Цапковски

Травки не подвели, глиняный горшок служившей жаровней, исправно чадил густым жирным белым дымом, от которого чесался нос и хотелось чихать. Печную трубу Цапковски забросал прелым сеном, и заткнул старым подранным ватником, найденным на сеновале. Горшок ухватом выставил в дом, и тут же метнулся за дверь, готовясь встречать диких. Дверь и без того узкая, не позволяла бы выйти сразу двоим, была заблокирована пустой кадкой. За раз ее не отбросят, об этом енот позаботился, навалив увесистых чурбанов в нее, и уперев, чтоб не откатили каменный пресс. Судя по запаху, кадка была для капусты. Та щель что осталась, как раз и была нужна еноту, в нее намеревался бить диких когда полезут.

-Кто там?— голос крольчихи заставил натурально подпрыгнуть от неожиданности. Она сумела подкрасться к нему незамеченной, что изрядно испугало и встревожило Цапковски.

-Ваша светлость... Это было очень неразумной идеей , я бы сказал крайне необдуманной...— старательно подбирая слова, вспоминая все немногочисленные изъяснения высокородных, что когда либо слышал в своей жизни, вертя головой то ожидая диких, то пытаясь сообразить, как спровадить крольчиху пока не поздно, первого дикого прозевал.

Мощный удар едва не снес дверь и баррикаду. Голова с крутыми спирально изогнутыми рогами, казалось, была подобна осадному тарану. Удар рогатиной пришелся вскользь, лишь еще больше приводя в бешенство дикого. Глаза его были залиты кровью, и тени разума в них не читалось, лишь злоба и гнев. Рогатый был плох собой, шерсть с него сползала клочьями, являя шелудивое тело с розовыми болезными пятнами, сам он был весьма тощ, с провисшим пузом, а за его спиной раздавалось недовольное блеяние его братьев по несчастью. Крольчиха подхватила запасную рогатину, и в целом неумело, ткнула дикого в глаз, считая, что таким образом помогает, на деле, вызвала целый фонтан крови, что окатил их с головы до ног. Времени что-либо объяснять ей, у енота не было, дикие ломились, не обращая внимания на то, что калечат друг друга. Дать им выбраться, значит серьезно осложнить дело, с призрачными шансами на выживание. Прокляв про себя весь род Червоннохвостых и в частности наследницу рода, перехватив рогатину, нанес прицельный удар в глотку дикому. И крови брызнуло куда меньше, и дикий с хлюпающим звуком опал на порог, освобождая дорогу следующей жертве.

Укол, выдернуть и отступить, давая диким самим пытаться освободить место. Чуть показалась незащищенная шея, снова укол, и еще один безумец подыхает, заливая все своей кровью. Диких оказалось не пять, а девять. Цапковски понял, это и были обитатели хутора, все семейство. Неурожай ли, или еще, какая нужда, но обратились почти все. Проклятье дикости пощадило лишь потомство, их забили насмерть взрослые.

Схоронить бедняг не было сил, вытащив их из сеней, оставил трупы у ограды. Ночной холод уже наступил, да и земля была тверда как камень уже последние несколько недель. Кроме того, Цапковски не считал похороны чем-то ну прям, ну очень необходимым. Хотят последователи церкви зарывать в землю останки, ну и на здоровье, поверхность и впрямь будет чище, но самому ковыряться в грязи, Цапковски не желал. Оливия с невозмутимым видом наблюдала, как енот сначала таскал туши диких, затем как вытаскивал останки потомства, но помогать не рвалась. Более того, она бросила всю поклажу у ограды, видимо считая, что раз представилась, и прямо сейчас враждебно настроенных живых нет, то енот автоматически стал этаким мальчиком не побегушках. Пока Цапковски возился на улице, а он не забыл вывернуть карманы с остатков одежды, что были на убитых, она прошмыгнула в дом, и через некоторое время смогла открыть окна, проветряя дом от дыма. Вынести из дома сам горшок впрочем, тоже не додумалась, и вскоре дом стали оглашать её звонкие чихи.

