Часть 19-20

Они стояли друг напротив друга, ведя молчаливый диалог.

Взгляд иногда красноречивее слов.

Особенно, если ты знаешь ее большую часть жизни.

Мирен не поверил отчетам. Грозился разжаловать 'этих недоумков', расследовавших покушение на его внучку и невестку. Пока Верес Нарски не сказал, что не просто руководил ими, а активно в расследовании участвовал — присутствовал на допросах двоих оставшихся в живых экстремистов.

— Как я скажу нашему сыну, кто хотел смерти его жены и ребенка? — спросил он свою жену, в одно мгновение превратившуюся из верного союзника в предателя.

— Жизни девки ничего угрожало, прояви она благоразумие. Плод оказался бы мертворожденным. Всего-то.

— В ходе операции один из врачей должен был совершить 'ошибку' в следствии которой девушка не смогла бы иметь детей в будущем.

— Это дало бы шанс Энираду развестись. Я действовала в интересах своего сына.

— Милена, не хочешь же ты произвести на меня впечатление этим дешевым спектаклем? Право, я был о тебе лучшего мнения. Ты прекрасно понимаешь, что развестись он не сможет, если хочет остаться наследником престола. Ни подданные, ни наши союзники не одобрят такого поступка. Конечно, последние сами бы прибили, будь у них возможность. Но допустить такое пренебрежение девой императорского рода никак невозможно — политика. Всегда считал тебя умной женщиной. Расчищать место для не самого достойного из наследников... да и еще так грубо. Княгиня не должна допускать такие ошибки.

— В конце концов Алес будет единственным, что у тебя останется, — женщина холодно улыбнулась супругу. — Я просто подожду. Энираду с его девкой сами себя закопают.

— А кто сказал, что тебе позволено будет 'ждать'?

— Какой смысл сотрясать воздух пустыми угрозами? Ты не посмеешь выдвинуть мне обвинение. А убить... так просто, тоже не получится. У меня есть мой род, друзья и союзники.

Часть 19

Раду с благословения своего отца возвращался домой. Вряд ли надолго. Но тут такой повод — рождение ребенка. Как не воспользоваться, особенно, если нужно заглушить новым инфо-поводом шепотки о покушении.

Но в первую очередь, как мне казалось, мой свёкор хотел дать наследнику, узнавшему правду, время прийти в себя.

Родные стены, конечно, лечат и возвращают силы. Но терзало меня смутное сомнение о том, что Энираду успокоится. Меня всякий раз, когда я держала на руках свою дочь, накрывала волна бессильной ярости. Хотелось стереть в порошок всех, кто хотел причинить ей вред.

А ведь ему будет в сто раз тяжелее. Я хотя бы могу ненавидеть этих чужих мне людей. Моему мужу придется приучать себя к мысли о том, что его мать отдала приказ убить Хаят. Родителей, даже если они тебя не слишком любили, тяжело относить в стан врагов. В то, что он сможет простить ее даже у Лады мысли не возникло. Что показательно — она самая добрая из нас троих. Потому что есть черта за которой прощение невозможно.

Общественности было объявлено, что последние события сильно подорвали здоровье княгини и она предпочла уйти на покой, отказавшись от светских обязанностей. Это означало почетную ссылку и не было достаточным наказанием за покушение на убийство. Но моего мнения, ожидаемо, никто не спрашивал.

В рядах моих фрейлин произошла зачистка. Причем, без моего участия. Лель пообщался с Вересом Нарски. На повышенных тонах, я полагаю. Нервы у него после той 'веселой' ночки поистрепались. А жажда крови проснулась. Хотя он и до этого добрым нравом не отличался.

В общем, попали все мои курицы из залов княжеского дворца в княжеские же застенки. На допросы с пристрастием. Сорок часов рез права на сон и еду. Не знаю, что там удалось узнать, но примерно треть ко мне не вернулась, а остальные на коленях умоляли меня принять их клятву верности и позволить им доказать свою преданность княжескому роду в моем же лице.

Посмотрим, что там дальше будет, но сейчас они, как шелковые. По первому слову бегут поручения выполнять. Аж страшно на их усердие смотреть.

