Глава 44. Лимит на беспредел

Глава 44. Лимит на беспредел.

В Нижний Новгород въезжали под фанфары, в самом буквальном смысле этого слова — под фанфары и другие медные трубы, торжественно играющие "Интернационал".

Демонстрация в честь прибывшей делегации немецких рабочих и руководителей "Межрабпрома" — какие в нашей губернии далеко не каждый день бывают, митинги на предприятиях, речи...

Наш Председатель промышленно-торгового кооператива "Красный рассвет", уж изрядно за дорогу наблатыкавшийся в общении с "власть предержащими" — за поддержку и помощь в развитии кооперативного движения Нижегородчины, вручил ярко-красный лимузин "Lancia Lambda" Первому секретарю Губкома ВКП(б) Андрею Жданову.

Подарил даренное, так сказать.

Тот так обрадовался, что, даже позабыв высказаться в адрес империалистических провокаторов и поджигателей войны, казалось бесконечно долго жал Климу его прокопчённую в кузнице "клешню" и, обещал и дальше всемерно "поддерживать, способствовать и укреплять".

После нашей ночной беседы на тему "Господь велел делиться", подкреплённой лекцией на предмет "жадность фраера сгубила" — тот же даритель стал щедрым аки библейский бессеребрянник и, после раздачи мифических "слонов" — началась раздача вполне себе реальных "бульдогов". Два "Мак-Бульдога" были переданы в дар коммунальному хозяйству города, два — заводу "Красное Сормово", пять — "Акционерному обществу Российского Среднего Машиностроения".

И остался я...

Четыре грузовика-пятитонки плюс спецтехника.

Ну, что поделать, как говорится: как пришли — так они и ушли. "Маркс дал — Маркс и забрал", иными словами. На обучении шоферов в Ульяновской автошколе хватит, а там коль Иохель Гейдлих не подкудьмит — следующая партия из Франции подкатит.

В Нижнем Новгороде — всеобщее ликование, как будто уже Мировая революция произошла, коммунизм в отдельной стране построили, или хотя бы — первыми спутник в космос запустили. Но, увы, я чувствовал себя лишним на этом празднике жизни...

* * *

Меня не было видно-слышно, пока после получения очередных очень плохих новостей из Ульяновска, подождав — когда все желающие охрипнут, выговорившись, я вылез на трибуну:

— Товарищи! Как Заведующий "Отдела главного технического консультанта" промышленно-торгового кооператива "Красный рассвет", предлагаю построить за наш счёт детскую железную дорогу в Нижнем Новгороде...

Да!

Только эта должность к тому времени, у меня и осталась.

— ...Такого, товарищи, нет — не только в нашей стране, но и во всём мире!

Собирающийся уже было уходить Жданов, оживлённо-заинтересованно глянув на меня, вспомнил:

— Свешников, Серафим Фёдорович? Заведующий оружием ОВО Ульяновского полустанка?

Стоящий рядом "человек в кубанке" — Матвей Самойлович Погребинский, Начальник губернского НКВД, что-то ему шепнул на ушко. Что-то нехорошее видимо, отчего Андрей Александрович несколько потемнел ликом... Но стоящая сзади, очень красивая и очень стильно одетая девушка, приподнявшись на цыпочки что-то шепнула в другое ухо и, после чего глава губернии всё же поинтересовался:

— Не расскажите ли про свою затею более подробно, тов... Хм, гкхм... Гражданин Свешников?

Как я уже рассказывал, правящая элита, неважно — центральная она или региональная, очень падка на нечто "эксклюзивное". Сознание того, что у него есть нечто "такое-эдакое", не имеющегося у других элитариев — весьма тешит самолюбие и является одним из стимулов для движняков представителей элиты по жизни.

Детских железных дорог, же — нет нигде в мире!

На это и весь расчёт.

Если кто не знал, а потом забыл — "детские железные дороги" (ДЖД) появились в СССР в конце 30-х годов. Это — уникальнейшая система профессионального обучения детей в формате "делаю, как взрослый". На ДЖД всё "по-взрослому": локомотивы, вагоны, рельсы, устройства сигнализации, централизации и блокировки — только в уменьшенном масштабе. Каждый заинтересовавшийся профессией железнодорожника школьник — имел возможность пройти все ступени карьеры: от простого обходчика или проводника — до директора железной дороги.

Всё это я вкратце рассказал Жданову, добавив реальное предложение:

— Среди подарков германского пролетариата, я заметил всё необходимое для этого строительства: "декавильки" — звенья быстросборной узкоколейки на десять вёрст, паровозы и вагоны.

Конечно, коммуникации в Ульяновской волости — это очень важно, но ещё важней собственную задницу спасти, которую ужё изрядно припекает.

Жданов всё сообразил быстро:

— Железная дорога, пусть и детская — это очень серьёзное дело. Срок?

Видимо Андрей Александрович вспомнил, что на носу XIV съезд Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) — на котором можно было б похвастаться диковинкой:

Рублю рукой, как шашкой:

— Неделя! До годовщины пролетарской революции — должны справиться.

Жданов, прищурившись:

— Вы не переоцениваете свои возможности?

Председатель кооператива "Красный рассвет", стоящий на той же трибуне неподалёку от всего происходящего, бойко-задиристо:

— Наш Серафим, хоть и на всю голову контуженный на белопольских фронтах — зато шибко башковит мозгами: сказал за неделю сделает — значит сделает.

Смотря на присутствующего здесь же — зло-серьёзного, вмиг ставшего — как-то уж чересчур взрослым на вид Ефима Анисимова, продолжаю:

— Ничуть не преувеличиваю, товарищ Жданов! Строительством, могли бы помочь комсомольцы "Ударных комсомольско-молодёжных строительных отрядов", обучением курсантов и организацией работы "ДЖД" — товарищи железнодорожники.

Начальник местного управления Наркомата путей сообщения — с которым мы до этого неоднократно пересекались по разным железнодорожно-транспортным делам, с ходу ущучив полезность новинки, тут же меня поддержал:

— Товарищ Жданов! А ведь Свешников дело предлагает.

А что Ефим?

Перед ним встала во весь свой рост дилемма: если промолчит — стопроцентно останется главой нижегородских комсомольцев.

А вот если впишется за меня — то, как знать!

Тут уж, куда кривая вывезет...

После едва заметного тычка в спину Братом-Кондратом — Ефим решительно, как грудью на амбразуру:

— Нижегородские комсомольцы верят товарищу Свешникову и, в любой момент готовы поддержать его предложение делом!

Я, как уже об решённом:

— Видите, товарищ Жданов? Дело за площадкой под строительство. Вы уж нас не подведите... Хахаха!

Смех получился несколько нервным и его никто не поддержал.

Революционными шароварами покрасневший Погребинский, тычет в меня пальцем:

— Товарищи! Какая "Детская железная дорога"? Кого вы слушаете? Это же — бандит, преступник!

В контрреволюции он меня обвинить пока не решается, так как тогда будет разрушена моя "подпольная промышленная империя" — над которой Погребинский хочет всего лишь перехватить управление.

На трибуне онемели, от столь открытого обвинения, а снизу возмущённо зашумели. Сквозь гул, слышу громкий писк нашего "боевого хомячка" — Василия Васильевича Путина (Пупкина):

— Где ты был, Погребинский, когда нас хулиганы убивали? Когда товарищ Свешников повёл нас в бой с этим позорным явлением?

Его поддержали гласом народным:

— Он — прав!

— Сам ты — преступник!

— Явился на всё готовое — в самый безопасный от хулиганья и бандитизма город, а теперь на заслуженных товарищей клевещешь!

Звонкий девичий голос:

— Руки прочь от нашего Серафима!

Я, с каменным лицом:

— В нашей стране, назвать человека "преступником" — имеет право только народный суд. Вас не шибко заносит, товарищ?

Однако, Погребинский не сдаётся:

— Я удивляюсь наглости его появления здесь, средь нас — ведь, уже выписан ордер на арест!

Находящийся неподалёку Абрам Израилевич Кац, глядя в сторону, как бы нехотя уточняет:

— Не ордер, а всего лишь повестка к следователю.

Главный нижегородский мент настаивает, дико быча глаза:

— Я приказываю: арестуйте его немедленно!

— Без ордера или веских причин не могу — должна быть соблюдена социалистическая законность.

Сказав это отрешенно-механическим голосом, Кац шагнул в сторону и оказался вне зоны доступа.

Вовремя я подогнал Абраму Израилевичу "Ситроен 5 CV Trefle"!

Если Жданов не ведал происхождение своего "Lancia Lambda", то волостное начальство — прекрасно знало "откуда дровишки". Даже еврей, сбрендивший на карьере в органах и решивший идти по трупам — не может мгновенно стать неблагодарным. Для этого нужно какое-то время.

Погребинский, меча глазами гром и молнии, от осознания своего бессилия молча истекал потом из-под кубанки.

Ефим, кого-то ища глазами в толпе:

— Я и другие комсомольцы Ульяновска и Нижнего Новгорода, давно знаем товарища Свешникова как честного и преданного делу партии и Советской Власти комсомольца! Думаю, коммунисты Ульяновска тоже того же мнения.

После его речи, под одобрительные выкрики, грудью проломившись сквозь толпу разномастного губернского начальства, его родной папаша — Фрол Изотович Анисимов, встав рядом со мной сказал своё веское слово:

— Волостная партийная организация ручается за кандидата в члены ВКП(б) товарища Свешникова!

Местный глава ГубГПУ, которого я "шапочно" знал по "Делу Сапрыкина", переводил взгляд с одного выступающего на другого, пока не уставился пристально на переносицу Жданова. Тот, почувствовав это, не спеша, обдумывая каждое слово:

— С арестом придётся несколько повременить, товарищ Погребинский. Я считаю и уверен — товарищи меня поддержат, что надо дать шанс тов... Товарищу Свешникову, искупить свою вину перед Советской Властью и трудовым народом. Если такова имеется, конечно.

После паузы, он:

— А следствию за это время, придётся хорошенько поработать — поискав дополнительные доказательства его вины или напротив — невиновности.

Тот, возмущённо:

— Да он же подастся в бега!

Со всем презрением бросаю в его сторону:

— Не дождётесь, товарищ Погребинский! Я от белополяков и бандитов не бегал, не побегу и от Вас.

При последующей гробовой тишине, вынырнувший откуда-то Кац, негромко предложил компромисс:

— Пока оформим подписку о невыезде и пусть себе строит, не покидая пределы города.

— Пусть будет так.

Кивнул Первый секретарь и сошедши с трибуны, с очень заметным даже невооружённым глазом вожделением, направился к своей "итальянке" — возле которой крутился поджидающий его шофёр и, вскоре укатил "с ветерком" и секретарём-референтом.

* * *

Думаю, теперь самое время рассказать о том, какая чёрная как эфиопская ночь, "кошка" — перебежала между мной и Погребинским, героем моего так и не написанного "попаданческого" романа.

Матвей Самойлович, был человеком интересным и предприимчивым и, став руководителем Нижегородским ГПУ — решив выбить "клин клином", он для борьбы с преступностью сколотил "опергруппу" из самых настоящих уголовников. Бандиты остались бандитами со своей психологией и привычками и, получив "крышу" — занимались присущим им "ремеслом", чуть ли не легально. Конечно, они сдавали кое-кого из своих собратьев...

Если кто забыл, выяснилось это во время первого выезда на задание "Группы экспедиторов специального назначения имени товарища Вагнера".

Из показаний задержанного при налёте на товарную станцию бандита Васьки Кота, узнав о том, что не так давно назначенный Начальником губернского отдела НКВД Погребинский, сколотил из уголовников банду — промышляющую вымогательством и грабежом нэпманов, я сперва немного оторопел.

Предать этот вопиющий факт огласке?

Я не рискнул сделать это немедля: кто такой Васька Кот, кто такой я и, кто такой Погребинский — до этого занимающий пост помощника начальника Орготдела Административно-организационного управления ОГПУ при СНК СССР? Хороший знакомый Максима Горького и, то ли друг, то ли даже родственник Генриха Ягоды?

Он, в самом лучшем случае — отделался бы строгим выговором, проработкой на партсобрании и "поставкой на вид", а меня бы размазали — как детский пластилин тяжёлым катком по горячему асфальту.

Пока я думал-решал, он собственной персоной заявился в Ульяновск, посетил все его "достопримечательности" — Исправительно-трудовой лагерь с "Особым проектно-техническим бюро Љ 007" (ОПТБ-007), Воспитательно-трудовую колонию (ВТК) для несовершеннолетних им. Кулибина с уже начавшим работать "Заводом контрольно-измерительных инструментов", "Школу подготовки и переподготовки рядового и комсостава транспортной и ведомственной милиции" — (ШППРМКТВМ)...

Обычно, в нашей глуши начальство такого уровня — просто так не появляется и, я понял — что "он знает, что я знаю".

Погребинский побывал в артелях "Красного рассвета", в цехах Опытно-экспериментального завода при "ОПТБ-007", на занятиях в "Полицейской школе" и на полевых учениях вагнеровцев. Пообщался с простыми, с не очень простыми и с очень непростыми людьми — с волостным руководством. Особенно долго заседая в служебном кабинете с Абрамом Израилевичем Кацем.

