Полумесяц над морем

Полумесяц над морем

7 октября 1571 года, Патрасский залив

...Так было?

Носовые надстройки венецианских галеасов плевались огнем, внося хаос в ряды османов. При промахах тяжелые ядра пенили море, взметая фонтаны воды, а каждое попадание обращало борта турецких галер в щепки. Снаряды рвали плоть, окрашивая деревянные брызги алым.

— Нужно как можно скорее приблизиться к ним! — распорядился Сулик-паша, — на дальней дистанции мы не сможем противостоять такому огню!

Эскадры столкнулись. Трещало древо, ревели пушки. Османы шарахались от галеасов. Пройдя мимо гигантов, мусульмане стремительно сближались с галерами христиан, дабы скорее бросить в бой янычар. Венецианцы, отчаянно маневрируя, пытались как можно дольше удержать врага на расстоянии артиллерийским огнем. Но бесконечно так продолжаться не могло.

— Они стараются держаться дальше от берега! — заметил командующий османов.

— Не знают расположение отмелей, — кивнул стоявший рядом капитан галеры Сулик-паши.

— А ты знаешь?

— У меня хорошие лоцманы, ваше превосходительство.

— Отдашь их Сулейману. Сулейман-бей, ты здесь?

— Так точно, ваше превосходительство!

— Возьмешь двадцать галер и обойдешь их с фланга. Протиснешься между берегом и кафирами. Чтобы они тебе не смогли помешать, остальные сорок галер их крепко повяжут.

— Будет исполнено, ваше превосходительство!

— Да хранит тебя Аллах! Ступай.

Отряд Сулейман-бея оторвался от галер Сулик-паши и начал окружать венецианцев. Османы продвигались вперед очень осторожно, ибо глубины здесь совсем невелики. Пожилой венецианский флотоводец видел их, но не рисковал противодействовать. Краткое время, когда еще можно было успеть ответить на маневр османов своим, было упущено. Через несколько минут галеры сблизились на дистанцию прицельного выстрела из аркебузы.

— Целься!

— Пли!

Венецианские аркебузиры ударили не вразнобой, а слитным залпом. Спустя еще пару минут галеры столкнулись. Затрещало дерево.

— Во имя Господа!

— Аллах акбар!

С обоих сторон орали так, что не слышно уже и треска ружейных выстрелов.

Сулейман-бей обходил венецианцев с севера, Сулик-паша, так же напирал преимущественно на северное крыло венецианцев, а галеры южного крыла все еще не вступили в ближний бой, ограничиваясь обстрелом врага с дальней дистанции. Центральная баталия и вовсе отстала. До нее еще почти треть мили.

— Стоим тут без дела, а там наших теснят! — Марко Квирини, интендант венецианского флота, командующий правым крылом северной баталии христиан, опустил подзорную трубу и повернулся к старшему офицеру, — нужно немедленно ударить и не дать туркам окружить Барбариго!

— А как же приказ сохранять строй?

— Так и будем его держать, пока турки наших не перебьют всех до одного?! — рявкнул Квирини, — просигналить всем — "Следуй за мной!"

Его галера "Капитана" вышла из строя и взяла к северу, кренясь на правый борт. Остальные двинулись следом. Со стороны маневр венецианцев походил на движение огромной двери, захлопывающейся за спиной османов. Сулейман-бей, уже почти прорвавшийся в тыл Барбариго, оказался отрезан от эскадры своих галиотов с подкреплениями. Квирини, действуя решительно и быстро, прижал его к отмелям. Метким огнем христиане в считанные минуты пустили треть галер Сулеймана на дно, после чего Квирини ударил в тыл Сулик-паше и даже сумел прорваться к его галере, атаковав ее с кормы. Османы очутились между двух огней, и это сразу же решило исход дела. Одна за другой турецкие галеры выкатывались из боя на отмели. Солдаты и матросы прыгали в воду и, спасаясь, отчаянно гребли к близкому берегу. А христиане, добивая отряд Сулик-паши, освобождали своих торжествующих братьев, прикованных к банкам турецких галер.

Центральные баталии дона Хуана и Муэдзини Али еще только вступили в бой, а правое крыло турок уже было полностью разгромлено.

...Так было? Так могло быть...

Четырьмя месяцами ранее, Стамбул

Чуть ли не каждый иностранец, склонный к составлению путевых заметок, прибывая в "Хранимый город ислама" морем в ясный солнечный день, нетерпеливо брался за перо и восторженно описывал величественный вид, открывающийся со стороны Босфора. Он восхищался красотой минаретов и куполов, отмечал обилие зелени (особенно цветисто расписывая стройность вечнозеленых кипарисов), способствующее отдыху глаз и помогающее не сойти с ума от сверкающего великолепия дворцов.

Путешественники не могли налюбоваться красотами Стамбула, утопающего в садах, но едва они попадали внутрь кольца могучих крепостных стен, восторгов с каждым днем становилось все меньше, наступало жестокое разочарование. Узкие темные улицы, часто даже не замощенные, поражали своей неопрятностью. Приезжих раздражали грязь и нечистоты, дома из прекрасных становились некрасивыми, угнетающими мрачностью. Хибар и лачуг, прячущихся за городскими стенами, неожиданно оказывалось гораздо больше, чем дворцов. Кто-то (считанные единицы), конечно, отмечал, что власти прилагают большие усилия для поддержания чистоты, но непременно добавлял при этом, что борьба эта плодов не приносит.

Лишь одна улица удостаивалась похвалы — та, что вела от Адрианопольских ворот к дворцу Топкапы, главной султанской резиденции. Еще бы, ведь на Дивандому джадеси иногда можно увидеть блестящий кортеж султана. К тому же она довольно ровна и не имеет значительных спусков и подъемов.

Третье впечатление приезжих казалось погоды. Привыкшие к мягкому и ровному климату, уроженцы западного Средиземноморья в Стамбуле изнемогали от жары или стучали зубами от холода. Особенно их раздражало то, что столь бурные перемены иногда происходят в течение одного дня. Карайель, зимний ветер с Балкан, или кешишлеме, дующий из Анатолии, приносили снегопады. Летние южные ветры гнали волны горячего влажного воздуха затрудняющего дыхание. Лишь спокойная, великолепная осень и короткая, неизменно опаздывающая весна, удостаивались похвалы путешественников.

Всю свою бурную многовековую историю Византий, Константинополь, Стамбул, господствовал над Босфором и из года в год, из века в век, из одного языка в другой переходила поговорка:

"Ветры — два ключа к городу".

Юго-западный ветер, лодос, несущий бури, наглухо запирал северные ворота Босфора, препятствуя парусникам из Черного моря проникнуть на юг. Когда же он сменялся пойразом, северо-восточным ветром, картина менялась на противоположную.

Пойраз неприятен зимой, но с наступлением лета он радует обитателей Стамбула, принося глоток свежести.

Со времен седой древности, когда на купеческих судах господствовал прямой парус, пойраз, именовавшийся тогда бореем, изрядно затруднял проход лишенных весел кораблей в Эвксинский Понт. Лишь боевые триеры беспрепятственно могли идти в этом направлении. Да еще те немногие мореходы, кто уже тогда, в эпоху эллинского и римского владычества, обладал тайным знанием об искусстве лавирования.

Вырвавшиеся на простор Средиземного моря арабские падары и джалбауты, вооруженные косыми парусами, превосходили конкурентов на голову. Считанные десятилетия потребовались византийцам, чтобы осознать свое отставание, и их боевые бегуны, дромоны, тоже оделись подобным образом. Западная часть Внутреннего моря отреагировала на новинку не столь стремительно, но, в конце концов, тоже приняла ее. Впрочем, тамошние мореходы не отказались и от прямых парусов, которые исламский мир заимствовать не спешил.

Трехмачтовый генуэзский неф "Сан-Пьетро", приближавшийся к устью Золотого Рога, имел смешанное парусное вооружение. В тот день дул пойраз и неф шел в крутой бейдевинд. Моряки подтянули к рею прямой фок, оставив косые грот и бизань, которые было гораздо проще брасопить при лавировании. Команда, хоть и опытная, не отличалась многочисленностью и не хотела возиться с фоком.

Последний раз "Сан-Пьетро" сменил галс, когда его форштевень ровно надвое разделил, проступающий в утренней дымке прямо по курсу, Уксюдар, "рыночный" пригород Стамбула, лежащий в Азии. Помимо бесчисленных базаров, караван-сараев и садов здесь располагалось множество усадеб знати, и даже султанская резиденция, ибо властители Османской империи очень любили удаляться сюда из своей столицы, любуясь через пролив ее золотым внешним великолепием.

"Сан-Пьетро" совершил поворот оверштаг, более удобный для судов с косым парусным вооружением, чем фордевинд[1]. Увалившись под ветер, неф неспешно входил в залив. Он приближался к Галате, городу кафиров-неверных, стоявшему на северном берегу Золотого Рога.

За кормой "Сан-Пьетро" вставало солнце, золотившее купола мечетей. Пассажиры высыпали на палубу, восхищенно цокая языками.

Чуть в стороне от основной компании, возле борта стоял человек, резко выделяющийся на ее фоне настроением. Пассажиры бурно делились впечатлениями, обсуждая красоты Стамбула, он же, напротив, смотрел на город нахмурившись, сосредоточенно. Одет он был так же, как и все остальные: в штаны-чулки с разрезными пышными шароварами выше колен, суконный дублет и плащ-табар, подхваченный спереди поясом и свободно свисающий сзади. На голове кожаная шапочка с подогнутыми к тулье полями. С виду — вполне обычный генуэзский или венецианский купец, разве что скромное платье не выделяется буйством красок, а рыжая приметная борода, напротив, сразу бросается в глаза, как цветом, так и не принятой у итальянцев длиной.

Сойдя на берег, пассажиры принялись хлопотать вокруг сгружаемого багажа, а рыжебородый, не задержался на пирсе ни на минуту. Для случайных знакомых, коротавших с ним дни путешествия на, не отличавшемся удобствами, борту нефа, он исчез бесследно, растворился в толпе. Однако нашлись в порту глаза, для которых его появление не осталось незамеченным.

Спустя час после швартовки "Сан-Пьетро" один из агентов салмабаш чукадара, ведавшего надзором за базарами и тавернами, доложил своему начальнику, что в Галате появился Алжирец.

Мухзир-ага прошел в приемные покои великого визиря и почтительно замер на пороге. Командир янычар, представлявший интересы корпуса перед вторым лицом империи и одновременно являвшийся начальником его охраны, обычно держался довольно независимо. От него не требовалось соблюдения ритуалов приема. Особенно в этот день, когда прибыл тот, кого могущественный Мехмед-паша Соколлу так давно ждал.

Великий визирь, оторвавшись от бумаг, взглянул на вошедшего.

— Мехмед-паша, прибыл Алжирец.

Лицо великого визиря осталось бесстрастным. Помолчав немного, он спросил:

— Вы уже доставили его во дворец?

— Так точно, — подтвердил мухзир-ага, — он ждет.

— Пусть войдет. И оставьте нас наедине.

— Мехмед-паша, но...

— Что вас смущает?

— Может быть мне стоит присутствовать? Этот кафир опасен...

— Он не кафир, а такой же мусульманин, как вы и я, — резко ответил великий визирь, рожденный в боснийском селе под именем Бойко Соколович, — на каком основании вы подозреваете его?

— Прошу прощения, Мехмед-паша, — склонился в поклоне янычар.

— Выполняйте.

— Слушаюсь.

Мухзир-ага удалился, а великий визирь поднялся из-за стола и подошел к окну. За спиной послышались мягкие шаги.

— Мир на вас, ваше превосходительство, Мехмед-паша, — раздался вкрадчивый голос.

— И вам мир, Гассан-эфенди.

Великий визирь повернулся. Итальянец стоял, согнувшись в глубоком поклоне.

— Прошу вас, поднимитесь, — предложил Соколлу.

Рыжебородый выпрямился. Великий визирь снова сел за стол.

— Я ждал вас в прошлом месяце.

— Я никак не мог прибыть раньше, они слишком долго совещались...

Он замолчал. Великий визирь откинулся на спинку кресла, опершись на подлокотники и соединив подушечки пальцев у подбородка, словно в христианской молитве.

— Продолжайте, Гассан-эфенди.

Рыжебородый негромко кашлянул.

— Вы больны?

— Нет, ваше превосходительство, никак нет.

— Я внимательно слушаю вас.

Рыжебородый вновь прочистил горло и сказал:

— Девятнадцать дней назад папа и его величество Филипп официально объявили о создании "Священной Лиги".

Он замолчал. Мехмед-паша так же не произнес ни слова. Повисла пауза. Наконец, великий визирь сказал:

— Мне это известно. Я рассчитывал получить от вас более полные сведения.

— Извольте, ваше превосходительство. Стороны определились в отношении персоналий, возглавляющих объединенные силы "Лиги".

— И?

Рыжебородый снова кашлянул.

— Дориа назначен командующим генуэзской эскадрой.

Пальцы великого визиря сжались в замок.

— Так...

— Главнокомандующим избран дон Хуан Австрийский. Папскими силами командует Марко Антонио Колонна, а венецианцами — Себастьяно Веньер.

— Так... Почему вы начали перечисление с Дориа?

— Потому что для нас, ваше превосходительство, этот человек представляет наибольшую важность.

Мехмед-паша поднялся из-за стола и вновь прошелся к окну, где остановился, сложив руки на груди. Гассан-эфенди жег взглядом его спину.

"Дориа... Джованни Андреа Дориа, именуемый так же Джанандреа, князь Мелфи, морской кондотьер. Наиболее важен... Его очень не любят венецианцы".

Великий визирь прекрасно знал о том, откуда растут ноги неприязни венецианцев к генуэзскому кондотьеру. Даже оставив в стороне соперничество могущественных купеческих республик, нетрудно определить причину: именно Дориа, наследник известного кондотьерского рода, одиннадцать лет назад, командуя испанской эскадрой, потерпел сокрушительное поражение от Пияли-паши в битве при Джербе, дочерна запятнав свою репутацию. Многие тогда обвиняли генуэзца в двурушничестве. Будто бы он, сговорившись с османами, проиграл намеренно, а сам беспрепятственно скрылся.

Как интересно, венецианцы подозревают Дориа в предательстве, а король Филипп, словно потеряв память, соглашается с его кандидатурой в качестве командующего генуэзцами.

Предатель ли Дориа? Во всяком случае, Мехмед-паше известно, что генуэзец не связан с османами. А с кем тогда? Есть один ловкий и удачливый капитан. Одиннадцать лет назад, при Джербе, он служил под началом Пияли-паши, а с тех пор умудрился подняться до, поистине, невероятных высот...

Так уж и невероятных? Мехмед-паша усмехнулся. Да нет, вполне себе земных. Кому, как ни ему об этом не знать. Разве можно было еще сто лет назад вообразить, как много великих дел во славу Аллаха и империи османов совершат вчерашние кафиры, ставшие верными сподвижниками великого Сулеймана Кануни, коего христиане прозвали Великолепным.

Мехмед-паша Соколлу рожден боснийцем Бойко. В детстве его оторвали от родителей и отдали в корпус янычар, где он сделал блестящую карьеру. Его предшественники, великие визири, Ибрагим-паша и Семиз-Али-паша — грек и серб. Даже мать нынешнего повелителя, покойная валидэ Хуррем — по рождению христианка, именем Александра, дочь священника Гаврилы Лисовского из городка Рогатин, что в землях Речи Посполитой.

Хуррем, Смеющаяся, любимая жена Сулеймана. Безумно красивая, хитрая змея, обаявшая, околдовавшая султана, оговорившая и обрекшая на смерть его старшего сыны, дабы продвинуть в наследники собственного. Никого Мехмед-паша в своей жизни не боялся так, как эту женщину, известную своим недюжинным умом, образованностью и черным коварством. Она давно уже мертва, но ее отпрыск правит империей. Селим Пьяница. Ему бесконечно далеко до талантов отца, но он глубоко убежден в обратном. Конечно, великий визирь прекрасно знает о слухах, разлетающихся по империи, согласно которым начавшаяся в прошлом году Кипрская война первопричиной своей имеет желание султана заполучить в собственность знаменитые виноградники острова. Какая чушь... Но ведь в нее верят, как бы ни старался Соколлу выкорчевать корни этих сплетен.

Мехмед-паша пригладил бороду. Не только высшие люди империи рождены под крестом пророка Исы. Многие другие достойные, по доброй воле, хотя, чаще всего, насильно, принявшие ислам, поднялись из низов благодаря удивительной способности их повелителя, Сулеймана Хан Хазрет Лери, халифа и десятого султана Османской империи, подбирать себе помощников.

Вот и этот рыжебородый человек, что застыл без движения за спиной великого визиря, не случайно столь успешно играет роль итальянского купца. Для него, урожденного венецианца Андретти, это труда не составляет. Захваченный в плен берберами, он не захотел стать рабом и получил свободу, приняв ислам, превратившись в Гассана. Вскоре, благодаря своим талантам, он смог добавить к имени уважительную приставку "эфенди" — "господин".

Мехмед-паша усмехнулся, припомнив, что при таком именовании бывший венецианец неизменно еле заметно морщится. Предпочитает, чтобы его звали Гассан-реис. Капитан Гассан. Капитан, потерявший уже три корабля и только благосклонностью Всевышнего еще трепыхающийся на бренной земле.

Моряк он, конечно, неважный, но вот шпион отменный. Один из лучших. Где еще найти такого, кто успешно присматривал бы за Улуч Али и одновременно держал в руках ниточки, к концам которых подвязаны кое-какие очень влиятельные люди среди неверных. В числе которых, как раз, находится кондотьер Джанандреа Дориа.

Когда великий визирь вспомнил об Улуч Али, рыжебородый за его спиной снова кашлянул. Мехмед-паша вздрогнул. Мысли, что ли он читает?

Улуч Али, бейлербей Алжира, непосредственный начальник Гассана-эфенди — еще одно звено в длинной цепи бывших христиан, перешедших в истинную веру. И, пожалуй, в настоящее время звено наиболее важное.

Джованни Диониджи, рыбак из Калабрии, как и Гассан попал в плен к берберам. Обычная история. В те времена прославленный пират Драгут-реис обнаглел настолько, что не боялся ходить прямо у берегов Италии, занимаясь охотой за рабами. Джованни приковали к веслу, и он вращал его несколько лет, пока не понял, что никто его не выкупит, не спасет и возле этого весла он непременно сдохнет. Такая перспектива его не радовала и юноша, подобно многим своим товарищам по несчастью, сказал то, что правоверные не уставали предлагать всем пленникам:

"Нет Бога, кроме Аллаха..."

