10. Светлый маг в стране теней

Низкий деревянный барак почернел от времени. Слуховые окошки под потолком совсем не давали света, и внутри было темно и тесно. Душно от пахучих трав на полу, от трав, что постоянно жгли снаружи. Дым резал глаза, разъедал горло.

Глава местной власти вышел вслед за мной.

— Все, — сказал я.

Он задержался, прислушиваясь к тому, что было за закрытой дверью, но все же опустил засов.

В густом тумане терялись склоны гор, деревянные дома, резные столбы, отвращающие зло, не отвратившие зло. Поселение Змеиное было большим.

...Говорят, если увидишь змею с двумя головами, всю жизнь будешь счастлив. Их никто не видел.

Поселение Змеиное было большим — в основном это значило, что роли очага заражения ему не избежать.

Тревожные флажки когда-то были красными, но давно уже выцвели, и потому мы вешали розовые. Еще у нас были белые флажки — то есть серые. Красиво. В прошлом карантинном бараке — трое из пятнадцати. В этом — ни одного. Никого не спасти, так тоже бывает.

Снопы подсушенной травы уже лежали у стен. Стояли канистры с горючей жидкостью. Помощники принесли факелы, но гнилое дерево гореть не хотело. Мы ждали.

Болезнь расползалась от старых врат, как и всегда. Шла по долинам, по перевалам, по тропам, просачивалась сквозь землю, била из-под камней холодными родниками. И вспыхивала там, где вероятности чертили пик на графике. Мощные машины могли бы ее высчитать. Во всем этом не было ничего необычного. Хора всегда одинакова. Туман, дождь, серая обыденность.

Больных свозили в отдельные бараки, дожидались, пока все, кто внутри умрут, а потом сжигали. Я их не лечил, я не умел. Я отделял тех, кого можно было вылечить.

Люди, которые стояли рядом, не смотрели на меня. Они зря прислушивались; они не могли ничего услышать — я всегда делаю свою работу хорошо. Они не были слепы и подозревали, что я связан с магией, но уже достаточно лет прошло с тех пор, как темные прочесали Хору мелким гребнем, увезли всех, кто был связан с магией, и больше не вернули обратно.

Я снял маску, потом перчатки, и кинул в огонь.

Скоро мне придется уйти отсюда — у меня есть рекомендательные письма к другим людям. Порой я передавал данные, срочные или секретные, из отдаленных земель в другие отдаленные земли, но чаще имел дело с разной темной мутью. Мутью, которую всегда выносят на поверхность смутные времена.

Но люди, которых я видел в последний раз, в последний раз видели солнце. Я мог быть счастлив.

* * *

Четыре года спустя. Аринди

Оборачиваясь назад, я вижу, что прожил уже достаточно, чтобы составить собственное жизнеописание и передать накопленный опыт потомкам. Мне есть, что сказать тем, кто ступит на этот неверный путь.

"Не считай себя самым умным", например.

Или "темные магистры не такие тупые, как кажутся". Но мало ли в Аринди людей, погоревших на хитрых планах. Это традиция, а я следую традициям.

Я помнил, как дверь в секретную комнату срывают с петель, блеск боевых проклятий — помнил, как умирают защитники, как штурмовая группа врывается внутрь, неразборчивые крики, искаженное гневом лицо Шеннейра.

Нэттэйдж рискнет. Я знал это. Нэттэйдж хитер и изворотлив, но он все еще молодой высший, на которого в одночасье свалилась большая власть. И ему не перечат, и ему все прощают, и Нэттэйдж поймал звезду и зарвался. Решил, что стал сильным.

Следовало забеспокоиться, почему за его действия не следует наказание. Он счел это слабостью; мы уже тогда решили, что проще его убрать. Нэттэйдж стал сильным — Нэттэйдж стал опасным.

Я не знал точно, что он собирается сделать. Но сегодня штурмовая группа крутила руки не хозяину Нэтара, а преступнику, предавшему своего магистра.

Я помнил все через туман, через дымку, то отчетливо, то смутно. Я помнил, как Шеннейр с любопытством глядит на приборы, на нейрошлем, который должен подавить мою волю и сделать послушным проводником чужой, и не делает ничего, ничего, ничего.

— Вот вы и провалились, Кэрэа Рейни.

Комната, в которой я лежал, была полностью белой. Ни единого темного пятнышка, даже небо за окном, даже Миль был облачен в белое. Он смотрел на меня со смесью злорадства и унизительной жалости.

— Вы позволили Лоэрину вас изучать. Вы позволили провести над собой ритуал, который в прошлый раз едва удалось сорвать. Из-за вас я рискнул самым дорогим, что у меня есть, статусом в гильдии, и что теперь? Неблагодарная глупая тварь. Как и все светлые.

Я закрыл глаза. Я открыл глаза. Боль в голове не отпускала ни на миг. Вокруг снова гудели медицинские приборы, непонятные машины. Миль пытался подобрать противоядие к той дряни, которой меня отравили, и деактивировать проклятие. Он не верил, что успеет.

"Темные предадут, — говорили мне в гильдии. — Темные лгут, темные притворяются, темным нельзя доверять".

Я был очень глупым светлым.

— Шеннейр проводил обыск в замке Алина...

— Шеннейр насмерть запытал Алина.

Он не мог не знать.

Я не знал точно, что меня ожидает, когда шел к Нэттэйджу, но я ждал помощи. Стоило помнить, что Шеннейр, так же как Ишенга, склонен к прямолинейным, грубым, зато эффективным решениям.

Кончено, Шеннейр может сказать, что задержался случайно. Он не начинал ритуал. Он просто случайно оказался рядом. Я бы сказал именно так.

Миль нахмурился, загоняя в инъектор синюю ампулу, а потом прижал к моим вискам ледяные пальцы. Я ощутил резкий мятный запах, и боль схлынула, оставив тупое онемение во всем теле.

— Так я должен буду подчиняться первому, кого увижу после проведения ритуала, — даже язык казался онемевшим, — так это работает?..

Темный поднял руки и повернул ко мне ладони, показывая, что сам не знает, а потом принялся стряхивать с перчаток невидимые пылинки:

— Ритуал устанавливает связь. Связь — то, что для светлых первично. Я считаю, что он подействует не сразу, Рейни. Вы сами не заметите, как чужая воля станет вашей. Пустышка вместо светлого магистра малополезна, светлый магистр, исполняющий чужие желания как свои — вот стоящая цель. И вы уже исполняете. До и после, необходима обработка...

— Которая уже велась.

Все решения, которые я принимал, когда высшие отказывались, все случаи, когда меня загоняли в угол, выборы между плохим и очень плохим. Миль сделал вид, что не услышал.

— И вы забыли, что уже задолжали высшему совету одно желание? Казнить Нэттэйджа, устранить меня — и Шеннейр останется единственным держателем клятвы. Решили таким способом от меня избавиться?

Я уставился в потолок. Такая сложная схема не помещалась в голову. На что надеялся Миль — на то, что среди препаратов, которыми меня накачали, будет тот, что заставляет говорить правду?

Забытье манило пустотой. Мне хотелось спрятаться ото всех.

Миль пнул ножку кровати:

— Не прикидывайтесь, Рейни! Вы еще не умираете. Всем известно, что светлые постоянно притворяются.

От тряски комната пошла черными кислотными пятнами. Будет грустно, если препараты в придачу испортят мне зрение. Миль недовольно воткнул обратно сместившуюся иглу от капельницы и отрывисто заговорил:

— Будь у нас высококлассный светлый, который разбирается в ваших эмпатических штуках, беды бы не было. Но ни одного нормального светлого у нас нет. Но, возможно, вам повезет. Контролируйте каждый свой шаг. Избегайте Шеннейра, игнорировать его указания у вас раньше получалось. Укрепите связь с эмпатической сетью. Возможно, вас вытащат.

Или я утяну их за собой. Славный подарок.

— ...вспомните все, что светленькие говорили о душевном равновесии. Даже я знаю, что они говорили, а вы светлый, вы не могли пропустить мимо ушей абсолютно все! Никаких потрясений. Никаких сильных эмоций. Никаких горестей и печалей...

Так много про гармонию и равновесие я слышал только от темных. В светлой гильдии ученикам не трепали нервы, чтобы потребовалось их восстанавливать. Но мне казалось, что Миль не будет рад новостям.

Тут ему что-то пришло в голову, и он замолчал. Я пришел на помощь:

— Я не расстраиваюсь, когда вы на меня кричите. Вы на всех кричите.

— Я спокоен и хладнокровен как истинный мирринийке! — один из приборов застрекотал и выплюнул длинную бумажную ленту. Миль подхватил ее и пробежался глазами, мрачнея все больше, повернул несколько переключателей, и сухо бросил через плечо:

— Вы портите мою работу, Рейни. Я сказал вам восстанавливаться и отдыхать, а вы отвлекаетесь на пустую болтовню и пялитесь на мотыльков на потолке, как делают все светлые. Бесполезные.

По потолку ползают мотыльки? Я не мог их разглядеть, как ни старался.

Шаги замерли у двери; нерешительно потоптались на пороге, тихо проследовали обратно. Темный маг склонился надо мной и прошептал, словно боясь, что нас подслушают:

— Вы могли бы выйти к людям и попросить. Вся страна поднимется ради вас. Против Шеннейра.

Я мог бы. Я медленно моргнул и закрыл глаза.

— ...Вот потому светлые и проигрывают.

Я мог быть прав — я могу защищаться. Но в истории останется суть. Светлый магистр натравил обычных людей на темного магистра. И все начнется заново.

— Так что вы хотите в итоге, Рейни? — Миля злило мое молчание. Он боялся моих слов и жаждал получить ответ. — Отомстить — и?

Смешно. Та химическая смесь, что сейчас текла у меня по венам, давала ему надежду. Я с трудом разлепил сухие губы:

— Только мир...

— Да вы бредите, — презрительно сказал он и оставил меня в покое.

Когда я в следующий раз очнулся, капельниц уже не было, зато у кровати сидел Матиас. Разбудил меня грозный шепот Миля, требующий от заарна вести себя тихо и меня не будить, но дальше они вправду не шумели. Времени прошло немного, и я по-прежнему чувствовал себя отвратительно.

Я был очень слаб, но не болен; но я не мог мыслить ясно. Строить схемы, чертить линии. Мысли были тяжелыми и вялыми. Смерти подобно для человека, полагающегося на способность быстро соображать. Ко мне никого не пускали: я попросил об этом. Видеть меня беспомощным окружающим не нужно, и знать лишнее тоже. Если пойдет речь о влиянии на разум... подозрении, что я под чужим контролем... моим словам перестанут верить. Я даже не могу попросить о помощи.

Как будто я мог бы. За меня волновались, я чувствовал это, но толку от их волнения было чуть.

Шорох привычных мелодий нарушило новое дисгармоничное звучание. Я коснулся Матиаса, сразу поднявшего голову и уставившегося на меня с настороженной готовностью, и приказал:

— Принеси мне чай с медом, чабрецом и мятой.

Он поспешно подскочил. Меня не интересовало, где он это найдет и как: главное, чтобы пробегал как можно дольше.

Дверь распахнулась, ударившись о стену. До меня донеслись раздраженные голоса; Миль мог протестовать, но ничего это не меняло. Шеннейр вошел пружинящей походкой, бодро, со своей уверенной улыбкой и постоянной готовностью к схватке. Я даже не пошевелился, чтобы его встретить.

