Часть 12-14

А о беременности я молчала. Не хотелось, чтобы Энираду узнал об этом через третьи руки или чтобы вообще узнал кто-то до него. Глупо, конечно. Я почти не знала своего мужа. Вполне возможно, эта новость оставит его равнодушным. Ведь мужчины любят детей от любимых женщин. А будет ли ему хоть какое-то дело до нерожденного еще ребенка от женщины, выбранной в угоду политической повестке?

Я несмотря на то, что мы с мужем до некоторой степени нашли общий язык, не обольщалась. На крейсерах и линкорах служат в равной степени, как мужчины, так и женщины. Талие оказалось довольно гармоничным в своем социальном устройстве. Тут царствовало равноправие. Не формальное, как в месте, где я родилась там превалировало или патриархальное устройство или радикальный феминизм, а самое настоящее. У всех граждан, действительно, были равные права и обязанности. А такие понятия, как "мужские" или "женские" профессии отсутствовали напрочь.

Близость смерти, которая сопровождает всех, кто каждый день стоит на острие атаки часто рождает в людях желание жить и любить, стирая границы и сминая преграды. Прошлая фаворитка княжича натворив глупостей, получила отставку. Но я полагаю, он не был слишком к ней привязан. А что, если появится другая — умней и красивей, та с кем он делил каждый глоток жизни в этой войне, та, что украдет его сердце? Ведь мне он не обещал ни любви, ни верности.

Наверное, не стоило об этом думать, но предательские мысли о том, что в конце концов я стану досадной помехой на его пути к счастью, а вместе со мной мой ребенок. В такие моменты очень хотелось, чтобы маленькой искры жизни под моим сердцем не стало уже сейчас. Потому что это не больно и не страшно просто исчезнуть еще до рождения. А что ее ждет в мире, где для джаннатцев она — ценный трофей с "правильной" генетикой, а для своих соотечественников — княжна с "подпорченной" кровью?

Проверка моего состояния в портативной медицинской капсуле, соседствующей с душевой кабиной, стало ежедневным ритуалом. Все было в порядке. Плод был в порядке и развивался нормально. Однажды я даже генную карту на дисплей вывела. Ничего не поняла. Но стало интересно. Сравнила со своей и картой Раду, благо она была в базе. Вывод не обрадовал. С учётом отношения талийцев к династии Ас-Шааров с подданными которой они ведут войну.

* * *

Мой змеюшник в столичный госпиталь идти отказался составе. Две трети девушек высказали свое дружное "фи". Я злорадно указала им на дверь, объявив, что они, отказывая в поддержке и помощи раненым защитникам княжества, позорят честь своих домов. Резко передумали и даже изобразили смирение. Неумело, правда. Или это я уже смотрю на них сквозь призму весьма скептического отношения?

— Делайте то, что велит вам совесть и здравый смысл, — отдала я приказ, который можно было трактовать, как угодно, и пошла вперед, подавая пример.

Военный госпиталь у меня ассоциировался с ранениями, травмами, кровью, потерянными конечностями и нехваткой лекарств. И я если честно, боялась это увидеть.

Но картина, представшая перед моими глазами, оказалась в разы страшнее.

На этой войне люди редко получали обычные травмы. Взрывы в вакууме не оставляли выживших. У защитников княжества, работающих на грани человеческих сил и до конца выполняющих свой долг выгорали когнитивные импланты. А это как правило, оканчивалось поражениями нервной системы разной степени тяжести.

Они кричали от боли, которую не могли унять обезболивающие, потому что та существовала лишь в их голове, бились в судорогах и паралич... полный или частичный.

Врачи обещали почти полное восстановление. Но сейчас им всем крайне паршиво.

Я не самый сострадательный человек на свете. Но смотреть на пытку, которая длится сутками было откровенно жутко.

Что может сделать для них фальшивая аристократка? Принести воды и держать стакан поверх рук мужчины, который несмотря на тремор пытался пить сам. Вливать ее по капле в рот девушке, не способной даже приподняться и сделать глоток.

Я разносила контейнеры с едой и забирала их. Пару раз гаркнув на бестолково слоняющихся фрейлин.

Усадила Дану читать вслух. Жалко ее стало. Этот тепличный цветочек застыла на пороге в обнимку с книжкой и глядя на юдоль боли и страдания широко распахнутыми глазами, полными слез. Таким как она на чужую боль смотреть тяжело. Но ее молчаливое сострадание никому тут не поможет. А книжка, может и развлечет кого. По крайней мере, ее никто не прогонял, а некоторые даже с интересом прислушивались.

Я записывала короткие аудиосообщения, которые раненые отправляли своим близким.

"Здравствуйте. Ваш сын... брат... жених... ваша дочь... сестра... мама... не может пока говорить из-за ранения. Но это временно. Он... она чувствует себя уже лучше и просит не беспокоиться".

