|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава двадцатая. К батьке Махно!
— А здоров ты, хлопец, ногами махать. Я такого и не видел никогда. Понимаю — у душа ещё не зачерствела, не загрубела, убивать-то не доводилось ещё? Но как ты того солдатика ногой-то? Цирк! А другого? Как ты на него прыгнул. И кулаком ещё одного... Тебе и винтовки не надо, ногой бьёшь, как прикладом...
Беглецы не спеша ехали через небольшую рощицу на лошадях, погони не было и Лёва, удивительно ловко для его огромного двухметрового тела управлявшийся со своим скакуном и скакавший два часа без остановки, перевёл коня с галопа на рысь, а потом на шаг.
— Всё, можно передохнуть, раз не передохли, — Лёва вытер пот со своего лица рукавом своей гимнастёрки и широко улыбнулся. Его лысая башка блестела на солнце.
— Я думаю, нам всё же надо поторопиться. Белая армия Полтаву скоро займёт и на Киев попрёт, Махно в тылу у белых окажется, — заметил Сергей.
— Так и шо? Батька по тылам сколько раз рейды делал, и у немцев, и у Петлюры, а раньше у гетмана. Он, почитай, всё время в тылу и воюет.
— Не в этом дело. Нестору Ивановичу сейчас нельзя воевать ни с белыми, ни с красными. Вообще нельзя. Надо не воевать, а договариваться. Выжидать. Пойдёт к красным — они его потом кончат. Пойдёт к белым — они начнут потом свои порядки устанавливать. И тоже с ним расправятся. А батьке Махно надо свою республику создавать, независимую. Гуляй-Польскую.
— Ты мыслишь, Сергуня, правильно, — Зиньковский поправил винтовку у себя за спиной. — Но надо лошадям дать передых тоже. Торопиться надо не спеша. Заодно пока с тобой охота поговорить. Я ж про себя всё обсказал обстоятельно, а про тебя только слышал от своих бойцов, шо какой-то хлопец-циркач помог из плена красным командирам сбежать да самого атамана махновского Щуся по кумполу приложил. Ну и рассказывали, как вы отряд Шкуро из села выбили. И больше я ничего не знаю. А вчерась ночью как увидел тебя в деле — так просто мама дорогая, во, думаю, цирк так цирк. Аж интересно стало — откуда ты такой взялся-то у нас?
И Лёва внимательно посмотрел на Сергея. Тот даже поёжился, будто холодным ветерком пробрало.
"А не простой парень этот Лёва, ой не простой. Хоть и грубоватый, и на вид бандюган безмозглый, а мозги у него варят — будь здоров. Чует он в нём нездешнего, ой чует. Не про княгиню же ему рассказывать и родство с царской фамилией? Это Сашке такая легенда у белых пойдёт за милую душу. Здесь надо что попроще и правдоподобнее".
Мысли Сергея скакали с одного на другое, и он вспомнил, как лихачил прошлой ночью...
...Зиньковский оказался прав — никто не стал с ним разбираться. Впрочем, как и с остальными обитателями тюрьмы. Фронт был уже близко, и, хотя если до Полтавы канонада ещё не долетала, но зато слухи доносились. И не самые утешительные. То казаки Шкуро прорвались и прошлись по тылам, то банда атамана Ангела подожгла неподалёку село и перевешала всех активистов и большевиков, то взбунтовался какой-то полк и перешёл к белым. Может, врали, а, может, и правда. В общем, судя по шуму на улицах, город готовился к штурму. И в первую же ночь арестанты услышали выстрелы. На следующую ночь — тоже. А третья ночь стала последней уже для обитателей их камеры.
Вызвали не всех, а примерно половину — человек двенадцать. Как и предполагал Лёва, расстрельная команда состояла из десяти стрелков. Но лопаты дали не всем арестантам, а только Лёве, и еще троим, поздоровее. Остальные стояли и ждали у свеженасыпанной могилы, видимо, похороненных в прошлую ночь. Лёва копал и пообщаться с ним не было никакой возможности. И Сергей даже не понял вначале, что произошло, услышал только, когда Зиньковский внезапно крикнул:
— Братва, бей конвоиров, помирать — так с музыкой!
И он тут же рассёк своей лопатой голову ближайшего красноармейца.