Его освободили, он получил новое имя и стал матросом на одной из галер Драгут-реиса. Потом рулевым. Потом капитаном. Он произвел неизгладимое впечатление на Пияле-пашу и был назначен управляющим островом Самос.

В битве при Джербе он командовал алжирской эскадрой. Спустя пять лет он уже стал заместителем Драгут-реиса при осаде Мальты. Великий пират, к тому времени получивший от Сулеймана Кануни губернаторство Триполи, нашел в той кампании свою смерть. Улуч Али с благословления султана занял место своего командира.

Выдающийся человек. И он как-то связан с Дориа. Интересно, как? Этого великий визирь, к большому своему сожалению, не знал.

"Может, не беспочвенны подозрения венецианцев? Или сговора не было, но Али-паша подарил генуэзцу жизнь, тогда, при Джербе? Позволил бежать? А потом нашел способ напомнить про долг, поймав кондотьера, который из кожи вон лез, восстанавливая свою репутацию, на крючок. Гассан, конечно, это знает точно. Но молчит. Мерзавец".

Ну, ничего. Пусть пока играют в свои игры. Он, Мехмед-паша, сумеет удержать за шиворот обоих. Они же втайне ненавидят друг друга. Улуч Али опасается широко расставленных паучьих сетей Гассана, а тот, в свою очередь, завидует более успешной карьере калабрийца.

Сведения, доставленные Алжирцем, не отличались новизной, он лишь подтвердил сообщения других лазутчиков. Однако ценность Гассана заключалась в другом, а именно — он имел скрытые, неизвестные Мехмед-паше, рычаги воздействия на Дориа. И это в данный момент — его главное достоинство.

Мехмед-паша медленно потер ладони.

Итак, христиане смогли объединиться. Теперь, терпящие поражение в Кипрской войне венецианцы, получат помощь. Большую помощь. Христиане собирают огромный флот. Его величество, которому уже, разумеется, известно о создании "Лиги", самонадеянно потребовал от своих военачальников дать генеральное сражение. Что же, приказ султана священен и будет выполнен. На все воля Аллаха. Однако на совете, Муэдзини Али, получивший зимой должность капудан-паши, главнокомандующий всем флотом империи, высказался за более тонкое ведение войны, нежели лобовое столкновение с христианами. Султану это не понравилось. Ему не давали покоя победы отца и, хотя он сам не собирался принимать непосредственного участия в боевых действиях, в отличие от прославленного родителя, который не вылезал из походов, Селим был совершенно уверен, что нынешний флот османов — заслуга лично его и никого больше. А потому флот должен прославить его имя громкой победой.

Муэдзини Али-паше от приказаний султана было очень неуютно, Соколлу прекрасно это понимал, но не мог выступить против воли повелителя открыто.

Однако есть и другие пути. Муэдзини Али предстоит сражение. Этого не избежать. Он встретится с флотом неверных. Но этим флотом руководят люди. Не против галер с крестами на флагах, а против ведущих их людей собирался сыграть Мехмед-паша.

Кто они, эти люди?

Объединенным флотом командует дон Хуан Австрийский, незаконнорожденный сын императора Священной Римской империи Карла, сводный брат короля Испании Филиппа. Молодой человек, возрастом около двадцати пяти лет, известный своей храбростью. Ну что же, храбрецов в рядах кафиров немало, да и некоторый опыт у дона Хуана есть: три года назад он успешно сражался с берберами у берегов Испании, а после подавил восстание морисков в Гранаде. Но одно дело гонять джалбауты и фелюки пиратов, а совсем другое — противостоять флоту османов. Неужели король этого не понимает? Почему бы не поставить командующим дона Альваро де Басана, прославленного, испытанного флотоводца? Прихоть Филиппа? Нет. Король Испании не самодур. Мехмед-паша в его уме нисколько не сомневался. Тогда почему мальчишка-бастард?

Великий визирь знал ответ на этот вопрос. Дон Хуан, несмотря на молодость, известен не только отвагой. Король продвигает его, как подающего надежды дипломата. Вовсе не полководец нужен Филиппу во главе "Лиги". Нужен тот, кто удержит ее от распада. Судя по всему, кандидатура пришлась по душе и престолу Святого Петра.

Вот она — цель. Но как поразить ее? Убийство? Нет, устранить столь высокую персону чрезвычайно сложно. О подкупе не стоит даже думать. Пожалуй, цель недостижима. Но, к счастью, она не единственная. Флот неверных разношерстен. Если у стула нельзя подпилить одну ножку, то почему бы не попытаться проделать это с другой?

Следующий по рангу военачальник неверных — Марко Антонио Колонна, герцог Тальякоззо и Палиано. Кондотьер-наемник, не первый год возглавляющий папское войско. Он хорошо знаком испанцам, служил в их армии. Тоже молод, хотя и постарше дона Хуана.

Пожалуй, данная фигура скорее показная, нежели действительно важная. Если за доном Хуаном стоят значительные военные силы, то Колонна — в первую очередь представитель верховного понтифика, а не один из полководцев, хотя он хороший солдат.

Остаются еще двое. Джанандреа Дориа и Себастьяно Веньер. Про первого великий визирь наслышан достаточно, но вот второй...

Мехмед-паша обернулся к Гассану.

— Что вам известно о Себастьяно Веньере?

— Лет он преклонных... Опытный флотоводец, — не задержался с ответом шпион.

— Догадываюсь, — нетерпеливо перебил его великий визирь, — что он за человек?

Гассан-эфенди немного подумал.

— Вспыльчив, заносчив. Честолюбивый гордец.

— Уже лучше, продолжайте.

— Упрям, не склонен к компромиссам. Ненавидит генуэзцев.

— Вот как? — удивленно переспросил Мехмед-паша, — неужели Альвизе не понимает, что назначив такого человека генерал-капитаном, он ставит всю "Лигу" под удар? Ведь они же там все передерутся!

— Думаю, дож это понимает, — возразил Алжирец, — поэтому заместителем Веньера поставлен Агостино Барбариго.

— Кто это? — спросил великий визирь, услышав незнакомое имя.

— Опытный моряк, тоже весьма немолод. Служит на галерах с юности, но лишь к преклонным годам достиг чинов, да и то, не слишком больших. Известен терпимостью.

— К генуэзцам? — уточнил Мехмед-паша.

— Да, в том числе и к ним.

— Значит, дож Альвизе надеется, что этот Барбариго сдержит крутой нрав Веньера?

— Похоже, так.

Великий визирь задумался. А вот это уже кое-что интересное.

— Я думаю, Гассан-эфенди, эту партию мы сыграем сразу двумя фигурами.

— Дориа и Барбариго? — немедленно уточнил Алжирец.

— Такая проницательность делает вам честь. Надеюсь, Улуч Али располагает верными людьми, которые могли бы приблизиться к вождям неверных?

— Я располагаю, ваше превосходительство, — с улыбкой поклонился Алжирец, — какие будут приказания?

"Ишь ты, каков орех", — отметил про себя великий визирь и сказал вслух:

— Вам надлежит сделать следующее...

По окончании изложения приказа Мехмед-паша дважды хлопнул в ладоши. Вошел слуга.

— Этого человека, — указал великий визирь на Алжирца, — я награждаю кафтаном со своего плеча. Проводи его и помоги выбрать любой, какой он захочет, даже самый дорогой. Кроме того, отсыпь ему пять сотен цехинов.

Алжирец удивленно заломил бровь. Неслыханная щедрость. Чиновники Высокой Порты всегда норовили удержать золото, выдавая жалованье и награды в серебряных акче или испанских пиастрах.

Слуга кивнул.

— Ваше превосходительство, — согнулся в поклоне Алжирец, — позвольте просить еще об одной милости.

— Говорите.

— Смиренно прошу вас, дайте под мое начало корабль. Я хотел бы принять участие в будущей кампании.

Мехмед-паша усмехнулся. Гассан-эфенди опять норовит стать капитаном.

— Вы более полезны в другом качестве.

Гассан согнулся еще ниже.

— Я сознаю, что моя просьба дерзка, но удовлетворив ее, вы сделали бы меня счастливейшим из смертных.

Настроение Мехмед-паши изрядно поднялось, только что придуманный план представлялся замечательным. Конечно, если об этом узнает султан, не миновать великому визирю беды, ведь его величество собирается победить неверных в честном бою. Однако риск лишь быстрее разгонял кровь по жилам. Он пьянил великого визиря подобно вину, которое тот, в отличие от своего повелителя, не употреблял, свято блюдя заветы пророка. Алжирец хочет корабль? Рискованно давать столь дорогую игрушку тому, кто не умеет ею пользоваться. Однако довольный слуга служит охотнее недовольного.

— Хорошо, вы получите калите[2], Гассан-реис.

3 сентября, Мессина, Сицилия

— К вам посетитель, ваше превосходительство!

— Разве кому-то было назначено? — не поднимая головы от расходной книги флотской казны, раздраженно буркнул Джованни Андреа Дориа, макнул гусиное перо в чернильницу, подчеркнул пару строк, едва не поставив жирную кляксу, и вдруг замер.

Доложивший о посетителе голос, принадлежал совсем не тому, кому положено. Дориа поднял голову. Так и есть: на пороге рослая фигура Виборы.

— Почему докладываешь ты? — удивленно спросил генерал-капитан, и, не дав вошедшему ответить, сразу же добавил, — сейчас я не собираюсь никого принимать. Пусть ждут.

Испанец, а, судя по характерному акценту, вошедший был именно испанцем, учтиво поклонился.

— Прошу прощения, ваше превосходительство, но посетитель настаивает. Он заявил, что принять его — в ваших же интересах.

Глаза генерал-капитана расширились от изумления. Вовсе не должен телохранитель докладывать о посетителях, а этот, мало того, что делает чужую работу, так еще и имеет дерзость настаивать.

— Ты что, пьян? — начал было Джанандреа, и вдруг осекся.

По спине генерал-капитана пробежали мурашки.

"Пресвятая Богородица..."

Привыкнув к немногословности Виборы, уже много лет неотступно следовавшего за охраняемой персоной, как тень, не обременяя оную персону своим присутствием, генерал-капитал совсем стал забывать, при каких обстоятельствах испанец очутился в его свите.

— Пусть войдет, — дрогнувшим голосом пробормотал Дориа.

Вибора вышел, но сразу же вернулся, придержал дверь, впуская в кабинет рыжебородого человека, одетого по венецианской моде, но без каких-либо изысков.

Джанандреа недоуменно нахмурился: он ожидал увидеть совсем другого человека. Впрочем, этот тоже показался ему смутно знакомым. Где-то он его уже видел. Где? Не вспомнить.

— Ваше превосходительство, имею честь представиться — купец Алессандро Андретти, — отрекомендовался венецианец, в изящном поклоне смахнув рукой с головы малиновый берет.

Дориа сдержанно кивнул. Это имя он слышал впервые.

— Прошу простить мое вторжение, ваше превосходительство, но я не имел возможности попасть к вам на прием обычным порядком...

— Я никого не принимаю, — холодно произнес Дориа.

— Конечно, конечно, — заторопится купец, — я понимаю, дела военные, прежде всего...

Джанандреа досадливо крякнул. Он всего второй день в Мессине, но уже успел заметить, что любой уличный мальчишка лучше него осведомлен не только о целях и задачах объединенного флота, но и о том, что дон Хуан Австрийский ел сегодня на завтрак.

— Какое у вас ко мне дело? — спросил он тоном, совершенно недружелюбным.

Венецианец вдруг перестал раскланиваться, понизил голос и сказал:

— Вам привет от вашего давнего друга, мессира Диониджи.

Дориа вздрогнул, вскочил из-за стола и тут же вновь рухнул в кресло, ощутив, что колени внезапно стали ватными. Глаза генерал-капитана заметались, взгляд скользнул по невозмутимой физиономии застывшего в дверях Виборы, задержался на ней. Венецианец чуть повернул в сторону голову и, скосив глаза себе за спину, приказал:

— Оставь нас, Диего.

Здоровенные дубовые створки с грохотом затворились, заставив Дориа втянуть голову в плечи.

Широко известный в узких кругах под, не слишком приятным уху, прозвищем "Гадюка"[3], телохранитель Дориа появлению венецианца Андретти удивился не меньше, чем генерал-капитан, но, в отличие от того, никоим образом не выказал своих чувств. Сказать по правде, в окружении Дориа не нашлось бы ни единого человека, кто бы осмелился предположить, что Вибора вообще способен проявлять какие-либо эмоции. Практически в любой ситуации он сохранял невозмутимость, хладнокровие и немногословность. Мрачный бородач, ростом чуть выше среднего, с длинными руками и ногами (настоящий божий дар для фехтовальщика), Вибора не выглядел здоровяком, но фигуру имел подтянутую, подвижную. Загорелый дочерна, обликом он походил на мавра. Собственно, не случайно — он и был мавром.

Год Господа нашего, тысяча четыреста девяносто второй, в объединенном королевстве Кастилии, Леона и Арагона был отмечен сразу тремя знаменательными событиями. То из них, что случилось последним, отнес к великим, со свойственной ему самоуверенностью, всего один человек, командовавший в тот момент тремя суденышками, затерянными в безбрежной дали Западного океана. Другое, произошедшее двумя месяцами ранее, прозвучало несравнимо громче, вызвав бурное ликование добрых католиков и отчаяние евреев, обязанных или креститься, или убраться с всех территорий подконтрольных испанской короне в трехмесячный срок. И, наконец, третье (которое правильнее считать первым, ибо таково оно было, как по времени, так и по значению), сделавшее возможным другие два, грянуло, как пушечный выстрел — во второй день Нового года пала Гранада[4], последняя испанская крепость мусульман.

Владычество мавров на Пиренейском полуострове закончилось, однако сами они никуда не делись. Несколько сот тысяч мусульман попало в подданство испанской короны и, хотя им гарантировали свободу вероисповедания, не прошло и десяти лет, как слово было нарушено. Начались погромы, на центральной площади Гранады горели десятки тысяч книг по исламской теологии, философии, медицине и естественным наукам. Католики объявили мусульманам, что тем следует или принять Святое крещение или убираться прочь, вслед за евреями.

Большинство мавров крестились, однако испанцы все равно ограничили их в правах, наградив презрительной кличкой — мавританишки, мориски.

Диего был крещеным мавром в третьем поколении. В год падения Гранады дед Диего, молодой оружейник, решил, что объединение Испании принесет лично ему только выгоду и, пользуясь исчезновением границы, уехал в Толедо, дабы учиться у тамошних мастеров. С собой он забрал жену и малолетнего сына, а в Гранаде остались братья и другая родня.

Через несколько лет корона решила покончить с мусульманами и за морисков взялись всерьез. Дед Виборы получил известие о том, что братья его вместе с семьями погибли при погромах. Еще через некоторое время дела пошли все хуже и хуже. Умерла от болезни жена. В ремесле мориск достиг больших высот и вызвал зависть конкурентов. Они стали всеми правдами и неправдами отбивать клиентов, а, в конце концов, сообразили настрочить донос куда следует, будто крещеный мавр ежедневно совершает намаз.

Святая инквизиция за морисками в те годы приглядывала пристально. Из следственного застенка дед не вернулся. Сыну его, мальчишке совсем, добрые люди (а в нашем ужасном мире они завсегда есть) помогли бежать. Отправился он на юг. Чем только не занимался. Моряком стал. Женился, взяв за себя девушку из семьи таких же морисков, но рождения сына не дождался — погиб в Кадисе, забитый до смерти стражей таможенного чиновника, который небезосновательно заподозрил его в контрабанде и решил, что проучить мориска можно и без всякого суда. Жена его была тогда на восьмом месяце.

Диего узнал эту историю от матери, о чем та впоследствии жалела, ибо сын воспылал жаждой мести. Следуя ее уговорам, на людях он оставался добрым католиком, однако, никогда не забывал имени, данного ему дедом по матери — Сейфулла, "Меч Бога".

Когда Диего исполнилось двенадцать, второй его дед, еще живой, отдал мальчика в обучение и услужение к одному беспринципному идальго, мастеру меча, рапиры, берберской сабли, да и вообще всего, способного убивать без грохота и дыма. Этот господин слонялся по стране, едва сводя концы с концами, и время от времени выполнял некую работу для различных уважаемых людей. Результатом этой работы становился неиссякающий поток заказов мастерам-каменотесам, специализирующимся на надгробиях. К морискам идальго относился очень хорошо и даже имел кое-какие дела с контрабандистами-берберами. Ну, беспринципный же грешник, прости Господи...

Диего стукнуло девятнадцать, и он уже пару раз отметился в делах общества Святого Марка (так именовали себя всевозможные головорезы, подобные его старшему товарищу), когда внезапно оказался в одиночестве. Потерявший всякую осторожность на старости лет, идальго, укокошил на какой-то специально подстроенной дуэли некую важную персону и, не озаботившись своей безопасностью, угодил в тюрьму. Где его вскоре зарезали во сне.

К тому времени все родные Диего уже предстали пред Богом. Надо полагать, перед тем, в которого они верили тайно, хотя и отчаянно грешили, пия вино, не совершая намаз и не соблюдая вообще никаких мусульманских обычаев и ритуалов. Молодой человек оказался предоставлен самому себе, и кривая дорожка привела его на берберскую фусту, где началась пиратская карьера Виборы. Здесь он за ловкость с рапирой заполучил кличку "Гадюка". Впрочем, называть путь, что он преодолел, карьерой — не слишком справедливо. Он не поднялся на верхние ступени пиратской иерархии. Зато прославился, как великолепный боец и попался на глаза Улуч Али.

Знаменитый пират Вибору приблизил, а вскоре после битвы при Джербе решил использовать Диего (которому к тому времени уже перевалило хорошо за тридцать) на полную катушку и внедрил в свиту Дориа. Телохранителем. Насильно. Дабы всегда, денно и нощно иметь пригляд за Джанандреа.

Первое время Дориа отчаянно пытался избавиться от Виборы. Убить его открыто он не мог, ибо Улуч Али все равно бы об этом узнал и скорее рано, чем поздно. И тогда слишком многие уважаемые господа в Испании, Генуе и Венеции пожелали бы генерал-капитана колесовать. Джованни Андреа Дориа было что скрывать, тайны он свои оберегал тщательно, успешно отправляя на тот свет опасных посвященных. Вот только до бейлербея Алжира дотянуться не мог.

Может, отравить? Нет, тоже не выход. Улуч Али не интересны доказательства того, что Вибора умер от болезни. Умер и умер. Ты, Дориа, тоже сейчас умрешь.