Всё это время, он не переставал хвалить меня, с ходу въехав — кто на этом поле "главный суслик" и, в моём кабинете, шутливо грозя пальчиком — но очень с серьёзными глазами:

— Умно придумано, товарищ Свешников, очень умно... Практически подпольная организация.

Видимо, заметив мой непроизвольный испуг, он продолжил покровительственно-успокаивающе:

— Но не политическая — а экономическая.

Ффффуууффф...

— Скажите тоже, Матвей Самойлович! Никакого "подполья" — всё на виду и в полном соответствии с советским законодательством.

Тот, понимающе-восхищённо глянув:

— Да! Подкопаться очень непросто — у Вас и, своя юридическая контора имеется.

Подняв палец вверх:

— Это, если по закону... А если из соображений революционной целесообразности?

— Имеете в виду "по беспределу", Матвей Самойлович?

— "По беспределу" ..., — как будто смакуя новое для него слово, — какое совершенно точное определение!

Затем, как будто без всякой связи с вышесказанным, он пожаловался на очень трудное материально-бытовое положение нижегородских милиционеров. Действительно, те даже по виду — больше напоминали вооружённых бомжей, чем доблестных блюстителей порядка. За этим стояло: мол, пойми правильно — вынужден организовать банду, чтоб одеть-обуть и накормить своих подчинённых.

— Нехорошо, когда одни милиционеры бедствуют в обносках, а другие роскошествуют в обуви стоящей как полтора партмаксимума..., — вкрадчиво-убедительно говорил он мне, — ведь, все мы делаем одно дело — стоим на страже закона, и на защите советского народа. Или, Вы считаете, как-то иначе, товарищ Свешников?

Прямо не сказал, конечно, но ясно дал понять:

"Делиться надо — а то будут проблемы".

И сперва, да!

Нижегородская милиция была первой государственной организацией в стране, одетой в "пролетарки" и "камчатки" и, обутой в "берцы" и "дутоши". Вооружённой новенькими "Винторезами", а не "Наганами" с вытертым до дыр воронением. Вновь поступающие на службу в органы правопорядка, проходили обучение в "Школе" — опять же за наш счёт. Помощь "Группы Вагнер" в патрулировании, облавах и прочей мусорской текучке...

Аппетит приходит во время еды!

Чем дальше, тем всё более и более — лавинообразно вырастали хотелки Начальника Губернского отдела внутренних дел и, большую часть собираемой "мзды" он тратил мягко говоря — "нецеленаправленно".

То бишь — для "собственных нужд".

К описываемым событиям, Погребинский обзавёлся меблированным до самой крыши пятнадцатикомнатным особняком в центре города, излишне роскошным для его должности служебным автомобилем — покруче чем у самого Жданова, заграничными шмотками, изрядной суммой денег налом и на счетах в "Сбербанке" и, наконец — по крайней мере тремя любовницами-содержанками.

Конечно, тяжело было, однако моя "империя" — росла быстрее, чем изначально убогая фантазия у Погребинского. "Хата, тачка, шмара, шмотки, жрачка" — вот собственно говоря и, всё.

А больше чем в пузо влезет — не сожрёшь!

К тому же, я тоже "паразит" — каких ещё поискать надо и, довольно бесцеремонно злоупотреблял его именем, чтоб к примеру — решить кое-какие бюрократические заморочки, время от времени встающие перед "Красным рассветом" и его структурами. В общем-то, мы с Погребинским достаточно плотно "сработались" и, этот "симбиоз" — продолжался бы бесконечно долго, но...

Это было предсказуемо, как смена времён года!

Наконец, момент настал: говоря словами старухи Изергиль из сказки Пушкина — он решил стать "Владычицей морской". Предложил передать ему все бразды правления "Империей", а мне...

Пообещал место своего заместителя!

— Так будет лучше для нас обоих и, разумеется — для интересов народного хозяйства страны.

Как и многие подобные ему, Погребинский постоянно и причём — вполне искренне, путал интересы народного хозяйства с собственным карманом.

Вежливо улыбнувшись, я ответил:

— Весьма заманчивое предложение, Матвей Самойлович! Хорошенько подумаю и, дам ответ, как только вернусь из парижской командировки.

Он — далеко не дурак, я тоже — не так глуп, как иногда кажется. Каждый из нас понял, что с этого момента началась война на уничтожение. Мы с ним, как два кукушонка в гнезде: кто кого первым вытолкнет — тот и останется жить.

Дальше, уже всё известно: с подачи Погребинского последовал вызов от Ягодки в Москву и, задание — после выполнения которого, я скорее всего должен был бесследно исчезнуть.

Одно в этой истории радовало: желая стать единоличным владельцем моего "наследства" — он навряд ли достаточно подробно проинформировал о моей "подпольной империи" своё руководство, что дало мне шанс выкрутиться из этой истории.

Жадность, как говорится — фраера сгубила!

* * *

По приплытию из Гамбурга в Ленинград, меня удивило, что встречать ящик с "посылками" из советского консульства, приехала одно из подразделений "Вагнера".

Разумеется, интересуюсь:

— Что за дела, товарищи бойцы?

Те, предъявив соответствующие документы, хотя и не обязаны были это делать, оказывается:

— Нас наняли для сопровождения груза. Обычное дело, тов... Товарищ бывший Заведующий.

"Бывший"?

Впрочем, я сделал вид что не удивился, а посоветовал:

— Ну, тогда удачи! И хорошенько проверяйте пломбы, чтоб не было потом к вам претензий.

— Как Вы учили, тов... Товарищ Свешников: "Чтоб не было пизд...ежу — делай всё по чертежу. Будет пиз...дёж — покажи чертёж".

— Молодцы! Ну, удачи всем нам...

Те, воспользовавшись моим советом, приняли груз и умчались на уже знакомом красном "АМО".

Буквально через два часа, ещё выгрузка основного хабара не окончилась, примчалась группа до решительных парней с прибалтийским акцентом, до зубов вооружённых и с казёнными ксивами и, началось следствие сразу по двум делам: исчезновение двух коминтерновцев и подмена содержимого ящика с "посылками".

Были и ко мне вопросы, как им не быть...

А я в этой истории, кто?

Напомню: официально, я как руководитель-представитель "ОПТБ-007" — сопровождаю архитектора Прасолова Александра Александровича с Парижской выставки:

— Ещё будут вопросы, товарищи? Нет? Ну, если нет — тогда, давай до свиданья!

После короткого опроса свидетелей, горячие прибалтийские парни намертво прицепились к сотрудникам германской фирмы "Zепtгаlе Moskau". Те, категорически отказались отвечать на вопросы без присутствия консула Веймарской Республики и вскрывать свои ящики без представителей получателя. Затем, в порту появился консул с дипломатической неприкосновенностью, командиры из Главного штаба РККА — с вооружёнными бойцами и не менее грозными ксивами.

Разгорелся настоль грандиозный кипешь, что описать его — по силам только самым выдающимся мастерам пера, а я себя к таковым не отношу.

Не знаю, да и знать не желаю, чем всё дело закончилось: у меня в Питере были свои движухи — про которые я уже рассказывал выше.

По прибытию в порт делегации из Нижегородской губернии — в основном это были ульяновские кооператоры, ульяновские и нижегородские партийные чиновники "от пропаганды", я получил известие, что уволен со всех своих трёх должностей в системе НКВД. Напомню, я официально числился Начальником невоенизированной охраны Ардатовского сектора НКПС, Начальником Ульяновской вневедомственной милиции и Заведующим "Школы подготовки и переподготовки рядового и младшего комсостава транспортной и вневедомственной милиции" — (ШППРМКТВМ).

Кроме этого, я был Начальником "Особого проектно-технического бюро Љ 007" (ОПТБ-007) при Ульяновской исправительно-трудовой колонии.

Но это ещё не всё!

Товарищ Кац — Начальник Ульяновского волостного (районного) управления НКВД (милиции), стал Первым заместителем Погребинского...

Ну, не особенно-то удивило, зная натуру Абрама Израилевича.

На освободившиеся места, Погребинский, разумеется, тотчас назначил своих людей — которые принялись тут же наводить свой "орднунг".

— Представляешь — требуют, чтоб в каждой артели численность свыше полутора десятков человек, была своя партячейка, — жаловался Клим, — а я ему: а кто тогда работать будет? А он меня "контрой" обозвал и обещал на первом же собрании дольщиков выкинуть из председателей...

— Понятно. Всё это в принципе не так страшно — ты знаешь, что делать и, Краснощёков — если, что подскажет.

— Дык, уже полным ходом разукрупняемся и переоформляемся — хрен нас возьмёшь так просто.

Как уже неоднократно упоминал: "Красный рассвет", даже без какого-то моего участия — стал непроизвольно формироваться, как некая сетевая структура — не имеющая чёткого управляющего центра. Артели в него входящие, как будто жили своей жизнью: рождались, развивались, налаживали связи меж собой и, с сторонними производственно-торговыми структурами и даже...

Умирали, распавшись — чтоб, снова соединиться в новом качестве.

Какое-то "броуновское движение", иначе не назовёшь!

Я лишь через "Отдел главного технического консультанта" (состоящий из "Отдела надомной-кустарной промышленности", "Отдела по связям с общественностью" секретариата, архива, технической библиотеки) слегка корректировал сам процесс и давал рекомендации организационно-технологического характера.

Рассказывал уже, да?

Заметив и оценив естественно происходящий процесс, я дополнительно ещё изрядно потрудился в этом направлении и, теперь — контроль над моей "империей" не так-то просто установить. Уничтожить да, можно: законодательно — по-хрущёвски, запретив кооперативное движение. Да и то: она скорее всего уйдёт в "тень", станет нелегальной организацией "цеховиков" или останется в виде каких-нибудь полуподпольных бригад шабашников.

Меня больше интересует другое:

— Много нашей собственной "шелупони" из-под плинтуса вылезло?

— Прилично! Наш Федька снова бузит и с ним почти все те партийцы, что с прошлого и в этом году, приняли. Фролу Изотовичу на собраниях Волисполкома — уже и слова не дают сказать, перебивают криком. Только из опаски перед его сыном — Ефимкой, до сих пор ещё не вышибли с кресла.

А вот это уже гораздо хуже.

* * *

Итак, Погребинский сделал первый ход!

Второй его "ход конём по голове" застал меня в Москве.

Сразу по приезду в столицу, ко мне от его имени обратился какой-то незнакомый человек из Нижнего:

— Тебе лучше бежать, Серафим!

— "Бежать"?! С какого перепуга, не подскажите?

— Твои архаровцы-вагнеровцы были застуканы за ограблением товарного поезда. Васильцев, Купцов и ещё несколько человек арестованы и, дали показания на тебя.

Ну, что тут скажешь?

Только промямлил:

— Это — какая-то ошибка. Я НЕ ВИНОВАТ!!!

Внимательно следя за моей реакцией, неизвестный приободрившись продолжает:

— Товарищ Погребинский не верит в твою причастность — но факты есть факты, а статья за бандитизм — очень серьёзная. Могут и "шлёпнуть" не разобравшись!

Решив подыграть и посмотреть, что из этого выйдет — я прикинулся очень перепуганным и, достаточно правдоподобно заикаясь:

— И-и-и, ч-ч-что мне т-т-теперь д-д-делать?!

Суёт мне в руки какой-то свёрток:

— Бежать! Здесь деньги и "чистые" документы. Отсидишься где-нибудь в Ташкенте, а там глядишь — если не образуется, так всё забудется.

Хватаю "босячий подгон" от "доброжелателя" и, прижав его к сердцу — со всей искренностью, на которую был в тот момент способен:

— Т-т-так и с-с-сделаю! П-п-передайте т-т-товарищу П-п-погребинскому, что я н-н-никогда н-н-не забуду его з-з-заботу и д-д-доброту.

После чего, рванул вприпрыжку в сторону Курского вокзала и, в нашем эшелоне — появился только в момент его отправления в сторону Нижнего.

Одно плохо: до того вошёл в образ, что до самого Нижнего заикался.

По приезду в столицу губернии, я узнал, что местные безбожники-активисты закрыли Благовещенский Храм в Ульяновске. Назначенный вместо Каца, новый Начальник волостного (районного) управления НКВД — реквизировал находящийся при нём дом и, поселился в нём с семьёй — выбросив старика-священника практически на улицу.

Моего названного отца, напомню...

Возмущаюсь:

— Ну, это уж слишком!

Сволочь, этот Погребинский — ведь с женщинами, детьми и стариками не воюют.

Связной от Краснощёкова, стараясь не встречаться со мной взглядом:

— Это ещё не всё, Серафим.

Буквально вчера, Фёдора Евграфьевича Свешникова — поселившегося у приютившей его сердобольной старушке бывшей прихожанке, вызвали на допрос к следователю по поводу меня и моих "бандитских дел", после которого:

— Вышел на крыльцо Управления, постоял там немного и рухнул как подкошенный.

Скрипнув зубами, на пару секунд ослепнув от вспышки ярости:

— Твою, ж... Где он сейчас?

— В волостной больнице с сердечным приступом. В себя пришёл, но очень плох.

— Да, говори уж всю правду — что ты мнёшься, как монашка перед целибатом!

