Отшельник

* * *

Весь вчерашний вечер и всю ночь шёл дождь. После затянувшейся засухи это было воистину Божьим даром. Хуан, стоя на коленях на краю поля, благодарил Всевышнего — "Господи, спасибо тебе, Господи! Вот опять ты сотворил чудо! Я верил, я знал, что ты не оставишь меня и на этот раз! И за что только ты так добр ко мне, ведь мы с тобой даже не знакомы...".

Хуан, человек не многословный, сегодня, видя влажную, начинающую парИть под утренними лучами солнца землю и ожившие растения на своем поле, разговорился. Сердце его переполняла огромная благодарность к Богу, и он, обычно с трудом подбирающий слова, все говорил и говорил.

Промытое дождём утро поражало красотой. Деревья, стерегущие затерянное высоко в горах поле, снова ярко-зелёные, дышали влажной чистотой. Невероятной синевы небо подчеркивало невероятную белизну облаков. Далёкие снежные вершины переливались нежнейшим розовым перламутром в лучах восходящего солнца. И — тишина. Вечная, абсолютная тишина, не нарушаемая даже многоголосым пением птиц.

И во всем этом великолепии, его даже не замечая, на краю своего поля на коленях стоял Хуан и разговаривал с Богом. Слёзы счастья и благодарности текли по небритому, покрытому седой щетиной, лицу. И весь он был такой же чистый и промытый, как и это утро. Снятая с головы шляпа лежала рядом, и солнце, поднявшись довольно высоко, изрядно припекало начинающую лысеть голову. А он все говорил и говорил...

* *

Сегодня Хуан поднялся необычно рано — даже звёзды ещё не начали блекнуть на ночном небе. Сегодня ему предстоял поход в Город. В Городе у него было дело. Хуан немного волновался. Он всегда немного волновался перед походами в Город — и это легкое волнение ещё больше обостряло выработанную годами осторожность. А Хуан был осторожен. Он был очень осторожен. Настолько осторожен, что никогда не шёл в Город, не получив предварительно знак. Знак был вчера — на плечо Хуана, когда тот отдыхал на краю поля, села птица — и это был знак. Знак каждый раз бывал другой, не было двух одинаковых знаков, Хуан не помнил, чтобы хоть раз такое случилось. Надо было уметь читать и понимать знаки, которые подавал ему Бог. И он, Хуан, умел.

После того, как Бог послал ему на помощь большого синего Ангела и тот остановил грохочущий поезд, готовый раздавить лежащего на рельсах, связанного своими собственными дружками, Хуана, между ними установилась крепкая связь, между Хуаном и Господом — "Господи! И за что только ты так добр ко мне?..". Спасённый Хуан словно прозрел. Всё его черное нутро как будто осветилось Божественным Светом. И, что-то поняв, он оставил свою преступную жизнь, залитую кровью ради корысти, и ушёл в горы, чтобы там, в одиночестве и праведной жизни, замолить и отработать, если получится — "Ты ведь и дальше будешь добр ко мне, Господи, правда?", — свои многочисленные грехи.

И вот уже много лет Хуан жил в горах, в полном одиночестве, не общаясь ни с кем, кроме Бога. Жизнь его была проста и непритязательна. Жизнь, в которой ежедневный труд перемежался с молитвой. Он больше не ел мяса — "Не гоже это, ради потакания собственным прихотям губить чью-то жизнь". И постепенно всё население окрестных лесов сначала перестало опасаться его, а потом начало считать своим другом. Звери шли к нему, и он врачевал изуродованные капканами лапы, доставал пули, застрявшие в дрожащих от боли и страха телах. Отдышавшись, они уходили, а Хуан опять оставался один.

Итак, вчера Хуану был знак. Птица, севшая на плечо, давно улетела, а он всё сидел на краю поля и любовался бело-розовой пеной цветущего мака.

