Родственные узы

Тиамат

НОЧИ ИТИЛИЕНА

Родственные узы

Оглавление:

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Эпилог

Учитель фехтования

Послесловие автора (2004 год)

Послесловие автора (2014 год)

Комментарии

Пролог

"Мне две с половиной сотни лет, и я ненавижу слово "никогда". В нем звучит отчаяние и безысходность, с которыми трудно смириться. Когда твоя душа бессмертна, а тело и разум совершенны, кажется, что нет ничего невозможного. Но это всего лишь иллюзия. Рано или поздно тебе встречаются непреодолимые барьеры, границы и запреты. "Не подобает", "нельзя", "неприлично" — и то, что страшнее, безнадежнее: "прости, но...", "так получилось", "ничего не поделаешь", "будет лучше, если...". Судьба неумолима. Особенно к тем, кто сам не знает, чего хочет".

Гилморн сам не знал, чего ищет в Итилиене. Но в Лихолесье он просто не мог оставаться, слишком невыносим был груз неотвязных воспоминаний, несбывшихся надежд, неизменных правил, чужих представлений о нем. Уклад эльфийской жизни сковывал его, как кандалы, а он хотел сам распоряжаться собой. Когда желание стало невыносимым, он испросил у короля Трандуила разрешения покинуть Лихолесье и отправился в путешествие по землям людей.

Гилморн не мог бы сказать, что ему нравятся люди. Но они завораживали. Теперь он был гостем среди них и наблюдал их повседневную жизнь вблизи, не со стороны. Люди жили быстро, ярко, энергично и жадно, короткий век подгонял их, торопил, и Гилморн чувствовал, что сам поневоле заражается этим бестолковым стремительным ритмом. Новые переживания и впечатления, места, в которых никогда не был, лица, которых никогда не видел, блюда, которых никогда не пробовал — все это менялось и перемешивалось каждую минуту, как рисунок облаков в ветреную погоду. Желания их были примитивны и неистовы, речи грубы и откровенны, взгляды — нескромны и выразительны, и не один такой взгляд Гилморн ловил на себе. Они знали, чего хотят, эти люди. У них не было времени на пустые размышления, они просто брали от жизни все, что она могла им дать.

Рядом с ними эльф лучше понимал сам себя. И рядом с ними к нему пришло долгожданное ощущение свободы.

Для них он был безымянным эльфом, незнакомцем, появлявшимся на несколько минут, часов, дней — и исчезавшим бесследно. Во время своих дорожных приключений он представлялся вымышленным именем или не представлялся вообще. Чужак в чужом краю, среди чужих лиц и обычаев. Никто от него ничего не ждал, потому что никто не знал, как он должен себя вести. Эльф был диковинкой в Итилиене. Слава Эру, на него не слишком часто пялились в тавернах и на дорогах. Народ здесь был занятой и нелюбопытный, а Гилморн не стремился специально привлекать к себе внимание. Беглый взгляд не всегда распознавал в нем эльфа, под простой дорожной одеждой и капюшоном, закрывающим волосы от пыли.

Почему именно Итилиен? А почему бы и нет. В конце концов, именно здесь когда-то жил первый и единственный человек, которого Гилморн узнал близко. По этой земле он ходил, этим воздухом дышал, с этими людьми разговаривал. Может быть, в одном из поместий, в которые Гилморн заезжал на своем пути, много лет назад увидел свет черноволосый зеленоглазый малыш. Один из престарелых седовласых лордов, которые просиживали весь день у очага, мог быть его отцом, один из грубых мужланов с обветренными лицами, которые пахали землю и варили эль наравне со своими крестьянами, мог быть его братом. Или любовником. Или тем, кем Норт должен был стать — и не стал.

Мимолетные мысли, абстрактные рассуждения. Гилморн не был готов к тому, что они станут реальностью. И вот теперь он смотрел с седла на стелу, отмечающую границы поместья Эргелион, и не знал, что ему делать.

Глава 1

Серый камень потрескался от времени, с одного края стелы был сколот кусок, но рельеф рисунка все еще был четким. Должно быть, пару лет назад его подновляли, следы черной и серебряной краски еще сохранялись в глубоких бороздах, прочерченных на камне. Глаза, сделанные из двух кусков зеленого бутылочного стекла, смотрели на всех подъезжающих к поместью. Взгляд их казался Гилморну испытующим. Они словно говорили: "Ну что, путник, решишься ли свернуть в наши владения или объедешь их стороной?"

Стела была очень древней, эльф безошибочно чувствовал это. Лишь Эру ведает, кто и когда поставил ее в этих лесах. Когда пришли люди и стали строить здесь свои жилища и распахивать поля, они не тронули грозный знак, вероятно, полагая его защитой от злых сил или предупреждением о том, что Враг не дремлет. Ибо не может быть черный дракон с распростертыми крыльями гербом мирного итилиенского лорда.

Не так много у Гилморна оставалось времени на раздумья. Вдали, в лесу послышались стремительно приближающиеся звуки: голоса, звуки рожков, лай собак. Кто-то из обитателей замка выехал на охоту. Через несколько минут они должны показаться из-за поворота... И что будет тогда? Пригласят ли к себе одинокого путника или не обратят на него никакого внимания в пылу охоты? Гилморн уже решил, что должен попасть в поместье, и не мог полагаться на волю слепого случая. Был отличный способ устроить все наилучшим образом. Старый, как Арда, но действующий безотказно.

Когда первые собаки выскочили на дорогу и первые охотники показались из-за деревьев, коню Гилморна под ноги метнулся заяц. Очень кстати, подумал эльф, это придаст сцене дополнительное правдоподобие. Он вздернул коня на дыбы и аккуратно соскользнул с седла наземь. Со стороны это должно было выглядеть как неосторожное падение. Для пущего эффекта он жалобно вскрикнул в процессе, чтоб уж наверняка привлечь к себе внимание. Эльф распростерся на земле с закрытыми глазами, имитируя глубокий обморок и прислушиваясь к происходящему. Стук копыт, обеспокоенные голоса, чьи-то руки приподняли его, кто-то спрашивал, что с ним, как он себя чувствует, может ли он открыть глаза. Эльф слабо застонал, продолжая изображать тяжело раненого. Другой голос, женский, сказал рядом с ним:

— Амрис, прекрати его трясти. Нужно отнести его в замок.

— Эру великий, это же эльф, — воскликнул тот, кто держал его. — Найра, ты только взгляни, настоящий эльф!

Девушка тихонько вскрикнула, когда Амрис снял капюшон с Гилморна. Эльф почувствовал, как она робко касается его волос.

— Какой красивый... — вырвалось у нее.

— Я никогда еще не видел эльфа! — сказал мужчина, вернее, молодой человек, судя по его голосу.

— Я тоже, — отозвалась она. — Амрис, ну перестань его тискать, ты сделаешь только хуже. Пойди помоги сделать носилки.

Гилморна опустили обратно на землю, девушка подсунула ему что-то под голову, похоже, сложенный плащ. Через несколько минут его положили на импровизированные носилки и отнесли в замок.

Убаюканный мерным движением, он расслабился и задремал, отправив свое сознание блуждать по закоулкам памяти. Лошади изредка всхрапывали, слуги перекликались, девушка с юношей рассказывали друг другу байки об эльфах, вдоль дороги шумели деревья...

Гилморн очнулся от забытья, поняв, что кругом давно царит тишина, и сам он неподвижно лежит на мягкой постели. С него сняли сапоги и куртку, распустили шнуровку рубашки — он смутно припомнил нерешительные прикосновения человеческих рук. Припомнил он и то, как молодой человек — Амрис — шикнул на девушку — Найру, — когда она погладила Гилморна по волосам: "Оставь, не смущай его! Может, людям нельзя к ним прикасаться!" При этих словах Гилморн едва не улыбнулся.

Он слегка приподнял ресницы, чтобы осмотреть комнату. Постель стояла у распахнутого окна, и вьюнки, оплетающие стену за окном, обрамляли его зеленым узором. Медвяные запахи разгара лета вплывали в комнату... вместе с запахами огромного хозяйства, поддерживающего жизнь каменной твердыни смертных: молока, свежего хлеба, скошенного сена, дыма, смолы, навоза и еще тысячи других вещей, которым Гилморн не знал названия.

С тех пор, как его подобрали на лесной дороге, прошло не более пары часов. "Пострадавшего" не оставили в одиночестве — юноша сидел у изголовья постели, и эльф слегка удивился, увидев у него в руках книжку. До сих пор ему нечасто удавалось застать смертных за чтением. Ни разу, если быть точным. Юноша рассеянно скользил взглядом по строчкам, то и дело отрываясь от книги и поглядывая, не очнулся ли его подопечный. Гилморн решил не томить его более ожиданием, и самому ему не терпелось познакомиться с обитателями замка. Кто они? Муж и жена? Непохоже... Брат и сестра? Он гадал, наслаждаясь неопределенностью. В смертных все было тайной, загадкой — в отличие от эльфов, по которым Гилморн мог почти безошибочно определять и возраст, и степень родства, и узы брака, и даже подданство.

Он притворно застонал, поднося руку ко лбу, открыл глаза и взглянул на юношу. Но заготовленные слова застыли у него на языке, и сердце будто остановилось на мгновение.

Кое-что он мог определить безошибочно и теперь.

Эти зеленые глаза были глазами Норта Морадана.

И черные волосы... и густые брови... и бледная кожа...

Он шумно выдохнул и расслабился. Наваждение исчезло. Юноша молод и строен, и волосы у него короче, чем у Норта, и плечи уже, и не такой огненный взгляд, и черты лица куда нежнее, чем у сурового мордорского военачальника. Но сходство все равно было потрясающим.

— Эру Всемогущий... — прошептал непослушными губами на синдарине Гилморн.

Юноша по-своему истолковал его замешательство. Уронив книгу, он вскочил и отступил на шаг.

— Вы в безопасности, благородный господин! Мы не причинили вам вреда! Вы помните, как вас сбросила лошадь? Вы ударились головой, потеряли сознание...

— Где я? — вполне натурально простонал Гилморн. Собственно, это должно было стать его первой фразой.

Какое счастье, что молодой человек так мало знает об эльфах. Иначе он никогда бы Гилморну не поверил. Эльф, которого сбросила лошадь? Да такого эльфа можно на ярмарках показывать, как шута...

— Вы в замке Эргелион, мы имели смелость перенести вас сюда. Вся ваша поклажа в целости и сохранности, и лошадь мы поймали...

— Благодарю вас, милорд, — Гилморн придал своему тону светскую учтивость и позволил себе слабо улыбнуться.

Юноша ответил ему приветливой улыбкой.

— О нет, я не милорд. Замок принадлежит моему старшему брату.

— А где сейчас ваш брат? Очевидно, я должен как можно скорее засвидетельствовать ему свое почтение... — Гилморн едва слышал свой голос, так стучало сердце.

— Это будет затруднительно, разве что вы отправитесь в Минас-Тирит, — беззаботно ответил юноша, не замечая волнения эльфа. — Амран служит капитаном в гондорской армии и приезжает сюда редко. Мы ждем его не раньше весны.

— О! — только и смог сказать Гилморн.

— Как вы себя чувствуете, благородный господин?

Эльф сел на постели и состроил очаровательную гримаску.

— Хорошо, только голова немного кружится...

— Это пройдет. Вот, наш лекарь приготовил вам травяной отвар... Я, конечно, понимаю, что ему не сравниться с эльфийской медициной... — юноша смешался и замолчал. На щеках его выступил румянец. — Простите, благородный господин. Я слишком волнуюсь и несу чушь. Мы здесь никогда не видели эльфов, — простодушно добавил он.

Этот румянец и нескрываемое восхищение в глазах юноши без меры льстили Гилморну.

— Я даже не представился, как следует, — продолжал тот. — Меня зовут Амрис, я младший брат эргелионского лорда и управляю замком в его отсутствие. Также здесь проживает супруга лорда, леди Найравэль, с его малолетним наследником. Мы счастливы принять вас в замке Эргелион, благородный господин, пусть вас и привели сюда не совсем приятные обстоятельства.

— От всей души благодарю вас за помощь и гостеприимство. Меня зовут Эннеари, — имя из какого-то романа само собой всплыло у Гилморна в памяти. Не дурак же он представляться настоящим именем в замке Норта! — Я подданный Трандуила, короля лесных эльфов. Путешествую по Итилиену, изучаю... — взгляд Гилморна упал на книгу, валяющуюся на полу. А что, идея! — ...изучаю старинные книги людей, ну, знаете, поэзию, литературу, философию... — ложь удивительно легко слетала с языка.

— О, так вы ученый! Я должен был сам догадаться. Вы так великолепно говорите на вестроне, лорд Эннеари!

— Просто Эннеари. Вы спасли меня, к чему эти церемонии? — Гилморн протянул Амрису руку и чарующе улыбнулся, глядя чуть искоса, из-под ресниц. Он знал, что такой взгляд действует на людей убийственно.

— Окажите нам честь разделить с нами трапезу, лорд... то есть Эннеари, — пролепетал, как во сне, Амрис, не в силах выпустить ладонь эльфа из своей. — И если вы сочтете возможным погостить в нашем замке... У нас прекрасная библиотека... она наверняка вас заинтересует...

Гилморн почувствовал торжество. Обаяние его никого из людей не оставляло равнодушным. Вот и Амрис был теперь в полной его власти. "Он сделает все, о чем я его попрошу", — подумал Гилморн, и эта мысль опьяняла.

Похоже, в замке Эргелион ему предстоит задержаться.

Стол накрыли в обеденном зале. Она была небольшой по итилиенским меркам — за дубовым столом могло поместиться всего человек десять. Гилморну приходилось видеть пиршественные залы на несколько сотен персон. Наверняка и здесь была такая же, где-нибудь в центральной части замка. Они обедали втроем: Амрис, леди Найравэль и самозваный лихолесский лорд Эннеари. Практически в интимном кругу. Амрис отослал слугу, накрывшего на стол, и сам наливал вино своему гостю.

Вначале беседа не клеилась. Они присматривались друг к другу, обмениваясь чинными замечаниями о погоде, о подаваемых блюдах, о замке... и не потому, что не чувствовали интереса. Напротив, интерес был таким жгучим и острым, и вопросов было так много, что их было трудно выразить словами. Постепенно, впрочем, Амрис вошел в роль хозяина и разговорился, а иногда в беседу вступала и молчаливая леди Найравэль.

Гилморн решил, что она чуть моложе Амриса — и уж точно, была она намного моложе своего мужа. "Капитан гондорской армии" не часто баловал замок своим посещением, и леди Найравэль, судя по всему, не слишком хорошо его знала. По крайней мере, на все вопросы о хозяине замка охотнее отвечал его брат. Гилморн опасался слишком уж явно демонстрировать свой интерес к личности эргелионского лорда, поэтому отложил большинство вопросов на потом. Без сожаления, поскольку нынешние обитатели замка привлекали его внимание не меньше. Да и по всему выходило, что сам Гилморн куда больше осведомлен о местопребывании и занятиях лорда Амрана, чем его жена и брат. Что ж, эльф не собирался просвещать их на этот счет — по крайней мере, пока.

Найравэль была так же черноволоса и зеленоглаза, как Амрис — должно быть, в этой семье супругов подбирали "в масть". Они называли друг друга "братец" и "сестрица", между ними было какое-то дальнее родство, по словам Амриса, и легкая, едва уловимая тень внешнего сходства. Черты ее лица отличались простотой и благородством и были бы, пожалуй, красивы, если бы не напряженное, почти угрюмое выражение. Гилморн уже успел составить себе мнение о леди Найравэль, основываясь на их первой встрече в лесу. Она показалась ему непосредственной, эмоциональной, неглупой — словом, очень приятной. Но сейчас она почти совершенно замкнулась в себе и почти не поднимала глаз на гостя, произнося дежурные любезности. Гилморн подосадовал про себя на стеснительность леди. Может, со временем она станет более приветливой? Или все дело в традициях людей, лишающих благородную даму свободы и непринужденности в разговоре? Или она просто опасается незнакомых лю... то есть, эльфов? Надо дать ей время привыкнуть к нему, решил Гилморн, и перестал смущать леди взглядами и вопросами, перенеся свое внимание на Амриса.

Амрис не слишком был похож на сестрицу по характеру, но своего старшего брата он напоминал еще меньше. Обходительный, мягкий, улыбчивый, он откровенно проявлял к гостю интерес и симпатию. Приглядевшись к Амрису, Гилморн с удивлением понял, что тот очень красив. То, что в старшем брате было суровым и жестким, в младшем было изящным и мягким. Амрис тоже предпочитал одеваться в черное с серебром, но одежда его была куда более изысканной. Гилморн отметил и дорогие кружева, и затейливую вышивку, и пояс из серебряных пластин, и белоснежную накрахмаленную рубашку, и завитые волосы. Несомненно, Амрис тщательно следил за своим внешним видом, и это навело Гилморна на кой-какие мысли. Юноша любит нравиться, привык привлекать к себе внимание, в отличие от девушки, стремящейся быть незаметной. Ну, это понятно, она замужем, муж у нее... Эльф поежился, представив себе, каково для юной девушки стать женой Норта Морадана. Ей не позавидуешь, даже если он дома скрывает свой нрав. Может, она только рада, что он так редко приезжает. Зато младший брат, похоже, любит старшего нежно и трепетно.

В Гилморне разгорелся охотничий азарт. Он должен подружиться с обитателями замка, и постепенно они раскроют ему все свои секреты, он это предчувствовал. Если эргелионский лорд навестит замок, это будет только весной, а к тому времени Гилморна здесь и след простынет. Интересно, заподозрит ли Норт, что за эльф почтил своим присутствием его родной дом? Ах, видеть бы его лицо в тот момент! Впрочем, развлечений у Гилморна полно и без этого. Не успел закончиться его первый день пребывания в замке, как он уже получил в личное пользование комнату в башне (ту самую, в которой очнулся), настоятельное приглашение погостить до следующего лета, а также позволение совать свой нос везде, где только вздумается. Само собой, Гилморн не собирался ограничиваться только носом. Признаться честно, шаловливые ручонки он тоже любил распускать. Но с этим следовало повременить. Нацепив маску спокойного, царственно учтивого эльфийского лорда, скопированную то ли с Трандуила, то ли с Келеборна, он вел себя так скромно и прилично, как никогда прежде. Он старательно краснел от шуточек Амриса, которые, пожалуй, не смутили бы даже целомудренного лихолесского принца (на упомянутого принца Гилморн в свое время крепко заглядывался и не упускал случая его подразнить). Он даже отводил глаза от совокупляющихся собачек, хотя ему очень хотелось посмотреть. Еще он прозрачно намекнул о скрытой в его прошлом печальной любовной истории, после которой он совершенно безутешен. Тяжкий вздох и выступившие на глазах слезы подарили ему полный участия взгляд леди Найравэль и пылкие слова утешения от Амриса.

Дни тянулись за днями, и он все больше втягивался в жизнь обитателей замка. Они были искренне рады обществу своего гостя и стремились проводить с ним как можно больше времени. И то правда, что прочих развлечений у них было негусто. Леди выезжала из замка только на охоту. Амрис обмолвился как-то, что нередко посещает ближайший городок, но тут леди бросила на него выразительный взгляд, и молодой человек замолчал. Чем же он там занимается таким, о чем не следует распространяться? Азартные игры? Бордель? Сомнительный роман? И это Гилморн тоже предполагал узнать со временем. А что такое время наступит, он не сомневался. Амрис был столь же откровенен, сколь доверчив, и совершенно очарован эльфийским лордом Эннеари. Не прошло и десяти дней, как природа этого чувства стала Гилморну очевидна — возможно, даже раньше, чем самому юноше.

Амрис был в него влюблен.

А Гилморн был влюблен в Найру.

Найра же ни в кого не была влюблена... пока что.

Все три открытия Гилморн совершил одновременно — в тот день, когда они выехали на охоту.

До обеда они гонялись за зайцами, пока собаки не подняли молодого оленя. Гилморн не упустил случая блеснуть легендарной эльфийской меткостью и с быстротой молнии уложил его, выпустив две стрелы. Одна вошла под лопатку, вторая в шею. Потрясенные спутники разразились криками восторга.

— Я посвящаю этого оленя вам, леди Найравэль, — Гилморн отвесил ей низкий поклон.

За время их бешеной скачки по лесам девушка раскраснелась, прическа ее слегка растрепалась, и обычное затравленное выражение исчезло из глаз. Она задорно улыбнулась и бросила Гилморну свой шелковый шарф, который он торжественно повязал на руку повыше локтя.

— Дозволяю вам именовать меня Найра, благородный эльфийский воин.

Эру, она была прекрасна в этот момент! Гилморн еле отвел от нее глаза. Удивительно, но факт — пустившись в путешествие по землям людей, он убедился в том, что смертные женщины привлекают его куда больше холодных эльфиек. Пусть их лица и фигуры несовершенны, но они такие сильные, живые и горячие! Женская любовь манила Гилморна, как все незнакомое и неизведанное. А леди Найравэль, к тому же, была чужой женой... женой Норта... это придавало ей дополнительную прелесть. Ее придется добиваться. В отличие от Амриса, который был намерен добиваться его самого.

Все-таки Гилморну повезло, что Найра и Амрис ничего не знали об эльфах — в частности, об их тонком слухе. Иначе они бы остереглись разговаривать так откровенно. Пока жарилось мясо, они отошли к лошадям и устроили тихую перебранку шепотом, которую Гилморн не напрягаясь подслушал.

— Найра, ты что вытворяешь? Ты же глазки ему строишь!

— Я с ним любезна, только и всего. Он настоящий рыцарь, а не хамло деревенское, как твой драгоценный брат.

— Амран — твой муж, не смей говорить о нем так!

— Моему мужу нет до меня никакого дела, с тех пор как родился Амрэль. Вот и бери с него пример, братец.

— Ты должна вести себя, как подобает. Не позорь нашу семью перед благородным гостем!

— Ой, кто бы говорил, моя радость. Если кто и позорит нашу семью, так только ты. Думаешь, я не вижу, как ты на него смотришь?

— Что за глупости ты говоришь! — Гилморн уловил неуверенную нотку в голосе Амриса.

— А с чего ты тогда так злишься, милый братец? — Найра триумфально усмехнулась, наслаждаясь его замешательством. — Ты ревнуешь, вот и все.

— Ничего я не ревную!

— Ревнуешь-ревнуешь, — поддразнила Найра. — Сам его глазами ешь, когда думаешь, что никто не видит. Да только у тебя нет никаких шансов, братец. Он не из таких, ясно?

Гилморн был вынужден закрыться перчаткой и изобразить приступ кашля, чтобы скрыть смешок.

Амрис запротестовал, но Найра его перебила:

— Не вздумай его соблазнять, милый братец. Он же эльфийский лорд! Это тебе не с мальчишками на сеновалах валяться. Ты бы еще веточку с Белого дерева захотел или корону с головы короля Арды!

— Найра, ну перестань, — грустно сказал Амрис.

— Сам первый начал, — ответила Найра с шутливой укоризной и обняла его. — Не учи меня, что делать, и я тебя не буду учить, братец.

— Сестрица, я свободный человек, а ты замужняя женщина, помни об этом!

— Ты думаешь, я могу об этом забыть хоть на мгновение? — в голосе ее прозвучала горечь.

Этот разговор многое открыл Гилморну. Начать с того, что расклад сил в замке был вовсе не таким, как ему показалось вначале. Истинной хозяйкой Эргелиона была леди Найравэль, и по твердости характера она куда больше напоминала своего мужа, чем его собственный младший брат. О да, она была достойной женой эргелионскому лорду. Жаль только, что он так мало ее ценил. Зато Гилморну она нравилась все больше и больше. И очевидно, что никакой любви к своему мужу она не испытывает. Мысль эта была очень странной для эльфа, привыкшего чтить узы брака наравне с узами вассала и сюзерена. Но у людей ведь все по-другому. Если сам лорд Амран развлекается направо и налево, да еще с мужчинами, то почему бы его жене не делать то же самое? Амрис, конечно, постарается соблюсти честь брата... но его можно отвлечь — просто, но весьма эффективно. К тому же, Найра имеет над ним определенную власть и может заставить закрыть кое на что глаза. Они так тесно связаны, эти двое — общими тайнами, тесной дружбой, властью друг над другом. Гилморн вначале заподозрил, нет ли между ними романа, однако быстро отбросил эту версию. Амрис и Найра нежно любили друг друга — в конце концов, в отсутствие лорда они были единственными близкими людьми в замке. Но чувства их были скорее привязанностью брата и сестры. Хотя трудно сказать наверняка, с этими смертными. Можно быть уверенным только в одном: каждый из них будет таиться друг от друга, что Гилморна вполне устраивало. Как честный эльф, он сохранит свои шашни в секрете.

А в том, что глаза Амриса туманятся при взгляде на Эннеари, и дыхание срывается, когда он обращается к нему, никакого секрета не было. Эннеари, конечно, и помыслить не мог ни о чем подобном, зато Гилморн все замечал. Чувства его к молодому лорду были противоречивыми. Он знал, что может постучаться к Амрису ночью, и тот его впустит. Но это было скучно. Куда интереснее помучить юношу. Давно разве он сам вздыхал по прекрасному эльфу из дома Фингольфина, не надеясь обрести взаимность до скончания Арды? Пусть Амрис еще скажет спасибо, что Гилморн не бросается ему на шею и не лезет целоваться, как принято у лихолесских эльфов между близкими друзьями — этот обычай сильно осложнял Гилморну жизнь на родине.

А еще Гилморн никак не мог понять, что именно привлекает его в Амрисе — то, что он красив и несомненно искушен в мужской любви, или то, чей он брат?

Гилморн решил, что разберется потом. Когда окажется с ним в постели.

Глава 2

Библиотека, расположенная в башне, была одним из самых притягательных мест в замке Эргелион. Вначале Гилморн захаживал сюда, чтобы поддержать свою квэнту, но быстро оценил уют и тишину этого места. По понятным причинам в библиотеке не было камина, но под полом проходили трубы кухонных печей, дающие тепло в сырые дождливые дни. Их становилось все больше — приближалась осень, но в библиотеке, за свинцовыми переплетами оконных витражей, на это можно было не обращать внимания. Чтение книг — занятие для любого времени года. Полки с разномастными корешками: кожаными, плетеными, атласными и бархатными, с золотым тиснением, серебряной или медной оковкой, — занимали все стены. Здесь были тысячи книг, собранных многими поколениями эргелионских лордов. Было даже с десяток эльфийских: "Сильмариллион", "Атрабет Финрод ах Андрет" и другие, такие же скучные. Амрис сказал, что некоторые из них привез из странствий отец, когда был в его возрасте. Старый лорд несколько лет назад погиб на охоте. О его ссоре со старшим сыном Амрис не упомянул и вообще об отце не распространялся. Как понял эльф, старого лорда в замке не слишком любили, и о его кончине вряд ли кто-либо горевал.

