O 1937 годе и не только

"С меня при цифре 37 в момент слетает хмель..."

(о 1937 годе и не только)

  "Холст тридцать семь на тридцать семь,

Такого же размера рамка.

Мы умираем не от рака

И не от старости совсем".

Л. Губанов

(родился в 1946 г., умер в 1983г.)

Ставший орудием в современной политической борьбе, феномен "1937-го года"<1>(примечания см. в конце статьи) в наше время и в нашей стране трудно исследовать сухо и отстраненно. Слишком уж велик эмоциональный накал вокруг событий более чем семидесятилетней давности. А картины, описывающие страдания безвинно репрессированных постоянно всплывают для решения конкретных политических вопросов. Так было и во времена ХХ съезда, когда Хрущев<2> использовал их для победы над своими политическими противниками. Так было и во времена "холодной войны", когда описания репрессий постоянно вбрасывались в информационное пространство СССР спецслужбами Запада. А во времена перестройки цифра "19З7" приобрела почти такой же зловещий и магический ореол для большинства населения Советского Союза, как и пресловутое "число Зверя — 666" для христиан. Да и сейчас карта с надписью "1937" время от времени достается из рукава, особенно во время избирательных кампаний.

   И все же, если глянуть глубже, любое историческое исследование несвободно от эмоций. Описание казней времен Французской революции или гражданских войн в Древнем Риме, сделанное мастерским пером историка, и сейчас впечатляет, заставляет волноваться, сопереживать жертвам, негодовать на палачей.

   И даже искушенный исследователь может забыть, что вникнув в психологию того или иного века, он получит совсем не те оценки, которые можно дать, исходя из позиций современности. И фраза аббата во время "крестового похода" против альбигойской ереси в XIII веке: "Убивайте всех — Бог на небе отличит своих от чужих", если воспринять ее буквально с позиций психологии того времени, не будет звучать как верх цинизма и необузданной злобы. Тогда убивать означало перемещать человека (его душу) в иной мир. То есть, предать человека на Суд Божий. Тогда ведь пребывание на земле рассматривалось лишь как эпизод, способ подготовиться к дальнейшему вечному существованию.

   Ну, да ладно...

   Исследуя феномен 1937 года, я не хочу быть пристрастным (хотя репрессии однозначно осуждаю). Мне просто хочется понять, почему человечество, которое в XVII, XVIII, XIX веках в лице представителей господствующей тогда (как и теперь) европейской культуры стало, казалось бы, на позиции гуманизма и худо-бедно эволюционировало на этом пути, оказалось в ХХ веке не в светлом гуманном будущем, а в кошмаре невиданных доселе кровавых мясорубок. Что нас ждет в дальнейшем на перенаселенной людьми планете? Может быть, никакой гуманизм и не возможен в глобальном масштабе?

   Ведь биологические организмы могут выживать лишь в безжалостной борьбе за существование, в том числе и с представителями своего вида, а тот, кто перестанет участвовать в этой борьбе — обречен на гибель. Тогда гуманизм становится лишь досужим развлечением сытых, решивших свои материальные проблемы философов: от него легко отказываются в нужное время и в нужном месте, как только встает вопрос о выживании, и к нему так же легко возвращаются, как к забаве для скучающих мозгов. Но, с другой стороны, та же биология доказывает, что на протяжении времени для успешного выживания важно, чтобы выжил не индивид, а вид, популяция. И выживание некоторых видов<3> связано с альтруизмом и самопожертвованием. Если так, то именно гуманизм должен стать господствующим в человеческом обществе, а все кровавые мясорубки остаться в прошлом как кошмарные сны.

   Можно взглянуть на этот вопрос и с еще одной — метафизической — стороны. С точки зрения тех же евангельских заповедей. И здесь гуманизм тоже выглядит вполне естественным состоянием человеческой души в ее гармонии с Богом... Но это уже философия.