— Я плохо себя чувствую, — я все же сделал попытку. Воззвать к человечности. — Может быть, вы придете позже?

— Нет.

Конечно. Кто же даст противнику преимущество.

Я видел его ожидания так же ясно, словно находился в его голове. Сейчас я должен обрушиться с обвинениями, выразить недовольство; но за моими словами нет реальной силы, а темный магистр не потерпит такое обращение. Меня поставят на место, и разговор пойдет с новой расстановкой сил.

Обвинить было бы по-человечески — обвинить было бы справедливо. Но в этом нет смысла. И нет смысла в том, чтобы притворяться, что я ничего не понял — в это не поверят. Но если я откажусь от реакции, это собьет Шеннейра с толку.

Ударить первым — раскрыть себя. Я слышал его дыхание, шелест его одежды, когда он поворачивался, растущее напряжение. Шеннейру было невыносимо ждать, оставаться на месте.

— Что это? — вдруг резко спросил он. Если бы речь не шла о темном магистре, я бы сказал — резко и немного растерянно.

Я опустил взгляд на свои руки. Выглядели они неприятно: тусклая кожа, синие пятна на сгибе локтя, пластыри, шрамы старые, новые, которые не заживали. Последняя надпись осталась незаконченной.

"Ш-Е-Н-Н-..." Незаконченность тревожила, но в ней я видел победу над собой.

Шеннейр взял мое запястье двумя пальцами и поднял руку, разглядывая пристально. На его лице ясно отпечаталось удивление. Забавно, насколько искренние — чистые — эмоции способен испытывать темный магистр.

Пожалуй, на его месте я бы смутился. Но не должно быть ничего, что смутит темного магистра. Он владыка над темной гильдией, кипящим омутом кровавых, грязных, порочных и больных вещей.

Я не придумал это сам. Темные трактаты говорят так.

Я смотрел на шрамы. В моей голове волны бились о кости скал и гудел ветер. Надо было ответить, но подходящая ложь не шла на ум.

— Это якорь.

— Ясно.

Он прошелся по комнате; достал рыбку-амулет, посмотрел, спрятал. Последний крест на чешуе если и побледнел, то едва-едва, и Шеннейру не пришлось это по душе. Я чувствовал копящееся раздражение в его жестах, в том, как он морщится от надвигающейся головной боли.

— Это успокаивает.

— Понятно.

— Мы кровные враги. Мне нужна была причина, чтобы выжить, — я понял, что оправдываюсь. Я не хотел быть ненормальным. Все мои поступки разумны и обусловлены пользой. — Что-то, что будет звучать в темноте и пустоте. Вы пробыли в камере семь лет и должны понимать необходимость.

Он прервал бессмысленное кружение по комнате, словно ему в голову пришла неожиданная идея, и она ему не понравилась. Мучительная, едва забрезжившая разгадка.

— Это привычка, — по инерции добавил я.

Нет слишком большой цены, нет слишком большой боли, чтобы заставить мысли в моей голове заткнуться. Я не могу поступать иначе. Я бы поступал иначе, если бы только мог.

Шеннейр вынырнул из глубин собственных мыслей и требовательно, будто это задевало лично его, спросил:

— Да что с вами не так?

Я даже не знал, что на это ответить.

— Я светлый маг, гильдию которого вы уничтожили, — от долгого повторения слова затерлись. Превратились в ритуальную формулу. — Это меня расстроило.

Мне всегда казалось, что Шеннейра слова не трогают. Кажется, они доводили его немного больше каждый раз, когда он их слышал.

— Двенадцать лет! Двенадцать лет ее нет! Сколько можно сожалеть?

А что изменилось за двенадцать лет? Те, кто умер, ожили?

Я неохотно поднялся с кровати и отошел к окну — так я чувствовал себя увереннее. Мне хотелось выставить Шеннейра отсюда, и если я продолжу в том же духе, он уйдет сам. Я не видел смысла в нашей встрече — мотивы и действия Шеннейра ясны, а свои действия и мотивы я разглашать не собирался.

— Это было значимо для меня.

— И что?

— А теперь ничего не осталось.

Шеннейр закрыл лицо ладонью:

— Вы-то живы. На что вы жалуетесь, Кэрэа Рейни, что вам все время нужно?!

Я изумился. Речь не шла о том, что мне нужно.

— Все в порядке. Я найду светлого магистра...

— Вы — светлый магистр.

-...настоящего светлого магистра и закончу это.

— Что закончите? — устало переспросил он.

Я внезапно понял, что собрал в себе все, что Шеннейр не терпел в людях, и это было смешно. Непросто, но я старался. Смеяться было нельзя.

— Эти бессмысленные мучения и сожаления. Я выполняю свою задачу, но ваш новый мир неважен для меня.

Шеннейр смотрел мутным бессмысленным взглядом. Надеюсь, это не прозвучало слишком обидно. Хотя я говорю неправду — мне все равно.

— То есть вы хотите умереть, — с леденящим озарением повторил он.

— Мне кажется, в конце истории я заслуживаю что-то хорошее.

— То есть вы сдаетесь.

— Я не сражаюсь, — мне следовало остановиться, мне надо было остановиться, мне надо было найти подходящую ложь, пока не поздно выбрать то, что его устраивает. Это всегда было легко. Я устал. — Я найду преемника и присоединюсь к своим мертвым друзьям. Вы проделали хорошую работу, Шеннейр, а я не прошел испытание. Так что же вас не устраивает в собственной победе? И увольте меня от нотаций о ценности жизни от убийцы.

Сильный удар отбросил к стене. В голове помутнело, но на ногах я все равно удержался. Шеннейр не использовал магию — не посчитал меня достойным. Если бы использовал, было бы хуже.

Он посмотрел на сбитые костяшки пальцев и риторически вопросил:

— Что за бред я вынужден выслушивать?

Я стер с лица кровь и посмотрел на оставшиеся на руках разводы. Я не сделал ничего, что бы заслуживало наказания.

Я был невежлив. Это заслуживало.

Края сознания коснулся колючий отсвет светлых искр.

Маленькие шестереночки в механизме, перемалывающем людские души. Кайя и Бринвен стояли в дверях. Я не вызывал их сюда. Я приказывал им не приходить, но кто-то другой приказал. Они смотрели на нас так, будто на их глазах происходило святотатство. Будто сбывались худшие страхи. Все изгнанники пережили гибель своих близких, и теперь я заставил их видеть, как все начинается снова.

— Выйдите.

— Нет, пусть останутся, — эмоции Шеннейра налились зловещим предвкушением. — А ваша гильдия знает, что вы уже полностью подсели на запрещенные препараты? И знают ли ваши маги, что вы собираетесь покончить с собой и бросить их?

Мне хотелось, чтобы он замолчал. Светлые вряд ли его слышали, но они не заслуживали этого слышать. Они не заслуживали разочарования в своем магистре. Шеннейр был темным — так откуда он знал, что надо говорить?

Сеть дрожала от паники...

— Пожалуйста, — Кайя сумел заговорить первым. Доброжелательно, успокаивающе. Плавно сдвинулся в сторону, отвлекая внимание от меня. — Мы можем все обсудить.

...И гнева.

Бринвен ударила стремительно. Широкие ленты сдавили Шеннейра кольцами; я чувствовал их ослепительную жесткость. Бринвен била, Кайя отвлекал; Кайя разрушал сознание, Бринвен убивала.

Это помогло им продержаться на миг дольше.

— Мне кажется, я и так проявляю невероятное снисхождение, позволяя светлым быть, — Шеннейр поморщился, прижимая пальцы к переносице, и посмотрел на меня широко открытыми глазами: — А вы даже не потрудились заставить их подчиняться вашим приказам.

Я хотел бы умолять. Но темное проклятие не позволяло шевельнуться, не позволяло дышать. Я не ощущал страх — только парализующую обреченность.

Темный магистр широко улыбался. Его сила металась в комнате как в клетке, бешено бросаясь на стены.

— Хотите умереть? Прекрасно! Но я вложил в вас достаточно стараний, и я собираюсь получить возмещение, если они пропадут впустую. Я не трогал ваших светлых только из уважения к нашим договорам. Если вы умрете, я возьмусь за вашу гильдию. Я убью каждого второго, и ни смерть, ни жизнь для них легкими не будут. И в их мучениях — их страданиях — будете виноваты только вы, — он буднично глянул на скованных светлых. Я знал, что будет дальше. — И я вас предупреждал, Кэрэа Рейни. Это ваши самые сильные маги? Теперь у вас их нет.

Я видел много раз, как умирают светлые.

Светлая искра Кайи погасла как огонёк свечи.

...ничего нового.

Бринвен так не повезло. Печать сдавила ей грудную клетку, проламывая ребра. Весь мир превратился в узкий колодец, и я стоял на самом дне, безучастно фиксируя детали трагедии.

Я бы хотел верить, что ничего не помню, но я помнил все в точности. Если бы у меня получилось забыть, хотя бы в моем сознании они остались живы.

Их жизни таяли, истончались, словно паутинка, как тени на рассвете солнца, и нити связи уходили в пустоту, выскальзывали из рук, даже если я пытался их удержать. Мои фишки погибнут, я знал это с нашей первой встречи. Они всегда умирали.

— Ваша жизнь кажется вам невыносимой? За вас даже не принимались всерьез!

Темные волны перекатывались над головой, но мрак здесь, внизу, был неподвижен. Я потерялся в нем очень давно, но это тоже потеряло значение. Я видел множество смертей — переживу и это.

Внезапно приостановленная активация печатей вызвала глухое раздражение. Я чувствовал, что светлые все еще живы — светлые живучи, и это так — я все еще удерживал их здесь. Отсрочка во время казни только продлевает мучения. Лучше, когда все происходит быстро. Шеннейр отвлекся, зачем-то разглядывая латунную рыбку, даря возможность; я еще успевал им помочь. Мне следовало их добить пока не поздно.

Рыбка поднялась над его ладонью и зависла в воздухе. Кресты появлялись один за другим, покрывая чешую, наезжали друг на друга, заполняя все свободное пространство. Рыбка завертелась вокруг своей оси, превращаясь в волчок, увеличиваясь в размерах, и взорвалась.

По комнате прокатилась волна непонятной силы, на мгновение окутав Шеннейра тусклым сиянием, и пропала. Шеннейр пригасил поднятые щиты и обескураженно хмыкнул...

— Вон отсюда.

Миль стоял в дверном проеме, опираясь на косяк и сложив руки на груди. Нити заклятий плясали вокруг него, с огромным трудом корежа, прогибая, сворачивая чужие печати.

Шеннейр смотрел на него ласково, как на малое дитя. Словно совершенно не верил, что кому-то хватит смелости взбунтоваться.

— Будьте благоразумны, Миль, отвернитесь и закройте дверь. Как вы всегда умели.

Миль стиснул перчатку, сжимая пальцы. Я чувствовал, что что-то внутри него с хрустом надламывается.

— Ты заигрался в вершителя судеб, Шеннейр. Убирайся.

Следующее проклятие он небрежно поймал голой рукой.

