|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
ТЕТРАДЬ СТО ДЕВЯТАЯ
* * *
Царьград встретил его весьма противным дождём, таким холодным, что грозил превратиться в ледяную крупу. Похоже, зима всё-таки добралась до столицы. Бурлаков с наслаждением вдохнул запахи бензина, мокрого асфальта, мокрой шерсти от пальто и шинелей клубящейся вокруг толпы. Хорошо, отличная погода! Как там у него с деньгами? На такси хватит. Закончим праздник, как и положено, с шиком и блеском.
Всё ему нравилось, всё было отлично: и дорога до Ижорска, и хоть убей не помнит, о чём говорил с шофёром, но отличный мужик, и попутчики до Царьграда тоже не остались в памяти, но люди великолепные.
И в квартиру свою он вошёл в том же блаженно восторженном состоянии. В университет завтра, в комитет... тоже, так что весь день в его полном распоряжении. Жалко, Маша будет только в пятницу, но ничего, радостью поделиться никогда не поздно. Это горем делишься и его убывает, а радость только прибавляется.
Бурлаков разделся, повесив пальто и шляпу, и уже спокойно стал распаковывать вещи. Свёртки с загорышами и пирожками на кухню, да, Женечка говорила, что загорыши можно прямо в фольге в духовке разогреть, и пирожки тоже, так и сделаем, ну, вот так, а фотографии в кабинет на письменный стол, остальное... костюм в спальню, в шкаф, рубашки и бельё в грязное, да, и чайник сразу же на огонь, и устроим себе продолжение...
Дверной звонок остановил его на полпути к кухне. Бурлаков застыл, недоумевающе глядя на дверь. Он никого не ждал, некому заявляться вот так без приглашения и предупреждения. Ворохнулась былая готовность, но он заставил себя выждать несколько секунд: может ошиблись? Но звонок не просто повторился, а проиграл памятную с далёкого, чуть ли не дошкольного детства мелодию сбора. И, ещё не зная, кого именно из знающих этот сигнал — их осталось-то только пятеро — он увидит, Бурлаков без тени колебания распахнул дверь.
— Ты?!
— А кто ж ещё! — Михаил Аркадьевич шагнул вперёд, заставив Бурлакова отступить. — Ну, здорово, Гошка.
— Здорово, Мишка.
Они обнялись, и Бурлаков, счастливо улыбаясь, сказал:
— Давай, раздевайся. Сейчас будем чай пить, — и уточнил: — Со всякими вкусностями.
— Ух ты! — удивился Михаил Аркадьевич, вешая шинель и привычным движением оправляя китель. — Не иначе, как медведь сдох. У тебя ж без Маши хоть шаром покати.
— Будешь язвить, ни хрена не получишь.
— Аргумент серьёзный, — кивнул Михаил Аркадьевич и, уже шагнув было к кухне, вдруг резко развернулся к Бурлакову. — А ну, раскалывайся!
— Что?! — изумился Бурлаков. — Мишка...
— А то самое. Посвежел, поздоровел, угощаешь. А ну, признавайся, старый козёл, в каком огороде молодильную капусту щипал?
— А пошёл ты... Вместе со своей капустой! — Бурлаков хлопком по плечу развернул друга к кухне. — Айда лопать.
— Грубиян, — вздохнул Михаил Аркадьевич.
В кухне Бурлаков поставил на огонь чайник и стал накрывать на стол. Михаил Аркадьевич расстегнул китель и развалился в вальяжной позе трактирного завсегдатая.
— А, кроме чая, что-нибудь будет? — поинтересовался он.
— Когда заработаешь.
— И что мне для этого сделать?
— Для начала заткнуться.
— Понял, — кивнул Михаил Аркадьевич, но выполнять явно не собирался. — Так куда ты ездил?
— На кудыкину гору, — весело ответил Бурлаков.
— Тогда зачем такая секретность? — пожал плечами Михаил Аркадьевич. — Адрес известный, место многолюдное.
— Ну, так кудыкина гора место известное, да не простое, сам знаешь — хохотнул Бурлаков. — Идёшь за одним, а получаешь... совсем другое.
— Бывает, — согласился Михаил Аркадьевич и демонстративно принюхался. — Вроде, горит у тебя.
— Не выдумывай, — Бурлаков открыл духовку. — Нечему тут гореть. Но достать можно.
Он выложил на стол два блестящих свёртка и выключил духовку. Взялся за фольгу, обжёгся и, выругавшись, стал через полотенце разворачивать загнутые углы, стараясь не разорвать ставшую от нагрева хрупкой обёртку. Михаил Аркадьевич с интересом, но не вмешиваясь, наблюдал за его трудами и, когда из образовавшихся отверстий вырвались струйки ароматного пара, восхищённо крякнул:
— Однако!
— То-то! — ответил Бурлаков с такой гордостью, будто он сам лично приготовил все эти аппетитные пухлые поджаристые шары и пирожки. — Не хватай, сейчас переложу. Это загорыши, они с грибами. А пирожки сладкие. С изюмом и орехами.
— Загорыши? — удивился Михаил Аркадьевич.
— Да, местная экзотика.
— Говоришь, они с грибами, и под чай?!
— Чёрт с тобой, — Бурлаков достал из холодильника бутылку водки, а из посудного шкафчика две стопки. — Разливай.
— Угу. И за что пьём?
— За чудо! — убеждённо ответил Бурлаков.
— Согласен, — кивнул Михаил Аркадьевич.
Казалось, его ничто не интересует, кроме водки и закуски, а вопросы он задаёт просто так, чтоб застолье всё-таки получалось, а не пьянка. Всё эти игры были давно знакомы Бурлакову, но он слишком счастлив, чтобы сопротивляться, да и... зачем? Но подразнить Мишку можно и нужно.
Откусив ползагорыша, Михаил Аркадьевич изобразил удивление, а, прожевав, восторг.
— Однако мастерица твоя козочка.
— Спасибо, но по правде, загорыши профессионал делал. Есть там такая местная знаменитость, стряпуха Панфиловна.
— Понятно, — кивнул Михаил Аркадьевич. — А пирожки?
— Пирожки Женечка пекла. Они к чаю.
— Попробуем, попробуем.
Михаил Аркадьевич потянулся к лежавшим на развёрнутой фольге пирожкам и вдруг будто только что заметил.
— А это чьё копытце отпечаталось?
— Где?! — искренне удивился Бурлаков.
— А вот, — Михаил Аркадьевич указал на плоский пирожок с разорванным боком и проломленной верхней корочкой. Вмятинки чётко обрисовывали маленькую ладошку с растопыренными пальчиками.
— Это? — Бурлаков взял пирожок, повертел, разглядывая. И захохотал: -Ай да девчонка! Всё-таки успела, залезла!
Михаил Аркадьевич кивнул. Итак, она — Женя, у неё девочка, живёт где-то... на севере, Гошка уезжал как раз с Северного вокзала, но это не Поморье, и не Печера. Поморскую экзотику он знает, там традиционная кухня совсем другая, а в Печере не пекут пирожков с изюмом и орехами, это юг, значит... репатрианты, в Печеру репатрианты не едут, их северная граница — Ижорский пояс, тогда...загорыши... а "телегу" на Золотарёва Гошка с Асей сочинял, а Ася... да, сейчас она как раз в Ижорском поясе, точнее... точнее... Загорье! Загорье — загорыши. Всё сходится.
— О чём задумался, Мишка?
— Едой наслаждаюсь. Так, как там в Загорье? Уже зима?
Бурлаков улыбнулся.
— Молодец, соображаешь. А зима? Как положено, с Покрова.
— Понятно. И чего тебя туда понесло?
Бурлаков сделал таинственное лицо и с наслаждением откусил от загорыша. Михаил Аркадьевич кивнул, принимая игру. А почему бы и нет? Судя по счастливой физиономии Гошки, поездка пошла ему на пользу, и, если эта Женя, кем она Гошке ни приходилась, вернёт его к жизни... то ветер им в паруса, Синичку, конечно, жаль, но Гошка — вояка опытный, ему не впервой на два и более фронтов, справится. Девочка... вряд ли Гошкино произведение, но... проверим.
— В школу-то копытце уже ходит?
— А как же, в первый класс! — гордо ответил Бурлаков. — Одни пятёрки.
— Ты прямо с отцовской гордостью говоришь, — рискнул сделать следующий шаг Михаил Аркадьевич.
— Дедовской, — поправил его бурлаков. — А в остальном всё правильно.
— Ты дед?! -искренне удивился Михаил Аркадьевич. — Откуда?! Девочки... — и осёкся.
— Да, Миша, — кивнул Бурлаков, — ни Анечки, ни Милочки нет, — быстрым движением он выплеснул себе в рот остаток водки из стопки и явно заставил себя улыбнуться, вернуться к самому себе прежнему. — И всё-таки я — дед, Мишка. И внучка у меня чудесная.
— Рад за тебя.
— Только рад, а не счастлив?! Свинья ты, Мишка, после этого.
— А со свиньёй только свинья и дружит, — облегчённо огрызнулся Михаил Аркадьевич.
— Я козёл, -строго поправил его Бурлаков. — Самому себе противоречишь.
— Люблю поспорить с умным человеком, — улыбнулся Михаил Аркадьевич.
— Плюрализм в одной голове — уже шизофрения. Учти. А внучку я тебе, так и быть, покажу, — и легко встал из-за стола. — Сейчас принесу.
— Всё подряд тащи, — крикнул ему вслед Михаил Аркадьевич.
В кабинете Бурлаков взял со стола, не разворачивая, газетный свёрток с фотографиями и вернулся на кухню.
— Сейчас найду, покажу тебе.
— Я сам, — забрал у него свёрток Михаил Аркадьевич.
Он быстро ловко развернул газету и удовлетворённо кивнул, увидев заголовок. "Загорская искра". Значит, точно, Загорье. Так... поляроид? И откуда у Гошки такая роскошь? Но это потом, а пока... народу-то, народу... но... но... но этих двух он знает. Они-то как сюда затесались?
— И в честь чего такой сбор? — небрежно спросил Михаил Аркадьевич, раскладывая фотографии сложным и малопонятным со стороны пасьянсом.
— Свадьба, вернее, годовщина свадьбы, — ответил Бурлаков, прихлёбывая чай.
Интересно: когда Мишка сообразит и разложит всё по полочкам. Реакция у друга всегда была отменной.
— Вот это она и есть? — Михаил Аркадьевич показал ему карточку.