-Поди прочь! — встретила она с порога енота, когда тот вернулся в дом. Горшок с едва тлевшими травами он таки вынес, и намеревался растопить печь, благо было чем, да и трубу он уже большей частью освободил, и тут такое заявление, от пускай и благородной, но наглой сверх всякой меры крольчихи.

-Ваша светлость или как там правильно. Вы чего-то видимо не понимаете. — начал было относительно вежливо объяснять Цапковски, как его тут же прервала Оливия словами

— Я сказала топ топ отсюда— и небрежный жест пальчиками, словно стряхивал сор со стола. Тут нервы у енота не выдержали. В два скачка он оказался у раздевшейся до нижнего платья крольчихи, и схватив за плечи усадил ее на табурет, вроде бы относительно чистый.

-Слушай сюда, чудом выжившая. Если бы не я, то быть бы тебе или трахнутой во все пихательно-дыхательные, обесчещенной, или просто расплющенной. Что из этого хуже, решай сама, мне плевать. Раз уж я ввязался в это дело, то доведу его до конца. С кем там ты повенчана? С молодым поросём? Как бишь его там? "Аболваном ?" Ну так вот, я сделаю всё, чтобы он таки познал тебя на своем ложе, надеюсь, что ему понравится такая худая как ты, или он сначала будет откармливать, не знаю, да и плевать. Ты — пальцем ткнул в ее плоскую грудь — пойдешь со мной до самых Пашень ХьельдСквара. Где тебя и передам тебя живым Высокодубцевых, получу свою долю серебром, пожелаю вам приятной брачной ночи, и свалю зимовать, например, в Лодейск, или еще куда. Но подальше отсюда. Ваши игры высокородных, меня мало волнуют. — Смотря в глаза крольчихи, енот тряс ее каждый раз, когда пытался донести до неё простые по его разумению мысли. — Мне нет дела, кто и зачем решил устроить плохую войну, да еще и в преддверии зимы. Мне плевать на твой род, на то какая ты там по счету и сколько еще наследников рода. Все что меня интересует, это серебро. Вы высокородные, хуже любых диких.

Глава 3.

Поняла или нет, Цапковски не смог определить. Не возражала и примолкла, и более не пыталась вмешиваться. Этого было достаточно еноту. Более внимание на неё не обращал до самого отбоя, хватало забот и без того. Печь растопить, развесить пучки валерьяны, что перебили запах дымовой ловушки, накидать соломы, чтобы хоть немного закрыть кровавые пятна, да притащить воды из колодца. Чужая кровь уже успела спечься на шерсти, от чего шкура зудела и чесалась. Не хватало еще подцепить какой ни будь заразы от диких, или того хуже, самому ощутить зов предков.

Отмывался, прямо в доме, на крольчиху Цапковски наплевал. Вряд ли она что-то новое для себя увидела, ну подумаешь, один голый енот плещется бадье, поливая себя горячей водой из ковшика. По-хорошему надо было бы сходить в баньку, да только её прежние жильцы не сподобились сделать, видимо это и стало одной из причин, почему и обернулись в диких. Крольчиха впрочем, тоже слегка привела себя в порядок, долго и тщательно вычесывая шкуру частым гребешком, пользуя шайку горячей воды, умыла шею, мордочку и лапы. Заголяться дальше нижнего платья, видимо считала ниже своего достоинства в присутствии безродного енота. На что Цапковски только фыркнул, это даже не задевало его.

-Есть что будешь? Есть орехи и вяленая рыба, извини, конечно ваше высочество, но изысков не имею.— предложение было сделано от сердца. И от того отказ крольчихи, пусть и вежливый, был обиден еноту. — Ну не хочешь как хочешь, ходи голодная, а я спать. Надумаешь что пожрать, оставлю на столе. И это, ты не дури и залезай на печь, уже холодно, а будет еще холодней. Я не кусаюсь...