Но его призыву последовали не все. Ещё один арестант с лопатой, здоровый мужик с бородой, видать, бывший купец, тоже свалил одного солдата. А двое других просто присели и прикрыли головы руками, побросав лопаты. Зато сразу трое красноармейцев моментально наставили на приговорённых к расстрелу винтовки и лихорадочно передёргивали затворы. Остальные конвоиры замешкались по причине того, что их товарищи перекрывали им сектор обстрела. В следующий миг на них набросились приговорённые к смерти, которые понимали, что у них появился шанс выжить.
Хорошо, что у растрельщиков к винтовкам не были примкнуты штыки — шансов в ближнем бою с голыми руками пойти на штыки не было совсем. Но винтовка — не пистолет, в упор стрелять неудобно, а если нападают сбоку или сзади — пока развернёшься, да пока прицелишься. В общем, "мосинки" превратились в дубины, и расстрельная команда вынуждена была не стрелять, а бить.
Моментально выяснилось, что те, кто привык стрелять, тем более, стрелять в безоружных, воевать не умели. Для того, чтобы расстреливать людей, нужны не меткость или хорошее владение оружием — для этого нужны совсем другие качества. В том числе и некоторая тупость. Сергей назвал бы это отмороженностью. Ведь эти люди каждую ночь убивали других людей, убивали хладнокровно, буднично, словно выполняя какую-то рутинную работу. И у них не было ни угрызений совести, ни жалости к тем, кого они лишали жизни, ни раскаяния, ни сострадания. Ну, как будто не людей они предавали смерти, а каких-то насекомых. Тараканов или мух. Прихлопнули десяток — и потом следующие.
Так что арестантам повезло, что им противостояли обыкновенные палачи. Таких потом назовут вертухаями. Они умели только хорошо убивать. Но убивать, как мясник убивает на бойне свинью — когда жертва стоит неподвижно и ждёт смерти. А если жертва вдруг сама становится палачом и норовит принести бывшего палача в жертву — вот тут часто те, кто только что готов был убить, разом теряются. И неспособны даже себя толком защитить.
Несколько человек из расстрельной команды успели выстрелить. И двое арестантов упали, раненные или убитые. Но остальные жертвы навалились на своих палачей и пошла схватка не на жизнь, а на смерть.
Сергей атаковал конвоира самым первым. Как только он увидел, что ближайший из красноармейцев целится в Зиньковского, он резко стартанул и в прыжке ударом ноги сбил того с ног. Винтовка брякнулась на землю, но поднимать её времени не было — Сергей тут же переключился на следующего стрелка. Тот выстрелил, но промахнулся — Лёва с лопатой наперевес прыгнул в его сторону. Но не успел — Сергей ударом ноги в голову послал мазилу в нокаут. И тут же рукой отбил направленную в его сторону винтовку третьего конвоира, а потом кулаком в челюсть выключил свет и ему.
А дальше уже некого было "выключать" — по кладбищу катались, рыча и матерясь, клубки тел. Еще одного из расстрельной команды, который разбил прикладом голову тому самому Сеньке-Жмоту, который ругался с Лёвой в камере, Зиньковский буквально лишил головы. Он одним прыжком подскочил к палачу и лопатой рубанул того по шее. Потом кивнул Сергею:
— Всё, хлопец, делаем аллюр три креста! Уносим ноги!
...Всё это пронеслось в его голове стремительным калейдоскопом. Как будто фильм на убыстрёнке прокрутил, где в главной роли — он сам. Если бы кто сказал год назад Сергею, что он будет скакать на коне в далёком прошлом рядом с будущим легендарным помощником Махно Лёвой Задовым, который и не Задов вовсе — он счёл бы это шуткой, каким-то розыгрышем. Но вот который месяц он находится в этом самом далёком прошлом — и всё никак не может привыкнуть, что это всерьёз. Что вокруг реально гибнут люди и что его точно так же могут убить.
— Так шо, хлопец, расскажешь мне про себя или как?
А Зиньковский продолжал сверлить его своими глазами-буравчиками и было видно, что не просто так он спрашивал. И явно не отстанет, пока не получит ответ.
— Я, Лёва, на самом деле из дворянского сословия. Но типа незаконнорождённый.