   Цифры мнимые и реальные

   Мне хотелось бы рассмотреть феномен "1937", исходя в основном из двух составляющих — психологической и фактологической. Прежде чем перейти к анализу, я хочу уточнить, что буду опираться на те данные и цифры, которые считаю реальными, а не на те, которые были придуманы, когда феномен "1937" использовали для политических "разборок". Подчеркну также и то, что масштаб цифр не влияет сколь-нибудь существенно на сам анализ. Миллион репрессированных — цифра не менее ужасная, чем десять миллионов. Но уж слишком кощунственно манипулировать количеством человеческих жертв при решении тех или иных политических задач.

   "Несмотря на наличие ...документально подтвержденного числа заключенных ГУЛАГа, советская и зарубежная общественность в массе своей по-прежнему находится под влиянием надуманных и не соответствующих исторической правде статистических выкладок, содержащихся как в трудах зарубежных авторов (Р.Конквест, С.Коэн и др.), так и в публикациях ряда советских исследователей (Р.Медведев, В.Чаликова и др.). Причем в работах всех этих авторов расхождение с подлинной статистикой никогда не идет в сторону преуменьшения, а исключительно только в сторону многократного преувеличения. Создается впечатление, что они соревнуются между собой в том, чтобы поразить читателей цифрами, так сказать, поастрономичней.

   Вот что, например, пишет С.Коэн (со ссылкой на книгу Р.Конквеста "Большой террор", изданную в 1968 г. в США): "...К концу 1939 года число заключенных в тюрьмах и отдельных концентрационных лагерях выросло до 9 млн. человек (по сравнению с 30 тыс. в 1928 году и 5 млн. в 1933-1935)". В действительности же, в январе 1940 г. в лагерях ГУЛАГа содержалось 1 334 408 заключенных, в колониях ГУЛАГа — 315 584 и в тюрьмах — 190 266 человек. Всего в лагерях, колониях и тюрьмах находилось тогда 1 850 258 заключенных, т.е. приведенные Р.Конквестом и С.Коэном статистические данные преувеличены почти в пять раз.

   Р.Конквесту и С.Коэну вторит советский исследователь В.Чаликова, которая пишет: "Основанные на различных данных расчеты показывают, что в 1937-1950 годах в лагерях, занимавших огромные пространства, находилось 8 — 12 млн. человек". В.Чаликова называет максимальную цифру — 12 млн. заключенных ГУЛАГа (по-видимому, в понятие "лагеря" она включает и колонии) на какую-то определенную дату, но в действительности за период 1934-1953 гг. максимальное число заключенных в ГУЛАГе (приходившееся на 1 января 1950 г.) составляло 2 561 351 человек. Следовательно, В.Чаликова, вслед за Р.Конквестом и С.Коэном, примерно в пять раз преувеличивает подлинную численность заключенных ГУЛАГа.

   Свою лепту в запутывание вопроса о статистике заключенных ГУЛАГа внес и Н.Хрущев, который, видимо с целью помасштабнее представить собственную роль освободителя жертв сталинских репрессий, написал в мемуарах: "...Когда Сталин умер, в лагерях находилось до 10 млн. человек". В действительности же, 1 января 1953 г. в ГУЛАГе содержалось 2 468 524 заключенных: 1 727 970 — в лагерях и 740 554 — в колониях. В ЦГАОР СССР хранятся копии докладных записок руководства МВД СССР на имя Н.Хрущева с указанием точного числа заключенных, в том числе и на момент смерти И.Сталина. Следовательно, Н.Хрущев был прекрасно информирован о подлинной численности гулаговских заключенных и преувеличил ее в четыре раза преднамеренно.