Устроившись в кресле, Гилморн раскрыл на коленях свою последнюю находку — харадскую книгу с картинками. Текст он, конечно же, не понимал, зато картинки были диво как понятны. Они красочно изображали разные виды и способы любви. В том числе и между мужчинами, что Гилморна не удивило. Он уже был в курсе харадских нравов. Итилиенских, впрочем, тоже. Сами картинки не слишком поражали воображение. Почти все он уже испытал на собственной за... хм... шкуре. Гораздо познавательнее были рисунки с участием женщин, хотя принципы любви в целом, похоже, были одинаковы по всей Арде: используй все, чем тебя наградила природа, к обоюдному удовольствию партнеров.

Задумчиво он перелистывал страницу за страницей. Варда Элберет, как он устал сдерживать свой язык и строить из себя невинного идиота! Амрис бросал на него тоскливые взгляды, но не решался ухаживать открыто. Он только касался руки эльфа при каждом удобном случае, прижимался к плечу, показывая ему старинные книги из замковой библиотеки, поддерживал стремя, хоть для эльфа это было совершенно излишней услугой... и самому Гилморну все труднее было не обращать внимания на близость молодого стройного мужского тела. Удерживало его только обещание, данное самому себе — что лорд и леди Эргелиона станут его любовниками одновременно. О леди, а не об ее названом брате мечтал он одинокими ночами.

Найра всегда была к нему благосклонна, но не более того. Слава Эру, после той охоты она стала общаться с ним свободнее, чем раньше, чаще улыбалась, расспрашивала о Лихолесье и сама рассказывала о жизни в замке — но больше слушала, чем совершенно покорила его сердце. Раньше его редко кто слушал. Или просто никто не внушал ему желания говорить? Зато перед Найрой он становился таким сладкоголосым и речистым, что сам себя не узнавал. Даже желание соблазнить ее отходило на второй план. Оставалось только сочувствие к бедной девушке, которая с рождения оставалась пленницей в замке — сначала своего отца, потом мужа. Дальше ближайшего городка или соседнего поместья она никогда не выезжала, и теперь Гилморн счастлив был стать ее ушами и глазами, ее палантиром, показывающим дальние страны и незнакомые города.

— А за Ривенделлом лежит Арнор, которым когда-то правили потомки нуменорцев, основавших Гондор, и Анарион, отец Исилдура, именовался королем Арнора и Гондора. К северо-востоку от Арнора лежит таинственный Ангмар, владения Короля-Призрака, который служит Черному Врагу. К западу от Арнора — Серые Гавани, Митлонд, где Кирдан-Корабел строит корабли для эльдар, отплывающих в Аман, благословенный край, где земля течет молоком и медом. А между Арнором и Серыми Гаванями лежит Эриадор. Говорят, это зеленая и счастливая страна, населенная полуросликами, или хоббитами — веселым народцем, любящим поесть и выпить. Я видел одного, когда жил в Ривенделле. Он славен своими приключениями и дружбой с великим магом Гэндальфом...

Глаза ее горели, когда она внимала Гилморну, и проворные пальцы замирали над шитьем, которым она занималась в свободное время, как приличествует благовоспитанной леди. Но Гилморн знал, что с куда большей охотой она держала бы в руках лук и стрелы или поводья коня. Леди Найравэль обладала неукротимым духом, который в неволе не угас даже после многих уроков смирения. И все искусство Гилморна строить глазки мужчинам с ней не годилось. Положившись на интуицию, он прикинулся скромным, стыдливым, целомудренным и несчастным, и очень скоро Найра прониклась к нему безмерным сочувствием. Путь она не любила мужа, но у нее все-таки был собственный дом и малютка-сын. А "бедному лорду Эннеари" предстояло прожить свою жизнь в одиночестве, так и не познав любви, не обзаведясь семьей и домом.

Эта роль не представляла труда для Гилморна, и слезы к глазам подступали настоящие.

Ему так хотелось любви — горячей и короткой любви смертных, особенно теперь, в преддверии осени с ее промозглыми холодными ночами. Об этом он и думал над раскрытой книгой, на страницах которой мужчины и женщины сплетались в любовных объятиях. Он даже не сразу расслышал легкую поступь Найры на лестнице, она успела одолеть к тому времени три пролета. Должно быть, снова несет ему подогретое вино и свечи. Леди беспокоилась, что он испортит себе глаза в темноте, и он не собирался ее разубеждать. Забота была приятна, к тому же со светом становилось уютнее.

Когда девушка вошла, Гилморн мастерски изобразил замешательство и так неловко попытался захлопнуть книгу, что она упала на пол и раскрылась на самой непристойной картинке во весь разворот. Найра взглянула туда и вся заалела, как маков цвет. Гилморн быстро подумал о том, как она выглядит без платья, и покраснел тоже. Он наклонился и поднял книгу, а Найра поставила поднос на стол и подобрала несколько выпавших листков. Выпрямившись, она оказалась лицом к лицу с Гилморном.

— Разве эльфы интересуются такими вещами? — спросила она, и ее черные ресницы затрепетали, как бабочки. Она была так хороша, что Гилморн смутился взаправду.

— Это чисто исследовательский интерес, — пробормотал он, пряча глаза. — Я с этой сферой жизни совершенно незнаком.

— Вы так хороши собой, Эннеари... и невинны, как младенец! У людей такое невозможно! — воскликнула она, забыв о скромности. Он заставил ее почувствовать себя опытной женщиной... хотя он наверняка знал мужчин больше, чем она... но сейчас он и вправду чувствовал себя невинным. От взгляда зеленых глаз Найры голова шла кругом.

— Наш народ не знает плотской страсти.

— Ваш народ... а вы сами? Вам когда-нибудь хотелось... — она знала, что говорит вещи, неприличные для леди, но упорно продолжала: -...разделить ложе с женщиной?

— Раньше — никогда, — шепнул он, прежде чем они оказались в объятиях друг друга.

Поцеловала она его — первая, и поцелуй был так упоителен и долог, что она еле переводила дух, и грудь ее под зеленым шелком платья бурно вздымалась. Он сжал ее талию и смотрел, смотрел в колдовские зеленые глаза, сияющие блаженством и ужасом от собственной смелости.

— Я ваш, миледи. Приказывайте! — голос эльфа дрогнул. — Следует ли мне забыть навсегда об этом поцелуе, или...

— Когда стемнеет, дверь моей спальни будет не заперта, — она высвободилась из его рук и вышла, держа голову высоко, как королева.

"Эру, до вечера я не доживу", — подумал Гилморн, бросаясь в кресло и закрывая глаза. Ему хотелось поласкать себя, но сейчас, после поцелуя прелестной женщины и ее приглашения в постель, это было бы поистине кощунством.

Однако не прошло и получаса, как валар услышали его невысказанную молитву и послали к нему Амриса.

Он вошел, красивый и стройный, одетый в щеголеватый черный камзол, подчеркивающий тонкую талию.

— И охота тебе дышать тут книжной пылью, — сказал он бодро, но взглянул на Гилморна все с тем же голодным выражением на лице, с которым всегда смотрел.

Глупо им было выкать друг другу — в конце концов, по эльфийским меркам Гилморн был не старше Амриса, а по положению даже стоял несколько ниже его, ведь у него не было старшего брата-лорда. На "ты" они уже давно перешли, после пары кувшинов вина, выпитых вместе. Бедный Амрис думал, что сможет напоить своего эльфийского друга и урвать пару поцелуев, а то и больше, но он даже не представлял себе, как эльфы умеют пить. Когда он уснул за столом, пробормотав его фальшивое эльфийское имя, Гилморн был почти трезв. И это он урвал поцелуй с алых губ Амриса, воспользовавшись его беспомощным состоянием. Если Амрис что и запомнил, то принял за свой эротический сон.

— Как здорово, что ты зашел. Я уже успел соскучиться! — произнес Гилморн проникновенно.

Эру, и он еще считал смертных загадочными! По лицу Амриса можно было читать, как по книге. Губы юноши дрогнули, и на секунду на лице отобразилось страдание. Весь его вид словно кричал: "О, Эннеари, знал бы ты о моих чувствах к тебе!" Но юноша не смел проявить их. А если бы и посмел, что толку? В его глазах лорд Эннеари был так наивен, что не понял бы даже откровенного признания в любви. Гилморн позаботился просветить его относительно "Законов и обычаев эльдар", и Амрис был уверен, что среди эльфов любовь к смертным крайне редка, любовь мужчины к мужчине неизвестна, а секс без любви попросту невозможен. Несчастный юноша страдал, и в страданиях его Гилморн видел себя, как в зеркале. Разница была только в том, что Дэл никогда не дразнил его нарочно, как он теперь дразнил Амриса. Но когда объект твоих воздыханий улыбается тебе, говорит ласковые слова, берет за руку, обнимает за плечи, приближает лицо к твоему, так что ты видишь близко-близко его ресницы, глаза и губы, и тебе кажется, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, а в паху разгорается обжигающий огонь... и ты сходишь с ума, зная, что он не понимает, что делает с тобой... о, как это мучительно... и все же, несмотря ни на что, сладко.

Когда Амрис увидел, что за книга в руках у Гилморна, челюсть у него отвалилась.

— Тебе что же, нравится это? — спросил он, запинаясь.

— Конечно! — с воодушевлением откликнулся Гилморн. — Прекрасный образец харадской книгописной традиции, видишь, текст следует права налево, и листы сшиты в обратном порядке. А какое качество иллюстраций! Типичная гравюра на меди!

Амрис только вздохнул.

Послонявшись по библиотеке, он наугад вытянул какую-то книгу с полки и уселся на подлокотник кресла Гилморна. Эльф сделал вид, что не замечает, как юноша пялится на его профиль. Молчание долго не продлилось. Амрис вдруг спросил:

— Эннеари, а что, все эльфы вот так заплетают волосы? — и, едва дыша, коснулся одной из косичек Гилморна, провел по ней пальцами, склонившись, так что прядь его черных прямых волос защекотала щеку эльфа.

— Нет, обычно они заплетают одну косу на затылке и две за ушами, чтобы волосы не лезли в глаза. Но мне это кажется слишком скучным. Гораздо красивее, когда две косы спускаются с висков, обрамляя лицо... ("А когда я заплетаю этак сто косичек, зрелище совершенно неприличное, помнится, Элронд чуть пирогом не подавился, когда меня увидел")

Амрис, очевидно, его не слушал. Он уже поглаживал не сколько льняные пряди эльфа, сколько белую шею под ними, как бы невзначай забираясь пальцами под ворот расстегнутой рубашки, до самой ключицы.

— У тебя такие красивые волосы, — шепнул он, но ему явно хотелось сказать что-то другое.

— Ты говоришь мне комплименты, как девушке, Амрис. ("Уж я-то вел себя посмелее!")

— Ты красивее любой девушки, Эннеари.

— Ну что ты, я красив не более, чем любой другой эльф. Видел бы ты нашего принца! ("Когда он полусонный и пьяный вдребадан, губки у него такие сладкие и горячие...")

— Я б тогда, наверное, вообще умер, — пробормотал Амрис, убирая руку и отворачиваясь. Гилморн прекрасно его расслышал, но предпочел переспросить:

— Что-что? ("Точно, лапочка, умер бы, потому что его высочество не дает. В отличие от меня")

— Нет, ничего. Эннеари, я... — Амрис сполз на пол, к ногам Гилморна, и прижался щекой к его коленям. — А люди кажутся тебе красивыми?

— Конечно. Иногда я смотрю на тебя и думаю... ("...закрываешь ли ты глаза, когда берешь в рот")

Амрис буквально впился взглядом в Гилморна и, кажется, дышать даже забыл.

— ...как ты благороден и добр, и как мне повезло стать твоим другом.

Юноша издал вздох, похожий на стон, и прижал руку ко рту. Несколько долгих секунд он вглядывался в лицо эльфа, но оно было спокойным и безмятежным.

— Извини, я вспомнил... мне надо идти... — выдавил он, вскочил и бросился прочь из библиотеки.

Гилморн отшвырнул книгу и последовал за ним.

Амрис остановился пролетом ниже, на площадке широкой лестницы, идущей по спирали вдоль внутренней стены башни, у стрельчатого витражного окна. Он уткнулся лбом в разноцветные стеклышки. Плечи его поникли, волосы закрыли лицо, и до Гилморна донесся явственный всхлип. Беспомощный и потерянный, Амрис вызывал такое бешеное желание, что эльф не колебался ни мгновения. Неслышно сбежав по лестнице, он схватил юношу в объятия. Амрис повернул к нему голову и получил поцелуй прямо в полуоткрытый от изумления рот. Быстрые пальцы эльфа стащили с него камзол, спустили с плеча рубашку, губы перепорхнули на скулу, линию челюсти, шею, плечи. Амрис вздыхал, глаза его закатывались, он прижимался к Гилморну, откидывая голову на его плечо и подставляя лицо под его поцелуи. Он был охвачен таким возбуждением, что едва понимал, что происходит, просто отдал себя покорно в полную власть Гилморна. Руки эльфа заскользили по его телу, жадно лаская. Юноша и не заметил, как штаны его оказались спущены к коленям. Он только почувствовал, как нежные ладони тискают его голые ягодицы, живот, бедра, восставший член, застонал в голос, изогнулся всем телом, опираясь на стену, подставляя своему партнеру зад, и сразу же Гилморн вошел в него. И начал двигаться размашисто, сильно, и Амрис стонал, не переставая, встряхивал головой, притягивал Гилморна за бедра ближе к себе. Гилморн зажал ему рот, не потому, что кто-то мог услышать его стоны — кругом в этот час не было ни одной живой души, — нет, ради того, чтобы еще больше почувствовать власть над ним. Амрис схватился за свой член, стонать он уже не мог, дыхание срывалось, он облизывал пальцы Гилморна, вздрагивал всем телом, упирался свободной рукой в стену, подаваясь навстречу толчкам эльфа, словно стремился слиться, раствориться в нем... он вздрогнул, сжимая ягодицы, яростно работая рукой, вскрикнул, семя его брызнуло на стену, еще несколько движений — и Гилморн тоже кончил, зарывшись лицом в черные волосы Амриса.

У него даже дыхание не сбилось — он же эльф, может так развлекаться часами и даже не вспотеть. Зато Амрис едва держался на ногах и никак не мог отдышаться. Гилморн удерживал его одной рукой за талию, а второй — поперек груди.

— Тебе понравилось? — промурлыкал он в самое ухо юноши.

Он самую чуточку волновался. Все-таки ему нечасто приходилось бывать сверху... ну, в данном случае — как говаривал Арт, с другой стороны... — желания как-то не возникало... помнится, пару раз Дэл сам просил его, из дурацкого чувства чести, но гордый нолдо никак не мог толком расслабиться и удовольствия особого не получал, поэтому они прекратили эксперименты... ну, и кое-какие приключения потом... видно, некоторую сноровку он приобрести успел, потому что юноша блаженно простонал:

— Манвэ, Варда и все валар... я сплю, должно быть...

— Разве это похоже на сон? — и Гилморн медленно двинул членом туда-сюда в попке юноши. У него все еще стояло и могло стоять так долго, как ему хотелось заниматься сексом. — Хочешь еще?

Амрис вскрикнул и закинул руку на бедро эльфа. Ни слова больше не говоря, Гилморн поставил его коленями на ступени лестницы, на его собственный щегольской камзол, и трахнул еще раз. Так ему была хорошо видна татуировка на правой ягодице Амриса, и сами белые ягодицы, и этот вид заводил его невероятно. Потом они долго целовались на тех же ступенях, не обращая внимания на впивающиеся в бока твердые камни, и бедный мальчик никак не мог выпустить эльфа из объятий, слово боялся, что в то же мгновение тот растворится в воздухе. Гилморн ласкал и нежил в ладони его член, уже обмякший после двух оргазмов, запускал пальцы в шерстку в паху, которая была такой же черной, как волосы на голове, но в отличие от них кудрявой.

Они ничего не говорили друг другу. Слова были не нужны. И что они могли сказать? "Я сплю с мужчинами"? "Я от тебя с ума схожу"? Все это было очевидно.

Они перебрались в комнату Амриса и продолжили там. Юноша молча смирился с тем, что Гилморн не раздевается, приняв это за эльфийский обычай. Он сам лежал перед Гилморном голый, и эльф любовался его длинными ногами, покрытыми черным пушком, гладкой выпуклой грудью, поджарым животом, узкими бедрами. У Амриса была стройная юношеская фигура, без рельефной мускулатуры, распирающей кожу, без жесткой поросли на груди и животе, без шрамов. Он так отличался от старшего брата — и все-таки был так на него похож, и Гилморн не мог перестать думать об этом, когда Амрис алыми, влажно блестящими губами ловил его член, и от подобных мыслей у Гилморна темнело перед глазами, он засовывал член глубже в рот юноше и трахал его, как одержимый. Даже оргазм не приносил облегчения — капли его семени стекали по губам и подбородку Амриса, зеленые глаза смотрели на Гилморна развратно, блудливо, и он бросался целовать этот мокрый бесстыдный рот, едва не рыча от возбуждения.

Младший братец Норта был законченной блядью, и на заднице у него был наколот дракон.

Это наводило на кое-какие мысли.

Амрис ему все расскажет — со временем. Зачем торопить события?

У себя в комнате Гилморн разделся догола, облился холодной водой из кувшина, растерся полотенцем. Желание никуда не ушло, в крови все еще горел огонь, но от Амриса он оторвался без сожалений.

— Ты придешь еще? — спросил юноша. Гилморн ответил ему загадочной улыбкой и поцелуем. Ему так нравилось ощущать свою власть! Амрис отныне принадлежал ему. Ну, а он... наверное, он принадлежал Найре. Он ни на секунду не мог перестать думать о том, что она ждет его.

В открытое окно Гилморн видел, как большое красное солнце скатывается за верхушки деревьев. Еще полчаса — и стемнеет, и дверь ее спальни откроется для него... и будет открываться каждую ночь, если он сумеет доставить ей удовольствие.

Он оделся, тщательно переплел косички, растрепавшиеся во время постельных забав с Амрисом, и выскользнул за дверь. Ни одна живая душа не видела и не слышала, как леди Найравэль впустила его к себе.

Она была в полупрозрачной ночной сорочке, больше открывающей, чем скрывающей. Она робела, но Гилморн робел еще больше. Она взяла его за руку, он задрожал и закрыл глаза, чтобы не видеть, как ее темные соски просвечивают сквозь сорочку, но они все равно стояли у него перед глазами, и член у него стоял, как каменный. Она подвела его к постели и усадила на нее, села рядом, прижимаясь коленом, и стала расстегивать рубашку Гилморна. Он помогал ей непослушными пальцами, кусая губы, когда пряди ее волос легчайшими поцелуями касались кожи. Она задула свечу, сняла сорочку и легла на постель, потянув его за собой. Их тела встретились, нежной шелковистостью кожи, локонами волос, коленями, бедрами, плечами, локтями, ладонями, губами... Ее рот был таким нежным, мягким, сладким... дыхание пахло ванилью, волосы — молоком и медом, из ложбинки между грудями поднимался аромат мелиссы. Гилморн тонул, опьяненный, ошеломленный, очарованный. Она сама положила его руку себе на грудь, и сосок ее затвердел под ладонью. Это было как магия.

— Найра, Найра... — шептал он, задыхаясь, и желание раздирало его тело и туманило голову.

Она помогла ему расстегнуть штаны и направила его себе между ног. Гилморн застонал, чувствуя, как его обволакивает горячее влажное лоно, истекающее пряно пахнущим соком любви. Ощущения были совсем другие, чем с мужчиной — податливая плоть, скользкая влага, нежная кожа, мягкий живот, полушария грудей, округлые плечи... они двигались вместе, соприкасаясь всем телом, обнимая друг друга, ее бедра плясали под ним, ее рот вздыхал: "Эру... о Эру..." Она не кричала, не стонала, и какой-то частью сознания Гилморн понимал, что она изо всех сил сдерживает себя, и возбуждался еще сильнее. Излившись в нее, он бессильно упал сверху, пряча лицо на ее плече. Впечатления были столь яркими, что вымотали его совершенно. Она прижала к себе его голову, гладя по волосам, и столько было в ней нерастраченной нежности и любви, столько неутоленной жажды, что у Гилморна слезы подступили к глазам.

— Ты плачешь? — вскрикнула она.

— От счастья, миледи, — он лег рядом, приподнявшись на локте, и поцеловал ее. Она засмеялась.

— Вы галантны даже в постели, милорд.

Обмениваясь подобными глупостями, они лежали рядом и целовались. Найра погладила его живот, несмело спустилась ниже, к паху. Шепнула, заливаясь краской:

— Какой ты гладенький... — обхватила ладонью член Гилморна и стыдливо хихикнула: — Кажется, он хочет еще.

— Он тоже ваш рыцарь, миледи. Приказывайте.

— Вот уж не думала, что эльфы такие пылкие, — она снова хихикнула. Эру Милосердный, второй раз за час кажется ей пылкостью? Должно быть, муж слезал с нее и немедленно засыпал.

— У нас говорят, что для мужчины позор — уснуть раньше возлюбленной.

На самом деле Гилморн сочинил это только что. Между эльдар подобных высказываний не водилось: союзу двух любящих сердец были не нужны ни советы, ни опыт. Книжек на вестроне он не читал, и вряд ли там нашлось бы что-нибудь подобное. Он почти ничего не знал о любви между мужчиной и женщиной. Как, например, выглядит женский оргазм? Наверняка об этом было написано в той харадской книжке, но увы, Гилморн не умел читать по-харадски. Зато там были полезные картинки, запечатленные в его эльфийской памяти навечно.

— Вы позволите, миледи? — не дожидаясь ответа, он скользнул к ее ногам, к треугольнику черных волос между ними.

Она ахнула и попробовала сдвинуть колени, вся залившись краской стыда, забормотала: "Эннеари, не надо, что ты...", — и он ловко раздвинул складки ее лона и погрузил туда свой умелый язычок, и больше она была неспособна протестовать — только вскрикивала, изо всех сил зажимая себе рот. Потом они снова соединились, медленно и нежно, и несмотря на свою неопытность с женщинами, Гилморн видел, как ей нравится эта неторопливость, внимание, ласковый шепот в самое ушко, и как все это непохоже на все, что она переживала прежде.

Кто кому открывал мир любовных утех?

Она не переставала ласкаться к нему — касалась губами кожи, перебирала волосы, прижималась щекою к его ладони, шептала всякую любовную чепуху:

— Я никогда не думала, что эльфы такие красивые... Когда я тебя в первый раз увидела... я даже не надеялась... ты был такой скромный, невинный... как ребенок... я думала, мне придется всему тебя учить... а ты как будто мысли мои читаешь... эльфы читают мысли?

— Только те, которые хотят быть прочитанными, миледи.

— И ты совсем-совсем никогда не был с женщиной...

Гилморн на мгновение задумался. По правде говоря, он был далеко не так невинен в отношении женщин, как считала Найра. Технически он, конечно, никогда прежде не делил с ними постель, но девственность его в данном вопросе оказалась сильно потрепана. Был, например, темный чуланчик в таверне, куда его затащила одна отчаянная служаночка... спустила с него штаны и устроила сеанс горячего орального секса... И еще пара эпизодов... ну отплясывал на столе в кабаке с полуголой красоткой, ну целовался на спор с девицей-авантюристкой в черном кожаном прикиде и с полуторным мечом за спиной... сущие пустяки, право слово... до постели же не дошло (кстати, почему? Пути Эру неисповедимы, однозначно).

Так что Гилморн деликатно промолчал, тем более ответа она и не ждала. Мысль ее путешествовала по своим дорожкам:

— А с мужчиной? Ох, ну что я такое говорю, прости меня, пожалуйста, не знаю, что на меня нашло!

Разумеется, Гилморна не удивил вопрос, учитывая, в каком милом краю она выросла, и в какой милой семье жила уже несколько лет — просто заставил на миг растеряться. Как честный эльф, он должен был ответить что-то вроде: "Да, твой муж, мордорский военачальник, взял меня в плен и изнасиловал... Он, знаешь ли, предпочитает блондинов, так что держал меня в спальне и не выпускал из постели... а потом я сбежал и завел себе еще несколько любовников... эльфы, люди, кто подвернулся... в общей сложности персон двадцать... и твой деверь, между прочим... я никого не забыл?"

— Так хорошо, как с тобой, мне еще никогда не было, — ответил он дипломатично и нисколько не покривил душой. Хорошо ему бывало неоднократно, а вот именно так хорошо — действительно никогда.

В женщинах и вправду есть магия, теперь он был в этом убежден.

Глава 3

Проникая сквозь витражи, солнце расцвечивало комнаты яркими красками. И такими же красками расцвела жизнь Гилморна в замке Эргелион. Бабье лето, словно нежная любовница, ласкало итилиенские холмы и долины. Дозревал на полях урожай, тучные стада паслись на душистых лугах, ветви деревьев клонились к земле под тяжестью плодов, и призрачной казалась угроза с Востока, о ней легко было забыть на изобильных пажитях Южного Итилиена.