— Доктор Ракушкин Михаил Ефремович, говорит... Чтоб ты готовился к самому худшему, Серафим.

Ну, всё...

Лимит на беспредел — исчерпан досуха!

Написал краткую, лаконичную, но предельно информативную записку и отправил курьера назад в Ульяновск к Александру Краснощёкову — моему "второму я".

* * *

За окном служебного кабинета товарища Каца в Управлении губернского отдела НКВД, вечерело и было несколько шумновато. Подойдя к нему, хозяин отодвинув шторы, озадаченно глянул на улицу и недовольно прошипел:

— Без демонстрации нельзя было обойтись?

Ногу на ногу закинув, чувствуя себя хозяином положения, отвечаю:

— А вы с Погребинским издайте указ — запрещающий в СССР демонстрации, митинги и дискуссии. Али, слабо?

Эти права, как и право на забастовку, были записаны в ещё досталинской Конституции. Другое дело, что кроме правящей и направляющей ВКП(б) — организовывать все эти мероприятия в стране было некому.

А здесь всё стихийно, само собой получилось: люди меня провожали до Управления, а теперь ожидали моего выхода — начиная бузить. Я этого контролировать не мог при всём своём желании.

Вздыхает:

— Умный ты больно — оттого и все твои настоящие и будущие беды.

— Ээээ... Да, Вы никак меня уже похоронили, Абрам Израилевич? А не рано, ли? Ведь кажись, уже разок отпевали — а я вот, где!

Не отвечая, Кац сел за стол и достав какой-то бланк с печатью, принялся его заполнять. Сунув мне под нос постановление об ограничении права на передвижение, дождавшись когда я ознакомился и расписался, он продолжил:

— Ты хоть понимаешь, что сейчас он(!) начнёт "суетиться"? Что ты эту неделю под подпиской не проходишь? А если окажешься в "допре" — тебе крышка?

— А если я "встану на лыжи"?

Прикусывает губу:

— Тогда, крышка мне...

Я вполне отдаю себе отчёт, что после моего сегодняшнего хода — последует контр-ход от Погребинского. И вполне возможно, это будет как во второй по популярности настольной игре:

Шах и мат!

Первой, напомню — в "новой реальности" является моя "Мировая революция", на которой просто сказочно обогатились ульяновские кустари.

Интересуюсь, на всякий случай:

— А ты, вообще-то, Абрам Израилевич, за кого: за меня — или за этого...?

Прячет глаза и молчит.

Ну, что ж... Будем считать, что товарищ Кац за того, кто побеждает. Поэтому решение приходит само собой: кто нам мешает — тот нам и поможет.

Не просто по наитию — но и тщательно анализируя кое-какие имеющиеся факты, я сразу понял: Кац — был завербован Погребинском, при первом же посещении последним Ульяновска.

Обвинять Каца в предательстве нельзя: он мне не друг, не родственник и даже не единомышленник — чтоб предать. За ним водится вполне конкретный "бзик" — мечтает забраться куда повыше по служебной лестнице, вот он и воспользовался шанцем — предоставленным ему Погребинским.

Какие претензии?

Обижаться на него и бычиться — глупо и непродуктивно. Более умным будет, по примеру Погребинского использовать эту его слабость в своих бескорыстных интересах.

Скептически-насмешливо на него глядучи:

— Заместитель Погребинского, это конечно — неимоверная круть... Но об этом ли ты мечтал с семнадцатого года, сидя в нашей дыре, Абрам Израилевич?

Тот, поднимает на меня умный, всё понимающий взгляд:

— Ты хочешь предложить мне что-то большее?

Слегка приподнявшись, полушёпотом спрашиваю:

— Газеты читаешь?

— Ну, допустим... Читаю!

— Знаешь, что в мире и стране творится и, понимаешь — чем это всё может закончиться?

Настороженно:

— Могу только догадываться.

— Ты "можешь догадываться", а я точно знаю — в Москве кое с кем общался: вот-вот в ОГПУ начнутся большие чистки — которые затронут и Погребинского... Это я ему железно обещаю! Ты, Абрам Израилевич — можешь просто сидеть на попе ровно и, тогда тебе возможно достанется кресло — из-под его забронзовейшей как бюст Маркса, жоппы...

Откидываюсь на спинку стула и прямым текстом:

— ...А можешь раскрыть контрреволюционный заговор возглавляемый Погребинским и, тогда (при известной удаче и собственной ловкости, конечно) — ты переедешь в кабинет на Лубянке.

Вижу полное обалдевание и, продолжаю максимально "грузить":

— Другой вариант: я прямо отсюда иду в Губернское управление ГПУ и, тогда — контрреволюционный заговор раскрывают там. Ну тогда извини, Абрам Израилевич: как выдвиженцу Погребинского — место твоё будет тоже на Лубянке... Но вот только, уже не в кабинете за столом — а в подвальной камере. А там, уж как договоришься: на нарах у окна — или под нарами возле параши.

Исходя парами от бурления в нём кипящих говн:

— Угрожаешь?

Вытаращив на хозяина невинно-наивные глазки:

— "Угрожаю"?! Да, упаси меня Маркс — предупреждаю и предлагаю.

Товарищ Кац, трясущимися руками сломав две папиросы и изведя полкоробка спичек, наконец закурил. Потом после первой же затяжки, сунув в рот не тем концом и обжегшись, выматерившись в адрес непосредственного руководства и проплевавшись прямо на пол, прошепелявил:

— А если он раскроет контрреволюционный заговор — возглавляемый тобой?

Тычу большим пальцем за спину, где из окна продолжало шуметь и, даже слышались отдельные выкрики:

— У Погребинского нет и, никогда не будет такой "группы подтанцовки" — поэтому ему это сделать сложнее.

Как будто в подтверждении, на улице кто-то истошно завопил:

— СВОБОДУ СЕРАФИМУ!!!

Кац, ликом взбледнев аки Иуда на осине, пробормотал:

— Счас стёкла будут бить...

За этим отчётливо слышалось: "...А потом — меня".

Подошёл к окну и посмотрел вниз на собравшуюся толпу, еле-еле сдерживаемую растянутой цепью милиционеров. Их здесь собралось тоже прилично, но все их действия выглядели суматошно-бестолковыми — как муравейник с всунутой в него головнёй.

Двадцатые годы, это вам не хрущёвская "оттепель" и, в демонстрации — стрелять было ещё не принято. По всему было видно, что поднажми толпа — правоохранители просто-напросто разбегутся как запечные тараканы от света лучины, позабыв про свои "наганы" и "винторезы".

— Думай-соображай быстрее, Абрам Израилевич, пока всю вашу контору по кирпичику не разнесли!

В приоткрывшейся без стука двери, показалась голова секретарши и панически вопрошает:

— Товарищ Кац! Из "губернии" звонили — почему Вы арестовали Свешникова? Что ответить?

Подскочив ужом на сковородке, чернильницей на неё замахиваясь, Кац:

— ЗАКРОЙ ДВЕРЬ, ДУРА!!!

Нехарактерно для него — обычно Абрам Израилевич с женщинами по-еврейски тактичен и обходителен.

Тяжело дыша, как загнанный через камыши в трясину кабан — под дула охотничьих двустволок, уставившись на меня налившимися кровью глазами:

— У тебя ровно сутки, Свешников! Чтоб, завтра вечером — улики на Погребинского были у меня на столе!

Недоумённо пялясь:

— А свидетелей куда прикажите, товарищ начальник? Вам под стол...?!

Тот, обессилено падая в кресло:

— Всё, иди! И успокой толпу, пока до Москвы не дошло про твой "арест".

Выхожу на крыльцо управления НКВД и, подняв руку:

— Всё нормально, товарищи: никакого ареста — всего лишь лекция об условиях...

Меня не дослушав, народ грянул:

— УРА!!!

Толпа комсомольцев, членов партии и беспартийных, стащили меня с крыльца и, буквально на себе донесла меня до "Форда" — с которого я как Ленин с броневика, толкнул коротенькую речь...

О чём речь, спросите?

Да всё о том же — о строительстве Детской железной дороги, о чём же ещё. На штурм Нижегородского белокаменного Кремля и бывшего Дворца губернатора в нём, я не звал...

Не время ещё!

После моей речи народ потихоньку начал рассасываться "по пещерам", а я с тремя немцами-телохранителями поехал...

Правильно: к Ксаверу.

* * *

На уже давненько знакомом подворье встретили меня более чем сердечно — сразу же за стол, даже моих немцев не побрезговали усадить рядом и накормить "от пуза". Затем, поднялись в кабинет, где я вручил подарки: Саулу по случаю купленную эксклюзивно сработанную трёхсекционную стальную кирасу "скрытого ношении", Упырю наваху — испанский нож-складень. Основному партнёру по "монетизации" знаний из будущего, я подарил купленную в Париже закопчённую старообрядческую икону — от вида которой, он чуть кипятком не описцался:

— Вот это уважил, так уважил...

Поставил её в "красный угол", подвинув уже имеющиеся и с полчаса молился, то и дело двуперстно осеняя.

Сразу скажу, что икона обошлось мне совсем недорого: видимо русские иконы — ещё не в особом тренде "за бугром". Или же, что скорее всего: в связи с известными событиями в стране-производителе — предложение превысило спрос и произошло элементарное затоваривание рынка предметами культа.

Вволю помолившись, я аж кемарнуть успел, Ксавер выжидающе уставился на меня:

— А новой "инфы" пока нет?

Включаю ему "стоп-сигнал":

— А не до хрена ли зараз подарков будет, Партнёр?

К сожалению, в связи с моей бурной деятельностью этим летом, у казалось бы неисчерпаемого "колодца" с "послезнанием" — показалось песчаное "дно", на котором жалобно квакали печальные личные "жабы" — превратившиеся в обычных лягушек.

— Не лайся перед святыми ликами, — вновь повернувшись к иконам, перекрестил лоб, — а если серьёзно?

Озабочено-озадаченно, отвечаю:

— К сожалению, с "инфой" конкретная напряжёнка — видишь, что в мире и в московских верхах творится? Единственное, что могу посоветовать словами великого Кормчего: запасай зерно, копай окопы.

— Какие "окопы"? Война будет?

— С хлебом этой зимой будет плохо, говорю

— Да, это я без тебя знаю — когда с ним "хорошо" было... Спрашиваю: война будет?

— Насчёт же войны, — подражая ему, крещусь на иконы, — уверен, что всё обойдётся демонстрацией величины писюков.

— Ох, что за язык у тебя, Серафим... Когда-нибудь, коль сам не отсохнет — велю Упырю его у тебя вырезать. Писать же умеешь?

— Азбуку Морзе знаю — буду стучать тебе по лбу "точкой-тире", Ксавер.

Ржём квартетом...

Почему я так уверен что большой войны не будет, после того — как такого натворил?

Большие войны просто так не возникают!

К примеру, в 1918 году, чекистами в Москве был раскрыт "Заговор послов" (иначе, это событие известно под названием "Заговор Локкарта". При ликвидации последнего, был произведён налёт на британское посольство и убит один из его сотрудников, не считая арестованных.

Объявило Соединённое королевство войну Советской России?

Нет!

Весной 1920 года корабли Волжско-Каспийской флотилии под командованием Федора Раскольникова, подошли к берегам Ирана у порта Энзели, открыли по берегу огонь, а затем высадили десант, захвативший плацдарм на берегу.

Находившимся в городе британским войскам было приказано убираться на хер, что они и незамедлительно проделали.

И опять же: никакой войны Советской России, объявлено не было. "Владычица морей" утёрлась и, сделала вид, что так оно и надо.

Ксавер, ёрзая от нетерпения:

— Ещё, есть что-нибудь?

Слегка небрежно и не особо торопясь:

— Да есть тут в заначке кое-что. Но не знаю — сумеешь ли ты срубить с этого бабло или наоборот.

У того задёргалось веко:

— Да, говори уже, не люби мне мозги...?

Кстати: хит этого сезона — очередной шедевр от поэта Юры Шатунова, на музыку Веры Ивановны Головановой, где есть такой припев:

"А ты сердце моё не разбивай на куски

А ты люби меня, а не люби мне мозги...".

Неплохие, кстати денежки, "капают" мне за мою литературную... Нет, не за мою: все эти ещё ненаписанные тесты и мелодии — я бессовестно ворую, у чаще всего — даже ещё не родившихся авторов.

Но денежки всё равно — "капают"!

Вот, народ потихоньку и перенимает мои иновремённые словечки и выражения.

— Скажи, Ксавер: а какие отношения у тебя с криминалом? Не с "деловыми" — вроде тебя, а вот именно с криминалом — бандиты там, домушники и прочие налётчики.

Возможно я ошибаюсь из-за недостатка информации, но сдаётся мне — мой "напарник", служит свяжущим звеном между "деловыми" и "блатными".

Вытаращив на меня глаза:

— А тебе на что?

— Да, есть информация по их части.

Помолчав, спрашивает:

— Ну и какая же?

— Ты Погребинского знаешь?

— Лично нет. А, что?

— А такие личности, как Шелухин по кличке "Гуливан", "Колька-мясо" и "Карахан", тебе известны?

Ксавер, видно — вовсе не обязанный знать каждую уголовную шелупонь, переводит вопросительный взгляд на Упыря. Тот, максимально осторожно:

— Слышал про таких блатных... А, что?