Кондотьер старался не поддаваться унынию и сделал ставку на горячую кровь мориска. Пусть он "сам" нарвется. Чтобы с кучей свидетелей. Месяца не проходило, чтобы Дориа не подстроил своему телохранителю какую-нибудь дуэль. Проверка Диего на прочность продолжалась год. За это время он отправил к праотцам полторы дюжины бретёров и научился держать себя в руках. Если раньше Вибора имел весьма смутное представление о том, какие же качества в первую очередь нужны телохранителю, то через год службы все их приобрел в полной мере. Действительно стал настоящим телохранителем — немногословным, внимательным, замечающим любую мелочь, и не реагирующим на оскорбления и словесные выпады в собственный адрес. Сжатая пружина. Впрочем, к тому времени желающих оскорбить Вибору словом или действием практически не осталось.

Так Диего Вибора стал охранять Джанандреа Дориа от необдуманных поступков в отношении империи османов и берберского берега. Сказать по правде, опека вышла для Дориа необременительной. Улуч Али практически не напоминал о себе, а Вибора служил, как обычный телохранитель. Генерал-капитан уже давным-давно перестал вздрагивать при виде мавританской рожи у дверей своих покоев и жил себе припеваючи. До сего дня.

О чем Андретти говорил с Дориа, телохранитель не слышал. Он стоял у дверей, скрестив руки на груди и пару раз завернул слуг, пытавшихся доложить, что генерал-капитана ждут на обед в губернаторском дворце, где разместилась ставка главнокомандующего (сам Дориа, на время стоянки флота в Мессине, занял особняк неподалеку, чуточку скромнее).

Прошло не более получаса. Дверь отворилась, и на пороге возник рыжебородый венецианец. Он задержался рядом с Диего и, не взглянув на него, бросил:

— Сегодня вечером, как сдашь дежурство Марио, отправишься пропустить стаканчик в таверну "Под трезубцем". В порту спросишь, где это.

Не задержавшись более ни на минуту, венецианец удалился. Диего даже не успел удивиться тому, что Андретти знает имя его напарника. Генерал-капитан вышел из кабинета только через час. Был он бледен и на Диего даже не взглянул.

Освободившись, Вибора отправился в порт, где, после недолгих поисков, обнаружил названную таверну. Андретти поджидал его в самом дальнем от камина углу.

— Не ожидал увидеть вас, эфенди, — негромко проговорил Диего.

В бороде Алессандро ни один волосок не дрогнул.

— Еще раз так меня назовешь, и твой труп никогда не опознают.

Диего усмехнулся. Придвинул к себе кувшин. Взболтнул. На столе возле рук венецианца стоял стакан. Один.

— Хозяин? Еще стакан! И вина! — щелкнул пальцами мориск.

— Там есть, — сказал Гассан-эфенди.

— На один глоток.

— Ты грешник.

— Не более, чем вы, мессир. Я ожидал увидеть Джафара. Почему господин...

— Без имен, — поспешил напомнить венецианец.

— ...господин прислал вас?

— Это не твоего ума забота. Твое дело — проткнуть шпагой того, кого укажут.

Диего хмыкнул.

— Я уже несколько лет никого не протыкал.

— Охрана Дориа необременительна? — со смешком поинтересовался венецианец.

— Вот именно. Я скоро скисну без дела. Без настоящего дела. Неужели для пригляда за ним нельзя было приставить того же Джафара?

— Его зовут, господин де Сан-Мартан, — процедил Гассан-эфенди, — одно дело, когда француз появляется в Генуе и совсем другое, когда здесь, на Сицилии, во владениях испанской короны.

Вибора кивнул. Да, действительно, появление здесь бывшего француза, а ныне еще одного правоверного на службе Улуч Али привлекло бы излишнее внимание.

— Так что случилось? — спросил телохранитель.

— Что случилось? — удивился Гассан, — ты прибыл сюда на галере, пушки которой направлены против знамени пророка и еще спрашиваешь, "что случилось"?

— Теперь вы заговариваетесь, мессир, — невозмутимо напомнил Диего.

Венецианец непроизвольно оглянулся.

— Вы слишком напряжены, — сказал Диего, — расслабьтесь. На нас никто не смотрит.

Гассан пригладил рыжую бороду.

— Я получил задание, — негромко сказал венецианец, — развалить "Лигу". И ты мне поможешь.

— Непременно, — спокойно заявил Диего, — сейчас ребят из-за угла свистну, развалим, что угодно.

— Ты что-то стал очень разговорчивым.

— Это потому, что живу среди вас, итальянцев, а вы никогда не закрываете рта.

— Ладно, хватит пустой болтовни. К делу. Надо убрать одного человека.

— Кого? — лениво спросил Диего, глядя на камин.

— Одного из старших венецианских офицеров. Агостино Барбариго.

Диего присвистнул.

— Это непросто.

— Почему?

— Потому что Барбариго, в отличие от своего начальника, очень редко сходит на берег.

— Я смотрю, ты хорошо ориентируешься в обстановке, — похвалил Гассан, — молодец.

— Почему именно он?

— Потому что дож Венеции Альвизе Мочениго приложил очень много сил к созданию "Лиги" и не хочет, чтобы она распалась из-за вспыльчивости Веньера. Барбариго не просто заместитель командира эскадры. Он — ответственный за согласование действий с союзниками. С генуэзцами в первую очередь. Всем известно, как Веньер относится к генуэзцам.

— Понятно, — Диего кивнул.

— Что тебе понятно?

— Убьем Барбариго — Веньер развалит "Лигу".

— Не так все просто, — поморщился Гассан, — само по себе убийство ничего не даст. Нужно, чтобы Веньер заподозрил не врага, а кого-то из своих союзников.

— Генуэзцев?

— Именно.

— А конкретно, Дориа?

— Желательно.

Венецианец и мориск проговорили еще час, обсуждая план действий, и на следующий день приступили к его воплощению, но не так-то все просто оказалось на деле.

В подготовке и наблюдении за близкими к Барбариго офицерами прошло десять дней. Если бы задача стояла — просто убить Агостино, исполнить ее не составило бы никакого труда. Барбариго регулярно присутствовал на совещаниях командования, обычно заканчивавшихся очень поздно, после чего возвращался в порт в сопровождении небольшой свиты. Арбалетный болт в спину и вся недолга. Вот только это не имело смысла.

Время, остававшееся до выступления флота, стремительно утекало, как вода из разбитого кувшина. Дон Хуан объявил, что флот отправляется к берегам Греции пятнадцатого сентября. Осталось два дня.

— Смотри, свободно. Давай здесь сядем.

Двое испанских солдат заняли столик возле камина. То, что это солдаты и притом испанцы, легко определялось по широким красным кушакам и нарукавным лентам, белым с красным крестом Святого Андрея.

— Хозяин! Принеси выпить. Ну и поесть. Что там у тебя найдется? — окликнул трактирщика один из испанцев, молодой человек, не старше двадцати пяти, светлокожий, слегка сутуловатый, одетый в цвета гарнизона Мессины.

— Есть бараньи отбивные, — ответил трактирщик.

— Подавай.

Солдат повернулся к своему товарищу, похожему на него лицом. Тот выглядел моложе и еще не обзавелся золотистой бородкой, по примеру той, которая украшала лицо старшего.

— Ты не представляешь, как я рад тебя видеть, Родриго. Давай, рассказывай, как ты здесь оказался.

— Да вот, решил последовать за тобой, завербовался в солдаты. Дома шаром покати, отец едва сводит концы с концами. Бедняки не могут заплатить за лечение, а к дворянам теперь совсем редко приглашают: отец стал много пить и недавно уморил двух пациентов. Потащили в суд. К счастью удалось доказать, что те были неизлечимы.

Родриго отпил вина и продолжил:

— Там я просвета не вижу, а здесь пообещали хорошую плату.

— Хорошую плату... — хмыкнул старший, — на Сицилии ты хорошей платы не дождешься.

— Но мы же идем воевать с турками.

— Вы идете, — вздохнул старший, — а я остаюсь тут гнить. Знал бы ты, как мне уже надоело гонять по кабакам дебоширов и пьяниц... Хорошо заработать сейчас можно только во Фландрии.

— Или в Морее, когда мы разгромим турецкие порты. Присоединяйся к нам, Мигель! — с жаром предложил младший, — будем сражаться рука об руку.

— Я об этом думаю, с тех пор, как тебя увидел, — Мигель налил себе вина и выпил, — вечером я в патруле, а завтра же утром подам прошение нашему капитану. Надеюсь, отпустят.

В дальнем темном углу таверны дремал, прислонившись к стене и натянув на лицо берет, какой-то господин, судя по недешевому колету — местный дворянин или офицер, которых нынче в Мессине собралось великое множество. Через два стола от Родриго и Мигеля большая компания увлеченно резалась в кости. Там собралось несколько венецианцев и генуэзцев. Позабыв про взаимную неприязнь, они бурно обсуждали перипетии игры. Оттуда непрерывно доносились возгласы:

— Господи Исусе, помилуй меня, грешника! Пусть выпадут шестерки!

Хлопнула входная дверь и в таверну вошли еще два хорошо одетых офицера-венецианца. Один из толпившихся возле стола игроков окликнул одного из них:

— Мессир Чезаре, идите к нам!

Старший из офицеров отрицательно покачал головой, и они заняли свободный стол у окна. Дворянин в углу приподнял край берета, поерзал и снова захрапел.

— Куда ты так закручиваешь?! Это не по правилам!

— Все по правилам, клянусь Святым Себастьяном!

— Смотри, смотри! Нет, ты видел? Он же кость стаканом подтолкнул!

— И верно! Ах ты, мошенничья морда!

— Что ты сказал, пес?!

Хрясть! Один из венецианцев отлетел прочь от стола спиной вперед. Падая, ударился затылком о край другого. Со свистом вылетели из ножен несколько шпаг.

— А ну-ка...

— Пустите меня!

Лязг клинков.

— Н-на!

— Стойте! Остановитесь!

Венецианцы-офицеры вскочили. В руках у них немедленно блеснули обнаженные клинки. Мигель, поглощенный беседой с Родриго, тоже встрепенулся.

— Куда ты? Не вмешивайся! — крикнул Родриго.

— Это мой долг! Беги за стражей, иначе сейчас они тут кишки друг другу выпустят!

Мигель бросился в самую гущу потасовки.

— Именем короля, остановитесь!

Снова лязгнула сталь.

— Я ранен! — заголосил кто-то высоким голосом, — смотрите, кровь!

Венецианцы и генуэзцы отхлынули друг от друга, образовав коридор, через который здоровались клинки шпаг и рапир. Атаковать никто не рвался. Противников оказалось примерно поровну. Господин, храпевший в углу, неожиданно оказался во главе генуэзцев. Его шпага, шириной в два пальца возле глухой чашевидной гарды (и пальцы-то не какие-нибудь там худосочные), смотрела прямо в глаза офицеру венецианцев.

— Ну, кто смелый?

Венецианец левую руку простер перед грудью товарища, удерживая его от необдуманных действий, после которых разговоры уже не имеют смысла, а правую, вооруженную изящной рапирой, вытянул вперед.

— Ты главный? — спросил Чезаре, — твои люди начали первыми.

— Попробуй это доказать своей железкой. Если сможешь, — процедил Вибора.

— Чтоб я еще раз сел играть с этими говнюками... — бросил один из венецианцев.

— Выдайте шулера, — поддержал его товарищ, — мы его проучим по-свойски, больше никого не тронем.

Генуэзцы заржали.

— Чего ты там кряхтишь, трупоед засраный? — сплюнул на пол незадачливый игрок, не отрывая взгляда от кончика шпаги стоящего напротив генуэзца, — кошка драная в заднице застряла[5]?

— Молчать! — рявкнул Чезаре, пожирающий глазами Диего, но было поздно.

— Режь панталоне[6]! — раздался визгливый вопль.

Несколько шпаг немедленно столкнулись.

— На-ка, сосни, путана! — проорал кто-то возле входной двери.

Вибора кистевым движением жестко ударил по клинку Чезаре. Показ атаки и немедленный перевод не клюнувшего на уловку венецианца. Диего отступил, разрывая дистанцию. Вовремя: через мгновение на то место где он только что стоял, обрушилась тяжелая скамья. А как вы хотели? Трактирные драки не место для демонстрации благородного искусства фехтования. Чезаре тоже отшатнулся, его едва не зацепило.

Дюжий венецианец взревел, как медведь, и вновь взмахнул скамьей, словно она ничего не весила. С необычайным проворством он успел прикрыться ею сразу от двух генуэзских рапир, одна из которых изогнулась дугой и сломалась с жалобным стальным всхлипом.

Дверь с треском распахнулась, едва не слетев с петель. На пороге возник капитан роты пикинеров, входившей в состав гарнизона Мессины, и несколько солдат, вооруженных протазанами.

— Именем короля! Всем убрать оружие!

Венецианцы и генуэзцы, красные от гнева, как вареные раки, нехотя подчинились.

— А ну пошли все вон отсюда, пока не загремели за решетку! И если попытаетесь продолжить на улице, пеняйте на себя! — гремел капитан.

Диего Вибора, вложив шпагу в ножны, шагнул к Чезаре и прошипел:

— Мы еще встретимся...

После чего резко повернулся и вышел. Генуэзцы потянулись за ним. Капитан пикинеров, быстро расспросил Чезаре об инциденте. Убедившись, что тот исчерпан, и обошлось без трупов, он поинтересовался у Мигеля, почему гарнизонный солдат не на службе и, удовлетворившись ответом, тоже покинул таверну. Остались венецианцы и братья-испанцы.

— Быстро же ты их привел, — удивился Мигель, обратившись к Родриго.

— Да это не я, — смутился его брат, — Святой Никола помог, они совсем рядом были, сами сюда направлялись. Будто знали...

— Эй, солдат, — обратился Чезаре к Мигелю, — я смотрю, ты из местного гарнизона. Знаешь, кто этот человек, что угрожал мне?

Мигель отрицательно покачал головой.

— Впервые вижу.

— Я знаю его, — встрял Родриго, — я из отряда дона Альваро де Басана, мы прибыли вместе с генуэзцами. Этот человек постоянно сопровождает генерал-капитана Дориа. Все время у него за спиной торчит.

— Телохранитель? — задумчиво произнес Чезаре, но ему никто не ответил.

— Дон Агостино, — Хуан Австрийский обратился к венецианцу, именовав его на испанский манер, — полагаю, вы и сегодня откажетесь от моего предложения?

— Откажусь, ваша светлость, — поклонился пожилой флотоводец, — завтра мы выступаем, необходимо хорошо выспаться.

— Разве здешние апартаменты сравнятся с вашими?

— Разумеется, нет. Но я непритязателен в своих потребностях и гораздо лучше высплюсь в знакомом месте.

— Жду, не дождусь отплытия, — сказал Марко Антонио Колонна, спускаясь вслед за Барбариго по парадной лестнице губернаторского дворца, — признаться, Веньер, меня изрядно утомил. Не припомню, кто бы мог его превзойти в дотошности и занудности. Лучше десять раз сразиться с турками, чем высидеть один военный совет, где присутствует Веньер.

— Вы не правы, — мягко сказал Барбариго, — то, что вы считаете занудством — всего лишь рвение патриота защитить права и приоритеты своей родины.

— Ну не знаю. По мне так — мессир Веньер излишне ретив и суетлив. Копытом землю роет. Все эти его показные обиды и нападки на Дориа...

— Что делать, таким его создал Господь. Доброй ночи, сударь.

— И вам того же, мессир Барбариго.

У дверей ждал Чезаре.

— Ваше превосходительство, может быть лучше принять предложение главнокомандующего?

— И ты туда же?

— Я думаю, не стоит сегодня идти в порт. У меня нехорошее предчувствие.

— Перекрестись.

— Если бы помогло, я бы только тем и занимался.

— Не богохульствуй! — возмутился Барбариго.

— Что я такого сказал? — удивился Чезаре.

— Ты ставишь под сомнение силу крестного знамени.

— Ни в коем случае. Но когда за вами следует дюжина хорошо вооруженных молодцев, мне завсегда спокойнее. Может быть, вызвать карету?

— Тут три шага пройти. Вы, молодые, совсем обленились. Стыдись Чезаре. Идем.

Пятеро венецианцев, не считая Чезаре, последовали за командиром.

Стемнело, но главные улицы Мессины хорошо освещались фонарями. Дом, где уже второй месяц, ожидая прибытия всех сил объединенного флота, жил Барбариго, располагался в северной оконечности города, в одном квартале от порта. Здесь было гораздо темнее, и Чезаре положил ладонь на рукоять большого кавалеристского пистолета, заткнутого за широкий кушак.

До дома оставалось совсем недалеко, когда из тьмы под фонарь, навстречу венецианцам шагнул человек. Чезаре сжал зубы, узнав в нем недавнего знакомца.

— Вы только поглядите, кто здесь прогуливается, — протянул Вибора.

— Что вам угодно, сударь? — спросил Барбариго.

— В отношении вас, сударь — совсем ничего. Я собираюсь поговорить с этими господами, — Вибора неспешно вытащил из ножен шпагу, — сегодня днем наш разговор грубо прервали. Я бы хотел продолжить.

Чезаре немедленно выступил вперед, заслонив собой Барбариго, и вытащил левой рукой пистолет. Венецианцы схватились за шпаги. Барбариго, не понимающий, что происходит, тоже обнажил рапиру, но телохранители сразу же оттерли его назад, себе за спины.

— Что, неужели благородные господа станут разговаривать семеро на одного? — насмешливо спросил Вибора.

Пальцы его левой руки постоянно находились в движении, поигрывая серебряным пиастром.

— Прочь с дороги, — процедил Чезаре и откинул у пистолета крышку полки с порохом. Венецианец нервно поглаживал спусковой крючок, нашаривая правой рукой эфес рапиры.

Диего обвел взглядом венецианцев, не обращая внимания на покачивающееся у самого лица дуло.

"Случайно", — вспомнил он слова Андретти, — "Барбариго должен погибнуть случайно. У Генуи нет ни малейшей причины убирать его. Все должны поверить, что целью был не он, иначе сразу же примутся искать османский след. И тогда все дело провалено. Лига сплотится".

Диего ощутил себя скованным по рукам и ногам. Он видел, что может добраться до старика, раскидав венецианцев в три прыжка, но первым делом требовалось сыграть спектакль. Актером Вибора никогда не был.

"Всех убивать нельзя. Должны остаться в живых свидетели ссоры, которые подтвердят, что это именно ссора из-за обвинения в жульничестве при игре".