Осенняя страда принесла обитателям замка множество хлопот, но хлопот приятных. Гилморну это было очень на руку: в суматохе никто не обращал внимания, как Найра с Амрисом светятся от счастья и какие влюбленные взгляды бросают на своего эльфийского гостя. Они сами могли бы заподозрить правду, потому что знали друг друга хорошо, но именно в те дни им доводилось крайне редко встречаться. Найра, как полагается леди, оставалась в замке, куда свозили десятину и урожай с собственных полей эргелионских лордов, и на ней лежала вся ответственность за то, чтобы кладовые, погреба, подвалы были заполнены, и зимой ни в чем не случилось недостатка. Амрис, как полагается лорду, объезжал нивы, сады и пашни, смолокурни, мясобойни, пивоварни, следя за ходом работ, и Гилморн неизменно его сопровождал, деля с ним заботы и развлечения. Роль лорда заключалась в том, чтобы воодушевлять своих подданных, окружать их неусыпным отеческим надзором, проявлять внимание к их нуждам, и Амрис играл ее безупречно. Как о чести, его просили сжать первый сноп, скосить первую охапку травы (стародавний обычай, идущий от тех времен, когда лорд трудился вместе со своими крестьянами), и выяснялось, что Амрис довольно ловко управляется с косой и серпом. Им подносили овощи и фрукты, лесные ягоды, свежевыпеченный хлеб с солью, холодное пиво в жбанах и мед в сотах, только что зажаренную рыбу или птицу. Случалось и другого рода угощение. Свеженькие юные парнишки не имели ничего против провести с господами часок наедине на сеновале или в перелеске и, слегка поломавшись по традиции ("Ой, милорд, чтой-то вы делаете, срам какой, маманя меня заругает..."), мигом оказывались без одежды. В первый раз Гилморн был несколько шокирован, хотя и возбужден тоже, и спровадив мальчишку, потребовал от Амриса объяснений.

— Энне, какой же ты наивный. Думаешь, он из-за денег с нами пошел? Да ему все мальчишки обзавидуются. Он еще десять лет будет хвастаться, как у эльфа в рот брал. Расскажет еще, что у тебя член две пяди длиной и пупка нет.

— Эру, у них что, никакого стыда?

— При чем тут стыд? Их учат, что лорду служить — высшая честь, какая только может быть. А если лорд нежный и щедрый, они еще передерутся, выясняя, кому с ним пойти. Я в округе немало проказничал, знаю. Как-то даже деньги перестал давать, так нет, все равно лезли. Один мне говорил: "Вы, милорд, не такой совсем, как наши деревенские, вы такой гладкий, и пахнет от вас приятно, и целуетесь сладко..." Ах, Энне, когда ты вот так поднимаешь брови, у меня тоже кое-что поднимается... Послушай, неужто и вправду не понимаешь? Здесь так принято, с мальчишками развлекаться, пока не женат. Девицы-то под запретом, даже для лорда. Девственность блюдут до свадьбы. Если кто девицу обесчестит, могут жениться заставить, из деревни выгнать, ноги переломать... а если к замужней бегать, то муж и за вилы может взяться. Есть еще вдовушки, но они редко бывают симпатичные. Опять же, дети лишние никому не нужны. А с мальчиком — и приятно, и безопасно. Если он твой сын, так вообще можешь вытворять все, что хочешь, никто слова поперек не скажет, хоть посреди деревни его пяль. Я в детстве с деревенскими дружил, тайком от отца, так что многое слышал и видел. Говорить об этом не принято, и напоказ выставлять тоже, все по чуланам да сеновалам... Отведет папашка сынка на конюшню, раком поставит, вожжами по голой заднице уму-разуму поучит, а после трудов праведных за милую душу и поимеет. А сынок — дубина здоровенная лет восемнадцати — еще папашке поклонится в пояс да поблагодарит за науку. Потом на ком-нибудь из младших отыграется. Видел, как у них в домах спят? Кто на полу, кто на сеновале, кто на полатях, старшие вместе с младшими, батраки, братья, кузены, кто попало, а ночи холодные, а кровь играет... Тут уж не разберешь, по согласию или нет. Вот у этого мальчишки наверняка есть парочка старших братьев, которые пользуют его и в ротик, и в попку. Заметил, какие у него губки умелые? А еще... Ох, черт, что я говорю! Энне, ну не хмурься так, прости, не надо было мне... не для эльфов такие истории... мне самому вначале противно было слушать...

Гилморн действительно помрачнел и закусил губу, пока Амрис живописал деревенские нравы. Эру, как это низко — совращать детей! Однако тут же он припомнил, что сероглазый мальчик подчинялся вовсе не принуждению, а своему собственному горячему желанию, и вполне понимал, что делает (уж в этом-то Гилморн, как эльф, мог быть полностью уверен). И был он один такой на сотню прочих смазливых парнишек из других деревень и хуторов, не проявлявших никакого особенного рвения до взрослых забав. Должно быть, Амрис просто сгустил краски, или собственные пристрастия заставили его видеть мир несколько однобоко. Пристрастия — или пережитый опыт?

— А с тобой старший брат поступал так же? — спросил он вкрадчиво.

Амрис опустил глаза и залился краской: красноречивый ответ, не представляющий никакого труда для истолкования.

— Н-ну... н-нет... то есть... — промямлил он.

Гилморн сжал его руку — сильно, до боли.

— Не лги мне, я этого не люблю.

Вид у Амриса был самый разнесчастный.

— Не сейчас, Энне... давай потом поговорим...

— Я хочу знать, Амрис.

— Пожалуйста, не заставляй меня.

"Глупенький, да ты просто жаждешь, чтобы я тебя заставил!" — подумал Гилморн, а вслух сказал:

— Мне и так все ясно. Я просто хочу знать подробности. И ты мне расскажешь.

Он раздвинул Амрису ноги коленом и устроился между ними. Штаны его все еще были расстегнуты, а на Амрисе вообще не было ничего, кроме наброшенной на плечи рубашки. Он вытянулся на траве, прижимаясь к Гилморну, просительно заглянул в глаза.

— Я не могу... ну что ты, Энне...

— Это ведь он сделал тебе татуировку, правда? — рука эльфа стиснула ягодицу юноши.

В лице Амриса отобразился испуг:

— Валар всемогущие, ты что, мысли читаешь?

— Только те, которые хотят быть прочитанными. И я знаю, что ты сгораешь от желания все мне рассказать.

— Ах, Энне... вдруг ты придешь в ужас... я был тогда маленький и глупый, пятнадцать всего... нет, не могу... и не проси... ах... — он вскрикнул, когда Гилморн нежно куснул его за ухо:

— Придется, лапочка, придется. Не ломайся, а то не получишь кое-что вот сюда, — и пощекотал этим кое-чем Амриса в промежности.

— Хорошо, я расскажу, — сдавшись, покорно сказал юноша, подставляя губы под поцелуй Гилморна, — но сначала... — он обхватил его коленями, приподнимая зад, — ну давай, Энне, миленький... не томи... иди сюда... вот так... дааа...

Еще несколько дней Амрис увиливал от обещанного рассказа. Гилморн его не торопил, прекрасно зная, что юноша и так у него в руках. Кроме того, предвкушение события эльфы ценили не меньше самого события. Они по-прежнему предавались любовным утехам — на полянке в лесу, в подвернувшемся стогу сена, на бережку уединенной заводи, и пару раз еще деревенские мальчишки, отчаянно стреляя глазками, сами вызывались постелить гостям на сеновале или отвести к пруду. Теперь Гилморн относился к ним проще, к этим горячим похотливым зверькам, и с наслаждением принимал ласку бесстыдных юных ртов и тугих мальчишеских задочков. Все было позволено — и купаться голышом, отведя Амрису глаза особым умением (которым лесные эльфы владели в совершенстве), чтобы он не увидел татуировку на спине у Гилморна, и валять его в высокой траве, доводя до изнеможения, и зажимать в уголке под лестницей в замке, затыкая протестующий рот своими губами... и в ночной тиши проскальзывать в спальню Найры, и ласкать ее до рассвета, до сладких воплей в подушку (лишь бы никто не услышал), до судорог, до экстаза, до безумия, до звезд перед глазами, до трепетной нежности, до мокрых от пота простыней, и приносить ей багряные розы из самого дальнего уголка сада, сплошь заросшего колючими кустами, и белоснежные лилии из пруда, и яблоко с макушки старой яблони, куда только лесной эльф может влезть, без труда балансируя на самых тонких ветках... и петь им обоим эльфийские песни, и читать стихи, и говорить о любви так, что каждый из них принимал это на свой счет.

Однажды вечером, после пары бокалов вина и многозначительных взглядов Гилморна, у Амриса наконец развязался язык.

— Я был тогда маленький и глупый, пятнадцать всего. Вернее, должно было исполниться пятнадцать в середине лета. И я решил, что обязательно к этому дню должен лишиться невинности. У меня был друг по имени Талли, сын мельника, мой ровесник, так он все надо мной подшучивал, что я еще никогда и ни с кем. У него самого был любовник из деревенских, знаешь, не просто так, а постоянный. Я подозревал, что это молодой кузнец, но не знал точно. Весь май он по ночам к Талли бегал, они уходили в луга и тискались там в высокой траве. Талли важничал страшно, иметь поклонника считалось высшим шиком, а кузнец ему еще то браслетик подарит, то денежку серебряную, а один раз щенка принес, настоящую лайку, Талли ее на кроликов и куропаток натаскивал. Деньги он отцу отдавал, и тот на него рукой махнул, работать не заставлял, и мы целый день с ним по лесу шлялись или к реке, рыбу удили, купались и болтали. Я ему романы пересказывал из отцовой библиотеки, а Талли мне рассказывал про кузнеца, под большим секретом. Говорю же, я был маленький и глупый, даже не обращал внимания, как он половину привирает в духе тех же самых романов, — Амрис тихонько засмеялся. — Но где уж на такие вещи внимание обращать, когда в ушах шумит, член стоит, губы немеют, а Талли шепчет эротично: "А потом он мне положил руку вот сюда и говорит на ушко..." Кузнец его все уговаривал попробовать "по-настоящему", и наконец Талли ему отдался. Потом жмурился и тянул: "Ой, мне так понрааавилось... сначала немножко больно, а потом так слааадко..." Врал, конечно, с первого раза никогда хорошо не бывает... но я тогда этого не знал и завидовал до темноты в глазах... мне тоже хотелось, с мужчиной, большим, сильным, чтобы он со мной все то же самое делал. Но я не знал, с кем. Не с крестьянами же из поместья! По-хорошему мне и общаться с ними вот так запросто не полагалось. Остались бы мои мечты мечтами, если бы не Талли.

— Он тебя трахнул или свел с кем-нибудь? — промурлыкал Гилморн на ухо Амрису, и тот немедленно затрепетал от его тона и горячего дыхания, застонал, прижался к нему ягодицами. Гилморн шлепнул его по заду. — И не надейся. Пока все не расскажешь. Ну, лапочка, я жду.

Амрис покорно продолжил, поминутно облизывая губы.

— Как-то речь зашла о моем брате, и Талли вдруг сказал: "А лорду Амрану я был дал..." Я вскинулся: "С ума сошел, он таким не занимается". "Ой ли?" — Талли сощурился. "Думаешь, зачем он в город ездит, только в карты играть? Говорят, там в любой таверне можно мальчика снять на ночь. А еще говорят, что лорд Амран в юности сбежал из дома со своим учителем, насилу его обратно вернули". И тут меня как озарило, я и учителя этого вспомнил — а было мне тогда лет пять или шесть... а еще вспомнил вдруг, как видел их вместе на лестнице, еще подумал тогда, что они борются... вспомнил, и мне стало жарко. С тех пор греховные мысли о собственном брате меня не оставляли. Ах, Энне, видел бы ты моего брата, он высокий, сильный... черные волосы чуть не до пояса... и глаза такие, что кажется, он одним взглядом душу вынимает... — жарко зашептал Амрис, и Гилморн прикусил язык, чтобы не ляпнуть: "Я знаю".

То, что случилось дальше, было вполне предсказуемо. Наивный, нежный, балованный няньками и опекаемый отцом, мальчик влюбился в своего брата до беспамятства, мечтал о нем днем и ночью, краснел, бледнел, худел, вздыхал...

— Я даже жалел тогда, что девочкой не родился. Говорю же, маленький был и глупый. Мальчиком быть куда интереснее. Энне... Потрогай меня... да, вот здесь... сожми... ах... что же ты со мной делаешь, Энне...

— Ты имеешь в виду вообще или в данный момент? — осведомился Гилморн невозмутимо, не прерывая своих манипуляций. — Когда расскажешь все до конца, я сделаю то же самое языком.

Амрис выгнулся, хватая ртом воздух.

— Ты не эльф, ты... ты демон какой-то! У кого ты этому научился?

Гилморн усмехнулся. "Знал бы ты, лапочка, у кого!"

— Тебе же нравится. Ну давай, поведай мне, как ты совратил собственного брата, порочный мальчишка.

— Я сначала вел себя, как девицы в романах — кидал на него взгляды, вздыхал, везде ему попадался навстречу... А он, свинья такая, делал вид, что ничего не замечает. Даже когда он мне прием какой-то показывал, фехтовальный, и мы вдруг близко-близко друг к другу оказались, я глаза закрыл, думал, он меня сейчас поцелует, просто не может не поцеловать, он меня чуть ли не обнимал в тот момент... И ничего! Я всю ночь ревел. На следующий день пришел к нему в библиотеку, он там бумаги разбирал (отец как раз был в отъезде, при нем я бы не посмел), и признался во всем. Такого ему наговорил, как с цепи сорвался! Кричал, что утоплюсь, что отцу пожалуюсь, что опою его приворотным зельем. "Ты меня вообще никогда не любил и за брата не считал, думаешь, я не знаю? Чем я хуже твоих продажных мальчишек из города?" Он посмотрел на меня: "Ты не в моем вкусе, братец" — и засмеялся. Тут я не выдержал и влепил ему пощечину. То есть не успел, конечно, даже понять не успел, что произошло, а Амран мне уже руку за спину завернул и к столу прижал. "Сейчас ты у меня узнаешь, что такое мужская любовь, быстро охота пройдет!" И так мне засадил, что я скулил, как щенок, плакал и рот себе зажимал, чтобы не орать в голос. Ох, Энне, знаешь, как больно, когда тебя берут без смазки, без подготовки, да еще так грубо... а у Амрана, ну... такой большой... — Амрис залился краской, опустив ресницы, и Гилморн снова прикусил язык, чтобы не ляпнуть: "Я знаю".

— Как у меня все болело потом... я полночи уснуть не мог, то плакал, то тряпочку холодную прикладывал... а потом запах его вспоминал... и руки сильные... и как он меня в стол вбивал, а сам по заду поглаживал, по спине, по животу, как дышал у меня над ухом... Я еще сильнее его хотел, представляешь? Ноги сами меня принесли в библиотеку. Он сидел в кресле, читал... я молча перед ним на колени встал, стыдно было так, что глаз поднять не мог. Думаю, пусть хоть еще десять раз изнасилует, только бы с ним вместе быть... знать, что в этот момент я для него что-то значу. Если бы он послал меня тогда, я бы пошел и утопился, Эру клянусь. Но ему, видно, по нраву пришлась моя покорность. Он расстегнул штаны и сказал, знаешь, так грубовато-нежно: "А ну-ка подставляй губки, братец. Посмотрим, что ты умеешь". Я тогда совсем ничего не умел, но оказалось, что учиться этому куда проще, чем грамоте.

— Он делал со мной, что хотел, и ему на все было наплевать. Приходил ко мне ночью, ни слова не говоря, стаскивал одеяло и трахал до потери сознания. Иногда мне казалось, что он меня ненавидит. В зале для фехтования как-то раз приставил мне рапиру к горлу и говорит: "Раздевайся!" А там даже дверь была не заперта. Вдруг бы заглянул кто? Но делать нечего, пришлось раздеться и лечь прямо на каменный пол. Он накинулся на меня, как бешеный, помню, я от страха и стыда чуть с ума не сошел, но от этого все ощущения как будто сильнее стали раз в десять. Тогда я в первый раз и кончил с ним. Наконец-то понял, как бывает сладко с мужчиной. В другой раз он меня уложил прямо на стол в обеденной горнице и принялся целовать, только целовать, в губы, и больше ничего не делал, и я под ним корчился, будто меня поджаривают. Потом он заставил меня дрочить перед ним, и только потом сжалился и взял, медленно, сильно, разорвал на мне рубашку и целовал в спину... ммм... — Амрис прикусил костяшки пальцев, задышал чаще. — Ну зачем ты заставляешь рассказывать такие вещи, Энне, нельзя же... неприлично...

— Значит, трахаться со своим братом прилично, а говорить об этом — нет? — сказал безжалостный Гилморн. — Расскажи, откуда у тебя татуировка.

— Это не татуировка, клеймо. У нас таким клеймят бочонки с элем, когда отправляют в город. Амран, он... он раскалил его в камине и сказал: "Ты правда на все ради меня готов, братец?" А я перед ним был, как щенок перед матерым волком. Не то что отказать в чем-нибудь, рот лишний раз раскрыть боялся. И еще боялся, что он меня трусом и нюней сочтет. Так что снял штаны и лег на стол, как он приказал. Ох, Варда и все валар, в жизни я такой боли не испытывал. Думал: "Не закричу, не закричу..." — и вдруг оказалось, что я в своей постели лежу, на животе, и лекарь наш какую-то дрянь мне к коже прикладывает, от ожогов. Это я сомлел просто, и Амран потом сказал, что я даже не вскрикнул. Не успел, наверное. А он потом, — Амрис аж зажмурился от воспоминаний, — он потом, представляешь, прощения просил... обнимал меня, каялся, говорил, что надо было мне сначала дать вина побольше или макового молочка, чтобы не так больно было. И целовал так горячо, что я готов был хоть на лбу такое же клеймо поставить — ради него.

— Потом-то я понял уже, что больше всего ему нравилось власть свою испытывать. Он такое со мной вытворял... и мне нравилось, так нравилось, будто он меня приворожил на веки вечные. Со шлюхами так не поступают, как он со мной. Однажды взял меня с собой в город, притащил на пирушку. Они там вчетвером вино пили и в карты играли, а я смотрел, шуточки их непристойные слушал, краснел, конечно, но так лестно было во взрослой компании сидеть... К ночи Амран проигрался вчистую, встал из-за стола злой, а тут на меня взглянул — и улыбнулся недобро. Говорит: "А хорош собой мой братец, верно? Ставлю на кон его. Кто выиграет, поимеет его прямо на столе". Я обмер, а они все зашумели и согласились. Амран посадил меня к себе на колени и не отпускал, пока игра не кончилась, и вина мне подливал, пока я совсем не захмелел, гладил колени, в шею целовал... И получилось так, что он же и выиграл. Поимел меня прямо на столе, среди разбросанных карт и фишек, я про все забыл, про стыд, про партнеров его, что они смотрят, подмахивал, стонал, извивался... Я еще штаны надеть не успел, как эти трое посовещались, скинулись, отдали Амрану мешочек с серебром, а он им — меня, на всю ночь. Уж они постарались, отодрали меня, куда хотели, за всю ночь ни минутки отдыха не дали, и так, и эдак, и в рот, и в попку, и куда только не... Утром я едва ходить мог, не то что на коня сесть, и Амран посадил меня к себе в седло и всю дорогу до дома обнимал и нашептывал мне, какой я хорошенький и как от меня мужики с ума сходят. Я-то думал, что он после такого разговаривать со мной не будет, а он вон как... Дома отсыпал мне половину того мешочка, сказал: "Заработал". Так я в первый раз с этого дела деньги поимел, и мне так чудно было, ведь самому же понравилось, я брату не признался, но потом вспоминал, и так горячо везде становилось, приятно... они же меня так валяли, Энне, по двое сразу, а третий смотрел, а потом менялись... и без передыху, всю ночь... Амран меня тоже иногда всю ночь... он знаешь какой горячий, мой братец... прямо как ты, Энне, миленький, — залепетал Амрис уже совершенно пьяным голосом, его блудливые зеленые глаза слегка косили от выпитого, он потянулся руками к Гилморну с вполне определенными намерениями и понес совершеннейшую похабщину.

— Любишь грубость, да, лапочка? — промурлыкал Гилморн и швырнул его лицом в подушки, ставя точку в разговоре.

Эру, никто еще ему так не отдавался, как Амрис: жадно, самозабвенно, горячо... он вскрикивал, изгибаясь в пояснице и приподнимая зад, раскрывался навстречу, подставляя любовнику самое нутро, словно бы собственную душу. Он будил неистовую жажду, он был как вино пьянящее, как душный, дурманящий запах летнего поля под жарким солнцем, как бурный поток, который переплываешь поперек течения...

А Найра была как глоток ключевой воды в жару, как тонкий аромат розы в тенистом уголку сада, она утоляла жажду и пробуждала дивное умиротворение, до сей поры незнакомое Гилморну. Амрис подарил ему себя — Найра подарила ему его самого. Гилморн еще никогда не видел моря, но ему казалось, что любовь к женщине сродни морю — и то, и другое не вычерпаешь, и проще достичь морских глубин, чем глубин женской души. Грудь Найры колыхалась, как волны, и голос ласково шептал, как ночной прилив, и глаза сияли, как морская гладь. С ней не нужно было бороться, не нужно было покорять ее — можно было просто отдаться чувствам, как будто бы на волю волн, когда ложишься на спину, раскинув руки и ноги, и смотришь в высокое небо, а вода ласкает тебя, покачивает, и облака неспешно пересекают небесные просторы... Быть влюбленным в женщину — все равно, что быть влюбленным в море... в землю... во всю Арду. Единение феар и роар, душ и тел он переживал раньше — с Дэлом, но только сейчас Гилморн понял, почему секс с женщиной называется словом "познать".

И он познавал, не только ее, но и себя, с удивлением открывая в них обоих море нерастраченной нежности. Моря встретились — и слились, и перемешались. Иногда, когда перед рассветом она тихо дышала во сне на его груди, ему казалось, что он врастает в нее корнями, как дерево. Он начинал понимать, почему люди и эльфы женятся — ради вот этого самого чувства, ощущения тихой гавани, уютного пристанища на двоих, близости чувств и мыслей.

Он мог представить себе жизнь с Найрой — дни и ночи, заполненные друг другом, завтраки вдвоем в постели, поездки на охоту и в гости, занятия делами поместья... но именно потому, что он мог ее представить, такая жизнь не влекла его. Узнав одну женщину, он приобрел чувство, будто узнал их всех. Гилморн осознал, что всегда хорошо понимал женщин, как бы чувствовал их — даже тех, кого видел в первый раз в жизни и о ком ничего не знал. Они по-прежнему были загадочными, но загадка была не в том, почему они что-то делают, а в том, как они это делают. И в том, почему он их так хорошо понимает. Должно быть, Эру наделил его женской душой, потому что всегда, сколько он себя помнил, его волновали мужчины. О нет, не в сексуальном смысле или не совсем в сексуальном. Они вызывали в нем восхищение, уважение, гнев, ярость, страх и прочие сильные чувства. В отношениях с ними всегда была неопределенность, напряжение, борьба, энергия, вызов... как в бою, когда не знаешь, куда в следующий момент нанесет удар твой противник. Если продолжать сравнение, отношения с женщиной были похожи на танец, в котором ты точно знаешь, куда в следующий момент твой партнер поставит ногу. Это приятно и безопасно... но все-таки не то, чего искал Гилморн. Любовный поединок с мужчиной был ему больше по сердцу.

Теперь он вне всякого сомнения лучше понимал смертных. Свободный выбор между бытием и небытием, между Тьмой и Светом, добром и злом, целомудрием и распутством, мужчинами и женщинами... это было прекрасно и удивительно. Оказывается, вот ради чего он отправился в земли людей — чтобы понять, что такое выбор, что есть другие пути и другие возможности, что, выбирая, познаешь не только окружающий мир, но и себя самого.

Примерно о таких вещах размышлял он лениво и сонно, держа Найру в объятиях, вдыхая запах ее волос, слушая стук ее сердца, и чувствовал себя по меньшей мере Повелителем Арды. Ну, хотя бы повелителем замка Эргелион. Делит постель с самой красивой девушкой Итилиена! И с самым красивым юношей, хотя как раз в постели они с Амрисом оказывались не в пример реже, чем с Найрой. Зато, как выяснилось, мнение Гилморна о красоте молодого лорда, равно как и о его постельных способностях, нашлось бы немало охотников подтвердить.

— Конечно, никто не знал, кто я и откуда. А то, что выговор у меня благородный, объяснить было просто: дескать, жил в поместье, у лорда на содержании, потом сбежал, на вольные, так сказать, хлеба. Потом я приноровился — и одежду менял, и манеры, знаешь, вел себя этак развязно-стыдливо, словно хочу выглядеть опытнее, чем я есть. Все на это здорово покупались. Я не так часто в город ездил, пока отец был жив, но когда ездил, без клиентов не оставался. В одну ночь, помню, пятеро было — двое вместе, а прочие один за другим.

Даже у ко всему, казалось бы, привыкшего Гилморна отвисла челюсть.

— Лапочка, ты хочешь сказать, что мужчины снимали тебя на ночь? За деньги? В таверне? А вот с этого места поподробнее!

И Амрис все ему рассказал. Подробно.

— Надо же мне было с кем-то спать, когда отец выставил Амрана из замка. Такой был скандал! Он застал нас в библиотеке, трахающимися, как кролики. О чем только брат думал! Он даже дверь не запер. Я никогда отца в такой ярости не видел. Он меня ударил, первый раз в жизни. Только это было не самое худшее. В тот же вечер меня разложили голого на скамье в конюшне и выпороли. Я так вопил, что голос сорвал. Потом две недели не мог ни сидеть, ни на спине лежать. Рука у нашего конюха была тяжелая. Отец рядом стоял и смотрел. Я думаю, он хотел бы, чтобы Амран тоже это видел, но побоялся, что с ним не справится. Не держать же его под прицелом? Так что они просто заперли двери, а брат ломился так, что засов дубовый вздрагивал, и отцу угрожал такими словами, что я даже повторить не решусь. Потом я его не видел год или больше, отец его сразу же из дома выставил, не дал даже со мной попрощаться. Пока отец был жив, мы виделись тайно, Амран подкупил кое-кого из слуг и приезжал, когда отца в замке не было, или меня вызывал в город.

— Отец позволял мне выезжать из замка только с сопровождающим, да только он не знал, что мы с ним расстаемся у городских ворот, он идет пить за мое здоровье и за мои же деньги, а я делаю, что хочу. Так я и оказался один поздним вечером в таверне. Комнату снял, но спать не хотелось. Я спустился в общий зал, сел возле камина. А рядом компания гуляла — купец с сотником, они вместе какое-то дельце обмывали. Порядком уже нагрузились, тут сотник и говорит: "Ух ты, какая красотка! Иди к нам, милая, мы тебя угостим выпивкой!" Это он мне. Я к ним шутки ради и подсел. Тут они поняли, что я не девушка, но выпивкой все равно угостили. Слово за слово, и я их пригласил к себе в комнату. В карты, дескать, поиграть, ага. Сам не знаю, о чем я думал, у меня в комнате и стола-то не было. Только они не вчера родились, сразу все поняли, раньше меня самого. Через пять минут я стоял голый поперек кровати, с одним членом во рту и с другим в заднице. Отодрали они меня на совесть, даже не помню, как они ушли, сразу уснул. А когда проснулся, нашел под подушкой серебряную монету. Так это и началось.