— Хочешь расправиться со мной? Попробуй, — его голос вновь причудливо ломался, и кипящая в нем ненависть могла бы капать с языка ядом. — Моё проклятие выкосит каждого темного мага в этой ничтожной гильдии. Они не будут жить и радоваться, когда я мертв. И все твои старания пойдут прахом, и все твои свершения будут ничем, и вся твоя жизнь будет бесполезной, темный магистр Шеннейр. Я еще не принимался за вас всерьез.

И Шеннейр отступил. Я почувствовал это, потому что был эмпатом. Никто иной не заметил бы это.

— Какая жалость, что ты так боишься умереть, — насмешливо сказал он, и все печати погасли.

Боль горячей волной пронеслась по телу. Я пошатнулся, едва удержался на ногах, сделав несколько неверных шагов, и вцепился в его рукав.

— Я услышал вас. Я подчиняюсь. За поступки магов отвечает их магистр. Так требуйте с меня.

Он рассматривал меня бесконечно долго, убеждаясь, что внушения достаточно. Шеннейр никуда не торопился: ему было весело.

Бринвен лежала на полу совсем рядом, и я боялся, что он собирается проломить ей висок, но Шеннейр только подцепил носком ботинка ее подбородок, сдвигая голову так, чтобы она смотрела нас широко открытыми безжизненными глазами.

— Ваши люди страдают из-за вас. Очень нехорошо, светлый магистр, — в его эмоциях совсем не было злости, когда он схватил меня за руку, прижимая к столу, и достал нож. — Надеюсь, теперь вы запомните, кому вы обязаны властью.

И одним росчерком завершил свое имя.

В дверях он столкнулся с Матиасом. Матиас держал поднос и смотрел на Шеннейра так, словно тот его предал.

В наступившей тишине было слышно, как Миль со стоном схватился за голову.

Все, что строишь так долго, способно рухнуть в единый миг. Я смотрел на кровь на полу, и отчего-то мне все равно не хотелось жить.

* * *

Дни шли своей чередой. Я открывал глаза, солнечная полоска скользила от одного угла комнаты к другому.

Светлый Исток отражает светлого магистра. Весь мир отражает светлого магистра. Неудивительно то, что происходит.

— В Глицинии запускают новый опреснитель. Светлый магистр почтит своим визитом?.. — Матиас бесшумно стоит у двери и даже дышит через раз.

— Замени меня.

День, другой день. Я забуду это, как и многое другое. Я забываю то, что необходимо забыть.

В моих покоях нет острых предметов, зато есть охрана. Чтобы вскрыть пакет документов на подпись, которые прислал Шеннейр, мне пришлось идти к ним. В документах — усиление темных, чего и следовало ожидать. Охране запрещено вести со мной беседы, и потому развлечений от них было немного. Я бы мог постараться и надавить, превратить их в своих очередных сумасшедших последователей. Или просто сумасшедших.

Матиас постоянно касается правого глаза и даже не замечает этого. Возможно, воспоминания о том, как в прошлый раз использовали его, были все еще болезненны. Возможно, он переживал, что на этот раз использовали не его.

— Люди беспокоятся о вашем самочувствии...

— Светлый магистр отдыхает.

Ведь плохие темные совершили на меня покушение, а хороший магистр Шеннейр меня спас. Я имею право на отдых.

Я смотрю на море, на далекие огни, вновь ощущая иллюзорность происходящего. Казалось, стоит сделать одно резкое движение, и реальность разорвется как бумага, вывернется наизнанку, и я наконец увижу истину того, что происходит. Казалось, весь этот мир существует для меня, а все остальное — яркие декорации и тени, коробка из камня и стеклянного неба. Но мне не хватало сил для последнего рывка.

Еще один оборот. День, ночь.

За своего господина приходил извиняться Эршенгаль. Миль не пустил его на порог, и Эршенгалю пришлось стоять у порога; вопреки обыкновению, Миль не кричал, а только смотрел на него и улыбался. Темная печать, которой Шеннейр удерживал меня на месте, оказалась слишком мощной, и случайно что-то повредила у меня в легких. Я не вдавался в детали.

"Он сказал, что этого не планировал".

Я вполне понимал Шеннейра. Никому не понравится, когда нарушают его планы.

— ...я подготовил отчет... — Матиас продолжает о чем-то рассказывать; если я промолчу, он будет жалобно смотреть и жалостливо вздыхать. Интересно, если я оттолкну его или ударю, будет он делать так же?

— Ты — моё спасение, Матиас.

Золотой закат над Полынью длился вечно. Я закрывал глаза и представлял, как тени берут меня за руку и говорят, что пора возвращаться. Но мы никогда не встретимся снова — мои мертвые друзья давно сгнили в земле.

Я видел, как Матиас возвращается к ждущим его снаружи светлым. Отрицательно качает головой, и они, погрустневшие, уходят вместе. Теперь я понимал, что в Матиасе казалось странным; в его внешности, чертах лица. Он становился все больше похож на человека. Все больше и больше похож на меня.

Только когда он ушел далеко, я взял его отчет, быстро пролистывая страницы.

Матиас уже несколько раз успел переехать — его последние личные покои полностью копировали мои. Но первые, без окон, он оставил за собой. Твари Хаоса по-прежнему занимали почетное место в его сердце, но Матиас к ним больше не обращался.

От заклинательного круга все еще тянуло холодным эхом иномирья. Тварей Хаоса здесь не было, их не было вовсе, но они отлично не мешали мне молчать. Я не был расстроен и не чувствовал печаль. В сложных ситуациях не следует метаться. Все оружие, все преимущество — так меня учили.

Нэттэйджа держали на нижних уровнях — по моему приказу, и не трогали — по моему приказу. В нашу первую встречу он выглядел бодрым и посвежевшим.

Как только я вошел, Нэттэйдж сразу подался вперед, цепко разглядывая меня. Я знал, что он видел.

— Шеннейр уже успел проявить себя, — сделал вывод темный. — Решил, что теперь можно. Расслабился.

Я сел напротив, касаясь букв на руке через ткань. Они болели днем и ночью и, казалось, болели еще сильнее, когда я начинал вспоминать. Я не боялся боли, я сам чертил знаки, но это было мое искупление и мой способ спастись. Шеннейр вывернул все наизнанку.

— Но нам повезло, что он выдал себя так рано. Вас не удивляло, что темный магистр Шеннейр, такой деятельный, все время стоит в тени? Поддерживает вас, направляет... управляет... Шеннейр хитер и умен, Кэрэа Рейни. Вы устранили всех его соперников.

В глазах Нэттэйджа скользили тени — как жирные хищные угри в холодной воде. Нэттэйдж был пленником, здесь, в камере, напротив меня — и вел себя так, будто повелевал этими стенами. Оковы были у меня, он держал ключ.

— Вы ведь не умеете решать дела насилием, Кэрэа, — темный доверительно придвинулся ближе. — Нам, цивилизованным людям, тяжело среди зверья. Вы договариваетесь и ищете помощников. Но кто поможет вам сейчас?

Нэттэйдж знал, что ему ничего не грозит. Что я буду беречь его как своего последнего сильного союзника. Он не считал свое заключение падением — всего лишь отсрочкой, которая вознесет его вверх.

— Вы уже помогли.

Собеседник с сожалением развел руками:

— Никто бы не пострадал. Но я темный маг, Кэрэа Рейни. Считайте это прививкой от доверия. Вы среди темных, и никто не будет столь дружественным, как я.

Нэттэйдж не был мне симпатичен. Но, пожалуй, он меня восхищал.

— Мне всегда казалось, что мы похожи, — Нэттэйдж сочувственно взял меня за руку. Я едва не отшатнулся, но заставил себя остаться на месте, и только опустил голову. Какое же превосходство и уверенность он чувствовал сейчас, чтобы вести себя так? — Маленькие песчинки в этом мире, мы пробиваемся вверх среди чудовищ и кровавой тьмы. Я хочу вам помочь, ничего не могу с собой поделать. Но скажите мне, светлый магистр, что не дает вам покоя? Мир жесток и несправедлив, но если мы не можем изменить тьму, что нас окружает, то стоит ли себя винить? Никто не рождается темным, темным становятся, и если нет выбора — может быть, это Знак.

Тьма разная, так мне говорили.

Тьма никогда не сможет притвориться так, чтобы ее не узнали, но порой так хочется закрыть глаза.

— Почему вы не попытались спасти Юлию Элкайт?

Теперь он сбился. Я продолжал смотреть, прямо, не позволяя уклониться. Если Нэттэйдж надеялся на сотрудничество со мной, он был вынужден идти навстречу. Нэттэйдж замялся; Нэттэйдж отвел взгляд; Нэттэйдж заговорил так, будто это ничего не значило:

— Я был рядовым темным, она — Юлией Элкайт. Думаете, я не понимал, насколько это смешно? Не понимал, что мне ничего не светит? И я решил, что это будет лучший исход...

Ну что же. Это было честно.

Я чувствовал тонкую трещинку в его совершенной броне, и это был лишь вопрос времени — когда она расколет броню надвое. Это был грязный прием, чтобы вывести противника из равновесия, но раз нас окружает тьма...

Я позволил словам безобидно растаять в воздухе и улыбнулся:

— Поговорим о ваших других друзьях. О нэртэс.

Незнакомый корабль появился у берега под вечер.

Незнакомый корабль вызвал в городе суматоху. Тревога шла из давних времен, из глубины сознания, из страшных историй, гуляющих по берегам. Колонизация нового материка закончилась за десять лет, но корабли продолжали приплывать позже.

Я прибыл на пристань почти сразу и только вблизи опознал в корабле творение Ньен. Необычное: меньше, чем боевые корабли, но защищенное ничуть не хуже, оборудованное для долгого плавания. И, что приходило на ум сразу, когда я шел по коридорам — роскошное. Я не мог представить, чтобы по ним ходили рядовые бойцы, но вот те, кто ими управляет — вполне.

Корабль дрейфовал в море далеко от берега. На борту не нашли ни людей, ни следов борьбы. Тонкий оттенок темной магии нэртэс я почувствовал, как только поднялся на палубу.

Возможно, Гражданин Ньен мог бы рассказать нам больше. Например о том, куда подевалось прошлое правительство Ньен. Или почему выдачи предателя Нэттэйджа больше не требуют. Возможно, старое правительство не стало ждать, чем закончится война с Заарнеем, село на корабль и отправилось решать свою судьбу само. Но маяки Шентагара светили не им.

Когда я возвращался, то на входе в светлый блок наткнулся на странное зрелище. На берегу, где шумел прибой и ветви магнолии, двое темных держали третьего, еще один его бил.

— Светлый магистр тебе сказал, что не хочет тебя видеть... — Бретт прервал нравоучения, и повернулся с солнечной улыбкой: — Светлый магистр, прошу прощения за неприятное зрелище. Этот подлец хотел пробраться в ваши покои, но мы вовремя его задержали!

Темный маг Ринвель выпрямился, потирая живот. Он был бледен и смотрел упрямо. Я отослал посторонних прочь и остановился перед ним.

Ринвель был не из тех, кого сразу замечаешь в толпе. Типичный замученный жизнью рядовой функционер. Ничего примечательного. Ничего опасного.

Это был час, когда море ушло от берега, оставив на белых камнях запах соли, а на песке — лужицы с чудными существами. Ринвель казался мне копошащейся в песке мелкой дрянью, которую брезгливо даже раздавить. Тяжело поверить, что палачом столь многих стало такое серое пустое существо. Ринвель не был силен; просто наши ученики были... так наивны и слабы...