— Да, — кивнул Бурлаков. — Алечка.
— Ага. А полностью? Александра? Алла?
— Алиса.
— Редкое имя, — кивнул Михаил Аркадьевич, помещая фотографию в пасьянс. — А это... Женя?
— Угадал, — согласился Бурлаков.
— А это? Молодожёны, надо понимать?
— Они самые.
— Угу. Ясненько. Красивый парень.
— Не спорю, — улыбнулся Бурлаков.
— Ещё бы ты спорил с очевидным. Так... и вот так... и что же у нас получается?
— Ну-ну.
— Интересно получается, — Михаил Аркадьевич оглядел разложенные на столе фотографии, собрал не вошедшие в расклад карточки и отложил их в сторону. — С этими потом. А здесь... Мне непонятны два пункта. Объяснишь?
— Отчего и нет, — улыбнулся, пожимая плечами, Бурлаков.
— Начнём с расклада. Это молодожёны, это их дочка.
— Соображаешь, — одобрительно кивнул Бурлаков.
-А это, — Михаил Аркадьевич указал на фотографию Джонатана с Алисой, — это подлинный отец.
— Допустимо.
— Не допустимо, а очевидно. Разуй глаза, историк. — Это, — указующий перст Михаила Аркадьевича переместился на фотографию Фредди, — его, скажем так, компаньон. Оба личности примечательные и широко известные в узких криминальных кругах.
— Возможно, — не высказал особого удовлетворения Бурлаков.
— Информация точная, не сомневайся. Здесь всё ясно. Как ты сюда затесался, тоже.
— И как? — с интересом спросил Бурлаков.
— Ну, молодожёны — явные репатрианты, а тебя пригласили как председателя. Для официального прикрытия.
— Мимо.
— Не мимо, а точно. Вляпался, так не чирикай.
Вопреки ожиданиям Михаила Аркадьевича Бурлаков не взорвался, а продолжал благодушествовать, к тому же вполне искренне. Михаил Аркадьевич снова внимательно оглядел получившийся расклад, отыскивая промашку. Нет, всё сходится, и благодушие Гошкино... ладно, посмотрим ещё раз.
— Ясно... ясненько... — приговаривал он, рассматривая и перемещая фотографии.
— Всё-то тебе ясно, — наконец не выдержал Бурлаков.
— Не всё. Первое. Почему ты дед? Не знал, что Джонатан Бредли, знаменитый шулер, твой сын, — Михаил Аркадьевич позволил себе максимум сарказма.
— Другого варианта ты не рассматриваешь? — с не меньшим сарказмом ответил вопросом Бурлаков.
— Ты отец Жени?1 — удивился Михаил Аркадьевич. — Что, старые грехи? Подожди, сколько ей лет? Ты тогда...
— Не трудись. Женечка мне сноха.
— Что?!
— То, что слышишь, — откровенно наслаждался Бурлаков.
— Этот... индеец — твой сын? Гошка, не ври! Почему?
— Потому, что они — братья, — Бурлаков протянул руку и положил перед Михаилом Аркадьевичем снимок, где они втроём. — Понял? Они братья, а мне — сыновья.
— Значит, так?
— Именно так!
Михаил Аркадьевич взял фото8рафию, на которой стоят в ряд красивый индеец, Бурлаков и высокий белокурый парень, всмотрелся. Все трое нарядные улыбаются... индеец чуть смущённо, парень вызывающе, а Гошка... Гошка просто счастлив.
— Вот он, — Михаил Аркадьевич указал на парня. — Это вторая неясность. Он откуда здесь взялся? Кто он, Гошка?
— Мой сын, — твёрдо ответил бурлаков.
Михаил Аркадьевич даже вздрогнул и потрясённо уставился на него. Бурлаков молча ждал, пока старый друг переварит услышанное.
— Ты... — наконец выдохнул Михаил Аркадьевич. — Ты это серьёзно?
— Вполне, — кивнул Бурлаков.
Михаил Аркадьевич озадаченно выругался. Бурлаков расхохотался и встал поставить чайник — за разговором выпили весь и не заметили. А пока он возился с плитой и чайником, Михаил Аркадьевич быстро соображал.
...Два тандема... квадрат... аристократ и белая рвань, спальник и лагерник... в Хэллоуин лагерника убили... квадрат разрушен.... Гошка в январе ездил в Загорье, вернулся как не своё... парень приблатнённый, нет, блатарёныш... Бредли орудует с камнями и антиквариатом... музейные ценности... в бывшей Империи ещё много плавает... Гошка им для консультации... что у него в лагере погиб сын, знают? Вполне вероятно. Так значит... да, нашли молодого блатаря из угнанных и подсунули, восстановив тандем. Индеец на это пошёл. Зачем? Попробовал бы не согласиться, жить-то хочется. Это элементарно. А Гошка... поверил и принял. Как память о Серёже. И теперь эти двое будут его использовать. Ах, чёрт, до чего же хитры, на сколько ходов вперёд просчитывают.
— Сейчас закипит, — вернулся к столу Бурлаков. — Так, два загорыша я уберу, пирожки... тоже по два. Думаю, до пятницы они в холодильнике долежат.
Михаил Аркадьевич задумчиво кивал, разглядывая фотографии.
— Ну, и до чего додумался? — сел на своё место Бурлаков.
— До многого. Этот парень... Как его зовут? — и удовлетворённо кивнул, увидев смущение, даже растерянность Бурлакова. — Ладно, отложим пока. А какой у парня тюремный стаж ты знаешь?
— Восемь лет, — ответил уже справившийся с собой Бурлаков. — И не тюремный, а лагерный. Ты спросил об имени. Он называет себя Андреем.
— Андрей? Да, точно. У Бредли и Трейси были два пастуха. Индеец и белый. Спальник и лагерник. Так?
Бурлаков кивнул, с искренним интересом наблюдая за другом.
— Лагерника убили в Хэллоуин, а спальник эмигрировал. Душераздирающую историю о сожжении заживо мы получили по нескольким независимым каналам. Так? Так, Гошка, ты сам его тогда разыскивал и сам же мне рассказывал.
— Я помню.
Так, примем смерть лагерника за истину. Тогда это, — Михаил Аркадьевич постучал пальцем по фотографии Андрея, — это подстава. Отыскали подходящего по возрасту и внешним данным, поднатаскали и подсунули. А ты купился, как...
— Как последний лох, — закончил за него фразу Бурлаков. — Это ты ещё не всё знаешь, Мишка.
— Расскажи, буду знать.
— В январе, — со вкусом начал Бурлаков, я съездил в Загорье, поговорил с Эркином и выяснил, что его названый брат, лагерник Андрей... Ничего не путаю?
Михаил Аркадьевич напряжённо кивнул, Бурлаков выдержал интригующую паузу и закончил:
— Это мой Серёжа.
К его удивлению, Михаил Аркадьевич не выдал никакой реакции, только кивнул, принимая к сведению. Бурлаков почувствовал себя задетым.
— Не интересуешься, как?
— Расскажи, — очень спокойно ответил Михаил Аркадьевич.
— Я взял фотографии, все, что получил из архива, ну, ещё набрал, кое-что из сданного на хранение перед эвакуацией уцелело, и попросил Эркина отобрать те, что походи. На его брата. Смотрели Эркин, Женечка, даже Алечка. И отобрали. Мои студенческие, деда, Риммину последнюю, Володьку...
— Кого? — сразу остановил перечисление Михаил Аркадьевич.
— Володьку. Младший брат Риммы. Задира, весёлый нахал. Римма считала его талантливым. Только, — бурлаков невесело усмехнулся, — выяснит, в чём именно его талант, никто не успел. Погиб. Ушёл добровольцем сразу после выпускного и в первом же бою. Как раз похоронку на него получили перед самым отъездом.
— Эти фотографии у тебя?
— Конечно, — Бурлаков легко встал. — Сейчас принесу. Чайник выключи.
Михаил Аркадьевич встал, выключил огонь под чайником, заглянул в заварочный. Ещё на пару чашек хватит, а там заварим свежего... Жаль... самая прочная иллюзия, которую придумываешь сам. Гошка не просто принял чужое враньё и поверил в него, а, похоже, сам его и создал. С того мозгового штурма, Сашка рассказывал, когда предположили, что второй пастух — русский лагерник, Гошка сразу вцепился в гипотезу и решил для себя и окончательно, что это его Серёжа, и дальше уже не думал, а искал подтверждения. Жаль. Жаль Гошку, и, если бы не Бредли с Трейси можно было бы оставить ему эту иллюзию, но... но слишком высоки ставки, чтоб отдать игру шулеру. Игра-то далеко не кончена, новый кон уже вовсю пошёл, да игроки, некоторые, сменились, а Гошка и его комитет ещё нужны, и долго будут нужны.
Вошёл Бурлаков и положил на стол несколько фотографий. — Заварил?
— Там ещё на две чашки, — ответил Михаил Аркадьевич, садясь на своё место. — Ну, давай, я посмотрю.
— Смотри-смотри.
Бурлаков налил себе и Михаилу Аркадьевичу чаю, сел за стол и молча, изредка прихлёбывая обжигающе горячий несладкий чай, смотрел, как в многоцветный яркий пасьянс вкладываются старые, когда-то чёрно-белые, а теперь пожелтевшие и потускневшие фотографии.
— Действительно, — наконец вынужденно признался Михаил Аркадьевич. — Можно увидеть. И что дальше?
— Дальше? Дальше я жил. Весной, когда ездил по нашим лагерям, завернул в Джексонвилль, нашёл церковь для цветных, постоял у могилы. Всё чин чинарём. Могильная плита, знаешь, как там ставят в изголовье, надпись. Эндрю Белёсый, двадцать один год. Ну, вернулся, — об инциденте в лагере Атланты он вспоминать не любил и потому умолчал. — Получил письмо от Женечки, что она ходила к какой-то знаменитой гадалке, и та сказала, что Андрей, для них-то он Андрей, так вот, что Андрей жив и придёт с весенней травой.
Бурлаков ждал смеха или подходящей реплики: Мишка всегда относился к гаданиям, приметам и гадалкам крайне скептически и не упускал случая поиздеваться над чужим легковерием. Но сейчас он только молча серьёзно кивнул, и Бурлаков продолжил:
— Ну, я ответил что-то вежливое и уехал на всё лето в поле. Ну, у тебя там были свои планы и соображения, а мне... Вспомнить молодость и забыть обо всём остальном. Вернулся к первому сентября и стал разбирать почту. Маша мне всё на стол складывала. Смотрю, читаю, между прочим нашёл Сашкино письмо, и смотрю: Загорье, почерк Женечки. Его ни с чьим не спутаешь. Читаю и глазам не верю. Андрюша вернулся, живой, здоровый, был только ранен, словом... Я сорвался и туда. Как доехал, не помню.
