|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Я, наверное, сошла бы с ума, если бы не надежда. Именно это иррациональное чувство спасло меня от безумия, в которое скатывались все, кто меня окружал. Даже князь, хотя он и казался мне несокрушимым, как скала.
Пальцы сами набирали код вызова.
Лель. Тридцать секунд ожидания линии. Сброс.
Лада. Тридцать секунд ожидания линии. Сброс.
Лель...
Лада...
Лель...
Меня держала на ногах абсолютная уверенность, что кто-то из них, или они оба живы, а с ними и моя дочь.
К тому, что осталось от дворца меня не пустили, а угонять военный авиабот — дело бесполезное. Он, в отличии от гражданских — штука сложная и пилота без соответствующего допуска даже с места не сдвинется.
С нами связывался Энираду. Даже что-то говорил. Про то, что я должна держаться. Ради него и ребенка, который скоро родится. Я кивала, не отрывая взгляда от панели коммуникатора. Этот разговор не имел смысла, в отличие от того, в котором друзья обязательно скажут, что моя девочка жива.
— Яра, посмотри на меня, — голос Раду был холодным и жестким. Я подчинилась. Потому что он почти никогда не говорил со мной так.
Наверное, в другое время меня бы испугали его бледность и злые слезы в глазах.
— Они живы. Просто не отвечают. Но ответят. Рано или поздно. Ответят.
— Яра, я не могу прилететь к тебе. Или забрать тебя. Это слишком опасно. Наш ребенок сейчас важнее всего. Потому что он — будущее Талие. И рисковать им нельзя. А эти сволочи заплатят. Они заплатят за все. За каждую жизнь. За каждый камень нашего дома.
Не знаю, говорил ли он тогда о мести или возмездии? Понимал ли, что это не весь Джаннат бомбил дворец? Не знаю. У меня не было сил задуматься об этом. Зато было важное дело — дозвониться до друзей, игнорируя тот факт, что на моем комме нет сети.
Входящий вызов обжег радостью и страхом.
— Хаят в порядке, — разорвал тишину крик Леля.
— Я знаю. Она же с тобой.
— Триста шестьдесят семь пропущенных. И это только у меня. Ты только успокойся. Пожалуйста. Мы тебя ждем в особняке Эстерази.
Никогда поездка по столице не казалась мне столь мучительно долгой. Словно время замедлилось, и каждая минута превратилась в вечность.
В голову лезли жуткие мысли о том, что я сошла с ума и моя девочка не в безопасности рядом с Лелем и Ладой, а там среди дымящихся развалин дворца.
Весь ужас произошедшего липкой патокой окутал меня, не давая дышать.
По ступеням огромного особняка я бежала, спотыкаясь и падая. Но выделенное князем сопровождение все равно не успевало угнаться за мной.
Моя девочка сидела на низенькой диванчике в обнимку с маленьким табби. Ящерка дремала на коленях своей юной хозяйки смешно посасывая.
Ноги подкосились, и я начала оседать на пол.
— Мамочка? — испугано пискнула Хаят, но Лель оправдывал звание моего рыцаря и подхватил на руки до моего падения.
— Мама очень устала, — сказал он спокойно. — Ей надо отдохнуть. А ты пойдешь с Ладой гулять в сад. Прямо сейчас.
Меня начала бить крупная дрожь. Видя это, подруга поспешно увела малышку. И правильно. Незачем ей на это смотреть.
Слезы лились градом, притупляя страх и боль сегодняшнего. А Лель, продолжая держать меня на руках шептал что-то утешительное.
В себя я пришла, наверное, через четверть часа после третьего стакана воды, который в ё
меня вливали, разливая большую часть на одежду и диван, на который меня усалили. Попросила список погибших. Друг лишь покачал головой.
— Не нужно тебе это сейчас. Еще один выкидыш...
Слова повисли в воздухе. Да, технически это была моя третья беременность. Но во второй раз я даже осознать свою беременность не успела. Шестнадцать дней всего. Это не стало для меня шоком или трагедией. Такое случается.
Раду очень переживал. Потому что чувствовал некоторую вину. Хотя за что? Он был ранен. Да, это выбило у меня почву из-под ног. Стресс, работа на грани человеческих сил... произошедшее было закономерно. Но мой муж отчего-то не желал с этим смириться.
