↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 1.
Петер
Голая женщина в мужской раздевалке — повод к появлению интересных вопросов или чего похуже.
Голая мультяшная женщина в стиле 2-Б, то есть, с внушительными акцентами на буфера и булки — сегодняшняя реальность Валентина "Полли" Портера, данная только ему исключительно в его же ощущениях. Тем не менее, сожителями этой самой реальности легко, быстро и неотвратимо всегда становятся все, кто не успел спрятаться за шкафчиками или заблаговременно усвистать куда подальше.
Мне, как обычно, свезло попасть под раздачу первым из ночной вахты, потому пришлось принимать на себя всё, что предлагалось: и вертлявую голо-рисованную женщину под самый нос, и половину веса Портера на плечи.
— Ну чё, как?
Здоровенный детина со звериной силой и таким же звериным чутьем на фальшь, ложь и опасность. Что можно ему ответить? Особенно когда в наушнике завывает лидер нашего чарта на этой неделе, с автобиографическим хитом "Я тебя нарисую и сую, сую, сую". С настойчивым ударением на "ю".
— Круто, да?
А красотка своими коленцами удивительно четко попадает в такт песне. Надо же. Не ожидал.
Интересно, Портер сам всё сварганил или кто-то из Обсерватории посодействовал? Парочка любителей горячих блюд там точно имеется. Но если сам, на голом, так сказать, энтузиазме...
— Круто, Полли. Зачёт. Два больших пальца твои, заработал.
— А то! — Полцентнера наконец-то отваливают восвояси, в поисках следующей потенциальной жертвы современного эротического искусства, значит, я могу спокойно вернуть свое внимание клипсам ботинок.
Вроде мелочь, пустяк, с которым никто особо не считается, но неправильный натяг меня изрядно напрягает. Хотя приборами эти ощущения не фиксируются и с легким сердцем отнесены медслужбой на мою персональную блажь.
— Горизонт чист? — с надеждой поинтересовались на пять часов, аккурат со стороны душевой.
О, так вот с кем мы сегодня совместно лоботрясничаем.
Мигель "Рито" Васкес и Арон "Мекки" Дженкинс. Первый любит любить, второй любит... Нет, лучше даже не предполагать, какие именно чувства у него вызывает оружие, особенно холодное.
— Я бы на твоем месте пока не всплывал.
— Да бл...
Полли явно топотал уже где-то в коридоре, но многовахтовая практика показывала, что этот охотник своего фазана возьмет с любой дистанции. Если, конечно, не растеряет запал на смежниках.
Ага, судя по далекому взрыву хохота, самобытный режиссер успешно нашел благодарных зрителей. Вот и ладушки.
— Можешь выдохнуть и расслабиться.
Рито шустро прошлепал мимо меня, громыхнул дверцей шкафчика, пошуршал внутри и снова высунул свой горбатый нос наружу:
— И как ты с ним в паре уживаешься, с этим выносом мозга по любому поводу?
— Иногда — без.
— Без?
— Повода.
Хотя как раз сегодня все выглядит довольно логично. На удивление.
Рито яростно замотал головой, стряхивая капли:
— Или во всем виноваты добрая католическая юность и дьявольское терпение?
Отчасти, да. На работе у Консуэлы хватало клиентов разной степени отбитости, и встречались экземпляры куда как забористее, чем Полли. Но если положить руку на кобуру...
Всегда удобнее, когда носорог играет в твоей команде, а не против тебя. А уж плохое у него зрение или своеобразное восприятие действительности, неважно. Полезность поправки на ветер еще никто не отменял.
— Ты бы лучше со стояком справляться научился быстро и без свидетелей, чем чужие скелеты перемывать, — меланхолично посоветовал появившийся справа от меня Мекки, погружаясь в исследование глубин личного кофра.
— Скелеты сидят в шкафах. А моют кости, — важно провозгласил Полли, из ниоткуда воздвигаясь за нашими спинами.
Рито помянул то ли святых, то ли нечистых, смачно сплюнул и удвоил скорость одевания, но все равно к моменту появления в раздевалке шеф-сержанта не успел, чем заслужил совсем не отеческую укоризну во взгляде последнего.
— Вахта откроется через пару минут, а дамы еще в неглиже?
Полли, который всегда любил пройтись по территории со спущенным верхом комбеза, пугая случайно забредших в наши края клерков из мэрии, да и сейчас не спешил приводить себя в штатную норму, расплылся в виноватой, а может, даже извиняющейся улыбке.
Шеф-сержант Филиппо Мантенья в ответ процедил воздух через зубы.
— Почему Тауб и Дженкинс укладываются в график, а вы двое... Может, поставить вас в пару, а Васкес? Глядишь, поскорее вылетите оба. Хоть за неуставной вид, хоть за...
— Ни в коем случае, шеф! Эйчи не согласится. Правда, Эйчи? — с надеждой переспросил Рито, защелкивая последнюю клипсу.
Конечно, не соглашусь. За каким чертом мне Мекки в арьергарде? Портер хоть и ребенок, но добрый, а Дженкинс... Правда, есть еще такая штука, как приказ. Поэтому я поспешил ответить за всех:
— Шеф, мы готовы получить вводную.
Мантенья кивнул, сверкнув под лампами напомаженной макушкой, но мстительно выдержал паузу до официального сигнала зуммера.
— Считайте, парни, у вас сегодня праздник. Вместо патрулирования — маленькая конная прогулка. Смотаетесь кое-куда, осмотритесь, и по домам.
— Это кто ж из нас такое заслужил? — осторожно уточнил Рито.
Спрашивал он явно из корыстного интереса, поскольку давно уже искал, к кому подбить клинья на предмет повышения. Но судя по красноречивому взгляду шефа, от привычной повинности нас освобождали по причинам совсем не нашего ума и дела. И хотя дареные кони, как известно, случаются разные, отказаться-то все равно невозможно.
— Из вас — никто. Просто потребовалась маленькая спонсорская помощь отделу статистики, а вы под руку подвернулись.
Мантенья брезгливо потер мясистыми пальцами планшет, воздвигая прямо посреди раздевалки голографический скелет какого-то здания.
— А чего, в колодец не пойдем? — озадаченно спросил Мекки, заодно озвучивая и мое недоумение.
В проекционной работать с объемными моделями намного удобнее. Конфиденциальность, опять же. А сюда может на огонек зайти кто угодно и когда угодно. Если не побоится напороться на Полли, конечно.
— Колодец на профилактике, — коротко пояснил шеф. — А тут и смотреть-то не на что. Стандартная дозорная башня. 12-А.
— Это в районе, где затевают реновацию? — уточнил Рито.
— Ага, рядышком. Место тихое, последние гражданские уже с месяц, как уехали.
Ха, гражданские — только половина беды. Иногда слишком большая и унылая, но все же половина.
— Как насчет неформалов?
— Как всегда и везде, Тауб, — недовольно скривился Мантенья, поглядывая, на бегущие по моему планшету строчки сводок происшествий. — Вы не трогаете их, они не трогают вас. Да и мало вероятности, что вы вообще кого-то встретите там, где нужно погулять.
Он пошуровал в настройках, выделяя и увеличивая нужные секции модели.
— Уровни с двадцать третьего по двадцать шестой. Чисто сервисные помещения, открытой планировки. Там ни по доброй воле, ни с большого бодуна болтаться никто не станет, сами понимаете.
— Так и мы, шеф, не особо горим желанием.
— Я ожидал услышать это от кого угодно, но от вас, Тауб...
А по мне так лучше предсказуемый патруль, чем внезапные десантные фантазии. Кабина транспортного "бизона" теплая, изолированная от стенаний внешнего мира, можно вполне себе уютно устроиться и подремать, пока наушник не разорвет ором начальства или сигналом из диспетчерской.
— Туда же проще ножками сходить, чем кавалерию гнать, шеф. Если не ошибаюсь, примерно в квартале от башни базируется стандартное подразделение, которое...
— Тауб...
— На подлёт времени уйдет, мама не горюй. А учитывая силовые линии строительных зон, норматив по классу маневрирования...
— Тауб!
— Там подходы завалило на прошлой неделе, — простодушно пояснил Полли, тыкая пальцем в одну из ссылок у меня под носом. — Рельса лопнула, и товарняк лег. Во, натурально пирамидкой. Я даже съездил глянуть. Красиво!
Вмешательство Портера чуть снизило градус накала негодования шеф-сержанта, но помогло не слишком сильно:
— Следующую вахту, Тауб, вы будете исполнять все приказы, какие только вам хоть кто-нибудь захочет отдать. Без обсуждений, вопросов и прочей ерунды, под моим личным присмотром. Все понятно?
— Да, сэр.
— Что вы там пробормотали себе под нос?
— Так точно, сэр!
Мой вздернутый подбородок оказался где-то на уровне переносицы шеф-сержанта, доставляя мне несказанное удовольствие посмотреть на непосредственное начальство сверху вниз. Причем в полном соответствии с уставом.
Где-то в загашнике болтались еще рассуждения про дронов и нелетную погоду, но поскольку Мантенья орал на меня, значит, кто-то чуть ранее наорал на него, и так далее. То есть, любые похожие, а также прочие предположения, скорее всего, возникли и благополучно почили еще на предыдущих уровнях делегирования.
— Может, уже начнем и кончим, а? — осторожно предложил Рито.
— Что? А. Да, — Шеф моргнул, переводя взгляд на схему. — Ваша цель — трансляционная магистраль. В пределах этих уровней наблюдаются помехи. Техники предполагают, что где-то могло пробить кабель-канал, либо нарушена герметизация щитовой. Разберетесь по месту, не маленькие. Руками не трогать, только локализовать. Вопросы есть?
Я демонстративно углубился в настройки визора на щитке шлема, Полли ожидаемо промолчал, потому что даже если вопросы у него и имелись, с ответами он все равно не собирался делать ровным счетом ничего. Рито предпочел больше не встревать, а Мекки всегда и все было фиолетово, кроме способов заточки режущих кромок.
— Вопросов нет, — удовлетворенно констатировал шеф-сержант. — Тогда, по коням! И если в ближайшие три часа я услышу о вашей маленькой компании хоть одно сообщение в общей сети...
— Ну, если вам и впрямь надо...
— Портер, и вы туда же?! Бегом марш за снаряжением и на крышу! Тауб, сообщаю отдельно для вас: не вздумайте даже рот раскрыть в арсенале, на руки выдадут только то, что положено!
* * *
В лифте первым молчание нарушил, как ни странно, именно Мекки:
— Кто будет на распасовке?
— А пусть Эйчи и будет, — предложил Рито. — Ему терять нечего, вахту смерти себе уже наколядовал.
— А ты и рад? Мне тоже эта прогулка не особо катит. Вроде и просто, а вроде...
— Чего молчал тогда?
— Мне отгул нужен внеплановый, — честно ответил Мекки. — И дело уже на мази. А из-за этого равиольника все могло по...
— Макаронника, — поправил Полли.
— Причем тут вообще макароны?
Еще чуть-чуть, и Рито бы взвился. Пришлось призвать присутствующих к совести:
— Слышь, хорош дурью маяться. Проверьте загруженные файлы, установите личные метки и сделаем уже то, что от нас просят.
— И когда ты только успел?
А чего там успевать? Информации — мизер, гораздо меньше, чем хотя бы хотелось.
— Еще откалибруйте на свой вкус индикаторы.
— Зачем?
— Новый софт загрузили вчера. Эффекты по умолчанию — кислотная вечеринка.
Рито придвинулся ко мне поближе и томно спросил:
— Эйчи, у тебя вообще личная жизнь бывает?
— Ну, всяко меньше, чем у тебя.
— Да я не об этом... Не скучно вот так, а?
— Как?
— Вечно к чему-то готовиться?
Может, и скучно. Но эта скука сильно упрощает жизнь. А еще позволяет надеяться, что в тот самый, единственно нужный момент я, действительно, буду готов. К чему-нибудь и обязательно.
Створки лифта разъехались в стороны, открывая дивный вид на ночной город и масляно-черные обводы приданной нам сегодня коняшки.
Вертушка уже была под полными парами: стартовые не захлебывались на разгоне, а урчали котенком, стало быть, "спонсорская помощь" и впрямь требовалась незамедлительно. А учитывая, что по групповому каналу в наши уши ворвался смешок Аниты Аванто, одной из самых безбашенных пилотов Управления, шеф-сержант нам очень многого не договорил. Оставалось надеяться, что не по моей вине и не со зла.
— Хей, Анита-Бонита, какими судьбами по наши души? Ты ж ворона вольная, или я отстал от жизни? — завел свою любимую песню Рито.
— Да вот, попросили душевно... Ну что, парни, кто сегодня сверху, кто снизу?
Вопрос не праздный, кстати. Вопрос именно личных предпочтений. Это как на аттракционе: кому-то нравится взлетать, кому-то падать.
Полли напряженно задумался. Как водится, о своем. А моего ответа не потребовалось.
— Эйчи у нас на все позы мастер, ему без разницы, — хмыкнул Мекки.
— Ты-то с чего взял?
— Пташка-Наташка нашептала.
— Та, что из параллели? — легко было представить, как Рито округлил глаза за щитком шлема. — Однако... И давно?
— Да пару вахт назад еще.
Было дело. Расширяли кругозор. Таша загорелась мыслью пополнить свою личную коллекцию, и мне тоже вдруг показалось полезным поворошить страницы выпускного альбома.
— Полли, а ты как?
Тишина.
— С его весом сподручнее вторым номером, — разумно предположил Мекки.
— Ну, значит...
Решать за здоровенного ирландца редко кто осмеливался, но эта пауза могла тянуться бесконечно. Пришлось брать возможный удар на себя:
— Мы с Портером будем снизу, Анита.
— Принято!
Пока верхняя пара занимала свои пилоны, можно было поиграть в гляделки с ночью, накрывшей город. С гудящей тьмой, в которой все перевернулось с ног на голову, и звезды пали на землю.
Здесь, в Сити, всегда шумно, гулко и ярко. Даже можно не думать о том, что или кто скрывается под темным плащом. А вот чуть поодаль, там, где начинаются жилые кварталы...
— Эйчи, тебе отдельное приглашение нужно?
— Иду.
Десантное снаряжение и в полном обвесе не подарок, а в "лайте", как у нас сегодня, еще и люфтует, требуя к себе дополнительного внимания. Плюс вечные качели, что тоже на любителя. Зато когда поймаешь ритм, очень хорошо думается, особенно о делах насущных.
У любого высокого начальства время от времени появляется намерение использовать форсов втёмную, чаще всего по личным причинам, иногда — по государственным, но тем хуже обычно выходят расклады. То, что нас отправили на самый край окружного периметра под благовидным, но за очень длинные уши тянутым предлогом, навевало нехорошие мысли о рыльцах и пухе. Не первый раз, конечно, однако очень горячо хочется, чтобы он не стал вдруг последним.
Выбор команды для такого случая почти идеален: пары друг с другом толком не сработаны, разные степени раздолбайства в наличии. Послужные списки... В нормативы укладываемся, но не более того. Собственно, а зачем нужно это "более"? Продвинуться повыше реально только за выслугу, а всякие героические грамоты и вымпелы кадровиков скорее отпугнут, чем вдохновят. Бывает, что для прессы и рекламы требуются отважные и непременно фотогеничные парни, но это исключение, а не правило. Если повезет, да, будешь светить рожей со всех страниц и экранов. Не в ладах с госпожой удачей? Милости просим в обычные трудовые будни.
И шеф явно был на взводе. В другое время, наверное, пропустил бы мое ворчание мимо ушей, а тут аж багроветь начал. Неспроста, ох неспроста.
Ладно, куда бы кривая ни повезла, мои колядки — моя же страховка. Начет обещаний трудной жизни париться буду по мере ее наступления, зато в вахтенный журнал все наши реплики вошли, и в случае чего пригодятся.
В случае... Чего, бл?
Неужели нас и впрямь отправили на заклание? А не дороговатым ли будет жертвоприношение? Четыре форса в штатном обвесе плюс кавалерия. Конечно, через бюджет и не такие суммы списывают при необходимости, но на хороших пилотов спрос уж точно никогда не падает, да и у нас по ведомству последние полгода наблюдается некоторый недобор. Демография, социография, пара новейших перспективных мануфактур с гиперактивной рекламной компанией и куча разных прочих обстоятельств. Да взять ту же реновацию, которая вот-вот начнется поблизости от нашей цели: и подзаработать можно нехило, и контракт короткий. Одни плюсы, в общем. С той стороны. А с этой...
Оки-доки. Примем как данность, что нас в башне планируют похоронить. Зачем — вопрос открытый. Но чтобы его задать, надо постараться выплыть из намечающегося дерьма.
Отказаться выполнять приказ? Не вариант, причем именно для меня. Остальным чуть проще, планы, так сказать, более приземленные. А мне, чтобы попасть поближе к дознанию, своевольничать, вообще-то, не рекомендуется. Туда предпочитают брать только послушных псов. Даже мои сегодняшние колядки... Что ж, буду надеяться на лучшее.
Почему именно эти уровни? Они ж, действительно, продуваемые насквозь. А, понял. Под некоторыми углами несущая колоннада закрывает обзор почти что полностью. И углы как раз те самые, с которых... Бинго! Можешь взять с полки пирожок.
На других ракурсах дела, похоже, обстоят чуть получше. Например, если заходить с юго-запада трансляторной ракушки, процентов шестьдесят обзора получится, уже хорошо. Ограждения, конечно, внесут свою лепту, но такие неудобства можно потерпеть. Путь удлинится, да. Но тут либо ехать тихо, либо под похоронный марш.
Плохо, что для доступа к аппаратуре придется центральную колонну хороводом обходить. Ну, да и при штатной точке высадки пришлось бы заморочиться, а тут шанс все-таки будет. По крайней мере, для троих.
Почему же не отправили дроны для диагностики? Уж всяко не из-за сильного ветра. Значит, что-то заковыристое там внутри имеется. Для отвода любопытных глаз, как минимум.
Все, хватит. Устал думать. Пришла пора трепать языком.
— Прием, парни. Обсудим прогулку?
— Приглашаешь? А я сегодня никак. Мне к сестре надо заскочить. У нее уже вторую неделю новую дверь на этаже навесить не могут, местный техник приболел. Всего-то и надо, что силы побольше, вот она меня и...
— Полли, я о задании.
— А-а-а.
Или мне показалось, или он, в самом деле, протянул свое "а" разочарованно?
— Слушай, а может, я тебя приглашу тогда? С сестренкой познакомишься. Она чудная, но хорошая.
"Чудная" даже в понимании Портера? Заманчивое предложение, ничего не скажешь.
— Так что, Эйчи? Подхватимся после вахты?
Хотелось бы. Вот реально. Чтобы на последнем рейсовом по ночному городу, чтобы пиво с виски, какая-нибудь жирная копченая хрень, которой пахнешь потом еще неделю, чтобы дурацкие шутки, и застольный трёп, и... Горячие ирландские девчонки.
— Все будет, Полли. Обязательно. Но сначала задание.
— Обещаешь?
— Вы там того, завязывайте с обсуждением свиданок, — буркнул в наушнике Рито.
— А ты не завидуй, — посоветовали из кабины пилота.
— Да чему там завидовать?
— Ты даже не представляешь...
Интересно, о чем она? Но как бы то ни было, час потехи уже истек.
— Все, закрыли тему, взяли себя в руки и...
— Вот ты ведь понимаешь, что когда инициатива исходит напрямую от командования...
— Рито!
— Молчу-молчу-молчу.
Дрочу-дрочу-дрочу.
Чёрт. Еще пара-тройка вахт под музыкальные вкусы Лахудры, и я тоже начну отпускать идиотские шутки в стиле Портера.
— Знаете, я ведь могу заткнуться. И творите, что хотите.
— Эйчи, да мы слушаем. Слушаем же? — с нажимом уточнил Мекки.
Благоговейная тишина в наушнике подтвердила общее внимание. Или, по крайней мере, его видимость.
— Высадимся на двадцать третий. С яруса на ярус пойдем по фасаду.
— Минутка промышленного альпинизма? А смысл?