— Поначалу я стеснялся брать деньги. Да и зачем они мне? Отец был не то чтобы богат, но и не беден, побогаче иных моих клиентов. Но я быстро понял, что они чувствуют себя свободнее, когда платят деньги. И если платят много, много себе позволяют — например, быть грубыми, властными, жадными до секса. Так что я брал с них дорого, серебром, немного тратил на шмотки, а остальное отдавал в сиротский приют. Я же сам сирота наполовину, мама родами умерла. Будь она жива, ничего бы такого не было, ни у нас с Амраном, ни вообще.

— Это я сейчас так рассказываю, на самом деле редко доводилось в город выбраться. Я по полгода в замке сидел безвылазно, от этого дела на стенку лез. Зато, когда выбирался, готов был со всем городом перетрахаться. Постоянных клиентов у меня не было, я же появлялся редко и на одну ночь всего, к тому же ошивался как раз в той таверне, где останавливались путешественники. Хозяин там был ушлый мужик, он гостям и девочек, и мальчиков предлагал, и травку, и все, что душе угодно. Прихожу иной раз, а он мне уже кивает на какого-нибудь проезжего купца с деньгами. Я с ним потом выручкой делился, а гостей на выпивку раскручивал. Правда, один раз я чуть не влип из-за него. Сижу, как обычно, в углу, клиентов высматриваю. И вдруг в зал входит... отец! Хорошо, он с хозяином разговорился, в мою сторону не смотрел, я успел под стол нырнуть и пробраться к задней двери. Вижу, хозяин машет туда, где я только что сидел, и вот задницей чую: говорят обо мне! Валар всемогущие, как я испугался! Даже спину заломило, будто по ней снова кнут прошелся. Я прятался во дворе, пока отец не поднялся наверх. Потом, как ни в чем не бывало, снова заглянул в зал. А хозяин и говорит: "Ты куда делся? Тут такой важный господин хотел поразвлечься, по виду богатый и до мальчиков охочий. Иди постучись к нему в комнату, может, он еще не спит!"

— И ты постучался?

— Побойся Эру, Энне! Ты еще развратнее, чем я.

— Ты же не станешь врать, что даже не подумал об этом.

— Подумал. Минут пять. Подумал даже о том, что могу накраситься так, что он меня не узнает.

— Ну?..

— А потом меня хлопнул по заднице здоровенный лесоруб и предложил выпить. Кончилось тем, что я ему отсосал прямо под столом. Бесплатно, между прочим.

— Что сделал бы твой отец, если б узнал, чем ты занимаешься, я даже не спрашиваю. А как насчет твоего брата?

Амрис слегка смутился, щеки его порозовели.

— Он не знает, — сказал он нехотя. Помолчал и добавил со вздохом: — Он не слишком интересуется моей жизнью. Мы больше с ним никогда не спали. Все прошло, знаешь, как забавы юности. Для него уж точно в этом не было ничего серьезного. Он все-таки меня любит, по-своему, я знаю, чувствую. Но он не вернулся сюда, когда отец умер, и больше никогда не вернется, это я тоже чувствую. Даже когда он женился на Найре, прожил всего три месяца с ней и тут же уехал. Сказал, что оставляет замок и жену на меня. А я ведь такое ради него сделал, мне это наследство нафиг не нужно было... — Амрис осекся, но Гилморн уже понял, о чем речь.

— Ты уничтожил завещание отца, так ведь, лапочка? То, в котором он назначил наследником тебя.

Амрис грустно улыбнулся.

— Я так хотел, чтобы мой брат жил здесь, управлял замком, заботился обо мне, просто был рядом со мной... Я никого никогда не любил, кроме брата и...

"И тебя".

Невысказанные слова были почти осязаемыми. Амрис смотрел ему в глаза, и Гилморн узнавал эту жажду: любить и быть любимым, принадлежать кому-то, чувствовать близость, поддержку... "Тебе следовало любить женщин, не мужчин, лапочка, — думал эльф с нежностью. — Будь твоей женой Найра, она любила бы тебя и заботилась так, как мало кто из мужчин сможет".

— Останься на ночь, — попросил Амрис, и Гилморн обнял его, безмолвно говоря "да".

"Я бы остался здесь надолго, с тобой и с ней... Но как? И в качестве кого?"

Что ж, ответ он получил, и гораздо скорее, чем рассчитывал.

Глава 4

В романах никогда и ничего не происходит "вдруг". Обычно автор нагнетает напряжение, героев терзают смутные подозрения и плохие предчувствия. Но в действительности все не так, как на самом деле. Вот и Гилморн, несмотря на свои обостренные эльфийские чувства, не ощущал никакой угрозы. День был такой же, как череда предыдущих — холодный, ясный день поздней осени. Ни тени беспокойства не промелькнуло в сознании эльфа, когда в его комнату ворвался взбудораженный Амрис. Выражение его лица было таким ликующим, что Гилморн улыбнулся в ответ и отложил книгу.

Но в следующий момент улыбка застыла у него на губах.

— Амран приехал! Мой брат здесь! Заночевал в городе, выехал рано! Я ему говорю: что ж ты не прислал никого предупредить? А он: хотел сюрприз сделать! Спускайся скорее, сейчас будем обедать! — выпалил Амрис. В этот момент он выглядел совсем мальчишкой.

Мгновения тянулись, как часы. Губы, казалось, прихватило ледяной коркой. В голове было пусто-пусто. Он был слишком ошеломлен, чтобы что-то чувствовать — вину, страх, волнение? Он ведь даже ни разу не подумал о том, что Норт может нагрянуть в замок раньше весны.

"Интересно, я побледнел? — отстраненно подумал Гилморн. — Вряд ли, тогда бы лапочка тоже в лице переменился. Хорошо, что кожа у эльдар бледнее, чем у эдайн..."

— Хорошо, я спущусь через полчаса, — произнес он ровным тоном.

Амрис поцеловал его в щеку и умчался, сияя.

"Если б ты знал, лапочка, чем занимается твой брат, радовался бы так его приезду?" — хотелось Гилморну сказать. Ехидная мысль вывела его из ступора. Надо что-то делать, верно?

Выбор был невелик. Можно вылезти из окна, пробраться в конюшню и покинуть гостеприимный кров как можно скорее.

Если, конечно, Норт не подумал об этой возможности и не оставил пару конюхов надзирать за лошадьми. Не может же Гилморн их убить. И поднимать шум тоже не в его интересах.

Уйти пешком? Дурацкая идея. Его, конечно, не догонят в любом случае, но он не трус, чтобы спасаться бегством.

"И что ты сделаешь со мной? — Ничего нового и оригинального, мой сладкий. Все то же самое, много, часто и в разных позах..." — вспомнилось ему.

Ну что ж, остается только спуститься вниз и встретить свою судьбу, какой бы она ни была.

Он глотнул водички, чтобы освежить пересохший рот. Придирчиво взглянул в зеркало, пригладил волосы, хоть они совсем в этом не нуждались. Надел нарядную тунику, которую приберегал для особо торжественных случаев. Предстать перед хозяином замка, который властен в буквальном смысле казнить и миловать — куда уж торжественнее. Гилморн слегка растрепал на концах свои косички, это всегда придавало ему соблазнительно-небрежный вид. Медлить дольше было нельзя; он глубоко вдохнул, выдохнул, нацепил на лицо уверенное выражение и сошел по лестнице в обеденный зал.

Все его мысли были заняты только одним: как неэстетично будут выглядеть синяки на его белой коже.

А может, синяками дело не ограничится. В конюшне столько кнутов, плетей, нагаек...

О Эру, дай мне мужества, взмолился Гилморн, чувствуя предательскую дрожь во всем теле. Но был ли это страх — или возбуждение?

Он высоко поднял голову, вошел и встретил взгляд зеленых глаз лорда Амрана со всей твердостью, доступной ему на тот момент.

Лорд Амран не выказал ни малейшего удивления.

Лорд Амран широко улыбнулся. Было в этой улыбке что-то хищное, но вряд ли это заметил бы кто-то другой, кроме Гилморна.

Лорд Амран встал, слегка склонил голову и провозгласил с невероятным радушием, которое всякий счел бы неподдельным и искренним:

— Добро пожаловать, лорд Эннеари! Приветствую вас в моем замке. Леди Найравэль и лорд Амрис совсем ничего не успели рассказать, так что я просто сгораю от желания узнать вас поближе!

— Я тоже счастлив, что наконец вижу легендарного владельца замка, лорд Амран, — парировал Гилморн с тем же наигранным радушием — поднял, так сказать, брошенную перчатку. — О вас, напротив, леди Найравэль и лорд Амрис много рассказывали, и если хоть половина из этих рассказов правда, вы великий человек.

Лорд Амран добродушно расхохотался и жестом пригласил Гилморна занять место напротив.

С некоторым облегчением Гилморн повиновался. У него немного отлегло от сердца. Он был готов к куда более "горячей" встрече. Например, к тому, что Норт схватит его за волосы и заставит взять в рот прямо на глазах у домочадцев. Это было бы вполне в его стиле. Но мордорский военачальник, как видно, решил сначала поразвлечься. Скаля зубы в усмешке и блестя глазами, как сытый волчара, он прямо-таки наслаждался своей ролью гостеприимного хозяина. Он приказывал подлить Гилморну вина, расспрашивал о его путешествии, о жизни в замке, и обращение "лорд Эннеари" в его устах каждый раз звучало, как изощренная насмешка. А смотрел он на Гилморна так, что ему хотелось брякнуть: "Оденьте меня обратно, лорд Амран!"

Но, по крайней мере, он не собирался раскрывать инкогнито Гилморна. Вероятно, потому, что Гилморн тоже мог кое-что порассказать про настоящее и прошлое эргелионского лорда. И неизвестно еще, чьи откровения потрясут леди Найравэль и лорда Амриса больше.

Обед близился к концу, и Гилморн занервничал. Сейчас, конечно, его пригласят в кабинет для приватной беседы, и там... По телу опять пробежала дрожь. Ему захотелось ускользнуть в свою комнату и там отсидеться до тех пор, пока не пройдет дурацкое волнение.

Он вздохнул. Оно никогда не пройдет. По крайней мере, пока Норт его хотя бы разок не трахнет. Пока Гилморн не поймет наконец, что за игру затеял этот невозможный человек, который ведет себя так, будто в его замок каждый день забредают бывшие любовники-эльфы.

Манвэ, Варда и все валар, а вдруг так оно есть??!!

Ускользнуть ему не дали — когда он промямлил, что хочет подняться в библиотеку, продолжить свои занятия, лорд Амран так гнусно прищурился, а лорд Амрис так простодушно стал его уговаривать, что отказаться не было никакой возможности. Гилморну пришлось еще три часа выдерживать глумливые взгляды, замаскированные насмешки ("Ах, простите, лорд Эннеари, такие грубые шутки не для вашей утонченной натуры... Ах, как я мог забыть, лорд Эннеари, вы ведь совсем незнакомы с военным ремеслом... Да что это я, вряд ли вы когда-нибудь бывали вблизи от Мордора...") и похлопывания по плечам, которые, казалось, прожигали одежду.

Временами Гилморн подумывал, что пару раз по морде и "Соси, блядь эльфийская" было бы вытерпеть легче. Привычнее.

К концу ужина он просто изнывал от напряженного ожидания. Однако лорд Амран вдруг переключился с него на Найру и уже ей, а не Гилморну расточал свои многозначительные улыбки и пошловатые намеки. Найра держалась настороженно, глаз не поднимала, и лицо ее снова было замкнутым и угрюмым. Когда муж обнял ее за талию, она вздрогнула и закусила губу.

— Надеюсь, вы простите нас, лорд Эннеари. Мы с леди Найравэль вынуждены покинуть ваше во всех отношениях приятное общество. Нам, как вы понимаете, необходимо побыть вдвоем, — и лорд Амран, подмигнув Гилморну, повлек Найру к выходу.

Она бросила на Гилморна один-единственный страдальческий взгляд и последовала за мужем.

У эльфа сжалось сердце. Он всегда знал, конечно, что она принадлежит другому — но впервые это знание было столь наглядным. В глубине души Гилморн надеялся, что лорд Амран потерял всякий интерес к своей жене, да что там, он был уверен, что она его абсолютно не волнует, но ведь зачем-то понадобилась эта демонстрация... Лишний раз показать, кто здесь хозяин? Как будто кто-то сомневался.

"Она его законная жена перед Эру Единым", — твердил себе Гилморн, словно это могло уменьшить боль и горечь.

— А я так надеялся, что вы развлечете меня рассказом о своих военных похождениях, лорд Амран, — вырвалось у него, и губы сложились в чарующую улыбку, от которой смертные просто столбенели.

— Может быть, в другой раз, лорд Эннеари.

Вот так. Следовало бы помнить, что его обаяние не действует на Норта Морадана — вернее, действует, но совершенно непредсказуемым образом.

Когда Гилморн поднялся из-за стола, Амрис увлек его в темный коридор, взял под руку, прижался всем телом, заглядывая в глаза.

— Что с тобой, Энне? Ты сам не свой. Это все из-за брата, правда? Не принимай близко к сердцу, он всегда так шутит. Тебя вовсе не задержат здесь насильно, клянусь честью! Ты можешь уехать в любой момент, когда захочешь...

— Что? Ах, это... Я даже внимания не обратил, — честно сказал Гилморн. — Однако, признаться, твой брат меня несколько... эээ... ошеломил.

Амрис лукаво улыбнулся.

— Знаешь, ты его тоже. Он, конечно, и виду не подал, но я-то его знаю. Никогда он с гостями не был таким разговорчивым. А как смотрел на тебя! Берегись, Энне, как бы он не попробовал тебя соблазнить!

Но глаза юноши не улыбались. Он с беспокойством следил за реакцией Гилморна. Бедный мальчик ревновал, да еще как! Конечно, он ведь думает, что перед его драгоценным старшим братцем никто не устоит. Ну, положим, доля истины в этом убеждении есть...

— А что мне делать, если он и вправду захочет? — вздохнул Гилморн. — Все то, что я знаю о твоем брате, подсказывает мне, что отказа он не потерпит.

Амрис вдруг покраснел, губы его дрогнули.

— Знаешь, временами я сам его боюсь, — вырвалось у него. — Будет лучше, если он не узнает о наших отношениях. И вот еще... — он заколебался, но продолжил: — Энне, я никогда от тебя ничего не требовал, ты можешь делать все, что хочешь, но... Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится. Амран в юности был совсем бешеный. Не знаю, чего от него можно ждать теперь. Лучше запри на ночь дверь в свою комнату и никому не открывай.

Амрис прижался к его губам в торопливом поцелуе и оставил Гилморна одного.

Гилморн долго мерил шагами комнату, потом бросился на кровать и закрыл лицо руками. Он был близок к отчаянию. Его раздирали противоречивые чувства — и даже ревность, которой он, как ему казалось раньше, совсем не знал. Он даже понять не мог, кого к кому так болезненно ревнует — Найру ли к мужу или, наоборот, лорда Амрана к его жене, чье общество он предпочел обществу его, Гилморна, которого называл когда-то "мой сладенький эльфенок"! Он что, хотел показать Гилморну, что плевать на него хотел? А ведь и года не прошло с их последней встречи... Ведь он должен был понять, что Гилморн завернул в этот замок только ради него, потому что хотел узнать о нем побольше... Нет, он все еще его хочет, этот тяжелый жаркий взгляд ни с чем не спутаешь... Но почему тогда он не поступил с ним так, как привык поступать всегда? Не домашних же он стесняется, в самом деле — он, который отымел собственного брата на глазах у собственного отца!

Стемнело. На небосклоне зажглись первые звезды, и их далекий холодный свет пробудил Гилморна от оцепенения. Сидеть в комнате было выше его сил. Он выскользнул в коридор, и... ноги сами привели его в башню. Дверь библиотеки была приоткрыта, из щели шириной в ладонь лился слабый свет. Эльф толкнул дверь и вошел, безошибочно предчувствуя, кого он там увидит. На то, чтобы подойти ближе, решимости уже не хватило, и он прислонился спиной к косяку, превозмогая слабость в коленках.

Может быть, хоть наедине Норт перестанет ломать комедию?

Мужчина в кресле налил себе еще вина из бутылки, поднял бокал в шутливом салюте и одним махом выпил его. Большая пыльная бутыль была уже наполовину пуста. Похоже, давненько он сидел здесь и пил в одиночестве. Неужели поджидал... его?

С трепетом Гилморн ждал, пока Норт заговорит. Но когда это случилось, слова его стали для эльфа полной неожиданностью.

— Ты спишь с моим братом, Гил? — спокойно спросил Норт, глядя на эльфа в упор. И прибавил, прежде чем тот успел открыть рот: — С моей женой тоже?

Гилморн онемел от ужаса. Эру Милосердный, откуда он узнал? Следовало немедленно начать протестовать, оправдываться, опровергать: "Какая чушь! С чего ты взял?" Но под взглядом этих жутковатых хищных глаз язык будто примерз к небу. Сказать правду? Солгать? Что делать? Он понимал, что молчание выдает его с головой, но не мог заставить себя выдавить ни слова.

Даже если Норт задал вопрос наугад, то уже убедился в своих подозрениях.

Эльф вздохнул и опустил голову, надеясь, что выглядит в этот момент беспомощным и покорным. Может быть, стоит для пущего эффекта опуститься на колени, да еще волосы с шеи откинуть, как в романах, дескать, повинную голову меч не сечет? Пожалуй, Норт на такое не купится...

Человек подступил вплотную к Гилморну и наклонился над ним, опираясь на руки по обе стороны от его головы.

— Ты, наверное, думаешь: откуда он узнал? Неужели они сами все рассказали? Или донес кто-то из слуг? Все гораздо проще. У этих юных дурачков все на лицах написано. И каждый думает, что имеет тебя в одиночку, ведь так?

Гилморн глубоко вздохнул, но ничего не ответил, еще ниже опуская голову.

— Я их не виню, мой сладкий. Такое искушение — кто бы устоял? Впору пожалеть, что я так хорошо тебя обучил. Ты весь, до кончиков ногтей, ходячий соблазн. Просто создан для постели. Достойное развлечение для моих домашних. Я должен признать: у них хороший вкус.

Тон Норта был вполне доброжелательным, даже ласковым, но Гилморн по-прежнему не отвечал, справедливо предчувствуя какой-то подвох.

— Но какого хрена, мой сладкий, — Норт приблизил губы к самому уху эльфа, — ты прикинулся невинной овечкой и вскружил им головы?

Как Гилморн ни пытался сдержать рвущиеся с губ слова, ему это не удалось.

— Мне надо было признаться, что я был твоим пленником в Мордоре? — ехидно сказал он, вскидывая свои чистые голубые глаза.

В ту же секунду железная рука стиснула его горло.

— Вякни хоть слово про Мордор, и ты труп, — нежно сообщил ему на ухо Норт.

— Ты... не можешь... меня убить... — прохрипел Гилморн, безуспешно пытаясь разжать его пальцы. Перед глазами у него потемнело, в ушах оглушительно застучала кровь. — Меня... многие видели... Мой король... так не оставит... Будет... скандал...

— А почему бы мне не поссорить лесных эльфов с людьми, а, сладенький?

— Никогда... не поверю... что ты не... захочешь... еще хоть раз... меня... трахнуть!

Норт расхохотался и выпустил его. Гилморн упал на колени, отчаянно хватая ртом воздух.

— Ты совсем меня не боишься? Право слово, этак я заскучаю по тем временам, когда ты был моим пленником. Помнишь, как дрожал от страха в темном подземелье? — Норт приподнял ему подбородок, глядя сверху вниз. — Здесь у меня тоже есть подвалы, красавчик. Я в этом замке хозяин. Могу вершить суд и расправу, как мне заблагорассудится.

И опять бесенок внутри Гилморна не дал ему промолчать.

— Изнасилуешь меня? В особо извращенной форме? Трепещу от ужаса. Нет, правда.

Он был готов к тому, что Норт ударит его, и даже зажмурился инстинктивно. Но человек только хмыкнул.

— Есть и другие варианты. Как тебе, например, отправиться к твоему королю связанным, под конвоем и с кучей свидетелей, которые подтвердят, что ты соблазнил замужнюю женщину и неопытного юношу?

— Кажется, моей репутации уже ничто не повредит, — честно сказал Гилморн. — А можно мне вина, а то в горле пересохло.

Норт ухмыльнулся, отступил в сторону и сделал приглашающий жест рукой. Эльф поднялся с колен плавным, грациозным движением и пошел к столу, спиной чувствуя пристальный взгляд человека.

— Или я могу выставить тебя на городской площади, у позорного столба. Голым, — сказал Норт ему в спину.

Гилморн выдержал подобающую паузу: налил себе вина, отпил из бокала — и только тогда повернулся.

— В этом случае придется объяснить общественности происхождение татуировки у меня на заднице, — парировал он невозмутимо. Кто бы знал, какой ценой далась ему эта невозмутимость!

— Может, мне следует поступить так с кем-то из них? Или с обоими?

Гилморн похолодел, но сделал над собой усилие и сказал, поднимая брови:

— Опозорить мать твоего ребенка? Сына твоего отца?

Остановившись рядом с ним, Норт взял со стола бутылку. Обескураженным он не выглядел, скорее удовлетворенным. С чего бы?

— Ничья, — сказал он задумчиво и глотнул вина прямо из горлышка. — Что ж, мне не остается ничего другого, как выгнать тебя взашей и рассказать жене и брату, что ты совратил их, чтобы отомстить мне. Ведь ты же за этим сюда приехал, верно?

— И за что именно я мог бы тебе мстить? — спросил Гилморн внезапно севшим голосом.

— О, разумеется, за то, что я тебя бросил.

Гилморн опустил глаза. Ну вот. Норт опять его переиграл. Страшно представить, какую боль причинят эти слова Найре и Амрису. Если даже ему самому они кажутся похожими на правду...

— Так что же мне с тобой делать, красавчик? — лениво спросил Норт.

Эльф лихорадочно соображал, что предпринять. Броситься в ноги? Умолять о прощении? Снять штаны и улечься на стол? Это унизительно. Норт только посмеется над ним. Надо пробудить в нем страсть, разжечь желание, но как? Испытанные трюки на него не действуют... может быть, попробовать что-то новое? То, о чем сам Гилморн неотступно думал со времени появления Норта в замке Эргелион?

Он облизал губы, глянул на Норта из-под ресниц и выдохнул:

— Накажи меня.

— Что?

— Накажи меня, — повторил Гилморн, подчеркивая каждое слово.

Голос его звучал так чувственно, что встало бы и у трупа.

Еще не закончив говорить, он уже знал, что слова эти — самые правильные, какие только можно было найти в данной ситуации. На губах Норта заиграла блестящая хищная улыбка, он отставил бутылку, вынул из рук эльфа бокал, а потом... потом Гилморн оказался распластанным на столе, колени раскинуты, волосы намотаны на руку Норта, голова запрокинута, открывая нежную белую шею, и горячее дыхание человека щекочет его губы.

— Ведь это здесь ты трахал Амриса, лорд Амран? А может быть, здесь... — эльф тщательно выдержал паузу, глядя Норту прямо в глаза, — ...твой отец трахал тебя?

Вот теперь Норт его ударил, наотмашь, ладонью по щеке — и, не дав эльфу опомниться, припал к его губам, терзая их своими. Нагло. Грубо. Жадно. Так же, как и всегда. Гилморн выгнулся всем телом, прижимаясь ближе к смертному, торжествующе усмехнулся в его рот.

— Что, перестал разыгрывать из себя холодную сволочь? — выговорил он, прерывисто дыша, и тут же снова получил по морде. Щеку обожгло болью, возбуждение в этот миг стало таким сильным, что закружилась голова, и жар разлился по телу. Норт снова прижался к его губам, с такой силой, что, казалось, сейчас раздавит их о зубы. Язык его ворвался в рот Гилморну, эльф застонал, покорно и сладко, закрыл глаза, откидывая голову. Вскрикнул, когда Норт укусил его за губу. И выдохнул:

— Это все, на что ты способен?

Норт ударил его, на этот раз по правой щеке, больно дернул за волосы, задирая голову эльфа еще выше, припал к шее поцелуем-укусом, вжимаясь бедрами в бедра, пахом в пах, животом в живот. Задыхаясь от возбуждения, Гилморн просунул руку между их сплетенными телами, нащупал пряжку пояса Норта.

— Ты же не собираешься кончать прямо в штаны? — выговорил он.

Норт перехватил его руку, прижал к столу и заткнул ему рот своим.

Казалось, вечность прошла, прежде чем он оторвался от сладких губ эльфа, выпустил его и отступил на полшага, любуясь соблазнительной картиной. Гилморн лежал, закрыв глаза, дыша неровно и шумно, волосы его разметались по зеленому сукну стола, белое плечо вылезло из расстегнутой рубашки. Охота болтать у него пропала напрочь. Норт погладил его по щеке, и эльф потянулся за ладонью, как кошка.

— Принеси плетку из конюшни, — приказал человек. — Я буду ждать в твоей комнате.

Эльф на мгновение вскинул на Норта глаза и снова их опустил. Прошептал:

— Какую? Там их много.

— Какая понравится.

Сердце у Гилморна замирало страшно и сладко, и пальцы вздрагивали, когда он касался замысловато сплетенных кожаных ремешков. Вот этот кнут в три пальца шириной у основания, со свинцовым шариком на конце, таким волку хребет перешибают одним ударом... Вот бич локтей в десять длиной, таким коня на скаку останавливают, за шею захлестнув... А вот плеточка тонкая, изящного плетения, с деревянной рукояткой, отполированной до блеска. Гилморн выбрал ее — и не ошибся.

— Запри дверь и раздевайся.