Эта беременность проходила тяжелее, чем первая, но угрозы для ребёнка медики не видели. Хотя, в чем-то он прав. Усугублять не стоило. Однако, не спросить о тех, кто был со мной последние годы практически неотлучно — все равно, что предательство.
— Кто-то из наших жив?
И ответ я прочитала в болезненной гримасе, исказившей красивое лицо друга.
— Я просил Данну поехать со мной. Но она не захотела. А Ладка вот сама попросилась. Сказала, что тебе сегодня не нужна.
— Как ты?
— Не всем везет в любви. У меня есть мой долг и служение, — безжизненный голос Эстерази пугает.
— Лель...
— Вам нужно где-то переждать ближайшие несколько дней. Здесь безопасно.
— Сынок, — вклинился робкий женский голос. — Мы не были готовы к приему гостей. У нас нет покоев, которые бы соответствовали статусу...
— Здесь безопасно. Потому что наша семья предана княжескому роду. Здесь спокойно. Хаят будет гулять в саду и играть с табби. Тебе придется присмотреть за ней. Потому что мы будем работать. А кому еще ее можно доверить — я не знаю. Потому что все, кому мы доверяли — мертвы. Нам нужны лишь постели. Просто место для сна. Можно даже одно на троих. Спать мы все равно будем по очереди. Но лучше три.
— Ты имеешь право принимать такие решения? — с некоторой настороженностью спросил Ратмир Эстерази.
— А кто это будет решать? Ребенок четырех лет, которому предстоит узнать, что она никогда больше не увидит тех, с кем росла буквально осталась без крыши над головой. И вряд ли у кого-то из нас сейчас хватит сил объяснять, что смерть — это навсегда. — Лель на секунду замолчал, а потом продолжил уже совершенно другим — ледяным голосом. — Ах, прости. Я должен был спросить у тебя разрешения. Видимо, ошибся полагая, что моя семья не откажет в гостеприимстве жене и дочери наследника престола.
— Почему лейтенант имеет полномочия определять, где и с кем будут находиться обе княжны?
— Игрушечный гвардеец — мальчик на побегушках у княжны жил исключительно в твоем воображении. Нет, сопли подтирать в мои обязанности тоже входит, как ты мог заметить. Но не только.
— Вас мало интересовала жизнь сына, выбравшего свой путь вопреки вашей воле. — Я улыбнулась. Холодно. Высокомерно. Специально тренировалась перед зеркалом, старательно копируя оскал Энираду. Только у него еще и в глазах словно молнии сверкают. Зрачок пульсирует, то сжимаясь в тоненькую лилию, то закрывая всю радужку. До того жутко выглядит, что даже атеистов, коих в Талие абсолютное большинство молиться тянет. Но судя по тому, как отшатнулся Эстарази-старший, у меня тоже получилось неплохо. — Это прискорбно.
— Прошу просить, Ваша светлость.
— Мне не интересны ваши извинения. И не мне они должны быть адресованы. Воспитание наследников княжеской крови — это ли не великая честь для всего рода наставника? Лель Эстерази — второй отец Хаят. Он пользуется моим абсолютным доверием.
— Но как можно? Он же мальчишка... — А главу данного семейства судя по выпученным глазам и мертвенной бледности того и гляди Кондратий хватит. Впрочем, не жалко.
— Свои суждения вы можете представить в установленной форме княжеской канцелярии.
— Яра, — Лель осторожно окликнул меня, отвлекая от своего отца, ставшего мишенью моего раздражения. Зря. Потому что внутри у меня все кипит. И просто попасть под горячую руку легче легкого.
— Я в чем-то не права? Ты закроешь собой моих детей, если потребуется. Ты будешь с ними, если со мной что-нибудь случится. Любить, защищать и заботиться. Не считая это подвигом или жертвой.
— Он не понимает.
— А ты пытался объяснить? Или гордость взыграла? Твой отец не желал слушать, но и ты не горел желанием открыть ему глаза. Не надо сейчас изображать мальчика-цветочка. Вы оба заигрались. А ситуация изменилась. Если раньше вы могли тратить силы на свою маленькую внутрисемейную войну, сейчас, когда мы потеряли почти всех, кому доверяли... это даже не глупость — предательство своей страны.