К еде судя по всему Крольчиха подошла только после того как Цапковски утихомирившись затих на печи. Как и многие из его вида енот спал очень чутко, тем паче, что погоню со счетов нельзя было сбрасывать. Его даже немного удивляло, что до сих пор ее не было слышно, да и тревожный нерв не беспокоил. Что-то ему сильно не нравилось во всей этой истории, да и в крольчихе заодно. К долгим умозаключениям енот не привык, обычно все было довольно просто. Да, живые любили друг друга обманывать, кидать и предавать. Но все обычно было просто и зачастую лежало на поверхности. Да и в принципе достаточно было быть всегда настороже, внимательно смотреть по сторонам и не доверять никому, чтобы избежать большинство проблем. Но в мире высокородных, все было совсем не так просто. Взять того же виконта, на кой черт ему сдалась эта ходячая жердь? Ни жопы, ни сисек, разве что мордаха смазливая. Хотя, виконта, наверное, можно было понять, когда ты хряк, выбирать не приходится. Даже с его положением и деньгами, с самками, очевидно, были проблемы. С высокородными самками естественно. Простолюдинок поди пользовал направо налево. Сам Цапковски пользовал бы точно. Рассуждал про себя енот, перед тем как забыться, на теплой печке. Про то помолвку с рождения он попросту не подумал и не учел этого факта, примеряя себя на место неведомого ему виконта. Прикосновение не просто холодных лап, практически ледяных, мгновенно пробудило его. Крольчиха все же пересилила себя, и дабы не околеть, все же легла рядом с енотом, и именно ее лапки его и пробудили.

Поворчав, енот поделился своим одеялом, точнее бывшим некогда хозяйским. О запахе, чистоте и прочем, Цапковски старался не думать, главное, что в темноте оно казалось относительно приличным, а главное было теплым. Печь продержало тепло до рассвета, а большего еноту было и не нужно.

Утром предстала довольно удручающая картина. Дом был откровенно грязным и запущенным, одеяло заставило содрогнуться от мысли, что совсем недавно в него старательно кутался, да и в целом хотелось покинуть дом как можно скорее. С трудом взяв себя в руки, заставил себя осмотреть все комнатки, все углы и закутки. Нашлось немного ценного, полированное медное зеркало, побрякушки самок, и главное старый шлем, и топор. Видимо глава семейства, некогда был в ополчении, иного способа получить такое добро, на общем фоне бедности, Цапковски не представлял. Жратвы вот не было в доме, дикие они хоть и теряют рассудок, все же кое-что понимают насчет пожрать и попить, а еще насчет плотских утех. Этого за время своих скитаний и охоты на них, енот насмотрелся.

Покончив с осмотром дома, занялся осмотром содержимого сумки возможно покойного волчары. Рану в пузо волк получил знатную, енот понимал толк в таких делах, но также он осознавал, что рана была не обязательно фатальной, и с более страшными увечьями порой выживали. И пока крольчиха потрошила один из тюков, извлекая на свет божий шмотки, Цапковски вдумчиво осматривал содержимое. Письма, красная восковая свеча, моток пеньковой бечевки, круглая, довольно увесистая печать с символом, который не был знаком еноту. С уверенностью он мог сказать, что ничего подобного он раньше не видел. Пускай енот в принципе не много и видел печатей, тем паче до сего дня он их и вовсе в лапах и не держал, но обычно символы были похожи на те, что малевали на щитах и вышивали на знаменах. На этой же печати, скалился какой-то кот в короне.— Может быть ловчие Серого Дома?— сам у себя спросил енот, и понял, что понятие не имеет, какой символ пользуют представители этого дома. Цвета их хорошо знал, а символа вроде как у них отродясь не было, да еще и корона. Тут или они обнаглели в край, что вообще-то на них не похоже, то ли и вовсе они не причем. Второй вариант казался еноту более вероятным, но решил на всякий случай узнать у крольчихи, что она знает о такой печати, но пока она подбирала себе наряд, поверх нижнего платья.