— Смысл в том, что тебя будет видно нашему бравому пилоту. На всякий случай.
— А, ну если так...
Уж не знаю, в каком направлении потекли далее мысли озабоченного, зато Анита сделала правильный вывод:
— Присмотрю, будь уверен.
— Я бы даже не посмел усомниться. Так, что дальше? Стартуем синхронно, на отмеченные позиции.
— На эти милые розовые ромбики? Вот прям туда-туда?
— Именно. И они не розовые. Проверь настройки, я же просил.
— Эйчи, я всегда подозревал, что ты тот еще извращенец, но, в самом деле... Мы ж там будем, как петухи на насесте!
Зато свалить можно легко и быстро. Одним элегантным движением.
— Ширины парапета вполне достаточно. Можешь повальсировать, если заскучаешь.
— А мне уже даже интересно стало, — заметил Мекки. — Что дальше?
— А ничего. Ждете дальнейших указаний.
— А ты, собственно...
— Тихо пошарю по рабочему сектору. Если что меня найдет, крикну.
Я не старался нарочно нагнетать атмосферу, само собой получилось. Но оно и к лучшему: хиханьки-хаханьки притухли окончательно.
— Вопрос.
— Да, Рито.
— Задумал погеройствовать?
— Сплюнь. И постучи по дереву.
— Да я бы с радостью, только до Портера сейчас не дотянусь. А кстати, Полли? Ты-то что скажешь про планы своего напарника?
— Так договорились же уже. Дверь повесим и...
— Ы-ы-ы...
Рито наверняка треснулся тыльной частью шлема о пилон в очередной попытке вернуть вынесенный мозг обратно.
— Башня на подходе, парни. Хотя лично я вас слушала бы и слушала.
— Анита, пожалуйста, сместись в юго-западный сектор. Да, как раз два часа от той пирамидки. Эшелон подбирай на свой вкус, главное, всю пачку пульнуть в один заход. Спасибо.
— Может, мне к вам сегодня третьей напроситься, а? Рыжики не совсем в моем вкусе, но кругозор и все такое...
Пока она вполголоса рассуждала о перспективах совместного времяпровождения, вертушка мягко скользнула вниз, вильнула пару раз, уклоняясь от силовых линий, и зависла точно там, где я просил.
Бортовые сканеры бодро рапортовали на экран визора, что активности на объекте не наблюдается. Совсем никакой. Аналогично отсутствуют тепловые, звуковые и прочие остаточные следы. Мертво, как в могиле.
Хотя, посреди ночи, почти промзона в окружении расселенного микрорайона, ближайшие продуктово-веселящие заведения слишком далеко, чтобы топать именно сюда с корзинкой для пикника, а к долгому деловому общению местность в принципе не располагает. Чему удивляться? Ближе к подножию, может, и шныряет кто-нибудь. Там, где потеплее и поукромнее.
— Вы сами-то как, готовы? Чур, не дергаться больше положенного и на маневровые сильно не рассчитывать: ими только подруливать. А я постараюсь вас сильно не трепать, если, конечно, кое-кто блондинистый скажет...
— Пожалуйста, Анита, будь с нами поласковее.
Десантирование никогда не бывает одинаковым по ощущениям. И потому, что разница в каждый грамм обвеса обязательно становится ощутимой, и потому, что руки у разных пилотов растут из разных мест. Сегодня нам повезло: пусковые сработали плавно и подхватили ровно в тот момент, когда принято терять чувство опоры.
Считанные секунды — и под ногами уже бетон парапета.
— Все целы?
— Кто-то вроде обещал не сомневаться... — протянула Анита.
— В твоем мастерстве — никогда. Так целы или нет?
— Ух, прямо как с горки! А можно еще раз?
— Полли, у нас дело. Развлечения потом.
— У сестры рядом с домом есть детская площадка, так там...
— Обязательно, Полли.
Да, как я и думал, отсюда что-то можно рассмотреть. Хотя открывающаяся взгляду картинка доверия не внушает.
— Я пошел вешать трассу. Остальные — в режиме ожидания. Тросы не стравливать. С места не сниматься.
На полу прямо под ограждениями, там, куда не доставали сквозняки, вкусно хрустело бетонной крошкой, радиусом глубже плиты были вылизаны начисто, и, судя по показаниям датчиков ветровой нагрузки, даже если кто-то оставит здесь следы своей, хм, деятельности, спустя считанное время их уже не будет никакого смысла искать. Учтем.
Сервисное освещение башни работало: как только я зацепил рабочий периметр, тусклые лампы нехотя ожили, но их потуги сразу же затерялись в мешанине... Вот именно этой гадости мне как раз и не хватало для полного счастья.
— Эйчи, это то, о чем я думаю, или у тебя камера глючит? — спросил Рито с явным напряжением в голосе.
— Оно самое.
В принципе, хороший повод закончить нынешнюю прогулку. Чуточку постыдный, зато упомянутый в общем перечне объективных обстоятельств, увеличивающих риски выполнения задания. Поржать — поржут, припоминать будут где-то с месяц, потом найдут новую игрушку.
Найдут.
Новую.
Если свалим без подробностей, отправят следующую бригаду. А там минимум двое с женами и детьми. Маленькими детьми.
— Пройду чуть дальше, выпущу пчёлок. И да, Полли, я все вижу. Вернись на место немедленно.
— Я же только ноги размять...
— Размял? На исходную, живо!
Еще лет десять назад это были бы просто вдрызг изрисованные стены. Приятного глазу тоже немного, но зато электронным приборам — до одного места, а не как сейчас, когда по визору периодически бегает натуральное цунами, топящее в своем сиянии шкалы всех датчиков и индикаторов.
Трехмерные проекционные граффити, любимый проект предыдущего мэра, горячо им поддержанный и отрекламированный "наиболее удачным компромиссом между сохранностью городского имущества и потребностью свободного волеизъявления". Физически городской экстерьер не портят и выключаются одним щелчком, если, конечно, найдешь проектор. А тут столько подходящих местечек, что прячь — не хочу.
Можно запустить аддон для обработки траекторий, но времени уйдет слишком много, а задерживаться здесь даже лишнее мгновение вряд ли стоит. Нет, хватит и простой доказательной базы, тем более, процедура штатная и быстрая.
Микро-дроны вспорхнули с обвеса дружной стайкой и порскнули в стороны, каждый в строго заданном направлении, а на экране визора синхронно высветилась пустая пока полоска индикатора.
"Расчетное время сбора данных — три минуты". Это нормально. Это я потерплю.
Интересно, удалось бы выцыганить в арсенале коллиматоры, на всякий пожарный? Нет, вряд ли. Инструмент деликатный, капризный, выдается только под личное поручительство вахтенного офицера или приказом сверху. Тогда как в том же даркнете выбирай все, что душе угодно. Иногда даже не критично по цене. Но дожить до того, чтобы на работу тащить лично купленное снаряжение — это надо очень сильно постараться. Или совсем съехать крышей.
Судя по тому, как медленно ползут вверх проценты индикатора, местные уличные живописцы — ребята как раз не с улицы. Проекторы сами по себе вещь не дешевая, а аппарат с подобными характеристиками обошелся бы в мое полугодовое жалование, не меньше. Это кто ж такой богатый, чтобы в нафиг никому не сдавшемся месте устраивать инсталляцию по высшему разряду?
На чисто любовные подвиги не похоже. На политический или социальный протест тоже. Если вчитаться в надписи или ориентироваться на знакомые символы, получается просто наспех смешанный коктейль. Ерунда какая-то. Может, наслоение нескольких разных творчеств? Тогда странно вдвойне. Или у них тут какое-то особенно намоленное место, или...
"Признаки взрывного устройства. Признаки взрывного устройства".
Опаньки. Это уже от пчёлок весточка. И очень-очень нехорошая.
— Всем прием: код пять. Повторяю, код пять.
— Вызываем бомберов? — уточнил Рито.
— Рано.
Полоска индикатора кое-как перешла за половину шкалы.
— Нечего пока предъявлять. Может, просто глюк. А за ложный вызов сами знаете, что будет.
Причем бонусом — возможное и чрезвычайно нудное освидетельствование у штатного психолога.
"Признаки взрывного устройства".
На всякий случай передвинемся-ка мы поближе к выходу. Совсем зону действия проектора покидать пока нельзя, но еще пару шажочков...
Он сидел где-то в перекрестье балок, а может, и прямо на одной из них висел, как паук. И пауком же сиганул вниз, сбивая меня с ног.
Секундой спустя что-то увесистое с силой шлепнулось мне на грудь, и в правом верхнем углу экрана запульсировала надпись, которую я не видел со времен постановочных миссий на полигоне.
"Угроза детонации! Угроза детонации!"
Подрывник, поставив заряд, следующим же движением отпрянул, торопясь убраться подальше. Я из положения лежа не успевал ни за ним, ни за бомбой. Ни при каких раскладах. Но если поверженной горе невмочь дойти до своего врага...
Абордажные крюки поймали его уже футах в трех от меня, зацепились за обвес, и, получив подтверждение фиксации, четко выполнили свою работу, склеивая меня с "пауком" в плотный бутерброд.
— Всем: код девять! Быстро!
Не так я планировал закончить сегодняшнюю вахту, но что ж поделать?
— Эйчи, у тебя перегруз!
Он, родимый. И в режиме срочной эвакуации десантный трос автоматически отстегнется. По крайней мере, есть на это большая и светлая надежда.
— Я знаю! Девятка, всем! Еще быстрее!
Подрывник, ведомый последней надеждой, забарахтался в моих объятиях, и мы покатились по полу между колоннами, хрен его знает, в каком направлении: визор решил, что самое главное это не местоположение, а...
"Угроза детонации! Угроза детонации!"
Я силился разглядеть на экране хоть какую-то информацию о парнях, но до момента взрыва так и не понял, снялись они с насеста или нет. А потом понимать что-либо вообще стало очень трудно.
Фильтры внешней среды не дали насладиться полным аккомпанементом, зато убойные прелести, предназначенные для нутра, я получил по полной.
Взрывной заряд пульсанул, разорвав хватку абордажного снаряжения, и все, что смог, отправил в полет. Лично я летел недолго и вряд ли красиво, явно задевая по пути колонны, а потом камнем ухнул вниз, гораздо ниже, чем уровень пола, что означало...
Шахта подъемника? Это и стало моей основной мыслью на первый такт компресса. В следующем такте я немного смог подумать, как мне повезло, что лифт шел вниз, иначе последствия могли оказаться куда более удручающими.
Визор не показывал ничего: экран пошел патиной от взрывной волны и в качестве источника информации больше не имел смысла. То ли с третьей, то ли с пятой попытки, я смог нащупать защелки, поднять щиток вверх и... Залипнуть взглядом на медленно ползущие мимо тросы, стойки и перекрытия. Только приближение откуда-то снизу звуков, вряд ли имевших отношение к механике и гидравлике, выдернуло меня из незапланированной нирваны.
Я стек с кабины подъемника на первом же ярусе, который смог разглядеть, откатился подальше от шахты и начал собирать в кучку все, что осталось от ощущений.
На. Хре. На. Та. Ка. Я. Ра. Бо. Та.
Ловить компресс мне было не в новинку, но опыт все же не тот, чтобы регулярно его повторять. Особенно ту часть, когда плоть, только что сдавленная взрывом, начинает расправляться заново. Удовольствие сильно ниже среднего, с фрагментарной потерей чувствительности по всем фронтам. И самое мерзкое, что ничего не можешь сделать, кроме как ждать, надеяться и верить.
К третьему такту зрение все-таки решило вернуться, за ним подтянулись остальные функции, и я смог хотя бы сесть и осмотреть. Сначала окружающий мир, потом себя.
По скорости движения подъемника можно было бы точно вычислить, сколько секунд я медитировал на его кабине, но и без расчетов понятно: достаточно много, чтобы уехать в нижнюю секцию этажей. Туда, где простых и понятных выходов к фасаду не предусмотрено.
То ли пятнадцатый, то ли шестнадцатый ярус, если верить потертой трафаретной надписи на колонне за шахтой. Глухие стены, путей отступления только два, собственно, подъемник и лестница. Если я правильно помню.
А я вообще что-то помню?
Объект инженерно-коммуникационного обеспечения, серийный, специалитет ранга "С", класс автономности — от второго до четвертого, в просторечии именуется дозорной башней. На полигоне мы эту унылую дрянь когда-то отрабатывали, но ничего выдающегося в памяти не задержалось.
Все примитивно и просто. Планировка ярусов одинаковая, разница лишь в том, навешан фасад или нет. Шахта слева от меня, лестница справа впереди, и там пока вроде беспокоиться не о чем. А что у нас в ближнем круге?
Все нагрудное хозяйство — в хлам, кто бы сомневался. Крюки оторваны начисто, хорошо еще, шнуры не размотались. Ребра обвеса кое-где перегрелись и потеряли нужную податливость, значит, любое лишнее усилие чревато гематомами. Ладно, пусть его.
Кобура сзади выдержала цирковое представление, это хорошо. С другой стороны, без активного наведения "зиг" может начать артачиться в самый неподходящий момент. Да и связь хорошо бы наладить, если это физически еще возможно. Судя по легкому фону в наушниках, надежда есть. А вместе с тем есть шанс прочувствовать, как она умирает.
Ребята из техподдержки любят повторять: всякий ребут — это маленькая смерть. Ну да у меня нет выбора, либо маленькая и с надеждой, либо большая и окончательная.
Полная аппаратная перезагрузка. Полная тишина и темнота. Правда, это сейчас даже хорошо, потому что без щитка внутренняя подсветка шлема может броситься в глаза не тому, кому надо. А так — почти сливаюсь с фоном. По крайней мере, хочу в это верить.
Интересно, что сталось с подрывником? Мой "лайт" по характеристикам, конечно, на порядок крепче его "альпины", но если я все еще жив, то и он вполне себе может. Теоретически. И уж вне всякого сомнения, живее живых те кадры, что поднимаются сейчас по лестнице.
Аварийный свет и звуки вернулись в шлем одновременно, и сразу после зуммера, доложившего о штатной готовности оборудования, по ушам начало ездить монотонное:
— Пёс-8, Пёс-8, ответьте базе.
Или у диспетчеров от рождения стальные нервы, или они быстро учатся убирать из голоса любые эмоции. Вроде и правильно, и для здоровья полезнее, а все равно как-то обидно сразу после, можно сказать, воскрешения, натыкаться на равнодушное:
— Пёс-8, Пёс-8, ответьте базе.
— База, это Пёс-8. Вас слышу.
Пауза. Не хотелось бы думать, что от неприятного удивления.
— Пёс-8, статус?
— Три такта после компресса.
— Мобильность?
— В пределах нормы.
Ближе к нижней границе, если совсем уж честно.
— Обеспечение?
— Только коммуникатор.
Еще одна пауза.
— Снаряжение?
— Утрачено на три четверти.
— Обстановка?
— Вероятность прямого контакта.
— Расчетное время?
Да в любую минуту, бл!
— Расчетное время? — все на той же ноте повторили в наушнике.
Я попробовал прислушаться к шагам на лестнице. Вроде не сильно торопятся.
— В пределах пяти минут.
— Ждите.
Чего? Контакта? Ах, простите, это я должен ждать высочайшего решения о том, что со мной делать. Но ждать можно и на ходу, а с глухих ярусов лучше убраться, как можно раньше.
Попытка подняться на ноги подтвердила негативные предположения насчет ребер обвеса, зато с тактом я ошибся уже в свою пользу, а не наоборот: пошел четвертый, тот, который уже без особых сбоев организма. Правда, ощущение, что тебя совсем недавно отжали, как насадку для швабры, никуда не делось.
На полу какое-то дерьмо хрустит при малейшем перемещении. Уф-ф, хоть лестница чуть почище, потому что продувается. И мне даже удалось одолеть целый пролет прежде, чем в уши ворвались вопли:
— Эйчи?!
— А вы уже на венок скинулись?
— Живой!
— Условно.
— Ты на каком ярусе? — спросила Анита.
— Почти шестнадцатый.
— С двадцать первого смогу тебя забрать.
Если от меня что-то останется.
— Эйчи, ты там вообще...
О чем хотел спросить Полли, я так и не узнал, потому что коммуникатор отдал приоритет голосу базы:
— Пёс-8, прием. Вам подтверждена эвакуация. Повторяю...
А шаги все ближе. Уже с тенями. Так я ничего не успею.
— Запрашиваю прямую поддержку.
— Пёс-8...
— Запрашиваю прямую поддержку!
Крохотная, но все же пауза.
— Ждите.
Да жду я, жду. Пять ступенек. Одиннадцать. Двадцать две.
— Привет оловянным солдатикам.
От этого голоса у меня гарантированно встают дыбом все волоски на шее, сам не понимаю, почему. Вроде ничего особенно противного, голос как голос. Может, меня бесит ее манера растягивать некоторые гласные?
— Запрашиваю поддержку, мэм.
— Как неожиданно. Кто-то собирается обидеть нашего мальчика?
С тем, что все сонги — бездушные стервы, я смирился довольно давно и быстро, еще в учебке. Но к их прелюдиям привыкнуть так и не смог.
Да, это они так настраиваются. Ловят мотив якобы. Ага, как же! Выпендреж, не более того. Все мотивы наперечет известны и высвечены сейчас перед Лахудрой на мониторе.
Да, еще это их любимое: "Я одна, а вас много!".
— Мэм...
— О, мне тут говорят, что срочно. Да еще с особыми обстоятельствами... Только не думай, что тебе повезло.
Мне сейчас и так очень плохо думается, а про везение я вообще...
Тварь! Ну какая же тварь, в самом деле!
Песня всегда падает на голову, как чугунная гиря, а на фоне компресса я с первых же нот едва не загремел по ступенькам вниз, ускоряя малоприятное развитие ситуации. Все, что заслуживало благодарности — это прояснившееся сознание и жжение возвращающихся ощущений.
— Смените трек, мэм.
— А этот чем плох?
Не знаю. Не могу подобрать слова даже. Но эффективность хромает, и я вместе с ней.
— Смените трек, мэм. Пожалуйста.
Она сделала вид, будто не услышала:
— Сейчас как раз мой любимый момент...
Пульсация за ушами подстегивает, заставляет ускориться, и тело вроде бы не против поработать, но рассинхрон почему-то только нарастает. Либо нужно тратить остатки сил, чтобы попадать в такт.
— Мэм...
Гундение под нос.
— Мэм, пожалуйста...
Никакого эффекта.
Восемнадцатый ярус. Мне и моим хвостам уже хорошо слышно друг друга, а скоро станет еще и видно.
Сто семнадцать ударов в минуту, но добро бы равномерно, а не порциями, как сейчас. Рваными, омерзительными на вкус ложками каши, которой я должен давиться лишь из-за...
— Мэм, смените трек!
Ритм песни дернулся, вязко цепляя меня сбоем и останавливая сердце на очень долгий вдох.
— Да что ты себе позволяешь?!
— Я. Прошу. Это важно, мэм. Очень важно.
В ответ песня ударила с новой силой, пробив остатки терпения, пульсация захлебнулась сама в себе, сжимая сознание тисками, и я зарычал:
— Меняй трек!
Пару секунд не было слышно вообще ничего, потом на поверхность всплыли придыхания:
— Я... Ты.. Пожалуйста... Не...
— Меняй трек, сука!
Кажется, она всхлипнула.
Трафаретное "19" и новая песня ворвались в мои ощущения одновременно. Что-то малознакомое, точно не из нынешнего чарта, зато куда как съедобнее. По крайней мере, прыгать через две ступеньки стало почти легко. Но мне нужно больше, чем "почти".
— Глубже!
Она что, реально подвывает на переходах? Раньше не замечал. Ну, как бы то ни было, очередной ярус пройден рекордно быстро, и дистанция между мной и преследователями выровнялась. По ощущениям. Только ее все равно маловато для хорошего маневра. Значит, будем...
— Еще глубже!
Песня окончательно превратилась в вой.
— Анита?
— Я на двадцать первом, Эйчи.
— Эшелон оставь. Иди в зону первого сброса.
— Эйчи?
— Гляди в оба и повыше. На две двойки.