Тусклый свет единственного фонаря, разделявшего противников, не позволял, как следует, разглядеть лица. Диего не находил среди венецианцев тех, кто был в таверне. Кроме одного. И этот один, судя по всему — самый искусный и опытный боец. Виборе требовался всего один взгляд на то, как человек движется, чтобы оценить его способности.

Чезаре придется оставить в живых. Скверно. Если его не убить первым, он сумеет натворить дел... Венецианец не знает, что он под прицелом арбалетов, но начать следует не стрелкам, а Виборе. Начать и указать, кого нельзя трогать.

"Ну, с Богом..."

Диего щелкнул пальцами, отправив монету в полет прямо в лицо Чезаре. Тот вздрогнул и нажал на спуск, но в те мгновения, что требовались крутящемуся колесу для высекания искр и воспламенения пороха, Диего убрался с линии огня и сделал длинный выпад в ноги венецианцу. Тот не успел среагировать и его правый белоснежный чулок окрасился кровью. Вибора, как ласка, прыгающая на мышь, подлетел к ошеломленному венецианцу, и сбил его с ног ударом массивной гарды в лицо. Тот даже не успел обнажить рапиру.

За треском выстрела никто не услышал пару сухих щелчков. Двое венецианцев беззвучно повалились на мостовую. У одного арбалетный болт торчал из груди, у другого — между лопаток.

Защитников Барбариго осталось трое. Они немедленно насели на Вибору, который выхватил из-за спины дагу и попятился в темноту. От первого выпада он увернулся, рапиру второго венецианца парировал кинжалом, а шпагу третьего отшиб в сторону ударом своего клинка по ее плоскости, да таким, что у атакующего онемела рука.

В этот момент тьма взорвалась криками, и со всех сторон на венецианцев бросились генуэзцы. Бой трое на одного мгновенно превратился в схватку семеро на четверых. Защищаться пришлось и Барбариго.

Не прошло и полминуты, как еще один венецианец, хрипя и обливаясь кровью, присоединился к своим товарищам на мостовой.

Осталось трое.

— Мессир, бегите! Мы их сдержим!

Но старый флотоводец и не подумал отступать. Не в силах состязаться с молодыми в проворстве, он брал опытом и точностью движений, все время пятился назад и не давал нападающим сократить дистанцию. Двое генуэзцев, атаковавшие сзади, в пылу схватки поменялись местами с Барбариго, и за его спиной теперь никого не было. Пространства для отступления хватало, вот только большая его часть лежала во тьме.

Чезаре очухался, поднялся на четвереньки, мотая головой. Увидев, что происходит, он бросился в бой и сразу же заколол первого из генуэзцев. Неблагородно, в спину. Не ощутил при этом не малейших угрызений совести. Вот теперь шестеро на четверых.

Диего, запутав своего противника финтами, рассек его бок простым горизонтальным "обезьяним" ударом, скользнув клинком по ребрам. Венецианец отшатнулся, наткнулся спиной на высокий забор и, непроизвольно раскрывшись, получил удар шпагой в живот. Вибора, словно затылком почуяв за спиной опасное движение, обернулся и успел парировать рапиру Чезаре одновременно шпагой и кинжалом. Венецианец, все еще сжимавший в левой руке пистолет, не долго думая, огрел им противника по голове. У Диего потемнело в глазах, он отшатнулся, и кончик рапиры рассек воздух в дюйме от его носа, едва не наградив мориска "испанским поцелуем".

Еще один венецианец судорожно вцепился в клинок, пронзившийся ему грудь. Его убийца, вырвав оружие, бросился на выручку Диего.

— Сдохни!

Чезаре отвлекся от отступающего мориска на нового противника и, не видя, что с Барбариго, закричал:

— Мессир, вы живы?!

— Да! — ответил флотоводец.

"Да убейте же его, кто-нибудь!" — подумал Диего, мотая гудящей головой.

Словно прочитав его мысли, оставшиеся генуэзцы с удвоенной энергией атаковали троих, еще живых, венецианцев.

— Смотрите, смотрите! — послышались крики из темноты.

По мостовой загрохотали подошвы башмаков.

— Именем короля, бросить оружие!

— Дьябло! — выругался Вибора.

"Этих-то откуда принес шайтан?!"

На этот раз явление солдат сюжетом представления не предусматривалось.

— Отходим! — закричал Вибора.

Генуэзцы бросились бежать.

— А ну, стоять! — кричал испанский офицер.

Грохнул выстрел. С десяток солдат бросились в погоню, а человек пять-шесть остались на месте побоища. Склонились над телами на мостовой, надеясь обнаружить живых. Офицер направился к Барбариго. Семидесятилетний флотоводец уже совсем выбился из сил, но по счастью, не получил даже царапины.

— Вы не ранены, сударь?

— Нет, хвала Господу, нет. Вы подоспели вовремя, мне уже начало казаться, что я ворочаю веслом, а не рапирой. Старость, что сделаешь...

Испанец еще раз бросил взгляд на трупы и пораженно пробормотал:

— Всем бы в старости иметь такую руку...

— О, я здесь не при чем. Преступники, которых вы видите, убиты моими товарищами.

— Вы знаете, почему на вас напали?

— Глупая ссора из-за азартной игры, — ответил Чезаре, вытирая клинок платком, — эти господа почувствовали себя неудовлетворенными и решили расквитаться.

— Разберемся, — пообещал офицер.

— Я узнал их главаря, — сказал Чезаре, — это люди Дориа.

— Дориа? — поднял бровь Барбариго.

— Именно так, мессир.

Барбариго задумался.

— Думаю, не стоит раздувать костер, Чезаре. Все это может плохо кончиться.

— Но, мессир...

— Я сказал, нет! — Барбариго положил руку на плечо своему офицеру, — пойми, завтра мы выходим. Сейчас не время и не место для следствия.

Чезаре возмущенно указал на покойников:

— А как же Паоло и другие?

— На все воля Господа, Чезаре. Остынь. Так надо. Наш враг — турки, а не Дориа.

Чезаре стиснул зубы, посмотрел на тела своих погибших товарищей и вдруг увидел возле них того самого солдата из таверны.

— Ба, это снова вы, сударь?!

Мигель, закрывший глаза одному из покойников, поднялся с колен.

— Так точно, сударь.

— Вы прямо-таки рука судьбы! Второй раз за день нас спасаете!

— В обоих случаях нет моей заслуги, — смущенно ответил Мигель.

— Позвольте усомниться. Я думаю, иначе. Почему же Господу было угодно именно вас направить сюда?

— Неисповедимы пути Его... А я здесь, все же, не при чем.

— Как вас зовут? — спросил Барбариго, тоже обративший внимание на солдата.

— Мигель, ваше превосходительство. Мигель де Сервантес Сааведра.

30 сентября, бухта Игуменицы, Эпир

Когда галеры христиан вышли в море, Дориа совершенно успокоился. Барбариго жив, план нехристей провалился. Получается, что он, Джанандреа, никого не предавал и не погрешил ни перед Господом, ни перед ненавистным Улуч Али. Безумие подобного сопоставления генерал-капитана не смущало. Он столь упорно убеждал себя в собственной невиновности, что поверил в нее совершенно искренне. Все, теперь уже никаких интриг, только сражение, а там, если Создателю будет угодно, он, наконец, убьет этого проклятого вероотступника Улуч Али, совершенно обезопасив свое честное имя от шантажистов.

Флот проследовал до Кротоне, там простоял неделю, из-за разыгравшегося шторма, после чего, совершив двухдневный переход, достиг берегов Эпира.

Слух о покушении на Барбариго распространился не слишком широко, но об этом, как и о том, кто же стоял за нападением, стало известно некоему офицеру в свите дона Хуана. Этот человек, дон Луис де Реквесенс, официально числился командиром одной из испанских галер, а на самом деле имел чин генерал-лейтенанта и был приставлен к дону Хуану лично его величеством Филиппом с целью пригляда за раздражительным и скорым в решениях братом короля. Репутацию выдающегося дипломата в глазах европейских монархов и даже великого визиря Османской империи, Хуан Австрийский приобрел не собственными талантами, а благодаря дону Луису, который служил его советником уже несколько лет, еще со времен подавления восстания морисков. Именно генерал-лейтенант посоветовал главнокомандующему указать место для стоянки генуэзских галер подальше от венецианцев.

Вот здесь-то, вдали от чужих глаз, пред очи Дориа вновь явился проклятый ренегат Гассан-эфенди. И, как ни в чем не бывало, напомнил генерал-капитану, что работа не доделана.

— Вы не смогли убить Барбариго, вините в том только себя, — огрызнулся Дориа, — я в ваших играх больше участвовать не намерен!

— На все воля Аллаха, — смиренно заявил Гассан и добавил, — а вождям христиан будет очень любопытно узнать, какую же роль играли в этом покушении вы, ваше превосходительство.

Дориа поморщился.

— Никто не поверит! Я не враждую с Барбариго, у меня нет мотива!

— Ну что же, тогда вам совершенно нечего бояться, — учтиво поклонился венецианец.

Генерал-капитан застонал.

— Что вам еще от меня нужно?

— Мне известно, что отряд венецианцев, пришедший с Крита, испытывает большую нехватку солдат.

— Да, вашими стараниями! — огрызнулся Дориа.

— Намекните дону Хуану, что было бы полезно пополнить команды этих галер испанцами. Такое предложение вполне уместно, никто вас ни в чем не заподозрит.

— Что вам это даст? — удивленно спросил Дориа.

— Может быть и ничего, — улыбнулся Гассан, — вы просто намекните.

Вот ведь ублюдочная тварь! У Джанандреа руки чесались придушить проклятого нехристя, тем более что после покушения, его тюремщик, двоедушец-мориск, исчез. Дориа так надеялся, что больше никогда его не увидит...

Впрочем, с намеком все сложилось как нельзя лучше. В бухте Игуменицы главнокомандующий устроил смотр флота. Комиссия генералов, куда вошел и Дориа, осматривала все галеры и галеасы, оценивая их готовность к сражению. Состояние большинства кораблей вполне удовлетворяло ожиданиям дона Хуана. Хуже всего дела обстояли в отряде Марко Квирини. Эта эскадра венецианцев пришла с Крита. Галеры Квирини, интенданта флота, единственного уцелевшего в Кипрской войне старшего офицера венецианцев, уже побывали в боях и понесли потери. Рангоут и такелаж побит турецкими ядрами, недостача в гребцах и моряках. Солдат морской пехоты и того меньше. Еще в январе Квирини перебросил с Крита на осажденный турками Кипр шесть тысяч венецианских пехотинцев, и теперь у него самого осталось всего по двадцать солдат на галеру. Матросов и гребцов тоже едва хватало. Часть галер, трофейные, турецкие, в ужаснейшем состоянии. Четыре из них дон Хуан забраковал совсем, повелев снять с них все ценное, в первую очередь пушки, весла и паруса, а команды распределить по другим кораблям. Тут и нарисовался со своим предложением Дориа.

Альваро де Басан счел слова генуэзца разумными. Испанские галеры укомплектованы солдатами в достаточной мере, к тому же в Мессине флот принял на борт еще около роты аркебузиров из городского гарнизона. Почему бы их не распределить по венецианским галерам?

Дон Хуан с предложением согласился и Дориа отправился претворять инициативу в жизнь, предчувствуя, что ничем хорошим она не кончится. А вскоре предположение и вовсе превратилось в уверенность: в рядах испанских солдат генерал-капитан заметил Вибору.

Всевышнему было угодно, чтобы дон Луис де Реквесенс, а так же Веньер при обсуждении этого предложения отсутствовали, но, разумеется, тайны из приказания дона Хуана никто не делал.

— Эй, это куда вы направились, господа хорошие? — недоуменно поинтересовался часовой, охранявший вытащенные на берег баркасы, увидев большую толпу испанцев, появившихся на галечном пляже с явным намерением этими самыми баркасами завладеть. Солдаты тащили на себе свою поклажу и оружие.

— Грузимся на ваши галеры, — произнес по-испански один из офицеров, — приказ командующего.

Солдаты переглянулись.

— Понял, чего он сказал?

— Про какой-то приказ бормочет. Командующего.

— Какой командующий? Нас не предупреждали. А ну, руки прочь!

Венецианцы вскинули наперевес протазаны. Вибора вышел вперед и развернул перед ними бумагу.

— Приказ генерал-капитана Дориа.

На самом деле приказ, разумеется, подписал дон Хуан, но солдаты едва умел читать, да и не знали, как выглядит печать главнокомандующего. Услышав имя Дориа, испанский офицер удивленно взглянул на Диего, а венецианцы немедленно окрысились.

— Чего-о? Какой еще Дориа?! А ну пошли все отсюда!

— Стрелять буду! — добавил один из солдат, отбежавший к курящемуся за большими валунами кострищу и спешно поджигавший от головни фитиль аркебузы.

— Зарядить-то не забыл? — насмешливо бросил Вибора.

Испанцы засмеялись, загомонили. Их пришло около двух сотен, а венецианцев-часовых возле баркасов насчитывалось не больше дюжины.

На пляже появился венецианский офицер. Быстро войдя в курс дела, он приказал молодому солдату:

— Беги в ставку, зови скорее кого-нибудь из начальства!

Солдат убежал. Испанцы тем временем бодро спустили один из баркасов на воду.

Палатки старших офицеров располагались совсем недалеко от пляжа, но Веньера посыльный не застал. Генерал-капитан отсутствовал. На глаза солдату попался Чезаре.

— Мессир! Мессир Армани! Там испанцы хотят на наши галеры подняться! Говорят, по приказу Дориа!

— Что? — Чезаре не сразу понял, о чем идут речь, — дождись Веньера и доложи! А я туда!

Когда он добежал до пляжа, первый баркас уже отошел от берега, а обстановка стремительно накалялась. К венецианцам стягивалось подкрепление, и они собачились с испанцами все увереннее. Те, впрочем, захватили инициативу в поносительстве противной стороны и не собирались ее выпускать из рук.

— С дороги, бабы! Пропустите-ка настоящих мужчин. Мы вас поучим воевать!

— Жену поучи ноги раздвигать, если ты мужчина!

— Да она сама его скорее научит! Раздвигать то, откель они растут!

— Поучат они... Мы дрались с турками, когда ваши шлюхи-мамаши вытирали вам сопли!

— Слыхал, Педро? Они бодались с турками!

— На рогах фехтовали?

— А то!

И те и другие мешали испанские и итальянские слова, при этом прекрасно друг друга понимали, ведь "мерда" от "миерда" отличается не сильно.

— Что здесь происходит?! — закричал Чезаре.

— Кто вы такой? — выступил вперед испанский офицер.

— Меня зовут Чезаре Армани, я офицер по особым поручениям при Агостино Барбариго, заместителе генерал-капитана Веньера.

— Хорхе де Санторо, — представился испанец, — рота аркебузиров из Картахены. У нас приказ подняться к вам на борт, дабы усилить этот отряд в предстоящей битве.

— Чей приказ?

— Главнокомандующего.

— Его светлости дона Хуана?

— Ну, разумеется.

— Не Дориа? — опешил Чезаре.

— При чем здесь Дориа? — в свою очередь удивился дон Хорхе, на миг скосив глаза куда-то в сторону, — вот, взгляните сами.

Испанец протянул Чезаре документ, которым несколько минут назад потрясал Вибора. Венецианец бегло пробежал его, но не заметил ни упоминания имени Веньера, ни его подписи.

— Я не вижу, согласован ли он с генерал-капитаном Веньером.

— Вам не достаточно печати его светлости? — в голосе Санторо немедленно проявились высокомерные и агрессивные нотки.

— Не много на себя берешь? — прошипел кто-то над ухом Чезаре.

Венецианец обернулся на голос и столкнулся взглядом с Виборой. Несколько секунд он оторопело моргал, а потом с рычанием отпрыгнул назад и выхватил рапиру.

— И ты здесь, гнида?!

Несколько венецианцев схватили его за руки.

— Чезаре, что ты творишь? — закричал офицер, посылавший за начальством.

— Этот ублюдок покушался на жизнь мессира Агостино! — крикнул Чезаре.

Венецианцы загудели, как пчелиный рой.

— Да сдался мне твой старикан, — усмехнулся Диего.

— Это серьезное обвинение, сударь, — прошипел Санторо, обращаясь к венецианцу, — потрудитесь объясниться.

Чезаре сплюнул и дернулся. Держали крепко. Диего усмехнулся, отступил на два шага, расстегнул застежку плаща и вытянул из ножен шпагу.

— К чему тут воздух сотрясать...

— Отпустите меня! — рыкнул Чезаре.

Венецианцы, смекнув, к чему все идет, послушались. Армани так же избавился от плаща, расстегнул пояс, придержав заткнутую за спину дагу, снял колет. Мориск до рубахи раздеваться не стал.

Хорхе взглянул на Вибору и развел руками.

— Формально вызов брошен вами, Диего. Он выбрал оружие. А вам советую сменить на равное. Его клинок длиннее.

Вибора лишь презрительно оскалился.

— Расступитесь! — закричали со всех сторон, — дайте им место!

В левой руке Диего появился кинжал. В отличие от даги венецианца он не имел треугольного щитка, прикрывающего пальцы, но зато отличался большей шириной и наличием на одной из сторон "пилы". Шпаголом. В самый раз против узкого лезвия espadas roperas, "меча для платья", которым вооружился венецианец. Шпага Диего действительно короче четырехфутовой рапиры противника, но значительно шире, почти меч. Запястье полностью закрыто глухой чашкой, тогда как у Чезаре гарда витая, корзинчатая.

— Разделай ублюдка, Чезаре!

Испанцы засвистели.

Чезаре изготовился. Левая нога вперед, слегка согнута. Правая, которую две недели назад зацепил клинок мориска, чуть отставлена. Венецианец берег ее, а Диего не преминул поинтересоваться:

— Нога не беспокоит?

— Как новая, — процедил в ответ Чезаре, но вес на нее переносить не торопился.

Торс венецианца чуть наклонен вперед, стойка фронтальная, рапира и дага направлены в грудь Диего, руки немного согнуты в локтях.

Мориск повернулся к венецианцу правым боком. Стойка высокая, на почти прямых ногах, шпага в вытянутой руке смотрит Чезаре прямо в глаза, сводя в ничто преимущество венецианца в длине клинка. Кинжалом Вибора похоже пользоваться не собирался, держа его в "ленивой" левой руке.

Весь мир затаил дыхание.

Чезаре не слышал голосов, фигуры людей за спиной его противника превратились в бесформенную пеструю мазню ребенка, дорвавшегося до красок. Только размеренный плеск волн никак не желал убираться из головы. Диего гипнотизировал венецианца немигающим взором и Чезаре едва не проворонил первый шаг противника.