— Байстрюк что ли?
— Ну, можно и так сказать. Отец мой — князь, а мамка — простая кухарка. Мы как с братом родились — отец её отправил за границу, там поселил в имение своё и мы там росли. Там и воспитание получили,
— А где то имение? Во Франции? Или где?
— В Германии.
— А ну скажи шо-нибудь по-ихнему. Язык-то знаешь?
Сергей с удивлением посмотрел на Зиньковского. А ведь он его проверяет. Прощупывает. "Зачем? Какая разница, жил я за границей или нет? Мы же оба для Махно никто, а этот допрашивает меня, прямо как шпиона. Ой, непростой этот Лёва человек, явно не простой".
— Ну, знаю.
Сергей помолчал, затем произнёс по-немецки фразу:
— Ich habe in Deutschland gelebt, ich spreche gut Deutsch, aber ich habe trotzdem hauptsächlich auf Russisch kommuniziert, daher kann ich nicht sagen, dass mein Deutschniveau einwandfrei ist.
Лёва хлопнул себя обеими руками по ляжкам и расхохотался.
— Ай, молодца, чистый немец, твою в Бога душу мать! Чего сказал то?
— Чтобы ты, Лёва, пи...л поменьше! — огрызнулся Сергей.
— Га-га-га, во даёт дворянчик, — Лёва аж поперхнулся смехом и закашлялся, утирая слёзы. — Ты прямо как наши юзовские босяки, за словом в карман не лезешь. Это тебя кто ж так научил лаяться?
— Жизнь научила, Лёва. Ты чего меня допрашиваешь? Вот к Махно приедем, там нас обоих допросят.
Лёва перестал смеяться и снова уставился на Сергея своими сверлильными глазами.
— Я за то тебя тут пытаю, шоб я за тебя мог поручится. Меня у батьки многие знают ещё по семнадцатому году. Да и до революции я много с кем дело имел, и все они сейчас у батьки. Так шо меня допрашивать не будут. Может, я буду допрашивать. Так чего время терять?
Сергей задумался. А ведь прав Зиньковский, ой как прав. Лучше его рекомендации ничего и не предвидится. К Махно кто его подпустит? Придёт такой Сергей к атаману и начнёт ему про будущее рассказывать? Так Нестор Иванович его и послушает. А времени-то нет совсем...
— Ладно, Лёва, прав ты на все сто. Ты, конечно, можешь мне не поверить, но у меня есть важные сведения для батьки. Я знаю, что Нестор Иванович заключил союз с большевиками и воевал против Деникина в составе Красной армии. Но с большевиками ему не по пути...
Сергей немного помолчал, потом продолжил.
— Мы с братом вернулись из Германии в Россию после революции. Это вышло случайно — наша мама работала кухаркой у одного большевика, его фамилия — Антонов. И когда в феврале семнадцатого года свергли царя, этот большевик собрался назад, в Россию. А у мамы было письмо от нашего отца, что он заболел и хочет попрощаться с сыновьями, то есть, с нами. Вот она и попросила этого Антонова взять нас с собой. Так мы вернулись в Россию.
— А чего ж она работать пошла, ежели в имении вы жили?
— Мама не могла вот так просто сидеть и ничего не делать. Опять же, там в Германии с кем общаться? Немецкого она не знала. А там много наших русских было, политические в основном. Вот она с ними как-то сдружилась, потом стала у них работать. Она привыкла быть самостоятельной. Может, скопить нам денег хотела...
— Интересный поворот, шо ж — всё в жизни может быть. Ты дальше-то говори — при чём здесь батька?
— Я тебе всё, Лёва, рассказывать не буду. Я батьке всё расскажу.
Зиньковский с интересом посмотрел на Сергея.
— Да кто тебя, малой, до атамана допустит? Я-то личность известная, многие меня удостоверить могут — и то я не того уровня птица, шоб с батькой вась-вась. А тут ты такой нарисовался — щас тебя прямо к Нестору Ивановичу проведут под белы ручки. Ты мне расскажи обстоятельно, а я, если увижу в твоём рассказе интерес батькин, то сам лично доложу и постараюсь, шоб он тебя выслушал.
Сергей понял, что ему не отвертеться — Лёва из него душу вымотает. Не зря, видать, Махно его в будущем поставит разведкой командовать.