— Так, вот: эти трое знают Матвея Самойловича Погребинского "лично", ибо работают на него.

— Отвечаешь за свои слова?

— Готов на любом толковище под ними подписаться.

Отводит глаза в сторону и, долго молчит. Наконец:

— Ну смотри, Серафим — если соврал...

— Тю... А, что мне "смотреть", то?! Это вы смотрите, чтоб они вас под цугундер не подвели.

Ксавер, багровея шеей, обращается к своим:

— А вы что скажите?

Саул, он которого за всю историю нашего знакомства — я слышал не более десятка слов, проскрежетал ворочая желваками:

— Этим троим, я никогда не верил — гнилые они по жизни. В "общак" не вкладываются — "фарту", говорят нет. А сами — "прикинуты" как на картинке, всегда при файфовых шмарах и из кабаков — их за уши не вытащишь.

Упырь, поигрывая подарком:

— А что раньше молчал?

— А ты разве спрашивал? С виду то, всё пристойно, а на что гуляют — среди людей спрашивать не принято.

Ксавер, зло щетиня свои "великопетровские", жёсткие усики:

— Продались, сцуки! Знаешь, где они кантуются?

— Поспрошать у людей надо.

— С утра выловить всех троих и ко мне "на разговор".

Свиньи в сарае плотоядно захрюкали — как будто почуяв свеженину и, меня тут же морозным холодком по загривку — посетила давешняя "попаболь".

Упырь, щелчком выбросил лезвие из толледской стали:

— Заодно и подарок опробуем-обновим! Как там его, говоришь? "Колумбийский галстук"?

— Э, нет, — возмутился-запротестовал я, — такая казнь только для "особо важных" персон — а не для всякой пупырёвой мразоты, вроде этих кумовок. Да и не их бесславная кончина мне нужна, а наоборот — бесславная жизнь... Хотя бы до суда.

Все трое в диком ахуе:

— Объясни, почему их нельзя просто зарезать — коль признаются?

— Признаться то, они признаются — у меня есть на них показания Васьки Кота...

Судя по реакции, отдельным присутствующим хорошо был известен и этот трубейный персонаж — весной свершивший побег из Ульяновской школы милиции и ныне находящийся неизвестно где.

— ...Но мне нужно, чтоб они пришли с повинной к ментам и вложили Погребинского, как организатора и идейного вдохновителя банды. Завтра, не позднее, чем в двадцать часов по московскому времени.

Недоумённо переглядываются и, Ксавер задаёт вполне логичный вопрос:

— А, нам это на хрена надо, скажи-поведай?

Глядя на наручные часы, сожалеючи:

— "На хрена" — это слишком долго рассказывать, Партнёр, а времени у меня уже нет. Но могу коротко поведать "зачем".

— Зачем?

— Затем, Ксавер, что если удастся утопить Начальника ГубНКВД — я расскажу тебе самую(!) важную с момента нашего знакомства информацию. А если не удастся...

Театральная пауза — прямо по Немировичу-Данченко и, затем:

— ...Тогда ты её узнаешь сам. Но гораздо позже и, возможно — уже сидучи на нарах в бараке таёжных лесорубов.

Произведя ни с чем не сравнимый эффект, поднимаюсь и, ещё раз глянув на свой старенький "Swiss" — на котором почти полночь, прощаюсь:

— Итак, до завтра! Если вопросов больше нет, предлагаю джентльменам сверить часы...

* * *

Далеко за полночь, мы выдвинулись из Нижнего Новгорода целой автоколонной.

Спереди дозором мчались наши комсомольцы на байках во главе с Ефимом, за ними — я на новеньком "Форде-Т" с тремя немцами, за мной — "Татра"-грузовичок с "вагнеровцами", следом четыре оставшихся "Мак-бульдога" — битком набитых бойцами "Ударных комсомольских отрядов по борьбе с хулиганством" (УКО)...

Ванька да Санька со своими "футбольными командами", был уговор в инструкции Краснощёкову — встретят нас уже на месте.

* * *

Конечно же, с целью подобраться к виртуальным рычагам управления моей "промышленной империи", Погребинский, задним числом уволив меня с четырёх занимаемых должностей в системе НКВД — назначил на них своих подручных. Однако, видимо ему не хватило времени, верных людей или всего этого вместе — поэтому мои заместители оставались на местах.

Подъкузмил "Человеку в кубанке" и поведенческий стереотип советской партноменклатуры, перенятый от дореволюционного чиновничества.

Объясняю, буквально на пальцах:

Взглядом человека начала 21-го века, очень хорошо заметно: кадровый подбор у хроноаборигенов — чаще всего производится по известному с самых древнейших времён принципу: "Я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак".

Иными словами: назначать к себе в заместители человека умнее себя или просто способного хоть к какой-нибудь инициативе — местные "боссы" боятся категорически!

Тупо делай, что тебе говорят и, поменьше умничай.

Кажется, я уже приводил в пример слова Гришки Питерского (Зиновьева) на замечание Красина:

"Мы просим некоторых товарищей, которые суются к нам со словом "некомпетентность", чтобы они забыли это слово".

Вот, вот!

Весь стиль советского менеджмента можно выразить этими словами.

Ведь, постоянно идёт подковёрная борьба за кресла и, умный зам — может запросто "подсидеть" своего босса.

Другая, хорошо заметная тенденция: круглых дураков — начальники тоже терпеть не могут, ведь тогда буквально всё приходится делать самому. Но из-за особенностей советского законодательства — избавиться от таких чрезвычайно трудно...

Что делать?

Правильно: отфутболивать на повышение.

Поэтому, средний советский управленец — это эдакий "серенький середнячок", терпеливо-усидчивый и работящий, но не имеющий своего мнения и, в отсутствии вышестоящего руководства — теряющийся, как ёБжик в тумане.

Исключения, конечно, были — не спорю, от чего и всем хорошо известные советские достижения на решающих направлениях, но общий фон был именно таковым.

Таким макаром, качество советского менеджмента от поколения к поколению снижалось — пока всё не накрылось...

Чем конкретно всё накрылось в начале "Лихих 90-х" — я уже неоднократно рассказывал и, причём — в самых интимнейших подробностях.

Однако, у меня принцип подбора заместителя — был совершенно другой!

Я специально искал именно умных, способных, природно одарённых организаторов — а не тупых исполнителей моих прогрессорских хотелок, могущих только поддакивать.

То, что меня "подсидят" я не боялся: "кресел" у меня много — какое-нибудь, да останется под моей тощей задницей. Наоборот, я постоянно подбадривал своих "негров", типа:

— Как сам понимаешь — не маленький чай, я здесь ненадолго: вот натаскаю тебя и "усядусь" где-нибудь повыше. Проявишь себя — не забуду, сам понимаешь... Так что, пока Солнце ещё высоко — трудись во имя нашего с тобой светлого будущего!

"Брежневский стиль" взаимоотношений с подчинёнными: прежде разговоров о делах — пусть даже самых важных и безотлагательных, разговор о самом человеке — о его лично-семейных успехах и проблемах... После этого, хоть матерно отлай накосявшего — но он будет уважать и ценить тебя.

Я не давал скучно-подробных инструкций, требующих буквального — "от аз до ять", исполнения:

— Голова на плечах есть? Вот и думай ею, а не бегай ко мне из-за каждой ерунды.

— А если я что-нибудь сделаю не так?

— Тогда я тебя уволю, а на твоё место возьму более способного.

Хотя, пугал больше, но действует безотказно!

Поэтому, я мог месяцами не появляться на рабочем месте и, тем не менее — "дела шли, контора писала".

Что немаловажно — я не жадничал.

Мой оклад я целиком отдавал заместителям делающим мою же работу, да ещё и через "тумбочку" — поощрял материально за служебные успехи. Вот и сейчас, хотя мои замы и не просили об них — я везу им подарки "из самого Парижа": кому шёлковые чулки для любимой девушки, кому заграничные лекарства для болеющей мамы...

Вроде мелочь, да?

Но после такой "мелочи" — человек пойдёт за вас в огонь и в воду!

Нет, не подумайте: я — вовсе не святой и, даже — не самый умный.

Просто, человек своего — 21-го века, много поживший и много повидавший и, набравшийся соответственного опыта в работе с людьми.

Считайте, что это умение находить в безбрежном людском океане редкие жемчужины нужных мне кадров — ещё один "рояль", доставшийся мне при переносе вместе с компьютером, с программами и "послезнанием" в нём и, месторождением титано-циркониевых песков под самым боком.

* * *

В общем, то понятно, да?

А вот теперь встаньте на место человека — моего заместителя на должности Начальника Ульяновской вневедомственной милиции, положим — когда всё это одночастно рухнуло и, вместо меня — неизвестно откуда, является неизвестно кто.

Власть меняется и вместе с нею давно заведённые, кажущиеся правильными и справедливыми и, уже полюбившиеся порядки.

"Новая метла метёт по-новому" — народом давно уже было замечено.

Новому начальству и, то — не так и, это — совсем не эдак!

Оно всё меняет и, причём совершенно в духе времени — ломая через колено и нагибая под себя. Вы, с ужасом понимаете, что должны прикинуться нерассуждающим исполнителем-болванчиком и со временем отупеть, или вылететь с места службы — которое кормит вас и вашу старенькую болеющую мать. Что став безработным, вы превратитесь в нищего неудачника — на которого навряд ли обратит внимание девушка, которая вам нравится...

Впрочем, вам в любом случае дадут "пинка под седалище", или если сильно повезёт — переведут на более низкую должность. Ведь, любой вновь назначенный начальник — всегда стремиться пристроить на "хлебные должности" своих родственников или хорошо знакомых друзей.

Представили?

Я это "представил" себе очень давно, причём — ещё задолго до командировки в Париж. Не будь я человеком 21-го века, прожившим довольно долгую жизнь — в которой всякое бывало, чтоб я не предугадать такое развитие событий.

Поэтому, все мои заместители и просто — ключевые персонажи "промышленной империи" были мною проинструктированы и знали что делать.

Если совсем коротко, то смысл всех "инструкций" был таков:

— Не сцыте, пацаны — Серафим вернётся и каждому воздастся по делам их. А покамест прикиньтесь ветошью и собирайте информацию про "пришельцев".

* * *

Однако, была структура в моей "империи" — которая целенаправленно собирала не информацию, а компромат... Даже, можно сказать так: на основе собранной инфы — она могла создать "компру" на лиц, от которых могла исходить угроза для моей "Империи".

Это, как можно догадаться служба безопасности — созданная Мишкой Гешефтманом по моим "методичкам", которые я в свою очередь написал на основе имеющейся в "послезнании" и тщательно отфильтрованной информации о работе соответствующих спецслужб моего времени.

ГКБ, Гестапо, ЦРУ, Штази, Массад — тщательно проанализированный и обобщённый опыт, почерпнутый из воспоминаний сотрудников этих известных организаций, или исторических исследований об их деятельности на протяжении второй половины двадцатого века. Добавьте сюда современную мне психологию и политтехнологию — хотя бы их самые основы.

Конечно, всё в самом начале становления — уровня детской игры в песочнице и подглядывания маме под юбку...

Но оно действует!

Ведь, уровень хроноаборигенов ещё ниже, особенно у нас — в нглухой провинции.

Главное для любой спецслужбы — сбор информации о противнике, правильно?

Правильно!

А кто лучше может это делать, как не журналисты?

Волостная газета "Красный глас" была мною создана специально с этой целью. Её главный редактор, от Матушки-природы суперкоммуникабельный ульяновский комсомолец "второй волны" — ровесник Мишки Барона и его лучший друг...

По крайней мере, он так считает.

В период прекрасно-ужасного НЭПа — в стране просто запредельная активность внештатных журналистов, так сказать "от станка и сохи" — рабкоров, селькоров...

Счас ржать как кони будете, но даже в местах лишения свободы — было полным-полно этой пишущей "братии": камкоров, тюремкоров, лагкоров и имелось десятка два периодических изданий.

Да я и сам в начале своей попаданческо-прогрессорской деятельности был рабкором сразу в нескольких газетах — вспомните хорошенько!

Сейчас же, я переложил эту деятельность на группу специально подобранных, хоть и наспех обученных — но очень способных ребятишек.

Общая же численность подобных активистов доходила до четверти миллиона, ими проводились совещания, конференции и даже съезды, издавалась свои газеты и журнал "Рабоче-крестьянский корреспондент".

Огромная сила — если к ней умело подобрать ключики, чем я через "Красный глас" и занимаюсь с переменным, надо признаться успехом... Слишком молодые ещё мои ребятишки, неопытные.

Но, пока речь не об этом!

При любом советском учреждении имеется такая бюрократическая — но очень полезная в данном случае структура, как "отдел кадров".

Ещё вот: каждый комсомолец или член партии, по прибытии на новое место службы, должен немедленно зарегистрироваться в соответствующих первичных ячейках, предоставив в том числе — характеристику с прежнего места и автобиографию.

Очень полезное правило!

Стоит только иметь подход к кадровикам — характеристики и автобиографии у тебя в руках. Далее — дело техники: материально заинтересовав, послать запрос к коллегам-рабкорам в те города, откуда прибыли люди Погребинского. Чтоб собрать интересующую информацию на наиболее интересующие персоны — отправляется группа уже штатных корреспондентов "Красного гласа".