Вибора двинулся по кругу посолонь. Чезаре еще ни разу не сталкивался с этой школой фехтования, Дестрезой, именуемой одними уважительно, а другими пренебрежительно — "Испанским колесом". Испанец, практикующий Дестрезу, всегда пребывает в движении по ободу колеса, существующего лишь в его воображении, уходит от ударов противника, избегая столкновения клинков, пересекает круг по хордам и никогда по диаметру.

Итальянские мастера предпочитали атаки на прямой линии, отводы оружием, силовые приемы. Учитель Чезаре когда-то посмеивался:

"Хотел бы я взглянуть, что сделает испанец против моего stoccata lunga, который я нанесу при первых признаках круговых блужданий".

Мориск непрерывно двигался по дуге налево-направо, словно в танце. Под ногами хрустела галька. Шпага Виборы в вытянутой руке смотрела в лицо Чезаре и остужала все порывы венецианца атаковать. Однако и испанец тоже никуда не торопился. Чезаре заметил, что тот изредка косит глазами по сторонам, словно высматривая кого-то. В один из таких моментов венецианец решился. Удар по клинку, шаг с глубоким выпадом. Мориск ушел с линии атаки. Его немедленный ответ Чезаре парировал дагой, ударил снова, но его рапира опять провалилась в пустоту.

Раненная нога, едва Чезаре перенес на нее вес, наградила болью. Венецианец раскрылся, а Диего, вошедший в ритм, смещаясь по дуге, атаковал. Чезаре попытался отступить, но Вибора в подшагивании при выпаде, которое не практиковалось итальянцами, достал его, поразив в левое плечо.

Вместе с болью в мозг венецианца ворвался шум ревущего живого кольца. В течение всей схватки зрители отчаянно шумели, но Чезаре услышал их крики только сейчас.

— Убей! Убей! — возбужденно орали испанцы.

Венецианцы притихли. Вибора отступил на три шага и ждал. Его лицо не выражало никаких эмоций. На рубахе венецианца расползалось бурое пятно. Чезаре попробовал подвигать левой рукой. Скривился, но нашел в себе силы улыбнуться.

— Царапина!

— Давай, Чезаре! — одобрительно зашумели соотечественники.

— Остановитесь! — раздался властный голос откуда-то из-за спины венецианца, — я приказываю вам опустить оружие!

Чезаре, пятясь от Виборы, бросил быстрый взгляд назад и немедленно повернулся обратно к противнику. Он успел увидеть Марко Квирини, который протолкался в первый ряд зрителей. Это на его галеры собирались грузиться испанцы.

— Это дело чести, мессир интендант. Пусть закончат.

Квирини ничего не ответил, он, не отрываясь, следил за клинком Чезаре, словно от него зависела его собственная жизнь.

Вибора вновь двигался по кругу, обходя венецианца. Теперь он действовал активнее, финтил клинком, сбивал противника с толку резкими, но короткими бросками вперед, за которыми следовал немедленный разрыв дистанции. Чезаре выжидал, почти не реагируя на обманки мориска. Он понимал, что в его ситуации следует сберегать силы. Нога напоминала о себе острой болью. Похоже, открылась рана.

Половину круга образовали испанцы, другую — венецианцы. На краях они перемешались, но сейчас друг на друга не обращали внимания, полностью захваченные поединком. Интендант стоял не в самом центре венецианского полукруга, а ближе к одному из его концов.

Чезаре слабел, его движения замедлились. Диего мог убить его в любой момент, но тянул время, скользя взглядом по лицам зрителей. Он ждал. И дождался, выхватив из пестрой толпы лисий прищур Гассана, стоявшего в первом ряду, на самой границе двух бушующих стихий, как раз напротив Квирини.

— Как бы ты хотел умереть, Сейфулла?

Диего усмехнулся.

— Думаю, смерть в глубокой старости мне не грозит.

— Рассчитываешь погибнуть от меча? А ведь меч может быть и палаческим.

— Хотите напугать, Гассан-эфенди? Я сделал все, что мог.

— Не все. Воин ислама на полпути не останавливается, а ты позорно бежал. Чего еще ждать от потомка трусов, что предали истинную веру, желая сберечь свои шкуры.

Диего сжал зубы.

— А вы не предавали веры своих отцов, ряди спасения жизни?

— Не сравнивай несравнимое, грешник. Я узрел свет истинной веры и уже много лет не жалею своей жизни, сражаясь за нее. Я попаду в рай. А ты, презренный кафир, прячешься под крестом и вздрагиваешь всякий раз, когда тебя называют по имени. По истинному имени, — Гассан презрительно сплюнул, — ты никогда не совершал намаз и не соблюдал поста в Рамадан. Ты будешь вечно гореть в аду, терпя невыносимые муки.

Диего побагровел, но ничего не ответил.

— Так как бы ты хотел умереть, Сейфулла?

Диего молчал, исподлобья рассматривая Гассана.

— Что я должен сделать? Повторить попытку убийства Барбариго?

Гассан покачал головой.

— В одну реку дважды не войдешь. Но, я думаю, еще не все потеряно. Я не стану тебя обманывать. План очень опасен. Для тебя. Сказать по правде, лазейка для спасения при любом исходе предприятия меньше игольного ушка. А если тебе суждено умереть, ты должен это сделать, как испанец и добрый католик, прославляя Христа, дабы никто не заподозрил до поры руку османов в этом деле. Но я обещаю тебе, все грехи будут забыты и врата рая распахнутся перед тобой. В случае же нашего успеха все правоверные узнают, что волю Всевышнего исполнил человек по имени Сейфулла, Меч Бога.

— Я все сделаю, эфенди, — твердо сказал Диего, после недолгого молчания.

"Ты должен тянуть время. Пусть соберется побольше народу. Ты будешь играть с ним, как кошка с мышью, а потом убьешь. Очень жестоко. Смеясь и унижая. Пусть они видят. Пусть они стонут. Пусть они захотят убить тебя. Пусть они захотят убить всех испанцев. Вот тогда беги, если сможешь. Не сможешь — ступай в рай с чистой душой".

В руках у Гассана арбалет. Не слишком мощный, из тех, что натягиваются с помощью стремени и поясного крюка. Зачем он ему?

Гассан кивнул. Пора кончать.

Танцуя, Диего управлял клинком венецианца, как хотел. Куда колоть? В предплечье? Получи. В бедро? Изволь. В голову? Кончик шпаги прочертил борозду на щеке Чезаре.

Тот уже понял, что с ним играют. Он устал. Он изранен. Клинок, как бревно. Едва держась на ногах, венецианец бросился в свою последнюю атаку, отчаянно рубя, не предназначенной для этого рапирой.

Закончил бой Диего по-итальянски, театрально. Захватил рапиру "пилой" кинжала. Движение кистью, и клинок, звонко застонав, умер. Дага летит прямо в открытый бок, но в самый последний момент отклоняется клинком мориска, а шпаголом бьет в живот. Еще раз. И еще.

Чезаре, зажимая руками страшную рану, рухнул на колени. Диего, встав у него за спиной, скрестил клинки на горле венецианца и торжествующе взглянул на его соотечественников.

— Остановитесь, сударь! — Квирини шагнул вперед, простер руки перед мориском.

Диего вытянул клинки из-под подбородка Чезаре. Из горла фонтаном ударила кровь. Венецианцы стонали в отчаянии, испанцы радостно ревели. Их много, его поддержат, еще можно выбраться из этой передряги, если сейчас начнется мясорубка. Широко улыбаясь, Вибора обернулся.

Арбалет. В руках у Гассана. Приклад упирается в плечо. Колючая смерть на кончике короткого болта смотрит прямо в глаза.

Шпион одет, как венецианец, стоит в окружении венецианцев, но и аркебузиры из Картахены тоже совсем рядом. Граница дня и ночи, жизни и смерти.

"Ах ты, коварный ублюдок... Решил помочь мне добраться до рая? Ну, стреляй!"

Он ждал болт прямо в сердце, не зная, что Гассан целится ему в плечо. Натренированное тело сжалось, как пружина. Прыгнуть в сторону? Нет! Он больше не побежит.

— Бей испанских собак! — закричал венецианец Алессандро Андретти и нажал на спусковой рычаг.

Вздрогнули плечи тугого короткого лука, загудели, выпрямляясь. Вибора успел ощутить, как короткая стрела просвистела в дюйме от его левого плеча.

"Промазал..."

— Мессир! — крик за спиной.

— А-а-а! — один из венецианцев вскинул к плечу приклад аркебузы.

Марко Квирини недоуменно смотрел на оперенье арбалетного болта, торчащего у него из груди. Подломились колени...

Треск выстрела. Еще один. Диего бросился к испанцам. Поздно. Слишком долго стоял, как столб. Венецианцы налетели, сбили с ног, ткнули рожей в солоноватые серые катыши, обезоружили, заломив руки за спину.

— Бросайте оружие, собаки! Вы окружены! Всех перебьем!

Удар по ребрам. С ноги. Диего скривился, сжался. Еще удар. Еще. Выстрелы. Лязг стали. Крики, в которых нет ничего человеческого.

— Бей испанцев!

Пороховой дым щиплет глаза. Ничего не видно, одна багровая тьма. Обрывки мыслей. И удары, один за другим, вышибающие дух.

Его подняли на ноги. Кто-то бесцеремонно отвесил пару пощечин. Диего с трудом разлепил веки.

— Этого — вздернуть, — прошипел Себастьяно Веньер, — и остальных зачинщиков. Нашли, кто стрелял в Квирини?

— Ищем, ваше превосходительство!

— Да, похоже, не в него стреляли, — добавил другой голос, — вроде в этого говнюка, кто-то из наших. А он дернулся, ну и... Случайно получилось, господин генерал-капитан...

Веньер не слушал.

— Чего застыли?! — затряслась седая окладистая борода генерал-капитана, — веревку вам найти? Я сказал — вздернуть ублюдка!

— А с остальными что делать?

— С остальными?

Веньер хищно оскалился. Подошел к Санторо, которого за руки держали четверо, бесцеремонно схватил за подбородок, притянул ближе к себе.

— Уберите руки, — процедил Хорхе, — я дворянин и не позволю...

— Ты — говно, — проникновенно сообщил Веньер, — и скоро сдохнешь.

— Расступитесь! Да раздайтесь же! — голоса за спинами.

— Что там такое? — раздраженно повернул голову Веньер.

— Это вас надо спросить, мессир Себастьяно! — прогремел голос Марко Антонио Колонны, — что вы себе позволяете?! Какого черта здесь происходит?!

Поминание беса устами воина ватиканской гвардии...

— Я вершу правосудие! Не вмешивайтесь, Колонна!

— Вы сошли с ума!

— Это все происки Дориа! Мне уже доложили! Эти шлюхины дети трясли его приказом! Я лично пристрелю эту генуэзскую предательскую гниду!

— Это был приказ дона Хуана! Опомнитесь, Веньер! Главнокомандующий всего лишь хотел равномерно распределить солдат по кораблям!

— Что?! Да как вы смели распоряжаться моими галерами без моего ведома?! Этот сопляк, сын королевской шлюхи...

— Еще слово и я лично вобью вам шпагу в глотку! — срывая голос, заорал Колонна.

— Мессир Себастьяно! Мессир Себастьяно, успокойтесь, ваше превосходительство! — в центр бури протолкался Барбариго, — нам всем нужно успокоиться! Иначе мы прикончим "Лигу" прямо здесь, на радость туркам!

Красное лицо Веньера дергалось от напряжения. Он молчал, губы беззвучно шевелились.

— Агостино, уведите его, прошу вас, — остывая, проговорил Колонна.

— Пойдемте, ваше превосходительство, — Барбариго положил руки на плечи Веньера, — все образуется.

Колонна обвел взглядом бледных, насмерть перепуганных солдат, задержавшись на лице Санторо. Шагах в ста от берега заскрипела ветка платана, прогнулась под тяжестью человеческого тела, повисшего в петле.

— Разойтись.

Следующие два дня Гассан наблюдал, как дон Луис де Реквесенс, Колонна и Барбариго ходили все вместе и каждый по отдельности между шатрами дона Хуана и Веньера. О чем там шли разговоры, он, конечно, не знал, но в какой-то момент ему показалось, что план сработал.

Дон Хуан публично заявил, что не желает видеть Веньера, а венецианец обозвал всех своих вчерашних союзников предателями и объявил, что разрывает все отношения с "Лигой". После чего отдал приказ сниматься с якоря.

Однако чаяниям Гассана не суждено было осуществиться.

Еще в Мессине союзники узнали о печальной судьбе Фамагусты, венецианской крепости на Кипре. Она уже несколько месяцев осаждалась турками и не получала никакой помощи. Последние подкрепления и припасы покойный Квирини доставил туда еще в январе. Когда у защитников совсем не осталось сил, они приняли предложение османов о сдаче. Первого августа над Фамагустой взвился белый флаг.

Командующий турок Лала Мустафа-паша гарантировал венецианцам неприкосновенность, однако стоило тем покинуть крепость, как началась резня. Перед шатром Лала Мустафы насыпали гору из отрезанных голов, а с начальника гарнизона, Марко Антонио Брагадино, содрали кожу живьем.

Узнав об этом, христиане воспылали жаждой мести и теперь, когда Веньер собрался покинуть "Лигу" (разумеется, он не имел на то полномочий, но старик, как шептались по углам его офицеры, совершенно тронулся умом), венецианцы своего командующего не поддержали.

Двумя венецианскими галеасами из шести, командовали родственники зверски замученного Брагадино. Они заявили Веньеру, что останутся сражаться с турками, а он пусть проваливает на все четыре стороны, но только сам по себе, без флота. Наконец, возымели силу и миротворческие увещевания Барбариго. Веньер, скрипя зубами, плюясь и бранясь, согласился остаться, дабы довести военную кампанию до конца.

Тем не менее, планы касательно будущего сражения пришлось пересмотреть. Еще не зная, где произойдет встреча с турецким флотом, военачальники "Лиги" утвердили следующую схему генерального сражения: левый фланг надлежит возглавить Барбариго, правый — Дориа, в центре с главными силами встанут дон Хуан, Веньер и Колонна, а резервом будет командовать Альваро де Басан.

Теперь же дон Хуан и Веньер не желали соседствовать друг с другом даже в сражении и после утомительных переговоров и согласований, стороны, наконец, пришли к компромиссу: Веньер останется с резервом, дон Альваро встанет в центре.

Детали собирались уточнить после обнаружения турок. Те не заставили себя ждать. Уже первого октября дозорная эскадра под командованием Жиля д'Андрада обнаружила турецкий флот в глубине Патрасского залива, в порту Лепанто.

Третьего октября христианский флот вышел в море и двинулся на юг, навстречу туркам.

Гассан пришел в отчаяние. Столько сил, жертв, и все впустую. Развалить "Лигу" не удалось. Мехмед-паша этот провал ему припомнит. Теперь венецианцу-ренегату оставалось одно: заслужить прощение доблестью в бою. И Гассан-реис, так и не разоблаченный христианами, ускакал в Лепанто, где его ждал пожалованный великим визирем галиот-калите.

7 октября, Патрасский залив

Край солнца только-только показался над, медленно проплывающей по левому борту, вершиной Малькантоне. На палубе еще темно.

— Анжело, — повернулся Барбариго к рулевому, — дальше от берега, здесь отмели.

Гребцы работали вполсилы. "Латерна"[7], увлекаемая неторопливыми взмахами весел, вышла из тени мыса Скрофа, и Барбариго, приложил ладонь козырьком к глазам: ослепительный огненный диск неспешно поднимался над морем, расплескивая золото в утренней дымке, играя мириадами солнечных зайчиков в сонных волнах. Сверкающая дорожка убегала вдаль, словно всход в пепельное небо, медленно наливающееся синевой.

— Если бы они нас сейчас встретили здесь, — недовольно проворчал Барбариго, — перетопили бы, как слепых котят.

— Галера по левому борту! — раздался крик впередсмотрящего.

Барбариго прищурился, всматриваясь.

— Это "Сан-Ионика" из сводного отряда ди Кардона. Испанцы.

— К нам идет, ваше превосходительство, — подошел к Барбариго капитан "Латерны" Федерико Нани, — и быстро. Не иначе, как нашли.

— Нашли... — прошептал командующий.

Венецианские галеры шли кильватерной колонной между увенчанным высокой горой островом Оксия и материком, стараясь держаться подальше от обоих берегов. Местные отмели морякам передовой баталии не слишком хорошо знакомы, а опытных лоцманов, которых можно было бы найти в Эпире, всех вырезали или принудили служить себе турки.

На простор Патрасского залива уже вышли "Богородица", "Воскресший Христос", "Благословенная" и "Святая Ефимия". Сорок восемь галер еще находились в проливе, а основные силы христианского флота только начинали огибать Оксию с севера. Барбариго, ожидавший прибытия разведки, приказал сбавить ход, и подтягивающиеся галеры начали выстраиваться фронтом на юго-восток.

— Федерико, видишь, вроде не одна?

— Да, похоже.

Пришлось подождать еще несколько минут, прежде чем Барбариго опознал вторую галеру, шедшую за кормой "Сан-Ионики". Ею оказалась венецианская "Санта-Магдалена", которой командовал его юный племянник Марино Контарини. Молодой человек рвался в бой и сам напросился в дозор.

Вдалеке маячили еще шесть приземистых силуэтов.

"Сан-Ионика" приближалась, и совсем скоро до ушей Барбариго донесся голос ее капитана, кричавшего в жестяной рупор:

— Агаряне[8]!

Барбариго вздрогнул и, как ему показалось, побледнел. Как ни готовился он, как ни старался сохранить невозмутимость при встрече с неизбежным, но вот слово прозвучало, а он не смог совладать с собой. Он подумал, что все матросы, солдаты, даже гребцы в этот миг посмотрели на него и увидели страх в его глазах. Ему захотелось закричать, что нет никакого страха. Он воин и моряк, сражавшийся во множестве битв, он не боится, но гадкое чувство мимолетной слабины не покидало. Что-то в нем оборвалось после нелепой смерти Чезаре. Командующий взглянул на Нани. Федерико смотрел на восток, до белизны в костяшках пальцев стискивая рукоять меча. Барбариго оглянулся, скользнул взглядом по лицам матросов. Смотрят. На него смотрят, как он и предполагал. Нет, страха на его лице они не увидят. Он слишком стар, чтобы бояться. Будь османы хоть трижды непобедимыми...

— Как далеко?