— А как встретили? — разжал губы Михаил Аркадьевич.
— Умеешь ты, Мишка, по самому больному вдарить, — кивнул Бурлаков. — Я-то его узнал, не сразу, но узнал. А он... он не захотел. И не узнавать, а признавать. Понимаешь, он...
— Стоп! — жёстко перебил его Михаил Аркадьевич. — Гошка, ты когда Серёжку в последний раз видел? Ему сколько было? Восемь?
— Восьмой, — кивнул Игорь Александрович. — Я понимаю, о чём ты. Да, был мальчик, стал мужчина. Но, это он, Миша. Подставки, да-да, знаю я тебя, ты раз решил, то тебя не своротить, опыт — великая вещь, только когда опыт становится стереотипом, он мешать начинает. Нет там подставки. Он знает то, что мог знать только Серёжа. Он... он чашку с чаем по-бурлаковски держит. Ну, а тогда... Я проглотил, утёрся и уехал.
— Не спеши. Хорошо, ты его узнал. Допустим. А он?
— Я же сказал. Узнал, но не признал. Мишка, — тон Игоря Александровича стал жалобным. — Ну, не могу я об этом. Как вспомню, так сердце заходится.
— Хорошо. Тогда о другом. Все знали, что он погиб. Кто пустил дезу?
— Это не деза, Мишка. Я уже думал. Как в любой резне, кто-то что-то увидел, обознался, ну, и пошло... Эркину Алечка рассказала, что видела... Ну, сам подумай, пять лет девочке, и тут гонятся, бьют, сжигают заживо... конечно, ребёнок в шоке. Ну, и решили, что это она об... Андрее рассказывает, тем более, что того нигде нет, а трупы, обугленные, есть. А его только ранило, кто-то, он и сейчас не хочет их называть, подобрал раненого и спрятал. Понимаешь расклад?
Михаил Аркадьевич кивнул.
— Примем как версию. Дальше. Вернулся ты в Царьград...
— Да, и решил жить дальше. Никому ничего я не говорил.
— И Маше?
— Она только про январь и Джексонвилль знает.
— Теперь-то расскажешь, надеюсь?
— А как же! Радостью не делиться — грех великий. Ну, месяц прошёл, и, — голос Бурлакова стал торжественным. — И Серёжа приехал. Сам. Представляешь, веду приём, зову следующего, и входит... Серёжа!
— Так уголовник, что твою Церберуню до истерики довёл...
— Всё-то та, мишка, знаешь. Особенно, что тебя никак не касае6тся. Да, он, — Бурлаков одновременно и вздохнул, и улыбнулся. — Ну, сам подумай, Миша. Восемь лет лагеря, а до этого спецприют, тюрьма...
— Да, — кивнул Михаил Аркадьевич. — При такой биографии поведение соответствующее. Ну и...
— Ну, вот. И Серёжа пригласил меня на годовщину свадьбы Эркина. Ну... ну, вот и всё, Миша.
— Вот и всё, — повторил Михаил Аркадьевич. — Но это... Это же чудо, Гошка.
— А я о чём говорю!
Михаил Аркадьевич встал и прошёлся по кухне, успокаиваюсь движением. Невероятно, невозможно, но... но существует. Как говорят в поморье: "Кажин знат, что всяко быват". А в Луизиане: "И не такое бывает". Бывает. Бать может вообще всё, что угодно. А то, что они сами, их пятёрка, выжила, тоже невероятно. Но всё же такая концентрация чудес на отдельном человеке... хотя... если, к примеру, взять Никласа... и... ещё... да, бывает и не такое. Но... но есть ещё один аспект. И, похоже, о нём Гошка пока не думает.
— И всё-таки я прав.
— Интересно, в чём? — ехидно осведомился бурлаков.
— Что ты вляпался и сам этого не понимаешь.
— Ага. Это ты про Джонатана и Фредди?
— Да нет, здесь даже, если посоображать, можно и на пользу повернуть.
— С богатом не судись, а с сильным не дерись, — хмыкнул Бурлаков.
— А с шулером не играй, — не менее ехидно закончил Михаил Аркадьевич. — Но... — и сам себя остановил. — Стоп. Гошка, уже?
— А ты думал! — Бурлаков достал из нагрудного кармана визитку Джонатана и протянул её Михаилу Аркадьевичу. — Читай.
— Та-ак, — протянул Михаил Аркадьевич, не читая, а фотографируя взглядом внешне незамысловатый текст. — Интересно. И зачем?
— А затем! Ты знаешь, что такое автоответчик?
— Ну, знаю, конечно.
— А почему их у нас нет, тоже знаешь?
— Так...
— Вот именно! А некий Джонатан Бредли имеет это устройство в своей конторе, и, судя по открытости пользования, вполне законно. И согласен поставить энное количество вышеозначенных аппаратов Цареградскому Университету. Об условиях будет созваниваться ректорат. Завхоз у нас — тётка ушлая, справится. Мишка, не лезь, у меня есть кому отследить каналы, а твои помешают.
— Так ты свою сетку...
— Своих не сдаём, понял? А с результатами ознакомим.
— Так эта "Октава"...
— Как заявляет сам Бредли и даже на визитке зафиксировал: не торговец, а посредник. А производителя ты знаешь, и почему его продукции у нас нет, тоже.
Михаил Аркадьевич перечитал визитку, задумчиво повертел её в пальцах и повторил:
— Не торговец, а посредник. Не слишком грамотно, но... удобно.
— То-то и оно.
Михаил Аркадьевич со вздохом вернул визитку.
— Жук ты, Гошка. Даже жучара.
— Я, позволю себе напомнить тебе твои же слова, старый козёл. А ты весьма не молодой не будем уточнять кто. Сам подберёшь себе определение. Но вернёмся немного назад и уточним. Так во что я, по твоим словам, вляпался? Об чём спич?
— О ком, — поправил его Михаил Аркадьевич и передвинул фотографии. — Вот о нём. Ты знаешь, что он — спальник?
— Ну и что?
— Какие у него отношения с Серёжкой?
— Братские! Мишка, за такие намёки морду бьют.
— Ну да. И даже, да ну? И его приёмная дочка тебе внучка?
— Да!
— И жена его тебе сноха?
— Да!!
— А он тебе?
— Да пошёл ты...! — не сдержался Бурлаков. — Я ж тебе, дураку золотопогонному, лампаснику, сразу сказал. Они с Серёжей записались братьями. Так что Эркин мне сын! Понял, наконец?
— Тебе он сын. А ты ему? Молчи, Гошка, я на спальников в госпитале нагляделся. И до этого брал информацию Мой тебе совет: забирай оттуда Сергея.
Бурлаков грустно кивнул.
— Я уже думал об этом, Миша. К сожалению, это невозможно. Серёжа не хочет. Считает, что там ему хорошо.
— И насколько он понимает, от чего отказывается? Что там у него?
— Школа, работа, друзья, родные, — в голосе Бурлакова прорвалась горечь, — люди, новая своя собственная квартира. А здесь... здесь только я. И воспоминания, которых у него нет. Я ж его совсем маленького в Пограничье увёз. Дёрнуло меня, дурака! Поверил в умные расклады и рассуждения.
— Да, — кивнул Михаил Аркадьевич. — С Пограничьем нас переиграли тогда вчистую. Генерал Петерс оказался умнее всего нашего Генштаба.
— И ихнего тоже.
— Да, потому и удалось его убрать через тамошних конкурентов. Но ты и сам в этом поучаствовал консультантом, так что не отвлекайся.
Бурлаков кивнул.
— Да. А теперь... Там ему лучше. После всего и цареградская суета... знаешь, мы в воскресенье, ну, когда он приезжал, утром пошли прогуляться. По цареградским меркам, сонное царство, пустыня египетская, а Серёжа удивляется, ему многолюдно, шумно. Знаешь, у меня с Фредди интересный разговор был. Как раз об этом. Он ведь психолог, и неплохой, хотя явно этому не учился. Помнишь, я тебе рассказывал, как он об Эркине отозвался. Ну, что парень гордый и денег не возьмёт, — Михаил Аркадьевич кивнул. -И точно попал, в яблочко. Недаром, — Бурлаков подмигнул, — знаменитый стрелок.
— Киллер, — "академическим" тоном поправил его Михаил Аркадьевич. — Но умён, отрицать нельзя. Так что он сказал?
— Понимаешь, был антракт, Серёжа пошёл в свою комнату отдохнуть, Женечка тоже прилегла, Эркин на кухне возился, а мы в гостиной сидели. Джонатан тоже куда-то вышел...
...Светлые до прозрачности глаза Фредди смотрят внимательно, и даже... то ли сочувственно, то ли настороженно.
— Ничего, профессор, отлежится, — внезапно говорит Фредди без всякой связи с предыдущей темой.
И он, сразу поняв, что Фредди говорит о Серёже, кивает.
— Главное, в тишине отлежаться, — продолжает Фредди. — Я после, ну, не как у него, но тоже хлебанул выше маковки, месяца два лежал. В полной отключке. Надо бы больше, но не получилось. И потом, — Фредди усмехается, — вроде отпуска себе устраивал, ковбоем при стаде. Ему сейчас надо как следует на дне полежать...
...Бурлаков отхлебнул остывающего чаю.
— Вот так, Миша.
— Это он про Уорринг вспомнил?
— Может быть, — равнодушно пожал плечами Бурлаков. — Он ведь ещё сказал...
...И снова пристальный немигающий взгляд.
— Когда такое за спиной... В Мышеловку тогда собак привезли, чтоб мины искали. Так он их увидел и... я думал, всё, кранты, не вернём крышу. Эркин его вытащил. Оттуда. Он туда ушёл, понимаете?
Он кивает и осторожно спрашивает:
— А почему собаки?
И простой, страшный в своей простоте ответ Фредди.
— Травили его ими, — и убеждённо: — Нельзя его дёргать сейчас. Пусть, как хочет, живёт. А Эркин приглядит, чтоб не сорвался по дурости...
...Бурлаков перевёл дыхание.
— Вот такой разговор, Миша...