Прибывшие на запросы материалы, направляются...

Нет, не напрямую ко мне!

Я здесь — как бы, не при делах. В "Отдел по связям с общественностью" торгово-промышленного кооператива "Красный рассвет", обязанность которого — знать про всё и про вся в Ульяновске и, его окрестностях. Оттуда — в "Комиссию по учёту, контролю и распределению кадров ОПТБ-007" (КУКРК), где информацию должным образом оценит Краснощёков Александр Михайлович — моё "втрое я" и, если потребуется — даст команду в Канцелярский отдел "ОПТБ-007", где умным добавлением сфабрикованных документов к подлинным — фабрикуется полный пакет компромата.

Примерно всё ясно-понятно, да?

* * *

Доехав через разъёзд Ульяновский и, затем — через всё ещё до сих пор строящийся-достраивающийся Ильичевский район до окраины города, наша колонная встала и народ спешился: дальше "на цырлах" и "короткими перебежками". Лишь я, да трое немцев-телохранителей на моём "Форде" приглушив мотор потихоньку поехали дальше. Остальные — пешком.

Проезжая мимо Благовещенского Храма и отеческого дома, обратил внимание на припаркованный автомобиль:

"Сцука, он ещё и, мою прежнюю тачилу — "прихватизировал" себе под жоппу!".

Вроде мелочь — по сравнению со всем прочим, но очень неприятно и почему-то невероятно бесит.

Изредка в свет фар попадаются патрули из "футбольных" команд Саньки да Ваньки — блокирующих будущих фигурантов "дела" в их домах и тотчас вновь скрываются в ночной темени.

Подъезжаем к "Красному трактиру", останавливаюсь и, оставив немцев загорать под почти полной Луной — поднимаюсь к себе в кабинет, на ходу чмокнув в губки Софью Николаевну:

— А что глазки то на сыром месте? Сказал же:

"Я приду и тебя обниму,

Если я не...".

— Хм, гкхм... Так ведь обошлось же!

Меня уже ждали Александр Краснощёков, трое бывших заместителей по линии НКВД и, заведующие вышеупомянутыми отделами — входящие в тайную службу безопасности:

— Серафим вернулся!

— А куда он от вас денется, или вы от него? Здравствуйте, товарищи!

Каждому пожимаю руки и, усевшись за свой стол:

— Прошу каждого вкратце доложить обстановку. Начнём, как положено с младшего... Афоня, бомби!

— Вчера, после обеда был звонок в Управление НКВД от Погребинского и, уже почти ночью из "Допра" — в морг при волостной больнице поступили двое наших ребят из "Вагнера".

— ...Вот, даже как?! Кто такие?

Назвав до боли знакомые фамилии:

— Ты их знаешь — из новеньких, этой весной поступили в группу, закончив "Полицейскую академию".

— Причина смерти?

— Говорят — повесились в камере, а сами — все "синие".

— Что наши говорят?

— В тот вечер в Управлении дежурили только чужие и "активисты".

— Понятно...

Окинув всех бешенных взглядом, переламывая "заупокойное" настроение:

— Товарищи! Скорбеть будем потом. Теперь же давайте думать, как отвести угрозу от пока ещё живущих. Следующий!

Выслушав всех, обращаюсь к своему "второму я":

— Михалыч! Что у нас там с документально-архивным обеспечением?

Тот, вынув из портфеля две внушительной толщины папки:

— С моей стороны всё готово: даже через суд присяжных и самого Плевако в адвокатах — им не отвертеться от карающей десницы советского правосудия.

Буквально полчаса на изучение и обсуждение и, не откладывая в долгий ящик:

— Начинам операцию... Ээээ... "Не всё скотам масленица".

Времени придумать более краткое кодовое название — совершенно не было, уж извиняюсь.

* * *

Новый Начальник волостного (районного) управления милиции НКВД, был по сути своей трудоголиком. Хотя он привёз с собой двух следователей в дополнение к уже имеющимся, любил сам вникать в дела, участвовать в допросах и, даже на вскрытиях в ульяновском морге — куда прямиков из подвальной камеры, буквально вчера попали двое "вагнеровцев".

Якобы покончили с собой в камере... Хм, гкхм...

Вот же какая сцука, а?!

Молодые пацаны из вновь, буквально — только что принятых. Не местные — ульяновских трогать пока опасаются. Городские ребята из Нижнего Новгорода.

Больше всего мне понравилось привычка "Гражданина начальника" являться в Управление за час-полтора до начала официального начала рабочего дня.

Вот и, сегодня нелёгкая принесла его ровно в шесть "ноль-ноль"... Правда, кабинет к его удивлению был уже занят: на кресле — перешедшим ему из-под справной еврейской задницы товарища Каца, вальяжно развалился своим тощим задом я.

Тот, сдал было назад — но его схватили за руки стоящие по бокам двери Ганс и Франц, а подошедший сзади Фриц — ловко лишил табельного "Нагана" и весьма чувствительно подтолкнул в спину. Затем, бывший хозяин этого кабинета, почти мгновенно оказался сидячим на обшарпанном стуле напротив.

Молча, внимательно рассматриваю "пришельца": молодой человек — лет на пять старше меня нынешнего, с хорошо заметной печатью вседозволенности на лице.

Можно было использовать для этой "сцены" своих вагнеровцев, но те сплошь и рядом — зелённая молодёжь и, не произвели бы нужного впечатления. То ли дело трое тёртых жизнь мужиков, один лишь вид которых — вмиг настраивал на "позитивный" лад и желание чистосердечно сотрудничать.

Оказавшись на стуле напротив, "Гражданин начальник" вдруг обрёл способность членораздельно говорить — а не просто мычать, как до этого:

— Кто Вы такой?

Хлопок ладонью по столу, прозвучал громче выстрела у расстрельной стенки:

— Здесь вопросы задаю я!

Товарищ не понял:

— А в чём, собственно дело?

— Сейчас узнаешь!

Неуловимый знак и довольно чувствительный удар по почкам, заставивший допрашиваемого зашипеть от боли и съёжиться на стуле.

Открываю стоящий слева старинный сейф (чисто на всякий случай, дубликатом ключа я обзавёлся ещё в бытность Мишки Барона "двойным" воспитанником), что произвело должный эффект, достаю из него две уже знакомые папки и, задаю вопросы.

Сперва, довольно стандартные:

— Имя, отчество и фамилия? Год и место рождения? Происхождение...?

Ну и так далее.

Далее, перечисляю вполне достоверные факты из его биографии, опровергая ими вымышленные из его автобиографии:

— Вы указали, что происходите из семьи потомственного типографского рабочего... Это, так?

Уверенно, как на уроке — отвечая хорошо вызубренное домашнее задание:

— Да, это так.

По-моему, как и всякий без исключения успешный мошенник, эта гнида сама уверовала в подлинность придуманной им самим жизни.

Достаю из другой папочки листочек с подписью и печатью:

— А вот по ответу на запрос из вашего родного города, ваш отец был надзирателем в местной пересыльной тюрьме... Что на это скажите?

Кстати, абсолютно подлинный документ.

Краснеет наливным яблочком, но наотрез отказывается от родного папы:

— Это какая-то ошибка!

— Ошибка...?

Достаю другой листочек — весьма талантливо изготовленный в Канцелярском отделе "ОПТБ-007":

— ...Может и ошибка, но вот по показаниям очень уважаемого ветерана революционного движения из "Общества политкаторжан" — ваш папаша был воистину зверюгой. Издевательства, избиения, лишения сна и казённой продуктовой пайки... Неоднократные изнасилования молодых женщин — в том числе и, из антисемитских соображений.

Если кто не знает, антисемитизм в то время — одно из самых тяжких преступлений. А в период Гражданской войны, это однозначно — расстрельная статья...

Вот он и кипешнул, с перепуга:

— ЛОЖЬ!!!

— Вы обвиняете Розалию Самойловну Землячку во лжи? Которую ваш папаша — предварительно зверски избив, затем в крайне извращённой форме изнасиловал, доведя до выкидыша ребёнка — предположительно от самого товарища Дзержинского? Хорошо, это будет занесено в протокол.

Чем чудовищней ложь — тем охотнее на неё ведутся!

Впервые вижу, как живой человек из кумачово-красного — в один момент стал белым, как только что выпавший снег в экологическо-чистой от грязных производств местности.

— НЕ НАДО!!!

Мда... Слухи о суровом нраве этой пламенной революционерки — "героине" Крыма, успели дойти даже до Сибири — откуда родом этот "лишенец".

— Что, "не надо"? Вы признаёте, что соврали в своей автобиографии насчёт происхождении?

— Признаю...

— Хорошо! Так и запишем.

Далее:

— В вашей автобиографии указано, что в период с шестнадцатого года по восемнадцатый — Вы работали на железной дороге обходчиком.

Не дождавшись подтверждения или отрицания, опровергаю:

— Однако, по сделанному запросу, ни служащие, ни рабочие товарной станции города "N-ска" — человека с такой фамилией не помнят.

— Это какая-то ошибка!

Пожимаю плечами:

— Это легко проверить. Давайте вызовем с полустанка рабочего-обходчика и, он Вас проэкзаменует на знание профессии. Так, что? Вагонную сцепку от колёсной буксы, хоть отличите?

Сопит угрюмо, опустив голову:

— Не надо...

Склоняюсь над бумагами:

— Так и запишем: "К пролетариату не имеет никакого отношения".

Хорошо знакомое и широко распространенное явление: чтоб избежать призыва на военную службу в разгар Первой мировой войны, многие хитрожоппые представители чиновничевства, буржуазии и даже дворянства — за мзду фиктивно устраивались на предприятия оборонного значения, или на железную дорогу — где была "бронь". Случился Октябрьская революция, а они оказывается — пролетариат...

Как кстати, то!

Вот и, этот — из таких же.

— В вашей биографии указано участие в красном партизанском отряде с 1918-го года по 1919-й, борющемся против Колчака...

Достаю ещё один — подлинный документ, полученный по корреспондентскому запросу:

— Однако, если верить письменным свидетельствам командира и бойцов партизанского отряда — действовавшим в тот же период в той же местности, такого "партизана" как Вы — они не знают.

Тот мямлит, пытаясь выкрутиться:

— Я был связным... В подполье... Конспирация, понимаете ли...

Усмехаюсь благожелательно:

— Видно, то "подполье" было очень глубоким!

Вмиг посерьёзнев, достаю очень добротно состряпанную "липу":

— А вот по этому документу, можно предположить, что ваше "подполье" называлось "Государственной охраной" (контрразведка у Колчака. Авт.). Вы в ней служили в звании корнета, под именем Леопольд Кудасов ...

Вижу — покрывается разноцветными пятнами, чем-то напоминая выцветший тропический камуфляж.

Чтоб преждевременно не отдал душу Кондратию, а так же из-за соображений — что врать надо дозировано, несколько разочарованно добавляю:

— ...Впрочем, именно за Вами никаких особых злодеяний не числится — лишь конвоирование арестованных и охрана. Как говорится: "Яблоко от яблони..."! Избиения, вымогательства, грабёж заключённых, редкие случаи насильственного мужеложства... Увы — свидетельств об участии в массовых казнях или порках шомполами нет. Однако, сам факт утаивания — характеризует Вас по крайней мере, как неискреннего по отношению к народной власти человека.

На самом деле, конечно, этот тип перекантовался где-то — всплыв только после установления твёрдого порядка в 1921-ом году. Был бы тот "твёрдый порядок" колчаковским: был бы этот тип в данный момент, каким-нибудь жандармом, полицейским или ещё каким-нибудь сатрапом.

Бегло читаю написанное, пересказываю своими словами, комментирую:

— Единственный временной период вашей автобиографии, в котором концы с концами сходятся: после изгнания силами РККА и партизан "Омского правителя" из Сибири — Вы устроились на службу в уголовный розыск города Ейск и быстро пошли на повышение...

А далее пошла галимая "липа":

— ...Но одновременно, Вы через подставное лицо создали псевдо-кооперативную заготконтору "Рога и копыта" — нанеся урон государству в размере полутора тысяч миллионов рублей. Через другое подставное лицо, от имени "Добролёта" собирали деньги на строительство аэроплана "Ейский большевик" — с целью присвоения их в мошеннических целях, но главное...

Продолжительная театральная пауза — пусть помучается в догадках, и:

— ...Вы создали подпольную антисоветско-контреволюционную организацию "Союз меча и анала", с целью свержения власти рабочих и крестьян.

Тут уж, имярёк не выдержав, соскакивает и вопиет:

— Это — чудовищная провокация!

Кулаком по столу и ору, давая понять, что игра в бирюльки закончилась:

— СИДЕТЬ, КОНТРА!!! МОЛЧАТЬ!!!

Немцы, довольно жёстко действуя, усаживают его назад на стул — от всей души добавив "заряд бодрости" под рёбра, а я помолчав, типа — успокоившись, продолжаю в очень суровом тоне:

— У меня нет оснований не доверять словам ейских товарищей из ГПУ, гражданин заговорщик. Ибо, перебравшись в Ульяновск после разоблачения в родном городе, Вы принялись за старое — за создание подпольной антисоветской организации.