   ...Имеющиеся публикации о репрессиях 30-х — начала 50-х годов, как правило, содержат искаженные, сильно преувеличенные данные о числе осужденных по политическим мотивам или, как это тогда официально называлось, за "контрреволюционные преступления", т.е. по печально известной статье 58 УК РСФСР и по соответствующим статьям УК других союзных республик. Это касается и данных, приводимых Р.Медведевым, о размахе репрессий в 1937-1938 гг. Вот что он писал: "В 1937-1938 гг., по моим подсчетам, было репрессировано от 5 до 7 миллионов человек: около миллиона членов партии и около миллиона бывших членов партии в результате партийных чисток 20-х и первой половины 30-х годов, остальные 3 — 5 миллионов человек — беспартийные, принадлежавшие ко всем слоям населения. Большинство арестованных в 1937-1938 гг. оказалось в исправительно-трудовых лагерях, густая сеть которых покрыла всю страну".

   Если верить Р.Медведеву, то число заключенных в ГУЛАГе за 1937-1938 гг. должно было увеличиться на несколько миллионов человек, однако этого не наблюдалось. С 1 января 1937 г. по 1 января 1938 г. численность заключенных ГУЛАГа возросла с 1 196 369 до 1 881 570, а к 1 января 1939 г. понизилась до 1 672 438 человек . За 1937-1938 гг. в ГУЛАГе действительно произошел всплеск роста численности заключенных, но на несколько сотен тысяч, а не на несколько миллионов. И это было закономерно, т.к. в действительности число осужденных по политическим мотивам (за "контрреволюционные преступления") в СССР за период с 1921 г. по 1953 г., т.е. за 33 года, составляло около 3,8 млн. человек. Утверждения Р.Медведева о том, что будто бы только в 1937-1938 гг. было репрессировано 5-7 млн. человек, не соответствуют истине. Заявление же председателя КГБ СССР В.Крючкова о том, что в 1937-1938 гг. было арестовано не более миллиона человек, вполне согласуется с изученной нами текущей гулаговской статистикой второй половины 30-х годов.

   ...За период с 1921 по 1953 гг. к высшей мере было приговорено менее 700 тыс. из числа арестованных по политическим мотивам. В этой связи мы считаем своим долгом опровергнуть заявление бывшего члена Комитета партийного контроля при ЦК КПСС и Комиссии по расследованию убийства С.Кирова и политических судебных процессов 30-х годов О.Шатуновской, которая, ссылаясь на некий документ КГБ СССР (впоследствии якобы таинственно исчезнувший) пишет: "...С 1 января 1935 г. по 22 июня 1941 г. было арестовано 19 млн. 840 тыс. "врагов народа". Из них 7 млн. было расстреляно. Большинство остальных погибло в лагерях".

   В этой информации О.Шатуновской допущено более чем 10-кратное преувеличение и размаха репрессий, и числа расстрелянных. Она также уверяет, что большинство остальных (надо полагать, 7-10 млн. человек) погибло в лагерях. Мы же располагаем совершенно точной информацией, что за период с 1 января 1934 г. по 31 декабря 1947 г. в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа умерло 963 766 заключенных, причем в это число входят не только "враги народа", но и уголовники".

   (В. Земсков, кандидат исторических наук)

   "Отнюдь не редки утверждения, будто жертвами "чисток" стала чуть ли не половина всего офицерского корпуса, что в кровавой мясорубке репрессий погибло не менее 40 тыс. командиров. Но столь ошеломляющие подсчеты глубоко ошибочны. Из материалов советских военных архивов следует, что истинные масштабы трагедии здесь завышены в несколько раз. В одном из многих документальных свидетельств — справке из возглавляемого Е.Щаденко Управления по начсоставу НКО за 1940 г. сообщается: общее число командиров и комиссаров, уволенных по политическим мотивам (с учетом восстановленных), составляет за 1937 г. около 7,7%, а за 1938 г. — около 3,8% списочной численности комсостава. Заметим: речь идет только об уволенных, а не казненных офицерах".

   (В. Бобров, по материалам книги американского историка Р. Риза "Сталинские солдаты поневоле. Социальная история Красной Армии 1925-1941 гг.")

   "Последствия репрессий 1937-1938 гг. против комсостава были частично преодолены к лету 1941 г.: из 38 тыс. уволенных в период репрессий командиров и политработников, 12 тыс. вернулись в армию, а 9 тыс. были уволены не по политическим мотивам ("естественная убыль")".