Я как раз прилечу оттуда. Если все получится и форы хватит.
Если эти парни — дрессированные профи, проблем точно не возникнет. Если любители... Нет, тогда они вряд ли шли бы так аккуратно, прячась за ступеньками, подальше от греха и возможных выстрелов.
Кстати, об оружии. Пора и ему чуток поработать.
"21".
Вот и развязка приближается. То есть, развилка.
"Зиг" смачно выплюнул светошумовую в лестничный пролет, под ноги первому из тех, кто шел за мной.
Конечно, я не рассчитывал на что-то серьезное. Самое большее, на временный отказ визоров, но и простой глюк меня вполне устраивал. Три-пять секунд. Главное, смазать момент принятия решения. Они знают, кто я. Не могут не знать. Они знают о взрыве. Они наверняка извещены о вертушке. Какой вывод следует? Эвакуация с первого же подходящего яруса. А я двинусь выше.
"22".
Набирать скорость на виражах — идиотское занятие, но полной прямой в распоряжении у меня не было, плюс колоннада частично закрывала обзор преследователям. Которые и впрямь сфолили на моей уловке: к тому моменту, когда первый из них ступил на пол двадцать второго яруса, я уже вовсю петлял по ракушке.
Быстрее, сильнее и... Нет, не выше. Дальше. Высоты мне много не надо.
Тело все еще ощущалось через "не могу и не хочу", но мышцы и связки почти горели, обещая, что на исполнение стандартного упражнения силы хватит.
Главное: не забыть опустить щиток.
Не. За. Быть. Щит. Ок!
Последними шагами я оттолкнулся уже от колонн и перепрыгнул через парапет, сжимаясь комком в полете над разверзшейся бездной.
Это когда-то оказалось для меня самым сложным: отучиться от инстинктивно-нелепого раскидывания рук. Даже наглядные пособия и красочные рассказы инструктора помогали плохо. Пока не надоело зарабатывать вывихи из-за недостаточно плотной группировки при отработке общения с ловчей сетью, ничего не получалось.
Секунды свободного полета запомнились досадным сожалением, что ни хрена вокруг не вижу, а потом тугие ленты гриддера стиснули меня своим коконом, дернули и потащили прочь.
— Эйчи?
— Тут.
Все еще, пока еще. Вместе с дурными мыслями и навязчивыми вопросами. Или наоборот?
— Нас примут на ближайшем опорном.
Это должно меня успокоить или вдохновить?
— Ты как?
Учитывая, что Лахудра с ее воем исчезла из наушника...
— Норма. Почти.
— После двух компрессов? — невесело хохотнул Рито. — Сказочник!
Двух? Откуда?
А, стыковка с гриддером приравнивается же. Но она прошла, можно сказать, незаметно на фоне всего остального.
— Что там вообще стряслось? — осторожно спросил Мекки.
Стоп. Как это — что? Все же должно было идти в трансляцию.
— Встречный вопрос: а что вы видели?
— Да считай, чистый калейдоскоп, — охотно начал рассказывать Полли. — Вспышка справа, вспышка слева, горизонт упал, потом все вообще волчком пошло.
Значит, камера свихнулась еще раньше, чем на меня спрыгнул "паук". Очень радостное известие, ничего не скажешь. Пчёл разметало взрывом задолго до окончания сбора данных, а учитывая ребут...
У меня ничего нет. Вот вообще ничего. Кроме последней надежды на десантный трос.
— Ну телеметрию-то вы получили? Анита?
Она отозвалась не сразу и как-то неохотно:
— Передача шла прямо в эфир. Без записи.
То есть, только и исключительно на базу, пред чьи-то высокопоставленные очи. По особому распоряжению, все такое. И как можно предположить, далеко не в отдел статистики.
Не хотелось об этом сейчас вспоминать, но ползали по базе слухи, что время от времени высшее руководство развлекается играми на выбывание. За счет подчиненных, само собой. Стравливает друг с другом группы пешек, так сказать, а между тем делает ставки, попивая скотч хрен-пойми-скольки-летней выдержки. Уж не знаю, какие призы уходят победителю, а в проигрыше остается ясно, кто. И если сегодня такой игрой зацепило нашу вахту...
— Посадка!
Ох. Они-то сели, а я, скорее, плюхнулся кулём о взлетно-посадочную. Хотя Анита явно старалась сделать все как можно мягче, словно чувствуя себя виноватой.
Ленты гриддера, похоже, растягивали в шесть рук и дружно: я не успел очухаться, как конечности киселем расползлись в стороны, потеряв малоприятную, но все же опору. Потом кто-то дернул вверх щиток моего шлема.
— Живой!
А, это Полли. Как всегда, без церемоний.
— Кто давно по граблям не получал? — грозно прикрикнули на Портера откуда-то сзади, и тот, чуть втянув голову в плечи, уступил дорогу медслужбе.
— Вы б еще его трясти начали, скны дти... — неразборчиво ругнулся парень с нашивками парамедика на форменной куртке, прилаживая сканер к сервисному разъему моего обвеса. — Сколько пальцев?
Я немного подумал и показал. Один. Под дружный гогот парней.
— Поюморить предлагаешь? Не советую. Шприцы все равно у меня длиннее.
— Ну что там, док?
— Похоже, можно обойтись без экстры, только плановой. Сейчас носилки подкатим и...
— Мастер-сержант Тауб?
Хоть полоса и была залита огнями, матовые обвесы одинаково массивных фигур словно впитывали в себя свет, не позволяя сомневаться: нас и впрямь навестили их чернейшества. Сейфы, при полном параде.
— Мастер-сержант Тауб? — повторил тот, кто видимо был старшим в конвое.
Медик недовольно тряхнул головой:
— Ваши дисциплинарные разборки сейчас не ко времени. Этому человеку необходимо оказать...
Его отодвинули в сторону. Не особо грубо, но без церемоний. А меня подхватили под локти и поставили на ноги. Только тогда масштаб катастрофы начал потихоньку проясняться.
— Эй, в чем проблема-то? — попробовал встрять Рито.
— Мастер-сержант Тауб задержан до выяснения обстоятельств.
— Каких еще...
— Изнасилование гражданского служащего при исполнении.
Я ожидал услышать любую, даже самую фантастическую чушь, но только не что-то подобное.
Как? Кого? Когда? Да за каким чертом?!
— Значит, дверь и все остальное на сегодня отменяется?
— Полли, мать твою...
Терпение или что там у меня оставалось вместо него, разлетелось клочьями.
Я на полном автомате обернулся, забывая о том, что со всех сторон окружен сейфами, за что и получил удар шокера поддых. Медик затараторил что-то вроде "нунельзяжетаксчеловеком", но все это и прочий белый шум скоренько ушли в глубокую параллель от меня и моего окончательно отказавшего сознания.
Глава 2.
Дарли
Прима появилась на сцене ровно за вдох до того, как я сподобилась бы таки пощупать и погладить складки мраморной тоги. Даже каменные и навечно застывшие они казались текуче-мягкими в отличие от плиссировки моей юбки, при особо незадавшихся движениях и поворотах мстительно царапающей колени. Причем почему-то больше левое, чем правое.
К тому же древний дяденька, заслуживший честь быть статуйно увековеченным, выглядел, тем не менее, вполне по-человечески, и вряд ли обиделся бы на мои прикосновения. Зато его нынешние потомки, несомненно, обвинили бы меня в святотатстве, посягательстве и нанесении ущерба ценностям. Семейным уж точно, если не культурным и историческим.
С другой стороны, если допустить, что даже каждая плашка начищенного до блеска паркета имеет происхождение, исполненное благородства и памяти славных времен, то даже дышать здешним воздухом, значит, нарушать, осквернять и посягать. Остается лишь удивляться весомости причин, вынудивших сиятельную контессу Аурелию Абруцци допустить в святыню своего дома такую дворняжку, как я.
— Надеюсь, ваше ожидание не было слишком скучным?
Оно было долгим. Очень. Времени хватило на несколько прогулочных кругов по залу, и еще осталось. На размышление о том, что некоторые персоны совершенно зря считают исполнение церемоний краеугольным камнем собственного существования.
Долгим было ожидание, да. Но чтобы скучным?
— Разве можно скучать в окружении такого великолепия, госпожа контесса?
Легкая тень в ее взгляде ответила мне быстро и утвердительно, но разумеется, сразу же была изгнана прочь, уступив место прежнему высокомерному льду.
Жаль... Чуточка глубины этим зеленым глазам вовсе не помешала бы. Но тогда они стали бы похожи не на драгоценный, а поделочный камень, что совершенно недопустимо. Можно даже сказать, неприлично.
Я заметила, она заметила, ставни захлопнулись, прелюдии закончились.
— Нам следует обсудить предстоящее мероприятие, — величественно изрекла контесса, повернулась и направилась прямиком в галерею, конца и края которой с моего места не просматривалось вообще.
Приглашение? Предложение? Приказ? Понимай, как хочешь. Если это в принципе необходимо понимать. Можно даже прикинуться дурочкой и вывести-таки эту неудачно одушевленную статую из равновесия, но...
Всегда есть но.
Ответственность, честь мундира, корпоративная этика — как ни назови, все равно придется идти следом и послушно ждать, когда беседа соизволит быть продолженной.
Контесса хотя бы не ускоряет шаг, и то хорошо. Можно продолжать пялиться на все вокруг. В том числе и на нее саму.
На строго уложенные локоны оттенка темного золота. На тонкую шею, не умеющую ни склоняться, ни кланяться. На угрожающе острые локти сложенных у талии рук. На черный бархат траурного платья, словно высасывающий из окружающего пространства и свет, и любые проявления жизни.
Кого-то там она похоронила. Может, супруга, может родственника. В последних светских сплетнях вроде бы ничего по этому поводу не упоминалось. Да и зная, насколько затейливыми бывают традиции всяких владетельных родов, не стоит особо заморачиваться. Вполне возможно, что этот траур и вовсе тематический, по какому-нибудь далекому предку или годовщине очередного передела собственности, сократившего владения семьи Абруцци на две с половиной деревеньки. Главное здесь — поза. Несчастная скорбящая женщина, которую все просто обязаны утешить, поддержать и облагодетельствовать.
Вопрос: а я здесь с какого боку припека? Я ведь вроде как тоже женщина, и если подходить чисто по-женски, то...
— У вас есть дети?
Кого-то раздражают вопросы про возраст и финансы, мне достаточно любого упоминания про продолжение рода, чтобы солнце зашло за тучку.
Во-первых, это нечестно. Потому что сразу и бахвальство, и укор, и унижение.
Во-вторых...
Хотя, она может и не понимать всех нюансов. Потому что для понимания нужно нечто большее, нежели интерес, неважно, праздный или насущный.
— В моей профессии наличие детей напрямую связано с направлением специализации, госпожа контесса. Проще говоря, будь я матерью, здесь и сейчас вы беседовали бы с кем-то другим, а не со мной.
— И как я могу быть уверена, что...
Да никак. Вот вообще. От слова совсем.
Не надо тебе быть уверенной. Все, что требовалось, уже сделано: круг работ определен, мастер нанят. Теперь отойди в сторону и не отсвечивай.
— Вы взяли на себя труд ознакомиться с информационными материалами, направленными в ваш адрес?
— Разумеется.
О да, она их прочитала. Взглянула на картинки. Возможно, даже взяла лупу, чтобы разобрать мелкий шрифт примечаний. Но ни черта не поняла. Не усвоила даже главного: либо веришь, либо нет, третьего не дано.
— Но у вас есть вопросы. И сомнения.
Она остановилась, продолжая, впрочем, демонстрировать мне лишь свой точеный профиль.
— Я собираюсь доверить вам... вашей заботе величайшую драгоценность этого дома.
— И я буду заботливой. Настолько, насколько потребуется.
Снова начала движение.
— То, чем вы занимаетесь. Что это такое?
Ох, а к чтению лекций я как-то сегодня и не расположена. Да и предположить, что...
Ах ты, дурья башка! Нет, не моя. Моего непосредственного начальничка. Он, понятное дело, давно уже витает в эмпиреях, водя знакомство с лицами заинтересованными и тематически подкованными, круг которых не то чтобы страшно узок и далек, но в нужной степени осведомлен, а меня сюда бросил, как миссионера на растерзание папуасам.
Ну спасибочки, удружил.
Любое общество всегда состоит из групп либо зашоренных, либо прошаренных. Даже самое светское и родовитое. И с большой долей вероятности обитатели соседнего палаццо легко и свободно пользуются услугами одного из Домов утешения, тогда как здешние...
И как прикажете быть?
По уму следовало бы попрощаться и убраться восвояси. Да, с неустойкой. Да, представляя контору в не слишком выгодном свете. Да, в конце концов, покладя все, что есть, на собственную репутацию. Зато без риска и груза ответственности.
Но по уму — это так... Скучно.
— Знаете, я не особенно уважаю рекламу. Ее задача — внушить человеку желание. Посмотри, какой замечательный товар мы тебе предлагаем, с ним твоя жизнь станет просто сказочной! Ты ведь хочешь попасть в сказку? Все хотят! Значит, и ты должен хотеть. Хотеть, а не нуждаться.
Правда, не возникай время от времени та или иная мода, никто не изваял бы мраморных истуканов, мимо которых мы движемся по галерее. И мир стал бы чуточку беднее на красоту. А с другой стороны, кто их видит, кроме местных господ и челяди? Могу поспорить, ни те, ни другие на самом деле в гробу видеть хотели такую память о прошлом. Помпезную, громоздкую и требующую постоянного ухода в ущерб нормальным живым людям.
— Госпожа контесса, пожалуйста, ответьте честно. Самой себе. Вы хотите или нуждаетесь?
— И в зависимости от того, как я отвечу...
— Безо всякой зависимости.
— Но тогда зачем...
Чтобы немного сбить твою спесь, в первую очередь. Это же так трудно, признать, что тебе что-то нужно. Особенно когда у твоих ног весь мир. Ну, почти весь.
Мы успели прошагать мимо дюжины статуй, прежде чем раздалось вымученное:
— Другие варианты... могут повлечь за собой нежелательные последствия.
Ну да, ну да. Вопросы приличий, репутации, чести и всякое такое. То, без чего себя не мыслят люди определенных кругов. А ярмарочные факиры — это вполне приемлемо. Традиция древняя, не шибко почитаемая, но вроде как примелькавшаяся, местами забавная и почти непредосудительная. В самом крайнем случае можно списать на экзальтированность, наступившую вследствие глубоких личных переживаний.
— Ясненько-понятненько.
Она все-таки повернула ко мне лицо. Коротко, на считанные секунды, не позволяя уловить выражение. А потом снова вперила взгляд в глубину галереи.
Нет уж, больше не куплюсь ни на какое заманчивое предложение. Предварительные ласки — стезя отдела продаж, вот пусть и занимаются своим делом. Да и, чем больше думаю об этом заказе, тем быстрее улетучивается настроение. А без настроения мне нельзя. Песенница без настроения — как молоко на грани кипения: на миг отвлечешься, и дело плохо.
Чья же это шутка? Кто так на меня взъелся? И главное, не без ведома начальства, потому что предписание я получала из самых первых рук. А что, если он сам во всем этом...
Возможно.
Вероятно.
Звоночки-то были, были. Седина в бороду, теперь уже сомневаться не приходится.
Знать бы, на что именно шел расчет. Что откажусь? Что не удержусь и надавлю? И того, и другого достаточно, как минимум, для временной потери места под нашим главным солнышком.
Значит, я должна вернуться с победой, и никак иначе. Чтобы раз и навсегда заткнуть всем шавкам их поганые...
— Вы... Вы выполните вашу работу?
— О, да! Вне всякого сомнения.
Кажется, она вздрогнула, но не решилась посмотреть мне в лицо.
В общем-то, и правильно сделала: то, что я сама мельком поймала в зеркальном стекле, мимо которого мы проходили, выглядело, мягко говоря, отвратительно. И требовало самым срочным образом отставить в сторону и обиды, и планы мести.
Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.
Вальсируем и успокаиваемся. И строго пофиг, как и кто на это будет смотреть.
Раз, два, три. Раз, два, три.
— Госпожа песенница?
Раз, два, три.
— Госпожа...
— Мне нужно взглянуть. На объект "заботы". Перед тем, как.
— Разумеется.
У нее был шанс теперь уже отказаться самой, но видимо, нужда была все-таки слишком сильной: вместо того, чтобы шугнуться моих странностей, контесса свернула в узкий и весьма извилистый коридор, закончившийся ничем не примечательной дверью.
— Прошу сюда.
Я предполагала увидеть комнату, но вместо этого попала в еще один коридор, единственными источниками света в котором были...
О, пожалуй, такое впечатление способно искупить все сегодняшние переживания. Тайный ход с зеркалами-подглядками — где бы я еще смогла это увидеть воочию? Уж не знаю, новодельный или аутентичный, привезенный с родины и собранный заново из древних деталек, но атмосферный по самое не хочу.
Контесса проводила меня к одному из зеркал, за которым располагалась явно жилая, хоть и с поправкой на местный колорит, комната. А главное — обитаемая.
— Вас устроит такой обзор?
— Вполне.
Она кивнула, отступила куда-то назад и... Пропала. Только шорох скрытой тенями двери подтвердил, что Аурелия Абруцци не рассеялась в пространстве, как клочок тумана.
Но все это было уже не так волнующе и интересно, потому что я наконец-то могла оценить фронт работ, ради которых проделала весь сегодняшний путь по улицам и мозгам.
Симпатичный мальчик. На мать не очень похож, но то, что породистый, от взглядов не скроешь. С возрастом наверняка потяжелеет и лицом, и телом, но пока еще трепетно юный, тонкий и звонкий. Хотя уже заметно носатенький. А вот эта складочка между бровей как-то мне не нравится. Лишняя она здесь. Не по годам, уж точно. Сделаем поправку на среду обитания?
Двигается нормально, без отклонений и особенностей. Можно даже сказать, активность повышенная, вон, на ковре уже тропинку утоптал из угла в угол. Волнуется.
Волнение это хорошо для подключения. Это просто. А вот как быть с тонкой настройкой?
Лучше, конечно, было бы встретиться лицом к лицу. Надежнее. Но если таковы пожелания заказчика, пусть они даже в некотором смысле идиотические...
— Траурное платье, мама? В самом деле?
Ой, а я все-таки соберу базу для настройки. Хотя бы и стараниями контессы.
— Ты собираешься отказать мне и в праве выбирать цвет одежды?
Вместе они смотрелись вполне гармонично, а главное, сразу становилось понятно, что при всей своей внутренней силе Аурелия Абруцци неспособна противостоять намерениям сына. Только намекать и символизировать.
— Мы обсудили все уже с десяток раз, мама. Я не изменю свое решение. Даже отец, будь он жив...
— Оставим мертвых в покое, Риккардо. Наследие отца никуда от тебя не денется. Но ты можешь...
— Ничего не случится, — он стиснул черных бархат ее плеч своими ладонями, заглядывая глаза в глаза. — Это просто дуэль.
— Просто?
— Мы должны все выяснить друг с другом.
— Друзья не скрещивают шпаги.
— Мама!
— Все можно решить иначе.
— И напрячь высокие эшелоны ради сущей безделицы? Надо мной будут смеяться.
— Тебе милее, чтобы над тобой рыдали? Над твоим бездыханным...
Если бы мне не была немного понятна подоплека происходящего, все это можно было бы принять за сериальную сцену. Вот только у актеров в голосах никогда не проскальзывают такие нотки. Одновременно пафосные и искренние. И это еще надо учесть, что контесса несколько сдерживается, памятуя о зрителе в моем лице.
— Самое большее, будет пара шрамов.
— И ты так спокойно об этом говоришь?
О, дорогая моя, вовсе не спокойно. Я бы даже сказала, с определенной надеждой на подобный исход. Наверное, чтобы потом хвастаться. Кто их, этих мужиков разберет? Одни меряются силой, другие кошельком, третьи...
— Я уже не ребенок.
Ой, как же он заблуждается! При определенном стечении обстоятельств ребенком можно остаться до самых седин, ну а там детство вернется само, безо всяких просьб и вопреки любому сопротивлению.