Тот, прямо как в голливудском боевичке (не помню названия), пытается наглеть:

— Какие будут ваши доказательства?

Стараясь от показного удивления, поширше раскрыть свои очи:

— "Доказательства"? А какие доказательства Вы предъявляли командирам "Вагнера" Васильцеву и Купцову — которых уж неделя, как мурыжите в подвале? По каким доказательствам ваши "заплечных дел мастера" угробили двух молодых комсомольцев из Нижнего Новгорода?

— Доносы... Заявления граждан. А этих двоих задержали на месте преступления...

— "Заявления граждан"?! Так держите ответку!

Достаю из папки кучу от руки исписанных листов и бросаю на стол перед ним:

— Здесь, даже показания двух ваших "дуболомов" имеются — узнаёте почерк...?

Тот, только глянув на каракули одного из своих следователей-садистов, хватается за голову.

А я продолжаю:

— "На месте преступления"?!

Достаю из сейфа пачку бумаг (списки членов организации, инструкции на "ненанашим" языке, антисоветская литература и прочее тому подобное) и тычу ею ему в лицо:

— Всё это нашли при обыске в сейфе, ключи от которого имеются только у Вас...!

Гражданин начальник, даже не читая — хватается за сердце и обмякнув, пытается лишиться чувств. Однако, звонкая пощёчина от Фрица, возвращает его к суровой реальности его говённого бытия.

— ...Так что, перед известными компетентными органами Нижегородской губернии стоит лишь один вопрос — расстрелять Вас здесь, или предоставить это "удовольствие" чекистам Ейска.

Как бы раздумывая, несколько философски-спокойно:

— Как по мне — я бы экстрагировал Вас на вашу малую Родину. Но товарищ Жданов, узнав, что ваша организация — в том числе планировала покушение и на него, думает несколько иначе.

Остолбенел, остекленевшими глазами уставившись в одну точку...

* * *

После довольно затянувшейся паузы, с некоторым оттенком сочувствия, спрашиваю:

— Курите?

— Курю...

— Тогда закуривайте: как знать — когда ещё доведётся.

Когда тот крупными затяжками закурил, как будто перед смертью, обращаюсь к единственному понимающему по-русски немцу:

— Фриц! Выйди, тоже покури и дверь за собой хорошенько запри.

— Яволь, Шеф!

Когда тот скрылся из зоны доступа, доверительно обращаюсь к хозяину кабинета:

— Эти двое по-нашему — "нихт бельмес", разумеешь?

— Эээ... Да! Нет... Я не понимаю.

Перехожу на шёпот:

— Закон такой недавно вышел — "О сделке с правосудием" называется, слышал?

— Нет, не слышал.

— Правильно — тебе некогда было изучением выходящих законов заниматься. Ты со своими держимордами — беззаконие в подвале чинил! За что парнишек ухайдакали, сволочи?

Тот, прижав руку к груди, горячечно залепетал:

— Я не хотел! Это они...

Понимающе кивнул головой:

— Понимаю: инициатива и гиперактивность тупых исполнителей — неправильно тебя понявших. Но, сейчас речь не об этом...

Достаю из папки листочек с печатью:

— Возьми, ознакомься с законом.

Пока тот, обдирая глаза об параграфы — пытается включить "соображай", я ему разжевываю и вкладываю в уши:

— Ты чистосердечно каешься, сдаёшь всю контрреволюционную организацию в целом и каждого её члена в частности, даёшь показания на её идейного вдохновителя и указываешь источники финансирования. А правосудие за это, распространяет на тебя "Закон о защите свидетеля"... Про такой тоже ни разу не слышал?

— Нет.

Подсовываю другую "гербовую" бумагу:

— ...Получаешь новые документы на другое имя, чистую биографию, немного "подъёмных" и сваливаешь куда подальше...

Последние сомнения я развеиваю "свёрточком" от Погребинского, полученным в Москве:

— ...Здесь всё вышеперечисленное. Лично я рекомендую Ташкент — там сытно, тепло и, мухи не кусают. Там тебя никто не знает и не достанет. Как устроишься, а здесь всё устаканится — вызовешь семью.

Единственное, что в этом уроде осталось человеческого — это отличный семьянин, муж и отец двоих детей. Его супруга вот-вот должна родить третьего: видать, этим можно объяснить — но не оправдать захват дома Отца Фёдора.

Решил свить уютное семейное гнёздышко!

Но не мной было сказано: не строй себе счастье на несчастье других...

— Так, что?

Тот, почти радостно:

— А кто "идейный вдохновитель"?

— Погребинский. Он же — "источник финансирования": обкладывает данью частников и кооператоров, создал банду грабящую государственные склады и, на приобретённые таким образом средства — ведёт активную антисоветскую деятельность, готовясь свергнуть народную власть. Так, что?

Практически не раздумывая больше:

— Я согласен! Дайте мне...

Даю ему чернильницу с ручкой, несколько чистых листков и один уже заполненный:

— Здесь всё готово. Осталось переписать, поставить дату — сегодня двадцать девятое октября и расписаться.

* * *

Когда работа была окончена и уже бывший Начальник Ульяновского отдела НКВД, изнеможенно откинулся на спинку стула, прямо рукавом гимнастёрки вытирая пот со лба, я внимательно перечитал его "чистосердечное" признание и удовлетворённо кивнув, громко крикнул:

— Фриц, заходи!

— Да, да...?

— Делайте, как условились.

С готовностью:

— Яволь, герр Шеф!

Немец мгновенно накинул удавку на шею и слегка придушил болезного, пока "ассистенты" удерживали того от излишне резких движений. Я же в это время заскочил на стол, снял лампу и взамен накинул на массивный кованный крюк тонкую — но прочную пеньковую верёвку, предварительно щедро натёртую простым хозяйственным мылом.

— Давайте его сюда, камрады! Шнель, шнель!

Буквально пара секунд и, хрипящий "Гражданин начальник", оказался "танцующим" на цыпочках на собственном столе, судорожно пытающимся руками разорвать душившую его петлю. Из лезущих глаз на багрово-синюшнем лице — катились крупные, как у плачущей лошади слёзы, а из штабных галифе...

— ФУ!!! Это что надо жрать и сколько, чтоб так предсмертно вонять?!

Фриц, озадаченно посмотрев на это:

— Das Dingsbums... Это надолго, Шеф!

Я, брезгливо морща нос, согласился:

— Да, нехорошо получилось...

Длину верёвки неправильно рассчитали, так нас всех и перетак.

— ...Ладно я, ну а вы то куда смотрели?

— Нам не приходилось делать этого раньше, Шеф.

Привыкли поди — взрывать, стрелять, да резать во время Великой войны. Эх, мне бы парочку наших казачков — уставившими "глаголями" все польские да галицийские еврейские местечки в тот же период... Да, где ж их взять?

Повывелся ныне казак на Руси!

Вот и этот, вроде мужик боевой и всякие виды видевший — а стоит, как Валаамова ослица и нерешительно спрашивает:

— Помочь ему?

— В смысле? "Отходняк" прочитать?

— Если за ноги потянуть — быстрее умрёт.

Выходя из кабинета, я безразличным голосом:

— Как хочешь, "помощник". Только смотри не измарайся — мне с тобой ещё работать. И не забудь его "Наган" назад в кобуру вернуть, как "успокоится".

Повеситься, предварительно утеряв табельный ствол — это будет весьма канифольно выглядеть.

* * *

Зашёл в соседний кабинет, где освобождённые из застенков командиры "Вагнера" Васильцев и Купцов, ещё несколько человек командного и преподавательского состава "Полицейской академии", писали уже не "чистосердечные признания" — а заявления.

Почувствуйте разницу, как говорится!

После так сказать "изменения гражданского состояния" — вполне естественные бурно-радостные "обнимашки", со слезами на глазах. "Полапав" их — стараясь не задевать отбитые рёбра и дав "полапать" себя, читаю затем их "бумаготворчество" и, внимательно разглядывая "слегка помятые" во время допросов лица, делая замечания по сюжету:

— А разве следователи, во главе с Начальником отдела — не понуждали вас присоединиться к антисоветскому заговору и, убить товарища Жданова и всех коммунистов в Нижнем Новгороде? А потом дождаться интервентов и на Москву пойти? Чтоб, по петровскому принципу: "где зубец — там и стрелец", развесить комиссаров на кремлёвской стене?

Те переглядываются в полном обубуении, но едва ли не хором:

— Принуждали!

— А разве они не зверски убили на ваших глазах двух молодых комсомольцев, чтоб вы были сговорчивее?

— Убили!

— А разве они не стращали тем, что в случае отказа — расправятся с вашими семьями?

— Стращали!

— Но вы стойко держались, не изменяя делу Ленина и пролетарской революции?

— Держались!

Тычу пальцем в бумагу:

— А почему в бумаге не указано? По вашим объяснительным, можно понять — что весь свет сошёлся клином на каком-то Серафиме Свешникове... А кто это такой? Да, никто по сравнению с товарищем Ждановым и Мировой революцией! Про него можно вообще — лишь вскользь упомянуть, не велика цаца.

Чешут в затылках:

— Понятно...

— Ну, раз понятно — немедленно переписать!

* * *

Почему всё так легко получилось? Практически захват власти в отдельной волости?

Пока я отсутствовал, моей службой безопасности распускались слухи, что "Контуженный" вернётся и, причём не просто так — а на "белом коне". Почти все в это верили, а кто не верил — предпочитал на всякий случай помалкивать в тряпочку.

Ну, а то, что нашлось полтора десятков гиперактивных идиотов...

Так, что с идиЁтов возьмёшь?

По моему возвращению, тут же был пущен слух — что я действую по прямому распоряжению главы Нижегородской губернии, в который все поверили — буквально на счёт "раз".

А попробуй не поверь в это!

Коль со мной были отец и сын Анисимовы, другие комсомольцы — выходцы из Ульяновска, решительно настроенные бойцы из "Ударных отрядов по борьбе с хулиганством" (УКО) и трое интернационалистов" со зверскими рожами.

По этому поводу народная мудрость гласит:

"Кто палку взял — тот и капрал".

Большинство милиционеров Ульяновска, которых я знал ещё со времён операции по разгрому прорвавшейся с Дона банды и которые ещё не забыли — как я спас их души от почти стопроцентной гибели, не удивились моему появлению и охотно присоединились к операции "Не всё скотам масленица".

Ну, а там, надеюсь — словами Екатерину Великой: "Победителей не судят".

К восьми часам, после короткого митинга возле Управления, во время которого я поведал о раскрытом антисоветском заговоре — умело пристегнув его к происходящим международным событиям, Анисимов ввёл чрезвычайное положение по городу и волости, а устами ульяновского народного судьи — было объявлено о самоубийстве нового Начальника отдела НКВД и провозглашено:

— В связи с чрезвычайно сложной обстановкой — всеми подразделениями НКВД, ведомственной, вневедомственной и транспортной милиции, школой подготовки и переподготовки, вплоть до особого распоряжения — будет руководить товарищ Свешников.

То бишь — теперь я главный мент в Ульяновской волости.

Я же, уже своей властью — назначил трёх своих бывших заместителей начальниками Ульяновской вневедомственной милиции, "Школы подготовки и переподготовки рядового и младшего комсостава транспортной и вневедомственной милиции" — (ШППРМКТВМ) и "Особого проектно-технического бюро Љ 007" (ОПТБ-007) при Ульяновской исправительно-трудовой колонии).

На свои бывшие должности, то есть, временно бывшими занятыми "пришельцами".

Тут же были арестованы двое подручных назначенца Погребинского и, трое из четверых начальников силовых структур. Начальника невоенизированной охраны Ардатовского сектора НКПС, я трогать не стал: во-первых — он самый безвредный, во-вторых — находится в столице одноимённого уезда, где имеется своя "мафия".

Ладно, мне и этих хватит для громкого процесса.

Двоих подручных покойного, методом систематического избиения пытавших Васильцева и Купцова и, лично причастных к убийству двух бойцов "Вагнера" — ознакомившись с личными делами, решил до судебного процесса не допускать.

Нет, вовсе не из чувства мести... Вернее, не только из-за него.

Они мужики жизнью тёртые, "правильного происхождения", воевавшие за народную власть, заслуженные члены партии и так далее. Характером, по-крестьянски быковато-быдловатые и, на "сотрудничество" со следствием не пойдут. Поэтому, не допрашивая (у меня имеются подделки их корявого почерка с нужными показаниями) запер их в камере, а при этапировании в Нижний...

Всякое может случиться на этапе этапирования.

Трёх же "экс-начальников" — имевших "белые пятна" в биографии, не особенно утруждаясь, чисто методом психологического давления — раскрутил на "чистосердечное":

— Свалите всю вину на Погребинского и трёх покойников — отделаетесь "червонцем" на рыло. А там через год-другой — амнистия приуроченная ко Дню взятия Бастилии двадцатью шестью бакинскими комиссарами и, вы на воле.

Но наиболее убедительной была альтернатива:

— Если не договоримся — сделаю всё, чтоб вас ещё в камере уголовники шконку грызть заставили и затем в параше утопили. Есть у меня кое-какие подъвязки среди блатных. Так чё, граждане? Будем соображать конструктивно или быковать?