Мне хотелось запереться с дочкой в своих покоях и никого не видеть. Но жизнь не дает передышек. Поэтому пришлось ограничиться сутками тишины, а потом вернуться к активной общественной деятельности. Хаят приходилось везде брать собой. Спокойно оставить ее я могла только с Ладой или Лелем, но на них было завязано слишком много проектов. О няне, которая может разделять взгляды княгини, я и слышать не хотела. Благо, малышка было на удивление спокойным ребенком. Она хорошо ела и крепко спала. Чудо, а не ребенок. Одна беда — взрослые ей достались тревожные и мнительные, которые дружной толпой в ответ на малейший шорох из колыбели бежали проверять, все ли в порядке. Короче, никто из нас нормально не спал с той самой знаменательной ночи, что не лучшим образом отражалось на характере и лишь подстегивало мнительность.

Встречать Раду с ребенком на руках я должна была у парадного входа главной резиденции. По данному поводу меня нарядили в короткую голубую тунику, в которой я чувствовала себя воздушным шариком. Еще и волосы заставили распустить, чего летом я делать категорически не люблю — жарко. В качестве главного и единственного украшения вне выдали фамильную сапфировую тиару. Без всякого трепета решила использовать ее на манер ободка. Вышло до того мило, что даже у меня зубы свело от приторности образа. Наряжать в платье, украшенное жемчугом и бриллиантами малышку восьми дней от роду не дала. Хватит с них того, что со мной сотворили.

Энираду, который предстал перед моими глазами был еще более идеальным, чем при нашей первой встрече. На военном мундире ни складочки, ни пылинки. Волосок уложен к волоску. На лице восковая маска без намека на наличие эмоций у этого мужчины. А глаза стеклянные. Хотя, наверное, на фото будет смотреться отлично. Но на него такого мне смотреть больно.

Когда закончился этот утомительный спектакль для подданных мы остались вдвоем. Хаят забрал Лель к себе, аргументировав это тем, что нам надо отдохнуть. Я была с этим категорически несогласна. Малышку мне хотелось всегда держать в поле зрения, но Раду был таким замученным, что пришлось согласиться. Ему эти два часа сна, как воздух необходимы. Всем, кто его хоть сколько-нибудь знает, ясно, что он на одной гордости держится.

Золотоволосый княжич отключился сразу, как его голова коснулась подушки. Мне же ничего не оставалось, как лечь рядом. За этот неполный год, что прошел с нашей свадьбы, Энираду внешне почти не изменился. Лишь морщинка между бровей пролегла. Хотя, мне это показалось даже милым. Впрочем, мне нравилось в нем все, что отличало его от мраморной статуи и делало похожим на человека из плоти и крови.

На мою попытку позвать его на ужин, мой муж лишь пробормотал что-то невразумительное и спрятал голову под подушкой. А я лишь наскоро перекусила и вернулась в спальню. Ребята, посовещавшись, отправили меня сегодня отдыхать, пообещав позвать, если что. С кормлением Хаят они справлялись вполне успешно. И я им для этого дела была не нужна. Стресс... молоко у меня пропало на второй день. Впрочем, современные технологии позволяли по этому поводу не переживать. Детские смеси здесь были более чем распространены.

Раду проснулся среди ночи. С криком подскочил с кровати. Его била крупная дрожь, а на висках выступили капельки пота. От моего сонного: 'Что случилось?' — он вздрогнул всем телом, но быстро взял себя в руки.

— Все в порядке. Спи.

— Да как-то не хочется после такой 'веселой' побудки. У тебя такое часто?

— Бывает, если сплю слишком долго. Я малышку не разбудил?

— Она в другой комнате.

— Хорошо. Не хочу ее пугать.

— Она слишком маленькая, чтобы что-то понимать, и, соответственно, пугаться. К тому же спит очень крепко. Не беспокойся.

— Ты меня ненавидишь? — спросил он почти безразлично. Но его взгляд так цепко скользил по моему лицу, что мне стало не по себе.

— За что?

— Моя мать хотела... хочет убить тебя и Хаят.

— А при чем тут ты?

— Она — моя мать.