— В шестнадцати милях к востоку! Видать еще затемно вышли из Лепанто!

— Дозорные? Сколько их? Заметили вас?

— Нет не дозорные! Весь флот! Две сотни галер!

— Господи Исусе, — прошептал Нани, — спаси и сохрани. Дай нам сил своротить эту глыбу, Господи. Отче наш, Сущий на небесах... Да святится имя твое...

— Федерико, — обратился к капитану командующий, — просигналить остальным: выстраиваем баталию.

Барбариго повернулся к офицерам.

— Господа, полагаю, через два часа мы вступим в сражение.

Еще в Игуменице разведка христиан донесла, что османы испытывают большую нехватку живой силы: моряков и солдат врага косила эпидемия лихорадки. Лазутчики сообщили, что турецкая пехота, посаженная на галеры, состоит из плохо обученных левантов[9], у которых огнестрельного оружия кот наплакал, да и пользоваться им они толком не умеют. Большинство вооружено луками. Галеры, якобы, недавней постройки. Из-за спешки в подготовке к Кипрской войне пустили на них плохо высушенный лес. А с артиллерией дела обстоят совсем худо.

Разумеется, эти сведения изрядно порадовали дона Хуана.

Не меньшее воодушевление царило в ставке Муэдзини Али. Паша Алжира, которому поручили ведение разведки (его пираты, как нельзя лучше подходили для подобных дел) сообщил, что у кафиров всего сто сорок галер, против двухсот восьми, составляющих флот правоверных. Улуч Али не посчитал отряд Дориа, который всегда держался в стороне от главных сил. Эти сведения доставил не Гассан, а наблюдатели, заброшенные на острова Корфу и Кефалонию. Ренегат, разумеется, прекрасно знал, какова истинная численность христианского флота, но он прибыл в ставку своего господина уже после того, как Улуч Али изложил данные разведки на военном совете. Когда же паше Алжира стало известно, что у неверных всего на две галеры меньше, он ничего не стал докладывать капудан-паше, дабы не поколебать уверенность Муэдзини Али, который в бой не рвался, но вынужденно готовился к исполнению приказа султана. В отличие от него, Улуч Али горячо стоял за то, чтобы дать кафирам генеральное сражение. Их сила пашу Алжира не смущала, а в собственной он не сомневался. В конце концов, имелся еще резерв в шестьдесят легких галиотов, которыми командовал Амурат Драгут-реис, сын великого пирата, бывшего одновременно злым и добрым гением Улуч Али.

Проблему нехватки людей османы благополучно решили, посадив на галеры десять тысяч янычар и две тысячи спешенных сипахов, для чего вывели гарнизоны из близлежащих крепостей и Коринфа. Эти воины прежде не участвовали в морских сражениях, но, тем не менее, по своим боевым качествам намного превосходили венецианскую морскую пехоту.

Весь христианский мир в те годы признавал, что в огневой подготовке янычарам равных нет. Вооружены они по большей части вовсе не луками. Османские аркебузы-тюфеки превосходили западные образцы калибром и длиной ствола, били дальше и точнее. Кроме того, мастера востока поболее западных преуспели в совершенствовании рецептуры пороха. А уж ружейные стволы и вовсе — предмет особой гордости мусульманских купцов и массово вывозятся на запад. Конечно, османы не ограничивались огнестрелами из собственных мастерских, покупали и западные, поскольку своих не хватало. Завозили и английский порох. Однако оджак, корпус янычар, всегда снабжался оружием самого лучшего качества.

Вот с корабельной артиллерией действительно все не столь безоблачно. Мало ее и качество оставляет желать лучшего. Галеры вооружены тридцатишестифунтовой куршейной[10] пушкой да еще двумя девятифунтовыми по обе стороны от нее. Легкие фальконеты на вертлюжных станках вдоль бортов. И все. Большинство венецианских галер вооружены так же, но у испанцев куршейные орудия бьют пятидесятифунтовыми чугунными ядрами. Да и самих пушек в носовых батареях не три, а пять (кое-где и семь).

Христиане говорили, что лучшая пехота — испанская. Надо полагать, лучшая среди христиан. Испанцы хорошо гоняли берберов. Они прекрасно дрались в сомкнутом строю, ощетинившись лесом пик, действуя, все, как один. Османы длинные пики не жаловали, высокомерно считали, что подобный способ боя — не для воинов. Да и в морском сражении он совершенно бесполезен.

Таким образом, обе стороны преуспели в дезинформировании друг друга. И те и другие врага недооценивали и об истинном положении дел знал только Улуч Али. Да еще Барбариго и Дориа не забывали, что османов на море пока еще не удавалось победить в столкновении больших флотов. При этом первый готовился к подвигу, а второй подумывал о том, как бы сделать так, чтобы почести за этот самый подвиг не оказались посмертными.

Получив сведения о христианском флоте, высшие военачальники османов собрались на военный совет. Али-паша зачитал приказ султана, предписывавший вступить в бой с неверными, и предложил высказываться.

Первым слово взял Улуч Али. Он горячо выступил за то, чтобы исполнить волю повелителя в точности и самым наилучшим образом. То есть, дать кафирам сражение всеми силами флота.

— Хватит сидеть в безопасном порту и тешится с женщинами! Где ваша доблесть, правоверные?

Его поддержал молодой Амурат Драгут-реис.

Следом поднялся Мехмед Сулик, по прозвищу Сирокко[11], паша Египта. Несмотря на то, что ему уже доводилось командовать эскадрой, репутацию Сирокко имел скорее сухопутного полководца, нежели повелителя морей[12].

— Совсем скоро осенние шторма. Кафиры будут вынуждены убраться восвояси, и оставят Морею в покое. Потянув время, избегая прямого столкновения можно добиться весьма впечатляющих результатов. Весной мы будем господствовать на всем побережье до самой Венеции и не позволим собраться столь большому флоту кафиров второй раз.

— Я согласен с почтенным Сулик-пашой, — поддакнул Пертау-паша, командующий сухопутной армией османов, посаженной на галеры, — неверные не так уж и слабы. Прямое столкновение сулит неопределенный исход, а немного подождав, мы добьемся большего.

— Приказ повелителя, — напомнил Али-паша.

— Повелитель требует разбить неверных, — возразил Пертау-паша, — не все ли равно, как?

— Если неверные сохранят флот, можно ли это считать их поражением? — поинтересовался Улуч Али.

— Христиане наступают смело, — заметил Сирокко, — это говорит об их уверенности в собственных силах.

— Или об их гордыне и слепоте.

— Давно столь большие флоты не сходились в сражении, — сказал Пертау-паша, — как поведут себя гребцы, когда увидят, что их единоверцы в числе великом вступили с нами в бой? Разумеется, постараются освободиться. Мы окажемся между двух огней.

— Речи лошадника, — насмешливо фыркнул Улуч Али, — Пертау-паша хорош верхом на коне, но он бесконечно далек от моря.

— Бейлербей Алжира у нас морской волк, — неприязненно бросил Пертау-паша, — он лихо гонял по морю христианских купцов. А много раз он бывал в сражениях, где десятки, сотни тысяч людей сходятся в схватке не на жизнь, а на смерть?

Капудан-паша мрачно переводил взгляд с одного на другого, наконец, ему надоел спор и он поднял руку, призывая к тишине.

— Я принял решение. Почтенный Гассан-реис донес о расколе в стане кафиров. Они вцепились друг другу в глотки. Это нам на руку. Мы выступим против них. Если они примут сражение, разгромим их, как требует его величество. Если, увидев нашу мощь, неверные дрогнут и станут отходить, высадим войска на Корфу. Пертау-паша возглавит осаду крепости, а флот встанет на зимовку в ближайших гаванях. Весной нанесем удар по Венеции. И да поможет нам Аллах!

Османы, владеющие берегом, знали обо всех перемещениях христиан и спокойно дожидались, пока те доползут до Патрасского залива. Дон Хуан намеревался уничтожить османские базы снабжения в Морее и таким образом лишить боеспособности галеры врага, ибо те могли находиться в море без подвоза продовольствия не более пяти дней и двигались вдоль берегов от базы к базе.

Утром шестого октября капудан-паша перед построенными на берегу экипажами зачитал приказ султана, его напутственное слово, добавил кое-что от себя и войска принялись грузиться на галеры. К полудню вышли в море и, не ставя паруса, на веслах двинулись на запад. Для ночного отдыха остановились у порта Галата, где приняли последние подкрепления. Незадолго до рассвета флот, освещаемый сотнями фонарей, продолжил путь.

На рассвете идущие в авангарде берберы заметили дозорную эскадру Джованни ди Кардона. Через полтора часа, когда растаяла утренняя дымка и оба огромных флота предстали друг перед другом во всей своей мощи, одни и те же слова, призывающие помощь Всевышнего, прозвучали на испанской галере "Реал" и османской "Султанше". Корабли приступили к сближению.

Османы с самого начала оказались в более выгодном положении, они успели выстроить боевую линию, тогда как христианские галеры еще не все вышли из-за мыса Скрофа.

В хвосте плелись огромные неповоротливые галеасы. По плану дона Хуана они должны были занять позицию перед строем галер. Два галеаса под командованием братьев Амброджо и Антонио Брагадино почти догнали эскадру Барбариго, разместившуюся на левом, северном крыле христиан, но еще не вышли вперед. Третий галеас, пятидесятипушечный гигант "Сан-Лоренцо", самый большой гребной корабль венецианцев (командовал им Франческо Дуодо) и немногим уступавший ему в размерах собрат, пробирались между галерными отрядами испанцев и сводной итальянской баталией Марко Антонио Колонны, так же приближаясь к передовой линии. Пятый и шестой галеасы, приписанные, несмотря на отчаянное сопротивление Веньера, к правофланговой баталии Дориа, сильно отстали и все еще ползли вдоль северо-восточного берега Оксии.

Эскадра Веньера, которой предписывалось расположиться позади центральной баталии, выдвигалась на позицию крайне медленно и нестройно.

Османы не стали дожидаться, пока противник построится. Их фланги значительно нависали над христианскими и выдавались вперед, обгоняя центр.

— Ирония судьбы, — произнес дон Хуан, обращаясь к своим офицерам, — вы помните, господа, ведь совсем недалеко от этих мест, у входа в Амбракийский залив у мыса Акций сражались флоты великих римлян, Октаво Сезара и Марко Антонио?

— Интересно, знает ли об этом Колонна? — усмехнулся один из старших офицеров "Реала".

— Ну, полагаю, обязанности папского гвардейца довольно скучны. Не исключаю, что даже солдафон, подобный Колонне, с тоски примется читать древние хроники о делах полуторатысячелетней давности.

— А ведь тогда победил Сезар, ваша светлость, — задумчиво произнес один из офицеров, — а Марко Антонио бежал и позже наложил на себя руки.

Двое других переглянулись. Один из них на всякий случай перекрестился.

— Ты видишь в этом дурной знак, Рамон? — спросил принц.

Офицер не ответил.

— Марко Антонио погубила женская юбка, — напомнил дон Хуан, — нашему Колонне подобное не грозит.

Дон Хуан решил выказать себя рыцарем и обозначить флагман. Оторвавшись от подзорной трубы, он приказал:

— Отсалютуйте.

Грянула куршейная пушка "Реала" и рамбат[13], богато украшенный резными позолоченными фигурами голых греческих богинь, сатиров и тритонов, заволокло черным дымом.

— Храбрец, — отметил Муэдзини Али, — не боится показать себя.

Капудан-паша вытянул вперед руку с булавой, указывая своим офицерам на галеру главнокомандующего кафиров.

— Держать на этот корабль. И ответьте ему. Пусть не думают, что мы уступим неверным в чести и доблести

Дон Хуан с удовлетворением отметил появление на носу одной из турецких галер белого облачка[14] и закрыл забрало глухого, украшенного золотой чеканкой шлема-армэ.

Битва при Лепанто началась.

Османы не торопились открывать огонь, зная про низкую дальнобойность своих орудий, и первыми заговорили пушки северной баталии христиан. Уже третий выстрел "Латерны" нашел цель. Пятидесятифунтовое ядро проломило борт одной из передовых галер Сирокко, да так удачно, что та в считанные минуты пошла на дно. Флоты еще не сошлись в кровавой бойне, где за огнем и дымом не разобрать кончиков пальцев вытянутой вперед руки и гибель османской галеры видели все. Христиане возбужденно закричали, а турки зароптали.

— Дурное предзнаменование...

Османские барабаны, отбивавшие темп гребли, на несколько мгновений замолчали. Али-паша, нервно теребивший бороду, обернулся, увидел несколько бледных лиц, но паникера не вычислил.

— Еще слово и отрежу язык, — пригрозил главнокомандующий, не уточнив, к кому именно относится угроза.

Круглые, ощетинившиеся пушками, похожие на крепостные башни носовые надстройки галеасов братьев Брагадино плевались огнем, внося хаос в ряды османов. При промахах тяжелые ядра пенили море, взметая фонтаны воды, а каждое попадание обращало борта турецких галер в щепки. Снаряды рвали плоть, окрашивая деревянные брызги алым.

— Нужно как можно быстрее приблизиться к ним! — распорядился Сирокко, — на дальней дистанции мы не сможем противостоять такому огню!

— На воду — раз! — кричат надсмотрщики над гребцами-кандальниками.

Сто девяносто два гребца, как единый живой организм, встают и делают шаг, наступая на банку впередисидящего. Лопасти весел погружаются в воду.

— Два-а! — срывают голос надсмотрщики, нещадно обдирая кожу со спин нерасторопных кнутами.

Гребцы, с усилием откидываются назад и падают на свои банки, толкая галеру вперед. И вновь встают.

— Раз!

Слитный рев почти двух сотен охрипших глоток.

— Два!

Скрипят уключины, кипит вода за бортом.

— Алла-а-а!

Залп!

— ...акбар!

Орудия пытаются отпрыгнуть назад, проверяя на прочность привязные канаты.

— Заряжай!

Помощники канониров выскакивают на шпирон, широкий надводный клюв-таран галеры. Дымящееся жерло изнутри увлажняют банником, остужая. Ковшом-меркой на длинной ручке засыпают порох, уплотняют прибойником. Теперь пыж и ядро. Порох в запальный канал. Фитиль.

— Огонь!

— Заряжай!

С момента открытия огня христиане успели сделать четыре залпа, османы — три. Первые турецкие галеры миновали галеасы братьев Брагадино. Амброджо приказал развернуть свой корабль так, чтобы продолжать бить главным калибром носовой батареи по обходящим его с севера османам. Гребцы левого борта пересели по направлению к носу и ворочали веслами в обратном направлении. Весла очень толстые, ладонями не охватить, а ручки для хвата расположены только с одной стороны и грести наоборот крайне неудобно.

У испанцев на веслах сидели каторжники, причем большинство — бунтовщики-мориски или пленные пираты-берберы. На венецианских галерах гребцы свободные, но на галеасах из пяти гребцов на каждом весле — четыре прикованных кандальника и только один загребной — наемник. Уж очень адская здесь работа. Весла ударили вразнобой, но все же тяжелый гигант начал разворачиваться. Галеас Антонио Брагадино остался на месте.

Эскадры столкнулись, вошли друг в друга, как зубцы двух скрещенных гребней для расчесывания волос. Огонь велся уже из всех стволов. Во все стороны. Трещало древо. Ревели пушки. Грохот стоял такой, что у моряков южной баталии, еще не вступивших в бой, закладывало уши. А они находились в трех милях от места сражения.

Османы шарахались от галеасов, их галеры чудом избегали столкновений друг с другом (некоторым все же не везло). Пройдя мимо гигантов, мусульмане стремительно сближались с галерами христиан, дабы скорее бросить в бой янычар. Венецианцы, отчаянно маневрируя, пытались, как можно дольше удержать врага на расстоянии артиллерийским огнем. Но бесконечно так продолжаться не могло.

— Они стараются держаться дальше от берега! — заметил Сирокко.

— Не знают расположение отмелей, — кивнул стоявший рядом капитан галеры Сулик-паши.

— А ты знаешь?

— У меня хорошие лоцманы, ваше превосходительство.

— Отдашь их Сулейману. Сулейман-бей, ты здесь?

— Так точно, ваше превосходительство!

— Возьмешь двадцать галер и обойдешь неверных с фланга. Протиснешься между берегом и кафирами. Чтобы они тебе не смогли помешать, остальные сорок галер их крепко повяжут.

— Будет исполнено, ваше превосходительство!

— Да хранит тебя Аллах! Ступай, — Сирокко повернулся к другому офицеру, — Кара-Мустафа, я не вижу галиоты с подкреплениями.

— Они отстают, ваше превосходительство.

— Просигналить, чтобы подтянулись! Сейчас мы окажемся в самом пекле. Ибрагим-реис, направьте корабль прямо на галеру военачальника кафиров!

Отряд Сулейман-бея оторвался от галер Сирокко и начал окружать Барбариго. Османы продвигались вперед очень осторожно, ибо глубины здесь совсем невелики. Пожилой венецианский флотоводец видел маневр противника, но не рисковал противодействовать. Краткое время, когда еще можно было успеть ответить своим маневром, Барбариго упустил. Через несколько минут галеры сблизились на дистанцию прицельного выстрела из аркебузы.

— Проверить фитили! — закричал начальник венецианских аркебузиров.

Голос его приглушала широкая лицевая пластина, спускавшаяся с козырька каски-капелины.

— Целься!

С турецкой галеры полетели стрелы левантов, выплюнули смерть длинноствольные тюфеки янычар. Вся куршея окуталась дымом. Несколько моряков-венецианцев упали и больше не поднялись.

— Пли!

Аркебузиры ударили не вразнобой, а слитным залпом. Насколько он успешен, не видно, все в дыму.

— Анжело! — повернулся Барбариго к рулевому, — руль на правый борт!

"Латерна", исполняя приказ командующего, послушно взяла левее. Словно опытный фехтовальщик, обманывающий противника финтом, Анжело избежал удара в борт широким надводным тараном и нанес его сам. Шпирон въехал в носовую надстройку галеры Сирокко. Затрещало дерево.

— Во имя Господа! Вперед!

Командир морских пехотинцев выхватил из ножен скьявону[15] и, прикрываясь маленьким щитом, спрыгнул на шпирон, где скрестил клинок с кривым мечом торопящегося в драку чорбаши. Полковник янычар не стал дожидаться, пока враг вскарабкается на борт его галеры и атаковал сам. Солдаты старались не отстать от командиров.

— Аллах акбар!

С обоих сторон орали так, что не слышно уже и треска ружейных выстрелов.