Именно Ринвель вырубил свет в Нэтаре. И вызвал Миля. Было забавно, что спасать меня в первую очередь звали Миля. Только поэтому я сейчас позволил ему говорить.

— Вы отменили мою казнь, — неуверенно начал темный.

Мне всегда казалось, что если враг спасает тебе жизнь, то следует порадоваться его глупости. Или быть благодарным. Ринвель считал, что раз я его спас, я теперь ему обязан.

— Вы пришли за мной в Иву, — тверже сказал он. — Что вы ждете от меня, светлый магистр? Что мне предназначено?

Я все еще непонимающе смотрел на него, ощущая, как внутри зарождается нервный смех. Ринвель считал, что он значим. Ринвель считал, что во всем этом есть смысл. Я улыбнулся ему и ответил:

— Ваше спасение случайно, Ринвель. На вашем месте мог быть кто угодно другой. Ваша жизнь неважна для меня.

Он потух разом.

В Иве я спасал граждан Аринди. Некоторые из них были темными — у некоторых граждан Аринди есть такая особенность. Никто не пойдёт за правителем, который бросает своих. Я выбрал свою фишку, и мне не нужна была вторая. Милость светлого магистра — не благо.

— Я понял, — внезапно сказал темный. — Вы уже говорили мне. Я не должен считать себя выше остальных и требовать легких ответов. Вы выбрали меня, потому что верили, что я смогу. Я ждал этого всю жизнь. Я знал... Я знал, что все это... не просто так. Я пойму мое предназначение и исполню его.

Мир замер. На краю слуха я слышал, как звенят льдинки замерзшего воздуха вокруг Ринвеля. Светлый Исток смотрел на Ринвеля. На жалкую песчинку, выдумавшую, что в нее вложены смысл и цель.

Мир со звоном разбился. Ветер с шелестом пробежал по воде, оставляя за собой дорожки ряби. Ринвель почтительно наклонил голову, словно давая клятву, словно мы были сообщниками, связанными одной тайной, и спокойным шагом покинул берег. Его Предназначение занесенным мечом висело над ним.

Бретт отпустил своих головорезов и теперь сидел на берегу, на высушенной солнцем коряге, и перебирал тонкие пластинки на цепочке.

— Хотите, я убью Ринвеля? — с готовностью предложил он.

Непосредственность вопроса поставила меня в тупик. Бретт говорил от чистого сердца и, кажется, хотел бы, чтобы я был доволен.

— Разве в темной гильдии не наказывают за такие открытые преступления?

Его улыбка была по-прежнему лучезарна:

— Кто узнает?

Мне всегда казалось, что люди, которые пресмыкаются перед сильными и отыгрываются на слабых, чувствуют неправильность в этом положении, чувствуют злость. Бретт считал это естественным порядком вещей.

Он поменял две пластинки местами; я пригляделся к тексту, выбитому на них, и спросил:

— Это катрены?

Мне тотчас же продемонстрировали всю связку. Как повод для гордости:

— У меня есть список. Несколько списков. Я скомпоновал их все, и мой список самый полный!

Раньше я бы попробовал доискаться, кто стоял у истоков. Теперь мне не хотелось делать ни единого лишнего движения. Осталась только тень любопытства — слабая, но это все, что осталось.

— Каким образом вы расшифровываете предсказания?

— А как только событие случится — так сразу все ясно, — Бретт вынул из ряда две пластинки, те, что менял: — Вот про хороший финал. "Разольются реки, моря, океаны, где была безжизненной земля..." И вот. "А в конце не будет ничего — только белый свет". Это про ваш триумф.

Вряд ли это катрены. Для загорских катренов эти говорили слишком мало о катастрофах.

— Ваш учитель будет вами гордиться. Хороший ученик — гордость учителя, — это Бретт сказал чуть ли не трепетно. — Только это имеет значение. Так говорил Мэвер.

Я не отвел взгляда и не переменился в лице. Еще одну оду о том, каким добрым человеком был Мэвер, я не выдержу. С кем-то, наверное, и был.

— Вы понимаете, что Мэвер предал вашего магистра?

Бретт недоуменно моргнул:

— Зачем его понимать? Надо просто его не злить.

У меня забрезжило понимание, когда и как Бретт научился так хорошо приспосабливаться.

— Шеннейр убил Мэвера. Что вы думаете об этом?

Мне казалось это забавным. Судя по эмоциям, Бретт не думал об этом ни одной лишней минуты.

— Не надо думать. Надо исполнять приказы.

На вспыхнувший браслет он сначала не обратил внимания, а потом поспешно нацепил наушники и радостно выпалил:

— Амариллис! — и примолк, сначала озадаченно, потом уныло, и под конец пробормотал "принято, выполняю". И вновь загорелся: — Амариллис, подожди, я все понял! Совы мне друзья, но ты, Амариллис, лучше сов...

На погасший браслет он уставился с изумлением, а потом посмотрел на небо и вздохнул:

— Но что я сделал? Нет, я понял, квартира — это несерьезно. Надо сразу покупать дом. Вы, светлый магистр, читаете людские души — что вы думаете?

Быть лучше сов было нетрудно. Лучше Бретта — тоже.

Моя охрана выпроводила его вежливо, но твердо. Небо совсем почернело, и пора было отправляться на отдых. Хотя все таблетки у меня отняли, и вместо сна я лежал и смотрел в темноту.

Цветы на столе увяли и осыпались. Остались только почерневшие венчики над опавшими лепестками. В том, что они были именно такими, был смысл.

Каждый новый день не задавался с утра — утро я проводил в медблоке. Раз уж неприятные факты вскрылись и стали достоянием моей гильдии, я не имел права подавать плохой пример. Пусть вместо магистра, подсевшего на наркотики, они видят человека, который борется с зависимостью. Я лежал под капельницами, выполнял все назначения, и чувствовал себя еще мерзее, чем было.

Мог я подумать, отправляясь к темным, что под угрозой смертей и увечий меня будут заставлять заботиться о здоровье и соблюдать режим.

Миль сквозь зубы признал, что медблоку в ограниченных пределах можно верить. Темный медблок был загадочной и неуловимой организацией, как и все в темной гильдии: здесь держали в руках здоровье правящей верхушки, полностью подчинялись правящей верхушке и лечили только тех, на кого укажут. Медблок не участвовал в интригах и не имел права голоса, но сейчас у них не было четкой определенности, что считать за власть.

Меня встречали как дорогого гостя, торопясь сообщить радостные вести. Несколько дней назад Бринвен достали из капсулы, а сегодня ее вывели из лечебной комы.

Лечебные капсулы вытягивают жизненные силы; темная магия вредит светлым. Бринвен была сильной и рослой; теперь ее руки, лежащие на покрывале, напоминали веточки. Она нескоро встанет на ноги и нескоро станет полезной. Шеннейр одним ударом смахнул с доски две мои фишки. А я ведь не вредил ему.

Я взял волшебницу за запястье, делясь теплом светлой искры. Прикасаться к светлым было страшно — я боялся навредить.

После процедур в моей голове оставалась глухая пустота. Печально осознавать, что если убрать из моей головы сожаления, теней и химическую отраву, в ней ничего не останется. Я чувствовал досаду: я не исполнил свои обязанности как магистра. Я давно должен был решить эту проблему, и я решу ее.

— "Все ваши действия будут отражаться на вашем магистре", — повторила Бринвен, не открывая глаза.

На столике рядом с ее головой лежало кольцо-печатка с алым сигилом. Я смотрел на него несколько мгновений. А потом сшиб на пол; кольцо тяжело громыхнуло по камням и откатилось в угол.

— Ничего, магистр, — губы Бринвен изогнулись в улыбке. Под приподнятыми веками блеснул огонь. — Я почти его достала, а значит, Шеннейр уже не так силен, как прежде. За нами двенадцать лет и вся светлая гильдия. Все, к чему он прикасается, разваливается, и потому он лютует. Его режим падет. Мы подождем.

Ее искра мерно пульсировала в груди, и горела тяжело и ярко. Ритм войны, который звучал для Шеннейра, звучал и для Бринвен.

Она остановила меня, когда я уже прощался. Я с горечью прочитал в ее эмоциях невысказанный вопрос; Бринвен не решалась выразить сомнение вслух. Магистр не должен позволять в себе сомневаться. Я жалел о сказанных в запале словах; я ведь справлялся двенадцать лет. Никто не мог упрекнуть, что я притворялся плохо.

Но я знал, что следует ответить. Покровительственно, уверенно. Именно то, что все желали услышать:

— Темные как рыбки, Бринвен — что им ни скажи, всему они верят.

Светлые уже ощутили, что Бринвен очнулась, и собрались рядом с ее палатой. Кайя запоздал и пришел последним; остановился, ожидая, когда все как обычно обернутся к нему и дадут дорогу. Но вместо его светлой искры теперь зияла пустота. Никто его не заметил.

— Побережье вредно для светлого здоровья. Как ни приедут, постоянно что-то случается, — заботливо сказал Вильям. Вильям связался со мной только сейчас: ждал, когда все уляжется. — То ли дело север. Природа! Сосны! Чистый воздух!

— Рыба хорошо ловится.

— А как же, — поддержал он. — Присылайте их к нам. И вы к нам приезжайте. Ваша гробница почти готова.

Я в замешательстве потер пальцами наушник, оглядываясь в темноте, пока Вильям продолжал вдохновенно вещать:

— Всем городом строили. Она большая и белая, а внутри мраморный саркофаг, а вокруг рыбы, стаи рыб. Вам понравится!

— А гробницу для Шеннейра вы сделали? — только и сказал я, отгоняя видение Миля, требующего "а солью, солью все засыпали?". — Я светлый магистр, я не могу допустить такой несправедливости.

— Конечно, — заверил высший. — Ради примирения, равенства и единства это единый комплекс. Светлый и темный магистр упокоятся вместе, это ли не благой символ для нашей Родины? Только, знаете ли, в его половине мы пока не определились с, э-э-э, оформлением.

Голые бетонные стены — не ошибетесь. Что за неудача, зачем они медлили — дизайн следовало отдать Лоэрину. И, кажется, теперь мне придется жить вечно.

Сигнал переговорного браслета ослабел и утих. Нижние уровни гильдии не пропускали слабую связь.

...На нижних уровнях начинался совсем другой мир. Здесь создавались печати, которые потом расходились по стране, совершались открытия, а что-то никогда не покидало этих стен. Тайные страсти, тихие трагедии. В ритуальные залы пускали не каждого, но у меня был ключ от всех дверей.

Их обитатели, бледные и неслышные, приветствовали меня тихими голосами. Вода струилась по камням, а из камней росли деревья с крошечными листьями из слюды. Мирринийке любили только то, что могли контролировать.

Бе-лая ли-ли-я на камнях расцвела...

Безжизненное монотонное пение разносилось по пустым коридорам. Пол усыпали белые цветы, и фигуры, полностью закутанные в черное, стояли кругом. Инфоотдел продолжал жить, но смерть Гвендолин была потерей.

...и сорвал лепестки...

Песня о тоске по утраченному дому. Мирринийке не поют песен: эту запретили, но сохранили.