Люди интеллигентные, враз всё поняли правильно!

После этого, начались задержания рядовых участников контрреволюционного заговора из числа местной "шелупони". Практически все представители доморощенного "Союза воинствующих безбожников" очутились на нарах, по соседству с несколькими "ленинскими призывниками".

Увы, но посадить всех последних — что очень хотелось сделать, я не мог... Ограничился только самыми радикально настроенными из них, уже успевшими изрядно поднадоесть своим же. Тут же провели блиц-партсобрание и большинством перепуганных происходящим голосов, их исключили из Всесоюзной коммунистической партии (большевиков).

По существующему закону, семьи причастных к контрреволюционной деятельности — подлежат выселению в места более отдалённые и, по решению судью и Волостного совета — процесс уже пошёл. Двадцать с чем-то человек "заговорщиков" — потянули за собой свыше трёхсот "ссыльных поселенцев", которых уже начали "упаковывать" — сгоняя с самим минимумом личных вещей в Ульяновский исправительно-трудовой лагерь. Перекантуются там с недельку-две, потом в спецэшелон и на спецпоселение куда-нибудь в тайгу.

Суров закон, но это — закон!

И это на порядок лучше, чем полное беззаконие — творящиеся в годы Гражданской войны. Исстрадавшийся за время последней народ это понимает и вполне одобряет такой порядок вещей.

В данном случае, я тоже на стороне такого закона: в провинции всё ещё сильны родственно-кланновые традиции — а мне в Ульяновске мстители не нужны.

* * *

Наконец всё более-менее разгребя, кинулся со всех ног домой (автомобиль отдал для продолжавшихся оперативно-следственных мероприятий) — благо он недалеко от Управления и, как раз нарвался на выселение семьи "Гражданина начальника".

Очень неприятное зрелище, скажу вам...

Двое зарёванных детей до пяти лет, уже охрипших от плача и лишь жалобно скуливших... Женщина с огромным животом, с распущенными волосами и обезображенным горем лицом, ползала на коленях среди валяющего в осенней грязи домашнего барахла и выла, изредка вопрошая:

— За что? За что?

Чужаки!

Никого сочувствия к ним, лишь усмешки и оскорбления в их адрес... Лучше Александра Сергеевича не скажешь:

"Ужасный век,

Ужасные сердца!".

Не стал вмешиваться — всех не пережалеешь, нашёл в тайном месте ключи от Храма и стараясь сделать это незаметно, пробрался в свой хрон. На ощупь (электричество отключили сразу после закрытия) проверив целостность своего компьютера, выгреб в карман все иновременные лекарства из ящика — на месте разберёмся и, также рысью побежал в волостную больницу.

Слава Богу, успел!

— Как он, Михаил Ефремович?

Доктор Ракушкин, пряча глаза:

— Очень тяжёл. Сильные боли... Всё какого-то ангела зовёт, должно быть бредит.

Красноречиво молчу и тот, как будто насилу выталкивая слова:

— Вот-вот представится... До вечера, в любом случае не доживёт.

Отец Фёдор лежит в отдельной палате.

Ну и вид — краше только... Ему было так больно, что он меня не узнал.

Что делать?

— Оставьте нас наедине!

Делаю, что могу и надеюсь — хуже не будет. Вколол ему свои "стариковские" — что мне были прописаны, для тех случаев — когда конкретно "прижимало", сразу тройную дозу обезболивающего.

Через минуту-другую порозовел чуток и, открыв глаза узнал меня:

— Ангел...

— Аз езмь.

— Ты вернулся... Я ждал, я не мог умереть, не узнав...

Едва смог выдавить хрипло:

— Спрашивай, человече.

Высохшей до костей холодной рукой взяв мою, ища измученным взглядом мой:

— Ангел, мне страшно... Нет, не смерти боюсь, не подумай... Вдруг они правы и "там" ничего нет? Пустота и космический холод... Существует ли у человека бессмертная душа? Иль, мы бездушны как камни? Рай или ад? Они существуют? Где я окажусь? Скажи — уже можно, мне осталось недолго и никто не узнает.

Не пряча глаза, начинаю врать:

— Душа, так же материальна — как и всё остальное и, она бессмертна — как бессмертна и вечна материя, переходящая из одного состояния в другое. Рай или ад — мы сами себе создаём и, причём ещё в земной жизни. "Там" же, такого понятия не существует и, каждая "отлетевшая" в другое измерение душа — соединяется с другими в один огромный мир — в котором нет на злобы, не зависти, ни жестокости...

— Увижу ли я своего сына Серафима и Прасковью Евдокимовну? Батюшку, мою матушку...?

— Увидишь, конечно, хотя это может произойти самым необычным образом...

Я, по месту интерпретирую, пересказывал Отцу Фёдору голливудский фильм "Куда приводят мечты" и, он даже стал улыбаться — как вдруг...

Как вдруг его не стало.

Закрыв ему глаза и поправив свесившуюся со смертного одра руку, посидев минут пять рядом, выхожу из палаты и не поднимая головы:

— Хороните без меня, я уже попрощался.

— Мы понимаем, Серафим Фёдорович... Сделаем всё как положено, не беспокойтесь.

Действительно, чувствую себя потерявшим самого дорого человека, более того — как будто часть самого себя. Этому человеку, в своей новой жизни — я обязан буквально всем, как своим родителям в "той". Страшно даже представить, что было бы со мной — если бы он не принял меня, дав мне имя своего сына — без вести пропавшего в польском концлагере.

Жив и при деньгах буду — памятник мраморный у скульптора закажу: православный крест и ангел, скорбящий подле него...

* * *

Контракт с тремя немцами-телохранителями закончился: устраняя все возникающие угрозы для моей "священной тушки" — они в целостности и сохранности сопроводили меня до Ульяновска.

Подписав бумагу, по которой они через "Межрабпом" получат крупное вознаграждение в Германии, предлагаю им следующий контракт.

За время нашего путешествия я с этой "троицей" хорошенько подружился и, достаточно хорошо изучил их биографии. Ганс и Франц — недоучившиеся студенты, которые с началом Великой войны добровольно пошли на фронт и, будучи неоднократно ранеными, пройдя сущий ад этой "мясорубки" — дослужились до офицерских званий. Первый из них перед окончанием войны, например, командовал ротой штурмового батальона. Второй — штурмовой группой.

"Тактика небольших групп" — самое слабое место Красной армии, по унаследованной от Русской императорской привычке — умеющей воевать только массированным натиском кое-как вооружённых и обученных толп вчерашних крестьян-мужиков. Даже заимев танки, РККА не изменив привычки — посылала их в бой слабоуправляемыми стальными табунами.

Весьма заманчиво было бы, чтоб немцы натаскали в подобной тактике "футболистов" Саньки да Ваньки. Я накоротке познакомил их с Борщёвым (Слащёвым) и те, как будто подтверждая народную поговорку — "рыбак рыбака видит издалека", с ним моментально снюхались

Языковых проблем быть не может: Яков Александрович знает немецкий не хуже русского и напомню — официально работает в Ульяновской школе второй ступени (средней) учителем математики и одновременно преподаёт язык Гёте, Шиллера и Геббельса. Наши будущие командиры, как язык наиболее вероятного противника — тоже усердно штудируют дойчемову,

Особенно усердствуют, что касается допроса военнопленных: взятого на учениях "языка" из конкурирующей "футбольной команды" — допрашивали только на немецком и, причём довольно жёстко — почти "по-настоящему".

Присутствовал как-то раз на таком, ещё этим летом:

— Wo ist deine Artilleriebatterie? Antworte mir, du Rohling, bevor du deine Eier schießt!

— Ich werde dir nichts sagen, fick dich!

Отведя в сторонку "наставника", спрашиваю:

— Яша, о чём это они с такой экспрессией шпрехают?

Тот, охотно объясняет:

— Один молодой человек предлагает другому рассказать, где находится артиллерийская батарея — в противном случае, обещая лишить его способности любить женщин и иметь детей. Тот, отказывается совершать этот позорящий военнослужащего поступок, предлагая "любопытствующему" совершить пешую прогулку в некий "вонючий тоннель"...

Враз охреневаю:

— В жоппу, что ли? Ты чему детей учишь?

Тем временем, допрос продолжился, плавно перейдя на личности:

— Der Vermaledei Tunichtgut!

— Der Schwuler!

— А вот за "дер швулера", Филька — ты мне сейчас ответишь!

Под аккомпанемент раздавшейся смачной плюхи, "Генерал Яша", невозмутимо, как двугорбый верблюд:

— Ничего! Коль решили стать военными — пусть знают, что их ждёт в плену.

Меж тем, допрашиваемый парнишка, вытирая кровь с разбитой губы:

— А как же Женевские конвенции, Scheisskerl?

— Scheiss drauf! Ты на меня в Совет Антанты пожалуйся, Wichser!

Видя мою негативную реакцию, Борщёв:

— Ты же сам говорил: "Учи их всему, что пригодится на войне"... Вот я и учу!

Ничего не сказал, но про себя подумал:

"Научи их ещё вешать, педагог фуев".

Знающий практически в совершенстве русский язык Фриц — более интересный тип.

Бывших авантюристов не бывает, согласен, но бывает опытный, постаревший и остепенившийся авантюрист.

Этот — из таких же!

Недаром, он влёт сдружился с Гусаром, с Ипполитом Степановичем — моим "офицером по особым поручениям".

Как говорится — "два сапога пара".

Он намного старше первых двух, выходец из Прибалтики — где когда-то немцев было полным-полно, учился в петербургском университете, но за участие в революционном кружке был исключён с третьего курса.

Отсидев в участке, обидевшись на "тюрьму народов" и, в то же время поняв, что быть маргиналом — не есть хорошо для организма, он перебрался на историческую Родину, получил гражданство и до четырнадцатого года перебрал множество профессий. Был простым полицейским, полицейским детективом, когда надоело ишачить на дядю — стал владельцем частного сыскного бюро, занимающимся в основном охранной деятельностью.

Пошёл добровольцем на фронт, но несколько позже своих коллег и, до конца войны служил на Восточном фронте:

— К тому времени навоевался уже до сыта и, когда ваши с нашими заключили Брестский мир — удалось устроиться переводчиком, не попав таким образом под раздачу на Западе.

Согласитесь, человек с таким опытом — может быть весьма полезным "в хозяйстве".

Во-первых, пора уже всерьёз задуматься об безопасности собственной персоны.

Давно пора!

Во-вторых, наряду со Школой секретарей-референтов — неплохо было бы иметь Школу телохранителей. Ибо, свой человек возле нужных людей из "власть придержащих" — это очень хорошо...

А целых два — ещё лучше!

Когда я предложил немцам новые контракты на два года, они были в принципе не против: в Веймарской Республике с работой — не то чтобы "ахти", а я им заплатил более чем щедро... Но, надо полагать, поинтересовались насчёт условий и окладов.

В ответ, как и водится при приёме нужных специалистов в моей "Империи", я раздал им чистые бланки:

— Сами пишите, сколько и что хотите. Я не так богат, чтоб платить мало нужным мне людям.

Те едва с дуба не рухнули, но придя в себя, написали цифры с нужным количеством нулей и подписали.

Взглянув, чуть "с дуба не рухнул" уже я!

В отличии от большинства наших специалистов, эти немцы от ложной скромностью не страдали. Не будь я уверен, что они с лихвой эти деньги отработают — причём с немецкой педантичностью, я б их послал, конечно. А так, не подав вида, подписал контракты и пожал им руки, закрепляя сделку.

* * *

В четыре часа дня выехали обратно в Нижний Новгород.

Впереди так же — "разведдозор": наши комсомольцы на байках, за ними мой старенький "Форд" с вновь назначенными начальниками вневедомственной и ведомственной милиции и "Полицейской академии" — в том числе, едущих "в губернию" для утверждения в должности. Следом вместительный как автобус "Мак-Бульдог" с большей частью арестованных заговорщиков и их конвоирами. Затем, принадлежавшая Климу чешская однотоннка "Татра" с его племянником за рулём, с телами двух вагнеровцев в гробах.

В кузове последней, меж тех гробов — двое их мучителей в наручниках британской фирмы "Peerless" (купил в Париже с десяток в качестве образца для копиратства), недавние узники ульяновских застенков — Васильцев и Купцов. А также ещё трое вагнеровцев — из самых надёжных и лично мне знакомых.

Это — будущие первые ученики Фрица и мои секьюрити.

Замыкал колонну я на своём новеньком "Форде-Т", с Фрицем в салоне. Двое других немцев остались на ПМЖ в Ульяновске.

Отъехав подальше от Ульяновска, я побибикал и "Татра" — заглохнув, встала как вкопанная.

Я, объехав его, тоже остановился, заглушил мотор и, помахал впереди едущим, мол:

— Езжайте, мы скоро догоним.

Вылезший из-за руля Кузя-Домовёнок озадаченно почесал пятернёй свою рыжую голову:

— Компрессия куда-то пропала надо долить, надо долить.

И, пожав плечами полез в мотор, шутник-самоучка.

Как только "Бульдог" скрылся с глаз долой, командую:

— Вывести арестованных и снять наручники: пусть оправятся и разомнутся.