Иногда я вплетала в эти незамысловатые послания имена детей или любимых, которые мои подопечные с трудом, по слогам произносили.

У меня не было ни минуты на отдых или еду. Это закономерно аукнулось тошнотой и головокружением. Решив, что мой обморок никого, кроме фрейлин не порадует, решила выйти в рекреационную зону, оборудованную под зимний сад. Там журчал маленький фонтанчик, окруженный папоротниками. Стены укрывали лианы и цветущий вьюнок. Чуть влажный воздух был чист и свеж. А главное, вокруг не было ни души. Захотелось лечь на каменные плиты пола и отключиться до послезавтра.

Но мое уединение было вероломно прервано парой. Девушкой в лиловой тунике и молодым человеком, одетым в стандартный военный комбинезон. Меня, сидящей на низкой скамейке под чем-то смутно напоминающем разлапистую пальму они не видели. А я не спешила им показываться в надежде, что о парочка скоро покинет этот милый уголок природы.

— Лель, ты не в праве портить мне жизнь, — патетично начала она буквально с порога. Он промолчал, и девушка с напором продолжила. — Отец договорился о том, чтобы меня приняли в свиту княжны. Моя жизнь изменилась.

— П-п-понимаю, — с трудом произнес юноша, стискивая зубы.

— Если бы ты понимал, то не вынуждал бы меня вести эту унизительную беседу. Предложение расстаться должно было исходить от тебя. Нет, ты не понимаешь, что неудачнику, спалившему не только импланты, но и нейросеть не место рядом со мной.

— Я вос-ста-нов-люсь, — по слогам произнес солдат.

— У тебя сгорела нейросеть, и, похоже, вместе с мозгами. Ее невозможно восстановить.

— Я жив... еще...

— Что толку? Твоя карьера окончена. В первую же неделю войны. Ни званий, ни наград. И никаких перспектив. Кроме того, что ты может быть снова научишься нормально говорить. Я более не желаю, чтобы нас что-то связывало. Если у тебя есть хоть капля собственного достоинства, ты не станешь навязывать мне свое общество. Прощай.

И девушка стремительно покинула комнату-сад, даже не оглянувшись на безжалостно отвергнутого поклонника. А тот пошатнулся и тяжело осел на пол. Меня же захлестнула волна ледяной ярости. Если любовь ушла, скажи об этом, не унижая, не упрекая, не причиняя лишней боли. Отпусти того, кого не можешь или не хочешь хранить в своем сердце. Моя же "будущая" фрейлина методично добивала словами того, кто чудом выжил в этой войне лишь потому, что он не оправдал ее честолюбивых ожиданий.

Есть на свете добрые, светлые люди, которые в тысячу раз лучше меня. Я же в свою очередь бываю категорично-нетерпимой, могу сказать что-то плохое и не склонна всепрощению. Но есть невидимая грань, отличающая Человека со всеми слабостями и отрицательными чертами характера от сволочи. И аристократочка сейчас эту черту перешла.

Большинство людей предпочитают переживать унижение в одиночестве. А узнав, что у подобной сцены был случайный свидетель вряд ли пришли бы в восторг. Но сделать вид, будто бы я ничего не слышала, будет неправильно. Мало ли до чего он додумается после таких благопожеланий. Поэтому выхожу и пытаюсь помочь ему подняться. Но куда там здравому смыслу, когда гордость играет. Вскакивает за мгновение до того, как моя рука успевает коснуться его плеча. И выражения лица такое... высокомерно-бесстрастное. Прямо, как у Энираду в день нашего знакомства.

— Хочешь, она к тебе завтра прибежит прощения просить, и уже ты ее бросишь? — Предлагаю скорее от растерянности. И лишь кривая улыбка является мне ответом. Не верит он в то, что такое возможно. — Я могу это организовать. Правда. Ты был первым рубежом обороны. Никто не смеет называть раненых защитников княжества неудачниками.

— Как?

— Скажу, что разрыв помолвки с раненым... вы же были помолвлены? Так вот, скажу, что ее поступок я считаю аморальным откажусь принимать во фрейлины, пока помолвка не будет возобновлена. Но ты ее пошлешь куда-подальше. И все ее честолюбивые планы рухнут в бездну. Зло будет наказано. Справедливость восторжествует. Еще одна гадина при дворе не нужна. От тех, кто уже там обосновался не знаю сколько избавляться буду.

— Ты... имеешь... право... решать?

— Ну, как бы тебе сказать? — Тяжело вздыхаю, оправляя подол платья. Коснулась края белого шифонового шарфа, которым повязала голову на манер косынки, потому что волосы мешали — постоянно лезли в лицо. Наверное, во мне представительницу высшей аристократии сейчас мало кто заподозрил бы. — Если не я, то кто имеет такое право? Предателям не место в моем окружении.

