Диктофон

Пришел к родственникам домой, сел за стол на кухне и написал письмо директору ВНИИ НП:

"Уважаемый Евгений Дмитриевич, — далее рассказал о том, какие были сделаны изобретения, какие были всеми подписаны доли распределения, которые можно проверить в его отделе патентования, и сравнил с нынешним составом авторов объединенной с французами заявки; и закончил вопросом о том, как меня могли выкинуть из состава авторов, не поставив в известность, и что, — я не понимаю, как такое могло произойти в Вашем институте и как Вы будете исправлять ситуацию". Добавил, что буду в Москве еще четыре дня и телефон, по которому меня можно найти.

Наутро заехал во ВНИИ НП и отдал письмо секретарше директора. Сомнений, что Радченко мою цидулу не выкинет под стол, у меня не было. Мой отец уже не был директором БашНИИ НП, но знакомство с ним москвич, конечно, не прекратил. Да и меня он должен был помнить. Когда я уходил из института он уговаривал меня остаться и намекал, что готов быть моим научным руководителем. Как я потом узнал, он о подробностях этой истории действительно был не в курсе. Вызвал Агафонова, Шурик сразу сказал, что все это готовил Маншилин, он написал список авторов, вот пусть он встречается с недовольным Эйгенсоном и сам, как может, улаживает дело.

К вечеру у меня звонок. Звонит завсектором Разумов (Вася побоялся?) и просит меня назавтра приехать на Шоссе Энтузиастов в лабораторию для разговора. Ну, с самого утра я не могу, мне нужно зайти в главк на Старомонетную, но к десяти я готов, пусть заказывают пропуск. Пришел, в комнате трое. За столом Василий Васильевич Маншилин должен сидеть, но он вышел, у стены что-то пишет Разумов, у окна читает книгу Юра Вайль. Я положил на стол газету, а под газету включенный диктофон, его и не видно.

Входит ВасьВась. Садится напротив меня и сразу начинает меня лечить. "Ты понимаешь, Сережа ... ". Что он тут абсолютно не виноват, он как раз хотел мое имя включить, но вот его Агафонов, сука, заставил. Но это он зря старался. Насчет морального уровня Агафонова у меня сомнений не было, три года вместе работали, да и отец кое-что рассказывал. Но что Александр Васильевич не дурак так подставляться — я знал точно. Послушал я, мне надоело, и я снял газету со стола.

Маншилин смотрел на крутящийся диктофон, как на динамитную бомбу. Боялся, что взорвется, что ли? Потом выдавил из себя: "Что это такое?!" — "Это диктофон, Василий Васильевич. Мы же по результатам нашей встречи будем писать какой-то протокол, так это я, чтобы Ваши слова не пропали".

Мой собеседник некоторое время хватал воздух ртом, потом начал кричать: "Это возмутительно! Как ты мог принести магнитофон? Это ты меня оскорбил!! Юра, ты слышал, как он меня оскорбил?" — "А, что? Я не слышал, о чем вы говорили, я в окошко глядел", — "Исай Михалыч, Вы слышали, как он меня оскорбил?" — "Я вот как раз сейчас думаю — что же он Вам сказал ...". Пришлось и мне продолжить разговор: "Ну, что вы на них так смотрите, как будто в первый раз увидели? Это же Вы их сами и воспитали".

Ну ладно, думаю, сказано достаточно, я пошел. Единственно, о чем я сожалел, так это о том, что при беседе не присутствовали ни Женя, ни Леня. Они получили бы, наверное, большое удовольствие. По слухам, Вася, когда смог членораздельно говорить, пытался позвонить на проходную с приказом, чтобы у меня отняли диктофон, но ведь ВОХР ему и не подчинялся. Он помчался в главное здание на Авиамоторной, пришел жаловаться Шурику Агафонову, но тот, по слухам, ему сказал: "Василий, больше никому об этом не говори, а то все будут знать, что с тобой надо под магнитофонную запись разговаривать".

Я в следующий приезд в Москву встретился с внииповским начальником патентного отдела, мы давно с ним были в приятельских отношениях. Он мне объяснил, что бумаги давно в Париже, изменить ничего уже не получится и дал на подпись "дополнительный протокол", по которому вознаграждение советским участникам будет произведено в соответствии со старыми протоколами по советским заявкам на авторские свидетельства. Я подписал. Как я уже говорил, в промышленную реализацию этого дела и строительство установки либо продажу на сторону я не верил. Да и интересы у меня были уже в совсем других областях. А Маншилин свое уже получил. В институте об этом одно время много говорили. Я, честно сказать, даже не знаю, получилось ли с патентованием. Проверить ... но уж очень это сложно. Почти никого из причастных к этой истории уже и в живых не осталось. Все же прошло сорок четыре года. Один я, да еще Леня Зиньков в Москве, но и он уже давно на пенсии. Женя умер от тяжелого диабета, мы в Москве с друзьями его помянули любимым жениным джин-тоником во время одного из моих приездов в Москву из Штатов.

Вот и вся история. Жестоко, скажете? Ну, действительно, не особенно гуманно. Но помните, как Райкин сказал по другому поводу? "Ну, ударил медведя граблями по зубам. Так он же хычник, тонкого обхождения не понимает". Вот ни разу за три года я не видел, чтобы ВасьВась кого-то пожалел. Не считая южноафриканских кафров и вьетнамцев на партсобрании, конечно.