи.

Но его ждали. И, как только он вставил ключ в скважину, замок открыли изнутри.

— Наконец-то!

— Здравствуй, Маша.

Она обняла его, вдёрнув в квартиру. Бурлаков ударом каблука прихлопнул дверь, поцеловал в щёку возле уха.

— Ну, как ты?

— А ты как? Я так волновалась, Гаря, что это было?

— Маша, Машенька, — шептал он, уткнувшись лицом в её волосы. — Только не спрашивай меня, не могу я, ни о чём не спрашивай, всё хорошо, но не могу...

— Хорошо, Гаря, хорошо, как ты скажешь...

Она ещё раз поцеловала его, улыбнулась, смаргивая выступившие слёзы, и слегка отстранилась.

— Ты наверняка голодный, раздевайся, се час чай будем пить, и у меня пирог в духовке.

— Я обедал, — Бурлаков расстегнул пальто и стал раздеваться. — Но от твоего пирога никогда не отказывался и не откажусь.

Он был уверен в ней. Зинька всё понимает и держит слово. Конечно, он расскажет, но не сейчас, а... после свадьбы. Да, именно так, вот съездит в Загорье, отпразднует свадьбу... своего старшего, кажется, индеец старше Серёжи, да, правильно, Эркин, надо приучить себя называть его по имени даже в мыслях, наладит там отношения, и тогда всё расскажет. Но не всем, а только кому можно и, правильно, нужно. А сейчас даже и нечего рассказывать, всё так зыбко, неустойчиво.

— Гаря!

— Иду.

Он стряхнул с рук капли воды, вытер лицо и руки, повесил и аккуратно расправил полотенце.

— Машенька, ты волшебница, от одних запахов голова кругом.

Она счастливо и смущённо засмеялась. Цену своим кулинарным талантам она знала, но он всегда так хвалит её стряпню... поневоле поверишь, что и впрямь хорошая хозяйка.

Бурлаков ел, восторгаясь каждым куском. Таким беззаботным Мария Петровна его ещё не видела. Даже в Победу. Ну, и отлично. От добра добра не ищут. И она так же беззаботно болтала о всяких житейских мелочах. Да, конечно, он расскажет ей, как обещал, потом, он всегда выполняет свои обещания. Даже невыполнимые.

2000; 22.01.2015