Вот он, результат многолетнего труда. Сколько он, Хуан, вложил в своё поле... Начал совсем с маленького кусочка, который надо было очистить от корней и камней — Ох уж эти камни, как грибы, растущие из земли после каждого дождя! Не разгибая спины, из года в год он трудился и трудился, добавляя всё новые и новые кусочки к своему полю. И вот оно — перед ним: большое и цветущее. Труд всей его жизни. Судя по силе цветения, урожай обещал быть обильным, как никогда. Над маком с громким жужжанием летали пчёлы, собирая мед. И пчёл было много, очень много, и это — хорошо. Они опылят все цветы; и на их месте потом завяжутся тугие коробочки. Аромат с поля кружил голову. И Хуан, разомлевший от душевного удовлетворения и полуденной жары, задремал.

Жужжание пчёл становилось всё сильней, всё громче, пока не перешло в низкий гул, разбудивший Хуана. Старик открыл глаза и посмотрел на небо в направлении источника гула. Там, миновав поле, улетал полицейский вертолёт. Хуан проводил вертолёт равнодушным взглядом и потянулся, разминая затекшие от сидения члены. Когда-то давно, при каждом появлении вертолёта, внутри у него всё обрывалось от страха; и сердце замирало в груди, перестав стучать. Но вертолёты пролетали над полем Хуана, словно не видя его, и он понял: это — Бог! Это Бог застилает им глаза, когда они пролетают над его полем. "О, Господи! Как же ты добр ко мне!". Хотя у Хуана и был свой, прикормленный человек в полиции, но что бы тот сумел, если бы не помощь Господа ему, Хуану?

Теперь, когда Хуан получил знак, что может спокойно идти в Город, он отнесет деньги, вырученные за прошлогодний урожай своему Спасителю и Покровителю. Ибо ему, Хуану, самому ничего не нужно, ибо все его труды для него, Господа! Все те деньги, что он регулярно, вот уже многие годы, жертвует на богоугодные дела, всего лишь малая часть его огромного долга Всевышнему, очистившему его, Хуана, душу.

И вот сегодня Хуан поднялся ни свет ни заря и готовился к большому походу. Знаки — это дело Бога, а вот осторожность — это дело его, Хуана. Хуан никогда не знал, когда придет очередной знак, но все время был начеку. Ведь он делал богоугодное дело, и делал хорошо; и знал, что Господь им доволен — иначе бы он не был так добр к нему, Хуану. И в этом он ещё раз убедился, когда Бог послал спасение умирающему полю — "Спасибо тебе, Господи!". И вот знак получен, и он, Хуан, готов. Так думал Хуан, сбривая перед зеркалом многодневную щетину. Что-то внутри говорило, что в этот раз он должен пойти в Город бритым. А своему внутреннему голосу Хуан привык доверять. Почти как Богу. За пару дней, что он будет в пути, щетина, конечно, снова отрастет, но уже не настолько, чтобы вызывать ненужные вопросы.

Хуан брился и слушал маленький приёмник, передающий последние новости. Хоть он и жил долгие годы в горах, один, не был диким человеком, полностью порвавшим с цивилизацией. Хуан, по возможности, старался следить за тем, что происходило в мире. Не во всем, конечно, а только в том, который имел к нему, Хуану, непосредственное отношение Его, хоть и редкие, но регулярные походы в Город и вполне приличный приемник позволяли ему более-менее быть в курсе. Иногда в криминальных новостях он слышал знакомые по прошлой жизни имена. Но, Бог миловал — до сегодняшнего дня среди них не попадались имена его людей. Хуан брился, и слушал новости, привычным ухом отфильтровывая нужное от ненужного. Ничего такого, что непосредственно касалось бы его, Хуана, он не услышал и уже хотел выключить радио, но тут, срочным сообщением передали: по последним сведениям грабитель, унесший из банка огромную сумму денег (само ограбление случилось два дня назад), ушел в горы. По-видимому, надеясь пересечь границу и скрыться в соседнем государстве. Новость, вроде бы не имеющая к Хуану никакого отношения, заставила его замереть и насторожиться: Хуан почувствовал, что получил знак. Он принял этот знак и до времени положил его на одну из полочек подсознания.