Один упал в океан...

Единственное дозволенное выражение горя.

Я шел мимо не останавливаясь.

Я всегда старался проходить этой дорогой, через один из залов, круглый и высокий. Чаша на высокой подставке, нож из темного стекла, мозаика на стене.

Высоко над головой, из тьмы изломанными белыми плоскостями выплывало лицо с закрытыми глазами. В раскрытых ладонях, напротив сердца — алая астра с семью лепестками. Так изображали Аринди, когда хотели изобразить. Мне рассказывали, что астра — знак светлого магистра, основательницы Полыни. Время не сохранило ни ее черт, ни ее имени, только символ.

Это было так давно. Мы никогда не узнаем, о чем мечтали те люди, на что надеялись, что видели в будущем. Могила восьмого светлого магистра глубоко под центром столицы, и мы ходим по ней, как по множеству других могил.

"Я — светлый магистр, моя сила — движение вперед".

Она провела на великой стройке восемь лет, а потом холодной дождливой зимой заболела и умерла. Полынь-Полынь, наши слезы горьки...

Лаборатории и мастерские были вынесены в отдельный сектор. Часть них занимал Миль, и у входных дверей было на удивление людно.

Обычно помощники Миля ходили за ним по пятам как цыплята, разве что не пищали, и Миль перестал их гонять, теперь давая несложные поручения. Они шептались встревоженно; маги из инфоотдела, пришедшие с докладами, держались спокойно. Они были подключены к замку и знали, что я скоро приду.

Раздражение и злость волнами перекатывались по стенам. Печать, закрывающая дверь, явственно запрещала входить. Сегодня мастер проклятий был в еще более отвратительном расположении духа, чем обычно.

Руководство инфоотделом, как ни странно, временно перешло к Милю. Хотя между ним и Гвендолин всегда были тесные связи: Миль обеспечивал защиту и поддержку заклинаниями, а его снабжали информацией, последними слухами и сплетнями. Инфоотдел вел учет и распределял блага внутри гильдии, так что не вызывало удивления, почему Миль всегда получал то, что хотел. Я поздоровался с инфорами дружелюбно: по моей просьбе они считали, когда мы сможем заново открыть учебные корпуса в Астре. Неофитов мы набрали, магическую искру зажгли, но с ними требовалось заниматься дальше. Может быть, если темных растить в человеческих условиях, они так не озвереют. Конечно, тех, кто закричит, что это против традиций и настоящего темного так не получится, одни размазни, окажется достаточно...

Печать меня пропустила.

В лаборатории творился форменный беспорядок. Но середина помещения была свободна: там возвышалась металлическая сфера из нескольких обручей, проткнутая в разных местах металлическими штырями. И на все это было намотано множество разноцветных нитей, которые почти скрыли основу.

— Уйдите прочь, светлое отродье, — бросил Миль не дожидаясь вопроса, что случилось, и продолжил прожигать сферу мрачным взглядом, — вам не понять тех препятствий, что встречает развитый разум.

— Клубки перепутались? — мирно предположил я.

Клубки, что валялись под сферой, действительно перепутались напрочь. Если сфера представляла собой макет будущей печати, то Миль создавал что-то немеряно сложное.

— Это заклинание, которое вы делаете для борьбы с Первым Лордом? — с трепетом спросил я.

Миль открыл ящик и кинул мне запечатанный шестигранник, вновь уставившись на творение.

— Это мозг, — сказал он после долгой паузы. — Вы знаете, что это такое?

Я присмотрелся, но с такого ракурса все равно не признал.

— А почему здесь красные нити связаны с синими?

Хотя Миль необычайно тактично намекнул, что у некоторых людей в голове. Для более естественной модели некоторых веревочек должно не хватать.

— Что вы несете, Рейни, они одинаковы... — Миль умолк, посмотрел на клубки, а потом подошел и разъединил нити, на которые я указывал.

Принести темному заклинателю яркие разноцветные клубки было бы оскорбительным нарушением истинной темности; они все были темных оттенков, и потому Миль не мог их различить.

— Весь этот мир, — Миль менял нити, цедил слова сквозь зубы, и был порядком расстроен. — Тоненькие ниточки в нашей голове, по которым идет нервный импульс. Вы можете видеть Свет, видеть Тьму, а на самом деле у вас в голове химический цикл не замкнулся. Вот все ваше хваленое светлое сочувствие, все переживание...

— Вы бросили Шеннейру вызов.

Он замер. Я чувствовал, как словами и суетой он пытался заглушить страх.

Шеннейр мог бы терпеть Миля еще долго, как и прочих темных, иногда срывая на нем злость. Миль бы смирился, как смирялся годами. Но он взбунтовался. Очень неосторожно.

— Вы высказали серьезную угрозу, Миль. Не думаю, что теперь вам позволят умереть. По крайней мере, до тех пор, пока вы сами не будете о том умолять.

На краю стола стояла серебряная окружность с натянутыми крест-накрест серыми нитями. Если пожелать увидеть, то они напоминали символ песочных часов. Окружность вращалась, замедляясь, и толстая шерстяная нить наматывалась на основание. Миль остановил вращение, зло оскалился и крутанул артефакт снова:

— Я уже знаю, кого из приближенных марионеток он лишится первой.

Нэттэйдж был прав — я находил союзников. Но каким бы путем я ни шел, в конце пути всегда была война. Я ненавидел войну. Самая переоцененная вещь из всех переоцененных вещей мира.

— Да, спасибо, что вмешались, — спохватился я. — Для меня это было важно.

Даже в полутьме было заметно, как Миль позеленел:

— Вы отвратительны, Рейни.

Наступившее в лаборатории молчание сложно было назвать дружелюбным или даже приятным. Раздражение Миля постепенно гасло, сменяясь привычной сумятицей мыслей, и я погрузился в поток, пропуская его через сознание, механически распутывая нити. От воспоминаний остались слабые картинки; я забывал и, как и всегда, не мог сказать точно, случилось то или иное или нет. Миль был ярким источником эмоций. Во всей пустоте внутри моей головы не наскреблось бы и малой части.

— ...Меня сильно давит, что они умерли, страдая.

Не зная, будут ли отомщены, есть ли в их смерти смысл. Почему-то это было важно сказать, и неважно, что это слышал Миль. Если бы я только мог сказать им...

— Сколько умерло, страдая, сколько умирает, страдая, — в чужом эмпатическом поле разлилось ядовитое торжество. — А вы продолжаете жить. Вы обязаны чувствовать вину, раз уж устроили перед Шеннейром свое маленькое представление. Теперь темный магистр боится лишний раз с вами связываться. Чувствуете свое превосходство?

— Естественно, — мне казалось, что этого достаточно. Но в его словах я чувствовал тот самый вопрос, который вовсе не хотел слышать. — Что с вами случилось, Миль, если вы начали принимать слова светлого мага на веру.

Он громко расхохотался:

— О, нет, Рейни, я знаю. Вы всегда лжете. Вы вовсе не хотите умирать. Вы можете думать так, но монстр внутри вас желает жить. Он растет. И однажды он наденет ваше тело и будет смотреть на мир вашими глазами. Однажды вы вернетесь и не будете печалиться ни о чем.

Он выпрямился, поднимая голову к потолку, погружаясь в то состояние, которое предшествовало предсказанию. Порой создавалось впечатление, что Миль в самом деле что-то видит.

— Шеннейр идиот, раз верит, что может управлять чистым злом. Я не знаю, кто кого из вас сожрет, но я чувствую беду. А кто-то свалил заранее!

Стены, к которым он обращался, остались глухи и немы.

— Не беспокойтесь, Миль. Я обещал вас защищать.

В этот раз он смеялся до слез.

— Вы — исток всех бед, Рейни. За то, что вы здесь творите, в светлой гильдии вас давно бы казнили.

Я поставил на стол коробку с отсортированными по цвету клубками и смиренно сказал:

— Я учту все ваши пожелания.

...Я пришел к арке в предрассветных сумерках. Вокруг было совершенно пустынно; мрамор как будто светился, и на постаменте кто-то оставил свежие цветы.

Я положил букет к подножию арки, и цветы яркими пятнами рассыпались по мрамору. Алые, пурпурные и синие, в темноте кажущиеся почти черными. И прижался лбом к теплому камню.

Море шелестело далеко внизу, и ветер, дующий из синей ночи, был холоден.

Огонек лампадки уютно горел за стеклом. И, может быть, именно в отблеске его пламени, в предрассветной серости, знаки, тонко процарапанные в мраморе на внутренней поверхности арки, виделись так четко. Я не успел ощутить злость, когда протянул руку и провел пальцами по узору, считывая символы тхаэле. "Солнце огненным..."

Солнце огненным шаром скатилось с небес и утонуло в море

Звезды упали вниз и запутались в пальмовой крыше

Следы на песке стирают равнодушные волны

Твой голос в шуме прибоя...

Сквозь арочный проем виднелось море, смешавшееся с туманом, и туман поднимался вверх, пожирая затухающие звезды. Я бросил последний взгляд на погребальную стелу и пошел прочь.

Внизу, у подножия лестницы, запоздало расцветали деревья. Гранатовые, розовые, и апельсиновые, белые.

Жизнь продолжалась, жизнь всегда продолжалась.

* * *

Перед отъездом мне пришлось навестить управление Кипариса. Мой портрет оттуда наконец-то убрали и повесили картину с двумя волшебными рыбами, побольше и поменьше, которые плыли по кругу. И гордо пояснили: "Учитель и ученик".

— Однажды кто-то нарисовал красную рябину, которая отражается в колодце, и у гильдий хватило обсуждений на год, является ли это оскорблением, — поведал мне Иллерни. — А если является, кого и как именно. О, эта сила искусства!

И здесь же я услышал весть, которую так долго ждал. Мы дожали Загорье. Загорье высылало помощь. Попытка окружения оказалась очень доходчивой: Загорье переоценило приоритеты, и из сосредоточия скверны Аринди в одночасье стала белее горных снегов.

— Друзья светлейшего Загорья. Как низко мы пали, — брезгливо сказал Миль. Миль тоже был здесь, высокий, мрачный и неумолимый; здесь его знали, и он держал всю местную власть в почтении и страхе. — Давайте, вперед, замиритесь с Заарнеем.

Удивительно, как в человеке, которого я помнил эгоистичным и трясущимся за собственную шкуру, расцветала страсть всякого мирринийке ко власти и контролю.

— Как я могу вам что-то доверить? — ответил он на это, и на ходу бросил довольно жмурящемуся на картину Матиасу: — Чему ты радуешься, глупая килька? В тебе видят только отражение твоего магистра. Весь твой свет заемный.

Матиас хотел сказать что-то остроумное, но подчинился ментальному призыву и ограничился:

— Свет моего магистра безмерен. Тебе не хватает, а мне вполне.

Миль уезжал раньше, и я видел, как темные бросают жребий, выбирая несчастного, который его повезет. Перед отъездом заклинатель успел сцепиться с моей охраной, доказывая, что они не умеют меня охранять. Охрана слушала степенно и спокойно.

— Я семь лет пробыл на землях Хоры, — напомнил я, когда мне надоело. — Я умею выживать.

— А что за трудности у вас были на землях Хоры? Бегать по горам и весям от толпы поклонников, не запинаться о тех, кто падает вам в ноги, случайно не упасть, когда вас таскают на руках?