Хотя, если в разговоре возникла тема возраста...
Банально. Обыденно. Сотни раз измученная тема.
С другой стороны, теперь у меня есть все, что может потребоваться.
Как бы дать знать главной героине, что балаган можно прекращать? А, мне и не надо трепыхаться: где-то вдалеке мелодично зазвенело, Риккардо встрепенулся и подхватил с кресла фехтовальную амуницию.
— Все будет хорошо, мама.
Торопливый сыновний поцелуй, хлопнувшая дверь, вопросительный взгляд контессы, сначала с другой стороны зеркального стекла, потом уже безо всяких преград.
— Вы... Получили, то, что хотели?
— Да, благодарю. И так полагаю, мне тоже пора выдвигаться на исходную?
— Я провожу вас коротким путем.
Чтобы позволить мне еще раз подивиться искусству архитекторов? Двумя руками за!
* * *
Короткий путь вывел из чехарды коридорищ, коридоров и коридорчиков прямиком на смотровую галерею фехтовального зала. На места для зрителей, которые в наличии уже имелись, а вместе со мной составляли то самое число, которое, как нас уверяют, очень даже любит бог. Хотя, если бы он вздумал вдруг присмотреться повнимательнее к нашей троице, поимел бы поводов для размышлений.
Контесса не переступала порог: осталась в тенях и сумраках. Может, любопытством не страдала, а может, после моей отповеди решила лишний раз не мозолить глаза. Я же бываю, ой какая страшная временами! Нет, страшная я по определению, но обычно люди этого не замечают. Пока двуликий Янус не повернется анусом, так сказать.
Вот и сейчас, по-хорошему, взять бы ему да и...
Нет, даже не стоит напрягаться. Все усилия пропадут втуне, потому что собравшиеся на галере дамы видели меня уже не раз, причем, предполагаю, что и в белых тапочках — тоже.
Поэтому все пройдет буднично и привычно. Как положено.
— Сердечный привет конкурирующей фирме!
Ответного "здрасьте" можно было не дожидаться: хватило и того, что долговязая Агнесс Коллино просто дернула подбородком слева направо.
Значит, сегодня играем против южан? Ситуация выглядит все нелепее и нелепее. При таком раскладе я здесь и вовсе появляться не должна. Куда как логичнее было бы задействовать южный Дом по полной программе, а не высвистывать приглашенных звезд.
По-человечески, конечно, сомнения и опасения понятны: если на всем поле играет одна команда, она играет в свою пользу, с непременными поддавками. Но как же реальная жизнь отличается от научных теорий...
Даже в рамках одного Дома. Даже близкие подруги. Ну ладно, не близкие, но связанные единым обетом, мы никогда не уступаем друг другу. Проиграть можем, и проигрываем, чего уж греха таить. Но уступить? Невозможно. Немыслимо. Даже если очень-очень захочешь.
Гораздо легче увлечься и переусердствовать, но на сей неприемлемый случай как раз и заведен арбитраж. Дабы неустанно бдеть.
И выбор арбитра на сегодняшний матч с чистым сердцем одобряю. Хорошая тетка. Унылая, как осенняя морось, но внимательная и честная. Чего еще можно пожелать?
А, да, конечно:
— Светлейшее судейшество, наше вам — отдельно, с кисточкой и прочим почтением!
Мне кивнули.
О, мне кивнули? Это надо отметить. На той самой странице моей внутренней записной книжки, рядом с вопросом: улыбалась ли мисс Форд хоть однажды за всю свою долгую песенную жизнь?
— Сестра Дарли. Сестра Агнесс. Полагаю, нет нужды пересказывать вам весь свод правил?
Почему? Я бы послушала. Пусть это даже выглядело бы попыткой чуть отодвинуть неизбежное приближение рутины. Здесь, среди всего этого древнего великолепия никакая церемония не смогла бы стать лишней. Она же плачет и просится, разве они не слышат?
Увы, увы, увы. Глухи, как пробки. И до омерзения снисходительны, словно показывая всем своим видом, что...
Ах, ну да, как же можно было забыть? Простите великодушно! Это я, сирая и убогая, здесь впервые, вот и впала в неуместный восторг. Но я соберусь, конечно же. И буду очень-очень стараться, дабы не посрамить и все такое.
Бе-е-е-е.
— Уровень вмешательства — не выше терапевтического. Лучше, если вообще сумеете обойтись гомеопатическими дозами. Членовредительство местными бонзами не поощряется, и вряд ли кто-то из этих парней рискнет пойти поперек устава. Но, как понимаете, в виду все надо иметь. Во избежание.
Кто бы сомневался? Все должно пройти предельно правильно и скучно. С одной стороны гриба, могу понять: влиятельные семьи, наследнички, политические союзы — если и впрямь решат друг друга порешить, то сделают это не собственными руками. Не положено-с.
С другой стороны гриба...
Как такое вообще возможно? Меня в солдатики играть никогда не тянуло, и слава богу, но даже я, мимоходно и мимолетно вкусив здешний колорит, что называется, прониклась. Все эти статуи, фрески, гобелены — все вопиет о сражениях и победах, от библейского поприща до вполне себе исторического. Что же должно было произойти и происходить не один десяток лет с обитателями таких палаццо, чтобы зов крови превратился в звонок колокольчика, созывающий к степенной трапезе?
Это печально. Над этим можно только скорбеть.
— Сестра Дарли, вы слушаете?
— Не извольте сомневаться. Внимаю каждому звуку.
Мисс Форд подняла брови, опустила, выдохнула. Зарядка окончена!
— Если по существу дела возражений нет, предлагаю непосредственно приступить. И занять предложенные места. Если пожелаете, — добавила она, косо глянув в мою сторону.
— Мне и тут хорошо.
— Как вам будет угодно. Сестра Агнесс?
Долговязая, снизойдя до сожаления во взгляде, вслед за арбитром прошла в ложу и тоже возлегла на одно из кресел, наверняка жутко удобных. И я вполне могла бы...
Никогда и ни за что. Сосредоточенности хватило бы ровно секунд на пять, чтобы опуститься на сидение, а потом кости в мешке все равно бы тряхануло, и вместо царственной позы получилась бы несусветная хрень. Глубоко и обидно осуждаемая остальными присутствующими, разумеется. Так что лучше постою. То есть, останусь на ногах, потому что стоять смирно...
Не знаю, как именно работают другие песенницы. Мы не особо любим делиться, ни секретами, ни переживаниями, ни вообще — делиться. Особенно спонсорами. Могу только догадываться, если захочу, конечно. Потому что в нашем деле совершенно неважно, что и как умеют другие. Для делания дела важна лишь ты сама. Целиком. Со всеми своими морщинами, веснушками и прыщами, огорчительно заедающей спиной, поскрипывающими суставами, прогрессирующей дальнозоркостью и вечным детством где-то там, в самой глубине, под слоем накопленного опыта.
Хотя, в последнее время опыт перестали ценить должным образом. Потому что приходят молодые и рьяные, замещающие тонкий подход ломовым ударом. И это неизменно впечатляет тех, кто вне процесса. А они ведь все, по сути, вне. Даже наши акторы. Те самые, что вот-вот начнут движение по своей игральной доске.
Отсюда, с высоты галереи, парней едва можно отличить друг от друга, и то лишь если встанут рядом: тогда появляются нюансы роста и пропорций. А как разойдутся на позиции, становятся безликими белыми фигурами. Собственно, поэтому нет никакого смысла смотреть на бой, чтобы принимать в нем участие. Совершенно спокойно можно поудобнее устроиться в кресле, прикрыть глаза и просто мурлыкать свою песенку.
Есть приемник, есть передатчик. Все остальное — своего рода таинство. В научных объяснениях оно чаще всего обозначается абракадаброй типа "поликонтурный каскадный резонанс", но поскольку на практике теоретические выкладки ученых пока воспроизводству не поддаются, лично мне приятнее считать происходящее волшебством.
Потому что не нужно знать деталей. Конечно, они не помешают и даже смогут сделать процесс чуть увлекательнее, но ничего не решат. Без разницы, какой номер имеет позиция, исполняемая сейчас носатым Риккардо, хоть шестая, хоть четвертая. Мне не нужно видеть положения рук, ног и шпаг. Мне вообще не нужно туда смотреть, потому что я уже там. Внутри процесса.
Я опираюсь не на дубовый массив перил галереи. Под моими руками — прах прошедших эпох. Он ведь здесь повсюду. Им начищен паркет, им наточены клинки, им сгущена кровь, им пропитан воздух.
И суть поединка для сына контессы состоит лишь в том, чтобы попытаться — возможно, совсем еще неосознанно, пока еще чисто рефлекторно — вытолкнуть из легких эту душную пыль.
Сюрпрайз, сюрпрайз...
Что движет его противником? Неважно. Победа всегда начинается внутри. Ровно там же, откуда возникают выпады, броски, финты и пируэты.
Вырваться. Взлететь. Воспарить. Освободиться от условностей и традиций, которые сколь удобны, столь и тяжелы.
Мне не нужно ни видеть происходящее, ни понимать, что вообще происходит. Если начал драку, значит, знаешь, как и что нужно делать. Должен знать. А я — поддержу. Возьму за руку или под руку.
Сюрпрайз, сюрпрайз...
Если тело чего-то не умеет, я не смогу научить. Мое дело — помочь пережить ошибку.
Заставить пальцы крепче сжимать рукоять. Придать связкам и мышцам больше гибкости. Плеснуть адреналина в кровь. Конечно, исключительно в гомеопатических дозах!
Быть повсюду и в то же время нигде. Составлять единое целое и ничем не выдавать своего присутствия. Не дергать за струны чужой арфы, но дышать в ее сторону так, как никто кроме тебя не умеет.
Тело всегда и все понимает первым, радостно и жадно поглощая заемную силу. И если увлечься, если где-то промедлить, а где-то поспешить невпопад, до головы тоже начнет что-то доходить. Но мы этого не позволим. Не сегодня. Не здесь. Не сейчас.
Мы просто рвемся вперед, как деды и пращуры, неся на конце клинка закат старой эпохи и рождение новой.
Сюрпрайз, сюрпрайз!
— Бой окончен, — сонно сообщила мисс Форд из глубин своего кресла. — Нарушения правил не установлено.
* * *
Даже если бы мне предложили машину с водителем или вызвали такси... Но мне не предложили. Видимо, посчитав, что сумма контракта с лихвой погашает все расходы, необходимые и не очень. Но даже если бы предложили, я скорее всего отказалась бы. Потому что после пения, которое для меня по сути своей — напряжение мозгов, нет ничего лучше, чем дать поработать телу. Для восстановления баланса и равновесия.
А еще в движении проще всего избавиться от отголосков песни, которые обязательно дребезжат внутри час или два, в зависимости от сложности работы и собственной к ней отношения.
Сегодня мне удалось уложиться минут в сорок, вполне достаточных для неспешной прогулки от палаццо Абруцци до ближайшей линии монорельса. До станции, на которой я проводила и встретила два экспресса и пять обычных маршуртных прежде, чем решила двинуться в сторону дома.
Дом, милый дом...
Победа была, триумфа не ощущалось. Никакими стараниями.
Слишком много неприятного привкуса. Слишком много вопросов, на которые мне все равно не получить правдивых ответов. И стоит ли пытаться?
А еще многовато усталости. Нет, не из-за потраченных сил или переживаний. Из-за тупого повторения одних и тех же замыленных сюжетов.
Время идет, меняется мода, города, даже страны, только люди остаются все те же и все там же. Погрязшие в страстях, которые успела оплакать даже Библия, не говоря уже о прочих древних летописях и мемуарах. Банальные проблемы отцов, о, пардон, матерей и детей, мышиная возня за место под солнцем, ежечасное попрание ближнего своего в попытке возвыситься на чужих курганах.
Нет бы остановиться, подставить лицо солнцу, заглянуть в прозрачную синь весеннего неба и...
— Двигай ластами, кляча!
Вообще-то, если посмотреть с точки зрения биологии, то у клячи скорее предполагается наличие копыт, тогда как ласты — принадлежность совсем другого...
Не понадобилось ничего говорить, тем паче вообще предпринимать какие-то активные действия: достаточно было только повернуться, чтобы нетерпеливый прохожий увидел медальон у меня на груди. Присмотрелся, разглядел, зло сплюнул в сторону и поспешил снова слиться с толпой.
Удобно. Утилитарно. Уныло. И еще временами обидно.
Мифы и легенды — отвратительная штука. Возникают на пустом месте, никогда ничем не подтверждаются, но остаются живее всех живых еще на столетия после того, как сам предмет обожествления или проклятия счастливо канет в небытие.
Ну вот кто и когда придумал эту байку, что песенницы туманят мозги? Даже если взять в пример пресловутых древнегреческих сирен, ни разу не мозг там являлся главным пострадавшим. Шло вразнос что-то гораздо более простое и низкое. В том числе, расположенное заметно ниже мозга.
Голова у нас для чего? Для того, чтобы думать. По большей части. Хотя конечно, встречаются индивиды, которые в основном головой едят, пьют и...
— Чаровница!
Кстати об индивидах. Чем ближе к дому, больше шанс на них нарваться.
— И тебе привет, о постылый геморрой моего сердца!
Он обиделся. Как обычно. И как обычно, торопливо проглотил свою обиду, потому что рассчитывал на десерт, который окупит все страдания.
А кстати...
— Дама хочет пироженку.
Он заметался взглядом по сторонам, но в шаговой доступности от места нашей встречи присутствовало только одно-единственное кафе, остающееся полупустым даже в самые многолюдные праздники. Именно туда я и направилась, считая шаги, чтобы в очередной раз убедиться: начиная с седьмого, меня уже послушно сопровождают.
Официант, после вежливой паузы явившийся к столику, ничем не показал своего истинного отношения к нашей парочке. Хотя, с его зарплатой и чаевыми я бы тоже легко расплывалась в улыбке перед любыми фриками, пока у тех есть, чем оплатить счет.
— Изволите сделать заказ?
Всенепременно. Только меню читать лениво, так что...
— Отсыпьте-ка мне макарошек, милейший.
Ничего экстраординарного в этих печеньках с кремом, конечно же, нет. Только цена конская. Как раз то, что нужно кляче. Ха. Ха. Ха.
— Мадам предпочитает какой-то определенный сорт?
— Мадам предпочитает попробовать все. И запить шампанским. Урожай и год — на ваш вкус.
Месье Лебон тихо охнул и потянулся за платком, чтобы промокнуть внезапно возникшую на лбу испарину. Но сегодня мне не хотелось никого жалеть и никому угождать. Хотите получить работу? Не вопрос. Оплата по прейскуранту.
И уж тем более не хотелось жалеть человека без силы воли. Да, возможно, где-то, в чем-то, совсем чуть-чуть я слегка... Скажем так, косанула. Но все в рамках и пределах, согласно предписанию врача! Кто ж мог предположить, что приличный пожилой семьянин в ходе сеанса восстановительной терапии ощутит нечто большее, чем просто участие и забота? Точнее, подумает, что ощутил.
Вот именно за такие заморочки я и не люблю мозг в принципе. Если в этот черный ящик силой природы своевременно не напихалось стандартных, а еще лучше, нормализованных реакций, может случаться всякое. Даже от гомеопатических доз.
Вот и месье Лебон, которому всего-то и требовалось, что смягчить и ускорить выздоровление после вполне банальной операции, услышал не мое пение, а ангелов, и узрел райские кущи. Правда, божественный экстаз приобрел в его исполнении вполне земную, можно даже сказать, весьма плотскую форму.
Самым любопытным оказалось то, что и до моего вмешательства, и после оного месье Лебон как был импотентом, так и остался — к вящему спокойствию мадам Лебон. Но в моменты внимания пению внутри себя испытывал все, что полагается вполне здоровому на этот счет мужчине.
И здесь снова стоит вернуться к долбанному содержимому черепной коробки, которое, будучи не в силах самостоятельно справиться с возникшей проблемой, вместо принятия и смирения породило обожествленное чудовище, алчущее песен. Причем именно и только моих.
И нет, это совсем не льстит и не побуждает испытывать чувство профессиональной гордости. Это бесит. Единственное, что удерживает меня от окончательного и бесповоротного расставания с месье Лебоном, так это регулярно предоставляющаяся возможность побаловаться плюшками. Вернее, печеньками, пироженками, шоколадками и прочей смертельно опасной для фигуры дребеденью.
Добро бы он действительно нашел источник своего эротического вдохновения именно во мне. Было бы объяснимо. Хотя... Ладно, с допусками и припусками можно принять сие утверждение на веру. Но млеть от того, что нельзя ни увидеть, ни потрогать, ни, собственно, услышать? Впрочем, и хорошо, что нельзя. Потому что, как ни парадоксально, поём-то мы каждая о своем. А то, что при должном уровне нашего умения клиент слышит желаемое ему, это...
Да, волшебство. Из разряда проклятий.
Когда официант поставил передо мной блюдо с изысканно разложенными печеньками, я поняла, что все это ненавижу. Именно сегодня и именно сейчас. И даже не притронулась бы ни к одной из цветастых блямбочек, если бы...
Подъедать за клиентами не зазорно, соглашусь. Но у тети Дарли с утра неуклонно нарастает гнусное настроение, а значит, пощады не будет. Макарошкам уж точно. И пусть детишки, жены и любовницы сосут свои лапы до следующего, более рассеянного или щедрого посетителя.
На первое располовиненное печенье месье Лебон посмотрел с недоумением, на десятое — начал нервно сглатывать, а уж на самый финал явно приблизился к сердечному приступу, но не проронил ни слова. И вовсе не из уважения, послушания или покорности. О нет, моего визави удерживали на месте и в рамках приличий огорчительно отвратительные чувства. Но будь они предназначены мне, даже такие, я бы ощущала себя живой, а не инструментом, от которого требуется лишь работа. Просто работа.
С чего бы начать? Пожалуй, лизнем вот эту, оттенка блондинистой свеклы.
Сводит с ума улица роз...
Вишня. Груша. Манго. Лимон. О, сыр. Такой же приторный, как и все эти сладкие замазки.
"Тает во рту", говорят они. Враки. Не тает, а растекается, оседая на слизистой липким сладким слоем, который все время приходится смывать шампанским, потому что жалко тратить собственную слюну. И даже соленая карамель — прежде всего карамель, и только потом...
Пожалуй, я промахнулась сегодня с выбором. А все почему? Потому что хотелось праздника. Фейерверка красок и ощущений. Буйства эмоций. Хотелось жизни, а не кукольного театра вокруг, где каждый давным-давно заучил текст выданной ему роли.
Спрячь свой обман, улица слез...
Все это нужно встряхнуть. Или взболтать. Или хотя бы пару раз перемешать поварешкой: глядишь, кушанье заиграет по-новому.
Хотя, кого я обманываю, если даже себя сейчас не могу вернуть на исходную?
Почему, боженька, ну почему вдруг и именно сегодня? Нельзя было потерпеть еще немножко? Мне же, в сущности, всего-то и нужно, что продолжать удивляться миру. Согласна даже на "изредка". Но чтобы точно знать: если на этой неделе все плохо и безысходно, то на следующей, самое крайнее, через месяц-другой я увижу в капле дождя на стекле не обещанные прогнозом погоды осадки, а что-то совершенно особенное, может быть, даже волшебное.
Разве я многого прошу, боженька?
Ты ведь знаешь, когда я перестаю удивляться, я начинаю умирать. И за последние дни мне не выпадало ровным счетом ни единого шанса увидеть новую грань реальности. Только проверенные и до остервенения знакомые, а переспелой вишенкой на торт водружен...
О, он и вправду почти пунцовый.
Увлеклась. Бывает.
Но поскольку кому-то же нужно расплачиваться за весь этот свинарник...
Я люблю. И ненавижу. Тебя.
Месье Лебон охнул, ахнул, потек и оплыл. Все точно по рецепту.
— Месье оплатит счет. Чуть погодя. Когда... возьмет себя в руки. И не переживайте, ваше ожидание долгим не будет.
Я сделала еще один глоток, на дорожку, и обозрела блюдо с раскрошенным печеньем.
