Устами младенца

Володя Злобин

Газеты звали на площадь: сегодня, в семь вечера, там должны были исполнить желание. На этот раз, обещали они, всё получится. Мальчик был скромен и чист, он пожелает что-то для всех, и оно обязательно сбудется.

Известие мало кого взволновало. С тех пор, как обещания начали исполняться, им стали доверять ещё меньше. Город свыкся с чудом как с чем-то близким и неизбежным, вроде холодов, о приходе которых все знали, но всё равно чуточку в них не верили. И потому как прежде звенел трамвай, гремели ведром колодцы, а зеленщик знал последние новости. О чудесах и вовсе бы не болтали, если бы желания не продолжали сбываться.

Мужчина отложил газету. Он огляделся, надеясь поделиться прочитанным, но на скамейке никого не было. Только через одну, дальше, на песке тенистой аллеи играл ребёнок да присматривала за ним бонна. Опираясь на трость, мужчина не без труда поднялся. При ходьбе правая нога его выворачивалась, желая шагнуть в сторону, и хромой выглядел немного потешно, словно ему приходилось бороться с желанием потанцевать.

— Добрый день, — поздоровался он, — не правда ли, замечательная погода?

Бонна ответила подобающе, и мужчина перешёл к главному:

— Собираетесь ли вы на площадь?

— Ах, я бы не хотела никого смущать!

— Почему?

— Мне кажется, у бедняжки ничего не выйдет. Слишком много глаз. Поверьте мне, я всю жизнь приглядываю за детьми: они так теряются, когда их заставляют говорить при всех. Я вижу здесь умысел!

— В самом деле? — опёрся на трость калека.

Женщина зашептала так доверительно, как умеют шептать только няни:

— Детей выводят на площадь, чтобы они стеснялись желать. А то вдруг исполнится! И кто знает, что именно!

Мужчина тоже считал затею с площадью странной, но видел здесь хитрость — по случаю наезжали туристы, шла торговля, да и самим горожанам неплохо было напомнить, что ещё может сбыться что-то прекрасное.

Давным-давно в городе стали исполняться желания детей. Никто не знал почему, но в маленьких ручках вдруг появлялись игрушки, а опустевший стакан вновь наполнялся шипучкой. Желание у каждого было всего одно и — что особенно сокрушало взрослых — только самое первое. И тратилось оно на рожок мороженого да на то, чтобы у кошки был вечно распушён хвост. Это была радость первых открытий, когда ещё не знаешь, как устроен мир, поэтому сбывается в нём самое важное — камушки и воробьи.

Большое чудо случилось лишь раз. Кто-то пожелал, чтобы в городе не болели дети. Не для себя, больного, пожелал, а сразу для всех. Дети и вправду выздоровели. По улицам сверкали твёрдые каменистые пятки, у фонтанов не утихал смех. Зимой можно было ходить совершенно раздетым. И больше никто не сидел, одинокий, в кресле с колёсиками. Это было чудо и, как во всяком чуде, в нём было кое-что неизменное — матери волновались не меньше прежнего.

Тогда-то и нашлись первые недовольные. Как гром, заворчали издалека: только о городе позаботились, не о стране. И вообще, могли бы сразу весь мир помянуть, там такие же дети. А раз пожадничали, тогда, будьте добры, поделитесь. Городу даже пришлось принимать рожениц со всего света, и, как бы ни была тяжела их болезнь, малыши рождались крепкими и здоровыми.

С тех пор чудеса поиссякли. Разве что однажды все голуби в городе стали белыми-белыми, как на свадьбе.

— А чего бы хотели вы?

Мужчина не сразу услышал бонну. Выровняв ноги, так, что правая казалась почти здоровой, он с грустью рассматривал оставленный ею след — стирающий, будто тряпкой провели по песку. Бонна повторила вопрос. Тогда собеседник ответил:

— Я был бы не прочь станцевать.

И указал на свою хромоту.

Бонна потом долго смотрела вслед: если бы её пригласили, она бы согласилась на танец.

Мужчина был одинок и уже в тех годах, когда мысли о будущем потихоньку сменяются воспоминаниями. Он любил предаваться им, прогуливаясь по родным улицам. Трость втыкалась между булыжников. Устало шелести каштаны. Окна разбрызгивали свет. Далёкий самолёт в небе тянул лыжню.

Было много детей.

Все они израсходовали желания раньше, чем начали себя помнить, но всё равно носились так беззаботно, будто до сих пор могли пожелать что угодно. По вечерам дети скапливалась на нагретых террасах, и чем дальше садилось солнце, тем плотнее они прижимались друг к другу в одну большую мечту. Может — потом исполнится.