И тут глаза парня зажглись таким фанатичным огнем, что мне стало даже как-то не по себе. Захотелось отшатнуться. Потому что, если на тебя смотрят так, это к неприятностям. Это ощущение усилилось, когда молодой человек тяжело опустился на одно колено и поймал ледяными пальцами мою ладонь.

— Я, Лель Эстерази, — заговорил он громко и четко, как будто бы и не запинался минуту назад. — Вручаю вам свою жизнь и честь. С этого дня и до последнего вздоха.

Захотелось выругаться. На клятвы верности принято отвечать, но я понятия не имела, как. Да и общее понимание того, что это отсутствовало. Ритуальная форма благодарности или нечто большее? Не оскорблю ли я его своим молчанием или неправильным выражением?

— В моих действиях не было ничего, за что меня следовало бы благодарить так.

— Это мое решение. Мое слово. Вы в праве принять или нет, если сочтете недостойным.

Если честно, хотелось откреститься от такого выбора. Потому что я не знала, действительно ли я в праве принимать эту клятву и боялась совершить ошибку. Но отказать тоже страшно. Вдруг он на этом фоне глупость какую учинит? Из окошка, там шагнет или еще что?

— Принимаю, — произношу дружащим голосом.

— Приказывайте, княжна.

— Отдыхать. Слушаться врачей. Лечиться и выздоравливать. Все. Иди.

Он осторожно прикоснулся губами кончиков моих пальцем. Молча поднялся и вышел. А я осталась оранжерее гадать, куда же я влезла. И самое паршивое — совета спросить не у кого. Хотя, может все и не так плохо, если здесь у меня появится кто-то кроме Энираду, кому я смогу доверять?

Отступление

Княгиня стояла перед зеркалом рама которого была украшена мозаикой из драгоценных камней. Опал и аметист, лазурит и александрит, рубин и чароит и стали удивительными соцветиями. нефрит и хризотопаз вились лианами на гагатовом фоне. Огранка каждого из них были истинным произведением искусства сами по себе. Гений же ювелира подарил миру шедевр. И только такими вещами была согласна окружать себя жена правителя Талие — мать его двоих детей.

Ее одинаково раздражало несовершенство предметов и людей. Но выражать свои истинные чувства она могла себе позволить лишь с самыми близкими людьми, в число которых не входили венценосный супруг и старший сын, разочаровавший ее еще до рождения.

Сейчас в ее гостиной за столиком у окна сидел Герард Новак — друг детства Милады, ее первая любовь и первый любовник. Их связывало гораздо больше, чем просто романтические чувства, а сама жизнь. У них были общие интересы — они оба не просто интересовались политикой, эти двое ею жили. Каждый из них пришел к власти своею дорогой, но оба они считали любые средства приемлемыми, если они помогали достичь цели.

— Эта джанатская потаскушка позорит весь княжеский род одним фактом своего существования, — цедит женщина идеально белые зубы, впрочем, все в ее облике было доведено до идеала. — Если бы это было фиктивным браком, я, наверное, смогла бы смириться. Но мой супруг всерьез рассматривает возможность рождения у них наследника.

— И что?

— Она своевольна и непочтительна, лишена чувства уместности и такта. Как я могу успокоиться, если это ничтожество однажды займет мое место? Она несет в себе порченную кровь Ас-Шааров. Посадить ее выродка на трон талийских князей — это все равно, что вывесить джаннатский флаг на главном шпиле моего дворца. Если бы несчастные случай с ней не угрожал обострить наши и без того непростые отношения с Тиверией, я бы сама приказала избавиться от девчонки.

— Если кое-кто не станет князем, его жене не быть княгиней. Ты же не станешь утверждать, что твой старший сын будет лучшим правителем, чем Алес. Энираду слишком упрям и своеволен.

— Да, всегда остается возможность, что он отдаст жизнь, защищая родину. В конце концов, правящий род должен кого-то потерять.

— Для этого не обязательно его убивать. Он вполне успешно сам топит свою репутацию. этим сомнительным браком, своим легкомысленным поведением и панибратством с солдатней. Дорогая, ты можешь себе представить, он ест за одним столом с простолюдинами. Что его, что девку эту скоро просто перестанут уважать. Потому как княжеское достоинство каждый из них отбросил, словно ребенок надоевшую игрушку. И последствия такого поведения не заставят себя ждать слишком уж долго.

— И что же нам делать?

— Ничего. Энираду уже двигается в верном направлении. Главное, не позволить ему сойти с этого пути. И, конечно, нужно сохранить жизнь и доброе имя Алеса. Но не думаю, что в этом будет какая-то сложность. Он достаточно благоразумен и прислушивается к мудрым советам тех, кто желает ему добра.