Нет, в этом хаосе чего-то все-таки еще не достает. Может быть, капельки сумасшествия?
Лицо официанта, наблюдающего за тем, как я кроплю макарошки остатками шампанского, стоило бы сдать для натуры в какое-нибудь художественное учреждение, где занимаются живописанием святых и мучеников. Поэтому я постаралась на прощание чуть сгладить впечатление, мило улыбнувшись.
Пожалуй, с мучениками я все же поскромничала. Тут весь ад впору с одного натурщика изображать. В любых желаемых подробностях.
Когда-то меня все это несказанно печалило. И бессчетное количество попыток было предпринято, чтобы подстроиться и притереться. Чтобы соответствовать, невесть чему. Пока в один из предназначенных для получения откровения дней не стало очевидно: ты никому не сдалась, Дарли. Ты — как человек. Божий промысел одарил тебя возможностью быть полезной, и радуйся хотя бы такому исходу. На том свете зачтется.
Можно придумать кучу причин и поводов для утешения, даже искать и находить вполне реальные подтверждения тому, что твоя работа помогла, посодействовала, спасла, в конце концов, чьи-то мечты, надежды и жизни. Можно воображать все, что только захочешь. Но рано или поздно ты начинаешь все чаще и чаще проходить сквозь реальность, не ощущая практически ничего. Потому что, как бы ты ни старалась, как бы ни рвала жилы, твоими усилиями мир вокруг не меняется. Потому что они бесплотны. Потому что они могут жить либо внутри тебя, либо внутри кого-то другого, но все эти "кто-то" открывают перед тобой дверь лишь на узенькую щелочку, в которую с превеликим трудом может протиснуться часть твоей души, но только не...
Это еще что за новости?
Машина службы утилизации у заднего крыльца. Не припомню, когда вообще в последний раз видела ее при нашем Доме утешения. Неужели папочка откинулся?
— Кого хороним?
Плюгавая сестра Марта, годная лишь на то, чтобы принимать и сортировать посетителей, зябко передернула плечами, но оборачиваться не поспешила.
— Сестра Дарли...
— Так по ком колокол-то прозвонил?
— Рабочий инцидент. Просто рабочий инцидент! Вы ведь знаете, как это бывает?
Я-то знаю. Я вообще много чего знаю. И еще большего понимать и делать не хочу, но приходится. Например, шарить по покойницким мешкам.
— Эй, ребятки, притормозите на минутку!
Сестра Марта попробовала было открыть рот, но вовремя поймала мой взгляд и решила, что у нее неожиданно образовались неотложные дела где-то в другом конце здания. Грузчики тоже решили не прекословить: остановились, ожидая, пока я подойду и расстегну молнию.
Тот, которому было видно мое лицо, почему-то побледнел.
— Да это ж не мы, мэм, мы же только чтобы увезти и привезти...
Конечно, не вы. Никто из нормальных людей не способен раздырявить кровеносные сосуды своего собрата в решето на всем их протяжении и превратить человека в кровяную колбасу. Зато ненормальных я знаю наперечет. Но даже среди них такие уникумы, по счастью, слишком редки.
— Жаль его. Милый был актор. Такой податливый.
После дюжины лет почти ежедневного пения? Чудо, что он еще сохранял здравый рассудок. Хотя и на уровне ребенка, но все же. И он был одним из лучших наглядных пособий для обучения песенниц, пока кое-кто, молодая и рьяная...
— Только не плачьте над ним уж слишком горько, сестра. Не позорьте имя обители.
Почему-то считается, что в такие моменты человека должно охватывать что-то неудержимое, яростное, злобное и разрушительное, либо бездонно скорбное, но мне по-прежнему не удавалось почувствовать хоть что-то человеческое.
Я медленно и спокойно застегнула молнию, поправила ее язычок, глубоко вздохнула и повернулась лицом к той, которой уж точно не следовало говорить о позоре.
— Сестра Лия! Не чаяла увидеть вас при солнечном свете. Надеюсь, вы не забыли о защитных средствах?
Белокурая и белокожая Лия Лайонс расплылась, как ни банально, в белозубой же улыбке:
— Я пока еще вполне могу позволять себе некоторые вольности, сестра Дарли. А вот вам давно уже следовало бы уделять побольше внимания личным заботам.
Да неужели? А мне нравятся мои веснушки. И мои морщины. И мои годы, в конце концов. Можно было бы даже поспорить, что лет через двадцать пять, когда она дорастет до меня сегодняшней, сравнение будет отнюдь не в ее пользу.
— Ну что вы, сестра Лия, ну какие у меня могут быть личные заботы? Все дела, да дела... Как там говорят? Пока не родила.
Она вцепилась бы мне в волосы, если бы не боялась порчи собственной прически, лица и всего остального, до чего мне удалось бы дотянуться.
А куда деться-то? Программы селекции существуют в каждом из Домов, надо же как-то обеспечивать будущее бизнеса. Скаутские вылазки на непаханые поля редко когда приносят хорошие плоды. Просто раньше, в мои юные времена, другого пути найти потенциальную песенницу, кроме как собственно поисками, еще не было. Я именно так и оказалась здесь, о чем многократно и жалела, и нет. По обстоятельствам и настроению. И кстати, почти обязана была попасть в одни из первых пулов, предназначенных для воспроизводства, если бы...
Если бы была с самого начала хоть чуточку талантливее и сообразительнее. Но для меня вся эта музыка по первости была настолько странным и несъедобным предметом, что мои персональные гены признали "недостаточно устойчивыми и релевантными". Проще говоря, объявили дворняжкой, что, впрочем, не избавляло от службы на благо Дома. Службы, в которой я все же достигла достаточных высот, чтобы на многих смотреть сверху вниз. В том числе и на Лию Лайонс.
Она-то, конечно, грезит и вожделеет. Думает, что с ее внешностью поднимется прямо к райским вратам.
Дурочка.
Здесь мы все не более чем инструменты. И мне в чем-то даже гораздо проще: просто работа. Чаще всего унылая, а временами почти омерзительная, но — ничего личного. А вот белокурая Лия, если будет признана годной... А она будет. Целая очередь выстроится из желающих оприходовать прелестную песенницу. Разумеется, все с подходящими наборами генов, только специально отобранные, проверенные и рекомендованные. Но это будет только начало, потому что при удачном разрешении от бремени ей предстоит еще несколько лет неотлучно находиться при своих чадах, по крайней мере, до того момента, как будет доподлинно установлено, насколько породистыми они получились. И так — пока хватит сил. Или пока кто-нибудь не возымеет желание получить в свое распоряжение личную песенницу. Вот тут ей, конечно, повезет куда больше, чем мне. Хотя, стоит ли вообще называть это везением?
Мы ведь всего лишь инструменты в оркестре под управлением...
Надо бы к нему, кстати, заглянуть. Подышать благолепием.
Весь здешний закос под религиозную общину меня даже когда-то вдохновлял. Заставлял совершенно искренне благоговеть. Впрочем, поначалу духовности и впрямь было больше, а потом медленно, но верно храм начал превращаться в корпорацию. И сейчас все эти "сестры", поклоны, позы и реверансы казались мне донельзя глупыми. А уж "отец-настоятель"...
По сути его правильнее было бы называть "братом". Да, даже несмотря на почтенный возраст. Но это был один из главных секретов, хорошо известный всем песенницам и не нашедший ни малейшего распространения за стенами общин.
Да, случаются и мужчины-песенники. И не так уж редко, как можно было бы подумать. И они вполне активно пользуются своими способностями, но всегда и только в своих же целях. Представить, что кто-то из них решится посвятить свою жизнь простому служению... Три раза "ха". И еще три раза по столько же.
Сварганить пирамидку и залезть на ее вершину? За милую душу! И лучше всего, если за чужой счет. За наш, бабский, к примеру. Собрать прайд, и пусть тот пашет. А царь зверей будет заниматься тем, чем ему положено. Кем? Да им же самим и положено.
Конечно, кое в чем мужикам тут подфартило, к сожалению. Женщину гораздо легче развести на песню, в том числе и медикаментозными способами, так что, подтверждение квалификации получается довольно быстро и просто. А этих жучар взять почти невозможно, ни голыми руками, ни вооружась всеми достижениями науки и техники. Если и прокалываются, то слишком уж неочевидно и всегда могут отболтаться. Потому что песня у них остается одна и та же, от рождения и до смерти. И если не успел засечь все параметры до того, как пошел чистый звук, ни хрена потом ни до чего не догадаешься.
Радость во всей этой несправедливости только одна: как песенницы не могут гнобить друг друга своим даром, так и песенники тут не при делах. Паритет. Только обычные человеческие уговоры, договоры, уловки и угрозы.
Или игра в одного на всех любимого папеньку, как вариант.
— Дарли, дорогая! Ну проходи, проходи! Рассказывай!
Чего рассказывать-то?
— Жили-были дед и баба, пили кофе с молоком, рассердился дел на бабу, шлёп по пузу...
— Ай, баловница! — мне шутливо погрозили пальцем.
Кресла у него в кабинете удобные. Большие, мягкие, уютные. И сам он весь такой уютный. С виду. Отец-настоятель.
— Я предполагал, что ты задержишься, но чтобы настолько... Все прошло успешно?
— Обычная боевка. Почти тренировочная. Там и делать было почти нечего.
— И?
— Поработала, пошла и пришла.
— Надеюсь, к выгодному соглашению?
Если бы на мне были очки, я бы сдвинула их сейчас на кончик носа, чтобы покрасивше изобразить недоумение.
— Какое соглашение?
— Дарли!
Он сокрушенно всплеснул руками. Пока еще не совсем дряхлыми, к тому же старательно спрятанными под плотным сукном сутаны.
— Это же семья Абруцци! Одна из самых влиятельных в наших краях, да и не только в наших.
— Не знаю, как насчет влияния, но со знаниями о современном мире у контессы явно не задалось.
— Так в чем и соль!
Он прекратит когда-нибудь сыпать восклицательными знаками?
— Дарли, ну как же так... Ведь всего и требовалось, что подтолкнуть чаши весов.
— Если вы намеревались через меня вербовать паству, надо было предупредить заранее.
— Дорогая моя, ну какая паства, о чем ты? Получив этот заказ, я сразу подумал о тебе и о том, что с самыми минимальными усилиями ты вполне могла бы...
Застолбить себе местечко в тамошнем палаццо? Ах вот оно что. Ну, спасибочки за заботу.
С его точки зрения, наверное, безупречная комбинация. И волки сыты, и овцы... Овца, то есть. Которой меня, по всей видимости, здесь считают.
И дело даже не в том, что воздействие на заказчика, пусть и ситуативное, считается дурным тоном. Проходили много раз. Почти всегда успешно, кстати. Но навязывать себя человеку, который с первого же взгляда провел черты и границы? Только если ради чувства собственного злорадного удовлетворения. А это невыразимо скучно. По крайней мере, становится таковым спустя... Да почти сразу же, как получен результат.
Если бы она взглянула на меня тогда ну хоть чуть-чуть иначе...Ну хоть капельку. С вопросом или интересом. Тогда что-то могло бы получиться.
— Проехали.
— Дарли!
— Ну не шмогла я, не шмогла. Протупила. Нижайше прошу прощения.
Он пожевал губами. Скорее всего, недовольно или разочарованно, хотя общая благость с лица, конечно не уходила. И это раздражает намного больше всего остального. Когда знаешь друг друга большую половину жизни, такие игрульки, как по мне, выглядят почти неприлично.
— Ничего, ничего... Есть у меня на примете еще кое-какие варианты.
Если настолько же пафосные, проще отказаться сразу. Потому что все эти высокопоставленные существа...
— Отец-настоятель!
Возникший на пороге служка из секретариата выглядел так, будто самолично и только что встретил конец света. При том, что всего лишь держал на вытянутой руке лист бумаги. Правда, бумаги зачетной: плотной, нарочито желтоватой и разукрашенной какими-то вензелями.
— Что случилось, сын мой?
Служка попытался было переложить свои чувства на слова, но не справился, а потому бумага была пронесена через весь кабинет и положена на рабочий стол в полной тишине и с превеликой осторожностью, аки ядовитая змея.
Отец-настоятель пододвинул лист поближе к себе и начал водить взглядом по строчкам. Водил долго, с заметными остановками и даже некоторыми паузами для явного ухода в себя. А когда закончил чтение, растерянно воздел очи в мою сторону.
— Дарли, дорогая...
— Чегось?
— Не будешь ли так любезна пояснить, какую именно работу и как ты выполнила, если контесса Абруцци обвинила тебя в совращении своего несовершеннолетнего сына?
И вот теперь я, наконец-то, почувствовала.
Как моя левая бровь начинает карабкаться на лоб. Все выше, и выше, и выше.
* * *
Глава 3.
Петер
Я очнулся вместе с приступом то ли чиха, то ли кашля, но такого конкретного, что меня согнуло пополам, заставляя сесть, а потом снова распластало по лежаку. Ровному и...
По поводу температуры окружающего мира кожа не чувствовала совершенно ничего. Даже кафель на стене, выглядящий почти ледяным, при прикосновении не пожелал сообщить о себе хоть что-то сверх визуальной составляющей. Если приплюсовать сюда же химический привкус вишни на языке, за выводом далеко ходить не надо. Можно даже вовсе не шевелиться.
Консервация, значит? Осталось понять, зачем и о чем эта заморочка.
Несомненное удобство только одно: полный пофигизм относительно внешних условий. Правда, по итогу все обычно заканчивается кучей синяков, и это только в случае, если будешь крайне внимательным. Расслабишься больше допустимого — сам себе злобный дурак.
Жаль, нет способа определить, как сильно меня накачали. Потому что внутренние ощущения беззастенчиво врут. Может, обошлись стартовой дозой, а может, вкатили по полной. Но в любом случае двигаться сейчас лучше медленно и печально, чтобы не порваться. А то было дело. И если тогда сшили хоть на живую нитку, но оперативно, то в сложившихся обстоятельствах вполне могут надолго оставить без скорой помощи. Тем более, обстановка располагает.
Комната, выложенная кафелем по всем направлениям. Не припомню таких помещений в Управлении. Даже в тех же изоляторах дизайн хоть и промышленный, но все же обитаемый, а здешний навевает какое-то совсем не жилое настроение. И живописно раскиданные сеточки трещин тоже. Довольно прозрачно, скажем так, намекают. А если повернуть голову еще больше и скосить глаза, можно разглядеть в полу желобки и прекратить, наконец, задаваться глупыми вопросами.
Хотя, чем тогда вообще заниматься? Например, все-таки попробовать поменять положение тела на более пригодное для осмотра этого же самого тела, благо, ничего не мешает: как раздели для проведения предписанных процедур, так и оставили.
Синяки... синие. Значит, в отключке я пробыл достаточно долго. И следы датчиков уже даже не красноватые. И звездочки от инъекторов. И дырки в венах. Если со мной что-то и творили, то немалое количество часов назад. Видимо, сразу после шокера. А потом внезапно спохватились и вспомнили, что мне, вообще-то, полагается полный покой?
Ну, чисто технически место спокойное, не поспоришь. Предположения, которые по его поводу возникают — это, как говорится, мои личные проблемы. Как, впрочем, и все остальное.
Так, в положении сидя чуть освоился. Теперь можно попробовать повернуться и спустить ноги на...
Наверняка красивая была стопочка. И какой-то аккуратист ведь озаботился, а толку? Чтобы я небрежным движением ноги разметал комплект формы по полу?
Курсантская. Новехонькая. А как там с опознавательными?
Нет, наклоняться не надо. Было. Придется снова прилечь и ноги обратно на лежак, пожалуй, лучше не закидывать. Значит, боком.
О, с этого ракурса можно смотреть на дверь. Тоже тихую и спокойную. Без какой-либо фурнитуры и даже вроде без смотровых приблуд. Скрытые камеры по стенам, стало быть? Скорее всего. Должны же все мои вялые перформансы как-то и кем-то наблюдаться. Хотя, может и не должны. В медчасти проводить наблюдение куда проще, да и эффективнее, с их-то аппаратурой. Говорят, при особом усердии могут даже отдельные мысли отлавливать. Но видимо тех, кто меня сюда притащил, интересует что-то совсем другое. И учитывая любезно оставленную одежду, когда я изволю ее на себя натянуть, представление и начнется.
Не, понять их можно. Одевать меня, как куклу, явно никому не сдалось, а если смогу справиться сам, особенно со шнуровкой, значит, здоров и годен. Поэтому полежу еще, пока никто не гонит.
Хотя, сомнительно, что будут гнать, если поверх компресса накатили консерву. Скорее, возьмут измором, им-то торопиться некуда. Тут уж мне лучше не тянуть никого за хвост, иначе госпитализация будет обязательно, и очень неприятная.
Они знаю, что я знаю, что они знают, что я...
Так, голова снова успешно закружилась. Впору вообще гнать из нее любые размышления. Я бы так и сделал, если бы можно было сосредоточиться хоть на чем-то. Но навязанная скудость ощущений совсем не помогает расслабиться.
Хорошо понятно только одно: ничего простого в сложившейся ситуации нет. Иначе обошлись без этой заковыристой церемонии. То ли шахматная партия, то ли какой-то странный танец, где каждый по очереди должен сделать полагающееся ему па. Намеки, нюансы, детали. С расчетом на явное понимание с моей стороны?
Черта с два я что-либо понимаю! Легко могу поклясться, что здесь и сейчас все имеет значение. Но какое? И для кого оно больше предназначено, для меня или для тех, кто прячется за дверью?
Можно еще полежать. Столько, сколько влезет. А можно плюнуть и сыграть. Ну хоть в поддавки. Желаете, чтобы я прикрыл наготу? Да пожалуйста.
Если бы такой норматив вообще практиковался, я бы его сейчас с треском провалил. Потому что наклоняться все еще было опасно — голова сразу тянула вниз, поближе к любой горизонтальной поверхности. Пришлось подпихивать одежду ногами поближе, а потом уже слепо нашаривать все подряд и надевать. Начиная с верха, которого было мало: на куртку почему-то пожадничали. С низом прошло гораздо медленнее и вдумчивее, а перед ботинками и вовсе пришлось делать очень большую паузу.
Но, как я и предполагал, стоило мне затянуть последний узел и обессиленно выдохнуть, дверь отворилась, пропуская в кафельную комнату трех сейфов. Может, тех же самых, может новых — кто их в полном обвесе разберет? Зато ассоциация с шахматами стала ярче некуда: белые клеточки, черные фигуры.
Реально ведь, стояли в коридоре и ждали, может быть, даже все время после моего пробуждения. Уж не знаю, то ли хохотнуть, то ли посочувствовать.
— Очухался?
Допустим, нет. И не особо старался. Но кого это волнует?
— Встать. Лицом к стене. Руки за спину.
Интересно, тот, кто командует, понимает, что для меня все это сейчас, в некотором смысле, акробатический этюд? Вдруг снова потянет прилечь? Что на этот счет запланировано, еще один сеанс ожидания?
Но встать на ноги получилось. А еще получилось скользнуть взглядом по сбруе, которую один из сейфов держал в руке.
Серьезно?
Моя гримаса от внимания не ускользнула, и из-под забрала злорадно посоветовали:
— Скажи спасибо, что не строгий.
Еще одно па, которое мне предлагается разгадывать? А вот не буду. Сил нет. Никаких вообще.
Браслеты застегивали нарочито неторопливо. Словно ожидая какой-то определенной реакции. Или просто — реакции. Потом под горлом затянулась лента ошейника. Не до самой душноты, но почти приклеившись к коже. А потом погасили свет.
Мешок на голову? Отличное решение, бл. Гениальное, особенно в сочетании со всеми прочими предложенными и исполненными модификациями. И что дальше?
А дальше долгий путь по извилистым коридорам. Хорошо, что без лестниц обошлись. Хотя конвоирам и не составило бы труда поднять меня по ступенькам, само перемещение в пространстве чуть выше или ниже моего нынешнего горизонта непременно породило бы рвотные позывы. Которые, благодаря консервации, так и остались бы со мной до самого победного.