— Да-а, ты смотри, и психоаналитик, и психотерапевт сразу. И ты ему веришь?
— В этом? Полностью! — Бурлаков заставил себя усмехнуться. — Личный опыт — великая штука.
Михаил Аркадьевич кивнул.
— Что ж, может, на полгода, а то и год, думаю...
— На сколько он сам решит! — перебил его Бурлаков. — Сам! Силой тут ничего не добьёшься. Ты деда Егора вспомни. Много на него давить удавалось? Убедить, так ещё туда-сюда. Выпросить? Ну, так под какую руку попадёшь. А приказать... То-то! А Серёжа в него пошёл.
— Ладно, — тряхнул головой Михаил Аркадьевич. — Будем считать, что убедил. Давай, Гошка, обмоем твоё... приобретение.
— Тебе лишь бы надрызгаться, — встал Бурлаков. — Сейчас коньяк принесу.
— У тебя что, водки больше нет?
— А я откуда знал, что ты припрёшься, — весело огрызнулся Бурлаков, выходя из кухни.
Михаил Аркадьевич встал и прошёлся по кухне. Остановился у стола и с высоты роста ещё раз оглядел разложенные на столе фотографии и стал их собирать. Вошёл Бурлаков и поставил на освободившееся место початую бутылку коньяка и две рюмки.
— А "поляроид" чей? — спросил Михаил Аркадьевич.
— Фредди. Такой, понимаешь ли, простенький в использовании, прямо-таки походный аппарат. Слышал о нём, но сам увидел впервые. И снимал, в основном, он, ну а потом все попробовали.
— Так. Ну, где он его взял, я догадываюсь, и какие тут перспективы, тоже.
— Да, — кивнул Бурлаков, — в ту же копилку. Но, повторю, не лезь. Пока не лезь.
— Это я понял и даже согласен. А вот зачем ему эта "летопись"?
— Не знаю, Миша, — искренне ответил Бурлаков. Себе он три или четыре снимка забрал, остальные мы уже без него поделили.
— Какие он взял?
— Алечку с Джонатаном.
— Понятно, — сразу кивнул Михаил Аркадьевич и сел. — Ну, за тебя, Гошка, и за всех твоих.
— Спасибо, — у Бурлакова на мгновение растроганно сорвался голос.
Выпили, не чокаясь, и посидели молча.
— Ну что, Гошка, — Михаил Аркадьевич задумчиво крутил за ножку пустую рюмку. — Синичка когда прилетает?
— К пятнице обещала. Да, Миш, ей я расскажу, всё, как и тебе, а больше... не хочу трезвона. Впрямую спросят, отвечу, а сам... не хочу.
— А спрашивать никто не будет, — понимающе хмыкнул Михаил Аркадьевич. — Ладно. Это твоя семья, тебе и решать. Только... вот ещё что. Ты понимаешь, что он — свидетель, единственный свидетель.
— Мишка! Вот потому и надо его беречь. И ему там спокойнее, и мне за него. А сроки... так для истории срока давности нет.
— Спасибо, утешил, — Михаил Аркадьевич насмешливо подмигнул. — Как она, твоя история, судит и пересуживает давно известно. Да не фыркай ты. Никто его не тронет. По основным каналам он считается мёртвым или вообще не существующим, дело на двойном разрыве в архиве. Когда до него ещё историки доберутся... Когда он приедет? На Рождество?
— На Рождество я туда поеду. Ну, и святки там проведу.
— Один поедешь?
Бурлаков вздохнул.
— Да. Он... он помнит... и вообще... считает... ну, что я тебе говорю. У тебя же та же проблема была.
Теперь вздохнул Михаил Аркадьевич.
— К сожалению, и была, и есть.
— Так и не поладили?
— Аня с Маринкой? Нет, — покачал головой Михаил Аркадьевич. — Правда, Маринка теперь хоть заходит. Всё вежливо, культурно, как в лучших домах Лондона и Парижу.
— И то хоть что-то, — утешил его Бурлаков. — Время всё лечит.
— Только глупость неизлечима, — закончил старинное присловье Михаил Аркадьевич.
Бурлаков критически оглядел бутылку и решительно разлил по рюмкам остатки коньяка.
— Слушай, Мишка, есть у меня к тебе... — и запнулся, подбирая слово.
— Дело? — подсказал Михаил Аркадьевич.
— Нет, — решительно мотнул головой Бурлаков. — Нет, Миша, просьба.
— Даже так? — улыбнулся Михаил Аркадьевич.
— Даже и очень. Проверь по своим каналам одного человека.
Михаил Аркадьевич стал серьёзным.
— Давай координаты.
— Фёдор Мороз. Возраст... предположительно от сорока и старше.
— И всё?
— Всё.
— Негусто. Зачем он тебе?
— Серёжа назвался Андреем Фёдоровичем Морозом. Сам понимаешь, от балды такого не делают. Так, кто он, Миша? — Михаил Аркадьевич слушал очень внимательно, и Бурлаков продолжил: — Если он там как-то прикрыл Серёжу, помог ему... я хочу о нём знать. Вряд ли он жив, Серёжа бы его пригласил, он собирал близких, а... если он взял его фамилию, а его имя своим отчеством, понимаешь...
— Понимаю, Гоша, — остановил его Михаил Аркадьевич. — Скоро не обещаю, слишком мало данных, но пошарю. Мороз... может быть и кличкой.
— Всё может быть, Миша. Спрашивать Серёжу я не хочу, а, если честно, боюсь.
— И не спрашивай, — согласился Михаил Аркадьевич и повторил: — Пошарю.
Незаметно, почти неощутимо темнел, наливался синевой воздух за окном и в кухне. А они сидели и молчали.
* * *
Суматошный послепраздничный день заканчивался обыденной вечерней рутиной.
Женя сидела у трюмо, расчёсывая на ночь волосы, а Эркин лежал в кровати, закинув руки за голову, и любовался сразу и ею, и её отражениями в зеркальном коридоре.
— Ты завтра как в школе? — спросила, не оборачиваясь, Женя.
— С утра, — вздрогнув, ответил Эркин. — Андрей же во вторую работает.
— Да, конечно, — Женя положила щётку и тряхнула головой, рассыпая волосы по плечам и спине. — Устал, милый?
— Не-а! — ответил Эркин с таким недвусмысленным энтузиазмом, что Женя рассмеялась.
Эркин ответно засмеялся и приглашающе потянулся, заставив одеяло сползти с себя.
Смеясь, Женя подошла к кровати и наклонилась над ним.
— Значит, та-ак?
— Ага, — согласился Эркин, обнимая её и мягко привлекая к себе.
Они немного побарахтались, перекатываясь по кровати, так что одеяло оказалось на полу, а Женя без рубашки.
— Ах, та-ак?!
— И даже этак, — смеялся Эркин.
Вчера они как легли, так сразу заснули, даже обняться не успели, зато сегодня... конечно, тоже суматоха, гости, беспорядок, но со вчерашним не сравнить. И они будто впервые, да нет, без будто, в самом деле впервые одни, и завтра не надо на работу, а школа... ну, это же не к семи на смену, успеем выспаться. Пальцы и губы Жени на его теле, её запах вокруг... Эркин дышал им, хватая его жадно открытым ртом, приникал губами к коже Жени. Волна несла его, то закручивая до хруста в позвонках, то ровным быстрым потоком. И, прижимая к себе Женю, он не понимал, а чувствовал, что она не просто рядом, а в той же горячей, обжигающе ледяной волне.
Наконец волна отхлынула, оставив их лежащими рядом, в поту и с бешено колотящимися сердцами. Эркин кожей чувствовал, как бьётся сердце Жени, и, мягко изогнувшись, он поцеловал её в грудь, прямо в сердце. Женя засмеялась, взъерошила ему волосы на затылке.
— Ох, Эркин...
— Ага, — согласился Эркин, снова целуя её уже в ложбинку между грудями. — Какая ты сладкая, Женя.
— Так бы и съел, да? — смеялась Женя, прижимая к себе его голову. — Пойдём, поедим...
— Ты голодная? — сразу встревожился Эркин.
— Да ну тебя, — Женя даже рассердилась. — Ты что, шуток не понимаешь?
Эркин виновато вздохнул.
— Не всегда.
Женя успокаивающе погладила его по голове, и Эркин, поддаваясь этому ласковому нажиму, потёрся лицом о её грудь. Потом мягко отделился от неё и встал.
— Сейчас одеяло подниму.
— Ага, — согласилась Женя. — Уже очень поздно?
— Наверное, — пожал плечами Эркин, укрывая Женю и подныривая под одеяло со своей стороны. — Тебе удобно?
— Да, — Женя потянулась, проверяя, укрыл ли он спину, погладила по спине. — Спим, да?
— Да, — Эркин мягко потёрся о неё всем телом, укладывая её так, чтобы ей было удобно и легко обнимать его.
Женя уже спала, и время за полночь перевалило. Эркин снова потёрся о Женю и закрыл глаза. Удивительно, как всё хорошо получилось: и праздник настоящий, и профессор довольный уехал, и Андрей остался. Андрей — молодец, и продумал всё, и сделал по-задуманному...
Еле слышно стукнула входная дверь, и Эркин, не открывая глаз, улыбнулся: Андрей пришёл. Ну, теперь-то точно всё в порядке.
Перед школой Андрей всегда ночевал у Эркина. Как-то успокаивает. И портфель с тетрадями и книгами у него здесь.
Братнина квартира встретила его сонной тёплой тишиной. Он бесшумно разделся и, не зажигая света, чтобы даже щелчком выключателя не нарушить тишину, пробрался к себе. Вышло удачно: ни на что не налетел.
В его комнате уже ничего не напоминало о празднике, всё, как обычно. Даже — он распахнул дверцы шкафа и удовлетворённо кивнул — да, даже в шкафу все его вещи разложены и развешаны как раньше. Будто и не было... профессора.
Андрей быстро приготовил всё на завтра, постелил себе бельё Женя тоже сменила — и пошёл в ванную.
Как всегда, чисто, убрано и еле заметно пахнет лосьоном Эркина. Андрей быстро, стараясь не шуметь, вымылся в душе и перед тем, как одеться, оглядел себя в зеркале. И чего профессор тогда психанул? Нормально всё, а вот поглядел ба как оно то1 зимой было, так что? В обморок бы грохнулся? Не иначе! Андрей запахнул Халат, подмигнул своему отражению и вышел из ванной, щёлкнув выключателем.