— Ты разве имеешь к ее желанию хоть какое-то отношение? Не льсти себе, милый, княгиня сделала то, что сделала не от большой любви. Скорее, наоборот. Это удар был прежде всего по тебе. Так за что мне ненавидеть такую же жертву этой женщины, как я сама? За то, что сам ты не находишь в себе сил для этого?

В ответ он преодолел пару шагов нас разделяющие и заключил в крепкие объятия. А я уткнулась носом в его шею.

Отступление

Шахди Гаяр верил своему отцу, верил в победу своего народа... когда-то давно — в прошлой жизни.

Строил честолюбивые планы, которые перекроила сама жизнь.

Дети, рожденные в мирное время преступно наивны. Они, несмотря на все доказательства обратного, верят в 'молниеносную войну'. Или, скорее, не желают верить в то, что кончается война лишь для мертвецов, а с остальными она незваным гостем останется до конца их дней

Сейчас казалось благом просто выйти из этого конфликта, сохранив независимость Джанната и остаться человеком, что было непростой задачкой. Необходимость каждый день отправлять своих людей на смерть что-то меняет в тебе, превращая в бесчувственную сволочь. Если чувствовать боль от каждой потери можно сойти с ума.

Безумие или безразличие, где люди — лишь ресурс в военных сводках? Паршивый выбор, который приходилось делать.

Но любая боль была меньшим злом в сравнении с непоколебимой верой иерархов в правильность выбранного пути. Для них перестало иметь значение, сколько мерзости они на нем сотворят, лишь бы можно было прикрыться божьим именем.

Несколько дней назад был захвачен шатл с тремя сотнями детей, эвакуированными из зоны боевых действий. По ошибке. Почти случайно. Джаннатцы полагали, что найдут там образцы военной техники, а не испуганных мальчишек и девчонок, старшему из которых исполнилось всего тринадцать.

Их можно было бы отпустить или обменять на пленных офицеров. Но на совете шахдияра высшие чины духовенства требовали у правителя предать огню тела измененных. Споры вызвало лишь то, должны ли они при этом быть в сознании и чувствовать боль. Часть считала, что таким образом — через страдания можно очистить их души, вернув их богу. Другие полагали, что вполне достаточно уничтожить потомков отступников не причиняя страданий. Третьи предлагали компромисс — подарить милосердную смерть лишь младенцам и тем, кто примет истинную веру. Остальных предлагалось сжигать живьём.

Гаяра трясло от отвращения, но он молчал, позволяя им погрязнуть в собственных дрязгах.

Когда дерется тигр со львом, то побеждает обезьяна, с пригорка наблюдавшая за схваткой.

Он оставался зрителем в этом безумном спектакле. Пока не пришло время сказать свое слово. По праву старшей крови Ас-Шааров. Шахди редко прибегал к этому. Дразнить старых маразматиков, обличенных властью, не самая мудрая стратегия для того, кто хочет выжить. Не для себя самого, но своей страны.

Однажды им придется заключать мир с Талие. И вряд ли делать они это будут с позиции силы. А потому нельзя допустить массового убийства детей. С безумцами не ведут переговоров.

Поэтому он сейчас на крейсере "Сияние". Своим присутствием и словом гарантируя обмен военнопленными. С той стороны тоже должен быть кто-то из княжеского рода. И представитель Тиверии в качестве посредника. Но кто — пока неизвестно.

Любопытство вяло шевельнулось, но было погребено лавиной последних приготовлений.

— Мой господин, — осторожной тенью проскользнул в каюту адъютант. — Видеосвязь между крейсерами налажена.

— Кого прислали наблюдателем от Тиверии?

— Они отказались направлять кого-либо, сообщив, что принцессы крови, которая и так будет присутствовать на переговорах, вполне достаточно для соблюдения протокола.

— Энираду не удержался и притащил на войну свою очаровательную супругу? — губы мужчины изогнулись в презрительной улыбке.

— Княжич не смог прибыть. Вас ожидают княжна — внучка князя и ее мать, — деликатно сообщил мужчина, отводя взгляд от шахди.

А Гаяр медленно встал из-за массивного письменного стола. Кровь отлила от лица. В ушах оглушительно стучало сердце.

Она так близко и совершенно недосягаема. И ребенок... измененный ребенок с кровью Ас-Шааров.