   (А. Филлипов)

   Однако неприемлемой является и другая крайность — утверждение о том, что никаких репрессий в конце 1930-х годов в СССР не было. Для того, чтобы убедиться в их достоверности, не надо читать доклад Хрущева или писания "перестройщиков" — достаточно заглянуть в любой советский биографический справочник. Даты смерти многих видных политических и общественных деятелей, а также ряда писателей и ученых, более чем красноречивы — с 1936 по 1939 год. Лишь немногие из них умерли не в связи с репрессиями.<4> Большинство же либо были расстреляны, либо умерли в тюрьмах, либо покончили жизнь самоубийством накануне ареста.

   Террор, репрессии и интеллигенция

   Психологический исток 1937 года, как это ни парадоксально, лежит в среде интеллигенции XIX века.

   Кстати, советский тезис о классах рабочих, крестьян и интеллигентской "прослойки" привел к тому, что под "интеллигенцией" стали понимать людей умственного труда вообще. И я был удивлен, прочитав споры западных историков (британца Джеффери Хоскинга и др.) о том существовала ли интеллигенция в других странах, кроме России. Они почему-то решили, что она существовала (и то с определенным допущением) лишь в Венгрии и еще в ряде восточноевропейских стран (провинций).

   На самом деле термин "интеллигенция" (от лат. Intelligens — "понимающий") был введен в широкое обращение российским писателем П. Д. Боборыкиным в 60-х годах XIX века. До Боборыкина его использовали всего несколько раз и в той же России. Изначально это слово обозначало слегка фрондирующую по отношению к правительству либеральную интеллектуальную элиту. Образование в России автоматически переводило (даже людей "простого" происхождения) в разряд высших слоев общества, в т.ч. по материальному обеспечению. Вот почему тот же Горький мог вносить громадные пожертвования в кассу большевиков и иметь огромную квартиру в столице.

   Со временем выработался особый культ поведения интеллигенции, в основе которого лежали либеральные ценности и неприятие любых действий правительства. К "простому народу" интеллигенция (даже та, которая из него вышла) относилась сочувственно, но воспринимала его, как что-то очень далекое, если не сказать мистическое. Несмотря на бесконечные словопрения наши интеллигенты были далеки от реальных действий. Именно в этом контексте становится понятным полупрезрительное отношение к "интеллигентишкам" практиков, того же Ленина. То есть, Ленин, сам дворянин и выходец из интеллигенции, недолюбливал не образованность, а, говоря современным языком, либеральные ценности, постоянные колебания и пассивность этой среды.

   К середине XIX века высокое интеллектуальное развитие верхушки российского общества вошло в противоречие с самодержавным способом правления. Когда все общество законодательно было беззащитно перед прихотями одного человека — монарха, самодержец мог одним росчерком пера отменить весь свод законов Российской империи, не говоря уже обо всем прочем. Велико было также осознание нищеты большинства населения, бесправия бедных перед богатыми. Все эти составляющие породили в обществе осознание необходимости коренных перемен. Проведенные в 1860 — 80-х годах правительственные реформы казались многим недостаточными, все больше и больше людей (особенно молодежи) вставало на путь борьбы с властями. В среде интеллигенции появилась мода на революционную деятельность, некоторые интеллигенты переходили в разряд революционеров-практиков. Увлечение революцией постепенно переходило из узкоинтеллектуальной среды в слои рабочих, а вспыхивающие время от времени крестьянские бунты создавали окончательное впечатление, что все общество настроено против своего правительства. Постепенно борьба достигла такого накала, что некоторые группы революционеров (народовольцы, позже — эсеры и др.) посчитали, что такое зло, как царизм, можно победить только при помощи кровавой борьбы и стали на путь террора. Но главное, что широкая "интеллигентская" общественность сочувствовала террористам, буквально рукоплескала терактам.<5>