— Ладно, слушай. В общем, как приехали мы, то в имение отца не попали. После того, как царя скинули, такое началось... Жили у родственников мамы в Питере, а пробираться надо было на Украину... Имение-то отца под Киевом было.
— А как фамилия папаши? ќ — как бы между прочим спросил Зиньковский.
— Князь Барятинский. Александр Владимирович.
— Понятно. Не слыхал, но запомню. Ты рассказывай, я слушаю.
"Этот запомнит. Надо будет потом аккуратно версию отредактировать. Но это потом, когда с Махно удастся переговорить. Если все мои прогнозы сбудутся, то и с Лёвой разберусь..." — Сергей мысленно поставил себе заметочку.
И продолжил излагать свою версию.
— Ну, в общем, снова помог мамин знакомый большевик — Владимир Антонов который. Мы потом узнали, что у него двойная фамилия — Антонов-Овсеенко. Он нас с собой взял — потому что был назначен Главнокомандующим войсками Южного фронта. Мы при нём были. Ну, как бы помогали ему — записки относили командирам, приказы передавали... в общем, были при нём вестовыми.
— А ничего, что вы — дворянские дети? Этот большевик — он знал про вашего папашу?
— Так Антонов-Овсеенко сам из дворян. Ну, а мы, в общем-то, кухаркины дети, Лёва. Папаша — да, барин, но мы кто для него? Мы ж не сказали, что к нему едем, и мама не сказала, сказала, что мы хотим вернуться на родину. Ну и мы наплели, мол, революция, хотим участвовать и всё такое. Он и поверил. А что нам в той Германии делать? Да и надежда была, что папа нас не просто так позвал, думали, что что-то нам оставить хочет...
— Ясно, на наследство рассчитывали... Золотишко, барахло.
Сергей взорвался и заорал:
— Да хоть на что-то! Что такого-то?! И отца хотелось увидеть, не без этого. Мы ж его не знали совсем.
Потом взял в себя в руки и продолжал:
— Так и мотались с этим большевиком, командующим. Хотели в Киев попасть. И после того, как красные город взяли, отпросились и поехали. А когда туда попали — в Киев немцы вошли. Потом гетманщина была, потом петлюровщина. По сёлам банды шастали мелкие и крупные, поезда сам знаешь, как ходили. В общем, когда добрались до имения — там одно пожарище, спалили селяне имение-то и разграбили. Папаша наш помер, стало быть, так что идти нам было некуда. Случайно так вышло, что оказались в Екатеринославе, устроили нас знакомые грузчиками на Озерный базар. Ты ж видишь — я парень крепкий, брат такой же. Работа была, и с едой нормально — базар ведь, всегда были сыты-одеты-обуты. Сначала ночевали прямо там же, на рынке, а как холода настали, сняли недалеко угол. Так и жили.
— И что, вот так собирались прожить, мешки на горбу таская? Вон, руки-то у тебя вовсе не грузчика, нежные ручки-то.
Зиньковский улыбнулся, но взгляд его были холодным и цепким. Сергей физически ощущал, как возросло напряжение в их разговоре. Но оставался спокойным.
— Ну, то когда было? Год назад. Надо ж было жить — вот и таскал мешки. Физкультура.
— Не понял, что? Какая культура?
— Физическая. Ну, типа спорт. Гимнастика, борьба, бокс.
— А-а-а, понятно. Ну, дело молодое. А жить-то как планировали дальше? Ну, годик-другой потаскали бы мешки, а потом? Я вон тоже два года каталем отбарабанил. Но всю жизнь, как каторжный, за гроши — нет, увольте. Я вот в революцию подался. А вы? Революция идёт, а вы — мешки таскаете?
— Мы присматривались. Революция — она разная бывает. Вон, банды Зелёного или Ангела тоже типа за революцию. А только награбят, людей поубивают — и ходу. Сегодня одних грабят, завтра других.
— А батька Махно что же? Тоже грабил?
Лёва внимательно посмотрел на Сергея. Тот на провокацию не поддался.
— Нестор Иванович — другое дело. Он за крестьян, за справедливость. Он против богатых.
— Так вы же, Серёга, тоже из богатых.