Его отец рвал и метал, узнав об рождении Хаят. А советники ядовитыми змеями шипели о том, что смыть этот позор можно только кровью. Самому же Гаяру просто хотелось посмотреть на девочку. Было интересно, чья кровь в итоге победила?

Принцесса... хотя, нет, уже княжна стояла посреди командной рубки, держа на руках белокурую девочку. Обе они были в одинаковых голубых платьях без вышивки и украшений. Странная мода на скромность. Но от этой женщине шли простые линии. Ее красота не нуждалась в роскошном обрамлении.

Юная княжна, являющая собой точную копию матери сонно тепла глазки. От отца ей достались лишь соломенные волосы.

— Ее светлость унаследовала красоту своей матери. — сказал он неожиданно охрипшим голосом.

Яра вскинула на него испуганно-виноватый взгляд и еще сильней прижала к себе девочку. Но искорку нежности, промелькнувшую во взгляде, скрыть не смогла.

Она смогла бы полюбить его. И встать рядом.

Яра — не Айше. Его, похожая на тень, жена взгляд от пола поднять не смеет, а еще день и ночь шепчет молитвы. Никому от этого не становится легче. Даже ей самой это скорее в тягость. Но вбитые с рождения постулаты не желают покидать ее прелестную головку. Она боится, что, если будет недостаточно праведной, с ней случится что-то еще более ужасное, чем супруг-шахди или война, поставившая Джаннат на грань уничтожения.

А ведь ему фактически продали шестнадцатилетнюю девушку-носителя крови Ас-Шааров. И он малодушно принял этот подарок судьбы. Заключил брак. Но с подтверждением его медлил. И не только потому, что не желал тащить в постель ребенка. Надеялся получить женщину, которую легкомысленно считал своим трофеем.

— Она не так похожа на меня, как кажется. Я могу поздравить вас, шахди Гаяр, с рождением сына?

— Да.

— Как его назвали?

— Мурат.

— Оно означает 'цель' или 'замысел'?

— Правильный путь. Надеюсь, он сможет его найти.

— А мы? Когда мы найдем этот путь? Ведь война им быть не может. Столько смертей, боли и страданий. Если ты можешь сделать хоть что-то, чтобы остановить это безумие...

— Ты совсем не изменилась. Все такая же светлая идеалистка. Я удивлен, признаться. Ведь столько лет прошло.

— Четыре года.

— Они для меня стали вечностью. А ты совсем не изменилась. Белое и черное. Наверное, это хорошо. Когда взывают к миру такие, как ты, это даже кажется правильным. Искренность подкупает. Кьяра, политика — сложная штука из тысячи оттенков серого. Я рад, что твой муж оградил тебя от этой грязи.

— Я — не светоч, — с какой-то непонятной горечью произносит она. — Не идеалистка. И не так наивна, как может показаться. История человечества насчитывает слишком много лет. Все, что могло случиться, уже случилось. А потому она всегда повторяется. Любая война однажды закончится. Или потому, что воевать окажется некому. Или потому, что стороны сели за стол переговоров. Мы готовы говорить о мире.

— С позиции победителя?

— С проигравшими Джаннат не станет вести переговоры. Нас просто уничтожат во славу божию. Мы защищаем свои жизни, и жизни тех, кто нам дорог, а вы ведете священную войну против Изменённых. Так кто из нас должен сложить оружие? Талие не поддерживает идеи геноцида и расового превосходства.

— Святая наивность. — Щахди Гаяр смотрел на ту, что никогда уже не будет его с жалостью. — Ты с ними так долго. Считаешь себя одной из них. А так и не поняла. Да, эти идеи не декларируются конституцией страны, которую ты считаешь своей. Их не выкрикивают на улицах. Но они витают в воздухе. Они закрались в умы твоих подданных ещё задолго до этой войны. В этом конфликте нет хороших и плохих. Нет агрессора и жертвы. Есть ожесточенная борьба за ресурсы и, соответственно, будущее противоборствующих идеологий. Кьяра, почему я объясняю тебе прописные истины?

— По праву старшего. Кто-то же должен.

Часть 20

Связь была разорвана, когда два корабля, встретившиеся для обмена военнопленными, ушли в гиперпрыжок.