Не зажигая света, прошёл к себе, сбросил на стул халат и лёг. Блаженно потянулся под одеялом. До чего же хорошо. Всё хорошо! И на работе, и... и везде! Что хотел, то и сделал, получилось не совсем по-задуманному, а может и совсем не то, но здоровско вышло. Теперь всё, со всех сторон он прикрыт, не голым на ветру и не в шеренге. И им он... ну, если и не подмога, то никак не помеха, это уж точно. А Томка — ничего девчонка. Правда, вот так, пор-скорому, не отходя от пульта, даже наушников не сняла, во даёт, не впервой, видно, ей так, но зато без претензий и последствий... Мысли путались, уплывали, и Андрей, не стараясь удержаться на кромке сна и бодрствования, позволил себе расслабиться и уснуть. Не о чем ему теперь беспокоиться.
Спал Андрей крепко и без снов, так что Эркину пришлось его потрясти и пообещать облить холодной водой, чтобы проснулся. Андрей наконец разлепил глаза и сел на диване.
— Чего, утро уже?
— В школу опоздаешь, — ответил Эркин, отодвигая штору.
Андрей шумно, с подвывом зевнул и окончательно проснулся.
— Понял, брат. Женя встала уже?
— Чай делает, — Эркин улыбнулся, прислушиваясь. — Пошла Алиску будить.
Андрей ещё раз зевнул и встал.
— Всё, готов.
Эркин кивнул и ушёл.
Обычное, уже будничное утро. Обычные и такие приятные своей обыденностью хлопоты. И вот всё убрано, собрано, готово, и Женя целует, выставляя за дверь, Эркина и Андрея.
— Сейчас и мы пойдём.
— Ага, — без особого энтузиазма согласилась с неизбежностью Алиса.
Женя рассмеялась, быстро заматывая платок и проверяя сумку и сумочку — всё ли на месте.
На улице уже заметно посветлело, но до дня ещё далеко. Андрей шумно, всей грудью вдохнул и выдохнул холодный воздух. Эркин покосился на него и улыбнулся.
— Доволен?
— Ещё бы, брат. Скажи, как всё здоровско получилось.
Эркин согласно кивнул. Кое-какие сомнения у него были, но он даже самому себе не признавался в них. Он ещё не понял, в чём дело, что мешает ему полностью согласиться с Андреем, а пока сам не понял, никому другому ни знать, ни догадываться не стоит. Это его проблема, ему и решать.
— Интересно, сколько нас будет?
— Тим, вроде, во вторую сегодня, — Андрей нахмурился, соображая. — чёрт, у него график непостоянный теперь. Олег... тоже в первую, точно. Остальные...
— А Манефа? — невинным тоном спросил Эркин.
Андрей самодовольно хохотнул.
— Там всё впереди.
— Смотри, не заиграйся.
— Не боись, всё будет в порядке, — ответил Андрей по-английски и весело заржал.
Рассмеялся и Эркин. Вообще-то ему этот охмурёж на спор не нравился, что-то здесь не то, но что... ну, Андрей и не в таких переделках бывал, разберётся как-нибудь. А если и что, так он рядом. Если понадобится, переключит на себя. Не самое сложное.
На ступеньках Культурного Центра с весьма независимым видом курил Артём. Увидев Морозов, он сдержанно, по-взрослому, кивнул.
— Привет, малец, — легко взбежал по ступенькам Эркин.
— Привет, — улыбнулся Андрей.
Втроём они разделись и пошли в класс. Уже на лестнице их нагнал Тим и быстро, но очень внимательно оглядел искоса. Эркин невольно насторожился, но ни вопросов, ни высказываний не последовало.
Когда прозвенел звонок, Андрей незаметно и облегчённо перевёл дыхание: Манефы не было. Эркину этот спор не нравится, ему самому тоже чего-то не по себе, но и отступать нельзя — засмеют. А так... отсрочка, время подумать и определиться.
* * *
Возвращение домой всегда приятно. Великое дело — свой дом, а у неё их целых два. Нет, конечно, она правильно сделала, что не стала делать их дом общим. Всё-таки... мало ли что, мало ли как, надо иметь свой угол, своё гнездо.
Мария Петровна невольно улыбнулась. Поезд замедлял ход, плавно останавливаясь у перрона. В проходе уже толпились самые нетерпеливые, толкая друг друга сумками и чемоданами. А ей спешить незачем. Крот раньше десяти из библиотеки не вылезет, сам над собой смеётся, что у кого запой, а у него зачит, дорвался до книг как пьяница до водки. Так что она успеет и у себя вещи разложить, и у него прибраться, а то мужчина есть мужчина, как ни старается, а он к тому же особо и не старается, и пирог-скороспелку испечь. И в Комитет только в понедельник, так что... два дня у них, у Крота в эту субботу приёма нет, два полных дня. И три ночи...
Мария Петровна шла и улыбалась. И ни толкотня и суета Вокзальной площади, ни давка в автобусе, правда, вполне обычная для Царьграда, ни холодный противный дождь — ничто на неё сейчас не действовало. Счастье предвкушения больше счастья обладания.
Квартира была пустой и тихой. Как нежилая. Мария Петровна разделась и захлопотала, приводя квартиру, а затем и себя в надлежащее состояние...
...Поставив тесто, она спустилась вниз, к Гаре.
Его квартира так же пуста и тиха, но живой тишиной. В спальне, кабинете и на кухне чисто, убрано, ну, вполне прилично для мужчины, словом, как всегда... хотя... хотя нет, кое-что не так. Что? Чего нет? Или... или добавилось? Ну-ка, Синичка, смотри, да приглядывайся.
В кухне... вроде... вроде... проверяя себя, она открыла холодильник. Обычный набор, расхожий запас, только... два явно самодельных пакета из фольги с прилепленной на них запиской: "Нас надо сначала в духовку". Ох, Крот, ну, заботливый... Ага, вот оно. Мария Петровна достала блюдце с засохшим и каким-то корявым пирожком, повертела, разглядывая. И почему Гаря вздумал его хранить? Давно пора выкинуть, ему уже неделя, если не больше. И... и начинку кто-то сбоку выковырял, ну...ну, это уже ни в какие ворота не лезет!
Она уже сделала шаг к шкафчику под раковиной, где стояло мусорное ведро, но остановилась. Зачем-то же Гаря хранит... это, ведь не на столе среди объедков нашла, а в холодильнике. Конечно, времена другие, и как пароль еда никогда не использовалась, но всё-таки... Ладно, поставим этот "шедевр кулинарии" на место и проверим всё остальное.
В спальне на тумбочке у изголовья кровати стояла фотография в самой простой, явно купленной не глядя рамке. Смеющийся белобрысый парень в белой рубашке и пёстром жилете сидит верхом на стуле. Снимок не студийный, а явно любительский, за спиной парня угол празднично накрытого стола. Кто это? Где-то она его видела. И встреча была... неприятной.
Невольно нахмурившись, она поставила фотографию на место и, проверяя догадку, легла поверх покрывала. Да, точно, как откроешь глаза, так сразу натыкаешься на снимок.
Что ещё?
В кабинете... всё по-прежнему? Нет, на столе тоже появились фотографии. Тот же парень, и интересно, как поймали: рот смеётся, а глаза серьёзные, и здесь он даже чем-то на Крота смахивает, каким тот в подполье был. Видимо, поэтому и показалось, что раньше видала. Родственник? Но Гаря говорил, что никого и ничего не уцелело. Значит, просто похож. Бывает. И фотографии девочки, лет семи, не больше, беловолосой и синеглазой, в синем платье с большим кружевным воротником-пелериной. И совсем не похожа ни на парня, ни на Гарю. Совсем всё непонятно. Хотя... хотя что тут непонятного, вот это и называется: "греться у чужого огня". Они ещё нестарые, не настолько старые, но... но "нету чудес и мечтать о них нечего". Она поставила фотографию на место и вышла из кабинета. В кабинете она никогда ничего не трогала; "мужское место", отец тоже не терпел, когда мать или тётка лезли в его мастерскую. Ей дозволялось при одном условии: ничего не трогать, пока не велели, и молчать, пока не спросили. И больше пяти минут она не выдерживала.
Мария Петровна улыбнулась воспоминания с горькой насмешкой над собой тогдашней.
В хлопотах и беготне из квартиры в квартиру время прошло незаметно. А тут ещё Бурлаков позвонил и сказал, что постарается не задерживаться.
Мария Петровна отнеслась к этому спокойно: постарается не задерживаться — слишком неопределённо для закопавшегося в книги крота, но, к её удивлению, Бурлаков и впрямь сумел выйти из библиотеки до её закрытия, и без пяти семь он вошёл в квартиру.
Услышав, как в замке проворачивается ключ, Мария Петровна выбежала в прихожую и сразу оказалась в его объятиях.
— Как долетела, Синичка?
— Господи, Крот, живой!
— Ну что ты, Синичка. Что могло со мной случиться?
Она оторвалась от него.
— Многое, Гаря, многое.
Но от голодного мужика толку не будет — давно известно, так что она захлопотала со столом. Всё у неё готово, что надо в холодильнике, что надо — в духовке и на плите.
— Машенька, божественно. А почему ты загорыши не поставила?
— Это то, что в фольге?
— Ну да.
— Хорошо, сейчас.
Она встала из-за стола и подошла к холодильнику, достала пакет из фольги и обернулась.
— Этот?
— Наверное, Маша. Там во втором должны быть пирожки с изюмом и орехами, но в котором... — он с улыбкой пожал плечами. — Разогрей оба.
— Хорошо, — кивнула она и достала второй пакет.
Засунув оба пакета в духовку и включив малый огонь, Мария Петровна вернулась к холодильнику и достала блюдце.
— Гаря, а это что за историческая реликвия?
Бурлаков с удовольствием расхохотался.
— точно, Машенька, точно. Конечно, реликвия. Я знал, что ты всё поймёшь.
— Всё не всё, — она улыбнулась, скрывая горечь. — Но ты ничего не хочешь мне объяснить?
— А что объяснять, Маша?
— Хотя бы, — она по столу блюдце. — Эту реликвию. И фотографии. В спальне и в кабинете. Что-то случилось, Гаря?
— Случилось, Маша, — кивнул Бурлаков. — Но... но это радость, Маша. Даже счастье.
— Так поделись, — она постаралась улыбнуться. — Не жадничай.