Не спеша старик закончил бриться и сложил в заплечный мешок заранее приготовленную одежду, в которой его ещё не видели в Городе: хорошую, дорогую одежду. Которая не мнется и подходит под его чисто выбритое лицо — на раз этот он будет играть роль преуспевающего господина. Повторно побреется он уже в Городе, в большой парикмахерской, там не знают наперечет своих клиентов. Может быть, что кто-то счел бы такой маскарад излишним. Кто-то. Но не Хуан. Хуан не имел права рисковать: его долг Господу был огромен. Конечно, в Городе есть люди, перед которыми ему нет нужды скрывался. Несколько надежных, серьезных и порядочных людей, проверенных годами деловых отношений: это им он сдавал свой товар. Эти люди не меньше самого Хуана были заинтересованы в его безопасности. Это были свои люди. А остальным, чужим, им было совсем ни к чему знать, кто он такой. Поэтому, даже относя деньги, Хуан, как хороший актер, каждый раз менял свою внешность — на Бога, как говориться, надейся, да сам не плошай. Он никогда не приносил деньги в одно и то же место два раза подряд, выбирая приюты, церкви, больницы, безо всякого плана, следуя внутренней интуиции. Или, вернее, Божьему велению. И в этот раз, выходя из дома, Хуан не знал, к какой церкви или приюту приведут его ноги. "Неисповедимы пути твои, Господи..."

Деньги, принесенные из тайника вчера, после получения знака, он спрятал на теле, хорошо спрятал, со знанием дела — не в первый раз! Запряг своего ослика, навьючил его поклажей, ласково потрепал по холке, потом наклонился и что-то шепнул ему в ухо. Ослик согласно мотнул головой, Хуан подхватил поводья и они дружно отправились в путь, прямо навстречу восходящему солнцу.

Несколько часов пешего пути, несмотря на возраст, нисколько не утомили Хуана. Если многолетнее общение с Богом очистило его душу, то многолетнее общение с природой очистило тело. Свежий воздух, простая здоровая пища, отсутствие алкоголя, табака и ежедневный физический труд вернули ему растраченное в молодости здоровье. Он шел по крутой козьей тропе легко, как юноша, наслаждаясь движением. Шел и разговаривал с Богом. Многие годы, как только у него выдавалась свободная минутка, Хуан разговаривал с Богом. Многие годы Бог был его единственным собеседником. Благоухание цветущих трав, синева неба, сверкание солнца — всё это пьянило Хуана. Кружило голову, переполняло душу счастьем, переливалось через край слезами радости и словами благодарности к Всевышнему, которые он, не стесняясь выкрикивал во весь голос. И они, эти слова, отражаясь от горных вершин, возвращались к нему Божьим гласом. И монолог уже не был монологом, он даже не был диалогом, потому что с Хуаном говорило в с ё.

Неожиданный порыв ледяного ветра хлестнул Хуана по лицу и ещё не высказанные слова благодарности замерзли у него на губах. Это было так неожиданно, что Хуан остановился, как вкопанный. Что это? Знак?.. Второй удар ветра был так силён и обжигающе холоден, что у Хуана не осталось никаких сомнений: — Знак! Из-за ближайших вершин поползли черные тучи и скрыли солнце. Хуан взял ослика под уздцы, опять что-то шепнул ему в ухо, развернулся и они заспешили обратно.

* *

Обсохнув и согревшись, Хуан сидел возле очага и смотрел на огонь. За окном, в кромешной тьме, изредка прорываемой вспышками молний, бушевала буря. Дождь, промочивший их в дороге, перешел в снег, и теперь ветер пригоршнями бросал его Хуану в окно. Окно хоть и было закрыто ставней, Хуан отлично слышал удары, наносимые ветром. Гром так гремел, что казалось, будто рушатся горы. Долгие годы Хуан прожил в горах, но такого он не помнил. За окном, выламывая ставню метался и выл ветер. Словно решил любой ценой войти к Хуану в дом.