Вообще, для этой миссии готовили Алесса. Но с ним случилось... что-то непонятное за несколько часов до отправления. Странное покушение, совершенно не угрожающее его жизни, но отправившее его в медкапсулу на двое суток. И привести его в сознание не было никакой возможности. А бессознательное тело княжича в качестве переговорщика выглядело форменным издевательством.

Тиверия направила нам официальный отказ предоставить наблюдателя, мотивируя это тем, что раз в Талие сейчас живет принцесса крови, пусть она и летит. Никого более родовитого прислать они все равно не смогут.

Отозвать Раду из системы Верды за такой короткий срок не представлялось возможным. А на кону были жизни наших детей.

Я дура, наверное. Наивная идиотка. И это не лечится.

Мне сложно видеть в Гаяре врага, сомневаться в каждом его слове или ждать предательства. И за это иррациональное доверие даже немного стыдно. Потому что сейчас я ставила на кон не только свою жизнь. Здесь и сейчас были почти все, кто был мне дорог.

Хаят — моя маленькая златокудрая звездочка.

Лель и Лада — первые настоящие друзья.

Мара Нарски — мама Ладислава. Этой женщине я обязана всей человечностью, которая есть в Энираду. Она не была обязана что-то делать для воспитанника мужа. Хватило бы вежливого обращения. Но Марита впустила в свое сердце мальчика, скрывающего страх и одиночество за маской высокомерия. Вместо одного ребенка у нее стало два. И до сих пор она относилась к моему мужу с материнской нежностью. Ее ровный, несколько даже флегматичный характер и неиссякаемая житейская мудрость стали нашим спасением.

Мы буквально тряслись над младенцем, с которым, по большому счету никто из нас не умел обращаться. А еще мы подозревали всех и вся. Лель, правда, иногда звонил своей маме, когда была его очередь сидеть с Хаят, а она капризничала, доводя его до паники. Но делать это он старался так, чтобы не нарваться на отца. Там все еще было море недопонимания.

Раду понаблюдал за нами пару дней. Честно попытался нас успокоить, а потом уговорить взять няню. Наткнулся на стену глухого непонимания. Обозвал параноиками и позвал Мару приводить нас в чувства.

— Ты же понимаешь, что все это не правда? — спросил Лель, забирая Хаят с моих рук.

— Какой резон ему мне врать? — Ответом мне было возмущенное сопение. — Возможно, его картина мира несколько искажена. Возможно, мы не видим дальше собственного носа.

— Он — враг.

— Поэтому должен лгать даже в светской беседе?

— Ты ему поверила.

— Я буду рада, если он окажется не прав. Но такими предостережениями не разбрасываются. Хочу знать о том, какие настроения гуляют среди молодых аристократов. Впрочем, не удивлюсь, если княжна, в которой течет кровь династии их врагов не вызывает у них восторга. И это я не только про себя. Нельзя исключать того, что расправившись с врагом за пределами страны, горячие головы найдут его даже не в моем лице, а в моих детях.

— Это бред.

— Четыре года назад Лель Эстэрази дал слово сохранить мою жизнь. Сегодня я его возвращаю. Твоя защита нужна сейчас не мне, а Хаят и вот этому ребенку, — прижимаю ладонь этого упрямца к своему уже слегка округлившемуся животу.

— Дура! — шипит он в сердцах.

Может, и так. Но проще так, чем часами его переубеждать, слушая тысячу и одно возражение. У меня есть дела поважнее, чем пытаться переупрямить отдельно взятого гвардейца, пусть он мне ближе, чем брат.

— Сомневаюсь, что стоит ждать прямой удар по тебе или Хаят, — сказала Мара. — А вот те, кто желает видеть будущим князем управляемого и безынициативного Алесса, а не стремительно набирающего популярность Раду, будут рады вас использовать.

— Как?

— Я плохо разбираюсь в интригах. Постараются скомпрометировать, наверное. Но ничего у них не получится. СБ не просто так ест свой хлеб.