А пока прилавки ломились от книг 'Как пожелать миллион', где на личном примере рассказывалось о воспитании юного миллионера. В этом сезоне был популярен труд, вполне резонно утверждавший, что ребёнок равнодушен к бумажным деньгам, а вот блестящую кучу золота, такую яркую и манящую, ему пожелать вполне по силам. В магазинах продавались подсказывающие игрушки: бутафорские монетки, самородки-погремушки, искристый жёлтый песок. А с полотен детских обоев исчезли кошечки и собачки.

Также хватало педагогов, просвещённых гуру и даже проповедников, которые как один вещали, что ребёнок должен пожелать что-то великое, для всех, а поможет в этом сам скромный учитель. Разумеется, за самую скромную плату. Мальчик, что должен был выступить на площади, как раз воспитывался у одного набожного человека, который клялся, что сохранил чистоту детских помыслов. Когда-то верующие первыми наводнили город. Они раскрыли свои книги и утверждали, что те всегда говорили об этом. Паломники даже создали свою церковь. Чудеса в ней случались не чаще, чем в любой другой.

Ещё был исследовательский институт, где обещали подойти к проблеме со взвешенных научных позиций. И были те, кто боялся, что дети могут пожелать плохого. Если не сами, то с помощью взрослых. Романтики были так же опасны, как и политики: вдруг кто-то попросит достать звезду?

Однажды и правда открылось жуткое. На окраине нашёлся приют с крохотными серыми комнатками. Голые стены, кровать и никаких игрушек, кроме горсточки драгоценностей. Предполагалось, что, не имея ничего, кроме блестящих камней, дети пожелают именно их. Но тюремщики куда-то исчезли: за столом нашли кружки с чаем, недокуренные сигареты. А дети вели себя тихо, будто зная, что за ними придут.

Каждый раз мужчина со вздохом откладывал газету. Он думал, что неплохо бы пожелать о несбыточности всех желаний. Потом спохватывался, что нельзя желать за других. И вообще сложно всё было: нельзя желать, но и не желать нельзя. Невыносима была сама возможность всё навсегда изменить. Вот не хворали дети, и матери чужих городов, иначе испытавшие одну только жалость, начинали ворчать, а потом ненавидеть за своих, неизлечимых детей. Но даже если бы выздоровели все дети на свете, то подросшие, они бы столкнулись с тем, что жизнь не рассчитали на них, и вцепились бы в неё, голодно разорвали, и тогда её точно не хватило бы всем.

Пожелать можно было только что-то простое. Чтобы никому не вышло обиды. В такие минуты мужчина смотрел на покорёженную ногу и думал, что даже её одну нехорошо исцелить. А если все ноги, то тут уж надо и руки, но тогда уж всё тело и всех. И выходил тупик: всем желать страшно, а себе — нельзя.

Вот и оставалось ковылять по улицам да верить, что однажды дети смогут всё разрешить.

Близился вечер. Гулко звучала улочка. Впереди, тоже на площадь, шёл ребёнок с отцом. За ниточку малыш вёл за собой большой красный шар. Сначала он оглядывался на шар, потом стал оглядываться на хромого мужчину, и тот, выкидывающий ногу, показался ребёнку столь странным и сказочным, что малыш удивлённо отпустил шарик.

Тот ударился о нависшую стену, отпрыгнул и полетел. Отец запоздало взмахнул руками. Мальчик застыл. Перестала втыкаться трость. Калека провожал взглядом шарик и думал о том, насколько это важный подарок. На воздухе он был испытанием — шарик надо ухватить и сдержать. В сердце шарик был выбором — отпустить ли, оставить. А дома нужно было решить, куда его приспособить, как с ним играть. Очень сложная вещь, этот шарик. И дитю так хотелось вернуть его, а желание уже было истрачено на ириски, и мир вот-вот огласил бы ещё один плач, что калека облегчённо прикрыл глаза.

Шар стал опускаться. Ниточка его легла в радостно сжавшуюся ладонь.

Взрослый, который завороженно наблюдал как возвращается шар, очнулся и схватился за голову. На лице его было выражение невосполнимой потери. Он застонал и не увидел радости сына.

Ожила трость. Проходя мимо, мужчина вежливо поздоровался. Идти стало легче. Спина распрямилась и почти не мешала нога.

Калека спешил на площадь.

Может, сегодня там и правда всё разрешится.

[Наверх]