— Думаешь, он уважает нас...тебя? Ему плевать сколько хорошего ты сделала для Талие.
— Так мы квиты. Я, тоже, чхать хотела на его мнение, что не освобождает нас от дальнейшей совместной и плодотворной работы. То, что я делаю, я делаю не для того, чтобы получить похвалу или вырасти в чьих-то глазах, а потому, что это правильно.
— Я устал?
Лель поднял на меня пустой потерянный взгляд. Наверное, не стоило с ним так резко. Но нет у меня сил на долгие увещевания. Да бессмысленно это. Слишком долго эти двое оттаптывали друг другу любимые мозоли. Если не пресечь этот конфликт, он начнет разрастаться. Просто потому, что эти двое оказались под одной крышей и вынуждены взаимодействовать. А груз взаимных обид и недопонимания никуда не делся.
— Да. — Отвечаю мягко. — Но это пройдет. Надо только немного потерпеть. Мы отдохнем, когда кончится война.
— Я уже не верю, что этот день когда-нибудь наступит.
Я тоже. Потому что война не может закончиться — лишь трансформироваться в другие — менее разрушительные формы. Да и сражение с системой за социальную справедливость может завершиться только отказом от борьбы. А мы пока не готовы отступать. Так что незачем поддерживать в друзьях-соратниках пессимистические настроения.
Часть 22
Последующие недели слились у меня в какой-то безумный кошмар. Семьям погибших нужно было выразить соболезнования. Позаботиться о пострадавших и сиротах.
Оставлять Хаят было страшно. Но и таскать четырехлетку у которой шило в известном месте по траурным мероприятиям — идея так себе. Она слишком активная, непосредственная и любопытная. А еще впечатлительная, как все дети.
Мы уже испробовали тысячу и одну уловку, чтобы не отвечать на вопросы о том, когда мы вернемся домой и когда к нам приедут Мара, Данна, Эви, Айна, Ир?..
Маленькая стая табби пока успешно отвлекала мою дочь от всего на свете. Рори, решившая, что чужих детей не бывает, стала просто идеальной нянькой. Сообразительная ящерка ответственно следила за том, чтобы человеческий ребенок находился в тепле, под присмотром и не грустил, в идеале — спал или играл. Был у мамы-табби еще одно неоспоримое преимущество перед людьми, которых я категорически не хотела подпускать к своему ребенку — она не умела говорить, а потому не могла и сказать лишнего. А то знаю я индивидуумов, которые желая сделать доброе дело, такого наговорят ребенку, что ни один психолог потом не поможет. На личном опыте убедилась в их существовании.
Мне о смерти бабушки сообщила дальняя родственница тетя Клава — жена брата свата внучатой племянницы или какая-то другая вариация седьмой воды на киселе. Я уже и не помню точно кем она мне приходилась. Эта чудесная женщина позвонила в нашу квартиру по стационарному телефону. Узнала, что дома я одна, потому что бабушка в поликлинику уехала, а мама еще вчера ушла. Послушала мой радостный стрекот о том, какие интересные мультики по телевизору показывают. А потом сказала, что бабушка умерла. Поплакала минуты две и попрощалась, сказав, что у нее дела — похороны же.
Девять часов одиночества с мыслью о том, что твоего самого дорогого человека больше нет.
Девять часов жгучей надежды на то, что все это — какая-то чудовищная ошибка.
Я забралась в шкаф, как делала это будучи совсем маленькой. Почему? Захотелось. И вот что интересно, ответила бы тетя Клава перед законом или собственной совестью, если бы мне захотелось шагнуть из окна? Будь я старше все могло сложиться иначе. Мне так хотелось убежать, спрятаться от боли и страха. Где угодно. Повезло, что в тот момент мой мозг не выдал "гениальное": с прекращением твоей жизни, прекращаются и твои страдания.
С Ратмиром Эстерази у моей девочки случилась Любовь. Именно так. С большой буквы. Отец Леля пребывал в некотором шоке и замешательстве от того, что при любом удобном случае его колени оккупировались маленькой княжной, требующей его безраздельного внимания к своей персоне.