Мне так хотелось заразиться ее уверенностью. Но воспоминания трехлетней давности вряд ли когда-нибудь выветрятся из моей головы. Ее хваленая СБ пропустила целый заговор во главе с княгиней. И той, кто планировал убить Хаят, фактически ничего не было, кроме отстранения от двора под благовидным предлогом. О наказании и речи не шло, на мой взгляд. Но мое мнение мало интересовало князя. Свекор в свойственной ему высокомерной манере приказал мне забыть о произошедшем. И лишь прочитав что-то в моем взгляде, наполненном ненавистью, сухо пообещал, что подобное не повторится. Только доверие мое он утратил. И тень подозрений пала на того, кто мог бы стать членом моей семьи. Я теперь не просто ожидала от него предательства, я его ждала. Рано или поздно...

Энираду это огорчало. Отец, все-таки. Особенно, когда наша малышка попросила его, чтобы дедушка больше не приходил. Потому что она его не любит. Почему? Потому что. Не любит и все.

Мара потом долго объясняла своему взрослому 'мальчику', что в два с половиной года ребенок, вообще, никого не любит, а как маленькое зеркальце отражает любовь окружающих. С князем же все сложно. Сам по себе он человек сдержанный — холодный. Выражать эмоции ему сложно. И с единственной внучкой он всегда был на них скуп. Какой-то особенной любви к дедушке не проявляет ни мама, ни папа, ни Лель, ни Лада. Из чего ребенок делает вполне закономерный вывод — раз дедушку не любят ее самые близкие люди, и ей не обязательно. А потом посоветовала не страдать попусту, а лучше подарить Хаят табби и сказать, что это от князя.

Табби, кстати, это такие 'миленькие' абриктозавры персикового цвета размером с овчарку. Всеядные. Добродушные. Очень сообразительные. Они легко поддаются дрессировке и обожают детей. Джаннатцами тоже считаются 'ересью'. Потому что являются продуктом генной инженерии.

Отступление

Эстерази не находил себе места с момента возвращения на Талие. Хотя, если быть с собой совсем уж честным, то с того самого злосчастного разговора шахди с Ярой.

Нет, он, понимал, что есть среди его соотечественников люди ненавидящие Джаннат. Нет в этом ничего удивительного, когда война забирает родных и близких.

И любить княжну должны были не все. Ряд недоброжелателей среди аристократов у нее имелся. С высокородными девицами в своем окружении она не церемонилась. В целом, к этому относились с пониманием.

Не мирное время всё-таки. А фрейлины к ней не для красоты приставлены. Не можешь или не хочешь работать на благо родного княжества, так силком никто не держит.

Простой народ ее любил. Ведь она им близка и понятна. Искренняя, болезненно-честная, слишком правильная. И в этом же была ее проблема. Она не желала жить по неписанным правилам, обязательным для аристократии. Ее бунт делал жизнь простых людей немножечко легче. Среди высокородных преимущественно из старшего поколения было достаточно много тех, кто проявлял лояльность.

Но молодежь считала признаком дурного тона выражать ей солидарность. Княжну принято немного презирать. Насмехаться. Делано сочувствовать Энираду.

Некрасива.

Несдержана.

Необразована.

Не уважает традиции.

Не умеет подать себя.

Не понимает, что всегда будет чужой.

Княжне было откровенно плевать на то, что там о ней думаю какие-то люди. Она делала то, что считала нужным при безоговорочной поддержке князя. Правитель Талие всячески выказывал свое благорасположение работе невестки. Как делал это по отношению к любой работе, направленной на благо его страны, которая обходится ему совершенно бесплатно. Впрочем, если бы он оказался против, вряд ли это остановило бы неугомонную Яру. Единственный, к кому она прислушивалась, был ее муж. Но он придерживался весьма специфической концепции гармоничного брака: чем бы эта ненормальная ни тешилась — лишь бы не вешалась. Раду готов был поддержать ее во всем, что не преступало законы общества и морали. Потому что влюбился, как мальчишка.

А он — Лель Эстерази не видел ничего этого до тех самых пор, пока его буквально не ткнули в это носом, как нашкодившего табби.

Оправдывать себя тем, что ему не было дела до светской тусовки, потому что они все работали на благо Талие днями и ночами все эти годы, пролетевшие словно миг. Подвигу есть место не только на передовой — в рубках крейсеров и линкоров.