Гилморн выполнил приказ — без промедления, но и без спешки, по очереди подставляя взглядам Норта плечи, плоский животик, изящную спинку, узкие бедра, упругие ягодицы, длинные стройные ноги. Снимая штаны, он медленно стащил их вниз до самых щиколоток — легко и грациозно перегнувшись в поясе, так что едва не коснулся лбом коленей. Импровизация его имела успех: слышно было, как Норт задержал дыхание.

Обнаженный, Гилморн встал у кровати, невольно вспоминая, как первый раз оказался в постели с Нортом... с мужчиной... со смертным... Но теперь он стремился не отдалить этот момент, а приблизить, и только привычка к сдержанности не давала ему встать на кровати в позу покорности, оттопырить задницу и умолять Норта, чтобы тот ему вставил.

Норт прижал его к себе спиной, отвел волосы и припал горячим поцелуем к тому месту, где шея переходит в плечо. Пальцы его ласкали соски Гилморна. Эльф закрыл глаза, тихонечко застонал, потираясь задом о напряженную плоть в штанах человека.

— Ты придумал мне страшное наказание — не трахать? — прошептал он.

В то же мгновение Норт швырнул его поперек кровати, лицом вниз, и сразу же, без предупреждения, без подготовки, первый удар плети обрушился Гилморну пониже спины.

Плеть обожгла, будто огненный бич балрога. От боли, такой неожиданной и резкой, на глазах выступили слезы.

До сих пор его ни разу не секли. Больше того, до первой встречи с Нортом он даже не думал, что это может когда-нибудь с ним случиться. И вот он лежит, зажмурившись изо всех сил, вытянувшись, как струна, а плеть гуляет по его спине, ягодицам и бедрам. Сначала слышен свист рассекаемого воздуха, а потом жгучая полоса вспухает на коже. Гилморн всхлипывает, вздрагивает всем телом, пытаясь вжаться в постель. О, боль переносима, Норт бьет вполсилы, но это ощущение полной беспомощности, покорности, чужой власти над ним — оно возбуждает безумно... И каждый удар плети похож на грубый, сладострастный поцелуй, от него горит кожа, кровь кипит в жилах и в паху болезненно твердеет.

— Нет, так не пойдет, — говорит Норт, заметив, что Гилморн кусает пальцы. — Я хочу слышать тебя.

Он заворачивает эльфу руки за спину и связывает запястья кожаным ремешком.

Следующий удар исторгает у Гилморна протяжный вскрик. Теперь он чувствует себя еще беспомощнее, чем раньше, хотя казалось, что это уже невозможно. Он громко стонет, дергается в путах, а огненные поцелуи дюйм за дюймом покрывают кожу. Сколько их было? Двадцать? Сто? Он совсем потерял счет ударам и времени, когда Норт навалился на него, тиская за саднящие от боли ягодицы.

— Нравится моя плеточка, сладенький? — промурлыкал он на ухо Гилморну, кусая его за мочку, тот простонал, задыхаясь:

— Да... шелковая такая... нежная...

В ту же секунду Норт загнал рукоятку плети в его тесную дырочку.

Размера она была как раз подходящего. Гладкая, круглая... шелковая такая, нежная, Эру Всемогущий! И скользит ровнехонько по тому месту, от которого все тело скручивает судорогой... Гилморн даже вскрикнуть не мог, только губы кусал и дышал со всхлипами, подаваясь задницей за движениями Норта, дрожал все сильнее, с ресниц бежали слезы, еще чуть-чуть, и он просто умрет от неудовлетворенного желания, ох, Манвэ Вседержитель, Варда и все валар, Феанор и его Сильмариллы... Он закричал и яростно рванулся, пытаясь освободить руки, дотянуться до паха... ладонь Норта нащупала его пылающий член, сжала, а другая в это время продолжала орудовать рукояткой плети в его попке. Ослепительное пламя вспыхнуло перед его закрытыми глазами, и Гилморн кончил с воплем, извергаясь обжигающим семенем, как вулкан лавой, и бессильно распростерся на кровати.

Тогда Норт прижал его к покрывалу — полузадушенного, не способного пошевелить ни рукой, ни ногой — и медленно, с наслаждением отымел. Нашептывая на ухо: "Какой же ты узкий... и не скажешь, что первейшая средиземская блядь..." Измученный эльф краем глаза успел заметить, что небо за окном заалело, и провалился в сон, прижавшись щекой к плечу своего любовника.

Проснулся он перед полуднем, рядом с похрапывающим смертным, и первым делом заглянул себе через плечо — посмотреть, что стало с его несчастной попкой. Красные полосы поблекли, но полностью не сошли и все еще ныли — как расшатанный зуб (эльфу приходилось слышать это сравнение, и хоть он сам ничего подобного в жизни не переживал, оно показалось ему вполне уместным).

Он тихонечко совлек с Норта одеяло и увидел там то, что и ожидал. Утренний стояк — так это называется на вестроне? Гилморн старательно облизал губы, присосался к твердому, толстому стволу и не выпускал до тех пор, пока не выдоил ложку тягучей спермы.

— Хорошо я тебя натаскал, — сказал самодовольно Норт. — Давай, оближи получше.

Дождавшись, пока Гилморн выполнит приказ, он встал и начал одеваться.

Эльф следил за ним с кровати почти жалобным взглядом, пока, наконец, не решился заговорить.

— Что ты собираешься делать? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Для начала пообедать.

— А потом?

— Вероятно, потом я, как лорд и сюзерен, должен заняться делами. Ну, ты понимаешь, навести порядок в этом притоне разврата, в который превратился замок в мое отсутствие, — говоря, он так откровенно косился на Гилморна, что становилось ясно: дразнит, сволочь.

— У меня есть другое предложение, — сказал эльф уже тверже и потянулся гибким кошачьим движением. Глаза Норта сверкнули — ура, стрела попала в цель!

— Какое же? — спросил тот нарочито равнодушно.

— Ты вернешься сюда и закончишь то, что начал.

— Гляжу, тебе понравилось, мой сладенький эльфенок.

От этого обращения тепло разлилось по телу Гилморна, и он впервые за прошедшие сутки почувствовал себя уверенно.

— Можно подумать, тебе не понравилось, — он бросил на Норта хитрый взгляд из-под ресниц. — Держу пари, меня наказывать гораздо приятнее, чем кого-нибудь другого.

Норт расхохотался, и восхищение было в его ответном взгляде.

Конечно, он вернулся, и с ним будто вернулись дни плена, когда Гилморн принадлежал ему каждой клеточкой своего тела, когда Норт был хозяином его наслаждения. В те недолгие минуты, когда сознание эльфа прояснялось, он дивился самому себе — своей ненасытной жажде, страстному желанию получать удовольствие самыми изощренными способами, но еще больше он дивился Норту. Человек этот был загадкой. Всегда был, сколько Гилморн его помнил.

Он вытворял с ним что хотел, привязывал к кровати, вбивал в постель, как бешеный, объезжал, как молодого жеребца, нахлестывая плетью по бокам, терзал его плоть грубыми пальцами, целовал так, будто хотел сожрать живьем... и ни разу эльфу не хотелось, чтобы он перестал. "Как ему это удается?" — спрашивал он себя и не находил ответа.

Пока, наконец, его не озарило, в тот самый момент, когда Норт, лежа на нем, загонял ему член на всю длину и снова вытаскивал — размашисто, сильно... и все-таки бережно.

Ответ был до смешного прост.

Норт чувствовал, чего хочется партнеру. И в этом ему не было равных. Вот почему так сладко было ему отдаваться.

И кто чьим пленником был? Кто кого удовлетворял, нежный эльф сурового смертного или наоборот?

Может быть, он так хотел Гилморна именно потому, что знал, как его удовлетворить.

Дверь открывается в обе стороны, говорят эдайн.

Свидетелем дальнейших событий Гилморн не был, потому что из комнаты почти не выходил — по понятной причине. Кое-что рассказали Амрис и Найра, кое-что он сам додумал. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что его отсутствие не останется незамеченным.

Амрис сам был любитель проспать завтрак, поэтому отсутствие всех остальных его не удивило. Однако, оказавшись в гордом одиночестве за столом, накрытым к обеду, он забеспокоился. Молодой человек как раз решал непростую задачу: кого ему навестить в первую очередь, эльфийского лорда или свою невестку (задача была сложна потому, что визит к эльфийскому лорду грозил затянуться до вечера, а визит к невестке мог помешать процессу продолжения рода эргелионских лордов), — как в обеденную залу, зевая, вошел лорд Амран. По его виду можно было с уверенностью сказать, что всю прошедшую ночь он ну никак не скучал. Он уселся за стол и с аппетитом принялся за трапезу, попутно расспрашивая Амриса о делах поместья.

Так и не дождавшись, что брат выразит удивление по поводу незанятых стульев, Амрис решился сам привлечь его внимание к данному факту.

— Наш эльфийский гость... эээ... нездоров, — бросил небрежно лорд Амран.

У Амриса екнуло сердце от нехорошего предчувствия.

— Я отнесу ему обед в комнату, — сказал он поспешно. Брат махнул рукой, дескать, делай что хочешь, и принялся за десерт.

— А твоя жена? Она хорошо себя чувствует?

— Она чувствует себя прекрасно, — ответил Амран, допивая вино. — Именно поэтому я запер ее в спальне. Не хватало еще, чтобы она мне изменяла в то время, пока я тут.

Приоткрыв рот от изумления, Амрис воззрился на него.

— Да, братец, да. Так-то ты берег мою честь в мое отсутствие. Чем же ты был так занят, что даже не подозревал о происходящем? Или мне следует спросить, кем?

Под его пристальным взглядом Амрис побледнел и потерял дар речи. Детский страх перед братом вернулся с такой силой, что ему стало дурно. Однако Амран как будто не был заинтересован в продолжении разговора. Бросив свою обвинительную реплику, он вытер губы салфеткой и вышел.

Амрису понадобилось несколько минут, чтобы вернуть себе самообладание, а голосу — твердость. Он приказал слуге собрать поднос с едой и сопровождать его к лорду Эннеари. У дверей комнаты гостя Амрис сам взял поднос и отослал слугу. В растрепанных чувствах он постучал в дверь.

Лорд Эннеари открыл не сразу. Вероятно, он лежал в постели, и его обычная стыдливость не позволила ему подойти к дверям полуобнаженным. Он оделся и даже повязал на шею легкий шарфик.

— Брат сказал, что ты нездоров и не можешь спуститься к обеду.

— О да, — проворковал лорд Эннеари своим мелодичным эльфийским голосом, от которого у Амриса всегда сводило в паху.

Это была чистая правда. Эльф все еще не слишком твердо держался на ногах, а уж сидеть и подавно не мог. К счастью, молодой человек об этом и не догадывался. Так же как и о том, что шарфик на шее лорда Эннеари был призван скрыть синяки от пальцев его старшего брата.

Впрочем, даже эльф не способен предусмотреть все до мелочей. Кое о чем лорд Эннеари просто забыл. В тот момент, когда он взял поднос из рук Амриса, манжета его рубашки чуть отодвинулась. То, что увидел Амрис, заставило его похолодеть.

— Валар всемогущие, что это, Энне? — воскликнул он.

Эннеари попытался всем своим видом изобразить, что это пустяки, ничего особенного, но темные пятна и ссадины на его белоснежной коже выглядели просто устрашающе.

— Это мой брат тебе сделал? — добавил Амрис в приступе проницательности.

Эннеари не оставалось ничего другого, как сознаться, пряча глаза, что он имел небольшую размолвку с хозяином замка, которая, впрочем, не имела последствий более серьезных, чем парочка синяков. В принципе, он даже не соврал.

Амрис умолял его быть осторожным, запирать дверь, держать при себе кинжал, покинуть замок и вернуться через неделю, когда брат уедет. Уверения любовника, что все в порядке, и даже его сладостный поцелуй Амриса не успокоили. Он твердо вознамерился разыскать Амрана и потребовать у него объяснений. В том числе и по поводу Найры, о которой Амрис тоже волновался, хотя и меньше, чем о своем эльфе. Преисполненный решимости, он заглянул в библиотеку, потом в гостиную, безуспешно подергал дверь спальни, в которой была заперта Найра, вернулся в то крыло, где была комната лорда Эннеари, и успел еще увидеть, как Амран распахнул дверь этой самой комнаты по-хозяйски, без стука, захлопнул за собой и повернул в замке ключ.

Не веря своим глазам, Амрис подбежал к двери и приник к ней ухом. Не было слышно ни малейшего звука — все-таки, мореный дуб едва ли не в пядь толщиной, и большой медный ключ остался торчать в замке. Воображение мигом нарисовало ему ужасную картину: стройный худенький эльф из последних сил сопротивляется грубому насилию.

Потом он вспомнил взгляды, которые бросали друг на друга лорд Эннеари и лорд Амран, и перестал быть так уж уверен насчет насилия. Конечно, Амрис глубоко и страстно любил своего эльфа, конечно, уважал и восхищался им, но кое-какие подозрения насчет непрочности его моральных устоев все-таки закрадывались. Словом, не было ничего удивительного в том, что он был не прочь познать объятия столь роскошного мужчины, как его старший брат.

При этой мысли несчастного юношу скрутила такая сердечная боль, что стало трудно дышать. Все то же услужливое воображение нарисовало ему не менее ужасную картину: глядя влюбленными глазами на лорда Амрана, прекрасный эльф уезжает вслед за ним из замка Эргелион. "Этот грубый мужлан станет обращаться с тобой, как с последней шлюхой!" — хотелось ему закричать. Изо всех сил сдерживая рыдания, подступающие к горлу, Амрис пошел к себе и вусмерть напился.

Наутро, мрачный и злой, он полежал какое-то время в постели (ах, сколько он провел времени в этой постели со своим эльфом, получая и даря наслаждение!..), размышляя о несправедливости мира, а потом отправился к Найре, сидящей под домашним арестом. Возможно, вместе они что-нибудь придумают.

Ключ в замке не торчал, поэтому он воровато огляделся, встал на колени и позвал ее громким шепотом, припав губами к замочной скважине. Зашуршало платье, и она откликнулась напряженным, звенящим от слез голосом. Было очевидно, что она тоже не слишком весело проводила время.

— Сестрица, что происходит? Вы поссорились? Амран несет полную чушь, что-то насчет измены...

Ответом ему были сдавленные рыдания и бессвязные слова:

— Он убьет его, Амрис, сделай что-нибудь, я боюсь, я не знаю, как он узнал, но он его убьет!

— Кого он убьет, Найра? — в полном недоумении вопросил молодой человек.

— Лорда Эннеари! — прорыдала Найра. — Я знаю, ты к нему неравнодушен, сделай что-нибудь, братец, он его убьет!

— Ты с ума сошла, при чем тут Эннеари?

— При том, что это он мой любовник! — выкрикнула Найра. От злости на непонятливость Амриса у нее даже слезы высохли.

— Не может быть. Эннеари — мой любовник. Был, по крайней мере, — вырвалось у молодого человека.

Хрупкая леди Найравэль ударила кулаком по дубовой двери и в цветистых выражениях сообщила Амрису, что будь она мужчиной, она бы сумела защитить свою любовь, а не вела бы себя, как трусливый щенок.

— Это кто тебе здесь трусливый щенок? — заорал Амрис, вскакивая на ноги. — Я пойду к нему и все выясню!

Кипя от ярости, он барабанил кулаками в дверь комнаты эльфа до тех пор, пока ему не открыли. На пороге стоял его брат, бесстыдно и красноречиво одетый в одну лишь простыню на бедрах.

— Что здесь происходит? — прошипел Амрис, бледный от злости. — Отойди, я хочу с ним поговорить.

— Лорд Эннеари в некотором роде занят, — ухмыльнулся Амран, и не думая посторониться. Амрис попробовал ненавязчиво отодвинуть его плечом, но, принимая во внимание разницу в их телосложении и росте, потерпел закономерную неудачу.

— Что ты с ним сделал?!

— То, что следовало бы сделать с неверной женой и развратным братом. Выпорол.

— Самодур! Насильник! Он же наш гость, ты не имеешь права так поступать!

— Не жадничай, братец. Вы с моей женушкой уже попользовались, теперь моя очередь, — хладнокровно отрезал Амран и захлопнул дверь прямо перед носом Амриса.

Не в силах больше напиваться, Амрис ринулся на конюшню с целью оседлать жеребца и рвануть куда-нибудь в поля, как будто на быстроногом коне можно было обогнать преследующие его горестные размышления. Но конюхи, запинаясь и отводя глаза, объяснили, что лорд Амран запретил конные прогулки. Амрис, конечно, не оценил предусмотрительности брата и не подумал, что в своем теперешнем состоянии легко мог бы свернуть себе шею. Ему пришлось отправиться на прогулку пешком. Он долго бродил в одиночестве по берегу реки, топча пожухлую траву, покрытую инеем, и изредка утирал слезы. Обвинения Найры все еще звучали в его ушах. Он чувствовал себя беспомощным, подло обманутым, потерявшим опору под ногами. Лорд Эннеари, конечно, вел себя вероломно и развратно. Подумать только, спал и с ним, и с его невесткой! Но молодой человек вынужден был признать, что Эннеари никогда ему не лгал и даже о любви прямо не говорил. А его собственная связь с эльфом-мужчиной с морально-этических позиций выглядит не лучше, чем супружеская измена Найры. Пусть они все трое кругом виноваты, пусть даже Эннеари виноват еще больше, чем они, все равно он не заслужил того, что приготовил ему Амран. А уж жестокая фантазия старшего брата Амрису была хорошо известна. В этом он был, в сущности, истинный сын своего отца.

Почти всю ночь Амрис провел без сна, лихорадочно думая, что предпринять. На следующий день он почувствовал настоятельную необходимость посоветоваться с Найрой. Как ни тяжело было это признавать, но из них двоих она обладала куда более яростным и неукротимым духом. Амрис выкрал ключ у горничной, носившей Найре еду, выпустил ее из супружеской спальни и спрятал в своей комнате.

Первое, что сделала Найра, оказавшись с ним наедине — размахнулась и дала ему звонкую пощечину.

— За что? — возмутился он.

— Как ты мог совратить чистого и невинного эльфа! — сверкнула она глазами.

— Твой чистый и невинный эльф сам меня совратил! — выкрикнул в запальчивости Амрис. — Если хочешь знать, у него опыт в этом деле еще побольше моего!

Найра чуть было не вцепилась ему ногтями в физиономию, однако он успел сунуть ей в руки стакан с водой, которую она немедленно выпила. Еще немного поссорившись, они решили, что сейчас важнее освободить эльфа из лап хозяина замка, а уж вопрос, кто кого и зачем совратил, они выяснят позже. Зато в подробностях и окончательно.

Полагаться им приходилось только на себя. Слуги в замке, конечно, их любили и уважали, но вассальный долг заставлял их повиноваться лорду Амрану. Даже если упомянутый лорд захочет вывесить шкуру гостя на воротах.

— Я даже драться не умею! — в отчаянии выкрикнул Амрис.

— Вот лучше бы этому учился, чем бегать за мужиками! — заявила безжалостная Найра, и они снова поссорились.

В конце концов они решили, что пойдут вдвоем, и если дело обернется плохо, Найра будет звать на помощь и кричать, что хозяин замка сошел с ума и хочет всех поубивать. Может, и сработает.

Норт, одетый только в расстегнутые штаны, как раз занимался тем, что раскладывал на голом животике Гилморна кусочки фруктов, собирал их губами и запивал красным вином. Гилморн, привязанный за руки к спинке кровати, облизывал губы, корчил умоляющую мордашку и получал дольку яблока с ладони или глоток вина с поцелуем. Говорить словами о том, чего ему хочется, было запрещено.

В дверь начали ломиться.

— Тебя спасать идут, — прокомментировал Норт. — Открыть?

Гилморн отчаянно замотал головой. Норт усмехнулся и пошел открывать.

Распахнув дверь, в комнату ворвался Амрис, выставив перед собой обнаженный меч.

— Ты немедленно отпустишь нашего гостя, Амран! — заявил он, подкрепляя свои слова угрожающим жестом.

— Брось игрушку, братец. Порежешься ненароком, — хамским тоном высказался эргелионский лорд, сел в кресло и налил себе вина.

— Смотри, как бы я тебя не порезал! — раздувая ноздри, в ярости крикнул Амрис. — Найра, освободи Эннеари.

— Амрис, мой тебе совет: лучше уйди и закрой дверь. Для твоей же пользы.

— Ты мне угрожаешь?

— По-моему, угрожаешь мне ты. А я всего лишь хочу уберечь тебя от того, что тебе вовсе не хотелось бы слышать. И вас тоже, моя дражайшая супруга, — он умудрился изобразить светский поклон, не вставая с кресла. — Всей правды вы не знаете, и лучше вам никогда ее не узнать.

Не обращая внимания на его слова, Найра подбежала к кровати и принялась резать ремешок, связывающий руки Гилморна. Бедный эльф чувствовал себя, как на сковородке.

— Вот что с людями делает любовь, — пожаловался Норт в пространство. — Нет, чтобы поговорить, разобраться.

— О чем тут разговаривать? Он же весь в синяках!

— Красавчик любит жесткий секс, только и всего. Спросите его сами, если хотите.

— Да в таком состоянии он признается в чем угодно!

— Лучше не злите меня, детки. У меня на этого эльфа больше прав, чем у любого из вас.

Покраснев до ушей, Гилморн натянул простыню до подбородка и мечтал только об одном: стать невидимым. Но мечте его не суждено было сбыться. Норт встал с кресла и гаркнул:

— Эй, блондинчик, ты язык проглотил??? А полчаса назад, когда ты сосал мой член, с языком у тебя было все в порядке!

— Лорд Амрис, леди Найравэль, заверяю вас, что все происходило по моей просьбе и согласию, — проговорил эльф деревянным голосом, опустив глаза.

Теперь ярость Амриса обратилась на него.

— Я хочу знать правду, и ты мне ее расскажешь! — прорычал он. Мягкого ласкового юношу было не узнать.

Гилморн понял, что ему не выкрутиться. Эру, с чего же начать? Он вздохнул и повернулся спиной.

Глава 5

Взмыленный конь мерил копытами дороги Южного Итилиена. Всадник был оборван и грязен, измучен долгой дорогой, его правая рука покоилась в лубке, через левый глаз тянулась черная повязка. И даже если бы он не был одет в замызганный, посеченный кожаный панцирь легкого пехотинца гондорской армии, любой бы опознал в нем воина, принимавшего участие в военных действиях.

Пролетело больше месяца, как закончилась битва на Пеленнорских полях, но слухи о стычках с орками, истерлингами, харадрим и прочими приспешниками Темного Властелина все еще долетали даже до здешних глухих мест. На каждом хуторе, в каждом городке всадника окликали, зазывали в таверну и расспрашивали наперебой. За кружкой эля он охотно делился новостями, живописал великую битву, красоты Минас-Тирита, величие нового короля и военную мощь Гондора. Посетители таверны едва не дрались за право угостить выпивкой защитника отечества. Городские бабенки заглядывались на его красивое лицо, которое не портил даже шрам через всю щеку. Старушки вздыхали: "Надо же, такой молоденький, а уже весь седой!" Старики подслеповато щурились: "Каких ты кровей-то будешь, сынок? Что-то выговор у тебя не нашенский. Из Харондора, поди?"

— Дол-амротский я, — объяснял словоохотливый воин.

— Это что ж, тебя прямо из лазарета с поручением погнали?

— Да я не служу больше. Списали, вчистую. Это мой лорд просил сюда съездить. Он-то как раз местный. Я у него оруженосцем был всю войну. Завещал он: если погибнет на поле боя, то я должен весть об этом доставить его жене и брату, в замок Эргелион.

— Эру Единый Благословенный, так Эргелион отсюдова милях в двадцати! Ты, значит, у тамошнего лорда служил?

— У него, — повесивши печально голову, отвечал воин. — Лорд Амран пал славной смертью на Пеленнорском поле, множество врагов порубив. Никто из людей не мог сравниться с ним в силе и доблести. Сотнями сносил он головы оркам и черномазым пришельцам с юга, и даже троллей и волчьих всадников не страшился. Только против самого ужасного из порождений Моргота не смог он устоять — черного дракона. Выползла тварь из огромных ворот, дыша огнем и усеивая землю трупами гондорских воинов. Но храбрый лорд Амран кинулся вперед, закрываясь щитом, и пронзил шею чудовища, так что черная кровь потоком хлынула из раны. Но успел дракон в последний раз дохнуть пламенем... — тут воин утирал скупую мужскую слезу, а окружающие ободряюще похлопывали его по плечам, — ...и не стало доблестного лорда Амрана, и пепел его развеяло ветром...

Потрясенным слушателям предъявлялся закопченный шлем, который оруженосец вез в замок Эргелион, дабы передать его сыну и наследнику лорда Амрана. Долго еще после отъезда молодого воина необычная тишина царила в таверне, прерываемая только глубокомысленными замечаниями вроде: "Вот оно, значит, как!" "Да, кум, и не говори!" Особенно трагичным казалось то обстоятельство, что именно черный дракон был неофициальным гербом замка Эргелион. Нашлись, конечно, и те, кто счел это карой свыше за распутную жизнь. "Видал, какого он себе оруженосца завел? — шепнул один из посетителей трактирщику. — Смазливый, что твоя девка, сережечки в ушах, коса до пояса, а как задницей вертит!" Конечно, молодой воин не заплетал в косу свои пепельные волосы, и доставали они всего лишь до лопаток, но в наблюдательности говорившему было не отказать. "Так война же, кум, — меланхолично ответил трактирщик, не гнушавшийся поставлять постояльцам шлюх обоего пола. — На войне как на войне, сам знаешь".

— Пусть утешением вам послужит то, что ваш муж сражался и погиб, как герой, — патетично завершил рассказ оруженосец и поцеловал руку леди Найравэль.

— Извините меня, — с трудом выговорила она, закрыла лицо рукавом и торопливо вышла из комнаты.

Лорд Амрис, с этой минуты законный владелец замка, догнал ее на галерее, залитой полуденным летним солнцем. Он обнял ее, и она, рыдая, спрятала лицо у него на плече.

— Ах, Амрис, это так ужасно...

— Не думал, что ты будешь так убиваться... по нему...

— Он ведь отец моего ребенка... и твой брат... каким бы он ни был, он не заслужил такой страшной смерти... ах, Амрис, этот оруженосец так рассказывал о нем, что даже мертвый бы заплакал!

Молодой лорд сам едва сдерживал слезы.