Надо сказать, у Миля были интересные представления о буднях светлых магистров.

— Как же вы правы, Миль! Это было так утомительно.

Воспоминания безмятежно скользили в сознании. Отдавал ли Миль отчет, насколько возвышению образа светлого магистра способствовала именно его болтовня. Все решится. Все будет хорошо — в итоге, как и положено.

Серпантин петля за петлей ложился на скалы. Шелковое полотно моря тянулось по правую руку, по левую — голый камень; я открыл окно машины, и теплый ветер бил в лицо.

— У светлого мага две беды: перекроить себя в угоду чужим желаниям или сломать всех вокруг.

Иначе однажды очнешься зеркалом чужих ожиданий среди толпы полубезумных почитателей.

— ...Нам разрушают границы, отделяющие от мира, а потом заставляют выстраивать их заново. Эмпатия всегда идет об руку с необходимой жестокостью.

Матиас с обожанием гладил боевую цепь, перебирая звенья, и мечтал о скорых битвах. Впереди показалась обзорная площадка, и я приказал остановиться. И ласково сказал:

— Выкинь ее.

Матиас не понял. Обижать его было, что вытаскивать на песок рыбок — они точно так же трепещут плавниками и смотрят лишенными разума глазами. Я вышел на площадку, подставляя лицо солнцу, и приказал:

— Выкинь свою боевую цепь. Мне не нравится, что у моего ученика вещь, подаренная моим кровным врагом.

Матиас боком выбрался из машины, прижимая к себе цепь. Он по-прежнему смотрел на меня — он по-прежнему не верил, что я могу так поступить. Матиас был наивен. Я мог гораздо худшее.

Он прошел к парапету, каждый миг ожидая, что сейчас я рассмеюсь и превращу все в шутку. Вытянул цепь на руках; внизу, под скалой, волны пенились и гладко сверкали, и перекатывались через валуны, хватаясь за водоросли.

Я чувствовал, как его руки дрожат от напряжения, жалобную мольбу. Время растянулось в один бесконечный момент; надо было остановиться, но я не мог.

Я чувствовал холодный металл округлых звеньев; я чувствовал, как они становятся все более тяжелыми и скользкими, чтобы их удержать.

— Стой!

Матиас успел перехватить цепь за последние звенья. Я сжал пальцы и спрятал руки в карманах.

— Зачем? — было бы намного проще, если бы Матиас злился, но он только смотрел, полностью доверяясь моему ответу.

Я уже не понимал, зачем. Все разом стало тускло и бессмысленно; безнадежные попытки объяснить. У светлых наставников получалось лучше, и им не хотелось после врезать по роже. Но их усилия тоже не помогли.

— Весь мир будет заставлять тебя жертвовать, жертвовать, жертвовать, и в конце...

Разорвет тебя на кусочки. Я опустил плечи и сказал:

— Прости меня.

Все станет понятно, когда будет уже слишком поздно.

Я вернулся к машине; Матиас продолжал стоять у парапета. Боевая цепь безжизненно обвисла у него на руках, и он смотрел на нее, словно разом лишился привязанности:

— Мне ее бросить?

Я терпеливо вздохнул:

— Нет.

Море лазурным полотном стелилось за окнами машины. День был ясен как прежде. Матиас забился в угол и понуро смотрел в пол.

— А ты бы выкинул свою цепь, если бы твой магистр попросил?

Было время, когда я сам бы прыгнул с утеса. Но я взял посох.

— Так ты хотел, чтобы я ее бросил?

Я навсегда зарекся строить из себя мудрого учителя.

— Конечно же, нет.

Конечно же, да. Так плохо с моей стороны.

На въезде в Вальтону нас остановили для проверки документов. Я не торопил: магистр первый среди всех должен соблюдать законы. Вальтона была древней землей.

Дорога из сплавленного гравия. Побережный хребет то вплотную подбирался к воде, то отступал, открывая вид на сухие мрачные долины. Темный песок, остатки ограждений. Иногда мне казалось, что между скал я вижу сплетенные из травы шалаши. Сходить с дороги и приближаться к берегу было строго запрещено.

Солнце тускло светило сквозь дымку. Море было грязного серого оттенка, иногда переходящего в холодную синеву. Голые вершины гор — черные, а покрывающий их сухой кустарник — бурый и красный. Я чувствовал следы погасших источников за изрезанной линией скал. Магия там, где мир меняется. Когда мир перестает меняться, магия умирает.

У нас была остановка на середине пути, на светлой исследовательской станции. Теперь станцию заняли темные, переехав из неуютного старого лагеря, но некоторое время она была заброшена. Сюда приходили те, кто жил здесь, и все здания покрывали рисунки — красные шипы, белые круги и черные контуры рыб. Вряд ли пятое этнографическое было бы против.

Теперь станция снова ожила. Аринди понемногу захватывала Вальтону, и пусть процесс шел небыстро, будущее неизбежно.

Здесь Иллерни, которого никто не видел с нами, нас покидал. Два дня назад к границе Вальтоны толпой явились загорцы, поставили на границе фуры и долго стояли на той стороне, направив на нас оружие. А потом ушли. В фурах было чистейшее зерно, которое сразу отправили на экспертизу. Загорцы ели зараженную пшеницу, их это не могло испортить, но не всем быть такими стойкими, как загорцы.

Иллика и загорец в красном до сих пор общались по общей связи, как родные души, встретившиеся в этом полном бедствий мире. У власти Загорья стояли неглупые люди: по крайней мере, они стали таковыми, когда их чуть не взяли в кольцо.

— Мы хороши в пробуждении совести. А что мы им скажем, Иллика? — ласково спросил Иллерни, обводя пальцем заблестевшую татуировку на запястье.

— Они заплатили за свои заблуждения недостаточно, — строго ответила волшебница.

— Правильно.

Море было пустынным на всем протяжении, но я чуял легкие парусники нэртэс, которые скользили так, чтобы их не заметили с берега. Нэртэс интересовали все наши движения.

Площадку для ритуала расчистили на вершине холма. Внизу виднелись пляжи из черного вулканического песка, наспех сколоченный причал и привязанные к нему лодочки нэртэс. Здесь, наверху, землю покрывали ломкие серые былинки. Вплотную подходящий к воде береговой хребет был частью вулкана — когда-то давно, но напоминание вызывало уважение. Небольшая полукруглая долина неподалеку серьезно походила на заросший кратер.

На холме мы выложили пересекающиеся круги из гладких белых камней. Камни были в изобилии разбросаны по склонам — возможно, мы разорили береговое святилище.

В Вальтоне еще звучал отзвук древних источников — давно угасший. Это было странно. Чтобы источники погасли, они должны сначала зажечься. Наш пятый отдел исследовал Вальтону, находя закономерности, а темные кричали, что мы впустую тратим время. Потом темные выпытывали то, что мы узнали, обвиняли в том, что им никто ничего не рассказал. Я не знаю, не успел узнать. И никто теперь не узнает.

— Это правда, что когда появляется новый магистр, старый должен умереть? — Матиас догнал меня и пошел шаг в шаг. Он все еще выглядел подавленным, но теперь уже иными мыслями; Матиас был отходчив. Возможно, это его спасало.

— Естественный порядок вещей, — меня убаюкивал ход этих мыслей. — Новое появляется, отжившее умирает.

— Как мы его узнаем? Нового светлого магистра?

— Он придет однажды. Может быть, он уже здесь.

Но его нельзя узнать.

— Придет на все готовенькое, — Матиас наморщил нос в чисто ариндийском возмущении, и вновь нацепил островную маску. Светлая магия есть гармония; страшная островная маска гармонировала с этим миром. — Он должен быть сильно тебе благодарен.

Я наблюдал за ним, искренне забавляясь:

— Мне кажется, он будет меня ненавидеть.

— Я буду внимательно смотреть по сторонам, — с нехорошим, темным оттенком в эмоциях пообещал заарн.

В узловых точках дымили костры из горьких трав. На широких валунах лежали растерзанные птицы. К двум высоким столбам из белого высохшего дерева привязали черные ленты, а на верхушки надели черепа хищных тварей. Место темного ритуала выглядело как надо.

Нэртэс сновали вокруг, готовые залезть под каждый камень и всюду сунуть нос, но приближаться не рисковали. Бывшие командиры северной коалиции сидели в стороне на траве, и выглядели как полагается людям рядом с темным ритуалом. Им хотелось домой. Вдобавок они замечали, что нэртэс здесь предназначена роль гостей, а им — пленников.

Чем больше я узнавал о Северной коалиции, тем более странной она казалась. В ней не было ни людоедской идеологии, ни ужасных порядков, ничего выдающегося, ничего необычного. И северяне были обычны. Им сказали идти сюда, и они пошли. Одежда северян по-прежнему напоминала ворох выцветших тряпок, и северяне по-прежнему считали это формой.

Ветер в Вальтоне звучал: я слышал шепот и тихий заунывный посвист. Иногда мне казалось, что я слышу голоса теней — если бы тени захотели со мной говорить.

Миль величественно стоял на краю кратера, и ветер рвал его одежду. Нэртэс крутились рядом. Миля они узнавали, подступиться не решались, но терпение закончилось быстро:

— А чем можно заменить черепа? У нас такие не водятся, — первым высунулся Аори Ильех. Кажется, с прошлого раза его волосы стали еще синее. Товарищи мгновенно собрались рядом как стайные хищные рыбешки. Миль даже не повернул головы, и Ильех попытал счастья снова: — Вам так повезло, повезло очень, что вам попался начинающий светлый магистр. Он еще все еще недостаточно контролирует... Понимаете. Это все. Мироздание.

Ради грядущего ритуала мой статус пришлось раскрыть. Нэртэс не могли успокоиться до сих пор. Они мешали мне пройти, но это не было важно.

Аори успел спрятаться за спины товарищей и еще сделал несколько шажков назад. Остальные даже не смогли двинуться с места.

— Светлый источник — безглазое чудовище, которое шарит по миру множеством пальцев, — Миль все так же отрешенно смотрел за горизонт, и смысл его слов был идеально темен для истинной темности. — Оно чувствует жертву и ищет ее наощупь.

Нэртэс наконец смогли двинуться с места. Многие закашлялись; я видел, как ближайший маг выплюнул на ладонь розовую слюну и зубы.

— Никто не убережется, оказавшись на пути светлого магистра, — буднично закончил Миль. Теперь на него смотрели с нескрываемой злобой, но приближаться больше никто не рисковал.

— Дикая чушь, — не выдержал кто-то из северных. — Какие-то монстры, светлые магистры, твари в тумане!

— Твари в тумане реальны. Их существование доказано математически, — сказал я им. — Остальное как хотите.

Шеннейр стоял на вершине холма и наблюдал за выгрузкой алтаря.

— Он тебя оскорбил, — тихо сказал Матиас, когда мы поднимались. Я покачал головой, ощущая след от удара, давно исчезнувшего. Шеннейр поступал грубо даже со своими высшими. Необдуманно пенять на пренебрежение, которое до сих пор помогает мне выжить. — Я могу попытаться...

— Нет. Он мне нужен, — я посмотрел на тусклое солнце прямо над головой, едва пробивающееся сквозь дымку. — У него великая роль.