Звенья фиксаторов, елозившие по загривку, тоже вносили свою лепту в размышления. Не слишком успешно, но настойчиво, обещая беседу. Как минимум, неприятную. Как максимум, судьбоносную. И на текущий момент перспективы представлялись совсем не радужными.
Что они там ляпнули, на взлетно-посадочной? Изнасилование. Гражданского служащего. При исполнении. Бред. Не припомню, чтобы я вообще за последнюю неделю пересекался с кем-то из гражданских в нашей части Управления. Да и неделей раньше — тоже. Хотя, по такому обвинению срок давности приличный, а значит...
Нет, все равно бред бредовый. Если только не подстава. Но тогда возникает вопрос: нахрена я кому-то сдался, чтобы городить такие схемы?
Мешок частично глушил звуки, и о смене покрытия под ногами я догадался, только запнувшись. Похоже, что об ковер.
Упасть мне, конечно же, не позволили. Наоборот, подхватили еще жестче, протащили чуть вперед и вдавили в какое-то сиденье. Следом щелкнули фиксаторы, пристегивая ошейник к спинке... Может, и стул, но явно с обивкой, а не голый. И какое-то время все было совсем тихо. А потом на мою голову легла чья-то ладонь.
Полежала немного, пошевелила пальцами и вдруг резко стиснула мешок, прихватив вместе с ним мои волосы.
И добро бы мозгу зацепиться за мысль о том, что пора, пожалуй, заглянуть к парикмахеру, но нет, почему-то ухнул в память поглубже, в те самые дни, когда...
На соседских детей я не был похож ни капельки. Бледный и светловолосый в окружении всех оттенков смуглости и черных лохм разной степени причесанности. Что-то вроде диковинного зверька, которого каждый обитатель террас на Рио Симплеза считал своим долгом если не ткнуть палкой, то подергать за волосы. Избежать настырного внимания было совершенно невозможно, и я принял единственно понятное мне тогда решение. Попросил Консуэлу постричь меня наголо. Помню, как она смотрела, сколько раз переспросила, сколько раз покачала головой и всплеснула руками. Но в итоге сдалась. Не скажу, что моя жизнь после этого как-то сильно наладилась, зато в уличных стычках отсутствие волос временами даже помогало. Хотя тыканье, конечно, никуда не...
Пальцы неожиданно ослабили хватку, мешок резко улетел куда-то вверх, открывая обзор, и я даже немного об этом пожалел. Потому что совсем растерялся.
Помещение, в которое меня привели, можно было назвать исключительно "рабочим кабинетом", причем в самой пафосной его версии — с огромным, по всей вероятности, дубовым столом, на сукне которого поблескивали композиции письменных приборов, лежали книги в добротных переплетах явно не нашего века и строго вниз светила из-под темно-зеленого плафона антикварная же настольная лампа. По флангам, в быстро густеющих сумерках угадывались массивные книжные шкафы и еще какая-то утварь, но все мое внимание устремилось туда, куда я физически сейчас мог смотреть — прямо вперед, через стол, за спинку задвинутого кресла.
Окно. Шторы раздвинуты, и можно разглядеть за стеклом уличный фонарь, попадающий кругом своего света то ли на кусты, то ли на деревья, мокрые от дождя, шелест которого ясно слышен через приоткрытую форточку.
Мир. Где-то там. Очень близко. Но между ним и мной снова простирается ночь.
Позади раздались шаги, приглушенные ворсом ковра. Мелкие и легкие. А потом кто-то почти вкрадчиво спросил, выдыхая слова мне в затылок:
— Какие чувства вы питаете к женщинам, мистер Тауб?
Первым из вопроса резануло слух особо подчеркнутое "мистер", безжалостно отсекающее меня от звания, службы и всего прочего, составлявшего смысл моей... Да нет, просто бывшего моей жизнью последние годы. Наверное, в нормальном состоянии я ощутил бы внутри эдакий морозец, но при консерве все проходило иначе. Как будто кто-то засунул руку в обколотые анестетиком внутренности: совсем не больно, но до тошноты омерзительно. А потом на поверхность сознания всплыл собственно вопрос. Заданный совершенно неправильно.
Почему во множественном числе? Почему всегда и везде все норовят обобщать вещи, между которыми ставить знак равенства... Ну, почти кощунственно.
Нет, не потому что, они — разные. Женщины. И мужчины тоже. Даже близнецы. Потому что каждый человек состоит не только из плоти, крови и путаного клубка мыслей. Каждый человек для меня — это мир. Кусочек мира, в котором есть еще куча всего и всякого. Другие люди, события, действия, размышления, воспоминания, да просто неконкретные, зато понятные без слов впечатления. "Хорошо". "Плохо". И даже у каждого из них в арсенале столько оттенков, что при всем желании и старании два любых человека никогда не покажутся сознанию одинаковыми. Даже если они по ряду причин действуют в соответствии с заранее прописанным алгоритмом. Всегда есть нюансы.
И та, что задала вопрос, будет отмечена в моей памяти как минимум, высоким ворсом ковра, мягким светом настольной лампы, скользкой кожаной обивкой стула и тихо шелестящим дождем. Как максимум — браслетами на жесткой сцепке и ребром ошейника под горлом.
Поэтому, пусть прозвучит глупо, но иначе не скажешь:
— Зависит от женщины.
За моей спиной прошлись. Туда. Обратно. Неторопливо и размеренно, словно считая шаги.
— И чем же вам не угодила мисс Лопес?
Лахудра? Да она мне до пуговицы. И всегда была. Просто рабочие моменты. Одна из. Нам не положено выбирать поддержку, можно только надеяться, что будет на своем месте в нужный момент и не подведет. Я и внешне-то не сразу вспомню, как эта сонга выглядит. Если вообще когда-либо ее видел. А уж желание знакомиться нарочно обрубило раз и навсегда. С самой первой песни.
— Может быть, проблема в национальной принадлежности?
Чья проблема? Ее? Моя? С какой стати? Или подразумевается, что...
Нет. Ну нет же. Не может быть.
— Вы ведь провели свое отрочество и юность среди, скажем так, ее соотечественников. И эти годы наверняка оставили о себе память. Разного рода.
Разный род — это у тех, кто жил и сейчас живет на террасах. И индейцы попадались, и бушмены. Да, латиноязычных там, если речь именно об этом, было намного больше. В подавляющем количестве. Район такой выдался. А все прочее...
Даже тогда я какой-то частью мозга понимал: они не злые. В каноническом смысле. Не злые, а скорее любопытные. Ведомые неудержимой тягой к исследованиям. Ну а то, что подопытным животным приходилось быть именно мне... Огорчало, конечно.
Сначала я думал, они поймут сами. Потом, чуть подросши, пытался объяснять. В основном, самому себе, потому что меня никто не собирался слушать. Разве что, кроме Консуэлы, но и она искренне считала, что во мне тоже есть какая-то проблема, и все получится, стоит только нам всем пойти навстречу друг другу.
И я ходил. Столько, сколько мог. Делал столько шагов, насколько хватало сил. Зализывал раны, отлеживался, отдыхивался, пробовал снова. И ни хрена не преуспел, как мне кажется. Зато, в конце концов, они позволили просто жить рядом, и это уже было хорошо. Пусть всего лишь на одну ступеньку повыше, чем первый уровень моего "плохо".
— Вы должны были привлекать внимание противоположного пола, мистер Тауб. Непременно должны были.
Чем? Своей мастью или своей неприспособленностью к жизни террас?
О, сколько там было и есть правил! Неписаных, разумеется, иначе неинтересно. Но когда правильные ответы на вопросы входят в тебя, что называется, с молоком матери, и мысли не возникает, что кто-то другой может только тупо стоять и ждать указаний, как поступить. Любых, даже нарочно глупых и унизительных. Потому что выбора нет и нет путей отхода. Никуда.
А с местными девушками... Там правил было просто безумное количество! И для той стороны, и для этой. Нет, только не моей. Я в этом отношении не котировался. Даже в плане экзотики. Плюс нежелание подводить ту единственную женщину, которая хоть как-то заботилась обо мне.
Можно было либо стать членом всеобщего клана, либо вечно стоять особняком. Но такое решение мало зависело от меня и моих потребностей. Да вообще никак не зависело. И невинность я потерял гораздо позже. В одном из курсантских походов по увеселительным заведениям.
— Конечно, вы запомнили все, что было сделано и не сделано, не так ли? И старые обиды нашли свой выход.
К чему она клонит? Я всего лишь наорал. Некрасиво поступил, согласен. Непрофессионально. Но на кон было поставлено слишком многое, чтобы бесконечно и бессмысленно разводить реверансы.
— Я готов принести извинения, если это необходимо.
Сзади фыркнули.
— Извинения? Неудачная шутка, мистер Тауб.
— Я не...
Вместо продолжения беседы что-то пискнуло, и справа от меня высветился экран проектора, расположенный то ли прямо на стене, то ли в нише книжного шкафа.
Сначала побежали строчки служебной информации о дате, месте записи и прочей формально-технической дребедени, потом возникло изображение. Картинка из привычной медицинской палаты, кажется, даже знакомой. Ну да, этот молдинг ни с чем не спутаешь. Палата на втором этаже, диагностическое отделение. Номер не запоминал, но как пройти от входа и через все Управление — нарисую с закрытыми глазами.
Передний план — кто-то из докторов. Больше спиной, но все равно незнакомый. Зато медсестры, снующие мимо камеры, примелькавшиеся, что называется. Частенько работали на осмотрах. Вот и в последнюю вахту...
Звук я услышал с запозданием, но не потому, что качество записи хромало: видно все было совершенно идеально. Просто первые секунды женщина, вокруг которой все хлопотали, видимо, делала передышку и набирала воздуха в легкие. А когда завыла, сомнений не осталось.
Лахудра. Ее вой ни с чем не спутаю.
— Мазки, док? — Это кто-то из медсестер интересуется.
— По протоколу. Хотя... Нет, пусть будут. Для сравнения. Пробы на пьянку готовы?
— Отрицательные.
— Все?
— Полностью.
— Токсины, грибы и прочее?
— Частично готовы, но в целом все то же.
— Альтернативное ощущение реальности исключаем, — доктор устало выпрямился и повернулся к кому-то, остававшемуся за кадром. — Если она и занималась рукоблудием, то при полном и ясном сознании.
— Хотите сказать, мисс Лопес не могла нанести себе эти повреждения самостоятельно?
— Ну, если не засовывала в себя хлопушку и не дергала за веревочку. Конфетти внутри, кстати, нет, если вы об этом.
— И насколько велики...
— Экстрагенитальных нет, за исключением тех ссадин и синяков, которые она набила уже после начала истерики. Зато внутри все разорвано капитально. Но вот что любопытно...
Доктор приспустил маску, сверился с записями, пролистнул несколько страниц, убористо заполненных буквами и цифрами.
— Вектор повреждений нехарактерный.
— Что вы имеете в виду?
— Что имею, то и... Надеюсь, вы себе процесс представляете? Воздействие хоть и происходит внутри, но все равно остается внешним. А здесь все наоборот.
— Как прикажете это понимать?
— А как хотите. Но если эту даму реально кто-то насиловал, то делал это, прямо скажем, нетрадиционным способом.
— А именно?
Доктор скривился:
— Вот честно, сейчас даже не хочу об этом задумываться. У меня впереди семейный ужин и годовщина свадьбы. То есть, сначала годовщина, а потом...
— И все-таки?
— Слышали о ложной беременности? Редкая, но крайне занятная штука. На чистом самовнушении доходит вплоть до родовых схваток. Как возникает, неясно, рассасывается тоже сама собой. Проистекает от желания иметь или не иметь детей, на фоне заметных проблем с психикой. Так вот, в данном случае ситуация чем-то похожа. Только последствия вполне реальные, а не ложные.
— Полагаете, имеет место самовнушение?
Доктор повернулся, взглянул на кровать с завывающей Лахудрой и пожал плечами:
— Когда острая фаза психоза закончится, попробуйте ее расспросить. Но лично я не представляю, что могло сподвигнуть молодую женщину, вернее, учитывая анамнез, девушку, на такую странную и весьма болезненную фантазию.
В кадре еще немного помельтешил медперсонал, промелькнули окровавленные тряпки и тампоны, экран погас, и наступила тишина. У меня в голове тоже стало тихо. Совсем-совсем.
— Все еще желаете извиниться, мистер Тауб?
— Пожалуй, нет. То, что вы показали, из области чудес и чудотоворцев, а это не ко мне.
— И у вас нет ни малейшего сочувствия к пострадавшей?
Если все это нелепый спектакль, о сочувствии говорить просто смешно. Если все-таки правда...
Сонги славятся своей дурковатостью, это известно, но я-то здесь причем? Прикрикнул пару раз, потому что меня в тот момент тоже почти разрывало, но...
Нет. Невозможно. Сама мысль о таком — чистое сумасшествие.
— Вы осознаете свое положение, мистер Тауб?
А что за положение? Я сижу на стуле. У меня затекли руки, плечи, шея и задница. Мне запарили мозги какой-то белибердой. Внутри — почти полный наркоз. Снаружи — по большей части темень. Вот и все.
Еще вопросы будут?
— Достаточно, благодарю вас.
Эй, я же вроде бы только подумал, а не сказал? Точно, молчал. Да и голос, попавший в унисон моим мыслям вовсе не женский, значит, обращен не ко мне, а...
Легкие шаги прошуршали по ковру, потом цокнули каблуками по паркету, раздался шорох, судя по всему, дверной створки, и первое действующее лицо покинуло сцену, уступив место второму.
Мужчина, великодушно избавивший меня от общества назойливой дамы, как оказалось, сидел все это время в кресле по левую руку, там, где тени были особенно густые, а теперь решил пройтись по комнате, искусно избегая мест, хоть сколько-нибудь приближенных к свету. Все, что я мог разглядеть, это свободные брюки с мягко заглаженными стрелками и край вязаной кофты, потому что руки неизвестный мне персонаж предпочел скрестить на груди. Так он и остановился перед окном, наполовину закрывая обзор — темный силуэт на фоне городской ночи.
— Вернемся к вопросу о вашем положении, если позволите.
— У меня есть право голоса?
— Разумеется. Вы можете отказаться отвечать. Могли отказаться с самого начала.
Ну, наверное, мог. Но зачем? Мне ведь тоже хочется разобраться в ситуации, а без поддержания диалога поток информации обычно быстро скудеет. Мы ведь все еще танцуем этот странный танец?
— Но тот факт, что не стали отмалчиваться, вам больше на пользу, чем во вред. По моему мнению.
Интересное подчеркивание. Попытка показать, что принимает решения именно он? Что ж, буду иметь в виду.
— И все-таки, вернемся к прежней теме, мистер Тауб. Запись, которую вам продемонстрировали, как вы понимаете, не совсем полная. Но я счел ненужным освещать физиологические подробности инцидента более, чем в таком объеме. Материалы будут приобщены к делу без цензуры, это могу обещать.
Как щедро. Только совсем не радостно.
— Не стану скрывать, произошедшее носит исключительный характер, и расследование будет проведено со всей возможной тщательностью. Однако меня больше интересует кое-что другое, возможно, не имеющее прямого отношения к рассматриваемому делу. Позволите спросить?
Он говорил тихо и почти без эмоций, но при этом почему-то ясно чувствовалось, что да, заинтересован. А еще вполне искренен. И в кабинете, похоже, только мы вдвоем. И полная запись вряд ли ведется, при таком-то освещении. И...
Нет, даже не начинай так думать. Ты по-прежнему на хрен никому не сдался. Ты просто зверушка, которую изучают. Снова и снова.
— Как пожелаете.
Он повернулся к окну, помолчал, потом спросил, глядя за стекло:
— Зачем вы вообще туда пошли?
Куда? В полицию? Обстоятельства сложились. Квота подвернулась. Воспоминания подстегнули.
— Можете уточнить ваш вопрос?
Он то ли хмыкнул, то ли чихнул.
— Башня. Когда вы обнаружили проекционные помехи, почему сразу же не вернулись?
Потому что мне показалось неправильным так поступить. Не по-человечески по отношению к коллегам.
— Перед нами было поставлено вполне определенное задание, сэр. И невозможность его выполнения необходимо было подтвердить прежде, чем...
— Спасать всех остальных, принимая удар на себя?
Я не собирался делать ни первое, ни второе. В спасении никто не нуждался, если четко выполнил мои же указания, а лезть под взрыв... Так уж получилось. И вроде очень даже неплохо.
— Можно вопрос, сэр?
— Разумеется. Любой.
— Тот подрывник, с которым у меня произошел контакт. Его статус?
— Жив, если вы об этом. Повреждения больше ваших, но жить будет. И даже вернется на службу.
Значит, удалось поделить волну. Хорошо. По крайней мере, вряд ли парень снова решится на подобный маневр после таких приключений.
— У вас явные проблемы, мистер Тауб. С вашим инстинктом самосохранения.
— Сэр?
— Он вообще у вас имеется?
Зачем такая штука в принципе нужна? Чтобы все время от чего-то и кого-то беречься? А смысл?
— То, что вы устроили после взрыва, ведь тоже не про это, верно? Просто вы сочли, что дело сделано, и пора возвращаться?
Ну, как-то так. Примерно. Но попадать под обстрел точно не хотелось. Хотя, мне ведь могли и не подтвердить эвакуацию, и тогда... Никакого возвращения не состоялось бы.
— Обратно на базу, до следующих... Заданий?
— Да, сэр.
— И вы, несомненно, находились в состоянии определенного стрессового расстройства на тот момент, когда получили поддержку.
Паниковал, то есть? Вроде нет. Знал, что мне нужно, чтобы успешно выполнить задуманное. А вот когда не получил, да, случилось что-то вроде психа. Но больше — злости. Может быть, даже ярости.
— Оставим пока за скобками сам инцидент и его обстоятельства. По факту получается следующее: умышленно или неосознанно вы, тем не менее, своими действиями вызвали причинение вреда гражданского служащему. Даже если свести все к моральной травме. Хотя... — Тут раздался почти печальный вздох. — Остановимся на причинении вреда. Он существенен для пострадавшей, но не это главное.
А что же, позвольте спросить?
— И я не буду озвучивать суммы, которые Управление платит за участие сертифицированного специалиста в службе поддержки.
Да уж, пожалуйста. Ставка у самой завалящей сонги наверняка намного больше, чем у меня.
— Важно другое. Своими действиями вы вывели данного специалиста из строя. Это значит, что его место, возможно, не будет занято еще какое-то время. Понимаете, о чем идет речь?
Кажется, да. Но очень не хочу.
— Из-за вас кто-то может не получить помощь, когда будет в ней нуждаться. По крайней мере, ближайшее время.
Внутренности окончательно закаменели.
Я или не я, но... Это ведь правда. Вот это, что кому-то не помогут. Не смогут помочь только потому, что... С самого начала. Каждое мое действие закручивало эту воронку все сильнее и сильнее, пока рукотворный ураган не окреп достаточно, чтобы...
Все-таки, в чем-то Консуэла была права. У меня есть проблемы. Я сам — одна большая проблема. Для всех.
— Как бы то ни было, на время проведения расследования вы отстраняетесь от службы. Далее вам надлежит вернуться по месту регистрации и ожидать дальнейших распоряжений. Также вам настоятельно рекомендуется воздержаться на время расследования от контактов со своими коллегами и другими лицами, имеющими отношение к инциденту. Чтобы не создавать лишние проблемы, в первую очередь, для них. Это понятно?
Что пропасть разверзлась окончательно, и обратной дороги нет?
— Вам все понятно, мистер Тауб?
— Да, сэр.
— Вот и хорошо.
Кажется, он выдохнул с облегчением. Хотел бы и я сделать то же самое. Не сейчас, ну хоть когда-нибудь. Потом. Пусть много позже, но так, чтобы от души. Выдохнуть и...
В его руке зазвенел колокольчик. Тоже старинный, такой, каким подзывали прислугу в старые времена. Такой, как...