— Я знал, что он не вернется. В тот раз, помнишь, он сам сказал, что прощается с нами навсегда. Ну, не плачь, милая. Я позабочусь о мальчике. И о тебе. Амран хотел, чтобы мы были сильными. И чтобы мы постарались быть счастливы... без него.

— С тобой у меня куда больше шансов, — всхлипнула Найра и вытерла слезы. — Этот парень так на нас смотрел... может, он что-то подозревает? Сидит сейчас и думает, что мы только рады смерти Амрана...

— По-моему, он просто хотел намекнуть, что не против утешить кого-то из нас, — молодой лорд грустно улыбнулся. — Или обоих.

— Побойся Эру! Твой брат погиб, а ты...

— Жизнь продолжается, верно? Теперь у меня есть ты. Давно пора узаконить наши отношения. Амран так и написал в завещании: "Немедленно после получения известия о смерти"... — губы у него задрожали, он прижал к себе Найру и разрыдался.

Невзирая на то, что оруженосец лорда Амрана принес горестные вести, приняли его в замке Эргелион по-королевски. Уютная комната, роскошный ужин, горячая вода, новая одежда... С наслаждением он растянулся на чистых простынях, на которых ему не доводилось спать кошмарно долгий срок — примерно неделю. Впрочем, спать ему совершенно не хотелось, несмотря на усталость после долгой дороги и тот факт, что на следующий день утром ему предстояло присутствовать на церемонии бракосочетания лорда Амриса и леди Найравэль.

— Как же я не люблю спать один, — вслух посетовал он.

В то же мгновение в дверь его комнаты тихо постучали.

— Спасибо, Эру! — с чувством воскликнул он, возведя глаза к потолку, и пошел открывать.

Ночной гость начал с того, что притиснул его к двери и запечатлел на устах долгий нежный поцелуй. Некоторое время они целовались, а потом отстранились друг от друга, чтобы перевести дух.

— Я же говорил, что никогда тебя не забуду, — промурлыкал гость, положив руки молодому человеку пониже талии.

— Да, но я и представить не мог, что меня ждет такая встреча.

— Все течет, все меняется. Ты тоже не всегда носил гондорскую форму. Кстати, черное тебе больше к лицу.

— Я больше не на военной службе, так что могу надевать все, что мне вздумается.

— И снимать тоже? Нагота тебе к лицу еще больше, — шаловливые пальцы забрались ему под рубашку. — Ты все еще носишь колечко в пупке? Я хочу посмотреть.

— Как ты можешь, в доме же траур! — попытался урезонить его молодой человек, не делая, впрочем, попыток помешать.

— Да, как же я забыл, хозяин замка доблестно сложил голову за Гондор! — с непередаваемым сарказмом изрек Гилморн. — Ты потрясающий рассказчик, Арт, я чуть было сам не прослезился.

— Спасибо за комплимент, мой дивный эльф, — Артагир лучезарно улыбнулся. — Надеюсь, я был достаточно убедителен?

— О да. Особенно меня тронул шлем. Такая, знаешь, яркая достоверная деталь. Притом что мы оба знаем, что он никогда не надевает шлем в битву.

Все с той же улыбкой Артагир пожал плечами. Гилморн придвинулся ближе, заглянул ему в глаза. Вернее, в один глаз, не прикрытый черной повязкой.

— Так я и думал, фальшивая, — прокомментировал он, сдвигая повязку в сторону. — Я полагаю, для пущей конспирации? И с рукой тоже все ясно. Ты даже в битве не был, верно?

Молодой человек вздохнул.

— Не был. Мой лорд мне не позволил.

— С каких это пор он твой лорд? Если я правильно помню, званием ты был не ниже его.

Молодой человек скорчил легкую гримаску, очевидно колеблясь между желанием потрепаться и нежеланием сболтнуть лишнего.

— Ну же. Мне ты можешь все рассказать, — шепнул эльф, целуя его в шею.

— Сначала ты мне расскажешь, как ты здесь очутился. И почему Мор... лорд Амран велел проверить, не держат ли тебя в цепях и под замком.

— Скажу тебе с эльфийской прямотой, в цепях меня иногда держат. Когда я сам попрошу. Лорд Амран успел привить мне вкус к специфическим развлечениям.

Артагир засмеялся и увлек его к кровати.

— ...Пришлось все рассказать. Не все, конечно, но многое. Что он был у меня первым мужчиной, что татуировку мне сделал, что я специально поехал в Южный Итилиен, что в замок проник обманом, что совратил его жену и брата в здравом уме и твердой памяти, причем обоих одновременно... Скандал был ужасный. Амрис и Найра ушли, не сказав ни слова ни мне, ни Амрану, ни даже друг другу. И неделю из своих комнат не выходили. И к лучшему, потому что я от стыда в глаза им смотреть не мог. Думал, они никогда меня не простят. Ничего другого не оставалось, кроме как уехать отсюда с Амраном, но у него были другие планы. В день отъезда он вызвал их обоих и прочел свое завещание. Дескать, так и так, грядет война, с которой вернуться не чаю, после моей смерти замок завещаю моему младшему брату, каковой брат обязан сей же час жениться на моей вдове и взять на себя воспитание моего сына, каковой сын станет его наследником и преемником, бла-бла-бла. Дальше была трогательная сцена прощания навеки. Сволочь он все-таки. Амрис его так любит. Хоть бы намекнул, что жив-здоров... Кстати, где он сейчас-то? В Умбар подался или в Харад?

— Ты, эльф, дальше давай рассказывай, — ухмыльнулся Артагир, и не думая отвечать.

— А дальше... Его светлость лорд Амран говорит: "Есть у меня еще кое-какое личное имущество, которое я хочу передать вам обоим прямо сейчас. Распоряжайтесь им по своему усмотрению". И выводит меня... голого и в ошейнике с цепью.

Артагир закатил глаза:

— Узнаю старину М... эээ, Амрана.

— Да брось, нас все равно никто не слышит, это я тебе как эльф говорю. Ну так вот, Норт вскочил в седло и ускакал, а я остался. В жизни так мерзко себя не чувствовал, разве что когда попал в Мордор. Ко всему был готов — что меня с позором выставят из замка или отдадут конюхам на забаву...

— Дай-ка я угадаю. Тебя завалили в кровать и оттрахали без затей?

— Ага. Только сначала Амрис снял с меня ошейник и вернул одежду. Сказал, что я свободен и волен поступать, как мне хочется. И добавил, что он просит меня остаться, и ему все равно, что со мной было раньше и по какой причине я оказался в замке Эргелион. Тут я, честно признаюсь, не сдержал слез, потому что Найра обняла Амриса, расцеловала и заявила, что гордится им и за честь почтет стать его женой, даже если они никогда не будут спать в одной постели.

— У меня сложилось впечатление, что они занимаются этим давно и успешно. В смысле, спят в одной постели. И что один мой знакомый эльф регулярно составляет им компанию.

— Знаешь, как это бывает, — слегка смутившись, пояснил Гилморн. — Сначала "дайте посмотреть", потом "дайте потрогать", а потом как-то так само... Леди Найравэль трудно отказать, поверь мне. Я иногда думаю, правильно ли Эру сделал ее женщиной, а его мужчиной.

— Брось, — протянул Артагир, блестя глазами. — Бьюсь об заклад, парень каждую ночь задает вам обоим жару!

Гилморн придал своему лицу мечтательное выражение, словно говоря: "Ты даже себе не представляешь!"

— Что, хочется попробовать? — поддразнил он молодого человека. — Помнится, ты большой любитель групповухи.

— Морадан сказал, чтобы я никого не трахал в этом замке, а то он меня выпорет.

— Ты жалуешься или хвастаешься? — промурлыкал эльф, и Артагир прыснул со смеху. — Он ничего не говорил о том, что кто-нибудь трахнет тебя.

Он придвинулся ближе и положил руку на бедро молодому человеку. Вернее, между бедер. И погладил, настойчиво и страстно.

Артагир задышал чаще. Он попытался еще что-то сказать, но не успел — Гилморн опрокинул его на спину, навалился сверху и принялся целовать взасос.

— Помнишь, что ты сказал мне тогда, перед тем, как я тебя трахнул? — он стащил с Артагира штаны и закинул его ноги себе на плечи.

— Возьми меня, хорошенький эльф, — покорно выдохнул Артагир.

Так Гилморн и поступил.

Любопытство вообще свойственно расе Перворожденных, но лихолесский синда Гилморн был наделен им в десятикратном размере. Не отсюда ли проистекала его склонность к, скажем так, не скованным рамками морали и нравственности наслаждениям плоти? Как бы там ни было, Артагир безмерно растревожил его любопытство.

— Ну расскажи, — жарко шептал он, целуя молодого человека во все, что подвернется. Подворачивались в основном сладкие губки, что несомненно затрудняло Артагиру возможность и способность возражать. — А то я с тебя живого не слезу. В прямом смысле.

Перед лицом таких убедительных аргументов Артагиру оставалось только капитулировать. История его оказалась не слишком длинной, но красочной.

Накануне битвы за Минас-Тирит военачальник Норт Морадан вызвал Артагира к себе в палатку с известной целью — отдохнуть и расслабиться. В отличие от многих знакомых Гилморну мужчин, смертных и не очень, его теперь-уже-окончательно-бывший любовник перед решающими сражениями предпочитал не беречь силы и отдыхать, а развлекаться на полную катушку. Артагира ждал накрытый стол, откупоренные бутылки с вином и расстеленная походная постель. Норт был с ним нежен настолько, насколько это сочеталось с его крутым имиджем, говорил ласковые слова, поил вином и со всей своей молодецкой удалью валял по кровати. Словом, вечер удался, как никогда. Артагир расчувствовался. Казалось очевидным, что в преддверии кровавого сражения, практически перед лицом смерти Морадан наконец-то понял, как дорог ему любовник и как он боится его потерять.

— Колечка-то, случаем, не презентовал? — ехидно вставил Гилморн.

— А как же, — невозмутимо отозвался Артагир. — В пупок. Ты слушай дальше!

Артагир и не подозревал, насколько он был близок к истине.

На следующее утро молодой человек проснулся в каком-то странном месте. Единственной знакомой деталью было клетчатое одеяло с кровати Морадана, в которое он был завернут. С некоторым удивлением Артагир увидел бегущие по небу облака на месте потолка палатки, под которым засыпал в объятиях своего сурового любовника. Похмелье, впрочем, мешало удивлению принять острый и настойчивый характер. Он несколько растерянно огляделся по сторонам. Отовсюду доносился плеск воды, поверхность под ним покачивалась, и вообще все это сильно походило на... ну да, на лодку. Он куда-то плыл в лодке, но куда и зачем? Приподняв голову, он окончательно убедился в реальности происходящего. Две разбойничьи рожи на веслах уверенно гребли, не обращая на него внимания. Кругом расстилалась широкая водная гладь, без всякого сомнения представлявшая собой Андуин. Артагир попробовал пошевелиться и только тогда обнаружил, что связан. По рукам и ногам.

Он просил, требовал, торговался, убеждал, улещивал, угрожал, ругался последними словами и даже выдавил несколько слезинок. На разбойничьи рожи это не произвело ни малейшего впечатления. Они удостоили его только одной фразы: "Велено доставить в Пеларгир", — и продолжали грести.

Артагир постарался успокоиться и начать рассуждать здраво. Похитили его явно не враги, потому что он был заботливо уложен на мягкое, укутан одеялом для защиты от свежего речного ветерка, связан хоть прочно, но не туго, чтобы не нарушить кровообращения. Да еще обвязан поперек груди поясом из пробковой хренотени, с помощью которой заставляют плавать всякие неплавучие предметы. Значит, кто-то очень не хочет, чтобы он случайно утонул, вывалившись из лодки. Везут его в Пеларгир, который вроде бы гондорский, но так заманчиво близок и к морскому пути на Умбар, и к сухопутному — на Харад. Тут Артагир начал понемногу прозревать. Мозги-то у него имелись, и неплохие, кто бы что ни говорил, глядя на его стройную фигуру и смазливое личико. Не за красивые глаза назначили его голосом владыки Мордора. Вернее, скажем так, не только за красивые глаза (и прочие, не менее красивые части тела). Особенное просветление настало, когда Артагир припомнил, какими глазами смотрел Морадан, когда он во хмелю хвастался: посылать его, дескать, будут в самые опасные места, с самыми важными поручениями, ну и подумаешь, что вестник — отличная мишень, ведь это же честь — пасть за владыку Мордора, жаль только, что он не так здорово дерется, как настоящий воин, а то бы побольше врагов с собой прихватил на тот свет...

Артагир взвыл: "Ах ты сволочь!" — и задергался в путах. Послушав, как он бранит Норта, стражи его промолчали, но переглянулись с такими многозначительными ухмылками, что Артагиру все стало ясно. Проклятый бастард Морадан, привычный к работе палача и тюремщика, решил сохранить ему жизнь таким вот оригинальным способом.

Угрозами и посулами он добился еще пары фраз от своих стражей. "Не боись, мы тебя недолго под замком продержим. Начальник сказал, всего месяца три". Артагир застонал. "Утоплюсь, вот честное благородное слово, утоплюсь!" — пригрозил он. "А ты давай, попробуй, — ласково предложил один из стражей. — Выловить-то мы тебя выловим, а вот потом элем накачаем и наутро опохмелиться не дадим!" "Жрать не буду!" — в отчаянии крикнул он. Стражи так гнусно заржали в ответ, что глупость его угрозы стала очевидна. Потом один пнул его в филейную часть и велел заткнуться, а то помогут тряпкой в пасть. Артагиру пришлось послушаться. До самого вечера он лихорадочно размышлял над своим положением, вернее, над тем, как из него выпутаться. В голову ничего не приходило.

Вечером стражи высадились на берег для ночлега. Похоже, места эти они хорошо знали, потому что отыскали уютную сухую пещерку, в которой можно было развести огонь, не опасаясь, что кто-нибудь заметит. Они споро приготовили ужин, накормили своего пленника и даже развязали ему руки.

В неверном свете костра разбойничьи рожи казались где-то даже симпатичными. Впрочем, Артагир особой брезгливостью не отличался. Она стала бы досадной помехой при выполнении многих конфиденциальных поручений, из-за которых злые языки в Мордоре называли его не голосом Саурона, а несколько иначе. Так что Артагир призвал на помощь все свое красноречие, все свои способности к обольщению и добился быстрого и несомненного успеха. Не устояв перед юными прелестями своего пленника, стражи разложили его на одеялке и отодрали со всем возможным старанием.

"А вы знаете, что с вами сделает Норт, когда узнает об этом?" — злорадно провозгласил Артагир, не дожидаясь даже, пока второй страж застегнет штаны. Он как раз собирался расписать, что именно с ними сделает Норт, сколько раз и каким инструментом, когда его тюремщики расхохотались ему прямо в лицо. "Он нас предупредил, что именно это ты и скажешь, — отсмеявшись, сказали они. — И что штаны скинешь в первую же ночь". А потом они снова его разложили и в ответ на возмущенные вопли доступно объяснили, что Норт разрешил делать с ним все, что им вздумается. Чтобы только он оставался живым и относительно здоровым.

Слезы на глаза ему навернулись уже не фальшивые, а вполне настоящие — жгучие и злые.

— Я думал, что никогда ему не прощу. Негодяй все предусмотрел. И охранников моих предупредил. Он-то знал все мои штучки досконально, я же сам трепался с ним за бокалом вина. Обращались они со мной сносно, кормили неплохо, да и трахали, в общем... — Артагир на миг прижмурился, вспоминая. — Даже не били, когда я пытался сбежать, а пытался я раз сто, все неудачно. Ну, дадут подзатыльник или плеткой разок вытянут. Знали же, что Морадан с них спросит, когда вернется, за каждый мой синяк. Поснимали, правда, с меня все украшения и продали. Я их не виню, в войну жизнь в Пеларгире была дорогая. А Морадан мне потом еще лучше подарил, видишь? И точно такую же штучку в пупок. Они парные были, он ее во всех битвах с собой таскал.

— Теперь я понимаю, почему ты его "мой лорд" называешь. Никак, женой себя почувствовал?

— Завидуешь, эльфик? — ухмыльнулся Артагир. — А у самого-то сережечка в ушке новенькая. Признавайся, мой сладенький, небось, от суженого подарочек? — и прихватил его зубами за ухо.

Гилморн засмеялся, отбиваясь:

— На самом интересном месте увильнуть решил? Не выйдет! Мы, эльфы, известны своей стойкостью к соблазнам плоти!

Артагир так смеялся, что начал икать. Пришлось ему выпить вина, прежде чем продолжить.

— Я с этими ублюдками месяца два прожил. Думал, свихнусь. Делать-то было нечего. Я уж грешным делом даже радовался, что они меня каждую ночь пялят, все развлечение. Сначала о Морадане думать спокойно не мог. Думал: вот появится он — в рожу ему вцеплюсь, голыми руками глотку перегрызу. Но время шло, я скучал, тосковал, Великая битва уже отгремела, а о нем все ни слуху ни духу. Стражи мои забеспокоились. Стали совещаться: дескать, еще две недели ждем, а потом продадим его туда, где больше дадут — в Гондор как мордорского шпиона или в Харад как хорошенького блондина. А мне уже было все равно. Сидел и думал — а ну как лежит он на Пеленнорском поле, и вороны глаза ему выклевали... Короче говоря, когда он появился в нашем убежище в Пеларгире, оборванный, грязный, в кровавых тряпках, я ему молча на шею бросился. Он эдак, знаешь, усмехнулся и охранникам говорит: "Кто это, и куда делся мой парень?" А сам бледный и шатается. Я его еще две недели выхаживал. Под счастливой звездой он родился, вот что я тебе скажу. Шрамы останутся, жалко, — добавил вдруг Артагир совершенно по-детски и надолго замолчал. — Слушай, ты же должен меня ненавидеть, — невпопад сказал он, глядя в угол.

— За Норта? Эру с тобой. Совет да любовь, как говорится.

— Да нет, — Артагир нетерпеливо дернул плечом и посмотрел Гилморну в глаза. — Я же Саурону служу. Ты, как эльф, должен меня ненавидеть.

— Должен, — легко согласился Гилморн и взял из вазы красное яблоко. — Только нет больше твоего Саурона. Сгинул. И голоса его больше нет. Тоже сгинул. И Норт Морадан, военачальник мордорский. И лорд Амран Эргелионский. Я почтил его память тем, что сделал его оруженосцу приятно. Два раза, между прочим. Война кончилась, время для любви, а не для ненависти. Кстати, ты ведь не придерживаешься таких же жестких предпочтений в выборе партнеров, как твой суровый лорд?

— Да, в общем, нет, — ответил несколько ошарашенный таким неожиданным переходом Артагир. — По-моему, глупо ограничивать себя одним полом, без разницы, своим или противоположным. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что лорд и леди этого замка решили проверить, как ты устроился на ночь. Сейчас они стоят за дверью и не решаются постучать. Открыть им?

— Сделай одолжение. Зеленоглазые брюнеты (и брюнетки) — моя страсть. Интересно, Морадан меня выпорет, если я ему скажу, что леди сама меня трахнула?

Эпилог

После войны Итилиен расцвел под умелыми руками эльфов, как расцветает женщина, познавшая любовь. Кто-кто, а Гилморн знал, как это бывает. Если подумать, под умелыми руками эльфа женщина расцветает так же, как земля. И не только под руками. Некоторое время Гилморн развлекался малопристойными метафорами вроде "взрыхлять", "засевать", "увлажнять" и все такое прочее, а потом отдался бездумному любованию красотой здешних мест.

Он уже вручил лихолесским эльфам, поселившимся в Итилиене, увесистую пачку писем с родины. Кому-то, может быть, письмоношество казалось никчемным и скучным занятием, но только не Гилморну. Во-первых, после разгрома Дол Гулдура стражам границы стало совершенно нечего делать — лежи себе под деревом и поплевывай в облака. Во-вторых, роль гонца позволяла завести новые знакомства и увидеть новые края, в которых еще не бывал. Сейчас Гилморну предстояло впервые посетить Белый город, воспетый в песнях, прекрасный Минас-Тирит, заново отстроенный после войны, и от нетерпения он был сам не свой. Раньше ему не приходилось бывать там, только видеть издали. И в-третьих, адресаты так радовались письмам, что Гилморну доставалось немало улыбок, объятий и поцелуев. Почти совсем целомудренных, ага. Даже лихолесский принц, получив зеленый конвертик от отца и пару беленьких, изящно сложенных и надушенных листочков, в порыве чувств прижал Гилморна к сердцу, что совершенно явно означало прощение былых гилморновых шалостей. Гилморн воспользовался моментом и тоже немножечко потискал принца, сожалея в душе об эльфийском происхождении последнего, начисто лишающим его склонности к эротическим приключениям. Хотя, конечно, не будь Леголас эльфом, он не был бы столь хорошеньким и неприступным, а значит, и столь привлекательным для Гилморна.

Гилморн подумал, что ему больше подошла бы стезя не гонца, а дипломата. Знай Трандуил о его особых способностях, он посылал бы его с более деликатными поручениями, чем доставка писем. Вот, например, спор о торговых пошлинах с Эсгаротом. Эсгаротский старшина решил споить гонца и выведать у него побольше, но в итоге, как можно догадаться, сам напился до умопомрачения, и Гилморн позволил ему полапать себя в темном уголке. Протрезвев, старшина вспомнил прошедший вечер, пришел в ужас и умолял никому не рассказывать об этом позорном пятне в его биографии. Стоит ли говорить, что дело было улажено к обоюдному удовлетворению сторон!

Его последнее письмо — к государю Элессару и его супруге, Арвен Ундомиэль — подобных развлечений не сулило. Так, жест вежливости Трандуила и заодно — ключ к королевским палатам для Гилморна. Он был не уверен, что Арвен будет рада принять его, все-таки он оставил о себе в Ривенделле не слишком благоприятное впечатление... и он сам ее честно недолюбливал за слишком близкую дружбу с Дэлом. Какую-то сотню лет назад владыка Ривенделла даже надеялся выдать ее замуж за героя Нирнаэт Арноедиад и Войны Гнева, но Эру предназначил Золотому Цветку Гондолина другую судьбу. Ах, знать бы еще, какую. Привычная тоска сжала сердце Гилморна, но он так же привычно ее отогнал. Одной рукой Эру отнимает, другой одаривает. И когда нет здравура, жажду утоляют ключевой водой.

Он заночевал в маленькой харчевне по пути, чтобы въехать в Белый город с первыми лучами солнца и увидеть его во всей красе и величии. "Жаль, что я не поэт", — думал Гилморн, проезжая под исполинскими воротами, по широким улицам к королевскому дворцу, мимо статуй, затейливых арок и балконов. Кругом он видел довольство и благополучие. Война казалась далеким воспоминанием, и сколько уже лет прошло? Двадцать, наверное. Только воины с белым деревом и семью звездами на нагрудниках, несущие караул или наполняющие таверны, напоминали, что в окрестностях иногда бывает неспокойно.

Те же воины охраняли королевский дворец. Все они были статные красавцы, как на подбор, и Гилморн с удовольствием их разглядывал. Особенно ему понравился капитан, рослый и широкоплечий. Как раз такой тип мужчины неизменно будил в Гилморне сладкое томление. Ему страстно хотелось, чтобы капитан снял шлем, закрывающий почти все лицо. Но было и так видно, что брови у него густые и черные, а глаза — глаза зеленые, как изумруд, и взгляд такой пронизывающий, что Гилморн невольно потупился, как девица, чувствуя жар на щеках и прочих интересных местах.

Капитан учтиво приветствовал его и предложил последовать за ним в караульное помещение для более подробного разговора. Гилморн бросил поводья мальчишке-оруженосцу и подчинился, гадая про себя, требуют ли этого обычные правила безопасности, или он показался капитану подозрительным? Ну что ж, ему скрывать нечего, и нечего бояться. Зато, может быть, капитан все-таки сподобится снять шлем, и Гилморн увидит его лицо. Судя по голосу, он молод и жизнерадостен, а манеры его благородны. И эти мощные плечи, Эру Благословенный!

— Так значит, вы везете письмо нашей государыне от лихолесского короля, мастер эльф, — сказал капитан, притворив дверь, и уселся на край стола. — Не соблаговолите ли предъявить его?

Гилморн поспешно достал из дорожной сумки свиток в деревянном футляре с резьбой (Трандуил баловался этим ремеслом в свободное время), запечатанном королевской печатью. Капитан кивнул и продолжил:

— Вам придется также сдать все имеющееся у вас оружие.

Об этом Гилморн тоже был осведомлен и никаких неудобств не испытывал. Его главное оружие всегда при нем. Он снял лук и колчан, заплечные ножны с двумя длинными кинжалами, достал запасной нож из сапога и сложил все это на стол.

— Целый арсенал, — прокомментировал капитан.

— Дороги бывают небезопасны. Знаете, разбойники, дезертиры, лорды-самодуры, орки, наконец, — Гилморн чарующе улыбнулся. Да, орки хуже всего, их труднее соблазнить.

Капитан подчеркнуто медленно осмотрел эльфа с ног до головы, а потом с головы до ног.

— Надеюсь, вы понимаете, что мне придется вас обыскать.

Голос у него был такой, что Гилморн затрепетал. Он прислонился спиной к стене и облизнул губы, не зная, что сказать. Следовало бы запротестовать, никаких таких правил не было, и Трандуил считался союзником Гондора, да вообще государь Элессар сел на трон благодаря его сыну, недоверие к лихолесскому посланнику было оскорблением... он возмутился бы, если бы не этот огненный взгляд, от которого замирает сердце.

Капитан между тем встал со стола и двинулся к нему. Гилморн отступил на шаг, натолкнувшись спиной на стену.

— Делайте ваше дело, капитан, — хватило ему сил сказать.

Он закрыл глаза, когда руки капитана — без перчаток, когда он успел их снять? Перчатки снял, а шлем нет... — когда руки капитана прошлись по его плечам, груди, бокам, бедрам, коленям... сильные, грубые руки воина... сначала это было еще похоже на обыск, но потом движения стали более плавными, ласкающими... ладони погладили внутреннюю сторону бедра Гилморна, он вздохнул и раздвинул ноги, и откинул голову на стену, и закусил губу. Самое время было сыграть в оскорбленную невинность и возопить: "Что это вы делаете? Хам!" Но он почему-то молчал. Почему-то? Да ясно, почему. Капитан видел его насквозь и знал, чего он хочет, и знал, что Гилморн это знает, и знал, что тот позволит ему все, будто у Гилморна на лбу это написано... интересно, как слово "блядь" пишется эльфийскими рунами?