Мы обменялись приветственными поклонами. Большинство темных не преминули бы, злорадствуя, припомнить мне мой просчет, но Шеннейр был на диво отходчив. Это давало иллюзию, что с ним можно работать.

— Хорошо устроено, — я чувствовал стройный ряд его эмоций. Так легко было ощущать уверенность, находясь рядом.

Шеннейр усмехнулся не разжимая губ.

— Надеюсь, вы выкинули всю вашу чушь из головы.

— Я предупреждал вас, Шеннейр, что препараты плохо действуют на мой разум. Но все могло быть хуже. Я мог бы читать вам стихи про кошку.

Стихи про кошку его не напугали, а зря. Миль слышал их всего лишь раз, и это разделило его жизнь на "до" и "после".

Я не понимал, почему постоянно должен оправдываться.

Алтарь наконец выгрузили из машины. Это была каменная платформа, накрытая стеклом, под которым переливалась жидкость с ртутным блеском. Соединялась в озера и вновь разделялась на отдельные рукава. Возможно, реагировала на слабое движение земли от далеких землетрясений. Мне было сложно даже находиться рядом. Порой мне казалось, что все красочные темные ритуалы существуют только потому, что сама по себе тьма очень скучна.

— Что есть тьма для темного мага? — спросил я у темного магистра, и темный магистр ответил:

— Хватит маяться херней, Кэрэа Рейни.

Если все высказывания Шеннейра собрать в один кодекс, пожалуй, его сторонники найдут там ответы на все вопросы.

— Однажды придут ко мне светлые и спросят: "Магистр, а что есть тьма?" И я отвечу им — "пошли вы..."?

— Не выражайтесь, — Шеннейр заметно поморщился, а потом все же решил, что его статус предполагает необходимость объяснений: — Тьма не "что-то". Это способ, и если мы будем танцевать вокруг чудные танцы, возводить в культ и слишком много думать, он будет для нас бесполезен. Почему ваши подчиненные смеют задавать вам вопросы?

Пожалуй, теперь я понимал, почему меня записали Шеннейру в ученики. В обществе темных были свои нормы поведения, и вряд ли даже приближенные Шеннейра позволяли такую вольность.

— Что для светлого мага свет?

Я заморгал, не ожидая от темного магистра такой глубины:

— Я принадлежу к тому течению, где считается, что для нашей работы эта информация несущественна.

Кажется, теперь Шеннейру захотелось свернуть мне шею.

Миль тронулся с места; подошел к подножию холма, задрал голову, смотря на нас, и принялся подниматься широкими шагами. От Шеннейра он старался держаться на расстоянии и встал по другую сторону алтаря. В эмоциях Миля дрожал вызов и сладостное опьянение свободы. Даже когда Миль приходил к Шеннейру в камеру, к скованному противнику, он боялся, и теперь мстил за это.

— Знаете, чем вы отличаетесь от Ишенги, Шеннейр? Ишенга умел держать себя в руках. Что ж вы хотите от светленького, который вместо драгоценного магистра попал в руки его больного бешеного злого двойника?

Вопреки ожиданиям, вспышки гнева не последовало. Шеннейр наклонил голову к плечу и с иронией, куда более оскорбительной, чем гнев, протянул:

— Интересно — а когда именно вы, Миль, переметнулись к светлым?

Война между высшими магами стоила дорого даже победителю. Они не должны были схватиться прямо сейчас, но даже ссора была так неуместна. Меня задевало, как просто они используют имя моего магистра; но они его знали, а мне не дали шанса узнать. Самые яркие звезды живут так мало. Я отбросил варианты, за которые влетело бы мне самому, и наивно спросил:

— Это правда, что Ишенгу так достали сравнениями с вами, что он одно время ходил по темной гильдии в одежде с надписью "Я не Шеннейр"?

Миль возмущенно всплеснул руками, словно такая глупость испортила ему весь настрой. Шеннейр ухмыльнулся:

— Правда. Я тогда ходил в такой же.

...— А что такое твои стихи? Это волшебство? — прошептал мне Матиас, улучив момент. В его эмоциях горело ожидание чуда.

— Когда я попал в плен... — я понял, что не хочу продолжать. Темные назвали бы это душевной слабостью; темные вынуждены прятаться за деланную браваду, иначе придется признать слишком многое. — Я рассказывал их, чтобы не потерять себя. Нашли где искать тайные смыслы.

Нэртэс ринулись к нам как только получили позволение, рассыпались вокруг, сверкая хитрыми острыми взглядами на нас и на алтарь. Я чувствовал их зависть и досаду, что получить и то, и другое коротки руки. Нэртэс были беспокойны и настороженны — жизнь темных требует настороженности и беспокойства. У нас говорили, что если поставить перед темными коробку, первое, что они подумают, что там опасность — порой было приятно пугать темных пустой коробкой.

— А как так получилось, что вы работаете вместе? — Аори Ильех захлебывался от неуместного энтузиазма, под которым даже не скрывалась жадность. — Светлый магистр, если вас взяли в заложники, моргните два раза!

Я не стал ничего отвечать, только посмотрел с укором чужому скудоумию, прощением и чуточку высокомерием. Впрочем, возможно, со стороны этот взгляд выглядел и не так.

Северян привели следом за ними. Эти поднимались медленно, наверху сразу сбившись в кучу, и смотрели на нэртэс с усталой враждебностью.

"Нам сказали, что на юге у нэртэс резервная база, — однажды сказала мне Хаджет, когда я приехал в лагерь военнопленных. — Гнойник, откуда потоком идет оружие и вызывающая привыкание отрава. Если его не выжечь, нэртэс не сковырнуть".

Нэттэйдж, которому я передал разговор, сильно возмутился.

"Производили бы сами, и закупать бы не пришлось. Всем бы только жаловаться и не платить!"

Загорцы были в разы веселее, даже когда молчали. Порой меня пугала в северянах эта тупая равнодушная обреченность. Охотно они рассказывали только про нэртэс. Момент, как от борьбы с нэртэс гильдия Джезгелен перешла к резне на крайнем юге, а гильдия Дженеро оказалась в бегах на крайнем севере, каждый раз оказывался пропущен, но восстановить ход событий было несложно.

— Мы собрали вас здесь от имени страны, которой вы принесли столько горя, — начинать должен был светлый магистр; я справился с волнением, и с радостным предвкушением тоже. — Чтобы раз и навсегда решить все наши противоречия.

— Не хватает одного участника, — властно перехватил беседу Шеннейр, и небрежно кивнул в сторону, на человека, которого только-только привели конвоиры. — Бывший высший маг Нэттэйдж.

Маги из Нэртэс разом напряглись. От того, что увидели своего союзника, или от того, что союзник под стражей, я сказать не мог, но нэртэс совсем не умели скрывать эмоций.

Человек в безликой серой форме смущенно взмахнул рукой.

— Не обращайте на меня внимания. Я просто постою рядом.

— Не скромничайте. Ваш вклад велик, — Шеннейр едва ли задержал на нем внимание, и с куда большим увлечением провел над платформой ладонью: — Этот алтарь вырезан из каменного пола, где был убит предыдущий светлый магистр.

Все присутствующие затаили дыхание. Я смотрел на платформу со смешанными чувствами. Я подозревал, что поступки темных имеют извращенную природу, но не настолько же.

— Это невероятно проклятая вещь, — сдержанно высказался Аори Ильех.

О, еще бы. Смерть светлого магистра оставляет отпечаток.

Невероятно проклятый человек Шеннейр усмехнулся и кинул на платформу полупрозрачный шарик. Тот не упал, а завис в воздухе, и ртуть под ним растеклась спиралью, корнями рек, линиями границ и вспыхнула двумя точками.

— Как сказал наш светлый магистр, пора заканчивать. Это просто. Вот ставка Джезгелен. Вот неназванная столица Северной коалиции.

Такую хорошую карту дальних земель я не видел ни разу.

— Нет, — сердце ударило и провалилось в пропасть. Я чувствовал страх, но поверх него — тупую обреченность. Происходящее было неизбежно. Что за горькая наивность, надеяться на иное. — Нет, это мирные переговоры!

— Как в прошлый раз?

Я задохнулся от злобы.

— Неконвенционные заклятия, — матовая сфера неторопливо вращалась над огнями чужих городов. Такая крошечная. Такая смертоносная, — всем хороши, но нацелить их на дальние расстояния невозможно. И потому глупцы верят, что могут посылать к нам войска, а сами отсиживаться вдали, в безопасности. Мы исправили это.

Маги нэртэс, радостно кивающие каждому слову, заметили своих помрачневших товарищей и остановились. Слова Шеннейра звучали как приговор, как печать под приказом о казни. Маги Аринди — знаменитые оружейники. Война против нас началась с того, что оружие Аринди стало знаменито.

— Вы вторглись в мою страну, — голос темного магистра превратился в грозный рокот. — Вы хотели получить наше оружие. Вот оно, самое лучше, самое совершенное, и я запихну его в вашу глотку. Сегодня ваша империя падет.

— Там тысячи людей! Это самый большой город на материке, Шеннейр!

Он улыбнулся, мечтательно и незнакомо, и ответил не своими словами:

— Только в этом есть смысл.

Охранники положили ладони мне на плечи, предупреждая от неверного шага. Это уже случилось когда-то; бесполезно было просить, бесполезно убеждать, но если в прошлый раз я подчинился, то сейчас — нет.

— Я не даю разрешение.

— Вы так и не поняли свои ошибки. Ну что же, — тяжелый, обещающий всевозможные кары взгляд придавливал к земле. — Время светлых ушло. Обойдемся без вашего разрешения.

Охрана безжалостно оттеснила меня назад. Я видел, как точно так же заставляют отодвинуться от жертвенника северян.

Песок на берегу пошел волнами, замирая четкой сеткой. Волны застыли, разделяя море на ровные квадраты. В руках Шеннейра сверкнул кинжал; капли крови веером упали на жертвенник, забрызгав коалицию и ее столицу. Сфера с неконвенционным проклятием приобрела прозрачность, и запертая внутри схема проклятия зашевелилась, пробуждаясь...

Заклинание Ильеха ударило в платформу, оставив на месте столицы глубокую вмятину. Миль успел подставить руку, и отлетевшая сфера вновь легла ему в ладонь.

Несколько мгновений нэртэс и северяне оцепенело смотрели друг на друга; потом нэртэс переглянулись, как будто незаметно разделяясь на две группы.

— Предатели, — удивленно произнес маг в куртке с заклепками. Аори Ильех попятился назад и бросился бежать, и мир залила ослепительная вспышка.

Охрана окружила меня молочно-белыми щитами и потащила прочь быстрее.

Быстрые проклятия нэртэс язвили и жалили друг друга; грохотали тяжеловесные печати северян, и наши заклятия рвали их в клочья. Сражение кружилось вокруг меня, не касаясь и краем белоснежных одежд. Я никогда не умел останавливать катастрофы.

Я начинал...

...У пристани не осталось ни единого корабля. Нэртэс в куртке с заклепками лежал на досках, мертвый. Еще несколько тел я заметил на берегу. Нэртэс, бежавших вместе с Аори, оказалось больше, чем нэртэс, которые бросились за ними в погоню. Я думал, распределение будет иным.

Ритуальные костры погасли. Ритуальные камни оказались раздроблены. Ритуальные столбы повалены. Ритуальные приношения смешались с землей, и ветер был полон дымом и золой. Жаль. Это был красивый ритуал, я старался.