Но настроении это никак не сказывалось. Да и личная жизнь на которую почти не оставалось времени в последнее время приносила одни разочарования. Данна под крылышком княжны по-настоящему расцвела. От той пугливой птички не осталось и следа. Теперь она смотрела людям в глаза, не боялась высказывать свое мнение и защищать личностные границы. Но сейчас девушка скорее впала в другую крайность — в любом покровительственном жесте ей виделось попрание бережно лелеемой независимости, на которую Эстерази, вообще-то ни покушался. Ведь заботиться — это не то же самое, что подчинять. Что такого в том, чтобы предложить девушке свой китель, когда они вышли на балкон подышать свежим воздухом? Ведь дул холодный ветер, а она стояла в тонком платье. Или придержать дверь?

Данная такая кроткая и нежная раньше сейчас делала все наперекор ему. Когда он просил остаться во дворце, она выдумывала повод посетить госпиталь или один из приютов. Когда, как сейчас просил поехать с ним, находила тысячу и одну причину остаться.

— Ты не уважаешь мои решения! — раз за разом бросала девушка злые слова тому, чьи чувства принимала более, чем благосклонно и не спешила рвать столь довлеющие над ней отношения.

Лель не понимал, что и кому она пыталась доказать и надеялся, что со временем его возлюбленная успокоится.

— Ну, хочешь, я поеду с тобой? — спросила Лада, бросив на Данну насмешливо-презрительный взгляд. Вот не нравилась ей подруга напарника и она не желала делать вид, что это не так.

— А Яра?

— Она будет сопровождать князя на открытии новой лаборатории института чего-то там связанного с инновационными разработками. Там такое название, что с первого раза без запинки не произнесешь. Сначала туда только князь ехать должен был. Но потом было решено продемонстрировать княжну миру, пока она достаточно фотогенична. Куда, кстати, едем?

— Табби выбирать. Моя мама держит питомник. На малышей Рори очередь неимоверная. Но я, можно сказать, воспользовался личным знакомством.

— Понятно, — фыркнула девушка. — Хотел под предлогом выбора питомца для Хаят познакомить свою истеричку с мамой.

— Почему ты все переворачиваешь с ног на голову?

— Я действительно хочу, чтобы Хаят выбрала себе табби. И знакомство Данны с моей мамой в неформальной обстановке — логичный первый шаг. Это поможет им избежать неловкости

— То есть с тем, что твоя любимая — истеричка ты спорить не собираешься?

И Лада рассмеялась. Легко и как-то необидно.

Дом, в котором Лель провел детство, встретил его светом и радостью. Не окнах цвели азалии. А пара подростков-табби устроила игру в догонялки прямо в холле, что привело маленькую княжну в неописуемый восторг.

Мама... такая была такой же красивой и нежной. Она так радовалась встречи с сыном, словно не было той ссоры отца и сына четыре года назад после которой ее ребенок почти не появлялся в их особняке. Назвала Ладу милой девочкой и накормила Хаят пирожным, рассказывая, как нужно заботиться о маленьких табби.

Рори оказалась красавица-табби редкого ума и обаяния — любимица всей семьи, с которой в детстве играл сам Лель. Малыши у нее случались крайне редко, но все были, как мама — воспитанные, добрые, спокойные и не доставляющие беспокойства владельцам своими шалостями.

Увидев неучтенного ребенка, Рори схватила Хаят за кончик юбочки и под всеобщий смех препроводила в манеж для малышей, где было тепло и уютно среди бесчисленных подушечек и мягких игрушек. Княжну тотчас же облепила стайка ящерок, требующих внимания и ласки.

Идиллическую картину, когда взрослые пили мятный чай и болтали о каких-то пустяках, а абсолютно счастливый ребенок играл с табби в мячик разрушило возвращение Ратмира Эстерази. Совершенно неожиданное, к слову. Лель старался с родителем лишний раз не пересекаться.

И с ним пришла война, о которой присутствующие забыли на целую четверть часа.

Он схватил за плечи, подскочившую к нему жену и заикаясь, проглатывая части слов заговорил:

— Ветана, прорыв обороны. Княжеский дворец в руинах. А все, кто были там... они все мертвы. Вся княжеская семья, кроме Энираду. И Лель... Лель тоже был там.