Руки уже были под его туникой и рубашкой, расстегнули штаны Гилморна... влезли под облегающую ткань, стиснули ягодицы, щекоча пальцами ложбинку между ними. "Еще немного, и я кончу прямо в штаны", — подумал эльф, кусая губы. "Он меня сейчас трахнет, а я даже имени его не знаю. Какое он право имеет так поступать? Пусть хотя бы поцелует для начала... Ну, попросит вежливо... Почему он молчит? Как будто знает, что я все равно никуда не денусь... Ах, никогда я не мог устоять перед уверенной наглостью самца..." Капитан властно потянул его вниз и поставил на колени. Гилморн открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как смертный расстегнул штаны и выпустил на волю крепкий член, налившийся темной кровью. Он взял его в руку и провел им по полуоткрытым губам эльфа, размазывая капельку семени, выступившую на головке, а потом грубо загнал прямо в розовый ротик. Что оставалось делать Гилморну? Он принялся сосать, одной рукой придерживая член капитана у основания, а другой стиснув собственный. Человек запустил лапы ему в волосы и нетерпеливо двигал бедрами, доставая Гилморну до самой глотки, трахая его в рот, как непотребную девку... сравнение это, как всегда, возбуждало Гилморна, его член в руке напрягся, пульсируя, и выплеснул семя прямо на сапоги капитана, капитан вошел ему в рот еще глубже, прижал к себе голову эльфа, так что тот уткнулся носом в жесткие кудрявые волоски в паху, и содрогнулся в оргазме. Отстранившись, Гилморн поднялся на ноги, вытирая сперму с губ.

— С такими методами обыска я мог бы протащить сюда хоть орочий таран, — брякнул он.

Капитан усмехнулся, заправляя обмякший член обратно в штаны, и сделал вид, что этой реплики не услышал.

— Вы свободны, — сказал он самым светским тоном. — Оружие вам вернут, когда будете уезжать. Во дворце обратитесь к главному распорядителю, он вас проводит, куда нужно.

Чувствуя себя слегка одуревшим, как всегда после бурного и быстрого секса, Гилморн привел себя в порядок и вышел, провожаемый взглядом зеленых глаз, чье выражение было таким знакомым.

Высидев у государыни Арвен Ундомиэль положенные благовоспитанному эльфу полчаса, Гилморн с облегчением откланялся и отправился в отведенные ему покои. Ему подали обед в комнату, как почетному гостю. Он с удовольствием поел, отдохнул, смыл дорожную пыль в купальне, повалялся на перине, сменил одежду, немного побродил по дворцу, одним глазком глянул на то, как государь Элессар принимает умбарских послов, и к наступлению темноты вернулся к себе.

Он ничуть не удивился, когда высокий человек толкнул незапертую дверь и вошел без стука.

Уж конечно, капитану дворцовой стражи не представляло труда узнать, где поселили лихолесского гонца.

На этот раз он был без доспехов и шлема, длинные черные волосы стянуты на затылке в хвост, как носят роханцы и гондорцы.

— Зажги-ка еще свечей, — сказал он уверенным тоном человека, привыкшего командовать.

— Зачем это? Я тебя и так вижу, — игриво откликнулся эльф.

— Зато я хочу разглядеть тебя хорошенько. Ну?

Он прошел к кровати, скидывая на ходу куртку и рубашку, уселся на постель, не сводя глаз с Гилморна. Дождался, пока эльф поставит рядом с кроватью канделябр с тремя свечами, поймал его за край туники и сорвал ее, оставив голым. Взял за плечо, толкнул на кровать — Гилморн подчинился без слова, выгнулся по-кошачьи, опуская голову... он уже был смазан заранее, даже эльфам несладко трахаться без смазки... Гилморн вскрикнул, чувствуя, как твердый, налитой член входит в его дырочку, медленно и неотвратимо, растягивая ее болезненно-сладко-горячо. Капитан отымел его так, что в голове звенело, и сперма текла по животу и ягодицам, и только потом поцеловал, прикусывая пухлую нижнюю губу, и целовал, и не мог оторваться, и член его, прижатый к бедру Гилморна, снова подавал признаки жизни.

— Должно быть, у меня судьба такая — трахаться с вашей семьей, — вслух сказал Гилморн.

— Ты что, сразу меня узнал? — отозвался Амрэль. — Я тебя сразу, но ты ведь не изменился.

— Ты очень похож на отца. Такой же наглый.

— Я всегда о тебе мечтал, сколько себя помню. Скажи спасибо, что не отымел прямо в караулке.

— Тебе было четыре, когда я тебя впервые увидел. Знаешь, что ты сделал? Потянулся ко мне руками и сказал: "Хочу!"

— А когда ты в последний раз приезжал, мне было четырнадцать, кажется. На меня так даже не взглянул, зато к дяде каждую ночь таскался, шлюха эльфийская. Мог бы и мне дать разочек.

Гилморн засмеялся, потянулся под ним, с удовольствием ощущая на себе тяжесть сильного мужского тела.

— Ты же знаешь, я не люблю мальчишек. По-моему, стоило подождать.

— Еще немного, и я бы сам в ваше Захолустье наведался.

Эру, вылитый Норт. Только моложе и... счастливее, что ли? Не такой озлобленный жизнью. Он-то вырос в любви и согласии.

— Как ваш род еще не прервался, если столько народу склонно к мужеложству, — съехидничал Гилморн.

— Да мне, кроме тебя, никто из парней и не нравится, красавчик. Ну-ка, перевернись. Я тебе так засажу, что ходить не сможешь.

Волчья порода. Неукротимые в любви и на войне.

Все-таки была у самого развратного эльфа Средиземья большая и единственная любовь среди смертных: они, эргелионские лорды.

— Как зовут твоего сына, Амрэль? — спросил он, раздвигая пошире ноги.

— Амдар. Когда он подрастет, я отдам ему тебя в наследство.

Учитель фехтования

Отца своего я никогда не любил. Может быть, только в раннем детстве, когда еще не изведал на себе тяжесть его руки. Мать я никогда не знал; так и хочется сказать, что она умерла еще до моего рождения. Доля правды в этом есть: для отца она действительно умерла. Он никогда не говорил о ней, и я боялся расспрашивать. О том, что она не была его женой, я узнал в тот день, когда отец выгнал меня из дому. Как и о том, что я бастард.

Мачеха была добра ко мне, и ее кротость смягчала отцовский нрав. Но она все реже выходила из спальни, месяцами не поднимаясь с кровати, и отец пил, а во хмелю бывал жесток и несдержан, и синяки от его трости, бывало, по неделе не сходили. Но все же я никак не мог привыкнуть держаться от него подальше. К мачехе меня не пускали, и я был предоставлен сам себе — один в темных коридорах замка. Лучше уж грубые пальцы отца, хватающие за ухо, чем липкий страх и холодное дуновение сквозняка, будто кто-то невидимый прошел мимо. И временами отец все-таки был добр со мной, учил меня обращаться с оружием, рассказывал о своих странствиях... в такие минуты мне казалось, что я его люблю и буду любить всегда, если он мне позволит.

Потом уже я узнал, что мачеха хотела родить ему еще детей — и не могла, выкидыш следовал за выкидышем, поэтому она так много болела и рождения Амриса не пережила. После ее смерти отец обезумел. Не помню ни дня, чтобы от него не пахло вином. Меня он даже взглядом не удостаивал — просто отшвыривал в сторону, если я попадался на пути. Все внимание доставалось Амрису, а про меня отец забыл, словно я не был его первенцем, его старшим сыном. Передать невозможно, как я ненавидел этого крикливого младенца, отнявшего у меня и отца, и мачеху. Как-то раз даже пробрался тайком в его спаленку... нянька спала, свеча горела на столе, я заглянул в колыбельку, еле дыша от страха перед тем, что могу сотворить... и тут ненависть отхлынула от меня разом, как волна от берега, потому что братец посмотрел на меня своими глупыми глазенками и улыбнулся. Он-то ни в чем не виноват, эта мысль резанула меня, и я ушел, убежал опрометью и больше никогда не помышлял ни о чем подобном, даже когда братец стал старше, и стало ясно, что отец в нем души не чает и обращается неизмеримо мягче, чем со мной. Если бы он посмел задирать передо мной нос, я бы ему не спустил, но он меня любил, даже несмотря на то, что я держался с ним сурово. Он всех любил, этот приветливый мальчишка, унаследовавший кроткий нрав матери, ее мягкий голос, приятное обхождение и большие ясные глаза в обрамлении черных, как ночь, ресниц, так что они казались подкрашенными. И его все в замке любили, и даже отец не смел поднять на него руку — и как он смог бы, при таком сходстве с умершей женой?

Зато меня он в покое не оставлял, и я мечтал, как вырасту и переломаю ему все ребра. Рос я быстро и в четырнадцать лет уже был широкоплечим и сильным, в седле сидел, как влитой, и легко орудовал полуторным мечом — в отца пошел, а не в мать, как Амрис. Все же не решался я поднять на отца руку. Не так я его ненавидел, как боялся. Он имел надо мной полную власть: мог сам избить до полусмерти, а мог и на конюшне выпороть. Но пришел день, когда я, до крайности доведенный, выхватил у него трость и об колено переломил. Тут он посмотрел на меня так, будто впервые увидел. Не сказал ничего, но на следующий день пришел посмотреть, как я обучаюсь бою на мечах с нашим оружейником Кархадом. И нередко потом приходил, а несколько раз и сам приемы показывал. Стал давать мне поручения кое-какие, в дела замка посвящал. И бить перестал, больше и пальцем не тронул.

Надо сказать, что у отца были кое-какие дела в Бельфаласе, и ездил он туда часто. Из одной такой поездки вернулся он со светловолосым молодым человеком в щегольской одежде, с рапирой у бедра.

— Твой новый учитель фехтования, — сказал он хмуро, по своему обыкновению. — Кархад уже стар, может, этот городской хлыщ научит тебя новым штучкам.

Парень улыбнулся и поклонился, будто отец ему комплимент сказал. Я возразить не посмел, только взглянул на него скептически. Выглядел он немногим старше меня, худощавый и не слишком высокий, а рапира его казалась мне игрушкой. И смазлив он был, как девчонка: волнистые волосы по плечам, длинные ресницы, пухлые губы, нежные щечки. "Тоже мне учитель", — подумал я с досадой. Да только заблуждался я до первого нашего поединка. Хантале был быстрый, гибкий и невероятно выносливый. Рапира его так и мелькала у меня перед носом, и я весь потом обливался, стараясь не подпустить его близко. К тому же он знал множество хитрых приемов, так что к концу поединка я был измотан до крайности.

— Запомните, лорд Амран, сила в бою — не главное, — сказал он мне вежливо, и я не знал, поблагодарить его или к черту послать, только дышал тяжело, опираясь на меч, и сверкал на него глазами.

С Хантале мы занимались каждый день, и не по одному часу. Он меня многому обучил: как правильно дышать, как предугадывать действия противника, как экономить силы в бою, как наносить обманный удар и от обманных ударов защищаться. Он знал и гондорские приемы фехтования, и роханские, и умбарские, и харадские, и даже эльфийские чуть-чуть. На занятиях я ему в рот смотрел и даже слово боялся вставить, чтобы не перебить. Кто еще расскажет, какое оружие у орков или как пираты ходят на абордаж. Был он родом из Бельфаласа, сын гондорца и девушки из народа харадрим — по крайней мере, так он сказал. На первый взгляд он ничем не отличался от местных жителей, но если приглядеться, чужая кровь чувствовалась: в разрезе глаз, в скулах, в черных бровях и ресницах, в тонких чертах лица... в самой его красоте было что-то экзотическое, нездешнее, будто бы ветер с моря в глубине материка.

Успел он за свою жизнь повидать и пережить немало, это было видно, не сразу, но видно, по глазам — пряталась в их глубине какая-то безысходная горечь. И лет ему было побольше, чем казалось на первый взгляд. Кажется, не было ничего на свете, чего бы он не умел, даже из того, что не полагается уметь благородному воину: лепешки печь или одежду зашивать, паруса ставить или рыбу ловить. Да только он не скрывал, что тяжелой работы не любит, и руки у него были нежные, белые, ничуть не загрубевшие. Служанки шептались, что он их мажет сывороткой, будто благородная дама.

Еще он умел читать и писать, да не просто так, письмо накарябать, а много книг прочел и стихи всякие знал наизусть. Отец его к Амрису приставил, наставником. Я тоже на эти уроки временами приходил и слушал. Хантале улыбался и ничего не говорил, а братец только рад был. Мне даже стыдно иной раз становилось, как он мне радуется, хоть я с ним никогда не играл и смотрел на него свысока.

А еще Хантале был отцовым любовником.

Узнал я это случайно... или, может быть, не случайно, ведь мне хотелось выяснить, чем они наедине занимаются. А они часто наедине оставались, в библиотеке в башне или в комнате отца. Кажется, ну что странного, не первый раз такое, и раньше отец со всякими людьми запирался и дела обсуждал — с управляющим, с деревенскими старостами, с офицерами из города... но никогда раньше мне не хотелось подкрасться к двери и заглянуть в замочную скважину. Подслушивать-то было бесполезно, дверь дубовая, и запиралась плотно. Вот я подкрался и заглянул. В первый момент даже не понял, что там происходит... почему Хантале вздрагивает, опираясь на стол, и голову закидывает, и губы кусает, а отец сзади к нему прижимается. Потом понял — и будто в пламя шагнул. Встало у меня так, что больно стало терпеть. Я у себя в комнате закрылся и принялся дрочить, а перед глазами стояло лицо Хантале.

Признаться, раньше я сексом не особо интересовался. Так уж получилось. Конечно, в отрочестве и сны стыдные снились, и рукоблудием занимался чуть не каждую ночь, а все-таки сойтись ни с кем не хотелось. Служанки и дворовые девки на меня поглядывали, все-таки сын лорда, молоденький и собой недурен. Чуть не каждая норовила меня грудью задеть или на сеновал заманить. Но мне эти крутобедрые деревенские красотки совсем не нравились, просто, можно сказать, мутило от них, и от запаха, и румян свекольных, и от пышных грудей, похожих на вымя. Может, все бы по-другому сложилось, будь Найра тогда постарше. Я ведь помню, как меня жаром обдавало при взгляде на ее стройную фигурку. Будь нам обоим по пятнадцать лет, я мог бы полюбить ее со всем жаром юности. Но она была совсем еще младенцем, когда нас сговорили. А когда она созрела для брака, когда мне отдали мою нареченную, такую испуганную и счастливую одновременно, всю в белоснежном кружеве, что сделал я? Напился от смущения и страха — ведь мне в первый раз предстояло лечь с женщиной, раньше не доводилось как-то, да еще с благородной леди, а я совсем огрубел в боях и скитаниях, привык к потной возне на сеновале или в палатке, не снимая штанов... Как же было стыдно от мысли, что ничего не получится... Получилось, конечно, но в такой скотской манере, что моя юная жена больше никогда не питала ко мне уважения и привязанности. Я же от угрызений совести защитился пренебрежением и жестокостью. Тяжело мне было с тех пор смотреть на свою жену — как на дверь, которая навеки перед тобой закрыта.

Но тогда мне было шестнадцать, и кровь во мне играла, и хотелось чего-то, а чего — непонятно. То ли любви такой, как в книжках, чтобы за несколько счастливых минут жизнь отдать было не жалко, то ли власти полной над предметом любви, чтобы ни в чем не встречать отказа. Стыдно и жарко мне было подглядывать за отцом и Хантале, но я не мог этого не делать. Потом бессонницей мучился и все пытался понять: почему отец обращается с Хантале, как с рабом, и почему Хантале ему позволяет? Неужто любит? Но в этом я сомневался, когда видел, как Хантале кривится, будто от боли, и какие взгляды исподтишка бросает на отца. Была здесь какая-то тайна, которую я страстно хотел разгадать — а еще вдруг понял, что не менее страстно хочу обладать самим Хантале. Чтобы он вот так же выгибался подо мной и так же покорно стоял передо мной на коленях. Я с ума сходил, вспоминая его узкие смуглые бедра, и мне безумно хотелось вплести пальцы в его пепельные волосы, впиться в его алые губы, выбить у него рапиру из рук во время занятий и прижать к стене, безоружного, беспомощного... Эру, в жизни я так никого не хотел, как его. Шло время, и я осмелел до того, что после занятия попытался его поцеловать. Он сопротивлялся, отворачивал лицо, но по силе ему было со мной не сравниться. Играючи я удержал его запястья одной рукой, а другой взял за подбородок и на несколько минут забыл обо всем, припав к его упрямому рту.

Он посмотрел на меня надменно и сказал:

— Если вы еще хоть раз ко мне прикоснетесь, я пожалуюсь лорду Амроту.

Я разозлился страшно. Я-то думал, что стоит мне его поцеловать, и он сразу отдастся мне, поломавшись для вида. Мне хотелось ударить его, чтобы стереть это надменное выражение с его лица, но я не посмел. Угроза была слишком реальной. Я выпустил его, но сказал на прощание, не удержавшись:

— Ты еще пожалеешь об этом, харадская блядь.

Он усмехнулся горько и вышел, и с тех пор обращался со мной холодно и официально, а моя страсть только сильнее разгоралась. Я расспрашивал про него тех, кто сопровождал отца в последней поездке, но они ничего толком не знали. Однако рассказали, что в тавернах Хантале не снимал капюшон плаща и садился в самый дальний угол, будто не хотел, чтобы его узнали. "Честный человек так делать не будет", — сказал мне Эрхард, сплюнув. "Знавал я одного карточного шулера, — присоединился к нему Клей. — Тоже в такие вот яркие тряпки одевался и строил из себя благородного". Тогда я дождался, пока отец уедет на охоту, и порылся в его столе. Свиток этот долго искать не пришлось. Какая-то официальная бумага — приказ или объявление. В нем предписывалось найти и схватить опасного харадского шпиона, который выдает себя то за менестреля, то за лекаря, то за женщину, мастерски умеет изменять внешность, отлично владеет оружием, отличительная же примета у него одна: татуировка на внутренней стороне бедра.

Тут мне все стало ясно. Татуировку я видел, когда отец раскладывал Хантале на столе в библиотеке, и чуть не кончал от мысли, что когда-нибудь рассмотрю ее во всех подробностях.

Не теряя времени даром, я поднялся в библиотеку, где Хантале проводил много времени, когда оставался один. И на этот раз он был там. Посмотрел на меня неприветливо и уткнулся в книгу. Я уперся руками в ручки кресла и наклонился над ним.

— Я знаю, кто ты.

Он даже на меня не взглянул, и я выхватил у него книгу и бросил в угол.

— Лорду Амроту не понравятся ваши манеры, — сказал он, лениво растягивая слова, и заложил руки за голову, будто мы вели дружескую беседу.

Я ударил его ладонью по щеке, а когда он попытался вскочить из кресла — толкнул обратно. Лицо его мгновенно изменило выражение, и он процедил:

— Убери руки, щенок.

— Ты что, не понял, что я сказал? Я знаю, кто ты. Знаю, почему ты лижешь отцу задницу. Он грозится выдать тебя, да? У нас в Итилиене шпионов не жалуют. Хочешь, расскажу, что сделают с тобой солдаты?

— Эру, какая у вас фантазия, лорд Амран! — сказал он и рассмеялся мне в лицо. — А может, у вас начинается горячка?

Я невольно поразился его самообладанию. Даже засомневался, прав ли я. Но его выдало то, как легко он перешел от гнева к насмешке — как человек, привыкший притворяться.

— Твой приговор — вот здесь, — и я сунул ему руку между ног. — Татуировочку-то не спрячешь.

— Не понимаю, о чем вы.

Его игра была безупречна, и в серых глазах не было ни тревоги, ни страха, даже когда я снова его ударил.

— Хватит прикидываться, сука. Хочешь, чтобы я отправил кого-нибудь с донесением в город? К вечеру здесь будет отряд солдат.

— Лорд Амрот вряд ли это оценит.

Я сказал ему открытым текстом, куда может убираться лорд Амрот.

Он помолчал, не глядя на меня, потом сказал:

— Чего вы хотите?

Усмехнувшись, я поставил колено на подлокотник кресла и расстегнул штаны. Он попробовал отвернуть голову, но я схватил его за волосы и удержал. Я так этого хотел, что голова шла кругом.

— Открой рот, — приказал я.

Он не послушался и снова получил по морде. Пробормотал что-то, вроде бы: "О боже, опять..." — и я ткнул ему в рот свой ноющий от напряжения член. Наконец-то я был в нем, и это было так сладко, что я едва не кончил прямо сразу. Но мне хотелось продлить удовольствие, и через несколько минут я вытащил его из кресла и толкнул на стол. Я был как в огне, меня раздирали противоречивые желания: то хотелось избить его до синяков, то перецеловать всего... Помню его гладкий зад под моими руками, и как я втиснулся в него, грубо и властно, и вылился в него, стиснув зубы, чтобы не заорать от удовольствия.

Губы у него дрожали, и лицо горело, когда он разогнулся и начал натягивать штаны.

— Весь в отца, такая же скотина, — в голосе его была неприкрытая ненависть.

Я усмехнулся. Следовало бы его избить за такие слова, но не хотелось оставлять синяков. Да пусть говорит, что хочет. Все равно он теперь в моей власти. И когда я сказал:

— Придешь сегодня ночью в мою комнату, — то знал, что он не посмеет ослушаться.

В тот день я впервые изведал не только плотскую страсть, но и пьянящий вкус обладания, непоколебимую уверенность в том, что мне подчинятся, и не могу сказать, что доставило мне большее наслаждение.

Он приходил ко мне всякий раз, когда я ему приказывал, раздевался и ложился в мою постель, голый, гибкий, горячий... вздыхал сквозь зубы, когда я входил в него, дышал со всхлипами, вцеплялся пальцами в простыню, стонал... у меня сводило мышцы живота от этих стонов, я утыкался лицом в его атласную спину со сведенными лопатками, в разметавшиеся волосы, и вбивал, вбивал его в постель. А иногда он приходил ко мне с резким запахом пота на коже — не своим запахом, дырочка между его ягодиц была растянутой и влажной, и я зверел от мысли, что он ложится под моего отца, что он лежал под ним только что, я готов был его растерзать, я хотел, чтобы он принадлежал только мне... Но следовало быть осторожным, чтобы отец ничего не узнал, и мне приходилось смирять свою страсть в постели, и сносить его близость во время занятий, и проходить мимо в узких коридорах, и ждать темноты, скрипя зубами от желания. Когда приходила ночь, я брал свое, стискивая его в объятиях. Мне хотелось забавляться с ним, как с игрушкой, трогать его и целовать, тискать... меня переполняло такое вожделение, что я не знал, как его излить, мне было мало просто засунуть член в это тело, мне уже не хотелось быть с ним грубым, с ним, таким сладким и нежным... и я не замечал, как он сам подставляет мне губы, как берет мою руку и кладет туда, где хочет ее ощущать, как двигается подо мной, как направляет меня...

Я запомнил тот день, когда он впервые лег со мной по своей воле.

— Зачем ты пришел сегодня, я не приказывал тебе, — сказал я хрипло. Я сделал это нарочно, я хотел узнать, придет ли он, и несколько часов сгорал от нетерпения.

Он остановился у постели в нерешительности, опустил руки, которыми начал уже расстегивать рубашку, и не говорил ничего. Тогда я вскочил, прижал его к себе и принялся целовать. Мы задыхались от любви и не могли насытиться друг другом. Под утро я сказал:

— Я не хочу, чтобы ты возвращался к нему.

— Мне не остается ничего другого, — шепнул он.

— Мы убежим, — сказал я, чувствуя себя взрослым и сильным, готовым защитить его от всего мира.

И мы убежали. Я прихватил шкатулку с драгоценностями мачехи, увел трех лошадей из конюшни, набрал припасов, и мы ни в чем не испытывали недостатка. И ни единого рассвета больше не встретили порознь.

Я мог бы описать, как нам было хорошо вместе... на постоялых дворах, на лесных ночевках... в крошечной комнатке на втором этаже таверны "Маковая росинка" в Минас-Тирите, до которого мы наконец добрались. Я мог бы... но это слишком больно.

Помню, я спросил, как его настоящее имя. Он засмеялся и ответил:

— Называй меня Хантале. Тот, кем я был раньше, умер. А хочешь, дай мне новое имя. Это будет справедливо, ведь с тобой я заново родился.

И я называл его Тале, когда мы занимались любовью.

Татуировка у него была такая: свившийся в кольцо морской дракон, похожий на змею, с усами, как рисуют на Юге. Лежа щекой на его бедре, я думал: как больно делать татуировку на такой нежной коже! И решился спросить:

— Откуда это у тебя?

Он помедлил, но все-таки ответил:

— От первого любовника. Как знак, что я принадлежу ему.

— И ты позволил?

На этот раз он молчал дольше, потом сказал тихо:

— Я бы сердце свое вырезал ради него.

И я больше ни о чем не стал спрашивать. Странный холодок коснулся моего сердца — будто бы дверь в прошлое Хантале чуть приотворилась, и оттуда потянуло сквозняком. Наверное, я мог бы узнать о нем правду тогда, и потом она не стала бы для меня таким потрясением. Но тогда я не решился войти.

Мы стремились насладиться каждой минутой нашей близости, словно зная, как мало времени отпущено нам судьбой. И даже в лавку за едой я спускался неохотно, зато обратно летел, как на крыльях. В тот день ничто не предвещало беды — но когда я вернулся, покупки выпали у меня из рук, потому что в комнате было полно солдат, и мой отец собственной персоной восседал в углу на единственном стуле. А Хантале был привязан к кровати, голый и с кляпом во рту.

Меня схватили так быстро, что я не успел дотянуться до меча. Я был испуган до смерти, но не за себя, а за своего возлюбленного, потому что ему грозило куда более суровое наказание, чем мне.

— Покарайте меня, отец, — сказал я, и собственный голос показался мне чужим. — Я один во всем виноват, и побег был моей идеей.