А Хуан сидел возле горящего очага, смотрел на огонь и разговаривал с Богом: "Скажи мне, Господи, чем я так прогневил тебя? Чем, Господи? Ведь мы же всегда были с тобой друзьями! Разве для этого ты спас от засухи моё поле? Напоил Божественной влагой мои растения, чтобы сейчас заморозить их снегом? Я не ропщу, Господи, у меня и в мыслях этого нет! Я просто хочу понять, что я сделал неправильно, что ты так осерчал на меня, Господи? Ведь все эти многие годы ты был добр ко мне... Что я отнесу в следующем году страждущим, если весь урожай погибнет? Господи, прошу тебя, не оставь сирых и убогих без твоей поддержки, придумай что-нибудь, ведь ты же всё можешь, Господи...".

Буря за окном постепенно стихала, но Хуан, увлеченный беседой с Богом, этого даже не замечал. Он ничего не видел и не слышал, перед глазами у него стояло почерневшее поле, усыпанное мертвыми пчелами, а в ушах звучал плач страждущих.

И поэтому, когда в дверь хижины постучали, Хуан сначала не услышал стука. В дверь постучали сильнее, потом ещё. Когда Хуан, наконец, услышал, то не поверил ушам — ни разу за все эти годы никто не пришёл к нему и не постучался в его дом. Когда стук повторился ещё раз, Хуан поднялся и открыл неожиданному гостю.

За дверью, прижимая обеими руками к груди объемистый саквояж, стоял, трясясь мелкой дрожью и клацая зубами насквозь промокший ночной гость. Не задав ни единого вопроса — он и так знал, кто это, ведь ему ещё утром был знак, Хуан посторонился и пропустил человека в дом.

Незнакомец был молод, высок и, если бы не бегающие маленькие глазки, даже красив. Он, тоже ни слова не говоря, быстро прошёл к горящему очагу, поставил свой саквояж на пол, присел на корточки, протянул к огню синие, окоченевшие руки и замер, закрыв глаза. Вокруг него мгновенно натекла огромная лужа, а от мокрой одежды повалил пар.

Хуан дал человеку сидеть, сколько тот хочет — ведь он, Хуан, никуда не спешил. А сам приготовил для него сухую одежду и поставил на огонь большой медный чайник — согреть воды. Когда незнакомец открыл глаза, Хуан помог ему подняться с пола, налил в таз горячей воды, протянул чистую сухую одежду и отвернулся, чтобы не смущать.

Пока ночной гость мылся, постанывая от удовольствия, Хуан заварил в двух больших кружках чай, поставил их на стол, покрытый старенькой клеёнкой в мелкий синенький цветочек, достал из шкафчика лепешку, козий сыр и мёд, которым он очень гордился — мёд, собранный трудолюбивыми пчёлками на его поле. Вспомнив про поле, Хуан вздохнул, поднял глаза к небу и перекрестился.

Потом они сидели за столом, пили чай и пришедший рассказал Хуану, что он — вроде как коммивояжер. Вроде как, это потому, что продает он товар не обычный, а, скажем так... не совсем легальный. Носит через границу кое-что, так, мелочёвку разную, не о чем говорить. И путь-то он хорошо знает, да вот сегодня, из-за бури — Будь она не ладна!, — сбился с дороги и попал к нему, к Хуану. Но он хозяину хлопот не доставит — Ни в коем случае! Завтра утречком, как проснется, так сразу и уйдет.

Хуан не слушал, что говорил ему гость, он просто согласно кивал головой и смотрел, как тот начинает засыпать. И когда речь незнакомца перешла в невнятное бормотание, Хуан предложил гостю свою постель. Человек возражать не стал, послушно лёг, положив под голову свой саквояж, и тут же уснул.