Барбариго, оставшийся возле майстры[16], вскинул к плечу арбалет и нажал на спусковой рычаг.

Командующий венецианцев — один из немногих воинов, кто одел латы: закрытый шлем-армэ, кирасу с горжетом, наплечники, наручи и набедренники. Падение за борт — неминуемая смерть. Большинство офицеров ограничились коваными кирасами или бригантинами[17]. А на солдатах из железа только шлемы-морионы с высоким гребнем и широкими загнутыми полями либо кабассеты с островерхой тульей и нащечниками.

Леванты и янычары также сражались без доспехов, а большие начальники османов и кавалеристы-сипахи перед сражением облачились в кольчуги.

Барбариго передал арбалет слуге, тот сунул ему в руку другой, заряженный, и торопливо принялся крутить вороток у первого, натягивая тетиву.

Стрелки спешно перезаряжали аркебузы, а некоторым уже пришлось отставить их в сторону и взяться за мечи: на банках гребцов, на куршее, на рамбате — всюду лязг стали и отборная брань. Янычары сдержали первую атаку венецианцев и начали их теснить. Спустя десять минут после столкновения османы выбили христиан со своей галеры и сами перешли в наступление. Венецианцы откатились с носа, отдали туркам тринкет[18], но у второй мачты встали насмерть.

— Защищайте мессира!

Барбариго еще не обнажил меча, венецианцы образовали вокруг него живой щит и дрались, как злющие бойцовые псы.

Однако янычары, настоящие волки, намного превосходили выучкой венецианцев.

С левого борта к "Латерне", ломая флагману весла (там вертелась такая мясорубка, что уследить за веслами просто некому) подошла еще одна венецианская галера, "Воскресший Христос", и с нее на борт флагмана начали спешно переходить солдаты прибывшего подкрепления. Тоже самое сделали османы. Сцепившиеся флагманские галеры оказались центром притяжения все новых и новых сил.

Сулейман-бей обходил венецианцев с севера. Сирокко, тоже напирал преимущественно на северное крыло баталии Барбариго, а галеры южного крыла все еще не вступили в ближний бой, ограничиваясь обстрелом врага с дальней дистанции. Центральная баталия и вовсе отстала от сил мессира Агостино. Галеры испанцев и кровавую бойню у берега отделяло пространство почти в треть мили. Галеасы братьев Брагадино облепленные галерами, легкими галиотами и фустами османов, как медведи пчелиным роем, потеряли свою ударную силу и преимущество в артиллерии. Там кипел палубный бой.

Янычары теснили венецианцев так, что и гребцы-каторжники уже включились в драку. Они были хотя и преступниками, но христианами, и не видели резона поддерживать турок, кроме того, всем обещали существенно скостить срок, а отличившихся освободить немедленно. Тем не менее, еще ни на одной галере, ворвавшейся в адово пекло абордажной схватки, венецианцы не смогли пересилить янычар и перенести бой на палубы врага.

Галеры Сулейман-бея, обходя эскадру Барбариго, вытянулись в длинную колонну. Если бы сейчас нашелся отважный и решительный командир, кто проявил бы инициативу и, разорвав линию, удерживать которую предписывалось планом сражения, ударил Сулейману во фланг, прижимая его к отмелям... Но на правом крыле баталии Барбариго венецианцы продолжали дисциплинированно держать строй, тогда как на левом их братьев перемалывали в мельничных жерновах.

Сулейман завершил окружение и, развернувшись на юго-восток, поставил венецианцев в два огня. Турки, в первые минуты боя понесшие огромные потери в людях и кораблях от огня венецианских галеасов, начали одолевать, склоняя чашу весов на свою сторону.

И вот только сейчас, спустя почти сорок минут после первых залпов, центральные баталии дона Хуана и Муэдзини Али скрестили мечи в единоборстве.

Бортовой залп "Сан-Лоренцо" в одно мгновение смел все живое с палубы галеры, прикрывавшей флагман османов от огня гиганта. Ядра переломали весла. С треском подломилась одна из мачт и, обрывая снасти, повалилась набок. На банках гребцов — кровавое месиво. Там уже и не кричит никто. Некому. Немногие уцелевшие весла рухнули в воду, не удерживаемые более руками гребцов. Ежели у кого руки еще соединены с телом.

Иные рабы и на людей-то уже не похожи — бесформенные куски мяса. Гребцы левого борта еще работали, занося нос галеры вправо, прямиком на галеас. Никто их уже не подгонял, но они сами остановиться не могли, столь велик шок от пережитого. Стремительно увеличивался крен на правый борт. Море, пачкаясь красным, жадно затягивало полумертвую галеру в свою пучину.

Оцепенение прошло, уцелевшие гребцы закричали все разом, пытаясь освободиться от цепей. С борта "Сан-Лоренцо" доносился громкий голос капеллана, отпускавшего им грехи...

Строй баталии Муэдзини Али сломался, разделился на три колонны, огибающие венецианские галеасы. Гигантам османы почти не отвечали, это бессмысленно: бить по галеасу из легких бортовых пушек, установленных на вертлюжных станках — все равно, что выйти с вязальной спицей против быка. Крупный калибр на всех галерах только курсовой. Он работал по приближающемуся флоту христиан и галеасам османы ничего не могли противопоставить. Лишь злее надсмотрщики полосовали спины рабов, заставляя их грести быстрее, дабы скорее выйти из зоны досягаемости вражеских пушек.

Спасаясь от огня "Сан-Лоренцо", "Султанша" взяла южнее. Теперь "Реал" оказался на ее правом траверзе, однако желание Али-паши скрестить клинки именно с командующим неверных, и ни с кем иным, не уменьшилось.

— Лево на борт! — скомандовал Муэдзини Али, — курс на золотую баштарду[19]! Я лично заберу голову капудан-паше кафиров!

"Реал" зеркально повторил маневр "Султанши". Дону Хуану так же не терпелось схватиться именно с Али-пашой.

Флоты сходились. Османы открыли огонь из курсовых орудий раньше христиан, хотя выгоды от этого поимели немного. Их сухопутная осадная крупнокалиберная артиллерия числилась лучшей в мире, тогда как корабельная уступала ей по всем статьям, и значительно проигрывала христианской.

Испанцы могли начать обстрел противника с больших дистанций, но не сделали этого, ограничились лишь рыцарским салютом в начале сближения. Главнокомандующий приказал открывать огонь лишь на расстоянии пистолетного выстрела. Чтобы, не тратя огненный припас, разить наверняка. Вели огонь только галеасы. Венецианцы опасались янычар и старались подольше затянуть артиллерийскую дуэль, тогда как испанцы полагались на свою морскую пехоту.

Молчание испанских пушек нервировало османов, они суетились, стреляли нестройно, неточно. Хладнокровие сохраняли только янычары, заполонившие рамбаты галер в ожидании скорого абордажа. Суровые воины в синих кафтанах, высоких белых шапках, невозмутимо покручивали длинные висячие усы и раздували фитили длинноствольных тюфеков.

Каменное ядро снесло голову золоченому Нептуну, украшавшему рамбат "Реала", и оторвало ногу одному из канониров. Тот повалился на палубу, дернулся пару раз в агонии и замер. Даже звука не издал. Следующее ядро превратило в щепы поручень куршеи в двух шагах от закованного в латы дона Хуана, срикошетировало от палубы и убило двух гребцов. Главнокомандующий даже не поморщился.

— Пятьдесят саженей, ваша светлость, не больше, — капитан флагмана смерил опытным глазом дистанцию до турок.

Дон Хуан приподнял забрало армэ и, взмахнув мечом, прокричал:

— Огонь!

Семь носовых орудий "Реала" ударили залпом, от чего у всех на галере заложило уши. Рамбат заволокло дымом. Мгновением позже примеру флагмана последовал де Басан, а за ним и все остальные. Десять турецких галер, растерзанных галеасами, горели, медленно погружаясь в воду, но и сами османы дорвались наконец до дистанции, на которой их орудия по производимым разрушениям уже не уступали христианским.

— Двадцать саженей!

— Батарея готова!

— Огонь!

Второй залп вышел гораздо сокрушительнее первого, но он же оказался для "Реала" последним. Больше канониры не успели перезарядить пушки. Перед самым столкновением по рамбатам надвигавшихся друг на друга флагманов с обеих сторон пробежала трескучая эстафета огня аркебузиров, а через несколько секунд в застилающем глаза пороховом облаке раздался душераздирающий грохот. Передняя мачта на "Султанше" рухнула вперед, задавив насмерть нескольких янычар, но остальных это не остановило.

Османы, проигрывая артиллерийскую дуэль, умудрились обскакать испанцев в плотности ружейного огня. Под треск тюфеков второй линии, воины Али-паши бросились на абордаж. Испанцы, ошеломленные тем, что враг на один залп ответил двумя, замешкались и янычары сразу же захватили инициативу.

— Аллах акбар!

Как и венецианцы на флагмане Барбариго, испанцы сначала попятились, позволив османам занять весь рамбат, но довольно быстро опомнились и продвижение противника закончилось. Бились мечами, топорами, даже алебардами, малопригодными в толчее. Отважный дон Хуан, показывая солдатам пример, рубился в первых рядах. Одолеть его было непросто, королевского брата никак нельзя назвать неумехой в ратном деле, а тяжелые латы исправно тупили клинки ловких янычар. Те видели, кто перед ними и из кожи вон лезли, чтобы свалить стального воина, но тот, окруженный отборными солдатами оставался неуязвимым.

Али-паша в ближний бой не полез, но и на корме не отсиживался. Имея репутацию лучшего стрелка из лука на всем турецком флоте, капудан-паша без промаха разил христиан с борта "Султанши".

Сеча страшная. Тут испанским кавалерам не до благородной дестрезы, только успевай принимать сыплющиеся со всех сторон удары на маленький щит, да руби-коли сам, не глядя, не думая. Некогда тут думать. Бей-убивай! Лишь бы только на чьих-нибудь кишках не поскользнуться. А их под ногами уже в избытке. Стоны умирающих повсюду. Крики, в которых не осталось ничего человеческого. Потерял равновесие — смерть. Теснота жуткая, лязг, вой, редкий ружейный треск и раскатистый грохот где-то там, вдали, где галеры, еще не сойдясь на расстояние вытянутой руки, огрызались огнем орудий.

К "Султанше" подошли две турецких галеры, с которых на борт флагмана высадилось подкрепление. Тем же самым занимались испанцы. Здесь, как и на севере у Барбариго, вцепившиеся друг в друга мертвой хваткой флагманы затягивали все новые и новые силы в ревущий водоворот. Спустя полчаса после столкновения, от команды "Реала" не осталось и двух десятков солдат. Все, кто теперь дрался на его палубе под знаменами с крестом, перешли на флагман с других галер.

Дон Хуан, прикрываемый телохранителями, отошел с первой линии к корме, дабы оценить ситуацию вокруг "Реала". Немного тут можно разглядеть, все в дыму. По правую руку галеры Колонны. Там, помимо итальянцев, немецкие наемники, ландскнехты, бьются не хуже испанцев. По левую руку Альваро де Басан. По первоначальному замыслу он должен был руководить резервом и здесь его опыт пришелся бы, как нельзя кстати, ибо в этой дикой толчее из сталкивающихся галер, только хороший флотоводец смог бы провести без потерь подкрепления в самое пекло. В этом отношении османы выигрывали, ибо их легкие и верткие галиоты-калите, составлявшие резерв, значительно превосходили маневром галеры христиан.

Басан в этой невообразимой сутолоке пытался вести маневренный артиллерийский бой на венецианский манер, ставя на абордаж, как на последнее средство. Поначалу у него получалось неплохо, все же опыта командования флотом куда как больше, чем у дона Хуана. Испанцы Басана, избегая столкновений, пушечным огнем потопили не менее дюжины турецких галер, прежде чем те смогли связать их рукопашной. Но теперь там такая же каша, как и в центре, как везде.

— Заряжай! Пли!

Пальцы дрожат, отмеряя заряд пороха. Нет, это не страх, не волнение. Мигель умудрился подхватить лихорадку. Его пытались ссадить на берег, вместе с другими больными, но он уперся.

"Я буду драться!"

По голове бьет кузнечный молот, все тело трясет в жесточайшем ознобе. Не слушающиеся пальцы пытаются закатить пулю в ствол аркебузы, потом с трудом засовывают внутрь жесткий кожаный пыж.

Забить шомполом. Проверить фитиль. Порох на полку. Вскинуть на сошку. Прицелиться. Куда? Перед глазами пляшет пестрое, размытое многоцветье.

— Пли!

Отдача едва не валит его с ног.

— Сервантес, что с вами? Вы ранены?

Его поддержали за плечо. Перед глазами чье-то неузнаваемое лицо, со смазанными чертами. Кажется, это его начальник, командир роты аркебузиров, часть которой разместилась на "Маркизе", галере из отряда Альваро де Басана, на которую напросился Мигель, дабы сражаться рука об руку с братом. Родриго куда-то запропастился. Кругом огонь, дым, ничего не видно.

— Мигель? Вы слышите меня?

— Да... Слышу...

Внезапный удар, дождь из щепок и брызги крови. Мигель все-таки потерял равновесие и упал. С трудом поднялся. Рядом лежало окровавленное тело. Нижняя его часть, по пояс. Поодаль еще оторванная рука валялась. На безымянном пальце приметный перстень, по которому Мигель узнал командира.

"Реал" и "Султанша" очутились в огненном кольце, мышеловке, из которой не было выхода. Что происходило на севере, у Барбариго, и на юге, у Дориа, дон Хуан не знал, в дыму пальцы вытянутой вперед руки иной раз не видно. Галеры с подмогой пробивались к испанцам все реже, а Амурат Драгут-реис продолжал исправно снабжать капудан-пашу все новыми и новыми подкреплениями, создав из сцепленных бортами калите своеобразный наплавной мост, по которому пехота и сипахи без труда перебирались на флагман нескончаемым потоком. Если бы не ограниченное пространство для драки, османы уже задавили бы христиан.

Все галеры де Басана, кроме "Маркизы", уже сцепились с врагом в абордажной схватке, и дон Альваро больше не мог снабжать "Реал" солдатами. "Маркиза" — его последний резерв. Эскадра Веньера до сих пор не пришла на выручку флагману. Что задержало генерал-капитана венецианцев, Басан не знал, лишь плевался, исполняя свой долг "за себя и за того парня". Помогая дону Хуану, Басан сильно ослабил свое крыло и османы, пользуясь численным превосходством в людях и кораблях, уже захватили почти треть его галер. Да и на остальных дела шли совсем плохо.

"Маркиза" осторожно пробиралась среди сцепленных бортами горящих галер, некоторые из которых погружались в воду, огрызалась огнем из пушек, фальконетов и аркебуз.

Вскоре весла гребцов по команде комитов уперлись в воду. Галера остановилась, легла в дрейф: дальше двигаться было нельзя. Ни вперед, ни назад, не развернуться. Кругом огонь и смерть. Подойти к "Реалу" вплотную невозможно.

— Баркасы на воду!

Командир "Маркизы" решил не рисковать галерой и высадить десант на борт "Реала" на баркасах. Мигель, несмотря на то, что еле жив, тоже протолкался на один из них.

"Ну, с Богом!"

Двинулись.

Вода за бортом, запруженная обломками галер, кипела, как варево в котле. Сотни людей барахтались в этой чудовищной похлебке, отчаянно пытаясь спастись, а некоторые из них, захлестываемые бьющей через край ненавистью, забыв о самосохранении, топили друг друга. Несколько испанцев с одной из погибших галер спасались на шлюпке. Она была окружена людьми, которые отчаянно цеплялись за борта, пытаясь выбраться из воды. Обезумевшие от ужаса моряки колотили веслами, баграми и алебардами по головам тонущих, без всякого разбора, христианин или мусульманин, все одно...

"Господь на небе узнает своих".

Первый баркас с десантом достиг "Реала" благополучно, но второму, на котором находился Мигель, не повезло. До флагмана оставалось каких-нибудь тридцать саженей, когда из густой дымовой завесы вынырнул турецкий галиот и ударом форштевня перевернул баркас. Испанцы полетели в воду...

Галиот, даже не заметивший столкновения с утлым суденышком, продолжил свой бег и, не замедляясь, врезался в истерзанный борт "Реала". В атаку на христианский флагман бросились новые силы янычар.

Больше дон Хуан подкреплений не получал. Продержавшись еще несколько минут, главнокомандующий, уже десять раз пожалевший, что не поставил командовать резервом надежного Басана, прорычал в сердцах:

— Дьявол, да где же Веньер?!

На глазах дона Хуана под ударами ятаганов падали последние защитники "Реала".

А Себастьяно Веньер в это самое время был очень занят. Пребывая в твердой уверенности, что разоблачил предателя, он готовился его покарать.

Когда Джованни Андреа Дориа увидел перед собой закрывающий горизонт строй османских галер и берберских галиотов, ему стало не по себе. Противник превосходил его численно и легко мог совершить фланговый обход.

Баталию Барбариго с севера прикрывал берег и Дориа, ощущавший себя на просторе совершенно голым, позавидовал венецианцу, не зная, что тот не сумел воспользоваться преимуществом. Когда же генерал-капитан разглядел в подзорную трубу знакомые знамена Улуч Али, сердце его забилось еще чаще.

Впрочем, у себя на родине, в Генуе, Джанандреа считался опытным флотоводцем, поэтому пребывал в замешательстве недолго, быстро найдя выход (как ему представилось) из данной ситуации.

В свое время князь Мелфи получил прекрасное образование и в юности интересовался сочинениями древних об Александре Великом. Потомка кондотьерского рода, его, конечно же, в первую очередь привлекали описания битв (впрочем, влияние крови здесь не при чем, подобные предпочтения свойственны почти любому мальчишке). Он внимательно их изучил, хотя и не думал, что когда-нибудь применит тактику Александра в морском бою. Но этот день настал.

— Просигналить: "Следуй за мной!" — скомандовал Дориа ожидавшим приказов офицерам, — руль на левый борт. Гребцам — темп атаки.

— Как долго, ваше превосходительство? — спросил старший офицер.

— Сколько потребуется.

— Долго не протянем, — пробормотал офицер, — еще недостаточно сблизились, чтобы так гнать...

Генерал-капитан его не слушал.

"Это будут мои Гавгамелы и я за все с тобой расквитаюсь, проклятый калабрийский нехристь!"

Эскадра Дориа, вытягиваясь в клин, двинулась курсом юго-юго-восток, отрываясь от основных сил христиан в намерении лишить Улуч Али преимущества более широкого фронта.