За чередой бесконечных светских обязанностей и административной работы я не сразу заметила, что с друзьями что-то не так. Они всегда достаточно близко общались и всегда поддерживали друг друга. Конечно, бывало, что и ссорились. Но после дружеского спарринга, в котором более эмоциональная и порывистая Лада пыталась избить своего друга-напарника, а он ловко уворачивался, отпуская едкие комментарии, обычно мирились.
А тут неделю они вообще не разговаривали, а потом подрались. Всерьез. По крайней мере, мне так показалось. Правда, в тренировочном зале. И после моего окрика быстро отскочили друг от друга. Однако, напугали они меня знатно. От Леля я сейчас адеквата не ожидала. Но Ладка должна же понимать, что с ним и почему.
Мне его выбор не очень нравился. Данная была избалованной, капризной и эгоистичной, хотя и не злой. Вместо того, чтобы поддерживать своего мужчину, она трепала ему нервы. Но это был его выбор, и я не лезла с советами, которых у меня никто не спрашивал. А вот Лада ревновала. Старалась, конечно, скрывать это, однако раздражение то и дело проскальзывало.
— Да переспите вы уже и успокойтесь! — в сердцах бросила я.
Ответ подруги потряс:
— Как бы уже. Но стало только хуже.
— Почему?
— Понятия не имею. Мы, как ты могла заметить не разговариваем. — Лада фыркнула. — Видимо, не понравилось. Хотя, от меня инициатива исходила только первые тридцать секунд. А все, что было дальше — произошло по взаимному согласию... я так предполагала. Пока утром он не проснулся вот в таком состоянии.
— Лель? Тебе есть что дополнить к этой чудесной картине? — перевожу взгляд на своего названного брата в надежде понять, какая бездна с ним творится, но натыкаюсь на выражение лица с которым принято садиться и играть в покер, а не обсуждать столь деликатные темы. Но все же пытаюсь достучаться. — Ей очень неприятно думать, что ты не разговариваешь с ней по выше озвученной причине.
И в ответ тишина. Стоит. Пол гипнотизирует. Бестолочь.
— Да, нет. Нормально. — Ладка изобразила легкомысленную улыбку. — Лучше раскаяться в содеянном, чем потом корить себя за нерешительность. Никогда не была ни умной, ни красивой. Но трусихой меня еще никто не называл. Я не жалею. Если жалеет он — мои ли это проблемы?
— Убила бы.
— Его или меня?
— Обоих. Вы сейчас поговорите о том, что... произошло. Спокойно. Без истерик и членовредительства. Можете считать это приказом. Из зала не выходить, пока не придёте к взаимопониманию. Ослушаетесь — в одной спальне запру. Может во второй раз все всем понравится и мир между вами будет восстановлен?
После такой тирады я чувствовала себя смущенной и раздраженной одновременно. Талийцы относились к сексу достаточно спокойно — как к норме взрослой жизни. Для них эта тема не была табуированной. Хотя и на всеобщее обозрение такое не выставлялось. Частная жизнь со всеми вытекающими. Тут очень уважают личные границы.
Никто и никого не будет осуждать даже за отношения на стороне. Спи с кем хочешь. Казалось бы, институт брака в таком обществе обречен. Зачем связывать себя узами, которые являются формальностью? Но нет. Женятся. Преимущественно по большой любви. А партнерам своим они просто не хотят изменять. Не видят в этом ни логики, ни смысла.
Любовь — это счастье и свобода, а не клетка из запретов и ограничений. Если любишь, другие не нужны. Если не любишь — отпусти. Зачем мучить человека и мучиться самому?
Об особенностях взаимоотношений талийцев мне рассказал Раду. В ответ на мой вопрос, есть ли у него кто-то там — на флоте. Представить, что молодой привлекательный мужчина коротает ночи в одиночестве мне было сложно. Виделись мы редко. Пара дней раз в несколько месяцев. И проводили это время не всегда в постели. Хаят скучала и требовала папиного внимания.