Человек спал, а Хуан стоял рядом с кроватью и смотрел на спящего. Сейчас, когда тот спал, закрыв бегающие глазки, лицо его разгладилось, щеки порозовели. И было видно, что он не просто молодой, что он — совсем молодой, юноша, почти мальчик. А, может быть, так казалось Хуану. Человек спал, сладко посапывая во сне и по щеке у него, как у маленького ребёнка, трогательно стекала тоненькая струйка слюны.

Хуан вдруг вспомнил, что у него тоже когда-то были дети, две девочки постарше и совсем маленький мальчик... сын. И что-то, давно забытое, шевельнулось в его душе. Он протянул руку, чтобы погладить мальчика по голове, но не донёс; остановился и просто перекрестил спящего гостя. Постоял ещё какое-то время, потом подошёл совсем близко, наклонился и, приподняв, потряс парня за плечи. Тот никак не отреагировал, ничего не почувствовал — сон его был крепок и нерушим. И не удивительно — от чая, что Хуан приготовил для гостя, можно спать, не просыпаясь, целые сутки.

Старик распрямился, постоял ещё немного, подумав, наклонился, подсунул под человека руки, крякнув, перекинул его через плечо, ногой открыл дверь и вышел в ночь.

Человек был тяжел, а дорога мокрой. Один раз Хуан даже оступился на скользком камне и упал, уронив парня на землю, лицом в грязь. Потом поднялся сам, поднял незнакомца, предварительно обтерев ему лицо рукавом своей куртки, и пошёл дальше, припадая на ушибленную ногу. Но Хуан не роптал. Он знал, что такова воля Бога, что Бог послал ему человека взамен его потерянному урожаю — "О, Господи, прости, что я усомнился в тебе! Ты по-прежнему всё так же добр ко мне!". Он нёс свою тяжелую ношу, не чувствуя её веса, и опять благодарность к Господу переполняла его сердце.

Путь был не близок. Но Хуан дошёл. Он осторожно положил человека на краю узкой, бездонной, расселины, встал на колени и обратился к Всевышнему: — "Господи, прости меня! Прости меня, Господи, за то, что я собираюсь сделать! Но ты же знаешь, Господи, я не могу предать тело земле! Я знаю, это большой грех, но я не должен оставлять следов! А здесь его никто никогда не найдет, и мы оба, ты и я, будем жить спокойно! Ты ведь не будешь на меня за это сердиться? Ведь правда, Господи?.. За то, что я не похоронил его, как положено по-христиански?.."

Закончив короткую молитву, Хуан поднялся с колен, наклонился над человеком, всё-таки погладил его по голове и, перекрестившись, столкнул в пропасть.

Вернулся Хуан, когда на светлеющем небе не осталось ни одной звезды. Он зашёл в дом. Закрыл дверь изнутри на большой железный засов. Снял с себя грязную одежду, тщательно умылся, переоделся в чистое. Вознёс благодарность Господу. И только после этого открыл пузатый саквояж.

Там, на самом дне саквояжа, под приличной одеждой, он нашёл набор для гримирования и несколько новых колод с краплеными картами.

Старик немного посидел над пустым саквояжем, потом поднялся и тщательно проверил все карманы у брошенного в углу грязного и мокрого человекова тряпья. Из карманов он извлек несколько мелких монет разного достоинства. Подержал их в руке, словно взвешивая, потом вышел из дома и прошёл к своему тайнику. Открыл его, и, со словами: — "Господи, спасибо тебе и за малое!" — присовокупил найденные медяки к лежащей в тайнике толстой пачке денег.

Потом сразу же, даже не заходя на свое поле, вернулся обратно, сел и начал ждать. Терпеливо, никуда не выходя, он прождал весь день.

И лишь только вечером, когда на темнеющем небе начали загораться яркие звезды, в дверь опять постучали...