— Ну что ты! Я, — он вдруг улыбнулся так непривычно смущённо, что она встревожилась. — Я просто не знаю, с чего начать.
— Либо с начала и доказывай последовательно, либо с конца и доказывай от противного.
— Хм, — Бурлаков изобразил глубокую задумчивость. — Заманчиво, соблазнительно... Честное слово, Маша, теряюсь.
— Вот и начни тогда с этого, — она передвинула блюдце с расковырянным пирожком в центр стола. — С реликвии.
— Идёт! — обрадовался Бурлаков. — Это пирожок.
— Неужели?! — изумилась Мария Петровна. — Никогда бы не подумала.
— Будешь перебивать, не стану рассказывать, — внушительно изрёк Бурлаков. — Так вот. Женя напекла гору пирожков на свадьбу и что осталось дала мне с собой. А пока она их упаковывала, Алечка выбрала сбоку начинку, а, чтобы не заметили, сверху прижала. Видишь, ладошка отпечаталась?
— Вижу, — кротко кивнула Мария Петровна. — С ним всё ясно. А кто такие Женя и Алечка?
Бурлаков вздохнул.
— Нет, видимо, придётся с другого конца.
— Давай.
— Ты... ты помнишь, я весной ездил в Джексонвилль? На могилу.
— Да, — сразу насторожилась Мария Петровна. — Ты мне говорил.
— Так вот, Маша. Вышла... ошибка, понимаешь?
— Это... был не он?
— И да, и нет, Маша. Что Андрей Мороз, он же Эндрю Белёсый и есть мой Серёжа, это да, а вот похоронили под его именем другого. Он выжил, Маша, представляешь?!
Она молча смотрела на него, будто не понимая, и он порывисто вскочил на ноги.
— Сейчас, сейчас я принесу, — и, уже выбегая из кухни, крикнул: — Достань из духовки, слышишь, горят.
Как автомат, она бездумно выполнила распоряжение, выключив духовку и поставив на стол оба фольговых свёртка. Но развернуть их не успела. Потому что в кухню быстро даже не вошёл, а ворвался Бурлаков с охапкой фотографий и двумя конвертами и торжественно вывалил их на стол.
— Вот, Маша, смотри, это Женя написала в марте... а это... пришло в мае, а я был в поле, представляешь?! В сентябре приехал и нашёл...
Она кивала, читая, вернее, проглядывая письма, привычно выхватывая из текста ключевые главные слова и фразы.
— Тебя не было. Я как прочитал, так и сорвался туда. Ну и... — он почти свободно улыбнулся. — Получил классическое атанде.
— Ну да, — кивнула она. — Написали в мае, а ты приехал в сентябре, конечно, обиделись, — и быстро вскинула на него глаза. — Так это я виновата? Мне надо было сразу сообщить, телеграммой? Это моя вина, да?!
— Ну, что ты, Маша? — растерялся Бурлаков. — Я и секунды так не думал. Ты... что ты, ты нив чём не виновата. Клянусь.
— Утешил, — ей удалось сдержать слёзы. И вдруг догадалась: — Так тогда, в лагере, в Атланте тот уголовник...
— Да, Маша, он самый.
— Господи, — она всплеснула руками. — А ты его так отшил...
Бурлаков усмехнулся.
— Отплатил он мне полной мерой. Приложил, повозил и выкинул.
Мария Петровна сочувственно вздохнула.
— Ну, я утёрся и уехал.
— А мне ни слова?!
— Ну, Маша, ну, как я мог об этом рассказывать? Что родной сын не хочет меня признавать? Что я его не узнал тогда?
— А... подожди, так этот парень, что к тебе на приём через Церберуню прорвался...
— Точно, Машенька! — голос Бурлакова зазвенел торжеством. — Точно! Приехал. Сам. И пригласил на свадьбу к Эркину. Понимаешь, они же как братья, даже документы оформили.
— А мне опять ни слова?!
— Машенька, клянусь, я хотел, я решил: съезжу и расскажу, я... я сглазить боялся.
— Ври больше, — совсем по-кошачьи фыркнула Мария Петровна.
— Не вру, чистая правда! Вот, смотри, вот это Женя, а это Алечка...
— А это отец Алечки. Кто он, Гаря?
Бурлаков вздохнул.
— Это Джонатан Бредли. М-м... делец. Весьма... разносторонний.
— Представляю. А это?
— Фредди. Его... м-м, компаньон, пожалуй, скорее даже партнёр. Во всех делах.
— У него глаза убийцы, Гаря. Вот здесь, посмотри...
— А он и есть убийца, самый знаменитый киллер Империи. Да и сейчас... промашек не делает.
— Гаря, я серьёзно.
— Я тоже. А вот Серёжа. А это мы все вместе.
— Это... Эркин. Правильно?
— Да.
Она кивала, перебирая фотографии.
— А это что за безобразие?
— Это? — Бурлаков с удовольствием расхохотался. — Это Алечка с Серёжей из-за конфет дерутся. Представляешь, её уже спать уложили, сидим, пьём коньяк, ну, и всё, как положено, и вдруг Алечка входит. Ей торт приснился, и она пришла. Где её кусок с самой большой розой. А Серёжа стал её дразнить, что съел и из себя не вынет. Я её взял на руки, она увидела бутылочки и обеими руками в вазу, а Серёжа как раз напротив, ну и... смотри сама.
— Ужас кошмарный! — смеялась Мария Петровна. — Ты, конечно, не вмешался. Тебе лишь бы скандал погромче получился.
— Без скандала — не гульба, — согласился бурлаков.
— Кошмар! И кто же прекратил?
— Эркин. Ну, Алечка съела одну бутылочку и заснула, я её отнёс, уложил... чудная девочка.
— Да. А кто снимал?
— Фредди, Он привёз "поляроид", карманную версию, и вот снимал.
Мария Петровна кивнула.
— Понятно. А зачем ему это?
Бурлаков вздохнул.
— Не знаю. Я уже думал. Понимаешь, Синичка, есть в этом какая-то... странность. Так легенду делают. Прикрытие. Женечка Джонатана явно впервые увидела, подарка Алечке он не привёз, и вообще... Они, Джонни и Алечка, действительно очень похожи, но Фредди это так подчёркивал, прямо навязывал. Зачем это ему? Не знаю. Пока не знаю.
— Но... но он же не увезёт девочку? — с надеждой спросила Мария Петровна.
— Джонатан? Нет, конечно, у него этого и в мыслях нет. Его самого старания Фредди удивили. Правда, при нас он разборку устраивать не стал, нет, предварительной договорённости у них не было. И в планы Фредди, похоже, не входит. Нет, тут, я думаю, можно не беспокоиться.
— Ну, хорошо, — кивнула Мария Петровна. — Допустим. Но если что...
— Если что, всех задействуем, — голос Бурлакова стал угрожающе спокойным.
Мария Петровна хорошо помнила, что означают эти интонации, и успокоилась.
— Да, а загорыши? — спохватился Бурлаков. — Они же остынут.
— Разогреем, — отмахнулась Мария Петровна не в силах оторваться от фотографий.
— В третий раз?! — подчёркнуто ужаснулся Бурлаков, разворачивая пакет.
— А второй с кем был? — невинным тоном уточнила Мария Петровна.
— С Удавом.
— Он знал?
— Нет. Я только вошёл, даже раздеться не успел, как он заявился. Ну и...
— Дальше понятно. И под водку с коньяком ты ему всё рассказал.
— Машенька, честное слово, я хотел тебе первой, но так сложилось.
— Ладно тебе. Значит, теперь он всё знает.
— И ты. И больше никто. Хорошо?
— Хорошо. Но почему?
Бурлаков вздохнул.
— Я сам ещё это не понимаю. Просто чувствую, что так будет лучше.
Мария Петровна неуверенно кивнула.
— Ну... ну раз ты так считаешь.
Загорыши, даже и такими, оказались очень вкусными. И пирожки.
— Женя хорошо готовит?
— Да. Загорыши, правда, она заказывала у местной знаменитой стряпухи. И кулебяку. Потрясающая кулебяка, в шесть слоёв начинка, — и быстро: — Но у тебя ещё вкуснее.
Мария Петровна рассмеялась.
— Да ну тебя! Расскажи лучше, чем ещё тебя угощали. Да, а что ты в подарок привёз?
— Целую коробку, — Бурлаков даже руки раскинул во всю длину, показывая размер.
И он принялся со вкусом подробно описывать бельё, самовар, водки, всякие вкусности, воротничок...
— Господи, Гаря, это же сумасшедшие деньги.
— Ну-у, — протянул он неопределённо.
— Залез в долги?
— Самую малость.
— Хоть что-то осталось?
— Ни копья! — ответил он с такой счастливой улыбкой, будто именно это и было целью всего мероприятия.
Мария Петровна с ласковой укоризной покачала головой.
— Проживём и наживём! — весело ответил Бурлаков. — Уйма времени впереди!
Мария Петровна понимающе закивала. Конечно, у них всё впереди. Она снова перебрала фотографии.
— Надо купить альбом.
— Разумеется, — горячо и в то же время смущённо согласился Бурлаков.
Мария Петровна улыбнулась: ну да, с деньгами-то... полный швах.
— Ничего, Гаря, перекрутимся.
Бурлаков комично вздохнул. Мария Петровна рассмеялась и потянулась к безнадёжно остывшим пирожкам и загорышам.
— Ну, давай доедим. Третьего разогрева они не выдержат.
— Горячие они были бесподобны.
— Верю. Они и такие неплохи. А вот эту фотографию я возьму себе.
— Маша...
— Да-да. И не спорь, жадина, эгоист.
— Так меня, так! — счастливо улыбался Бурлаков.
— Да. Кстати, а почему у тебя только Серёжа и Алечка? А Эркин?
Бурлаков открыл было рот и вдруг густо покраснел.
— Чёрт! Как же я лопухнулся. Ты молодец, Синичка. Серёжа бы приехал и не увидел Эркина... было бы мне за это. Понимаешь, он очень следит, чтобы Эркина ничем не обидели, — и усмехнулся. — как же, брат, старший.
— Понятно, — кивнула Мария Петровна. — Возьми тогда и поставь эти. Где Эркин с Женей. Будет полный комплект.
— Умничка ты у меня, — поцеловал он её в висок и встал. — Сейчас уберу только, чтобы не запачкать.
— Конечно, только мою не заначь.
— Обижаешь, начальник.