Так вот, сначала муж оскорбился и целых пять минут сверлил укоризненным взглядом в надежде пробудить совесть. Потом вспомнил с кем имеет дело. Просто, я и доверие как две параллельные прямые, если и пересекаемся, то где-то не в этой вселенной. В конце обозвал тревожно-мнительным типом, усаживая меня к себе на колени и поведал о том, как должны строиться отношения. Как в эту концепцию встраивался договорной брак? Как-то встраивается. И даже совсем не мешает, судя по всему.
Мне сложно верить в его любовь. Потому что я ее не понимаю. Вот хоть убейте. Из чего она складывается — для меня тайна, покрытая мраком. В ответ на все вопросы он смотрит на меня честными глазами и говорит нечто для меня странное: "Люблю. Тебя. Всю. Не за что-то конкретное. А просто потому, что ты — это ты".
Пришлось списать на какие-то культурные фишки. Он называл любовью дикий коктейль из нежности и страсти, снисходительности и доверия. Иногда мне кажется, что мы с Хаят для него находимся на одном уровне интеллектуального развития. Ну, то есть ко мне он подчас относится, как к ребенку — дурному, бестолковому, но такому родному. А в другой момент обнажает спину и оба мы понимаем, что, если я ударю, он никогда не оправится.
Не то, чтобы моя любовь являлась нормальной. Но со мной хотя бы все понятно. Мой муж сильный, честный, благородный, обаятельный, красивый в конце концов.
Вечером перед сном Хая рассказала мне большой-пребольшой секрет. Лель и Лада целовались! Далее шло десять минут восторгов на эту тему и сакраментальный вопрос: "А теперь они поженятся и у них родятся детишки, с которыми можно будет играть?"
Вот что на это можно ответить? Только подтвердить, что это огромный секрет и ни с кем, даже с самими ребятами нельзя об этом говорить.
Не то, чтобы я была человеком суеверным, но народная мудрость не на пустом месте возникла. Счастье любит тишину.
Ведь они очень подходят друг другу. Умные, честные, искренние. Оба знают цену потери и предательства. К тому же Ладка по Эстерази вот уже пять лет сохнет. А он... бестолочь, которую тянет к тем, кто лишь использует его положение, чтобы подняться повыше. Что первое его увлечение, что Данна. О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды. Так вот правда заключалась в том, что это четыре года назад она была девочкой-цветочком, которую все обижали. Со временем она превратилась в светскую львицу, для которой люди — лишь средство для достижения цели. Никого, кроме себя красивой она не любила. Я просто надеялась, что Лель ею переболеет и поймет, что с юной карьеристкой ему не по пути.
А тут вон как вышло...
Влюбленный из любой сволочи может сделать икону, если последняя умерла, не успев разочаровать. К тому же воспоминание любить проще, чем живого человека. Светлый образ не совершает ошибок, не надоедает и всегда окружен романтичным ореолом грусти по с несбывшемуся.
Я боялась не то, что дышать — громко думать в сторону отношений друзей. Меня буквально тянуло постучать по дереву всякий раз, когда Хая восклицала: "Теперь все-все у них будет хорошо". Сдерживала себя из последних сил. Потому что не представляла, как буду объяснять дочери данное культурно-историческое явление.
Не знаю, провели ли они эту ночь вместе или врозь, но утром они дружно сделали вид, что ничего кроме дружбы между ними ничего нет. Это было хоть и не лучшим развитием событий, но все же не катастрофой. А с какой-то стороны даже внушало оптимизм.
Война накладывала свою печать на каждый наш день, омрачая его новыми смертями и разлукой с близкими, но жизнь брала свое. И я даже начинала мечтать о том, как хорошо и спокойно будет, когда-нибудь в будущем.
Однако новость о капитуляции Джанната застала меня врасплох.
Я не верила своим ушам.
Даже за руку себя несколько раз ущипнула, чтобы удостовериться, что не сплю.
Мне хотелось смеяться и плакать.
Хотелось обнять бледного измотанного мужа, который даже улыбаться не мог потому, что падал от усталости.
За другое свое желание мне было стыдно. Я гнала эти мысли прочь, но они не отпускали мое сердце. Раду же, словно почувствовав что-то отправил мне сообщение:
"Теперь он — Шахдияр".
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