— Я ж тебе, Лёва, сказал — мы кухаркины дети. Мы того богатства и не видели.
— Ну да, за кордоном росли на всём готовом, учили вас, сладко спали, вкусно ели. Не вкалывали, как я с малолетства.
Зиньковский просто намеренно провоцировал Сергея и тот это прекрасно понимал. Но он так же и понимал, что Лёва — ушлый тип. И ведёт какую-то свою игру. Непростую игру. И надо быть с ним предельно осторожным.
— Да что ты всё попрекаешь? Да, на готовом, да, спали-ели. Учились хорошо. А что нам — надо было всё бросить и подаяние пойти просить? Нет теперь больше нашего отца, так что зарабатывали сами, как могли.
— Ладно, давай дальше рассказывай, пролетарий.
— А что? И пролетарий. Не торгаш, не буржуй. Сейчас такие как мы, кухаркины дети, должны иметь всё. Большевики говорят: кто был никем — тот станет всем. Вот и мы тоже думаем, что надо кем-то становится...
— Сначала надо понять, с кем. А потом уже кем. А вы, как я понял, не определились ещё, с кем вы и за что вы.
— Определились уже... Раз я с тобой к батьке Махно еду.
— Ну, хорошо, а с чем ты к нему едешь?
— Опять за рыбу грошы... Так ты ж перебиваешь постоянно... В общем, уже в начале мая, когда Екатеринослав был занят Красной армией и бригадой батьки Махно, мы с братом случайно увидели в городе нашего знакомого — Владимира Антонова-Овсеенко. Он узнал нас, повёл с собой в ресторан обедать. Брат пошёл куда-то с ним, потом Владимир Александрович вернулся, сказал, что брату дал задание, а мне сказал, чтобы я к нему присоединился. Я сначала пошёл, а потом вспомнил, что Владимир Александрович обещал нам мандат выправить, чтобы нам везде можно было проходить без вопросов. Вернулся — а дело было в Гранд-Отеле на Екатерининском проспекте... Вернулся туда, начал искать Антонова этого...
Сергей запнулся. Здесь было самое скользкое место в его истории. Лёва тут же отреагировал на заминку, повернулся к Сергею всем корпусом и остановил коня.
— Ну, чего замолчал. Что было то?
Сергей молчал. Потом нехотя ответил:
— Ну, шёл по коридору... а там... ну... в одном из номеров...
— Ну что ты мямлишь, как красна девица? Что ты там увидел...
— Услышал...
Лёва стукнул кулаком по луке седла.
— Да Бога душу мать, говори уже!
— Ну там крики были... стоны... я в щель глянул, а там...
— Убивали кого-то? Били?
— Не... там женщина... голая...
Лёва расхохотался.
— Ну ты, малой, даёшь! Бабу голую никогда не видел? И что?
Сергей смутился.
— Да, не видел. Мы ж с мамой жили всё время, потом вот сюда приехали... Там, в номере женщина не одна была, а с мужчиной...
Зиньковский хлопнул Сергея по плечу.
— Экий ты... барчук нежный. Ну, увидел и увидел. Что с того?
— Так и она меня увидела. Заорала. Мужик тот голый с кровати соскочил — и за шашку схватился. Я — бежать. По коридору побежал, увидел дверь приоткрытую и в номер какой-то заскочил. В шкаф спрятался. Ну и сидел там, думал — пересижу, пока уляжется всё...
Лёва усмехнулся.
— Эх, ты, горе луковое. Ну, увидел бабу за амурным делом — и чего? Тот мужик что — голый бы побежал за тобой? Оно ему надо? Сбёг бы ты по лестнице вниз — и делов то. Ладно, чем кончилось всё?
Сергей посмотрел Зиньковскому в глаза.
— Не кончилось. С этого всё и началось. Когда я уже хотел выходить, в комнату зашёл Владимир Александрович, а с ним какой-то мужик. Он называл его Лев Борисович. И я услышал их разговор. Это Лев Борисович рассказывал Владимиру Александровичу о том, что надо использовать батьку Махно, стравить его с деникинскими армиями, а потом, когда он свою задачу выполнит, убрать его...
Зиньковский присвистнул.
— А вот это, браток, уже интересно. С этим можно и к батьке ехать. И ты прав, надо торопиться...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