Когда тех, буквально вышвырнули из кузова, подойдя поближе, негромко говорю:

— Бегите!

Переглядываются в изумлении:

— Куда?

— Мне похер. Бегите, сказал!

Один, как на автопилоте развернулся — видимо ничего не соображая и, как-то неловко спотыкаясь — побежал в сторону не так уж и далёкого леса. Когда расстояние сократилось наполовину, с борта грузовика раздался выстрел из "Винтореза".

Мне никогда не нравился звук выстрела из хроноаборигенских винтовок: слишком он оглушающе-резкий — как удар двумя ладошками по ушам. "Выхлоп" же из "Винтореза", даже без несуществующего пока встроенного глушителя — мягкий и затяжной, как будто гигантскую бутылку шампанского откупорили.

Девятимиллиметровая тяжёлая дозвуковая пуля, в патроне выглядевшая несуразно крупной по сравнению с "промежуточной" коротенькой гильзой — ударила в спину бежавшего человека с силой лома или кувалды. На испытаниях, даже лошадь — с одного выстрела садилась на жоппу, а этот бегущий человек — беззвучно упал, как подкошенный и, даже ни разу не шевельнулся.

После недолгого молчания — ни к кому впрочем, не обращаясь, я негромко сказал:

— Так и запишем: убит при попытке убежать.

Затем, повернувшись ко второму:

— Теперь давай беги ты.

— КОНТРА!!!

Рыча, тот крысой загнанной в угол — со всей яростью молниеносно бросился на меня, нацелившись вцепиться в глотку и задушить.

Не успел я даже шевельнуться, как мягкий, приглушённый выстрел — раздался казалось, у меня из-под мышки и, нападавший получив в грудь несовместимую с жизнью пулю — опрокинувшись на спину упал и после недолгой агонии, затих.

— Так и запишем: убит при попытке улететь.

— Товарищ Заведующий...?

— При попытке оказать вооружённое сопротивление, — поправляюсь, — вещественные доказательства не забыли прихватить?

— Нет, не забыли, тааащ...

Мне показали какой-то ржавый нож, впрочем — достаточно острый и длинный, чтоб выпустить кому-нибудь кишки.

— Приобщите к делу.

Немного подождав чтоб поменьше кровянили, закинули трупы в кузов, поехали дальше и вскоре догнали колонну.

* * *

В Нижний Новгород прибыли с опозданием на час — к девяти часам вечера: перед самым городом нас застал проливной дождь и, пришлось немного повозюкаться в холодной осенней грязи. Однако, погрузив байки в кузов "Мак-Бульдога", прицепив к нему же тросами "Татру" и оба "Форда" — удалось всё-таки доехать, в тесноте да не в обиде, хотя и с небольшой задержкой.

Заодно, ещё раз убедился в правильности своего выбора и, причём впервые на наших — российских "направлениях": этот пятитонный американский грузовик — просто зверюга по проходимости.

Прёт, буквально как танк!

Хотя и со скоростью трактора.

В Губернском управлении НКВД, какой-то нездоровый ажиотаж: везде на всех этажах горит свет, слишком много вооружённых людей с озабоченно-серьёзными лицами и все туда-сюда бегают...

Неуж, случилось что?

Пока выгружали и оформляли задержанных, туда-сюда, неведомо как возле меня на улице материализовался Упырь и плотоядно щерясь, проинформировал:

— "Кольку-Мясо" пришлось зарезать да скормить свиньям, двое других сейчас уже "поют исповедь" операм.

— Хорошенькое дельце... Премного благодарен за помощь. Что-то спросить хочешь?

Тот, несколько опасливо косясь на Фрица:

— Ксавер спрашивает: когда придёшь с инфой?

— Передай ему: "как только — так сразу". Пока же пускай к "Швейному синдикату" подбирается — как мы с ним условились.

Секретарша, завидев меня подскакивает как на пружине:

— Вас ждут, товарищ Свешников!

Притягиваю руку к знакомой двери, но она:

— Не здесь! Этажом выше — в кабинете у "самого"...

Ну, раз ждут — растолкав плечами очередь в приёмной, захожу к товарищу Кацу без стука и, положив на стол всю документацию по контрреволюционному заговору, пытаюсь доложить.

Но тот, в свою очередь молча подвинув ко мне какую-то измятую депешу, "радует":

— В Москве попытка государственного переворота. Куйбышев убит заговорщиками, Ягода арестован, Петерсон в розыске. Как ты и говорил — шерстят Лубянку.

По ходу, Мишка-Барон — хоть и, чуть-чуть — но всё-таки Бог.

Поднёс-таки "фитилёк" к заложенной мной бомбе!

Искусно изображаю бурное шевеление мозгами:

— Значит, "цепочка" ульяновского заговора ведёт в столицу... Надо срочно арестовать Погребинского!

Кивает на незамеченные мной небольшие капли крови на стенах:

— Хватился! Буквально час назад застрелился здесь в кабинете. По приказу товарища Жданова и с согласия Начальника отдела ГубГПУ исполняю его обязанности.

Только и осталось, что:

— Ну и, дела в городе творятся... Поздравляю с назначением, Абрам Израилевич!

— Спасибо.

Оторопев, диву даюсь: в "реальной истории", более чем на десять лет позже, "Человек в кубанке" — тоже застрелился, узнав про всё тот же арест Генриха Ягоды. Ну, что ж... Значит, "такая у него планида" — как любила говорить в подобных случаях моя бабушка.

Шутейно, улыбаясь, но с серьёзно-отмороженными глазами:

— "Спасибо" — это слишком много, товарищ Кац... А вот оправдать народное, а также наше с Андреем Александровичем доверие — будет в самый раз.

По его лицу было видно, что оправдает. Но всё равно при первой же возможности — продаст. Поэтому немного позже, надо будет обязательно приставить к нему своих людей.

Только, поделикатней как-нибудь: Абрам Израилевич — воробей стрелянный и умный и, уже достаточно хорошо изучил меня и мои "методы"...

Уже второй "контрреволюционный заговор" раскрывает с моей помощью и, третий вполне возможно — попробует разоблачить сам.

* * *

Что было дальше, в принципе рассказывать неинтересно — поэтому максимально кратко.

Через три дня состоялись похороны двух нижегородцев — комсомольцев и бойцов группы "Вагнер", погибших от рук заговорщиков-контреволюционеров. Траурная демонстрация, собравшая чуть ли не полгорода, митинги, речи...

Брат-Кондрат и его пропагандисты из Отдела пропаганды при Исполнительном комитете ГубРКСМ, охрипли — создавая образ двух героев-мученников в борьбе за правое дело и образец для подражания всем сознательным комсомольцам Нижегородчины.

Согласен — несколько кощунственно звучит, но так надо.

Пару речей толкнул и я и, в каждой практически открытым текстом заявил:

— Наших трогать не надо. НИКОМУ!!! НИКОГДА!!! Опасно для здоровья и жизни.

Неделю в городе шло два процесса: следственно-судебный по делу об антисоветском заговоре — возглавляемому бывшим Начальником Губотдела НКВД и, строительный — по возведению первой в мире(!) детской железной дороги.

Я участвовал в обоих: был одним из главных свидетелей по обвинению арестованных в их злодеяниях и одновременно — главным архитектором, главным проектировщиком, главным подрядчиком, главным прорабом и так далее.

Особенно париться мудрствуя не стал и, не оригинальничая взял за основу проект подобного же сооружения — самой протяжённой (одиннадцать с небольшим километров) в СССР Горьковской детской железной дороги, возведённой в 1939-м году.

Конечно же, я несколько его переиначил — в основном с названиями и архитектурой.

"Декавильки" немецкого происхождения, были с минимальным изменением ландшафта проложены треугольником по маршруту "Канавино — посёлок Молитовка (будущий Ленинский район) — посёлок Комсомольский, или в простонародье Ждановка — по названию его первой улицы (в "реальной истории" — Автозаводской район. Авт).

Таким образом, полезное было совмещено с приятным: до этого, к примеру — в бурно растущую Ждановку, можно было добраться только на извозчике или пешком. Первое — дорого, второе — долго. Теперь же, даже по всей протяжённости игрушечной "чугунки", можно было промчаться менее чем за час.

Главный вокзал (здесь же Управление и учебный центр Нижегородской ДЖД) сохранил своё "старое-новое" название — станция "Родина". Расположен он также — на обширной площади рядом со строящимся Дворцом культуры имени Ленина.

Другие две главные станции поменяли "реальные" наименования и вместо "Счастливая" и "Пушкино", в честь погибших вагнеровцев были названы — "Петров" и "Баширов"...

Ну, совпало так — я не виноват!

Может, стебается кто "сверху" — разве узнаешь?

Две промежуточные станции получили названия "фифти-фифти": "Пушкинская" осталась, а вот вместо "Маяковской" — появилась станция "имени Марка Бернеса".

Ибо, Владимир Владимирович пока не заслужил такой высокой чести — он ещё не застрелился (да и, навряд ли это сделает) и не был объявлен классиком пролетарской литературы... А вот автор многочисленных сверх-популярных на просторах СССР шлягеров — "погиб в бою за дело освобождения народов всего мира от гнёта помещиков и капиталистов".

Я начинаю несколько беспокоиться: к Вере Ивановне Головановой — моему литературному агенту, уже забегали любопытные журналисты и любопытные историки, с целью узнать факты биографии столь выдающегося... Бла, бла, бла... А мне их придумать пока некогда.

Наиболее разительные отличия "оригинальной" Горьковской ДЖД от "альтернативной" Нижегородской, конечно, были по части архитектуры. Даже фотографий зданий станций в моём "послезнании" нет, тем более совершенно невозможно их воздвигнуть в столь короткий срок. Поэтому пришлось на скорую руку мастырить наскоро "перезапиленные" копии павильонов Московской выставки 1923 года — благо Сухарев Иван Иванович и его АО "Жилстрой", руку на них уже набили в Ульяновске. Главная станция же, вокзал "Родина" — был нагло скоопиратен с советского павильона на Всемирной парижской выставки этого года.

В строительстве принимали не только профессиональные строители и комсомольцы, но и очень много народа из нижегородцев — всего порядка свыше сорока тысяч. Причём — добровольно, бесплатно и с песТнями.

* * *

К восьмой годовщине Великого Октября, в принципе успели сделать всё: осудить-расстрелять-посадить заговорщиков (в подобных делах пролетарское правосудие осуществляли небезызвестные "тройки") и пустить первый поезд Нижегородской ДЖД.

Конечно, не без существенных недоделок и недостатков — вполне объяснимых недостатком времени и средств и жоппорукостью неквалифицированных исполнителей.

Конечно, новая мини-железная дорога — пока была не совсем детской: ею управляли взрослые, опытные железнодорожники — хотя и с ребятишками в кабинах паровозиках для антуража. Персонал из детей от двенадцати до шестнадцати лет — ещё только-только набирали, с конкурсом как для первого полёта на Марс.

Железнодорожное полотно не везде смогли уложить идеально ровно и, кое-где — даже невооружённым взглядом можно было заметить "амурские волны". Опять же все станции, кроме головной — вокзала "Родина", достроить не успели...

Но эти мелочи никого смутить не могли!

7 Ноября 1925 года, после традиционной демонстрации трудящихся, на площади между станцией "Родина" и строящимся Дворцом культуры имени Ленина, состоялся грандиознейший митинг посвященный вводу в эксплуатацию первой в мире(!) Нижегородской детской железной дороги.

Я выступал пятым или десятым — не помню: после Андрея Жданова, других руководящих товарищей из Губисполкоса ВКП(б)... Ефима Анисимова и, других комсомольцев из Губисполкома РКСМ... Те, в основном про международное положение, да про происки недремлющих врагов. Я же, хорошенько пропиарив настоящие и грядущие достижения Ульяновской кооперативной промышленности, в завершение произнёс:

— МЫ, НИЖЕГОРОДЦЫ...

Вдруг потеряв дар речи от спазмы перехватившей горло, махнул рукой и сошёл с трибуны.

Моё состояние вполне объяснимо: человек только тогда чего-нибудь стоит и может что-нибудь совершить, когда за нам стоит могущественная группа единомышленников — семья, род, клан, класс, партия, государство...

Я, до сих пор чувствовал себя одиноко-безащитным — как голым в колючем кустарнике. И наконец-то моими тяжкими трудами свершилось то, что ещё не понял никто из хроноаборигеннов:

В составе Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), наряду с ленинградской, московской, украинской, грузинской и прочими — родилась Нижегородская партийная мафия, обещающая стать очень влиятельной — учитывая моё кремлёвское "лобби", наличие "трансгендера" в вооружённых силах и помощь от "Межрабпома".

Смогу ли я подобно Архимеду, опираясь на эту "опору" — "рычагом" технического прогрессорства, перевернуть историю страны?

Как знать, как знать!

Я отнюдь не преувеличиваю — ни свои способности, ни возможности нижегородской партийно-комсомольской группировки. По большому счёту, всё будет зависеть от итогов процессов происходящих в стране и мире, после изменений "реальной" истории — случившихся в результате проведённой мной операции "Вброс дохлой собаки".

А не пора ли нам присмотримся к ним повнимательней? К этим — происходящим в данный момент в мире и стране, процессам...?