Выходило у нее не очень, к таким фасонам она явно не привыкла. Решив несколько обождать, продолжил капаться в сумке, выкладывая содержимое на стол. Туба с чистыми листами бумаги, мешочек песка, писчие перья, чернильница — с каждым новым предметом енот понимал, он пырнул в живот не воина, а писаря представленного к отряду для донесений, или что еще хуже и вероятнее, младшего сына какого-то неизвестного ему дома. От того волчара так легко дался, в силу своей молодости и не опытности. Не помогло ему от природы могучее телосложение и сила. С тех пор как железные ножи сменили когти и дубины, шансы здорово уровнялись, а когда появились арбалеты, так и вовсе высокородные почувствовали себя неуютно. Болту плевать, кто ты по рождению, есть на тебя защитный панцирь или нет. Даже большие живые, как-то тигры, туры или медведи опасались арбалетчиков на поле брани, не говоря уже про всех остальных.

Из интересного оказались ещё и письма, их к своему сожалению Цапковски отложил в сторону. Если считать его еще в родном доме обучили, до того, как он решил покинуть отчий дом, то вот научится толком читать так и не успел, о чем часто жалел. В других тюках, оказались одежды Оливии, собственно она-то их и не выпускала все это время, пока они бежали, куда глаза глядят.

Подытожив, осмотр, енот пришел к несколько грустному выводу. Местность не знакома, хотя бежали все это время вроде на юг, в сторону пашен. Другой вопрос, что в Пашнях ХьельдСквара Цапковски был один раз, давно и пьяным, и не долго. Все что о тех местах помнил, так это история названия, что была по-своему забавна. Завоевателя уже давно похоронили, а имя его так и закрепилось за местами. Уже сколько поколений прошло, а память живых все не отпускала могучего Лося Завоевателя с Севера.

-Вот что леди Оливия, нам надо идти, и идти быстро. Если мы хотим выжить, и попасть к встречающим вас. А потому, вам придется бросить свои наряды, по крайней мере, часть — голос енота был предельно сух и деловит. Напряжение вчерашнего боя спало, и теперь он в полной мере осознавал, что перед ним не простая крольчиха, и дерзить ей, все не в его пользу. Да она самка, ее слово мало что значит в этом мире, но, тем не менее, она не простая самка. Как ни крути, наследница рода, а значит, за нее могут и вздернуть. Мысли о бонусном серебре сменились размышлениями, как уберечь свою шкуру в случае чего. Чем больше енот думал обо всем, тем меньше ему нравилось все происходящее. На его удивление Оливия не стала протестовать, и забросила на спину всего один тюк, и тот сильно уменьшавшийся в размере. По-хорошему надо было бы спалить ее оставленные шмотки, но на это банально не поднялась лапа.

Для дальнейшего путешествия крольчиха выбрала темно-зеленое платье, подпоясанное под грудью черным широким поясом. Голову свою она покрыла традиционным убором всех длинноухих, не мешавших им вслушиваться, и вместе с тем, не позволявший обвинить их к неуважению церковных запретов для самок, да и в целом в одежде всегда теплее, чем без неё.

-Я готова мой верный серв, можем выступать.— голос крольчихи тоже не баловал на теплоту и мягкость. Да и на серва в ином положении Цапковски мог и взъестся, сейчас же мягко поправил.

— Егерь, ваша светлость. Я ваш егерь. Так числюсь в грамотах. Но это потом, идемте, нам предстоит длинный путь. — Пытаясь чуть сгладить углы в их вынужденно близком походе, енот подпустил теплоты и елейной патоки в свой тон. На что крольчиха казалось, не отреагировала никак. Свои пожитки енот собрал много раньше, свою суму за спину, трофейную волчью справа сбоку, гросс мессер слева, штурм нож в ножны за спиной, вот и все сборы, бывало и хуже.

Лес встречал их тишиной и морозцем. Вода еще не замерзала, но пар уже вырывался при дыхании. Долгое время, шли молча. Оливия то ли игнорировала енота, то ли не знала, что спросить, Цапковски же берег дыхание. Окружающее его все больше тревожило, в первую очередь, он не видел следов жизни. Какой бы ни был дремучий лес, вездесущие живые везде оставляют свои следы, там зарубку, в другом месте тропинка, а местами и вовсе метят как дикие. Здесь же даже запахи казались пустыми. По пути енот не брезговал пополнять запас еды, собирая грибы, чем пожалуй, удивил Оливию, да так, что она наконец прервала свое молчание.