Среди наших были только раненые. Северяне сидели на траве на том же месте и ровно с тем же видом. Мы позаботились, чтобы никто из них не пострадал. Когда я приблизился, они разом встали.

— Как я вам говорил, — я старался быть сочувственным. — Ваша власть сотрудничает со врагом.

Потому что единственной, кто на самом деле выигрывал от существования темной гильдии Нэртэс, была Северная коалиция.

Северяне были лояльными солдатами. Они простили, когда их подставили и бросили, когда отправили завоевывать постороннюю страну. Но чем больше человек прощает, тем сильнее взрыв, когда терпение закончится. Я видел, как они сжимают зубы и стискивают кулаки.

Хаджет коротко кивнула:

— Нам пора домой.

Я знал, что больше их не увижу. Они пробыли моим оружием недолго; мне просто требовалось правильно их нацелить.

— Это заклинание... — окликнула меня волшебница напоследок, — вы правда...

Я тепло ей улыбнулся:

— Это ложь.

Платформа наполовину ушла в землю, но осталась в целости и сохранности. Я положил на нее ладонь; ртутная жидкость собралась под ладонью, и больше ничего не произошло.

А чего я ожидал? Что светлый магистр Ишенга явится передо мной? Я здесь один.

Сквозь туман я слышал, как мчатся от берега легкие парусники нэртэс. Нашей целью было дать им уйти. Чтобы на быстрых лодочках они доставили весть о том, что часть гильдии нэртэс помогает врагу. Чтобы на север двинулись машины северных, разнося раздор и горькую правду.

Шеннейр встал рядом. Мы переглянулись и расхохотались.

— Вы думаете, темная гильдия Илькен правда существует? — спросил я, отсмеявшись.

— Я думаю, что для темной гильдии, мечтающей завоевать мир, темная гильдия Нэртэс за полвека не сделала буквально ничего, — серьезно ответил он.

— А что такое знал Нэттэйдж, что они так всполошились? — Матиас снял островную маску, и вместе с ней волшебство происходящего окончательно рассеялось. Осталась только прагматичная основа; я любил такие моменты.

Мы уже спускались с холма, и я внимательно огляделся, убеждаясь, что вокруг нет никого постороннего, кто бы мог услышать. Нэртэс мы продаем оружие напрямую, коалиции — через посредников. По выкладкам Нэттэйджа, у нэртэс не было помех, чтобы этому помешать. Но груз коалиция получала полностью.

-...больше Нэттэйдж ничего не знал. Но они о том не знали.

Думаю, нэртэс порядком на него злы.

На самом деле о связи темных Нэртэс и Северной коалиции я мог только предполагать. Какая-то связь была: Нэртэс — слабая и неудачливая темная гильдия, для мировой власти, о которой мечтает всякая тьма, им нужен кто-то, кто расчистит дорогу, а что бы потом они делали с Джезгелен, что бы коалиция делала с Джезгелен — это уже другой важный вопрос. И власти Северной коалиции выглядели достаточно практичными, чтобы под байки о тьме и свете договориться с темными Нэртэс о будущем переделе мира. Уж слишком удачно нэртэс сорвали мирные переговоры, которые мешали коалиции. Не обязательно, конечно, что договоренности потом будут выполняться.

— А какие у нас доказательства, что Северная коалиция предатели?

Я иронически приподнял брови:

— А для чего нам доказательства?

Но на самом деле правда не важна. Важно то, во что поверят люди. Предатели, шпионы и тайное правительство превосходно найдутся сами — зерна сомнений брошены.

Лагерь стремительно сворачивали. Машины со стоянки уезжали, приезжали, и пришлось отойти в сторону, чтобы не путаться под ногами. Пленных северян перевели на несколько временных баз у границы, и теперь требовалось их собрать, посадить на северные машины и срочно перебросить всю ораву через Вальтону. Шеннейр взял это на себя, и я ему не завидовал.

Гильдия Джезгелен была слишком сосредоточена на своей задаче, чтобы осознать, что ее военным консультантом выступает темный магистр. Какая честь, какое падение. Эмпатическое поле дрожало от перемещения масс людей, от грозного гула множества сознаний, сосредоточенных и злых.

— Разыгрывать фишку Борьбы С Тьмой надо очень осторожно, Матиас.

Не все так гениальны, как светлейшее Загорье.

Мы долго не выдвигались: охрана объясняла, что надо ждать сопровождение, потому что нэртэс сейчас непредсказуемы. Я следил за нэртэс через эмпатическое поле: нэртэс, верные своей гильдии, убегали на север, сторонники Аори Ильеха пытались их задержать; Миль им мешал. Несколько лодок болтались далеко в море, уже без команды, а часть...

— А где Нэттэйдж? — я увидел ответ в глазах охраны. Они знали, что будет дальше — но они не успели.

Покосившаяся хижина у кромки воды. Машина, которая привезла Нэттэйджа. Лодка. Восприятие разделилось надвое: тьма, заволакивающая сознание, и кристальная ясность.

Аори Ильех стоял на пристани с термосом в руках. Наше внезапное появление его напугало; но он сразу понял, что мы одни. Кажется, он что-то сказал...

"А я думал, мы с Аринди союзники?"

Он мог бы так сказать.

Я почувствовал, что он увидел Матиаса; я ощутил, как Матиас впервые применяет первое настоящее светлое заклинание. Певучее легкое сияние разлилось над берегом, и не хотелось ничего делать, ни о чем думать — только существовать внутри него.

— Мы друзья, — сладко подтвердил Матиас.

Я прошел мимо и прошептал:

— Вы провалили мои первые мирные переговоры, Аори.

Внутри хижины было темно. Я толкнул скрипнувшую дверь.

Мы вытащили Нэттэйджа из крепости Нэтара. Лишили его подручных. Отобрали его артефакты. Бросили его здесь.

Нэттэйдж полулежал, привалившись к стене. Увидев меня, он слабо улыбнулся:

— Шеннейр приказал меня не охранять. Отомстил... за Эршена... за то, что влез поперек его планов... Так не хотелось умирать в одиночестве.

На полу валялась перевернутая чашка. Нэртэс уже не было смысла закрывать Нэттэйджу рот, но они мстили за предательство.

Его татуировки сияли, пытаясь спасти жизнь хозяина. Но Нэттэйдж никогда не был хорошим магом, и против яда слишком сложно справляться магией.

Я рухнул рядом на колени. Я создал светлую целительную печать, я открыл канал между собой и Матиасом, забирая заемную силу, я схватился за браслет, вызывая помощь.

Браслет молчал.

Нэттэйдж нащупал мою руку и сильно сжал, заставляя наклониться к себе.

— В моем кабинете, — он говорил отрывисто, хватая ртом воздух и делая длинные паузы. — Сейф. Там документы для моих замов, для вас.

Светлая печать мерцала, и я постоянно ее восстанавливал, чувствуя, что это не помогает. Я всего лишь продлевал агонию и удерживал темного в сознании. Если бы от всех болезней и ран могла спасти ученическая целительская печать. Нэттэйдж скосил на нее глаза, ясно и грустно:

— Мой последний совет, светлый магистр. Если вам что-то дорого — боритесь до конца.

Я вытащил Нэттэйджа из крепости Нэтара. Лишил его подручных. Отобрал его артефакты. Светлая магия работала как обезболивающее; я видел, как его жизнь истончилась до прозрачного отпечатка, как его глаза подернула пленка. Нэттэйдж продолжал улыбаться; но видел перед собой что-то иное, прекрасное и счастливое, и в его сбивчивом шепоте еще можно было различить слова:

— Я построил Нэтар на месте пустыря и развалин. Зачем Юлии этот холодный замшелый замок? Я бы построил ей большой дом на берегу моря, где всегда светит солнце, и посадил бы сад...

Я не заметил последний вздох. Казалось, что-то должно произойти; ничего не произошло. В хижине остался посвист ветра над крышей, шелест сухих былинок, шум моря. Я сидел рядом, надеясь на что-то, на чудо, а потом отпустил все еще теплую руку.

Минус девять.

Снаружи Матиас и Аори пили чай. Аори так нравилось, что он закусывал чашкой. Кровь текла по его подбородку, но он продолжал запихивать осколки в рот. Матиас не сводил с него умиленного взгляда.

Море шумело так тихо, так нежно.

Шеннейр не стал охранять...

Я зацепил пальцами застежку ошейника, оглянулся на боевую машину у хижины.

Шеннейр не стал...

Миля зажали между скалой и морем. Нэртэс прятались за камнями, атакуя его без перерыва, прикрывая друг друга, перебегая из укрытия в укрытие, сжимая цепь. С моря нэртэс поддерживали лодки; но еще хуже, что они били по скале, грозя обрушить ее вместе с Милем в море.

Очередной удар выбил из скалы поток камней. Миль успел закрыть голову руками, но его чуть не сбросило вниз. Заклинатели плохи в открытом бою. Подкараулить отбившегося от своих заклинателя и убить — самое правильное дело. О, я знаю это. Кто бы мог подумать, что нэртэс настолько мстительны.

Машина с ревом рванулась на скалы, перемалывая все на своем пути, и я нырнул под приборную панель.

Машину несколько раз тряхнуло. Миль не тронулся с места, холодно разглядывая остановившиеся прямо перед его лицом железные гусеницы.

— Я знаю вашу опасность, Рейни, — его голос все равно перекрывал шум мотора. — У вас не получится меня задавить.

Я схватил его за руку и втащил в кабину.

— Я обещал, что вы... — я развернулся на каком-то буром месиве и резко бросил машину вперед. По крыше зацокали камешки, и скала с уханьем рухнула за спиной. Проклятия царапали броню машины, но не могли пробиться внутрь; оказавшись в укрытии, Миль успевал их разрушить, — будете жить. Не бойтесь, водить меня учил Шеннейр.

— Смотрите на дорогу! — нервно потребовал он.

Переговорный браслет наконец проснулся. Шеннейр хотел знать, где меня носит.

Дорогу перед нами рассекали трещины, горизонт полыхал радугой, а небо заливал фиолетовый цвет. Море покрылось коркой льда, и сквозь полыньи били струи пара. Машина медленно ползла по холмам.

— Вы же ненавидите нас всех. Вы ненавидите этот мир, Рейни. Вы хотите меня убить. Почему вы притворяетесь. Почему вы делаете вид, что нет? — фиолетовые тени скользили по лицу Миля, делая его не более живым, чем прочих людей.

Я ответил далеко не сразу. Все-таки я вел боевую машину посреди битвы, и мне надо было смотреть на дорогу.

— Моего дома больше нет, — я не чувствовал грусть; я сам был тому причиной. — Я построю лучше. Крепкий, надежный дом, и люди будут его опорой. Из костей стены, на крови фундамент...

И я, конечно же, ненавижу вас всех.

Трещины раскрывались под гусеницами, и чужое фиолетовое небо нависало над древней равниной, и в этом ничего значимого. Миль прислонился к дверце, прикрыв глаза. Я вел машину дальше, мурлыкая:

Спи спокойно, моя крошка,

Солнце по небу гоняет

Как пуховый шарик кошка,

Море спину выгибает, трется о песок

Лодка дальше уплывает, дальше на восток...