Она тоже иногда звонила. С выражением легкого огорчения на бледном лице. И как правило, эти звонки означали, что за мной нужно прибрать. За моими неуклюжими движениями и неумелыми руками. А в самый последний раз этот колокольчик издал свою трель совсем незнакомо и почти тревожно. Помню, я удивился настолько, что нарушил правило оставаться в своей комнате: вышел, чтобы узнать, в чем мог провиниться на этот раз. В коридоре было пусто, и я прошел до самой лестницы, чтобы увидеть внизу, у ее подножия, неподвижное тело мамы, а над ним двоих, которые даже не прятали своих лиц, да и просто не прятались. Разглядывали в свете люстры мамино ожерелье, обсуждали, сколько всего можно еще найти в доме, ржали над своими шутками. И любые мои действия уже ничего не могли изменить.
Да, наверное, лучше бы я умер. Еще тогда.
Дверь открылась, пропуская внутрь кабинета людей с тяжелыми шагами, и меня снова лишили света. Отстегнули фиксаторы ошейника, вздернули под руки вверх, поволокли к выходу.
Снова были долгие переходы с поворотами то налево, то направо. Много-много шагов. Но и ходьба в какой-то момент закончилась.
Сначала расстегнули ошейник, потом браслеты, наконец, сдернули с головы мешок, и пока я беспомощно моргал, захлопнули за моей спиной дверь, оставляя одного в узком коридоре, по которому можно было двигаться только вперед, по крайней мере, до поворота.
И это был самый обычный коридор. То есть, обычный для мест, где кто-то живет. Двери по одной стене, с затейливыми номерными табличками. По другой — светильники, стилизованные под старину, темные пейзажи в резных рамах. Обои с цветочными гирляндами. Деревянный паркет на полу. И откуда-то даже раздавались голоса, живые и человеческие. Только один предмет здесь казался совершенно лишним и неуместным. Я.
— Нет, Сэнди, дорогая, сегодня не получится. Да, снова варю кофе. Очень много кофе. Потому что прошляпили-таки сверхновую наши астрономы недоделанные. И бегают теперь с криками: "Шожеделать? Шожеделать?". Да, прямо как в том ситкоме, только смотреть еще смешнее.
Голос был женский, возрастной, но задорный.
— Молодая кровь, эффективный менеджмент... Доигрались, что высокое начальство пожаловало. Нет, он не то чтобы сильно высокий... Какой? Уютный. Нет, не в моем вкусе, ты же знаешь.
По мере моего приближения к приоткрытой двери голос слышался все яснее, и даже слегка раздражая.
— И теперь вся группа планирования не просто в глубоком ауте, а я бы сказала... Да, именно там. Такое впечатление, что если попробуют на картах погадать, и то получится лучше, чем... Ой, и не говори! Сказочные идиоты. Правда, и ситуация сама, считай, сказочная. Да, натурально из серии мифов и легенд.
При желании можно было бы заглянуть в щелочку, но не хотелось портить настроение женщине, явно предвкушавшей какие-то развлечения.
— Представляешь, только сутки им на креатив остались, и это в лучшем случае. Сегодняшнее наше меню: кофе-кофе-кофе и то, что не только булькает, но еще и горит. Нет, это не для них, это для меня. Им пьяный угар в ближайшее время будет только сниться.
Надо же, какая у людей жизнь интересная...
За поворотом обнаружился еще один отрезок коридора, выводящий в нечто вроде холла. Как в гостинице. С натуральной стойкой, за которой внимательно изучал какие-то записи пожилой осанистый мужчина в строгом костюме. И оторвал он взгляд от бумаг ровно в тот момент, когда я добрался до стойки. Не раньше и не позже.
— Уже съезжаете?
Крышей, в основном. Не слишком быстро, но явно благополучно.
— Видимо, да.
Он кивнул, наклонился и поставил на стойку большой бумажный пакет.
— Ваши вещи.
И правда, мои. Из шкафчика. Даже куртка, которую явно стоит надеть прежде, чем выходить на улицу.
— Это тоже для вас.
Еще один пакет, гораздо меньшего размера. Внутри гроздь инъекторов, заправленных и заботливо пронумерованных разноцветными маркерами. Еще и с припиской прямо по пакету: "Выдерживать интервал не менее пяти минут".
— Спасибо.
В этот раз он кивать не стал, словно не хотел принимать благодарность за чужие заслуги.
— Ближайшая остановка общественного транспорта в четверти мили на юго-запад.
Теперь кивнул я. И он кивнул. Ну, раз раскланялись, можно двигаться к двери под заученно-вежливое:
— Доброго пути.
За дверью оказалась улица. Улочка. Прямо за порогом. Один шаг — и уже стоишь на брусчатке под фонарем. Среди домов и домиков, которых никогда в жизни не видел.
Юго-запад, он сказал? А ориентироваться как, по мху на фонарных столбах? Небо-то затянуто. Хотя, не факт, что отсюда были бы видны звезды.
Мокро. Пахнет дождем, который, к счастью, сделал паузу. И может быть, не начнется снова, пока я не добреду куда-нибудь, где есть крыша. Да, по месту регистрации. А пункт отправления у нас...
Начищенная до блеска табличка: "Меблированные комнаты".
Но двигаться все равно надо. И заняться восстановительными процедурами. Можно было бы, конечно, напрячь невозмутимого портье с ванной комнатой, но возвращаться? Как-то глупо. Поэтому придется шагать хоть куда-нибудь. Например, навстречу тому одинокому прохожему, может, дорогу подскажет.
По мере приближения я подбирал и снова терял слова, но делал все это, как оказалось, зря, потому что меня окликнули первым.
— Эйчи?
Я бы, наверное, его не узнал, если бы не голос, привычный, как вахта. Но все остальное...
Кто бы мог подумать, что в гардеробе Полли есть такие пиджаки? Ткань эта, смешная, в ряпушку... Дорогая, насколько могу судить. Твид, да. И свитер под горло, весь в переплетениях. И брюки. Костюмные.
Совсем другой человек. По-прежнему внушительный, но теперь еще и солидный.
— Ты откуда здесь?
А главное, вот он на этой улице выглядит вполне уместно. Так, будто живет в одном из домов с мозаично освещенными окнами.
— Хотя, неважно. У тебя же нет планов?
Ну почему же. Для начала, добраться домой. Вскрыть консерву. Отлежаться. Может, даже выспаться.
— Дядя вернулся из экспедиции. Будет ужин и много всего интересного. Еды точно будет много. И выпивки. И Кэтлин тоже будет. Как раз познакомитесь!
Кажется, меня передернуло.
Как так получилось, что я ничего не знаю о Портере? А у него и сестра, и дядя, и семейные ужины, и...
Я не спрашивал. Никогда. Потому что следом за чужими историями обязательно должны были бы последовать мои. Если бы они вообще существовали в природе. Поэтому только слушал. Внимательно, стараясь попадать в такт и запоминать. Для чего? Чтобы не было совсем пусто и темно.
— Пойдем, а?
А нам разве по пути? Что-то сомневаюсь. К тому же...
Не создавать лишние проблемы — это все, что я сейчас могу делать. Все, что мне предписали. Все, что я сам себе разрешаю.
— Юго-запад где?
— Это вон туда, — махнул он в сторону, куда я и направлялся с самого начала. — А нам...
Я только по шуршанию пакета понял, что у меня трясется рука. И повернулся, чтобы уйти. Желательно, далеко и надолго.
— Что-то случилось?
Полли потянулся к моему плечу, и я понял: если он до меня сейчас дотронется, ниточки, которые удерживают мой рассудок на светлой стороне луны, разорвутся, и...
Даже не хочу думать, что может произойти. Лучше покончить со всем сразу. Одним махом. Одним криком.
— Отвали от меня нахрен!
* * *
Глава 4.
Дарли
Как давно в этом мире появились песни и песенницы? История стыдливо умалчивает. Подозреваю, что они существовали всегда. Должно быть, даже в первобытных племенах время от времени появлялись женщины, способные воодушевлять, вдохновлять и далее, со всеми остановками. Но поскольку письменность, как и прочие способы сохранения памяти предков, еще находилась в стадии эмбриона, доподлинно можно утверждать только существование охот и охотников. Если, конечно, верить наскальной живописи. И вообще верить, что эти замысловатые картинки сохранились до наших времен в первозданном виде, а не постоянно подновлялись и улучшались любителями шастать по пещерам.
И тогда, и несколько позже, пока народности и народы не расплодились в том количестве, когда соприкосновение становится неизбежным, оставаться в тени было намного проще. Если вокруг семья — вовсе никаких проблем. И даже на уровне небольшой деревушки все решаемо. Да, уже с напрягом, уже с осторожностью, расчетом сил и средств, но без особого риска. А вот когда мир начал наполняться городами, прятаться стало почти невозможно. Если только не оставаться в самой глуши, в очень узком и очень оседлом кругу, иначе...
Можно работать в точку, можно крыть сразу площадями — при должном умении сил хватит. Но куда деваться от диктата времени? Чем дольше напрягаешься, тем больше тратишься, и если это верно для простейшей физической деятельности, то для пения не просто верно, а почти убийственно.
Самое мерзкое, что едва закончишь петь, весь эффект, вся проделанная работа словно исчезает в пустоте. С точки зрения только осознаваемой памяти, конечно. Бессознательная физиология — дама куда более благодарная, и слушает, и исполняет приказанное, а значит, меняется в заданную сторону. И тело-то, как раз, помнит. Что было хорошо, приятно, тепло. Это в позитиве. В негативе остаются совсем иные ощущения, но и они напрямую не связывают себя с сознанием. Обычно. В девяноста девяти процентах из ста. Но теория вероятности явно делит весь мир на своих любимчиков и козлов отпущения, так что можно всю жизнь пропеть, не имея ни малейших проблем, а можно раз за разом...
— Вне всякого сомнения, обвинение звучит смехотворно. И тем не менее, будучи поданным по всей форме, с соблюдением надлежащих требований, оно подлежит непременному рассмотрению.
Член квалификационной коллегии, достопочтенный мистер Джошуа Джезайя Рейнолдс в последний раз пробежал взглядом по строкам пасквиля из дома Абруцци, аккуратно положил лист обратно в кожаную папку и снял очки.
— На моей памяти, пожалуй, обращений такого рода не происходило. Возможно, в региональных отделениях... Я постараюсь опросить как можно больше специалистов.
А смысл? Знание того, что в пределах мира экзальтированных аристократок чуть более, чем одна, меня не утешит и тем более, не спасет. Тут уж скорее наоборот, если доселе никто подобным образом не жаловался, можно будет сделать скидку. Первый раз, случайное стечение обстоятельств, впредь будут приняты все необходимые меры, и так далее, и тому подобное.
Хотя, главная проблема совсем в другом.
В другой.
Во мне, то есть.
От разбирательства по делу месье Лебона меня спасло только его сладострастие. Иначе была бы все та же коллегия, с теми же постными лицами и единственной целью — пресечь и высечь. Ее ведь именно для того и создавали, в те проклятые времена, когда все на свете стало продаваться и покупаться.
Хотя стоит признать, радости всегда выдавались песенницам в ограниченном количестве. Единственным светлым пятном в истории стал недолгий век Прекрасной Дамы, безгранично повелевавшей мужчинами. Сколько таких дам существовало на самом деле? Вряд ли много, но им удалось повстречать на своем жизненном пути талантливых акторов и остаться в веках, пусть только в качестве легенды. И несбыточной мечты, чего уж греха таить.
Громоздкая иерахическая система, любовно воздвигнутая мужчинами, на какое-то время обернулась против них самих. Ведь песеннице достаточно было всего лишь попасть на нужную ступеньку, чтобы прибрать к рукам внушительные ресурсы. Да, посредством все того же мужчины, но когда бывало иначе? У женщин нет тяги ни крушить, ни строить, по крайней мере, что-либо глобальное. Нам всего лишь хочется, хотя бы иногда, хоть на краткое-прекраткое время, но полностью и безраздельно побыть частичкой той силы, которая...
— Мисс Дью, вы желаете что-либо сообщить коллегии в рамках предварительной беседы?
Я желаю для начала устроить поудобнее свою пятую точку, потому что ваше кожаное кресло продавлено не в тех местах, которые приятны моим костям. Надо было побольше жрать сладкого и жирного, ох, надо, тогда легко и приятно заседала бы на любой поверхности.
— Это обязательно?
Мистер Рейнолдс меланхолично провел дужкой очков по седой бакенбарде.
— Ни в коем случае. Вы имеете право хранить полное молчание до самого окончания процесса.
И так явно было бы лучше. Для меня уж точно. Но если лично мне в жизни отчаянно не везет, это не повод стоять в сторонке и смотреть, как чужие судьбы катятся под откос. Хотя, зрелище занятное и увлекательное. Особенно если взять побольше попкорна.
— Я скажу.
Не то чтобы хочу, не то чтобы считаю необходимым,. Просто не хочу прятать. И прятаться не привыкла.
— Все ваши слова останутся в стенах этой комнаты, можете быть уверены.
— Да не, я как раз совершенно не против того, чтобы они прогулялись на свежем воздухе.
Мистер Рейнолдс чуть озадаченно приподнял брови.
— В том смысле, что это не тайна. Не надо ничего секретить. Ну, если только политика партии и правительства не родит на сей счет очередную инструкцию. Но это уже ваше дело, а не мое.
Мне степенно кивнули.
— Итак, что вы желаете сообщить об инциденте, мисс Дью?
Да кто ж это кресло так высидел, что сидеть невозможно?
— Знаю, вы не имеет права знакомить меня с деталями обвинения, но я догадываюсь, что там и тогда стряслось. Плавали, как говорится. Паренек оказался с трещиной, только и всего.
Конечно, мистер Рейнолдс внешне остался совершенно невозмутимым, но в выцветшем стариковском взгляде все-таки промелькнула тень.
— Так бывает, и гораздо чаще, чем хотелось бы. Другое дело, что подобные изъяны выясняются... должны четко определяться еще на стадии заключения контракта. И тут я могу заявить официально: та тварь, которая готовила бумаги, либо не удосужилась все проверить, либо... Решайте сами, простор для фантазии имеется.
Нижняя губа поджалась. Как минимум, на миллиметр.
— Будь в тексте контракта хоть малейший намек на психологическую зависимость Риккардо Абруцци от своей мамаши, я бы развернулась и убралась восвояси. Хотя нет, не так. Я бы близко не подошла к этому палаццо. Да, именно потому, что у меня есть опыт.
Мистер Рейнолдс немного подумал и закаменел лицом в выражении бесстрастного слушателя.
— Коллегии... Да и вам, как успешно практиковавшему в прошлом, прекрасно известно, к чему может привести даже ничтожное воздействие, если целостность сознания актора не гарантирована.
Маска не дрогнула. Значит, сам не фолил, боженька уберег. Хотя, песенники все же действуют чуть иначе, чем мы, для них такие побочки — вещь маловероятная. Потому и смогли остаться в тени. Потому и выползли наверх, когда подвернулся удобный случай. Потому за веком Прекрасной Дамы и пришла эпоха инквизиции.
Наверное, у кого-то из апологетов просто-напросто взыграла банальная ревность. Не поделил перспективного актора с песенницей. И видимо, это было настолько личное, что вместо поисков нового объекта влияния решил отомстить. А потом как-то само собой выяснилось, что обиженных жизнью на свете немало, потихоньку поехало-пошло, и по всей Европе запылали костры. На очень долгое время. Время пряток и кошек-мышек, существенно сокративших популяцию. Да и потом нам по большей части дозволялось использовать свой дар разве что в качестве сестер милосердия. Ну или муз. Иногда. С обязательной платой дани осведомленным лицам.
Только пришествие капитализма поменяло ситуацию, и то не сразу. Но едва принцип "у нас товар — у вас купец" уверенно встал во главе мирового устройства, песенницам тоже нашлось местечко в этом мире.
Конечно, с последствиями и ограничениями. И с умопомрачительно занудной бюрократией, в лапы которой меня бросила чья-то не особенно добрая воля.
— Личное знакомство условиями контракта не предусматривалось. В моем распоряжении была только краткая беседа с заказчицей и несколько минут дистанционного наблюдения.
— Которых оказалось недостаточно, чтобы сделать соответствующие выводы.
Да прямо! Хорошему спецу и взгляда может хватить, чтобы... Ах, простите, это мне любезно подсказывают вариант отступления.
— Ну почему же? Выводы я сделала.
— Тогда...
— Я могла повернуться и уйти.
— Но поступили совершенно иначе.
Потому что дура. Потому что не хотела подводить тех, кто оказал мне доверие. Потому что была уверена, что справлюсь. Да и справилась, в общем-то.
— Я была осторожна.
— Как оказалось, не в полной мере.
Нет, я...
Наверное, эта мысль постучалась мне в голову только потому, что мистер Рейнолдс отвел свой взгляд от моего. Всего на какие-то секунды, но этого хватило, чтобы фокус внимания сместился с визуала на аудиал.
Не в полной мере. Именно. Но речь тут вовсе не о моей самоуверенности. Вообще ни о чем "моем".
Агнесс. Насколько знаю, по силам и опыту мы с ней практически равны, и приснопамятная дуэль должна была свестись в ничью, ко всеобщему и полному удовлетворению. Просто обязана. А учитывая, что я, действительно, осторожничала, то при прочих равных легко могла и проиграть, но...
Она разделила песню на двоих. Сучка. И достаточно было пары тонов, чтобы снести равновесие, а вместе с ним и носатую башку нафиг. Теперь проигрыш понятен. Арбитр ведь не зафиксировала превышения лимитов, верно? Так их никто и не превышал, а всего лишь перераспределил.
Зачем? Без разницы. Теперь уж точно. Община помахала мне ручкой еще вчера, почти сразу же после получения извещения. Конечно с реверансами. Конечно с обещаниями вечной дружбы и доброй памяти. И если результат работы коллегии окажется приемлемым...
Тьфу. Каким бы он ни оказался, ноги моей больше не будет на этом пороге. Зато если все сложится удачно, выберу место, куда податься, так, чтобы оставить о себе память по-настоящему. У всех причастных.
— Мисс Дью?
Они будут рыдать. И биться в конвульсиях. И...
— Мисс Дью!
А пока моей жертвой стали подлокотники кресла. Нет, я не затачиваю ногти специально, они сами так растут. Подсознательно.
— Прошу прощения.
— Я готов принимать вас в любое время. При условии, что вы...
Успокоюсь? Да я холодна, как лед. Как жидкий азот в термосе, название которого так удивительно созвучно моему имени. Но выплеснуться не прочь. В любую минуту.
— Я постараюсь.
Мистер Рейнолдс поморщился, косясь на поцарапанную кожу обивки.
— Коллегия примет к сведению ваши слова.
— Да уж пожалуйста, не стесняйтесь.
— Желаете сообщить что-либо еще?
Что устала ходить по ковру, под которым возятся невидимые, но явно злобные и алчные твари. Что ненавижу тратить время на церемонии, которыми всегда прикрывают бездействие. Что меня мутит от правил, придуманных бесталанными идиотами. Но здесь и сейчас любое мое слово станет мячиком, брошенным в стену.
— Пожалуй, на сегодня достаточно.
Кажется, он вздохнул с облегчением.
— Позвольте напомнить, мисс Дью, что в связи с приостановлением вашего основного трудового договора вам надлежит в течение ближайшего месяца засвидетельствовать свое почтение Регистрационной палате.
Встать на учет, то бишь. Знаю. А раз "в течение месяца", значит, учет этот может продлиться, сколько угодно. Хоть до второго пришествия.
— Всенепременно.
— Доброго дня, мисс Дью.
— И вам не хворать.
* * *
Еще в конце прошлого века государственные службы норовили расползтись по городу в самых нелепых направлениях, и обеспечение конституционных прав гражданина могло занимать недели, месяцы и даже годы рабочего времени, большая часть которого тратилась на хождение от одной инстанции до другой, причем в самом простом смысле — ногами. Общественный транспорт, конечно, немного помогал, но не поедешь же на такси по коридорам власти?
Хотя, есть уникумы, которые именно так и делают. В метафорическом смысле, конечно. Но поскольку подавляющее большинство активного населения не особо одобряет метафоры, зато всегда готово скандалить по поводу и без, проблему однажды взяли и решили самым радикальным образом. Засунув все службы, работающие в режиме личного приема, в один котел. То есть, квартал.