Бурлаков унёс фотографии, и, пока он возился в кабинете, Мария Петровна заново накрыла на стол. "Реликвию" она убрала с глаз, но выбрасывать не стала. Пока. Ну вот, всё разъяснилось, всё хорошо, лучше любого другого. Так что же... нет, всё хорошо, всё хорошо... уговаривала она саму себя. Это семья Крота, а, значит, и её семья. Она должна их любить, иначе они отнимут его, значит, полюбит. Женю с её пирожками, Серёжу, Эркина, Алису... Алечка-то уж точно не при чём. Чудная девочка.
* * *
Мать Моны приехала в Колумбию в середине сентября, когда по расчётам Моны до родов оставалась неделя, но наступил октябрь, а всё ещё ничего... Найджел бы совсем потерял голову, если бы не Айрин.
— А как же папа? — спросила Мона, услышав от матери, что уж рождения внука она не пропустит, ну, и ещё неделька-другая, и вообще там видно будет.
— Я договорилась с Мери Сайлз, — спокойно ответила Айрин.
Мона кивнула. Она хорошо помнила добродушную старую деву, истово ухаживающую за больными, одинокими и всеми, кто — по её мнению — нуждался в помощи, иногда даже назойливой, но всегда искренней. Мери — белая, но всегда твердила, что все люди — божьи дети и лечила даже рабов, но, разумеется, с позволения хозяев, и к ней, как к местной безобидной достопримечательности, ни местная полиция, ни СБ не цеплялись. А уж теперь-то... Так что отец будет и присмотрен, и ухожен.
И потянулись друг за другом почти безмятежные дни...
...В маленькой уютной — потому что она своя собственная — гостиной чисто и спокойно.
— Как ты думаешь, мама? — Мона погладила себя по животу. — Ещё долго?
— Ему там хорошо и удобно, — Айрин была полностью занята вязанием и говорила, не поднимая головы. — Вот он и не торопится.
— Найдж так волнуется...
— Мужчине положено, — Айрин снова пересчитала петли. — Главное, чтобы ты была спокойна.
— Угу, — согласилась Мона, разглядывая своё вязание. — Мама, не велика?
— Ну, так будет на вырост.
Спокойствие матери иногда раздражало Мону, но... без мамы она сама, конечно, ни с чем бы не справилась.
Айрин посмотрела на часы — гордо красовавшийся на каминной полке подарок Кена, Митча и Дика на новоселье — и собрала свою корзинку для рукоделия.
— Пора накрывать, Мона. Вот-вот Найджел придёт.
Мона кивнула и отложила вязание на столик.
— Мама...
— Убери в корзинку, а не бросай, где попало.
Мона только собралась заявить, что она — не маленькая девочка, а взрослая женщина, как вошёл Найджел.
— Привет! Ну, как...?
— Привет, — улыбнулась Айрин. — У нас всё в порядке. Сейчас будем обедать.
— Да, спасибо, — рассеянно ответил Найджел, подходя к Моне.
Она храбро улыбнулась ему.
— Ты сегодня рано, ничего не случилось?
— Нет, всё в порядке. Как ты?
— так же, — она невольно вздохнула.
Найджел осторожно обнял её за плечи, коснулся губами виска.
— Всё будет хорошо, Мона. Я знаю.
— Откуда?
— Знаю, и всё, — он осторожно, кончиками пальцев поднял за подбородок её лицо. — Посмотри на меня. Я — твой муж, и я говорю, что всё будет хорошо. Ты должна мне верить.
— Верю, — улыбнулась Мона.
И за обедом благодаря Айрин всё было спокойно и буднично. Как в любой другой день....
...И так день за днём, неделя за неделей. Айрин уже перезнакомилась со всей новой улицей, и даже Найджел перестал волноваться, когда всё началось.
Найджел как всегда утром поцеловал Мону, попросил её быть осторожной, заверил, что всё будет хорошо, и ушёл на работу. Мона помахала ему вслед с крыльца и пошла на кухню.
— Я помогу, мама?
Айрин с улыбкой посмотрела на неё.
— Хорошо.
Мона потянулась к полотенцу, чтобы вытереть уже вымытые тарелки, и вдруг замерла с протянутой рукой. Айрин посмотрела на неё и, бросив в раковину губку, быстро вытерла руки о передник.
— Идём, ляжешь.
— Мама, — наконец выдохнула Мона. — Это оно?
— Идём, — повторила Айрин. — В любом случае тебе лучше лечь.
— Да-да... мама... мама...
— Всё в порядке, Мона, вот так, сюда...
Она довела Мону до спальни, уложила... да, надо послать за Тётушкой Кики, все говорили, что у неё лёгкая рука... и за врачом... мой Бог, Моне надо переодеться... мой Бог...
Кто известил Тётушку Кики, славившуюся на весь Цветной квартал своей "лёгкой рукой", так и осталось неизвестным. Та просто вдруг появилась в спальне и, не теряя ни секунды, всё привела в порядок, и роды пошли... как им и положено, когда мать и ребёнок здоровы, повитуха знает своё дело, и никто не путается под ногами и не лезет с непрошенными советами. Айрин, соседки, помощница Тётушки Кики, даже Мона, — все её слушались, делали, что она говорила, и мальчишка вышел... прямо на загляденье. Крепенький, горластый, в мамкину родню цветом, и крупный, в отца с дядьями, те тоже не мелкие, и красивый, вот подрастёт, так девки табуном за ним бегать будут. Племянник Тётушки Кики, или кем он там ей приходится, тоже вовремя оказался под рукой, и его послали известить Найджела.
И когда Найджел влетел в дом, всё было уже в полном порядке. Айрин, Тётушка Кики, Эстер и ещё двое соседок пили кофе в гостиной и встретили Найджела дружным хором:
— А вот и папочка!
Стоя в дверях, Найджел умоляюще смотрел на них, задыхаясь от бега и не в силах что-либо сказать.
— Вот все они так, — засмеялась Тётушка Кики. — Всё в порядке, парень. Сынок у тебя что надо.
— Мона...? — наконец выдохнул Найджел.
— Она в порядке, — улыбнулась Айрин.
— Я...где она?
— Идём, — встала Айрин. — Берите ещё печенья, — предложила она гостьям.
— Конечно... конечно...
Эстер с улыбкой кивнула и потянулась к кофейнику, чтобы налить всем остальным ещё кофе.
Мона дремала, но, когда Найджел вошёл, открыла глаза и улыбнулась ему.
— Привет, Найдж.
— Мона...
В два шага он подошёл к кровати и опустился на колени у её изголовья.
— Ну, что ты, Найдж, — Мона погладила его по голове. — Всё в порядке. Малыш просто чудо. Хочешь посмотреть на него?
— Да... Конечно... Где он?
— Да вот же.
И только после её жеста Найджел увидел корзинку-колыбель. Откуда она?
— Это нам подарили. Правда, красивая?
— Да.... Но малыш лучше.
Мона рассмеялась.
— Ты же не видел его.
— Почему? — нагнувшись, Найджел рассматривал крохотное личико. — Вижу. Он чудо, Мона. Но... он такой маленький...
— А Тётушка Кики сказала, что настоящий великан. Десять фунтов без малого. Дай мне его, Найдж.
Найджел растерянно обернулся к ней.
— А... а как?
Айрин, всё это время стоявшая в дверях и с невольными слезами умиления смотревшая на них, быстро подошла.
-Смотри, это делается так.
С её помощью Найджел достал из корзинки ребёнка.
Снизу доносились голоса, и Айрин поспешила туда, оставив их наедине. Мона протянула руки, но Найджел медлил, держа на руках ребёнка и рассматривая его.
Так их и застали Роберт и Метьюз, осторожно войдя в спальню.
— Привет, — улыбнулась им Мона и сразу ответила на ещё не прозвучавший вопрос: — Я в порядке.
— Видим, — улыбнулся Роберт. — Ты молодец, Мона.
— Отлично выглядишь, — подхватил Метьюз.
— Спасибо.
— Ну-ка, Найдж, покажи, — Метьюз неожиданно ловко взял у Найджела ребёнка. — Смотри, Роб, какой парень, а?
— Да! — согласился Роберт. — Мет, аккуратней.
Услышав за дверью шаги, Метьюз восхищённо сказал:
— Найдж, Мона, вы молодчаги. Отличного парня сработали.
— Посмотрели? — в спальню решительно вошла Тётушка Кики. — А теперь вон сюда живо. И папаша, и дядья. Успеете и налюбоваться, и наиграться.
Спорить с ней было невозможно, да и незачем. Метьюз отдал ребёнка Найджелу, и тот хотел отдать его Моне, но Тётушка Кики велела положить малыша в колыбель и выметаться.
— Спит и пусть спит.
— А он... не голоден? — рискнул спросить уже от двери Найджел.
Тётушка Кики фыркнула.
— Как проголодается, так сразу услышишь! И дверь за собой закрой.
За дверью Найджел ошалело посмотрел на братьев. Метьюз ободряюще похлопал его по плечу, а Роберт сказал:
— Завтра тогда не выходи. Как-нибудь мы перекрутимся.
Найджел перевёл дыхание, тряхнул головой и улыбнулся.
— Спасибо, Роб, но завтра у меня постоянных навалом.
Помедлив, Роберт кивнул.
— Ладно, Найдж. Но если что...
Они спустились вниз. Соседок уже не было, ушла и помощница Тётушки Кики. Найджел указал братьям на маленький бар рядом с камином.
— Возьмите себе сами.
И пошёл на кухню, где Айрин мыла посуду после кофе и доваривала обед.
— Айрин...
— Всё в порядке, Найдж. Телеграмму я уже отправила.
— Да, спасибо. Я о другом... ну... — он вдруг забыл, о чём хотел спросить.
Айрин ободряюще улыбнулась ему.
— Всё уладится. Я ещё недельки две у вас поживу.
— Спасибо, — обрадовался Найджел. — А то я совсем ничего не знаю.
— В первый раз всегда так, — рассмеялась Айрин. — После третьего всё пойдёт как по маслу. У вас всё впереди.
Она стояла спиной к Найджелу и не видела скользнувшей по его лицу тени.
— Да, — очень спокойно сказал Найджел и даже улыбнулся. — У нас всё впереди.
Может, надо было ещё что-нибудь сказать, но у него уже не хватило на это сил. Он вернулся в гостиную, где Метьюз сразу протянул ему стакан.
— На, выпей.
Он глотнул, не чувству вкуса.