Минут через пятнадцать Джанандреа заметил, что проклятый ренегат повторяет его маневр в точности и тоже уходит от баталии Али-паши.

Дориа усмехнулся: ровно то же самое делал при Гавгамелах сатрап Бактрии Бесс, пытавшийся воспрепятствовать охвату своего крыла Александром.

"Ну что же, попытайся, ублюдок!"

В азартной гонке за лучшей позицией для атаки прошло еще около получаса. Два приданных эскадре Дориа галеаса совершенно отстали и плелись где-то в хвосте. Зная о тихоходности гигантов, Джанандреа еще до сражения приказал капитанам четырех своих галер взять их на буксир, иначе те к полудню даже из-за мыса Скрофа не вышли бы. К моменту, когда начался бой между доном Хуаном и Али-пашой, оба галеаса все еще неспешно ползли перед строем резервных галер Веньера, который провожал их взглядом, не скрывая своего раздражения от того, что ударные силы Венеции подчиняются приказам генуэзского ублюдка.

Улуч Али вовсе не повторял маневр Дориа, поскольку придумал его сам совершенно независимо и начал выполнять практически одновременно с генуэзцем. Бывший калабриец про Александра не читал и даже никогда не слышал, но именно он, а вовсе не увлекшийся Дориа, осуществил то, что принесло великому македонянину победу над войском персов при Гавгамелах.

Солнце достигло зенита. Сражение на севере шло уже три часа, а на юге еще не выстрелила ни одна пушка.

Джанандреа собирался, развернув свой клин на девяносто градусов, курсом на северо-запад, ударить в разрыв, образовавшийся между Улуч Али и капудан-пашой, но перестарался с подгадыванием момента атаки. В результате этот же самый маневр, только отзеркаленный, совершил калабриец. Строй галер Улуч Али растянулся на пару миль и Дориа не мог видеть, что происходит в его северной оконечности, поэтому, когда часть кораблей бейлербея Алжира, среди которых оказался и галиот Гассана-эфенди, резко изменила курс, генерал-капитан среагировал не сразу.

Первым осознал, что происходит, Джованни ди Кардона, который шел в хвосте венецианско-генуэзского отряда. Произошло это спустя десять минут после начала маневра Улуч Али.

— Ты погляди, что они делают! Куда смотрит Дориа?!

По правому борту в двадцати саженях от "Капитаны" ди Кардона шла галера "Воскресший Христос". Джованни схватил жестяной рупор и прокричал ее командиру:

— Бенедетто! Посмотри-ка на северо-восток, что нехристи затеяли! Видишь!

Бенедетто Соранцо поднес к глазам подзорную трубу, взглянул в указанном направлении и мгновенно сориентировался в обстановке.

— Прямо в подбрюшье нам метят!

— И я о том! Дориа, похоже, не видит!

— Что делать?

— Надо их перехватить!

Соранцо размышлял недолго.

— Действуем, Джованни!

Шестнадцать галер, под предводительством ди Кардона вышли из строя и двинулись наперерез Улуч Али. Через десять минут они открыли огонь и только теперь Дориа понял, что его переиграли ровно тем самым способом, который он хотел применить.

Себастьяно Веньер, видя, что Дориа удаляется к юго-востоку, а галеры Улуч Али приближаются к центральной баталии христиан, понял, что генуэзец предал.

— Я ведь говорил, я же предупреждал! Слепцы, слепцы, кому доверились?! Пригрели змею! Ублюдок! Мерзкий скотоложец! Убью! — он повернулся к подчиненным, — чего застыли, как истуканы?! Весла на воду! Быстрее, шлюхины дети, разрази вас тысяча дьяволов!

К беснующемуся генерал-капитану подскочил офицер и торопясь, глотая слова, пролепетал:

— Ваше'ство, а как же центральная баталия? Мы же должны поддерживать! Ведь не было приказа!

Веньер, потрясавший обнаженным мечом, наотмашь полоснул им офицера. Тот со стоном упал.

— Еще хоть одна собака пасть раскроет, изрублю на куски! Выполнять приказ!

Больше возражающих не нашлось. Тридцать галер резерва двинулись навстречу семидесяти пяти вражеским.

Улуч Али в это время давил массой маленький отряд ди Кардона. Отчаянный рывок Джованни конечно же не мог привести к успеху, силы слишком неравны. Дориа уже развернул свои галеры, но он слишком поздно заметил самовольное отделение подчиненных ему венецианцев и теперь никак не успевал прийти им на выручку. Командиры двух отставших галеасов Дориа так же в бессилии наблюдали разгром отряда ди Кардона. Им до противника оставалось пройти еще полмили. Огонь на такой дистанции неэффективен и турки его не боялись. Капитаны галер, тащивших галеасы на буксире, получили приказ рубить канаты и спешно идти навстречу османам. Еще одно полено в костер...

Османы быстро захватили почти все корабли ди Кардона. Одну из галер, "Пальму", потопили. "Воскресший Христос" и "Капитана" продержались дольше других, но когда Соранцо увидел, что помощи нет, а почти все его люди уже мертвы, он взорвал пороховой погреб.

"Капитана", еще сражавшаяся неподалеку, пострадала от взрыва. Сам ди Кардона получил ужасные ожоги, но туркам досталось куда сильнее. Сразу пять их галер загорелись и вышли из боя. Это спасло горстку еще живых людей Джованни, поскольку пока османы перегруппировывались, Дориа наконец-то вступил в сражение.

Спустя несколько минут к месту драки подошел и Веньер. Он довольно быстро отбил у турок генуэзскую "Падрону" Джулио Чентуриони, но "освободив" попавших в плен к османам моряков, приказал их немедленно расстрелять, как изменников.

В тесной свалке дикую выходку Веньера заметили многие. Возникло замешательство, а когда венецианцы освободили еще одну галеру, на этот раз сицилийскую, ее уцелевшая команда набросилась на спасителей...

К этому времени бой на севере уже подходил к концу. Венецианцы, зажатые в тисках Сулейман-бея и Сулик-паши, отходили к отмелям. Моряки и солдаты, пытаясь спастись, бросались в воду и гребли к берегу, но там их уже ждали сипахи Пертау-паши, из числа тех, что сопровождали флот, двигаясь по берегу.

Сирокко, победитель в этой схватке, до момента своего триумфа не дожил. На флагмане смогли освободиться рабы-гребцы и ударили османам в спину. Сулик-паша получил смертельную рану. Венецианцы захватили турецкий флагман.

— Наша берет! — закричал Федерико Нани.

Венецианцы, скидывая в воду левантов и янычар, торжествовали. Но этот успех оказался лишь кратковременным облегчением страданий умирающего перед самым концом и оттянул агонию всего на двадцать минут.

— Федерико, правый борт! — закричал Барбариго, указывая красным от вражеской крови мечом.

По "мосту" из османских фуст и галиотов, прилепившихся к венецианскому флагману, на "Латерну" перебирались свежие силы Сулейман-бея.

Венецианцы во главе с Нани добивали последних телохранителей Сирокко и не видели новой угрозы.

— Федерико!

Нет, не слышит. Шлем глушит сорванный голос. Столько орать пришлось сегодня...

Барбариго поднял забрало.

— Федери...

Он не договорил: турецкая стрела вонзилась ему в правый глаз.

— Мессир! Не-е-ет!

— Смерть неверным!

Янычары вновь в мгновение ока заполонили, казалось, только что очищенную от них палубу "Латерны". Через пять минут все было кончено.

Сулейман-бей взошел на венецианский флагман и принял капитуляцию Нани, который с отсутствующим взглядом сидел на палубе рядом с бездыханным телом своего командира...

Через полчаса и в центре сражение стало затихать. Люди Али-паши, к которым присоединились воины Сирокко, полностью подавили сопротивление христиан на крыле дона Альваро. Сам он погиб. Дон Хуан пережил вернейшего из своих полководцев всего на двадцать минут. На мачтах "Реала" взвились знамена с полумесяцами. Уцелевшие христиане массово сдавались в плен.

Крыло Марко Антонио Колонны продержалось дольше всех. Папский гвардеец добился значительных успехов и едва не обратил в бегство противостоящие ему силы османов. Их командир, Пертау-паша, погиб, его флагман достался Колонне. Капитан Ремегассо, командовавший папским флагманом, швырнул под ноги Марко Антонио янычарский туг — знамя из конских хвостов с навершием в виде полумесяца из кабаньих клыков, и прокричал:

— Сия галера нами взята! Поищем другую, или поможем "Реалу"?

Колонна выбрал последнее, но помочь дону Хуану не удалось, выход папской галеры из гущи правофлангового сражения затянулся и на южную баталию христиан обрушился Улуч Али.

Половина его галер в тылу атакующего строя связала боем Веньера и Дориа, а другая нанесла по кораблям Колонны удар столь сокрушительный, что те, измотанные боем, казавшимся бесконечным, не выдержали. Несколько галер Мальтийского ордена сразу сдались, лишь одна сопротивлялась до последнего человека. Колонна вынужден был забыть о помощи "Реалу". Победа над Пертау-пашой досталась ему дорогой ценой, и прибытие к османам подкреплений вышибло у папского гвардейца палубу из-под ног. Он приказал отступать.

Итальянцы и немецкие ландскнехты принялись отходить на галеры второй и третьей линий, образовавших плавучий остров. Самые крайние спешили расцепиться и, неуклюже давая задний ход, пытались выбраться из дантова Ада. Господу было угодно, чтобы его верный и доблестный воин уцелел в невиданной бойне. Колонна, неоднократно раненый, спасся, отступив на запад всего с пятью галерами.

Веньер и Дориа разделались с противостоящими им берберами, правда, при этом они больше мешали друг другу, чем помогали. Осознав, что сражение проиграно, генуэзцы и венецианцы стали отходить.

Из бойни при Лепанто спаслось всего три десятка христианских галер. Около пятидесяти сгорели дотла или затонули. Остальные были захвачены турками. В том числе все шесть галеасов, которые достались османам очень дорогой ценой. К тому же самый большой из них, "Сан-Лоренцо", был настолько изувечен, что годился теперь лишь на дрова. Османы по этому поводу не слишком переживали. Венецианцы не успели вывести из строя большую часть пушек и те стали самым значительным трофеем капудан-паши.

И все же победа османов вышла пирровой: потери оказались столь огромными, что об осаде Корфу, которую планировал Муэдзини Али, уже не могло идти и речи. Сам флотоводец почестей не дождался: он умер от многочисленных ран на третий день после сражения. Из первоначальных команд "Реала" и "Султанши" не уцелел ни один человек. Схватку на их палубах завершили совсем другие люди. Истерзанный флот, уменьшившийся втрое, возглавляемый Улуч Али, вернулся в Лепанто и стал готовиться к переходу на Кипр.

Османы подтвердили репутацию непобедимых на море. Селим Пьяница торжествовал. Он совершенно уверился в том, что разгром "Священной Лиги" — его личная заслуга. Мехмед-паша деликатно помалкивал, но истинного (как он считал) архитектора победы буквально засыпал золотом и дарами.

Из-за бестолкового бодания двух высокопоставленных дураков счастье наконец-то улыбнулось Гассану-эфенди, капитану-неудачнику. Он вступил в сражение на калите, а вышел из него владельцем двух призовых галер, сицилийской и венецианской.

Гассан был представлен султану вместе с другими героями: французом Джаффаром, албанцем Дали-Мами, Сулейман-беем, Драгут-реисом и, конечно же, Улуч Али.

Все они были щедро награждены. Гассан получил должность бейлербея Алжира, а освободивший ее Улуч Али — почетное имя Килич[20] и титул капудан-паши.

Новый капудан-паша энергично взялся за восстановление флота. Чудовищные потери и тот факт, что даже захваченные галеры большей частью оказались непригодны для дальнейшей службы без капитального ремонта, ничуть не расстроили Килич-пашу. Весной следующего года новый флот в двести пятьдесят галер осадил Корфу и совершил разорительный рейд у берегов Далмации.

Встревоженная Венеция била в колокола. Колонна обвинил Веньера и Дориа в измене. Их обоих отдали под суд, но Джанандреа смог доказать свою невиновность. Веньер лишился головы, но разве могло это воскресить тысячи моряков?

"Священная Лига" распалась. Возможно, именно это приблизило смерть ее главного идейного вдохновителя, папы Пия V.

Король Испании Филипп воспылал жаждой мести, и начал было активно готовиться к новой кампании против османов, щедро расходуя на нее золото Нового Света, но вскоре крепко увяз в борьбе за Испанские Нидерланды. Война на два фронта вытягивала все соки из Испании.

На помощь некогда могущественной торговой республике больше никто не пришел. Контрибуция, выплаченная османам по условиям мирного договора, едва не разорила Венецию, но победители ею все равно не удовлетворились. Османы прорвались в Адриатику и, несмотря на то, что осадить Венецию так и не решились, та не выдержала многолетней блокады (довольно дырявой, но все же весьма болезненной) и начала хиреть на глазах. Спустя половину столетия от былого могущества Венеции не осталось и следа.

Османы господствовали во всем восточном Средиземноморье и активно покушались на его западную половину. Через три года после Лепанто пала Мальта. Постоянным набегам подвергались Сицилия, Корсика и Сардиния.

В год тысяча пятьсот семьдесят третий Килич-паша захватил Тунис, выгнав правящую династию Хафсидов, признававших короля Филиппа своим сюзереном. Началась Тунисская война. Через три года она перекинулась на берега Греции и Крита. Уже не галеры, но огромные галеоны испанцев, действуя у берегов Мореи, смогли нанести болезненное поражение Килич-паше, тот еле спасся. Однако этот успех уже не мог предотвратить закат великой некогда державы.

Османская империя так же миновала высшую точку своего расцвета. Селим Пьяница, не шел ни в какое сравнение со своим великим отцом. Его сын Мурад и вовсе отстранился от государственных дел, полностью погрузившись в наслаждения, что дарил повелителю его огромный гарем. В Блистательной Порте цвели пышным цветом закулисные интриги придворных группировок, множилась коррупция.

Однако опытные полководцы, вроде Килич-паши, продолжали успешно воевать и все неурядицы османов не могли сравниться с теми бедствиями, что свалились на голову Филиппа, единственного христианского государя, кто еще имел силы бороться с мусульманским потопом, в котором гибли все новые и новые страны.

Нидерланды отстояли независимость, английские пираты опустошали испанские колонии в Новом Свете и изрядно истончили поток золота, позволявшего королю вести сразу несколько войн. Огромные средства, брошенные на строительство средиземноморского флота галеонов, оказались невосполнимы, а флот этот, не проиграв ни одного крупного сражения, как-то сам собой, незаметно растаял во множестве малозначительных операций, которые по большому счету не принесли никакой выгоды Испании. О строительстве второго такого флота для войны с Англией не могло быть и речи. Звезда Испании скрылась за горизонтом.

А Блистательная Порта, несмотря на неумолимо надвигающийся упадок, все еще вела завоевательные войны. Через пятнадцать лет после Лепанто османы выступили против Генуи и после шестилетней войны отобрали у нее Корсику. Одновременно они осаждали испанские владения на Сардинии и Сицилии, но здесь потерпели неудачу. Вполне возможно виной тому стало переключение внимания Мурада на персидские дела. Впрочем, время Сардинии пришло чуть позже, хотя Сицилия так и осталась под властью креста.

А если бы победил дон Хуан? К чему это могло привести? Тысячи тысяч судеб сложились бы иначе. Самым невероятным образом. Ясно одно — любой человек, щедро одаренный Всевышним, без сомнения, проявил бы себя, независимо, под крестом он рожден или полумесяцем. Скажем, не завоюй османы Корсику, великий полководец, янычар-ага Нурали Мустафа мог бы стать, к примеру... французским генералом. Pourquoi pas?

[1] Голландский термин "фордевинд" имеет два значения. Это ветер, дующий точно в корму (т.е. — попутный), а так же поворот судна при смене галса, когда линию ветра пересекает корма, а не нос, как при оверштаге.

[2] Калите — турецкое название галиота, парусно-гребного судна. Галиот-калите уступал галере размерами, но имел более развитое парусное вооружение.

[3] Vibora — "гадюка" (исп.)

[4] Тут следует уточнить, что эта дата, 2 января, дана по григорианскому календарю, который к описываемому времени еще не был введен. Тем не менее, сейчас 2 января в Гранаде — праздничный день без оглядки на календарь.

[5] Намек на герб Генуи, где изображены два грифона, существа с головой орла и телом льва.

[6] Прозвище венецианцев. Панталоне — персонаж итальянской комедии дель арте, носящий узкие красные штаны и говорящий стариковским голосом с венецианским акцентом.

[7] Тип адмиральской галеры, называемой так из-за больших фонарей-латерн на корме, а так же имя собственное флагмана Агостино Барбариго.

[8] Так христиане называли арабов (наряду с именем "сарацины"), а за ними и вообще всех мусульман. Арабы считались потомками наложницы Авраама Агарь, родившей ему сына Измаила.

[9] Морская пехота османов.

[10] Куршея — продольный палубный настил для работы матросов и солдат, приподнятый над банками гребцов и основной палубой галеры. Куршейная пушка — орудие, установленное на носу и стреляющее по курсу галеры.

[11] Постоянный южный ветер Средиземноморья, дующий в конце осени — начале зимы. Сирокко способен доставлять африканскую красную пыль в Центральную Европу, где она выпадает в виде кровавых дождей. Угнетающе действует на психику. Еще в XX веке в некоторых балканских странах преступления, совершенные в период сирокко, считались менее тяжкими, чем аналогичные в другое время.

[12] "Повелитель моря" по-арабски звучит, как "амир аль бахр". От этого титулования произошло слово "адмирал".

[13] Рамбат — носовая надстройка галеры, где размещалась артиллерийская батарея.

[14] Турецкий порох рецептурой отличался от европейского, и давал при выстреле белый дым.

[15] Скьявона (чивона) — "славянка" (итал.) — венецианский меч со сложной корзинчатой гардой. Судя по названию, заимствован у балканских славян.

[16] Майстра — грот-мачта на галере, вторая от носа. В галерных флотах применялась иная морская терминология, нежели в парусных.

[17] Бригантина (бригандина, бригандин) — пластинчатый доспех, обшитый сверху тканью. Был очень популярен в эпоху Возрождения.

[18] Тринкет — фок-мачта на галере, первая от носа.

[19] Баштарда — большая галера в турецком флоте. Этим словом Али-паша отличает "Реал" от прочих галер, именуемых османами "кадиргами". Баштарда соответствует христианской бастарде-латерне. Флагман Али-паши, "Султанша", так же является баштардой.

[20] Меч.