Получилось по-прежнему нудно, зато компактно и далеко от тех кабинетов, в которых принимают решения. Поначалу, конечно, все выглядело, как столпотворение, но постепенно и транспортные потоки, и потоки посетителей отрегулировали до взаимного удовлетворения. Впрочем, то место, куда меня направили из коллегии, даже в самые пиковые нагрузки не бывало загружено даже на четверть. А сейчас и вовсе почему-то пустовало.
Я даже вернулась к входной арке, чтобы перечитать график работы. Нет, все правильно, и день сегодня приемный, и обед закончился, и до вечера еще далеко. Но ни одной живой души в коридоре.
Может, все-таки профилактика, проветривание или что-то в этом роде? Санитарный день, на худой конец? Не могли же все песенницы в городе, кроме меня, вдруг взять и вымереть? Хотя, кабинеты-то закрыты. Ну, мне не к спеху, могу и в любой другой...
— Я туточки, туточки! Проходите, пожалуйста! Выскочила всего на минуточку. По служебной надобности!
Которая упаковывается в нежно-голубые бумажные коробки с логотипом, известным всем сладкоежкам в городе. И потребление которой кое-кому явно следовало бы подсократить, потому что диаметр обхвата уже критически близко к ширине дверного проема. Хотя, пусть его. На тот случай, если объемы Сусанны Сович находятся в прямом пропорции с широтой ее души.
— Дарли, дорогая, ты ли это?
— Конечно, нет. Тебе показалось. Сейчас растворюсь в воздухе.
— Ой, как же здорово, что хоть что-то в этом мире остается неизменным! — воссияла Сусанна, отпирая дверь своего кабинета. — Давай, проходи, устраивайся. Чайку попьем с плюшками. Знаешь, какие тут плюшки? Нет, ты не знаешь, какие тут...
В те времена, когда мы познакомились, золотоволосая хохотушка занимала в пространстве вдвое меньше места, но на мир смотрела примерно так же: широко открытыми глазами цвета жареных каштанов и взглядом, заинтересованным буквально во всем, и большом, и малом. Именно эта любознательность, наверное, и помешала пани Сович освоить ремесло песенницы в установленные сроки, почему мы, собственно, вообще смогли встретиться. В классе отстающих.
Это было чудесное время. И чудное, конечно, тоже. Когда каждый день чувствуешь: вот-вот перед тобой откроются двери во что-то невероятное. Утром начинаешь надеяться, к обеду чуть устаешь, но все еще веришь, вечером огорченно зеваешь и проваливаешься в сон без сновидений, чтобы на следующий день начать этот круг заново.
Чтобы раскрыться, песеннице нужно пытаться и стараться. Звучит банально, но иначе не получается. Не бывает, чтобы дар сам собой постучался и попросил его впустить. Хотя, стук, конечно, присутствовал. Где-то в самой глубине груди и одновременно в недрах черепа. Не больно, не особенно утомительно, но жить с вечным ощущением собственной оторванности от чего-то грандиозного — не самая приятная штука.
Главная проблема обучения как раз и состояла в том, что учиться каждому приходилось самостоятельно. Нет, нам рассказывали, делились опытом, кто как умел, но петь, значит, ощущать, а не складывать из слов модельки. Поэтому использовали ту же самую методику, что и с плаваньем. Ну да, бросали в воду, а там либо выплывешь, либо...
Для нас таким бассейном стал благотворительный хоспис. За реальную помощь песенниц там заплатить все равно не смогли бы, но любые руки в помощь брали охотно и без долгих расспросов. Так и получилось, что дни напролет мы смотрели, как кто-то страдает и умирает, а потом, вечером отправляясь в наши комнаты Дома утешения, старательно смешили друг друга, силясь сохранить надежду.
Наверное, со стороны мы смотрелись диковато: две девицы в форменных платьях до щиколоток, с улыбкой во весь рот выходящие из дверей очень печального заведения и каждые пару минут заливающиеся по-настоящему веселым смехом. Обычно нам вслед крутили пальцами у виска, но нашелся один, кого это странное веселье наоборот притянуло и приклеило. К Сусанне.
Этот паренек работал в ремонтной бригаде, которая доводила до ума вторую очередь хосписа. Может, не семи пядей во лбу, но рукастый и работящий, однажды он просто подошел к нам, посмотрел Сусанне прямо в глаза и спросил: "Пойдешь за меня замуж?" И та, надо сказать, долго не думала. Вообще не думала, если честно. Хлопнула ресницами и почему-то очень серьезно ответила: "А и пойду. Если не передумаешь." Он не передумал. Даже когда ему рассказали всю ее подноготную.
Вот так и получилось, что пани Сович уже лет как двадцать пять была счастливой женой и матерью, чем вызывала у меня, честно говоря, очень противоречивые чувства.
Не то чтобы я вообще когда-то и помногу думала о детях. Скорее, наоборот. Чаще всего мои мысли на эту тему сводились к равнодушному: ну, случится, так случится. Но чтобы нарочно мечтать и желать... Нет, пожалуй, ни единого раза. Вот смириться с чужим замужеством было куда как сложнее. Потому что в чувствах смешивалось все и сразу, от кристально чистой зависти до бесконечных копаний в себе.
Но время шло, галерея мужчин и женщин, с которыми пересекалась моя жизнь, становилась все больше, и часть портретов, особенно семейных, мне настолько не нравилась, что и тут сработала все та же формула. Случится — хорошо. Не случится, ну и нафиг. Не больно-то и хотелось. То есть, хотелось, но не так больно, чтобы выжить из ума. К тому же, как-то само собой, даже без слов и взглядов мы с Сусанной договорились не трогать две эти темы во время встреч. Потому что говорить можно о тысячах разных других вещей, главное, чтобы ко взаимному удовольствию.
Хотя неотвратимо надвигающаяся тема к удовольствию вряд ли будет иметь отношение.
— Вкусняшка же, да?
— Если присолить. Вот тогда будет шикарно.
— Так карамель же должна быть соленая.
— Вся соль ушла налево.
Сусанна недоверчиво сощурилась, но все же черпнула ложкой кусочек брауни и положила на язык.
— Да ну тебя! Соленая, аж до слез!
Мне нравится смотреть, как она в шутку обижается, а потом заливисто хохочет над своей же обидой. Всегда нравилось.
— Дарли.
— Чегось?
— Что не так?
— Все так. Выглядишь просто замечательно.
Мне погрозили ложкой:
— Не юли. Лучше скажи, зачем ты здесь.
— Повидаться. Потрепаться. Нажраться липких сладостей, а потом долго и много пить, чтобы отклеить друг от друга внутренности. Чем не повод?
Конечно, она не поверила. И так грозно нахмурилась, что пришлось признаваться:
— Меня выперли вон.
— Что? Как? Почему?
— Скажем, ситуация зрела, зрела и назрела. Обидно, что при этом извернулись ужом, когда можно было просто прийти и поговорить. Напрямую.
— Ты же знаешь, с тобой такой номер не проходит. Знаешь же? — на всякий случай уточнила Сусанна.
— Это еще почему? Я всегда открыта к диалогу.
— Открыта... Как зияющая драконья пасть, — хохотнула она. — Если и кидать туда какие-нибудь предложения, то желательно очень-очень издалека.
— А то что?
— А то сожрешь. Со всеми потрохами.
— Так я же любя.
— И кто об этом знает?
По всей видимости, никто. Но не орать же во весь голос на площади, как я всех вокруг люблю? Тем более, что не всех и не особо.
— В общем, вот. Как там у них это называется? А, предписание.
Сусанна изучала бумаги из коллегии минут пять, то хмурясь, то воздевая брови к линии роста волос. Потом отложила бяку в сторону, отодвинула подальше и вынесла свой вердикт:
— Это неправильно!
— Если ты о букве закона, то вряд ли. Коллегия в таких вещах не ошибается.
— Ты же поняла, о чем я. Это... Несправедливо!
Конечно. Наверное. Обязательно. Но что толку теперь копаться в чужом безразличии и умысле, каким бы он ни был. Обратно эту реку не повернешь, да и стоит ли? Даже подумать о том, чтобы вернуться, пусть и в ранге триумфатора... Нет, лучше блевануть. Уж точно, будет полезнее для организма. А для морального удовлетворения и вовсе незаменимо.
— Ладно, как бы там ни было, дело запущено в производство, и все что мне остается это ждать результатов. А чтобы не было больно за бесцельно прожитые... В общем, не хочу тратить время впустую. Да и деньги лишними не будут.
— Дарли, а может, тебе все-таки...
Только не надо на меня смотреть так умоляюще.
— Я думала над тем, чтобы отдохнуть. Правда-правда.
— И?
— Скучно. Только не заводи разговоры про хобби, умоляю! Я и раньше не могла долго усидеть на месте, а теперь это еще и довольно больно. Если подушку не подложить. Так что...
Сусанна укоризненно вздохнула.
— Виновна, ваша честь. Осознала. Признаю чистосердечно. Но не раскаиваюсь.
— Все б тебе шутить...
— Не смешно получилось? Ай-яй-яй. Теряю хватку.
— Дарли!
— Давай к делам, а? Мы, конечно, с тобой хорошо сидим, но если за дверью скопится очередь, я буду чувствовать себя...
— Не будешь.
В роли главной сегодняшней вредины? Почему бы и да. Но сдается мне, что слова Сусанны, сказанные будто бы в сторону, да к тому же, с ноткой сожаления, относятся вовсе не к моим чудачествам. Ну да ладно.
— Как обстановка на рынке труда?
В ответ неопределенно пожали плечами.
— На что я могу рассчитывать со своим послужным?
— Я не контактирую с частным сектором, ты же знаешь. Могу дать пару номеров брокеров. Заказы, правда, там мелковаты, но зато люди проверенные, не кинут.
— Хм.
Все они проверенные, да только не доверенные. В смысле, доверять я им точно не рискну. Если человек, которого я знаю всю свою сознательную жизнь, оказался таким... такой... К тому же, вряд ли по частникам еще не прошел слух о неприятностях в одном богатом доме.
— Хватит с меня частного сектора. Нахлебалась. Попробую заглянуть к муниципалам.
Сусанна понимающе кивнула:
— Тогда... Патронажная служба?
— Категорическое "нет".
Вернуться туда, откуда все начиналось, чтобы снова каждый день кого-то хоронить? Ну уж, свои надежды — совершенно точно.
— Но, Дарли...
— Не хочу остаток своей жизни смотреть на умирающих стариков. Достаточно и отражения в зеркале.
— Какое отражение? Ты у нас еще о-го-го!
— А еще э-ге-ге и а-га-га. Нет, Санни, утешение страждущих идет мимо и очень бодрым шагом. Разве только мне самой где-нибудь найдется немножко утешения... Как насчет молодых и здоровых?
— М-м-м.
— Закончились? Все-все-все? Хотя да, понимаю, там, наверное, конкурс на место. Но если надо, пободаюсь. Где наша не пропадала?
— Дарли, не надо. Пожалуйста.
Видеть Сусанну серьезной было странновато. Конечно, она, как и любой нормальный человек, не лучилась весельем каждую минуту своей жизни, но скорбно поджатые губы ей точно не шли. Во-первых, сразу выдавали возраст, а во-вторых...
— В чем проблема?
Она молчала довольно долго, напряженно ковыряя пироженку. Потом все-таки на что-то решилась, выдохнула и положила ложку на стол.
— Много ты видела народу в коридоре?
— Да вообще никого. Тихий час, наверное. Или пробки. Подгребут, куда денутся.
— Не подгребут. Со вчерашнего дня ни одной живой души не было. И еще долго не будет.
— Это в честь чего? Саммит какой? А билетики еще остались? Я бы сходила.
— Все гораздо хуже.
Трагедия с Сусанной не стыковалась никак. Получалось что-то вроде любительских проб в драмкружке, и то с натяжкой. Но если дела, действительно, серьезные...
— Вот что. Или говори, как есть, или говорить начну я. И спрашивать.
Она чуть поколебалась, но даже наклонилась ко мне и сообщила, понизив голос почти до шепота:
— В четверг одну из наших госпитализировали. Прямо с рабочего места.
— И в чем проблема? Всякое бывает. Тот же аппендикс. Да мало ли чего еще?
В мою сторону по столу подвинули клочок бумаги, явно уже успевший побывать во многих руках:
— Вот чего.
Судя по шрифту и обрывкам линий, это было вырезано из какой-то стандартной печатной формы вроде тех, что заполняют, в том числе, и врачи. Далее обыденность заканчивалась и начинались вопросы, потому что в графе "Диагноз" было вбито: "Травматическая дефлорация, инициированная дистанционно".
Я попробовала представить. С одной стороны. С другой стороны. Даже покрутила пальцами. Под столом. Потом сдалась и спросила:
— Это как?
Сусанна всхлипнула:
— А вот так!
— Эй, эй... Только не надо слез и остального. Не оценю, ты же знаешь. Объясни лучше, если, конечно, сможешь: о чем идет речь в этой писульке?
— Да разве непонятно?
— Что цветочек сорвали? Вполне. Со всей революционной ненавистью. А вторая часть, она-то о чем?
Новый всхлип.
Пришлось слезть со стула, зайти Сусанне за спину и пару минут мять пышные, как булочки, плечи, приговаривая в золотистый затылок всякую чухню типа "Не плачь, зайчик, все будет хорошо, мы им всем еще покажем". Правда, ассоциации работали очень узко, и зайчики в моем воображении показывали всему честному миру совсем не то, что вообще стоит демонстрировать. По крайней мере, если не просят.
— Теперь можем поговорить? Успокоилась?
Она кивнула, но сначала старательно высморкалась.
— Итак?
— Он. Ее. Просто так. Потому что может. Потому что захотел.
Пф-ф-ф-ф. И о чем мы тогда вообще говорим?
— Значит, "он" все-таки был в наличии?
— Был.
— Тогда все логично.
— На другом конце города.
Снова здорово.
— Давай начнем с начала, ладно? Эта несчастная. Она чем вообще занималась?
— Поддержкой.
— Имеешь в виду...
— Силовой, да.
Не самое увлекательное занятие, но учитывая, что все происходит в уютной комнате и вполне расслабленной обстановке, жить можно. Я бы согласилась.
— Хорошо. Пока ничего криминального не вижу. Дальше.
— Один из тех, кого она должна была вести по вахте, запросил прямой контакт.
Чуточку больше геморроя, но все еще терпимо.
— Она подключилась и...
— Отставить слезы! Докладывать четко и по существу!
Сусанна таки улыбнулась. Вымученно, конечно, но все же.
— Никто из девочек рядом не понял, что случилось. Просто она вдруг закричала, задергалась, выпала из кресла на пол и... И кровь. Кровь хлынула.
Прямо так уж и хлынула. Брызнула, скорее всего. Хотя, понимаю: зрелище наверняка было сомнительной приятности.
— Она очень сильно кричала. И очень долго. Пока медики не утащили к себе. Но говорят, что и потом, уже в палате... Очень-очень долго. И вовсе не от боли. Ну, не от той, которая там.
Впечатлительная психика. Бывает. Хотя это, конечно, не отменяет остальных подробностей происшедшего.
— И что говорят врачи?
— А что они скажут? Ты ж сама прочитала. Но мы-то знаем...
— Мы?
Сусанна нервно сглотнула, но этот фонтан уже было не остановить. Да и не хотелось, если честно.
— Знающие люди говорят, что новый рыцарь начал восхождение.
— А старые где? Все уже закатились?
На меня посмотрели умудренным взглядом посвященного:
— Дарли, это очень серьезно.
Если байки из Старого Света вообще могут быть серьезными. А такие — в особенности.
Мифические рыцари, укротители песенниц. Страшилка, на которую могло еще повестись разве что наше поколение, да и то с большим трудом. А уж те, кто помладше, уже вовсю вертели старые сплетни и сплетниц на том самом, всем известном органе.
— Ты сама-то хоть одного такого рыцаря живьем видела? Нет.
— И слава богу! И век бы не видеть, до самого гроба!
Она бы еще перекрестилась... Тьфу. И в самом деле, осенила себя крестом.
— Санни, давай ближе к делу. Какие нафиг рыцари?
— Ну да, ты же не слушала Ганины рассказы...
Брехню полубезумной бабки, которая вроде как за нами приглядывала. Или мы за ней. Неважно. Весь прикол в том, что слушала. Я вообще слушаю всё, всех и всегда. Но не обязательно понимаю и принимаю.
— Просвети меня, о мудрейшая!
Сначала Сусанна, конечно, надулась. Как очень пушистая мышь. Но желание поделиться сокровенным, как водится, оказалось сильнее любых обид.
— Они рождаются в каждом поколении, только восходят редко, поэтому никто и не верит. Но в это время их еще можно заметить и попробовать укрыться. А когда взойдут полностью, спасения не останется.
— Взойдут — как семена, что ли?
— Как звезды. Как солнце и луна.
Иногда поэтика бывает в тему, не спорю. Но в данном конкретном случае...
— Хорошо. Пусть один такой и появился. В чем сложности? И зачем прятаться?
— Затем, что... — Она снова поджала губу. — Будет все то же самое. Снова и снова. Или что похуже. Со всеми, кто не спрятался.
Так-таки и со всеми? Я вряд ли могу что-то сообразить о механизме "дистанционной дефлорации", но если на нее уходит пусть даже вдесятеро меньше энергии, чем на естественный процесс, мужика все равно на всех не хватит. Да и на кой ляд? Его же не зря рыцарем именуют, а не маньяком.
— Зачем?
— Что "зачем"?
— Зачем ему трахать все, что шевелится? Ну, образно выражаясь.
— Так он ведь восходит.
Следующая станция конечная, но вы не волнуйтесь, из вагонов можно не выходить, потому что линия — кольцевая.
— Поясни. Пожалуйста.
Сусанна повела взглядом направо, налево, какое-то время смотрела в потолок, потом виновато потупилась:
— Я не знаю.
Неудивительно. Я и не сомневалась. Даже больше могу сказать: никто не знает. Та же бабка Ганна всего лишь пересказывала сказки, которые сама услышала в своем очень далеком детстве.
Хотя, можно предположить, что рыцарь таким образом... Ну да, тренируется. Если его основная задача — брать песенниц под контроль, этому явно тоже надо учиться. Мы же учимся, и надо сказать, не всегда наше обучение проходит радужно и безоблачно, так чем он хуже? А еще у каждой из нас чуточку свой голос, и вполне возможно...
— Даже не думай!
Она цепко ухватилась пухлыми пальчиками за мою ладонь и сжала, что было сил.
— Пожалуйста, скажи, что не думаешь!
— Да у меня по жизни привычки думать не выработалось. Ты чего?
— Пожалуйста, обещай, что будешь осторожной!
— Санни, маленькая моя, что стряслось?
— Ты... — Золотые локоны затряслись из стороны в сторону. — Я все видела. Я знаю этот взгляд, Дарли. Я очень хорошо его знаю!
Жаль, у меня глаза не косые. Тогда удавалось бы шифроваться без особых забот.
— Обещай, что не полезешь на рожон. Всего-то и нужно, что укрыться. Ненадолго. Восхождение не длится годами, а если мы дружно постараемся, и не будем попадаться Ему на пути, то и вовсе может прекратиться. До следующего поколения, как минимум. А если повезет, намного дольше.
Спрятаться и пропустить чудо, о котором ты же сама мне сейчас все уши прожужжала?
— Дарли, пожалуйста!
— Я понимаю, что это для тебя важно. Клянусь, что понимаю. Только стоит ли так трястись, тем более, надо мной? Потеря невинности сейчас — меньшая из моих возможных проблем. Как мне думается.
— Ты же можешь затаиться хотя бы на время? Хотя бы пока коллегия будет мусолить твое дело? Пособия хватит, чтобы прожить. Я и Томаша попрошу, соберем денег, сколько можем, только, пожалуйста...
Я накрыла ее пальцы свободной ладонью:
— Все хорошо, Санни. Настолько, насколько положено и тебе, и мне. И все будет хорошо. Не волнуйся.
— Обещай. Пожалуйста. Хотя бы ради меня.
* * *
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|