Сверху спустилась Тётушка Кики, оглядела их с лёгким неодобрением, велела Мону пока не беспокоить, заглянула ненадолго к Айрин на кухню и ушла.
— Идите обедать, — позвала Айрин.
Но Роберт и Метьюз отказались от обеда, сказав, что пойдут к себе, они же так пришли, просто узнать, на них же не готовили, спасибо, конечно, но... попрощались и ушли.
Айрин удивлённо посмотрела на Найджела, тот молча пожал плечами в ответ. Айрин на секунду задумалась и улыбнулась своим мыслям.
— Иди, поешь.
— А... а Мона?
— Ей надо отдохнуть. Потом я, — и тут же поправилась, — ты ей отнесёшь.
Найджел кивнул и сел за стол. От еды он отказаться не мог. Ни при каких обстоятельствах.
Он ел механически, думая о своём, и Айрин невольно любовалась им, его красивыми уверенными движениями. Неудивительно, что Мона так влюбилась, удивительно, что Роберт и Метьюз ещё холостяки. Хотя... кое-что она слышала, и, похоже, там тоже дела на мази.
— Очень вкусно, Айрин, спасибо, — встал из-за стола Найджел. — Я наверх.
— Конечно-конечно. Я потом тоже поднимусь.
И, когда Найджел убежал, занялась неизбежной домашней рутиной.
Когда Найджел вошёл в спальню, Мона полулежала на подушках и кормила малыша грудью.
— Ты вставала? Разве можно...?
— Пустяки, Найдж. Я в полном порядке. Посмотри, он прелесть, правда?
— Конечно, — согласился Найджел, усаживаясь на край кровати.
— Как мы назовём его, Найдж?
— Мы же уже говорили. Что мальчика Чарльзом. Как твоего отца, — Найджел улыбнулся. — Ему будет приятно. И Айрин тоже.
— А тебе?
— Конечно. Чарльз — красивое имя. И... мне нравится твой отец. Если малыш станет таким, будет очень хорошо.
Мона благодарно улыбнулась ему, но возразила:
— Он будет таким, как ты.
— Но, Мона...
На этих словах в спальню вошла Айрин.
— Из-за чего вы спорите? Вы же помешаете малышу.
— Мама, мы решили назвать его Чарльзом.
— Отлично, — Айрин была согласна с любым вариантом. — Но мы об этом уже говорили. О чём вы спорите?
— Ни о чём, — улыбнулся Найджел. — Мона, тебе надо поесть.
— Потом. Ой, вы только посмотрите, Найдж, мама, он жмурится, сладкий мой, конфетка моя, — упоённо заворковала Мона.
И Айрин невольно подумала, что, неужели и она была такой тогда... И Чарльз так же любовался ими... Странно, но она не помнит... многого...
* * *
Всё кончается. И праздники, и выходные, и отпуск. Жалко, конечно, что он с этой суматохой и не распробовал толком такую интересную штуку — отпуск, но... но и хорошо, что всё кончилось, что снова пойдёт день за днём привычно и легко. Работа, школа, дом, уроки, в воскресенье на рынок купить картошки, в большой комнате, чтобы натереть пол, теперь надо мебель двигать, а розы ещё стоят... Вазу он всё-таки купил. Такие деньги уже вбабахали, что ещё полусотня птичкой улетела. А в гостиной стало красиво. Он думал, что в спальне будут стоять, а получилось по-другому, но всё равно — хорошо!
Эркин шёл домой, благодушно поглядывая по сторонам. Как же здорово всё получилось, что они уехали именно сюда, в самый лучший город в России. И что он индеец, ему совсем не мешает теперь, вот здоровско! А что Ряха треплет про вождей и томагавки, так всё равно трепача никто не слушает. Чёрт, всё время забывает спросить у кутойса про томагавк. И про скальп. Узелок, что ли, на память завязать? Или нет, лучше записать и прямо в тетради, и завтра на уроке спросить.
На лестничной площадке между этажами обычная вечерняя компания курильщиков.
— Привет, Мороз.
— Привет.
-Чего так со смены припозднился?
Эркин рассмеялся.
— Пятница сегодня.
— Святое дело, — сразу согласились с ним.
Пятничное пиво у заводских как субботняя баня в Старом городе. И церковь в воскресенье там же. Но туда заводские мало ходят, так что он и здесь не выбивается. Вот на крестины когда зовут — другое дело. Вдвоём с Женей он уже два раза так ходил. Оказалось, не интереснее, чем в Джексонвилле. Только стоишь всё время и слова непонятные. Вроде и по-русски и не по-русски сразу.
— Это по-церковному, — объяснили ему.
Он понимающе кивнул и сразу забыл об этом.
Эркин легко взбежал на свой этаж и вошёл в коридор. Темнеет теперь рано, и детвора вечерами опять носилась по коридору.
Из гомонящей и визжащей толпы вывернулась и ткнулась ему в ноги Алиса.
— Эрик! Ты пришёл!
— Пришёл, — согласился, улыбаясь, Эркин.
— Всем до завтра, я домой! — звонко крикнула Алиса, беря Эркина за руку.
Вдвоём они подошли к своей двери, и Алиса, подпрыгнув, шлёпнула ладонью по звонку, а Эркин достал ключи и открыл дверь.
В прихожей их встретила Женя своим неизменным:
— Ну, молодцы, у меня всё готово, мойте руки.
— Я за уроки, — попробовал перебить её Эркин.
— Поешь сначала, — безапелляционно изрекла Женя и позвала: — Андрюша, есть будешь?
-А как же! — вышел в прихожую Андрей. — Привет, брат, заждались тебя, больно долго пиво пьёшь.
— Сколько надо, столько и пьёт, — сразу вклинилась Алиса.
— А тебя не спрашивают, — ловко дёрнул её за косичку Андрей.
— А ну хватит, — грозно скомандовала Женя. — всем руки мыть.
В ванной Алиса сосредоточенно и очень серьёзно вымыла руки и отошла от раковины, исподлобья следя за Андреем. Обычно она с визгом отскакивала и уворачивалась от его брызг, но сегодня молча отодвинулась подальше. А, когда Эркин и Андрей вымыли и вытерли руки и уже выходили, Алиса сзади ухватила Андрея за рубашку.
— Чего тебе? — обернулся Андрей.
Алиса молча удерживала его, пока Эркин не вышел, а потом захлопнула дверь и, приперев её собой, уставилась на Андрея ярко-синими холодными глазами.
— Эрика не трожь, — тихо и очень серьёзно сказала она. -За Эрика зоб вырву.
— Чего? — опешил Андрей.
— Зуб на крест кладу, — Алиса укусила себя за ноготь большого пальца.
Андрей оглядел её сверху вниз и присел на корточки, чтобы их лица оказались на одном уровне.
— Ты это серьёзно, Алиска? Таким словом не кидаются.
— А ты меня за шушеру не держи. За Эрика...
— Я тоже, — серьёзно перебил её Андрей и протянул ей руку. — Мир, племяшка. Мы своих никому не выдадим.
— А своего и не замай, — так же серьёзно ответила Алиса, отвечая на рукопожатие.
Из ванной они вышли, держась за руки. Женя пытливо оглядела их, но ничего не сказала. И Эркин будто ничего не заметил.
Быстро поев, Эркин так же быстро поцеловал Женю в висок и ушёл в маленькую комнату делать уроки. На столе лежали тетради Андрея, значит, он письменные не закончил, и поэтому Эркин сел на диван учить обществоведение. Но вошедший через минуту Андрей сказал:
— Давай ты лучше письменные, а я поучу.
Эркин поднял на него глаза и улыбнулся.
— Ничего, справлюсь. Не столько я выпил.
Андрей покраснел.
— Ты того...
— Того-того, — Эркин наклонился к учебнику и, уже читая, закончил присловье: — И даже этого.
Андрей кивнул и сел за стол.
Тишина шелеста страниц и шуршания пера по бумаге, незаметно текущее время. Сочинение на английском оказалось сложнее, чем предполагал Андрей, и теперь, то и дело чертыхаясь шёпотом, он рылся в словаре и в учебнике. И закончил как раз, когда Эркин отложил учебник и встал потянуться.
— Уф-ф!
— Написал?
— Ага. Почитаешь?
— Давай. Ну, ты и накатал, — Эркин уважительно покрутил головой.
Андрей самодовольно ухмыльнулся.
Прочитав сочинение Андрея, Эркин внимательно посмотрел на него.
— Слушай, Джинни по-другому говорила. Не боишься впоперёк писать?
— Это ж сочинение, а не пересказ. Мысли мои, я за них и отвечаю. А ты не согласен?
— С чем? — Эркин пожал плечами. — А не всё ли тебе равно, как оно там по правде было? Да и, может, ничего такого и не было, а этот... Диккенс всё придумал.
— Ну и что? Она думает так, а я иначе.
Эркин усмехнулся.
— Спорим, Тим напишет, как она говорила.
Андрей рассмеялся.
— Тут и спорить нечего. Либо по её слову, либо по учебнику. Тим поперёк не пойдёт. Ладно, давай ты теперь пиши.
— У меня изложение, — уточнил Эркин, садясь к столу. — Мне ни с кем спорить не надо.
Андрей вытянулся на диване с учебником обществоведения и углубился в чтение. Обществоведение и история давались ему легко, но он этой лёгкости не доверял и потому вчитывался особо внимательно. Эркин работал с привычной сосредоточенностью, и уже тоже привычно не замечая времени. И потому вздрогнул, когда вошла Женя.
— Эркин, иди, поцелуй её на ночь.
— Уже так поздно? — вскочил он на ноги. — Иду, Женя.
Андрея не звали, и он остался лежать, ограничившись тем, что подмигнул им обоим сразу двумя глазами.
Алиса мужественно боролась со сном, дожидаясь Эркина. И, когда он склонился над ней, удовлетворённо вздохнула.
— Э-эрик. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, маленькая.
Он коснулся её щёчки сжатыми губами и выпрямился. Как обычно, постоял несколько секунд и вышел. Заглянул на кухню, где Женя возилась, проверяя банки с запасами круп и макарон.
— Женя, — голос у него был виноватым. — Я ещё не закончил. Я... посижу ещё.
— Конечно-конечно, — Женя была целиком занята очередной банкой. — Учи спокойно.
Эркин вздохнул и вышел. Если бы не пивная, он бы давно уже управился с уроками и помог бы Жене. Но и ломать компанию нельзя. Он же как все.
* * *
2000; 21.05.2015
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