Я ожидал, что отец обрушит на меня ругательства и проклятия, но он вдруг сказал спокойно, почти мягко, как никогда раньше со мной не говорил:

— Ты опозорил нашу семью, Амран, но вина за это лежит не на тебе, а на том лживом создании, которое опутало тебя сетями сладострастия. Знаешь ли ты, кто этот человек? Он родился в харадском борделе, от шлюхи, и всю свою жизнь был шлюхой, пока его не выкупил умбарский капитан Усанаги по прозвищу Морской Дракон — это его знак он носит на теле, так в Умбаре принято клеймить наложников.

Я в ужасе посмотрел на Хантале, взглядом умоляя его: скажи, что он лжет! Но Хантале отвел глаза, и это было красноречивее всяких слов. А отец продолжал:

— Десять лет он служил Морскому Дракону и телом, и душой, шпионил для него в Бельфаласе и Андрасте, разжигал огни на берегу для черных кораблей Усанаги, чтобы пираты грабили и жгли мирные гондорские деревни. И ты не первый наследник благородной семьи, которого этот шлюхин сын обольстил. Будет справедливо, если мы поступим с ним, как со шлюхой.

И меня заставили смотреть, как солдаты по очереди насилуют моего возлюбленного. Я словно весь оледенел и едва понимал, что происходит. Он дергался в путах... хрипел, мотая головой... скрипела кровать, солдаты смеялись... пот и сперма на смуглых бедрах, и кровь, Эру Всемогущий... Последним отец заставил быть меня — стыдно сказать, ему даже не пришлось угрожать или уговаривать... меня толкнули к Хантале, я лег на его вздрагивающее тело и овладел им, не чувствуя ничего, только страшную опустошенность.

Когда меня вывели за дверь, я потерял сознание. У меня началось что-то вроде мозговой горячки, я метался в жару и бреду, ненадолго приходя в себя. Меня отвезли домой по Андуину, смутно помню плеск волн и покачивание палубы... и еще я помню, как манили меня волны великой реки, но я был слишком слаб, чтобы дотянуться до борта. Люди шептались, что мой любовник навел на меня порчу, я хотел им возразить, что он никогда бы такого не сделал, но распухший язык мне не повиновался. Потом были кроны деревьев над головой, лошадиный храп, а потом — беленый потолок моей комнаты в замке Эргелион, лицо сиделки, горькие травяные отвары и снова спасительное забытье, в котором не было ни отца, ни Хантале, ни даже меня, униженного и растоптанного.

Я встал с постели молчаливым и ко всему равнодушным. Во мне не осталось никаких чувств — ни любви, ни ненависти, ни горя. Я послушно выполнял все поручения отца, объезжал поместье, улаживал дела с купцами в городе, охотился, читал книги, но все это проходило мимо меня, не оставляя следа. Отец подыскал мне мальчишку из деревенских, для согревания постели, но я даже не помню, как он выглядел и что с ним стало потом. Казалось, ничто уже не может тронуть меня, порадовать или огорчить. Два года прошли, как во сне.

На исходе осени отец вызвал меня и сказал:

— Я тобой доволен, Амран. Ты стал образцовым сыном. Думаю, поездка в Минас-Тирит станет для тебя отличной наградой. Вот тебе деньги, развлекайся, кути, как положено наследнику Эргелиона. Я дам тебе письмо к начальнику городской гвардии, познакомишься с жизнью армии, ведь тебе пора подумать о военной карьере. А если тебе понадобятся развлечения особого рода, загляни в заведение "Майская роза" возле Восточной башни.

Второй раз в своей жизни я оказался в Минас-Тирите, и горечь всколыхнулась в моей душе при виде белых стен и просторных улиц, по которым я когда-то проходил, юный и счастливый в своем неведении. Но все же было это знаком, что чувства во мне начали оживать. После необходимых дел и новых знакомств я решил воспользоваться советом отца и посетить упомянутое им заведение.

Я узнал его сразу, хотя в первый момент не поверил, что вижу его. Он был все еще красив, хотя красота его увяла, будто осененная крылом смерти. Но во всем прочем он изменился, взгляд его был затравленным, движения — боязливыми, и сам он был худ и бледен. Волосы его были выкрашены в черный цвет, глаза густо подведены по харадскому обычаю, и одет он был в одни прозрачные шаровары.

Он скользнул по мне глазами, не узнавая, и меня будто ножом полоснуло.

— Давно у вас этот парень? — спросил я хозяина, стараясь говорить небрежно.

— Года два, наверное. Он немножко не в себе, — хозяин подобострастно хихикнул. — Накурится своей травки и ходит, как во сне. Зато хорошенький, как картинка, и в постели просто чудо, послушный и нежный. Выберите его, благородный господин, не пожалеете.

Я заплатил, не торгуясь, и мы остались наедине. Он склонился в поклоне и принялся развязывать пояс.

— Хантале, ты не узнаешь меня? — воскликнул я, хватая его за руки.

— Да, конечно, благородный господин, я вас узнаю, — забормотал он, отводя глаза, и я понял, что он лжет, боясь наказания.

И с болью в сердце, удивившей меня самого, я заметил, что ноздри его и губы имеют чуть синеватый оттенок, как у людей, пристрастившихся к харадской травке, которая дарила волшебные иллюзии, а при постоянном употреблении сводила человека в могилу за несколько лет.

Ничего в нем не осталось от моего веселого и гордого любовника. Когда мы легли в постель, он улыбался мне с безличным профессионализмом проститутки, и такими же были его ласки, а мысли его блуждали где-то далеко... может быть, он вспоминал те дни, когда мы были вместе, а может быть, своего хозяина, чей знак по-прежнему был вытатуирован на его бедре. Горе и безысходность душили меня, и слезы подступали к глазам. С неотвратимой ясностью я понял, что никогда и никого, кроме него, не любил, и ничто были перед этой любовью и козни отца, и прошлое Хантале... разве не готов он был забыть свое ремесло ради меня, и разве не я его погубил? Мысль эта жгла хуже каленого железа.

Я провел с ним три дня, пытаясь пробудить в нем воспоминания и волю к жизни. Тщетно... В глазах его ни разу не промелькнуло понимание, и взгляд был все таким же затравленным и безумным, а стоны страсти — такими же притворными и заученными. Только когда я приносил ему щепотку травки, его лицо оживлялось, а руки дрожали от нетерпения.

В последний вечер я принес не одну, а три щепотки, и сам разжег для него курильницу. Хантале лежал в моих объятиях, вдыхая дым, и на лице его проступало умиротворение. Он погружался все глубже в мир грез и волшебных видений. Лишь Эру Единый знает, что проплывало перед его мысленным взором. Но я почему-то уверен, что в эти несколько часов он был счастлив. Мы оба молчали, я лишь изредка целовал его длинные пальцы, которые вряд ли смогли бы теперь удержать рапиру, и губы, которые больше не произносили слова любви и не улыбались искренне. Дыхание его становилось все тише, и сердце билось все реже. Аптекарь, продавший мне травку, обещал, что смерть от такой дозы будет приятна и безболезненна.

Курильница выпала из ослабевших пальцев Хантале, и я уже думал, что все кончено, как вдруг он открыл глаза и взглянул прямо на меня. Просветлев лицом, он прошептал:

— Амран, любовь моя... — и умер.

Я бережно положил его на ковер, поцеловал в последний раз в холодные губы, а потом опрокинул лампу на шелковые занавески. Я пришел в себя только за городскими воротами, и по лицу моему струились слезы. Я и не знал, что еще способен плакать. Оглянувшись, я увидел где-то у Восточной башни столб дыма, поднимающийся в небо. Я сел на землю и стал смотреть на погребальный костер моего Хантале, и просидел так до темноты.

Что было дальше? Ничего. Я вернулся домой и снова вел себя, как образцовый сын. Но стоило мне только услышать голос моего отца, взглянуть ему в глаза, и с холодной ясностью я понял, что ненавижу его и желаю ему смерти.

Надеюсь, ему было больно, когда он застал меня с Амрисом. Я на это и рассчитывал. Братец всегда был его любимчиком, а я разложил его на том же столе в библиотеке, где отец раскладывал Хантале, и трахал, как последнюю шлюху. Но отец всегда мог сделать мне больнее, чем я ему. Он даже Амриса не пожалел. Моего нежного маленького братца взяли и выпороли на конюшне, и я ревел, как раненый медведь, перед запертой дверью, слушая его крики, и проклинал отца на чем свет стоит.

Отец выгнал меня из дома без гроша, но мне было все равно. Полный ненависти ко всему миру, я отправился воевать и с особенным удовольствием резал умбарских пиратов. Жаль, что Морской Дракон Усанаги погиб за несколько лет до того. Его смерть доставила мне почти такое же удовольствие, как смерть моего отца. Он закончил свои дни на охоте, когда с ним рядом не было никого из сопровождающих.

Обстоятельства его смерти знают лишь великие валар — и я. Но об этом я не стану рассказывать.

Послесловие автора (2004 год)

Со смешанным чувством грусти и радости сообщаю, что это последнее произведение из цикла "Самый развратный эльф Средиземья", который был начат мной еще в марте 2002 года. Судьба Гилморна, волновавшая меня почти три года, сложилась, эволюция персонажа завершилась, создание образа закончилось. Это не значит, что рассказов про него больше не будет. В конце концов, написала же я "Ночи Мандоса" и "Ночи Рохана". Но все это будет эпизодически, коротко и ничего к образу Гилморна не добавит. История, которую я считала себя обязанной рассказать, рассказана. Все остальное — бонус. Обращаю ваше внимание на то, что многие локации и расы остались неохваченными :) Гномы и Мория, Эриадор и хоббиты, Аман и валары; наконец, орки, балроги, назгулы... Ах да, есть же еще Харад и Умбар! Все это я оставляю на откуп читательской фантазии. Напоминаю: каждый имеет полное право использовать Гилморна в хвост и гриву, не спрашивая моего разрешения. Только укажите, кому он принадлежит, поставьте ссылку на мою страницу в Притоне Графомана и пришлите мне текст, чтобы я порадовалась и, может быть, высказала пару замечаний. В конце концов, кто лучше всех знает моего героя, если не я?

Пользуясь случаем, хочу сказать спасибо всем читателям за то, что вы были со мной все это время, полюбили крошку Гила, приняли живейшее участие в его судьбе и растиражировали его имя по всему фэндому :) Он тоже вас любит, верьте мне. И готов принадлежать всем и каждому :)))

Послесловие автора (2014 год)

Опять же со смешанным чувством радости и уныния сообщаю, что опять впряглась в ярмо и решила все-таки дописать историю Гилморна до какого-нибудь логического завершения, наградить его счастливой любовью и пятью детьми, хо-хо. Про детей — шутка. Хотя, если подумать, Итильдина в "Эклипсисе" я ребеночком наградила :). Вышедший "Хоббит" явился мощным катализатором, и опять же меня всегда привлекали загадочные и почти не описанные Умбар и Харад. Рабочие названия для новых частей именно такие: "Ночи Умбара" и "Ночи Харада". Однако никаких прогнозов по части того, сколько там будет текста, когда это примерно будет написано, дать не могу. Я вообще честно не думала, что когда-нибудь вернусь к Гилморну — но вернулась, полная вдохновения. И еще я, к сожалению, уверена, что лучшие вещи про самого развратного эльфа Средиземья уже мной написаны, продолжение будет всего лишь подбиранием хвостов.

Печально, когда все эти комментарии и послесловия тырят на Либрусек и прочие библиотеки. Я никогда не рассматривала свои повести как некие литературные произведения, которые можно вывешивать на литресурсы. Я их выкладываю, чтобы общаться с читателями. Но разные граждане, наверняка не имеющие отношения к слэшу и прочей эльфоэротике, тырят любые связные тексты большой длины, заливают на Либрусек и получают за это какие-то бонусы. Тупо же. Вот пусть и это зальют не глядя :))))

Комментарии

1. То, что рассказывает Амрис о деревенских нравах, — практически плагиат. Цитирую:

Он был отлично осведомлен о подобных отношениях, все-таки вырос в деревне, где такое нередко случалось между старшими, еще не женатыми парнями и их младшими приятелями. Девушки были под строжайшим запретом, а когда тебе двадцать, от этого дела остается только на стенку лезть или удовлетворять друг друга как придется. (Клод&Марго, "Брат моего сердца").

Дальше идет очень эротичное описание первого опыта главного героя с мальчиком по имени Жани. Могу с точностью сказать, что образ Талли навеян именно им. Мне настолько нравится этот отрывок у Клода и Марго, что я собиралась даже использовать прямую цитату в разговоре Гилморна и Амриса (ну, может слегка ее изменить, но оставить узнаваемой):

— Ладно, теперь ты расскажи про свой первый опыт с мужчиной, и чур ничего не утаивать.

— А с чего ты взял, что он у меня был?

— Ну, хватит валять дурака, или ты меня считаешь за слепого и слабоумного!?

Первоначально история Талли должна была выглядеть по-другому. Я даже начала ее писать, но потом почувствовала стойкое отвращение к откровенной педофилии — главным образом, из-за прочтения романа Дмитрия Бушуева "На кого похож Арлекин". Инцеста там нет, но герой довольно подло использует роль отца для совращения 14-летнего мальчика. История, в общем, напоминает "Лолиту", только финал еще хуже. Так что свой порнорассказ я решила в текст повести не включать. Однако стереть его рука не поднялась, поэтому я решила привести его здесь as is.

...Я до сих пор помню этот день во всех подробностях. Могу закрыть глаза и снова увидеть, как блестит река под солнцем. Я тогда сбежал из замка, и мы пошли на реку ловить рыбу. Было жарко, мы спрятались от солнца под обрывом в камышах, чтобы нас не видно было с берега, и болтали. Вот тогда Талли снова начал надо мной подшучивать, спрашивать, когда я наконец потеряю невинность. Наверное, надо сначала рассказать про Талли. Он был сын мельника, мой самый закадычный друг. Если бы отец узнал, что мы дружим, он бы с меня шкуру спустил, точно. Вообще-то он меня никогда не бил, а вот слугам и даже моему старшему брату от него часто доставалось. Но это пока Амран был помладше. Потом он у отца плетку выхватил и переломил о колено, и тот его не трогал больше. Это считалось нормально, когда отцы колотили своих сыновей, вроде как волю, характер воспитывали. Я, конечно, этого не видел, маленький еще был слишком. Отец и брат, понятное дело, о таком не распространялись, мне потом уже кормилица рассказывала. Слуги вообще всегда знали, что в замке творится, и друг другу передавали. И Талли тоже прекрасно знал, что у меня еще никого не было, а мне уже было пятнадцать. Ну, если бы у меня кто-то был, я бы сам ему похвастался, у нас не было секретов друг от друга.

Про Талли я тоже все знал, он мне уже давно рассказал, что с ним его отец делает. У него мать умерла, отец тосковал сильно, домой приходил пьяный. И вот как-то раз он к Талли подлез и взял его силой, как девчонку. Простолюдины это называют "паутинку снять", когда молоденького мальчика первый раз мужчина берет, не знаю, почему. Талли, конечно, сопротивлялся, но что он мог сделать, папаша у него был такой здоровый, два мешка муки играючи поднимал. Одним разом дело не кончилось, потом он уже всякий раз, когда пьяный возвращался, норовил Талли завалить на кровать и отыметь. А если Талли успевал убежать или спрятаться, то на следующий день его бил или сажал под замок на целый день. Талли с меня взял клятву, что я никому не проболтаюсь, и рассказал. Синяки мне показывал и плакал. Мне тогда его было очень жалко. Потом он часто на отца жаловался, грозился, что сбежит от него совсем. Только не мог он на самом деле никуда сбежать, далеко бы не ушел, замерз бы или с голоду помер, это как раз конец осени был, холода не горами. Он мне говорил, что зиму как-нибудь перетерпит, а весной сбежит. Но я думаю, он все равно бы не сбежал. Он ведь любил своего отца, даже несмотря на то, что тот его пользовал, как шлюху.

Талли сначала смущался, когда об этом говорил, но я все время из него подробности вытягивал, мне было дико интересно, и он тоже привык все рассказывать от начала и до конца. Ему же не с кем было об этом поговорить, кроме меня, а я никогда над ним не издевался, только слушал, открыв рот, даже вопросов не задавал. Может быть, Талли нравилось, что он уже такой опытный, в отличие от меня, хоть я был и старше, и сын лорда. Скоро он со своими обязанностями смирился, уже сам раздевался, когда отец ему приказывал, ложился к нему в постель и все ему позволял. А потом отец стал его под своих клиентов подкладывать, за деньги. Приедет кто-нибудь из соседней деревни зерно смолоть, а ему за пару монет потрахаться предлагают, прямо тут же, в чулане, на мешках с мукой. Талли ведь симпатичный был, стройный, волосы светлые. Охотников полно находилось, тем более что он уже знал, как мужчину удовлетворить. Талли отказаться не смел, его бы тогда силой взяли, а это больнее, да и отец бы потом добавил еще. Вот он покорно шел в чулан с каким-нибудь крестьянином, а иногда сразу с двумя, все с себя снимал, а они там с ним вытворяли, что хотели.

И все это он мне потом пересказывал. Смущаться уже давно перестал, да и нравиться ему это начало. Один, видать, попался нежный и опытный, не поленился поласкать мальчишку, и он сразу просек, где собака зарыта. Быстро науку любви усвоил. Когда он все это описывал, у меня вставало, да и у него тоже. Мы иногда на сеновале прятались, зарывались в сено и друг друга трогали, только не трахались никогда, потому что дали клятву, что не будем этого делать, будем только друзьями. Мне, в общем, и не хотелось с ним спать. Наоборот, наслушаюсь я его рассказов, а потом ночами уснуть не могу, мечтаю, что меня вот так вот какой-нибудь мужчина затащит в темный угол и будет тискать. И сны всякие снились. Например, что отец меня приводит в свою комнату и приказывает раздеться... потом трогать начинает... дальше у меня фантазия как-то не шла, я же был неопытный, не знал, как все на самом деле происходит, но даже от таких снов просыпался весь в поту и на мокрых простынях.

Прошло совсем немного времени, и Талли уже не жаловался, а хвастался. Отец его понемногу начал богатеть, народ к нему валом валил, и он стал к своему сыну поласковее относиться, и в постели, и вообще. Позволял даже выбирать, с каким из клиентов пойти, а с каким нет. Если Талли кто-то не нравился, то отец его уже не принуждал. Еда у них появилась хорошая, одеваться стали получше, мельницу подновили, еще пару пристроек добавили. Талли теперь в сапогах расхаживал по праздникам, а еще отец ему подарил настоящее ружье и охотничью собаку, даже у меня такого не было, я завидовал ему страшно. На меня-то мой отец мало внимания обращал, а я даже на такое был готов, чтобы стать с ним ближе. Брат меня вообще не замечал, все-таки десять лет — большая разница. А я им восхищался почти так же, как отцом, они оба были такие молчаливые, суровые, сильные... Но серьезно я об этом не думал, не потому что грех, на это мне наплевать было, да и нравы в деревне простые... Просто они были слишком далеко от меня, совершенно недосягаемые. В детстве я совершенно серьезно считал своего отца богом, таким же, как Эру или хотя бы как Манвэ...

2. История отношений Амрана и Амриса навеяна повестью Эарнура "Круги над водой", где речь идет о любви шестнадцатилетнего Войда к Элдиру Ангхальту-и-Идулальве. Кто-то может сказать, что эти две истории совсем не похожи, но я-то знаю правду. Творчество Эарнура, с которым я познакомилась в начале 2002 года, стало катализатором для множества моих идей, которые я воплощаю до сих пор. И тема инцеста у Эарнура встречается достаточно часто, чтобы обратить на нее внимание.

Цитирую избранное:

...Дело в том, что в мои шестнадцать лет я был абсолютно неискушенным в любовных делах. Как-то не тем у меня голова была занята. Задирать юбки крестьянским девушкам мне было неинтересно, хотя, по словам Рэнда, сына нашего управляющего, у меня были все шансы преуспеть в этом занятии. Но преуспевал в основном Рэнд. Мне же, надо думать, хотелось чего-нибудь более оригинального. А теперь появился Элдир, и к тому же я прочитал этот дурацкий роман. В общем, я придумал себе занятие: обольстить Элдира. Мне хотелось свести его с ума, заставить его открыть мне душу, мне хотелось быть для него всем, хотелось играть его сердцем, я мечтал, чтобы он потерял голову из-за меня, а уж чем все это могло закончиться, я себе вовсе не представлял. Главным для меня было преуспеть в обольщении, а там уж куда кривая вывезет. Я уже представлял себе патетические сцены в духе этого треклятого романа, я даже знал, что буду говорить и предвидел ответы Элдира. Но собственно то, чем должно было закончиться обольщение, я представлял себе более чем смутно. Конечно, в романе было изрядно любовных сцен, и я их перечитал не один раз, но мое воображение отказывало мне, когда я доходил в своих мечтах до падения в жаркие объятия соблазняемого мной Элдира. Любовного опыта у меня не было, это точно... ("Круги над водой")

3. Эпизод "Накажи меня" — это не плагиат :) Это такое модное явление постмодернизма — скрытая цитата. Из рассказа Морфинниэль "Tenshi", завоевавшего 1-е место в номинации "Лучший NC-17" на конкурсе RSYA-2003. Я самолично вручала Морфинниэль приз и грамоту. Цитату я привела не потому, что у меня исчерпалась фантазия, а как дань уважения этому замечательному автору :) В оригинале эпизод звучал так:

Кай облизал губы, глянул на Масу из-под ресниц:

— Хочешь меня... — тщательно выверенная пауза, — наказать?

Его голос звучал так чувственно, что встало бы и у трупа.

4. Поскольку это произведение — последнее в ряду давно задуманных про Гилморна, в нем есть несколько цитат и аллюзий из прошлых произведений. Перечислять смысла нет, кому надо, тот узнал и так. Отдельно хочу отметить только эпизод с плеткой. Фраза из "Ночей Мордора": "Я тебя выпорю, а потом отымею рукояткой плети", — всегда производила глубокое впечатление на читателей :) Один из них даже прислал мне письмо с просьбой описать это в рассказе. Я ответила, что вот так просто описать не могу, но если вдруг придется ко двору... Как видите, пришлось :)

5. "Норт, одетый только в расстегнутые штаны, как раз занимался тем, что раскладывал на голом животике Гилморна кусочки фруктов, собирал их губами и запивал красным вином". Это тоже не плагиат, а дань уважения Ауренге — автору восхитительно эротичного произведения "Книга Арджуны". Один из моих любимых эпизодов:

...Кришна кормил Арджуну с рук ломтиками томленых в меду персиков. Персики истекали сладостью, и великий лучник нежно облизывал розовые ладони любимого бога, целуя заодно впадинки локтей и трепетный живот над золотым шелком дхоти. Вид у флейтиста был совершенно растаявший и сладкий до боли в зубах. Серебряный стоял на коленях между ног сидящего на кровати Баламута и явно собирался перейти от персиков к вкушению амриты...

Наконец Кришна опрокинулся на спину, украсив себя "тремя огнями", сопутствующими принесению жертвы: один кусочек лакомства лег в ямку лотосного пупка, другой — между сосков, третий флейтист сжал губами и закрыл глаза, вытянув руки вдоль тела.

Серебряный, подобно Дымнознаменному Агни, вкушающему дары, немедленно двинулся по указанному пути.

Только когда их рты слились, а шафрановая ткань соскользнула на пол, оставив Кришну облаченным в одни драгоценности, — он, не выдержав, обнял Арджуну и потянул к себе, упирая напряженный лингам в серебряный щит пресса. Едва слышно застонал, изогнувшись, когда лучник опустился на него всей тяжестью... потом они опять долго целовались, — тепло сияли браслеты и перстни на смуглых руках, ласкавших мускулистую белую спину...

6. Обычно я сразу пишу начисто, изменяя потом только отдельные слова и фразы, и даже предварительных набросков не делаю. Если и делаю, то звучат они очень забавно :) Например, так выглядел набросок к пятой главе (дословно!):

Ретроспектива — как Гилморн рассказал, что был любовником Норта. Амрис и Найра, потрясенные, уходят. Норт какое-то время развлекается с Гилморном, потом зовет Найру и Амриса, оглашает завещание и отдает им эльфа в ошейнике. Когда всадник скрывается за воротами, Найра снимает с Гилморна ошейник. Хэппи-энд, любовь и жвачка :)

7. Если кто помнит, в "Ночах Мордора" Норт отрекомендовал Артагира так: "Мой давний друг и боевой товарищ, герольд владыки Мордора". Незадолго до написания основной части "Родственных уз" Эрл Грей прислала мне свою пародию на "Ночи Мордора" — "Плоды просвещения". Пародия, к слову, очень хорошая, смешная :) Там Артагира и называют голосом Саурона, что вполне логично. Так что я теперь его тоже так называю. Опять же простор для пошлых шуток :))) Злые языки называли Артагира не голосом Саурона, а несколько иначе. Словом, созвучным слову "око" :) Кстати, на английском eyes и ass тоже в некотором роде звучит похоже :)

8. "Война кончилась, время для любви, а не для ненависти", — ну, вы поняли, да, что я намекаю на то, что Гилморн с Глорфинделом снова встретятся? Только убей бог не знаю, как это может произойти. Бродят в голове какие-то смутные замыслы, может, я их еще три года буду вынашивать. А вы пишите пока, пишите фанфики :)

9. История Амрана и Хантале сплагиачена из эпопеи Джорджа Мартина "Лед и пламя" (Тирион Ланнистер и его неудачная женитьба). Мне не нравится идея, что Амран посодействовал папаше умереть, но это было неизбежно. Тот же Тирион Ланнистер вообще убил отца собственной рукой. Я не утверждаю, что Амран сделал то же самое. Возможно, имел место несчастный случай во время ссоры.

Образ Хантале очевидно навеян одни героем фэнтезийной эпопеи... что, не угадали, каким? даже рапира не подсказала? Даже вот эта цитата: "Какая-то официальная бумага — приказ или объявление. В нем предписывалось найти и схватить опасного харадского шпиона, который выдает себя то за менестреля, то за лекаря, то за женщину, мастерски умеет изменять внешность, отлично владеет оружием..."? Ну конечно Серегилом Линн Флевеллинг. Ему, между прочим, и проституцией зарабатывать приходилось, в тексте Флевеллинг есть на то прямое указание. Мечтаю написать рассказик о его первых шагах на этой стезе :) А может, кто другой возьмется?

February 14 — October 20, 2004 No Tiamat